«И косматые будут скакать там...»

IX "Он обречен стать жертвой…"

Он потянулся к книжной полке, находившейся рядом, поискал что-то с минуту, потом положил на стол, стоявший между нами, два объемистых тома.

— Будь это выдуманная история, мистер Уиллс, — произнес он, едва заметно улыбаясь, — то это была бы невероятно редкая книга, в которой раскрываются — настолько блестяще и убедительно, что и возразить нечего, — ужасные секреты Вселенной, а также прошлого, настоящего и будущего. — Умолкнув, он протер пенсне и водрузил его на свой широкий нос. — Однако, — продолжал он, — это реальность, настоящая реальность, пусть и вызывающая тревожные чувства. И я предлагаю вам не что-нибудь забытое и непонятное из мистического прошлого, а два тома признанных и знакомых авторов.

Я посмотрел на книги:

— Можно взглянуть?

Вместо ответа он протянул мне через стол одну из книг в синем переплете, толщиной страниц шестьсот.

— "Тридцать лет физических исследований" покойного Шарля Рише, французского эксперта в области изучения духа, — сказал он. — "Добросовестно и не без интереса переведено Стэнли де Брэзтом. Опубликовано здесь, в Америке, в 1923 году".

Я взял книгу и раскрыл ее.

— Я знал профессора Рише, правда не очень близко. Много лет назад, когда я только начал увлекаться всем этим, он развлекал меня в Лондоне. Это он познакомил меня с Конан Дойлем.

— Тогда вы, должно быть, знакомы и с этой книгой. Да? Что же до второй, — и он взял в руки другой том, почти такой же большой, как том Рише, и переплетенный в бычью кожу изящной выделки, — то ее автор — Монтегю Саммерс, которого я называю первым демонологом сегодняшнего дня. Он собрал все что можно о превращении человека в зверя.

Я читал "Географию колдовства" мистера Саммерса и два его эссе о вампирах, о чем и позволил себе сказать.

— Это сопроводительный том к ним, — сказал судья Персивант, открывая книгу. — Называется "Оборотень". — Он осмотрел форзац. — Опубликовано в тысяча девятьсот тридцать четвертом году — видите, весьма современная книга. А вот тут кое-что по-латыни, мистер Уиллс: Intrabunt lupi repaces in vos, non parcentes gregi…

Я сдвинул брови, пытаясь вспомнить латынь, которую учил в колледже, потом начал медленно переводить, слово за словом: "Войдите, голодные волки…"

— Оставьте свою ученость, — перебил меня судья Персивант. — Это более раннее Писание, хотя и не такое раннее, как тот кусок про косматых — отрывок из Вульгаты:[15] Деяния святых апостолов, двадцатая глава, двадцать девятый стих. "…Войдут к вам лютые волки, не щадящие стада". Очевидно, эта волнующая возможность существует и сегодня. — Он полистал книгу. — А знаете, — спросил он, — что Саммерс приводит буквально дюжины примеров ликантропии, случаи, которые действительно происходили?

Я глотнул виски с содовой.

— Разумеется, все это легенды.

— Ничего подобного! — От искреннего возмущения глаза судьи расширились еще больше, и он возбужденно постучал указательным пальцам по книге. — В главе об одной только Франции приводятся четыре великолепных случая — их рассказывали под присягой, рассматривали в судах и выносили по ним приговоры…

— Но разве это было не в Средние века? — спросил я.

Он покачал своей большой головой:

— Нет, в шестнадцатом веке. Вершина эпохи Возрождения. О, не улыбайтесь, мистер Уиллс. Этот век дал Шекспира, Бэкона, Монтеня, Галилео, Леонардо, Мартина Лютера; Декарт и Спиноза были его законными детьми, а Вольтер основывался на этом веке. И тем не менее оборотней знали, видели, их осуждали…

— Осуждали на каком основании? — быстро перебил я его.

И мне передалось его воодушевление.

В поисках ответа он перевернул еще несколько страниц.

— Вот полный отчет о случае Стабба Питера или Питера Стампфа, — сказал он. — Свидетельство современника, в нем рассказывается о том, как Стампф был волком, потом человеком, о том, как его застали в самый момент трансформации, о его признании и казни — все это произошло около Кёльна в тысяча пятьсот восемьдесят девятом году. Послушайте. — И он громко начал читать: — "Засвидетельствовали, что это правда: Тайс Артин, Уильям Бривор, Адольф Штедт, Георг Боре. С разными другими, которые видели то же". — Захлопнув книгу, он посмотрел на меня, и в его глазах за стеклами очков вновь блеснули огоньки. — Ну, мистер Уиллс? Как вам эти имена?

— Нормальные имена честных немецких граждан.

— Вот именно. Честных, уважаемых, солидных. И их свидетельства не будешь воспринимать со смехом, даже по прошествии времени, так?

Благодаря его убежденности я буквально увидел перед собой этих свидетелей — в кожаных куртках и широких штанах, с тяжелыми челюстями и глядящими искоса глазами; они по очереди берут друг у друга перо, чтобы поставить свою подпись под этим странным документом. "С разными другими, которые видели то же", — может, те были слишком напуганы, чтобы держать перо или ставить свою подпись…

— И тем не менее, — медленно проговорил я, — Германия эпохи Возрождения, шестнадцатый век… С тех пор произошло так много перемен.

— То есть вы хотите сказать, что оборотни вышли из моды? Значит, вы допускаете, что, возможно, они все-таки существовали. — Персивант буквально светился от восторга. — Ведь и бороды вышли из моды, но они снова будут модными, если мы откажемся от бритв. Давайте посмотрим на это с другой стороны. Давайте сейчас поговорим о материализме — об эктоплазме. — Он расслабился и, сложив руки на коленях, принялся постукивать кончиками пальцев друг о друга. — Может, вы объясните коротко и ясно, что нужно понимать под эктоплазмой?

Я обратился к концу книги Рише:

— Здесь об этом есть, судья Персивант. Если говорить коротко и ясно, как вы выражаетесь, то некоторые медиумы, очевидно, выделяют неклассифицированный материал под названием эктоплазма. Поначалу легкий и парообразный, он твердеет и принимает форму либо на теле медиума, либо как самостоятельное и живое существо.

— И вы не верите в это явление? — спросил он довольно настойчиво.

— Я никогда не говорил, что не верю, — честно ответил я, — даже до того, как опыт сегодняшнего вечера едва не убедил меня в обратном. Но те примеры, которые я видел, заставили меня почувствовать, что здесь не хватает настоящего научного наблюдения. При всем своем увлечении наукой большинство исследователей слишком уж сильно верят.

И судья Персивант затрясся от смеха.

— По большей части это врачи, и эта их честность — профессиональный недостаток, заставляющий их искать его в других. Вы — прошу прощения — маг, профессиональный обманщик, и вы ждете обмана от всех, кого встречаете. Может, на этих сеансах должен присутствовать хороший адвокат с ясной головой и знанием того, что с обеих сторон существуют весомые материальные доказательства, а?

— Вы совершенно правы, — честно признался я.

— Но, возвращаясь к предмету, что еще можно сказать об эктоплазме? То есть если она действительно существует?

Я нашел в книге Рише место, которое искал:

— Здесь говорится, что в редких случаях были сохранены кусочки эктоплазмы и некоторые из них рассматривались под микроскопом. Были обнаружены следы жирной ткани, бактериальные формы и эпителий.

— Ага! Это находки Шренка-Нотцинга. Основательный муж, блестящий ученый, которого трудно подкупить или провести. Значит, эктоплазма — органическое вещество, так?

Я согласно кивнул, и мне показалось, что голова у меня потяжелела, точно переполнилась серьезными и важными материями.

— Что касается меня, — продолжал я, — то я никогда не имел возможности исследовать это вещество. Как только я хватаю эктоплазмическую руку, она тает, как масло.

— Обычно так и бывает, — согласился судья, — во всяком случае так говорится во всех отчетах. И тем не менее на самом деле они твердые и сильные, когда касаются или хватают сами.

— Именно так, сэр.

— Вот когда их хватают или пугают, как, например, в том случае, когда снимают фотоаппаратом со вспышкой, тогда эктоплазма исчезает или реабсорбируется, так? — продолжал он.

— Так говорит здесь Рише, — согласился я еще раз, — да и мне это известно.

— Очень хорошо. А теперь, — и он заговорил едва ли не официальным тоном, — подведем итоги. Эктоплазма выделяется некоторыми спиритами-медиумами, которые таинственным образом адаптируются для нее при благоприятных условиях, включающих темноту, тишину, уверенность в себе. Она принимает форму, изменяет внешность медиума или превращается в самостоятельное тело. Оно твердое и сильное, но исчезает, когда на него нападают или когда оно испытывает страх. Пока я излагаю все верно?

— Так, — подтвердил я.

— Теперь замените слово "медиум" словом "волшебник". — У него на лице снова расползлась улыбка, и он принялся смешивать очередную порцию напитков. — Волшебник в темноте, тишине, будучи намерен изменить образ, выделяет материал, который придает ему новый образ и поведение. Возможно, он примет образ животного, чтобы соответствовать злому или отчаянному духу, который находится в нем. У него может появиться обвисшая шкура, острая морда, лапы с когтями и выступающие клыки. Напуганная жертва обречена. Но если у него смелый противник, готовый сразиться с ним… — Он полистал книгу Саммерса, как я только что листал книгу Рише. — Вот, послушайте: "…образ оборотня исчезнет, если его назвать оборотнем, или трижды произнести его христианское имя, или трижды стукнуть ножом по лбу, или взять три капли крови". Видите параллели? Если на него крикнуть, бросить ему смелый вызов или слегка ранить, то псевдозвериная суть покинет его. — Он воздел руки, точно обращался к присяжным. — Удивительно, что никому это еще в голову не приходило.

— Но ничто столь противное природе не имеет такого естественного объяснения, — возразил я, и мне показалось, что эта фраза прозвучала очень глупо.

Он рассмеялся, но я не мог винить его в этом.

— Озадачу вас еще одним примером из вашего недавнего опыта. Что может быть более противное природе, чем тепло и зелень в Роще Дьявола? А что может быть более естественным, чем горячие источники, которые делают это возможным?

— И вместе с тем звериный образ, морда на человеческом лице, лапы на человеческих руках…

— Могу подтвердить это другими рассказами об оборотнях. Мне даже не нужно открывать Саммерса, все слышали этот рассказ. Волк нападает на путешественника, и тот отрубает ему мечом лапу. Зверь воет и убегает прочь, а оставленная им лапа превращается в человеческую руку.

— Это старая легенда, она существует почти у всех народов.

— Наверное, потому, что это происходило не так уж редко, как нам кажется. Вот вам и человеческая рука — на ней появляется лапа, а потом она исчезает, точно раненая эктоплазма. И где здесь уязвимое место, Уиллс? Скажите мне, бросьте мне вызов.

Я почувствовал, как у меня задрожала рука, державшая стакан, и холодок пробежал по моей спине.

— Есть такое место, — заставил я себя заговорить. — Быть может, вам это покажется и чем-то неубедительным, казуистикой. Но эктоплазма принимает человеческий образ, а не образ животного.

— Откуда вы знаете, что она не принимает образы животных? — Судья Персивант подался вперед. — Потому что у тех немногих образов, которые вы видели, не поверив в них, были человеческие лица и тела? Мой ответ вон там, у вас в руках. Откройте книгу Рише на странице пятьсот сорок пять, мистер Уиллс. Страница пятьсот сорок пять… нашли? А теперь прочитайте громко параграф, который я отметил, о медиуме Буржике.

Он снова с видимым удовольствием откинулся в кресле. Я нашел указанное им место, подчеркнутое карандашом, и послушно начал читать негромким голосом:

— "Кто-то дернул меня за ногу, и потом мне на колени взобралось нечто странное, бесформенное, с лапами, какие есть у собаки или у небольшой обезьянки. Я чувствовал его вес, очень легкий, и что-то вроде морды животного коснулось моей щеки".

— Вот видите, Уиллс! — воскликнул судья Персивант. — Обратите внимание, что это произошло в Варшаве, близко от сердца страны оборотней. Гм, да пока вы это читали, даже вспотели немного — вспомнили о том, что видели в Роще Дьявола, да?

Я закрыл книгу и положил ее на стол.

— Вы почти убедили меня, — признался я. — Однако лучше бы у меня было суеверие крестьянина, над чем я всегда смеялся.

— Выходит, разумный подход не помог? Но ведь когда я рассказал вам о Роще Дьявола и источниках, он сработал?

— Но горячие источники не бегают за вами с острыми зубами. И, как я уже говорил, у крестьянина есть защита, которой недостает ученому, — он верит в распятие и в Библию.

— А почему у него не может быть такой веры и почему такой веры не может быть у вас? — И судья снова принялся листать книгу. — Этот символ веры дает ему то, что ему необходимо, — отвагу, с которой он отражает угрозу, будь то оборотень или эктоплазма. Вот, друг мой.

Он положил на стол третью книгу. Это была Библия, с красным обрезом, в кожаном переплете, весьма потрепанная.

— Пока допиваете, прочитайте вот это, — сказал он. — "Евангелие от Иоанна" — то, что нужно, здесь уже отмечено. Сделайте вид, что вы крестьянин, жаждущий спокойствия.

Точно послушный ребенок, я открыл Библию в том месте, где между страницами лежала полинявшая пурпурная ленточка. Но судья Персивант уже читал по памяти:

— "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть…"