«...И слоновую кость, и обезьян, и павлинов»

«…И слоновую кость, и обезьян, и павлинов»

Когда Соломон[1] был на вершине славы, а Храм[2] еще только строился, Мэнс Эверард прибыл в пурпурный город Тир. И почти сразу его жизнь подверглась опасности.

Само по себе это не имело большого значения. Агент Патруля Времени должен быть готов к такому повороту судьбы — особенно если он или она обладает божественным статусом агента-оперативника. Те, кого искал Эверард, могли разрушить весь реально существующий мир, и он прибыл, чтобы помочь спасти его.

Было уже за полдень, когда корабль, который вез его в 950 году до Рождества Христова, подошел к месту назначения. Погода стояла теплая, почти безветренная. Убрав парус, судно двигалось на веслах под скрип уключин, плеск воды и барабанный бой старшины, который расположился неподалеку от орудовавших сдвоенным рулевым веслом матросов. Омывавшие широкий семидесятифутовый корпус волны, журча и отбрасывая голубые блики, образовывали небольшие водовороты. Ослепительный блеск, исходивший от воды чуть далее, не давал как следует разглядеть другие корабли. А их было множество — от стройных боевых судов до похожих на корыта шлюпок. Большинство из них принадлежали Финикии, многие пришли из иных городов-государств этого сообщества, но хватало и чужеземных — филистимлянских, ассирийских, ахейских или даже из более отдаленных краев: в Тир стекались торговцы со всего изведанного мира.

— Итак, Эборикс, — добродушно сказал капитан Маго, — перед вами Царица Моря. Все так, как я вам рассказывал, не правда ли? Что вы думаете о моем городе?

Вместе со своим пассажиром он стоял на носу судна — прямо за вырезанным из дерева украшением в виде рыбьих хвостов, которые поднимались вверх и изгибались назад, по направлению к такому же украшению на корме. К этому украшению и к решетчатому ограждению, идущему по обоим бортам корабля, был привязан глиняный кувшин размером с человека, почти полный масла: никакой нужды успокаивать волны не возникло, и путешествие из Сицилии завершилось так же спокойно, как и началось.

Эверард смерил капитана взглядом. Типичный финикиец — стройный, смуглый, с ястребиным носом, крупные и слегка раскосые глаза, высокие скулы; он носил красно-желтый халат, остроконечную шляпу и сандалии, лицо украшала аккуратная борода. Патрульный заметно превосходил его ростом. Поскольку он обратил бы на себя внимание независимо от того, какую маску наденет, Эверард выбрал роль кельта из центральной Европы: короткие штаны, туника, бронзовый меч и свисающие усы.

— В самом деле, вид великолепный, — дипломатично ответил он с сильным акцентом. Гипнопедическое обучение, которому он подвергся в своей родной Америке в верхней части временной шкалы, могло сделать его пунический язык вообще безупречным, однако это не увязалось бы с образом, и он решил, что достаточно будет говорить бегло. — Я бы сказал, даже устрашающий для простого обитателя лесной глуши.

Его взгляд вновь устремился вперед. Поистине, Тир впечатлял не меньше, чем Нью-Йорк, — а может, и больше, если вспомнить, сколь много и за какой короткий срок удалось совершить царю Хираму с помощью одних лишь средств Железного века, который и начаться-то толком не успел.

Справа по борту поднимались рыжевато-коричневые Ливанские горы, лишь кое-где зеленели фруктовые сады и перелески да ютились деревушки. Пейзаж был богаче и привлекательней того, которым Эверард любовался в будущем — еще до вступления в Патруль.

Усу, старый город, тянулся вдоль всего берега. Если бы не размеры, это было бы типичное восточное селение: кварталы глинобитных построек с плоскими крышами, узкие извилистые улицы и лишь кое-где яркие фасады, указывающие на храм или дворец. Зубчатые стены и башни окружали Усу с трех сторон. Выстроившиеся вдоль пристаней склады с воротами в проходах между ними казались сплошной стеной и могли служить, видимо, оборонительными сооружениями. С высот за пределами видимости Эверарда в город спускался акведук.

Новый город, собственно Тир (или, как называли его местные жители, Сор — «Скала»), располагался на острове, отстоящем от берега на полмили. Точнее, он размещался поначалу на двух шхерах, а затем жители застроили пространство между ними и вокруг них. Позднее они прорыли сквозной канал с севера на юг и соорудили пристани и волнорезы, превратив весь этот район в превосходную гавань. Благодаря растущему населению и бурной торговле, здесь становилось все теснее, и строения начали карабкаться вверх — ярус за ярусом, — пока не выросли над сторожевыми стенами, как маленькие небоскребы. Кирпичные дома встречались реже, чем дома из камня и кедровой древесины. Там, где использовали глину и штукатурку, здания украшали фрески и мозаичные покрытия. На восточной стороне Эверард заметил гигантское величественное здание, построенное царем не для себя, а для городских нужд.

Корабль Маго направлялся во внешний, или южный, порт — как он говорил, в Египетскую гавань. На пирсах царила суматоха: все что-то загружали и разгружали, приносили и относили, чинили, снаряжали, торговались, спорили, кричали, но несмотря на хаос и суету делали свое дело. Гигантского роста грузчики, погонщики ослов и другие работники, как и моряки на загроможденной грузами палубе корабля, носили лишь набедренные повязки или выгоревшие, залатанные халаты. Однако взгляд то и дело натыкался на более яркие одежды, что выделялись в толпе благодаря производимым здесь же роскошным краскам. Среди мужчин изредка мелькали женщины, и предварительная подготовка Эверарда позволила ему заключить, что отнюдь не все они шлюхи. До его ушей доносились портовые звуки — говор, смех, возгласы, крики ослов, ржание лошадей, удары ног и копыт, стук молота, скрип колес и кранов, струнная музыка. Жизнь, как говорится, била ключом.

Но на костюмированную сцену из какого-нибудь там фильма вроде «Арабских ночей» это совсем не походило. Он уже видел искалеченных, слепых, истощенных попрошаек и заметил, как плеть подстегнула плетущегося слишком медленно раба. Вьючным животным приходилось и того хуже. От запахов Древнего Востока к горлу подкатила тошнота — пахло дымом, пометом, отбросами, потом, а также дегтем, пряностями и жареным мясом. Эту смесь дополняло зловоние красилен и мусорных куч на материке, но, двигаясь вдоль берега и разбивая каждую ночь лагерь, он успел привыкнуть к зловонию.

Впрочем, такого рода неприятности его не пугали. Странствия по истории излечили Эверарда от привередливости и сделали невосприимчивым к жестокости человека и природы… до некоторой степени. Для своего времени эти ханаанцы — просвещенный и счастливый народ. В сущности, более просвещенный и счастливый, нежели большая часть человечества почти во всех землях и почти во все времена.

Его задача заключалась в том, чтобы так все и осталось.

Маго вновь посмотрел на него.

— Увы, там есть и такие, кто бесстыдно обманывает вновь прибывших. Мне бы не хотелось, дружище Эборикс, чтобы это случилось с вами. Я полюбил вас за время нашего путешествия и желал бы, чтобы у вас остались хорошие воспоминания о моем городе. Позвольте мне порекомендовать вам постоялый двор моего шурина — брата моей младшей жены. Он предоставит вам чистую постель, обеспечит надежное хранение ваших ценностей и не обманет.

— Благодарю вас, — ответил Эверард, — но я по-прежнему намереваюсь разыскать того человека, о котором рассказывал. Как вы помните, именно его существование подвигло меня приехать сюда. — Он улыбнулся. — Разумеется, если он умер, или уехал, или еще что-то там… я буду рад принять ваше предложение. — Эверард сказал это просто из вежливости. За время пути у патрульного сложилось твердое убеждение, что Маго не менее корыстолюбив, нежели любой другой странствующий торговец, и при случае сам не замедлит обобрать путника.

Капитан бросил на него внимательный взгляд. Эверард считался человеком крупного сложения и в своей собственной эре, а уж здесь выглядел настоящим гигантом. Приплюснутый нос и мрачные черты лица усиливали впечатление грубой мощи, в то время как синие глаза и темно-каштановые волосы выдавали в нем выходца с дикого Севера. Пожалуй, не стоит на него давить.

При всем при том представитель кельтской расы вовсе не был чем-то удивительным в этом космополитичном месте. Не только янтарь с балтийского побережья, олово из Иберии, приправы из Аравии, твердая древесина из Африки или экзотические товары из еще более отдаленных мест прибывали сюда — прибывали и люди.

Договариваясь с капитаном о проезде, Эборикс рассказал, что покинул свою гористую родину из-за утраты поместья и теперь отправляется искать счастья на юге. Странствуя, он охотился или работал, чтобы прокормиться, если никто не оказывал ему гостеприимства в обмен на его рассказы. Так он добрался до италийских умбров, родственных кельтам племен. (Кельты начнут захватывать Европу — до самой Атлантики — лишь через три-четыре столетия, когда познакомятся с железом; однако некоторые их племена уже завладели территориями, расположенными вдали от Дунайской долины, колыбели этой расы). Один из них, служивший когда-то наемником, поведал ему о возможностях, которые имеются в Ханаане, и научил пуническому языку. Это и побудило Эборикса отыскать в Сицилии залив, куда регулярно заходят финикийские торговые суда, и, оплатив проезд кое-каким накопленным добром, отправиться в путь. В Тире, как ему сообщили, проживает, нагулявшись по свету, его земляк, который, возможно, не откажет соотечественнику в помощи и подскажет, чем заняться.

Этот набор нелепиц, тщательно разработанный специалистами Патруля, не просто удовлетворял досужее любопытство — он делал путешествие Эверарда безопасным. Заподозри Маго с командой в иностранце одиночку без связей, они могли бы поддаться искушению и напасть на него, пока он спит, связать и продать в рабство. А так все прошло гладко и в общем-то нескучно. Эверарду эти мошенники даже начали нравиться.

Что удваивало его желание спасти их от гибели.

Тириец вздохнул.

— Как хотите, — сказал он. — Если я вам понадоблюсь, вы найдете мой дом на улице Храма Анат, близ Сидонийской гавани. — Его лицо просияло. — В любом случае, навестите меня с вашим патроном. Он, кажется, торгует янтарем? Может быть, мы провернем какую-нибудь сделку… Теперь станьте в сторону. Я должен пришвартовать корабль. — И он стал выкрикивать команды, обильно пересыпая их бранью.

Моряки искусно подвели судно к причалу, закрепили его и выбросили сходни. Толпа на пристани подступила ближе; люди орали во все горло, спрашивая о новостях, предлагая свои услуги в качестве грузчиков, расхваливая свои товары и лавки своих хозяев. Тем не менее никто не ступал на борт. Эта привилегия изначально принадлежала чиновнику таможни. Охранник в шлеме и чешуйчатой кольчуге, вооруженный копьем и коротким мечом, шел перед ним, расталкивая толпу и оставляя за собой волны ругательств — впрочем, вполне добродушных. За спиной чиновника семенил секретарь, который нес стило[3] и восковую дощечку.

Эверард спустился на палубу и взял свой багаж, хранившийся между блоками италийского мрамора — основного груза корабля. Чиновник приказал ему открыть два кожаных мешка. Ничего необычного в них не оказалось.

Патрульный предпринял морскую поездку из Сицилии (вместо того чтобы перенестись во времени прямо в Тир) с единственной целью — выдать себя за того, за кого он себя выдавал. Несомненно, враг продолжает следить за развитием событий, потому что до катастрофы оставалось совсем недолго.

— По крайней мере, какое-то время ты сможешь себя обеспечивать. — Финикийский чиновник кивнул седой головой, когда Эверард показал ему несколько маленьких слитков бронзы. Денежную систему изобретут только через несколько столетий, но металл можно будет обменять на все, что угодно. — Ты должен понимать, что мы не можем впустить того, кому в один прекрасный день придется стать грабителем. Впрочем… — Он с сомнением взглянул на меч варвара. — С какой целью ты прибыл?

— Найти честную работу, господин, — охранять караваны, например. Я направляюсь к Конору, торговцу янтарем. — Существование этого кельта стало главным фактором при выборе легенды для Эверарда. Идею подал ему начальник местной базы Патруля.

Тириец принял решение.

— Ну ладно, можешь сойти на берег вместе со своим оружием. Помни, что воров, разбойников и убийц мы распинаем. Если ты не найдешь иной работы, отыщи близ Дворца Суффетов[4] дом найма Итхобаала. У него всегда найдется поденная работа для таких крепких парней, как ты. Удачи.

Он принялся разбираться с Маго. Эверард не спешил уходить, ожидая, когда можно будет попрощаться с капитаном. Переговоры протекали быстро, почти непринужденно, и подать, которую надлежало уплатить натурой, стала умеренной. Эта раса деловых людей обходилась без тяжеловесной бюрократии Египта и Месопотамии.

Сказав, что хотел, Эверард подцепил свои мешки за обвязанные вокруг них веревки и спустился на берег. Его сразу же окружила толпа, люди присматривались к нему и переговаривались между собой, но, что удивительно, никто не просил у него подаяния и не досаждал предложениями купить какую-нибудь безделушку; двое или трое попытались, однако на том все и кончилось.

И это Ближний Восток?

Хотя понятно: деньги еще не изобрели. А с новоприбывшего и вовсе взять нечего: вряд ли у него найдется что-то, что в эту эпоху выполняет функцию мелочи. Обычно вы заключали сделку с владельцем постоялого двора — кров и пища в обмен на энное количество металла или любых других ценностей, которые у вас есть. Для совершения сделок помельче вы отпиливали от слитка кусок — если не оговорена иная плата (обменный фонд Эверарда включал янтарь и перламутровые бусины). Иногда приходилось приглашать посредника, который превращал ваш обмен в составную часть более сложного обмена, затрагивающего еще несколько человек. Ну а если вас охватит желание подать кому-то милостыню, можно взять с собой немного зерна или сушеных фруктов и положить в чашу нуждающегося.

Вскоре Эверард оставил позади большую часть толпы, которую главным образом интересовал экипаж судна. Однако парочка праздных зевак все же увязалась за ним. Он зашагал по причалу к открытым воротам.

Внезапно кто-то дернул его за рукав. От неожиданности Эверард сбился с шага и посмотрел вниз. Смуглый мальчишка, босой, одетый лишь в рваную грязную юбку, с пояса которой свисал небольшой мешок, дружелюбно улыбнулся. Вьющиеся черные волосы, собранные на затылке в косичку, острый нос, тонкие скулы. Судя по пуху на щеках, ему сравнялось лет шестнадцать, но даже по местным стандартам он выглядел маленьким и щуплым, хотя в движениях его чувствовалась ловкость, а улыбка и глаза — большие левантийские глаза с длинными ресницами — были просто бесподобны.

— Привет вам, господин! — воскликнул он. — Сила, здоровье и долголетие да пребудут с вами! Добро пожаловать в Тир! Куда вы хотели бы пойти, господин, и что бы я мог для вас сделать?

Он не бубнил, старался говорить четко и ясно — в надежде, что чужеземец поймет его.

— Что тебе нужно, парень?

Получив ответ на своем собственном языке, мальчишка подпрыгнул от радости.

— О, господин, стать вашим проводником, вашим советчиком, вашим помощником и, с вашего позволения, вашим опекуном. Увы, наш прекрасный город страдает от мошенников, которых хлебом не корми, а дай ограбить неискушенного приезжего. Если вас и не обчистят до нитки в первый же раз, как вы заснете, то уж по крайней мере сбагрят вам какой-нибудь бесполезный хлам, причем за такую цену, что вы без одежд останетесь…

Мальчишка вдруг умолк, заметив, что к ним приближается какой-то чумазый юнец. Преградив ему дорогу, он замахал кулаками и завопил так пронзительно и быстро, что Эверарду удалось разобрать лишь несколько слов:

— …Шакал паршивый!.. я первый его увидел… убирайся в свою родную навозную кучу…

Лицо юноши окостенело. Из перевязи, что висела у него на плече, он выхватил нож. Однако его соперник тут же вытащил из своего мешочка пращу и зарядил ее камнем. Затем пригнулся, оценивающе взглянул на противника и принялся вертеть кожаный ремень над головой. Юноша сплюнул, пробурчал что-то злобное и, резко повернувшись, гордо удалился. Со стороны наблюдавших за этим прохожих донесся смех.

Мальчик также весело засмеялся и вновь подошел к Эверарду.

— Вот, господин, это и был превосходный пример того, о чем я говорил, — ликовал он. — Я хорошо знаю этого плута. Он направляет людей к своему папаше — якобы папаше, — который содержит постоялый двор под вывеской с голубым кальмаром. И если на обед вам подадут там тухлый козлиный хвост, то считайте, что вам повезло. Их единственная служанка — ходячий рассадник болезней, их шаткие лежанки не рассыпаются на части, только потому что клопы, которые в них живут, держатся за руки, а что до их вина, то этим пойлом только лошадей травить. Один бокал — и вам скорее всего будет слишком плохо, чтобы вы смогли заметить, как этот прародитель тысячи гиен крадет ваш багаж, а если вы начнете выражать недовольство, он поклянется всеми богами Вселенной, что вы свой багаж проиграли. И он нисколько не боится попасть в ад после того, как этот мир от него избавится; он знает, что там никогда не унизятся до того, чтобы впустить его. Вот от чего я спас вас, великий господин.

Эверард почувствовал, что его губы расплываются в улыбке.

— Похоже, сынок, ты немного преувеличиваешь.

Мальчишка ударил себя кулаком в хилую грудь.

— Не более, чем необходимо вашему великолепию для осознания истинного положения вещей. Вы, разумеется, человек с богатейшим опытом, ценитель наилучшего и щедро платите за верную службу. Прошу, позвольте мне проводить вас туда, где сдаются комнаты, или в любое другое место по вашему желанию, и вы убедитесь, что правильно доверились Пуммаираму.

Эверард кивнул. Карту Тира он помнил прекрасно, и никакой нужды в проводнике не было. Однако для гостя из далекого захолустья будет вполне естественным нанять оного. К тому же этот паренек не позволит другим своим собратьям досаждать ему и, возможно, даст ему пару-тройку полезных советов.

— Хорошо, отведешь меня туда, куда я укажу. Твое имя Пуммаирам?

— Да, господин. — Поскольку мальчишка не упомянул, как было принято, о своем отце, он, по-видимому, его просто не знал. — Могу ли я спросить, как надлежит покорному слуге обращаться к своему благородному хозяину?

— Никаких титулов. Я Эборикс, сын Маннока, из страны, что лежит за ахейскими землями. — Так как никто из людей Маго слышать его не мог, Эверард добавил: — Я разыскиваю Закарбаала из Сидона — он ведет в этом городе торговлю от имени своего рода. — Это означало, что Закарбаал представляет в Тире свою семейную фирму и в промежутках между приходами кораблей занимается здесь ее делами. — Мне говорили, что его дом находится… э-э… на улице Лавочников. Ты можешь показать дорогу?

— Конечно, конечно. — Пуммаирам поднял с земли мешки патрульного. — Соблаговолите следовать за мной.

В действительности добраться до места было нетрудно. Будучи городом спланированным, а не выросшим естественным образом в течение столетий, сверху Тир напоминал более-менее правильную решетку. Вымощенные и снабженные сточными канавами главные улицы казались слишком широкими, учитывая, сколь малую площадь занимал сам остров. Тротуаров не было, но это не имело значения, поскольку с вьючными животными там появляться запрещали — только на нескольких главных дорогах и в припортовых районах, да и люди не устраивали на дорогах мусорных куч. Дорожные указатели, разумеется, также отсутствовали, но и это не имело значения, поскольку почти каждый был рад указать направление: перекинешься словом с чужестранцем, да глядишь — вдруг и продашь ему что.

Справа и слева от Эверарда вздымались отвесные стены — большей частью без окон, они огораживали открытые во внутренние дворы дома, которые станут почти стандартом в средиземноморских странах в грядущие тысячелетия. Стены эти преграждали путь морским ветрам и отражали солнечное тепло. Ущелья между ними заполняло эхо многочисленных голосов, волнами накатывали густые запахи, но все-таки это место Эверарду нравилось. Здесь было даже больше народу, нежели на берегу; люди суетились, толкались, жестикулировали, смеялись, бойко тараторили, торговались, шумели.

Носильщики с огромными тюками и паланкины богатых горожан прокладывали себе дорогу между моряками, ремесленниками, торговцами, подсобными рабочими, домохозяйками, актерами, крестьянами и пастухами с материка, иноземцами со всех берегов Серединного моря — кого тут только не было. Одежды по большей части выцветшие, блеклые, но то и дело встречались яркие, нарядные платья, однако владельцев и тех и других, казалось, просто переполняет жизненная энергия.

Вдоль стен тянулись палатки. Время от времени Эверард подходил к ним, разглядывал предлагаемые товары. Но знаменитого тирского пурпура он там не увидел: слишком дорогой для таких лавочек, он пользовался популярностью у портных всего света, и в будущем пурпурному цвету суждено было стать традиционным цветом одежд для царственных особ. Впрочем, недостатка в других ярких материях, драпировках, коврах не наблюдалось. Во множестве предлагались также изделия из стекла, любые, от бус до чашек — еще одна специальность финикийцев, их собственное изобретение. Ювелирные украшения и статуэтки, зачастую вырезанные из слоновой кости или отлитые из драгоценных металлов, вызывали искреннее восхищение: местная культура не располагала почти никакими художественными достижениями, однако охотно и с большим мастерством воспроизводила чужеземные шедевры. Амулеты, талисманы, безделушки, еда, питье, посуда, оружие, инструменты, игрушки — без конца и края…

Эверарду вспомнились строки из Библии, которые описывают (будут описывать) богатство Соломона и источник его получения. «Ибо у царя был на море Фарсисский корабль с кораблем Хирамовым; в три года раз приходил Фарсисский корабль, привозивший золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян, и павлинов».[5]

Пуммаирам не давал Эверарду долго препираться с лавочниками и влек его вперед.

— Позвольте показать моему хозяину, где продаются по-настоящему хорошие товары. — Без сомнения, это означало комиссионные для Пуммаирама, но, черт возьми, парнишке ведь надо на что-то жить, и, судя по всему, до сих пор ему жилось, мягко говоря, не сладко.

Какое-то время они шли вдоль канала. Под непристойную песню моряки тянули по нему груженое судно. Их командиры стояли на палубе, держась с приличествующим деловым людям достоинством. Финикийская «буржуазия» стремилась быть умеренной во всем… за исключением религии: кое-какие их обряды были в достаточной степени разгульны, чтобы уравновесить все остальное.

Улица Лавочников начиналась как раз у этого водного пути — довольно длинная и застроенная солидными зданиями, служившими складами, конторами и жилыми домами. И несмотря на то, что дальний конец улицы выходил на оживленную магистраль, тут стояла тишина: ни лавочек, прилепившихся у разогретых солнцем стен, ни толп. Капитаны и владельцы судов заходили сюда за припасами, торговцы — провести деловые переговоры. И, как следовало ожидать, здесь же разместился небольшой храм Танит, Владычицы Морей, с двумя монолитами у входа. Маленькие дети, чьи родители, очевидно, жили на этой улице, — мальчики и девочки вместе, голышом или почти голышом — бегали наперегонки, а за ними с возбужденным лаем носилась худая дворняжка.

Перед входом в тенистую аллею, подтянув колени, сидел нищий. У его голых ног лежала чашка. Тело нищего было закутано в халат, лицо — скрыто под капюшоном. Эверард заметил у него на глазах повязку. Слепой, бедняга.

Офтальмия входила в число того множества проклятий, что в конце концов делали древний мир не столь уж очаровательным… Пуммаирам промчался мимо него, догоняя вышедшего из храма человека в мантии жреца.

— Эй, господин, — окликнул он, — не укажет ли ваше преподобие дом сидонийца Закарбаала? Мой хозяин хотел бы удостоить его своим посещением… — Эверард, который знал ответ заранее, ускорил шаг.

Нищий встал и сорвал левой рукой повязку, открыв худое лицо с густой бородой и два зрячих глаза, без сомнения, наблюдавших все это время сквозь ткань за происходящим. В то же мгновение его правая рука извлекла из ниспадающего рукава нечто блестящее.

Пистолет!

Рефлекс отбросил Эверарда в сторону. Левое плечо обожгла боль.

Ультразвуковой парализатор, понял он, из будущей, по отношению к его родному времени, эры — беззвучный, без отдачи. Если бы невидимый луч попал ему в голову или в сердце, он был бы уже мертв, а на теле ни одной отметины. Деваться некуда, только вперед.

— А-а-а! — истошно завопил он и зигзагом бросился в атаку, рассекая мечом воздух.

Нищий ухмыльнулся, отступил назад, тщательно прицелился.

Раздался звонкий шлепок. Незнакомец вскрикнул, пошатнулся, выронил оружие и схватился за бок. Пущенный Пуммаирамом из пращи камень покатился по мостовой.

Дети с визгом кинулись врассыпную. Жрец благоразумно нырнул в свой храм. Нищий развернулся и пустился бежать. Спустя мгновение он уже скрылся в каком-то проулке. Эверард понял, что не догонит его. Рана не особенно серьезная, но больно было безумно, и, чуть не теряя сознание, он остановился у поворота в опустевший проулок. Затем пробормотал, тяжело дыша, по-английски: «Сбежал… А, черт бы его побрал!»

Тут к нему подлетел Пуммаирам. Заботливые руки принялись ощупывать тело патрульного.

— Вы ранены, хозяин? Может ли ваш слуга помочь вам? О, горе, горе, я не успел ни правильно прицелиться, ни метнуть камень как следует, иначе вон та собака уже слизывала бы с земли мозги мерзавца.

— Тем не менее… ты… сделал все очень хорошо. — Эверард судорожно вздохнул. Сила и спокойствие возвращались, боль ослабевала. Он все еще был жив. И то слава богу!

Но работа ждать не могла. Подняв пистолет, он положил руку на плечо Пуммаирама и посмотрел ему в глаза.

— Что ты видел, парень? Что, по-твоему, сейчас произошло?

— Ну, я… я… — Мальчишка собрался с мыслями мгновенно. — Мне показалось, что нищий — хотя вряд ли этот человек был нищим — угрожал жизни моего господина каким-то талисманом, магия которого причинила моему господину боль. Да обрушится кара богов на голову того, кто пытается погасить свет мира! Но конечно же, его злодейство не смогло пересилить доблести моего хозяина… — голос Пуммаирама снизился до доверительного шепота: — …чьи секреты надежно заперты в груди его почтительного слуги.

— Вот-вот, — кивнул Эверард. — Ведь если обычный человек когда-нибудь заговорит об этом, на него свалятся паралич, глухота и геморрой. Ты все сделал правильно, Пум. — «И возможно, спас мне жизнь», — подумал он, наклоняясь, чтобы развязать веревку на упавшем мешке. — Вот тебе награда, пусть небольшая, но за этот слиточек ты наверняка сможешь купить себе что-нибудь по вкусу. А теперь, прежде чем начнешь кутить, скажи: ты узнал, который из этих домов мне нужен, а?

Когда боль и шок от нападения немного утихли, а радость от того, что он остался жив, развеялась, Эверардом овладели мрачные мысли. Несмотря на тщательно разработанные меры предосторожности, спустя час после прибытия его маскировку раскрыли. Враги не только обложили штаб-квартиру Патруля — каким-то образом их агент мгновенно «вычислил» забредшего на улицу Лавочников путешественника и, не колеблясь ни секунды, попытался убить его. Ничего себе задание. И похоже, на кон сразу поставлено столько, что и подумать страшно: сначала существование Тира, а затем — и судьба всего мира.

Закарбаал закрыл дверь во внутренние комнаты и запер ее. Повернувшись, он протянул Эверарду руку — жест характерный для западной цивилизации.

— Добро пожаловать, — сказал он на темпоральном, принятом в Патруле языке.

— Мое имя, как вы, очевидно, знаете, Хаим Зорак. Позвольте также представить вам мою жену Яэль.

Оба они были левантийской наружности и носили ханаанские одежды, однако здесь, за запертыми дверьми, отделившими их от конторской и домашней прислуги, внешний облик хозяев дома изменился — осанка, походка, выражение лиц, интонации. Эверард распознал бы в них выходцев из двадцатого столетия, даже если бы не знал этого заранее. Стало вдруг легко и свежо, словно подул ветер с моря.

Он назвал себя.

— Агент-оперативник, за которым вы посылали, — добавил он.

Глаза Яэль Зорак расширились.

— О! Какая честь. Вы… вы первый агент-оперативник, которого я встречаю. Все остальные, кто вел расследование, были лишь техническими специалистами.

Эверард поморщился.

— Не стоит слишком уж этим восторгаться. Боюсь, ничего достойного я пока не совершил.

Он рассказал им о своем путешествии и о непредвиденных сложностях в самом его конце. Яэль предложила Эверарду болеутоляющее, однако он заверил ее, что чувствует себя уже вполне прилично, вслед за чем ее супруг поставил на стол нечто более привлекательное — бутылку шотландского виски, и вскоре атмосфера стала совсем непринужденной.

Кресла, в которых они сидели, оказались очень удобными, почти как кресла в далеком будущем, что для сей эпохи было роскошью. Но с другой стороны, Закарбаал, по-видимому, не бедствовал и мог позволить себе любой привозной товар. Что же до всего остального, то по стандартам завтрашнего дня жилище выглядело аскетично, а фрески, драпировки, светильники и мебель свидетельствовали о хорошем вкусе хозяев. Единственное окно, выходившее в обнесенный стенами садик, было задернуто занавеской для защиты от дневной жары, и потому в полутемной комнате держалась приятная прохлада.

— Почему бы нам не расслабиться на минутку и не познакомиться как следует, перед тем как обсуждать служебные дела? — предложил Эверард.

Зорак нахмурился.

— А вы способны расслабляться сразу после того, как вас чуть не убили?

Его жена улыбнулась.

— По-моему, это как раз то, что ему сейчас нужно, дорогой, — проворковала она. — Нам тоже. Опасность немного подождет. Она ведь уже ждала, не так ли?

Из кошелька на поясе Эверард вытащил несколько анахронизмов, что он позволил себе взять в эту эпоху: трубку, табак, зажигалку. До сих пор он пользовался ими лишь в уединении. Напряжение немного оставило Зорака: он хмыкнул и достал из запертого сундука, в котором хранились всевозможные излишества такого рода, сигареты.

— Вы американец, не правда ли, агент Эверард? — спросил он по-английски с бруклинским акцентом.

— Да. Завербовался в 1954-м. — Сколько его биологических лет минуло «с тех пор», как он ответил на рекламное объявление, прошел несколько тестов и узнал об организации, которая охраняет движение сквозь эпохи? Он уже давно не подсчитывал. Да это и не имело большого значения, поскольку все патрульные регулярно принимали процедуры, предотвращающие старение. — Мне показалось… э-э… что вы оба израильтяне…

— Так и есть, — подтвердил Зорак. — Собственно говоря, это Яэль — сабра[6]. А я переехал в Израиль только после того, как поработал там какое-то время археологом и встретил ее. Это было в 1971-м. А в Патруль мы завербовались четырьмя годами позднее.

— Как это случилось, позвольте спросить?

— Нас пригласили, проверили и наконец сказали правду. Разумеется, мы ухватились за это предложение. Бывает, конечно, и трудно, и тяжело на душе — особенно тяжело, когда мы приезжаем домой на побывку и даже нашим старым друзьям и коллегам не можем рассказать, чем занимаемся, но все-таки этой работе цены нет. — Зорак поморщился. Его слова превратились в почти неразличимое бормотанье. — А кроме того, этот пост для нас особый. Мы не только обслуживаем базу и ведем для ее маскировки торговые дела — время от времени мы ухитряемся помогать местным жителям. Во всяком случае, насколько это возможно, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. Хоть какая-то компенсация, пусть совсем небольшая, за то… за то, что наши соотечественники сделают здесь спустя много веков.

Эверард кивнул. Схема была ему знакома. Большинство полевых агентов, вроде Хаима и Яэль, были специалистами в определенных областях и вся их служба проходила в одном-единственном регионе и одной-единственной эпохе. Что в общем-то неизбежно, поскольку для выполнения стоящих перед Патрулем задач им приходилось изучать «свой» период истории весьма тщательно. Как было бы удобно иметь персонал из местных! Однако до восемнадцатого столетия нашей эры (а в большинстве стран — до еще более позднего срока) такие люди встречались крайне редко. Мог ли человек, который не вырос в обществе с развитым научным и промышленным потенциалом, воспринять хотя бы идею автоматических машин, не говоря уже об аппаратах, способных в один миг перенестись с места на место и из одного года в другой? Отдельные гении, конечно, могли; но большая часть распознаваемых гениев завоевали для себя надлежащее место в истории, и трудно было решиться рассказать им о ситуации из страха перед возможными переменами…

— Да, — сказал Эверард. — В каком-то смысле свободному оперативнику вроде меня проще. Семейные пары или женщины… Не сочтите за бесцеремонность, но как у вас с детьми?

— О, у нас их двое — дома, в Тель-Авиве, — ответила Яэль Зорак. — Мы рассчитываем наши возвращения таким образом, чтобы не отлучаться из их жизни более, чем на несколько дней. — Она вздохнула. — До сих пор не перестаю удивляться, ведь для нас проходят месяцы. — Просияв, она добавила: — Зато когда дети вырастут, они присоединятся к нам. Наш региональный вербовщик уже экзаменовал их и пришел к выводу, что из них получатся превосходные сотрудники.

А если нет, подумал Эверард, сможете ли вы вынести, что на ваших глазах они постареют, будут страдать от грядущих ужасов и наконец умрут, в то время как вы останетесь по-прежнему молоды телом? Подобная перспектива неоднократно удерживала его от вступления в брак.

— По-моему, агент Эверард имеет в виду детей здесь, в Тире, — сказал Хаим Зорак. — Прежде чем покинуть Сидон — мы воспользовались кораблем, как и вы, потому что не хотели обращать на себя особого внимания, — мы тайно купили у работорговца двух младенцев, взяли их с собой и выдали здесь за своих собственных. Разумеется, мы постараемся обеспечить их, насколько это в наших силах. — Можно было и не объяснять, что в действительности воспитанием этих детей будут заниматься слуги: вряд ли их приемные родители решатся вложить в них много любви. — Это помогает нам выглядеть вполне естественно. Если лоно моей жены более не плодоносит, что ж, это обычное несчастье. Меня, конечно, упрекают, что не беру вторую жену или по крайней мере наложницу, но в целом финикийцы предпочитают заниматься своими делами и не лезут в мои.

— Они вам, видимо, нравятся? — поинтересовался Эверард.

— О да, в общем нравятся. У нас здесь замечательные друзья. Это совсем не лишнее, тем более что мы сейчас живем в переломный момент истории.

Эверард нахмурился и энергично запыхтел трубкой. Деревяшка в его руке нагрелась, превратившись в крохотную топку.

— Вы уверены в этом?

Зораки были удивлены.

— Конечно, — сказала Яэль. — Мы знаем, что это так. Разве вам не объясняли?

Эверард тщательно выбирал слова.

— И да, и нет. После того как мне предложили заняться этим делом и я согласился, меня буквально нашпиговали информацией об этом регионе. В каком-то смысле даже перестарались: за деревьями стало трудно увидеть лес. Мой опыт, впрочем, говорит о том, что до начала самой миссии следует избегать серьезных обобщений. Чтобы, так сказать, можно было за лесом увидеть деревья. Высадившись в Сицилии и отыскав корабль, отправляющийся в Тир, я намеревался на досуге обдумать всю информацию и выработать собственные идеи. Однако план мой сработал не до конца: и капитан, и команда были чертовски любопытны, так что вся моя умственная энергия уходила на то, чтобы отвечать на их вопросы — частенько каверзные — и не сболтнуть ничего лишнего. — Он сделал паузу. — Разумеется, роль Финикии в целом и Тира в частности в еврейской истории очевидна.

Для царства, созданного Давидом из Израиля, Иудеи и Иерусалима, этот город скоро сделался главным источником цивилизирующего влияния, ведущим торговым партнером и окном во внешний мир. В настоящий момент дружбу своего отца с Хирамом продолжал Соломон. Именно тирийцы поставляли ему большую часть материалов и прислали почти всех мастеров для строительства Храма, а также менее знаменитых сооружений. Они пускались в совместные с евреями исследовательские и торговые предприятия. Они ссудили Соломону множество товаров — долг, который он смог выплатить, лишь уступив им два десятка своих деревень… со всеми вытекающими отсюда долговременными последствиями.

Едва заметные поначалу, перемены становились глубже. Финикийские обычаи, представления, верования проникли — к добру или к худу — в соседнее царство; сам Соломон приносил жертвы их богам. Яхве станет единственным Господом евреев, лишь когда Вавилонское пленение вынудит их забыть об остальных, и они пойдут на это, чтобы сохранить самобытность, которую уже потеряли десять их племен. Но прежде царь израильский Ахав возьмет себе в жены тирийскую принцессу Иезавель. И скорее всего, история к ним несправедлива: политика альянсов с другими государствами и внутренней религиозной терпимости, которую они старались проводить, вполне возможно, спасла их страну от разрушения. К сожалению, они наткнулись на противодействие Илии — «сумасшедшего муллы с Галаадских гор», как напишет о нем впоследствии Тревор-Роулер. И все-таки, если бы финикийское язычество не вызывало у пророков такой ярости, еще не известно, удалось ли бы им создать веру, что выстоит несколько тысячелетий и переделает мир.

— О да, — сказал Хаим, — Святая Земля кишит визитерами. На Иерусалимской базе хронические заторы. У нас здесь посетителей гораздо меньше — в основном ученые из различных эпох, торговцы произведениями искусства и тому подобным да иногда богатые туристы. Тем не менее, сэр, я утверждаю, что это место, Тир, настоящее ключевое звено эпохи. — Голос его стал резче: — Да и наши оппоненты, похоже, пришли к тому же мнению, не так ли?

Эверарда сковало оцепенение. Как раз оттого, что, на взгляд человека будущего, известность Иерусалима затмевала известность Тира, эта станция была укомплектована куда хуже других, а это делало ее особенно уязвимой. Если здесь и впрямь проходят корни завтрашнего дня и эти корни обрубят…

Ситуация предстала перед ним с такой ясностью, будто он узнал о ней впервые.

Когда люди построили свою первую машину времени, спустя много веков после родного Эверарду столетия, из еще более отдаленного будущего прибыли супермены-данеллиане, чтобы организовать на темпоральных трассах полицейский контроль. Полиция собирала информацию, обеспечивала управление, помогала потерпевшим аварию, задерживала нарушителей; однако все это было не так существенно по сравнению с ее подлинной функцией, которая заключалась в том, чтобы оберегать данеллиан. Человек не теряет свободу воли только оттого, что отправился в прошлое. Он может воздействовать на ход истории в любом времени. Правда, история имеет свои движущие силы, причем весьма мощные, и незначительные отклонения быстро выравниваются. К примеру, проживет ли некий обычный человек долго или умрет в молодости, добьется чего-то в жизни или нет — несколько поколений спустя ощутимой разницы не будет. А вот, скажем, такие личности, как Салманассар[7], Чингисхан, Оливер Кромвель и В. И. Ленин; Гаутама Будда, Конфуций, Павел Тарский[8] и Магомет ибн Абдалла; Аристотель, Галилей, Ньютон и Эйнштейн… Измени судьбу таких людей, путешественник из будущего, и ты по-прежнему останешься там, где ты есть, но люди, которые произвели тебя на свет, перестанут существовать, и получится так, что их никогда не было. Впереди будет совсем другая Земля, а ты с твоими воспоминаниями превратишься в свидетельство нарушения причинно-следственных связей, в образец первичного хаоса, который лежит в основе мироздания.

Когда-то по долгу службы Эверарду уже приходилось останавливать безрассудных и несведущих, прежде чем они разрушат связь времен. Это случалось не так часто: в конце концов, общества, владеющие секретом путешествий во времени, как правило подбирают своих эмиссаров довольно тщательно. Однако за миллион или более лет ошибки неизбежны.

Равно как и преступления.

Эверард медленно произнес:

— Прежде чем углубиться в имеющиеся детали…

— Которых у нас кот наплакал, — проворчал Хаим Зорак.

— …мне хотелось бы, чтобы мы кое-что обсудили. По какой причине бандиты выбрали в качестве жертвы именно Тир? Кроме его связей с Израилем, я хочу сказать.

— Ну что ж, — вздохнул Зорак, — для начала посмотрим, какие политические события произойдут в будущем. Хирам стал самым сильным царем в Ханаане, и его сила переживет его. Тир устроит против ассирийского нашествия, со всеми вытекающими… Его морская торговля будет процветать и распространится столь же широко, как и британская. Он создаст колонии, и главной из них будет Карфаген. — (Эверард сжал губы. У него был уже повод узнать, и куда как хорошо, сколь много Карфаген значил в истории.) — Он подчинится персам, однако в известном смысле добровольно, и, помимо всего прочего, отдаст им большую часть флота, когда они нападут на Грецию. Попытка эта будет, разумеется, неудачной, но представьте, что стало бы с миром, не столкнись греки с персидским вызовом. В конечном счете Тир падет перед Александром Великим, однако только после многомесячной осады, что приведет к задержке в его развитии, которая также будет иметь не поддающиеся учету последствия.

Тем временем, как ведущее, по сути, финикийское государство, Тир будет первым в распространении по миру финикийских идей. Да, даже среди греков. Я имею в виду религиозные культы — Афродиты, Адониса, Геракла и других богов, культы, зародившиеся в Финикии. Я имею в виду алфавит — финикийское изобретение. Я имею в виду знания о Европе, Африке, Азии, которые финикийские мореплаватели привезут домой. Наконец, я имею в виду их достижения в кораблестроении и судовождении.

В голосе Зорака появился энтузиазм.

— Но прежде всего я сказал бы о том, что именно Финикия стала родиной демократии и уважения прав личности, признания ее ценности. Не то чтобы финикийцы создали какие-нибудь конкретные теории: философия, как и искусство, никогда не была их сильной стороной. Тем не менее их идеалом стал странствующий торговец, исследователь и предприниматель, человек, который действует на свой страх и риск, самостоятельно принимает решения. Здесь, в Тире, Хирам — не традиционный египетский или восточный владыка-полубог. Трон ему, правда, достался по наследству от отца, но по сути он только осуществляет контроль за суффетами — избранными из числа магнатов людьми, без одобрения которых он не может принять сколько-нибудь важного решения.

Фактически, Тир немного напоминает средневековую Венецианскую республику в период ее расцвета.

У нас нет научного персонала, который проследил бы процесс шаг за шагом, однако я убежден, что греки разработали свои демократические институты под сильным влиянием Финикии и в основном Тира — а откуда вашей или моей стране будет взять их, если не у греков?

Зорак стукнул кулаком по подлокотнику кресла. Другой рукой он поднес ко рту виски и сделал долгий, обжигающий глоток.

— Вот что вызнали эти мерзавцы! — воскликнул он. — Угрожая взорвать Тир, они, если можно так сказать, приставили пистолет к виску всего человечества!

Достав из сундука голокуб, Зорак показал Эверарду, что произойдет через год. Пленку он снял своеобразной миникамерой — по сути молекулярным рекордером XXII столетия, замаскированным под драгоценный камень на кольце. (Слово «снял» едва ли было уместным по отношению к событию, которому надлежало произойти в верхней части временной шкалы, однако английский язык просто не рассчитан на перемещения во времени.

Соответствующие формы имелись только в грамматике темпорального.) Зорак, конечно, не был ни жрецом, ни служкой, но, как мирянин, делавший во имя благосклонности богини к его предприятиям щедрые пожертвования, он получил доступ к месту происшествия.

Взрыв имел место (будет иметь место) на этой самой улице, в маленьком храме Танит. Ночью он никому не причинил вреда, однако разрушил внутреннее святилище. Меняя направление обзора, Эверард разглядывал треснувшие и почерневшие стены, осколки жертвенника и идола, разбросанные реликвии и сокровища, покореженные куски металла. Скованные ужасом гиерофанты[9] пытались утихомирить божественный гнев молитвами и жертвоприношениями — как в самом храме, так и по всему городу, который считался священным.

Патрульный настроил голокуб на один из фрагментов пространства и увеличил изображение. Взрыв бомбы разнес носитель на куски, но и по кускам нетрудно было догадаться, как в храм попала бомба. Стандартный двухместный роллер, несметное множество которых заполонило темпоральные трассы, материализовался на мгновение в самом храме, и тут же прогремел взрыв.

— Я незаметно собрал немного пыли и копоти и послал их в будущее для анализа, — сказал Зорак. — Лаборатория сообщила, что взрыв — результат химической реакции, а взрывчатка называется фульгурит-Б.

Эверард кивнул.

— Я знаю, что это такое. Фульгурит появился после нас — в смысле там, в двадцатом веке, — получил широкое распространение и применялся довольно долго. Таким образом, добыть его в достаточном количестве труда не составляет. Выследить источник крайне сложно — так что он гораздо удобнее радиоактивных изотопов. Да и не так много его здесь было нужно… Надо полагать, перехватить машину вам не удалось?

Зорак покачал головой.

— Нет. Точнее, офицерам Патруля не удалось. Они отправились в предшествующее взрыву время, установили различные приборы — из тех, что можно было замаскировать, но — все случается слишком быстро.

Эверард потер подбородок. Щетина здорово отросла и стала почти шелковистой: бронзовая бритва и отсутствие мыла не способствовали чистому бритью. Даже шершавые щеки лучше чем это, рассеянно подумал он. По крайней мере привычнее.

Взрыв объяснялся достаточно просто. Машина-бомбардировщик прибыла из какой-то неведомой точки пространства-времени без людей, на автопилоте.

Включение двигателя активизировало детонатор, так что материализация машины и взрыв бомбы произошли одновременно. Агенты Патруля сумели засечь момент прибытия, но они оказались бессильны предотвратить взрыв. Под силу ли это какой-нибудь более развитой цивилизации, например данеллианской? Эверард попытался представить себе смонтированное до взрыва устройство, способное сгенерировать мощное силовое поле и сдержать разрушительную энергию взрыва. Впрочем, раз этого не произошло, значит, это, видимо, просто невозможно. Хотя скорее всего данеллиане воздержались от действия, потому что ущерб уже был нанесен: ведь диверсанты могли попробовать еще раз, а подобная игра в кошки-мышки и сама по себе могла деформировать пространственно-временной континуум непоправимым образом. Эверард поежился и резко спросил:

— Какое объяснение случившемуся дают тирийцы?

— Ничего догматического, — ответила Яэль Зорак. — Вы же помните, их Weltanschauung[10] отличается от нашего. С их точки зрения, мир отнюдь не управляется законами природы целиком — он непостоянен, изменчив и полон волшебства.

«И ведь они, по сути, правы, не так ли?» Холод, пронзивший Эверарда, стал еще сильнее.

— Если инцидент не повторится, возбуждение утихнет, — продолжала она. — Хроники, зафиксировавшие это событие, будут потеряны. Кроме того, финикийцы не очень-то любят вести хроники. Они решат, что причиной удара молнии был чей-то дурной поступок. Но необязательно поступок человека: это могла быть и ссора между богами. Так что козлом отпущения никто не станет. А через два-три поколения инцидент забудут — если, конечно, не учитывать вероятность того, что он превратится в элемент фольклора.

— Это при условии, что вымогатели не взорвут еще чего-нибудь, да посерьезней, — ворчливо произнес Хаим Зорак.

— Да, кстати, давайте взглянем на их послание, — предложил Эверард.

— У нас только копия. Оригинал отправлен в будущее для исследования.

— О, разумеется, мне это известно. Я читал отчет лаборатории. Чернила из сепии[11] на свитке папируса — никаких подсказок. Найдено у ваших дверей. По всей видимости, сброшено еще с одного роллера, который просто пронесся сквозь это пространство-время на автопилоте.

— Не «по всей видимости», а точно, — поправил его Зорак. — Прибывшие агенты установили той ночью приборы и засекли машину. Она появилась примерно на миллисекунду. Они могли бы попытаться задержать ее, но какая была бы от этого польза? В ней наверняка не было ничего, что могло бы послужить подсказкой. К тому же тут не обошлось бы без шума — и уж поверьте, все соседи высыпали бы из домов поглазеть, что происходит.

Он достал документ и протянул его Эверарду. Тот уже ознакомился с текстом во время инструктажа, однако надеялся, что рукописный вариант может хоть что-то ему подсказать.

Слова были написаны тростниковым пером тогдашней эпохи, причем довольно умело. Из чего следовало, что писавший неплохо разбирался в местных обычаях, но это и так не вызывало сомнений. Буквы были печатные, но кое-где с завитушками; язык — темпоральный.

«Патрулю Времени — от Комитета Сильных, привет». По крайней мере, никакой болтовни о всяких там народных армиях национального освобождения — типа тех, что вызывали у Эверарда отвращение еще в конце его родного столетия. Эти парни были «честными» бандитами. Если, разумеется, не притворялись таковыми, чтобы получше замести следы.

«Вы уже видели, какие последствия повлекла за собой доставка одной маленькой бомбочки в специально выбранное в Тире место, и наверняка можете представить себе результаты массированной атаки на весь город».

Эверард еще раз угрюмо кивнул. Противникам не откажешь в сообразительности. Угроза убить или похитить кого-либо — скажем, самого царя Хирама — была бы пустячной, если не пустой. Патруль просто снабдил бы охраной любую подобную персону. А если нападение вдруг оказалось бы успешным, Патруль всегда мог вернуться в прошлое и сделать так, чтобы в нужный момент жертва находилась где-нибудь в другом месте, — то есть сделать событие «неслучившимся». Само собой, это подразумевало ненавистный патрульным риск и, в лучшем случае, требовало массы дополнительных усилий: нужно убедиться, что будущее не изменится в результате самой спасательной операции. Тем не менее Патруль мог и стал бы действовать.

Но как передвинуть в безопасное место целый остров? Можно, конечно, попытаться эвакуировать население. Но сам город останется. И не такой уж он и большой (а в данном случае не имело значения, сколь крупным он казался в истории) — около 25 тысяч человек ютились на площади примерно в 140 акров, и несколько тонн хорошей взрывчатки легко превратили бы его в руины.

Впрочем, в тотальном разрушении даже не было необходимости. После столь ужасного проявления божественного гнева сюда никто бы не вернулся. Тир будет уничтожен, превратится в город-призрак, и тогда все грядущие века и тысячелетия, все человеческие существа с их судьбами и цивилизации, которым Тир помог появиться на свет, станут… нет, даже не призраками, они попросту исчезнут.

Эверард снова поежился. «И пусть кто-нибудь скажет мне, что такой штуки, как абсолютное зло, не существует, — подумал он. — Вот твари…» Он заставил себя продолжить чтение.

«…Цена нашей сдержанности вполне умеренная — всего лишь небольшая информация. Мы желаем получить данные, необходимые для конструирования трансмутатора материи Тразона…»

Когда это устройство только разрабатывалось, в период третьего Технологического Ренессанса, Патруль тайно явил себя ученым-разработчикам, хотя они жили ниже по временной шкале, еще до основания Патруля. После чего применение прибора было жестко ограничено. И так же строго охранялась сама информация о его существовании, не говоря уже о технологии изготовления. Да, способность превратить любой материальный объект, пусть даже кучу грязи, в любой другой, например, в драгоценный камень, машину или живое существо, могла принести всему человеческому роду несметные богатства. Однако проблема заключалась в том, что с такой же легкостью трансмутатор мог выдать несметное количество оружия, ядов, радиоактивных элементов…

«…Вы будете передавать всю надлежащую информацию в цифровой форме по радио из Пало-Альто, Калифорния, Соединенные Штаты Америки, в течение двадцати четырех часов в пятницу, 13 июня 1980 г. Волновой диапазон для трансляции… цифровой код… Прием вашей информации будет означать, что ваша временная линия продолжит свое существование…»

Тоже не менее хитроумно. Предложенная форма передачи сообщения практически исключала возможность его перехвата случайным радиолюбителем; кроме того, электронная активность в районе Силиконовой долины была настолько высока, что шансы засечь приемник сводились к нулю.

«…Мы не будем использовать это устройство на планете Земля. Таким образом, Патрулю Времени не следует опасаться за выполнение его Главной Директивы.

Напротив, это ваш единственный путь сохранить себя, не так ли?

С наилучшими пожеланиями. Ждем».

Подписи не было.

— Радиопередачи не будет, да? — тихо спросила Яэль. В полумраке комнаты ее сверкающие глаза казались огромными. У нее в будущем — дети, вспомнил Эверард и, они исчезнут вместе с их миром.

— Нет, — сказал он.

— И все-таки наша реальность сохранится! — взорвался Хаим. — Вы прибыли сюда, стартовав позже 1980-го. Стало быть, нам удастся поймать преступников.

Вздох Эверарда, казалось, доставил ему физическую боль.

— Вам ведь прекрасно известна квантовая природа континуума, — невыразительно сказал он. — Если Тир взлетит на воздух, мы-то останемся, а вот наши предки, ваши дети, все то, о чем мы знаем, — прекратит существование. Это будет совсем иная история. И сумеет ли то, что останется от Патруля, восстановить исходную — еще большой вопрос. Я бы даже сказал, очень большой.

— Но что тогда получат преступники? — От волнения у Хаима перехватило горло, он почти хрипел.

Эверард пожал плечами.

— Своего рода удовлетворение, я полагаю. Соблазн сыграть роль Бога бродит в лучших из нас, не правда ли? Да и соблазн сыграть роль Сатаны не есть что-то неслыханное. Кроме того, они наверняка укроются в каком-нибудь предшествующем катастрофе времени, а затем продолжат свои преступные операции. У них появится прекрасная возможность стать властелинами Будущего. Будущего, в котором никто, кроме жалких остатков Патруля, не сможет им противостоять. Ну и, как минимум, они получат массу удовольствия от самой попытки.

«Порой я и сам бываю раздражен ограничением свободы моих действий.

Любовь, любовь! Могли бы мы с тобой о том условиться с Судьбой. Чтоб изменить Законы Мирозданья…»

— Кроме того, — добавил Эверард, — данеллиане могут отменить свое решение и приказать нам открыть тайну. Я мог бы вернуться домой и обнаружить, что мой мир изменился. Какая-нибудь мелочь, не столь уж заметная в двадцатом столетии и ни на что серьезно не влияющая.

— А в более поздних столетиях?! — выдохнула Яэль.

— Да. У нас ведь только обещание этих бандитов, что они ограничатся планетами далекого будущего и вне пределов Солнечной системы. Спорить готов на что угодно, что их слово не стоит даже выеденного яйца. Если трансмутатор будет у них в руках, то с какой стати им придерживаться данного касательно Земли обещания? Она всегда будет главной планетой человечества, и я не вижу, каким образом Патруль сможет им помешать.

— Но кто же они? — прошептал Хаим. — У вас есть какие-нибудь догадки?

Эверард отхлебнул виски и затянулся трубочным дымом так глубоко, словно его тепло могло проникнуть в душу.

— Слишком рано говорить об этом, исходя из моего опыта или вашего. Да… Нетрудно понять, что они из далекого будущего, хотя до Эры Единства, что предшествовала данеллианам, не дотянули. За долгие тысячелетия утечка информации о трансмутаторе неизбежна, и, очевидно, в такой форме, которая позволила кому-то получить четкое представление об этой штуковине и о том, как ее применить. Разумеется, этот «кто-то» и его люди — головорезы без роду и племени: им в высшей степени плевать, что в результате такой акции породившее их общество может исчезнуть вместе со всеми, кого они когда-либо знали. Однако я не думаю, что они, к примеру, нелдориане. Слишком уж тонкая операция. Представьте, какую уйму времени и сил надо было затратить, чтобы хорошо изучить финикийское окружение и установить, что именно Тир является ключевым звеном исторического развития.

Тот, кто все это организовал, просто гений. Но с налетом ребячества — вы заметили, что датой он выбрал пятницу, 13-е? Более того, устраивает диверсию в двух шагах от вашего дома. Модус операнди[12] — и тот факт, что во мне распознали патрульного, — наводят на мысль о… пожалуй, о Меро Варагане.

— О ком?

Эверард не ответил. Он продолжал бормотать, обращаясь в основном к самому себе:

— Может быть, может быть. Не то чтобы это уж очень помогло. Бандиты хорошо подготовились дома, спрятавшись, разумеется, в предшествующем сегодняшнему дню времени… да, им наверняка нужна была информационная базовая линия, покрывающая довольно-таки много лет. А здесь, как назло, недокомплект личного состава. Впрочем, как и во всем Патруле, черт бы все побрал…

«Даже при нашей продолжительности жизни. Раньше или позже, из-за того или другого, но всех и каждого из нас не минует чаша сия. И мы не можем вернуться назад — ни для того, чтобы отменить смерти наших товарищей, ни для того, чтобы увидеть их снова, пока они еще живы, — потому что это создает возмущение во времени, которое запросто может перерасти в гигантский водоворот, а если даже этого не произойдет, то и тогда вызовет слишком много проблем».

— Мы сможем засечь прибытие и отбытие вражеских роллеров, если узнаем, куда и на какое время настраивать наши приборы. Возможно, банда обнаружила штаб-квартиру Патруля именно этим способом, а может быть, они получили информацию обычным порядком, прибыв сюда под видом честных посетителей. Или же они вошли в эту эру где-нибудь в другом месте и добрались сюда привычным здесь транспортом, на вид ничем не отличаясь от бесчисленного множества уроженцев этого времени, — так же, как задумал я. У нас нет возможности обыскать каждый участок данного пространства-времени. У нас нет людей, к тому же мы не можем допустить возмущений во временном потоке, которыми чревата столь бурная деятельность. Нет, Хаим, Яэль, мы должны найти какую-то подсказку, которая уменьшила бы зону поисков. Но как? С чего начать?

Поскольку его маскировка была раскрыта, Эверард принял предложение Зораков остаться в их гостевой комнате. Здесь будет удобнее, чем на постоялом дворе, и доступ к любой понадобившейся технике гораздо легче. Хотя при этом он будет как бы отрезан от подлинной жизни города.

— Я организую вам беседу с царем, — пообещал ему хозяин. — Никаких проблем: он чудесный человек и непременно заинтересуется таким чужеземцем, как вы. — Зорак усмехнулся. — А стало быть, для сидонийца Закарбаала, который должен поддерживать с тирийцами дружбу, будет вполне естественно проинформировать его о возможности встретиться с вами.

— Прекрасно, — ответил Эверард, — мне также будет приятно нанести ему визит. Возможно, он даже сможет чем-нибудь нам помочь. Между тем… э-э… до захода солнца остается еще несколько часов. Я, пожалуй, пойду поброжу по городу, познакомлюсь поближе. Может, нападу на какой след, если повезет.

Зорак нахмурился.

— Это на вас могут напасть. Я уверен, убийца все еще прячется где-то поблизости.

Эверард пожал плечами.

— Я все же рискну. К тому же еще не известно, кому придется хуже. Одолжите мне, пожалуйста, пистолет. Ультразвуковой.

Он установил мощность оружия на средний уровень — чтобы не убить, но наверняка лишить сознания. Живой пленник был бы самым желанным подарком. И поскольку враг знал об этом, Эверард действительно не ожидал второго покушения на свою жизнь — во всяком случае, сегодня.

— Прихватите заодно и бластер, — посоветовал Зорак. — Они вполне могут напасть с воздуха. Доберутся на роллере до того мгновения, где вы находитесь, зависнут на антигравитаторе и расстреляют в упор. Им-то как раз незачем скрываться.

Эверард повесил кобуру с энергопистолетом рядом с первой. Любой финикиец, которому случится заметить оружие, скорее всего примет его за амулеты или что-нибудь в этом роде; к тому же Эверард накинул поверх них плащ.

— Не думаю, чтобы моя персона заслуживала таких больших усилий и риска, — сказал он.

— Одну попытку вы уже заслужили, не правда ли? Кстати, как этот парень распознал в вас агента?

— У него, наверное, было описание. Меро Вараган сообразил бы, что на это задание могли послать только нескольких оперативников, включая меня. И это все больше и больше убеждает меня в его причастности к заговору. Если так оно и есть, то противник нам попался подлый и изворотливый.

— Избегайте безлюдных мест, — попросила Яэль Зорак. — Обязательно вернитесь до темноты. Тяжкие виды преступлений здесь редкость, но огней на улицах нет, к ночи они почти вымирают, и вы станете легкой добычей.

Эверард представил было, как охотится в ночи за своим преследователем, однако решил не провоцировать такую ситуацию до тех пор, пока ничего другого не останется.

— О’кей, вернусь к ужину. Интересно будет узнать, на что похожа тирийская пища — не из корабельного рациона, а береговая.

Яэль сдержанно улыбнулась.

— Боюсь, это не бог весть что. Местные жители отнюдь не чревоугодники. Тем не менее я научила нашего повара нескольким рецептам из будущего. Как насчет гефилте[13] на закуску?

Когда Эверард вышел в город, тени были уже длинные, а воздух — прохладнее. Улицы, пересекавшие улицу Лавочников, по-прежнему бурлили, хотя и не более активно, чем ранее. Поскольку Тир и Усу располагались у воды, жара, которая предписывала полуденный отдых жителям столь многих стран, переносилась здесь легче, и ни один настоящий финикиец не стал бы тратить на сон дневные часы, когда можно что-то заработать.

— Хозяин! — раздался радостный крик.

«Ба, да это тот самый пострел с пристани!»

— Привет… э-э… Пуммаирам, — сказал Эверард. Мальчишка, сидевший до этого на корточках, вскочил. — Чего ты ждешь?

Хотя смуглая фигурка склонилась в низком поклоне, веселья в глазах парня было не меньше, чем почтительности.

— Чего же, как не возможности, о которой я молюсь всем сердцем, — возможности снова оказывать услуги его светлости?

Эверард остановился и почесал в затылке. Мальчишка был чертовски проворен и уже, возможно, спас ему жизнь, но…

— Извини, но помощь мне больше не нужна.

— О, господин, вы шутите. Видите, как я смеюсь, восхищенный вашим остроумием. Проводник, осведомитель, защитник от жуликов и… кое-кого почище… Столь великодушный господин, как вы, конечно же, не откажет бедному юноше в такой малости и позволит быть рядом с ним, осчастливит благом своей мудрости и подарит воспоминание, которое не сотрется даже спустя десятилетия после того, как вы позволите мне следовать за вашими августейшими стопами.

Неприкрытая лесть — как и принято в этом обществе, — но его выдавала интонация. Пуммаирам от души веселился, и Эверард сразу это понял. К тому же мальчишку, вероятно, разбирало любопытство и он не возражал подзаработать еще.

Пуммаирам стоял, выжидающе глядя на гиганта снизу вверх, и едва сдерживал дрожь волнения.

Эверард наконец решился.

— Твоя взяла, мошенник, — сказал он и ухмыльнулся, когда Пуммаирам закричал и заплясал от радости. В любом случае такой спутник не помешает. Разве он не собирался познакомиться с городом поближе, не ограничиваясь одними достопримечательностями? — А теперь скажи мне, что, по-твоему, ты можешь для меня сделать?

Мальчишка остановился, поднял голову, коснулся пальцами подбородка.

— Это зависит от того, что пожелает мой хозяин. Если у него здесь дела, то какого рода и с кем? Если он ищет развлечений — то же самое. Моему господину нужно лишь сказать.

— Гм-м…

«Итак, почему бы не выложить ему все как есть — в допустимых пределах, разумеется? Если он не потянет, я всегда смогу уволить его. Хотя этот парень, по всей видимости, вцепился в меня, как клещ».

— Хорошо, Пум, послушай меня. У меня действительно есть в Тире кое-какие важные дела. Не исключено, что они связаны с суффетами — да и с самим царем. Ты видел, как волшебник уже пытался остановить меня. Да, ты помог мне справиться с ним. Но это может случиться еще раз, и не известно, повезет ли мне опять. Рассказать об этом подробнее я не могу. Тем не менее я уверен, что ты понимаешь, как для меня важно побольше узнать, встретиться с разными людьми. Что бы ты посоветовал? Таверну, может быть, где я мог бы угостить посетителей выпивкой?

Веселье Пума сменилось серьезностью. Нахмурившись, он на несколько секунд уставился в пространство, после чего прищелкнул пальцами и хихикнул.

— Придумал! Самое лучшее, что я могу посоветовать для начала, мой господин, — это Главный Храм Ашерат.

— Как? — Пораженный, Эверард пробежался по заложенной в его мозг информации. Ашерат, которую Библия назовет Астартой, была супругой Мелкарта, божественного покровителя Тира, — он же Баал, Мелек, Карт, Сор… Весьма могущественная фигура — богиня, дарующая плодородие человеку, зверю и земле; женщина-воин, которая однажды даже осмелилась спуститься в преисподнюю, дабы вернуть своего возлюбленного из мертвых; морская царица, одним из воплощений которой была, возможно, Танит… Да, в Вавилоне ее звали Иштар, а в греческую мифологию она войдет под именем Афродиты…

— О, многознающий мой господин, без сомнения, помнит, что для заезжего гостя — особенно такого важного, как он, — было бы неосмотрительно не засвидетельствовать свое почтение этой богине, дабы она могла отнестись благосклонно к его планам. Сказать по правде, если жрецы услышат о таком упущении, они выступят против вас. У эмиссаров из Иерусалима уже возникли по этой причине проблемы. К тому же разве освободить женщину от неволи и тоски не доброе дело? — Пум искоса посмотрел на Эверарда, подмигнул ему и подтолкнул его локтем. — Не говоря уже о том, что это еще и приятное развлечение.

Патрульный наконец вспомнил и на какое-то мгновение застыл в нерешительности. Как и большинство других семитских племен того времени, финикийцы требовали от каждой свободнорожденной женщины приносить свою девственность в жертву богине — на манер священных проституток. Пока мужчина не заплатил за ее благосклонность, она не могла выйти замуж. И обычай отнюдь не считался непристойным — он восходил к ритуалам изобилия и страхам каменного века. Кроме того, он, конечно же, привлекал богатых странников и чужеземцев.

— Я надеюсь, вера моего господина не запрещает ему этого? — с тревогой спросил мальчишка.

— М-м-м… нет, не запрещает.

— Прекрасно! — Пум взял Эверарда за локоть и повлек за собой. — Если мой господин позволит своему слуге сопровождать его, то я, скорее всего, смогу подсказать, с кем ему будет полезней познакомиться. Осмелюсь нижайше напомнить, что я всегда рядом с вами и держу глаза и уши открытыми. Они целиком в распоряжении моего хозяина.

Эверард криво усмехнулся и зашагал по улице. Почему бы и нет? Если начистоту, то после долгого морского путешествия он чувствовал себя, так сказать, «на взводе», да к тому же посетить этот святой бордель и впрямь считалось в финикийском обществе проявлением благочестия… А кроме того, возможно, он получит какую-то информацию, связанную с его миссией…

«Но вначале нужно попытаться выяснить, насколько заслуживает доверия мой проводник».

— Расскажи мне что-нибудь о себе, Пум. Мы проведем вместе, может быть, несколько дней, если не больше.

Они вышли на улицу пошире, и теперь им пришлось пробираться сквозь толкающуюся, галдящую, дурно пахнущую толпу.

— Я мало что могу рассказать, великий господин. История бедняка коротка и проста.

Фраза насторожила Эверарда, однако затем, когда Пум заговорил о себе, он понял, что мальчишка поскромничал.

Отца Пум не знал, хотя и предполагал, что это был один из моряков или рабочих, которые частенько посещали некий низкоразрядный постоялый двор в то время, когда Тир еще строился, и имели достаточно средств, чтобы позабавиться с прислуживавшими там девушками. Родился и рос Пум, как щенок, на улице, воспитывала его сама жизнь, питался он чем придется с той самой поры, как научился ходить, попрошайничал и, как подозревал Эверард, порой приворовывал, — короче, крутился как мог, зарабатывая свой местный эквивалент доллара. Тем не менее уже в раннем детстве его приняли служкой в расположенный неподалеку от пристани храм сравнительно малоизвестного бога Баала Хаммона (Эверард припомнил полуразрушенные церкви в трущобах Америки двадцатого столетия). Жрец этого храма, в прошлом человек весьма ученый, к старости раздобрел и спился. Пум понемногу учился у него грамотной речи и всему прочему — словно белка, собирающая орехи в лесу, — пока тот не умер. Более респектабельный преемник старого жреца выставил беспутного кандидата в послушники за дверь. Несмотря на это, Пум успешно обзаводился весьма широкими связями, которые достигали самого дворца: царские слуги нередко появлялись в порту в поисках дешевых развлечений… Все еще слишком юный, чтобы стать каким-нибудь вожаком, он зарабатывал себе на жизнь, чем только мог, и уже то, что он дожил до сегодняшнего дня, было большим достижением.

«Да, — подумал Эверард, — похоже, мне повезло. Не то чтобы крупно, но все же».

Храмы Мелкарта и Ашерат стояли друг напротив друга на оживленной площади в центре города. Первый был крупнее, зато второй производил куда более сильное впечатление. За колоннадой портика, украшенной искусными капителями и выкрашенной яркой краской, виднелся мощенный плитами внутренний двор с гигантским медным чаном, наполненным водой для ритуального омовения. Сам храм возвышался в дальнем конце двора, фасад был облицован мрамором, гранитом и яшмой. По обеим сторонам от входа стояли огромные, выше крыши, столбы. (В храме Соломона, который копировал тирийский дизайн, такие столбы будут называться Иахин и Воаз.) Внутри, как вспомнил Эверард, располагалась главная зала для посетителей, а за ней — святилище.

Какая-то часть уличной толпы переместилась с площади во двор и разбилась там на маленькие группки. Мужчины, догадался Эверард, просто искали тихое место, чтобы обсудить какие-то свои дела. Женщин было больше — в основном домохозяйки, каждая с тяжелым узлом на замотанной шарфом голове. Видимо, прервали свои хождения по рынку, чтобы вознести короткую молитву и немного поболтать в свое удовольствие. Служителями богини были мужчины, но здесь, во дворе храма, и женщин встречали радушно.

Когда Эверард, следуя за Пумом, ступил во внутренний двор храма, на него сразу же обратили внимание. Под любопытными взглядами он почувствовал себя неловко, даже смущенно. Жрец сидел за столом, в тени от открытой двери. Не будь не нем раскрашенного во все цвета радуги хитона и серебряного кулона в виде фаллоса, его запросто можно было принять за мирянина. Разве что волосы и борода подстрижены поаккуратней, а так вполне обычное живое лицо с гордым орлиным профилем.

Пум остановился перед ним и с важностью сказал:

— Приветствую тебя, святой человек. Мой хозяин и я желали бы поклониться Повелительнице Любви и Плодородия.

Жрец жестом выказал свою благосклонность.

— Похвально. Чужеземец платит вдвойне. — В его глазах загорелся интерес. — Откуда вы приехали, почтенный странник?

— С северных берегов моря, — ответил Эверард.

— Да-да, это ясно, но ведь земли там обширные и неизведанные. Может быть, вы из страны самих Морских людей? — Жрец указал на табурет, подобный тому, на котором восседал сам. — Прошу вас, садитесь, благородный господин, передохните немного, позвольте мне предложить вам чашу вина.

Мучаясь от того, что вниманием хозяина так легко завладел другой, Пум какое-то время вертелся рядом с ними, но затем успокоился, опустился на корточки, прислонился к одной из колонн и с обиженным видом уставился в пространство. Эверард и жрец неспешно беседовали почти час. Люди стали подтягиваться ближе, кто-то просто слушал, кто-то вступал в разговор.

Время текло незаметно, и Эверард многое узнал. Возможно, полученные сведения и не пригодятся… но кто знает, и в любом случае ему было приятно поболтать со знающим человеком. На землю его вернуло упоминание о солнце.

Заходящее светило уже скрылось за крышей портика. Он вспомнил о совете Яэль Зорак и прочистил горло.

— Как ни жаль, друзья мои, но время идет, и мне пора. Если никто не хочет выразить свое почтение богине до нас…

Лицо Пума просияло. А жрец рассмеялся.

— Да, — сказал он, — после столь длительного плавания огонь Ашерат должен гореть жарко. Что ж, добровольное пожертвование составляет полшекеля серебра или можно товаром. Разумеется, богатые и знатные вправе предложить и больше.

Эверард расплатился увесистым куском металла. Жрец повторил жест благосклонности и выдал ему с Пумом по маленькому диску из слоновой кости, украшенному довольно откровенной гравировкой.

— Идите в храм, дети мои, ищите тех, кому вы принесете добро, бросьте это им на колени. Но… вы понимаете, не так ли, уважаемый Эборикс, что вам придется увести вашу избранницу из священного здания? Завтра она вернет жетон и получит благословение. Если у вас поблизости нет своего жилища, можно пойти к моему родичу Ханно — он за вполне умеренную плату сдает чистые комнаты на постоялом дворе, что прямо на улице Торговцев Финиками…

Пум буквально ворвался внутрь. Эверард последовал за ним — более, как он надеялся, степенно. Вслед ему послышались довольно фривольные напутствия, что давно стало частью ритуала и даже придавало ему некое очарование. Свет масляных светильников едва достигал пределов огромного зала. То здесь, то там он выхватывал из темноты замысловатые фрески, золотые листы с вправленными в них полудрагоценными камнями. В дальнем конце помещения мерцало позолоченное изваяние богини с протянутыми руками — довольно примитивная лепка, но каким-то чудом скульптору удалось передать ощущение сопричастности и сострадания. Эверард ощущал ароматы мирра и сандалового дерева, слышал беспорядочные шорохи и шепот.

Наконец его глаза привыкли к темноте, зрачки расширились, и он разглядел женщин. Числом около сотни, они сидели на табуретах вдоль стен — справа и слева. В самых разных нарядах — от одежд из тонкого полотна до поношенных накидок из грубой шерсти. Одни сидели сгорбившись, другие безучастно смотрели куда-то в пустоту, некоторые делали приглашающие жесты — столь откровенные, сколь позволяли правила, но большинство девушек глядели на бродивших вдоль рядов мужчин одновременно застенчиво и томно. День был самый обычный, и посетителей в этот час набралось немного. Эверард заметил трех или четырех моряков, толстого купца, пару молодых щеголей. Вели они себя довольно сдержанно: как-никак храм.

Пульс Эверарда участился. «Проклятье, — с раздражением подумал он, — с чего я так завожусь? Право же, за свою жизнь я знал немало женщин».

Но тут же им овладела печаль. «Хотя всего лишь дважды — девственниц».

Он шел вдоль рядов, наблюдая, размышляя и стараясь не отвечать на призывные взгляды. Пум разыскал его и дернул за рукав.

— Лучезарный хозяин, — зашептал юноша, — ваш слуга, возможно, нашел то, что вам нужно.

— Да? — Эверард позволил своему спутнику увлечь его к центру зала, где они могли шептаться, не опасаясь, что их услышат.

— Мой господин понимает, что сын нужды никогда еще не бывал в этих стенах, — вырвалось у Пума, — однако, как я уже говорил, у меня есть знакомства, доходящие до самого царского дворца. Мне известно об одной даме, которая всякий раз, когда позволяют служба и Луна, приходит сюда, чтобы ждать и ждать, вот уже третий год. Ее зовут Сараи, она дочь пастуха с холмов. С помощью своего дяди, который служит в дворцовой страже, Сараи получила работу в царском дворце, и, начав всего лишь кухонной прислугой, она теперь помогает господину главному управляющему. Она и сегодня здесь. Поскольку мой хозяин желает наладить такого рода контакты…

Эверард в смущении последовал за своим проводником. Когда они остановились, его горло непроизвольно сжалось. Женщина, ответившая негромким голосом на приветствие Пума, оказалась толстой, маленького роста, с большим носом — только с некоторой натяжкой ее можно было считать просто «не очень красивой» — и явно засиделась в девушках. Однако взгляд, который она подняла на патрульного, был ясен и бесстрашен.

— Не хотели бы вы освободить меня? — тихо спросила она. — Я молилась бы за вас до конца моих дней.

Не дав себе времени передумать, он бросил жетон в ее подол.

Пум отыскал себе красотку, которая появилась в храме впервые и была помолвлена с отпрыском известной семьи. Разумеется, она пришла в уныние, когда ее выбрал такой оборванец. Что ж, это, как говорится, ее проблемы. Может быть, и его тоже, но Эверард за Пума не беспокоился.

Комнаты в гостинице Ханно были совсем крохотные: набитые соломой матрасы в центре — вот и вся обстановка. Сквозь узкие окна, выходившие во внутренний двор, в помещение проникали лучи заходящего солнца, а также дым, запахи улицы и кухни, людская болтовня, заунывные звуки костяной флейты. Эверард задернул служивший дверью тростниковый занавес и повернулся к своей избраннице.

Она опустилась перед ним на колени и словно поникла, кутаясь в свои одежды.

— Я не знаю вашего имени и вашей страны, господин, — тихо и не совсем уверенно произнесла она. — Не откроетесь ли вы вашей спутнице?

— Ну конечно. — Он назвал ей свое вымышленное имя. — А ты Сараи из Расил-Айин?

— Моего господина послал ко мне тот нищий мальчишка? — Она склонила голову. — О, простите меня, я не хотела показаться дерзкой, просто не подумала…

Он отважился стащить с ее головы платок и погладить волосы. Жесткие, но пышные — они были, пожалуй, самой привлекательной чертой ее внешности.

— Я нисколько не обижен. Знаешь, давай поговорим, а? Может быть, чашу вина, прежде чем… Что ты скажешь?

Она открыла рот от изумления, но ничего не ответила. Он вышел из комнаты, нашел хозяина и распорядился насчет вина.

Спустя какое-то время, когда они уселись на пол и он обнял ее рукой за плечи, Сараи заговорила свободнее. У финикийцев подобные дела долго не затягивали. А кроме того, хоть их женщины и пользовались большим уважением и независимостью, чем женщины многих государств того времени, даже скромное проявление внимания со стороны мужчины приводило к потрясающим результатам.

— …Нет, я пока не обручена, Эборикс. А в город пришла, потому что мой отец беден и должен содержать моих многочисленных братьев и сестер, но никто из нашего селения не собирался просить моей руки… Может, у вас есть кто-то на примете? — По закону тот, кто заберет невинность девушки, сам стать ее мужем не мог. В сущности, даже ее вопрос в каком-то смысле нарушал закон, запрещавший предварительные сговоры, например с другом. — Я добилась неплохого положения во дворце — если не по должности, то по сути. И я могу командовать слугами, поставщиками, актерами. Я даже собрала себе приданое — небольшое, но… и, может быть, богиня наконец улыбнется мне — после того, как я принесу ей эту жертву…

— Прошу прощения, — сочувственно сказал он, — но я только-только прибыл в Тир.

Он понял — по крайней мере, думал, что понял. Она отчаянно хотела выйти замуж — не только для того, чтобы обзавестись мужем и положить конец едва скрываемому презрению и подозрительности, с которыми относились к незамужним, сколько чтобы иметь детей. Для этих людей не было ничего более ужасного, чем умереть бездетным, — все равно что сойти в могилу дважды… Выдержка оставила ее, и она заплакала, уронив голову ему на грудь.

Становилось темнее. Эверард решил забыть о страхах Яэль (и — он усмехнулся — о нетерпении Пума) и никуда не спешить, чтобы все было по-человечески — хотя бы потому что Сараи заслуживает нормального человеческого отношения, — дождаться темноты, а затем дать волю своему воображению. После чего он обязательно проводит ее домой.

Зораки здорово перенервничали, потому что их гость вернулся лишь глубокой ночью. Он не стал рассказывать им, чем занимался, они тоже не выспрашивали. В конце концов, они просто «локальные» агенты, талантливые люди, которые успешно справляются с тяжелой, зачастую полной неожиданностей работой, но отнюдь не детективы.

Эверард чувствовал, что нужно извиниться перед ними за испорченный ужин: они действительно старались и приготовили нечто необычное. Как правило, главная трапеза проходила в середине дня, по вечерам же подавалась только легкая закуска. А причина тому — всего лишь тусклые светильники: при таком освещении готовить что-то очень сложное было бы слишком хлопотно.

Тем не менее технические достижения финикийцев заслуживали восхищения. После завтрака, довольно скромного — чечевица с луком и сухари, — Хаим упомянул о водопроводных сооружениях. Дождеулавливающие емкости работали достаточно эффективно, но их попросту было мало. Хирам не желал, чтобы Тир зависел от поставок из Усу или чтобы он был связан с материком длинным акведуком, который мог бы послужить врагам мостом. Как и у сидонийцев в недавнем прошлом, его ученые разрабатывали проект извлечения пресной воды из ключей на морском дне.

Ну и конечно, восхищали накопленные финикийцами знания, навыки и мастерство в области красильных и стекольных работ, не говоря уже о морских судах — когда эти суда, на первый взгляд не особенно прочные, начнут ходить так же далеко, как будущие британские, они окажутся на удивление крепкими и надежными.

«Кто-то в нашем веке назвал Финикию — Пурпурной империей… — размышлял Эверард. — И я не удивлюсь, узнав, что Меро Вараган питает слабость к этому цвету. Хадсон[14] тоже называл в свое время Уругвай Пурпурной страной. — Он отрывисто рассмеялся. — Любопытное совпадение, хотя, конечно, все это глупо… Краска багрянки[15] обычно содержит в себе больше красного, нежели синего. А кроме того, когда мы столкнулись впервые, Вараган проворачивал свои грязные дела гораздо дальше к северу от Уругвая. И строго говоря у меня пока нет никаких доказательств, что он замешан в этом деле, — только предчувствие».

— Что такое? — спросила Яэль, бросив на Эверарда взгляд сквозь струящийся солнечный свет, косо падавший от выхода во внутренний дворик.

— Нет, пока ничего.

— Вы уверены? — пытливо спросил Хаим. — Ваш опыт наверняка поможет нам вспомнить что-то существенное, что может стать ключом к разгадке. В любом случае, мы здесь здорово истосковались по новостям из других эпох.

— Особенно о таких чудесных приключениях, как ваши, — добавила Яэль.

Губы Эверарда изогнулись в улыбке.

— Как говорил один писатель, приключение — это когда кто-то другой переносит чертову уйму трудностей за тысячи миль от тебя, — произнес он. — А когда ставки высоки, как сейчас, ситуация вовсе не напоминает приключение. — Он сделал паузу. — Я, конечно, могу рассказать одну историю, но так, без особых подробностей, потому что предшествующие события довольно запутаны. И… Слуга больше не зайдет?.. Тогда я, пожалуй, выкурил бы трубочку. Кстати, не осталось ли в горшке еще немного этого восхитительного кофе? То, что в этой эпохе не знают кофе, только усиливает удовольствие.

Он уселся поудобнее, затянулся, наслаждаясь вкусом табака, и ощутил, как тепло нового дня разливается по всему телу.

— Мне было предписано отправиться в Южную Америку, в Колумбийский регион, в конец 1826 года. Местные патриоты под предводительством Симона Боливара сбросили испанское владычество, однако столкнулись со множеством собственных проблем. В их число входила и тревога за самого Освободителя. В Конституцию Боливии тот включил положения, которые давали ему чрезвычайные полномочия пожизненного президента. Собирался ли он превратиться в некоего Наполеона и подчинить себе все новые республики? Командующий войсками Венесуэлы, которая тогда входила в состав Колумбии и называлась Новой Гранадой, поднял восстание.

Не то чтобы этот Хосе Паэс был таким уж альтруистом — скорее наоборот. Грубый, жестокий человек — одним словом, негодяй. Впрочем, детали не имеют значения. Я и сам не помню их как следует. Суть в том, что Боливар, который тоже родился в Венесуэле, прошел маршем от Лимы до Боготы. Это заняло у него всего два месяца — по тем временам, недолго. Овладев очередным районом, он вводил там военный режим в рамках президентского правления и продолжал двигаться в глубь Венесуэлы, на Паэса. Кровопролитие становилось все более массовым.

Тем временем агенты Патруля, осуществлявшие контроль над историей, обнаружили, что все идет как-то не так… Боливар отнюдь вел себя не как самоотверженный гуманист, каким, в общем, описывали его биографы. Он обзавелся невесть откуда появившимся другом, которому полностью доверял. Порой этот человек давал ему блестящие советы. Однако создавалось впечатление, что он может превратиться в злого гения Боливара. А биографы о нем никогда даже не упоминали…

Я оказался в числе оперативников, которых направили на расследование. Причиной тому послужили некоторые изыскания, проведенные мной в этой глухомани еще до того, как я впервые услышал о Патруле. Они-то, кстати, и породили во мне несколько необычное предчувствие по поводу того, что надо делать. Мне нипочем не удалось бы выдать себя за латиноамериканца, однако я мог стать янки, наемником, который, с одной стороны, пылко поддерживает Освобождение, с другой — надеется на нем заработать, а главное — будучи в достаточной степени macho[16] — тем не менее свободен от традиционного американского высокомерия, что оттолкнуло бы этих гордых людей.

Расследование шло долго и в общем-то скучно. Поверьте мне, друзья мои, девяносто девять процентов оперативной работы сводится к терпеливому сбору малоинтересных и обычно не относящихся к делу фактов, причем все время то гонка идет, то сидишь и чего-то ждешь. Скажу лишь, что мне попросту повезло, и я довольно быстро сумел внедриться, завести нужные знакомства, раздать кому надо взятки, найти информаторов и получить необходимые сведения. В конце концов никаких сомнений не осталось: этот неясного происхождения Бласко Лопес прибыл из будущего.

Я вызвал наших парней, и мы ворвались в его дом в Боготе. Люди, что мы захватили, были по большей части из местных — безобидные крестьяне, которых наняли в качестве прислуги, однако и то, что они сообщили, оказалось полезным. Сопровождавшая Лопеса любовница была его сообщницей. Она рассказала нам гораздо больше прочих — в обмен на то, что ей предоставят удобное жилище на планете изгнания. Однако сам главарь вырвался на свободу и бежал.

Один-единственный всадник, направлявшийся в сторону Восточных Кордильер, которые виднелись на горизонте… один-единственный всадник, который ничем не отличался от десяти тысяч истинных креолов… мы не могли использовать для его поиска темпороллеры. Нас бы сразу заметили. Кто знает, к какому результату это могло привести… Заговорщики и без того нарушили стабильность временного потока.

Я оседлал коня, прихватил еще пару на смену, взял немного вяленого мяса и витаминных пилюль для себя и пустился в погоню…

С глухим гулом ветер устремлялся вниз по склону горы. Трава и редкие низкорослые кусты дрожали под его леденящими порывами. Выше начинались голые скалы. Справа, слева, сзади в бледно-голубую бездну неба возносились горные пики. А над головой, высматривая чью-нибудь смерть, выписывал гигантские круги кондор. Снежные шапки вершин сверкали в лучах заходящего солнца.

Раздался мушкетный выстрел. Стреляли издалека, звук напоминал скорее сухой щелчок, хотя и его подхватило эхо. Эверард услышал жужжание пули. Близко! Он пригнулся в седле и пришпорил своего скакуна.

«Вараган не может всерьез рассчитывать, что попадет в меня с такого расстояния, — пронеслось в его голове. — Что же тогда? Надеется, что это меня задержит? Если так, он все равно выиграет не много — какая ему от этого польза? Что же он задумал?»

Враг все еще опережал его на полмили, однако Эверард уже видел, как бредет, шатаясь, его обессиленная лошадь. Чтобы напасть на след Варагана, Эверарду потребовалось определенное время: пришлось расспрашивать пеонов и пастухов, не встречался ли им такой-то человек. Лошадь у Варагана была всего одна, и, если бы он гнал ее слишком сильно, он мог остаться вообще без лошади. Так что, напав на след, Эверард кинулся в погоню и довольно быстро нагнал Варагана, ни разу не сбившись с пути благодаря своей подготовке.

Эверард знал, что у беглеца был лишь мушкет. С тех пор как патрульный показался в поле его зрения, Вараган тратил порох и пули довольно свободно. Поскольку перезаряжал он быстро, а стрелял метко, приблизиться к нему не удавалось. Но какое убежище он надеялся найти в этих пустынных местах? Похоже было, что Вараган направляется к одной из скал. Скала эта бросалась в глаза — не только высотой, но и формой: она напоминала башню замка. Впрочем, до крепости ей далеко. Если Вараган укроется за ней, Эверард сможет использовать свой бластер и обрушить на голову врага расплавленные камни. Может, Вараган не знает, что у агента имеется подобное оружие? Вряд ли. Каким бы чудовищем он ни был, не дурак же он, в самом деле.

Эверард опустил вниз поля шляпы и плотнее закутался в пончо, спасаясь от холодного ветра. Смысла доставать бластер пока не было, но, будто повинуясь инстинкту, его левая рука устремилась к кремневому пистолету и сабле на боку. Это оружие он носил главным образом для того, чтобы лучше вписываться в выбранную роль, ну и конечно, так вызывал больше уважения у местных жителей. Однако привычная тяжесть у бедра как-то даже успокаивала и придавала уверенности.

Остановившись и выстрелив, Вараган снова двинулся вверх по склону, на сей раз даже не перезарядив мушкет. Эверард погнал коня галопом и еще более сократил разделявшее их расстояние. Но теперь он держался настороже — страха Эверард не испытывал, но настороженность не отпускала — в любую секунду он готов был нагнуться в сторону или спрыгнуть на землю и спрятаться за животное. Но ничего неожиданного не происходило, и безрадостный марш по холодным просторам продолжался. Может, Вараган истратил весь порох? «Внимательней, старина Мэнс, внимательней». Редкая альпийская трава кончилась, лишь кое-где между валунами еще встречались жидкие пучки, и под копытами зазвенел камень.

Вараган остановил коня у скалы и замер в ожидании. Мушкет висел в чехле, а руки беглеца покоились на седельной луке. Его лошадь дрожала и шаталась от усталости, голова ее поникла, на боках и на гриве висели клочья пены.

Эверард вытащил свой энергетический пистолет и направил коня к беглецу. Одна из запасных лошадей за его спиной заржала. Вараган по-прежнему ждал. Не доезжая до него трех ярдов, Эверард остановился.

— Меро Вараган, ты арестован Патрулем Времени, — объявил он на темпоральном языке.

Тот улыбнулся.

— Право, сударь, вы в лучшем положении, — ответил он тихим голосом. — Не окажете ли вы мне честь, сообщив свое имя и происхождение?

— Э-э… агент-оперативник Мэнсон Эверард, родом из Соединенных Штатов Америки около ста лет вперед. Но это к делу не относится. И хватит в игры играть. Ты возвращаешься со мной. Оставайся на месте, пока я не вызову роллер. И предупреждаю: одно неверное движение — и я стреляю. Ты слишком опасен, и я пристрелю тебя без всяких угрызений совести.

Вараган развел руками.

— В самом деле? Что же ты знаешь обо мне такого, агент Эверард, — или думаешь, что знаешь, — чтобы оправдать столь жестокие меры?

— В моих глазах, человек, который в меня стреляет, уже, мягко говоря, не очень хороший человек.

— Может, мне показалось, что ты бандит — из тех, что часто нападают на путников в этих местах. Однако какое преступление мне приписывают?

Эверард потянулся было свободной рукой в карман за коммуникатором, но на мгновение замер словно завороженный и взглянул на своего противника, щуря глаза от ветра.

Меро Вараган сидел, гордо выпрямившись и расправив широкие плечи, — он даже казался выше, чем на самом деле. Ветер трепал черные волосы, обрамляющие бледное лицо, с белизной которого не могли справиться ни солнце, ни непогода. Гладкие щеки, ни даже намека на щетину — словно молодой Цезарь, только черты лица слишком уж тонкие. Большие зеленые глаза Варагана смотрели прямо, вишнево-красные губы изогнулись в улыбке. Его черные одежды, включая сапоги и развевающийся за плечами плащ, были отделаны серебром, и на фоне похожей на башню скалы он вдруг напомнил Эверарду Дракулу[17].

Голос Варагана по-прежнему звучал тихо:

— Очевидно, твои коллеги выудили информацию у моих. Надо полагать, ты поддерживал с ними контакт и поэтому уже знаешь имена и кое-что о нашем происхождении…

«Тридцать первое тысячелетие. Преступная группировка, сложившаяся после неудачной попытки экзальтационистов сбросить бремя цивилизации. За время пребывания у власти обзавелись машинами времени. Их генетическое наследие… Ницше мог бы их понять. Я не пойму никогда».

— …но знаешь ли ты истинную цель нашего пребывания здесь?

— Вы собирались изменить ход истории, — резко ответил Эверард. — Мы едва успели помешать вам. И теперь нам предстоит сложная воспитательная работа. Зачем вам все это понадобилось? И как вы вообще решились на столь… столь безответственные действия?

— По-моему, лучше сказать «эгоистичные», — усмехнулся Вараган. — Власть личности, неограниченные возможности… Сам подумай. Так ли было бы плохо, если бы Симон Боливар создал в испанской Америке настоящую империю вместо скопища драчливых государств-наследников? Это и цивилизованно, и прогрессивно. Представь, скольких страданий и смертей можно было бы избежать.

— Замолчи! — Эверард почувствовал, как нарастает его гнев. — Вы прекрасно знаете, что это невозможно. У Боливара не было ни людей, ни коммуникаций, ни поддержки. Да, для многих он герой, но у многих других он вызывает ярость — например, у перуанцев, после того как он отделил Боливию. А о чем он будет стонать на смертном одре? Да о том, что все его старания построить стабильное общество были лишь попытками «вспахать море». Если бы вы и впрямь намеревались объединить хотя бы часть континента, вам следовало отправиться в другое время и другое место.

— В самом деле?

— Да. Есть только одна возможность. Я изучал ситуацию. В 1821-м Сан-Мартин вел переговоры с испанцами в Перу — он тогда вынашивал идею основать монархию под властью кого-то вроде Дона Карлоса, брата короля Фердинанда. Монархия могла бы включать территорию Боливии и Эквадора, а позднее, может быть, Аргентины и Чили, поскольку у такого объединения было бы гораздо больше преимуществ, даже чисто географических, по сравнению с союзом, созданным Боливаром. Спросишь, чего ради я все это тебе рассказываю?.. Да просто хочу доказать тебе, мерзавец, что я вижу, что все это ложь. Вы, очевидно, тоже неплохо подготовились.

— Какова же тогда, по-твоему, наша истинная цель?

— Яснее ясного. Заставить Боливара переоценить свои силы. Он же идеалист, мечтатель, а не просто воин. Если он не рассчитает свои силы, всему этому региону грозит хаос, который может распространиться и на оставшуюся часть Южной Америки. Вот тут-то вам и выпадет шанс захватить власть!

Вараган передернул плечами, словно кот. Кот-оборотень.

— По крайней мере, — сказал он, — в такой схеме есть некий элемент мрачного великолепия.

Неожиданно в воздухе появился темпороллер и завис в двадцати футах над ними. Водитель ухмыльнулся и нацелил на Эверарда свое оружие. Не вставая с седла, Меро Вараган помахал рукой самому себе, восседавшему в машине времени.

Дальше все произошло мгновенно. Каким-то образом Эверарду удалось освободиться от стремян и броситься на землю. Пораженный энергетическим разрядом, его конь пронзительно заржал. Пахнуло дымом и опаленной плотью. Но не успело мертвое животное рухнуть на землю, как Эверард, прячась за телом коня, произвел ответный выстрел.

Должно быть, роллер противника чуть переместился. Конь упал, но Эверард успел отскочить и продолжал стрелять то вверх, то в сторону первого Варагана. Тот тоже соскочил с лошади и укрылся за обломком скалы. В воздухе с треском метались молнии энергетических разрядов. Свободной рукой Эверард выхватил из кармана коммуникатор и надавил большим пальцем на красную кнопку.

Вражеский роллер спикировал за скалу, и спустя секунду оттуда донесся громкий хлопок — схлопнулся на месте исчезнувшей машины времени воздух, — а затем ветер донес резкий запах озона.

Появилась машина Патруля. Но было уже поздно. Меро Вараган уже увез самого себя — раннего себя — в неведомую точку пространства-времени.

— Да, — закончил Эверард, невесело кивнув, — таков был его план, и он сработал, черт подери. Добраться до какого-нибудь приметного объекта местности и отметить точное время на часах. То есть, он знал — будет знать позже, — куда и в какое время нужно попасть, чтобы спасти самого себя.

Зораков этот рассказ буквально шокировал.

— Но… но причинно-следственная петля такого рода… — пробормотал Хаим. — Он что, вообще не понимает, какой опасности подвергается?

— Без сомнения, понимает, в том числе и то, что мог сделать так, словно его никогда и не было, — ответил Эверард. — Но с другой стороны, Вараган полностью готов к тому, чтобы уничтожить будущее в пользу варианта истории, где он мог бы достичь высокого положения. Он абсолютно лишен страха, ему на все наплевать. Все руководство экзальтационистов таково, это заложено на генетическом уровне.

Он вздохнул.

— Такие понятия как дружба или преданность у них также отсутствуют. Вараган и все его возможные сообщники не сделали и попытки спасти тех, кого мы схватили. Они просто исчезли, скрылись. С того самого времени, если можно так сказать, мы ждали их нового появления, и это вот хулиганство в храме как раз в их духе. Но конечно же — опять из-за риска временной петли — я не могу слетать в будущее и узнать, какой рапорт подам по завершении операции. Если «завершение» будет у операции, а не у меня.

Яэль тронула его за руку.

— Я уверена, вы победите, Мэнс, — сказала она. — А что случилось в Южной Америке потом?

— Потом? Когда Вараган перестал подавать дурные советы, которые сам он дурными не считал, Боливар вернулся к своим естественным методам, — ответил им Эверард. — Он заключил мирное соглашение с Паэсом и объявил всеобщую амнистию. Позднее на него обрушилось множество несчастий, но он справился с ними — справился ловко и к тому же вполне гуманными методами. То есть сумел защитить и экономические интересы своего народа, и культуру страны. Когда он умер, от унаследованного им громадного состояния почти ничего не осталось, поскольку он за всю свою жизнь не взял ни единого сентаво из общественных денег. Прекрасный правитель, один из лучших в истории. Таков же и Хирам, как я предполагаю, но только и его правление находится под угрозой со стороны этого бродячего дьявола.

У выхода Эверарда, разумеется, поджидал Пум, который тут же вскочил ему навстречу.

— Куда мой славный хозяин хотел бы пойти сегодня? — пропел он. — Позвольте вашему слуге сопровождать вас, куда бы вы ни собирались. Может быть, навестите Конора, торговца янтарем?

— А? — Он неожиданности патрульный вытаращил на Пума глаза. — С чего ты взял, что у меня есть какие-то дела к… таким особам?

Пум поднял на него почтительный взгляд, но хитрые искорки в глазах выдавали его сразу же.

— Разве мой господин не упоминал об этом своем намерении на борту корабля Маго?

— А ты откуда об этом знаешь? — рявкнул Эверард.

— Ну… я разыскал людей из команды, разговорил их, выудил кое-что. Ваш смиренный слуга вовсе не хотел выведывать то, что он знать не должен. Если я перешел границы допустимого, припадаю к вашим ногам и молю о прощении. Моим единственным желанием было узнать побольше о планах моего хозяина, чтобы я мог прикинуть, как ему помочь наилучшим образом. — Пум лучезарно улыбался с нескрываемой дерзостью.

— О, понимаю. — Эверард дернул себя за ус и огляделся по сторонам. В пределах слышимости никого не было. — Ну, коли так, знай, что это лишь притворство. На самом деле меня привели сюда совсем иные дела.

«Как ты уже должен был догадаться, увидев, что я сразу же направился к Закарбаалу и остановился у него», — добавил он про себя. Далеко не в первый раз случай напоминал ему, что люди любой эпохи могут быть столь же проницательны, как и представители далекого будущего.

— О! И разумеется, это дела величайшей важности. Но не беспокойтесь, на устах вашего слуги печать молчания.

— И пойми, я не вынашиваю никаких враждебных замыслов. Сидон и Тир — друзья. Скажем так: мне хотелось бы организовать совместную торговлю в очень больших масштабах.

— Чтобы увеличить обмен товаром с народом моего господина? Но ведь тогда вам как раз и нужно посетить вашего земляка Конора, разве не так?

— Нет! — Эверард осознал, что почти кричит. Справившись с собой, он продолжил: — Конор не земляк мне, во всяком случае, не в такой степени, как, например, тебе. У моего народа нет единой страны. Весьма вероятно, что мы друг друга просто не поймем, потому что родные языки у нас разные.

Это было более чем вероятно. Эверарда и без того напичкали выше головы всевозможной информацией о Финикии — не хватало ему еще и кельтского языка. Он знал лишь несколько фраз, и этого ему вполне хватало, чтобы сойти за кельта среди финикийцев. Во всяком случае, он надеялся.

— Сегодня, — сказал Эверард, — я хотел бы попросту прогуляться по городу, а Закарбаал тем временем попытается устроить мне аудиенцию у царя. — Он улыбнулся. — И здесь я целиком передаю себя в твои руки.

Пум засмеялся и хлопнул в ладоши.

— Как мудр мой господин! А к вечеру он сам решит, получил ли он, что искал — будь то удовольствие или нужные сведения, — и, возможно, сочтет в великодушии своем необходимым вознаградить своего проводника.

Эверард ухмыльнулся.

— Ну так показывай, на что ты способен, проводник.

Пум потупил взгляд.

— Может быть, мы заглянем сначала на улицу Портных? Вчера я позволил себе заказать там новое одеяние, которое теперь должно быть готово. Несмотря на необыкновенную щедрость моего хозяина, бедный юноша не осилит цену платья, поскольку придется заплатить и за скорость, и за прекрасный материал. Негоже ведь спутнику великого господина ходить в таких лохмотьях.

Эверард тяжело вздохнул, хотя на самом деле не имел ничего против.

— Я понимаю. Прекрасно понимаю! Не пристало тебе самому покупать себе одежду. Это недостойно моего положения. Что ж, идем, и я куплю тебе яркое достойное одеяние.

Хирам заметно отличался от большинства своих подданных. Он был выше, светлее лицом; рыжеватые волосы и борода, глаза серые, прямой нос. Внешностью он напоминал Морской народ — пиратскую шайку изгнанных с родного острова уроженцев Крита и варваров с европейского Севера, которые два столетия назад неоднократно совершали набеги на Египет и, можно сказать, стали предками филистимлян. Другая, меньшая часть шайки, осевшая в Ливане и Сирии, породнилась с племенами бедуинов, которые и сами уже пытались заниматься мореплаванием. Отсюда и возникли финикийцы. И кровь захватчиков все еще проявлялась в облике местной знати.

Дворец Соломона, который будет прославлен в Библии, станет лишь уменьшенной копией того дома, в котором проживал Хирам. Однако одевался царь просто — обычно в белый льняной халат с пурпурной отделкой и сандалии из тонкой кожи; золотая лента на голове и массивное кольцо с рубином служили символами царской власти. Да и манеры были так же просты. Средних лет мужчина, он все еще казался моложе и был по-прежнему силен и полон энергии.

Они с Эверардом сидели в просторной, изящной и наполненной свежим воздухом комнате, которая выходила окнами в уединенный сад с садком для рыбы. Соломенную циновку под ногами покрывали тонкие узоры. Фрески на выбеленных стенах нарисовал художник, привезенный из Вавилона: они изображали деревья, цветы и крылатых химер. Между мужчинами стоял низкий столик из эбенового дерева, инкрустированный перламутром. На нем были расставлены стеклянные чаши с неразбавленным вином и блюда с фруктами, хлебом, сыром, сладостями. Красивая девушка в полупрозрачном платье, примостившись на коленях рядом с ними, пощипывала струны лиры. Двое слуг ожидали приказаний чуть поодаль.

— Ты полон тайн и загадок, Эборикс, — проворчал Хирам.

— Безусловно… но моя таинственность не вызвана желанием утаить что-то от вашего величества, — осторожно ответил Эверард. Одного взгляда царя достаточно охранникам, чтобы убить его. Впрочем, это было маловероятно: статус гостя священен. Но если он вызовет у царя раздражение, вся его миссия окажется под угрозой. — Если я и не могу до конца объяснить какие-то вещи, то оттого лишь, что мои знания о них незначительны. Но дабы не ошибиться, я также не рискну предъявлять необоснованные обвинения против кого-либо.

Хирам соединил пальцы мостиком и нахмурился.

— Тем не менее ты утверждаешь, что мне грозит опасность, хотя ранее говорил совсем иное. Сдается мне, ты отнюдь не тот прямодушный воин, за которого пытаешься себя выдать.

Эверард изобразил на лице улыбку.

— Мой мудрый повелитель хорошо знает, что необразованный странник из дальних земель не обязательно глупец. Я позволил себе сказать… э-э… слегка завуалированную правду. Мне пришлось так поступить… Но ведь так же поступает любой тирийский торговец, если хочет заключить выгодную сделку, а?

Хирам рассмеялся и расслабился.

— Продолжай. Если ты и мошенник, то, по крайней мере, мошенник забавный.

Психологи Патруля весьма основательно продумали легенду. Сразу она не убеждала — но этого-то они как раз и добивались. Нельзя безоглядно торопить события и подталкивать царя к действиям, которые способны изменить всю известную историю. Тем не менее рассказ должен был прозвучать достаточно убедительно, чтобы царь согласился поспособствовать расследованию, ради которого Эверард здесь и появился.

— Узнай же, о повелитель, что отец мой был вождем в горной стране, что лежит далеко за морем. — Речь шла о Халльштатском регионе Австрии.

Эверард рассказал Хираму о том, что многие кельты, пришедшие в Египет вместе с Морским народом, после сокрушительного поражения, которое нанес этим полувикингам Рамзес III в 1149 году до Рождества Христова, бежали обратно на родину. Потомки их сохранили кое-какие связи (главным образом по Янтарному пути) с потомками кровных родственников, осевших в Ханаане с позволения победоносного фараона. Но старые амбиции не были забыты: кельты всегда отличались долгой памятью, и, по слухам, планировалось новое вторжение. Слухи подтвердились, когда, волна за волной, по обломкам микенской цивилизации варвары спустились в Грецию. По Адриатике и Анатолии словно пронесся разрушительный смерч.

Эверард прекрасно знал о шпионах, которые, помимо этого, выполняли роль эмиссаров царей филистимлянских городов-государств.

Дружелюбие Тира по отношению к евреям не могло вызвать любовь филистимлян, а богатство Финикии служило вечным соблазном. Планы зрели медленно, неравномерно, в течение не одного поколения. Сам Эборикс не мог сказать с уверенностью, как далеко уже зашли приготовления к походу на юг армии кельтских авантюристов.

Хираму он честно признался, что и сам думал, не присоединиться ли ему к такому отряду вместе со своими людьми. Но вражда между кланами переросла в открытые столкновения, которые закончились поражением его клана и убийством его отца. Эбориксу едва удалось унести ноги. Желая мести так же сильно, как и упрочения своего положения, он прибыл в Тир с надеждой, что город, благодарный за его предупреждение, сочтет возможным по крайней мере предоставить ему средства, чтобы нанять солдат, которые помогли бы ему вновь вступить во владение своими землями.

— Но ты не представил мне никаких доказательств, — задумчиво произнес царь. — Ничего, кроме твоих слов.

Эверард кивнул.

— Мой повелитель видит ясно — как Ра, Сокол Египта. Разве я не сказал заранее, что могу ошибаться, что, возможно, никакой реальной угрозы нет, а есть лишь сплетни и пустая болтовня глупых обезьян? Тем не менее, я молю, чтобы мой повелитель распорядился расследовать это дело со всей возможной тщательностью — просто спокойствия ради. И я готов стать вашим покорной слугой, который мог бы помочь в таком дознании. Я знаю мой народ, его обычаи, а кроме того, по пути через континент я встречал множество различных племен и побывал в разных странах. Теперь я чую коварство лучше всякой ищейки.

Хирам дернул себя за бороду.

— Возможно. В таком заговоре непременно должно участвовать много народу: кучка диких горцев и несколько филистимлян из числа знати здесь ничего не сделают… Люди из разных земель… Однако чужеземцы приезжают и уезжают, вольные, как ветер. Кто выследит ветер?

Сердце Эверарда учащенно забилось. Вот оно — мгновение, которого он ждал.

— Ваше величество, я много размышлял об этом, и боги подсказали мне несколько идей. Думаю, что в первую голову нам надлежит искать не обычных торговцев, капитанов и матросов, а странников из тех земель, которые тирийцы посещают редко или совсем не посещают; странников, которые задают вопросы, не имеющие отношения к торговле или выходящие за пределы обычного любопытства. Желая узнать как можно больше, они будут стремиться проникнуть и в общество знати, и на самое дно общества. Не припомнит ли мой повелитель кого-либо, кто отвечает такому описанию?

Хирам покачал головой.

— Нет. Нет, пожалуй. Я непременно услышал бы о таких людях и пожелал бы встретиться с ними. Моим приближенным известно, что я всегда жажду новых знаний и свежих вестей. — Он усмехнулся. — О чем свидетельствует хотя бы то, что я пожелал принять тебя.

Эверарду пришлось проглотить свое разочарование. На вкус разочарование оказалось довольно кислым. «Но мне и не следовало ожидать, что сейчас, накануне удара, враг будет действовать столь открыто. Ему ведь известно, что Патруль тоже не сидит без дела. Нет, очевидно, он провел всю подготовительную работу, собирая информацию о Финикии и ее слабых местах, раньше. Возможно, очень давно».

— Мой повелитель, — сказал он, — если угроза действительно существует, то планы вынашивались уже давно. Осмелюсь ли я попросить ваше величество подумать еще раз? Царь в своем всеведении может припомнить что-то подобное, что было годы назад.

Хирам опустил взгляд и собрался с мыслями. От волнения Эверард весь покрылся испариной. Лишь усилием воли он заставил себя сидеть неподвижно и наконец услышал негромкие слова:

— Что ж, в конце правления моего прославленного отца, царя Абибаала… да… какое-то время у него гостили чужеземцы, ставшие предметом слухов. Они прибыли из страны, о которой мы никогда ничего не слышали… Искатели мудрости с Дальнего Востока, как они говорили о себе… А сама страна?.. Си-ан? Нет, вряд ли. — Хирам вздохнул. — Воспоминания со временем тают. Особенно воспоминания о чужих рассказах.

— Так мой повелитель не встречался с ними сам?

— Нет, я был в отъезде, несколько лет путешествовал по нашим владениям и по миру, готовя себя к трону. А ныне Абибаал спит вечным сном, как и его предки. Как спят, боюсь, почти все, кто мог видеть тех людей.

Эверард подавил вздох разочарования и заставил себя расслабиться. Туманно, расплывчато, но хоть какая-то ниточка. С другой стороны, на что он вообще рассчитывал? На то, что враг оставит свою визитную карточку?

Здесь не хранят дневников и не берегут писем, не нумеруют года, как стали поступать в более поздние века. Узнать точно, когда Абибаал принимал своих странных гостей, Эверард не мог. Найти хотя бы одного-двоих, кто помнит тех странников — и то удача. Ведь Хирам правил уже два десятилетия, а средняя продолжительность жизни в эту эпоху совсем невелика.

«Тем не менее надо попытаться. Это единственный пока след. Если, конечно, след этот не ложный. Может, они и в самом деле исследователи — например, из китайской династии Чоу».

Он кашлянул.

— Дарует ли мой повелитель своему слуге позволение задавать вопросы — в царском дворце и в городе? Мне кажется, что простые люди будут разговаривать с простым человеком вроде меня более свободно и откровенно, чем им позволит благоговейный трепет, который охватит их в присутствии вашего величества.

Хирам улыбнулся.

— Для «простого человека», Эборикс, у тебя слишком хорошо подвешен язык. Однако… ладно, можешь попробовать. И я хочу, чтобы ты на какое-то время остался у меня во дворце вместе с твоим молодым слугой, которого я приметил снаружи. Мы побеседуем еще. Уж что-что, а собеседник ты занятный.

Аудиенция завершилась, и слуга провел Эверарда с Пумом в их комнаты.

— Благородный гость будет обедать с начальниками стражи и людьми, равными ему по положению, если его не пригласят за царский стол, — подобострастно объяснил он. — Спутника его ожидают за столом свободнорожденных слуг. Если возникнут какие-либо пожелания, вам нужно лишь сказать слугам — щедрость его величества не знает границ.

Эверард решил эту щедрость особо не испытывать. Хотя придворные, в отличие от большинства тирийцев, всячески старались пустить пыль в глаза, сам Хирам, возможно, не был чужд бережливости.

Тем не менее, войдя в отведенную ему комнату, патрульный убедился, что царь оказался заботливым хозяином. Распоряжения, очевидно, были отданы после их беседы, за то время, пока гостям показывали дворец и кормили их легким ужином.

В большой, хорошо обставленной комнате горело несколько светильников. Окно со ставнями выходило на двор, где росли цветы и гранатовые деревья. Массивные деревянные двери крепились на бронзовых петлях. Еще одна дверь открывалась в смежную комнату — видимо, для прислуги, поскольку места в ней едва хватало на соломенный матрас и ночной горшок.

Эверард остановился. Неяркий свет освещал ковер, драпировки, стулья, стол, сундук из кедрового дерева, двойную кровать. Неожиданно тени колыхнулись — с кровати встала молодая женщина и сразу же опустилась на колени.

— Желает ли мой повелитель что-нибудь еще? — спросил слуга. — Если нет, то позвольте недостойному слуге пожелать вам доброй ночи.

Он поклонился и вышел из комнаты.

Из груди Пума вырвался вздох.

— Красавица-то какая, хозяин!

Щеки Эверарда загорелись.

— Угу. Тебе тоже доброй ночи.

— Благородный господин…

— Доброй ночи, я сказал.

Пум поднял глаза к потолку, демонстративно пожал плечами и поплелся в свою конуру. Дверь за ним захлопнулась.

— Встань-ка, милая, — пробормотал Эверард. — Не бойся.

Женщина повиновалась, но закрыла грудь руками и смиренно опустила голову. Высокая, явно выше среднего роста для этой эпохи, стройная, с хорошей фигурой. Светлая кожа под тонким платьем. Каштановые волосы были собраны на затылке. Ощущая едва ли не робость, он прикоснулся пальцем к ее подбородку. Она подняла голову, и патрульный увидел голубые глаза, дерзко вздернутый нос, полные губы и пикантно рассыпанные по лицу веснушки.

— Кто ты? — поинтересовался он. Горло у него перехватило.

— Ваша служанка, которую прислали позаботиться о вас, повелитель. — В ее речи слышался певучий иностранный акцент. — Что вы пожелаете?

— Я… Я спросил, кто ты. Твое имя, твой народ.

— Здесь меня зовут Плешти, хозяин.

— Потому что, готов поклясться, не могут выговорить твое настоящее имя, — или потому, что им лень делать это. Так как же тебя зовут?

Она сглотнула, на глаза навернулись слезы.

— Когда-то меня звали Бронвен, — прошептала она.

Эверард кивнул — кивнул своим собственным мыслям. Он огляделся и увидел на столе кувшин с вином, сосуд с водой, кубок и вазу с фруктами. Он взял Бронвен за руку, отметив про себя, какая она тонкая и нежная.

— Идем-ка сядем, — сказал он, — угостимся, познакомимся. Вон тот кубок как раз подойдет.

Она вздрогнула и отшатнулась. Печаль снова коснулась его мыслей, но Эверард заставил себя улыбнуться.

— Не бойся, Бронвен. Я не сделаю тебе ничего плохого. Просто хочу, чтобы мы стали друзьями. Видишь ли, девочка, я думаю, что мы с тобой соплеменники.

Она подавила всхлипы, расправила плечи, снова сглотнула.

— Мой повелитель… п-подобен богу в своей доброте. Как же мне отблагодарить его?

Эверард увлек ее к столу, усадил на стул и налил вина. Вскоре она уже рассказывала свою историю.

Все было более чем обычно. Несмотря на ее смутные географические представления, он пришел к заключению, что Бронвен из какого-то кельтского племени, которое мигрировало на юг от родных дунайских земель. Она выросла в деревне в северной части Адриатического побережья, и ее отец считался там весьма состоятельным человеком — насколько это вообще возможно в бронзовом веке.

Бронвен не подсчитывала ни дни рождения «до», ни годы «после», однако, по его оценке, ей было около тринадцати, когда — примерно десять лет назад — пришли тирийцы. Они приплыли в одном-единственном корабле, смело направляясь на север в поисках новых возможностей для торговли. Разбив лагерь на берегу и разложив товар, тирийцы принялись за свое дело, изъясняясь при помощи языка жестов. Очевидно, они не собирались возвращаться в эти места, поскольку, уезжая, прихватили с собой нескольких детей, которые подбрели к кораблю, чтобы взглянуть на удивительных чужестранцев. Среди них оказалась и Бронвен.

Пленниц никто не насиловал — да и вообще тирийцы относились и к ним, и к мальчикам без лишней жестокости, но просто потому, что здоровая девственница стоила на невольничьем рынке очень дорого. Эверард признал, что даже не может назвать моряков порочными. Они просто сделали то, что считалось вполне естественным в древнем мире — да пожалуй, и еще долго в последующие века.

В общем-то Бронвен еще повезло. Ее купили для царского дворца — не для гарема (хотя царь и воспользовался несколько раз ее прелестями, так сказать, в неофициальном порядке), а для того, чтобы Хирам мог предоставлять ее своим гостям — тем, кому он оказывал особое внимание. Мужчины редко бывали умышленно жестоки с ней, а боль, которая никогда не исчезала, объяснялась ее положением — положением пленницы у чужаков.

Это, и еще дети. За годы на чужбине Бронвен родила четверых, но двое из них умерли в младенчестве — не такая уж плохая статистика по тем временам, особенно если учесть, что она сохранила и зубы, и вообще здоровье. Двое выживших были пока малы. Девочка, скорее всего, также станет наложницей, когда достигнет половой зрелости, — если ее не отправят в публичный дом. (Рабынь не подвергали дефлорации в ходе религиозного обряда, потому что никого не волновала их дальнейшая судьба.) Мальчика в этом возрасте, вероятно, кастрируют: воспитанный при дворе, он мог пригодиться в качестве прислуги в гареме.

Что же касается Бронвен, то, когда она подурнеет, ее определят на работу. Не обученная никакому ремеслу — такому, например, как ткачество, — она, скорее всего, закончит свои дни посудомойкой или где-нибудь на мукомольне.

Все эти горькие подробности Эверарду пришлось выуживать из нее одну за другой. Она не жаловалась и не просила о помощи. Такая уж у нее судьба, ничего тут не поделаешь. Ему вспомнилась строчка, которую через несколько столетий напишет Фукидид[18] о гибельной афинской военной экспедиции, последние участники которой провели остаток своих дней в копях Сицилии: «Свершив, что мужчины могли, они терпеливо переносили то, что положено перенести».

Это же можно сказать и о женщинах. Эверард невольно задался вопросом, найдется ли у него столько же стойкости, сколько у Бронвен. Едва ли. О себе он рассказывал немного. Едва он уклонился от встречи с одним кельтом, ему тут же навязали другого, и он чувствовал, что лучше будет попридержать язык.

В конце концов Бронвен немного повеселела, раскраснелась и, подняв на него взгляд, произнесла слегка заплетающимся языком:

— О, Эборикс… — Дальше он ничего не разобрал.

— Боюсь, мой диалект слишком сильно отличается от твоего, милая, — сказал он.

Она вновь перешла на пунический:

— Эборикс, как великодушно со стороны Ашерат, что она привела меня к тебе, сколько бы времени она мне ни даровала. Как чудесно… А теперь, мой милый повелитель, приди ко мне и позволь твоей служанке также доставить тебе немного удовольствия… — Она поднялась, обошла вокруг стола и устроилась, мягкая, теплая, у него на коленях.

Эверард уже успел посоветоваться со своей совестью. Если он не сделает того, чего от него ожидают, слух об этом непременно дойдет до царских ушей. Хирам может обидеться — или заинтересоваться, что там не так с его гостем. Бронвен тоже обидится, и, возможно, у нее будут из-за него неприятности. Кроме того, она красива, привлекательна, а он так давно не был с женщиной. Бедняжка Сараи здесь не в счет…

И он привлек Бронвен к себе.

Умная, внимательная, чувственная, она прекрасно знала, как доставить мужчине удовольствие. Поначалу он рассчитывал только на один раз, но она заставила его изменить свои намерения — и неоднократно. Ее собственная страсть также оказалась не фальшивой. Что ж, возможно, он был первым, кто когда-либо пытался доставить удовольствие ей. Когда они отдыхали после второго раза, она судорожно прошептала ему на ухо:

— Я… я не рожала… вот уже три года. О, как я молю, чтобы богиня открыла мое лоно для тебя, Эборикс…

Он не стал напоминать ей, что все ее дети будут рабами.

А перед тем, как они уснули, она пробормотала нечто такое, о чем, подумал Эверард, она вполне могла и не проговориться, если бы не вино и не усталость:

— Мы были сегодня одной плотью, мой повелитель, и еще не раз сможем снова слиться воедино. Но знай: мне известно, что мы не принадлежим к одному народу.

— Что? — Его пронзил холод. Он сел рывком, но она сразу прижалась к нему и обняла.

— Ложись, сердце мое. Никогда, никогда я тебя не выдам. Но… я довольно хорошо помню свой дом, помню множество мелочей, и я не верю, что горные гэлы так уж отличаются от гэлов, которые живут у моря… Успокойся, успокойся, твоей тайне ничто не угрожает. Почему Бронвен, дочь Браннока, должна выдать единственного человека, который за долгие годы здесь проявил о ней заботу? Спи, моя безымянная любовь, крепко спи в моих объятьях.

На рассвете, рассыпаясь в извинениях и лести, Эверарда разбудил слуга и увел его в горячую баню. Мыла пока еще не придумали, однако губка и пемза оттерли кожу патрульного от грязи, а затем слуга сделал ему массаж с втиранием ароматного масла и побрил его. После чего Эверард присоединился к начальникам охраны — для скромного завтрака и оживленной беседы.

— Я сегодня освобожден от службы, — сказал один из них. — Не хотите ли, чтобы я свозил вас в Усу, друг Эборикс? Я мог бы показать вам город. А затем, если будет еще светло, мы прокатимся по окрестностям. — Эверард так и не понял, имелась ли в виду ослиная спина или более быстрая, хотя и менее удобная боевая колесница. Лошади в ту эпоху, как правило, слишком ценились, чтобы использовать их для чего-либо, кроме сражений и парадных выездов.

— Благодарю вас, — ответил патрульный. — Однако сначала мне нужно повидаться с женщиной по имени Сараи. Она работает где-то на кухне.

Офицер поднял брови.

— Ну-ну, — ухмыльнулся тириец. — Северяне, что, предпочитают царским избранницам простых служанок?

«Боже, что за деревенские сплетники обитают в этом дворце, — подумал Эверард. — Мне лучше будет, если я побыстрей восстановлю свою репутацию».

Он выпрямился, бросил на своего собеседника холодный взгляд и проговорил:

— По повелению царя я провожу дознание, но суть его никого не касается. Ясно это?

— О да, безусловно. Я просто пошутил, благородный господин. Подождите, я разыщу кого-нибудь, кто знает, где она. — Стражник поднялся со скамьи.

Эверарда провели в другую комнату, и на несколько минут он остался один. Он провел их, анализируя охватившее его ощущение, что надо спешить.

Теоретически у него было столько времени, сколько нужно: в случае необходимости он всегда мог вернуться назад. Главное — позаботиться, чтобы его никогда не увидели рядом с самим собой. На практике, однако, это предполагало огромный риск, приемлемый только в самом крайнем случае. Помимо того, что создавалась временная петля, которая могла выйти из-под контроля, существовала и возможность иного развития земных событий. И чем дольше длилась операция, тем выше становилась вероятность изменений. Кроме того, ему не давало покоя естественное желание поскорей разделаться с этой работой, довести ее до конца и закрепить существование породившего его мира.

Приземистая фигура раздвинула входные занавеси. Сараи опустилась перед ним на колени.

— Ваша обожательница ожидает приказаний повелителя, — сказала она дрожащим голосом.

— Поднимись, — произнес Эверард. — И успокойся. Я всего лишь хочу задать тебе два-три вопроса.

Она заморгала и покраснела до кончика своего длинного носа.

— Что бы ни приказал мой повелитель, та, кто перед ним в таком долгу, постарается исполнить его волю.

Он понял, что она не пресмыкается и не кокетничает. Не подталкивает его к чему-либо и ничего не ждет. Принесшая свою девственность в жертву богине финикийка по-прежнему считалась целомудренной. Сараи просто испытывала к нему робкую благодарность. Эверарда это тронуло.

— Успокойся, — повторил он. — Мне нужно, чтобы мысли твои ничто не сковывало. По поручению царя я ищу сведения о людях, которые когда-то гостили у его отца, в конце правления достославного Абибаала.

Ее глаза расширились.

— Но, хозяин, я тогда, наверное, только родилась.

— Знаю. А как насчет остальных слуг? Ты наверняка знаешь их всех. Кто-нибудь из тех, кто служил тогда, могут до сих пор работать во дворце. Не могла бы ты порасспросить их?

Она коснулась рукой бровей, губ и груди — в знак повиновения.

— Раз мой повелитель желает этого…

Эверард рассказал ей то немногое, что знал сам. Сараи задумалась.

— Боюсь… боюсь, из этого ничего не получится, — сказала она. — Мой повелитель, конечно же, понимает, что приезд чужестранцев для нас большое событие. И если бы дворец посетили столь необычные гости, как описывает мой повелитель, слуги говорили бы об этом до конца своих дней. — Она грустно улыбнулась. — В конце концов, у нас не так уж много новостей — у тех, кто работает во дворце. Мы пережевываем старые сплетни снова и снова, и, если бы кто-то помнил чужеземцев, я давно бы уже знала эту историю.

Эверард мысленно обругал себя на нескольких языках. «Похоже, мне придется отправиться на поиски в Усу самому, на двадцать с лишним лет назад. Хотя риск велик: они могут засечь мою машину или даже убить меня».

— Но ты все-таки порасспрашивай слуг, хорошо? — сказал он расстроенно. — Если никто ничего не помнит, тебе не в чем будет себя винить.

— Да, но это меня очень огорчит, великодушный господин, — тихо ответила она и, прежде чем уйти, вновь преклонила колени.

Эверард направился к своему новому знакомому. Он не рассчитывал всерьез, что за один день найдет на материке ключ к разгадке, но по крайней мере прогулка развеет его, снимет напряжение.

Когда они вернулись на остров, солнце клонилось к горизонту. Над морем стелилась туманная дымка, рассеивавшая свет и превращавшая высокие стены Тира в золотой волшебный замок, который может в любой момент раствориться в воздухе. Сойдя на берег, Эверард обнаружил, что большинство горожан уже разошлись по домам. Начальник стражи, который вместе со своей семьей жил в городе, простился с ним, и патрульный поспешил во дворец по пустынным и словно призрачным после дневной суматохи улицам.

Неподалеку от дворцовых ворот он заметил на фоне стены темный женский силуэт, но стражники не обращали на женщину никакого внимания. Зато когда Эверард приблизился, они вскочили на ноги, направив на него копья, и один из них строгим голосом потребовал, чтобы он назвался. Никакого уважения к почтенному гостю. Женщина поспешила ему навстречу. Она опустилась на колени, и он узнал Сараи.

Сердце Эверарда подпрыгнуло от волнения.

— Что случилось? — вырвалось у него.

— Повелитель, я прождала вашего возвращения почти весь день, потому что мне показалось, вам будет интересно, что я узнаю.

Видимо, она перепоручила кому-то свои обязанности и час за часом ждала его на раскаленной улице…

— Ты… что-то нашла?

— Мне трудно судить. Может быть, это лишь ничтожная крупица…

— Так говори же, не тяни, ради Мелкарта!

— Ради вас, повелитель, только ради вас, поскольку вы просили об этом вашу служанку. — Сараи вздохнула, заглянула ему в глаза. Голос ее окреп, и она заговорила деловым тоном: — Как я и опасалась, те немногие старые слуги, что еще остались во дворце, не видели людей, которые вас интересуют. В ту пору они еще не поступили на службу, а если и поступили, то работали не во дворце, а в других местах — на полях, в летнем имении или еще где. Двое или трое, правда, сказали, что когда-то они вроде бы слышали какие-то сплетни, но все, что они могли припомнить, мой повелитель уже и так знает. Я была в отчаянии, пока мне не пришло в голову вознести молитву Ашерат. Я попросила ее проявить милосердие к моему повелителю, который служил ей вместе со мной, тогда как ни один другой мужчина не хотел сделать этого долгие годы. И она откликнулась. Да восхвалят ее все живущие! Мне вспомнилось, что отец помощника конюха по имени Джантин-хаму работал раньше в дворцовом хозяйстве и что он до сих пор жив. Я разыскала Джантина-хаму, тот отвел меня к Бомилкару — и точно: Бомилкар может рассказать о тех чужеземцах.

— Да ведь это… это замечательно! — воскликнул Эверард. — Без тебя я никогда бы этого не узнал!

— Я молю сейчас лишь об одном — чтобы Бомилкар действительно пригодился моему повелителю, — прошептала она, — тому, кто был так добр к некрасивой женщине с холмов. Пойдемте, я провожу вас…

Как и подобало почтительному сыну, Джантин-хаму выделил для своего отца место в комнате, которую делил со своей женой и двумя младшими детьми, которые пока жили в родительском доме. Единственный светильник выхватывал из тени предметы скудной обстановки: соломенные тюфяки, скамьи, глиняные кувшины, жаровню. Приготовив на общей для нескольких семей кухне еду, женщина вернулась с блюдом в комнату. Духота стояла ужасная, сам воздух казался липким и жирным. Домочадцы сидели на корточках, разглядывая Эверарда, пока тот расспрашивал Бомилкара.

Старик совсем облысел, остались лишь несколько жидких прядей седой бороды, зубы выпали; полуглухой, со скрюченными, изуродованными артритом пальцами, молочно-белые глаза затянуты катарактами — лет ему было, наверно, около шестидесяти. (Показать бы такого энтузиастам движения «Назад к природе» в Америке двадцатого столетия — враз бы одумались.)

Сгорбленный старик сидел на скамейке, вцепившись слабыми руками в деревянный посох. Однако голова у него работала, разум рвался наружу из развалин, в которые заключила его судьба, — словно растение, что тянется к солнечному свету.

— Да, я вижу их перед собой, будто это случилось вчера. Если бы я еще так же хорошо помнил то, что на самом деле произошло вчера… Хотя вчера ничего не произошло, со мной давно уже ничего не происходит… Семеро, вот сколько их было, и они сказали, что приплыли на корабле с Хеттского побережья. Помню, молодому Матинбаалу стало тогда любопытно, он спустился в порт и расспросил моряков, но так и не нашел капитана, который привозил каких-нибудь таких пассажиров. Что ж, может, они приплыли на корабле, который сразу же отправился дальше — в Филистию или Египет… Чужеземцы называли себя «синим» [19] и говорили, что проехали тысячи и тысячи лиг, чтобы привезти царю Рассветной Страны отчет об устройстве мира. На пуническом они изъяснялись неплохо, хотя и с акцентом, подобного которому я никогда не слышал… Рослые, хорошо сложенные, гибкие, они двигались как дикие кошки и вели себя так же осторожно, но, видимо, были столь же опасны, если их раздразнить… Все — безбородые, но не потому что брились: просто лица у них такие безволосые, как у женщин. Однако евнухами они не были, нет: служанки, которых к ним приставили, вскоре начали толстеть, — старик захихикал, потом продолжил: — Глаза — бледные, а кожа — даже белее, чем у златокудрых ахейцев, но у них волосы были прямые и иссиня-черные… Говорили про них, что это колдуны, и я слышал рассказы о всяких странных вещах, которые они показывали царю. Впрочем, они не причинили никому вреда, только интересовались — еще как интересовались! — любой мелочью в Усу и планами постройки Тира. Царя они к себе быстро расположили, можно даже сказать, завоевали его сердце; он распорядился, чтобы их пускали везде и всюду, будь то святилище или дом торговца со всеми его секретами… Я частенько размышлял потом, не это ли вызвало на их головы гнев богов.

«Клянусь небом! — пронеслось в голове Эверарда. — Наверняка это они и есть, мои враги! Да, экзальтационисты, банда Варагана. А „синим“… Может быть, китайцы? Этакий отвлекающий маневр, на случай, если Патруль наткнется на их след. Хотя не обязательно. Похоже, они просто использовали это название, чтобы преподнести Абибаалу и его двору достоверную историю своего появления. Они ведь даже не потрудились замаскировать свое появление. Вероятно, Вараган, как и в Южной Америке, был уверен, что его изобретательность окажется не по зубам тугодумам из Патруля. Как вполне могло бы случиться, если бы не Сараи… Впрочем, я пока не очень-то далеко продвинулся по следу».

— Что с ними сталось? — спросил он.

— Скорбная история, если, конечно, это не наказание за совершенные ими грехи — за то, например, что они проникали в святилища храмов. — Бомилкар прищелкнул языком и покачал головой. — Спустя несколько недель они попросили разрешения уехать. Судоходный сезон подходил к концу, и большая часть кораблей уже стояла на приколе, однако, не слушая советов, они за очень высокую плату убедили одного бесшабашного капитана отвезти их на Кипр. Я спустился на причал, чтобы самому поглядеть на их отплытие, да. Холод, ветрина — такой вот был день. Я смотрел, как корабль уменьшается вдали под бегущими по небу облаками, пока он не растворился в тумане. На обратном пути что-то заставило меня остановиться у храма Танит и наполнить светильник маслом — не за них, понимаете, а за всех бедных моряков, на которых покоится благополучие Тира.

Эверард с трудом удержался, чтобы не встряхнуть высохшее тело старика.

— А потом? Что случилось потом?

— Да, мое предчувствие подтвердилось. Мои предчувствия всегда подтверждаются, да, Джантин-хаму? Всегда… Мне следовало стать жрецом, но слишком уж много мальчишек стремилось занять те несколько мест послушников… Да. В тот день разразился шторм. Корабль пошел ко дну. Никто не спасся. Откуда я это знаю? Всех нас, понятно, интересовало, что сталось с чужестранцами, и позже я узнал, что деревянную статую с носа корабля и еще кое-какие обломки выбросило на скалы как раз в том месте, где теперь стоит наш город.

— Но подожди, старик… Ты уверен, что все утонули?

— Ну, клясться не стану, нет… Видимо, один-два человека могли вцепиться в доску, и может быть, их тоже выбросило где-то на берег. Может, они оказались на берегу где-нибудь в другом месте и продолжили путь никем не замеченными. Разве кого-то во дворце волнует судьба простого моряка? Но корабль точно погиб и эти «синимы» — тоже. Уж если бы они вернулись, мы бы наверняка об этом узнали…

Мысли Эверарда понеслись галопом. «Путешественники во времени, очевидно, прибыли сюда прямо на темпороллерах. Базы Патруля, оснащенной оборудованием, которое способно их обнаружить, здесь тогда еще не было. Мы просто не в состоянии обеспечить людьми каждое мгновение каждого тысячелетия человеческой истории. В лучшем случае, когда возникает необходимость, посылаем агентов с тех станций, что уже есть, вверх и вниз по временной шкале. И если преступники не хотели, чтобы кто-то запомнил, что они отбыли каким-то необычным способом, они должны были уехать, как принято в то время — сушей или морем. Но прежде чем погрузиться на корабль, они наверняка выяснили бы, какая ожидается погода. Суда этой эпохи практически никогда не плавали зимой: слишком хрупкие… А если это все-таки ложный след? Хоть старик и утверждает, что все помнит ясно… Эти чужеземцы могли прибыть из какого-нибудь маленького недолговечного государства, которое история и археология впоследствии просто упустят из виду — из тех, что путешествующие во времени ученые открывают в основном случайно. Как, например, тот затерявшийся в анатолийских горах город-государство, который перенял так много у хеттов и чья знать так долго практиковала браки только внутри своего круга, что это сказалось на их внешнем облике… С другой стороны, разумеется, кораблекрушение — верный способ запутать следы. И это объясняет, почему вражеские агенты даже не потрудились изменить цвет кожи, чтобы походить на китайцев. Как прояснить все это, прежде чем Тир взлетит на воздух?..»

— Когда это случилось, Бомилкар? — спросил он, заставив себя говорить мягко, без волнения.

— Так я же сказал, — ответил старик, — при царе Абибаале, когда я работал на кухне его дворца в Усу.

Эверард остро и с раздражением ощутил присутствие семьи Бомилкара и почувствовал на себе их взгляды. Он слышал их дыхание. Огонь светильника замигал, угасая, тени сгустились, становилось прохладно.

— Ты мог бы сказать мне поточнее? — продолжал допытываться он. — Ты помнишь, на каком году правления Абибаала это было?

— Нет. Не помню. Ничего такого особенного… Дайте подумать… Сдается мне, это было года через два или три после того, как капитан Риб-ади привез те сокровища из… кажется, он плавал куда-то за Фарсис. А может, чужестранцы прибыли позднее?.. Спустя какое-то время после того шторма моя жена умерла при родах — это я точно помню, — и прошло несколько лет, пока я смог устроить свой второй брак, а до того приходилось довольствоваться шлюхами, — Бомилкар снова сально хихикнул, затем со свойственной старикам внезапностью настроение его изменилось. По щекам покатились слезы. — И моя вторая жена, моя Батбаал, она тоже умерла, от лихорадки… Потеряла рассудок, вот что с ней случилось, совсем меня не узнавала… Не мучайте меня, мой повелитель, не мучайте, оставьте меня в покое и во тьме, и боги благословят вас…

«Больше от него ничего не добьешься… Да и вообще, стоило оно того? Возможно, нет».

Перед уходом Эверард отдал Джантину-хаму небольшой слиток металла — теперь его семья сможет позволить себе кое-какие новые вещи. Древний мир, несомненно, имел ряд преимуществ перед двадцатым веком: по крайней мере, здесь не было подоходного налога и налога на подарки.

Во дворец Эверард вернулся через несколько часов после захода солнца. Время по местным понятиям было позднее. Часовые поднесли к его лицу горящий светильник, долго разглядывали, щуря глаза от света, затем вызвали начальника стражи. Убедившись наконец, что он это он, охранники с извинениями пропустили Эверарда внутрь. Его добродушный смех помог больше, чем могли бы помочь крупные чаевые.

Хотя на самом деле ему было не до смеха. Плотно сжав губы, Эверард проследовал за несущим фонарь слугой в свою комнату.

На кровати спала Бронвен. У изголовья догорал светильник. Он разделся и минуты три простоял у постели, глядя на нее в дрожащем полумраке. Ее распущенные золотистые волосы разметались по подушке. Рука, лежавшая поверх одеяла, чуть прикрывала обнаженную молодую грудь. Он, однако, не мог оторвать взгляда от ее лица. Какой невинной, по-детски искренней и беззащитной выглядела Бронвен даже теперь, после всего того, что она перенесла…

«Вот если бы… Нет! Кажется, мы немного влюблены? Но это не может продолжаться, мы никогда не будем по-настоящему вместе — чтобы и душой, и телом. Слишком много веков нас разделяет. Однако, что же ее ждет?..»

Эверард опустился на постель, собираясь просто поспать. Но Бронвен проснулась мгновенно: рабы быстро привыкают спать чутко. Она буквально светилась от радости.

— О, мой господин! Я так ждала…

Они слились в объятии, но Эверарду хотелось поговорить с ней.

— Как ты провела день? — прошептал он ей в ушко.

— Кто? Я… О, хозяин… — Вопрос ее явно удивил. — Хорошо провела — и несомненно, потому что ваши сладкие чары продолжали действовать. Мы долго болтали с вашим слугой Пуммаирамом. — Она прыснула. — Обаятельный паршивец, не правда ли? Вот только вопросы порой задавал слишком уж метко, но не бойтесь, мой повелитель: я отказалась на них отвечать, и он не настаивал. Затем я сказала слугам, где меня можно будет найти, если вернется мой повелитель, и провела вторую половину дня в детских комнатах с моими малышами. Они такие милые. — Она не осмелилась спросить, не пожелает ли он увидеть их.

— Интересно, — Эверарда забеспокоила новая мысль, — а чем в это время занимался Пум?

«Трудно представить, чтобы этот шустрый негодник весь день просидел сиднем».

— Не знаю. Правда, раза два я видела его мельком в дворцовых коридорах, но подумала, что он выполняет поручения, которые мой господин, должно быть, оставил ему… Что такое, мой повелитель?

Встревоженная, они села в постели, когда Эверард прошлепал босыми ногами к комнатке Пума. Патрульный распахнул дверь и заглянул внутрь. Пусто. Куда он, черт возьми, запропастился?

Может, конечно, ничего страшного и не произошло. Однако попавший в беду слуга мог причинить неприятности и своему хозяину.

Стоя на холодном полу, занятый тревожными мыслями, Эверард вдруг ощутил, как женские руки обняли его за талию. Бронвен прижалась щекой к его спине и проворковала:

— Мой повелитель слишком утомился? Если так, пусть он позволит своей верной служанке спеть ему колыбельную ее родины. Ну, а если нет…

«К черту все эти проблемы. Никуда они не денутся».

Выкинув из головы все тревожные мысли, Эверард повернулся к Бронвен.

Когда он проснулся, мальчишки все еще не было. Несколько осторожных вопросов выявили, что накануне Пум провел не один час в беседах со слугами — все в один голос говорили, что он «любопытный, но забавный», — а затем куда-то ушел, и с тех пор никто его не видел.

«Может, заскучал и отправился куролесить по кабакам и борделям? Жаль. Шалопай, конечно, но мне казалось, что он заслуживает доверия. Я даже собирался как-то помочь ему, дать шанс на лучшую жизнь. Ну да ладно. Пора заняться делами Патруля».

Предупредив слуг, он оставил дворец и отправился в город один.

Когда слуга впустил Эверарда в дом Закарбаала, встретить его вышла Яэль Зорак. Финикийское платье и прическа придавали ей особое очарование, но он был слишком озабочен, чтобы заметить это. Впрочем, она тоже заметно волновалась.

— Сюда, — кратко сказала Яэль и повела его во внутренние комнаты.

Ее муж беседовал за столом с каким-то человеком. Одежда гостя заметно отличалась покроем от тирийского мужского платья. Лицо, словно высеченное из камня, украшала густая борода.

— О, Мэнс, — воскликнул Хаим. — Слава богу! Я думал, что нам придется посылать за вами. — Он перешел на темпоральный. — Мэнс Эверард, агент-оперативник, позвольте мне представить вам Эпсилона Кортена, директора Иерусалимской базы.

Его собеседник резко поднялся со скамьи и отсалютовал, чем живо напомнил Эверарду манеры военных его родного столетия.

— Большая честь для меня, сэр, — сказал он. Впрочем, его собственный ранг был ненамного ниже, чем у Эверарда. Он отвечал за деятельность Патруля в европейских землях — в период между рождением Давида и падением Иудеи.

Тир, возможно, занимал в мировой истории более важное место, но он никогда не притягивал и десятой доли визитеров из будущего от числа тех, что наводняли Иерусалим и его окрестности. Узнав должность Кортена, Эверард сразу понял, что директор не только человек действия, но и крупный ученый.

— Я прикажу Ханаи принести фрукты и прохладительные напитки. Затем распоряжусь, чтобы сюда никто не входил и чтобы прислуга никого не пускала в дом, — предложила Яэль.

За эти несколько минут Эверард и Кортен успели познакомиться. Последний родился в двадцать девятом веке в марсианском Новом Едоме. Без всякого хвастовства он рассказал Эверарду, что вербовщиков Патруля привлек сделанный им компьютерный анализ ранних семитских текстов плюс его подвиги во время Второй астероидной войны. Они «прозондировали» его, заставили пройти тесты, доказавшие его надежность, сообщили о существовании организации, приняли на службу и обучили — обычная процедура. Однако задачи перед ним ставились отнюдь не обычные, и работа его предъявляла порой исполнителю куда более высокие требования, чем работа Эверарда.

— Вы, очевидно, понимаете, что эта ситуация особенно тревожит наш сектор, — сказал он, когда все четверо расселись по местам. — Если Тир будет разрушен, в Европе пройдут десятилетия, прежде чем проявится мало-мальски заметный эффект, во всем остальном мире — века, а в обеих Америках и Австралазии — тысячелетия. Но для царства Соломона это обернется немедленной катастрофой. Без поддержки Хирама, он, по всей видимости, не сможет долго удерживать свои племена вместе; ну, а кроме того, увидев, что евреи остались в одиночестве, филистимляне не станут медлить со своими планами мести. Иудаизм, основанный на поклонении единому богу Яхве, пока еще нов и слаб. И вообще, это пока наполовину языческая вера. Мои выкладки показывают, что иудаизм тоже едва ли выживет. Яхве скатится до уровня заурядной фигуры в неустоявшемся и переменчивом пантеоне.

— Вот тут-то и конец практически всей Классической цивилизации, — добавил Эверард. — Иудаизм повлиял как на философию, так и на развитие событий у александрийских греков и римлян. Никакого христианства, а значит, западной цивилизации, византийской, и никаких наследников ни у той, ни у другой. И никакого намека на то, что будет взамен. — Он вспомнил еще об одном измененном мире, существование которого помог предотвратить, и снова нахлынули воспоминания, которые останутся с ним на всю жизнь.

— Да, конечно, — нетерпеливо сказал Кортен. — Дело в том, что ресурсы Патруля ограничены и к тому же рассредоточены по всему пространственно-временному континууму, имеющему множество не менее важных критических точек. Я не думаю, что Патрулю следует перебрасывать на спасение Тира все свои силы. Ибо если это случится и мы проиграем, все будет кончено: наши шансы восстановить первоначальную Вселенную станут ничтожно малы. Я считаю, что нужно создать надежную базу — с большим числом сотрудников, с хорошо продуманными планами — в Иерусалиме, с тем чтобы минимизировать последствия там. Чем меньше пострадает царство Соломона, тем слабее будет вихрь перемен. Тогда у нас будет больше шансов сохранить ход истории.

— Вы хотите… сбросить Тир со счетов? — встревоженно спросила Яэль.

— Нет. Конечно, нет. Но я хочу, чтобы мы застраховались от его потери.

— По-моему, это уже означает рисковать историей. — Голос Хаима дрожал.

— Понимаю вашу обеспокоенность. Однако чрезвычайные ситуации требуют чрезвычайных мер. Сразу хочу сказать: хоть я и прибыл сюда, чтобы предварительно обсудить все это с вами, но в любом случае я намерен добиваться одобрения своего предложения в высших инстанциях. — Кортен повернулся к Эверарду. — Сэр, я сожалею о необходимости еще больше сократить ваши скудные ресурсы, но, по моему глубокому убеждению, это единственно верный путь.

— Они даже не скудные, — проворчал американец. — Их, считайте, вообще нет.

«Да, какие-то предварительные изыскания были проведены, но после этого никого, кроме меня, Патруль сюда не направлял… Означает ли это, что данеллиане знают о моем успехе? Или это означает, что они согласятся с Кортеном — даже в том, что Тир „уже“ обречен? Если я проиграю… то есть если я погибну…»

Он выпрямился, достал из кисета трубку, табак и сказал:

— Дамы и господа, давайте не устраивать состязание, кто кого перекричит. Поговорим как разумные люди. Для начала возьмем имеющиеся у нас неопровержимые факты и рассмотрим их. Нельзя сказать, чтобы я знал очень много, но тем не менее…

Спор продолжался несколько часов.

После полудня Яэль предложила им прерваться на обед.

— Спасибо, — сказал Эверард, — но мне, по-моему, лучше вернуться во дворец. Иначе Хирам может подумать, что я бездельничаю за его счет. Завтра я загляну снова, о’кей?

На самом деле у него просто не было аппетита для обычного плотного обеда — в Финикии это означало жаркое из барашка или что-либо в этом роде. Он предпочел бы съесть кусок хлеба и ломоть козьего сыра в какой-нибудь забегаловке и обдумать при этом возникшую ситуацию. (Еще раз спасибо развитой технологии. Без специально разработанных генетиками защитных микроорганизмов, которыми его напичкали в медслужбе Патруля, он никогда не осмелился бы прикоснуться к местной пище — ну разве только если что-то жареное-пережаренное… Опять же, если бы не эти микроорганизмы, вакцинации от всех видов болезней, что обрушивались на человечество за долгие века, давно бы разрушили его иммунную систему.)

Он пожал всем руки, как было принято в двадцатом столетии. Прав Кортен или нет, но человек он приятный, в высшей степени компетентный и действует из лучших побуждений. Эверард вышел на улицу: солнце палило нещадно, но жизнь в городе бурлила по-прежнему.

У дома его ждал Пум. На этот раз он вскочил на ноги уже не так резво. Худое юное лицо его выглядело непривычно серьезно.

— Хозяин, — тихо сказал он, — мы можем поговорить наедине?

Они нашли таверну, где, кроме них, никого не было. По сути, таверна представляла собой навес, закрывающий от солнечных лучей небольшую площадку с мягкими подушками; посетители садились на них, скрестив ноги, а хозяин заведения приносил из внутренних помещений глиняные чаши с вином. Поторговавшись, Эверард расплатился с ним бисеринами. На улице, куда выходило заведение, было людно, однако в эти часы мужчины обычно занимались делами. И лишь вечером, когда на улицы падут прохладные тени городских стен, они разойдутся отдохнуть по тавернам — во всяком случае, те из них, кто сможет это себе позволить.

Эверард отхлебнул разведенного, прокисшего пойла и поморщился. С его точки зрения, примерно до семнадцатого столетия от Рождества Христова люди ничего не понимали в вине. Не говоря уже о пиве. Ну да ладно…

— Говори, сынок, — сказал он. — Только не трать зря слов и времени, называя меня сиянием Вселенной и предлагая лечь передо мной ниц, чтобы облобызать мне ноги. Чем ты занимался?

Пум сглотнул от волнения, поежился, наклонился вперед.

— О, повелитель мой, — начал он, и голос у него стал тонкий, как у ребенка, — ваш недостойный слуга осмелился взять на себя многое. Браните меня, бейте меня, порите меня, коли пожелаете, если я совершил проступок. Но никогда, умоляю вас, никогда не думайте, что я стремился к чему-либо, кроме вашего благоденствия. Единственное мое желание — служить вам, насколько позволяют мои скромные способности. — Пум не удержался и ухмыльнулся. — Вы ведь так хорошо платите! — Но к нему тут же вернулась рассудительность. — Вы сильный человек и могущественный господин, на службе у которого я мог бы преуспеть. Но для этого я должен сначала доказать, что достоин ее. Принести ваш багаж и проводить вас в дом наслаждений может любой деревенский болван. Что же, помимо этого, может сделать Пуммаирам, дабы мой повелитель пожелал оставить его в качестве слуги? Что же требуется моему повелителю? Чем я мог бы ему помочь? Вам угодно, хозяин, выдавать себя за невежественного чужестранца, однако у меня с самого начала возникло ощущение, что под этой маской кроется нечто иное. Конечно, вы не доверились бы случайно встретившемуся беспризорнику. А не зная ваших намерений, как мог я сказать, чем смогу быть полезным?

«Да, — подумал Эверард, — постоянные заботы о пропитании должны были выработать у него довольно сильную интуицию, иначе он бы не выжил».

— Ладно, я не сержусь, — произнес он мягко. — Но скажи мне, где ты все-таки пропадал.

Большие светло-карие глаза Пума встретились с его глазами. Он смотрел на него уверенно, почти как равный на равного.

— Я позволил себе расспросить о моем хозяине других. О, я был неизменно осторожен, ни разу не проговорился о своих намерениях и никому не позволил заподозрить, насколько важно то, что он или она сообщает мне. Как доказательство — может ли мой повелитель сказать, что кто-то стал относиться к нему более настороженно?

— М-м… нет… не более, чем можно было ожидать. С кем ты говорил?

— Ну, для начала, с прекрасной Плешти, или Бо-рон-у-вен. — Пум вскинул руки.

— Нет, хозяин! Она не сказала ни одного слова, которого вы не одобрили бы. Я всего лишь следил за ее лицом, ее движениями, когда задавал определенные вопросы. Не более. Время от времени она отказывалась отвечать, и это мне тоже кое о чем сказало. Да, тело ее не умеет хранить секретов. Но разве это ее вина?

— Нет.

«Кстати, я не удивился бы, узнав, что той ночью ты приоткрыл свою дверь и подслушал наш разговор. Хотя это не важно».

— Так я узнал, что вы не из… гэлов, так этот народ называется, да? Впрочем, это не было неожиданностью, я уже и сам догадался. Я не сомневаюсь, что в бою мой хозяин страшен, но с женщинами он нежен, как мать со своим ребенком. Разве это похоже на полудикого странника?

Эверард грустно усмехнулся. Туше![20] Ему и раньше, на других заданиях доводилось слышать, что он «недостаточно груб», но никто еще не делал из этого выводов.

Ободренный его молчанием, Пум торопливо продолжил:

— Я не стану утомлять моего повелителя подробностями. Слуги всегда наблюдают за теми, кто могуществен, и не прочь посплетничать о них. Возможно, я слегка обманул Сараи: поскольку я состою у вас в услужении, она не прогнала меня. Не то чтобы я спросил ее прямо в лоб. Это было бы и глупо, и бессмысленно. Я вполне удовлетворился тем, что меня направили в дом Джантина-хаму, — они там до сих пор обсуждают ваш вчерашний визит. И таким вот образом я получил представление о том, что ищет мой повелитель. — Он гордо выпятил грудь. — А больше, сиятельный хозяин, вашему слуге ничего и не требовалось. Я поспешил в гавань, прошелся… И готово!

Волнение охватило Эверарда.

— Что ты нашел? — почти закричал он.

— Что же, — гордо произнес Пум, — как не человека, который пережил кораблекрушение и нападение демонов?

На вид Гизго было лет сорок пять; невысокий, жилистый, обветренное лицо с большим носом светилось живостью. За годы, проведенные на море, он из матроса сделался рулевым — квалифицированная и высокооплачиваемая работа. За те же годы его закадычным друзьям до смерти надоело слушать о приключившейся с ним удивительной истории, и большинство из них считали, что это просто очередная небылица.

Эверард по достоинству оценил фантастическую ловкость проведенного Пумом дознания, методика которого заключалась в хождении по питейным заведениям, где он выуживал у матросов, кто какие байки рассказывает. Самому ему нипочем не удалось бы этого сделать: матросы вряд ли бы доверились чужестранцу, тем более царскому гостю. Как все здравомыслящие люди на протяжении долгой истории человечества, средний финикиец считал, что от правительства лучше держаться подальше.

Им повезло, что в самый разгар мореходного сезона Гизго оказался дома. Впрочем, тот уже достиг достаточно высокого положения и накопил немало богатств, чтобы не испытывать более судьбу в длительных экспедициях, порой трудных и опасных. Его корабль ходил теперь лишь до Египта и часто стоял на приколе в гавани.

Откинувшись на подушках в одной из комнат своего уютного жилища — аж на пятом этаже редкого по тем временам высокого каменного здания, — Гизго охотно делился с гостями рассказами о своей жизни. Время от времени появлялись две его жены с напитками и фруктами. Окно комнаты выходило во двор, где между глинобитными стенами висело на веревках белье. Однако воздух был свеж и чист. Солнце заглядывало в окно, играя бликами среди многочисленных сувениров, что Гизго привез из дальних странствий, — чего тут только не было: миниатюрный вавилонский херувимчик, флейта из Греции, фаянсовый гиппопотам с берегов Нила, иберийский амулет, бронзовый кинжал в форме узкого листа из северных земель… Эверард тоже сделал моряку подарок — увесистый слиток золота, и тот сразу стал намного словоохотливее.

— Да, — говорил Гизго, — ужасное было плавание, это уж точно. Время года паршивое, вот-вот равноденствие наступит, а тут еще эти самые «синимы» неизвестно откуда взялись. Я как чувствовал, не к добру это. Но мы были молоды — вся команда, от капитана до последнего матроса — и решили зазимовать на Кипре, там вина крепкие, а девушки — ласковые. Ну и заплатили нам эти «синимы» неплохо, да. Столько металла предложили, что мы были готовы показать кукиш самой смерти и спуститься в ад. С тех пор я стал мудрее, но не скажу, что счастливее, так вот. Я все еще проворен, но чувствую, что зубы мои источились, и поверьте, друзья мои, быть молодым лучше. — Он состроил знак для отвода дурных сил и добавил:

— Погибшие в пучине морской, пусть ваши души покоятся в мире. — Затем взглянул на Пума. — Знаешь, парень, один из них был здорово похож на тебя. Я даже испугался, когда тебя увидел. Как же его звали… Адиятон, кажется… Да, вроде. Может, это твой дед?

Пум пожал плечами: кто знает?

— Я принес жертвы за них, да, — продолжил Гизго, — и за свое спасение. Всегда помогай своим друзьям и плати долги, и тогда боги не оставят тебя в трудную минуту. Меня вот спасли… Сплавать на Кипр — дело, мягко говоря, непростое. Лагерь не разобьешь, всю ночь в открытом море — а иногда и не одну, если ветер плох. А в тот раз… в тот раз вообще… Едва земля скрылась из виду, налетела буря, и хоть мы и вылили на волны все масло, нам это мало помогло. Весла на воду, и держать, держать нос к волне! Руки отрываются, но надо грести, еще и еще. Темно, как у свиньи в брюхе, ветер воет, дождь хлещет, нас швыряет как щепку, соль глаза ест, губы потрескались, болят дико… Ну как тут грести в лад, когда за ветром даже барабана не слышно?..

Но потом смотрю, на мостике стоит главный этих «синимов», плащ с него ветром чуть не срывает, а он лицо запрокинул и смеется. Представляете, смеется! Не знаю уж, смелый он такой или по глупости не понимал, в какой мы опасности, а может, просто лучше меня знал морское дело. Много позже, в свете добытых с таким трудом знаний, я понял, что чуточку везения — и мы бы победили шторм. Корабль был добротный, и команда знала свое дело. Однако боги — или демоны — распорядились иначе… Ни с того ни с сего вдруг как громыхнет! И молния такая — я чуть не ослеп. Весло выронил — да и не я один. Как-то еще сумел поймать его, прежде чем оно выскользнуло между уключин. Наверное, это и спасло мне зрение, потому что, когда сверкнуло во второй раз, я не смотрел вверх… Да, нас поразило молнией. Дважды. Грома я во второй раз не слышал, но, может быть, рев волн и свист ветра заглушили его. Когда ко мне вернулось наконец зрение, я увидел, что мачта у нас пылает, как факел.

Переборки полопались, и кораблю приходил конец. Я буквально чувствовал — задницей чувствовал, — как море разламывает наш корабль на части. Только в тот момент это уже не имело значения. Ибо в мерцающем, неровном свете я заметил в небе над нами какие-то штуки, похожие на вон того крылатого быка, только размером с живого. И светились они, будто отлитые из железа. Верхом на них сидели люди. А потом эти штуки устремились вниз…

И тут корабль развалился на куски. Я оказался в воде, хорошо еще — в весло вцепился. Двое моих товарищей барахтались рядом, тоже нашли какие-то обломки и держались на плаву. Но эти бестии еще не закончили. С неба сорвалась молния и угодила прямо в бедного Хурума-аби, моего приятеля с детства. Его, должно быть, убило сразу. Ну, а я нырнул поглубже и не всплывал, пока дыхания хватало.

Потом все-таки воздух кончился, и пришлось высунуть нос над водой; кроме меня, никого на поверхности не было. Однако стая этих драконов — или колесниц, или не знаю уж что это такое — по-прежнему носилась в воздухе, и между ними бушевали молнии. Я нырнул снова.

Думаю, они вскоре улетели в тот загробный мир, откуда прибыли, но тогда меня это мало заботило, надо было как-то спасаться. В конце концов я добрался до берега. Случившееся казалось нереальным, словно дурной сон. Возможно, так оно и было. Не знаю. Знаю только, что вернулся с того корабля я один. И слава Танит, а, девочки? — Тяжелые воспоминания отнюдь не испортили Гизго настроения, и он ущипнул за зад стоявшую рядом жену.

Последовали новые рассказы — беседа длилась еще часа два. Наконец Эверард, едва сдерживая волнение, спросил:

— Вы помните, когда именно это случилось? Сколько лет назад?

— Ну конечно… конечно, помню, — ответил Гизго. — Ровно двадцать шесть. Это произошло за пятнадцать дней до осеннего равноденствия или достаточно близко к этому. — Он махнул рукой. — Вы удивляетесь, откуда я знаю? Что ж, мой календарь не менее точен, чем календарь египетских жрецов. У них он точен, потому что каждый год река их разливается, а затем опять возвращается в свои берега. И там моряк, который забудет о календаре, вряд ли проживет до старости. Знаете ли вы, что за Столбами Мелкарта море поднимается и опадает, как Нил, только дважды в день? Будьте внимательны, если вам случится попасть в эти места. Хотя на самом деле по-настоящему уважать календарь меня заставил не кто-нибудь, а те самые «синимы». Я как раз прислуживал капитану, когда они торговались с ним об оплате, — так вот они только и говорили о том, в какой именно день надо отплыть, — в общем, уговаривали его, понимаете? Я тогда слушал-слушал да и решил для себя, что, может быть, в такой точности тоже есть смысл. В то время я не умел еще ни читать, ни писать, но начал отмечать, что за год случилось необычного, все держал в памяти, по порядку, и, когда надо, мог подсчитать, сколько прошло лет. Так, год кораблекрушения шел за годом, когда я плавал к берегам Красных Скал, а на следующий год я подхватил «вавилонскую хворь»…

Эверард и Пум вышли на улицу и двинулись из квартала Сидонийской гавани по улице Канатчиков, уже притихшей и темной, ко дворцу.

— Мой повелитель собирается с силами, я вижу, — пробормотал Пум спустя какое-то время.

Эверард рассеянно кивнул. Он был слишком занят бушующими, словно тот гибельный шторм, мыслями.

План Варагана казался теперь яснее. (Эверард почти уже не сомневался, что задуманное злодейство было делом рук Меро Варагана.) Из неизвестной точки пространства-времени, где находилось его убежище, он с полудюжиной своих сообщников появился на темпороллерах в окрестностях Усу, двадцать шесть лет назад. Высадив семерых, остальные члены банды немедленно вернулись обратно. Патруль не мог и надеяться задержать аппараты за такой короткий промежуток времени, коль скоро момент и место высадки не были точно известны. Люди Варагана вошли в город пешком и вскоре втерлись в доверие к царю Абибаалу.

Однако сделали они это, по всей видимости, уже после взрыва в храме, отправки ультиматума и, быть может, покушения на Эверарда — то есть «после» с точки зрения их мировых линий, их опыта. Найти такую мишень, как он, было, наверное, нетрудно — равно как и снарядить убийцу. Книги, написанные учеными Тира, доступны всем. Видимо, первоначальная выходка убедила Варагана в осуществимости всего плана. Рассудив, что потраченное время и усилия будут здесь оправданы, он решил раздобыть подробные сведения о Тире — такие, какие редко попадают в книги, — с тем, чтобы уничтожение этого сообщества было полным и окончательным.

Когда Вараган и его приспешники сочли, что изучили уже все, что, по их мнению, требовалось, они покинули Усу обычным для того времени способом, дабы не возбудить в народе слухи, которые могли распространиться, сохраниться у кого-то в памяти и со временем дать подсказку Патрулю. По той же причине (чтобы о них поскорее забыли) преступники хотели, чтобы их считали погибшими.

Чем и объясняется дата отплытия, на которой они настояли: разведывательный полет наверняка выявил, что в тот день разразится шторм. Члены банды, которые должны были подобрать их, разрушили энергетическими лучами корабль и убрали свидетелей. Гизго остался в живых по чистой случайности, иначе они замели бы следы почти полностью. И то сказать: без помощи Сараи Эверард скорее всего никогда и не узнал бы об этих «синимах» и их «трагической кончине».

Поскольку время демонстрационной атаки приближалось, Вараган «заранее» послал людей со своей базы следить за штаб-квартирой Патруля в Тире. А если удастся опознать и устранить одного или нескольких агентов-оперативников — редких и ценимых, — тем лучше! Тем больше вероятность того, что экзальтационисты получат желаемое — будь то трансмутатор материи или разрушение данеллианского будущего. (Для Варагана, думал Эверард, нет никакой разницы.) И то, и другое удовлетворило бы его жажду власти и Schadenfreude[21].

Однако Эверард напал на след. Можно было спускать гончих Патруля…

«Или еще рано?»

Он пожевал в задумчивости свой кельтский ус и не к месту подумал о том, как будет приятно сбрить этот чертов лишайник, когда операция завершится.

«А завершится ли она?»

Превзойти Варагана числом, превзойти оружием вовсе не обязательно означало переиграть его. План он разработал действительно гениальный.

Проблема заключалась в том, что у финикийцев не было ни часов, ни навигационных инструментов. Гизго не мог определить время катастрофы точнее, чем он сказал — а это плюс-минус несколько дней, — равно как и не мог указать точнее место, где корабль постигла беда. Следовательно, и Эверард не мог.

Конечно, Патруль способен установить дату, да и курс на Кипр был хорошо известен. Но для получения более точных сведений необходимо поддерживать наблюдение за кораблем с летательного аппарата неподалеку. А у врагов наверняка имеются приборы обнаружения, которые предупредят их о слежке. И пилоты, которые должны будут утопить судно и забрать группу Варагана, успеют приготовиться к бою. Чтобы выполнить свою задачу, им нужно всего несколько минут, а затем они снова исчезнут без следа. Хуже того, они вполне могут отказаться от этой части плана, выждать более благоприятного момента для возвращения своей разведывательной группы — или, наоборот, сделать это несколько раньше, например, еще до отплытия. И в том и в другом случае Гизго лишился бы тех воспоминаний, которыми он совсем недавно поделился с Эверардом. След, обнаруженный патрульным с таким трудом, просто перестал бы существовать.

Возможно, последствия такого парадокса для истории будут незначительны, но кто знает?

По тем же причинам — аннулирование улик и возможные возмущения в пространственно-временном континууме — Патруль не мог упредить план Варагана. Например, спикировать на корабль и арестовать его пассажиров еще до того, как разразится буря и появятся экзальтационисты.

«Похоже, что наш единственный шанс победить — это объявиться именно там, где будут находиться они, причем именно в том промежутке времени в пять минут или менее, когда пилоты примутся за свою грязную работу. Но как их засечь, не насторожив?»

— Мне кажется, — сказал Пум, — что мой повелитель готовится к сражению — к сражению в странном царстве, волшебники которого его враги.

«Неужели я настолько прозрачен?»

— Да, возможно, — ответил Эверард. — Но сначала я хотел бы хорошо вознаградить тебя за верную службу.

Мальчишка схватил его за рукав.

— Повелитель, — взмолился он, — позвольте вашему слуге последовать за вами.

Изумленный, Эверард остановился.

— Что?

— Я не хочу разлучаться с моим хозяином! — воскликнул Пум. На глазах у него блеснули слезы. — Уж лучше мне умереть рядом с ним — да, пусть демоны низвергнут меня в преисподнюю, — чем возвратиться к той тараканьей жизни, из которой вы меня вытащили. Скажите только, что я должен сделать. Вы же знаете, я все схватываю на лету. Я ничего не испугаюсь! Вы сделали меня мужчиной!

«Ей-богу, я верю, что на сей раз его пыл вполне искренен. Но, конечно, об этом не может быть и речи».

«Не может?» Эверард остановился, будто громом пораженный.

Мгновенно поняв его сомнения, Пум запрыгал перед ним, смеясь и плача одновременно.

— Мой повелитель сделает это, мой повелитель возьмет меня с собой!

«И может быть, может быть, после того как все закончится — если он останется в живых, — у нас появится довольно ценное приобретение».

— Это очень опасно, — медленно сказал Эверард. — Более того, я предвижу такие обстоятельства, что способны обратить в бегство самых стойких воинов. А еще раньше тебе придется приобрести знания, которые не дано постичь даже мудрецам этого царства.

— Испытайте меня, мой повелитель, — ответил Пум. Он вдруг стал совершенно серьезен.

— Испытаю! Пошли! — Эверард зашагал так быстро, что Пуму пришлось чуть не бежать за ним.

Подготовка Пума займет несколько дней — при условии, что он вообще с ней справится. Но это не страшно. В любом случае, чтобы собрать необходимые сведения и организовать группу захвата, потребуется какое-то время. И кроме того, эти дни ему скрасит Бронвен. Эверард не мог знать, останется ли в живых сам. Так почему бы не подарить себе и Бронвен немного радости?

Капитан Баалрам заупрямился.

— Почему я должен брать на корабль вашего сына? — спросил он. — У меня и без него полная команда, включая двух учеников. К тому же он маленький, тощий, да еще и в море никогда не был.

— Он сильнее, чем кажется, — ответил человек, назвавшийся отцом Адиятона. (Спустя четверть века он будет именовать себя Закарбаалом.) — Вот увидите, он смышленый и старательный парень. Что же касается опыта, то каждый начинает с нуля, верно? Послушайте, господин. Я очень хочу, чтобы он стал торговцем. И ради этого… я готов буду щедро отблагодарить вас.

— Ну что ж. — Баалрам улыбнулся и разгладил свою бороду. — Это другое дело. Сколько же вы предполагали заплатить за обучение?

Адиятон (которому спустя четверть века уже не нужно будет скрывать свое настоящее имя), выглядел вполне беззаботно. Душа его, однако, трепетала, ибо он смотрел на человека, которому вскоре суждено умереть.

С той точки высоко в небе, где завис в ожидании отряд Патруля, шторм казался иссиня-черной горной цепью, оседлавшей северный горизонт. Во все другие стороны тянулась серебристо-синяя гладь моря — только кое-где сияющую поверхность разрывали острова, а на востоке виднелась темная линия сирийского побережья. Закатный солнечный свет, казалось, столь же холоден, как и окружающая Эверарда синь. В ушах пронзительно свистел ветер.

Кутаясь в парку, Эверард сидел на переднем сиденье темпороллера. Заднее сиденье было пустым — как почти у половины из двадцати аппаратов, находившихся рядом с ним в воздухе: их пилоты рассчитывали увезти арестованных. На остальные машины, с мощными энергетическими пушками, возлагалась роль огневой поддержки — под скорлупой брони, отражающей последние лучи солнца, ждал своего часа смертоносный огонь. «Черт! — подумал Эверард. Так и замерзнуть недолго. Сколько же еще ждать? Может, что-то пошло не так? Может, Пума раскрыли, или отказало его снаряжение, или еще что случилось?..»

Прикрепленный к рулевой панели приемник запищал и замигал красным огоньком. Эверард облегченно выдохнул — белый пар немедленно разметало и развеяло ветром. Несмотря на многолетний опыт подобных операций, ему пришлось сделать над собой усилие, и лишь успокоившись, он отрывисто сказал в микрофон, прикрепленный у горла:

— Сигнал получен. Станции триангуляции — доклад!

Вражеская банда, появившись над бушующими волнами где-то под ними, готова была приняться за свою дьявольскую работу. Пум запустил руку в одежду и нажал кнопку миниатюрного радиопередатчика.

Радио. Экзальтационисты наверняка не ожидают чего-то столь примитивного. Во всяком случае, Эверард надеялся…

«Теперь, Пум, тебе надо только спрятаться и продержаться совсем немного».

От волнения у патрульного перехватило горло. У него, без сомнения, были сыновья — в разных странах и разных временах, — но сейчас он больше, чем когда-либо, ощущал себя отцом.

Сквозь треск в наушниках донеслись слова. Последовали цифры. Удаленные на сотню миль приборы определили точное местонахождение гибнущего корабля.

На хронометре высветилось время начала операции.

— О’кей, — сказал Эверард. — Необходимо вычислить пространственные координаты для каждой машины согласно нашему плану. Группе захвата ожидать инструкций!

Это заняло еще несколько минут. Эверард почувствовал, как крепнет в нем уверенность в успехе. Его подразделение вступило в бой. В эти секунды оно уже сражалось там, внизу. Да свершится то, что повелели норны![22]

Поступили данные расчетов.

— Все готовы? — спросил он. — Вперед!

Эверард настроил приборы управления и, щелкнув тумблером, включил двигатель. Темпороллер мгновенно переместился вперед в пространстве и назад во времени — к тому моменту, когда Пум подал сигнал.

Ветер неистовствовал. Роллер трясло и швыряло из стороны в сторону в собственном антигравитационном поле. В пятидесяти ярдах внизу ревели черные в окружающей тьме волны и взметались клочья серой пены — все это освещал гигантский факел, пылавший чуть в стороне от роллера; резкий ветер только раздувал огонь, охвативший просмоленную мачту. Корабль начал разваливаться на куски, и над гаснущими в воде обломками поднялись клубы пара.

Эверард прильнул к оптическому усилителю. Видно стало как днем, и он определил, что его люди прибыли точно в заданное место, окружив с полдюжины вражеских аппаратов со всех сторон.

Однако помешать бандитам начать бойню они не сумели. Те обрушились на корабль, едва успели материализоваться. Не зная заранее, где точно будет каждый из роллеров противника, но подозревая, что все они чертовски хорошо вооружены, Эверард приказал своей группе материализоваться на некотором расстоянии от банды Варагана и оценить ситуацию, пока убийцы их не заметили.

Но рассчитывать они могли от силы секунды на две.

— В атаку! — заорал Эверард, хоть это было излишним. Его «конь» ринулся вперед.

Слепяще-голубой луч смерти пронзил темноту. Какие бы зигзаги ни выписывала в полете его машина, Эверард каждый раз чувствовал, что луч проходит буквально в нескольких дюймах от него, — по теплу, резкому запаху озона, по треску в воздухе. Самих лучей он почти не видел: защитные очки автоматически задерживали слишком яркий свет, иначе он действительно мог ослепнуть.

Сам Эверард пока не стрелял, хотя и держал бластер наготове: это не входило в его задачу. Все небо заполнилось скрещивающимися молниями. Они отражались в волнах, и казалось, само море горит.

Арестовать вражеских пилотов было практически невозможно. Стрелки Эверарда получили приказ уничтожить их — уничтожить немедленно, не дожидаясь, пока бандиты поймут, что они в меньшинстве, и скроются в пространстве-времени. Тем же патрульным, у кого второе сиденье пустовало, было поручено взять в плен врагов, которые находились на борту корабля. Эверард не рассчитывал, что их можно будет найти у обломков корпуса, качающихся на волнах, хотя на всякий случай и обломки патрульные тоже собирались проверить. Скорее всего бандитов придется вылавливать в воде. Эверард не сомневался, что они приняли меры предосторожности и под халатами у них спасательные жилеты с баллончиками сжатого газа.

Пум на это рассчитывать не мог. Как член экипажа, он выглядел бы неестественно, будь на нем что-то еще, кроме набедренной повязки. А в повязке можно было спрятать лишь его передатчик — и ничего более. Впрочем, Эверард заранее убедился, что тот умеет плавать.

Но многие финикийские моряки не умели. Эверард заметил одного из них, ухватившегося за доску обшивки. Он почти уже отправился на помощь. Но нет, нельзя! Баалрам и его матросы утонули — все, кроме Гизго, да и тот выжил не случайно: если бы не атака Патруля, бандиты заметили бы его с воздуха и убили. К счастью, у него хватило сил держаться за тяжелое длинное весло, пока его не вынесло на берег. Что же касается его товарищей по плаванию, его друзей — то все они погибли, и родня оплакала их — и будет то уделом мореплавателей еще несколько тысяч лет… а вслед за нами — космоплавателей, времяплавателей… По крайней мере, они отдали свои жизни за то, чтобы жил их народ и бессчетные миллиарды людей будущего.

Слабое, конечно, утешение… В оптическом усилителе Эверарда появилась над волнами еще одна голова — человек качался на волнах, как поплавок. Да, враг. Надо брать. Он спустился ниже. Человек посмотрел вверх из пены и хаоса волн, и его рот скривился от злобы. Над водой появилась рука с энергопистолетом. Эверард выстрелил первым. Пространство рассек тонкий луч. Крик противника затерялся в безумии бури, а его пистолет камнем пошел на дно. Он в ужасе уставился на опаленную плоть и обнажившуюся кость собственного запястья.

Никакого сострадания к нему Эверард не испытывал. Но от него и не требовалось убивать. Живые пленники под безболезненным, безвредным, тотальным психодопросом могли направить Патруль к тайным базам других опасных злодеев.

Эверард опустил свой аппарат почти до самой воды. Двигатель натужно загудел, удерживая машину на месте вопреки стараниям волн, которые с грохотом бились в бок роллера, и неистово завывающего, ледяного ветра. Ноги Эверарда плотно сжали раму аппарата. Наклонившись, он схватил человека в полубессознательном состоянии, поднял его и втянул на нос роллера.

«О’кей, теперь можно и вверх…»

Дело случая, конечно, — хотя радости это не умаляло — но так уж вышло, что именно он, Мэнс Эверард, оказался агентом Патруля, который задержал самого Меро Варагана.

Прежде чем отправиться в будущее, отряд решил найти какое-нибудь тихое место и оценить обстановку. Их выбор пал на необитаемый островок в Эгейском море. Из лазурных вод, голубизна которых нарушалась лишь блеском солнечного света и пеной, вздымались белые скалы. Над ними с криками летали чайки. Между валунов пробивались кусты, источавшие под лучами солнца густой, резкий аромат. У горизонта двигался парус. Как знать, может, именно на том корабле плыл Одиссей…

На острове подвели итоги. Из патрульных никто не пострадал, если не считать нескольких ранений. Раны обработали здесь же, но в дальнейшем раненым, видимо, предстояло лечение в госпитале Патруля. Они сбили четыре вражеские машины; три скрылись, но теперь их можно будет выследить.

Бандитов, что находились на корабле, взяли всех.

И один из патрульных, ориентируясь по сигналам радиопередатчика, вытащил из воды Пуммаирама.

— Молодец, парень! — воскликнул Эверард и крепко его обнял.

Они сидели на скамье в Египетской гавани. При желании это место можно было бы назвать уединенным — в том смысле, что окружающие были слишком заняты, чтобы подслушивать. Впрочем, на них обращали внимание: празднуя победу, они посетили множество развлекательных заведений, и Эверард купил им обоим халаты лучшего полотна и самого красивого цвета — халаты, достойные царей, каковыми они себя и ощущали. Сам Эверард относился к одежде безразлично, хотя, конечно, новое одеяние произведет должное впечатление во дворце, когда ему придется прощаться с Хирамом, зато Пум был в восторге.

Причал оглашали привычные звуки — шлепанье босых ног, стук копыт, скрип колес, громыхание перекатываемых бочек. Из Офира через Синай пришел грузовой корабль, и портовые рабочие принялись за разгрузку тюков с ценным товаром. От пота их мускулистые тела блестели под яркими солнечными лучами. Моряки расположились на отдых под навесом соседней таверны, где под звуки флейты и барабана извивалась молоденькая танцовщица. Они пили, играли в кости, смеялись, хвастались и обменивались байками о далеких странах. Торговец с подносом расхваливал засахаренные фрукты. Проехала мимо груженая тележка с запряженным ослом. Жрец Мелкарта в роскошной мантии беседовал с аскетичного вида чужестранцем, который служил Осирису.

Неподалеку прохаживались двое рыжеволосых ахейцев — похоже, что-то высматривали. Длиннобородый воин из Иерусалима и телохранитель приехавшего в Тир филистимлянского сановника обменивались свирепыми взглядами, однако спокойствие Хирамова царства удерживало их от драки. За чернокожим мужчиной в шкуре леопарда и страусиных перьях увязалась целая толпа финикийских мальчишек. Держа посох словно копье, важно проследовал ассириец. Спустя какое-то время, пошатываясь, прошли в обнимку анатолиец и белокурый уроженец Севера — пиво сделало их веселыми и добродушными. В воздухе пахло красками, пометом, дымом, дегтем, сандаловым деревом, миррой, пряностями и солеными брызгами.

Когда-нибудь, спустя столетия, все это исчезнет, умрет — как умирает все. Но прежде — какая яркая, кипучая здесь будет жизнь! Какое богатое наследие она оставит!

— Да, — сказал Эверард, — я не хочу, чтобы ты слишком уж важничал… — Он усмехнулся. — Хотя цену ты себе, похоже, знаешь, и от скромности не умрешь… Впрочем, Пум, ты и в самом деле настоящая находка. Так что мы не только спасли Тир, но еще и тебя заполучили.

Испытывая непривычное для него волнение, юноша уставился в пространство перед собой.

— Вы уже говорили об этом, повелитель, когда учили меня. О том, что едва ли кто в этой эпохе способен представить себе путешествие сквозь время и чудеса завтрашнего дня. О том, что им не помогут объяснения: они просто смутятся или испугаются. — Он погладил пушок на подбородке. — Может быть, я отличаюсь от них, потому что всегда рассчитывал лишь на себя и каждый новый день смотрел на мир открытыми глазами. — Просияв, он добавил: — В таком случае я восхваляю богов, или кто бы они ни были, за то, что они взвалили на меня такую судьбу. Ведь она подготовила меня к новой жизни с моим хозяином!

— Ну, не совсем так, — промолвил Эверард. — Мы с тобой не будем встречаться часто.

— Что? — воскликнул Пум. — Почему? Ваш слуга провинился перед вами, о мой повелитель?

— Никоим образом. — Эверард похлопал паренька по тощему плечу. — Наоборот. Но моя работа связана с разъездами. А тебя мы хотим сделать «локальным агентом» — здесь, в твоей родной стране, которую ты знаешь лучше всякого чужеземца. Ни я, ни Хаим и Яэль Зораки никогда не изучим Тир лучше тебя. Не волнуйся. Работа будет интересная, и она потребует от тебя все, на что ты способен.

Пум вздохнул. Но его лицо тут же озарила улыбка.

— Ну что ж, хозяин, это подойдет! По правде говоря, от мысли, что придется всегда жить среди чужаков, мне было немного не по себе. — Упавшим голосом он добавил: — Вы когда-нибудь навестите меня?

— Разумеется… Или ты, если захочешь, сможешь приехать ко мне во время отпуска на какую-нибудь базу отдыха в будущем. Работа у патрульных тяжелая и временами опасная, но и отдыхать мы умеем.

Эверард умолк, но вскоре заговорил снова:

— Конечно, сперва тебе нужно учиться, получить образование, приобрести навыки, которых у тебя нет. Ты отправишься в Академию — в иное место и иное время. Там ты проведешь несколько лет, и эти годы не будут для тебя легкими — хотя я уверен, что тебе там понравится. И только после этого ты вернешься в Тир — в этот же самый год, да, в этот же месяц — и приступишь к выполнению своих обязанностей.

— Я стану взрослым?

— Верно. В Академии тебе дадут знания, а заодно сделают тебя повыше ростом и пошире в плечах. Ты станешь другим человеком, но это будет нетрудно устроить. Имя сгодится прежнее: оно достаточно распространенное. Моряк Пуммаирам, который несколько лет назад ушел в плавание простым матросом, добился успеха в торговле и желает теперь купить корабль, дабы организовать свое собственное дело. В глаза тебе особенно бросаться не нужно: это повредило бы нашим намерениям. Просто зажиточный и уважаемый подданный царя Хирама.

Мальчишка всплеснул руками.

— Повелитель, ваш слуга потрясен вашей щедростью.

— Подожди-подожди, — ответил Эверард. — У меня есть определенные полномочия действовать в подобных случаях по собственному усмотрению, и я намерен предпринять кое-что в твоих интересах. Даже когда ты заведешь свое дело, тебя не будут воспринимать всерьез, пока ты не женишься. А посему тебе нужно взять в жены Сараи.

Пум простонал и в недоумении уставился на патрульного.

Эверард засмеялся.

— Ладно тебе! — сказал он. — Она, конечно, не красавица, но уродиной ее тоже не назовешь. Мы многим ей обязаны. Верная, умная, всех во дворце знает, а это тоже полезно. Она никогда не догадается, кто ты есть на самом деле — просто будет женой капитана Пуммаирама и матерью его детей. А если у нее и возникнут какие-то вопросы, я уверен, у нее хватит ума не задавать их. — Строгим голосом он добавил: — Ты будешь добр к ней. Слышишь?

— Это… ну, это… — Взгляд Пума остановился на танцовщице. Финикийские мужчины жили по двойному стандарту, и увеселительных заведений в Тире было предостаточно. — Да, господин.

Эверард хлопнул собеседника по колену.

— Я же тебя насквозь вижу, сынок. Может статься, тебе не так уж и захочется развлекаться на стороне. Что ты скажешь, если твоей второй женой станет Бронвен?

Пум зарделся от радости, и наблюдать за ним было одно удовольствие.

Эверард посерьезнел.

— До отъезда, — объяснил он, — я намерен сделать Хираму подарок, что-нибудь необычное, вроде большого золотого слитка. Богатства Патруля не ограничены, и на подобные траты у нас смотрят сквозь пальцы. Хирам, в свою очередь, не сможет отказать мне в моей просьбе. Я попрошу у него рабыню Бронвен и ее детей. Когда они будут моими, я официально отпущу их на волю и дам ей приданое. Я уже спрашивал ее. Если она сможет быть свободной в Тире, Бронвен предпочла бы остаться здесь, а не возвращаться на родину, где ей придется делить обмазанную глиной лачугу с десятью или пятнадцатью соплеменниками. Но для этого ей нужно найти себе мужа, а детям — отчима. Как насчет тебя?

— Я… я хотел бы… но вот она… — Пум залился краской.

Эверард кивнул.

— Я обещал ей, что найду достойного человека.

«Поначалу она расстроилась, — вспомнилось ему. — Однако в этой эпохе, как и в большинстве прочих, романтика пасует перед практичностью. Потом Пуму, быть может, придется трудно, поскольку семья его будет стареть, в то время как он — лишь имитировать старость. Однако благодаря странствиям по времени, он будет с ними в течение многих десятилетий своей жизни. Да и воспитание другое; американцы, пожалуй, более чувствительны. Видимо, все будет хорошо. Женщины, без сомнения, подружатся и образуют союз, чтобы спокойно править домом капитана Пуммаирама и заботиться о нем самом».

— В таком случае… о, мой повелитель! — Пум вскочил на ноги и запрыгал от радости.

— Спокойнее, спокойнее, — ухмыльнулся Эверард. — Помни, по твоему календарю пройдут годы, прежде чем ты займешь свой пост. Ну, чего медлишь? Беги к дому Закарбаала и расскажи все Зоракам. Они будут готовить тебя к Академии.

«Что касается меня… нужно будет провести еще несколько дней во дворце, а затем можно и к себе, без спешки, с достоинством, не вызывая никаких сомнений или подозрений. Опять же, Бронвен…» — он грустно вздохнул, подумав о чем-то своем.

Пума рядом с ним уже не было. Мелькали пятки, развевался пурпурный халат — маленький пострел с пристани спешил навстречу судьбе, которую он для себя еще только сотворит.