«Если», 2012 № 10

Кидж Джонсон Мост через туман

В Левобережное Кит прибыл с двумя дорожными сундуками и большущей клеенчатой папкой. Сундуки, небрежно сброшенные кучером почтовой кареты, так и лежали валунами у его ног, а папку, набитую чертежами, он прижимал к груди, оберегая от грязи, — вчера здесь прошла буря.

Его занесло в невеликое, особенно по меркам столичного жителя, сельцо. В столице дома громадные, в семь, а то и восемь этажей, и даже самому энергичному пешеходу не обойти ее за день. А в Левобережном домишки приземистые, возведенные на как попало нарезанных и криво огороженных участках меж столь же беспорядочно вьющихся дорог, да и те ничем не покрыты — просто утоптанная земля. Непритязательна и гостиница — двухэтажная постройка из золотистого известняка под синей черепичной кровлей; судя по запаху, на ее задворках держат скотину. Над входом вывеска с голубой рыбой на черном фоне, похожей на вздыбившегося ската.

В дверях гостиницы стояла пестро наряженная женщина с бледной, бесцветной кожей и такими же бледными глазами.

— Позвольте спросить, — обратился к ней Кит, — где тут паром? Мне нужно переправиться через туман.

Женщина оценивающе оглядела низкорослого и очень смуглого чужака в сером. Гостя с востока ни с кем не спутаешь. Правда, смотрела она дружелюбно.

— Оба парома у верхней пристани, — ответила наконец женщина и улыбнулась. — Но что с них толку, если у кормового весла никого нет? Вчера вечером из Правобережного вернулась Розали Паромщица, с ней-то и нужно договариваться, а время она обычно проводит в «Оленьем сердце». Вот только «Сердце» тебе не приглянется, — поспешила добавить женщина, — далеко ему до нашей «Рыбы». Небось комнату хочешь снять?

— Вообще-то я думаю заночевать в Правобережном, — смущенно отклонил предложение Кит.

Очень не хотелось показаться высокомерным. Ему понадобится множество связей, большущая невидимая паутина, и плести ее надо уже прямо здесь и сейчас. А в таком деле успех сильно зависит от первого впечатления. Из кожи надо вылезти, чтобы в ближайшие дни эти впечатления сложились в его пользу.

— Думать-то можно что угодно, — возразила женщина, — вот только Розали поплывет дня через два, вряд ли раньше. Еще у нас есть Вало Паромщик, но он нечасто возит на тот берег.

— Я бы все места на пароме оплатил, если речь об этом.

— Вовсе нет, — покачала головой селянка. — Розали не поплывет, пока не почувствует, что пора. Пока не получит разрешения. Понимаешь? Но спросить у нее ты, конечно, можешь.

Кит ничего не понял, но все же кивнул.

— И где же это «Оленье сердце»?

— Налево, потом направо и вниз, до лодочной мастерской.

— Благодарю, — сказал Кит. — Нельзя ли оставить багаж? Ненадолго, пока я с ней не договорюсь.

— Вещи приезжих мы всегда берем на хранение, — ухмыльнулась женщина. — А после даем приют и самим приезжим, когда они убеждаются, что на ту сторону им нынче не попасть.

Трактир «Оленье сердце» оказался поменьше, чем «Рыба», но там было куда оживленнее. День близился к середине, однако за дубовыми столами уже плотно сидели посетители в ярких нарядах, что-то попивали и бросали реплики за ограду, в примыкающий двор лодочной мастерской. А там в поте лица трудились парень и две женщины — гнули доски на каркасе будущей миниатюрной плоскодонки. Когда Кит обратился к мужчине, который нес две кружки с чем-то мутным и пахнущим дрожжами, тот указал на двор подбородком.

— Вон они, Паромщики. Розали — та, что в красном. — И двинулся дальше.

«Та, что в красном» оказалась высокой и, как все местные, бледнокожей. И с такой длиннющей косой, что пришлось обмотать ее вокруг шеи, чтобы не мешала работать. Играя мышцами под ярким солнцем, Паромщица с парнем налегали на планку, придавая ей форму лодочного бока, а другая женщина, пониже ростом и с обычным в этом краю светло-пепельным цветом волос, бралась за молоток. Вот забиты три гвоздя — планка держится.

«Сильные, — подумалось Киту об этой троице. — Как бы их заполучить?»

— Розали! — проревел вдруг мужской бас чуть не в ухо ему. — Тебя тут кое-кто ищет.

Кит оглянулся, увидел того самого незнакомца с кружками, который снова указывал подбородком, и, вздохнув, направился к невысокому забору. Лодочные мастера выпрямились, попили из голубых обливных чашек, и только тогда женщина в красном и парень подошли на зов.

— Я Розали Паромщица из Правобережного.

Говорила она с типичными для здешнего акцента протяжными гласными, а голос оказался помягче и повыше, чем можно было ожидать от такой рослой и сильной женщины.

Она кивнула на парня:

— Вало Паромщик из Правобережного, старший сын моего брата.

Вало больше походил на молодого мужчину, чем на юношу, и ростом был выше Розали. Кит приметил у обоих одинаковые густые брови и прямой взгляд янтарных глаз.

— Кит Мейнем из Атиара, — представился гость.

— Мейнем? — переспросил Вало. — Что за фамилия? Ни о чем не говорит.

— У нас в столице фамилии даются совсем не так, как здесь.

— Ага, верно, — закивал Вало. — Вот и Дженнер Эллар…

— Я-то сразу поняла, что к нам столичный гость пожаловал — и по одежде видно, и по коже, — сказала Розали. — И зачем же мы тебе понадобились, Кит Мейнем из Атиара?

— Мне сегодня надо быть в Правобережном, — ответил Кит.

Розали отрицательно покачала головой.

— Я не повезу. Сама только что приплыла, и так рано назад не годится. Вало, может, ты?

Юноша склонил голову набок, и выражение лица тотчас сделалось отсутствующим, словно он прислушивался к чему-то далекому, почти неуловимому. Затем отказался:

— Нет, не сегодня.

— Может, все-таки договоримся? Я готов оплатить весь рейс. Мне надо встретиться с Дженнером Элларом, я, собственно, ради этого и приехал.

В глазах Вало мелькнул интерес, но парень снова сказал «нет», правда, глядя теперь на Розали, и та спросила:

— И чем же эта встреча так важна, что нельзя несколько дней подождать?

«Какой смысл утаивать?» — подумал Кит и ответил:

— Я теперь вместо Тениант Планировщицы главный архитектор и производитель работ, моя задача — мост через туман. Начну строительство, как только все осмотрю. Ну и с Дженнером пообщаться, само собой…

Говоря, он следил за лицами собеседников. Ответила ему Розали:

— Вот уж год как умерла Тениант. Я и ждать перестала. Думала, забыла про нас империя начисто, и запасенное железо так и сгниет.

— Разве не к Дженнеру Эллару перешла должность? — насупился Вало.

— При мне приказ от дорожного ведомства, — ответил Кит. — И в этом приказе мое имя. Но надеюсь, что Дженнер останется, согласится на должность помощника. Теперь понимаете, почему мне нужно с ним срочно увидеться? Он введет меня в…

— У Дженнера отбирают его дело?! — резко перебил Вало. — Дело, которому он отдал столько сил? А как же мы? Как же наша работа? — У него залились краской щеки.

— Вало! — с предостерегающей ноткой обратилась к племяннику Розали.

Тот, багровея еще пуще, повернулся и зашагал прочь. Розали фыркнула, но, тотчас успокоившись, сказала Киту:

— Ох уж, эта молодежь. Вало дружит с Дженнером, да и к мосту у него свое отношение.

«А вот это не мешало бы прояснить, — подумал Кит, но тут же решил: — Позже».

— Итак, Розали из Правобережного, вернемся к вопросу о переправе через туман. Дорожное ведомство заплатит твою цену — конечно, если она будет разумной.

— Не могу, — ответила она. — Ни сегодня, ни завтра. Придется подождать.

— Почему? — задал Кит, как ему казалось, уместный вопрос.

Женщина вглядывалась в архитектора довольно долго — похоже, не знала, стоит ли сердиться на невежду.

— Случалось когда-нибудь пересекать туман? — спросила она.

— Разумеется.

— Но не речной?

— Не речной, — подтвердил Кит. — Здесь, как я слышал, четверть мили до того берега?

— Да, вся четверть. — Она вдруг улыбнулась, показав ровные белые зубы, а во взоре появилось тепло сродни солнечному. — Вот что, давай-ка пройдем к реке. Может, там будет проще объяснить.

Она мощным прыжком преодолела забор и, приземлившись рядом с гостем, насмешливо отвесила глубокий поклон под одобрительные хлопки и выкрики завсегдатаев трактирного дворика. После чего жестом велела Киту следовать за собой.

«Здесь эту женщину любят, — отметил он. — Значит, ее слово имеет вес».

Лодочная мастерская лежала в густой тени раскидистых дубов и орешника. Под навесом на краю участка виднелись штабеля бочек и деловой древесины. Розали помахала третьему мастеру — женщине, которая прибиралась на рабочем месте и прятала инструменты.

— Тилиск Лодочница из Левобережного, жена моего брата. Помогает нам с Вало делать лодки, а перевозками не занимается — не для такой работы рождена.

— А где твой брат? — поинтересовался Кит.

— Погиб, — коротко ответила Розали и прибавила шагу.

Они прошли по нескольким улицам, а затем взобрались на длинный, с ровным, но крутым склоном холм. Судя по слишком правильным очертаниям, он не мог образоваться естественным путем.

«Насыпь», — смекнул Кит.

Взбираться на кручу было жутковато, и он, чтобы отвлечься, прикинул, сколько земли и человеческого труда потребовалось для создания вала. А времени? Десятки лет, наверное. И какая интересно у насыпи протяженность? Деревья на ней не растут, стоит лишь увешанная флагами башня из тонких бревен. Должно быть, для обмена сигналами через туман — вряд ли столь хлипкое сооружение может служить другим целям. Кит знал, что здесь бывают грозы, сам попал в такую под утро, и дороги еще не просохли, под ногами чавкала глина. Наверное, частенько в башню бьют молнии…

— Пришли. — Розали остановилась.

Кит, при восхождении внимательно смотревший под ноги, поднял глаза — и по ним больно ударил свет. Он оступился, съехал немного вниз, а утвердившись, прикрыл слезящиеся глаза рукой. Громадная лента белого тумана, отражающая утреннее солнце, слепила.

Никогда еще Кит не видел воочию туманной реки, хоть и построил два простеньких моста через ущелья близ столицы. Работая в Атиаре, он узнал все, что на сегодняшний день известно о тумане. Это не вода — с ней вообще ничего общего. Туман образуется где-то здесь, в глубине речной долины. Он пробирается на север, на сотни миль, по руслам множества ручьев и речек, и там наконец иссякает, распадается на клочья сохнущей пены, от которых остаются лишь голые холмики принесенной земли. Туман тянется и к лежащему в двух тысячах миль южнее устью реки и стелется дальше по соленой морской глади. В реке и притоках где-то под ним или сквозь него течет вода, но как это проверить?

И ведь за пределами этой реки и ближайшего моря нет больше нигде тумана, но он разрезает империю пополам.

Через несколько секунд Киту удалось разомкнуть веки. Перед архитектором протянулась огромная впадина, полная сияния. Поначалу взгляд скользил, будто по поверхности сливок или отбеленному шелку. Но вот глаза чуть попривыкли, и проявились бугорки и впадинки: туман хотя и медленно, едва уловимо, но смещался.

Розали шагнула вперед, и Кит спохватился.

— Ну, надо же! — хохотнул он. — И долго я простоял, заглядевшись? Это просто… Мне и слов-то не подобрать.

— Не тебе одному. — Ее глаза, встретившие взгляд Кита, улыбались.

Противоположная, западная насыпь ничем не отличалась от восточной: тоже ни деревца, лишь окустья, да маячит сигнальная башня. На левом берегу склон сбегал к плоскому голому пляжу шириной в полдюжины ярдов. Там виднелись небольшой причал и аппарель для лодок, к ним вела петля неровной дороги. На берегу лежали две лодки. В сотне ярдов выше по течению была другая пристань, поменьше, с россыпью лодок, навесами и какими-то бесформенными грудами, прикрытыми сверху просмоленной парусиной.

— Давай спустимся. — Розали пошла впереди; теперь она объясняла Киту через плечо: — Вало водит меньший паром «Искатель жемчуга», а мой называется «Спокойная переправа». — Ее голос потеплел, произнося последние два слова. — Восемнадцать футов в длину, восемь в ширину. В основном сосна, хотя киль из грушевого дерева, а носовое украшение из пельтогине. Днище покрыто сушеной кожей синей рыбы, но отсюда этого не видать. Я могу разом перевезти трех коней, или пятнадцать пассажиров, или полторы тонны любого груза. Возможны, конечно, и сочетания. Однажды переправляла даже две дюжины борзых с двумя выжлятниками.

Между насыпями дул с севера легкий ровный ветерок. Пахло чем-то кисловатым, диким, но не сказать что неприятным.

— И как же ты в одиночку управляешься с этакой махиной?

— Будь паром покрупнее, так и не управилась бы, — ответила женщина. — Иногда Вало помогает, когда груз неудобный. Здесь нельзя просто взяться за весла и выгрести на ту сторону. Я свою «Переправу» обычно уговариваю добраться, куда нужно. А вообще-то, чем лодка больше, тем вероятнее, что ее заметит крупняк. С другой стороны, ежели наткнешься на рыбину, малая лодка быстрее потонет. Вот мы и пришли.

Перед Китом предстало совершенно неожиданное зрелище. Да, он прокладывал мосты через туманы, но то были малые, аккуратные ленточки — как будто самая обычная водяная морось задержалась в овраге. С того места, где они теперь стояли, река уже не казалась гладким кремовым потоком или даже слабо бугрящейся пеленой облаков. Туман кипел, творя холмы и долины с кручами высотой все двадцать футов; эти складчатые образования перетекали друг в друга. У него была видимая поверхность, но неоднородная: где-то в разрывах, где-то полупрозрачная. И различать эту поверхность удавалась не без труда — совсем не так, как границу между водой и воздухом.

— И как же можно через это перебираться? — спросил изумленный архитектор. Прямо у него на глазах плющился, расползался ближайший холм. За ним прорезалось нечто вроде лога: вот он протянулся на несколько десятков ярдов, вот повернул и пропал…

— Так ведь нельзя, — ответила Розали. — Сегодня уж точно. — Болтая ногой, она сидела на планшире парома и смотрела на собеседника. — Я не вожу «Переправу» через эти холмы, пока туман сам не укажет мне безопасный путь. А если бы повела, то наверняка… наверняка, — с нажимом повторила она и хлопнула себя по животу, — напоролась бы на риф или сорвалась в яму. Вот потому-то, Кит Мейнем из Атиара, нынче я тебя на тот берег не повезу.

Когда Кит был ребенком, ему плохо давалось общение с людьми. Очень уж маленьким он уродился — таких или дразнят, или попросту не замечают. Да к тому же седьмой год жизни он почти целиком проболел. Товарищи из детского сада его не навещали, но он и не расстраивался — друзей ему заменяли книжки и игры-головоломки. Вдобавок мать приносила с работы большие чистые тетради, разрешая сыну марать их, как ему вздумается.

Однажды в его комнате остановились часы. Кит вскрыл их перочинным ножиком и разобрал. Детали он раскладывал на одеяле, сортируя их сначала по типам, потом по размеру, или по материалам, или по весу, или по форме. Ему нравилось держать эти штучки в руках, представлять себе, как они создавались, как потом работали сообща. На одеяле из них получались любопытные узоры, но самый лучший — и в этом Кит не сомневался — тот, в котором каждая деталь находится на своем месте, выполняя предписанную ей задачу. Наверное, думалось ему, часы были бы счастливы, вернись они в свой первозданный вид.

И мальчик решил восстановить часы, пока мать не возвратилась из счетной конторы и не поднялась к нему в комнату. Но осталось много лишних деталей, а собранное не работало. Тогда Кит закрыл корпус часов, надеясь, что мама не спросит, почему они не тикают.

Еще четыре дня он корпел над механизмом днем и прятал плачевные результаты к вечеру. На пятый день часы пошли.

Одна деталька, крошечная латунная шестеренка, все же оказалась невостребованной. С тех пор Кит всегда возил ее с собой в ларце для письменных принадлежностей.

В тот же день Кит еще раз пришел на берег. Стало жарче; грязь превратилась в сухую, растрескавшуюся корку; запах наводил на мысль о старых циновках, слишком долго пролежавших в воде. На паромном причале никого не было, но выше по течению, на рыбацкой пристани, собирались люди. Там уже было десятка два мужчин и женщин, а по берегу носилась детвора.

Лежавшие на пристани короткие, но пузатые лодки — кожа, натянутая на каркас, — напоминали гигантские наросты на дереве. Туман отошел, и внизу показалась часть русла — полоса голой скалы. Теперь были ясно видны подпиравшие пристань сваи, они шли вниз под углом, утыкаясь в камень. Деревянные эти укосины были обиты жестью.

Кит приблизился к женщине с серебристыми кудрями, она возилась с громадным, длиной в руку, крючком-тройником.

— И кого же вы такой снастью ловите?

У женщины пошел морщинами лоб, когда она оторвалась от своего занятия и подняла голову, но тут же появилась улыбка.

— А, нездешний… Гость из Атиара, судя по одежке. Угадала? Рыбу мы ловим… — Она, не выпуская крючка, максимально развела руками. — Бывает и покрупнее. Похоже, скоро опять гроза, так что вечером ожидается клев… Я Мег Тройник. Понятное дело, из Левобережного.

— Кит Мейнем из Атиара. А что, до дна так и не добрались?

Заметив, что он смотрит на опоры пристани, Мег Тройник ответила:

— Дно есть, но далеко. Сваи мы туда не опускаем, потому что дерево растворяется в тумане. Да и рыба грызет… Она и веревки жрет, и нас, ничем не брезгует, кроме металла и камня.

Женщина ловко затянула узел. Веревка была темной и казалась слишком хлипкой для такого здоровенного крючка, не говоря уже о предназначавшейся ему добыче.

— Из чего сделано? — Кит опустился на корточки возле рыбацкого челна, приподнял его, чтобы заглянуть внутрь.

— Эй-эй, поаккуратнее, это мое! — воскликнула Мег. — Обшивка лодки из рыбьей шкуры, шнур тоже. Конечно, это туманная рыба, не водяная. При дублении частично убирается слизь, так что кожа получается не вечной. А если ее все время держать в тумане… — Она состроила гримасу. — У нас говорят: воняет, как рыбья слизь. Сущая гадость.

— Мне на правый берег нужно, — сказал Кит.

— Я тебя что, в своей лодке повезу? — Мег фыркнула. — Нет, наш брат рыбак привык плавать вдоль бережка. Ступай потолкуй с Розали Паромщицей. Или с Вало.

— Я с ней уже говорил, — уныло ответил Кит.

— Да вообще-то я в курсе. Ты же новый мостостроитель, а городские все такие нетерпеливые. Что, торопишься попасть крупняку на зуб? Если Розали Паромщица велела ждать — значит, придется ждать. Иначе никак.

К возвращению в «Рыбу» у Кита разнылись ноги, он порядком устал. Его сундуки уже перенесли наверх, в нарядную комнатку, где стоял широченный стол, а оставшееся место почти целиком принадлежало душному алькову.

Брана Гостинщица, чье заведение, оказывается, официально именовалось не «Рыба», а «Веселый крупняк», со смехом прокомментировала его неудачу:

— Наша Розали, как скала, — нипочем не сдвинешь с места. Да не расстраивайся, все равно в «Сердце» тебе не было бы так уютно.

Наутро Кит заморил червячка лепешкой и перченой рыбой. К этому времени все уже знали о нем всё. Ну, если не о нем самом, то уж о цели его приезда точно.

Если кто-то из местных и был против строительства, то все протесты уже сошли на нет. Большинство людей в пивной, куда он заглянул, не имели ничего против моста, и вообще результаты прогулки по городу внушали оптимизм. Разве ж это сопротивление? При возведении двух малых мостов его было куда больше.

— Да с чего бы нам противиться-то? — удивилась Брана Гостинщица. — Стройка потребует много рабочих рук. Будет кому у нас жить, столоваться, пиво пить. Кое-кого из местных тоже наймут — значит, от этого твоего моста село только выиграет. Этак, глядишь, к концу строительства я буду по щиколотку в золоте ходить.

— А потом, — подхватил Кит, — когда заработает мост! Ты только подумай, это же будет первая настоящая дорога, связующая восток и запад империи! Единственное место на три тысячи миль, где люди и товары могут легко и безопасно в любое время пересекать туман! Через десять… да какое там, через пять лет ваше сельцо превратится в центр империи. — Он даже рассмеялся, смущенный собственной пылкостью.

— Ладно-ладно, — ответила Брана Гостинщица с добродушием женщины, не понаслышке знающей, что ссориться с постояльцами себе дороже, — об упряжи потолкуем, когда жеребенок родится.

Следующие шесть дней Кит посвятил изучению села и окрестностей. Познакомился с каменщиками, которых перед смертью отобрала Тениант для строительства пилона с анкером на левом берегу. Брат и сестра оказались тихонями, но дело свое знали хорошо; Кит обрадовался, что не придется искать им замену. Поговорил он и с местными изготовителями веревок и канатов из рыбьей кожи. Оказывается, эти снасти еще надежнее, чем он предполагал: стойко сопротивляются гниению, отменно держат и рывковую, и постоянную нагрузку. По словам мастеров, в первые два года службы такой канат растягивается, то есть для замены громадных несущих цепей он не годится, но зато из него можно делать вертикальные подвески, что держат мостовое полотно, и это позволит значительно облегчить постройку.

Немало времени Кит уделял наблюдению за туманом. Тот бесконечно и непредсказуемо менялся: вот перед глазами ровный поток, лишь чуть подернутый рябью; через несколько часов — хаотичное нагромождение клочьев пены; позже равнина из крутобоких барханов, очень подвижных, перетекающих друг в друга. У тумана не было постоянного верхнего уровня, но складывалось впечатление, что река под ним спадает в ночные часы и поднимается при свете солнца.

Куда предсказуемее вели себя ветры. Между береговыми насыпями они дули каждое утро на юг, а каждый вечер — на север, набирая силу в полдень и к сумеркам и слабея до полного штиля во второй половине дня и ночью. На туман они не влияли — так, срывали клочья пены, которые потом высыхали на берегу. Если есть ветры, то динамическая нагрузка на мост будет больше, чем предсказывала Тениант Планировщица.

Общаясь с сельчанами, Кит никогда не позволял себе критиковать ее работу. Напротив, охотно признавал блестящий талант организатора, ведь это благодаря ее стараниям население ничего не имеет против стройки. Но втайне он радовался, что возведение моста по ее чертежам не успело начаться.

Однажды он решил рассмотреть туман поближе и зачерпнул его лопастью весла с поверхности реки. Тот оказался на удивление плотным; при свете в нем виделись силуэты — то ли живность, то ли растения, а может, и вообще нечто совсем иное. В городе имеются специальные оптические устройства и есть люди, знающие в этом толк, но изучать обитателей тумана ему не хотелось, его интересовала только конструкция, которую можно перекинуть через этот туман.

Вечерами он работал за столом у себя в комнате — разбирался с наследием Тениант. Кит открывал ее папки и сундуки, изучал все подряд. Писал письма, составлял перечни, чертил графики, и все это в двух экземплярах — вторые отправлялись в столицу, где с них еще раз снимали копии. Мало-помалу обретали форму его собственные планы, вырисовывались эскизы моста и схема управления грандиозным проектом.

С Розали Паромщицей он встречался только по утрам и лишь для того, чтобы задать все тот же вопрос: можно ли переправляться? И неизменно получал отказ.

Однажды во второй половине дня, когда облака превратились в полные воды ушаты, Кит прошел полмили к северу от села и очутился на строительной площадке. На протяжении двух лет сюда ездили телеги по дорогам от Рудного Хойка и Западной реки, сваливая в кучи известняковые блоки и арматурные прутья.

Больших прямоугольных блоков тут были тысячи. Кит побродил среди них, посмотрел, пощупал. Вообще-то известняк — слишком мягкая порода для мостостроительства, но этот оказался на диво крепок, без видимой трещиноватости и рыхлых инородных включений. Все же камня накопилось еще недостаточно, и Кит мысленно оформил новый заказ.

Чугунные рамы для поддержки дорожного полотна, доставленные прежде времени, лежали аккуратными штабелями на деревянных брусьях, покрытые черной влагозащитной краской и укутанные промасленной парусиной. Вокруг наросло травы высотой по колено, ее щипали овцы. Одна с любопытством уставилась на Кита, и тот безотчетно поклонился.

— Сударыня, простите за вторжение. — Сказав это, он хихикнул: не староват ли для бесед с овечками?

На глаза попалось отверстие пробного шурфа, рядом на земле лежала лестница; Кит решил спуститься. Лестницу поглотила трава и никак не хотела отпускать.

На пастбище стояла тишина, но все же, едва спустившись чуть ниже поверхности земли, он опешил: разом оборвались и голоса насекомых, и шелест травы. Стены шурфа были в бурых и тускло-желтых потеках. На полпути вниз Кит срезал ножом немного грунта: преобладание глины — то, что надо для фундамента. Дно на глубине двадцати футов тоже глиняное на вид, но стоило опуститься на корточки и ковырнуть, как нож уперся в твердое. Похоже на глинистый сланец. Интересно, далеко ли до водяного горизонта? Надо спросить в селе, нет ли проблем с рытьем колодцев. И еще интересно, влияет ли туман на колебания уровня грунтовых вод? В атиарском университете кое-кто пытается изучать туман, но знаний пока слишком мало, многое еще предстоит измерить и осмыслить.

Он взял образец породы, чтобы получше рассмотреть на свету, и выбрался из шурфа. Подъехала запряженная четырьмя мулами телега, привезла партию блоков. За телегой брели несколько мужчин и женщин, они крутили плечами и щелкали суставами пальцев — готовились к работе. Кита приветствовали, и он стал помогать.

Через несколько часов он вернулся в «Рыбу», зверски уставший и мокрый до нитки — во время разгрузки разразилась гроза. В гостинице его ждала записка от Розали с одним-единственным словом: «Вечером».

Когда Кит покидал гостиницу, его настроение было подстать самочувствию: мышцы ноют, руки-ноги не гнутся. В «Рыбе» он заплатил работнику, чтобы тот снес один сундук на пристань; другой остался в комнате, которую Кит снял до конца строительства. Папку Кит нес сам, хотя и оставил копии всех важных бумаг во втором сундуке.

Гроза миновала, по небу неслись облака, окрашивая его во множество оттенков — от лилового до густого пурпура. На западе висела узкая долька большей луны, а полукруг меньшей сиял прямо над головой. Пахло свежестью. От всего этого Кит так взбодрился, что остаток пути проделал чуть ли не рысцой.

Будущие попутчики уже собрались на причале: зажиточный фермер с выводком поросят в лозяной клетке (тенгонские белые, похвастался он, во всей империи лучшей породы не сыщешь); женщина, одетая по столичной моде в черное, с окованными медью ящиками и такой же, как у Кита, папкой; две торговки со множеством коробок, наполненных порошковыми красками; почтальонша с запечатанными кожаными сумками и двое стражников. С Китом поздоровались Уни и Том Каменщики, они заметно нервничали в ожидании своей первой переправы.

В сгущающейся мгле туман казался скомканным покровом — сплошь бугры да ямины. Среди них носились стрижи, охотились на мошек. Вдруг из глубины взвился темный силуэт, да так быстро исчез, что и не разглядеть, и унес пойманную птаху.

До Кита доносились голоса с рыбацкого причала. Там спускали челны один за другим, и вот уже целая стая лодок, почему-то без фонарей, взбирается по туманному склону.

— Все готовы?

Он и не заметил, как подошла Розали и перелезла через борт парома.

— Подавайте вещи.

Погрузка-посадка не заняла много времени, хотя поросятам, судя по визгу, это не понравилось.

Как ни напрягал глаза Кит, увидеть рыбацкие лодки ему больше не удавалось. Спохватившись, что Розали ждет его одного, он попросил извинения и добавил:

— У них там клюет вроде.

— Так, мелочь. — Паромщица глянула на реку и поставила сундук Кита. — Фута два от силы. Рыбаки любят, чтобы покрупнее, пять-шесть футов. Но слишком большая рыба им, конечно, не нужна. Впрочем, на самом деле это не рыба в твоем привычном понимании. Давай сюда.

Она имела в виду папку. Кит поколебался секунду-другую и отдал, а затем сошел на паром. И ойкнул: судно просело под его весом. Совсем чуть-чуть, но желудок прыгнул к горлу.

— Ты чего? — беспокойно спросила ближайшая торговка. Розали отвязала швартовочный конец.

Судорожно сглотнув, Кит ответил:

— Да не учел, что это туман, а не вода. Совсем другие ощущения.

Не было нужды добавлять, что он испугался — все и так поняли. Кто-то пробормотал слова сочувствия. Почтальонша с ястребиными чертами лица ворчливо пожаловалась:

— Сколько ни переправляюсь, все никак привыкнуть не могу. Не нравится мне это занятие.

Розали закрепила кормовое весло и окунула широкую треугольную лопасть в туман; тот неохотно раздался.

— Я по туману почти всю жизнь плаваю, однако и воду помню. Она быстрая и коварная. Нет, туман лучше.

— Это только на твой вкус он лучше, — возразила Уни Каменщица.

— Вода не такая опасная, — поддержал ее владелец поросят.

Розали налегла на весло, и паром отвалил от пристани.

— Ничто не опасно, пока оно тебя не прикончит.

Туман почти мгновенно поглотил тихие береговые звуки.

В числе первых проектов у Кита был простой, в один арочный пролет, мост через воду. Далеко на севере, в провинции Эскье. Прежде чем началось строительство, архитектор посетил участок и задержался на пять суток — угодил в буран, оставивший после себя двухфутовый снежный покров. Сейчас Киту ясно вспомнились те метельные безлунные ночи, тот густой воздух, глушивший голоса, как прижатая к ушам подушка.

Своим веслом Розали не столько галанила, сколько рулила. В любом направлении, кроме разве что верхнего, не было видно ни зги. Наверное, и правда туман разговаривал с Паромщицей: она умела направлять лодку так, чтобы течение подхватывало ее и несло в нужную сторону. Паром двигался по узкой долине, пока та не обмелела, а затем и вовсе не перешла в холм.

«Спокойная переправа», кренясь, съехала на несколько футов влево. При этом послышался хрип — это почтальонша задушила панический вопль.

Слово «туман» здесь явно не подходило. Белесая масса была слишком плотной; подчас казалось, паром плывет не в ней, а по ней. В этот вечер она больше всего походила на густую грязную пену, взбиваемую на бурном море сильным ветром.

Кит опустил руку за борт, и туман, на ощупь почти сухой, облепил ее, пополз вверх по запястью. Не сразу архитектор понял, что это за ощущение. А когда запекло, пришлось выдернуть руку и обтереть ее. Но все равно осталось жжение. И вправду едкое вещество.

— А если мы будем разговаривать или шуметь, крупняк не приманим? — шепотом спросил свиновод.

— Лучше обойтись без болтовни и поросячьего визга, — ответила Розали. — Крупняк, похоже, любит низкие звуки, иногда в грозу всплывает на гром.

— Если это не рыба, то что? — поинтересовалась одна из торговок. — На что похоже?

У нее дрожал голос. Туман угнетал всех, кроме Розали.

— Если хочешь узнать, надо увидеть собственными глазами, — отвечала Паромщица. — На худой конец, обратись к рыбакам, пусть расскажут. Они рыбу потрошат и пластают прямо у себя в лодках, а все прочие видят только мясо в бумажной обертке или черные шкуры в рулонах для кожевников и канатчиков.

— Так ведь и ты видела живую рыбу, — возразил Кит.

— Да. Она широкая и плоская. И уродливая…

— А крупняк? — спросил Кит.

Ее голос сразу огрубел.

— Про него тут говорить не принято.

Некоторое время все молчали. Туман — или все-таки пена? — скучивался перед носом парома и раздавался в стороны с еле слышным шипением. Разок он вздыбился слева по борту, и там мелькнул кто-то темный, за ним еще один — но далековато, не рассмотреть толком. Торговка еле сдержала крик — молодчина, даже не шелохнулась, только слезы выдали ее ужас.

Наконец показался правый берег, но черная громада насыпи не приближалась еще очень долго, как показалось Киту, несколько часов. Он, превозмогая страх и стараясь не касаться лицом тумана, склонился над бортом и всмотрелся в глубину.

— Не может же он быть бездонным, — проговорил архитектор, ни к кому конкретно не обращаясь. — Что там, внизу?

— Да что бы ни было, тебе до дна не достать, — ответила Розали.

«Спокойная переправа» взмыла на верхушку туманного холма, соскользнула в лог и поплыла, развернувшись, дальше. И совершенно неожиданно для пассажиров паром оказался в броске камня от правобережного причала. Там горели факелы и ждали люди. Заметив паром, они зашевелились. Почти скраденный расстоянием, донесся мягкий баритон:

— Розали?

— Да, Пен! — прокричала в ответ Паромщица. — Десять на борту.

— Носильщики нужны? — прилетел с другой стороны голос.

Кое-кто из пассажиров ответил утвердительно.

Между паромом и пристанью оставалось еще несколько футов, когда Розали сняла с кормы и уложила на днище весло, прошла на нос и перебросила веревку через сужающийся промежуток. На той стороне приняли конец, и через несколько мгновений лодка была надежно пришвартована. Высадка и расплата заняли меньше времени, чем посадка. Кит выходил последним. Недолгая торговля — и носильщик согласился доставить сундук на постоялый двор.

Кит повернулся, чтобы проститься с Розали; та с помощью мужчины, которого, помнится, звали Пен, отвязывала швартовы.

— Ты что, уже возвращаешься?

— Конечно, нет, — послышался в ответ спокойный, расслабленный голос, и лишь теперь Кит понял, какого напряжения стоила женщине переправа. — Сейчас паром перегоним к аппарели, а близнецы вытянут его на берег.

Там, куда Розали махнула рукой, угадывались белесые силуэты двух волов, а перед ними лишь чуточку темнее — женская фигура.

— Погоди, — обратился Кит к Уни Каменщице и вручил ей свою папку. — Не откажи в любезности, отнеси на постоялый двор и передай хозяину, что я скоро буду. — Он снова повернулся к Розали: — Могу я чем-нибудь помочь?

Во мгле он скорее угадал, чем увидел ее улыбку.

— Всегда!

Постоялый двор «Рыжая ищейка», местными жителями именуемый «Сука», оказался маленьким и тесным. Он располагался в пяти минутах ходьбы от берега и в десяти, как сказали Киту, от ближайшей жилой улицы. Вновь прибывшему досталась комната, хотя и побольше, чем в «Рыбе», но с неудобной койкой и банкеткой, заваленной рукописными нотными листами старинной музыки. Под этой же крышей, по сведениям Кита, проживал Дженнер, но владелец — Видсон Содержатель Двора ответил, что нынче его не видел.

— А ты, стало быть, новый архитектор, — оглядев гостя, сказал Видсон.

— Он самый, — подтвердил Кит. — Как появится Дженнер, передай, пожалуйста, что я хочу его видеть.

Видсон наморщил лоб.

— Ну, не знаю даже, он уж который день возвращается поздно, с тех самых пор… — Спохватившись, хозяин заезжего двора смущенно умолк.

— С тех пор как с того берега просигналили о моем прибытии, — договорил Кит. — Что ж, вполне его понимаю.

Несколько секунд Содержатель о чем-то думал, а потом медленно произнес:

— Дженнер, знаешь ли, нам как родной.

— А раз так, попробуем его удержать, — кивнул Кит.

Пойдя на поправку, Кит расстался с детским садом — впрочем, это все равно случилось бы через год — и переехал к отцу. Дэйвелл Мейнем в речах был нетороплив, но знал толк в шутке и на своих бесчисленных стройках не лез в карман за острым словцом. Сына он охотно брал с собой на работу: для мальца нет лучшей возможности свести знакомство с будущей профессией.

И Киту в отцовских делах нравилось все: и аккуратность чертежей, и четкость продвижения стройки. Приятно было наблюдать, как кирпич, камень и чугун выстраиваются по прямым и кривым линиям, как в хаосе рождается и крепнет строгий порядок. В первый год мальчик подражал Мейнему-старшему и рабочим, что-то сооружал из крошечных балок и кирпичиков — их изготавливала приданная ему в наставники черепичных дел мастерица, за несколько лет до того потерявшая руку. В конце каждого дня приходил отец, как он выражался, «для инспектирования строительного объекта». Кит демонстрировал мостик, или башенку, или просто положенные в ряды и штабеля материалы, и Дэйвелл с серьезным видом высказывал свои замечания. «Инспектирование объекта» продолжалось, пока позволял свет дня, а потом они шли в ближайшую гостиницу или хижину, где снимали угол.

Дэйвелл ночи напролет проводил за бумажной работой; Кита интересовала и она. Оказывается, превращение воображаемой конструкции в нечто огромное и материальное — это не только вычерчивание архитектурных планов и само строительство, это еще и соблюдение рабочих графиков, и ведение документации, и доставка материалов. Мало-помалу игра Кита дополнилась разработкой собственных планов, а также кропотливой перепиской с поставщиками. И через некоторое время он понял: основная работа по возведению моста или башни протекает отнюдь не на виду у публики.

Поздно вечером раздался стук в дверь — да какой там стук, сущий грохот. Кит отложил недоочиненное перо и громко произнес:

— Да?

Ворвавшийся в комнату мужчина был таким же смуглым, как Кит, но на несколько лет моложе, в забрызганной грязью одежде для верховой езды.

— Кит Мейнем из Атиара.

— Дженнер Эллар из Атиара. Прошу предъявить уведомление.

Кит молча вручил гостю бумагу, тот, пробежавшись недобрым взглядом, бросил ее на стол и процедил:

— Долго же мне замену искали.

«Пожалуй, надо с этим разобраться прямо сейчас», — решил Кит.

— А ты надеялся, что так и не найдут?

Дженнер насупился еще пуще.

— Не скрою, надеялся.

— Считаешь себя самым подходящим специалистом для такого проекта? А почему, можно спросить? Сколько ты здесь проработал… год?

— Я знаю стройку, — резко ответил Дженнер. — Помогал Тениант с планированием. И тут империя присылает… — Он повернулся к холодной печи.

— Империя присылает другого, — проговорил Кит ему в спину.

— Именно так, — кивнул Дженнер, не оглядываясь. — У тебя есть связи в столице и влиятельные друзья, вот только ты не знаешь стройки, этого моста.

— Не надо заблуждаться на мой счет. — Чтобы придать своим словам весомости, Кит выдержал паузу. — За двадцать лет я построил девять мостов. Четыре висячих, три больших балочных и два арочных моста через туман. На твоем счету три моста, самый крупный из них — шесть каменных арок через реку Мати, а там мелководье и ползучие отмели.

— Да, — буркнул Дженнер.

— Хороший мост. — Кит взял с подоконника керамический кувшин, налил два стакана. — По пути сюда я свернул к нему и осмотрел. Добротно сделано, и ты уложился в бюджет. Даже из графика почти не выбился, несмотря на сушь. И местные о тебе хорошего мнения. Спрашивают, что с тобой будет теперь… Держи. — Кит протянул стакан, и Дженнер его принял.

«Уже лучше», — подумал Кит.

— Мейнемы всегда строили мосты. И дороги, и акведуки, и стадионы, сотни публичных объектов для империи. Вот уже тысячу лет.

Дженнер повернулся, он хотел что-то сказать, но Кит поднял руку.

— Это вовсе не означает, что мы лучше, чем Эллары. Но империя знает нас, а мы знаем империю. Мы умеем доводить дело до конца. Если бы строительство поручили тебе, через год все равно прислали бы замену. Ты бы не справился. А я точно знаю, что справлюсь. — Кит упер локти в колени, наклонился вперед. — С твоей помощью. Ты талантливый инженер. Ты знаешь объект. Так помоги мне.

— Да, ты справишься, — нарушил затянувшееся молчание Дженнер, и Кит понял, о чем он думает: «Тебе небезразлично дело, это не просто очередной пункт в послужном списке».

— И мне бы хотелось, чтобы ты стал моей правой рукой, — продолжал Кит. — Я научу, как надо разговаривать с Атиаром, помогу со связями. И следующий проект будет уже полностью твоим. Это первый большой мост через туман, но далеко не последний.

Они хлебнули. Киту обожгло гортань, выступили слезы.

— Какой ужас!

Дженнер хохотнул и впервые посмотрел Киту прямо в глаза.

— Правобережное пойло и впрямь несусветная гадость. От такого тебе через месяц захочется сбежать в Атиар.

— Может, договоримся с перевозчиками, пусть доставят чего-нибудь иного? — улыбнулся Кит.

На правом берегу подготовка к строительству оставляла желать лучшего: и блоков подвезено меньше, и рабочих найти труднее. Но понемногу в спорах между Китом, Дженнером и каменщиками с обоих берегов оформились окончательные планы. Предстояло воздвигнуть нечто уникальное, рекордное по величине — висячий мост в один пролет длиной в четверть мили.

Первоначальный замысел оставался неизменным: мост должен висеть на несущих цепях, по четыре с каждой стороны, закрепленных независимо, чтобы компенсировать смещения, вызываемые движением транспорта по полотну. Составные части цепей — огромные звенья с проушинами и крепежные болты — можно заказать в пятистах милях к западу, в тех краях издавна выплавляют лучший в империи чугун; Кит уже отправил на литейные фабрики письма с просьбой возобновить работу для его нужд.

На левом берегу предстояло соорудить из золотистого известняка пилон с анкером, заглубив сваи в коренную породу. А здесь, на правом, вырастут постройки из розовато-серого гранита на колоколообразном фундаменте. Высота башен не менее трехсот футов. В Атиаре есть и повыше, но те не предназначены выдерживать тяжесть висячего моста.

Кит подверг испытанию рыбью кожу, и та оказалась по прочности почти равной чугуну, но во много раз легче. Дубильщики и канатчики, у которых он интересовался ее долговечностью, посоветовали съездить на речку Мекнай. Кит так и сделал: выкроив денек, осмотрел водяное колесо, плетеные приводные ремни которого после семидесятипятилетней службы не выказывали признаков износа. Рыбья кожа, объяснили архитектору, даже если ее не держать в тумане, по долговечности не уступит кленовому дереву, однако ей требуется постоянный уход.

Кит еще некоторое время постоял на берегу Мекная, глядя на поток. Недавно прошел дождь, и вода в русле была быстра и бурлива. «Через воду мосты легко строить, — подумалось ему. — С этим любой справится».

По возвращении он отправил Дженнера через туман, чтобы встретить Дэлл и Стиввана Тростильщиков, у них на левом берегу были канатные дворы. В отсутствие помощника (по сути, местного жителя, о чем Киту неустанно твердили) более зримо проглядывала разница в отношении к мосту по обе стороны реки. На левом берегу считали, что деньги всегда потребны и грех от них отказываться, и вообще там царило воодушевление, которое обычно сопровождает масштабную стройку. На правом же недовольных оказалось намного больше. Река и впрямь разделила империю, и жители восточных краев, начиная с села Правобережное, в отличие от населения запада, не считали, что их судьба так уж неразрывно связана с Атиаром. Эти люди непосредственно подчинялись Триплу, восточной столице, уплаченные ими налоги тратились на обустройство земель, лежащих по эту сторону тумана, и никто здесь не желал, чтобы ослабевшая хватка империи снова окрепла.

Оттого-то восточная столица и взирает на строительство с прохладцей, и это отношение сказывается на поставках камня и чугуна. Киту пришлось потратить пять суток на визит в Трипл, чтобы предъявить губернатору свои бумаги и обратиться с жалобой в тамошнее отделение дорожного ведомства.

После этого дела пошли чуть получше.

К середине зимы был готов план управления проектом. За все время Кит ни разу не пересекал туман, тогда как Розали Паромщица переправлялась семнадцатикратно. И почти всякий раз, когда она объявлялась на правом берегу, архитектор виделся с ней, хотя встречи эти продолжались не дольше, чем уходит времени на кружку пива.

Следующая переправа состоялась в разгар ранневесеннего утра. Туман отражал затянутое облаками небо; бледный, ровный, он выглядел самой настоящей дождевой дымкой, засевшей в горной долине.

У пристани Розали укладывала товар на паром. Появление Кита было встречено улыбкой; лицо женщины вдруг показалось ему красивым. Архитектор кивнул незнакомцу, следившему с причала за погрузкой, а затем поздоровался с Паромщиками. Вало лишь на миг разогнул спину и тут же вернулся к работе: он сбрасывал с пристани громадные тюки, а Розали внизу ловко их ловила. Кита молодой перевозчик избегал с самого начала.

«С тобой потом», — подумал строитель и перевел взгляд на Розали.

— Что в тюках? Вы их так швыряете, будто там…

— Бумага, — закончила за него женщина. — Самая лучшая ибрарийская шелковичная бумага, легкая, как ягнячья шерсть. У тебя, в твоей папке, она небось тоже имеется.

Кит подумал о плотных листах велени, на которых предпочитал чертить, и о хлопковой бумаге, которую использовал для прочих надобностей. Изготовленная далеко на юге, она была до того гладкой, что на ощупь казалась эмалью.

— Да, — подтвердил он. — Хорошая вещь.

Розали все укладывала обтянутые тканью кипы, и вот уже высота штабеля трижды, если не четырежды, превысила высоту борта.

— А для меня найдется местечко? — спросил Кит.

— Пилар Купчиха и Вало остаются, — ответила Розали. — Место твое наверху, и то лишь пока ты сидишь ровно и не ерзаешь.

Когда паром отошел от пристани, Кит спросил:

— А почему владелица бумаги с нами не плывет?

— Купчиха-то? Да к чему ей? У нее на той стороне есть посредник. — Руки Паромщицы были заняты, так что пришлось вместо пожатия плечами склонить набок голову. — Туман — штука небезопасная.

Раз в несколько месяцев где-нибудь на реке тонул паром, пропадали люди, лошади, кладь. Рыбаки гибли реже, потому что не отдалялись от берега. Трудно сосчитать ущерб торговле и коммуникациям, причиняемый туманом, этим барьером, разделившим державу надвое.

Путешествие сильно отличалось от предыдущего. Кит плыл вдвоем с Розали, и было уже не так боязно, хотя хватало странного и грозного. Вдоль реки дул стылый ветер, бросал на кожу хлопья пены, но они мигом высыхали, не оставляя следов. Паром пробирался сквозь туман, будто зарываясь в пух или снег, а ветер тем временем стихал — сначала до легкого бриза, а потом и вовсе до штиля.

Казалось, они пробираются в лабиринте тугих перистых облаков, и Кит все смотрел за борт, пока «Спокойная переправа» не наскочила на дырку шириной в фут, вроде оспины на лике тумана. На миг глазам архитектора открылась пустота — под белесым слоем прятался воздушный карман, и был он достаточно велик, чтобы проглотить лодку. Повалившись на спину, Кит смотрел в небо и ждал, пока прекратится дрожь в теле. А когда снова глянул за борт, они уже выбрались из лабиринта и двигались плавно изгибающимся каналом. Немного успокоившись, Кит сел и посмотрел на Розали.

— Как мост? — донесся ее приглушенный туманом голос.

Конечно же, это было просто вежливостью — в селах о продвижении стройки знал каждый. Но Кит уже привык говорить то, что все и так знали. Когда-то он понял: терпение — это тоже инструмент, причем очень полезный.

— На правом берегу кладем фундаменты, тут все как по маслу. Еще полгода понадобится на анкер, зато готовы сваи для пилона и уже можно класть блоки. На шесть недель раньше срока, — не без самодовольства добавил он, хотя и знал, что никто не оценит это маленькое достижение, да и благодарить за него, если честно, надо погоду. — А вот на левом берегу наткнулись на базальт, его трудно бурить. Пришлось вызывать специалиста. Оттуда просигналили флагами, что она уже на месте, потому-то я и плыву.

Паромщица промолчала, она как будто полностью сосредоточилась на большом кормовом весле. Некоторое время Кит смотрел, как играют на ее плечах мышцы, слышал глубокое и ровное дыхание. К слабому дрожжевому запаху тумана добавлялся запах ее пота, а может, это только казалось. Розали слегка хмурилась, но он не взялся бы сказать, по какой причине: то ли это туман, то ли что-то совсем другое. Что она за человек?..

— Розали Паромщица, можно задать вопрос?

Она кивнула, неотрывно глядя прямо по курсу.

Вообще-то у Кита вертелось на языке несколько вопросов, и он выбрал наугад:

— Почему Вало недоволен?

— А что, заметно? Парень считает, что из-за тебя вскоре кое-чего лишится. И он слишком молод, чтобы понять: на самом деле эта потеря — сущий пустяк.

— И что же такое я у него отниму? — спросил, поразмыслив, Кит. — Эта работа, по-твоему, для него пустяк?

Она резко выдохнула, орудуя веслом, и вместе с воздухом из ее груди вырвался смех.

— У нас, Паромщиков, денег куры не клюют. Мы, помимо прочего, землей владеем и в аренду ее сдаем. Ты знаешь, что «Оленье сердце» принадлежит моей семье? Вало совсем еще мальчишка, в его годы любому хочется испытать себя, узнать, чего он стоит в этом мире. А как может испытать себя паромщик? Только в противоборстве с туманом. Он жаждет риска. Приключения ему подавай. Вот, стало быть, чего он лишается по твоей милости.

— Но он же не бессмертный, что бы о себе ни думал. На реке запросто можно погибнуть. И рано или поздно это случится. Не только с ним…

«…но и с тобой», — мысленно договорил Кит и снова лег на спину — смотреть в небо.

Однажды вечером в пивном зале «Суки» кто-то из местных поведал ему историю семьи Розали. В этой истории с избытком хватало и смертей, и утонувших лодок. Паромы гибли под безмолвное шипение тумана, под треск ломающегося дерева, под жуткие человеческие вопли или жалобное ржание лошадей.

«Ну и что? Все месяц-два носят пепельный цвет, а за весло берется следующий паромщик. Розали — новичок, всего лишь года два возит. Когда исчезнет она, у весла встанет Вало, потом младшая сестра Розали, потом сестренка Вало. — Хлебнув черного пива, рассказчик добавил: — Они, Паромщики наши, все как один красавцы. Не иначе, это им возмещение за слишком короткую жизнь».

С высоты штабеля Кит глянул на Розали:

— А вот ты не такая. Не похоже, что будешь жалеть об утраченном.

— Кит Мейнем из Атиара, о чем я стану жалеть, тебя не касается.

На мускулистых руках Паромщицы переливался холодный свет.

Миг спустя ее голос смягчился:

— Я уже не в том возрасте, когда нужно что-то себе доказывать. Но и мне будет не хватать всего этого. Тумана, тишины…

«Так расскажи мне, — мысленно попросил Кит. — Покажи».

До конца плавания она молчала. Наверное, рассердилась, предположил архитектор. Но на берегу не ответила отказом на предложение выпить по кружечке, и они вместе пошли к жилью.

Тихого пастбища как не бывало — там и сям остались лишь пучки самой живучей травы да клочья грязной соломы. Пахло потом и мясом, примешивался горький запашок раскаленного металла. Появились котлованы под фундаменты для анкера и пилона — неглубокие, до коренной породы; рядом высились холмы вынутого грунта. От стада остался только один баран, да и того, насаженного на вертел, крутила девушка в клубах сального дыма возле переносной кузницы. Раньше Кит считал пастбище помехой, но теперь, глядя на освежеванную овцу, он даже почувствовал угрызения совести.

Отару сменили крепко сбитые мужчины и женщины, с помощью катков они спускали по земляному пандусу валуны в анкерный котлован. От пыли поблекли яркие узоры коротких килтов и подгрудных ремней, пыль густо налипла на обнаженную кожу. Воздух был холоден, однако на мышцах работников виднелись проложенные каплями пота дорожки.

Один из этих тружеников помахал Розали, и та помахала в ответ. Киту вспомнилось имя: Мик Землекоп. Недюжинной силы человек, но по натуре не руководитель, а исполнитель. Они с Розали что, любовники? У здешнего люда очень запутанные взаимоотношения, сам черт ногу сломит. В столице всё куда формальнее, уважаются брачные контракты.

В глубоком котловане, на его каменном дне, стоя на коленях, совещались Дженнер и маленькая женщина. Когда к ним спустился Кит, незнакомка встала и слегка поклонилась. Глаза, коротко остриженные волосы, кожа — все у нее было серое, как у чугуна на свежем изломе.

— Я специалист, Лиу Проходчица из Хойка, прибыла по твоему вызову.

— Кит Мейнем из Атиара. Ну, и что скажешь, Лиу Проходчица?

— Как я поняла со слов твоего помощника, надо углублять котлованы.

Архитектор кивнул.

Лиу снова опустилась на колени и провела ладонью по матерому камню.

— Трещину вот эту видишь? Обрати внимание, как здесь меняются цвет и структура породы. Прав Дженнер: проблема непростая. Горст, приподнятый кусок базальтового пласта, вот что это такое. — Она встала и стряхнула землю с коленей. — Взрывчаткой пользоваться приходилось?

Кит отрицательно покачал головой:

— На прежних моих стройках она не требовалась, да и в шахты я никогда не спускался.

— Здорово помогает, когда надо пробиваться через скальную толщу. Блоки эти, что лежат вокруг, тоже, между прочим, с помощью взрывчатки добыты. — Лиу ухмыльнулась. — Тебе понравится ее голосок.

— А как же структурная целостность подстилающего слоя? — забеспокоился Кит. — Ее нельзя нарушать.

— У меня достанет пороха на много малых зарядов. Относительно малых.

— А как ты…

— Стоп! — Проходчица вскинула крепенькую, с обветренной кожей ладошку. — Мне, чтобы по мосту ходить, обязательно знать, как он устроен?

— Нет! — рассмеялся Кит. — Вовсе не обязательно.

Права оказалась Проходчица: Киту понравился голос взрывчатки. К котловану Лиу никого не подпустила, но даже на расстоянии, которое она сочла безопасным, за огромными грудами выкопанной земли грохот показался чудовищным — сущий рев разгневанных небес, сотрясающий землю. Несколько секунд все молчали, лишь гуляло эхо, а потом рабочие дружно охнули и вразнобой завопили, захохотали, затопали ногами. Из котлована выплеснулся резко пахнущий селитрой дым пополам с пылью. Не пришли в восторг только птицы: согнанные грохотом с ветвей, они теперь заполошно кружили в небе.

Из специально отрытой возле котлована щели вылезла Лиу: на лице слой пыли, чисты лишь глаза — прикрывавшие их деревянные щелевые очки теперь висят на шее.

— Все в порядке! — сквозь звон в ушах услышал Кит ее крик.

Увидев его лицо, она рассмеялась.

— Да это же пустяки, комариный чих. Слышал бы ты, как мы, хойчане, гранит ломаем в карьере!

Кит хотел ей что-то сказать, но тут заметил, как повернулась и широким шагом пошла прочь Розали. Он и забыл уже, что Паромщица здесь. Догнав ее, спросил:

— Что, шумновато?

И не просто спросил, а почти прокричал. Наверное, чтобы самого себя услышать.

— И о чем вы только думаете? — Ее трясло, губы побелели.

Кит опешил. «Что это? Гнев? Страх?» Думалось медленно — еще не оправился сотрясенный грохотом мозг.

— Так надо же котлован углубить…

— Землю трясти зачем? Кит, я же говорила, что крупняк приходит на гром.

— Это не гром, — растерянно возразил архитектор.

— Это хуже, чем гром! — На глазах у Розали блестели слезы, ее голос проникал Киту в уши, как через слой ваты. — Теперь они точно придут, я знаю!

Он протянул к Паромщице руку.

— Розали, бояться нечего, насыпь достаточно высока. Рыбам не перелезть…

У него ухало сердце в груди, голова шла кругом. Так трудно было слышать ее.

— Как они поступят, никто не в силах предсказать! Они целые города губили! Выползали на сушу в туманную ночь и истребляли все живое! Для чего, по-твоему, тысячу лет назад понадобилось насыпью отгораживаться? Крупняк…

Розали перестала кричать и прислушалась. Ее губы шевелились, она что-то говорила, но в сознание Кита не проникало ни слова — мешали барабанный бой в ушах, головокружение, учащенное сердцебиение. Вдруг он понял: а ведь это уже не последствия взрыва. Это бьется сам воздух. Краем глаза Кит видел рабочих, все они повернулись к туману. Но там не было видно ничего, кроме неба.

Никто не двигался.

Зато двигалось небо.

За насыпью на фоне серых облаков вскипало грязно-серое золото. Это речной туман вздымался на огромную высоту, на сотню футов. В нем кружили завихрения и пробегали разломы. Он менялся, распадаясь и сливаясь; он дышал.

Когда-то Кит видел огромный пожар: сначала над складом льна повалил дым, и прежде чем разлететься в клочья под натиском ветра, он казался вот таким же одушевленным чудищем…

В туманной горе возникали пещеры; они тотчас затягивались, однако новые не заставляли себя ждать. И в глубине этих пещер, в черно-коричневой мгле, тоже что-то шевелилось.

Но вот исчезла последняя полость. Как будто вечность миновала, прежде чем туман выровнялся, а затем осел. Даже и не определить, в какое мгновение барабанный бой воздуха вновь ослаб до звона в ушах.

— Кончилось, — заключила Розали, и это прозвучало как всхлип.

Кто-то из рабочих отпустил сальную шуточку — обычное дело для натерпевшихся страху. Ее восприняли со смехом, чересчур, пожалуй, громким. На насыпь взбежала женщина, прокричала оттуда:

— На правом берегу все в порядке. На нашем тоже.

Снова грянул смех, и люди поспешили по домам, навестить семьи. У Кита пекло тыльную сторону кисти. Туда угодил принесенный ветром клок пены, оставив после себя неровное пятно.

— Я видел только туман, — сказал он. — А крупняк там был?

Розали встряхнулась; вид у нее теперь был суровый, но ни гнева, ни страха. Кит уже заметил эту черту за Паромщиками: они мгновенно поддавались чувствам, но так же быстро и успокаивались.

— Был. Я и раньше видела, как вскипает туман, но чтобы так сильно — ни разу. Никому не под силу выгнать его на такую высоту, кроме крупняка.

— А зачем это нужно крупняку?

— Откуда мне знать? Крупняк — это загадка. — Она посмотрела архитектору прямо в глаза. — Надеюсь, Кит Мейнем из Атиара, твой мост будет достаточно высок.

Кит взглянул в сторону тумана, но сейчас там виднелось только небо.

— Полотно мы подвесим в двухстах футах над туманом. Этого достаточно, мне кажется.

Подошла Лиу Проходчица, вытирая руки о кожаные штаны.

— Ничего себе! У нас в Хойке такого не бывает. Настоящее приключение! А как здесь называется это диво? И как бы нам в следующий раз без него обойтись?

Несколько секунд Розали молча смотрела на миниатюрную женщину, наконец ответила:

— Да никак, пожалуй. Крупняк приходит, когда захочет.

— Он что, не всегда приходит на шум?

Паромщица кивнула.

— Ну что ж, как говаривал мой отец, лучше слабое утешение, чем никакого. — Кит потер виски, голова еще побаливала. — Будем работать дальше.

— Только про осторожность не забывайте, — сказала Розали. — Иначе всех нас погубите.

— Мост спасет много жизней, — возразил Кит и мысленно добавил: «В конечном итоге и твою тоже».

Паромщица отвернулась.

На этот раз Кит за ней не пошел.

Потому ли, что с того дня Лиу пользовалась менее мощными зарядами («Слабее некуда, — сказала она, — иначе просто не возьмут камень»), или потому, что у крупняка хватало других забот, но на протяжении трех месяцев, потраченных на изготовление взрывчатки и разрушение скалы, он не возвращался. Хотя обычной рыбы все это время у берега плавало вдоволь.

В роду Мейнемов были и металлисты, и горнодобытчики, и всякие прочие умельцы, но Кит с самого начала знал: он станет Мейнемом-строителем. Очень уж нравилась ему невидимая архитектура, та, что рождается в уме. А еще нравилось согласовывать свои умозрительные конструкции с реальностью стройки, зависящей и от участка, и от материалов, и от людей, которые воплощают его замысел. Чем меньше уступишь, тем больше оснований гордиться собой.

Архитектуре он учился в университете. Его куратором была Скосса Тимт, опытнейший материаловед, руководившая строительством — подумать только! — двадцати трех мостов. Такая старая, что кожа и волосы побелели до цвета ганийского мрамора; она ходила, опираясь на необыкновенно удобный костыль, который сама же для себя и сконструировала.

И преподавала Скосса отменно. От нее Кит узнал, что в зависимости от нагрузки материал может гнуться, крошиться или ломаться. Разные материалы способны усиливать друг друга или, напротив, разрушать. Даже лучшие из них в самых оптимальных сочетаниях не существуют вечно (говоря об этом, преподавательница стучала себя по лбу узловатым пальцем и смеялась), но если все сделать как надо, они продержатся тысячу лет, а то и больше.

«Но не вечность, — повторяла Скосса. — Делай все, что в твоих силах, однако не забывай об этом».

Из ближних и дальних прибрежных городов и сел на стройку тянулись трудники, нанимался и кое-кто из местных: как перекатная голь, пробавляющаяся случайными заработками, так и крепкие хозяева, не видящие греха в отхожем промысле. В обоих селах почти все были рады прибывающим, ведь они платили за жилье, еду, разные услуги. В гостиницах и трактирах, спешно прираставших флигелями и конюшнями, готовили вдвое, а то и втрое против прежнего.

Левобережное было снисходительнее к чужакам, потасовки если и случались, то ближе к ночи, когда гости чересчур увлекались выпивкой и женщинами. На правом берегу дрались чаще, но и там стычки шли на убыль — сказывались и приток денег, и рост моста, чьи анкеры и пилоны выглядели уже более чем внушительно. Хлебороб и скотовод продавали свои наделы, и по ним от сел протягивались полосы новых жилых застроек. Кто-то второпях сооружал халупку из лозы и глины, чтобы ночевать на земляном полу, утоптанном скотиной и хранящем запах навоза, а кто-то селился надолго, строился пусть медленно, зато основательно, покупая лес и собранный на полях камень, зазывая мостовиков работать у него по выходным и вечерами в будни.

Население двух сел все росло, и вот уже стало нелегко отличить местного от приезжего — хотя жители постарше, разумеется, не забывали, кто откуда родом. Для желающих обзаводиться новыми друзьями и возлюбленными наступила золотая пора; теперь уже не приходилось выбирать из тех, кого они знали с детства. Чаще завязывались недолговечные случайные связи, некоторые люди вступали во временное сожительство, а однажды в Левобережном сыграли настоящую свадьбу: Кес Плиточник взял в жены черноглазую каменщицу Джолит Деверен. Еще бы знать, что означает эта фамилия в далеком южном краю, откуда она родом.

Кит не искал себе подруг — он так выматывался на стройплощадках и за столом с бумагами, что даже и не думал о женщинах. Разве что в грозовые ночи, когда сна ни в одном глазу, возникало желание — как будто молния пробегала под кожей. Иногда в такие часы он вспоминал о Розали: одна она сейчас или с кем-нибудь? Может, тоже мается, разбуженная громами?

Они виделись часто, когда оба оказывались на одном берегу тумана. Розали была умна и спокойна, и она единственная не донимала его вопросами насчет моста.

Слова, сказанные про Вало, Кит держал в памяти. Он ведь и сам был молодым, причем не так давно, и знал, какие страсти бурлят в юной крови, как не терпится самоутвердиться в мире. Не то чтобы хотелось убедить Вало в необходимости моста — парень едва вступил во взрослую жизнь и какую ни есть репутацию заработал на паромных перевозках, — просто он нравился Киту: такие же глаза, как у Розали, а порой и такая же способность делать любое дело без видимых усилий.

Со временем Вало заинтересовался стройкой, принялся выяснять подробности, сначала у рабочих, а потом и у Кита. Причем дурацких вопросов не задавал, как-никак в своем деле он уже набрался опыта и даже изготовил несколько лодок по собственным чертежам. Кит начал с азов, с того, что сам мальчишкой узнал от отца на стройках. Показал, как перемещаются огромные блоки, поведал о хитром равновесии между замыслом и воплощением, между чертежами и материалами. Объяснил, какая нужна сила воли, чтобы к цели, существующей только в твоем воображении, за тобой пошли тысячи. Вало был чересчур честен, чтобы не признать превосходство Кита, но и слишком азартен, чтобы воздержаться от попыток превзойти архитектора на его поле. Как бы то ни было, юноша все чаще появлялся на стройплощадках.

Однажды Кит отвел Паромщика в сторонку.

— Ты можешь строить, было бы желание.

— Строить? — залился краской юноша. — В смысле — мосты?

— Жилые дома, фермы, подпорные стены. И мосты тоже.

Парень нахмурился.

— Менять людям жизнь? Зачем это нужно?

— Жизнь и так постоянно меняется, хотим мы того или нет, — возразил Кит. — Вало Паромщик, ты же толковый парень. С людьми умеешь ладить, схватываешь на лету. Если захочешь, я сам возьмусь тебя обучить или направлю в Атиар, в университет.

— Вало Строитель… — протянул парень раздумчиво, а потом коротко ответил: — Нет.

Но с того дня он постоянно появлялся на участке — когда не водил паром и не мастерил лодки. Кит знал: если вопрос прозвучит снова, ответ будет уже другим. Чтобы невидимое вышло наружу, нужны время, труд и материалы. Придет срок, и у Вало созреет решение, а пока Кит напишет двум-трем старым друзьям, пусть прикинут, как посодействовать юноше.

Между тем пилоны и анкеры росли. Прошла зима, потом лето и вторая зима. Не обходилось без несчастных случаев: упавший с высоты рабочий сломал руку, еще двое повредили ребра. В Правобережном с катков сорвался валун и раздробил пальцы на ноге женщины, пришлось ампутировать стопу. Но мост строился, и даже задержка с углублением котлованов после того памятного взрыва не сказалась на графике. У Кита не возникало проблем ни с казначейством, ни с дорожным ведомством, ни с прочими столичными учреждениями. Другое дело — Трипл, откуда то и дело наведывались зловредные чиновники, но и с ними худо-бедно удавалось договариваться.

Кит очень хорошо понимал, что ему везет.

Беда случилась как раз в тот день, когда Вало наведался на стройку. К началу второй зимы Кит уже три месяца кряду пропадал на правом берегу. Он знал, что такое здешние зимы: хмурые небеса, дожди, временами снегопады. Скоро придется сворачивать самые тяжелые работы и ждать, пока не распогодится. Но тот день, похоже, выдался удачным: каменщики подняли и уложили почти сотню блоков.

Вало только-только вернулся с левого берега, там он три недели строил лодку для Дженны Синерыбицы. Сквозь дождь, такой мелкий, что казался туманом, парень глядел на мостовую башню; за этим занятием и застал его Кит.

— А много ты успел, пока меня не было, — заключил Вало. — Какая теперь высота?

Сколько раз в своей жизни Кит слышал этот вопрос?

— Сто пять футов примерно. Это уже треть.

Вало, улыбаясь, покачал головой.

— До чего же хлипко смотрится. Я помню твои слова: основная нагрузка на пилон — это вертикальное давление. И все равно такое чувство, будто может переломиться пополам.

— Когда узнаешь про висячие мосты побольше, они перестанут… вызывать беспокойство. Поглядим, как продвинулась стройка?

У Вало засияли глаза.

— А можно? Не хотелось бы мешать.

— Я сегодня еще не был наверху, а рабочий день заканчивается… По внешней или по внутренней?

К башне примыкали леса с лестницей. Вало взглянул на них и содрогнулся.

— Лучше по внутренней.

Кит последовал за юношей. Внутри пилона шла винтовая лестница шириной три фута. Пять крутых ступенек, площадка слева, снова марш и поворот, и так, кажется, до бесконечности. Для освещения — ниши над каждой третьей площадкой, но фонарей пока не было, и подниматься приходилось на ощупь.

В башне пахло сыростью и землей, примешивался запашок горелого лампового масла. Кое-кто из рабочих винтовую лестницу недолюбливал, предпочитая забираться и спускаться по лесам; Киту же здесь нравилось. В такие редкие моменты он словно сам становился частицей моста.

Вот и верх, можно осмотреться. Незаконченные ряды кладки, черный силуэт лебедки на фоне тускнеющего неба. Рабочие, кто еще не ушел домой, разбирали треногу, служившую для подъема блоков. Из колодца торчал шест, с него свисала лампа; позже в эту дыру опустят арматуру и зальют раствор. Архитектор кивнул подчиненным, а Вало подошел к краю и посмотрел вниз.

— До чего же красиво, — улыбнулся парень. — И высоко: видно, что делается на каждом дворе… Вон, Тели Плотник свинью коптит.

— Насчет свиньи и без башни понятно, я уже второй день нюхаю, — проворчал Кит.

Вало смешливо фыркнул и спросил:

— А Белый Пик еще не разглядеть отсюда?

— В ясный день виден, — ответил Кит. — Я на него поднимался два раза…

И тут раздался скрежет: клонилось, валилось что-то тяжеленное. А затем вопль. Кит резко повернулся и увидел лежащую в нескольких шагах женщину, поперек ее груди — бревно от треножника. Лорех Дубильщица, из местных. Он подбежал, упал рядом на колени.

Мужчина, ее напарник, объяснил:

— Соскользнуло… — И взмолился к пострадавшей: — Лорех, ты только держись!

Но Кит уже понял: ей конец. Раздавлена грудь, плечо вывернуто из сустава, сознания нет, дыхание рваное. В хилом свете фонаря пузырившаяся на губах пена казалась черной.

Кит взял холодеющую женскую руку.

— Лорех, все будет хорошо… Ты поправишься…

Конечно, он лгал. Впрочем, Лорех его и не слышала. Зато слышали остальные.

— Надо Холла позвать, — сказал кто-то из рабочих, и Кит покивал, вспомнив, что это имя местного лекаря.

— И за Обалом тоже сходить бы, — услышал он. — А где ее муж?

Рабочий побежал вниз по лестнице, и вскоре его топот растаял в шорохе усилившегося дождя, в чьем-то плаче и в клокочущем дыхании Лорех.

Кит поднял глаза: хватая ртом воздух, Вало стоял рядом и смотрел на женщину.

— Помоги найти Холла, — попросил архитектор, но юноша не шелохнулся, и пришлось повторить.

Вало ничего не ответил, он еще несколько мгновений стоял и смотрел на Лорех, наконец повернулся и устремился к лестнице. Снизу донеслись крики, это первый посланник оповещал селян о беде.

Последний судорожный вздох — и Лорех умерла.

Кит повел взглядом вокруг. Другую руку покойницы держал мужчина, он прижимался лицом к кисти и безудержно рыдал. Еще двое оставшихся на башне рабочих стояли на коленях у Лорех в ногах. Мужчина и женщина держались бок о бок, но Кит знал, что они не семейная пара.

— Как это случилось?

— Когда оно поехало, я пыталась оттолкнуть. — Женщина прижимала к животу руку, очевидно, даже не понимая, что та сломана. — Но все равно попало.

— Притомилась она, вот и перестала беречься, — добавил мужчина, имея в виду Лорех.

Слова из этих двоих сыпались, как брызги крови из раны. Кит не перебивал. Им сейчас нужно было говорить, и чтобы кто-то слушал. Вот он и слушал, и когда появились другие — вдовец с побелевшими губами и дикими глазами, врачеватель Обал и шестеро рабочих, Кит выслушал их и постепенно вывел из башни, пошел с ними на свет и тепло.

Ему уже приходилось терять людей. И раньше бывало ничуть не легче, чем в этот раз.

Нынче ночью в Правобережном прольется много слез. Кто-то будет злиться на Кита и на мост, немало упреков достанется провидению, дозволившему случиться беде. Не обойдется и без тоскливого молчания, и без кошмарных снов. Иные займутся любовью, а кому-то захочется побыть с детьми или собаками — светочами жизни в мозглой зимней ночи.

Однажды его преподавательница, имевшая привычку отвлекаться от свойств материалов и принципов архитектуры, сказала:

— Рано или поздно начинаются неприятности.

Была зима, и они вышли на прогулку, невзирая на снегопад. Скосса хотела что-то купить для усовершенствования своего костыля.

— На долгой стройке очень привыкаешь к местным, забываешь даже, что ты на самом деле не один из них, — продолжала она. — И вдруг — несчастный случай. Для тебя он как оплеуха. Что чувствуешь при этом? Вину, жалость, одиночество… беспокойство за график. Но разве это важно? Нисколько. Важны чувства тех, кто вокруг тебя. Поэтому надо прислушиваться к людям. Понимать, каково им. — Она приостановилась, задумчиво постукивая тростью по земле. — Хотя нет, это неправда. Твои чувства тоже многое значат, ведь это и для тебя тяжелое испытание, и не факт, что ты найдешь в себе силы. Возможно, их придется черпать из другого источника.

— Ты о друзьях? — с сомнением спросил Кит.

Он уже выбрал для себя карьеру — такую же, как у отца. И не намеревался подолгу задерживаться на одном месте. Несколько лет — и другая стройка.

— Да, о друзьях. — На волосах Скоссы копился снег, а она как будто и не замечала. — Знаешь, Кит, беспокоюсь я о тебе. С людьми общий язык находить ты умеешь, это видно. Ты хорошо относишься к ним. Но слишком уж узкие рамки у этого хорошего отношения.

Он хотел было возразить, однако преподавательница жестом велела помолчать.

— Да-да, знаю, о людях ты заботишься. Но только в должностных рамках. Сейчас у тебя учебные задачи, а потом начнутся мосты и дороги. У твоих подчиненных, Кит, будет собственная жизнь, проходящая большей частью вне стройплощадки. К людям нельзя относиться как к инструментам, даже как к любимым инструментам. Ты ведь тоже человек, и твоя жизнь не должна замыкаться в границах проекта. Будет очень плохо, если нагрянет беда и окажется, что до тебя никому нет дела.

Кит брел через Правобережное, держа путь к «Рыжей гончей». На улицах ни души, жители сидят по домам и кабакам, как будто село невидимой стеной от него отгородилось. Впрочем, слышен топот — кто-то догоняет.

Когда бегущий приблизился, архитектор, готовый к самому худшему, резко обернулся. Не так уж редко понесшие утрату мстят тому, кого считают виновными в своей беде.

Но это Вало. Кит, хоть и увидел сжатые кулаки, сразу понял: парень зол, хотя драки не ищет.

Как же не хотелось ничего выслушивать! Добраться до своей комнаты, упасть в койку и проспать тысячу часов. Но у Вало были совершенно шальные глаза. У Вало, который так похож на Розали.

Хоть бы Розали и Лорех не оказались родственницами или подругами.

— Что же ты по улицам бегаешь в такую холодину? — мягко спросил Кит. — Шел бы домой.

— Я пойду… Уже был дома, но подумал: может, встречу тебя… Потому что…

Парень замерз до дрожи.

— Пойдем-ка лучше под крышу…

— Нет, — отказался Вало. — Сначала я должен узнать. Что, всегда вот так? Если я этим займусь, в смысле, если буду строить, такое тоже может случиться? Кто-нибудь погибнет?

— Да, может. И, вероятно, случится когда-нибудь.

И тут Кит услышал то, чего совершенно не ожидал:

— Понятно. А ведь она только что замуж вышла.

Он мигом вспомнил кровь на губах Лорех, последние клекочущие вздохи раздавленной груди.

— Да, — подтвердил Кит. — Только что.

— Я просто… хотел узнать, нужно ли мне быть готовым к такому.

Другому эти слова могли показаться жестокими, но Кит знал: паромщики вовсе не бессердечны. Просто они слишком часто видят смерть. И сами готовы принять ее в любой миг.

— Надеюсь, я выдержу…

— А может, тебе не придется. — Кит уже стучал зубами под усиливающимся дождем. — Шел бы ты домой.

Парень кивнул.

— Жаль, что там не было Розали, она бы помогла… Тебе тоже надо домой, вон как дрожишь.

К черному ходу «Суки» он пробрался через конюшню. По пути встретился хозяин заведения, он кивнул постояльцу, направляясь в пивной зал с гроздьями кружек в руках. Видсон Содержатель Двора был мрачен, но враждебности не выказал.

«Это хорошо, — подумал Кит. — В такие дни прекрасно все, что не слишком плохо».

Наконец он прошел к себе, затворил дверь и привалился к ней спиной, как будто хотел наглухо отгородиться от мира. Здесь уже кто-то побывал: зажжена лампа, растоплен очаг, а у окна, на холодке, ждут хлеб, сыр и светлое пиво.

И тут он заплакал.

Сигнальные флажки отправили новость за реку. Ни на следующий день, ни через день работа на стройке не велась. На людях Кит держался невозмутимо, делал все, что от него требовалось, а печали и раскаянию предавался в одиночестве, сжимаясь в комок подле очага.

На третьи сутки с левого берега переправилась Розали, привезла громадный штабель ящиков с северными травами — их путь лежал дальше на восток.

Кит сидел в пивном зале «Суки», слушал разговоры. Мало-помалу местный люд превозмогал боль утраты. Надо было жить сегодняшним днем и в будущее смотреть бодро. Ничего, скоро распогодится, и у всех полегчает на душе. Вот бы еще показать селянам прямо сейчас какое-нибудь достижение. Нечто необычное и важное. Они бы повеселели, увидев перед собой прямой и ясный путь к цели.

Кит не заметил, как в зал вошла Розали, лишь почувствовал ее руку на своем плече и услышал предназначенный только для его уха шепот:

— Пойдем.

Он обернулся, посмотрел недоумевающе, словно на незнакомку.

— Пойдем, Кит, — повторила она. — Прогуляемся.

Шел дождь, но Кит лишь натянул на голову шарф, когда по лицу побежали студеные капли.

Пока они шлепали по лужам Правобережного, Розали не сказала ни слова. Кит не знал, куда его ведет Паромщица. Радовало, что не надо ничего решать самому. Не надо быть сильным.

Наконец, она отворила дверь и впустила спутника в полную света и тепла комнатушку.

— Это мой дом, — сказала она. — Вало тоже здесь живет. Он все еще в лодочной мастерской. Да ты присаживайся. — Розали сняла висевший над огнем горшок, зачерпнула из него кружкой, подала ее Киту. — Пей.

Он глотнул крепкого пива с пряностями, и от тепла в груди чуть-чуть ослаб тугой узел.

— Спасибо.

— Говори, — велела она.

— Я знаю, для вас это тяжелая потеря, — произнес он. — Ты хорошо знала Лорех?

Розали замотала головой.

— Это не мне нужно, а тебе. Поговори со мной.

— У меня все в порядке. — Не дождавшись отклика, Кит повторил уже сердито: — Розали, за меня беспокоиться не нужно. Я как-нибудь переживу.

— Да не все у тебя в порядке, — возразила женщина. — Лорех погибла, и получается, она отдала жизнь ради твоего моста. И что, ты не считаешь себя виноватым? Не поверю.

— Конечно, считаю, — буркнул он.

Розали повернулась к нему лицом, на широких скулах заиграли золотистые отсветы огня. Но напрасно Кит ждал от нее каких-то слов. Паромщица лишь смотрела на него.

— У меня и раньше такое случалось, — с удивлением услышал Кит свое признание. — Мой первый самостоятельный проект — ворота через дорогу, для сбора пошлины. Сущий пустяк, ничего мудреного. Мы не успели положить замковый камень: провалился шаблон и обрушилась вся арка. На такой ерундовой стройке потерять человека…

Он был молод. Высокий, стройный. Прихрамывал. Растил сестру, совсем ребенка, не старше десяти. Она пришла с ним на стройку в тот день, но не видела, как рухнула арка. Когда погиб брат, девочка гуляла в ближних полях. Дафуэн? Науз? Как же его звали?.. А сестру?

«Я обязан их помнить, — подумал Кит. — Я так много им должен…»

— Всякий раз, когда у меня на стройке кто-нибудь гибнет, — нарушил он затянувшуюся паузу, — я вспоминаю всех. Их уже двенадцать. За двадцать три года. Вообще-то не так уж много. У некоторых список куда длиннее. Строительство — работа небезопасная.

— Но разве это имеет значение? — спросила Розали. — Ведь тебе кажется, что это ты убил каждого из них, Как будто своими руками с моста сбрасывал.

— Да, я в ответе. Первый, Дуар… — Имя всплыло, и узел в душе еще больше затянулся, а по лицу побежали горячие слезы.

— Все правильно, — тихо сказала Розали и положила ему на плечи ладони.

И не убирала их, пока Кит не выплакался.

— Откуда ты знаешь? — спросил он наконец.

— В семье Паромщиков я теперь самая старшая, — ответила она. — Семь лет назад не стало тети. А четыре года назад я провожала брата. Был прекрасный день — ни ветерка, ни тучки, — но брат не добрался до берега. Он меня подменил: я тогда почувствовала, что с рекой неладно… Наверное, надо было все-таки плыть самой… Так что я знаю. — Она распрямила спину. — И большинство людей знают. Вот Петро Плотник отправил дочку в горы присмотреть лес для нового сруба, а она не вернулась — не то волки загрызли, не то под молнию угодила. Спрашивается, кого винить? Петро? Или волков? Молнию? А может быть, сама виновата, сделала какую-то глупость? Ну да, Петро, получается, виноват: не послал бы туда дочь, она бы там и не оказалась… А мать? Сама не знала страха и дочку приучила ничего не бояться… А Тому Грину понадобилась пристройка к дому… Выходит, все, кроме разве что волков, чувствуют себя виноватыми — кто больше, кто меньше. Но это путь в никуда. Все равно бы Лорех умерла рано или поздно. — Помолчав, Розали тихо добавила: — Все мы умрем.

— Ты так спокойно относишься к смерти? — спросил он. — И даже к своей?

Она выпрямилась, на лице вдруг проступила усталость.

— А что делать, Кит? Кто-то должен водить паром, и для такой работы я подхожу лучше многих. Не только потому, что это у меня в крови. Я люблю туман, его потоки, его запах. И силу ощущать в своем теле на переправе… Уверена, когда пришли волки, дочь Петро умирать не хотела, но ей так нравилось выбирать деревья…

— А если смерть придет к тебе? — спросил Кит мягко. — Встретишь ее вот так же беспечно?

Она рассмеялась, и печали как не бывало.

— Пожалуй, нет. Буду проклинать звезды и сопротивляться до последнего. И все же переправа через туман останется самым упоительным занятием на свете.

Во время учебы у Кита были связи с женщинами. На лекции ходила уйма слушателей, по улицам бродили толпы студентов, вечерами пивные были забиты молодежью. Но технари издавна держались замкнутым лагерем. В университете шутили, что пуще архитекторов трудятся только пивовары. Поэтому Кит почти не расставался с товарищами по профессии — и в стенах учебного заведения, и за их пределами. Вместе зубрили, спорили, выпивали и ночевали.

На третьем году обучения он познакомился с Домху Канной. Случилось это в торговых рядах, где он покупал велень и хлопковую бумагу. Девушка была невысока, лицо сердечком, шевелюра, как черное облако, — кудри удавалось частично укрощать только с помощью серых лент. Родилась Домху на востоке, в прибрежном городе, и отправилась за две тысячи миль учиться философии.

Она очаровала Кита. У нее был шустрый, словно рыбка, склонный к внезапным решениям и непостижимым для него ассоциациям ум. Все на свете Домху воспринимала как метафоры, как символы, обозначающие нечто иное. Чтобы лучше понимать людей, говорила она, надо сравнивать их с животными, временами года, песнями или азартными играми.

Киту думалось, что и в его профессии можно найти такие же образы и сравнения. Подчас люди похожи на волов, ведомых в упряжке. Или на металл, расправляемый и заливаемый в форму. А может, на камни для сухой кладки: их тщательно отбирают по размеру и прочности и столь же добросовестно укладывают в стену.

Последний образ нравился Киту больше других. Эти камни удерживаются на месте не раствором, а собственным весом, да еще точным расчетом каменщика. Однако сравнение оказалась негодным: да, что-то такое есть, но на самом деле люди не камни.

Кит так и не понял, что нашла в нем Домху.

О том, чтобы узаконить отношения, они не думали. Когда у Кита дошел до середины пятый учебный год, она вдруг вернулась в свой город — помогать в создании нового университета. Да и вообще, в ее краях не были популярны формальные браки. Расставались друзьями, не без печали.

И лишь спустя годы Кит впервые задумался о том, что все могло быть иначе.

Хотя зима выдалась дождливой, но пригодные для работы дни все же выпадали, и ни один из них не был потерян. Весной еще погибали люди, на обоих берегах, но эти смерти не имели отношения к стройке. Селянка умерла родами, и ребенок в своей коротенькой жизни не успел сделать ни одного самостоятельного вздоха. На реке сгинули два рыбака, у них опрокинулась лодка. Еще несколько человек скончались — кто от старости, кто от болезни.

За весну и лето удалось закончить анкерные массивы, бесформенные громады из блоков и известкового раствора, намертво скрепленные с матерой породой. Сооружения эти почти полностью скрывались под землей, сверху возвышались лишь считаные ряды кладки. Огромные, длиной в человеческий рост анкерные болты прятались в глубине проемов для цепей.

К середине третьей зимы был готов пилон на правом берегу, задолго до того, как достроили левобережную башню. Усовершенствованная Дженнером и Тениант Планировщицей сигнальная система позволяла обмениваться подробными сведениями, а с каждым паромом туда или сюда прибывала письменная документация. Вало, хоть и проводил много времени вместе с Китом, успел переплыть реку двадцать раз, а Розали все шестьдесят восемь. Главный архитектор перебирался на другую сторону лишь по требовательному зову флажков.

Ранней весной, когда Кит работал на правом берегу, пришел сигнал «Имперская печать». Надо было, не теряя ни минуты, бежать к Розали.

— Не могу, — сказала она. — Я только вчера там была. Крупняк…

— Мне срочно нужно, а Вало в Левобережном. Из столицы поступили новости.

— Новости и раньше приходили. И преспокойно ждали на берегу.

— Как бы не так. Это вы заставляли их ждать.

— А флаги на что? — В ее голосе появилось легкое раздражение.

— Так ведь имперская печать. Никто, кроме меня и Дженнера, не вправе ее сорвать. А он тоже здесь. — Говоря эти слова, Кит думал о ее брате, который погиб четыре года назад.

— Если умрешь, никто уже не сможет прочесть, — проворчала Розали.

Они отправились в тот же вечер. «Если уж плыть, то чем раньше, тем лучше», — сказала Паромщица.

Когда Кит спустился на ближнюю пристань, по небу уже протянулись ярко-зеленые и золотистые ленты, это облака отражали последние солнечные лучи. Сумерки почти скрыли туман, дыбившийся гладкими курганами двадцатифутовой высоты; ветерок меж насыпей был слабым и ровным.

Розали ждала молча, в ее руках свивалась кольцами веревка. Рядом стояли две женщины — возвращавшиеся с плантаций Глота торговки пряностями. С ними была собака, она суетилась и выла. Кит нес тяжелые ящики с листами велени и хлопковой бумаги; на свернутые в плотную трубку документы был натянут непромокаемый чехол. Торговок и собаку Розали усадила на носу парома, после чего молча отвязала швартов и оттолкнулась от причала. Кит сел рядом с ней.

Она стояла на корме, опираясь на весло. На миг Киту даже представилось, что паром плывет по воде; вот сейчас послышится плеск…

Но широкая лопасть перемещалась в тумане совершенно беззвучно. Было так тихо, что он слышал дыхание Розали, тревожное пыхтение собаки и собственный учащенный пульс.

Затем «Спокойная переправа» заскользила вверх по длинному гребню туманного бархана. Конечно же, это никакая не вода.

До ушей Кита донеслось слабое сипение. Видно было недалеко, но запоздалые отсветы показали, как вспучился склон холма — будто в горячем грязевом озере образовался большой пузырь. Выпуклость разрасталась — и вот она лопнула под испуганное аханье пассажирок. Появившийся горб (заметно, что длинный, а больше в темноте ничего не разглядеть) устремился прочь.

— Что это? — спросил Кит изумленно.

— Рыба, — шепнула в ответ Розали. — Причем не мелкая. У нее клев по вечерам. Не надо бы нынче здесь плыть.

Между тем уже наступила ночь, вышла первая, малая, луна, чуть поярче проступили звездочки, а потом засветились и другие небесные тела. Розали аккуратно вела паром среди зыбких холмов, ее лицо было обращено к небу. Поначалу Кит принял это за молитву, но затем догадался: Паромщица ориентируется по звездам. Снова и снова выныривали рыбы, и всякий раз было шипение, появлялся едва различимый силуэт. А однажды донесся человеческий голос, очень-очень далекое пение, и оставалось лишь догадываться, как такое чудо возможно.

— Рыбаки, — объяснила Розали. — Они сейчас держатся ближе к насыпям. Хотелось бы мне…

Паромщица не договорила, и Кит не узнал, в чем заключалось ее желание. Они уже преодолели глубокий туман, и едва ли архитектор мог сказать, как он это определил. Ему вдруг представились мост над головой, черная полоса поперек звездного неба, с параболами цепей: пройдет время, по этому прямому, как стрела, прогону будут разгуливать люди, вовсе не думая о том, какие опасности таятся под ногами. Может быть, кто-то заметит внизу шевеление, но с огромной высоты не отличит рыбу от прочих теней. Это если он вообще остановится у перил и вглядится в туман. Конечно, появление крупняка, этих таинственных, сверхъестественных существ не останется незамеченным, но оно лишь вызовет легкий трепет — как рассказанная на ночь страшная сказка.

Розали как будто привиделось то же, что и Киту. Она вдруг произнесла:

— Твой мост все изменит.

— Прости, но так будет лучше, — сказал Кит. — Мы не должны плавать через туман.

— Мы не должны попадать на тот берег иначе, как переплывая через туман. Кит, знаешь… — Розали оборвала фразу в самом начале. Через секунду она вновь заговорила, но уже тише, словно отвечала собственным мыслям: — Часто жизнь зависит от сиюминутного выбора: с Дирком Кожемякой я заночую на горном поле или одна под своей крышей, куплю на ярмарке ленты или вино, из какого дерева — камфорного или грушевого — сделаю носовую деку парома. По-твоему, это мелочи? Поцелуй, лента, пылинка, упавшая на ту или иную чашу весов… Нет, Кит Мейнем из Атиара, это не мелочи. Наши души ждут от нас ответов, и любой изменяет нас… Вот почему я не спешу решать, как мне относиться к твоему мосту. Я буду ждать, пока не пойму, какая перемена случится со мной.

— А если понять так и не удастся? — спросил Кит. — Ведь это будет означать, что ты ждала зря.

Неподалеку раздался всплеск.

— Тихо!

В светлое время путь занял бы меньше часа, но теперь Киту казалось, что прошло много больше времени. Да и не казалось, наверное. Если на звезды глядеть, не поймешь, то ли продвигается лодка вперед, то ли стоит на месте.

У него стиснуты челюсти, а мышцы, все до единой, напряжены. Попытавшись расслабиться, Кит понял: нет, это не страх, а нечто иное, идущее извне.

— О нет! — воскликнула рядом Розали.

Теперь он тоже улавливал это — звук не звук, похоже на пение органных труб самого низкого регистра; гул до того слабый, что его едва различает ухо. Но от него почему-то кости превращаются в жидкость, а мышцы — в шелушащуюся ржавчину. Вдруг стало тяжело дышать, из груди рвались хрипы, в голове гулко ухала кровь. Движения давались не легче, чем мухе, увязшей в меду. Все же он кое-как поднял руки, прижал ладони к вискам. Розали была почти не видна — словно пятно чуть светлее мглистого фона, — но слышались ее слабые, полные боли вздохи, как у раненой собаки.

Барабанный бой гремел теперь во всем теле, растворял, разъедал. Хотелось кричать, но в легких не осталось воздуха. Вдруг Кит понял, что под ними уже не плоская поверхность: туман вспухал, вздымался, горбился за бортами парома.

«Так я мост и не достроил, — подумал он. — И ее не поцеловал».

А Розали — жалеет ли сейчас о чем-нибудь?

Туманный горб все рос, превращался в курган, в гору, и вот она уже застит полнеба. Затем гребень растаял, развеялся туманными завитками, и обнажилась тварь — громадная, темная, как сама ночь, она заскользила вниз, в образовавшуюся ямину. При этом казалось, будто она вовсе не двигается, хотя Кит понимал: это из-за непомерной длины. Целый век минует, прежде чем тварь проплывет перед ним вся… А больше он и не увидел ничего — глаза закрылись сами собой.

Неизвестно, сколько времени он пролежал на дне лодки. Просто в какой-то момент пришел в себя, а чуть позже к нему вернулась способность двигаться, мышцы и кости пришли в норму. На носу парома лаяла собака.

— Розали? — слабо позвал он. — Мы что, тонем?

— Кит? — Ее голос был тонок как нить. — Так ты жив? А я думала, умер.

— Это был крупняк?

— Чего не знаю, того не знаю. Настоящего крупняка еще никто так близко не видел. Может, это был крупняк-середняк.

Кит вымученно хихикнул.

— Вот же зараза! — ругнулась в потемках Розали. — Я весло обронила.

— И как теперь быть? — спросил Кит.

— Есть запасное, но с ним и плыть дольше, и к причалу не попасть. Ладно, приткнемся где-нибудь, а дальше пешком, за помощью.

«Я жив, — подумал Кит. — Могу теперь хоть тысячу миль прошагать».

До Левобережного они добрались уже почти на рассвете. Как раз всходили две большие луны, когда паром пристал к берегу в миле южнее пристани. Торговки пряностями сразу ушли вместе с собакой, Кит с Розали задержались, чтобы привязать лодку, а потом побрели берегом. На полдороге встретили Вало, он бежал со всех ног.

— Я жду и жду, а тебя все нет и нет… — Парень задыхался, в лице ни кровинки. — А тут они, пассажирки эти, говорят, ты добралась, и я…

— Вало… — Розали обняла его, крепко прижала к себе. — Малыш, мы живы. И мы здесь. Все кончилось.

— Я думал…

— Знаю, о чем ты думал, — перебила она. — Прости, я так вымоталась, просто с ног валюсь. Сделай одолжение, подгони «Переправу» к пристани. А я домой. Буду спать до вечера, и даже если самой императрице понадоблюсь, пускай ждет и зря не топает ножками.

Она отпустила юношу, одарила Кита усталой улыбкой и пошла вдоль насыпи. Архитектор проводил ее взглядом.

«Имперская печать» оказалась письмом из Атиара от какого-то мелкого, но наглого чиновника — он требовал разъяснить ранее представленные Китом цифры. Едва ли это стоило переправы даже в ясный день, не то что в такую ночь. Кит проклинал и столицу, и всю империю, но затем все же послал требуемое, добавив суровое замечание насчет печатей и надлежащего пользования ими.

Два дня спустя он получил сообщение, которое уж точно требовало его присутствия на левом берегу: из Рудного Хойка везут цепные звенья и болты, они уже в двенадцати милях от села. Кит, а с ним железных дел мастер Тандрив Ковальщица поехали встречать обоз и застали его спускающимся по южному пологому склону холма возле деревни Оуд. Крепко сбитые телеги были приземисты, кладь укрыта парусиной, а толстоногие волы в упряжках взирали на мир с безмерным спокойствием. Обоз двигался медленно, возчики шли рядом с телегами и распевали нечто, непривычное для ушей горожанина.

— Воловьи песни, — пояснила Тандрив. — Я тоже такие в детстве пела, когда у тетки на ферме жила. «Вспомни сны ночей тогдашних, ложе из травы остывшей, на лугах коров бродящих и былую силу в яйцах…»

Тандрив хихикнула.

Когда он остановил коня, приблизилась одна из погонщиц.

— Здрасьте, — буркнула погонщица и сопроводила приветствие кивком.

Кит слез с коня и спросил:

— Это и есть наши цепи?

— Ты с моста?

— Кит Мейнем из Атиара.

Женщина снова кивнула.

— Бералит Рыжий Бык из Ильвера. Кузнецы твои на задке последней телеги сидят.

Если и сидели, то не все — жилистый мужичок с опаленными бровями спешил навстречу. Он представился как Джаред Калильщик из Малого Хойка. Ведя разговор и шагая рядом с обозом, он откинул покров, и Кит увидел груз: чугунные звенья, десятифутовые стержни с петлями на концах. Оглядев их, Тандрив вступила в беседу с Джаредом. Кит вел в поводу обоих коней; ему были по душе такие вот увлеченные разговоры мастеров. Он даже чуть поотстал, поравнявшись с гужевой скотиной.

«Вспомни сны ночей тогдашних… — мысленно повторил он. — А что снится Розали, хотелось бы знать».

После той ночной переправы у Розали, похоже, не бывало «плохих дней». Стоило объявиться пассажирам, и уже на следующее утро она перегоняла паром, невзирая ни на погоду, ни на капризы тумана. По этому поводу малость поворчали владельцы трактиров и постоялых дворов, ведь их доходы напрямую зависели от длительности пребывания гостей, но вскоре самих этих гостей заметно прибыло в числе — из Атиара потянулись мужчины и женщины с очень серьезными глазами: посланцы столичных фирм открывали филиалы в зареченских городах. К тому же перемена в повадках Розали пошла на пользу строительству: Кит и его люди теперь перебирались с берега на берег по первому требованию. Правда, главный архитектор такой возможностью пользовался неохотно — никак не мог забыть путешествие на волосок от смерти.

В общем, для двух паромщиков работы было предостаточно, и Вало регулярно вызывался помочь, но согласие получал редко — лишь в тех случаях, когда Розали не могла управиться сама.

— В нынешнюю пору крупняк, по всему видно, мною не интересуется, — объясняла она. — Но как знать, вдруг он не прочь отведать мясца понежнее.

С Китом женщина была куда откровеннее:

— Если и впрямь нужно, чтобы Вало учился в столице, то чем раньше он расстанется с переправой, тем лучше. Тумана надо опасаться вплоть до той минуты, когда паром в последний раз причалит к берегу. Да и после, когда ты свой мост построишь…

Туман был добр к Розали, но на других его снисходительность не распространялась. Как и в любой другой год, не очень везло рыбакам. Лишился лодки Денис Красный Челн, ее протаранил «крупняк-середняк» — так со смехом описывал в трактире обитателя тумана злополучный рыболов. Сыпь у него на коже вскоре прошла, и волосы снова отросли, но лишь разрозненными пучками.

Во дворе «Оленьего сердца» за кружкой пива сидел Кит и смотрел, как Розали с Вало мастерят ялик. Юноша громко приветствовал архитектора, когда тот появился в пивной, а женщина повернула голову и послала улыбку, но уже в следующую минуту оба как будто забыли о нем. Правда, здоровались другие сельчане, а владелец трактира даже задержался рядом, чтобы пожаловаться на жуткие боли в спине, но почти все время Кит провел в одиночестве, потягивая охлажденный в погребе портер и глядя, как обретает форму малый челн.

В середине четвертого лета ему редко доводилось потратить на отдых столь славный денек. С анкерами управились несколько месяцев назад, подвели щебенчатые пандусы к арочным проемам в пилонах. Но сами пилоны еще не готовы, на них надо поднять гранитные седловидные опоры, через которые будут перекинуты цепи.

Уже прибыли монтажники, мужчины и женщины, которым предстояло выполнять рискованную задачу. Это были мастера, набравшиеся опыта на пролетах и башнях других атиарских мостов.

Однако пока никто не может перебраться с берега на берег без помощи Розали. А она сейчас занимается другим делом, и Кит, сидя в сторонке, любуется, как горит работа в ее руках.

На лодочном дворе трудились не только Вало и Розали. В Убмае, что в ста милях к югу, получила весточку Челл Перевозчица, и несколько дней назад она вместе с племянником Лэном поселилась в «Оленьем сердце». Как и Паромщики, приезжие были хороши собой, с мускулистыми плечами, но их лица хранили особенное выражение, некую загадочную отстраненность. Возле Убмая река была пошире и поглубже, чем здесь, поэтому, наверное, они еще чаще встречались со смертью.

«Вот интересно, — думалось Киту, — какое у них мнение о моей работе? Ведь она скажется на паромных перевозках на сотни миль в обе стороны, да к тому же в Убмае тоже может начаться строительство моста, больно уж подходящим выглядит этот участок. Но будь они категорически против, разве приехали бы сюда?»

Паромщики теперь находились в центре событий. В ближайшее время им предстояло тянуть через реку тросы, от пилона к пилону. Чтобы собрать цепи, нужны временные канаты и подвесные рабочие платформы. Но со всем этим придется ждать, пока Розали, Вало и Перевозчики не почувствуют все разом: вот он момент, когда можно плыть.

Кит справлялся с нетерпением, у него хватало дел. Пополнять списки заказов, посылать формальные отчеты начальству и вежливые извещения заинтересованным лицам в Атиаре и Трипле, передавать наставления канатчикам, каменщикам, дорожникам и счетоводам. А тут еще Дженнер… Кит отправил письмо в столицу, и дорожное ведомство согласилось доверить молодому архитектору строительство второго моста через реку, в нескольких сотнях миль к северу. Передать приказ о назначении Кит намеревался, как только окажется на другом берегу, он был рад, что Дженнер останется при нем, пока не будет протянута первая цепь.

Но сейчас он выбросил все это из головы. «Потерпите, — чуть виновато обратился он к своим делам. — Обещаю, я со всеми вами разберусь. Дайте мне спокойно посидеть на солнышке и посмотреть, как работают другие».

Розали и Вало заканчивали работу уже в лучах заката, падавших сквозь дубовую листву. Ялик был готов, персиковый вечерний свет ложился на свежеоструганную древесину, подчеркивал элегантность обводов. Вало припустил со двора лодочной мастерской бегом, и Кит восхитился: ах, молодость, сколько в тебе энергии, за целый день не растратить. А Розали подошла к забору.

— Красиво, — сказал Кит.

Она покрутила головой, разминая шейные мышцы.

— Верно, лодки у нас неплохо получаются. Есть хочешь? Гляжу, ты в делах день-деньской, нагулял небось аппетит.

Пришлось рассмеяться.

— Мы закончили пилон… нынче положили замковый камень. Да, подкрепиться я бы не прочь.

— Ну, так пойдем, Талла нас накормит.

Ужин был немудрящим, «Оленье сердце» славилось больше пивом, чем кухней. Впрочем, жаркое Талла сдабривал чабером и кервелем, и оно получалось густым, аж ложка торчком. Вало решил скоротать вечер с друзьями, так что ужин проходил в обществе Челл и Лэна, беззаботностью не уступавших Паромщице. Когда стемнело, Перевозчики отправились знакомиться с другими веселыми местами Левобережного, а Кит с Розали остались любоваться западными зарницами. Воздух был плотным, теплым и мягким, как шерстяная одежда.

— А ведь ты ни разу не заглядывала на стройплощадку, — нарушил Кит уютную, даже слегка пьянящую тишину. — Ни на этом берегу, ни на том.

Говоря, он рассматривал свою глиняную кружку. В ней не осталось ни капли пива, только запах дрожжей.

Розали, которая нынче предпочла сидеть не на скамейке, а прямо на садовом столе, подалась назад, легла на спину, лицом к небу.

— Между прочим, я занята была, не заметил?

— Причина не только в этом. Все остальные ведь нашли время. А от тебя только отговорки слышишь. Неужто совсем неинтересно?

Она рассмеялась.

— Вообще-то интересно, ведь с открытием моста все пойдет по-другому, но я пока не знаю, как это скажется на моей жизни. Поэтому и не заглядываю — смысла не вижу. Придет время, и загляну. Это как с туманом, пожалуй.

— А давай ты заглянешь сегодня.

Она повернула голову, коснулась щекой грубой поверхности деревянного стола. Кит понял, что Розали смотрит на него, хотя ее глаза и не разглядеть в сумраке.

«И что же ты видишь? — задал архитектор безмолвный вопрос. — Что надеешься высмотреть?»

Такое внимание нравилось ему, но вместе с тем тревожило.

— Давай заберемся на башню, — предложил он. — Вот прямо сейчас и пойдем. Скоро все изменится. Мы протянем через реку канаты, соберем цепи, привяжем к ним подвески, настелем полотно. И будет уже не проект, а мост, дорога. Но пока это всего лишь две башни и кипа чертежей. Розали, поднимемся, прошу! У меня даже слов нет, чтобы описать, как там здорово. Ветер… вокруг тебя все небо… река внизу…

Он покраснел, осознав пыл в своем голосе. Не услышав отклика, добавил:

— Будешь ты ждать или нет, все равно ведь изменишься.

— Там молния, — сказала Розали.

— От облака к облаку бегает, — возразил он. — Земли не касается. Это не опасно.

Она резко села.

— Хорошо, идем.

Вокруг пилона не было ни души. Затянутое тучами небо озарялось молниями, они мешали видеть дорогу. Кит и Розали то и дело оступались, но упрямство не позволило повернуть восвояси.

В потемках Розали вдруг выругалась, затем пояснила:

— Споткнулась…

Кит рассмеялся, совершенно без причины.

У северной стены все еще стояли леса, но решили взбираться по внутренней лестнице. Ее Кит изучил досконально, знал каждый поворот, каждую неровность. Он успел отсчитать вслух сто девяносто четыре ступени, прежде чем в проеме наверху полыхнула молния, и еще двадцать четыре, до того как ночные гуляки выбрались на крышу.

Там уже кто-то был. Раздался женский визг, а в следующий миг обнаженная парочка подхватила одежду, одеяла и фонарь и с хохотом умчалась по лестнице.

— Сира Дубовая Роща, — весело сообщила Розали. — А с ней Эрно Мостовик.

— Мостовик? — удивился Кит. — Откуда такая фамилия?

Но Розали лишь ойкнула по-детски. Беззвучная молния раскрасила небо в багрянец и белизну — одни слои облаков осветились, другие остались темны.

— Так близко…

Кит с удовольствием наблюдал за спутницей. Молнии не давали теней; в их свете лицо Розали выглядело юным и восторженным.

Спустя некоторое время женщина приблизилась к нему.

Они не произнесли больше ни слова, лишь поцеловались, а потом занялись любовью на ложе из своей же сброшенной одежды. Кит то коленями, то спиной чувствовал твердь камня, который, накопив дневное тепло, грел теперь не слабее, чем человеческое тело. А Розали была мягче камня. И сладка на вкус.

Кит не взялся бы описать чувства, переполнявшие его в тот момент. И это слабо сказано: от них, чудилось ему, вот-вот лопнут грудь, горло, живот. Он уже так давно не был с женщиной — почти и забыл, каково это, этот резкий выброс твоей кипящей энергии, этот качающийся океан наслаждения. Радовала даже обоюдная неловкость, ведь она означала, что можно будет проделывать это вновь и вновь, все лучше и лучше.

А потом они разговаривали.

— Ты знаешь, какая у меня цель… Построить мост. — Кит смотрел женщине в лицо, оно появлялось в свете молний и исчезало. — А к чему стремишься ты, я не знаю.

Розали тихо рассмеялась.

— Но ты же видел стократ, как я достигала своей цели, и лишь несколько раз мне это не удалось. Я хочу просто жить. День за днем.

— Это не цель, — возразил Кит.

— Почему же? Потому что она не такая, как твоя? Что лучше: одна великая победа или сто малых? И воцарилось молчание.

— Завтра, — пообещала Розали. — Трос на ту сторону мы протянем завтра.

— Ты уверена? — спросил Кит.

— Странно от тебя такое слышать. Разве мост не важнее всего? Как солнце должно всходить каждый день, так и он должен быть построен во что бы то ни стало. Мы сегодня решили: пора.

Рассвет наступил рано, и владелец гостиницы, как было условлено, постучал в дверь. Когда Кит и Розали спустились с башни и разошлись, от ночи оставалось всего ничего. На теле Кита все еще держался запах женщины, но он, туго соображая от недосыпа, не был уверен поначалу, что любовные утехи ему не приснились. Однако затем приметил налипшую на кожу каменную пыль и улыбнулся. И хотя стояла середина лета, он, второпях умываясь и одеваясь, пел весеннюю атиарскую песню.

В пивном зале Кит похлебал остывшей пряной ушицы (из плошки на него с укором смотрел соленый глаз). Оставив несъеденной рыбку — не туманную, простую, архитектор ушел из гостиницы.

Стояло раннее утро, небо избавилось от туч и молний, успело побледнеть и даже разогреться. За ночь новость разбрелась по селу, и теперь, казалось, все его население идет той же дорогой, что и Кит. Толпа перетекала через насыпь и спускалась к строительной площадке.

Он взобрался на вал и словно впервые в жизни увидел слепящую кремовую ленту реки. Почудилось даже, будто его перенесло назад во времени. Туман стоял высоко, это считалось здесь добрым знаком. Кит обрадовался, хоть и не верил в предзнаменования. На той стороне тоже толпа, правда, отдельных людей не разглядеть, виден лишь муравьиный поток. Неподвижные, свисали флаги сигнальных башен на фоне горячего голубоватого неба.

Архитектор спустился к парому Розали, едва видимому в плотном кольце зрителей.

— Здорово, Кит, — крикнул ему Вало.

Розали подняла голову, ее улыбка была как желанная тень под припекающим солнцем. Кольцо разорвалось, пропуская Кита.

— Приветствую вас, Вало Паромщик из Левобережного, Розали Паромщица из Правобережного, — торжественно произнес он.

А когда приблизился к Розали, взял ее за руки и, невзирая на крепнущую жару, с наслаждением ощутил их тепло.

— Кит! — Паромщица поцеловала его под уханье и смешки зрителей, под удивленные возгласы Вало.

У ее губ был вкус цикория.

Киту рассеянно кивнула Дэлл Тростильщица, первая среди канатчиков. Вместе с мужем Стивваном, с привлеченными мастерами и подмастерьями она проверяла сотни фатомов плетеного троса из рыбьей кожи, наматывала их, не допуская перехлестов, на катушки трехфутовой ширины, которые затем помещались в закрепленную на «Спокойной переправе» деревянную раму. Трос был тоньше Китова мизинца. Даже оторопь брала: неужели такой шнурок, растянутый на четверть мили, выдержит хотя бы собственную тяжесть? Но все проверки дали отличный результат.

Несколько мостостроителей, крепких мужчин, подавали стоящим на носу парома Вало и Челл Перевозчице небольшие увесистые ящики. В них были ртуть из Хедеклина и медные слитки — требовалось утяжелить паром спереди. Вначале это затруднит переправу, зато поможет в конце, когда наберет вес разматываемый трос.

«Надеюсь, получится, — сказал два месяца назад Вало, обсуждая протяжку с Розали и Китом. — Но наверняка не знаю. Ведь никто прежде этого не делал».

Кит тогда кивнул, в который раз подумав: «Эх, была бы река чуть поуже».

Конец троса змеился по земле. В толпе он как будто узкую улочку для себя проторил — никто не смел к нему притронуться.

Дэлл и Стивван Тростильщики поднялись вдоль троса на насыпь, чтобы проверить, цел ли он, надежно ли принайтован к временному анкеру под левобережным пилоном.

Возникла пауза. Зрители частью расселись на траве, частью потянулись по склону за Тростильщиками. Кое-кто прихватил из рыбацкой таверны миску холодной ухи или кружку пива. Вало, Розали и двое их родственников держались особняком. Сосредоточенные, они ждали своего срока.

А что же Кит? На вид само спокойствие и уверенность, он прохаживался среди зрителей, с каждым обменивался добрым словом или улыбкой. Всех, даже детей, он теперь знал по именам.

Вернулись Дэлл и Стивван. Паромщики заняли свои места — по двое у каждого борта, чтобы не мешать друг другу. Киту досталась роль балласта, прок от него будет лишь на другом берегу. Поэтому он сел на носу «Спокойной переправы», дополнительно утяжелив его. Дэлл кое-как вскарабкалась на корму — ей предстояло наблюдать за тросом. Она призналась, что нервничает, поскольку еще ни разу не переправлялась через туман.

— Пожалуй, обожду с возвращением, пока люльку не подвесят, — добавила она. — До тех пор Стиввану придется ночевать без меня.

— Кит, ты готов? — крикнула Розали.

— Да, — отозвался он.

— Дэлл? Дэн? Челл? Вало?

Все ответили утвердительно.

— Исторический момент! — заявил Вало. — Сегодня быть мосту через туман!

— За работу, парень, — сказала ему Паромщица. — Кормовое весло — твое.

— Готов, — согласился Вало.

— Толкайте, — велела Розали людям на пристани.

И паром отчалил под веселый гомон зрителей.

Почти мгновенно пристань скрылась из виду, и шум затих. Верно сказали Паромщики, денек для такого предприятия выдался самый подходящий. По поверхности тумана гуляли ровные, не выше человека, волны, а сам он был достаточно плотен: «Спокойная переправа», предельно нагруженная, держалась достаточно высоко. Никогда еще Кит не видел реку такой спокойной.

Солнце светило до того ярко, что болели глаза.

— Все должно получиться, — сказал он, подразумевая и протяжку каната, и это путешествие через туман, и само строительство моста.

Вот же не справился с собой, и вышло не утверждение, а вопрос. Причем вопрос детский. Ведь проверено все и перепроверено — им самим, и Дэлл со Стивваном, и расчетчицей в Атиаре. Но это же туман, здесь ты оторван от всего мира, в чем угодно усомнишься поневоле, даже в собственном мастерстве.

— Да, — ответила с кормы Дэлл Тростильщица.

Гребцы все больше помалкивали. Спустя некоторое время сквозь мертвый штиль донеслась тихая команда Розали:

— Правее.

Вало и Лэн Перевозчик резвее заработали веслами — по курсу возник покатый бугор высотой несколько футов. Почти все прочие выпуклости «Спокойная переправа» не огибала, шла прямо по ним. В этот раз Кит не видел в тумане темных силуэтов, ни больших, ни малых.

Помочь он ничем не мог, оставалось лишь смотреть, как под жестоким солнцем Розали орудует веслом. Канат разматывался, и все больше сил тратили гребцы, и все громче звучали их вдохи-выдохи. Покрытая потом кожа Паромщицы блестела едва ли слабее, чем поверхность тумана. И как только Розали удается не сгорать на лютом солнцепеке?

Выражение ее лица было серьезным, взор устремлен на восток. Пристани там не видать, но насыпь сплошь покрыта жителями Правобережного; едва паром достигнет берега, они дружно примутся за дело. В глазах женщины играло отраженное туманом солнце.

А потом Кит сообразил, отчего у нее такое лицо, такие блики в глазах.

Это не тревожный блеск и не отраженное солнце. Это радость.

«Как же она будет жить, — внезапно подумал Кит, — когда отпадет надобность в перевозках?»

Свое дело Розали любит, он понимал это и раньше, но не сознавал, насколько сильна эта любовь. От такой мысли Кит съежился, будто получил сильный удар под дых. Что для Паромщицы его мост? Губитель всего, что составляет смысл жизни; даже ее фамилия потеряет смысл.

— Розали… — произнес Кит, не в силах сдержаться.

— Не сейчас, — отрезала она. Гребцы пыхтели, ворочая веслами.

— Как будто… по грязи тащимся, — прохрипел Вало.

— Замолкни! — рявкнула Розали, и все притихли; слышались только трудные вздохи.

У Кита тоже сводило мышцы — от сочувствия, что ли? Но паром фут за футом продвигался вперед. Вот расстояние до пристани сократилось настолько, что кто-то решил бросить веревку, и Кит получил возможность сделать нечто полезное, хоть и не соответствующее статусу главного мостостроителя: он ухватил конец и выбрал слабину. Гребцы напоследок, не жалея сил, поработали веслами, лодка скользнула вдоль пристани и встала. На борт посыпались люди: кто-то швартовал паром к причалу, кто-то тянул трос на берег, к временному анкеру.

Сделавшие свое дело Паромщики и Перевозчики обнимались и хохотали как безумные. А потом они, не оглядывались, двинулись в город.

Кит сошел с парома. Ему нужно было встретиться с Дженнером Элларом.

Трудились до седьмого пота. Надо было протянуть конец троса через уложенный на верху насыпи седловидный камень и дальше, к основанию пилона, где были установлены временный анкер и вертикальный ворот. Специально для этого Дженнер распорядился прокопать выемку в склоне, и теперь по ней взбиралась упряжка волов — дело рискованное, но необходимое.

Другие волы были пристегнуты к кабестану. Дэлл Тростильщица на берег высадилась бледная и дрожащая, однако, получив стакан чего-то темного и прохладного, обрела способность держаться на ногах. Вместе с группой мастеров она прошлась вдоль троса и не обнаружила никаких изъянов. Дженнер остался у кабестана, а Кит возвратился на насыпь, к «седлу», отшлифованному до стеклянного блеска и щедро покрытому смазкой.

Внизу, возле пристани, отвязали от анкера протянутый с другого берега трос. Перекинутый через «седло», он зашуршал, принимая нагрузку и распрямляясь, затем с гулким звоном вытянулся и образовал сплошную прямую линию, которая начиналась на насыпи и исчезала в тумане.

У кабестана двинулись по кругу волы.

Столь напряженных часов, как эти, у Кита еще не бывало. Некоторое время не происходило никаких видимых перемен. Стонал и щелкал ворот, трос дюйм за дюймом, фут за футом скользил по выемке в камне. На этот процесс архитектор никак не мог повлиять, оставалось только наблюдать и заново проделывать в уме вычисления. Розали он не видел, но спустя некоторое время явился Вало — узнать, как продвигается работа.

Отвечать на вопросы юноши было приятно; это занятие успокаивало. Все расчеты верны, да и не в диковинку ему протяжка каната. Обнаружив вдруг, что проголодался, он в один присест уплел принесенную Вало еду. Когда он подкреплялся ухой в «Рыбе»? Несколько часов назад… без малого полсуток.

Выбившихся из сил волов заменили на свежих. Несмотря на смазку и кожаные рукава, трос через «седло» переползал неохотно, и все же дело двигалось. А потом натяжение пошло на убыль, трос заскользил по выемке быстрее. И наконец, уже на склоне дня, он легко поднялся над туманом на шестьдесят футов, натянулся до стона между лежащими на обеих насыпях временными опорами.

Совсем незадолго до наступления темноты Кит увидел, как на сигнальной башне взмыли флаги: «Порядок!».

Отучившись в университете, Кит на протяжении пяти лет чертил и строил, участвовал в чужих проектах и разрабатывал свои. У отца хватало связей в высших инстанциях дорожного ведомства, с другими крупными чинами водила дружбу старая преподавательница Скосса Тимт, так что объекты Киту доставались по большей части серьезные. Но ему были дороги все до единого, даже самый первый — ворота для сбора пошлины, где погиб тот паренек по имени Дуар.

Вся эта деятельность на пользу обществу — строительство дренажных систем, дорог, амфитеатров, общественных парков, канализаций, проспектов, конюшен — была для него сродни алхимии. Разве это не волшебство, когда эскизы, творимые человеком в воображении, превращаются в нечто реальное из камня и кирпича, из дерева и пространства? Вот и Кит мысленно возводил архитектурные сооружения, опираясь на свои замыслы и на представления империи о том, как надлежит улучшать жизнь ее подданных.

Наконец ему доверили построить объект большой важности — новый мост на севере Атиара, в горном краю под названием Четыре Пика. Прежний мост, тоже цепной — всего-то сто ярдов в длину и с сорокафутовыми пилонами — регулярно подновляли, и он прослужил верой и правдой три века, дрожа и скрипя под тяжестью таратаек с ртутной рудой; их денно и нощно катили в Онкалион, деревню перегонщиков ртути.

Старый трудяга простоял бы и дольше, если бы не сильные снегопады зимой, впоследствии прозванной Волчьей. Под тяжестью снега обвалился склон ущелья, прихватив с собой северный пилон. Проще оказалось соорудить новый мост на двести ярдов выше по течению, чем восстанавливать старый.

Сердечностью и радушием обитатели Онкалиона не славились. Да и не располагала их к тому каторжная жизнь. Угрюмые мужчины, суровые женщины. Однако строить мост они взялись не то что с охотой, с отчаянным мрачным рвением. И неудивительно, ведь от доступа к руднику зависело существование деревни. Вечерами приходилось их разгонять по домам, иначе бы, презрев опасность, трудились при свете лун.

Киту, даже при его не слишком общительном характере, было среди этих людей очень одиноко. Поэтому в первую зиму, когда строительство стало из-за снегопадов, он не без облегчения поехал в Атиар к отцу. Дэйвелл Мейнем к тому времени сильно состарился, его феноменальная память ослабла, но он не изменил любимой профессии и строил великолепный лабиринт в общественном парке; камни для этого сооружения свозились со всей империи и укладывались всухую. «Это мой последний проект», — сказал он Киту, и пророчество сбылось.

Скосса Тимт не пережила Волчьей зимы, зато в столице нашлось множество однокашников, и Кит охотно проводил с ними вечера, а еще посещал лекции и концерты. Даже закрутил мимолетный роман с архитекторшей, которая занималась водными сооружениями.

Едва расчистились дороги, Кит вернулся в Онкалион. Пока он наслаждался столичной жизнью, жители деревни в трескучие морозы и слякотные оттепели приходили на участок и ряд за рядом укладывали камни.

Во второе лето строительство велось ежедневно и даже в ясные ночи, и архитектор работал наравне со всеми. Из бюджета он выбился самую малость, и со сроком завершения запоздал лишь на пару месяцев, да к тому же никто не погиб. Тем не менее Кит считал этот мост своей неудачей. Очень уж неказистым он получился. Жители Онкалиона трудились геройски, но без творческого огонька. «Никуда не годится, надо переделать, — внушал себе Кит. — И виноват только я».

Видимо, в письмах, которые он посылал отцу, сквозило отчаяние. Поэтому ранней осенью в Онкалионе появился Дэйвелл Мейнем верхом на крепкой горной лошадке, в сопровождении подмастерья, тотчас скрывшегося в одном из трех деревенских кабаков. День был в самом разгаре.

— Хочу взглянуть на твой мост, — сказал Дэйвелл сыну. Он казался усталым, но спину, как всегда, держал прямо. — Давай показывай.

— Лучше завтра, — возразил Кит, — тебе бы отдохнуть.

— Сейчас! — отрезал Дэйвелл.

День был студеным и ясным, дорога, по которой они шли от деревни, тонула в тенях сосен и елей. Тут и там проглядывали базальтовые обнажения в зеленых и черных пятнах лишайника. Отец шагал медленно, часто останавливался перевести дух. Вот и ущелье, через него помаленьку тянутся местные жители. Дорожное полотно еще не доделано, но тем не менее по мосту пробираются кони, навьюченные тяжелыми корзинами с рудой.

Возле моста Кит услышал от отца те же вопросы, что и в детстве, когда играл на стройплощадках. И сын отвечал точно так же, как и много лет назад; ему не терпелось объяснить каждое свое решение. А может, не просто объяснить, но оправдаться. Тем временем мимо все шли и шли люди и лошади.

Затем Дэйвелл и Кит направились к руинам. Старый пилон был разобран, камни пошли в дело; осталась лишь груда щебня. Но с этого места открывался отменный вид на новый мост: с коробами башен, широкими дугами несущих цепей, толстыми отвесными цепями-подвесками, пружинящей аркой дорожного полотна. Самый неказистый из висячих мостов.

— Хороший мост, — буркнул наконец Дэйвелл.

Кит даже головой замотал от изумления. Его отец, разве что в присутствии мальчика стеснявшийся отпустить крепкое словцо на стройках, сухо проговорил:

— Мост — это прежде всего средство достижения цели. Важно лишь то, как он служит. С его помощью мы можем отсюда перебраться туда. Если все сделано правильно, на твою работу никто не обратит внимания… вот скажи, самого тебя заботит, откуда берется ртуть? Кит, твой мост хорош, потому что им уже пользуются. Довольно себя корить.

Вечером на правом берегу был устроен большой праздник. И местные жители, и кое-кто из зареченских пили и плясали в тени недостроенного моста. Свет костров и факелов падал на основание пилона, на анкеры, добавляя им весомости, значимости. А выше, там, куда не доставал свет, башня казалась лишь черным силуэтом, беззвездным куском неба. Правда, на самом верху тоже горела цепочка факелов, но они казались просто золотыми теплыми звездочками среди холодных небесных.

Меж веселящихся людей прохаживался Кит. Каждый улыбался ему и предлагал выпить вместе, но надолго никто не задерживал. Такое чувство, будто протянутый нынче канат отгородил архитектора от всех. Ничего похожего не было, пока росли громады башен. Прежде для местных Кит был своим, в известной степени, конечно. А теперь как отрезало. Теперь он человек, который построил мост через туман. Впервые архитектор так остро ощутил свое одиночество в этом краю. А ведь даже смерть Лорех Дубильщицы не сделала его в глазах жителей чужаком.

И такое случалось на любой стройке. Рано или поздно наступал день вроде нынешнего.

«Наверное, дело во мне, это от меня самого исходит отчуждение», — понял вдруг Кит. Он прибывает на участок и что-нибудь строит, когда на месяцы, а когда и на годы вторгаясь в чужую жизнь. Но вот объект готов, и надо собирать вещи. Архитектор скоро уедет, привнеся перемены в людские судьбы — нежданные и непредсказуемые. Дорога через опасные земли, мост над туманом спасут немало жизней и самым благотворным образом скажутся на торговле, но с их появлением мир станет иным.

Да, такая у него работа: выполнил задачу, берись за новую на новом месте. Но он сам предпочел кочевую жизнь, не желая где бы то ни было пускать корни и любоваться плодами своих трудов. Какими станут Левобережное и Правобережное через десять, пятьдесят лет? Возможно, он никогда не узнает, потому что вряд ли вернется сюда.

На этот раз ему труднее… а может, просто все по-другому. Вероятно, он сам стал другим. Позволил себе сродниться с этим краем, с местечками по обоим концам моста. Обрел сверх того, что привык обретать… а значит, и терять придется больше.

Розали… Как ей теперь жить? Вон отплясывает Вало, обнимая за талию женщину вдвое ниже себя, Рику Мостовицу. Кит поймал его за свободную руку.

— Где Розали? — прокричал он.

А когда понял, что его все равно не услышать в грохоте барабанов и реве труб, изобразил губами: «Розали». Ответа не разобрал, но посмотрел, куда указывал парень. Паромщица сидела на обращенном к реке склоне насыпи и смотрела в небо. Там не было лун, поэтому казалось, до Небесного Тумана рукой подать — до этой звездной реки, текущей, как и река земная под ней, с севера на юг.

Кит опустился на колени в нескольких футах от женщины.

— Розали Паромщица из Правобережного.

В темноте блеснули ее зубы.

— Кит Мейнем из Атиара.

Он вытянулся рядом. Трава, жесткая как солома, колола шею и спину. Женщина, не глядя, подала кувшин с чем-то ядреным, точно деготь. Кит аж поперхнулся.

— Я не хотел… — начала он и сразу замялся.

— Ага, — отозвалась Паромщица, и Кит понял, что она услышала недосказанное им, а это «ага» равнозначно пожатию плечами. — Знаешь, в семействе Паромщиков хватает и таких, кто ни разу не переправлялся через туман.

— Но ты… — Он помедлил, осторожно подбирая слова. — Ты переправлялась сотню раз. И думается, тебе это на роду написано.

— Как и тебе на роду написано строить, — тихо произнесла она. — Хорошо, что понял. Ты умный.

— Но теперь это уже не понадобится. Я про паромную переправу. Рыбья кожа нам пригодится, так что рыбаки не останутся без работы, но они…

— Будут удить у самого бережка, — договорила Розали.

— А ты? — спросил он.

— Не знаю, Кит. Поживем — увидим. Может, поплыву через туман, а может, и нет. Успею ли состариться — что за прок гадать?

— Так тебя это не огорчает?

— Огорчает, конечно. Я и радуюсь, что ты построишь мост, и вместе с тем ненавижу его. Как же я буду тосковать по прошлому, по переправам!.. Но кому охота принадлежать к семье, в которой все умирают молодыми, да вдобавок нельзя усопшего проводить по-людски, предав его тело огню. Если у меня будет ребенок, ему не придется делать тот же выбор, что и мне: или плавать через туман и погибнуть, или благополучно жить на одной половине мира без надежды увидеть другую. Да, кое-что мое дитя потеряет. Но кое-что и приобретет.

После долгого молчания он спросил, боясь любого ее ответа:

— Ты меня ненавидишь?

— Тебя? Ну что ты. — Розали повернулась к нему и поцеловала в губы.

И Кит не знал, чьи соленые слезы он почувствовал на губах — ее или свои.

Потом надо было собирать над рекой цепи, и на это ушла вся осень.

Через несколько дней после успешной протяжки снова пристегнули к кабестану волов; теперь над рекой повисли два параллельных троса. Тонкая эта процедура требовала бесперебойной связи посредством сигнальных башен, но прошла без сучка и задоринки, после чего Киту удалось как следует выспаться. Если бы трос лопнул, пришлось бы все делать заново.

В последующие дни оба троса заменили канатами из рыбьей кожи, достаточно прочными, чтобы временно удерживать вес цепей. Концы канатов закрепили на оголовках башен, и теперь предстояло собрать первую цепь из восьми. От тяжелого болта, надежно укрытого в анкере, через седловидную опору на верхушке пилона и дальше, по идеально выписанной длиннейшей дуге в двухстах футах над туманом.

К обоим канатам подвесили люльки: вот теперь наконец-то можно переправляться через туман и без лодок. Хотя никто не поспешил прибегнуть к такому способу, кроме сотни верхолазов, как местных, так и столичных. Эти мужчины и женщины были так сильны и ладно скроены, что казались существами иной, высшей породы, нежели люди. Их начальницу Кит знал по прежним стройкам, ее звали Фейлин, а фамилий высотники не носили. У этой женщины было какое-то сходство с Розали.

Дни укорачивались, портилась погода, и Кит удвоил усилия, чтобы смонтировать первые две цепи до зимних дождей: вязнущие в грязи волы не помощники в тяжелой работе. Вопреки расчетам он не был уверен в том, что тросы, даже изготовленные из рыбьей кожи, выдержат вес огромных дуг на протяжении всего холодного сезона. К тому же в реке водится крупняк — а ну как в зимнюю бурю ему придет охота поразмяться и попрыгать в высоту?

Требовалось немало рук, чтобы соединять десятифутовые звенья цепи большущими, в локоть, болтами. И громоздкости только прибавлялось по мере срастания звеньев. С помощью лебедок цепи уже добрались до седловидных опор, после чего труд высотников сделался и вовсе адским: Фейлин и ее люди поднимали звенья и болты в люльки и наращивали цепь уже на весу, выбиваясь из сил и рискуя жизнью. А ведь надо было работать синхронно с товарищами на другом берегу, чтобы не подвергать перегрузкам канат.

Главному архитектору нередко приходилось задерживаться на стройке допоздна, а ночи становились все темнее. Когда хватало лунного света, высотники и прочие мостовики трудились посменно. Строительство велось круглые сутки.

В ту осень он пересек туман шесть раз. Высотники очень не любили подпускать к своим люлькам посторонних, но ведь Кит был главным архитектором, руководителем стройки, поэтому разок воспользовался этим способом переправы, хоть и пришлось побороться с боязнью высоты.

Но предпочтение он отдавал парому.

Однажды Кит плыл вместе с Вало. Парень решил не уезжать, пока не будет закончено строительство и не отпадет нужда в паромах, но на уме у него теперь была только столица. Когда же Кита перевозила Розали, оба молчали, внимая шелесту кормового весла в плотной пене. С каждым днем убывал страх перед туманом, но по какой причине — этого архитектор не говорил даже самому себе.

А причиной было близкое завершение стройки.

Если в темное время суток присутствие Кита на объекте не требовалось, а Розали была на этом же берегу, они проводили ночь вместе — могли заниматься любовью, или выпивать, или сшибать кегли в пивном дворике «Оленьего сердца». Кстати, Кит показал отменные способности в этой игре, чем удивил всех, даже самого себя. Больше они ни разу не говорили о том, чем Розали будет заниматься в дальнейшем. Да и о своих видах на будущее Кит речи не заводил.

Напряженный труд зодчих принес плоды. Когда высотники вгоняли в проушину последний болт, было еще довольно тепло, и чугун не морозил руки. И вот первая цепь готова. Хотя зима сильно затормозила темпы строительства, до весны над рекой протянулись вторая и третья цепи, а остальные встали на свои места к концу лета.

После того как самые сложные работы были выполнены, многие труженики разошлись или разъехались по домам. Больше половины участников строительства взяли себе фамилию Мостовик или похожую.

— Мы изменили мир, — сказал Кит Дженнеру, невесть в который раз перебравшись на левый берег.

— Нет, — возразил помощник, уже собравший вещи, чтобы отправиться на новое место. — Это ты изменил мир.

Кит промолчал, но слова Дженнера принял близко к сердцу. И потом иногда вспоминал их со смесью гордости и тревоги.

С ним остались высотники, эти смельчаки, которым нипочем карабкаться по несущим цепям и крепить на них подвески. Вот уже два года канатчики, жившие на двести миль выше и ниже по течению реки, плели канаты из рыбьей кожи, предназначенные для поддержки дорожного полотна. Каждому канату было отведено свое место в конструкции, о чем свидетельствовали знаки на канатных ящиках. Аккуратно сложенные штабелями, они ждали своего часа на кишевшем некогда овцами лугу.

Киту осталась бумажная работа — в столицу потоком шли отчеты и обоснования платежей. Но каждый день он выкраивал часок, чтобы посмотреть на четкие, слаженные действия верхолазов. Бывало, заберется на самый верх пилона, глядит на реку, а там нет-нет да промелькнет знакомый изящный силуэт парома в дымчато-серых или блестяще-белых щупальцах марева.

Погиб еще один рабочий, Томмер Волопас. Спьяну поспорил, что залезет в люльку, и сорвался с диким воплем, превратившимся в маниакальный хохот, когда бедняга тонул в тумане. Убитая горем и гневом жена порыдала, земляки ходили несколько дней в платье цвета пепла; между тем мост продолжал строиться. В «Рыжей гончей» у себя в комнате плакал Кит, Розали обнимала его и утешала: «Томмер был хорошим человеком. Хоть и пьяница, а заботился о жене и сыновьях и со скотиной умел обращаться. Люди всегда умирали и будут умирать, и твой мост тут совершенно ни при чем».

А села менялись прямо на глазах. Отовсюду съезжались торговые гости: кто комнату в трактире снимет, кто угол в хижине. Но находились и такие, что сами строили склады для своих товаров или домики под жилье, а то и целые гостиницы. Часто дельцы пользовались паромами, а потом щедро переплачивали перевозчику «в надежде, что это никогда не повторится». Вало в таких случаях смеялся и на вырученные деньги поил друзей пивом — ему из университета пришло письмо с предложением приступить к учебе в начале зимнего семестра, и надо было со многими душевно проститься. Розали же никому, даже Киту, не говорила, как она распорядится своими сбережениями.

В пятый год строительства, весной, положили дорожное полотно, достаточно широкое, чтобы бок о бок могли пройти два вола; толстые доски для пущей устойчивости сшивались между собой гвоздями. Настил состоял из сотен щитов, их собирали внизу, а затем поднимали наверх и дальше тащили вручную, чтобы уложить и закрепить на прочных чугунных балках.

Однажды жительница Левобережного что-то прокричала на своей стороне, а с другого конца моста в ответ прилетел смех зареченских. Тогда оба села праздновали всю ночь напролет.

Когда вечера удлинились, некоторые жители придумали себе развлечение — приходить на мост, ложиться на краю и смотреть вниз, на далекий туман. В нем шевелись темные силуэты, но крупняка никто пока не заметил. Находились любители ронять тяжелые камни — интересно было глазеть, как расплескивается туман, как пробивается дыра в таинственную глубь. Но соседи обычно вмешивались. «Это непочтительно», — говорили одни. «Сдурел? — вопрошали другие. — Разозлить их хочешь?»

Кит приглашал на мост Розали, но она отмахнулась: «Мне и с лодки видно предостаточно».

В «Рыбе» на левом берегу Кит прожил пять лет, и теперь его комната выглядела настоящим кабинетом архитектора: на стенах пришпилены планы и расписания, кресло у очага завалено одеждой и книгами, сверху они придавлены отрезом красного шелка (однажды на ярмарке Кит не удержался от соблазна и купил). Уже и не вспомнить, сколько лет назад он в последний раз отдыхал в этом кресле. В папке и на широком столе теперь не чертежи, а транспортные накладные, заявки на материалы, платежные ведомости и копии переписки с имперскими чиновниками.

Окно было растворено. Кит сидел на кровати, смотрел, как пчела порхает в полном солнца воздухе. На столе лежала половинка груши — интересно, доберется ли до нее крылатая труженица? Тут ему подумалось о сотах: у ячейки шестиугольное сечение, не прочнее ли она, чем с квадратным? Как бы поэкспериментировать на досуге?..

В коридоре вдруг раздался частый топот. Распахнулась дверь. На пороге моргала от яркого света Розали. А тот был таким золотым, что Кит и не заметил поначалу ни ее бледности, ни слез.

— Что?! — вскинулся он с кровати.

— Вало, — сказала она. — «Искатель жемчуга».

Кит обнял ее. Пчела улетела, солнце померкло, а он все держал Розали в объятиях, и она покачивалась, сидя рядом на кровати. Лишь когда в окне окрасился пурпуром квадрат неба и на него заполз месяц малого спутника, женщина заговорила.

— Ах… — Это прозвучало почти как рыдание. — До чего же я устала…

Сразу после этого она уснула с непросохшими слезами на щеках.

Кит потихоньку выскользнул из комнаты.

Пивной зал был переполнен, и многие пришли в пепельном; архитектору даже подумалось, уж не принято ли здесь всегда держать траурную одежду под рукой. Разговоры велись вполголоса, то и дело кто-нибудь всхлипывал.

Брана Гостинщица заметила Кита еще в дверях, вышла к нему из-за барной стойки.

— Как она?

— Плохо. Но сейчас спит. Собери для нее чего-нибудь поесть и выпить.

Брана кивнула, отдала распоряжение проходившей в кухню дочери Ликсе и снова повернулась к Киту.

— Сам-то как? Ты ведь с Вало дружил.

— Ага, — кивнул Кит, вспоминая.

Вот Вало гоняется за ребятней по каменному полю, и вот он смеется на крыше пилона, а вот сидит серьезный в тени недостроенной рыбачьей лодки, в руках тетрадка с расчетами.

— Что произошло? Она мне ничего не рассказала.

— А что тут рассказывать? — развела руками Брана. — С того берега сигнальщик предупредил: Вало отплывает и должен к нам прибыть вскоре после полудня. А он так и не появился. На наш запрос ответили, что парень отчалил сразу после сигнала.

— Может, все-таки жив? — спросил Кит, вспомнив ту ночь, когда они с Розали потеряли кормовое весло и переправа затянулась на несколько часов. — А вдруг весло сломалось и пришлось причаливать ниже по реке?

— Нет, — помотала головой Брана. — Конечно, всем нам хочется в это верить. Раньше мы бы и ждали до последней возможности. Да только Аза, высотница из приезжих, сегодня работала наверху. Она слышала, как опрокинулась лодка, как он кричал. Правда, ничего в тумане не разглядела и не поняла, что это было.

— Еще бы три месяца, — Кит не то чтобы к собеседнице обращался, а, скорее, отвечал собственным мыслям, — и достроен был бы мост. И этого бы не случилось.

— Это случилось нынче, — возразила Брана твердо. — Не через три месяца. Человек умирает, когда приходит его срок. Мы его оплакиваем и живем дальше. Ты уже давно с нами, Кит. Пора бы понять, как мы смотрим на такие вещи… А вот и поднос, держи.

Кит забрал поднос и вернулся в комнату, где застал Розали спящей. Сидел и смотрел на нее в полумраке, не желая зажигать лампы; горела только та, которую он прихватил внизу.

«Человек умирает, когда приходит его срок».

Но никак не избавиться от дум про мост и почти готовый настил.

«Еще бы три месяца. Еще бы месяц…»

Розали, проснувшись, даже улыбнулась ему; ее лицо было изможденным, но спокойным. Потом вспомнила и вновь заплакала. Позже вняла уговорам Кита и поела хлеба с рыбой и сыром, запивая разбавленным вином. Все это она делала послушно, как ребенок.

Потом они лежали, и Розали прижималась к Киту, и ее спутанные волосы лезли ему в рот.

— Ах, почему так… — вздохнул Кит. — Ведь мост почти готов, еще три месяца, и…

Она отодвинулась.

— И что? Этого бы не случилось? Того, что не случиться не могло? — Она встала и посмотрела на Кита в упор. — Его смерть не стала бы необходимой, это ты хочешь сказать?

— Я… — начал Кит, но Розали перебила:

— Кит, он погиб. Необходимость тут ни при чем, и бесполезность тут ни при чем, просто случилось то, что случилось. Его больше нет, но я-то жива, и скажи, что мне делать теперь? Я потеряла отца, тетку, сестру, брата и племянника. А будет достроен мост, я потеряю еще и туман. И что потом? Кем я стану? Кем станут Паромщики?

Ответ был известен Киту: что бы ни изменилось вокруг, она останется Розали, ее родичи всегда будут сильными, красивыми и умными, и туман никуда не денется, и не исчезнет крупняк. Но она бы не услышала его слов. Прежде чем услышит, пройдут, наверное, даже не дни, а месяцы.

Поэтому он лишь обнимал плачущую женщину и не мешал своим слезам бежать по лицу, стараясь ни о чем не думать.

Через несколько дней после того, как лето перевалило на вторую половину, был устроен праздник — официальное открытие моста. Для имперских представителей отвели участок на спешно расчищенном поле недалеко (но и не слишком близко) от Левобережного и поставили там палатки, чтобы высокие гости могли репетировать свои речи, дожидаясь начала торжества.

Село неудержимо расползалось в северном направлении, западный пилон теперь стоял в окружении домов. Былое пастбище у подножия башни заполнилось ярмарочными шатрами и временными торговыми рядами, среди них попадались и вполне основательные заведения из камня и дерева — здесь можно и койку на ночь снять, и вообще купить все, что нужно путешественнику. Кит гордился предмостными улочками. Ведь это он организовал производство прочных брусков для мощения — в последний год у главного архитектора появился досуг, и надо было его как-то тратить. А вот новые колодцы — уже заслуга Дженнера, они были запланированы с самого начала, Кит лишь позаботился, чтобы их доделали.

Только что от Дженнера пришло письмо с хорошей новостью: строительство моста в горах Кейча идет под его началом по графику; место ему досталось удачное.

Ярмарка не только взобралась на склон насыпи, но и растянулась поверху. Среди лотков и шатров одиноко бродил Кит. Многие местные и неместные здоровались с ним, другие лишь показывали на него своим друзьям: «Видите того смуглого коротышку? Это он построил мост». А некоторые и вовсе не обращали на него внимания, для них он был просто незнакомцем в толпе. Когда Кит объявился в этих краях, в Левобережном каждый знал любого, будь то здешний или приезжий. И вот он снова почувствовал себя одиноким и бездомным — приедет, построит что-нибудь и уедет.

Он знал, что Розали сейчас за рекой, в Правобережном. Хотелось увидеться с ней. С того дня, как погиб Вало, они встретились лишь раз, провели вместе несколько минут. Кит сам пришел тогда к ней в «Суку». Она держалась замкнуто, но с горем справлялась. Его это свидание настолько вывело из душевного равновесия, что с тех пор он Розали не разыскивал.

Но теперь, вдень завершения огромной работы, нестерпимо захотелось увидеть Паромщицу.

Когда у нее очередная переправа?

Поймав себя на этой мысли, Кит рассмеялся. Уж кому, как не ему, знать, чего теперь стоит перебраться с берега на берег. Пять минут ходьбы, и вся недолга.

Движение по мосту еще не открылось, но ведь Кит был главным архитектором. Сборщики пошлины только кивнули ему и подняли шлагбаум. Внизу жестикулировали несколько человек, заметивших Кита у моста. Что-то прокричала Уни Каменщица, державшая пучки лент в руках, но он не разобрал ни слова. Улыбнулся ей, помахал рукой и пошел дальше.

Он и раньше проходил по мосту, когда были уложены тяжелые дубовые рамы, а по ним — узкий щитовой настил от берега до берега. Прежде чем империя прислала сборщиков дорожной пошлины, едва ли не каждый рабочий сыскал предлог, чтобы хоть раз перейти через туман. А Кит в последние два месяца шагал по нему чуть ли не ежедневно, преодолевая страх высоты.

Но в этот раз все иначе. Это уже не его мост, он принадлежит империи и жителям Левобережного и Правобережного.

Сейчас он смотрел на творение своих рук глазами чужака. Каменный наклонный въезд длиной в четверть мили поднимался очень полого — так легче взбираться гужевому транспорту. Ограждения для скотины (и для людей, страшно же глядеть вниз с этакой высоты) еще не поставлены, любой мост не обходится без недоделок, да и невозможно учесть все заранее. Въезд расширялся по мере приближения к пилону и плавно сворачивал — здесь повозка с двумя волами в парной упряжке может аккуратно въехать в арочный проем. А вот две повозки не разъедутся, так что возчикам с разных берегов придется соблюдать очередность.

«Это сейчас, — размышлял Кит. — Позже мост расширят или второй поставят».

Вот только не он этим займется. Другие.

Небо успело затянуться оловянного цвета облаками, далеко внизу их металлический блеск отражался от тумана. Да, плохо, что нет нормальных перил, только веревки из рыбьей кожи протянуты между подвесками. Волам и коням это не понравится. Впрочем, и гулкий стук копыт по настилу будет их пугать.

Ветерок, давно уже дувший с юго-запада, покачивал дорожное полотно. Вроде и не сильно шатает, но неплохо бы добавить чугунные парапеты или фермы жесткости — ездить и ходить будет удобнее.

Империя уже прислала нового инженера — Джейю Тезант, специалиста по доводке объектов. Надо бы поделиться с ней соображениями.

Кит подошел к краю — захотелось посмотреть вниз. Сюда уже не добирались с берега звуки, их поглощал туман, и легко было вообразить, что ты один-одинешенек в целом мире. Донизу несколько сотен футов, но там не видать ничего, что могло бы сравниться по величине с махиной из кованого металла. Проплывают силуэты, однако крупняк это, или кто помельче, или просто уплотнения тумана не разглядеть, даже зная, кого высматриваешь.

Он все же напряг глаза и различил новые силуэты, как будто там резвился косяк. А ведь и правда рыба. Одна отделилась от косяка, вздыбилась в тумане; ее спина показалась едва ли не прямо под Китом. Темная и шишковатая, она влажно блестела. Рыбина была плоской, как скат, длиной футов тридцать, а то и все сорок; над поверхностью она держалась целую вечность и при этом извивалась, показывая свое брюхо или то, что Кит принял за брюхо. С гибких чешуйчатых плавников шустрыми червячками сбегал туман. Появилось какое-то пятно — может, глаз? Или целая гроздь глаз? А затем Кит увидел пасть, дугообразную, как несущие цепи. Пасть раскрылась, в ней показалась другая дуга, кривая полоса не то слизи, не то хряща.

Тварь перевернулась и канула, превратилась в тень, и вот уже нет ничего, кроме сомкнувшегося над ней тумана.

Архитектор, обмерший при виде рыбины, встряхнулся и пошел дальше. Крупняк (или крупняк-середняк) с такой высоты не показался слишком большим и жутким.

У Кита было тяжело на душе; осознав это, он удивился. С чего бы ему печалиться?

Правобережное встретило яркостью праздничных красок и веселым многолюдьем, но Розали не попадалась на глаза. Он купил кружку ржаного пива и пошел искать уединенное местечко.

Когда стемнело и имперские представители разбрелись по палаткам, стража сделала послабление — сначала пустила на мост своих друзей-приятелей, а затем и всех местных, кто изъявил желание прогуляться над туманом. Каждый участник стройки получил бумагу, разрешающую ему до конца жизни ходить по мосту бесплатно. Многие же из тех, кто лишь со стороны наблюдал за работой, теперь пытались уговорить, подкупить или даже соблазнить охранников, лишь бы пропустили. С факелами вход был строжайше воспрещен, поскольку канаты из рыбьей кожи покрывались для лучшей сохранности маслом, но дозволялись крытые лампы. Кит наблюдал с насыпи, как вдоль моста плывут тусклые и зыбкие светлячки, тут и там прячась за подвесками или настилом.

— Кит Мейнем из Атиара.

Кит встал и повернулся на голос.

— Розали Паромщица из Правобережного.

Она пришла в синем и белом, босиком. Черные волосы стянула лентой; обнаженные плечи светились. Она вся сияла в лунном свете, как туман. Захотелось до нее дотронуться, поцеловать. Но ведь они даже словом не перемолвились за столько дней.

Розали шагнула вперед, забрала у него кружку, хлебнула тепловатого пива, и тотчас же все встало на свои места. Закрыв глаза, Кит позволил нахлынуть чувствам. Взял ее за руку. Они сидели в прохладной траве и смотрели на мост — черную сеть из прямых и кривых — и туман, отражающий бело-синий лунный свет.

Через некоторое время он спросил:

— Ты все еще Розали Паромщица? Или возьмешь новую фамилию?

— Может быть, и возьму.

Она повернулась в его объятиях, чтобы он мог видеть ее лицо, светлые глаза.

— А ты? Все еще Кит Мейнем? Или теперь кто-то другой? Кит, Который Построил Мост Через Туман? Кит, Который Изменил Мир?

— В столице фамилии не всегда хранят смысл тех слов, из которых они состоят, — рассеянно ответил Кит и вспомнил, что уже говорил это однажды. А впрочем, какая разница. — Я и правда изменил мир?

Он знал ответ.

Несколько секунд Розали смотрела на Кита, словно пыталась измерить его чувства.

— Ну да-а… — протянула она и подняла взгляд к редкой цепочке колышущихся огоньков. — И вот доказательство, вечное, словно камень и небо.

— Вечное, словно камень и небо, — повторил Кит. — Я сегодня видел, как качается мост. Здорово гуляет на ветру. На такие деформации он не рассчитан, хотя позднее, наверное, удастся его как-нибудь укрепить. Ну а вдруг молния? Да по тысяче причин он может рухнуть, чего уж там. Не в этом году, так в следующем, не через сто лет, так через пятьсот. — Он вспахал пятерней шевелюру от лба к затылку. — А вам тут кажется, что он вечный.

— Нет, — покачала головой Розали, — нам так не кажется. Да и с какой стати, мы же не атиарцы. Это ты Паромщицу убеждаешь, что все когда-нибудь кончается? Рано или поздно рассыплются камни, истлеют канаты. Но останется мечта о переправе через туман, о связи между берегами. Мы знаем теперь, что такое возможно, и знание это никуда от нас не денется. Я потеряла мать, деда… Вало. — Она помолчала немного, чтобы совладать с горем. — Да, мы умираем не своей смертью, но если кому-то нужно на ту сторону тумана, всегда найдется Паромщик. Мостостроители и перевозчики не такие уж разные люди.

Розали наклонилась вперед, преодолев пространство между ними, и они поцеловались.

— Когда уезжаешь?

Розали и Кит долго ласкали друг друга на насыпи, на холодной траве. Уже в свете заходящих лун вернулись в «Оленье сердце», взяли пива. Толпа к тому времени подрастаяла, местные расходились по своим домам, чужаки — по снятым комнатам или палаткам.

Но Кит чересчур разволновался и не смог бы нипочем уснуть, так что они с Розали в конце концов очутились у кромки тумана, на пристани. Считаные часы оставались до наступления утра, взошла самая малая из лун; порядком стемнело, даже туман померк.

— Через несколько дней. — В «Рыбе», в его комнате, ждали битком набитые кофры и сумки. Вот только папка похудела и вообще утратила солидный вид. Сколько на нее попало воды, тумана и пота… Надо будет при случае новую купить. — В столицу вернусь.

На том берегу горели огни. Праздник или не праздник, мост или не мост, а рыбакам с рассветом выходить на промысел. Стало быть, кое-что все-таки остается неизменным.

— Ага, — произнесла Розали. Для нее ответ Кита не содержал сюрприза. — И чем займешься?

Кит потер лицо; щетина колола пальцы. Бритье не бог весть какой хлопотный ритуал, а все же приятно отдохнуть от него несколько деньков.

— Сначала буду спать сто лет. А потом — новый мост, ниже по реке, возле устья. Местечко называется Улей. Там ширина тумана — почти миля. Начну, наверное, в середине зимы.

— Миля, — повторила Розали. — А справишься?

— Почему нет? С этим ведь справился. — Он повел рукой вокруг, указывая на цепи моста, на тонкую каменную башню, на сидящую рядом с ним женщину, от которой пахло потом и солью. — Говорят, возле Улея есть острова, хоть и невысокие. Это упрощает задачу. Глядишь, и удастся сложить из камня несколько арочных пролетов… А ты? Лодки строить?

— Нет. — Она наклонила голову, и Кит почувствовал ухом ее щеку. — Зачем мне это? Денег я скопила достаточно. Родня пускай лодки делает, а мне другое по нраву: плавать через туман.

— Жить не можешь без тумана, — произнес Кит, и это не было вопросом.

На его руку легла сильная женская кисть.

— М-м-м… — протянула Розали, и в этом звуке не было ответа.

— То есть для тебя сама переправа важна? — сообразил он. — Как и для меня, но по-другому?

— Да, — ответила она, а помолчав чуть-чуть, добавила: — Вот сижу и думаю: крупняк, он в Туманном океане до каких размеров вырастает? И что еще там водится?

— Но ведь за океаном нет ничего, — возразил Кит. — У переправы должен быть конец, иначе какой в ней смысл?

— Переправиться можно через все на свете. Ведь есть же вода под Туманной рекой, и она куда-то течет. У всех остальных рек и озер тоже где-то имеются истоки. Под Туманным океаном лежит океан воды. Плывешь-плывешь, а потом глядишь — под тобой уже она.

— Но это же разные среды, — сказал Кит. — Для тумана нужна лодка легкая, с широким дном и покрытая рыбьей кожей. А на воде не обойтись без глубокого киля.

Она кивнула.

— Хочу переделать рыбацкую лодку и сплавать, посмотреть. Кит, мне кажется, там должны быть острова. Большие острова. И крупняк. Крупняк-огромняк! А вдруг там окажется целый новый мир? Так что против имени Розали Океан я, пожалуй, возражать не стану.

— Поедешь со мной в Улей? — спросил Кит, уже зная: поедет.

И проживет с ним, быть может, месяц, а может, и год. Они будут спать в обнимку в гостинице или трактире наподобие «Рыбы» или «Суки», а когда Розали переделает лодку, она поплывет через океан. Кит останется строить мост или дорогу, а может, вернется в столицу, чтобы преподавать в университете. Либо вообще уйдет на покой.

— Поеду, — ответила она. — Только ненадолго.

И тут в его груди вдруг зажглось глубокое и сильное чувство при мысли о том, что с ними уже случилось и еще случится. О переменах в Левобережном и Правобережном, о конце паромной переправы, о смерти Вало, о будущем расставании с Розали: может быть, первой уйдет она, а может, он.

— Прости, — сказал Кит.

— Не стану. — Розали подалась к нему и поцеловала, ее губы были теплы, полны солнца и жизни. — Я ни в чем тебя не виню. Что сделано, то сделано. И сделано правильно.

Столько было потерь и сколько еще будет… Но хотя бы одну он в силах предотвратить.

— Когда придет время, — сказал Кит, — и ты пустишься в плавание, я буду рядом.

«A fo ben, bid bont», — гласит валлийская пословица. «Чтобы стать вождем, надо стать мостом».

Шон Макмуллен Электрика

Дорогой Джордж!

Верю, это письмо застанет Вас в добром здравии; не сомневаюсь также, что военная фортуна по-прежнему добра к Вам. Мне же она, как Вы уже, несомненно, знаете, отнюдь не благоволила в последней миссии.

Да, мне ведомо, что имя мое обросло множеством домыслов. Есть люди, которые аттестуют меня развратником и авантюристом, для других я несомненный герой. Подобно Вам, я в свое время причинил немалый урон Наполеону в Испании и Португалии, вот только героем себя вовсе не полагаю. Что же до разврата и авантюр, то не все ли равно, как я себя веду в приватной жизни, пока верой и правдой служу короне?

Я прекрасно понимаю, что слава никогда не увенчает того, кто день-деньской просиживает штаны, ломая голову над чужими секретными посланиями. Однако сей скромный труженик споспешествует скорейшему достижению победы, и положа руку на сердце, слава нисколько не прельщает меня. Все, о чем я прошу, это о позволении вернуться в Ваш штаб и заняться привычным делом, то есть разгадыванием французских шифров. Просьбу эту, со всем должным уважением, подкрепляю подробнейшим отчетом о моих действиях в Англии с июня по август сего, 1811 года. Не надеюсь этим отмыть репутацию Вашего покорного слуги от скандальной клеветы и не питаю подобных намерений. Хочу лишь доказать, что поступал, как всегда, в высших интересах Британии.

Близ Портсмута, в парке Саут-Коммон, стояла семафорная башня, и я, направляясь к штабу майора Джордана, без труда читал ее сигналы, уж очень незатейлива была тайнопись. Правда, и уведомления касались единственно судоходства в бухте. Я отметил название шлюпа — «Неустрашимый», только что доставившего меня из Лиссабона.

Штабной порог я переступал с книгой под мышкой: надо же как-то скоротать неизбежный час, а то и два в ожидании вызова. Но меня пригласили сразу: дескать, Сам изволит ждать именно мою персону. Вот сюрприз! Майоры никогда не дожидаются вторых лейтенантов, если только у тех нет при себе безотложных депеш. А при мне был только «Векфильдский священник».

— Учтите, пустой болтовни он не терпит. Никаких сплетен, и лучше не упоминать всуе важных особ, — наставлял меня адъютант, пока мы поднимались по лестнице.

— О, да у нас с майором, вижу, имеется нечто общее.

— Поскольку он не переносит лести, оставьте комплименты при себе. Светские беседы между офицерами — напрасная трата сил британской армии, вот его слова. Предоставьте вести разговор ему, сами же постарайтесь отвечать как можно четче.

Я вошел в кабинет и встал по стойке «смирно». А майор Джордан, даже не поприветствовав меня, указал на окно.

— Лейтенант Флетчер, что вы там видите?

— Семафорную башню Мюррея, сэр.

— Неплохо… Э-э… да, вольно. Сигнальная линия идет отсюда через Портсдаун-Хилл, Бикон-Хилл, Блэкдаун, Хэскомб, Нетли-Хис, Кэбэдж-Хилл, Патни-Хис, Челси и до Адмиралтейства. Моя депеша добирается до Лондона за девять минут. Вот уже четырнадцать лет конструкция Мюррея служит Англии. У французов на сигнальных башнях стоит другая система, но обеим присущ один и тот же недостаток. Знаете какой?

— Конечно, сэр. Кто угодно, засев поблизости от башни с бумагой и карандашом, запишет сообщение. Даже шифрование не обеспечит надежности.

— Истинная правда, — хлопнул кулаком о ладонь Джордан. — Такая связь, конечно, куда быстрее курьерской, но очень уж она доступна чужому глазу — все равно что в газете военные тайны печатать.

Я кивнул, не забыв деликатно улыбнуться. Второму лейтенанту, коли он не теряет надежды стать первым, на шутки начальства только так и надлежит отвечать.

Майор Джордан между тем продолжал:

— В Испании у генерала Уэлсли есть несколько умников, весьма преуспевших в чтении перехваченных французских депеш. Полагаю, что и французы не жалеют трудов, разгадывая наши шифры. Ах, если бы мы могли обмениваться невидимыми посланиями! Только представьте себе: и шпионам нечего делать возле башен, и курьерская почта — достояние прошлого. Какое преимущество получили бы мы перед французами!..

— Есть же почтовые голуби, сэр. Индийцы охотно ими пользуются.

— А еще есть меткие стрелки, влет бьющие птицу дробью. Стоит нам выпустить первого голубя, и французы тотчас призовут своих охотников. Нет, лейтенант, нам нужны такие гонцы, которые мимо любого соглядатая проскользнут незамеченными. И некий сквайр по имени Чарлз Коулдер три года назад предложил мне способ незримой связи. Идемте, покажу вам его творение.

Я поднялся еще выше по лестнице в сопровождении сэра Генри, и он отпер дверь, которая вела на чердак. Моим глазам предстала совершенно незнакомая, ни на что не похожая… да, если на то пошло, бесполезная на вид конструкция.

— Что думаете? — спросил он.

— Передо мной вольтов столб, создающий электрический заряд, и электроскоп — устройство, этот заряд обнаруживающее. Еще я вижу вогнутое металлическое зеркало примерно в ярд диаметром и камень величиной с мой кулак. Это янтарь, судя по угодившим в него мухе, двум паукам и муравью.

— Да бог с ними, с пауками, продолжайте про машину.

— На тыльной стороне камня — пластинки размером с фартинг. Янтарь обладает электрическими свойствами, стало быть, он имеет отношение к вольтову столбу и электроскопу.

— Недурно, весьма недурно! Генерал Уэлсли поступил разумно, прислав сюда вас. Это устройство сэр Чарлз называет янтароскопом, его предназначение — улавливать электрическое влияние другого куска янтаря, пребывающего в Баллард-Хаузе, имении близ Уимбурнминстера. То есть в сорока милях отсюда. Сэр Чарлз намеревался направить сюда сообщение, которое он написал бы точками и черточками, меняя силу электрического заряда в уимбурнской машине. По его словам, послание можно воспринять при посредстве вот этого янтароскопа.

Я склонился над аппаратом. На нем успело накопиться изрядно пыли, вольтов столб был сильно разъеден.

— Давненько этой штуковиной не пользовались, — предположил я.

— А все потому, что изделие не оправдало надежд. Сэр Чарлз предложил приставить к машине человека: пусть включает ее каждый полдень и наблюдает по четверти часа. Это продолжалось шесть дней кряду, но хоть бы разок шелохнулись пластины электроскопа! Донельзя разочарованный сэр Чарлз присоветовал мне выбросить безделку в бухту.

— Но вы сочли устройство небезнадежным и сохранили его?

— Нужно было дать наряд солдату, снабдить его тележкой и предоставить время… Непозволительная роскошь в военную пору.

— Значит, всего лишь красивая мечта, — заключил я, разгибая спину.

— Вот и я так полагал до минувшего апреля. Но однажды поутру карета привезла сэра Чарлза, попросившего записать несколько слов, но так, чтобы он этого не видел. Я запечатал конверт и отправил в Баллард-Хауз. Нарочному было велено в шесть часов вечера отдать письмо дворецкому. «Один останься часовым», вот что я написал. Знаете, откуда цитата?

— «Сон в летнюю ночь», из беседы фей.

— Отлично. Кто-то должен драться, а кто-то стоять на страже. Согласитесь, это честная проверка для подобного средства связи.

— Полагаю, да, сэр.

— В указанное время сэр Чарлз достал из своего экипажа какие-то провода, закинул их концы на балкон и заперся в своей карете. Я услышал жужжание, словно насекомое билось в бутылке. Так продолжалось с минуту, после чего он вышел и вручил мне вот это.

Майор протянул сложенный лист бумаги, и я, развернув его, прочел выведенное мелкими, но аккуратными прописными буквами: «ОДИН ОСТАНЬСЯ ЧАСОВЫМ». Как ни велико было мое удивление, я тотчас понял военную ценность изобретения.

— Мгновенная и невидимая передача сообщений!

— Вдобавок без промежуточных башен, — кивнул Джордан. — Сэр Чарлз отказался от идеи янтароскопа и изобрел искровой семафор с дальностью действия восемьдесят миль. Он открывал свою коробку и показывал механизм, но все, что я понял — принцип действия опирается на природу молнии.

— Но ведь молния — наизаметнейшее явление.

— Вероятно, у сэра Чарлза получаются маленькие, неброские молнии. Я настоятельно попросил этого джентльмена сохранить изобретение в тайне и отправил обратно в поместье, приставив к нему офицера из моего штаба с полусотней солдат. С того дня они охраняют Баллард-Хауз. Письмо в Лиссабон, генералу Уэлсли, ушло с первым же почтовым судном. Я рассудил, что оценкой изобретения следует заняться человеку, имеющему представление о связи в полевых условиях, а не какому-нибудь адмиралтейскому или конногвардейскому хлыщу из лондонских кофеен. Уэлсли прислал вас. Почему?

— Сэр, при всем уважении к вам я не могу ответить на этот вопрос. Просто не имею права.

— Должно быть, вы из его службы разгадчиков тайнописи. Возможно, даже сам Джордж Сковилл, только под другим именем. Неважно, дело есть дело, и по тому, как вы с ним справитесь, я и буду о вас судить. Отправляетесь завтра утром в Баллард-Хауз, оцениваете искровой семафор, убеждаетесь, что это не обман, а потом советуете мне, как изготовить десятки аппаратов для испанской кампании. И не забудьте, дальность — восемьдесят миль. Между Уимбурнминстером и Шербургом расстояние поменьше.

— Так мне еще следует проверить обитателей Баллард-Хауза на лояльность?

— Именно. Если, неровен час, французы наложат лапу на этот секрет, считайте, что мы преподнесли Наполеону весь мир на серебряном блюде. Сэр Чарлз — патриот, но он в долгах как в шелках. Папаша у него был азартный игрок. В Трафальгарской битве вражеское ядро излечило его от пагубной страсти, и сэр Чарлз с тех пор из кожи вон лезет, чтобы спасти наследственное поместье. Разумно управляет хозяйством, женился на деньгах, к картам не притрагивается. Но всего этого оказалось недостаточно, и ему необходимо финансовое воспомоществование — точно так же, как короне необходим его искровой семафор. Разрешаю напомнить об этом, если вдруг он забудет о приличиях.

— Благодарю, сэр. Возможно, мне это пригодится.

— И пусть вам пригодится еще один мой совет, когда прибудете в Баллард-Хауз…

— Какой, господин майор?

— Сэр Чарлз всецело предан своему изобретательству, можно даже сказать, не зная меры, а вот леди Моника… У этой темпераментной особы совсем другие интересы.

— Супруги не ладят?

— Да. И постарайтесь не занимать чью-либо сторону.

От Портсмута до Баллард-Хауза я добрался за день. Путь лежал через плодородные сельские угодья, такие мирные и благостные на вид — не верилось даже, что где-то сейчас свирепствует война. Подразделение, выделенное майором для охраны, расположилось в палатках подле усадьбы. Встретил меня капитан Хартуэлл, деликатного сложения юноша лет семнадцати, с вьющимися светлыми кудрями и розовыми щеками. Богатая родня выхлопотала молодцу офицерский чин, но рисковать его жизнью не пожелала, поэтому в Испанию он не угодил.

— Увы, лейтенант, мне досталось не самое щедрое на развлечения место службы, — посетовал он, препровождая меня к дому.

— Зато ваш покорный слуга развлечениями сыт по горло.

— Помилуйте, да что вы говорите?! А как же боевая слава, как же головокружительные приключения?

— У меня было три года наискучнейшей рутины, разве что порой случалось натерпеться страху… Слава и приключения доставались другим.

— Ничего б не пожалел, чтобы с вами поменяться местами.

— Сэр, иную битву выигрывает последний оставшийся в живых.

— Коли так, я предпочту сражаться! А битву пусть выиграет кто-нибудь другой.

Из-за какой-то размолвки с сэром Чарлзом капитану был заказан вход в Баллард-Хауз, поэтому он оставил меня возле парадного крыльца, взявшись отвести мою лошадь на конюшню. Хозяину доложили о моем прибытии, и вскоре тот спустился в гостиную. Выглядел он неряшливо: грязноват, длинные волосы сбились в колтуны, борода больше похожа на запущенную щетину. Держался сквайр не слишком дружелюбно, как будто его оторвали от важного дела. В глазу сидело увеличительное стекло в оправе, а руки были в царапинах и пятнах краски, как у мастерового.

— Ваши бумаги, — он требовательно протянул руку.

Я вручил документы, которые тут же подверглись тщательной инспекции; при этом хозяин поглядывал на меня сверху вниз.

— Тут указано, что вы второй лейтенант, — заговорил он вдруг так быстро, что я едва успевал разбирать слова. — В офицеры из рядовых?

— Да, сэр.

— За храбрость?

— За службу в разведке, сэр.

— И что за служба? Сигнальная?

— В сигнальном деле я тоже кое-что смыслю, сэр.

Узнав о том, что я являюсь знатоком в немаловажной области, сэр Чарлз ничуть не смягчился.

— Итак, вам поручено проверить мою работу? — спросил он.

— Да, сэр.

— Что же, майору Джордану показалась неубедительной демонстрация, произведенная мною собственноручно?

— Она была очень убедительной, сэр, но майор Джордан, прекрасно разбираясь в сигналах, ничего не знает об электрических машинах. Я же кое-что понимаю и в том, и в другом.

— Но я ведь сказал ему, что согласен отдать мой искровой семафор короне, на военные нужды.

— Да, вы согласны — за покрытие кое-каких долгов.

Он посмотрел на меня недобро, но спорить не стал. Пусть он и хозяин в этом поместье, но пальцы на горловине кошелька держу я: и сэр Чарлз это понял.

— Чего еще ему от меня нужно?

— Сэр, необходимо, чтобы вы объяснили мне принцип вашего изобретения. От моего решения зависит, будет ли сделано множество таких аппаратов.

В Баллард-Хаузе действовал закон: нижний этаж здания принадлежит супруге сэра Чарлза, а верх — безраздельные владения хозяина. Леди Моника обладала прекрасным чувством стиля; мебель, картины и ковры были подобраны со вкусом, и денег на них не пожалели. Поднявшись же по лестнице, я обнаружил голые стены и ничем не прикрытые половицы. В неприбранных комнатах теснились верстаки, загроможденные топорно сработанными неуклюжими механизмами. Здесь как будто срослись мастерские часовщика, плотника и кузнеца, а верховодил над ними игрушечных дел мастер. С полдюжины работников корпели над совершенно разнородными задачами — от выдувания стекла до покрытия воском клавесинных струн.

Сэр Чарлз был убежден, что лучшее средство для проверки конструкторской идеи — это действующая модель. Десятки таковых предстали передо мной в его спальнях, коридорах и гостиных: тут и сигнальные устройства, и оружейные системы, и пароходы, и даже воздухоплавательные шары, наполняемые горячим воздухом. Приведя меня в свой кабинет, хозяин поднял крышку морского сундука.

— Источником вдохновения для меня послужила гроза, — гордо сообщил он и указал на мешанину из латуни, стекла и каких-то проводов.

— Но ведь гроза никоим образом не подвластна человеку, — вежливо заметил я.

— Искра между двумя электрическими проводами — разве это не крошечная молния? — ворчливо парировал он. — Видите эти латунные стержни? Стойте и глядите в пространство между ними.

Из боковины сундука, сработанного из красного дерева, выступал рычажок; его-то сэр Чарлз и подвинул. Над окном висел карниз, к нему от сундука тянулись два провода. Изобретатель пересек комнату, направляясь к другому такому же сундуку, тоже с проводами. Тронул очередной рычажок.

— Теперь оба устройства трудятся, — объяснил он, склоняясь над вторым сундуком и что-то поправляя в его внутренностях. — Лейтенант, вы не на меня, на стержни смотрите!

Слух мой уловил тихое жужжание, и между стержнями протянулась длинная искра. Затем другая, исчезнувшая побыстрее. Третья… Я насчитал двадцать восемь и вдруг заметил, как участилось биение сердца. Ведь сундуки ничем не были соединены!

— Верните рычажок в начальную позицию, — попросил сэр Чарлз. — Очень уж быстро истощаются вольтовы столбы.

— Так эти искры проходят между двумя сундуками? По воздуху, невидимо? — Я изо всех сил старался не выказывать изумления.

— Ага, заметили! Стало быть, не законченный тупица… А что скажете про то, как сгруппированы искры?

Несомненно, это был шифр. От моего умения распознавать коды зависела жизнь и смерть британских солдат, поэтому я неплохо наловчился вычленять из хаоса увертливый порядок.

— После четырех искр всегда следует пауза. Третья и шестая группы одинаковы. В моей фамилии буква «е» на третьем и на шестом месте. Полагаю, сэр, вы просто перекинули с ящика на ящик фамилию вашего покорного слуги.

В первый и последний раз я увидел, как у сэра Чарлза от удивления отпадает челюсть.

— Невероятно! — воскликнул он. — Выходит, я угадал: вы из лучших шифровальщиков генерала Уэлсли.

— Сэр, мне запрещено…

— Что, секретность? Тысяча чертей! Мой друг, оставьте эту чепуху. Со мной делились тайнами особы куда важнее вас. Давайте приступайте к проверке моего аппарата.

Примерно половину сундука занимал вольтов столб. Значит, если аппарат и источник питания распределить по ящикам поменьше, их можно возить на лошади, как вьюки. От столь радужной перспективы у меня голова пошла кругом.

— От этой пары сундуков на войне может быть побольше проку, чем от ста тысяч кавалеристов, — отважился я высказаться. — Сколько вам нужно времени, чтобы объяснить мне суть конструкции и принцип действия?

— Мой шифр из точек и тире вы разгадали с первого предъявления, это говорит об изрядном интеллекте, — ворчливо отдал мне должное сэр Чарлз. — Пожалуй… достанет недели.

— А что до изготовления и обслуживания?..

— Трудно сказать. Таким вещам я еще никого не пытался учить.

Вечером нам составила общество жена сэра Чарлза — леди Моника. Она была много моложе супруга, однако постарше меня лет на пять. Мы отужинали в столовой, увешанной полотнами Констебля и Рубенса; в углах на пьедесталах стояли расписные вазы, вероятно, похищенные в Греции.

Леди Моника была редкостной красавицей и нисколько в этом не сомневалась; со своим шармом она научилась обращаться виртуозно. А глазами стреляла так, что у меня мурашки бегали по коже; причем ее дерзкий флирт оставался незамеченным сэром Чарлзом. Ее черные кудри были собраны в высокую прическу, как у испанских высокородных дам. Поверх белого платья из льняного батиста она надела синий жакет с красной пелеринкой — цвета британского флага вошли в моду. Макияжем она пренебрегала, желая, очевидно, подчеркнуть безупречность своей кожи.

— Это лейтенант Флетчер, он в Испании разгадывает шифры для Уэлсли, — тут же выдал меня с потрохами сэр Чарлз. — Лейтенант Флетчер, перед вами моя жена Моника.

В Испании за столь безрассудную болтливость вообще-то расстреливают; пришлось напомнить себе, что я в Англии.

— Леди, вы само очарование. — Я поклонился и поцеловал ей руку.

— Симпатичный убийца, да еще и с мозгами? — отозвалась она. — Бедняжка Наполеон. Полагаю, против таких мужчин, как вы, у него нет ни малейшего шанса.

Ужин был в патриотическом духе: бифштексы, лук-шалот, печеный картофель, свекла, горчица, портвейн. Все это подавалось на преизящнейших блюдах — в жизни не видывал столько серебра на одном столе. Да, вовсе не к таким кушаньям довелось мне привыкать в Португалии и Испании… Разумеется, за исключением портвейна.

Супруги явно не ладили между собой, но старались соблюдать приличия.

Сэр Чарлз без умолку разглагольствовал о своем шифре из точек и тире, об искровой сигнальной машине. Тем временем леди Моника вздыхала, а то и вовсе устремляла взор в потолок. Вдруг хозяин спохватился, что у него на тарелке остыло мясо. Он живо проглотил бифштекс, попросил у нас извинения и убежал по лестнице так торопливо, словно наверху его ждала любовница… Я уже знал, что любовница эта сделана из латуни, стекла и воска.

Мы с леди Моникой остались тет-а-тет. Ужин продолжался: спаржа, свекольные оладьи и довольно тонкое немецкое вино.

— Хотелось бы немного узнать о вашем прошлом, — сказала она.

И порхнула волшебными ресницами, что на человека, еще совсем недавно скитавшегося в далеких горах Иберийского полуострова, подействовало ошеломляюще.

— Да почти нечего рассказывать. Был капралом, стал офицером. Мне посчастливилось отличиться.

— В шпионаже?

— В математике… Представьте, она помогает воевать.

— Редкий капрал в красном мундире скажет «математика». Скорее от него услышишь «счет», в лучшем случае «арифметика». Вы, видимо, из хорошей семьи. Чем занимались до того, как пошли служить?

— Отец у меня приходской священник, сам я до войны был учителем.

— Готова побиться об заклад на сто гиней, что еще ни одну шлюху вы не удостоили улыбкой.

Да, это правда, но откуда о том знать леди Монике? Застигнутый врасплох, я взял паузу, чтобы собраться с мыслями. Да, я знал, как полагается вести себя в свете, но свет для меня был чужим.

— Я же не приказчик в лавке, чтобы улыбаться направо и налево.

— Рипост…[6] Мои поздравления.

— Почему вы готовы на пари?

— О лейтенант, мужчинам, которые пользуются услугами шлюх, свойственна самоуверенность. Они вообще всех женщин считают продажными, допуская лишь, что одни стоят дороже других. В вас же учтивости больше, чем самоуверенности.

— Вы мне льстите.

— Безусловно. И это повод для ответной лести, но вы им, конечно же, не воспользуетесь.

И тут мне вспомнилось предостережение майора Джордана.

— Лесть в мои обязанности не входит, мэм.

— Да что вы говорите? Но вам не по себе в моем обществе, особенно когда я улыбаюсь, и это льстит мне.

— Скажите, вы помогаете сэру Чарлзу в работе над сингальными устройствами? — неуклюже попытался я сменить тему.

— Вы, конечно, шутите? Чтобы я, да интересовалась проводами, искрами и паровыми трещотками? Помилуйте, о его увлечениях я вспоминаю, только когда он уезжает испытывать свои игрушки, оставляя на меня заботу о Баллард-Хаузе и наших сторожах — бравых солдатах и галантных молодых офицерах.

С этими словами она покинула кресло. Я тоже встал и откланялся.

— В десять вечера разделите со мной ужин? — спросила леди Моника.

— Сожалею, мэм, но я уже собираюсь почивать.

— Так ведь сейчас всего шесть, даже солнце еще не зашло.

— Я просто с ног валюсь от усталости. В последний раз мне удалось поспать на корабле.

Она плавной походкой двинулась к двери.

— Доброй ночи, мэм, — сказал я вдогонку.

В проеме она обернулась.

— Доброй ночи, мой бравый и галантный молодой офицер, — промурлыкала хозяйка усадьбы и на прощание выразительно качнула бедром в мою сторону.

В ту ночь я спал мертвым сном, но, как и всякий солдат в военное время, проснулся еще затемно. Атаки часто случаются на утренней зорьке, поэтому я обзавелся привычкой встречать восход одетым и готовым ко всему. Найти сэра Чарлза не удалось, поскорее свидеться с леди Моникой не входило в мои планы, так что я направился за пределы усадьбы, в лагерь, где меня встретил юный капитан Хартуэлл. В первых лучах рассвета мы обошли расположение.

— Ну как, вы удостоверились, что Баллард-Хауз — не гнездо французских шпионов? — спросил он.

— К сожалению, я ни в ком пока не уверен.

— Ни в ком? Что, даже хозяин у вас под подозрением?

— Хозяева порой раскрывают секреты своим леди в постели. Или вы считаете, что леди подозревать нельзя?

Хартуэлл промолчал — возможно, не нашелся с ответом. Мы прошли еще с дюжину шагов, прежде чем он снова подал голос.

— В моем взводе есть ветеран сражений в Португалии и Испании, он слышал о вас. Говорит, вы из солдат, сумели отличиться.

— Да, сэр, это так.

— Видно, совершили нечто поистине героическое.

— Вы мне льстите. Ничего особого я не совершил.

— Пожалуйста, расскажите! Сгораю от любопытства! Разве вы еще не поняли, как скуп на развлечения Дорсет?

Тут я заподозрил, что в Баллард-Хауз капитана перестали пускать как раз по причине его чрезмерной тяги к развлечениям: юнец волочился за хозяйкой. С другой стороны, он старше меня по чину, а с такими людьми невредно поддерживать добрые отношения.

— Я немного говорю по-португальски и довольно сносно владею испанским и французским. Поэтому, едва сойдя с корабля, я получил капральское звание. Мне дали в помощь двух испанцев из нерегулярных войск и отправили в глубь неприятельской территории.

— Истреблять французских офицеров? — предположил взволнованный Хартуэлл.

— Зарисовывать укрепления, считать солдат, повозки снабжения. Однажды нам встретились двое французских шпионов, занимавшихся, в сущности, тем же, что и мы. Последовала короткая и грязная драка, и живым оттуда ушел только я.

— Ага, так вот за что вы получили второго лейтенанта!

— Ну, подобное там в порядке вещей. Однако на трупе француза я обнаружил секретную депешу, она оказалась крайне важной.

— Выходит, вы совершили подвиг, но получили награду не за него, а за грязные тайны, в которые вляпались ненароком? — разочарованно проговорил Хартуэлл.

— Сэр, при всем моем уважении замечу: на войне секретные депеши зачастую куда опаснее пуль. Если вам доведется побывать на поле боя, вы поймете, чего стоит неведение о следующем шаге противника.

— Отдаю должное вашему опыту, лейтенант, но сам я предпочел бы шпионским играм честную драку.

Та депеша оказалась шифрованной, и я, пока возвращался в расположение наших войск, каждую свободную минуту только и делал, что пытался разгадать код, и наконец справился с этой задачей. В сообщении говорилось, что в штабе генерала Уэлсли засели двое вражеских агентов. Вопреки моим ожиданиям, их не разжаловали с позором и не расстреляли как собак; просто однажды они погибли в мелкой стычке. Что ж, понятно: в штабе генерала Уэлсли не может быть предателей. Вскоре после этого начальство сочло свежеиспеченного второго лейтенанта Флетчера слишком ценным офицером, чтобы подвергать его опасности на полях сражений. Меня перевели в квартирмейстерскую службу и поручили разбираться с французскими шифрами.

Мы уже подходили к конюшне. Я обратил внимание, что над ее крышей поднимаются две трубы; из одной валил дым. Слышался размеренный стук.

— Там паровой двигатель, — сообразил я.

— Терпеть не могу грязную тарахтелку, — проворчал Хартуэлл. — Как и все эти дурацкие поделки.

— Для чего он служит?

— Ни для чего путного, уж поверьте.

— Все же я не откажусь взглянуть.

Я увидел батрака, хлопотавшего у машины высокого давления; вроде тех, что с недавних пор позволяют конкам избавляться от лошадей. Здесь изобретение Ричарда Тревитика вращало ось электростатической машины[7], чьи стеклянные диски терлись о фетровые накладки, а образующееся при этом электричество снималось тонкими серебряными щетками и по клавесинным струнам, обмазанным нутряным жиром и пчелиным воском и натянутым между деревянными столбами, поступало в Баллард-Хауз.

По словам кочегара, конструкция эта работала в течение дня; в сумерках ее глушили, а потом чистили и налаживали. Мы с Хартуэллом уже собирались уходить, и тут мальчишка-батрак спросил, не угодно ли нам взглянуть на «ночную машину». Услышав мое «да», он отворил дверь в помещение, где стояла такая же точно пара механизмов.

— Отсюдова в дом листрический хлюид текёт, вот уж два года как, и хоть бы раз запнулся.

— Постоянный источник электричества? — удивился я. — И для чего же он потребен?

— Сэр, про то хозяину ведомо, а нашенское дело — пар в котле держать. Пар — это будущее, во как! Оченно надеюсь на нем богачество сколотить, с Божией помощью.

— Ненавижу эти гнусные машины! — брюзжал Хартуэлл, когда мы выходили из конюшни. — Известно ли вам, что на некоторых угольных шахтах они уже заменили лошадей?

Передо мной встала новая загадка: для чего в Баллард-Хауз все время поступает заряд? Искровые семафоры работают от вольтовых столбов, значит, электростатические машины нужны для чего-то другого. И это «что-то» бесперебойно действует вот уже два года.

— А что находится вон там, на втором этаже, куда ведут провода? — указал я на дом.

— Моника эту комнату называет вороньей, — ответил Хартуэлл.

Моника? Судя по такой фамильярности, Хартуэллу тоже достались лестные слова от хозяйки поместья. А если учесть, что с некоторых пор он там персона нон грата, эти слова не проскользнули мимо ушей сэра Чарлза.

— Вороньей? А почему?

— Сэр Чарлз держит там ворону.

— Вот как? Настоящую, с перьями, крыльями и клювом?

— Один клюв, два крыла и уйма перьев.

— И зачем, как вы думаете?

— Не иначе для компании. Не будь он владельцем этого поместья, прожил бы заурядную жизнь деревенского дурачка.

Вот, пожалуйста, еще одна загадка. Зачем на протяжении двух лет обеспечивать электричеством ворону?

Я шпион, меня учили прятать свои тайны и раскрывать чужие. Ворона — это, скорее всего, какая-то уловка. А электричество? Может быть, в той комнате на втором этаже спрятан секретный аппарат для связи с французами? А если сэр Чарлз соглашается отдать искровой семафор Англии лишь потому, что у Наполеона он уже есть, и теперь нужно перехватывать наши сообщения?

Я вернулся в дом и взял оба искровых семафора под личную охрану — иными словами, запер их у себя в комнате. После чего убедился, что в две верхние комнаты мне не попасть, тогда как во все остальные я могу входить беспрепятственно. О запертых помещениях сэр Чарлз ничего не говорил. Незапертые представляли собой мастерские и склады для экспериментальных устройств, покамест не оправдавших надежд своего создателя. Механизмы, которые я там увидел, были изготовлены в основном из дерева, воска, латуни и стекла. Помощники работали тут же, но жили в другом месте, в доме для прислуги. Они мастерили отдельные части по хозяйским указаниям, не имея никакого представления о том, что получится после сборки.

Когда сэр Чарлз ушел в конюшню проверить, как обслуживается «ночная машина», я поднялся на второй этаж, к запертым комнатам. По роду деятельности я мало-мальски владею искусством отпирать замки, и отмычки всегда при мне. Первая комната оказалась библиотекой. Вторая дверь, дубовая, окованная железом, моим усилиям не поддалась. Столь внушительная защита говорила, конечно же, о том, что в комнате спрятано нечто ценное. Я услышал слабый гул, как в пчелином улье.

Это была «воронья комната», именно к ней от конюшни тянулись провода.

В то же утро, немного позже, меня пригласили на завтрак. Я не успел проголодаться, но все же пришлось отведать сыр чеддер, спаржу, ветчину и немецкое вино. За едой сэр Чарлз объявил, что к изучению искрового семафора я приступлю в течение ближайшего часа. Стремительно подчистив тарелку, он убежал по лестнице. И опять я остался наедине с леди Моникой. Подозревая, что она готова и в этот раз заняться флиртом, я поспешил спросить о «вороньей комнате».

— Да, ворона там есть, — ответила она.

— Он вас туда пускал?

— В ту далекую пору, когда еще пытался произвести на меня впечатление своим умом. Год назад, если не два. Там полно его скучных игрушек.

— Вас не впечатлило?

— Ни в малейшей степени. Видите ли, лейтенант, мы с ним слеплены из разного теста. Что вы видите вон у того окна?

— Латунный телескоп.

— Да-да, подлинное чудо с увеличительными стеклышками и что там еще внутри. Чарлз через него разглядывает какие-то оспины на Луне. Я бы предпочла полюбоваться, как солдат на дальнем поле заваливает доярку на копну… А вы что скажете?

Подмывало заметить, что я бы предпочел побыть тем солдатом на дальнем поле, но подобные речи могли завести нас на запретную территорию и с самыми непредсказуемыми последствиями.

— Мне бы телескоп пригодился, чтобы шпионить за французами, — нашелся я с ответом. — Так что же за игрушки хранятся в «вороньей комнате»?

— Да всякие-разные… Проволочки там, медяшки, стеклышки.

— И ворона есть?

— Черная птица, довольно крупная — побольше воробья, но поменьше курицы. К ее голове Чарлз присоединил уйму клавесинных проводов.

— К вороньей голове?! — воскликнул я, решив, что леди Моника надо мной издевается. — А вы не могли бы описать…

— Нет! — отрезала она с внезапным раздражением. — Не могу и пытаться не стану! Мне неинтересны его дурацкие бирюльки. Хочу жить в Лондоне, блистать на балах и знакомиться с лихими молодыми офицерами, только что вернувшимися с войны.

— А ключика от «вороньей комнаты» у вас не найдется?

Я пожалел об этих словах, едва они прозвучали. Поскольку уже точно знал ответ.

— Может, и найдется… для лихого молодого офицера, только что вернувшегося с войны.

Подвесив перед моим носом соблазнительную приманку, леди Моника изволила удалиться. Я остался за столом, наедине с раздумьями о нравственности, чести офицера, долге перед Британией, а также об электрических машинах и воронах.

После завтрака сэр Чарлз в течение часа объяснял мне, как ухаживать за вольтовыми столбами и заключать клавесинную струну в оболочку из воска и кишечного сала. Утечка электрического заряда была, похоже, нешуточной загвоздкой в работе искрового семафора. После перерыва на чаепитие он три часа кряду учил меня своему шифру из точек и тире.

Но вот настал вечер, и сэр Чарлз отправился в конюшню — глушить «дневной» паровой двигатель и заводить «ночной». Я же прокрался в библиотеку. Осмотр книжных корешков на полках ничего не дал — о том, что лорд питает пристрастие к естественным наукам, мне было известно и прежде. Зато нашлись его дневники — солидные тетради с золотыми буквами на кожаном переплете. Самый ранний содержал записи о наблюдениях за планетами, сделанные рукой пятнадцатилетнего юнца. Последний, в добрый дюйм толщиной, был датирован 1810 годом. Я выбрал дневники за 1809-й и 1810-й, а остальные расставил посвободнее, чтобы не было заметно пропажи.

Спрятать дневники у себя в спальне и вычитать из них, что вдохновило сэра Чарлза на изобретение искрового семафора, — вот каково было мое намерение. Однако, отперев дверь, я обнаружил леди Монику. Она возлежала на моей кровати, одетая на манер древней гречанки: платье схвачено пояском под самой грудью, каковая, по причине огромного выреза, ну прямо-таки вся на виду. Даже прическа, и та, как у знатных гречанок на вазах.

— Чужое взять — свое потерять, — ухмыльнулась она. — Ну-ка, признавайтесь, что вы стянули из библиотеки.

— Дневники, — решил я не отпираться и достал тетради из-за борта мундирного сюртука.

— Какая скучища! Вот заглянули б вы в мои дневники, клянусь, глаза бы на лоб полезли.

— А у вас что, скелеты по шкафам заперты? — сорвалось у меня с языка.

— Милый мой лейтенант, я вообще не любительница запираться. Но раз уж речь зашла об этом, вашу дверь сейчас запереть не мешает. Ну же, давайте!

— А вы… э-э… часто надеваете исторические костюмы? — На этот раз я уже притворялся, будто мои слова бегут впереди мыслей.

— Я надеваю то, что подчеркивает мои наилучшие черты. — Она вытянула из декольте серебряную цепочку с ключом. — А теперь — к делу. Вы желаете проникнуть в «воронью комнату», я же располагаю необходимой для этого вещью.

— Но вы, надеюсь, не собираетесь…

— Договаривайте!

— …запросить неприличную цену?

— Еще как собираюсь.

— Но, мэм…

— Лейтенант, давайте вообразим такую ситуацию. Супруга некоего высокопоставленного лица, престарелого подагрика, заподозрена в шпионаже в пользу французов. Особа эта не лишена вкуса, и потому усиленно соблазняет не кого-нибудь, а вас, заодно намереваясь склонить к измене. Но что именно она задумала, вам неизвестно. Так ответьте, разве не согласитесь вы лечь с негодницей в постель, чтобы выведать ее намерения?

Леди Моника, надо отдать ей должное, умела попадать изящным пальчиком в уязвимые места. Каким мог быть мой ответ, если не положительным? Но было очень трудно произнести слово «да».

— Я офицер и патриот, — выдавил я.

— Коли так, вы сделаете это во имя Британии.

— Ну, допустим, — пошел я на уступку. — И все же…

— И что же?

— Вы как патриотка и подданная короны… разве не согласитесь попросту отдать ключ мне?

— Милый мой лейтенант, да кто вам сказал, что я патриотка? Нет уж, если меня вынуждают следить за собственным мужем, я требую плату. И эта плата — ваше тело, на моей кровати, в полном моем распоряжении.

— Но почему именно я? Что во мне такого особенного? Я даже не богат.

— Вы молоды, смелы, недурны собой и, в отличие от многих возвратившихся с войны офицеров, не привезли оттуда увечий или сифилиса.

— А как же капитан Хартуэлл?..

— Капитан Хартуэлл — семнадцатилетний мальчишка, и всему, что он знает, его обучила я. А вы — шпион и убийца. Меня очень возбуждают загадочные убийцы, особенно когда они обладают шармом и манерами. Так что скажете, лейтенант Флетчер? Согласитесь побыть моей шлюхой?

Не вижу смысла скрывать, что моим согласием леди Моника воспользовалась в полной мере.

Минут через двадцать она выскользнула из комнаты, намереваясь к ужину переодеться во что-нибудь более подобающее. Я остался наедине со своими мыслями о ситуации, каковая не очень-то мне нравилась. Неладно в Баллард-Хаузе. Леди Моника изнывает от скуки, она недовольна своей судьбой — французский агент соблазнил бы ее в два счета.

Это серьезный повод для беспокойства, учитывая, сколь важна роль сэра Чарлза в войне против Франции. А тут еще «воронья комната»…

У меня теперь есть ключ от нее, а еще есть интрижка — пожалуй, выходящая за рамки благоразумия, — с леди Моникой.

Пора, решил я, убираться из этого поместья. Завтра поутру отправлюсь в Портсмут, надо обсудить с майором Джорданом боевое применение искрового семафора. В точках и тире я уже успел разобраться, но от других такой быстроты ждать не приходится. Стало быть, я возглавлю дюжину шифровальщиков и успею натаскать их к тому времени, когда будет готова первая партия семафоров. А майор Джордан доставит в Баллард-Хауз целую кучу мастеров морского и часового дела, и они научатся собирать машины. Может быть, он и «воронью комнату» самолично осмотрит, проникнув туда с помощью ключа, добытого мною с таким трудом.

За ужином сэр Чарлз пребывал в веселом расположении духа, чего прежде я за ним не замечал. Он выпил изрядно портвейна, а в промежутке между заячьим рагу и олениной в горшочке затеял переговариваться со мной посредством точек и тире, выстукивая их ногтем на бокале. Но если тем самым он хотел раздосадовать леди Монику, то расчет не оправдался. Красавица всю трапезу провела с таким самодовольным видом, что не заподозрить ее в чем-нибудь предосудительном было попросту невозможно. Теперь я очень хорошо понимал, что имел в виду, напутствуя меня, майор Джордан.

Вот подали пропитанный вином и залитый взбитыми сливками бисквит, и я объявил о своем намерении перебраться в Портсмут и заняться обучением сигнальщиков. Почему-то мои слова обрадовали сэра Чарлза. Он даже спросил жену, не угодно ли и ей куда-нибудь съездить и развеяться. Леди Моника тотчас изъявила желание отбыть на две недели в Лондон, на что получила мгновенное согласие; казалось, мужу не терпится спровадить ее. Охваченная восторгом, она сорвалась с места и даже, обогнув стол, заключила в объятия неопрятного спутника жизни. После чего убежала собирать вещи к отъезду.

А я вернулся к себе в комнату и растянулся на кровати. Облегчение мое едва ли возможно описать. Искровой семафор — и впрямь бесценное оружие, в этом я убедился. Как и в том, что люди в Баллард-Хаузе не более надежны, чем мешок с порохом возле кузнечного горна. Боевая задача выполнена, можно трубить организованный отход.

К отъезду все было готово. Поутру, пока солнце еще не взошло над горизонтом, я оседлал коня и выехал из поместья. Едва из виду скрылся Баллард-Хауз, впереди появился капитан Хартуэлл — он вышел из-за придорожных деревьев в сопровождении сержанта и капрала. Я оглянулся: еще двое солдат успели перекрыть мне обратный путь. Все, кроме Хартуэлла, были вооружены мушкетами «браун-бесс». Капитан в руке держал стакан красного вина, из-за пояса торчал пистолет. Он походил на маньяка: глаза выпучены, лицо перекошено.

— Слезайте с лошади, сэр! — прокричал он. — Да поживее!

— Капитан, я еду по делам короны…

— Сэр, а я здесь по делам чести! Извольте немедленно спешиться!

— Я могу вас привлечь к суду за измену.

— Сержант Адамс, если он не спешится… убейте лошадь.

Едва моя нога ступила на землю, Хартуэлл выплеснул вино мне в лицо и разбил стакан оземь.

Сержант откашлялся и сообщил мне:

— Я встречался со служанкой, она говорит, эту ночь вы провели в спальне леди Моники.

В строгом смысле слова это не было правдой. Но какой прок доказывать Хартуэллу, что дело было в моей спальне и длилось меньше получаса?

— Сержант, он не вправе вас к этому принуждать. Дуэли противозаконны.

— Видите ли, сэр, его отец — очень важный господин. Вы даже «Боже, храни короля» сказать не успеете, как он весь наш взвод отправит к французишкам на убой. Так что лучше бы вам пройти с нами.

Я привязал лошадь к ветке и сквозь шеренгу деревьев вышел на луг. Сержант Адамс и капрал по фамилии Нокс согласились на роль наших секундантов.

— Выбор оружия за вами, — сообщил мне Адамс. — Сабли или пистолеты?

Идея насчет сабель не пришлась мне по душе. В последний раз за это оружие я брался года три назад, а Хартуэлла наверняка натаскивали дорогие учителя фехтования, еще когда он пешком под стол ходил. Что же до пистолета, то вряд ли он удосужился набить руку. Молодежь благородной крови предпочитает ружья: и на дичь удобно охотиться, и на браконьеров.

— Пистолеты, сорок шагов.

Мы с Хартуэллом отдали оружие секундантам на осмотр. У обоих были кремневые «тауэры» примерно одного возраста. Потом встали спина к спине и под счет Адамса прошли по двадцать шагов.

— Лейтенант Флетчер, вы как оскорбленное лицо имеете право на первый выстрел.

— Уступаю первый выстрел капитану Хартуэллу, — заявил я.

Мальчишка, конечно, промахнется, а я выкажу милосердие…

Он выстрелил. Действительно промахнулся, но пуля прошла в опасной близости, даже дернула за рукав. Это был сюрприз, причем неприятный: юнец, оказывается, с пистолетом в ладах. Вознеся благодарственную молитву небесам, я выстрелил в сторону от цели.

— Честь удовлетворена, сэр. Могу я теперь ехать по делам короны?

— Честь не удовлетворена никоим образом, сэр! Перезаряжайтесь!

И тут уверенность покинула меня, поскольку дырка в рукаве образовалась как раз на линии сердца! Да, сейчас мне повезло, но по опыту войны в Португалии и Испании я знал: фортуна — слишком коварная подружка для того, кто слишком уж на нее полагается.

Сержант перезарядил пистолет для Хартуэлла, я же о своем «тауэре» позаботился сам.

Снова мы с капитаном стояли лицом друг к другу, и снова ему предстояло стрелять первым.

«Если не попадет, как мне быть?..»

Пуля ударила в бок, чуть ниже ребер.

Она весь воздух выбила из легких; будто кипяток разлился в животе. Я упал на колено и не завалился лишь благодаря упертой в землю ладони. Если сейчас сдамся, Хартуэлл с легкостью заставит своих подчиненных бросить меня здесь, и тогда верная смерть от кровопотери. А если я прикончу его, то окажусь единственным офицером в нашей компании, и нижние чины ослушаться не посмеют.

Я собрал все оставшиеся силы, вынудил себя позабыть про боль и встал.

С сорока шагов Хартуэлл, должно быть, увидел перемену в моем лице. Его торжествующая улыбка сменилась натужной ухмылкой. Я был ранен, зол как черт и не склонен к пощаде. Шутки кончились. Вероятно, впервые в жизни он стоял перед лицом настоящей опасности.

— Что ж, позвольте представиться, — мой задыхающийся голос преодолел разделявшее нас расстояние. — Меня зовут Смерть.

Ухмылка исчезла — у Хартуэлла в ужасе отвисла челюсть, на белых бриджах для верховой езды расплылось влажное пятно, от него пошел парок. Я выстрелил. Развеялся пороховой дым, явив моему взгляду лежащего ничком в траве Хартуэлла. Пуля вошла точно в лоб, отчего затылок разлетелся на осколки и ошметки.

— Сержант, приведите мою лошадь. Вы сопроводите меня в Уимбурнминстер, к врачу.

— Но сэр, вам же нельзя верхом! Давайте лучше мы вас в Баллард-Хауз…

— В Баллард-Хаузе нет врача. Ступайте за лошадью.

Провести дни, а то и недели, на койке в имении — не лучший выбор, ведь сэру Чарлзу непременно захочется узнать, по какой такой причине мы с Хартуэллом стрелялись.

Сержант выполнил распоряжение, и мы вдвоем тронулись в путь. Когда впереди показался город, Адамс натянул поводья и повернулся ко мне.

— Сэр, предлагаю остановиться и передохнуть. Я вам помогу слезть с коня.

— А я вам, сержант, предлагаю поднять руки. — Мой пистолет уже смотрел ему между глаз. — Как вы могли убедиться, я неплохой стрелок. Пока вы ходили за лошадью, я успел перезарядиться.

Мрачная мина Адамса сказала мне все, что я желал знать.

— Сэр, но надо же осмотреть рану…

— Вам надо задержать меня, чтобы я истек кровью.

— Да помилуйте, сэр, с чего бы?

— А с того, что вы участвовали в противозаконной дуэли! Бросайте мушкет и штык в канаву и убирайтесь отсюда!

Наконец мы добрались до Уимбурнминстера, и в ту же минуту все поплыло у меня перед глазами. О том, как врач выискивал пулю в животе, сохранились лишь обрывочные воспоминания. Потом я закрыл глаза, а открыл их в августе.

За этот срок очень многое переменилось. Генерал Уэлсли приказал майору Джордану прибыть в действующую армию, а мой непосредственный начальник, в свою очередь, послал мне письмо с требованием принять все необходимые меры относительно искрового семафора; пакет так и лежал нераспечатанным возле больничной кровати. Врач был категорически против моего отъезда, он утверждал, что лежать необходимо еще не одну неделю. Дескать, кровь моя отравлена пулей, и он прежде не видел ни одного выжившего пациента с таким сильным жаром.

— Сэр, положа руку на сердце: удивлен, что вы вообще проснулись. Ваше тело исцеляется, но я опасался, как бы лихорадка не повредила мозг; тогда бы вы остались мертвецом с бьющимся сердцем.

В первый раз пройтись по палате мне удалось лишь спустя двое суток. Рядом с койкой лежали седельные сумки, а в них сохранились дневники сэра Чарлза. И я, смирившись с тем, что на коня сесть смогу еще нескоро, решил их прочесть от корки до корки.

Как я и ожидал, дневник 1809 года содержал в себе хронику разочарования. Сэр Чарлз воздействовал электрическим зарядом на два янтарных шара. На один из них — якобы передающий — он направлял свои сигналы, и те возвращались обратно. Изобретатель поспешил с выводом, будто бы пульсация исходит уже от второй сферы. Не проведя должной проверки, сэр Чарлз решил продемонстрировать эффект сэру Генри. Результатом явился унизительный провал, о котором мне было известно с самого начала.

В ходе последующих экспериментов он обнаружил пульсацию, которая временами отличалась от передаваемых им сообщений. Искажения бывали столь велики, что текст менялся до неузнаваемости. И тогда возникло предположение: а что если у французов есть похожее устройство, и он слушает переговоры?

Как поведал дневник, правда оказалась куда более странной.

Нынче ко мне пришло понимание. Новые сигналы, как и отражения моих собственных, исходят из янтарной сферы. Словно в этой сфере кто-то заключен, и этот незнакомец, выучив мою азбуку из тридцати шести степеней интенсивности, пытается вести со мной разговор. И чем дольше воздействует на шар электрический заряд, тем больше букв использует собеседник. Такое впечатление, что всякий раз, когда заряд пропадает, стирается накопленная моим собеседником память. Теперь я собираюсь приобрести паровой двигатель, чтобы вращать генератор Винтера — очень уж скоро истощаются вольтовы столбы.

Далее следовал перерыв в несколько недель, с редкими пометками о прибывавшем оборудовании. Наконец в имение доставили генератор, и записи хлынули потоком.

С каждым днем она все лучше изъясняется по-английски. Да, я уже знаю, что в сфере заключено существо женского пола. Эти создания, в отличие от нас, не носят имен, но для себя я решил звать ее Электрикой. Она, в отличие от моей жены, влюблена в естественные науки и отменно в них. разбирается. А ее понимание природы электричества достигло поистине заоблачных высот. Жаль, мне пока не удалось выяснить, к какой цивилизации принадлежит Электрика — египетской, китайской, индийской или она дочь другого, неведомого народа. Дабы упростить общение между нами, она создала систему из коротких и долгих электрических импульсов, сгруппировав их по четыре — каждая группа соответствует букве или цифре. Сия азбука уже полностью заменила мою неуклюжую, из тридцати шести степеней интенсивности заряда.

Я читал — и с трудом верил прочитанному.

Подобно тому, как мы научились хранить тела животных в колбах со спиртом, народ Электрики умел сберегать электрические заряды, и это позволяло переносить образ мышления человека в янтарный шар. В строгом смысле слова, эта женщина не живет, но пока в шар поступает электричество, ее мыслительные процессы действуют.

Сегодня она описала свой народ — Боже Всемогущий, сколько же между нами отличий! Люди эти сочетали все достоинства древнегреческих философов с достоинствами благородных варваров. Во что бы то ни стало надо найти руины их цивилизации, ведь тем самым мы обретем кладезь бесценных знаний, получим разгадки величайших тайн! Сдается мне, это место лежит где-то невдалеке от Египта, ведь именно на рынке в Египте я купил шар у торговца редкостями. Соплеменники Электрики не возделывали, подобно нам, землю., - отнюдь нет, они смотрели на мир как на громадное охотничье угодье и не обременяли себя оружием. Они добывали благородную крупную дичь, подобно тому как стая гончих догоняет и валит оленя.

В задумчивости я оторвал взгляд от строк. Кого способна одолеть голыми руками группа людей? Разве что козу или овцу. Убить крупного зверя без оружия — задача для человека непосильная. Стая волков может завалить оленя, но у волка мощные челюсти и длинные, острые зубы. Я возобновил чтение.

Вскоре зашел разговор о том, как бы Электрике обрести зрение, слух и голос, и она подсказала способ. Вокруг янтарного шара сэр Чарлз разместил две дюжины заряженных пластин, а от них провел провода к вороньей голове. Как известно, вороны способны подражать человеческой речи. Правда, в ходе наладки методом проб и ошибок погибли десятки птиц — долго не удавалось получить заряд достаточной, но не чрезмерной мощности. К середине 1809 года Электрика обрела способность видеть, слышать и изъясняться при посредничестве вороны, соединенной с янтароскопом клавесинными струнами.

Так что в шутках Моники насчет любовницы, которую ее муженек прячет наверху, как ни странно, содержалась доля правды. Сэр Чарлз души не чаял в своей вороне, получившей от него вместо клетки целую комнату. Провода, соединявшие Электрику с птичьей головой, давали ей изрядные возможности. Для нее покупались книги, и она научилась переворачивать страницы клювом. Так Электрика получила знания о наших ремеслах, о паровых и электрических механизмах, о географии, истории, математике и философии.

И все это время моя дражайшая Электрика умоляла ни на миг не прекращать подачу электрического заряда. Не дай бог это случится; тогда пропадут пропадом все наши разговоры, которые мы вели несколько месяцев. Накопленные ею познания будут начисто стерты! Ведь не разум содержится в янтарном шаре, а лишь инструкция, как этот разум построить. И я, стремясь развеять ее опасения, поставил второй паровой двигатель, а вдобавок соединил между собой несколько вольтовых столбов — на тот случай, если оба двигателя все же откажут разом. Я никаких средств не пожалею, чтобы уберечь мою дражайшую Электрику!

Я дочитал до конца дневник 1809 года, а затем голова моя упала на подушку, глаза закрылись, и подступила дремота.

Большая часть следующего дня ушла на чтение дневника 1810 года. Сэр Чарлз писал о книгах, которые штудировала Электрика, о философских дискуссиях с ней, о том, что жена совсем перестала его понимать, и о расцветающей между ним и Электрикой приязни. Он влюбился в эту особу, уж не знаю, существовала она в действительности или только в его уме. И наконец я добрался до наиважнейшей записи в самом конце тетради.

Мы с моей обожаемой Электрикой стояли у окна — вернее, стоял я, а ее помощница-ворона сидела у меня на плече, — и любовались грозой. Это зрелище, видимо, и подсказало ей идею мгновенного переноса сообщений посредством моего совершенно бесполезного изобретения — янтароскопа. Если соединить провода на манер цепи, предложила она, и настроить их подобно тому, как настраивают музыкальный инструмент, то появится возможность вытягивать из воздуха электрический потенциал. Американский философ Франклин сделал лишь робкие шаги в этом направлении; Электрика же объяснила мне, как в ящике размером с морской сундук создавать крошечную, совершенно безвредную молнию и невидимо перемещать ее по воздуху с помощью длинного куска проволоки. Я тотчас уселся делать чертеж, и от сего занятия меня не оторвали даже крики и стук в дверь — жена явилась сообщить, что прибыли гости праздновать Новый год.

На этом дневник заканчивался. Аппарат работал, в этом не было никаких сомнений, но в существование Электрики я по-прежнему не верил. Сэр Чарлз, очень одинокий человек, по всей видимости, сотворил ее в своем рассудке. И все же…

Я встал с кровати и спустился в аптечное отделение. Там доктор мешал в кувшине укрепляющие снадобья и разливал их по выстроенным в ряд склянкам. Он был низкорослым и худым, с жидкими седеющими волосами, и носил очки с толстыми стеклами. Со мной он всегда был строг, но оптимистичен.

— А вот и самый удачный случай в моей практике, — обрадовался эскулап. — Ну и как мы себя сегодня чувствуем, лейтенант?

— Слабоват еще, но на ногах держусь, — ответил я. — Когда смогу уехать?

— Уехать? Да вы у нас просто герой, юноша. Недели через две, никак не раньше.

— Но мне надо уже сегодня.

— Это даже не обсуждается. От такого ранения, как у вас, умирают девяносто девять человек из ста.

— Но мне нужно в Баллард-Хауз.

— Так отчего бы через несколько дней не воспользоваться каретой сэра Чарлза? Она вот уже два месяца простаивает в городской конюшне.

Тут меня ужалила тревога, и эта боль едва ли была слабее, чем от пули капитана Хартуэлла. Ровно два месяца назад леди Моника намеревалась укатить в Лондон, причем именно в этой карете. Должно быть, мое смятение врач прочитал у меня на лице; как бы то ни было, он не противился, пока я надевал мундир.

В городе мне попались четверо солдат. Они были в увольнении, и я всех подчинил себе, а в конюшне реквизировал выезд сэра Чарлза, и кучера, и еще лошадей для своей свиты.

Ближе к вечеру мы добрались до лагеря, где путь нам заступили двое караульных. Но они попятились в страхе, едва я вышел из кареты. Одному из них я велел вызвать сержанта Адамса, и тот, когда увидел меня живым и стоящим на ногах, мало сказать расстроился. Нет, он пришел в ужас.

— Сержант, вы заслуживаете похвалы: так долго продержались без офицера, — сказал я ему, вытянувшемуся передо мной в струнку.

— Благодарю вас, сэр, — ответил он натужным, хриплым голосом, и лицо его покрылось потом.

— Как только вернусь в Портсмут, буду ходатайствовать об отправке вас и ваших людей в Испанию, — пообещал я.

— Что? Но, сэр…

— Однако в донесении не будет ни слова о том, как меня принудили к дуэли с капитаном Хартуэллом.

— Так точно, сэр. Благодарю вас, сэр.

Карету я оставил в лагере и отрезок пути до Баллард-Хауза проделал пешком. Смеркалось; были основания полагать, что хозяин сейчас на конюшне, следит за состоянием двигателей и генераторов. В дверях меня пытался остановить лакей, пришлось вынуть пистолет и упереть дуло ему в лоб.

— Я… я сэру Чарлзу скажу!

— Не мешкай с этим.

Он убежал в сторону конюшни, а я переступил порог. Лишь на минуту задержавшись в холле, чтобы побывать у оружейной стойки, я поднялся к «вороньей комнате». Ключ леди Моники был при мне, и он легко провернулся в замке.

Леди сидела в кресле. Она не спала, и ее взгляд был настороженным. Рядом на столе горела лампа; большая, раскрытая на каком-то чертеже книга покоилась на коленях хозяйки Баллард-Хауза. Ее голову дивной гривой окружали провода, их были десятки, если не вся сотня; они тянулись в середину комнаты, к скамье, на которой стоял аппарат. Мне сразу бросилась в глаза его главная деталь — шар светлого, прозрачного янтаря, окруженный, помимо проводов, созвездием металлических пластинок.

Возле скамьи стояла кровать. А у окна — шляпная вешалка, и к ней длинным шнуром из красного шелка была привязана ворона со смятыми, скрученными перьями на голове, как будто расти им пришлось внутри миниатюрной каски. Электрика больше не нуждалась в услугах вороны, ее провода теперь были присоединены к Монике. И должно быть, проводов этих изрядно прибыло в числе.

— Это не то, о чем вы подумали, — очень медленно выговорила она.

— Как меня зовут? — спросил я.

— Вы… лейтенант.

— У меня вовсе не такое короткое имя.

— Я не помню… Это было так давно.

— Не похоже на правду. — Я поднял цепочку с ключом: — С помощью этой вещицы Моника соблазнила меня; уж наверное, ей бы я получше запомнился. Отсюда вывод: вы не Моника.

Снаружи донеслись крики, затем топот. Лакей выполнил мое распоряжение, позвал хозяина. Но по ступенькам бежала лишь одна пара ног, стало быть, хозяин не желает, чтобы кто-то узнал о случившемся в «вороньей комнате».

Или о том, что в ней вот-вот случится.

Среди штатских бытует заблуждение, будто бы пистолет делает своего владельца непобедимым. Тогда как даже самый надежный кремень дает искру лишь в четырех случаях из пяти. Поэтому, если нужно уложить кого-нибудь наверняка, стоит запастись вторым пистолетом.

Сэр Чарлз был далеко не дурак. Он задержался у порога, увидел, что я стою, сложив руки на груди, и лишь после этого вошел, прицелился мне в сердце и нажал на спуск. Замок щелкнул впустую. Сквайр не успел толком выпучить глаза от страха, как я правой рукой схватил ствол его пистолета, а левой ударил прямо в нос. Человек, непривычный к боли, в таких случаях падает на колени и держится за лицо.

Сэр Чарлз стонал и лепетал нечто невнятное, между пальцами сочилась кровь.

— Прежде чем сюда подняться, я побывал у оружейной стойки, где вы храните два пистолета, и очистил их запальные полки, — объяснил я, бросая в угол его оружие и доставая свое. — Вот из этого «тауэра» убит наповал капитан Хартуэлл. Так что не делайте глупостей.

Наблюдая за сэром Чарлзом, я обратился к женщине:

— Вы Электрика.

— Да, — ответил мне голос хозяйки поместья, но пустой и отстраненный.

— И в теле леди Моники вы пребываете вот уже два месяца.

— Да.

— Сэр Чарлз, считаю своим долгом заявить: вы гораздо хитрее, чем мне казалось поначалу.

Он не ответил, лишь вытянул из кармана платок и прикрыл им нос.

— Вы полюбили Электрику, хотя ее разум — всего лишь янтарный шар, а ее глаза, уши и голос принадлежали вороне. И конечно же, у вас возникла мысль: а что если носителем, который позволит Электрике вернуться к жизни, послужит презирающая вас супруга?

— Потаскуха бессовестная, — процедил он сквозь зубы.

— Но перед вами встало препятствие в лице капитана Хартуэлла. Этот человек увлекся леди Моникой, и он же возглавлял охрану поместья Баллард-Хауз. Как же все удобно складывается, когда вдруг появляется новый любовник и в поединке убивает безрассудного мальчишку. Это вы подослали к Хартуэллу служанку с известием, будто бы я затащил в постель леди Монику, а после дуэли распустили слух, что она уехала из поместья. На самом деле вы ее, должно быть, усыпили лауданумом, затем затащили сюда, обрили и превратили в Электрику с помощью вот этого хитросплетения проводов. — Я кивнул на кровать. — И теперь Электрика — воплощение того, о чем прежде вы осмеливались лишь мечтать. Не просто жена, а верная спутница жизни, родственная душа, философ-единомышленник и вдобавок представительница давно исчезнувшей дивной страны, возможно, самой Атлантиды. Могу вообразить, какое блаженство, какую полноту чувств вы испытывали на протяжении этих двух месяцев. Однако пришел мой черед воскресать из мертвых.

— Вульгарная, невежественная стерва! — в гневе воскликнул сэр Чарлз. — Вы не знаете Монику такой, какой ее знаю я.

— Сэр Чарлз, я прочел ваши дневники. Вы предпочли не замечать того факта, что Электрика не человек.

— Да как вы смеете! — закричал он, брызгая на меня кровавой слюной.

— Электрика, откройте секрет: как вашим соплеменникам удавалось рвать в клочья крупных зверей?

Мы с Электрикой на несколько мгновений скрестили взгляды, но я-то, в отличие от сэра Чарлза, не был ослеплен страстью, и вдобавок держал в руке пистолет. Видимо, она поняла, что ложь опаснее правды.

— У нас не человеческое обличье, — раздельно выговаривая каждое слово, призналась она.

Было при этом в ее взгляде что-то тревожащее, даже пугающее. Вам случалось наблюдать за кошкой, которая смотрит на клетку с певчей птахой? Вот такую же напряженную, чуткую хищность уловил я во взоре Электрики.

— И что же случилось с вашим народом? Почему он исчез?

— Наши зубы и когти предназначались только для охоты. А сражаться пришлось с себе подобными. Воины звались губителями рассудка; у побежденного врага они отнимали даже умение дышать. Увы, разум самца оказывался более легкой добычей. В последней войне одержала верх моя стая, но мы слишком поздно спохватились — у враждующих сторон не осталось самцов.

— Стало быть, не только роду людскому свойственно невежество и безрассудство. Как же вам посчастливилось выжить?

— Последние из нас изготовили янтарные шары, поместив в них копии своих разумов. Потом эти шары были брошены в поток времени.

— Но зачем? Разве это не могилы для ваших умов, не вечное погребение?

— Вовсе нет… Шары обладают способностью взывать к умам, но не к человеческим, а к нашим… С течением времени на земле могут появиться существа, подобные нам, и они придут на зов сфер. И тогда мы воскреснем, со всеми нашими умениями и мудростью.

Я, как и положено шпиону, говорил спокойным, будничным тоном, пряча за ним страх, какого не испытывал еще ни разу в жизни. Сделав глубокий, ровный вдох, я произнес:

— Если в янтаре сохранился ваш разум, что помешало бы вам приберечь и оружие губителя рассудка?

Лишь самый кратчайший миг Электрика колебалась, а затем ее веки распахнулись настежь, и тысячи невидимых жал пронзили мой мозг, как будто в нем взорвалась бомба, заключенная в мешок с иголками.

Но я выжил. Та же решимость, что помогла мне встать со свинцовым шариком в животе, уложить капитана Хартуэлла и проскакать пять миль до Уимбур-Минстера, не подвела и на этот раз. Я превозмог боль, повернулся и взял на прицел янтарную сферу.

— Нет!

Эта мольба сорвалась с уст сэра Чарлза; но вопль прекратился, когда громыхнул выстрел. Свинцовый кругляш диаметром полдюйма вдребезги разнес янтарную сферу. И тотчас раздался новый крик, но это уже была леди Моника, в чьей голове погиб чужой разум. Я зашатался и привалился спиной к стене — то, что учинила в моем мозгу Электрика, не прошло для меня даром. А сэр Чарлз схватил масляную лампу и запустил ею в скамью. Взвилось пламя вперемешку с зубчатыми дугами электричества.

— Да будь же ты проклят, убийца! — возопил он, пятясь к двери.

— Она не была человеком! — крикнул я в ответ.

— Ты не получишь ее секретов для своей войны! Ни единого!

И с этими словами он выбежал, а я подскочил к леди Монике. Пока я срывал с нее провода, ворона неистово махала крыльями на конце шелкового поводка. Служившая ей насестом вешалка для шляп стояла у самого окна, а посреди комнаты уже царил сущий ад. Все, что я мог сделать для птицы, это оставить дверь нараспашку, когда выволакивал в коридор Монику. Если шнурок перегорит раньше, чем пламя доберется до оперения, то ворона, быть может, и сумеет улететь.

Очутившись в коридоре, я обнаружил, что огонь уже охватил и другие комнаты второго этажа. Внизу загрохотали выстрелы. Я приблизился к лестнице и увидел простертых возле входной двери двух солдат. Сэр Чарлз воспользовался своей коллекцией мушкетов и пистолетов. Перевернув стол, он стрелял в каждого, кто пытался войти.

И хотя страх близкой смерти побуждает к лихорадочной спешке, хладнокровие сослужило мне недурную службу в Испании и Португалии. Я положил леди Монику на пол, вынул из-за пояса «тауэр», а из кармана сюртука — бумажный патрон. Заряды к пистолету я всегда заготавливаю сам, желая, чтобы каждый мой выстрел был абсолютно верным. Прежде чем сыпать порох на полку, я проверил запальное отверстие.

Когда я доставал из кармана шило и прочищал отверстие, в ближайшей комнате что-то взорвалось. Я насыпал пороху на полку и закрыл ее. Пока оставшийся в бумажной гильзе порох я пересыпал в ствол, из дверного проема потек растопленный воск. Цель моя находилась внизу, поэтому пришлось вслед за пулей загонять комок бумаги и хорошенько прибивать его шомполом. Стрелять круто вниз — дело вовсе не простое, но я повоевал в горах, а потому знал, как нужно действовать. Я решил стрелять сэру Чарлзу в голову, поскольку это упрощает вычисление дистанции выстрела. Она получилась преизрядной даже для моего ухоженного «тауэра», но тут уж ничего не поделаешь. Для устойчивости положив пистолет на предплечье левой руки, я плавно нажал спусковой крючок.

Когда рассеялся дым, я увидел сэра Чарлза, лежащего пластом на своей коллекции орудий убийства.

Весьма смутно запомнилось, как я спустился по лестнице, одной рукой держа леди Монику, а другую прижимая к ране и надеясь, что по красному мундиру солдаты отличат меня от хозяина поместья и не расстреляют в дверях. Снаружи на помощь к нам пришел не кто иной, как сержант Нокс, бывший моим секундантом на злополучной дуэли.

Моника очнулась, когда мы лежали на лужайке, а перед нами превращался в геенну огненную Баллард-Хауз.

— А ну-ка, скажи, как меня зовут, — спросил я, когда утихла боль в животе.

— Майкл? Майкл! Лейтенант Флетчер.

На этот раз мне отвечала Моника. Я заключил ее в объятия. Слава Всевышнему, Электрика более не затмевала ее разум, отступив куда-то на его задворки и оказавшись там в заточении.

— Где я была? — вопросила Моника плачущим голосом. — Боже… Меня окружали громадные ящерицы, двуногие, с когтями, как серпы у наших крестьян. Мы убивали других ящериц и пожирали их заживо…

Слова сменились рыданиями, а меня вдруг пробрал озноб. Янтарный шар разлетелся на осколки, а вместе с ним и память Электрики. Видимо, продолжительное воздействие налагало глубокий отпечаток на разум носителя. Когда я читал дневники сэра Чарлза, мне даже самые дикие фантазии не рисовали Электрику в образе исполинского разумного ящера.

— Все это сны, и не более, — утешающе проговорил я.

— Нет-нет! Я помню вкус крови! И… боже… мне это нравилось!

Она бы сказала и больше, но тут меня подозвал сержант Нокс, стоявший недалеко от дома.

— Сэр, кто-то остался там, на втором этаже. Только что пробил окно. Я послал Сайкса за лестницей.

То было окно «вороньей комнаты». В нижней его части сквозь дыру в стекле валил дым. У меня на глазах вылетело несколько осколков, затем из отверстия выпорхнула ворона и уселась на подоконник. Схватила клювом свой шнурок и давай перетирать его об оставшееся в раме стекло.

Сэра Чарлза обвели вокруг пальца. Электрика умолчала о том, что хранящаяся в янтарном шаре память, будучи наложена на чужой разум, постепенно впечатывается в него. Моника осталась собой, поскольку воздействию подвергалась не более двух месяцев, и все же какие-то воспоминания Электрики у нее явно сохранились. А ворона пробыла носителем два года! Эта птица стала Электрикой, существом, для которого мы, люди, не более чем закуска, способная вести застольную беседу. И какие же, спрашивается, планы строила она в отношении нас?

— Капрал Нокс, дайте-ка ваш мушкет, — потребовал я, протягивая руку.

«Браун-бесс», знаменитое изделие оружейников Тауэра, не славится таким точным боем, как новое ружье Бейкера, но зато его проще заряжать. Да и расстояние невелико; мне не составит труда попасть в ворону, благо ее удерживает на месте шелковая привязь.

— Сэр! Зачем же убивать несчастную птицу? — опешил капрал.

— Это не птица.

Я нажал спусковой крючок, кремень высек искры. Но выстрела не последовало, лишь с полки сорвался дымок. Тогда, не глядя, я достал шило, прочистил запальное отверстие, а затем разорвал зубами бумажную гильзу и насыпал пороха на полку. Едва я прицелился, как лопнул шелковый шнурок, и ворона взлетела. Грянул выстрел, но темная птица в сумеречном небе — не самая легкая мишень.

— Капрал, впредь получше заботьтесь о своем оружии, — вернул я мушкет солдату. — Вам предстоит воевать в Испании, а Испания — это такое место, где, нажимая на спуск, надо твердо знать, что осечки не будет.

Я посетил конюшню и вернулся с фонарем, но не нашел подле дома даже черного пера. Зато под окном валялась оловянная кружка объемом в осьмушку пинты. Такими на кораблях отмеряют порции рома, а сэр Чарлз приноровился топить в них воск для своих клавесинных струн. Птица, которой понадобилось спешно разбить стекло, очевидно, сочла эту увесистую штуковину наиболее ухватистой для своего клюва.

Приблизительно через час провалилась крыша, а к полуночи от Баллард-Хауза остались одни головешки. В комнатах второго этажа накопилось много воска, осветительного масла, поделочного дерева и других горючих материалов, и все это терпеливо дожидалось своего часа. Короче говоря, сэр Чарлз знал, где надо поджигать. Я выставил оцепление и наказал солдатам глаз не сводить с пожарища, но утром, как ни обыскивал развалины, не обнаружил ничего полезного.

Уцелели только два паровых двигателя с генераторами и дневники сэра Чарлза за 1809 и 1810 годы. Я уже знал, что и в этих заметках никаких ценных сведений не содержится. И хотя я записал все, что сохранилось в памяти об искровом семафоре, а также тщательнейшим образом расспросил мастеровых, устройства, собранные благодаря этим воспоминаниям, увы, не заработали. Как же теперь недоставало тех нескольких дней, которые сэр Чарлз обещал посвятить моему обучению.

Сейчас октябрь. На континенте по-прежнему бушует война, и продлится она, уверен, не один год, тогда как будь у нас искровой семафор, мы бы с ней покончили в считаные месяцы.

Продав имение, леди Моника перебралась в Лондон, дабы носить парик и утешаться аристократическим обществом. Меня же тревожат думы о вороне и оружии, что было испробовано на мне, но к счастью, безуспешно. Вероятно, губитель рассудка не годится против человека — он не убьет, разве что ошеломит. В любом случае, завоевание целого мира — непосильная задача для одной вороны.

Такими вот рассуждениями тщусь я себя успокоить, но, будь моя воля, поселился бы в Лондоне, напротив дома леди Моники, чтобы следить за прилетающими и улетающими воронами, и возле окна всегда бы стояло нарезное ружье Бейкера. К прискорбию, вряд ли у меня появится такая возможность.

Эти строки я пишу на борту судна, плывущего в Испанию; я возвращаюсь на войну. Смею надеяться, что Вы с сочувствием прочтете сей пространный отчет о моей необычной миссии, а также уповаю на позволение вернуться к Вам в штаб. Мне теперь хочется лишь одного: делать то, что у меня лучше всего получается, — разгадывать французские шифры. Ведь моя страна все еще сражается, а я, как и Электрика, являюсь живым оружием.

Ваш друг и слуга

мистер Майкл Флетчер,

лейтенант,

57-й полк

Джон Дж. Хемри Сабли и сёдла

По всхолмленной равнине продвигалась истязаемая бурей воинская колонна. Впереди — Улисс Бентон; капитан, как и вся его рота, вел коня под уздцы и всматривался в завесу ливня — верен ли путь?

Штатский видит кавалеристов только на церемониях Четвертого июля, в парадном облачении, под гром оркестра; штатскому мнится, что не бывает образа жизни более романтического. Уж кто-кто, а капитан Бентон и плетущиеся следом за ним люди знают, чего стоит эта романтика.

Вот она, настоящая жизнь конника: бредешь по бескрайней прерии, вязнешь в раскисшей земле, скользишь по мокрой траве, и ноют натруженные в долгом походе ноги, и ветер набрасывается, норовя повалить, и свинцовое небо хлещет водой, а та затекает в каждую складку, просачивается в каждый шов, чтобы не оставить на тебе сухой нитки. И надо тащить за повод коня, который, как и ты, от усталости едва жив; жалкий и злой, он временами пытается цапнуть зубами, а то и рвется прочь бешеным чертом, тут оплошаешь — мигом шлепнешься в грязь. В животе пусто, ведь похлебки в такую непогоду не сваришь, а до нее семь дней кряду была только солонина с бобами. Нынче о костре можно только мечтать — придется обойтись размокшими галетами.

И все эти тяготы и лишения — за тринадцать долларов в месяц. Таково жалованье рядового, не очень-то разгуляешься. Прежде платили шестнадцать, но в нынешнем, 1870-м, Конгресс урезал денежное довольствие.

В середине походной колонны вихляли и подпрыгивали на кочках четыре почти порожних фургона — запас провизии был израсходован. Еще двое суток, думал Бентон. Еще два дня пути, и рота вернется в форт Харкер. Единственное утешение — у каждого кавалериста теперь широкополая фетровая шляпа вместо прежней фуражки, нисколько не помогавшей в дождь.

Вдруг засверкало-заполыхало, словно рота очутилась под артиллерийским обстрелом. И пусть лишь на миг, но до того ярко осветили молнии все кругом, что люди жмурились, прикрывали глаза. У Бентона провалилась нога и с силой топнула оземь — так бывает, когда при спуске по лестнице не учтешь высоту ступеньки. Он даже равновесие потерял и не устоял бы, не будь на кулак намотан повод. Нервному скакуну роль костыля не пришлась по душе, и он опять попытался куснуть хозяина.

Кто-то поблизости тихо выругался. Темнота вернулась; напрягая глаза, Бентон высмотрел сержанта Тиндалла.

— Сержант? Вы как, в порядке?

— Так точно, кэпн. Вот только замерз, промок и на ногах едва стою, а в остальном — полный порядок, не извольте беспокоиться, сэр.

— «Хочешь жизни настоящей — в кавалерию вступай», — напомнил Бентон вербовочный лозунг.

— Верно, сэр. В наших краях октябрь всегда неласков. Ох, как не хочется еще одной военной зимы в прериях. А тут еще молнии эти, как будто снова деремся с Джонни Ребом[8]. Похоже, сэр, мы набрели на колонию луговых собачек.

— Ты тоже оступился?

— Так точно, сэр. Подумал, собачки нашкодили, вот только нор нигде не заметил, да в такой каше разве разглядишь…

Люди и кони упорно брели сквозь бурю, потому что ничего другого не оставалось. Но ближе к рассвету, на их счастье, ветер и дождь поутихли, а потом и тучи расползлись, явив неисчислимые звезды. Рота наконец остановилась на отдых, и Бентон, обойдя бивуак, проследил, чтобы солдаты позаботились о лошадях, насколько это возможно, когда всё и вся промокло насквозь. От капитана, как и от сержанта Тиндалла, почти ничего не зависело, они могли лишь подбодрить измотанных бойцов, пообещав, что еще пара дней, и их примет родной форт Харкер.

Лейтенант Гаррет, шедший в хвосте колонны, за фургонами, встал по стойке смирно и четко, как в училище, козырнул, желая привлечь внимание командира.

— Капитан, я распределил оставшиеся галеты среди личного состава.

— Что, галеты нашлись? Отлично.

Бентон потер лоб. Одолевала усталость, и он понимал, что спать ему, как и всем остальным, придется на сырой земле под мокрым одеялом. И все же командиру будет полегче, чем подчиненным, мундир у него добротный, из хорошей ткани. А у нижних чинов форма дешевая, наскоро пошитая в годы гражданской, и военное ведомство не станет обновлять экипировку, пока не кончатся старые запасы.

По штатному расписанию роте полагались два лейтенанта. Но четыре месяца назад лейтенант Рэндалл умер от холеры, и неповоротливая армейская канцелярия все еще не прислала замену. К счастью, с тех пор никто от холеры не слег.

— Хорошая работа, лейтенант. Особенно для офицера-новичка на первых маневрах.

От такой похвалы у Гаррета как будто прибыло сил.

— Благодарю вас, сэр. Однако же сегодня был момент, когда я чуть не ударил лицом в грязь, в прямом смысле.

— Вы о чем? — недоуменно сдвинул брови Бентон. — О тех вспышках?

— Так точно, сэр. Земля вдруг ушла из-под ног, вернее, оказалась не на месте. Кругом меня тоже все оступались — и люди, и кони. Очень странно.

Бентон нахмурился еще сильнее.

— Мне тоже показалось, будто земля чуть сместилась. Как думаете, лейтенант, это не землетрясение?

Гаррет осмотрелся, словно ища подтверждение догадке командира.

— Сэр, вроде Канзас землетрясениями не славится.

— Насчет Канзаса не скажу, а вот в Миссури лет шестьдесят или семьдесят назад трясло еще как! Там до сих пор помнят. Даже Миссисипи однажды потекла вспять. — Бентон в задумчивости покачал головой. — Ладно, если это и землетрясение, то совсем короткое, и на прерии почти не сказалось. Ступайте, лейтенант, поспите, сколько осталось. Надо отдохнуть — вон как лошади измотаны. Завтра опять в пешем порядке и полегоньку — дадим им оправиться.

— Есть, сэр.

Наступил новый день, безоблачный и ясный. Вставая, Бентон скривился — после мокрой ночевки ныли все кости.

— Доброе утро, кэпн! — протягивая дымящуюся кружку, поприветствовал сержант Тиндалл.

— Кофе? Как вам, сержант, удалось костер развести?

— А я, сэр, старый индейский фокус знаю.

Бентон не сдержал улыбку и принял кружку.

— Лейтенант Гаррет, к вашему сведению: какие бы подвиги ни совершал сержант Тиндалл, все они называются старыми индейскими фокусами.

Гаррет улыбнулся, хотя на его лице тенью лежала усталость.

— Вы, сержант, наверное, знавали немало старых индейцев?

— Так точно, лейтенант, — согласился Тиндалл, оглядывая горизонт. — Кэпн, взгляните-ка туда, — указал он, — вон на те холмы. Они как раз там, где им положено. Стало быть, вчера мы с пути не сбились. — Он щурился, вглядываясь. — Но вроде что-то появилось на одном из них.

Бентон достал бинокль. Холм венчала приземистая башня — и капитан не помнил, чтобы она была там раньше.

— Лейтенант, что скажете?

Гаррет рассматривал холм довольно долго.

— Сэр, похоже на развалины, как будто раньше башня была повыше. Видите рядом каменные блоки?

— Так это же все объясняет. Нет, лейтенант, это не развалины. Когда мы в прошлый раз здесь проходили, на холме ничего не было. Кто-то начал строительство башни, и блоки не вывалились, их просто еще не успели уложить на место.

— Кэпн, а может, это полковник Кастер из седьмого кавалерийского решил поставить себе памятник? — с бесстрастным выражением лица спросил Тиндалл.

О полковнике Кастере он был невысокого мнения, как и многие другие кавалеристы, в том числе и Бентон. Но в столь щекотливом вопросе офицер не мог открыто согласиться с солдатом. Пускаться в обсуждение этой темы не следовало, так что капитан предпочел сухо возразить:

— Седьмой кавполк здесь проходил в мае. С тех пор, сержант, мы вроде ничего на холме не замечали.

Не прошло и часа, как рота тронулась в путь. Люди и кони просыхали под теплым утренним солнцем; помогал этому и свежий ветерок. Кавалеристы вели своих лошадей по знакомым местам, через пологие холмы и долины. Привал сделали среди дня в верховье Литл-Арканзаса: надо было напиться самим и напоить животных.

Когда заводили в реку лошадей, Тиндалл в недоумении огляделся — колонне пришлось забрать севернее, так как несколько солдат вместе с конями угодили в глубокую воду.

— Сэр, брода нет, — доложил сержант. — Вернее, он есть, но чуть в стороне.

— Ночью мы с лейтенантом решили, что в грозу могло быть землетрясение, — отозвался Бентон. — Вероятно, этим и объясняется смещение брода.

— Все может быть, сэр. — Но Тиндалл не прекращал с подозрением оглядываться на реку, пока она не скрылась из вида.

На склоне дня вошли в длинную неглубокую балку. Это была знакомая дорога — вот только странным казалось отсутствие следов, как будто здесь давно не ездили всадники и повозки.

— Кэпн? — на лице Тиндалла застыла растерянность.

Бентон проследил за взглядом сержанта и даже глазами захлопал в изумлении.

— Откуда оно взялось?

Над равниной возвышался холм… не холм даже, а настоящий рукотворный утес в окружении покатых склонов. Капитан здесь проезжал десятки раз и видел только высокие травы прерий, местами выветренные обнажения песчаника да дорожную колею — северную часть «тропы Санта-Фе». Теперь же появилось нечто новое, и это нечто весьма походило на развалины крепости, которые покрывали акров пятьдесят, а то и более.

Тиндалл протер глаза и опять вгляделся в руины.

— Вы тоже видите, кэпн? По моим прикидкам, мы в двенадцати-тринадцати милях к юго-юго-востоку от форта, и прежде тут ничего такого не было. А давно ли мы здесь проезжали в последний раз? Да разве в человеческих силах притащить сюда все это за такой малый срок?

— Не знаю. — Бентон вскинул руку. — Рота, стой! Лейтенант Гаррет, оставайтесь здесь, а мы с сержантом выдвинемся и посмотрим…

Отдав горнисту поводья своих коней, Бентон и Тиндалл отправились на разведку. Путь до руин оказался неожиданно труден: подступы были усеяны блоками песчаника, глубоко вросшими в землю. Когда добрались до пролома в стене, сержант присвистнул.

— Кэпн, вы только гляньте, какие каменюки! Ох, и намаялся же тот, кому довелось их ворочать.

Бентону подумалось, что надо бы это место как следует изучить. Сосчитать и измерить песчаниковые блоки, определить, какая раньше была высота у сооружения — а ведь не один десяток футов, похоже. Он протиснулся через брешь в полуразрушенной стене, Тиндалл — следом.

Внутри крепости носилась пыль, а там, где ей удалось закрепиться и накопиться, появилась растительность. Кавалеристы осторожно пробирались по улицам мимо немилосердно изглоданных эрозией руин. Их обдувал вездесущий канзасский ветер, он шумно вздыхал, пригибая степную траву и гладя старый песчаник. Пройдя одну улочку из конца в конец, Бентон увидел изрядной величины сооружение, с почти невредимыми на вид стенами; правда, крыша, как и у остальных домов, провалилась давным-давно. Он поднялся по невысокому склону — была тут широкая лестница, да превратилась в покрытый дерном пандус, и через проем с неровными краями вошел во внутренний двор.

Не отстававший от командира Тиндалл приблизился к стене, вгляделся в изображения: прежде чем за этот песчаник взялась непогода, кто-то покрыл его глубокой резьбой, и работу неведомого мастера большей частью удавалось различить без труда.

— Кони, и много. Но у индейцев они совсем не такие.

Бентон подошел, присмотрелся к резьбе и согласно кивнул. На ветхой стене скакал целый табун, и вопреки долгому выветриванию контуры были легко узнаваемы. Резчик сумел передать подвижность — чего-чего, а динамики в рисунках индейских племен не найдешь. Тут капитан обратил внимание на верх стены. Он сильно пострадал от времени, зато сохранившаяся часть была покрыта письменами: непривычные глазу резные символы выстроились в длинную и плотную шеренгу.

— Сержант, вы такое видели?

Тиндалл отрицательно покачал головой, явно не зная, что и думать.

— Никак нет, кэпн. Одно могу сказать: не шайены тут поработали. И посмотрите, до чего песчаник рыхлый. Ни разу не видал таких ветхих построек из этого камня. Как будто ему не одна и не две сотни лет. Но чепуха же получается, сэр. Не было тут этого, когда мы в прошлый раз проезжали.

Бентон помнил, что и башни на холме, которую Гаррет счел разрушенной, тоже не было.

— Возвращайтесь в роту. Пришлите сюда лейтенанта Гаррета, а сами останьтесь там.

— Есть, сэр.

Похоже, Тиндалл обрадовался возможности уйти из таинственных развалин. Он очень спешил — насколько позволяла местность, вся в камнях и выбоинах.

Бентон коротал ожидание, вороша обломки. Нашел что-то вроде балки — дерево истлело в труху, но черный цвет говорил о пожаре. Видно, не своей смертью скончалось поселение. Его кто-то разрушил.

Явился лейтенант Гаррет, побродил, посмотрел; с его лица не сходило изумление.

— Капитан, мне просто не верится, что на это способны равнинные индейцы.

— Вот и мы с сержантом того же мнения. Вы ведь получили классическое образование. — Беннет повел вокруг рукой: — Что думаете обо всем этом?

Помедлив, Гаррет спросил:

— Честно, сэр?

— Можете не сомневаться, лейтенант: задавая вопрос, я всегда ожидаю честного ответа.

— Понял, сэр. — Гаррет беспомощно развел руками. — Тут все очень старое, как будто из библейских времен. Может, эпоха Вавилона, а может, и еще древнее. Стенная кладка и эти лошади… Я видел фрески Висячих садов, вернее, того, что считается ими. Есть сходство, сэр.

— Вы про Висячие сады Вавилона? — переспросил Бентон, удержавшись от ехидства — ведь сам же велел лейтенанту говорить напрямик. — А как насчет этого? — он показал на стену с конями и надписью.

Гаррет долго всматривался, наконец недоуменно покачал головой.

— Не понимаю, сэр. В жизни ничего подобного не видел. Символы похожи на старинные буквы, а может, это клинопись… не мне судить. — Он озабоченно посмотрел на капитана Бентона. — Сэр, на этот материк лошади прибыли вместе с европейцами несколько столетий назад. Но у резьбы, да и у всего остального, возраст явно побольше.

— И какой же, по-вашему?

Гаррет ответил не сразу.

— Ничего старше мне еще не доводилось видеть, сэр. Настоящая древность. Может, тысяча лет?

Дико звучит, решил Бентон. Хотя… пусть руинам десять лет, пусть даже месяц — ведь это такой же точно абсурд. Их тут просто не должно быть. А они есть.

Пробираясь по другому проходу, Бентон задержался на краю широкой ямы, даже опустился на колени, чтобы получше осмотреть.

— Это, мне кажется, копи. Давным-давно тут добывали соль. Вокруг появились постройки, чтобы защищать ценное месторождение. А потом и целый город вырос, — рассуждал лейтенант.

Похоже на правду, решил Беннет. С той лишь разницей, что это не Ближний Восток, а прерия в центре Канзаса.

Хотелось оказаться как можно дальше от жутковатой загадки, поэтому Бентон вел роту, пока невероятные древние руины не скрылись с глаз. Конница достигла лесистого низменного берега реки Томпсон-Крик и стала на ночевку.

— Кэпн, как думаете, что скажут в форте, когда услышат наш доклад? — спросил Тиндалл.

— Скажут, что мы сошли с ума, — пожал плечами Бентон. — А может, и не скажут — если уже слышали о развалинах. Через эти места проезжает много гражданских.

— Ну да… Вот об этом-то я и хочу спросить, сэр. — Сержант Тиндалл покусывал губу, явно побаиваясь продолжать, хотя подобная робость ему вовсе не была свойственна. — Где они все? В последние годы здесь поселилось немало народу, особенно после того, как до Эллсуорта дотянули железную дорогу. А мы до сих пор не увидели ни души. И дорог не пересекали.

— По-вашему, все исчезли, а на их месте возникли развалины города?

— Кэпн, ей-богу, не знаю, что случилось. Мне только одного хочется: поскорее увидеть форт Харкер.

К концу следующего утра Бентона уже пробирала нешуточная тревога. Не одну дорогу должна была пересечь рота и не одну ферму миновать, но где они все? Вообще-то попался тракт, но совсем не там, где ему полагалось лежать. И был он непомерно широк и сильно изъезжен. А еще встречались оглодыши давным-давно покинутых домов, кое-где со следами огня на стенах, да одичавшие поля. Странности добавила вторая башня, опрокинувшаяся когда-то у дороги невдалеке от того места, где ее пересекла рота. Лейтенант Гаррет, посланный осмотреть руины, вернулся до крайности удивленным.

— Сэр, это уже другая архитектура, не такая, как в крепости. Башня похожа на римские, что на Адриановом валу.

Сначала вавилонские Висячие сады, а теперь вот Адрианов вал.

— Не слишком ли много исторических реликвий пришлось на долю Канзаса? И каков, по-вашему, возраст этой башни?

— Кажется, сэр, она намного моложе города. На вид лет сто, может, двести. — Час от часу у Гаррета росла растерянность. — Капитан, а может, по какой-то причине все эти развалины засекретили? Я ведь о них совершенно ничего не слышал.

— Потому и не слышали, лейтенант, что раньше их тут не было. — Бентон, поддавшись сильному беспокойству, повернулся к колонне: — Рота, садись![9]

Когда все были в седлах, он приказал продолжать движение. Хотелось как можно скорее увидеть форт Харкер и соседствующий с ним Эллсуорт.

Лишь незадолго до вечера они одолели последний холм перед речной долиной. И город, и форт должны были находиться чуть севернее, поскольку рота продвигалась вдоль берега с юга. Река Смоуки-Хилл, огибавшая оба населенных пункта, оказалась на своем месте, прочий же ландшафт выглядел незнакомо. И была тут еще одна широкая дорога, которая вела на восток.

Никаких признаков форта Харкер или Эллсуорта. Ни единого следа железной дороги, подходившей с востока и затем тянувшейся вдоль Смоуки-Хилла — будто и не было ее здесь никогда. Да как могли целый город и целый форт за две недели исчезнуть с лица земли? Куда девались рельсы со шпалами и служебными постройками, появившиеся тут несколько лет назад?

Сержант Тиндалл посмотрел на восток и охнул. Вдоль дороги на несколько миль простерлись сельские угодья — чистенькие, красивые поля вплоть до стены с затворенными воротами. Каменная эта стена окружала город, возведенный между реками Спринг-Крик и Клиэр-Крик. Город стоял в миле от места, причитающегося форту Харкер и Эллсуорту, и был он куда крупнее того и другого, равно как и крепости, чьи руины остались на юге.

И он, несомненно, был обитаем.

— Кэпн… Прошу извинить, сэр, но чертовщина же сущая!.. Где наш форт? Где город? И что это такое?

— Это не Эллсуорт. — Беннет поднял бинокль, разглядел флаги: одни — на высокой крепостной стене, другие — на крыше замка или цитадели в центре города. — Там идет бой. Люди на стенах защищают город от врага. Видите лестницы штурмующих?

Лейтенант Гаррет, тоже державший у глаз бинокль, кивнул.

— Вот только канонады нет.

Бентон осознал., что он не слышит стрельбы. И не видит клубов порохового дыма — непременного атрибута современного сражения.

— И как же нам быть, сэр? — спросил Тиндалл.

В наставлениях, полученных перед уходом на маневры от полковника, столь необычные обстоятельства учтены не были. Но Бентону дозволялось в чрезвычайной ситуации поступать на свой страх и риск.

— Город подвергся нападению, это ясно как день. Наш долг — оборонять Эллсуорт, равно как и другие города и поселения. Это не Эллсуорт, но это город. Подъезжаем, выясняем, что там происходит, а дальше — по обстановке.

Тиндалл кивнул: у него с души, похоже, упал камень, когда командир изъявил готовность действовать привычным и понятным образом.

Бентон подъехал к Гаррету и тихо заговорил:

— Лейтенант, все уже поняли: что-то не так. Они знают не больше нашего, но пока офицеры держат себя в руках и спокойно исполняют свои обязанности, того же можно ждать и от нижних чинов. А значит, мы постараемся не внушать им тревоги. Вам ясно?

Лейтенант Гаррет кивнул:

— Так точно, сэр.

Кавалькада спустилась с холмов к реке, поднимая брызги, пересекла ее и выбралась на широкий, плоский берег. Чем ближе городская стена, тем больше деталей удавалось различить.

— Да они клинками дерутся! — воскликнул Гаррет. — И похоже, на них доспехи.

Кем бы ни были осаждающие, приближение кавалерии, похоже, не осталось незамеченным. Пока одни бойцы продолжали карабкаться по лестницам, другие со всех ног мчались к лагерю, где виднелся большой табун, и взлетали в седла. И вот уже перед наступающей ротой изрядная масса конницы.

Бентон следил за действиями противника в бинокль, недоуменно качая головой при виде допотопных доспехов и ярких флагов. И почему нет ничего огнестрельного?

— Это точно не индейцы. Одежда не та и оружие. Да и горожане не похожи на эллсуортцев.

— Сэр, эти парни настроены враждебно, — отозвался на слова командира Тиндалл. — Не иначе, по нам ударить решили.

— Я бы предпочел переговоры, но если хотят драки, они ее получат. Трубач, строй фронт!

Вновь и вновь разносились трели горна, пока оба взвода не перестроились из походной колонны в две ровные шеренги, одна за другой, фронтом к приближающимся всадникам.

Приказав роте стоять, Бентон приподнялся на стременах и воздел над головой раскрытую ладонь — во всем мире этот жест означал призыв к переговорам.

Неприятель приближался, седоки размахивали клинками и потрясали пиками. Конница накатывала лавой — ничего даже отдаленно похожего на строй.

Капитан Бентон окинул взглядом равнину, еще раз посмотрел на противника в доспехах и с клинковым оружием и принял решение. Опыт говорил, что обороняться на стене могут только поселенцы, а нападать — только враг. И этот враг, несомненно, решил атаковать регулярную кавалерийскую часть. А в роте всего-то сотня солдат на усталых конях, и против вчетверо, а то и впятеро больше. Нет, в сабельный бой Бентон своих людей не поведет.

— Пеший строй, стрельба взводными шеренгами. Лейтенант Гаррет, сержант Тиндалл, командуйте взводами.

Тиндалл отдал честь, повернулся лицом к роте и заревел:

— Рота, слезай! Карабины к бою! Первый взвод, к стрельбе с колена! Второй взвод, к стрельбе стоя!

Приказы эхом разлетались по рядам, кавалеристы выхватывали из пристегнутых к седлам чехлов укороченные винтовки Шарпса и спешивались. Каждый четвертый солдат отводил коней к фургонам, а остальные строились в длинные шеренги, обращенные к противнику, с интервалом между стрелками примерно в ярд. Стоявшие впереди бойцы опустились на колено. И минуты не прошло, а рота уже была готова к отражению атаки.

Оставшийся в седле Бентон медленно проехал вдоль фронта.

— Поднять знамена!

Солдаты сдернули холщовые чехлы с флага Соединенных Штатов Америки и небольшого, с «ласточкиным хвостом», флага 5-го кавполка. Ткань мгновенно развернулась и горделиво заполоскалась на ветру.

Неприятель был уже менее чем в полумиле, он прибавил темп, перешел на галоп.

— Ого, как гонят, — равнодушно отметил Тиндалл. — Коней притомят.

Он, похоже, не испытывал ни малейшей боязни. В гражданскую этот человек сражался при Гейнс-Милл, а потом принимал участие в десятках боев и стычек. Одной дракой больше, одной меньше…

Бентон снова поднял руку.

— Стойте! Мы кавалерия Соединенных Штатов!

Он сомневался, что атакующие способны разобрать его слова в топоте копыт. Да и вообще, противник, очевидно, ничуть не страшился ровных шеренг с наведенными на него карабинами.

Бентон ждал, достав револьвер. Чужая конница приближалась, из-под копыт взметая землю.

— Выбрать цель! Метиться тщательно! — распорядился он, медленно отъезжая за второй ряд спешенной квалерии. — Товьсь! Первый взвод, пли!

Передние дали с колена трескучий залп и, пока командир кричал «Второй взвод, пли», раскрыли затвор, чтобы извлечь пустую гильзу и вставить свежий патрон.

Залп следовал за залпом. У нападающих от грохота обезумели кони, они взвивались на дыбы и неистово били крупом. Люди в латах падали наземь: кому-то досталась тяжелая пуля пятидесятого калибра, кто-то просто не удержался на взбесившемся скакуне. Всего четыре залпа — и атака захлебнулась. Воцарился невообразимый хаос, уцелевшие враги удирали со всех ног — кто со своих, кто с лошадиных.

— Рота, прекратить огонь!

Сержант Тиндалл оглядел поле боя и покачал головой.

— Кэпн, похоже, их лошади никогда не слышали выстрелов. — Его собственный конь, приученный к грохоту боя, не повел и ухом. — И что мешало этим людям усидеть верхом? — Отгадка не заставила себя ждать. — У них же стремян нет! Совсем как у индейцев. Но таких индейцев, как эти, я отродясь не видел.

Бентон, переведя взгляд с поля боя на город, отметил, что штурмовавшая его пехота торопливо спускается по лестницам и устремляется в лагерь, но не для того, чтобы построиться в оборонительные порядки, а присоединяясь к паническому бегству своих конников.

Наблюдая эту сцену полного разгрома, сержант Тиндалл недоуменно чесал в затылке.

— Да будь я проклят! Сдается, наша взяла. Кэпн, и что теперь делать?

Бентон мог лишь пожалеть, что нет рядом вышестоящего начальства и нельзя переадресовать ему вопрос. Ничего не оставалось, как действовать по подсказке здравого смысла.

— Рота, садись!

Он подождал, пока коноводы приведут из укрытия лошадей и рота, уже верхом, снова построится в две шеренги.

— Трубач, «Шагом». Пора поближе взглянуть на этот город. Сержант Тиндалл, позаботьтесь, чтобы обоз не отставал.

Рота двигалась неторопливо, в обход побоища, но достаточно близко, чтобы Бентон мог разглядеть павших. У одних волосы светлые, у других — каштановые, у третьих — рыжие. Оттенки кожи и черты лица в основном европейские, но есть и азиатские. А оружие — не то раннего Средневековья, не то начала последнего периода Римской империи.

Все это совершенно не поддавалось объяснению, но Бентон понимал: что бы ни происходило вокруг, он должен вести свою роту. У него притупились все эмоции, и он полностью сосредоточился на служебной рутине: блюди устав и не рассуждай.

Конные шеренги приблизились к городу, миновав палаточный лагерь осаждавших. Те еще виднелись вдали, но угрозы не представляли — удирали что было духу. Защитники на стенах размахивали над головами мечами, копьями и топорами; слышались ликующие крики и смех.

— Рота, стой! Сержант, надо бы выяснить, что это за люди и где мы находимся. Лейтенант Гаррет, вы с ротой — здесь, а мы с сержантом — на переговоры.

Бентон поехал к стене; Тиндалл держался чуть позади. Заметив группу людей возле синих знамен с каймой из многоконечных звезд, капитан предположил, что это начальство защитников города, и направился туда. Снова он поднял руку в жесте миролюбия и придержал коня возле самой стены. Тот, еще не остыв после боя, плясал — его тревожили летевшие сверху крики.

Бентон запрокинул голову и прокричал:

— Я капитан Улисс Бентон, кавалерия Соединенных Штатов. Хочу поговорить с вашим командиром, или начальником, или вождем.

Наверху разразился гам, в котором капитан уловил лишь одно знакомое слово, хотя многие другие слова дразнили ему память, будто их корни совпадали с корнями слов какого-то смутно знакомого языка. Крики вскоре смолкли, кто-то из защитников подошел к краю парапета и воззрился на Бентона с высоты в добрых двадцать футов. На человеке были кольчужная рубаха с кольчужным же стоячим воротом, кожаные штаны и тяжелые кожаные сапоги; их высокие, под колено, голенища едва не достигали подола кольчуги. Доспех был прорван в нескольких местах, куда пришлись удары вражеских мечей или топоров. На голове воина играл солнцем шлем, увенчанный плюмажем из белого конского волоса.

Подняв руку в ответ на жест Бентона, горожанин прокричал длинную фразу. Капитан не понял ни единого слова.

Но не потому он уставился во все глаза на парламентера, потеряв дар речи от изумления. Незнакомец, чье лицо было покрыто потом и пылью, а меч обагрен кровью, говорил — и в этом никаких сомнений — женским голосом!

Стало быть, оборону города возглавляет женщина. Что ж, это немногим легче укладывается в голове, чем исчезновение форта Харкер и Эллсуорта.

Сержант Тиндалл что-то проворчал за спиной командира. Тот повернулся в седле.

— Вы поняли, что она сказала?

— Сэр… кэпн… это ж баба!

— Да, сержант, так и есть. Но вы не ответили: язык вам знаком? Может, родственный шайенскому или арапахо?

У капитана вертелась мысль, что он и сам знает ответ. Ни на один из языков равнинных индейцев это не похоже. Некоторые слова имеют отдаленное сходство с европейскими.

— Никак нет, сэр. И на говор сиу или пауни не смахивает. На юге доводилось мне общаться с окультуренными племенами, чероки, чокто и прочими, так у них тоже совсем другая речь.

— А мне показалось, это напоминает шошонский, — проговорил Бентон. — Это и не кроу. А на испанский не похоже?

— Разве что самую малость, сэр, — кивнул сержант Тиндалл. — Однако, нет, пожалуй. Да и не приходилось мне еще никогда встречать таких вот сеньорит.

Теперь уже Бентон различал под шлемом женственные черты. И было ощущение, что добрая половина защитников города тоже женщины.

— Амазонки. В Канзасе. А говорят небось по-гречески.

Допущение казалось абсурдным — но не более, чем все происходящее.

— Лейтенант Гаррет!

Офицер подъехал и отдал честь.

— Вы же вроде греческий знаете?

— Классический, сэр. На котором Гомер писал. И то лишь чуть-чуть.

Бентон показал вверх.

— Скажите ей что-нибудь.

Гаррет, глядя на «амазонку», с запинками выговорил несколько слов. Женщина развела руками — дескать, не поняла, и снова прокричала непонятное.

— Капитан, я не… Знаете, это очень странно. Одновременно похоже на множество языков — и при том ничего не разобрать.

Бентон повторил свою попытку:

— Мы из форта Харкер, это штат Канзас, Соединенные Штаты Америки.

И без переводчика было ясно: людям на стенах эти названия совершенно незнакомы.

Снова заговорила женщина и показала жестами: хочет, чтобы пришельцы подождали. Затем скрылась с глаз. Через несколько минут раздался шум — за стеной двигали что-то тяжелое. Растворились массивные ворота, и появилась начальница — на коне, похожем на помесь араба с мустангом. За ней выехала небольшая группа защитников города: и мужчин, и женщин; остановились в пятнадцати футах от кавалеристов. Парламентер приблизилась вплотную и лишь тогда натянула повод.

— Стремян нет, — шепнул сержант Тиндалл. — Ни у кого.

Бентон, чье внимание было приковано к облику «амазонки», опустил взгляд и убедился: седло без стремян, зато с высокими луками, чтобы легче было удержаться на лошади в бою.

— Кэпн, вы уж поосторожнее, — тихо лредостерег Тиндалл. — Женщины коварны.

Незнакомка, прижимая к груди руки, поклонилась сидя. Голосом, в котором чувствовалась властность, произнесла несколько слов и вытянула перед собой руки, причем не пустые.

— Хлеб и соль, — сказал удивленный Гаррет. — Капитан, это древний знак гостеприимства.

— Нам рады?

— Так точно, сэр, нас встречают как гостей. Вам надо взять того и другого понемногу — показать, что принимаете приглашение.

Бентон дал коню шенкеля и проехал чуть вперед, чтобы можно было без труда дотянуться до «амазонки». С такого расстояния угадывался возраст. Ей лет тридцать пять, почитай, что ровесница. Стараясь не делать резких движений, Бентон отщипнул и положил в рот жесткую корочку с ореховым ароматом — в жизни не едал похожего. Палец другой руки окунул в соль, ощутив под ней тепло женской ладони, и слизнул.

Предводительница повернулась, чтобы отдать хлеб-соль торопливо подъехавшей женщине из свиты. Эта «амазонка» была постарше и покряжистее, доспех носил следы многолетней службы и заботливого ухода. Посмотрев, как она держится, и послушав, как отвечает на распоряжения начальницы, Бентон повернулся к сержанту Тиндаллу.

— Похоже, она тут главная из сержантов.

Тот промолчал: судя по его лицу, не знал, отвергнуть приглашение или порадоваться. Но было ясно, что капитана Бентона происходящее вполне устраивает, а значит, сержант пойдет за своим командиром, как бывало уже много раз.

Правительница города опять протянула к Бентону руку. Палец показал на его брюки, на китель, затем поднялся выше; голова женщины при этом оставалась почтительно склоненной.

— Лейтенант, что это, по-вашему?

— Не могу знать, сэр.

«Амазонка» резким движением сняла шлем, открыв темные, довольно коротко стриженные волосы. Теперь еще проще было рассмотреть ее глаза, синие, как штормовое море. Нет, она определенно не индианка, но и не гречанка. Ткнув себя пальцем в грудь, женщина сказала:

— Одван Фрейя.

— Это имя? — предположил Гаррет.

— Возможно, имя и звание, — ответил Бентон. — Она, похоже, тут начальница. — Он отдал честь и представился: — Капитан Бентон, мэм.

Снова показывая на него, женщина повторила:

— Кипитин Бинтин-миим.

Сержант Тиндалл заперхал, сдерживая смех.

— Нет, просто… — Бентон помедлил и наставил палец на себя: — Капитан Бентон.

Она кивнула:

— Кип-тан Бин-тон. — Протянув руку к городу, женщина добавила: — Астера.

«Амазонка» снова повернулась и махнула в ту сторону, где все еще виднелся убегающий враг, и покачала головой. Прикрыла глаза ладонью, потом несколькими движениями показала, как оттуда кто-то подкрадывается, ребром кисти провела себе по горлу и снова указала на супостатов.

— Кэпн, она дает понять, что эти ребята могут ночью вернуться и тихо перерезать нам глотки, — сообразил Тиндалл. — Надо часовых побольше выставить.

Но женская рука уже указывала на ворота. Последовал жест, охватывающий всю кавалерийскую роту, новый взмах в сторону ворот и энергичный кивок головы.

— Ачатес! — заявила женщина, снова указывая на кавалеристов, а затем на городскую стену и ее защитников.

— Друзья? — рискнул перевести лейтенант Гаррет. — Сэр, она нас приглашает.

Бентон призадумался. Он очень хорошо представлял себе, что может случиться с его подразделением на улицах чужого города. Это не равнина, где кавалерии раздолье. Горожане могут запросто задавить числом.

Но ведь позарез нужны стойла и фураж для лошадей, пища, вода и кров для людей. До заката осталось всего ничего, и конечно же, лучше ночевать, имея между собой и неприятелем крепостную стену.

«Амазонка» смотрела ему прямо в глаза, и не было в ее лице ничего, говорящего о враждебности либо коварстве. Она медленно вынула из ножен меч и рукояткой вперед подала Бентону.

Иначе как выражением мирных намерений истолковать это было нельзя. Капитан с одобрением отметил, что женщина, прежде чем расстаться с мечом, демонстративно стерла с него кровь. Она явно умела обращаться с оружием. Бентон кивнул ей, прикинул ширину крепостных ворот и повернулся к Гаррету.

— Лейтенант, роту — в колонну по четыре. Мы войдем в город.

— Есть, сэр, — отдал честь Гаррет, чем заинтересовал «амазонку», а затем галопом поскакал к роте.

Миг спустя звонкие трели горна отразились от стены, и строй живо превратился в походную колонну: четыре человека в ряду, первый взвод впереди, второй замыкает, между ними, как и прежде, фургоны.

Женщина, уже получив обратно свой меч и убрав его в ножны, наблюдала за построением кавалерии. На губах «амазонки» появилась улыбка, кулак снова и снова бил по раскрытой ладони.

— Экстос! — воскликнула она.

А на стене другие женщины и мужчины повторяли жест, и Бентон сообразил, что это аплодисменты. Столь откровенное восхищение строевой выучкой роты развеяло последние сомнения капитана.

Как только голова колонны поравнялась с Бентоном, он дал шенкеля коню, чтобы занять место впереди роты. Выполнив этот маневр, повернул голову и увидел «амазонку» — она догнала и у самых ворот пристроилась рядом. Стража салютовала оружием предводительнице и расступалась, пропуская кавалеристов. Дорога резко сворачивала вправо между высокими стенами и упиралась в следующие ворота, за которыми находился уже собственно город. Вдоль широкой улицы выстроились жители, многие в боевой экипировке, другие, слишком юные или слишком старые, без оружия и доспехов. Многие били кулаком о ладонь.

Лейненант Гаррет в крайнем изумлении вертел головой.

— Капитан, а ведь похоже, это очень старый город. Оружие, фортификация, дома, одежда… Все древнее!

Веселый гул толпы вдруг так вырос, что заставил Бентона оглянуться — это в город въехали знаменосцы. Жители возбужденно указывали на американский флаг.

— Узнали! Слава богу, они узнали флаг. — И Бентон прокричал несколько раз, обращаясь к горожанам: — Соединенные Штаты Америки!

Жители ответили недоуменными взглядами, после чего, тыча пальцами в сторону флага, загомонили: «Астери!». И указали на небо. Первым догадался лейтенант Гаррет.

— Астери. Астра. Звезды. И город называется Астера. Должно быть, звезды здесь в почете, вот и пришелся наш флаг по душе горожанам.

— У них на знамени тоже много звезд, — добавил сержант Тиндалл.

— Капитан, а еще начальнице чем-то понравились наши мундиры, — продолжал Гаррет. — Голубые брюки и синие кители.

— Цвета неба, — буркнул Бентон. Надежда в нем угасла так же быстро, как и зажглась. — Мы не в Канзасе. Это уж точно.

Но сержант Тиндалл покачал головой.

— Кэпн, я не понимаю, что происходит, и не знаю, кто эти люди, но земля та же, что и вокруг форта Харкер и Эллсуорта. Готов поклясться! Не могу только взять в толк, куда они подевались и откуда взялось все это.

Канзас — и не Канзас…

— Лейтенант Гаррет, сержант Тиндалл, мы постараемся выучить язык этих людей или обучить их нашему. А еще выясним, где оказались и как можно вернуться домой.

Роте отвели каменную казарму — в ней, как и в конюшне, царила чистота. Сержант Тиндалл все обошел в сопровождении крепко сбитой «амазонки» и остался доволен.

— Отличные квартиры, сэр. И о лошадях здесь умеют заботиться. Мне удалось втолковать Белисе, что нужно нашим коням, и она постарается все достать без промедления.

— Белиса? — переспросил Бентон.

— Ну… — Тиндалл указал на спутницу. — Она… гм… свое дело знает, кэпн.

После того как Бентон объяснил одвану Фрейе, что хочет квартировать вместе с подчиненными, ему и лейтенанту Гаррету предложили отдельные комнаты при казарме, обставленные скромно и удобно. Прежде чем кавалеристы разместились на постой, горожане внесли в отведенные для них помещения большие котлы и разложили по блюдам горячий плов с сушеными фруктами. Никто из солдат не воротил нос от непривычной еды.

Фрейя пришла убедиться, что гости получили хороший уход. К капитану Бентону приблизился трубач.

— Сэр, прикажете «Вечернюю зорю» играть?

Бентон глянул на Фрейю и кивнул.

— Да. Пусть они послушают.

Трубач отдал честь, вышел строевым шагом из казармы и под любопытным взором одвана Фрейи поднес свой инструмент к губам. Когда полились долгие, неторопливые ноты сочиненной генералом Дэном Баттерфилдом мелодии, лицо градоправительницы озарилось изумлением и восторгом. Перед тем как уйти, она повернулась к Бентону, склонила голову и тихо выразила похвалу музыке:

— Экстос.

Наутро Бентон отправил отделение во главе с лейтенантом Гарретом на поле боя, чтобы собрать гильзы. До сих пор он не заметил у горожан ничего похожего на огнестрельное оружие, они смотрели на кавалерийские карабины с благоговением, к которому примешивались боязнь и подозрительность. У роты могут выйти патроны, и если пули из свинца отлить нетрудно, то как быть с медными гильзами?

Но не успели гости управиться с завтраком, как пришла одван Фрейя в сопровождении женщины, которую он уже мысленно прозвал сержантом Белисой, и двух мужчин. Хозяйка города жестами дала понять, что Бентон должен пойти за ней. Прихватив лейтенанта Гаррета и сержанта Тиндалла, он последовал за астерийцами. Далеко шагать не пришлось; вскоре они очутились в просторном помещении с окнами на площадь, весьма похожую на плац-парад. Там застыла на посту шеренга стражников, лицом не к кавалеристам, а к собравшимся у казармы горожанам — они готовы были сдержать толпу.

Фрейя указала на двоих:

— Десир Агани, десир Костони.

Десир — это, несомненно, титул или звание; оба представленных походили на военных, с чином явно пониже, чем одван.

Агани и Белиса развернули на столе в центре зала длинный пергамент, прижали по краям кубиками из полированного камня и выжидающе посмотрели на Бентона.

— Лейтенант Гаррет, что скажете?

Гаррет вгляделся в свиток.

— Капитан, это карта.

— Отлично. Карта чего?

Суховатый тон командира заставил лейтенанта чуть покраснеть. Гаррет всмотрелся в изящный рисунок.

— Вот этот значок, по которому они постукивают, должно быть, город. Да, сходится: рядом и река, и холмы.

Сержант Тиндалл, заглядывавший ему через плечо, кивнул:

— Верно, лейтенант.

Ободренный похвалой Гаррет заговорил увереннее:

— А значит, вот здесь… Сэр, это похоже на очень старые карты, мне случалось видеть такие. В них не соблюдается постоянный масштаб. Окрестности города явно показаны крупнее. Вот река, к востоку, должно быть, Миссури, а эта — Миссисипи. Именно так они и текут, ошибки быть не может.

Бентон провел по карте рукой:

— Значит, вне города и его владений масштаб уменьшен, чтобы на карту поместилось больше территории. А вот смотрите: еще один город, на Миссури, и вокруг него тоже местность показана подробно. Похоже, это такая манера картирования: близ городов увеличивается масштаб, чтобы показать побольше деталей, а незаселенные земли изображаются менее тщательно.

— Так точно, сэр. — Гаррет указал на нижнюю часть карты. — Где-то в этих краях должен быть Новый Орлеан. И действительно, какой-то город здесь отмечен. Но восток пустоват, большинства городов нет, а политические границы никакого сходства с нашими не имеют.

— Я тоже не заметил совпадений, — согласился Бентон, ведя взглядом по карте на запад. — А вот побережье. Калифорния. Вы посмотрите на эти города: такое впечатление, будто континент осваивался с запада и поселенцы продвигались на восток.

Гаррет провел пальцем по кромке материка на север и вдруг замер.

— Сэр! Вот здесь должна быть наша новая территория, Аляска, но вы посмотрите! Суша продолжается на запад. У них тут широкий перешеек, вплоть до другого материка. Это уже Азия, капитан.

— Сухопутный мост? Такой большой?

Лейтенант был бледен, у него участилось дыхание.

— Сэр, вы правы! Это в самом деле сухопутный мост. На здешней карте Америка соединена с Азией широким перешейком.

— Быть того не может, — буркнул Бентон, недоумевая, почему так разволновался лейтенант.

— В целом ведь карта верна, сэр, насколько мы можем судить. Кроме перешейка.

— Вот именно: кроме перешейка.

— Сэр, да вы взгляните на этих людей! Они же не индейцы. Похожи на европейцев, ну, может быть, с долей азиатской крови. А в нашей истории не было пути из Азии и Европы в Северную или Южную Америку, поэтому все волны переселений начинались в Азии и заканчивались в Европе. Здесь же совсем не трудно перемещаться на восток из Азии, хоть пешком, хоть верхом… именно это и случилось. Нам тут все незнакомо. Руины, язык, оружие и доспехи, город…

В Бентоне всколыхнулись жуткие подозрения.

— Лейтенант, вы хотите сказать…

— Это не наша земля, капитан. — Гаррет был полон решимости продолжать. — Мы не только форт Харкер потеряли — мы утратили свой мир. Пока длился наш поход, история изменилась. Здесь никогда не было Соединенных Штатов Америки. Наверное, и Англии не было, и Франции. Северная Америка не существовала отдельно от всего мира. Сначала колонизировали ее западное побережье, возможно, за тысячи лет до нашего Колумба.

— О боже всемогущий! — пробормотал Бентон.

Очень не хотелось верить страшным предположениям лейтенанта, но как быть, если пропали и Эллсуорт, и форт, зато на пустом месте возникли неведомые древние развалины и этот город, принадлежавший истории, о которой Бентон и его подчиненные ничего не слышали? И Фрейя никакого отношения к их Северной Америке не имеет — мыслимо ли, чтобы женщина в Канзасе носила доспехи, командовала войском и размахивала в бою мечом на манер Жанны д'Арк?

Но как могла в этом чужом мире очутиться рота кавалерии США? Не пришлось напрягать память, чтобы мысленно вернуться в тот миг, когда сместилась земля под ногами, а все прочее как будто осталось неизменным.

— Гроза и молнии… Мне тогда показалось на секунду, что мир рвется в клочья. Возможно, и не показалось. Лейтенант, допустим, вы правы, но тогда что случилось с индейцами?

— Вероятно, то же, что в нашей истории случилось с первыми народами Англии и других стран. Либо стерты нашествиями иноземцев, либо ассимилированы, а немногие уцелевшие упрямцы вытеснены на бросовые земли.

Все это казалось Бентону невероятным. Но вокруг него — город. И эти люди. Он ведь не какой-нибудь невежда: уж хоть что-нибудь знал бы о таком месте, если бы оно существовало на планете. И даже если допустить, что место существовало, а он о том не ведал, чем объяснить такое сходство с его страной и как могла целая воинская часть перенестись сюда в мгновение ока?

Да, версия лейтенанта Гаррета казалась невероятной, но она все объясняла. Принять любую другую версию — значит, отвергнуть таких свидетелей, как собственные органы чувств.

Следившая за разговором офицеров Фрейя вдруг указала на карту, а затем на Бентона. Понятно: хочет узнать, откуда он.

Вроде бы и простой вопрос, но капитан, глядя на карту, понял, что любой ответ создаст проблемы. Ведь если лейтенант Гаррет прав, кавалерийская рота в строгом смысле слова появилась из небытия — ее просто нет в этом мире.

Но где-то поблизости раньше был форт Харкер. Поэтому Бентон ткнул пальцем в нарисованный город — ответ не лучше и не хуже любого другого.

Фрейя терпеливо покачала головой и показала на себя, затем снова на город, затем на Бентона, Гаррета и Тиндалла, после чего, вопросительно глядя на них, поводила ладонью над картой.

Бентон снова постучал по значку города, и при этом он неотрывно смотрел на женщину.

Фрейя насупилась, но в следующий миг как будто поняла и скороговоркой обратилась к другим астерийцам. Мужчины, Агани и Костони, также частили в ответ, их лица светились энтузиазмом.

Фрейя указала на себя, на город и выжидающе взглянула на Бентона. Капитан ткнул пальцем в грудь, затем в карту, все в том же месте, и подкрепил свой ответ энергичными кивками. С лучезарной улыбкой Фрейя обнажила меч, подняла над головой и воскликнула так громко, что по залу разнеслось эхо. Ее клич повторили другие астерийцы, и тотчас же он был подхвачен снаружи, повторяясь снова и снова, перемежаемый радостным гулом толпы. Белиса повернулась к сержанту Тиндаллу, обняла его и поцеловала, совершенно опешившего, в губы. Мужчины заулыбались, загомонили и накинулись на лейтенанта Гаррета, и тот едва устоял под шквалом объятий, похлопываний и рукопожатий. Фрейя с сияющими глазами подступила к Бентону, протянула руку и крепко, до боли, сжала ему предплечье в товарищеском приветствии.

— Ачатес! Кронун т'ачатес!

— Кэпн? — обратился к начальнику сержант Тиндалл. — Что вы им сейчас сказали?

— Сам не вполне понимаю, сержант.

— Ну, неважно… Главное, что им это очень понравилось.

Прошло несколько дней. За это время лейтенант Гаррет подучился астерийскому языку, а горожане — английскому, и вопросы больше не оставались безответными.

— Сэр, нас приглашают на собрание, чтобы провозгласить наш союз с городом-государством Астера.

Удивленно глядя на Гаррета, капитан переспросил:

— Союз? Вы успели им что-то пообещать?

— Никак нет, это сделали вы, сэр. Насколько я понял, нас сочли этаким бродячим племенем, воинами, изгнанными с нашей земли — о причинах изгнания они из деликатности не спрашивают. Помните, одван Фрейя пыталась выяснить, откуда мы родом, а вы упорно показывали на карте этот город? Вот они и пришли к выводу, что мы намерены здесь поселиться, поступить к ним на службу.

Теперь стало ясно, почему астерийцы обрадовались. Быстро сообразили, что такого явления, как пришлая кавалерийская рота, этот мир еще не знал, и решили извлечь из него выгоду. Бентон глянул за окно, на плац.

— Не скажу, лейтенант, что я именно этого добивался. Однако чем плох такой вариант?

Гаррет, хоть и с невеселым видом, кивнул.

— Похоже, сэр, другого варианта у нас попросту нет.

— Вот именно. Здесь мы имеем кров, стол и надежные стены. Жители города — приятные люди, и наша помощь для них не лишняя. — Тяжело вздохнув, капитан добавил: — Проклятье!.. Хотелось бы проехать на восток, сколько можно. Убедиться, что форта Райли, форта Ливенуорт, Сент-Луиса, Чикаго, Питтсбурга и Вашингтона нет на своих местах и никогда не было. Но ведь я уже знаю ответ. Мы на той самой земле, где должен быть Эллсуорт. Приметы местности те же. Но тут нет ни Эллсуорта, ни форта Харкер. Вместо них тысячелетние каменоломни и соляные копи.

На этот раз лейтенант покачал головой, его глаза были полны тревоги.

— Капитан, я разузнал об этих местах все, что можно, и по-прежнему не вижу никаких совпадений с нашей историей.

— Вот и я их не вижу.

— На континенте за века возникло немало городов-государств, рождались и разваливались целые империи. Последняя такая империя имела столицу в том месте, где следовало бы находиться Сан-Франциско, и занимала обширную территорию, в северном направлении достигая Орегона, в южном — захватывая часть Мексики, а в восточном — упираясь в Миссисипи. И хотя по границам этой империи высились сторожевые башни, за последний век она постепенно разрушилась, оставив среди руин враждующие друг с другом города-государства.

— Мне очень немногое удалось выяснить насчет Европы, а про Африку тут, можно сказать, и слыхом не слыхивали.

— Так точно, сэр. О других частях света тоже знают очень мало. Готов держать пари, что на восточном побережье есть поселения европейцев, но здешний люд слабо осведомлен о происходящем за Аппалачами. — Гаррет осмотрелся, словно желал оценить город. — Капитан, их техника на тысячу лет отстала от нашей. Ни пороха, ни паровой тяги, ни печатных прессов. Хотя не похоже, что жители глупее нас. Нашему языку они учатся быстрее, чем мы — местному. Видимо, их культура по какой-то причине стартовала позже.

— Или не так быстро развивалась. — Капитану вспомнилось, что стремена пришли в Римскую империю вместе с восточными варварами-завоевателями. И сколько других новшеств не посодействовали здешнему техническому прогрессу оттого лишь, что переселения народов заканчивались в Европе? — А может, причины эти сработали сообща. Как бы то ни было, я не вижу пути домой.

— Согласен, сэр. — Щурясь, Гаррет оглядывал город. — Мы уже дома, хотя это не то же самое.

— Капралу Фуллеру понравились здешние кузницы.

— Вы насчет боеприпасов, капитан?

— Оказывается, рядовой Меррик мальчишкой работал на пороховой мельнице. Он помнит, в каких долях надо смешивать вещества. Выгребных ям тут хватает, так что селитру мы добудем, а древесный уголь получить еще проще. Надо объяснить горожанам, что нужна сера: глядишь, кто-нибудь поможет и с этим. Наш шорник уже учит астерийцев делать стремена. Порох и стремена городу в диковинку — вот и постараемся извлечь из этого выгоду.

К таким словам командира Гаррет, похоже, не был готов.

— Сэр, вы считаете, что мы здесь надолго? — озабоченно спросил он.

— Должность у меня такая, лейтенант: требует думать о подобных вещах, — вздохнул Бентон. — Вы ведь и сами уже, должно быть, пришли к выводу, что мы задержимся. Слава богу, женатых у нас немного. Но я еще не нашел способ объяснить роте, почему так затянулись наши маневры.

— Сэр, а может, намекнуть, что это долгий поход, как у Одиссея и его людей? Будут самые удивительные приключения, но в конце концов мы вернемся домой.

— Может, и намекнем.

Переговоры шли трудно — сказывались и языковый барьер, и настойчивость астерийцев в ведении честного, в их понимании, торга. Пока Гаррет и Костони в многословном диалоге выясняли, чего хотят стороны друг от друга, Бентон ловил на себе пристальные взгляды одвана Фрейи, а себя — на том, что неосознанно поглядывает на нее.

Но вот она произнесла несколько фраз, потом снова заговорил Костони. Гаррет отвечал то одной, то другому, наконец с озабоченным видом обратился к Бентону.

— Сэр, я понял: они настаивают, что одван Фрейя предметом торга являться не может.

— Что? Как это понимать?

— Сэр, в старину договоры часто скреплялись браками и… гм… другими мероприятиями.

Должно быть, на лице Бентона отразились его чувства: астерийцы перестали следить за ним столь напряженно.

— Скажите ей… Отставить, я сам отвечу. Одван Фрейя, прошу извинить меня за нескромное любопытство, которое, по-видимому, является причиной этого недоразумения. Мне бы и в голову никогда не пришло считать вас… предметом торга. Вы лидер народа и свободная женщина, и я не могу относиться к вам как товару — это было бы попросту оскорбительно. В моей стране не далее как пять лет назад закончилась ужасная война, погибли многие тысячи, но было установлено законом, что человек не может принадлежать другому человеку, не может быть куплен или продан, не может рассматриваться как имущество. И я клянусь, что блюду этот принцип в своей профессиональной деятельности и сам в него свято верю.

Он не знал, многое ли из этого поймут одван Фрейя и другие астерийцы, но они, похоже, уловили суть. Фрейя кивнула ему и даже отдала честь, как в армии США (по крайней мере, похоже). Бентон ответил тем же. В обоих случаях это не было знаком подчинения, а лишь данью уважения равному.

В холодную пору года войны здесь не велись, поэтому рота устроилась пережидать зиму в непривычном, если не сказать неслыханном, уюте. И хотя солдаты по-прежнему не понимали, что с ними произошло, они были рады пожить в относительной роскоши, купаясь в радушии жителей, близком к благоговению. Бентон продолжал усиленно учить астерийский, отмечая, что Гаррет был прав: горожанам куда легче дается освоение английского. Капитан напряженно думал не только о возвращении домой, но и о безопасности города. Поэтому, когда мало-мальски научился изъясняться на местном наречии, он обратился к Фрейе.

— Я хочу спросить про армию, что штурмовала Астеру, про викосийцев. — Викоса находилась примерно там же, где Канзас-Сити в мире Бентона. — Вам известно, почему они напали на нас без предупреждения?

— Викосийцы — плохие люди, — ответила Фрейя.

— Но почему они решили, что мы враги? Почему пошли в атаку?

На этот раз, прежде чем ответить, Фрейя задумалась.

— Вы слезли с коней. Пеший строй, длинная, тонкая линия. Вас мало. Они подумали, что можно легко смять. А тут ба-амм! Ба-амм! Дым и огонь, как у демонов.

Ну конечно! Английский пехотный квадрат, к примеру, мог противостоять натиску конницы, но для этого вооруженные пиками или копьями воины должны были стоять тесно, плечом к плечу. Викосийцам две неплотные шеренги спешенных кавалеристов, конечно, показались легкой добычей.

Чем больше Бентон узнавал об Астере, тем больше утверждался во мнении: какая бы таинственная сила ни занесла его сюда, он попал к людям, которые, безусловно, заслуживали спасения. Своим расцветом Астера была обязана последним годам империи, когда на этих равнинах царил мир. На запад и восток от города уходили торговые пути; основные северные и южные тракты, лежавшие на территории Викосы, также были открыты. В окрестностях города было полно пахотных земель и пастбищ. Но когда рухнула империя, на спад пошла и торговля, а вне стен обедневшей Астеры стало небезопасно. И тем не менее она оставалась бастионом культуры, порядка и благополучия, одним из очень немногих во владениях хаоса.

Викосийцы, тоже желавшие своему городу добра, выбрали другой способ спасения — они принялись грабить соседние земли. Это помогло, но ненадолго. Ближние поселения вскоре оказались обчищены до нитки, и приходилось забираться все дальше и дальше.

— Кэпн? Сэр? — неуклюже обратился сержант Тиндалл через несколько дней после вступления роты в город. — Тут без вас не решить. Рядовой Мерфи спрашивает, будут ли у нас церковные богослужения.

Бентон уже слышал, что этот вопрос беспокоит роту, особенно солдат ирландского происхождения.

— Сержант, а вам удалось найти здесь католических священников?

— Никак нет, сэр. Но что сказать Мерфи и другим?

— Дайте мне сначала переговорить с одваном.

Он не удивился, услышав от Фрейи, что католической церкви не существует в этом мире или по крайней мере в этих краях. Но астерийцы ничего не имели против чужой веры, лишь бы не было человеческих жертвоприношений. Бентон сообщил подчиненным, что они могут совершать все обряды по своему усмотрению.

Но потом возникла проблема посерьезнее. Когда в комнату к Бентону вошел Тиндалл, его сопровождал рядовой Бэннок, а на заднем плане маячила астерийский «сержант» Белиса. Бэннок, обеспокоенно взглянув на Тиндалла, отдал честь.

— Капитан, прошу разрешения жениться.

— Сержант, что случилось? — обратился к Тиндаллу командир.

— Сэр, тут стараниями Бэннока одна девушка оказалась в интересном положении. Белиса говорит, что семья девушки не против, лишь бы Бэннок выполнил свой долг.

Астерийка с суровым видом кивнула.

— Пусть будет связан с ней и только с ней. Пусть женится. Или заплатит цену ребенка.

— Что значит «цена ребенка»?

— Достаточная, чтобы можно было вырастить.

Все имущество рядового Бэннока состояло из его мундира, да и тот считался собственностью правительства Соединенных Штатов. Бентон недобро взглянул на солдата.

— Значит, жениться захотелось? А ты понимаешь, что это будет самый настоящий законный брак? И ты не сможешь просто взять и уехать отсюда?

— Так точно, сэр.

— И догадываешься, что я с тобой сделаю, если посмеешь плохо обращаться с этой женщиной или каким другим поступком вызовешь недовольство горожан, тем самым причинив ущерб своей роте или репутации кавалерии Соединенных Штатов?

— Так точно, сэр. Не причиню ущерба, сэр. Я буду хорошо обращаться с ней.

— Жениться разрешаю.

Кавалерийская рота безвылазно сидела в городе. Набирала силу зима, выли северные ветры, под крепостной стеной намело высоченные сугробы. Чтобы враг не воспользовался ими как штурмовыми насыпями, приходилось отправлять на расчистку отряды жителей.

Изучение языка Бентону давалось неплохо, с каждым днем все проще было изъясняться на диковинной смеси английского и астерийского. У одвана обнаружился талант улаживать конфликты между кавалеристами и горожанами, и Бентон только диву давался, до чего же хорошо у Фрейи это получается. Лейтенант Гаррет, когда не помогал командиру в надзоре за ротой, а роте — в попытках перейти на самообеспечение, отправлялся в городскую библиотеку и увлеченно разбирался с документами, в том числе и написанными на мало знакомых астерийцам языках.

К сожалению, чем больше узнавали Беннет и Гаррет, тем очевиднее становилось, что всех здешних проблем кавалерийская рота не решит даже чудом. Астерийцам с помощью дипломатии удавалось ссорить потенциальных врагов друг с другом, тем самым избавляя свой город от многих бед. Но никакие византийские интриги не спасут, если за тобой не стоит серьезная сила — это со всей наглядностью показало нашествие викосийцев. По-прежнему Астере угрожала опасность, город был отрезан и от торговых путей, и от своих же собственных сельскохозяйственных угодий; собранный крестьянами урожай, все поголовье скота достались неприятелю. Построить пороховую мельницу и найти источник серы быстро не получится, а до тех пор придется беречь каждый патрон. Была идея организовать производство огнестрельного оружия для астерийцев, но город не располагал металлами и инструментами даже для кустарного изготовления малой партии в течение зимы.

В погожий день — по прикидкам Бентона, январский — снова на пороге командирской комнаты появился Тиндалл, и снова он был смущен.

— Кэпн, прошу извинить, но тут возникло затруднение. Что поделать, больно уж много отличий от нашего привычного житья. То одно непохоже, то другое — подчас не сразу и разберешь, хорошо это или плохо, или разом и плохо, и хорошо.

— Полагаю, сержант, вы правы, — хмуро кивнул Бентон.

— Кэпн, однажды старый индеец мне сказал: когда великий дух дарит тебе коня, не спеши менять его на собаку. Я это вот к чему: если что-то выбивается из привычного хода вещей, может, оно и к лучшему?

— Сержант, это как-то связано с Белисой?

Тиндалл залился краской.

— Так точно, сэр.

— Хотите поближе с нею познакомиться? Но вас что-то смущает?

— Кэпн, я вроде и так уже близко с ней знаком. Достаточно близко, чтобы не совершить чего неподобающего. Нет, сэр. — Сержант позволил недовольству проявиться в его голосе. — Кэпн, зима ведь кончится, снова можно будет воевать. Если астерийская армия отправится на дело, с ней пойдет и Белиса. Она ясно дала понять, что не останется. Поначалу я так рассуждал: ладно, Тиндалл, ты побудешь рядом и спасешь даму, если в том нужда возникнет. Но потом посмотрел, как она упражняется: боевое фехтование и все такое — и знаете, это еще вопрос, кто кого спасет. И я, сэр, теперь не знаю даже, что и думать. В фехтовании она знает толк и в настоящей рубке побывала. Кэпн, она и как сержант хороша, и как женщина великолепна. Но ведь настоящая женщина не такой должна быть, как вы считаете?

Странно, что подобные вопросы не встают перед нами куда чаще, подумалось Бентону.

— Сержант, я уже успел хорошенько поразмыслить над этим. И нашел, как мне кажется, ответ. Вам же Белиса нравится такой, какая она есть. Будь она женщиной иного сорта, разве не относились бы вы к ней совсем по-другому?

Тиндалл почесал в затылке.

— Не знаю, что и сказать, кэпн. Наверное, это была бы уже не Белиса. Она не в христианской вере воспитана, но в том я не вижу беды. Господь поймет и не осудит. А на добрую христианку Белиса похожа куда больше, чем многие исправные прихожане из моих знакомых. Надеюсь, сэр, вы понимаете меня.

— Понимаю, сержант, — кивнул Бентон, — и советую принять Белису такой, какая она есть. К знакомству с подобными людьми нас никто не готовил, но ведь она, как вы сами заметили, великолепная женщина. Может, и не такая уж это плохая мысль — изменить свое отношение к жизни.

Тиндалл ухмыльнулся.

— Верно, сэр. Благодарю вас, кэпн. Она ведь и правда чудо. Хоть и не единственная женщина в городе. Вот, скажем, одван Фрейя — по-своему отменный офицер. О черт, я хотел сказать…

— Сержант, я вас понял.

Когда Тиндалл ушел, капитан сел и задумался, дивясь своей реакции на слова сержанта о Фрейе. Действительно, она настоящая леди, и чем больше ее узнаешь, тем больше уважаешь. Но тот прозрачный намек, что взамен за помощь, за участие кавалеристов в обороне города Бентон потребует от нее услуг особого рода, не давал ему покоя. Наверняка и Фрейя не забыла свои слова. Он, будучи офицером и джентльменом, не может допустить, чтобы одван сомневалась в чистоте его намерений.

Через несколько дней Фрейя пригласила его для разговора. Было не слишком холодно, так что она повела капитана к крепостной стене, на укромный участок вала — там можно было побеседовать, не опасаясь чужих ушей.

Фрейя, опираясь на стену, смотрела на восток. На ней было не воинское облачение, а наряд для повседневных дел: белая рубаха с шитым узором (кони, как будто даже далекая родня тем, что изображены на руинах к югу от города), темные штаны, тоже с узорами, только разноцветными, длинная юбка с глубокими вырезами спереди и сзади, не мешающая при верховой езде, а поверх всего кафтан с высоким воротом, с полами до колен, опять же с шитьем: фигуры воинов и боевые сцены вперемешку с разнообразными символами и эмблемами. Бентон счел этот наряд весьма приятным для глаза.

— Надо поговорить о войне, — сказала Фрейя. — Викосийцы намерены снова напасть на Астеру, как только уйдут последние морозы. Считают, что мы так рано их не ждем.

— Это вам разведчики сообщили?

— Да. Разведчики. Шпионы. Мне оба слова кажутся правильными. Говорят, войско теперь намного больше — десять десиров.

— Десир? Я думал, это воинский чин.

— Десир — это еще и тот, кто командует десиром. — Фрейя показала растопыренные пальцы, потом убрала все кроме двух.

— Двенадцать?

— Десир — это двенадцать раз по двенадцать.

Бентон быстро произвел арифметические действия.

— Сто сорок четыре. И в десять раз… Получается тысячи полторы.

Если против такого войска выставить кавалерийскую роту, шансы у нее будут зыбкими. Но ведь у Астеры есть и своя армия.

— Сколько у вас бойцов? — спросил он.

— Способных защищать стены? Примерно восемь десиров. Тех же, кто годен для битвы в открытом поле, около шести десиров.

Тут Бентон решил задать давно беспокоивший его вопрос:

— Что же произошло? В вашем городе детей и стариков гораздо больше, чем мужчин и женщин, способных нести воинскую службу, и для нас нашлись свободная казарма и конюшня.

Фрейя помрачнела и тяжело вздохнула, уперевшись на минуту лбом в холодный камень парапета, а потом подняла голову.

— Последний одван собрал самое большое войско, какое только могла дать Астера, и выступил, чтобы сразиться с викосийцами. Он не знал, что Викоса заключила временный союз с Теласой, чьи земли лежат южнее, вплоть до большого залива. Как только наше войско потеснило викосийцев, теласийцы ударили с тыла. — Она печально покачала головой. — Кому-то удалось удержать строй, пробиться и уйти под покровом темноты — если бы не спасительница ночь, все мы остались бы там, как многие наши товарищи. Теперь понимаете, почему мы так рады союзу с вами?

Беннету подумалось, что эта битва, пожалуй, не уступает самым известным сражениям янки с мятежниками-южанами.

— Союз выгоден и нам. Сколько у вас конницы?

— Половина десира. Все храбрецы, но с вами им, конечно, не сравниться, даже если бы у вас не было карабинов.

Капитан мысленно согласился с градоправительницей. Но меньше сотни кавалеристов армии США, считая с офицерами, против тысячи пятисот вражеских воинов…

— Мы можем драться и в конном, и в пешем строю, на стенах или снаружи, смотря что лучше.

— Не следует строить планы, пока мы не узнаем о противнике побольше. — Фрейя говорила решительным тоном, но вид у нее при этом был несчастный. Она повернулась лицом к Бентону. — Кое в чем я обманула вас. Вернее, я не говорила неправды, просто не сказала всю правду.

Глядя на Фрейю, капитан нахмурился, дивясь тому, как сильно его удивило услышанное.

— Не должно быть полуправды между нами, если мы хотим сражаться как одно целое, — продолжала Фрейя. — И сейчас, под этим небом, я даю полный ответ на давний вопрос. Вы спрашивали, почему викосийцы напали на ваш отряд без предупреждения, не попытавшись узнать, кто вы. Это случилось из-за меня.

Уж чего-чего, а подобного признания Бентон никак не ожидал.

— Это вы посоветовали викосийцам напасть на нас? И они послушались?

— Нет-нет! Все не так. От меня они бы не приняли никаких советов. Просто мы сверху заметили ваше появление. Но издали не смогли разобраться, кто вы и какова ваша цель. Терять нам было нечего, и я велела всем, кто на стенах, радостно кричать и показывать на вас, как будто к осажденным пришли на выручку свои.

Бентон от такой откровенности едва не утратил дар речи.

— Вы одурачили викосийцев, притворившись, что рады нам, своим спасителям?

— Мы и были вам рады, — с еле заметной улыбкой ответила Фрейя, — и вы действительно стали спасителями. Просто тогда мы не знали об этом. — Улыбка сделалась озорной, но тут же на смену веселью пришло сожаление. — Надо было раньше признаться. Но я боялась вас разгневать, ведь Астера так нуждается в вашей коннице.

Следовало бы рассердиться — ведь она спровоцировала викосийцев на атаку против роты, — но Бентон лишь рассмеялся.

— Тактика, достойная самого У.С.Гранта. Сержант Тиндалл был прав. Когда мы с вами впервые встретились, он посоветовал остерегаться вашего коварства. — Сказав это, капитан спохватился: что он наделал!

Но Фрейя, похоже, нисколько не обиделась. Она снова улыбнулась.

— Поблагодарите от меня сержанта за столь высокую похвалу.

Похвала? И в чем же ее усмотрела одван? Пожалуй, мужчина, одолевший противника с помощью военной хитрости или тактического приема, был бы рад столь лестному отзыву о своих командирских способностях. Но может ли женщина в такой ситуации испытывать схожие чувства?

— Счастлив буду известить его о вашей признательности.

— Кто такой У.С.Грант. Ваш вождь?

— Да. Это генерал, военачальник, а недавно мы его избрали президентом. То есть жители моей страны решили, что он будет нами управлять.

— А-а, одван, как и я.

— Как и вы? — Бентон снова не удержался от пристального взгляда на Фрейю. — Я думал, вы что-то вроде принцессы.

Изучение здешней истории и языка, а также служебные заботы не оставили ему времени на знакомство с принципами управления городом. Просто это казалось ненужным, ведь он имел дело напрямую с одваном Фрейей.

— Прин-цессой? — переспросила она.

— Да. Я о наследственной передаче власти. Ваша семья правит сейчас, потому что правила всегда?

С лица Фрейи сошла улыбка.

— Вам не верится, что этот пост я заслужила сама? Что меня избрали как лучшую?

Он почувствовал прилив горячей крови к лицу. Ведь именно такими были его мысли — угадав их, Фрейя лишний раз продемонстрировала свой недюжинный ум, свой талант лидера.

— Прошу простить меня, одван. Я сказал, не подумав.

Похоже, принять извинение от капитана ей было непросто.

— Наш народ разделен на группы, в зависимости от того, где они проживают, какую выполняют работу. Группа выбирает предводителя, совет предводителей решает, кому быть одваном.

Оказывается, здесь своего рода демократия, а вовсе не монархия, как полагал Бентон.

— Еще раз прошу меня извинить.

Фрейя посмотрела ему прямо в глаза.

— А почему вы решили, что это не так? Я же заметила, с каким удивлением ваши люди смотрели на здешних женщин. Не хотела показаться излишне любопытной, но раз уж пошел такой разговор, прошу ответить.

— Потому что у нас женщины не воюют наравне с мужчинами и не занимают высоких должностей.

Ее взгляд стал жестким.

— Если только они не принцессы?

— Да.

— Похоже, вы пришли из очень отсталой страны…

С великим трудом Бентон удержался от гневной отповеди. «Отсталая страна? Тогда почему у нас карабины и револьверы, а у вас луки и стрелы? Но ведь она говорит не об оружии, не о технике. Она говорит… о культуре».

Когда Бентону было двенадцать, его мать предложила несколько поправок к городским законам. Она была умна и начитана, и ее мысли восхищали юного Улисса. Однако поправки были отвергнуты даже без обсуждения, зато власть предержащие не поскупились на насмешки: мол, не женское это дело. Больше мать никогда не пыталась заниматься законотворчеством, но не могла скрыть досаду, когда при ней обсуждались политические вопросы. Зачастую Бентон недоумевал, почему дураки и невежды мужского пола имеют право голосовать на городских выборах, а его умница-мама — нет.

Теперь ему по-другому виделся американский Запад, и он думал о тамошних женщинах, избравших себе — кто по необходимости, а кто и по желанию — профессии, которые в культуре американского Востока считались неженскими. Культура эта еще не до конца подчинила себе территорию между рекой Миссури и хребтом Сьерра-Невада. Только сейчас Бентон понял, что произошло: женщины его страны были заточены кто в корсет, кто в четыре кухонные стены, и страна, допустив эту несправедливость, сама себя лишила чего-то очень важного, очень ценного. На ум пришли слова, сказанные им сержанту Тиндаллу: «Может, и не такая уж это плохая мысль — изменить свое отношение к жизни».

— Тут вы правы, одван. И еще как правы.

Услышав такой ответ, Фрейя вроде бы смягчилась.

— Вижу, на самом деле у вас не столь уж низкое мнение о женщинах. Это хорошо, а то я было подумала, что вы похожи на викосийцев.

— Этот народ отличается от вашего? — спросил Бентон.

Фрейя указала на запад.

— Мы потомки тех, кто когда-то пришел из Паленказы. Это там, где начинаются воды величайшего из океанов.

— Западное побережье, — кивнул капитан.

— Да. И мы, и народы, что живут к югу и западу, и даже некоторые из поселившихся на севере, все вышли из Паленказы, а там мужчины и женщины трудятся наравне. Такой уклад завещан нам предками, и он угоден Свету. Викосийцы же — выходцы из Бареоса, из северных холодных краев. Они, да и народы гор к северу и востоку от них, живут вовсе не так, как мы.

«Волны переселений», — вспомнились Беннету рассуждения лейтенанта Гаррета.

— У них нет воинов-женщин?

— Конечно же, есть! Да разве способен устоять город, если половина его жителей не возьмется за оружие? Но у викосийцев женщины несут только гарнизонную службу. Набеги — это для мужчин, и женщина не может возглавить войско.

Беннету стало не по себе при мысли, что еще совсем недавно он бы не увидел в подобном укладе ничего предосудительного. Как же сильно изменилось его мировоззрение за месяцы, проведенные в Астере.

Фрейя опустила голову.

— Прощаете ли вы меня за обман?

— Да, одван Фрейя. Вы даже не догадываетесь, как я вас уважаю, и ваш полководческий талант достоин восхищения. Но вы, конечно же, правы: впредь не следует устраивать друг другу такие сюрпризы, как эта ваша военная хитрость.

Хозяйка Астеры улыбнулась, и Бентон сообразил: ей было небезразлично, как он воспримет признание. С другой стороны, разве не зависят от этого и благополучие ее города, и ее личная безопасность?

Через полтора месяца с востока прискакал гонец с вестью, которая потребовала срочного заседания военного совета. Кроме Фрейи и Бентона в нем участвовали лейтенант Гаррет, десиры Агани и Костони, сержанты Тиндалл и Белиса.

Десир Агани доложил о случившемся:

— Они уже выступили, не дождавшись, когда соберется все войско. Уверены, что мы не подозреваем об опасности и можно застичь нас врасплох. Их не больше шести десиров. Для нас это прекрасная возможность разгромить викосийцев встречным ударом.

Фрейя провела ладонями по расстеленной перед ней карте, похлопала по участку, находящемуся, по прикидкам Бентона, милях в двадцати пяти к северо-востоку от Астеры — в Канзасе на этом месте стоял город Салина.

— Это можно сделать вот здесь, у перекрестка. — Она нахмурилась. — Но что-то меня тревожит.

Бентон взглянул на лейтенанта Гаррета, а тот указал на карту:

— Сэр, кажется, это и правда великолепная возможность.

Сержант Тиндалл кашлянул, и капитан перевел взгляд на него.

— А вы, сержант, что думаете?

Тиндалл всматривался в карту, щурясь и кривя рот.

— Капитан, однажды старый индеец мне сказал: увидишь волка, задай себе вопрос, где бродит его стая.

Лейтенант Гаррет недоуменно сдвинул брови, а Фрейя с любопытством посмотрела на сержанта.

— Почему вы решили, что это ловушка?

— Мэм, я не генерал, но я думаю про этих парней и понимаю, что их слишком мало. Конечно, побольше, чем нас, но не имей мы карабинов, отсиделись бы под защитой стен. Вот я и думаю: что если это приманка? Индейцы часто так делают: пошлют несколько воинов, мы увяжемся в погоню, и вдруг — раз! — кругом уже тьма краснокожих.

Белиса кивнула:

— Так было в прошлый раз с теласийцами.

— Теласийцы в эту пору года не пойдут на север. — Десир Агани указал на карту. — Если не рисковать, победы не будет. Нынче у нас отменные шансы.

— Ты прав, — согласилась Фрейя, — они даже слишком отменные. Неужели викосийцы настолько глупы? Они ведь знают, что наша конница вооружена карабинами.

— По словам гонца, викосийцы считают это военной хитростью: шум страшен, но в остальном оружие большой опасности не представляет.

— Они убедятся, что это не так, — с ухмылкой пообещал Тиндалл.

— Рядовые бойцы, может, и верят в безобидность наших винтовок, но командирам известна правда, — возразил Бентон. — Ведь убитые не вернулись домой.

— Они похоронены на поле боя, — кивнула Фрейя. — Итак, викосийцы убеждены, что мы все еще слабы и у нас отчаянное положение. А стало быть, мы клюнем на приманку — просто не можем упустить великолепный шанс. Я бы предпочла за приманку не хвататься, а сразу добраться до «крючка», застичь викосийцев врасплох.

Бентон всматривался в изображенную на карте местность.

— Думаете, по их расчетам наш удар придется именно сюда?

— Или поближе к Астере. Но уж точно не дальше, ведь мы не рискнем так оторваться от города, оставив его почти без защиты.

— Перекресток я вижу, а что это за город? Вот здесь, к северо-востоку от перекрестка?

— Нет города, только развалины, — покачал головой Костони. — Уже давным-давно там никто не живет. А вот здесь, неподалеку от руин, в имперские времена был город, но он появился слишком поздно и оказался слишком мал, чтобы устоять против разрухи. Прошло лишь несколько десятилетий, и люди его покинули.

Бентон кивал, стараясь не допустить, чтобы его старые географические и демографические познания наложились на представления об этом мире.

— Равнины не очень хороши для тайного передвижения войск, но если идти по руслу, скрытность обеспечивается за счет низины и прибрежной растительности. — Он провел пальцем вдоль реки. — Сержант, это Спринг-Крик?

— Так точно, сэр.

— Значит, у нас есть отличный способ незаметно подобраться к «крючку», о котором вы, одван Фрейя, говорите. Вот здесь и пойдет второй отряд неприятеля, почти параллельно южной дороге, откуда мы его не заметим.

Астерийцы проследили за движением его пальца, кивая.

— На дороге шесть десиров, — проговорил Костони. — Значит, крючок — это еще не меньше четырех. Что-то сомневаюсь я в донесениях нашей разведки. Если викосийцы собрали хотя бы самую малую подмогу в таких городах, как Лаканан, — постучал он примерно по тому месту, где в США расположен Сент-Луис, — и Мидаса, — последовал тычок в середину промежутка между Омахой и Сиу-Сити, — то крючок мог бы запросто состоять из шести десиров. Либо на юге есть еще один «крючок». — Костони указал на другую реку, протекающую южнее. — У вас она как называется?

— Драй-Крик, — ответил Тиндалл. — Кэпн, если идти вдоль Драй-Крика вот тут, где он сворачивает на запад, путь приведет к этому же перекрестку, только с севера.

— Канны? — вслух подумал лейтенант Гаррет. — С помощью такого маневра Ганнибал в Каннах обманул римлян — они атаковали в лоб и получили охват с обоих флангов.

— В этом случае никому из нас не удастся уйти, — прошептала Фрейя, глядя на карту с сосредоточенностью увидевшего добычу кугуара. — Но зря они считают наше положение таким уж отчаянным. Мы можем обратить против Викосы ее же собственный замысел, и тогда она получит такой удар, что несколько лет будет вынуждена защищаться от своих прежних жертв.

Она водила рукой по карте, отмечая возможные передвижения войск. Остальные следили и слушали: Бентон — с растущим одобрением, Гаррет — с явным удивлением и вниманием, оба десира — кивая, а Тиндалл — с медленно отпадающей челюстью.

Когда кавалеристы покинули зал, Тиндалл в растерянности покачал головой.

— Кэпн, что вы об этом думаете?

— Думаю, это смелый план, и есть серьезные шансы на успех, — улыбнулся Бентон. — Однажды я сравнил одвана Фрейю с нашим Улиссом Симпсоном Грантом. Даже сам не понял тогда, насколько был прав.

— С генералом Грантом? Сэр, если дельце выгорит, можно будет считать ее Грантом, Шерманом и Шериданом в одном лице.

Астерийцы умели очень неплохо угадывать погоду — как и любой народ, чья жизнь зависит от земледелия, скотоводства и торговли. Когда предсказатели объявили о приближении тепла, Фрейя приказала войску быть готовым к выступлению в любой день. Капитан Бентон вывел свою роту в поле и в виду города устроил учения, чтобы разогнать накопившуюся за зиму лень.

Во все стороны отправились на разведку конные патрули. Тем самым был ослаблен гарнизон, но это давало выигрыш во времени в случае подхода вражеских сил с неучтенного направления.

Когда с дороги пришла весть о появлении викосийцев, причем, как и ожидалось, в количестве шести десиров, астерийцы и кавалеристы вышли из города. Оглянувшись на стену, Бентон увидел много молодых женщин, они махали его роте, и солдаты махали в ответ.

— Будто в старые времена, — проговорил сержант Тиндалл. — Помните, как мы выступали в шестьдесят первом?

— Помню, сержант. Мы уходили, чтобы подавить мятеж и вернуться со славой. Во всяком случае, такими напутствиями нас провожали.

— Но не всегда мы получаем то, чего ждем.

Тиндалл оглянулся на колонну астерийской пехоты, сопровождаемую малым отрядом конных горожан. У этих седоков теперь были стремена, в остальном же экипировка не отличалась от викосийской. Бентону было смешно и в то же время чуточку грустно смотреть, как тщательно астерийцы копируют кавалерийскую сбрую — вплоть до тиснения «U. S.» на коже.

— Вы как, в порядке? — спросил капитан у Тиндалла, зная, что в составе городской конницы едет Белиса.

— Да вроде, кэпн. Но когда мы с Белисой прощались, она наказала вернуться домой с привязанной к седлу головой врага. Как по-вашему, она это всерьез?

Прежде Бентон не замечал за астерийцами первобытной кровожадности.

— Похоже на традиционное напутствие идущему в бой. Скорее всего, это отголосок далекого прошлого, и его не следует понимать буквально.

Сержант кивнул, но его лоб оставался нахмурен.

— Сэр, наверное, вы правы. По крайней мере, я на это надеюсь. Белиса мне нравится, но есть черта, через которую мне не переступить.

Разведывательные патрули подтвердили догадки командиров. И к северу, и к югу обнаружилась неприятельская конница, которую нельзя было увидеть с дороги. По самой же дороге наступала викосийская пехота. Ее передовой дозор заметил пешую колонну астерийцев и повернул, спеша с донесением к начальству.

Бентон вел свою кавалерию с максимальной осторожностью, используя любые укрытия. Надо было продвинуться как можно дальше к югу, чтобы выйти во фланг викосийской коннице — той, что намеревалась с фланга же ударить по астерийской пехоте. На севере, гораздо дальше от дороги, одван Фрейя во главе пехотинцев и малого отряда конницы огибала еще одно войско противника.

У викосийцев оказалось не менее шестисот конных бойцов, тогда как общее число американских кавалеристов и астерийских всадников не дотягивало и до полутора сотен. Стоило ли удивляться тому, что враг надвигается так самоуверенно и неосторожно? Очевидно, он вполне полагался на свою уловку и количественный перевес.

Последний переход к месту битвы совершался в предрассветной мгле. По сухой и бурой после зимы траве прерий молча продвигалась кавалерийская колонна. Обоз пришлось оставить в городе, для столь недолгого похода он не требовался, да и неприятель мог легко обнаружить фургоны. Взошло солнце, а капитан Бентон все вел и вел свою роту по безвестным тропам, по руслам ручьев к югу от Драй-Крика.

— Лейтенант Гаррет?

— Слушаю, сэр.

— Сейчас мы ведем коней в поводу, чтобы сберечь их силы. В училище вам объясняли, по какой еще причине кавалерист может продвигаться пешком, а не верхом?

— Никак нет, сэр.

Бентон указал вперед.

— Всадник выше, чем идущие по земле человек и конь. Пеший заметит всадника раньше, чем всадник пешего.

Когда добрались до цели, Бентон остановил колонну, достал бинокль, отдал повод коноводу и взошел по северному склону мелкой балки. Стараясь не высовываться, тщательно осмотрелся. Чуть всхолмленные травяные просторы — и никаких признаков врага. Не видать даже подходящих по дороге основных викосийских сил и уж тем более отряда Фрейи дальше к северу.

— Лейтенант Гаррет, по оврагу вернитесь немного на запад, проверьте, не появился ли в том направлении противник. Сержант Тиндалл, берите ваших разведчиков — и на север, посмотрите, что там.

Бентон опустил бинокль, досадуя, что нет связи с другими астерийскими отрядами — но с этим ничего нельзя было поделать. Здесь умели быстро передавать простые сигналы на большие расстояния с помощью зеркал — для того и служили обнаруженные кавалеристами сторожевые башни империи, прежде чем превратились в руины. Но сейчас воспользоваться зеркалами астерийцы не могли, иначе бы выдали свой замысел находящемуся на одной линии с ними противнику.

Солнце между тем поднималось все выше, и вот уже его прямые лучи падают в балку, не по сезону разогревая воздух. Вечный канзасский ветер здесь дул не в полную силу, поэтому сидящие солдаты даже упарились. А поскольку ветераны — народ практичный, большинство из них не упустило случая вздремнуть.

Возвратился лейтенант Гаррет, пригибаясь, чтобы не попасть на глаза викосийцам, и опустился на колени возле Бентона.

— Капитан, астерийцы наступают согласно плану. И они, и викосийцы уже увидели друг друга и начали перестроение в боевые порядки по обе стороны дороги.

Через несколько минут из травы вынырнули и скользнули в овраг три разведчика из роты Бентона.

— Сэр, так и есть, они на Драй-Крике, — доложил капрал Штейн. — Только конница, пехоты мы не обнаружили. Примерно три роты.

— Их разведка есть на этой стороне?

— Никак нет, сэр. Ни души. И все эти олухи смотрят на север, на дорогу. Можно подкрасться и взять парочку, остальные и ухом не поведут.

— Покажите, где они.

Бентон осмотрел местность в бинокль и заметил среди деревьев на берегу реки несколько ярких пятен — неосторожные викосийцы надели высокие шлемы с плюмажами.

— Между нами есть какие-нибудь препятствия для лошадей?

Капрал Штейн указал на восток:

— Вон там, капитан, колония луговых собачек. Больше ничего.

— Хорошая работа, капрал. Лейтенант Гаррет, стройте роту.

Вести тщательную разведку, подкрадываться к противнику и громить его, не давая опомниться, — всему этому они научились у равнинных индейцев.

Стараясь не шуметь, рота построилась в одну шеренгу фронтом к врагу, каждый кавалерист держал коня за повод и был готов взлететь в седло, интервал между ним и конем другого бойца составлял приблизительно ярд.

— Передать по цепи, — велел Бентон сержанту. — Сначала — револьверы. Огонь открывать перед соприкосновением с противником. Саблю в дело не пускать, пока есть пули в барабане.

Тиндалл выполнил распоряжение и с ухмылкой вернулся к Бентону.

— Кэпн, а все-таки хорошо, что вы раздобыли для роты новые «смит-вессоны».

И правда, это увеличивало шансы на победу. В этом году армия закупила револьверы «смит-вессон» калибра 0,44 — шесть пуль штуковина выпускала со скоростью, на какую только способен палец стрелка. Старый кольт модели 1860 года стрелял куда реже, больше времени уходило и на перезарядку барабана.

Теперь оставалось только ждать. По-прежнему Бентон поглядывал на север, но думал не столько о викосийцах, сколько об астерийском отряде под началом Фрейи.

— Капитан, с ними все будет хорошо, — оторвал его от раздумий шепот сержанта Тиндалла. — Белиса сказала, что одван умелый боец.

— Спасибо, — пробормотал капитан, смущенный тем, что Тиндалл угадал его чувства.

Через минуту над прерией поплыли трели рожков.

— Кэпн, это наши, — подтвердил Тиндалл. — То есть астерийцы. Пехоте у дороги приказано наступать.

Значит, началась ложная атака.

— Передать по цепи: жди команду «Садись», — приказал Бентон.

Тиндалл надолго прижал к губам флягу, потом сплюнул вбок.

— Кэпн, ложное отступление — дело непростое. Думаете, у Агани и Костони получится?

— У них под началом самые лучшие и самые худшие воины Астеры. Лучшие встанут заслоном в тылу, чтобы слабаки не вздумали удрать по-настоящему. По крайней мере, так задумано.

Снова запели астерийские рожки. Тиндалл чутко вслушивался.

— Кэпн, это уже приказ атаковать.

— Рота, садись!

По всей линии кавалеристы усаживались верхом, одной рукой держа повод, а другой доставая из кобуры револьвер и взводя курок.

— Поднять знамена!

И вот сдернуты защитные холсты, флаги Соединенных Штатов Америки и 5-го кавалерийского полка заполоскались на ветру.

Звуки рожков к этому времени слились в лихорадочную невнятицу. Десиры Агани и Костони управляли отрядом на дороге, мало того что небольшим, но и намеренно ослабленным — он наполовину состоял из старых, юных и неопытных, годившихся, по словам Фрейи, только для обороны стен. Скоро эти бойцы не выдержат викосийского натиска и побегут, и противника, никаких сомнений, насторожит столь легкий успех его удара. Бентон поднял руку.

— Рота, шагом марш!

Он дал отмашку, и кавалеристы все как один двинулись вперед шагом, цепь коней и всадников появилась из оврага и направилась ко все еще невидимому викосийскому отряду. Стараясь держать строй как можно ровнее, рота наступала.

Самое трудное для любой кавалерии — это сближение с противником на дистанцию, позволяющую атаковать. Ринешься слишком рано — выдохнутся кони. Опоздаешь — и они не успеют разогнаться.

С дороги уже доносились не только пение рожков, но и лязг оружия, а у реки викосийцы, по-прежнему невидимые с тракта, но все уже верхом, чутко ловили звуки боя.

Триста ярдов рота продвинулась ровным шагом, почти бесшумно — лишь поскрипывала сбруя да шелестела раздвигаемая копытами сухая трава. Впереди в двухстах ярдах топтались викосийцы, им явно не терпелось помочь своим на дороге, но они ждали сигнала.

— Трубач! — позвал Бентон. — «Рысью марш»!

Над прерией разнесся голос горна, и кавалеристы пришпорили лошадей, заставив их перейти на рысь.

Вражеские конники уже оглядывались — сквозь их собственный гомон, сквозь шум близкого боя донеслось пение чужой трубы. Бентон видел раскрытые в изумлении рты, слышал предостерегающие возгласы.

Сто пятьдесят ярдов.

— Трубач, «Галопом марш»!

Горн на этот раз пропел громче и настойчивее, наездники склонились над холками лошадей, те прибавили скорости, но все же роте пока удавалось сохранять ровный строй. Бентон крепче сжал револьверную рукоять. По лицу хлестал ветер.

Викосийцы спешно разворачивали коней, сталкивались друг с другом — отряд готовился к отражению внезапной угрозы.

Осталось ярдов пятьдесят.

— Трубач, «В атаку марш-марш»! — прокричал Бентон, заглушая грохот копыт сотни скачущих самым быстрым аллюром коней.

Горн пел снова и снова, его трели разлетались над полем боя. и вдруг кавалеристы взревели, вовсю шпоря лошадей, неистово заплескались полотна за спинами знаменосцев, и рота обрушилась на противника со всей быстротой и мощью, на какую способна атакующая конница.

На мушку Бентону попался викосиец, который что-то кричал своим. Начальник? Капитан выстрелил с расстояния в несколько футов, по всей линии загремели револьверы солдат. И без того напуганные враги дрогнули и во всю прыть помчались к дороге, никто уже не помышлял о сопротивлении. Кавалеристы гнали их к северу, словно гурт скота, стрельба и вопли добавляли паники. Многие седоки были сброшены обезумевшими конями, других валили пули сорок четвертого калибра, с легкостью пробивая доспехи.

Бентон уже видел дорогу, перегородившие ее на западе астерийцы сдерживали напор викосийской пехоты. Но и этот отряд противника, заслышав стрельбу, утратил воинственный пыл, и кое-кто даже подался назад. Вышибив из седла еще одного врага выстрелом в упор, Бентон послал две пули навстречу викосийцу с пикой. Следующая пуля досталась спешенному бойцу, который вертелся, размахивая топором.

Дорога была уже совсем близко; спасаясь от кавалеристов, викосийская конница неслась на свою пехоту. Астерийские рожки запели по-другому: оборона сменилась медленным, но уверенным наступлением. Растянулись, разредились астерийские шеренги, чтобы охватить с обоих флангов неприятельскую пехоту.

С севера прибыл новый отряд викосийских всадников, они неслись во весь опор, но встречная атака кавалерии с юга заставила их резко осадить лошадей. И снова револьверные выстрелы заглушили лязг мечей о щиты и доспехи. Невдалеке, к северу от дороги, в тылу противника появился малый отряд союзной конницы и перегородил путь к отступлению; легко было опознать своих по синему флагу со звездами. Потом там же, на севере, показалась шеренга пеших астерийцев, она быстро наступала, сомкнув щиты, прижимая северный «крючок» к дороге, где бегущие остатки южного «крючка» уже топтали в панике собственную пехоту.

По приказу Бентона рота развернулась, гоня перед собой викосийцев прямо на пешую толпу. Конница противника — бывший северный «крючок» — почти не понесла урона, так как ей удалось оторваться от астерийских ратников, но теперь она оказалась перемешана со своей пехотой, и на нее нажимали со всех сторон. Снова кавалерийская рота выполнила разворот, а тем временем астерийские пехотинцы с Агани и Костони во главе усилили натиск и ускорили охват, флангом соединившись на севере, в тылу противника, с другим отрядом. Астерийская конница атаковала скопление всадников и отбросила их в кольцо окружения, не позволив спастись бегством.

Но в этом кольце оставалась последняя брешь; туда-то, на юго-восток, и устремилась викосийская пехота, выровняв ряды и прикрывшись сомкнутыми щитами.

Бентон осадил коня, повернулся в седле и крикнул трем ближайшим десяткам кавалеристов:

— Карабины к бою!

Всадники остановились, вынули из чехлов карабины и взяли на прицел приближающихся викосийцев. Стрельба с коня славится неточностью, но враг надвигался стеной — и захочешь, не промахнешься.

— Пли!

Неровный залп — и несколько викосийцев в переднем ряду опрокинуты навзничь. Остальные дрогнули, остановились.

Сержант Тиндалл подвел вторую группу кавалеристов, остановил ее всего в двенадцати футах и дал сокрушительный залп.

Ряды смешались и рассыпались, пехотинцы кинулись назад и развалили строй своих товарищей, пытавшихся пробиться из окружения следом за ними.

Южный фланг отряда Агани и Костони соединился с южным крылом астерийской пехоты, подошедшей с севера. Мышеловка захлопнулась.

Викосийцы бросались в разные стороны и всякий раз убеждались, что из кольца им не вырваться. Армия превратилась в обезумевшую от страха ораву, а мстительные астерийцы наступали, крепкая стена сомкнутых щитов, разящее оружие все уплотняли толпу врагов, не позволяя ей оказывать мало-мальски действенное сопротивление.

— Трубить сбор, — скомандовал Бентон и натянул повод, давая отдых выбившемуся из сил коню.

Кавалерия осталась не у дел, заканчивать битву предстояло пехоте. Остатки викосийской конницы попали в ловушку, что-либо предпринять им не давала кипящая пешая масса, вдобавок ошалевшие от страха лошади не слушались седоков.

Капитан опустил взгляд на саблю в своей руке. Уже и не вспомнить, когда он убрал в кобуру разряженный револьвер и обнажил клинок, но на нем осталась кровавая полоска — кому-то из викосийцев не повезло.

Подъехал лейтенант Гаррет — бледный, но с горящими боевым азартом глазами.

— Сэр, двое наповал, шестеро ранены. И четыре лошади убиты.

— Благодарю, лейтенант. — Стараясь подавить дрожь в руках, Бентон тщательно вытер саблю и вернул в ножны. — Кто погиб?

— Рядовой Мерфи и рядовой Фрост, сэр.

— О черт… Сержант Тиндалл, займитесь ранеными и доложите, кто в каком состоянии. Сообщите астерийским лекарям, что нам нужна помощь.

Сержант отдал честь и отъехал самым быстрым аллюром, на какой был способен его запаленный конь.

Лейтенант Гаррет глядел в сторону дороги: там астерийская пехота перемалывала беспомощные останки грозной викосийской армии.

— Капитан, это и правда очень похоже на Канны.

— Да, лейтенант. Поздравляю с боевым крещением. Вы себя показали весьма неплохо. — Бентон тяжело вздохнул, бросил взгляд в сторону битвы и шенкелями заставил коня тронуться с места. — У викосийцев теперь ни единого шанса, но они все же пытаются давать отпор. Это уже резня, и астерийцы больше не нуждаются в нашей помощи. Давайте взглянем на павших товарищей.

Возле убитых был выставлен пост. Сержант О'Хара с каменным от горя лицом отдал честь подъехавшему командиру.

— Капитан, разрешите доложить: погибли рядовой Мерфи и рядовой Фрост.

— Я уже знаю. — Бентон спешился и опустился возле мертвых на колени.

Солдат уложили как подобает, закрыли им глаза.

— Хорошие были люди.

— Так точно, сэр. Разрешите спросить: как мы их похороним?

— А как хоронят солдат, капрал? Это печальный долг, но выполнять его нам приходилось и раньше. Почему вы спрашиваете?

— Капитан, дело в том, что… — О'Хара повел вокруг рукой. — Я нигде тут не видел церквей. И ни одного священника. Какие же это похороны, если… если тут нет Господа, если Он не может принять усопших?

Бентон встал, протянул руку, сжал плечо О'Хары.

— Капрал, разве вас не учили, что Господь вездесущ?

— Так точно, сэр, учили.

— Значит, Он тут, капрал. У наших товарищей будут достойные похороны, с настоящей службой, со всеми почестями. И Господь примет их души в Свое Царствие, потому что Он всегда с нами.

На скорбном лице капрала мелькнула улыбка облегчения.

— Конечно, сэр. Правильно я сделал, что спросил у вас. А где мы их похороним, в городе? Местные не будут против крестов на кладбище?

— Нет, капрал, не будут.

Видя, что капитан хочет снова сесть на коня, лейтенант Гаррет подошел подержать стремя.

— Капитан, — тихо спросил он, — а вы сами верите в то, что сказали капралу?

Бентон наклонился и посмотрел молодому офицеру в глаза.

— Лейтенант, за войну пятый кавалерийский побывал во многих переделках. Одна из них — битва при Уилдернисе. Мне многое довелось увидеть, но это был сущий ад. Выжить в нем мог только тот, рядом с кем был Господь. Как видите, я жив. И если Бог был со мною там, то нет причин сомневаться, что Он присутствует и здесь.

— Но что если Он там и остался, сэр? Что если оба мира существуют одновременно?

— Как генерал Грант умел командовать не только дивизией, так и Господу нашему под силу опекать не один-единственный мир. Лейтенант, помогите О'Харе сделать все необходимое для погребения рядового Мерфи и рядового Фроста в Астере.

Усталый Бентон направился к дороге. Побоище закончилось, астерийцы держали под охраной две сотни врагов, которые предпочли плен смерти. По прикидкам капитана, погибли тысячи полторы викосийцев.

Он увидел подъезжающую Фрейю. Она была мрачна, длинный порез на щеке сочился кровью; у Бентона даже пресеклось дыхание. На одване были те же доспехи, что и в день ее первой встречи с капитаном, к залатанным пробоинам в кольчуге добавились новые.

«Благодарение небесам, что она жива, — подумал Бентон. — Ай да женщина! Такое сражение сумела подготовить и выиграть! Нет, пусть будет только «ай да женщина!». Остальные слова просто излишни».

Фрейя остановила рядом с ним коня и вскинула руку в астерийском салюте.

— О мой друг и союзник, спасибо вам! Без кавалерии не было бы этой победы. Заслышав гром вашего оружия, стоявшая против нас конница обратилась в бегство. Я благодарю Свет за то, что вы живы, за то, что возвращаетесь с головой врага.

Фрейя сдерживала голос: ее, похоже, переполняли чувства. Что причиной тому, не угасший еще боевой пыл? Бентон отвел взгляд — и куда еще было смотреть, как не на выживших чужаков? Викосийцы, в свою очередь, глядели на него — с ужасом и отчаянием.

— Что их ждет?

— Они сложили оружие, — пожала плечами Фрейя, — а могли бы полечь на месте. Значит, теперь они принадлежат нам. В Астере и окрестностях для них хватит дел.

Не сразу Бентон сообразил, что она имеет в виду.

— Это что же, они теперь рабы?

— Будут трудиться, пока живы, — кивнула правительница города. — Эти люди — наша собственность. А что не так, мой друг?

Прежде чем ответить, Бентон глубоко вздохнул. Неужели, подумалось капитану, многообещающий союз с Астерой развалится в миг его величайшего успеха? Неужели пришел конец и дружбе с Фрейей?

— Помните, я говорил о войне, что несколько лет назад бушевала на моей родине? Только в одной битве погибли шесть тысяч солдат и десятки тысяч были ранены. Мы сражались, чтобы спасти от распада наш Союз, но была и другая причина — позорное пятно рабства. Его необходимо было стереть с нации. Наш одван, мудрый человек по имени Линкольн, сказал: «Я не хотел бы быть рабом и не хотел бы быть рабовладельцем». Одван Фрейя, моя рота не пойдет в бой, чтобы добыть невольников. Мы не предадим своих товарищей, павших на той войне, как не предадим и свои убеждения. Рабство — это зло. Его не должно быть.

Фрейя пристально смотрела на капитана, слушала не перебивая, а когда он закончил, долго молчала. Наконец спросила:

— Вы были на той войне?

— Да, одван Фрейя, был. Как и сержант Тиндалл, и многие из моих солдат.

— Хорошо, что и в тот раз вы остались живы.

Фрейя повернула коня и подъехала к сбитым в толпу пленникам. Поднялась на непривычных стременах и обратилась к викосийцам, при этом использовала лишь те слова, что были понятны Бентону.

— Выберите двенадцать человек, они вернутся в Викосу и передадут, что ваши жизни можно выкупить. Цена — все астерийцы, которых вы держите в плену. А еще кони, коровы, овцы, зерно, золото и другие металлы. Викоса должна возвратить награбленное у нас и добавить сверху, если хочет получить вас живыми и здоровыми.

Не обращая внимания на удивленные взоры соотечественников, она вернулась к Бентону.

— Викоса заплатит, ей же нужно защититься от волков, когда они придут выть под стенами. И мой народ не возразит против очевидной выгоды. Так правильно? — спросила она. — Одобрил бы ваш одван Линкольн?

— Да, это справедливо. Спасибо, одван Фрейя.

— Спасибо и вам за честные слова. Мне хочется побольше узнать об одване Линкольне. Однажды я сказала, что ваша культура кое в чем отстала, но, похоже, нам есть чему поучиться у вас, как и вам у нас.

Оказалось, что в набеге викосийцев участвовал один десир лакананской конницы, но он целиком погиб, и некому было вернуться к своим с печальной вестью. Фрейя отправила в Лаканан гонца, предлагая заключить союз, который ранее город высокомерно отверг бы. Громкая победа Астеры, несомненно, многих заставит задуматься.

Через неделю после триумфального возвращения астерийцев в родные стены был замечен продвигающийся на север отряд теласийцев числом семь десиров. Но они повернули, как только узнали о разгроме викосийцев.

Один кавалерист получил столь серьезную рану, что Бентон опасался, как бы не пришлось отнять руку, но над ней хорошенько потрудились астерийские лекари и обещали солдату полное выздоровление. Рядовых Мерфи и Фроста похоронили со всеми воинскими почестями; впервые в этом мире трогательные ноты «Вечерней зори» прозвучали по столь скорбному поводу.

Началось строительство пороховой мельницы, хотя найти надежный источник серы пока не удалось. Еще три кавалериста женились на местных девушках. Благодарный городской совет поставил роту на довольствие, и теперь Бентон был спокоен, зная, что его люди снова будут регулярно получать жалованье, причем рядовому причитается не меньше двадцати долларов в местном эквиваленте.

В седьмой вечер после возвращения Бентон прогуливался вдоль городской стены и поглядывал на запад, туда, где горели бы огни форта Харкер и Эллсуорта, если бы, конечно, это был его Канзас и его родной мир.

— Вас что-то тревожит, — тихо сказала спутница.

— Фрейя, есть место, куда бы мне следовало вернуться и привести роту. Но это невыполнимая задача.

— Невыполнимая задача? Для вас? Разве такое возможно?

Бентон ответил с невеселой улыбкой:

— Наверное, я неплохой офицер, но далеко не самый лучший. Никто не спутает меня с Шериданом или Шерманом.

— Это тоже ваши одваны?

— Нет, всего лишь военные вожди.

Не дождавшись продолжения от Бентона, Фрейя сказала:

— Мне кажется, вы лучше, чем думаете о себе. Ваши люди вроде не ропщут.

— Да, многие даже довольны. Они верят, что однажды мы вернемся домой, а до тех пор будем нести службу, от какой не откажется ни один кавалерист. У большинства на родине не осталось жен или верных подруг, — объяснял капитан. — Но некоторые тоскуют, и горько сознавать, что мои солдаты больше никогда не увидят родных и близких.

Тщательно подбирая слова, Фрейя спросила:

— А у вас, капитан Бентон, осталась там женщина?

Он заговорил не сразу. Сначала хотел ответить на этот вопрос, как всегда, односложным «нет», но передумал.

— Моя жена умерла несколько лет назад, во время войны с Югом. Тяжело об этом вспоминать. Когда я уходил на фронт, она так за меня боялась… Потом заболела и умерла — я вернулся, а ее уже нет. Всякий раз, когда я о ней думаю, так хочется верить, что в свои последние часы она не знала о приближении смерти. Иначе ей было бы гораздо тяжелее. Все корила бы себя, что я вернусь, а она не будет встречать… — Бентон не мог вспомнить, кому и когда в последний раз говорил об этом.

Выслушав его, Фрейя торжественно произнесла:

— Да облегчит Свет бремя вашей печали, да воссияют звезды в память о тех, кого вы потеряли.

Фраза походила на ритуальную, но была сказана с искренним чувством.

— Благодарю вас, одван Фрейя. А что вы расскажете о себе?

Она грустно вздохнула.

— У меня был мужчина, но он погиб в бою. Давно, половину моей жизни тому назад. В памяти моей он остался молодым. Сейчас я принадлежу только этому городу, исполняю свой долг, и в жизни моей, пожалуй, уже нет места ни для кого и ни для чего. Вы понимаете меня?

— Да, понимаю. И сочувствую вашей утрате. Спасибо, что в вашей жизни нашлось место для нашей дружбы.

Было легко, но и странно говорить такие слова женщине, столь близкой ему по духу и знающей, чего стоит власть. Кто впрягся в этот воз, должен забыть о своих личных желаниях и нуждах.

Сейчас этих двоих разделяла только до сих пор скрываемая Бентоном правда.

— Фрейя, я должен сказать вам, откуда мы пришли на самом деле.

Она покачала головой:

— Что бы ни привело вас сюда, мне не нужно знать об этом.

— А я считаю, что нужно.

И он поведал о своем мире, описал ту грозу, упомянул и о замеченных позднее переменах, и о версии лейтенанта Гаррета.

— Теперь мы совершенно не представляем себе, как вернуться домой. А если все же найдем способ, то обязательно им воспользуемся. Свой долг я выполню до конца.

Фрейя, к его удивлению, не выразила никакого скепсиса. Она даже понимающе кивнула.

— Молнии, говорите? В былые времена они назывались огненными письменами, так Свет начертывает свою волю на небосводе, и нечасто удается нам прочесть его послания. Молнии унесли вас из вашего мира, но ради чего — это может так и остаться загадкой. — Она вздохнула. — Кавалерия дважды спасла Астеру и на годы обеспечила нам спокойную жизнь. Значит, вы уже сделали немало. Возможно, при вашем содействии мы объединим силы с другими городами и подарим этой земле мир, какого не бывало со времен империи. Я понимаю, что такое долг командира. Если Астера способна помочь вашему отряду с возвращением на родину, мы поможем. Но Свет никогда не пишет свое послание дважды.

— Мы говорим практически об одном и том же, — заключил Бентон и перевел взгляд с утопающей в сумерках прерии на лицо Фрейи.

Она улыбнулась и ласково дотронулась ладонью до его лица.

— Какова бы ни была воля небес, Астера — ваш дом, и так будет всегда.

Хотя историческую память о «Расправе над Бентоном» затмили такие события, как «Резня Феттермана» в 1866-м и «Последний бой Кастера» при Литтл-Бигхорне в 1876-м, она какое-то время будоражила общественный интерес, да и по сей день остается интригующей загадкой.

Четвертого октября 1870 года рота 5-го кавалерийского полка под началом капитана Улисса Бентона покинула форт Харкер. Ей предстояли вполне рутинные учебные маневры к юго-западу от места постоянной дислокации. Б назначенный срок рота не вернулась, и ни одна попытка найти капитана Бентона и его подчиненных не увенчалась успехом. Жившие поблизости индейцы утверждали, что ничего не знают об их судьбе. Официальное расследование сделало единственный приемлемый вывод: целая рота была истреблена, а трупы и снаряжение надежно спрятаны. С тех пор не обнаружено ни единого следа пропавших кавалеристов.