«Если», 2008 № 11

Ричард Лайон
ПОСЛЕДНИЙ ШТРИХ К ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Те единственные люди, кто знал номер нашего телефона в Мэне, знали и другое: беспокоить нас разрешается лишь в случаях чрезвычайных. В тревоге схватив трубку, я услышал незнакомый голос:

— Добрый день, говорит Джон В. Кэмпбелл. Я звоню по крайне важному для Эрла Стенли Гарднера делу. Я редактор журнала научной фантастики «Аналог»…

— Мне известно, кто вы такой, мистер Кэмпбелл, — перебил я, — но почему вы звоните мне? Я с тридцать второго года не пишу фантастики.

Ответить Кэмпбелл не успел: кто-то, стоявший, должно быть, с ним рядом, проговорил с сильным венгерским акцентом:

— Объясните, что на карту поставлены судьбы мира!

— Кто это сказал? — осведомился я.

— Эдвард Теллер, — пояснил Кэмпбелл. — И сказал чистую правду, хотя сгустил краски. Никакого светопреставления не будет. Просто на чашу весов брошено решение огромной исторической важности. Позвольте-ка кое о чем вас спросить. Сознаю, вопрос странный, и все же верно ли я полагаю, что сегодня вам еще не довелось вздремнуть?

— Да. И что? — фыркнул я.

— Объясним, когда приедем, — откликнулся Кэмпбелл раздраженно, словно изрядно нервничал. Судя по звукам в трубке, около него стояли несколько человек, и каждый пытался что-то ему сказать. Действительно ли среди них был Эдвард Теллер? Тут Кэмпбелл, по-видимому, жестом призвал их к молчанию, поскольку посторонние шумы пропали, и продолжил: — Мы тронемся из моего дома в Нью-Джерси на машине и доберемся к вам через несколько часов, не раньше. Пожалуйста, мистер Гарднер, не засните до нашего приезда. Сообщить подробности не могу, но даю слово: это предельно важно. Нам обязательно нужно переговорить раньше, чем вы уснете.

— Но кто же эти ваши «мы»? — полюбопытствовал я, а выслушав ответ, изумленно воззрился на телефон. Происходило нечто значительное и очень странное. Изменив своему обыкновению, я объяснил Кэмпбеллу дорогу, стараясь между тем проникнуть в новоявленную тайну.

Лишь повесив трубку, я заметил, что моя жена Агнес буравит меня сердитым взглядом.

— Эрл, — твердо сказала она, — ты же знаешь, о гостях речи нет.

В доме кавардак, но мало того… Эта гадкая старая уборная на заднем дворе! Смотреть противно! Да всякий, кому она попадется на глаза…

Некоторое время Агнес развивала тему. Честно говоря, претендовать на звание исторической постройки туалет, пожалуй, не мог, но его действительно соорудили еще до войны за независимость. Агнес ополчилась на него после нашей свадьбы. В бытность моей секретаршей, образцовой Деллой Стрит при далеком от совершенства Перри Мейсоне, она за пару десятков лет ни разу не упомянула злосчастное отхожее место. В качестве моей жены, однако, Агнес стала смотреть на некоторые вещи иначе.

Сменив пластинку, жена прекратила вдалбливать мне, почему здесь, в Мэне, мы не можем принимать гостей так, как в своей нью-йоркской квартире. И спросила:

— Кто приезжает и когда они будут?

Я рад был бы утешить ее тем, что люди к нам едут самые заурядные. Но пришлось сказать:

— Ну кто… Джон Кэмпбелл, редактор «Аналога», Роберт Хайн-лайн, он когда-то писал для Кэмпбелла, и… гм… Эдвард Теллер…

— Отец водородной бомбы? — уточнила Агнес.

— Да, — сознался я, — он-то и заявил, что судьбы мира зависят от того, сморит меня до их приезда или нет. Потом Рональд Рейган: знаешь, тот артист, экс-президент Гильдии киноактеров, и… э… — я замялся, опасаясь реакции жены. Но, не найдя обходных путей, буркнул: — Джеки Кеннеди, жена избранного президента.

— Это группа? — пожелала узнать Агнес.

— Это те, кто был в доме у Кэмпбелла в Нью-Джерси, — объяснил я. — По пути они заскочат в Нью-Йорк-Сити за генералом Дугласом Макартуром.

Агнес расхохоталась.

— Эрл, — сказала она, отсмеявшись, — этот малый Кэмпбелл наплел тебе с три короба, а ты купился!

— Кэмпбелл — серьезный профессиональный редактор, — возразил я. — Зачем ему дурацкие розыгрыши?

— А кто опубликовал вздор насчет дианетики? — напомнила Агнес. — Все, что он тебе наговорил, явная чушь. Для начала, секретная служба никогда бы не позволила жене президента запросто нагрянуть сюда, а сама миссис Кеннеди нипочем не явилась бы вместе с Рональдом Рейганом. Он демократ, а поддерживал избирательную кампанию Никсона.

Логика была на ее стороне, и я не стал перечить. Разумнее всего для нас обоих было забыть о нелепой просьбе Кэмпбелла. Если бы не его звонок, мы занялись бы сегодня окончательной отделкой очередного романа о Перри Мейсоне. Обычно мы успеваем управиться с этим так, чтобы вовремя поужинать и хорошенько выспаться.

На сей раз, как назло, приключился аврал: из-за сбоев в графике я должен был наутро отослать издателям законченную рукопись. Работа с командой добровольцев в моем «Суде последней надежды» мне, как правило, не мешает, и за годы деятельности мы добились освобождения целого ряда лиц, несправедливо осужденных за преступления, которых они не совершали. Но накануне меня ознакомили с делом, донельзя схожим с фабулой только что дописанного мною романа. Главное отличие заключалось в том, что угодивший за решетку человек был, скорее всего, ни при чем, а соответствующий персонаж моей книги — виновен.

Выйди роман в его теперешнем виде, обеспечить пересмотр дела невиновного в суде оказалось бы гораздо сложнее. Поскольку многие из совпадений подлинных обстоятельств с вымышленными носили чисто внешний характер, напрашивалось единственное средство — переработать сюжет. Увы, за пять минут тут не уложишься.

Делла Стрит никогда не была Перри Мейсону лучшей помощницей, чем Агнес в тот вечер — мне. С безграничным терпением, но настойчиво требуя полной отдачи, она трудилась вместе со мной, пока под утро роман не был завершен.

Тогда-то на подъездной аллее и затормозил длинный черный лимузин. Дверцы распахнулись, наружу хлынули люди в черном, а на дороге показались и остановились в ожидании поодаль от дома второй и третий лимузины.

Один из пассажиров первой машины постучался в дверь. Отворив, я очутился нос к носу с мужчиной, чей ладно сидящий костюм не слишком успешно скрывал пистолет в наплечной кобуре.

— Мистер и миссис Гарднер, я специальный агент Карр. Надеюсь, вы разрешите нам осмотреть дом, прежде чем миссис Кеннеди зайдет?

— Да-да, — промямлил я, но агент смотрел на мою жену. Такое лицо у Агнес бывает, когда она вот-вот затеет ожесточенный торг с местным лавочником.

— Разумеется, — с улыбкой подтвердила она. — Вам необходимо убедиться в том, что новой первой леди ничто не угрожает, а мне к ее визиту необходимо навести порядок. Пылесос найдете в чулане, вон там.

Вскоре дом сиял чистотой. Я никак не мог уразуметь, с чего это секретная служба так любезна. Агнес растолковала:

— Они знают, что миссис Кеннеди примчалась сюда понапрасну. И хотят избавить нас от неловкости, чтобы мы отплатили ей тем же.

Джон Кэмпбелл, прибывший в первом лимузине, подошел к дому задолго до окончания уборки. Он задержался на пороге, чтобы выбросить окурок: мужчина крепкого сложения, ежик каштановых волос, угловатое лицо, очки в роговой оправе. Моя жена, пожалуй, судила его излишне строго, хотя за ним и впрямь числилось немало публикаций, вызвавших неоднозначную реакцию читателей и жаркие дискуссии. В общем-то, это плюс. Оригинальные идеи заслуживают открытого слушания. Но «Суд последней надежды» — заложник доверия ко мне общества, и я поневоле сторонюсь всего чересчур спорного.

Невзирая на дурные предчувствия, я вышел из дома в лунную ночь, навстречу гостю.

— Мистер Гарднер, — торопливо проговорил он, — я знаю, вам хочется услышать разумное, здравое объяснение, но я могу только изложить факты. Две ночи назад мне, скажем так, приснился сон.

Он умолк, предложил мне сигарету, закурил сам и продолжил:

— В этом сне я был одним из девяти представителей человечества, созванных на консультативный совет. Собрал нас некто внеземного происхождения, невообразимо могущественный, способный перемещаться среди звезд и во времени. От нас требовалось, выработав единое мнение, дать некую рекомендацию, которая весьма существенно повлияет на ход земной истории.

Кэмпбелл примолк, но и я держал язык за зубами. Умение расспрашивать — это, среди прочего, умение понять, когда молчание подвигнет собеседника к дальнейшим излияниям.

В следующий миг Кэмпбелл снова заговорил:

— Проснувшись, я сохранил четкие воспоминания о своей странной грезе; никогда еще сон не запоминался мне так ясно. Я счел его полезным творческим материалом и подробнейшим образом записал. В тот же день я беседовал по телефону с Робертом Хайнлайном. Три ночи назад ему приснился сон, точь-в-точь такой же… нет… до мелочей перекликающийся с моим. В моем видении мы сидели за столом для совещаний, Роберт — через два стула от меня справа. В сне Хайнлайна я занимал третий стул от него слева. Из семерых своих «коллег» одну женщину не знали ни он, ни я, зато по поводу того, кто остальные шестеро, мы пришли к безоговорочному согласию.

Размещались за столом люди в наших снах тоже одинаково. Поскольку таких совпадений не бывает, мы с Робертом сели обзванивать эту семерку, начав с писателей. Пока я всеми правдами и неправдами раздобывал ваш здешний номер, мы дозвонились до Клиффорда Саймака. Он редактор в газете и пишет научную фантастику. Наша история привела его в полный восторг, держался он бесконечно вежливо, однако сна не видел, и сомневаюсь, что поверил нам.

Мы чуть не поставили крест на своей затее, но один из моих приятелей вывел нас на Рональда Рейгана. Выяснилось, что Рейган в курсе и знает, как связаться с Эдвардом Теллером и генералом Макарту-ром. Сон видели оба, а у Макартура нашелся номер Джеки Кеннеди.

Мы поговорили с ней, и тут нас вдруг осенило. Все мы видели сон в разные ночи, сообразно порядку, в каком сидели за столом переговоров с чуждым разумом. И значит, Клиффорд Саймак должен был попасть на это совещание вчера, а вы — сегодня.

Загвоздка была в том, что Саймак уехал отдыхать на Гавайи и, пока мы дозванивались к нему в гостиницу, отправился спать. Нам оставалось только попросить, чтобы утром он перезвонил.

Когда Клифф наконец объявился, он обстоятельно описал встречу с гостем из космоса. Никто из нас не делился с ним подробностями, и все же его рассказ тютелька в тютельку совпадал с виденным нами. Мы…

Он осекся: к дому подъезжал второй лимузин. Прибыли остальные. Настало время выступить в роли радушного хозяина.

Пригласив удивительную компанию наших визитеров в дом, жена подала кофе, начав, разумеется, с миссис Кеннеди. Одетая в элегантное «маленькое черное платье», та примостилась на диване между Кэмпбеллом (по левую руку) и Робертом Хайнлайном (по правую). Хайнлайн с Макартуром сидели, точно аршин проглотив — наследие Военно-морской академии США и Вест-Пойнта, только по Хайнлайну до сих пор были заметны следы болезни, покончившей с его карьерой военного, а по генералу — груз прожитых лет. Не желая отставать, Рональд Рейган так выпрямил спину и развернул плечи, словно восседал в седле на съемках вестерна. Довершал собрание лауреат Нобелевской премии Эдвард Теллер.

Удобно устроив всех гостей и оделив их кофе, моя жена объяснила, что день у нее выдался на редкость длинный, поэтому, если никто не возражает, она пойдет приляжет. И удалилась, а я с трудом сдержал улыбку. Как бы Агнес ни утомилась, она и не думала ложиться в постель. Она намеревалась, украдкой выскользнув из дома, перемолвиться словечком с агентами секретной службы. Не однажды за годы нашей совместной работы, покуда я наседал с вопросами на какую-нибудь важную шишку, Агнес докапывалась до истины, болтая со свитой.

Кэмпбелл поведал мне неслыханную историю, а теперь все эти люди ее подтверждали. О чем это свидетельствовало — о ее истинности или о том, что несколько в высшей степени респектабельных особ лгут? Генерал Макартур, Эдвард Теллер и Роберт Хайнлайн представляли правое крыло республиканцев и были ярыми антикоммунистами. Рональд Рейган, именовавший себя демократом, тем не менее тоже был ярым антикоммунистом.

А вдруг это грандиозный заговор правых? Палки в колеса молодому президенту Кеннеди еще до его официального вступления в должность?

Возможно… но я так не думал. У меня богатый опыт разоблачения вранья. Порой искусному лжецу удается одурачить меня, но не часто. Когда столько народу поет одну и ту же песню без единой фальшивой ноты, они определенно верят в то, что говорят. Конечно, это не превращало их россказни в правду, но иного объяснения подобному единодушию я не находил.

Круговое подтверждение Кэмпбелловой истории завершил Эдвард Теллер — нос картошкой подрагивает, водянистые серые глаза наполовину скрыты черными мохнатыми гусеницами бровей. Он начал:

— Теперь, если угодно, я дам этому необычайному происшествию логическое научное объяснение.

Я кивнул, и он продолжил:

— Отлично. Но помните: логическое и научное…

— Прошу вас, доктор Теллер! — вмешалась миссис Кеннеди. — Нам не до того. Моему мужу угрожает опасность!

— Да, — подтвердил Макартур, адресуя встревоженной, но не утратившей достоинства даме галантный полупоклон. — Опасность угрожает всем нам. Даже вам, мистер Гарднер. Все мы побывали на встрече с чужаком, в чьей власти пересмотреть историю человечества. Руководствуясь нашим советом, он эту власть употребил. Отправляясь на встречу, мы покинули один мир, а вернулись в другой. Мы изменили историю, а стало быть, изменили себя. Мы вновь позволили Судьбе бросить кости, рискуя тем, что любая случайность в нашем прошлом, давшая толчок тому или иному течению событий, повернет его в другое русло.

Выпади иное сочетание — и вам, мистер Гарднер, возможно, не наскучило бы юридическое поприще. Муж миссис Кеннеди мог утонуть, когда его торпедный катер пошел ко дну, и эти двое никогда бы не встретились. На любого из нас, а то и на всех могли бы обрушиться тысячи иных напастей, но нет! Мы все, каждый по-своему, люди вполне преуспевающие.

— Не вижу в этом никакой опасности, — хмыкнул я.

Макартур ткнул вырезанной из кукурузного початка трубкой в сторону Роберта Хайнлайна. Тот подался вперед:

— Опасность в том, что кости покатятся вновь и на кону окажется все, что у нас есть… окажемся мы сами. Встреча с гостем из космоса чревата для нас крахом.

— Но встреча уже состоялась, — возразил я. — Она — достояние прошлого.

— Нет, — поправил он. — Для нас она прошлое, для вас — будущее.

Не успел я освоиться с этой диковинной мыслью, как миссис Кеннеди взглянула мне прямо в глаза и сказала:

— Мистер Гарднер, я читала ваши романы о Перри Мейсоне. Я знаю, за письменным столом, за машинкой вы замечательно умны. Меня интересует другое: каким вы были адвокатом. Блестящим? Перри Мейсоном?

— Нет! — запротестовал я. — И потому предпочел юриспруденции ремесло писателя.

Хайнлайн с Макартуром обменялись улыбками, словно получив некое подтверждение своей правоты.

Слегка огорченная, миссис Кеннеди нарочито мягко и деликатно заметила:

— Ах, какая незадача… На встрече вы блистали. Собственно, ваше хитроумие заставило генерала Макартура заподозрить, что кто-то просветил вас заранее. Я сказала, это невозможно, а мистер Кэмпбелл и мистер Хайнлайн оба прищелкнули пальцами и закричали: принцип Черной Королевы! «Приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте»!

Все выжидательно посмотрели на меня, надеясь, что я без дальнейших разъяснений пойму, о чем речь.

Не сразу, но я догадался. Судьбоносная для планеты встреча завершилась благоприятно, оттого что меня хорошо подготовили. А поскольку лишь эти семеро могли дать мне нужные указания, они ринулись сюда.

Едва я согласился на инструктаж перед грядущим совещанием, они, сменяя друг друга, принялись за дело. Макартур прочел наставление о достойном поведении офицера вооруженных сил при контактах с иностранными сановниками. Миссис Кеннеди твердила, что шуткам инопланетянина, пусть плоским, непременно нужно смеяться. Рональд Рейган требовал перевоплощения в Перри Мейсона и, стремясь помочь, тщился обучить меня приемам вживания актера в образ. На закуску Кэмпбелл и Хайнлайн попробовали прочесть мне краткий курс всемирной истории.

Подобный сумбур объяснялся просто: эти люди приехали в трех машинах и не имели случая договориться, что именно мне внушать. В довершение всех бед Теллер внезапно хватился, что кофе, который мы пили, — «Санка», без кофеина. Выход из положения нашел Макартур. Приметив, что я начинаю опасно клевать носом, он орал: «Солдат, па-адъем!»

Сперва это помогало, но мои веки неудержимо тяжелели. Когда Эдвард Теллер вдруг оповестил нас, что, похоже, разобрался в квантовой механике путешествий во времени, я честно настроился слушать, однако его слова затерялись в сером тумане, куда я канул.

Моргая спросонок, я переживал миг затмения. Я знал, что меня зовут Эрл Стенли Гарднер, но кто это такой? Неужели известный писатель-детективщик?

Нет. В доме два чулана завалены вышедшими из-под моего пера детективными историями, но никто не рвется их печатать. Подвизаюсь же я преподавателем в юридической школе, и сейчас состоится очередной необходимый, но ужасающе скучный совет профессоров…

Хотя, возможно, сегодняшнее собрание пройдет немного иначе. Мы сидели в ряд за столом для совещаний, у которого не было ни ножек, ни каких-либо других видимых опор. Место справа от меня занимала Агнес Бетелл, декан юридического отделения и отделения аспирантуры. Слева расположились преподаватель журналистики профессор Саймак, который безостановочно курил, как репортер накануне сдачи материала, и профессор физики Теллер. Дальше сидели профессор Макартур (гражданское строительство) и мисс Жаклин Бувье (французский язык). Замыкали группу профессор кафедры военно-морской техники Хайнлайн и преподаватель сценического искусства Рейган.

Я не смог уделить коллегам большого внимания из-за того, что увидел за профессором Рейганом. Там плавало огромное металлическое лицо. Голосом, подобным дальнему грому, это невозможное создание рассказывало анекдот. В первый миг потрясение помешало мне слушать. Вновь навострив уши, я разобрал:

— И тогда ученый заявил: эксперимент с отпиливанием у медведей передних лап и заменой их на человеческие руки не есть жестокое обращение с животными, ибо вторая поправка закрепляет за мной право приручать медведей.

Обычно я откровенно брезгаю всякими хохмами. Однако здесь у меня возникло сильное подозрение, что не засмеяться — мысль чертовски скверная.

По-видимому, к подобному же выводу пришли и прочие, поскольку все мы очень даже весело захихикали. Когда смех затих, металлическое лицо пророкотало:

— Добрый вечер, дамы и господа. Теперь, когда все в сборе, можно продолжить. Я Атигон. Я вызвал вас сюда в качестве экспертной комиссии. На основе вашей единой рекомендации история человечества обретет завершенность.

Мы ошарашенно загалдели, и Атигон сказал:

— Мысль для вас новая… но задумайтесь, и логика подскажет — это единственное, чего можно ожидать.

В принципе, путешествия во времени невозможны ввиду вероятного возникновения парадоксов: замкнутых циклов непредвиденных случайностей, когда причина оборачивается следствием, а следствие — причиной. Но в особых случаях, когда возникновение подобных «колец» исключается, они осуществимы.

Один из таких особых случаев — прибытие инопланетного наблюдателя вроде меня на изолированную планету вроде вашей Земли. Пока я не допускаю стопроцентного вторжения в вашу реальность, предпосылок для возникновения причинно-следственного кольца нет. Нимало не рискуя создать парадокс путешествия во времени, я волен править вашу историю, как автор переписывает роман.

— Так вы собрали нас здесь играть в Господа! — возмутилась Жаклин Бувье. — Вам нужен совет, как изменить историю!

— Нет, — ответило металлическое лицо. — Его уже дали ваши предшественники. Вот почему история человечества буквально нашпигована счастливыми случайностями. Взять, к примеру, вторую мировую войну: немцы сумели бы одержать быструю и легкую победу, если бы не исключительно благоприятная погода, позволившая британцам эвакуировать войска из Дюнкерка.

Рональд Рейган (ни дать ни взять догадливый школяр) поднял руку и с уважением заметил:

— Из ваших слов я понял, что история человечества в нашем представлении — продукт более или менее конечный, не-нуждающийся-ни-в-каких-дальнейших-улучшениях. Но ведь в ней прорва чудовищных явлений! Холокост. Рабство негров. Стихийные бедствия и ненужные войны! Вам не под силу предотвращать их или они по каким-то причинам необходимы?

С тенью улыбки, словно учитель — сметливому ученику, Атигон ответил:

— Необходимы. Боль, страдание — благо; урок суровый, но обязательный для усвоения, неотъемлемая составляющая процесса обучения. — Некоторое время наш хозяин продолжал в том же духе. Его высказывания по преимуществу представлялись мне своеобразной смесью дзен-буддизма с положениями патентного права, но Рональд Рейган жадно слушал, впитывая каждое слово.

Когда Атигон умолк, Рейган спросил:

— В чем же наша задача, Учитель?

— Не пройдет и ста лет, и вашу Солнечную систему навестит корабль с соседней звезды, — ответил Атигон. — Это покончит с изоляцией вашей расы и уничтожит возможность дальнейшего совершенствования истории человечества. А значит, ей необходимо придать законченный вид, но… поймите… Галактический закон гласит: нет безвозмездного блага. За крупные улучшения в истории неизбежно расплачиваются страданием. Чтобы ваши приобретения не были дармовыми, потребуется малая жертва.

— Жертва? — переспросил Хайнлайн.

На стене за столом для совещаний внезапно обнаружился перечень имен: Адольф Гитлер, Гай Фокс, Кристофер Марло, спартанский царь Леонид, Вильгельм Молчаливый, Жанна д’Арк, Флоренс Найтингейл, Исаак Ньютон, Вернер Гейзенберг, Томас Эдисон и Бартоломе де лас Касас, епископ Чиапаса.

— Если один из этих людей умрет молодым, ваш долг погашен, — пояснил Атигон.

— Два вопроса, — протянул Саймак. — Первое: это весь список? Второе: вы сказали, нужна наша единодушная рекомендация. Что если мы не договоримся между собой?

— Список весь, за исключением одной фамилии. Воспроизводить ее запрещает мое программное обеспечение, — ответил Атигон.

Саймак кивнул:

— Когда мы рассказывали анекдоты, профессор Хайнлайн употреблял морские словечки, и это привело вас в легкое замешательство. Имя, которое вы не можете назвать, неприлично?

— Совершенно верно, — подтвердил Атигон. — Отвечаю на второй вопрос: Галактический закон закрепляет за вашей расой определенные права. В том числе право отвергать совершенствование своей истории. Не предоставив мне единой рекомендации, вы осуществите это право. Я вернусь ровно через час. Прошу в указанный срок подготовить решение. Прошу делать взвешенный выбор. В списке есть индивиды, чье изъятие не перечеркнет улучшений, уже внесенных мной в историю человечества. А есть такие, на кого это не распространяется.

И Атигон исчез.

Заседания совета профессоров я ненавижу, в частности, из-за того, что вечно найдется какой-нибудь любитель решать с кондачка, ничего не обсуждая, — чаще всего тот, кто, к своему неудовольствию, смекнул, каков будет итог коллективных раздумий. Сегодня это оказалась мисс Бувье.

Никто и рта не успел раскрыть, а она уже брякнула:

— Все ясно! Долой Адольфа Гитлера, предотвратим холокост!

— Нет! — вскинулся Хайнлайн. — Вышвырнуть Адольфа Гитлера нельзя. Если б не его промашки, нам бы не выиграть войну. Он сунулся к Советам, когда на него вовсю наседала Англия. Погнал германскую армию в Россию без зимнего обмундирования: пусть, мол, русские не думают, что война затянется до холодов! А потом и вовсе заболел, в голове у него помутилось, и он такого наворотил…

— Но без Гитлера войны могло не быть, — уперлась мисс Бувье.

— Держите карман шире! После первой мировой немцы на стенку лезли от злости, — заявил Хайнлайн. — И неминуемо бы…

— Вы не можете этого знать! — отрезала Жаклин, но взгляд декана Бетелл удержал ее от дальнейших пререканий.

— Прежде чем приступить к обсуждению, необходимо установить четкие основные критерии, — объявила декан. — Нам намекнули, что, на каком бы имени из представленного перечня мы ни остановились, последствия будут тяжелыми. Учитывая это, нужно принять для каждой кандидатуры худший вариант развития событий. — Она повернулась к профессору Макартуру: — Дуглас, если выбросить Адольфа Гитлера, что может произойти? Я имею в виду — страшное, еще хуже, чем было в действительности?

После минутного размышления генерал ответил:

— Без Гитлера Роммель получил бы куда большую свободу действий. Это бесспорно сделало бы войну более долгой и кровопролитной, а в худшем случае Германия бы победила.

— Как насчет Гая Фокса? — спросила Бетелл у всех собравшихся.

— Думаю, его внесли в список за то, что он портач под стать Гитлеру, — предположил Кэмпбелл. — И самого Фокса, и всех прочих заговорщиков вздернули из-за того, что Фокс не пожелал отказаться от мысли взорвать парламент, хоть и знал, что там предупреждены. Другой на его месте наверняка сыграл бы отбой и перенес дату нападения.

— Спасибо, — декан Бетелл улыбнулась: собрание наконец-то протекало организованно. — Мисс Бувье, пожалуйста, объясните нам, почему изъятие из истории Марло — столь невосполнимая потеря.

— Почему? Да он величайший писатель всех времен и народов! — вскричала Жаклин. — Его ранняя смерть обернется катастрофой не только для английской литературы! Она обернется катастрофой для литературы вообще! Все основанное на работах Марло исчезнет. Половина книжных полок в библиотеках опустеет. Дети будут расти, не способные читать по-настоящему сложные книги! Театр обеднеет. Телевидение превратится в бесплодную пустыню без конца и края!

— Хорошо, — сказала декан. — Профессор Кэмпбелл, можете как-нибудь обосновать, почему лучший вариант, возможно, все-таки Марло?

Кэмпбелл секунду смотрел в потолок, а потом изрек:

— Иногда приходится выкорчевать могучее дерево, чтоб было где тянуться подросту. Без Марло на библиотечных полках освободилось бы место для произведений других писателей. В елизаветинский театр получили бы доступ другие приличные драматурги. Шекспир, например.

— Согласен, — подхватил Хайнлайн. — И вот еще что: у многих из списка были дети. Убрав одного, мы вызовем цепную реакцию, эффект домино. С Марло этой закавыки нет — он был «голубой».

— Толковое соображение, но домино — не только дети, — добавил Макартур. — Есть такая ребячья забава: строишь башню, а потом вытаскиваешь кубики из подножия, стараясь ничего не порушить. Чем мы тут и занимаемся. Только наша башня — западная цивилизация, и без следующих трех имен в списке ей нипочем не устоять.

Царь Леонид и его триста-спартанцев сдерживали на перевале в Фермопилах огромную, чуть ли не миллионную рать. Для такой громады промедление смерти подобно. Леонид и все его люди погибли, но столь серьезно ослабили персов, что обусловили их неминуемое поражение. Это спасло Грецию и всю эллинскую ученость, на которой зиждется наша цивилизация.

В 1573 году испанцы начали осаду города Лейдена, поклявшись перебить там всех до единого, даже грудных младенцев. Испанская армия считалась тогда непобедимой, никакое войско не могло одержать над ней верх. Вильгельм Молчаливый дал обет спасти город, но, дожидаясь, пока он сдержит слово, лейденцы целый год голодали. На исходе года, когда казалось, что все пропало, Вильгельм пробил дамбы и атаковал с моря. И не только спас город, но и создал предпосылки для будущего разгрома испанской армады.

Жанна д’Арк предотвратила слияние Франции и Англии в единое королевство, что грозило Англии гибелью.

— Да, — согласилась декан Бетелл, — Жанна д’Арк тоже ключевая фигура, ведь ее пример вдохновлял Флоренс Найтингейл, а без Флоренс Найтингейл история, несомненно, знала бы бедствия, но не знала утешения. Флоренс заложила основы профессии сестер милосердия в ее современном виде и спасла без счета жизней. Для этого она заставила мир научиться мыслить по-новому. Свернула горы викторианского ханжества и нравственной силой личного примера сбросила их в море. Она придумала секторную диаграмму, дабы британская армия устыдилась и внимательнее относилась к уходу за ранеными солдатами!

Во время этой диатрибы мисс Бувье беспрерывно поглядывала на меня. Ей положительно хотелось спасти Марло, и она уповала на мою помощь. Эх… сама она, возможно, не бог весть какая защитница, но ведь и я не Перри Мейсон.

Покуда декан сотрясала воздух громкими словесами, Теллер яростно пыхтел трубкой. Едва Бетелл угомонилась, он сказал:

— Вряд ли можно всерьез рассматривать устранение Исаака Ньютона. Он без преувеличения центральная фигура для развития современной науки. С другой стороны, пожалуй, не грех убрать Гейзенберга. Не открой он в свое время принцип неопределенности, это вскоре обязательно сделал бы кто-нибудь другой.

— Гейзенберг еще жив, — возразил Саймак. — В остальных случаях мы лишь меняем даты на надгробиях. Это вовсе не то же самое, что спровадить человека в могилу.

Качая головой, Теллер сказал:

— Ставки таковы, что одна жизнь вряд ли имеет цену.

— Да, — поддержала его мисс Бувье. — Ужасно, что приходится так говорить, но нам, конечно же, следует сосредоточиться на общей картине.

— Вдобавок Гейзенберг — прескверный администратор, — гнул свое Саймак. — В войну он руководил германской атомной программой из рук вон плохо, управление стратегической службы даже отменило его запланированную ликвидацию. Избавившись от него, мы, вероятно, поднесли бы Гитлеру бомбу на блюдечке.

— А Томас Эдисон? — спросила мисс Бувье. — Если бы он не изобрел все эти электроприборы, неужто их не придумал бы кто-то другой?

Кэмпбеллу наконец удалось прикурить. Он затянулся и сказал:

— Да, и этого кого-то звали Никола Тесла. Он оспаривал у Эдисона титул «Чудодей от электричества». Тесле принадлежит множество важных изобретений, но вряд ли мы остались бы довольны, заменив им Эдисона.

— Почему? — спросил я.

— Тесла массу времени посвящал разработке луча смерти, — пояснил Кэмпбелл.

— Верно, — добавил Рональд Рейган. — Помню, в тридцатые мне дали рольку в фильме про Теслу. Его играл Бела Лугоши.

Устремленный на меня взор мисс Бувье говорил, что я не оправдал ее надежд. Мне безумно хотелось спасти Марло, но я все яснее сознавал, что лучшего решения нет. Без особой надежды я спросил:

— А этот епископ Чиапаса, Бартоломе де лас Касас? Кто-нибудь знает, что он за птица?

Прикурив от дотлевающего окурка новую сигарету, Саймак сказал:

— Да. Епископа принято считать отцом черного рабства. Именно по его наущению король испанский дозволил своим подданным ввозить в Новый Свет невольников из Африки.

— Вы хотите сказать: можно выбрать этого человека — и рабство не случится? — взволновалась мисс Бувье.

— Полагаю, — кивнул Саймак. — Вопрос в том, удачная ли это мысль. Видите ли, епископ действовал из лучших побуждений и, пожалуй, правильно. В то время в Африке бушевали истребительные межплеменные войны. Епископ рассудил, что захваченных воюющими сторонами людей не убивали бы при наличии рынка пленных. Избавьтесь от торговли живым товаром, и тьма тьмущая африканцев отправится не в рабство в Америку, а на погост, не в Новый, а на тот свет.

— Паршиво, — подал голос Рональд Рейган, — и потом, Сэмми Дэвис-младший — мой друг. Я не допущу, чтоб он не родился.

На миг я ощутил, что потерпел поражение. Перри Мейсон неизменно добивался оправдания своих клиентов, а вот мне не удалось спасти Кристофера Марло для мисс Бувье. Мейсон раскрыл бы тайну фамилии, которую Атигон не назвал по причине ее неблагозвучия, и…

Ну конечно! Ответ лежал на поверхности. С внезапной улыбкой я объявил:

— Имя, которого нет в списке, — Томас Краппер[1]. Его стараниями мы получили смывной бачок! Сохранить великие пьесы Марло можно. Надо только пожертвовать…

Мой голос мало-помалу замер: я увидел, что Макартур мотает головой.

— Когда я впервые просмотрел список, меня поразило, какой он короткий, — взял слово генерал. — Почему там нет никого вроде Гутенберга? Да вот почему — хотя в истории пруд пруди тех, кто совершил нечто значительное, почти в каждом случае то же самое мог бы сделать и кто-нибудь другой.

Он примолк, пыхнул своей кукурузной трубкой и добавил:

— Томас Краппер не изобретал смывной бачок. Он лишь убедил людей принять это новшество. Когда в оккупацию Японии я служил в штабе Паттона, я узнал, что уломать людей на нечто подобное иногда невообразимо трудно. Исходя из собственного опыта, а также из того факта, что Краппер в списке, я отказываюсь считать смывной бачок чем-то неизбежным. Хотим сохранить пьесы Марло — жертвуем бачком.

Я уныло кивнул, соглашаясь с выкладками Макартура; неохотно выразила свое согласие и мисс Бувье. Хотя нас обоих удручало, что Марло придется отправить на заклание, мы не могли присягнуть, что любой другой выбор лучше. Остаток часа промелькнул в болтовне о великом множестве никак не связанных пустяков. Я спросил Кэмпбелла про первую часть собрания, которую пропустил. Он ответил, что все это время они знакомили Атигона (оказалось, тот схватывал все на лету) с концепцией юмора.

Пройтись на этот счет я не успел: обстановка изменилась. Мы вновь сидели в ряд перед огромным металлическим лицом. Голосом, подобным дальнему грому, наш хозяин изрек:

— Пора дать мне совет. Если общее согласие достигнуто, он будет принят.

Он/оно зачитал список, и все проголосовали за Марло. Я сидел последним и, когда настал мой черед, сказал:

— Хотелось бы сперва задать несколько вопросов, если вы не против. Каким именно страданием человечество заплатит за раннюю смерть Марло? И если Марло не напишет свои пьесы, как мы узнаем, что чего-то лишились?

— Вопрос правомерный, — пробасил Атигон. — Я устрою так, что Кристофер Марло напишет несколько пьес, а потом его зарежут в драке.

— Далее, — сказал я. — Справедливо ли мое подозрение, что программа обязывает вас отвечать на все правомерные вопросы?

— Да.

— Представим себе следующее развитие событий: Марло в поножовщине только ранили. Все поверили, что он убит, а он выкарабкался, жизнь вел тихую и неприметную и создал все свои великие произведения, однако писал «в сундук», где его труды и пребывают в безвестности по сей день. Вы в состоянии обеспечить такой поворот истории? Достаточная ли пытка — почти на четыре столетия лишиться гениальных творений Марло? Можете ли вы скрытно доставить нам сундук с рукописями Марло? Вы согласны?

— Да, да, да и нет.

Сдерживая улыбку преждевременного торжества, я спросил:

— Почему?

— Чересчур хлопотно.

— А разве на вас не распространяется Галактический закон? — вопросил я. — Вы получили в дар от человечества самое дорогое, что у нас есть, — чувство юмора. И, коль скоро безвозмездного блага нет, не обязаны ли вы вернуть землянам свой долг ценой небольших хлопот?

Атигон вдруг спохватился. На кратчайший миг его лицо напомнило мне физиономию взрослого, которого обвел вокруг пальца малыш. В следующую секунду улыбка инопланетянина стала немного печальной и самую капельку неприятной.

— Мне понятны земные нормы скрытной доставки. Сундук с полным собранием утраченных произведений Кристофера Марло прибудет к вам согласно обычаю.

— При таком условии я тоже отдаю свой голос за Марло, — объявил я, когда окружающее уже расплевалось у меня перед глазами.

Я очнулся. Хайнлайн и Кэмпбелл по-прежнему сидели в моей гостиной, но остальных не было видно. Неужели мое выступление изменило историю так, что они здесь вовсе не появлялись?

И даже не рождались на свет?

Угадав мои страхи, Хайнлайн улыбнулся и сказал:

— Макартур спит в комнате для гостей. Теллер с Рейганом читают в кабинете. Миссис Кеннеди рассердилась на всех нас и укатила в своем лимузине. Не думаю, что нас скоро пригласят на обед в Белый дом.

— Почему? — спросил я. — Сознавайтесь, правое крыло, вы устроили травлю?

— Я бы это так не назвал, — сказал Кэмпбелл с чуть виноватой улыбкой. — Мы помогли миссис К. взглянуть на происходящее под более верным углом. Она полагала, что вы — и мы, остальные, — спасли мир от катастрофы. Но ведь доказательств ноль. Кто же нам поверит?

— Но мы правда спасли мир! — возмутился я.

— Эрл, — промолвил Хайнлайн с укоризной, — мы встретились с тем, кого большинство верующих сочли бы дьяволом. На этой встрече мы всерьез обсуждали убийство ученого-лауреата Нобелевской премии и католического епископа, но взамен постановили укокошить великого писателя, благо он «голубой».

— Вы передергиваете! — возразил я.

— Политические репортажи всегда передергивают, — бодро заметил Кэмпбелл. — И потом, подумайте, каким боком нам вышел бы достоверный отчет об этой встрече! Мы отказались от реальной возможности предотвратить вторую мировую войну, холокост, рабство негров. Да, по веским причинам — но не рассчитывайте, что это убережет нас от народного гнева.

Кивая, я сказал:

— И вы, парни, выставили дамочку на посмешище, потыкав во все это носом.

— Да, — признал Кэмпбелл, — а куда деваться? Она и без того дулась на нас за то, что мы всех зазвали сюда для «бессмысленной накачки», и долдонила, будто нанятая: встреча прошла ужасно, мы профукали шанс предотвратить холокост и рабство, и чего ради — чтобы сохранить сундук с рукописями, которые никто никогда не захочет прочесть!..

— Минуточку! — не стерпел я. — Почему «бессмысленной»? Я знаю, герой-спаситель мира из меня не получился, но, по-моему, благодаря вашим наставлениям я выступил не без пользы.

— Выступили вы чудесно, только наши наставления тут ни при чем, — сказал Хайнлайн. — Оно и понятно. Атигон извлек всех нас из одного временного канала, а вернул в другой. Выходит, тот вы, что отправился на встречу, и тот, что получил инструкции, — разные люди.

— Вероятно, поэтому Атигон выдергивал нас по очереди, в разные ночи, — поддакнул Кэмпбелл. — Сперва он обмолвился, что породить парадокс путешествий во времени — причинно-следственное кольцо — нельзя, а после старательно создал впечатление, что мы ненароком можем сделать именно это. Не поймай мы его на слове, вся наша суета в конце концов оказалась бы зряшной.

— Макартур считает, хороший способ вводить подчиненных в курс дела, — прибавил Хайнлайн.

Для меня это была китайская грамота, и потому я не горел желанием обсуждать путешествия во времени. Я предпочел узнать:

— Джон, что это вы говорили про сундук с рукописями, которые никто никогда не захочет прочесть?

— Вспомните! — велел Кэмпбелл. — На встрече мисс Бувье сказала, что без великих произведений Марло дети будут расти, не способные читать по-настоящему сложные книги, припоминаете?

— Да, и что же?

— Как в воду глядела, — вздохнул Кэмпбелл. — В том, другом временном канале люди, по-видимому, гораздо образованнее нас. Изда-теля-то я наверняка найду, но весь этот сундук не принесет такой прибыли, как очередной роман о Перри Мейсоне.

— Другое дело, если бы удалось доказать, что это писанина Марло, — прибавил Хайнлайн, — но у нас только кипа бумаг. Радиоуглеродный анализ подтвердит, что они действительно той поры, но нет никаких документов, нет вообще ничего, что объясняло бы, как они попали из Англии в…

— Минуточку! — перебил я. — Но ведь по правде этого сундука у вас нет, а, парни?

— Говорю же: Рейган с Теллером в вашем кабинете читают, — сказал Хайнлайн. — Мы все порылись в этой фуре, забитой рукописями. Надеялись отыскать что-нибудь хоть наполовину читабельное.

— Собственно, тогда миссис Кеннеди и взбрыкнула, — уточнил Кэмпбелл. — Мы-то полагали, что спасаем великую литературу… в общем, и спасли… но при этом потеряли мир, где образованность позволяла оценить ее по достоинству.

— Погодите! — взмолился я. — Как вы получили этот сундук? Где он был?

Кэмпбелл и Хайнлайн походили на маленьких мальчиков, застигнутых на месте преступления. Неловкое молчание нарушил Хайнлайн:

— Как получили — история неприглядная, особенно для секретной службы. Что касается того, где… гм… Вы с женой уснули, а мы разговорились. Доставить сундук Атигон обещал «скрытно» на земной манер. То есть, с точки зрения Макартура, непременно в простой коричневой обертке. И вдруг мы углядели на вашем участке допотопный дряхлый сортир и вспомнили любовь нашего гостя из космоса к хохмам, а отхожее место у вас без затей, коричневая будочка… Миссис Кеннеди божилась, что наш долг перед человечеством — срочно востребовать сундук, ну и…

— Ваша жена очень любила этот нужник? — спросил Кэмпбелл. — Мы наверняка сумеем его восстановить, если…

— Нет, она мечтала его снести, — успокоил я.

— Славно. Тогда остается последний вопрос: девичья фамилия вашей жены. Это она — Агнес Бетелл?

— Да, — ответил я. — Она — ваша незнакомка. Во сне Агнес выглядела намного старше, поэтому не диво, что вы ее не узнали.

— Оставим лирику, — отмахнулся Кэмпбелл. — Сейчас, Эрл, важно другое: она сидела слева от вас. Значит, либо она посмотрела сон первая, либо увидит его последней.

Утвердительно кивая, Хайнлайн спросил:

— Восемь дней назад она не упоминала о странном сновидении?

— Нет, — сознался я.

— Выходит, увидеть сон ей предстоит сегодня! — воскликнул Кэмпбелл. — Ничто не решено! Мир по-прежнему в опасности, а мы бессильны! Давать наставления бесполезно — мы подготовим одну мисс Бетелл, а на встречу отправится другая.

— Спокойно, парни, — усмехнулся я. — Агнес не один десяток лет состояла при мне секретарем. Это она всегда наводит заключительный глянец на мою работу. Мы как за каменной стеной!

Мерри Хаскелл
ДНЕВНИК ВТОРЖЕНИЯ

В январе состоится полное солнечное затмение, тень пройдет над Индийским океаном, над Суматрой и Борнео. Два дня спустя инопланетяне вторгнутся на Землю.

Никакие космические корабли не замерцают в голубом небе, не зависнут над нашими городами. Однако ночью, когда у горизонта мы увидим мигающие световые точки, бледные и мелкие, как звезды, мы примем их за наши собственные самолеты или спутники. Но нет, это будут инопланетные корабли, корабли завоевателей.

Вот и все, что мы увидим. То, что мы услышим, будет расплывчатым и туманным — слухи. Или, точнее, один слух, но настойчивый: инопланетянам нужны добровольцы.

Разумеется, нам с друзьями по факультету потребуется море пива, чтобы обсудить слух в подробностях. Я развиваю теорию розыгрыша.

— Если в ионосфере притаились повелители Вселенной, — говорю я, — а наше правительство неспособно держать оборону, поскольку земное оружие против них бессильно, и наш президент никогда с ними не встречался, потому что мы не знаем, как вступить в контакт, то каким образом им удалось выучить языки Земли настолько хорошо, чтобы распускать слухи?

— Может, они выучили английский, пока смотрели телевизор? — встревает Дэвид. Мы все смеемся над несчастным факультетским женатиком, потому что люди мы не самые приятные.

Шелби, наша этнолингвистка, подается вперед, дабы объяснить Дэвиду, насколько «вне» должен быть внепланетный язык и, господи боже, неужели он ни черта не смыслит в межкультурных контактах? Шелби немного пьяна и немного резка, и вскоре Дэвид с женой уходят.

Чтобы разрядить обстановку, я предлагаю выпить за инопланетян.

— Кто, как не они, отвлекает от повседневных проблем, — возвещаю я, прежде чем признаю, что понятия не имею, как может состояться взаимопроникновение культур. Ведь ни одного пришельца мы не видели. У нас и имелось-то лишь размытое изображение с любительского телескопа одного космолета: очертания приземистого, почти квадратного корабля.

— Во Вселенной, наверное, не слишком многолюдно, — задумчиво говорю я.

— С чего это ты взяла? — спрашивает мой муж Джим.

Шелби усмехается и подается к Джиму. Джим даже глазом не ведет. Он хорошо знает Шелби, они закадычные друзья, правда, когда Шелби не слишком пьяна.

— Когда человек вышел из Африки, — говорит Шелби, и все за столом стонут. — Когда человек вышел из Африки, — ревет она, перекрывая стоны, и стучит кулаком по столу, — у него не было ни искусства, ни украшений, и мало что отличало племенную группу в Европе от племенной группы в Азии. Это потому что у племенной группы был размах… — Она широко разводит руки: — Ну, огромные охотничьи территории. О ресурсах речь не шла, понимаешь?

Джим кивает.

— Но потом популяция начинает расти. Твои дети уже не могут образовать новый клан внутри племени, не вторгаясь на территорию другой группы. Возникает конфликт. Людям надо знать, кто враг, а кто друг, с одного только взгляда, и притом на расстоянии. Одни люди, — она подвигает к себе солонку и перечницу, — начинают раскрашивать лица красным. А другие, — она подтягивает к себе стопку подставок под пиво, — принимаются размалевываться белым. Начинается примитивная дифференциация.

Она сталкивает перечницу с подставками, заставляя их сражаться.

— Шелби, — Джим берет ее за руку, чтобы прекратить подставочно-перечные войны. — Шелби, у меня-то лицо не красное.

— Да нет, красное, — говорит она. — А еще белое и синее. — Свободной рукой она указывает на флаг со звездами и полосами, висящий над стойкой. — Вон оно, твое лицо. Прямо там.

— Так ты считаешь, у инопланетного корабля должны быть… полоски? — спрашивает Джим. Мне кажется, его большой палец массирует ей ладонь, но я приписываю это тому, что все уже пьяны.

— Что-то в этом роде, — говорю я, отнимая его руку от ладони Шелби. Я не стану напоминать вслух, что некоторую роль, возможно, играет чуждая нам биология, которая дифференцирует иначе, чем по внешнему виду.

Тем вечером мы много пьем и болтаем без особого смысла.

В феврале сурок увидит собственную тень, и миллион человек ни с того ни с сего исчезнет.

За исключением нескольких истово верующих, никто не посмеет предположить, что это Вознесение, поскольку ни один из исчезнувших не будет принадлежать к какой-либо религиозной группе, его исповедующей.

В день исчезновения лишь половина моих студентов, шаркая, приходит на одиннадцатичасовой семинар, вид у них растрепанный и напуганный. Через двадцать минут заглядывает старшекурсник, чтобы сказать: занятия на сегодняшний день отменены. Студенты все как один вздыхают, но не от облегчения.

Большинство не уходит. Они смотрят на меня большими влажными глазами. Они уверены: я-то объясню, что к чему.

— Я не знаю, как объяснить исчезновение людей, — говорю я. — Помимо того, во что сейчас верят все и каждый: это инопланетяне.

— Слухи, — заявляет одна из студенток, Марлин Фитч, и сама удивляется, что у нее вырвалось такое. — Как насчет слухов, что инопланетянам нужны добровольцы?

— Но ради чего? — я пожимаю плечами. — Я слышала, что им нужны колонисты, коллаборационисты, послы, образцы для исследований, переводчики… — Я загибаю пальцы.

— Нет, — возражает Грегори Лин. — Им нужны разуверившиеся, разоренные, нищие, бездомные, отчаявшиеся, смертельно больные…

— Стоп. — прерываю я, — до кого-нибудь дошел слух о том, как записаться в добровольцы?

Молчание.

Мы говорим о похищении жен как форме экзогамии в примитивных обществах, потому что ничто другое мне в голову не приходит. Одна из студенток бледнеет, испугавшись, что я говорю о сексе с инопланетянами.

— Экзогамия — метафора, — объясняю я. — Если инопланетяне похищают людей или берут добровольцев, то, вероятно, ради культурного обмена или чтобы обратить в рабство, но не потому, что намерены вывести полукровок-инопланетян. — И мысленно добавляю: «Надеюсь».

В марте равноденствие придется на 11:46 по Гринвичу, и мне откажут в возобновлении контракта.

Я вернусь домой рано и буду сидеть в темноте, ждать, когда придет Джим. Он запаздывает. Я вспоминаю, как он касается руки Шелби, и мне совсем не нравится то, что я при этом чувствую. Когда он все-таки объявляется, я молчу, потому что не хочу потерять карьеру и мужа в один день. Я вру про место на факультете, говорю, что пока ничего не решено.

Ну вот, теперь мы оба лжем.

В марте инопланетяне сидят тихо. До меня даже слухи не доходят.

В апреле в северном полушарии установится необычно ранняя и теплая весна; исчезнет еще один миллион человек, и по всему миру вспыхнут очаги насилия.

В безопасности Среднего Запада я начинаю подыскивать себе новую работу, мне неинтересно торчать там, где я не могу преподавать и вообще никому не нужна. Поиски работы — нынешний смысл моей жизни, пока не исчезает второй миллион.

На сей раз университет не отменяет занятий, пока не становится ясно: исчез студент. Но мой семинар начинается до отмены, и студенты ко мне приходят оглушенные, подавленные. Это уже не тот рациональный мир, который обещало им либеральное гуманитарное образование.

Все занятие мы говорим про инопланетян, но мне не удается направить разговор в русло антропологии.

— На сей раз до меня слухи не дошли, — говорит Грегори Лин.

— Может, на сей раз добровольцев не было, — шепчет Марлин Фитч.

Тем вечером в центре города вспыхивают беспорядки, ведь утрата обращается в протест, протест — в демонстрацию горя и отчаяния, а демонстрация — в побоище. Я сворачиваюсь калачиком на диване, смотрю новости. Джим возвращается поздно и, делая вид, что все в порядке, вообще со мной не разговаривает.

На следующее утро флаг в кампусе поднят до половины.

Погода не по сезону теплая, я сажусь на траву, чтобы съесть ланч. Подходит Грегори Лин.

— Профессор Нейду?

Подняв голову, я щурюсь на слишком яркое небо, и Грегори садится рядом. Разговор неизбежно переходит на инопланетян, других тем сейчас нет.

Грегори с тоской смотрит на притихших студентов, расходящихся по аудиториям.

— Вот значит, как оно будет? — спрашивает он. — Мы всегда будем жить в страхе, что инопланетяне заберут нас?

— Мы не знаем, вдруг исчезнувшие были добровольцами, Грегори.

Но этого, скорее всего, никто никогда не узнает.

В мае на Среднем Западе начнется засуха, и я установлю контакт.

Но сначала Джим признается, что у него есть любовница. Мог бы не признаваться: от него разит блудом, словно запахом пота. Вместо того, чтобы устроить сцену, как он ожидает, я рассказываю, что недавно потеряла работу, а потом, расплакавшись, ухожу из дома прокатиться на машине в ночи.

Милях в двухстах от дома я обнаруживаю, что в телефоне у меня сел аккумулятор, а зарядки нет. Я останавливаюсь у ночного супермаркета купить одноразовый телефон. По дороге к дверям вижу на фонарном столбе неоново-голубой стикер. АРХЕОЛОГИЯ КОНСУЛОВ — значится на нем, а ниже указан бесплатный номер.

Термин я помню по курсу истории археологии в период колониализма. Один-единственный археолог отвечал за раскопки во всех владениях колониальной державы: на бескрайних просторах Африки, например, которые сегодня заняты четырьмя или шестью современными странами. Все работы шли под эгидой одного человека (ведь в те времена, конечно, археологи были мужчинами). Археолог представлял интересы колониальной державы. Находки, само собой, отправлялись в метрополию, не возникало даже вопроса о том, чтобы оставить их на месте ради сохранения культуры данной страны. Это была археология в духе охоты за сокровищами, разграбления гробниц и Индианы Джонса. Странно подумать, что есть какая-то молодежная группа с таким названием.

Я покупаю одноразовый телефон, но не звоню домой, а набираю бесплатный номер, нацарапанный под словами «Археология консулов». Один гудок, и теплый женский голос спрашивает, как меня зовут. Мне настолько не по себе, что я называю свою фамилию.

— Доктор Нейду? Мы надеялись, что вы позвоните.

И я сразу понимаю, что, сама о том не подозревая, вступила в контакт с инопланетянами.

В июне солнцестояние произойдет в 05:45 по Гринвичу, и я стану коллаборационистом инопланетян.

Мой контакт с инопланетянами остается тайной большую часть недели. Выпускной вечер состоялся. Он прошел в конце мая, перед тем как я в последний раз выставила оценки. Грегори Лин приходит повидать меня, когда я одновременно упаковываю вещи и ставлю оценки за курсовые. Это в первый день июня.

— Профессор Нейду?

— Пожалуйста, зовите меня Элизабет. Я уже не ваш профессор.

Ему не по себе от того, что я разрушила разделявшую нас стену, но он слишком воспитан, чтобы отказать в просьбе. До конца разговора он избегает называть меня по имени.

— Я был… — Он словно мнет воздух в руках — жест, который я помню еще с зимы, когда он комкал шерстяную шапку. — Мне хотелось бы поблагодарить вас за рекомендации, которые вы мне написали.

— Не за что. Надеюсь, вы сможете выбирать, в каком университете учиться.

Он делает глубокий вдох, оглядывает оголенные стены кабинета.

— Вы переезжаете?

— Правду сказать, мой контракт не возобновили. Я собираю вещи.

— Что? — Вид у него ошарашенный. — Вы потрясающий преподаватель, один из лучших, какие у меня были.

— К сожалению, умение преподавать не самое высокое достоинство в исследовательском учреждении вроде этого.

— Что собираетесь делать?

Я мешкаю. Как сказать ему, вообще кому-нибудь, что я уже сделала?

— Я согласилась занять другое место.

— Где?

Я не готова солгать ему, хотя сумела солгать Джиму, родителям, коллегам.

— Вступила в «Синдикат Звездного пути», — увиливаю я. Это код, известный лишь предателям.

Он заливается краской, глаза у него загораются ярче.

— И я! — восклицает он.

Я падаю на стул.

— Я еду, — говорит он. — Я не мог… Мне надо было знать, что они делают. И я узнаю это!

— Ваш статус?

Он пожимает плечами.

— Начальный уровень. Мне пришлось пройти вступительный тест. У меня недостаточно образования, чтобы стать экспертом, но я умный, и у меня есть желание работать. — Он словно цитирует какую-то инструкцию.

— Как они вас нашли?

Он шаркает, мнется и лишь потом выдавливает:

— Я сам их нашел.

— Как? — Мне болезненно интересно. Я даже испытываю облегчение, что отыскала хотя бы кого-то, с кем поделиться.

— Пользовался слухами. Чаще всего от бездомного, который торчит у здания факультета психологии. Помните? «Брось мелочь, мой добрый, добрый друг. Благослови Боже твои дни». — Подражает он великолепно, уловив хрипловатый тембр бродяги. — Только теперь бедолага не просит денег, просто стоит и бормочет. Нужно подойти совсем близко, и тогда услышишь, что он знает выход, что может связать тебя с кем надо, что альтернатива есть.

— Альтернатива?

Грегори наконец садится на стул и вытаскивает потрепанный лабораторный блокнот, который раскрывает у меня на столе.

— Смотрите, вот графики. Число попыток самоубийства в месяцы до прибытия инопланетян, число попыток самоубийства после. Видите спад? Это статистически значимо.

— Но уровень смертности в результате самоубийства нисколько не упал.

— Мы говорим о попытках, о случаях с явной неудачей. Инопланетяне охотятся за теми, кто хочет сделать красивый жест, но не умереть.

— Ага…

— Да. Начальный курс психологии! — Он тычет пальцем себе в грудь, умудряясь выглядеть одновременно робким и самодовольным. Потом переворачивает страницу, на следующей расчеты теснятся так плотно, что я не могу разом их охватить. — А теперь взгляните сюда. Я установил, что исчезновения слишком уж хорошо скоординированы, чтобы проделать это иначе, нежели с помощью какого-то мгновенного лучевого устройства, как в «Стар Треке», например. Чтобы переместить миллион тел, нужна уйма времени. Не у каждой страны, штата или города есть полная статистика, сколько человек у них пропало. В конце концов, миллион — приблизительная цифра, экстраполированное среднее, и в отчетах налицо катастрофические расхождения… Поэтому удобства ради я исходил из миллиона. Так вот, люди исчезали ночью. Между полуночью и шестью утра по местному времени, в различных временных зонах это было по-разному. Инопланетяне работают в соответствии с вращением Земли. Размах…

— Хорошо, поняла. Но что все это значит?

— Это значит, что они перемещали около семисот человек в минуту. — Он так и брызжет энтузиазмом. — Если они проделали все за двадцать четыре часа. Но я думаю, это происходило на протяжении нескольких дней, а не одних суток. Выходит, меньше ста человек в минуту, поэтому я прикинул, что это, наверное, их максимальные мощности. Все это я объяснил тому бездомному, а он промолчал, но среди ночи мне позвонили!

Я задумчиво киваю, не зная, как реагировать.

— У них эффективная администрация, — продолжает Грегори.

— Вполне понимаю. Вскоре я стану младшим экспертом-оценщиком в Консульстве охраны культуры завоеванных народов.

Грегори хмурится.

— А чем занимается Консульство охраны культуры завоеванных народов?

— Грабит и расхищает, — говорю я гораздо легкомысленнее, чем следовало бы.

Седьмого июля лунное затмение будет видно на большей части территории Австралии и обеих Америк, и инопланетяне займут более двух тысяч акров пустыни Сахара под строительство космопорта.

Июль я употреблю на прощание с моей жизнью на Земле.

Мы с Джимом встречаемся в последний раз, чтобы поделить домашний скарб. Когда я отказываюсь забрать большую его часть, Джим резко бросает:

— Перестань разыгрывать мученицу, Эль.

Это обвинение нарушает хрупкое равновесие. Я швыряю тостер о стол, от которого он отскакивает, как баскетбольный мяч, и разламывается на три части.

— Не обвиняй меня в мученичестве и не зови меня «Эль». «Эль» меня зовут только те, кто любит.

Джим в испуге смотрит на меня. Мы никогда не проявляли жестокости друг к другу. Но, собравшись с силами, он отвечает:

— Господи Боже! Тебе не нужен хрусталь? Ты же любишь хрусталь. Слезай со своего креста и забери чертов хрусталь!

— Я любила хрусталь, потому что это был наш хрусталь. А просто хрусталь я не люблю настолько, чтобы хранить тридцать лет, на которые рассчитан контракт с моими инопланетными хозяевами.

— Кем?

Я задумываюсь, не объяснить ли ему все, но в итоге улыбаюсь, оборачивая все в шутку:

— Забирай хрусталь. Возможно, Шелби он понравится, потому что она сможет делать вид, будто и его тоже у меня украла.

Я знаю, что это не так, но Шелби я ничего не должна.

Повернувшись спиной к Джиму и семейной сцене, я уезжаю в старый дом мамы. Там я провожу на озере долгий роскошный июль. Вечерами я сижу на веранде, давая прохладному ветерку смягчать солнечные ожоги, глядя, как полосами гаснут в летнем небе закатные краски. Я стараюсь не верить, что это в последний раз.

Двадцать второго июля состоится полное солнечное затмение, видимое в стране моих предков. С озера его не заметно.

Четырнадцатого августа Юпитер будет в противостоянии к Земле, и я позволю инопланетянам копаться в моем теле.

Точнее, это сделают не сами инопланетяне, а их техники-люди.

В моей палате больницы при космопорте будет еще около десяти человек, и мы станем шутить о том, как инопланетяне перестраивают нас, чтобы мы были лучше, быстрее, сильнее. Но нам не пришивают бионических ног, не вставляют бионических глаз, просто вживляют в туловища биомеханические чипы, чтобы знать, где мы находимся, биомеханические порты в руки, чтобы мы могли эффективно взаимодействовать с новыми цифровыми наладонниками. Плюс полная генная терапия, чтобы продлить жизнь. У всех нас тридцатилетние контракты с гарантированной пенсией на шестьдесят лет. Поскольку мне за сорок, звучит привлекательно.

— Неужели сработает? — спрашивает доктора Эдгарса моя соседка Тина, пока мы сидим бок о бок в лаборатории. — Я проживу еще девяносто лет? Без всяких болезней?

Тина бросает на меня многозначительный взгляд, проверяя, слушаю ли я. О страховке здравоохранения мы говорим каждый вечер перед сном, с тех пор как приехали в космопорт.

— Вы не умрете от старости. Не умрете от генетических заболеваний, — отвечает доктор Эдгаре. — Смерть при исполнении служебных обязанностей… трудно сказать. Оживление принудительно на весь срок контракта, но когда выйдете на пенсию, сами будете решать.

— Принудительное оживление?

— Попытаться мы должны. Лично я сомневаюсь, что даже инопланетяне способны воскресить человека, которого разнесло в клочья.

— А насколько часто археологов «Синдиката» разрывает при исполнении? — спрашиваю я.

— Понятия не имею. Я здесь только несколько месяцев. — Доктор Эдгаре бесцветно улыбается. — Но ни одного археолога я пока не потерял.

В сентябре Уран будет в противостоянии семнадцатого числа, а я не встретила еще ни одного инопланетянина.

За занятиями по ксеноакклиматизации проходит большая часть месяца. Нам показывают картинки, потом фильмы, потом трехмерные проекции различных инопланетных рас, входящих в «Синдикат Звездного пути»: двуногих луриан, чья нервная система в общем и целом похожа на нашу, и кальмарообразных тксайков, чьи глаза и визуальное восприятие почти идентичны нашим. Подчеркивается сходство, различие затушевывается.

Есть также вводный курс по корпоративной структуре Вселенной. Мы узнаем, что каждая раса подчиняется «Синдикату» на период службы, рассчитанный исходя из существующей у нее базовой системы счисления и отрезку времени, который соответствует продолжительности жизни одного поколения, но не превышает определенного факториала числа пальцев на доминантной руке. Самый важный из доступных примеров: людей будут держать в рабстве три тысячи триста лет, период, соответствующий сотне поколений (сто значимо в нашей базовой десятичной системе), но наше служение в любом случае не может превышать пяти тысяч лет (пять пальцев на одной руке). Эта система, насколько я могла определить, весьма спорна, но суть проста: рабство человечества будет продолжительным. Таковы завоевание и порабощение.

Когда срок истечет, человечество получит право на наградное членство в «Синдикате», к тому времени нам также дадут возможность создать собственный синдикат, если сумеем уговорить присоединиться к нам, по меньшей мере, две расы. Разумеется, синдикаты действуют не в вакууме: всякий является членом консорциума, а каждый консорциум подотчетен следующей инстанции — коротко говоря, миром правят масоны, как я всегда и подозревала.

— Типичная пирамида, — качает головой Кора Марч, пока мы отдыхаем в буфете после занятия вводного вспомогательного курса. — И как это меня рекрутировали продавать «Эмуэй»?

Кора — моя начальница и подконсул, я при ней состою младшим оценщиком в Консульстве охраны культуры завоеванных народов. Мне она сразу понравилась, как и большинство других оценщиков. За два месяца в лагере подготовки у нас сложилась собственная компания.

— Вот о чем никогда не говорится, — замечает мой коллега Джулиан, — как нам относиться к лурианам?

— Как к товарищам по оружию, — отзывается Кора. — Они зависимые члены, наполовину завоеванные, как и мы. Единственная разница в том, что они были ассимилированы несколько поколений назад, так что у них не случится никакого приступа ксенофобии. У моих внуков будет то же самое.

Мы недолго молчим, женщины обмениваются многозначительными взглядами. Бездетная Кора, которой за сорок, рассчитывает, что инопланетные биотехнологии позволят ей родить детей в семьдесят, через тридцать лет, поскольку условия нашего контракта беременности не предусматривают.

Почему-то ее вера в будущее — и в инопланетян — придает нашему выбору реальность и надежду, делая его еще более пугающим.

В октябре полнолуние придется на 6:10 по Гринвичу четвертого числа. Я смогу его только воображать, потому что покину Землю.

Пока мы поднимаемся на борт шаттла, который унесет меня в мой новый дом за небом, я думаю про гипотезы Грегори Лина о лучевой технологии. Не видно никаких следов подобного луча, если не считать полет на шаттле уловкой в курсе нашей ксеноакклиматизации: наши пилоты — луриане.

Они ждут у дверей шаттла, кажутся выше, чем на фотографиях, и более чуждыми, чем ожидалось. Униформы «Синдиката» сидят на них странно, словно на бедра им намотали полотенца, и груди у женских особей голые. Мои собратья возбуждены до предела. Один мужчина бросается к выходу. Почему-то это меня утешает.

— Выходит, инопланетяне не до конца залезли нам в душу, — говорю я Коре.

Она не обращает никакого внимания на то, что происходит у нас за спиной; она целиком поглощена созерцанием луриан.

— Ты видишь то же, что и я? — спрашивает она. — Они же хордовые! У них хордовые хребты. Они двуногие. Двусторонняя симметрия… даже больше! Груди. Соски! Кормление грудью?

Я вижу то, что видит она, и понемногу тоже изумляюсь.

— Они могли развиться на Земле!

— Похоже, в теории панспермии все-таки что-то есть.

Человек передо мной начинает тяжело и прерывисто дышать, проходя мимо луриан, но я иду с поднятой головой, даже сердце не ёкнет, Кора всего на шаг позади меня.

Корабли «Синдиката» названы числами. Меня селят на борту «3491» в длинном коридоре младших оценщиков. После размещения Кора приглашает своих оценщиков в каюту, чтобы выпить.

— Как ты протащила сюда алкоголь? — спрашивает Джулиан.

Кора качает головой:

— Не протащила. «Синдикат» мне сказал, что моя задача укреплять социальные связи внутри моей группы. А значит, они платят за алкоголь. Пейте.

Мы обсуждаем увиденное на борту «3491». Кто-то жалуется, что ему не хватает неба. Подшофе, тоскуя по дому, Кора с готовностью показывает нам небокамеру, где будет проходить большая часть нашей работы в Консульстве.

Небокамера — пустое обширное помещение. Через прозрачный потолок видна величественная панорама звезд, и мы стоим под ней, благоговейно задрав головы, радуясь искусственной гравитации, благодаря которой этот вид кажется прекрасным, а не тошнотворным.

— Это небокамера. Тут мы выставим… нашу коллекцию.

На последних словах Кора запинается.

Чтобы развеять мрачное настроение, Кора распаковывает два манипулятора гравитационного поля. Мы практикуемся, учась поднимать ботинки, дергать друг друга за волосы и возиться в странной игре в духе «лови, если сможешь», когда проигравший становится следующим мячом.

Наконец с алкоголем покончено, мы угрюмо расходимся по каютам. Большинство разбивается на пары: я выбираю Джулиана. После мы шутливо спрашиваем друг друга: можно ли считать основной инстинкт, базовую тягу к спариванию той или иной разновидностью ксенофобии.

— Вот почему антропологам не следует спать с другими антропологами, — говорит он. — Мы высасываем романтику из каждого романа, спрашивая себя, какая эволюционная потребность свела нас в данный момент времени.

— Вот почему антропологам как раз и следует спать друг с другом, — смеюсь я. — Нам незачем подавлять естественную потребность обсуждать такие вещи вслух.

Но смех замирает. Мы просто два человека в темноте: да, мы боимся инопланетян, но и себя тоже.

В ноябре молодая луна народится шестнадцатого, а мы принесем наши первые жертвы.

Консульство охраны культуры завоеванных народов — археология консулов в крупном масштабе. Кора объясняет и объясняет, но каждому из нас самому приходится осваиваться со смыслом ее слов. Лишь когда мы начинаем демонтировать Рим, до меня по-настоящему доходит…

Пока я смотрю на трехмерную проекцию триумфальной арки Константина, рассчитывая давление в мраморе, пока мы разбираем ее на части, рядом со мной останавливается Кора.

— Знаменитые даки с форума Траяна, — говорит она с надлежащим благоговением.

Фриз медленно движется в поле гравитационного манипулятора, за контролем которого стоит Джулиан.

— Верно. — Я поднимаю взгляд на древнее изображение триумфа Рима. — Сегодня немного потребуется, чтобы отождествить себя с поверженным варваром.

— Старайся мыслить позитивно, — говорит Кора. — Сомневаюсь, что «Синдикат» видит в нас варваров, растоптанных его пятой… Скорее, они считают себя крылатой Никой.

— Значит, луриане — топчущие всадники, — с отвращением бросаю я.

— Скорее лошади, чем всадники, — мягко возражает Кора.

Вполне уместно первым разграбить Рим. Мы должны ободрать с Земли ее монументальное искусство — все ее артефакты власти — и добычу перевезти на правящие планеты Консорциума, где она будет выставлена на протяжении всего срока порабощения человечества «Синдикатом Звездного пути». Как Рим, который проводил по своим улицам побежденных правителей и захваченные богатства других народов, чтобы упрочить свое владычество над миром, так и «Синдикат» демонстрирует свое господство над нашей расой.

Той ночью суть моего коллаборационизма становится окончательно ясна: мы крадем не только монументальное искусство государств существующих, но и государств прошлых: памятник Линкольну, и Парфенон, и гигантская ступа из деревни Санчи в Индии будут отданы нашим завоевателям, а я стану ключевой фигурой в этом разбазаривании искусства человечества. Я часами брожу по «3491», дрожа и молясь об искуплении.

Наконец я забредаю в буфет для сотрудников с Земли, где объедаюсь шоколадом и сыром, спрашивая себя, есть ли способ разорвать мой необратимый контракт. Как мне избежать участи стать предателем собственной расы.

Мое лихорадочное обжорство прерывает тихий голос Коры:

— Я давно думала, когда же до тебя дойдет?

Рот у меня набит шоколадом, я сглатываю.

— Я убеждала себя, что все будет хорошо. Потому что большинство гробниц заброшено. Тогда мы не становимся расхитителями.

— Ты с кем-нибудь из дома говорила? — Она пододвигает стул.

— Нет. Зачем?

— Я на этом сломалась. Мой научный руководитель написал мне: «Имя Коры Марч войдет в историю как имя низкого прихлебателя тиранов, подлейшего предателя, самого отвратительно вора в человеческой культуре».

Я смотрю на нее во все глаза.

— А то, что сказала мама, было еще хуже. — Ее рука тянется к моему шоколаду. — Можно?

На мой кивок она аккуратно снимает обертку и лишь потом говорит:

— Через три тысячи лет, когда эти сокровища в целости и сохранности вернутся на Землю, будут ли мои потомки чернить мое имя и имена моих оценщиков? На Земле осталось немного памятников, которым три тысячи лет.

— Через три тысячи лет мне, пожалуй, будет все равно.

— В натуре человечества завоевывать. — Она нацеливается на вторую шоколадку. — На Земле еще сохранились общества, которые никогда не практиковали войну, а теперь они едва-едва перебиваются на задворках цивилизации. Для большинства из нас завоевания всегда были наследственной целью. А теперь это случилось с нами самими. Мы чувствуем себя жертвами, но ведь большего нам и не следовало ожидать.

И теперь сотням поколений придется жить в рабстве. Мы утратим кое-что из искусства, а также право воевать друг с другом, утратим право держать миллиард людей в нищете, пока миллион процветает. И мы потеряем то, что считаем нашим правом на очевидное великое предназначение среди звезд. Но что мы приобретем?

— Разве это не бородатый аргумент в пользу колониализма? Аргумент апологетов?

— Несомненно. Только я думаю, что инопланетяне больше пригодны нести бремя белого человека, чем когда-либо был наш белый человек. — Она говорит с ироничной отстраненностью, кожа у нее не такая темная, как моя, но далеко не лилейно-белая.

— Быть колонизированным значит быть изъятым из истории.

— Это сказал Уолтер Родни, — она, соглашаясь, кивает. — Но чьей истории? Для Галактики? Мы только-только в нее входим. То, что мы делали раньше, есть грубая мифология низшей расы.

И вновь аргумент апологета колониализма.

Я благодарю ее и ухожу спать.

Тридцать первого декабря частичное лунное затмение будет видно по всему восточному полушарию и в большей части Европы. На протяжении всего декабря я буду грабить Землю.

В 03:27 по Гринвичу в Рождественскую ночь я проснусь от настойчивого пиканья моего наладонника.

Я сложу ладонь лодочкой, прикрывая экран, чтобы свет не разбудил Джулиана, и увижу, что меня вызывают на борт «7883» — высшая степень срочности.

Я выбираюсь из кровати, одеваюсь и тихонько иду через молчащий и спящий человеческий сектор «3491». Когда взлетает шаттл, до меня ясно доходит, что это моя жизнь.

У консульского шаттла ждет лурианин, чтобы провезти меня через пустоту космоса на «7883». Впервые за много месяцев мне вспоминаются Грегори Лин и его гипотеза о телепортационном луче: я до сих пор не видела, чтобы «Синдикат» обладал такой технологией. Везде нас возят на шаттлах. Улыбка луриан уже кажется мне естественной, совсем не хищной.

Словно вырвав мысль о Грегори Лине из коллективного подсознания, я обнаруживаю, что он и есть причина моего вызова на «7883».

Врач говорит, что у Грегори случился острый приступ ксенофобии, приведший к попытке самоубийства.

— Он спрашивал вас. Он сказал, что знал вас до того, как поступил на работу в «Синдикат».

— Он был моим студентом.

Грегори читает книгу на больничной койке и нисколько не походит на ксенофоба-самоубийцу. Он улыбается и спокойно рассказывает, какой была его жизнь с тех пор, как он очутился на борту «7883». Он тоскует по дому, по семье, по бывшей подружке, с которой так и не успел помириться… Он рассказывает, как боится луриан и как ненавидит «Синдикат» и все, с ним связанное. Он рассказывает, что не видит смысла в жертвах, которых требуют от человечества, — от колониальных кораблей, посылаемых с Земли на неведомые планеты, до отдельных людей, которые, как идиоты, отдали себя «Синдикату» на медицинские эксперименты, до моей собственной миссии по лишению Земли ее величайших богатств.

Грегори говорит бессвязно и долго, пока не начинает биться в истерике. Врачи просят меня выйти, пока делают ему укол успокоительного.

— Он поправится? — спрашиваю я.

— При таком срыве, какой был у него… На Земле нет места, где он мог бы спрятаться от мыслей об инопланетянах, а именно такое место ему нужно. Но теперь они пронизывают каждую молекулу, каждый аспект нашей жизни. — Врач качает головой и с неподдельным изумлением говорит: — Вы слышали, они распускают все армии на планете?

Я киваю.

— На Земле поговаривают, — продолжает он, понизив голос, — что создаются убежища, где люди могли бы укрыться от новостей и разговоров про инопланетян.

— Лечебницы? Или резервации?

— По сути, второе. — Лицо врача становится тревожным. — Мне бы хотелось отправить его туда, но эти убежища доступны только для очень богатых.

— Я могу быть чем-нибудь полезной?

— Просто посидите с ним. Дайте ему понять, что вы его поддерживаете.

Так я и делаю. Я сижу у постели Грегори Лина и держу его за руку.

Грегори наконец засыпает, и я высвобождаю пальцы из его руки, намереваясь найти кофе, чтобы немного взбодриться. Веки Грегори вздрагивают и поднимаются. Голос у него грустный:

— Как, профессор Нейду? Как вы можете это делать?

Я смотрю на него, смотрю на хрупкого представителя моей расы, сломленного контактом с космосом и его созданиями. Я не знаю, смогу ли рассказать ему, сколько утешения мне приносит мысль о том дне через три тысячи триста лет, когда искусство человечества вернется на Землю, когда мир получит назад памятники и сокровища, которые, несомненно, были бы уничтожены за истекшее время.

Наклонившись, чтобы поцеловать его в лоб, я шепчу ему на ухо известный мне секрет:

— Не все, что было принесено в жертву, утрачено.

И иду за кофе, который пообещала себе, и возвращаюсь ради поддержки, которую пообещала ему.

Когда я возвращаюсь, он поднимает глаза, в них блестят слезы.

— Не все, что утрачено, принесено в жертву, профессор. Иногда его крадут.

— Ты был украден не больше, чем я. Мы сами выбрали этот путь.

Я никогда не умела утешать ложью. Он отворачивается, но я все равно сижу рядом с ним, надеясь, что мое присутствие поможет там, где отказали слова.

Когда наступит день, я вернусь на Землю, вернусь к жертвам, которые должна там принести. Ради себя самой я не буду думать о Грегори или о жертвах, которые мы принесем нашим завоевателям со звезд.

Игорь Пронин
ДЕТИ КОМПРАЧИКОСОВ

Огромная черная туча закрыла от солнца всю восточную часть Острова, и теперь тьма быстро огибала с обеих сторон Грулий. Часто оглядываясь на молнии, раздраженно молотящие по склонам горы, Топус все ускорял и ускорял шаг, пока не помчался бегом. Тачка опасно раскачивалась, и он как мог старался объезжать глубокие следы бестолковых кентавров, но гром гремел все ближе, заставляя удлинять прыжки. У поворота дороги, возле энергобудки, покуривал трубку Ольдек, знакомый гоблин.

— Извини, тороплюсь! — издалека закричал ему фавн. — Зерно намокнет!

— Ну-ну, — кивнул гоблин, когда Топус пробегал мимо, с трудом вписываясь в поворот. — Рад небось, что не в поле оказался!

«Да уж, такую грозу в поле пережидать… — Топус даже передернул плечами на бегу. — Посевы, наверное, побьет сильно! И хорошо еще, если не будет града!»

Сзади снова громыхнуло, да так, что фавн прижал уши к голове. Вот и дом Де Литонсов, но ему дальше, на километр дальше. Через дорогу перебежал гном, едва не угодив прямо под колесо тачки, и тут же принялся осыпать удаляющегося Топуса бранью.

— Корнелий! — заорал фавн, еще только приближаясь к цели. — Корнелий, открывай!

Он увидел, как из дома Де Фрешей выскочил бородатый, кряжистый гном, всплеснул руками и как мог быстро побежал к калитке. С неба посыпались первые капли, и все же пришлось притормозить — на коротеньких даже для своего крохотного тела ножках Корнелий вовремя добраться не успел.

— Еще немного, и привез бы кашу, а не зерно! — на бегу бросил Топус, протискивая тачку во двор. — Куда его?

— Да вон, под навес, — Корнелий уже спешил, переваливаясь, к дверям. — И накрой брезентом, там лежит кусок.

— В дом-то пустишь? Смотри, какая гроза!

— Да от тебя воняет, козлоногий! Разве только на минутку.

Топус накрыл тачку и успел подбежать к крыльцу одновременно с Корнелием и хлынувшим ливнем. Тяжело дыша, оба вошли в холл.

— Не топчи! — сразу потребовал гном. — Стой на месте, я тряпку принесу, копыта оботрешь. И вообще не расслабляйся: хозяева сегодня быть не обещали, но что-то полетов нынче много. С утра прямо стекла звенели от полетов — скутеры, флайеры, грузовички…

Пока Корнелий выискивал на своих полочках да в ящичках подходящую ветошь, Топус огляделся. Фавнам в дома заходить не положено, и поэтому каждый визит к гному Де Фрешей превращался в приключение. Кресла, диваны, экраны, изящные столики, картины на стенах… А вот и новость — одной картины нет, вместо нее прямоугольник чуть более темных обоев.

— Во! — Корнелий шлепнул перед фавном самой грязной тряпкой, которую сумел отыскать. — И забери потом с собой, тебе в хозяйстве пригодится. Замерз?

— Ага!

Конечно, замерзнуть фавн после своего галопа ну никак не мог, но вопрос был традиционным. Ведь не просто так он, получив весточку от приятеля, прикатил ему тачку зерна. Корнелий быстро сунул руку в один из ящичков, что так щедро усеивали стены холла рядом с входной дверью, и добыл бутылку.

— Присаживайся, — широким жестом указал он на пол. — Кружки возьми на полочке справа. Сейчас расскажу тебе новости — закачаешься… Но сначала оцени напиток!

Топус подставил кружку, и ноздри его полукозлиного лица жадно раздулись. Что скрывать — все фавны не дураки выпить. Но хозяева смотрят на это сквозь пальцы, ибо полевые работники пить умеют, в отличие от кентавров, например. Да и как уследишь за тем, что происходит в далеких от поселков овинах по ночам? Однако напитки фавнов грубы, потому что к технологическим выдумкам они мало способны. То ли дело Корнелий — этот мастер на все руки, художник от самогоноварения.

— Чувствуешь? Груша!

Топус, махом осушив налитое, кивал. Груши он с первого раза не почувствовал. Наверное, не отдышался еще. Но все равно — разве это сравнишь с пойлом старика Барбоса, которое даже фавны могут пить, лишь заткнув нос!

— Вот так-то, рогатый! — Корнелий остался доволен выражением лица Топуса. — А теперь и поговорить можно…

— Плесни еще.

— Погоди, выпьешь, когда новости услышишь. — Гном, подпрыгнув, устроился на пуфике. Хозяева, поставив на него ногу, шнуровали обувь. — В общем, ты тоже заметил: с самого утра полеты, полеты… А на востоке, кстати, как?

— Так же, — кивнул Топус. — Мне даже страшно было: уже гроза начинается, а флайеры чуть ли не между молниями снуют! И все на Порт-Остров.

— Это сегодня. А вчера наоборот, из Порт-Острова по всем поселкам разлетались. И что ты думаешь, гений сельхозработ?

Корнелий жадно поскреб густую бороду, из-под бровей глядя на приятеля. Фавн вздохнул.

— Не может быть!

— Может. Они уехали, все! И не в гости, в гости столько вещей не тащат. Я уж не говорю о слугах.

Топус уставился на пустой прямоугольник на обоях.

— Ага, — кивнул Корнелий. — Хозяйка в последний момент картинку взяла. Она, говорит, мне всегда нравилась! А дети нам свои игрушки раздарили. Ну, те, которые во флайер не разрешили взять. Дети врать не умеют! Они прощались с нами. Эвакуация.

Корнелий налил еще, теперь обоим по полной. Фавн поскреб себя меж рогов — он не знал, радоваться новости или печалиться. Все народцы знали о том, что такое однажды может случиться, но никто всерьез не надеялся, что Эвакуация придется на их век. За спиной Корнелия в стене холла открылась маленькая дверца, оттуда вышла полная, румяная гнома с печальным выражением круглого личика.

— Огурцов!

— Да! — Гном обернулся, нимало не испугавшись появления супруги. — Да, мои предки ведут свой род от гномов-огородников! Кстати, с некоторых пор это и твоя фамилия тоже. Наверху убралась? Отдыхай, у меня гость.

— Здравствуй, Матильда! — Фавн привстал. Он побаивался жены друга, да и тот обычно тоже. — Хозяева уехали?

— Огурцов, Огурцов… — осуждающе протянула Матильда и скрылась в той же дверце, громко хлопнув ею на прощание.

— Сегодня есть повод, — объяснил свое поведение Корнелий. — Ну что, за Свободу?

— За Свободу, клянусь Мертвой Землей! — Топус опрокинул в горло самогон и смахнул слезу. — Не знаю, что нас ждет, но мы ведь так этого хотели!

— Точно, — согласился гном. — А еще… Тихо! — Он подскочил к дверному глазку на уровне своего лица и в ужасе отпрянул. — Свобода свободой, а молодой хозяин вернулся! Быстро прячься за диван, ляг там и не дыши!

Не успели копыта испуганно прыгнувшего фавна скрыться за высокой спинкой дивана, как Корнелий открыл дверь. И все же немного опоздал, за что тут же был вознагражден несильным пинком. Молодой хозяин, Йон Де Фреш, вбежал в дом и тут же кинулся вверх по лестнице.

— Двух оседланных кентавров, быстро! — крикнул он уже сверху.

— Нинон? — спросил несколько обиженный таким обращением гном. Он даже не успел поприветствовать хозяина, только начал поклон.

— Я слышала, уже связываюсь с конюшней, — ответил через коммутатор мелодичный голос арахны. — Пусть фавн немного подтянет ноги, молодой хозяин может заметить, когда пойдет обратно.

Гном, не зная толком, как расценить возвращение хозяина, занял руки: схватил веничек и подмел без того чистый холл. Стараясь унять дрожь, Топус свернулся калачиком и теперь размышлял: а что будет, если Йон его все-таки заметит? В обычное время он обязательно отправил бы обнаглевшего фавна на конюшню, чтобы кентавры хорошенько обработали нахала плетьми. И Корнелия, конечно, тоже. Но теперь, если на Острове в самом деле идет Эвакуация… Может, ограничится пинком, а может — пристрелит на месте. Поди пойми их, хозяев!

— Он идет, — предупредила арахна.

Она явно нервничала, иначе не стала бы так часто подавать голос без приказа. Арахны вообще не жалуют других общением, молчаливость — одно из врожденных качеств ее народца.

«Надо попробовать разговорить Нинон! — сообразил Топус. — Она-то много знает от двоих, ведь вся связь, все управление на арахнах! Только аккуратно, чтобы не пожаловалась потом. Они нервные».

Йон сбежал вниз, увешанный оружием с ног до головы — видимо, вычистил из оружейки все, что смог поднять.

— Нинон! Отвечай всем, что мы с отцом поехали на ферму, надо поторопить там фавнов. Пусть шлют флайеры, сколько успеем — загрузим провиантом. И еще скажи фавнам от моего имени, что как приеду, тут же прикончу самого ленивого, пусть шевелятся!

Топус даже дышать перестал: а его-то на ферме нет! И Йон, и, конечно, Де Фреш-старший сразу заметят отсутствие бригадира в таком аврале. Дело принимало совсем скверный оборот, надо бы бежать на поле… Но кентавров не обгонишь.

— Корнелий, почему в доме так воняет? Сделай что-нибудь!

Хлопнула дверь.

— Сделай что-нибудь! — передразнил гном. — Все из-за тебя, козлоногий! Мылись бы хоть иногда, черти рогатые! Клянусь Мертвой Землей, еще немного — и мы бы оба сдохли прямо тут!

Фавн осторожно вылез из укрытия.

— Как же они под таким ливнем зерно во флайеры грузить будут? Перепортят все…

— Не о том думаешь! — рявкнул гном, опрыскивая воздух из баллончика и время от времени прикладываясь к извлеченной из тайника бутылке. — Матильда!

— Я здесь давно, — отозвалась его жена, стоявшая у входа в жилище домовых гномов.

— Сбегай к Де Литонсам, поспрошай там наших. Может, еще кого встретишь. Эвакуация это или так, пустяки? И сама языком поменьше чеши!

Несмотря на ливень, Матильда не стала спорить. Она быстро накинула плащ и выскочила за дверь.

— А ты чего ждешь? Пить-то будем?

Фавн показал пальцем вверх и беззвучно пошевелил губами.

— Чего?! — возмутился было Корнелий, но тут же понял приятеля.

— Гхм! Нинон, золотко наше! Ты как там, не очень занята? Может, рассказала бы нам хоть что-нибудь…

Арахна помолчала, но все же вымолвила, чуть тише обычного:

— Эвакуация.

— Точно? Точно — Эвакуация?! — затопал по паркету копытами фавн.

— Мой народ говорит, что все женщины и дети хозяев уже покинули планету. На орбите остался еще один спасательный корабль, он ждет остальных и некоторые грузы, в основном продовольствие. Эскадра федератов нашла Эллию. Но еще будет бой.

Топус и Корнелий уставились друг на друга. Нинон знала куда больше, чем они могли рассчитывать! Теперь все понятно: если федераты уже нашли Эллик), атака неизбежна. Да мало того что атака — федератам дадут бой. За обладание Эллией состоится настоящее космическое сражение двух флотов!

— Если бой случится вблизи Эллии, мы все погибнем от излучения и случайных попаданий, — чуть дрожащим голосом продолжила Нинон. — Но это маловероятно. Пока никаких кораблей не видно, только наш, спасательный. Однако федераты могут напасть в любой момент.

— Свобода! — хором завопили фавн и гном, пускаясь в дикий, бессмысленный пляс. — Свобода!

— Я очень боюсь, — призналась арахна. — А садовые гномы в одном из домов соседнего поселка говорили меж собой, что хозяева могут нас всех просто убить перед уходом. Чтобы не оставлять федератам.

— Это вряд ли, — уверенно сказал оптимист Корнелий. — А то начали бы еще вчера. Однако не сходить ли мне на огороды потолковать с дальними родственниками? Пошли со мной, Топус, незачем тебе здесь торчать.

— Только возвращайтесь поскорее, пожалуйста… — проворковала Нинон, когда за приятелями закрылась дверь. Сказать это раньше ей не позволила врожденная гордость народца арахн. — Мне страшно одной.

Разведчики вынырнули из подпространства на максимально близком расстоянии от планеты. Несколько секунд ушло на ориентирование, потом к основной эскадре отправился бот, а три разведывательных катера двинулись по направлению к замеченному на орбите Эллии вражескому кораблю. По всей видимости, серьезной огневой мощью он не располагал. К их разочарованию, противник обнаружил катера своевременно, дожидаться атаки не стал и, стремительно набирая скорость, полетел прочь от планеты. Два катера отправились в бесполезное преследование — наверняка уйдет в подпространство, как только наберет скорость, — а третий задержался, чтобы перехватить бот, так и не успевший добраться до удравшего корабля.

— Привет, привет, — по-свойски заговорил связист. — Вызываю бот «Неудачник»! Как дела, детишки?

— Убирайтесь в свои долбаные миры, ублюдки! — На боте не стали делать вид, что имеют шанс скрыться. — Что вам здесь нужно?

— Нам нужно разобраться кое с кем, кто человеческого языка не понимает, потому что его мама спит с лохматыми уродами! — Связист повернулся к капитану: — Будете с ними разговаривать, сэр?

— На кой хрен? — пожал плечами седовласый мужчина. — Сам скомандуй, чтобы сидели тихо и ждали группу захвата. Пусть этим десант занимается, у нас свои задачи.

Он рассматривал поверхность планеты Эллия. Славный мир! Единственный минус — совершенно весь покрыт водой, за исключением маленького острова. Но там, скорее всего, просто рай. Тем более, что угнездившиеся здесь компрачикосы обнесли островок системой искусственных рифов, ее линии хорошо просматривались сверху. «Кучеряво жили… Наверное, всего несколько сотен тысяч. Да какое там! Города-то не видно! Вообще ни одного высотного здания. Несколько десятков тысяч в лучшем случае. Незагаженная природа, здоровая еда, свои дома — красота! Вот только эти уроды… — Капитан даже поморщился, вспомнив больших и малых существ, которых создавали для своих нужд мастера генетики. — Создавали из людей. Мерзость какая!»

— Эх, тут бы поселиться, а? — неверно истолковал его гримасу штурман. — Забить на службу, а бунгало уже готовые! Они умеют жить, сволочи!

— Они хуже животных! — одернул его капитан. — И живут хуже животных! И мы эту мерзость будем уничтожать везде, где найдем!

— Да, сэр, клянусь Мертвой Землей, сэр! — Штурман выпрямился в кресле. — Наша эскадра начала выход в пространство.

— Сбросьте им данные. Пора десанту спуститься в этот рай и перестрелять не успевших удрать господ. Отжились, сволочи. Да еще там полно этих… — Капитан снова вспомнил слуг компрачикосов. — Ох, не хотел бы я туда отправиться. Такое порой увидишь — неделями не спишь!

Штурман ничего не сказал, но про себя подумал, что кое-что у компрачикосов неплохо придумано. Нимфы, например. Особенно, конечно, нимфы.

— Сэр, бот не подчинился и пытается вернуться в атмосферу! Скажете им что-нибудь?

— На прощание? А зачем? Эти ублюдки никогда не сдаются. Уничтожить.

Алоя замерзла и проголодалась — хозяин оставил ее в садовой беседке еще вчера днем, срочно куда-то вызванный. Прикованная наручниками к ограде, нимфа проплакала всю ночь, а днем принялась звать на помощь. Явились садовые гномы, посмеялись, поплевались, но вот помочь ничем не могли, даже если бы захотели. Она промучилась еще полдня, громкими стенаниями призывая на помощь хозяина, пусть бы уже и без кнута. И только когда Алоя окончательно смирилась со скорой смертью, явился спаситель. Но кто! Гоблин.

— Ты вообще в курсе, что творится? — Он сбросил рядом с нимфой сумку с инструментами и, покопавшись, достал какие-то изогнутые проволочки. — Пустячок замочек, в два счета… Эвакуация!

— Тебя прислал хозяин Вэйн? — Алоя вернулась мыслями к своему сладкому мучителю. — Вот как он задумал! Милый! Скажи, что я готова как никогда! Где мне его ждать?!

— Эвакуация, дура! — Гоблин закончил и обратился к кому-то еще, кого нимфа в силу вынужденной позы не видела. — Что ж ее хозяин-то не забрал? Многие забирали нимфочек.

Топус и Корнелий, устроившись на лавочке, по очереди мирно прихлебывали из бутылки — спиртное заливало тревогу, и жизнь казалась совершенно безоблачной. На вопрос гоблина Ольдека гном только пожал плечами, а Топус протянул бутылку.

— Хлебни… Хлебни, брат гоблин, за Свободу!

Гоблин бутылку взял, но пить не спешил, о чем-то задумавшись. Наконец вскинул крупную зеленую голову и печально спросил:

— А если они вернутся? Победят федератов в космическом сражении и вернутся? Мне, между прочим, вот за эти самые наручники тут же плетей всыплют.

Он поднес бутылку ко рту, но самогон встал в горле от визга, поднятого наконец-то сумевшей разогнуться нимфой. Она увидела чужаков, а они увидели ее голой и теперь, конечно, склонят к измене хозяину. Все втроем, особенно этот козлоногий, на котором только фартук и шерсть. Она все представила и перешла с визга на стон. Зовущий стон. На шум в беседку заглянули садовники, которые распивали сливовое вино неподалеку.

— Иди в дом, распутница! — прикрикнула на Алою подвыпившая гнома. — Оденься и поговори с Иланом, он один тебе сможет хоть что-то втолковать.

— Илан — нимф, ее приятель, — пояснил Корнелий фавну, когда нимфа, тщетно пытаясь прикрыть ладонями несоразмерно большую грудь, протиснулась мимо. — А она — Алоя. Вот кому тяжко придется. Она ж с ума сойдет без своего хозяина!

— Да, заварилась каша, — кивнул Топус, забирая бутылку у гоблина. — Ольдек, а мне старшие говорили, что федераты всегда побеждают, потому что их много и у них больше кораблей! А иначе с чего компрачикосам от них прятаться?

— Не знаю. — Ольдек тревожно посмотрел на небо. — Арахна в этом доме сказала, что федераты уже прилетели. И что последний бот не успел спастись, их уничтожили. Начальник Порт-Острова застрелился, теперь космодром почти пуст — все хозяева разбежались с оружием по укромным местам. И по дороге кое-кого убили. Кое-кого из народцев, понятное дело. Скоро за ними придут федераты, и лучше бы нам куда-то заныкаться, пока все не кончится. Тут недалеко моя энергобудка. Она неприметная совсем, в кустах.

— Зачем? — не понял Корнелий. — Наш дом к вашим услугам. То есть наверх не надо ходить, и не сорите особо — нам с женой убираться, — но в холле располагайтесь. Жена приготовит что-нибудь, посидим…

— Дома — крупная мишень, — вздохнул гоблин. — Кроме того…

— Летят! — вдруг закричали в саду. — Арахны говорят: они снижаются! Им свояки из Порт-Острова передали! Большой корабль!

Вся компания высыпала из беседки и присоединилась к садовым гномам, столпившимся на лужайке, у детской площадки. Прежде они и шагу ступить сюда не решились бы, кроме как для уборки. Но теперь гномы оказались на пороге Свободы, про которую им только рассказывали деды, слышавшие от своих дедов, что на эту Свободу имеют право не только хозяева. И есть люди, которые тоже так считают — федераты. Могучие и сильные федераты, которые ищут дорогу к Эллии и тысячам других далеких миров, где из людей сделали рабов окончательно — на генетическом уровне.

— Вон! — крикнул кто-то и указал правее вершины Грулия.

После дождя небо стало совсем ясным, и на голубом фоне хорошо виднелась черная точка. Она становилась все крупнее и крупнее, а потом вдруг разделилась на множество.

— Окружают Остров по периметру, — предположил Топус. — Может, мне на ферму податься?

Ответ на его слова пришел со склона горы, откуда по федератам открыли огонь из чего-то весьма крупнокалиберного. Ближайший бот — или это был лишь флайер? — разлетелся на куски и рухнул на Остров. Из места падения не успел еще повалить черный дым, а целый участок склона Грулия превратился в пылающий ад.

— А они умеют ответить, эти федераты, — заметил Ольдек и забрал бутылку у потрясенного Корнелия. — Вот мы пьянствуем, отмечаем, а рано.

— Не ходи на ферму, брат фавн! — Корнелий потрепал Топуса по высокому колену. — Вообще никуда не ходи!

Боты федератов уже висели над всем Островом, из них гроздьями, повзводно, высыпались боевые скутеры. По ближайшему боту начали стрелять совсем рядом.

— Это у Де Литонсов! Туда же Матильда пошла! — вдруг вспомнил Корнелий. — А я ее не дождался!

Гном, смешно переваливаясь, помчался прямо сквозь кусты крыжовника домой. Садовые гномы, подчиняясь командам старших, предпочли рассредоточиться здесь же, подальше друг от друга. Топус и Ольдек, переглянувшись, решили последовать за Корнелием. Между тем земля дрогнула, с деревьев посыпались плоды.

— Хана дому Де Литонсов! — сказал оказавшийся рядом гном, потирая лоб. — Яблоки-то собирать пора.

И еще один удар, ближе, а потом и с другой стороны. Топус и гоблин, совсем ошалев, уже не понимали, куда бежать.

— Пожар! — закричали из дальнего угла сада. — Дом наших хозяев горит, к шлангам все!

Подчиняясь поколениями внедренным в психику командам, ставшим почти инстинктами, садовые гномы все разом вскочили и бросились спасать имущество. Ольдек рванулся за ними.

— Ты куда? — схватил его за плечо фавн.

— Электричество! Обесточить дом немедленно! — Гоблин вырвался и побежал, но все же бросил на ходу: — Держись дальше от домов! Федераты испугались, лупят по любой цели!

Топус, который в поселке и бывал-то нечасто, предпочел бы уж тогда побежать со всеми вместе тушить пожар. Однако прямо над ним низко, резко виляя в стороны, прошли на скутерах трое федератов. Стреляли они или грохот доносился с другой стороны, фавн не понял. Он неловко упал на четвереньки и пополз, стараясь держаться в тени.

— Так бывает! — бормотал Топус сам себе. — Так бывает, бывает, только так и бывает… Это же война! Белый флаг!

Перед ним лежал садовый гном. Топус схватил его за ногу и потянул на себя, чтобы поделиться открытием: им нужен белый флаг! Много белых флагов, чтобы не стреляли! Увы, подтянуть удалось только половину гнома — что-то разрубило его пополам.

— Никто же не догадался! Какие мы дураки! — Фавн заставил себя вскочить, благо, стало чуть потише, и побежал, виляя между деревьями, выкрикивая: — Простыни! Тащите простыни, полотенца, вообще все белое, вывесите белые флаги!

Сад кончился, Топус легко перепрыгнул невысокий заборчик и оказался в огороде. На грядках, легко заметный с высоты, лежал тролль. Он заткнул уши широкими ладонями, уткнулся лицом в мягкую землю и что-то мычал — то ли от боли, то ли от страха. Топус дернул глупого здоровяка за плечо, и тот вдруг заорал во все горло, одновременно с немыслимой силой обмочившись — жидкость вырвалась у него из-под бока и грязным фонтаном обрызгала ногу фавна.

— Ладно, полежи, за мертвого сойдешь, — согласился Топус и побежал дальше.

Пересекая огороды, он насчитал в округе пять-шесть дымов. Видимо, федераты и правда стреляли по всем домам подряд — на Острове почти не осталось хозяев, кому здесь обороняться? Топусу попалась хижина огородников. Пришлось встать на колени, чтобы туда заглянуть. Увы, ничего белого на глаза не попалось — гномы-огородники чистоплотностью вообще не отличались. Под общей кроватью кто-то завозился.

— Не бойтесь, дети! Сидите тихо, родители скоро придут! — наугад предположил фавн и выбрался наружу.

Тишина. Небо стало чистым, если не считать дымов. Фавн предположил, что федераты подавили основные точки сопротивления, овладели космопортом и теперь готовятся к планомерной зачистке Острова. Тут бы тоже пригодились белые флаги, наверное… Пригибаясь, Топус пересек дорогу и наткнулся у обочины на скорчившуюся нимфу. Закопченная, покрытая волдырями от ожогов, она мертвой хваткой вцепилась в мохнатую ногу фавна.

— Помоги мне!

— Ну… Хорошо. То есть конечно! — Топус был не просто хорошо воспитан, а еще и обладал доброй душой. — Ты здесь никого не видела?

— У домов все, пожары тушат. А по ним стреляют! — пожаловалась нимфа, пытаясь обнять потенциального спасителя. Это давалось ей с трудом — болели обожженные руки. — Я чуть не сгорела, меня дружок вытащил! — похвасталась она. — А потом потерялся куда-то…

Слушать нимфу — занятие неблагодарное, особенно когда она плачет. Топус подхватил ее на руки и пошел к дому Де Фрешей. По пути ему попалось несколько трупов, в основном гномов, и раненый кентавр. От боли он совершенно озверел и полз куда-то прямо по дороге, оставив позади уже с десяток метров кишок из разорванного живота. Будучи фавном рассудительным, Топус решил не приближаться. Раненый кентавр ничуть не лучше пьяного или осмеянного — кого зашибет, тот сам виноват. Возле ворот навстречу попались трое гоблинов-медиков с носилками.

— Это ее дом?

— Да нет, по пути подобрал, — объяснил Топус. — Я не ради чего-то, я просто помочь…

— Поди разбери вас! — погрозил ему снизу старший гоблин. — На носилки и в больничку, перевяжем уже там.

— Много раненых? — крикнул им вслед фавн.

— Нет. Убитых больше!

— Пирог — Дракону. Пирог — Дракону.

— Дракон — Пирогу: слышу вас! Готов к приему.

— Дракон, ты маршрут получил? Почему не движешься? Краткий доклад.

Пол Мадженто проглотил последний кусок пирожного и почесал затылок.

— Дракон — Пирогу: тройка в порядке, технические неполадки устранены, дозаправка произведена, боекомплект полный. Готов к выполнению.

— А чего тогда не выполняешь? — Женский голос стал совсем сердитым. — Мне делать нехрен совсем, голосом тебя разыскивать, или как?

— Дракон — Пирогу: начинаю движение по маршруту.

Пол застегнул шлем и первым поднялся с травы.

— И вот никак нельзя было Люси сказать, что у Тима, например, воздухозаборник засорен? Никак, да? — Ли имел манеру тщательно пережевывать пищу и до пирожного еще не успел добраться.

— Потом съешь. Давайте заводите колымаги.

Передохнуть тройка примостилась почти на самом берегу, в тени высоких деревьев. Ветерок с океана приятно холодил разгоряченные тела, а теперь вот и в сон потянуло. Пол залпом допил кофе, смял и отшвырнул стаканчик.

— Я не понял: оглохли мои бойцы?

— Ой, боюсь-боюсь! — Тим напялил шлем на курчавую голову и первым запустил двигатель.

Ли, еще немного поворчав — ничего, впрочем, не было слышно, — последовал его примеру. Тройка уже собиралась взлетать, когда прямо перед ними, униженно кланяясь, возникла нелепая фигурка с огромной зеленой головой. Тим направил было на нее бластер, но командир заглушил двигатель.

— Прикройте.

Он не без внутреннего волнения приблизился к существу и первым делом огляделся. Вроде чисто. На всякий случай он приказал Тиму подняться на скутере и контролировать район сверху.

— Хозяин, простите, я только хотел поздороваться, поговорить…

— На самом деле врожденная любовь к технике настолько пронизала душу гоблина-механика, что он не мог не приблизиться к удивительным боевым скутерам. На Эллии он таких машин никогда не видел. — Меня зовут Эрли.

— Обращайся ко мне «сэр». — Пол обошел вокруг гоблина, удивляясь его несуразности. — Как же тебе досталось-то, бедняга… Ты откуда сам родом?

— Я… Я в гаражах родился, мы там живем, — немного растерялся Эрли. — Нас хозяева угнетали, нам досталось. И я очень рад, что пришла Свобода! Да все народцы вам очень рады.

— Ага, и поэтому кентавры в нас из луков стреляли.

— Кентавры? Так они глупые и заводятся с любого пустяка! — махнул узловатой длинной рукой гоблин. — Испугались просто. Не обращайте внимания, они отходчивые. Но как испугаются — сразу или за лук, или за камни… Они такие. Другие народцы тихие! Кроме, может, эльфов еще.

— Народцы? Это вы сами себя так привыкли называть? — Пол помнил о Люси, медленно впадающей в бешенство на батальонном боте, но никак не мог насмотреться на эту жертву бесчеловечности. Сладкое смешанное чувство жалости и омерзения. И злобы. — А ты уверен, что здесь родился, а не пленный? Они с пленными вот так же поступают — влезут в гены, и начинается…

— Н-нет… Нет, хозяин Сэр, таким только родиться можно, и у меня много поколений предков-гоблинов. Раньше мы на другой планете жили, потом тут. — Эрли сделал крохотный шажок к Полу, но сержант отшатнулся. — Можно мне взглянуть поближе на ваш скутер?

— Некогда с тобой возиться… Короче: к юго-западу есть стадион или что-то вроде того. Иди туда и всем скажи, чтобы шли туда. А там пусть выполняют команды. Ясно?

Не дожидаясь ответа, Пол бегом вернулся к скутеру и тройка наконец двинулась по маршруту.

— Как ты только выдержал рядом с этой тварью! Я бы стравил весь обед! — рассмеялся в наушниках Ли. — Но у тебя крепкая психика, командир, уважаю.

— Ты вот поставь себя на его место, идиот! — искренне обиделся за гоблина Пол. — Ты громкоговоритель, кстати, включил? То-то… Мы ведь могли никогда не найти эту Эллию. И вот эти… уродцы. Эти уродцы так и жили бы тут в рабстве! Год за годом! А потом их дети и их внуки! А ведь когда-то они были людьми.

— Не они, — вставил словечко Тим. — Их сделали из людей, а они, я считаю, вовсе не люди. У людей не бывает четырех лошадиных ног, или рогов, или трех сисек, или вот такой башки, и что тут компрачикосы еще спьяну начудили.

— Про сиськи это ты к чему? — не понял Ли.

— Ну, если ты себе можешь сделать любую телку, ты, наверное, что-нибудь захочешь придумать? Ну, что-то особенное.

— Три сиськи. Гадость какая! Нет, ну вот чтобы, скажем, волосы на теле не росли — это можно, но за это она и сама спасибо скажет.

— Вот так и начинается! — веско заметил Тим. — Но самое-то главное, что эти нимфы беспрекословно хозяев слушаются. И все гномы, кентавры, кто там еще есть — тоже слушаются хозяев! Не могут иначе!

— Дракон! — Люси почти просила. — Скажи им, чтобы заткнулись. Я обязана сканировать все каналы, но твои бойцы — особенные придурки. И давай быстрее, вы отстаете уже на четверть часа.

Пол вздохнул — ему-то как раз хотелось тоже высказаться по теме. Что ж, нельзя так нельзя, если хочешь оставить лычки.

— Отставить засорять эфир! Внимание на поверхность!

Внизу прибрежный лесок сменился полем, заросшим неизвестным сержанту злаком, через поле наискосок тянулась дорога. На дорогу вдруг выскочило не описанное на сержантских курсах существо и нечеловечески длинными скачками кинулось прочь, прикрывая руками голову.

— У него рожки! — крикнул Тим. — Интересно, а быстрее он может?

Пол и глазом моргнуть не успел, а бластер его подчиненного уже прострочил сбоку от существа длинную дорожку мгновенно обуглившейся земли. Бегун и правда ускорился, но спустя несколько прыжков споткнулся и покатился в пыль. Скутеры обогнали его.

— Тим, не стреляй без приказа, я сколько раз говорил? У нас задача простая: оповестить жителей о пункте сбора. Если будет сопротивление, то будем давить, но пока к чему заряд тратить?

— А он хотел убежать к врагам! Да и вообще, откуда ты знаешь, что он… Что оно — житель? Оно, может, животинка местная.

Пол хотел было ответить, но его внимание отвлекла небольшая рощица, где скрывалось не менее десятка существ. Существ разных, как убедился сержант, увеличив изображение.

— Внимание на половину одиннадцатого! Охват рощи, я приторможу.

Когда скутеры зависли с трех сторон, существа, размахивая кто руками, кто лапами, высыпали из рощи в поле и пусть медленно, оборачиваясь, но двинулись на юго-запад, к объекту, обозначенному на картах как «Стадион».

— Видишь? С ними вполне можно иметь дело! — удовлетворенно заметил Пол. — Нормальные ребята. К ним надо мягче относиться, они ведь жертвы преступного режима.

— Ой, хватит лекции читать! — попросил Тим. — Наслушался на своих курсах…

Пол только покачал головой. Надо было что-то делать с Тимом. Пожаловаться на него, что ли? И на корабле, и на базе подчинялся неохотно, а дошло дело впервые до боевых вылетов — совсем стал спорщиком. К тому же на Ли плохо влияет.

— Дракон-тройка! Все получат сейчас срочный файл, но поскольку вы отстаете от графика, я вам так расскажу, в целях экономии времени. Только что на юге произошла страшная штука. Один из компрачикосов затесался в толпу этих… рабов. И рабы выполнили его приказ: подойти в упор к танку. Стрелять ребята не решились, а компрачикос себя рванул вместе с танком и рабами. У нас еще пять двухсотых, к прежним двенадцати. Командующий рвет и мечет, всем напоминание: вы обязаны стрелять в штатских, если они не подчиняются приказам! Как услышано?

— Услышано, Пирожок, исполним. — Сержант увидел впереди дымящиеся дома и покосился на экран. Поселок значился как «Север-5». — Увеличить дистанцию, сбросить высоту, делай, как я. Огонь по любой палке, если она в нашу сторону направлена!

— Да, сержант! — с некоторой паузой отозвался Ли.

— Да уж, сержант… Да! — Тим, кажется, был доволен.

Когда боевые скутеры федератов атаковали их дом, Илан находился на заднем дворике — занимался гимнастикой. Хозяин недавно сказал, что у него жир на животе. Нимф считал, что некоторый жирок необходим для изысканной красоты, но все же расстроился. Он должен нравиться хозяину, иначе какой смысл в жизни? А тут еще хозяйка совершенно забыла Плана. Наверное, ходит к кому-то другому… Он чуть не со слезами подкачивал брюшной пресс, когда услышал грохот. Оглянулся — а дом горит, словно костер. Сразу весь.

Хозяев в доме не было, да и Алоя вроде бы где-то в саду, но гномы и арахна, что стало с ними? Обуреваемый желанием помочь, нимф то подбегал ближе к пышущему жаром жилищу, то улепетывал, когда ветер дул в его сторону. Так и метался, пока не прибежали гномы, не оттолкнули его подальше, не организовали пожаротушение. Илан пытался пристроиться в очередь — трубы оказались перебиты, воду черпали ведрами из ручья — но был нерасторопен, и гномы его прогнали. Наконец какой-то гоблин взял его за руку и отвел к рыдающей под деревом Алое. Вдвоем нимфам стало легче, да и стрелять вокруг перестали. И только теперь, обнимая распустившую сопли подружку, Илан смог задуматься.

А что, собственно, происходит?

Он, конечно, краем уха ловил слухи об Эвакуации, но про себя твердо знал: их с Алоей хозяева заберут с собой. Ну, или убьют. Ведь они не могут оставить своих самых любимых существ — тогда их прекрасными телами воспользуются все кому не лень, а хозяева такого не допустят! Не зря ведь нимфам заповедовано любить только своих хозяев. Если другой хозяин попросит, то нимф или нимфа, конечно, не смогут отказать, но за это им всыплют плетей. А то и вовсе отдадут на ночь кентаврам, как часто пугал старый хозяин.

Здесь Илан остановил ход своих рассуждений. Ведь перед ним факты: хозяев нет, а федераты — вот они, стреляют по домам, наверняка многих убили. Они несут Свободу… Илан отстранился от Алой посмотрел на нее чуть другими глазами. Конечно, он любил подружку и всегда был рад, что он не единственный нимф в доме. В свое время, когда хозяева решили бы, что пора, он сошелся бы с ней, и появился бы ребенок. Хотя, с другой стороны, мог бы сойтись и с кем-то еще, хозяевам виднее. А теперь хозяев нет. И что же, теперь его самое близкое и любимое существо — Алоя? Илану в это просто не верилось. Ни она ему, ни он ей по-настоящему никогда не были нужны. Нимфы созданы для хозяев.

Надо было с кем-то поговорить, но Алоя на роль советчицы совершенно не годилась. Гномы тоже. Не сумев спасти дом хозяев, они поливали руины уже просто из чувства долга, спустя рукава, а женщин и вовсе отправили за закуской. Нимф подумал, что сегодня с ним и Алоей еще поделятся, но завтра… Огородные и садовые гномы обеспечивали провиантом хозяев, а уж те кормили домашних. Но хозяев больше нет. Смахнув с длинных ресниц некстати навернувшиеся слезы, Илан заметил гоблина.

— Эй, добрый зеленоголовый! Не мог бы ты подойти на минуточку?

Гоблин, насквозь прокопченный и отчего-то с разводным ключом в руках, охотно опустился на траву.

— Меня зовут Ольдек. Клянусь Мертвой Землей — ну и дела! Нам придется здорово попотеть, прежде чем мы отстроим поселок заново! А электричества совсем нет — боюсь, по энергостанции федераты тоже ударили.

— Это очень интересно. Но как ты думаешь, что нам теперь делать, симпатичный господин? — Илан просто не мог во время разговора не жеманничать. — Прости, меня зовут Илан, а это — моя подружка Алоя.

— Я с ней уже знаком, — махнул длинной рукой гоблин. — А что делать, я тебе сказал. Надо все чинить — смотри, разруха вокруг какая! Немного отдохну и пойду по линии. Может, какая будка просто сгорела? Разберемся понемногу.

— Я не умею чинить. — Илан решил быть откровенным. — Я умею любить и быть любимым, заботиться о красоте, давать советы по поводу гардероба хозяевам, ну и еще немного петь. Алоя даже петь не умеет. Гномам мы не нужны… А если придут кентавры? Их теперь никто не остановит!

Гоблин, посасывая травинку, задумался.

— Знаешь, ты не торопись. Скоро придут новые хозяева… М-м… Я имел в виду федератов. Вот у них и надо это спрашивать. Полагаю, нам они прикажут чинить, мы ведь тоже больше ничего не умеем. И гномы займутся своими делами, и на кентавров управа будет, и торговля с лесными эльфами восстановится, и русалы поплывут за рыбой… Жизнь наладится снова. Значит, и для вас что-нибудь придумается.

— У нас будут новые хозяева?! — взвизгнула Алоя. — Но я умру, я умру, если не вернется мой господин!

— Тоже решение проблемы, — согласился хладнокровный Ольдек.

Илан покосился на гномок, уже расстилающих подальше от пожарища скатерти — будет пикник, и будут бутылки, и будет веселье по случаю Свободы. Сегодня можно поесть и выпить, станцевать, но нимф чувствовал себя чужим на готовящемся празднике.

— Милый гоблин, а нельзя ли нам пока пойти с тобой? Может быть, мы встретим кого-нибудь… Ну, хотя бы федератов.

— Да пожалуйста, — пожал плечами Ольдек. — У меня, кстати, в энергобудке полный холодильник. Теперь продукты быстро испортятся, так что рад буду гостям.

Они встали и пошли к дороге. Навстречу попались два юных гнома, с трудом волочивших третьего, мертвого.

— Они убили дядюшку Валериана! — то ли с ужасом, то ли с восторгом сказал один из юношей. — И мы не знаем, за что!

— Сегодня много кого убили. — Ольдек спокойно прошел мимо, ибо сентиментальность любого рода была чужда гоблинам. — То ли еще будет…

Последнюю фразу он пробурчал себе под нос. Нимфы тем более ее не расслышали, потому что со стороны полей к поселку приближался нарастающий гул, сопровождавшийся удивительно четко проговариваемыми словами. Все замерли и скоро уже могли разобрать:

«Всем, всем, всем! В течение ближайшего часа на небе появится крест! Вы должны незамедлительно двинуться в его сторону, стремясь оказаться под центром! Выполняйте все требования патрулей! Это необходимо для вашей же безопасности! Следуйте инструкциям! Минимум одежды и продовольствия! Вещи брать с собой запрещено, вас всем обеспечат на месте! Это необходимо для вашей же безопасности! Больные и раненые получат медицинскую помощь! Всем, всем, всем!..»

Запись повторялась раз за разом, три скутера довольно медленно описывали полукруг над поселком.

— Как это получается, что рев скутеров не заглушает слов? — удивился гоблин. — Посмотреть бы мне на эту систему…

— А дядюшку Валериана брать с собой или как? — спросил один из гномов.

— Старшие разберутся, — решил второй. — Пошли, а то без нас уйдут.

На всякий случай покрутив головой в поисках креста на небе, Ольдек поманил за собой Илана и Алою:

— Пошли, чего стоять. Может, еще перекусить успеем. Полный холодильник… Не повезло.

Однако планам гоблина оказалось не суждено сбыться. Один из скутеров вдруг резко изменил направление и на бреющем полете прошел над домом Де Фрешей, несколько раз выстрелив. Над крышей взметнулось высокое пламя.

— Бежим! — Ольдек, не дожидаясь нимф, понесся к дому, размахивая разводным ключом. — Надо помочь Корнелию и Матильде! Может, только крыша горит?

К облегчению Топуса, в доме Де Фрешей все было в полном порядке. Корнелий вместе с нашедшейся женой пребывали в добром здравии, вот только дверь открыли не сразу — прятались в подвале.

— У нас оттуда есть выход, — успокоил Корнелий фавна. — Так что в случае пожара успели бы улепетнуть. Все Матильда — бабе завсегда спокойнее, когда поглубже да за запорами. Если бы Нинон не сказала ей, что это ты, то и вовсе меня бы не отпустила.

— Спасибо, Нинон! — поблагодарил Топус домовую арахну.

— Не за что… — Арахна плакала.

— Что-то случилось?

— Понимаешь, — тихо заговорил гном, — когда дома горели, то большинство арахн в них остались… Не слишком они умеют бегать, да и непривычны каморки свои покидать, боятся всего. Ну, и до конца были на связи. Нинон такого наслушалась, что любой бы расклеился. Связь-то работает, на резервных этих — батареях, а вот воды и света нет.

— Тогда, может, не будем спускаться к вам в подвал? Просто войдем в холл. — Несмотря на наступившую тишину, Топус нервничал на открытом пространстве.

— В подвал ты бы не пролез, козлоногий! — захихикал Корнелий.

— Нет, конечно, посидим в холле, я только схожу за бутылочкой. В темноте даже удобнее — Матильда не заметит, где у меня заначка!

От гнома здорово несло самогоном, и Топуса это успокоило. Конечно, Свобода пришла в несколько странном виде, и вонь от разорванных кишок гнома в саду до сих пор чудилась фавну во всем, кроме перегара Корнелия, но это надо принять. Война есть война, это даже фавну ясно. Топус и сам как-то раз зашиб до смерти одного особо наглого эльфа, когда их стая повадилась травить посевы. А как иначе? Выследил, взял подходящий камень, да и засветил прямо в лоб тому, кто дальше всех зашел. Зато эльфы долго не тревожили. Фавны в тот раз тело просто закопали, но Топус был уверен, что хозяева наказали бы его не сильно.

Стараясь настроить себя на веселый лад, Топус уселся на крыльцо и достал из кармана фартука дудочку.

— Ну вот, кому что, а рогатому дай побездельничать и в дудку подудеть. — Из-за угла дома появился Хорх, дорожный брауни. — Есть чего перекусить? У нас столовку сожгли, так что мы на перерыв кто куда разбрелись. Свобода, брат!

— Я вот думаю у Корнелия что-нибудь попросить, — признался Топус. — Пошел бы к своим, но здесь интереснее… Ведь такое — раз в жизни! Да еще не в каждой жизни.

— Философы вы, крестьяне! — Пролетарий брауни пристроился рядом, сложил на коленях мозолистые руки. — Мостик чинили тут недалеко, а федераты как: налетели — мы сами-то под мост… А двое наших, значит, в столовой готовили. Сперва Фом выбежал, с поварешкой, а за ним уже Клун. Фом ему поварешкой на скутер и показал. И все, не стало ни Фома, ни Клуна, ни столовки нашей, ни обеда. Слышь, смешно: он ему показывает, — Хорх пихнул снова загрустившего Топуса в бок и вытянул руку, — показывает — во, гляди! А оттуда — бах-бах! Там от них мало что осталось.

— Белый флаг! — спохватился фавн. — Вот мы о чем не подумали: надо было вывесить белые флаги!

— Да у нас вся палатка была белая! — усомнился брауни.

— Любезная Нинон! — Топус вскочил и повернулся к дому. — Как ты думаешь, не стоит ли передать через арахн, чтобы все вывесили на строениях и деревьях белые флаги? Тогда федераты поймут, что стрелять не нужно!

— Многие так делали… — Нинон ответила не сразу, голос ее срывался. Видимо, просьба фавна вызвала у арахны новый поток слез. — И на востоке, и на юге… Они не смотрят на флаги.

— Ну да, — тут же понял Топус. — Если бы хозяева захотели подпустить федератов поближе, то, конечно, вывесили бы белый флаг. Тогда нам, наоборот, не надо флагов — это подозрительно!

— Вот заладил: флаги, флаги! — проворчал брауни. — Где этот Корнелий? Пойду-ка я в дом, с утра крошки во рту не было.

Фавн не стал его останавливать и вслед за Хорхом заглянул дом. Брауни, с любопытством оглядываясь, сразу начал подниматься по лестнице.

— Ты куда? — удивился Топус.

— Поглядеть хочу, — просто ответил Хорх. — Я же никогда в домах не был. Арахна, а где тут кухня у вас?

— Кухня внизу, у гномов, — Нинон, похоже, совершенно не тревожило хамское поведение брауни. — Но во второй комнате направо от лестнйцы есть холодильник. Там что-то должно быть… Ты не мог бы принести и мне чего-нибудь? И попить…

— Ха! Я тебе кто — слуга? — возмутился брауни. — Вылезай из своей каморки и сама себя обслужи.

Арахна обиженно замолчала. Фавн все топтался внизу — подняться наверх ему хотелось, но… Как-то не так это нужно было сделать. Ведь эта лестница — проявление Свободы, новой жизни! А брауни этого не понял. Ему просто хочется жрать.

— Ты здесь? — Из крохотной дверки выбрался Корнелий и тщательно рассмотрел бумажку на принесенной бутылке. — Ага, оно самое. Нинон говорит, что Хорх приперся. Надо его выставить. Нечего прикармливать брауни, не люблю я их. Попрошайки.

Не успели друзья опробовать давно сберегаемый Корнелием совершенно особый самогон, как арахна снова подала голос.

— Этот брауни! Он забрал из холодильника все и лег на постель хозяйки! Ест и пьет прямо там!

— Что это он такое пьет? — нахмурился Корнелий.

— Сейчас вино, но у него еще есть пиво. Много!

— Облюет все! — разозлился гном. — Топус! Иди притащи его сюда, я ему в морду суну!

Фавн застыл в замешательстве. Конечно, его долг — помочь домовому гному и другу, который один, скорее всего, не справится. Но, во-первых, восхождение наверх опять выйдет какое-то неправильное, а во-вторых, брауни ведь ничего такого не сделал… Хозяев-то нет. А Корнелий без хозяев имеет на дом такое же право, как и Хорх. Не считая, конечно, гномьих помещений в подвале.

— Давай сегодня никого не бить, а? — попросил Топус. — Хотя бы не будем спешить. Может, он сам уйдет.

— Не похоже! — Арахна начинала злиться всерьез. — Ему не лежится. Шляется везде, тряпки хозяйские мерит, книжку вот на пол бросил. Ой, только не это… Выкиньте его отсюда!

Корнелий вскипел и побежал в меру сил по высоким ступенькам. Фавн робко пошел следом, на ходу спросив:

— А что случилось, Нинон?

— Он в оружейной комнате, молодой хозяин Йон не закрыл дверь! Осторожнее и быстрее, быстрее!

Вот теперь Топусу все стало ясно. В три прыжка взбежав по лестнице, он опередил гнома и побежал по коридору, следуя истерическим указаниям арахны. Комната с большим столом, заваленным бумагами, много шкафов с книгами, распахнутая железная дверь.

— Хорх! — позвал Топус, осторожно заглядывая в оружейку. — Как дела?

— Нормально! — Брауни уже шатался. В руках у него был легкий охотничий бластер. — Видал? Заряжен. Я знаю — вот этот огонек!

— Положи его, пожалуйста, — вежливо, но твердо попросил Топус.

— Завтра постреляем.

— Завтра меня, может, сожгут. Как Фома и Клуна! — Брауни рассмеялся и вдруг направил бластер прямо на Топуса. — А от этого будет только маленькая такая дырочка!

Фавн медленно пошел назад.

— Хорх, я ведь тебе за это всю морду разобью. А заживет — разобью еще раз. Положи оружие, и пойдем выпьем.

— Выпить ему?! — между ног Топуса протиснулся разгневанный гном. — Ага! Добрался! Вон из дома, попрошайка!

— Ладно, — неожиданно легко согласился брауни. — Только эту штуку я возьму с собой. Она ничья, я первый нашел.

— Да подавись! — также легко согласился Корнелий и заговорщицки пихнул локтем в ногу фавна.

Они расступились, и Хорх, поигрывая бластером, пятясь вышел в коридор. Однако броситься на него все еще казалось Топусу опасным. Вот когда он хоть на миг отвернется, чтобы посмотреть на ступеньки… Заговорила арахна.

— Осторожно: в нашу сторону летят федераты! Три скутера! Они транслируют сообщение для нас!

Топус хотел спросить, что за сообщение, но брауни вдруг кинулся к ближайшему окну.

— Где эти гады?! Сейчас я им и за Фома, и за Клуна, и за всю нашу проклятую жизнь, клянусь Мертвой Землей!

Прежде чем фавн перепрыгнул путающегося в ногах Корнелия и подбежал к окну, Хорх уже отворил створки и забрался на подоконник.

— Вижу! — тут же сообщил он, вскидывая оружие. — Летят, соколики!

Топус затормозил так, что сорвал копытами несколько паркетин. Потом схватил ничего еще не понявшего Корнелия и вместе с ним перемахнул перила. Падение получилось довольно жестким, но гнома удалось не повредить.

— Охренел?! — взбесился Корнелий, яростно молотя ногами бок фавна. — Он же нас погубит!

«Уже!» — подумал фавн, ударяя копытом в дверь. Сзади накатили грохот и жар. Несколько секунд спустя, когда гном сбивал с тлеющей спины фавна искорки, прямо над ними пролетел одинокий скутер. Топус закрыл глаза, но выстрела не последовало. Скутер медленно полетел прочь.

«Всем, всем, всем! В течение ближайшего часа на небе появится крест! Вы должны незамедлительно двинуться в его сторону, стремясь оказаться под центром! Выполняйте все требования патрулей!..»

— Матильда! Я побегу к запасному выходу, встречу ее!

Корнелий, прихрамывая, побежал вокруг загорающегося дома.

— Надо же, как все обернулось… — Топус потряс головой, приходя в себя, и вдруг вспомнил: — Арахна!

Она уже кричала — не от боли, от страха. В холле пожар, к счастью, только начинался. Судя по всему, волосы на спине фавна подпалила волна взрыва, но основной удар пришелся по второму этажу.

— Нинон! Я не знаю, где ты, я не смогу тебя найти!

— Под лестницей дверка! — провыла арахна. — Протяни мне руку, я не смогу сама! Дымом пахнет!

Топус нашел дверцу, дернул — закрыто. Ударил копытом, стараясь не переборщить. Наконец сунул руку в темноту и ощутил касание холодных, длинных конечностей арахны… Все тело Топуса содрогнулось от отвращения. Он старался не смотреть на нее, даже когда нес к двери. И только посадив на траву подальше от горящего дома, наконец бросил короткий взгляд.

Она была совершенно белой, бесцветной, как и все арахны. Узкое, по-своему даже симпатичное лицо, заплетенные во множество кос длинные волосы. И восемь рук. Генетики хозяев справедливо рассудили, что ноги этому народцу не нужны. А может быть, так вышло случайно в те древние времена, когда компрачикосы создали своих самых удачных слуг. Нинон, не открывая глаз, перебирала пальцами свисающие с шеи бусы-четки, которые так любили арахны.

— Все в порядке! — как мог веселее сообщил Топус. — Посмотри на солнышко-то! Давно, наверное, не виделись?

Нинон осторожно открыла глаза, поморщилась.

— Дом не спасти, — сказала она. — Прощай, милый дом! Мне было там хорошо…

— Дом можно построить и другой, — заметил оптимистичный Топус, привыкший жить в хижине. — Главное, что все уцелели!

— Откуда ты это знал? — рядом оказался Корнелий под руку с Матильдой, оба притащили по большому узлу. — Моя родня набежала, хотели тушить. Но пьяные все, усталые, я и говорю: да черт с ним. Прямо так и сказал!

— Вот куда все катится, Огурцов? — печально спросила Матильда.

— Здравствуй, Нинон. Рада, что с тобой все в порядке. А теперь, знаешь, Свобода! Мужики пьют и все горит вокруг, а им наплевать!

Гнома и арахна обнялись. Впрочем, Топус заметил, что Матильда не слишком рада прикосновениям несоразмерно длинных пальцев Нинон. Блеснули вживленные провода.

«А все же арахны не созданы для демонстрации, — подумал Топус.

— Такой народец должен жить скрыто… А голоса у них красивые!»

— Все, спасать никого не нужно? — спросил, подходя, чуть запыхавшийся Ольдек. — А слышали, федераты говорили про крест? Так вот он! Смотрите!

К юго-востоку в небе и правда расплывался огромный темно-серый крест. Выглядел он довольно-таки зловеще. Или, как минимум, неаппетитно. Захныкала Нинон.

— Крест Свободы, — промолвил Топус.

— Ну, а что такого? — Гоблину не понравилось общее уныние. — Прагматично. Ночью наверняка начнет светиться. Знаете, моя будка совсем недалеко, а в холодильнике полно продуктов — я, как назло, собирался жениться, закупился как мог. А теперь электричества нет.

— И где она? — поинтересовалась Матильда.

— Кто? А, невеста… Ну, не до свадьбы теперь. Кстати, это тоже мои гости! — Гоблин простер узловатую руку, и все увидели парочку испуганных, чумазых нимфов. — По секрету: вот уж у кого проблемы, так это у них. А нам еще повезло!

Нинон снова горько разрыдалась, уткнув бледное лицо в плечо Матильды.

В энергобудках ни Топус, ни Корнелий никогда не бывали. Их народцам это строго запрещалось, и гоблины прежде всецело поддерживали хозяев.

— Это время открытий, вонючий брат Топус! — важно заметил гном. — Время прихода Свободы! Хоть нам и пришлось дорого за нее заплатить.

— Да тебе-то что! Тебе только глаза залить! — тут же в очередной раз сообщила Матильда. — Эх, Огурцов!

Гном пустился в привычные рассуждения о том, что это не только его фамилия с некоторых пор, а фавн вошел в будку и осмотрелся. По всем стенам — провода и непонятного ему назначения штуки. «Предохранители» — всплыло в его памяти незнакомое, ненужное слово. Посередине лежанка, в углу холодильник, на котором установлен экран. Еще какие-то приборы и много, много разбросанного везде инструмента.

— А где ты, например, ешь? — спросил фавн, пораженный теснотой и захламленностью.

— В гамаке, я привык.

— А жена? Тоже ела бы в койке?

— Ну, наверное, да… — удивился вопросу гоблин. — У нее свое жилище. На подстанции. Мы бы просто встречались, перезванивались, переписывались… У нас так принято. Мы же не гномы, не фавны.

— Ага, — согласился Топус и шагнул назад, потому что развернуться ему было негде. — А у нас свадьба — важное дело. Потом сразу дети и все такое. Всей бригадой хижину строим новую. Но холодильников и экранов у нас, конечно, нет.

— А зачем они вам? У вас все свежее! — Корнелий кончил ругаться с женой и, выбрав место поровнее, опустился на траву. — Так, давайте ужинать, пока солнце не село. У нас трудная ночь — надо идти на крест, пока не пришли федераты. Я думаю, они не любят тех, кто ждет особого приглашения.

Сказано — сделано. При большой помощи Матильды и, как ни странно, Нинон стол оказался быстро накрыт. Пока гнома принимала от Ольдека еду и напитки, арахна успевала чрезвычайно быстро все расставлять и раскладывать по нашедшимся у гоблина мискам и тарелкам.

— Чистые! — мрачно заметил он. — Я все помыл перед свадьбой.

— А раньше что же, не мыл? — всплеснула руками Матильда.

— Он гоблин! — напомнил ей муж. — Ну ладно, пару бутылок я принес и…

— Опять за свое, Огурцов!

— Так больше же нет, что кипятишься?! — Гном степенно наполнил разнокалиберные емкости. — Значит… Опять за Свободу? Топус, ты фавн бывалый, умный, рассудительный… За что пить? Ну не за упокой же глупого брауни Хорха, который чуть всех нас не погубил?

— Погибли многие, — заметил Топус, покачивая самой большой кружкой. Садилось солнце. Крест в небе и правда начинал светиться. — В том числе многие наши хозяева… И, наверное, федераты тоже гибли. Давайте выпьем за всех. Люди, арахны, гномы, гоблины, кентавры, фавны, русалы… Все гибли. Так приходится платить за Свободу.

Матильда, Нинон и нимфы оказались просто потрясены речью. Гном подмигнул, а гоблин, пожав плечами, отпил половину.

— Беспокоит меня эта Свобода. — Ольдек первым приступил к закускам. — Если будут новые хозяева, то это не Свобода. А если не будет хозяев… Ну вот, скажем, Алоя. Она плачет все время, потому что знает: ее хозяин не вернется. И непонятно, чем нимфе теперь заниматься.

— Если по-хорошему с кентаврами поговорить, они тебе за нее даже заплатят. Я мог бы… — Корнелий получил локтем жены под ребро и решил сменить тему. — Да, конечно, мы переживаем страшное бедствие. Но оно священно! Ведь прадеды наши нашим дедам говорили: придут федераты и настанет Свобода. Свершилось! Наливай!

Так, в довольно бессвязных рассуждениях, закусках и возлияниях, прошел вечер и настала ночь. Звездная, безлунная ночь Эллии. Народцы не жаловали это время. Что бы там ни было, а переносили темноту они всегда хуже хозяев.

— Надо идти, — напомнил Ольдек. — Да и хочется, вообще-то, пообщаться с этими федератами. Только не с патрулями, которые будут нас гнать на крест, а с теми, кто под крестом ждет.

Большого энтузиазма предложение гоблина не вызвало: мужчин тянуло в сон, а Алоя и Нинон просто очень устали. Фавн потер слипающиеся, слишком много увидевшие за этот день глаза и потянулся, хрустнув широкими плечами.

— Не хочется. Но надо. Пойдем не спеша. Я проводил ночи в пути

— это не так трудно, если выйти на ровную дорогу. Да и ночи сейчас короткие. Кого-то встретим, что-то узнаем… Хотя, вообще-то, я очень боюсь.

— И я, — вставил нимф Илан. — Я чувствую себя… ненужным.

— Не в этом дело, — отмахнулся сонный фавн. — Я могу прокормить себя, я могу постоять за себя. Просто… Я тут подумал… Ну, для хозяев мы не люди, мы — народцы, и мы так привыкли. А для федератов мы вроде как люди. И получается… Получается, что мы для них — уроды.

Наступила тишина, но не мертвая, спящая, а наполненная оживленным пыхтением. В темноте можно спокойно разглядывать окружающих, тем более что ночь в этот раз была чуть светлее обычной ночи Эллии: на юге светился широкий крест. Они привыкли считать представителей другого народца непривлекательными, порой даже мерзкими, но не уродами же… Ведь они просто разные! Матильда чуть отодвинулась от Нинон, едва лишь подумала: «Мы с ней обе одинаковые? Обе — люди?» Глупо хихикнула Алоя. Ей и в голову не пришло бы, что они с зеленоголовым Ольдеком — люди. Как и хозяева. Тогда бы вышло, что между ними что-то может быть с ее согласия… «Хотя без согласия — это было бы особенно унизительно, — задумалась неисправимая нимфа. — Если бы хозяин видел, ему бы могло понравиться».

— И вот, мне как-то страшно быть уродом. Я не привык. Я, между прочим, привлекательный фавн! — закончил свою мысль Топус, полагая почему-то, что это окажется забавным. — Ну просто все девки мои, потому и не женат!

— Очень глупо, — сказала Матильда. — Корнелий, вставай! Я теперь из-за рогатого боюсь. Придут эти федераты и скажут: «Почему не пошли на крест, уроды?!»

— Может, лучше и пойти, уродка моя, — согласился Корнелий. — В самом деле, если кто и собирался спать, то козлоногий весь сон перебил! Давайте шевелить задницами полегоньку. Тем более что холодает.

Топус и не заметил, что кому-то холодно. Он привык ночевать в поле, но теперь понял: гномы, арахна, нимфы, даже гоблин — и тот ночует под крышей, в тепле!

— Да, — сказал он. — Если холодно, надо просто идти к теплу! Мы с Ольдеком неплохо видим в темноте, вмиг выйдем на тракт, а там в сторону Грулия, второй поворот направо — и пойдем прямо на крест! Наверняка на тракте куча народцев. В такую ночь только брауни могут спать. Привал устроим, когда устанем.

— Костер разведем, — вдруг сообразил Корнелий. — Теперь-то можно! Что не съели — берем с собой, разогреем. Что не выпили… Ага, все выпили? Ну и ладно. Федераты же обещают всем медицинскую помощь?

Компрачикосы построили на Острове совсем небольшой стадион. Однако место выровняли, а это главное. Снести трибуны было совсем несложно, а дальше — развернуть лагерь, только и дел. Правда, лагерь мог оказаться чуть маловат.

— Адмирал дал только один комплект для развертывания, когда узнал, что на всей планете всего один остров. Да и тот без названия… — Полковник Брайан плеснул себе еще кофе. — Это плохо: судя по тому, что говорят аналитики, лагерь будет переполнен. Но и хорошо: всех соберем в одной точке, не придется мотаться.

— Том, а вы прежде уже занимались этим?

— Занимался, хотя и не в нынешнем чине, мистер э-э…

— Передок. Ральф Передок. Просто Ральф. Полковник, я видел этих существ только в видеорапортах. Как они ладят друг с другом?

— По-разному. Помню, на Три-Шонне в лагере случилась крупная потасовка между кентаврами и гремлинами. Вы представляете, о ком речь?

— Да, конечно! — Передок тоже налил себе кофе и подошел к стеклянной стене. — Так странно думать, что очень скоро все это огромное пространство внизу заполнится генетически измененными существами.

— Длинное выражение, — усмехнулся Брайан. — Компрачикосы называют их «народцами». Мы, конечно, такого себе не позволяем, но… Солдаты говорят: «уроды». Солдаты не любят кривить душой. Коньяк пьете?

— Пью.

Телеведущий Ральф Передок несколько лет назад начал терять рейтинг. Плавно, но неотвратимо. Нужно переходить в новую весовую категорию, для просто ведущего развлекательного шоу он стал староват. Начать стоило с чего-то яркого и серьезного. Ральфу подвернулась Эллия, недолгая флотская операция по захвату найденной «Вояджерами» планеты компрачикосов. Все засекречено, никаких репортажей, никаких записей. Но ведь это не главное. Ральфу пора набраться опыта, иметь собственное мнение. Будет, конечно же, книга — полезно иметь написанную книгу, а лучше не одну. Но сначала надо бы узнать суть происходящего. Не голые факты, а само действо, как оно есть.

— А сколько вообще видов этих… Ну, по-солдатски говоря, уродов?

— Откуда мне знать? Федерация едина, а конфедераты нет. По сути, они вечно распадаются и пытаются соединиться. Мы им в этом весьма способствуем, я имею в виду распад, конечно. Мы — в центре; они — как бы на поверхности шара, который вечно расширятся нашими усилиями. Мы крепки, едины; они ссорятся и предают друг друга. Свободные люди, вот как они это называют!

Солдаты с помощью нехитрых военных роботов собрали вышки, окружили периметр забором и возвели стены. Требовалось еще разбить лагерь на блоки, а потом блоки — на камеры, но полковник отменил внутренние работы. «Меньше потом разбирать», — сказал он. Эскадра не собиралась здесь задерживаться. Всего лишь одна планета с крохотным островом. Нужно проверить еще много, очень много сигналов от «вояджеров», прочесывающих космос во всех направлениях. Так что «кое-кому придется пожить вне комфортабельных апартаментов». Пусть скажут спасибо, что имеется сортир, а уж без столовой точно можно обойтись.

— Их всех увезут?

— И не сомневайтесь! — уверил журналиста полковник, хотя лично у него полной уверенности не было. — Прочешем весь Остров. Соберем несчастных здесь, немного снимем стресс, подлечим, если нужно, и вперед — в свободные миры. Там о них позаботятся.

— Знаете… — Ральф поиграл рюмкой с коньяком, пытаясь расположить к себе военного. — Знаете, а я слышал от некоторых офицеров странные высказывания. Вроде как они немного завидовали компрачикосам, что ли…

Наблюдая за работающими внизу электриками, Брайан в задумчивости поскреб щеку. Как лучше поступить? Держаться официальной линии или все же пооткровенничать с этим деятелем культуры? Рано или поздно предстоит перейти на кабинетную службу, и хотелось бы, конечно, пораньше. Если Передок станет крупным боссом по своей части, а метит он явно в эту сторону, полковник Брайан может стать одним из «лиц» нынешней кампании Флота.

— Пусть мои слова останутся между нами, — попросил Брайан. — Понимаете, Ральф, компрачикосы, с некоторой точки зрения, действительно неплохо устроились. В дальнем космосе множество миров, и они выбирают лучшие. Они окружили себя такими рабами, о которых какой-нибудь римский патриций не мог и мечтать! Все это бесчеловечно, конечно, но глядя на их дома, на их спокойную, тихую в общем-то жизнь без проблем, слабый может иногда и помечтать. Правда, вреда от этого никакого — компрачикосы и сами в плен не сдаются, и нас в плен не берут.

Передок налил себе еще немного коньяка. Он и правда пытался поставить себя на место компрачикоса, «хозяина». Не получалось.

— Это ведь как-то… мерзко. Я бы не смог спать в доме, наполненном вот этими уродцами.

— Дело воспитания, — пожал плечами полковник. — Я вот прислугу в своем доме выношу с трудом. Чужой человек роется в моем белье, а я ему за это плачу! Но жена выросла с прислугой, для нее это нормально. И сын растет именно в такой обстановке. А компрачикосы так давно сделали с людьми все, что хотели, и теперь редко этим занимаются. Да и относятся они к уродам совсем не так уж плохо. Они заботятся о них, лечат, доверяют.

— Потому что уроды генетически не способны не подчиняться хозяевам! — напомнил Ральф. — Они сделали из людей машины!

— Ну, насчет генетики — тут много чуши говорится, конечно… Подчинение — это психическая установка, отдельная история. Все народцы проходят обработку. А память поколений и прочее — полная фигня, как мне кажется.

Полковник знал, о чем говорил. Он имел доступ к некоторым весьма секретным материалам. Федератам были известны случаи восстаний народцев. За богатую многовековую историю Конфедерации чего только не случалось на тысячах планет. Уроды — люди, пусть и необычные. Сейчас Ральф Передок уверен, что сможет относиться к ним, как к людям. Но когда увидит — а шоу тут, внизу, в этом здоровенном ангаре, будет то еще! — то все изменится. Передок поймет, что перед ним не люди. И ошибется. Все ошибаются.

Пискнул шлем. Очередной доклад.

— Они идут! Прямо ночью стекаются со всех сторон. К утру все должно быть готово к приему первых постояльцев, пойду проинспектирую периметр и спать. А у вас будет на полчаса больше времени, Ральф, завидую! Завтра тяжелый день.

Передок, оставшись один, загодя принял таблетку снотворного.

Полковник прав: завтра будет тяжелый день. Встретиться лицом к лицу с жертвами самого страшного преступления человечества против себя же — непросто. Он записал на всякий случай пару мыслей, но сбивчиво, в голову вдруг полезли кадры видеозаписи, конфискованной в доме компрачикоса. В виде исключения полковник Брайан разрешил журналисту один раз их просмотреть.

Кентавры, седлающие друг друга. И они же, уже под седоками, мчатся по лугам к далекому лесу. Впереди — эльф, довольно приятное на вид создание… Ох, как трудно считать его человеком! Эльф бежит необычайно быстро, но от кентавров ему, конечно, не уйти. У седоков длинные бичи, которыми они пытаются достать виляющего эльфа. Сперва Ральф решил, что это охота, но полковник уточнил: не просто охота, а охота как вид наказания. Когда эльф, с разодранной в кровь спиной, все же скрылся в зарослях, а седоки рассмеялись, журналист в этом убедился. Вместе с хозяевами смеялись кентавры. Но как кричал, то умоляя, то ругаясь, уворачивающийся от бича эльф!

Передок взглянул на часы и принял еще одну таблетку. Завтра тяжелый день.

Перед рассветом путники все же устроились отдохнуть на кстати подвернувшейся ферме. Жившие тут фавны-свиноводы встали еще раньше, чем обычно — они любили своих подопечных, и перед уходом у них нашлось много дел. Топус видел, как одна фавна даже разрыдалась, обнимая какого-то хряка. Оставалось только мысленно поблагодарить судьбу за то, что его поле без пригляда некоторое время потерпит. Главное, чтобы федераты выгнали из леса всех эльфов, а то непременно придут и что не съедят, то перепортят. Кое-как разместившись на лежанках работников, все быстро уснули, и только ближе к полудню фермеры их разбудили, чтобы сообщить о своем уходе.

— Мяса немного осталось, — хмуро сообщил бригадир. — Доедайте, но чтобы больше ничего не трогать! И не забудьте закрыть все, я тебя… — он потыкал пальцем в грудь Топуса, — тебя лично запомнил. Да, и вот еще… Налейте свинкам воды — кто знает, сколько нас продержат на стадионе? Мы, кстати, прикинули, так крест этот прямо над ним. И грохот ночью доносился нешуточный.

— Ну, там места много. А продержат недолго. Наверняка обычная регистрация, — предположил, позевывая, Ольдек. — Зачистят Остров, убедятся, что никого нет, и отправят нас назад. Чинить же все надо.

— Электричества по-прежнему нет, — печально кивнул свиновод и ушел.

За не слишком обильным завтраком все поглядывали в окно столовой. Там по дороге тянулись группа за группой разнообразные островные народцы. На ферму никто внимания не обратил, кроме, конечно же, эльфов. Лесовики шагали всей своей бандой, с грязными детишками и пожитками, будто запрет брать с собой вещи их не касался. Несколько мальцов, само собой, будто случайно отделились от племени и стали шнырять у забора. Топус вышел и встал у ворот, выразительно постукивая копытом по столбу. Мальцы ушли, но фавн догадался пройтись по ферме и застал четверых молодчиков постарше уже у загона с матками.

— Порешу, — веско сказал фавн. — Всех тут порешу и даже свиньям скармливать не буду: на Острове много мертвых со вчерашнего дня, разбираться некому.

— Да мы тебя сами порешим! — начал было хамить самый наглый, но его стали толкать в спину подельники.

Перешептываясь и злобно оглядываясь, компания покинула ферму. Фавн облегченно вздохнул — у него и оружия-то никакого с собой не было, если не считать копыт и рогов. Хорошо хоть, что для эльфов все фавны на одно лицо, и отличить полевика от свиновода они не в состоянии.

— Ну как там? — встретил его мучимый похмельем и тоской Корнелий. — Я уж хотел идти помогать.

— Хорошо, не пошел, а то бы они поняли, что здесь чужаки. Может, пойдем?

— А куда мы денемся? Только что наши огородники прошагали. Мрачные — хоть плачь!

Арахна, как и во время ночного перехода, забралась фавну на плечи. Он уже привык к ее постоянно шевелящимся холодным пальцам. Нинон то перебирала бусы, то расплетала и заплетала косы — она привыкла быть подключенной сразу ко всей электронике дома, и теперь у арахны постоянно чесались кончики пальцев. До стадиона оставалось часа два пути, но еще на половине дороги стали заметны вышки.

— Не было там раньше вышек! — удивился гоблин. — Зачем это, интересно?

— Ты был на стадионе? — ревниво удивился Илан. Хозяин дважды брал с собой любимца на игры, но даже Алоя такой чести не заслужила. — Какие прекрасные воспоминания…

— На стадионе я электрику чинил после шторма, тогда большой аврал случился. А про воспоминания ты лучше молчи, — посоветовал Ольдек. — Сам посуди: федераты принесли Свободу, а ты будешь по хозяевам нюни распускать. Обидно!

Алоя немедленно разрыдалась. Топус осторожно приобнял нимфу, и та на ходу прижалась к его теплому шерстяному боку. Покосившись на ее дружка, фавн облегченно вздохнул: уставший от Алой нимф улыбался.

«Странно, наверное, устроен мир у федератов, — размышлял Топус. — Мы здесь все разные. Живем бок о бок, а все равно нет-нет, да удивишься чужим обычаям. А федераты все одинаковые. Как дед говорил: хочешь — землю обрабатывай, хочешь — рыбу лови, хочешь — вообще займись какими-нибудь железяками, вот как гоблины. Только я бы все равно выбрал поле. Я не русал, чтобы рыбу ловить, я плавать-то не умею толком!»

— А как люди ловят рыбу, как вы думаете?

Вопрос оказался неожиданно сложным. В молчании вся компания шла минуты три, наконец Корнелий не выдержал:

— Иди в задницу с такими вопросами! Ясно, что удочками много не натаскаешь. Значит, что-то придумали, клянусь Мертвой Землей!

— Или у них машины, которые плавают, как русалы, — подал голос Ольдек. — А знаете, когда починим Остров, я попрошусь к федератам, посмотреть на их машины. Если я теперь свободен, то могу поехать, куда захочу, так?

— Еще один спрашивалыцик! — Гном всплеснул короткими ручками. — Вы рот сильно не разевайте, нас табун догоняет. Давайте сойдем с дороги на всякий случай.

И правда, позади уже клубилась пыль, под множеством тяжелых копыт гудела земля. Топус никогда не видел такого количества кентавров сразу. Их было сотни полторы, не меньше, вместе с жеребятами. Мужчины, конечно, волокли и копья, и луки. Стараясь не встречаться взглядом с угрюмыми воинами, путники стали делать вид, что поправляют одежду и обувь. Топус, которому поправлять кроме фартука было нечего, принялся высматривать что-то в траве, но от любопытства жеребенка это его не уберегло.

— Ты фавн, да? — Хулиганистый трехлетка нарочно топтался там, где якобы нечто потерял Топус. — У тебя рога!

— Иди к маме, — попросил фавн. — А то попадет.

— Не попадет, мамку убили вчера! Федерат ее брата застрелил, а она ему копытом прямо по шлему! Вот ее и убили. Жалко.

— Жалко, но ты все равно иди, потому что…

Топус не успел договорить — один из замыкающих, седоволосый кентавр, прихватил жеребенка за короткую гривку и просто швырнул вперед.

— Меж рогов давно не получал, мохножопый? — буркнул кентавр, проезжая дальше.

Фавн почел за лучшее не отвечать, однако общение с кентаврами на этом не закончилось. Последним, в стороне от дороги, чтобы не глотать пыль, шагал длиннобородый старик.

— Есть новости? — с одышкой прошамкал он беззубым ртом.

— Нет, любезный, — вытянулся перед ним Корнелий. — Только вышки пока видим. Говорят, не было прежде вышек у стадиона!

— Не было, — кивнул старик, щурясь вдаль. — С берегов идут федераты, со всех сторон. Кто не ушел — могут и убить. Мы решили повременить с боем.

Кентавр ушел. Топус и гном переглянулись — подумайте, какие важные! Одному федерату, конечно, можно расколоть копытом голову вместе со шлемом, но сколькими жизнями кентавры за это заплатили? А ведь все только начинается.

— Намучаются с ними федераты, — смело предположил гном. — А может, и не нужны нам здесь кентавры? И брауни, кстати, тоже.

— Кто же будет дороги и мосты чинить? — усомнился гоблин. — А без кентавров бояться будет некого. Эльфы обнаглеют. Они и так вечно твердят на рынках, что их мед и орехи заставляют даром отдавать.

— А вот мы спросим у федератов, как у них устроено, и устроим так же! — Гном подхватил Матильду под руку. — Ну, пошли, что ли? Раньше закончим, быстрее вернемся.

«У федератов и гномов нет, — подумал Топус. — И фавнов нет. Одни люди. И теперь мы — часть мира федератов… И мы не первые, кого они освободили. Значит, в мире федератов тоже не только люди?»

Вконец запутавшись, фавн незаметно ускорил шаг, так что гномы за ним едва поспевали. Однако никто не ворчал: стадион — или то, во что он превратился — был уже совсем рядом. Они видели длинный проволочный забор, за которым стояло длинное строение без окон. Блестел на солнце металл. На вышках уже можно было различить фигуры федератов с бластерами наперевес.

— Справа и слева танки, — обратил внимание гоблин.

Облако пыли, вздымаемое кентаврами, смещалось вбок — видимо, там и находились ворота, ведущие за забор. Беспокойно заерзала, застонала тихонько арахна. Нинон привыкла много знать, постоянно получать и передавать информацию.

— Они дадут тебе какую-нибудь таблетку, — успокоил ее Топус. — Ведь обещали же медпомощь всем.

— И жратву обещали! — напомнил проголодавшийся Корнелий. — Шире шаг, козлоногий, мы догоним!

— Должен признаться, это отличная мысль командования. Я имею в виду — собрать всех уродов вместе. Есть на что посмотреть!

Прохаживаясь вдоль балкончика, Ли исхитрялся что-то жевать прямо на посту. Стоило бы отчитать молодого, но сейчас сержант Пол Мадженто был слишком увлечен разглядыванием существ, заполнявших огромный зал под ними. Уроды уже начали ссориться — какой-то кентавр то ли случайно, то ли нарочно навалил кучу прямо на голову гному. Тут же набежала толпа его мелких сородичей, поднялся шум. Кентавр громко ржал, угрожал передними копытами, но пока никого не трогал. Пришедшие с ним полукони стояли смирно, только раздували ноздри и часто поглядывали на вооруженную охрану.

— Как бы нам не пришлось поработать… — Тим погладил бластер.

— Как думаешь, сколько их всего сюда запрут?

— Ну, как говорят офицеры, людей тут постоянно проживало около трех тысяч, — прикинул Пол. — Сколько у них было рабов? Я думаю, тысяч пять.

— Пять тысяч?! — изумился Тим. — Да они тут передавят друг друга!

— Не передавят, ангар большой. Но нам придется посменно спускаться и лупить тварей электрошоком, если будут плохо себя вести. Помните инструкцию? Для кентавра — уровень 12, а для гнома — 4, не больше! Иначе придется с трупом разбираться. Убьете этого… ну, больного, а отвечать как за человека. Они теперь освобожденные граждане.

— А если они на нас кинутся? — занервничал Ли. — Все сразу? Они же это… ну, ненормальные уроды!

— Во-первых, — успокоил его сержант, — они запрограммированы подчиняться людям. Хоть за это компрачикосам спасибо. Во-вторых, давайте все же не называть их уродами. Хоть постарайтесь. В-третьих, полкан Брайан — свой мужик, и если что — мы тут устроим кровавую баню для бестолковых.

В зал вошли несколько десятков бойцов и выстроились вдоль стены. Громкоговоритель, постоянно вещавший уродам успокоительные сообщения о заботе правительства и счастливом будущем, замолчал. Собравшиеся заволновались, даже кентавр, задиравший гномов, отошел в сторонку.

— Сограждане! — послышался наконец баритон полковника Брайана. — Я — комендант лагеря временного содержания «Эллия». Как вы уже знаете, вы находитесь здесь для вашей же безопасности. Я от лица всех людей свободного мира выражаю вам искреннее сочувствие. Вы много пережили, так потерпите еще чуть-чуть. Мы ведем тяжелую борьбу против нашего общего врага — компрачикосов. Эта война длится уже много сотен лет, и несмотря на постоянные успехи Федерации, враги еще находят укромные уголки в дальнем космосе, чтобы творить там свои злодеяния…

— Я думаю, он это сам сочинял, — захихикал Тим. — Да уж, в дальнем космосе полно укромных уголков!

— Выходит, мы будем воевать вечно? — Ли даже перестал жевать.

Сержант потребовал, чтобы подчиненные заткнулись, но и сам улыбался во весь рот. Конечно, компрачикосы — мерзкие твари, и у Федерации, безусловно, постоянные успехи. За последние пять земных лет, насколько было известно Полу, уничтожено аж три гнезда компрачикосов, не считая Эллии. Космос велик, и враги шарятся по нему, как у себя дома, а Федерация такой возможности не имеет, потому что враг бьет по рукам. «Вояджеры» уходят вдаль чуть ли не миллионами, но миллионами их и уничтожают. С Эллией — несомненная удача. Только за нее наверняка придется заплатить чем-то вроде налета на Таллас, когда компрачикосы безо всякой пользы для себя, просто мести ради, угробили почти сотню миллионов граждан Федерации. Вот такая война: мы у них Эллию, они нам Таллас. Конечно, Федерация могуча, Талласов у нее много, да и тот как-нибудь отстроят и очистят, но у Конфедерации куда больше миров, и они находят все новые. Война навсегда.

— …конечно, не так просто. Поэтому каждый из вас пройдет через нескольких специалистов. Это, прежде всего, сотрудники нашей контрразведки. Здесь вам недолго придется с ними общаться, ничего сложного в этом нет. Вопросы самые простые. Далее заведенный на вас файл поступит к медикам, которые оценят ваше общее состояние…

Сразу многие в ангаре стали кричать, показывая свои раны. Полковник Брайан, наблюдая за подопечными через камеры, отключил микрофон и повернулся к присутствующему на командном пункте лагеря Передку.

— Вот вам, Ральф, одно из лиц войны: перестрелки особой не было, Остров сам по себе крохотный, наши потери всего двадцать пять человек, включая раненых, а сколько пострадало гражданских! Видели бы вы, что творилось в одном из мегаполисов Респроса, когда я был там во время так называемого «усмирения вышедших из-под контроля граждан». Медиков было нужно больше, чем солдат. Война…

— Понимаю, — кивнул журналист. — Но сейчас, наверное, надо им что-то сказать?

— Сами уже зашикали крикунов, — усмехнулся полковник. — Здо-ровых-то больше, им интересно, что я скажу дальше. Да уж, самая интересная в их жизни радиопередача. Однако продолжим.

Он откашлялся.

— Раненым следует сформировать очередь у красных высоких дверей, обозначенных по бокам красными крестами. Пожалуйста, пропускайте вперед тех, кому хуже, чем вам. Имейте в виду: у нас три медицинских кабинета, очередь будет двигаться быстро. А вот тех, кто заявите я с насморком, выставим с позором!

Полковник сделал паузу — а вдруг рассмеются? Он не знал, что оставшийся без левой руки брауни в это время сказал товарищу: «Заткни мне чем-нибудь нос, течет и течет! Может, не заметят…»

Ральф Передок ожесточенно почесал все еще пышную шевелюру. Ему нельзя делать видеозаписи, да и не нужно: не того он уже полета птица. Нужны впечатления, которые можно будет переработать в концепцию, новую концепцию для граждан Федерации. Мы не просто освобождаем, мы очищаем мир от скверны… Но тогда проще всего уничтожить этих уродов прямо тут, о чем его просто подмывало попросить полковника. Ведь это оскорбление не только Человечества, но и Бога! Не столь гадки компрачикосы, как их создания.

Журналист потряс головой, словно в уши затекла вода. Нет, так каши не сваришь. Это зритель не съест. Нужно другое. Но не жвачка на тему «все мы люди, все мы равны», а что-то важное… Он пока не понимал, что именно. Надо постараться быть добрее. Да, установка на доброту. Внизу — несчастные люди, даже не похожие на людей.

Полковник все говорил:

— …наконец, самое главное: ваше будущее. Не беспокойтесь, вы на попечении правительства Федерации, объединяющей тысячи могучих миров. Вас не оставят в беде. Вы отправитесь в уютные, красивые места, где сможете до конца дней не беспокоиться ни о крове, ни о питании. Никто и никогда больше не сможет вами владеть. Вы свободные люди! Вам предстоит лишь короткая, безболезненная процедура. Принятый парламентом закон предписывает мне рассказать о ней особо. Дело в том, что вашим предкам — не важно, далеким или близким — нанесли необратимый ущерб. С тех пор генетика их потомков ущербна. Компрачикосы утверждают, будто создали новые расы или даже новые виды людей, но это ложь! Вы всего лишь больны. Очень тяжело больны. На Федерации нет вины, но мы, весь наш народ и правительство, возьмем эту вину на себя. Вам ни о чем не придется беспокоиться до конца ваших дней, да будут они длинными. Однако… — Брайан прокашлялся. — Однако каждый из вас получит безболезненную инъекцию, которая исключит саму возможность появления у вас неизлечимо больного потомства. Проще говоря, у вас не будет детей. Я знаю, это больно сознавать. Но поймите: если человек болен и передает по наследству свою болезнь — разве не лучше ему остановиться? Зачем мучить собственных потомков? За этот подвиг Федерация навсегда сохранит ваши имена в народной памяти. С вами еще поговорят об этом военные психологи, но уже после погрузки на корабль. Ну вот, собственно, в основном все… Да, кстати, сексом вы сможете заниматься сколько угодно, в этом смысле укол абсолютно безвреден!

Разнообразные лица внизу окаменели, потом раздались первые выкрики, переросшие в гул голосов.

— Так всегда бывает, — объяснил полковник. — Но идиотский закон заставляет меня это произносить. Иначе трибунал! Я первый раз говорю это сам, но дважды присутствовал в таких лагерях. Конечно, у них сейчас шок! У вас бы, наверное, тоже был.

— Я думаю, да! — прокряхтел Передок. — А потактичнее, или лично, или как-то еще нельзя было это сделать?

— Какой смысл? Мы спешим, я выполнил все требования Устава и Закона. Каждый раз есть недовольные — лучше выявить и обезвредить их сразу, простите военную прямоту. — Брайан несколько обиделся, он был другого мнения о своей речи. — В конце концов, мы их освободили. Что ж, еще задницу лизать этим уродам за то, что они уроды не по своей воле? Я в этом не виноват, и вы тоже, и никто в Федерации. Меня вот никто не спросит, если заболею фелленитом — изолируют в госпитале, который похуже тюряги, до конца жизни, и привет родителям. А этих разместят во вполне приличных заведениях.

— Не совсем верно… — Ральф подошел к прозрачному лишь с одной стороны стеклу и всмотрелся в волнующуюся толпу. — Их отправляют в «строящиеся миры», чтобы не мелькали на людях. Работать они не смогут, работы там для них нет. Уехать куда-то — тоже. Редко кто живет больше десяти лет. Спиваются.

— И каждая смерть на совести компрачикосов! — разъярился Брайан. — Или вы, Ральф, считаете, что в этом Флот виноват?

— Да нет, не считаю. Я вообще не могу никак понять, что именно я считаю! — Передок прошелся по кабинету, ероша волосы. — Вы, случайно, не провоцируете бунт?

— Не то чтобы бунт… — Полковник виновато усмехнулся. — Ну, скажем, я занимаюсь шоковой терапией. Чем раньше поймут, что их неизбежно вдет, тем быстрее смирятся. А бунта не будет, они не в состоянии нападать на людей. Просто как роботы. Вот паника — очень даже возможна. Но только один раз. Когда мы объясним уродам, кто теперь их хозяева, все встанет на свои места окончательно, и можно будет без проблем загружать их на корабли.

— Что станется с Эллией?

— Как ни странно, она не останется без обитателей, — вздохнул полковник. — На какое-то время. Я говорю о русалах. Эти человекообразные живут в океане, но не могут, как киты, спать в воде. Спят они на берегу, и там их можно брать, но время… Время не позволяет. Я никогда не признаюсь при свидетелях в том, что скажу вам сейчас, Ральф, но уж слишком вы меня обидели и… Короче говоря, мы кое-что добавили в воду. Эллия — не первый случай такого решения проблемы. Русалы еще долго будут плавать в океане, но уже никогда не дадут потомства. А еще, наверное, много местной рыбы передохнет и всяких водорослей, но Федерации сейчас нет до них дела. А чтобы вы не считали меня извергом, поверьте на слово: на этот счет существует достаточно древняя инструкция.

— Зачем? Просто хоть намекните мне: зачем это Федерации? Жили бы да жили, кому они нужны и кому они мешают?!

— Дело в том, милый Ральф, что сегодня они, может, и почти люди. Хотя я уже сомневаюсь. А завтра мы встретим в космосе корабли нелюдей. Тех самых, страх перед которыми заставляет нас не селиться в космосе свободно, как компрачикосы, а жаться на планетах Федерации! Теперь примените тот же подход ко всем остальным «народцам», и станет понятно, почему мы не можем оставить их здесь. Хотя они, конечно же, люди, граждане и прочее!

Гул в лагере стоял такой, что разговаривать было просто невозможно. О чем-то «перешептывались» Ольдек и Илан, изо всех сил напрягая голосовые связки, но Топусу это не показалось выходом из положения. Место у них было вполне безопасное: с одной стороны — сотни гномов, с другой — покладистые фавны-овцеводы. Значит, можно и отойти, оставив тут лишних. Топус подхватил на руки не слишком сконфузившегося Корнелия и вместе с ним протиснулся к дверям в туалет. Тут их, по одному, снова обыскали. Фавн не мог не обратить внимания, что федераты не скрывали своей неприязни к народцам.

— Здесь потише! — сказал Топус, как только они вошли в изрядно уже загаженное помещение. — Упс… А кентавры, как обычно, думают, что в туалете надо гадить прямо у входа.

— Мелочи жизни!

Тут тоже посетителей хватало, и тоже все болтали, но зато не так громко.

— В общем, слушай, что думаю! — Гном, покосившись на дежуривших у дверей федератов, жестом попросил Топуса нагнуться. — Я на такие условия не согласен! Видел, как Матильда ревет?! Нам хозяева обещали разрешить ребенка в следующем году. А теперь что? Да даже если бы мы его и родили, и Матильда его на руках принесла — сейчас бы мы узнали, что пацан получит укол!

— Или девочка, — поправил фавн.

— Я думаю, пацан. Но не в этом дело. Пусть девочка! Почему они за нас решают?! Выходит, прежние хозяева нам разрешали плодиться, а эти нас под корень изводят! Это — Свобода?!

— Хватит, — попросил его Топус. — Весь этот шум, оттого что все до единого повторяют те же слова на разные голоса. Нам не дали выбора. Сейчас, как я понимаю, вот что получится: самые нервные разогреют себя и начнут цепляться к солдатам. И им будет плохо. Видишь лица солдат? Они готовы и ждут. Между тем солдаты ведь ничего не решают! Нужно что-то другое.

— Нужно отправиться к этому правительству Федерации и спросить их: вы что делаете, сволочи?!

— А вот в этом что-то есть…

Действительно, на солдат то и дело начинали наседать толпы разных народцев, однако оружием федераты пока лишь угрожали. Топус отыскал взглядом старшего наряда у входа в туалет и решительно двинулся к нему.

— Прошу прощения, сэр! — Топус успел понять, как нужно называть новых хозяев. Сержант хоть и не опустил электрошокер, но чуть расслабился. — Мое имя — Топус. Я хотел бы помочь новой власти, помочь нести нам Свободу. Я провел голосование в лагере и сформировал небольшой комитет из представителей нескольких народцев. Нам очень хотелось бы задать некоторые вопросы, чтобы потом передать ответы всем. Я думаю, это пошло бы на пользу… Ну, вы понимаете.

— Подождите там! — Пол Мадженто кивнул козлоногому на более или менее свободную часть туалета. — Люси! Слышишь меня?

— Мой позывной — Пирог.

— Пирог, нас поставили дежурить в сортир, мне не до еды. Передай наверх: уроды сформировали какой-то комитет. Настроены вроде дружелюбно. Говорят, хотят нам помочь. Я пока держу представителя возле себя, жду ответа.

Топус не умел читать по губам, но предположил, что этот федерат приманку заглотил. Хорошо бы, чтобы она теперь дошла и до его командиров.

— На фига нам это надо? — Корнелий немного нервничал. Все же обстановка в лагере так себе, а Матильда осталась одна. — Придумано неплохо, согласен. Но что мы им скажем?

— Мне важнее понять их, брат. Что нас ждет? Дело не только в уколе.

Корнелий задрал голову и увидел странный блеск в глазах фавна.

— Козлоногий, ты только держи себя в руках. Всем тяжело, но ведь может стать хуже.

— А вот может ли быть хуже, Корнелий, я и хочу понять.

Брайан решил поговорить с «комитетом» один. В принципе, дело хорошее — народцы выбрали каким-то образом своих представителей, через которых военная администрация может более точно донести свои требования. Другое дело, что эти представители могут подумать, будто кого-то действительно представляют здесь. А это ошибка — они должны представлять только полковника и только внизу. До того, как комитет это поймет, нет смысла устраивать официальные, запротоколированные для отчета встречи.

Сержант, который провел Топуса, Корнелия, Ольдека, Илана и Нинон в кабинет полковника, несколько раз повторил: каждый из них постоянно на прицеле, да не на одном. Гном уже начал заводиться, а Илан пустил слезу, когда встреча наконец началась.

— Добрый день! — Высокий военный не стал жать гостям руки, а встал у своего кресла. — Я — полковник Брайан, комендант лагеря и представитель военной администрации на планете Эллия. Прошу представиться и сесть.

Церемония представления заняла немного времени, а вот сесть легко оказалось не всем. Корнелия подсадили гоблин и нимф, Нинон Топус сам устроил, тем более что он ее и принес, а вот сам фавн при попытке втиснуться за стол едва не опрокинул его высокими коленями.

— Извините, — сконфузился фавн.

— Пустяки! — успокоил его полковник, подбирая упавшие бумаги.

— Итак, я слышал, что у вас есть ко мне некоторые вопросы?

— Есть, — признался Топус. — Хотя, может быть, лучше начать не с вопросов… Или все-таки с вопроса… А что будет с Эллией?

— Как это что? Она включена в реестр Федерации, в свое время сюда придут люди и займутся колонизацией.

— Но Эллия, сэр, уже давно колонизирована, — заметил фавн. — И до известной степени скорее нами, нашими предками, чем нашими хозяевами. Народцы славно обустроили Остров, вы не находите?

— Ну, не знаю… — замялся полковник. — Может быть, у Эллии судьба курорта или еще какая-нибудь. Это будет решать народ Федерации. Кстати, вы уже ужинали? Как питание?

— Нет, мы как раз ушли, когда начали раздавать миски, — мрачно произнес Корнелий. — Я хочу немного спрямить зигзаги вашего разговора, любезные. Что если Остров останется нам, а Федерации спасибо за освобождение, приезжайте в гости? Не очень-то мы хотим уколов для бесплодия! У меня жена есть!

Брайан налил стакан воды и аккуратно поставил его перед гномом.

— И как вы собираетесь тут жить? Насколько мне известно, компрачикосы жестко регулировали численность всех народцев. Теперь это делать некому. Некому решать ваши споры. Некому вами командовать. Вы перессоритесь в первую же неделю, это вы понимаете?

— Ну и что?! — Корнелий хотел вскочить на кресло, но Ольдек удержал его и подвинул стакан поближе.

— А то, — спокойно продолжил Брайан, — что вы граждане Федерации. И Федерации пришлось бы сюда, на край света, в дальний космос, тащить войска, чтобы между вами наводить порядок. Я уже не говорю о том, что кое-кто может вернуться, и тогда многим из вас не поздоровится… Может, Федерации тут эскадру держать, охранять ваш крошечный Остров? Или все-таки справедливее переселить вас в безопасное место? С другой стороны или, точнее, по другому вопросу отвечу так: а кем будет ваш ребенок в Федерации? Человеком? Да.

Но неполноценным. Даже не способным иметь потомство от кого-либо, кроме таких же гномов. У него не будет перспектив.

— Отлично. — Корнелий залпом выпил воду. — Замечательно. Значит, в Федерации у нас перспектив нет, а здесь вы нас не оставите. Спасибо за Свободу.

Брайан посмотрел в глаза куда более прагматичному и спокойному, как полковнику казалось, фавну. Топус улыбнулся, пожав плечами. Назвать эту козлиную улыбку симпатичной Брайан не решился бы, но что-то обаятельное в ней имелось.

— Я понимаю, как это выглядит в ваших глазах, — тихо сказал полковник. — Но прежде всего хочу, чтобы вы поняли: это — лучший вариант.

— Всегда есть то, что нуждается в починке, — заговорил Ольдек. — Мы, гоблины, веками занимаемся механикой, электропроводкой, водопроводом, много чем. Мы умеем учиться. У нас будет возможность работать в мирах Федерации? Это важно для нас, гоблинов. Пожалуйста, ответьте откровенно.

Теперь Брайану пришлось посмотреть в глаза зеленокожего человечка, который свою несоразмерно большую голову и держал-то, казалось, с трудом.

— Откровенно? Хорошо. У нас этим занимаются люди. Всегда занимались, и всегда будут заниматься. Если вы считаете себя гоблином — у вас нет шансов. Если вы назовете себя человеком — почему бы и нет. Только это не касается вопроса инъекции, здесь инструкция простая: без процедуры никто Эллию не покинет.

Гоблин смотрел на человека и отчетливо понимал: человек врет. Никто в Федерации не станет тратить на Ольдека время, там все прекрасно устроено и без него. Даже если он чему-то и научится, применить знания будет негде.

— Илан, ты ничего не хочешь спросить у сэра полковника?

Нимф глубоко вздохнул. Он был очень эмоциональным существом, но вовсе не глупым.

— Мы проживем остаток своей жизни где-то на другой планете, в безопасности и сытости, никому не нужные?

— Отчего же не нужные? Федерация ценит каждого своего гражданина! — Брайану этот тип нравился даже меньше остальных. Внешне как человек, безобразно хорошенький юноша. Эдакий ухоженный бисексуал, каких полно на любой планете Федерации. Вот только и он тоже — не человек, и это особенно страшно. — Но своими страданиями вы заслужили право на отдых.

— А я хочу страдать! — сорвался Илан. — Я хочу страдать, любить и быть любимым или убейте меня!

— Начинается, — удовлетворенно резюмировал Брайан. — Вот таких педиков вам в комитет включать не следовало. Почему нет никого от кентавров?

— Они подключатся позже, — пообещал Топус, у которого было время подумать. — Благодарю за разъяснение некоторых позиций Федерации по нашему вопросу. Нам нелегко осознать фактическое положение дел. Но благодаря вам мы многое поняли. Теперь мы хотели бы вернуться к землякам и обсудить это с ними.

Топус встал первым, за ним остальные. Брайан медлил. Что-то его беспокоило в добродушном фавне. Не изолировать ли весь этот «комитет»? Впрочем, если они не вернутся, их товарищи могут спровоцировать какую-нибудь голодовку, полковник слышал о подобных инцидентах. Пусть идут. Все равно у уродцев нет власти над собой, они подчинены людям.

— До свидания, рад был с вами познакомиться, — распрощался наконец Брайан. — Если будут какие-либо жалобы на условия содержания, обращайтесь непосредственно ко мне.

Еще когда они спускались по железной лестнице, Топус шепотом спросил арахну, которую нес на руках:

— Удалось хоть что-то?

— Конечно! — заворковала довольная арахна. — Все удалось! Я удаленно вошла в три их сети, у меня теперь все пароли! Очень хочется, конечно, воткнуть куда-нибудь пальцы, но все равно: какое облегчение! Спасибо, Топус!

— Пожалуйста, но ты по существу скажи: мы сможем получать информацию внизу?

— С перебоями. Это трудно, здесь много экранов, и эти дубинки солдат… Они полны энергии, очень фонят! Мне нужно поговорить с другими арахнами, вместе мы могли бы больше.

Оказавшись на месте «временного содержания», все получили ужин. Каша оказалась совершенно одинаковой во всех мисках, хотя размер порции соответствовал весу получателя.

— Я им говорила, что для фавна это мало! — оправдывалась Матильда, вручая миску Топусу. — Но они сказали: такова инструкция. И знаешь, кентавры не намного больше получили!

— Мне их жалко! — добавила Алоя. — Такие сильные, большие.

Говорят, в Федерации все едят немного. И пища у них какая-то особенная, синтетическая.

— Это не важно, — Топус отодвинул от себя миску. — Успею. Нинон, кушай быстрее, лучше тебе сейчас повидаться со своими.

— Я не буду это есть! — Нинон только попробовала и брезгливо отвернулась. — Это не еда, я чувствую. Лучше я теперь поговорю со своими, я заметила нескольких сверху.

Ольдек, единым махом проглотивший порцию, согласился поносить мало годную к самостоятельному передвижению арахну по лагерю.

— Не знаю, что этой стерве не нравится! — нахмурилась Матильда.

— Очень вкусная каша, с мясом и специями.

Топус попробовал еду осторожно, но она ему очень понравилась. Лишь вылизывая миску длинным языком, он подумал, что федераты могли туда и подложить нечто, делающее народцы более покладистыми. Однако тут же произошло событие, которое его несколько успокоило. Десяток кентавров, за которыми внимательно наблюдали остальные, подошли к закрытому окошку выдачи пайков и шумно потребовали от дежуривших там солдат добавки. Если кентавры остались такими же строптивыми, как и прежде, то еда особой опасности не представляла.

— Топус, я понимаю, что ты хочешь попытаться сделать. — Корнелий прикончил свою гномью порцию и подсел поближе к товарищу.

— Но, может быть, не стоит торопиться? Обдумаем все, подготовимся, посоветуемся кое с кем!

— Будет поздно. Может быть, уже сейчас поздно.

— Шансов-то никаких! — Гном с досадой отмахнулся от Матильды, почувствовавшей недоброе и потянувшей мужа за рукав. — За федератами — сила!

— Только здесь, на Острове, мы можем попытаться что-то сделать. Я чувствую: потом будет поздно. А здесь мы еще вместе, еще сила. Здесь нас боятся. А когда развезут по всяким «тихим, спокойным местам», то церемониться уже никто не станет. — Топус встал и попытался разглядеть Ольдека и Нинон. Безрезультатно. — Может, ничего еще и не получится. Но федераты совершенно не понимают, на что способны арахны со своими вживленными чипами. В этом наш шанс.

— А если они начнут стрелять? — Илан вяло ковырял кашу. — Ты готов умереть?

Корнелий и Топус удивленно посмотрели на нимфа.

— Да-да, я все понимаю. Не все нимфы дураки. Если вы люди — то и мы тоже… Я с тобой, Топус. Мне все равно. Прежняя жизнь не вернется, хозяин не взял меня с собой, а значит — предал. Я больше не смогу поверить, что я ему нужен. — Илан отодвинул миску. — Я тоже не хочу покидать Остров. Но ты готов умереть?

— Да, — уверенно кивнул фавн. — И не смотри на меня так, Матильда! Мы все равно умрем, умрем без всякого продолжения. Нас лишат возможности иметь детей, потому что наше существование оскорбляет, видишь ли, чувства нормальных людей!

— Ну кто ж виноват, что мы такие, ненормальные, и обратно нас не переделаешь… — Матильда мгновенно пустила слезу по румяной щечке. — Может, и правда, не нужно? Раньше мы были гномами и гордились этим. А теперь мы просто уроды!

— Вот этого я и не хочу! — набычился Топус. — Пойду отыщу своих селян, узнаю, что они думают. Илан, вы бы с Алоей побродили, послушали, что говорят?

Корнелий решительно поднялся.

— Если Свобода иметь детей у нас есть только на Острове, то я никому не позволю меня отсюда увезти! Живого или мертвого! Хватит реветь, жена, пойдем тоже поболтаем с родней.

Освещение постепенно ослабевало — лампы имитировали наступление ночи. Народцам Острова предстояло сегодня спать прямо на бетонном полу. Временные трудности перед полным обеспечением и тихим, мирным существованием до конца своих дней.

Фавны на предложение вырваться из лагеря отреагировали едва ли не криками «ура». Они всегда отличались склонностью к проделкам и всегда мало думали о последствиях. С эльфами, серой оборванной массой сгрудившимися в дальнем углу, Топус решил пока не разговаривать. Однако уже прошел слух: те семьи, что пытались спрятаться в дальних уголках леса, были обнаружены прочесавшими весь Остров федератами. Некоторые пытались бежать, и тогда их расстреляли из бластеров.

— Они поддержат! — не сомневался старый Крон, зябко поводя плечами. — Ох, зря мы вчера так напились… Но если вырвемся, парни, то у меня в овине такая бражка стоит — от запаха закачаетесь!

Топус еще немного посидел с полевиками и тихо отошел. Объяснять им, что вырваться нужно вовсе не затем, Чтобы опохмелиться, не нужно. Главное, что фавны согласны. Но еще важнее, чтобы они не передумали, когда начнется стрельба… Очень обнадежили кентавры. Неизвестный Топусу здоровенный, с лицом в шрамах жеребец подошел к нему сам.

— Мы слышали, ты наврал начальнику, что есть какой-то «каметет», и ходил с ним базарить, братан.

— Ну, ничего особенного, просто… — Фавн пытался выкрутиться из мертвой хватки взявшего его за загривок кентавра.

— Он и правда сказал так, как передают?

Кентавр очень хотел услышать «да». Врать не пришлось, Топус только немного упростил смысл сказанного.

— Охолостят всех, это не обсуждается?! Мы так и поняли, только не поверили сперва. Спасибо, братан. Свистни, как пора.

Лишь бы и эти не остановились, когда начнут стрелять. Лишь бы поняли, что терять нечего. В том, что стрельба начнется, Топус уже не сомневался.

Полковник Брайан печально рассматривал Передка, который к ночи набрался уже почти до животного состояния.

— Нервишки, Ральф, нервишки…

— Ну и что? — Передок оперся на стол полковника, чтобы не упасть. — Мне простительно! Я не военный. Я должен пропустить весь этот ужас через себя, понимаете? Это моя задача. И я с ней справляюсь!

— А я думал, ваша задача — пропустить через себя весь мой коньяк, — устало улыбнулся Брайан. — Выпейте таблеток и ложитесь спать.

— Федерация освобождает генетически изуродованных людей, стерилизует их и ждет, пока они сдохнут, — не слушая его, излагал журналист. — Отлично! А не проще было бы всех их убить прямо тут? Вот такие у меня замечательные впечатления от нашей «военной кампании»!

— Это впечатления цивильного пижона. Если бы вам однажды под дулом пистолета задали вопрос: умереть предпочитаешь или дожить до естественной смерти на всем готовом, то вы бы… Да ты бы руки лизал! — разъярился неожиданно для самого себя полковник. — А еще есть третий вариант: ты и все твои потомки, изуродованные и превращенные в черт знает каких тварей, не имеющих даже возможности возмутиться, все вы будете служить козлам, которые с чего-то взяли, что им так удобнее! Как тебе? Может, все-таки отправишься в пансион на средства налогоплательщиков?

Журналист вытянул к самому носу полковника руку и покачал пальцем. Потом постарался сунуть руки в карманы, не попал и, попытавшись принять гордый, независимый вид, сел мимо стула.

— Вот так-то, — вздохнул Брайан. — Увидел правду — и как можно скорее нажрался. А потом будешь шепотом говорить о зверствах Флота. Даже не попытаешься что-то изменить, сволочь продажная. Дешевка.

— Нет! — Передок ответил снизу настолько трезвым голосом, что полковник заинтересовался и заглянул под стол. — Нет, Том. Это не зверства Флота, это суть Федерации. Я ее гражданин и поддерживаю всей душой. Просто то, что вы делаете — грязно.

Брайан покачал головой не без уважения. Вот в этих словах уже был какой-то намек на суть происходящего. Хмыкнув, военный налил и себе.

— Начистоту, так начистоту. Мы единообразны, мы сгрудились в кучу, мы не позволяем людям селиться где и как попало по одной-единственной причине. Потому что, если придут враги, мы должны быть едины и сильны. И намек на таких врагов есть: гольринеры, например.

— Миф! — простонал с пола журналист.

— Да, много неясного с этим их якобы «кораблем» и странным образом расшифрованными, а потом исчезнувшими записями. Но за этим мифом стоит нечто. Что, Ральф? Ты-то обязан сообразить!

Передок нащупал наконец стул. Тяжело опираясь на него, журналист смог принять положение, которое относительно сходило за сидячее.

— Я тебе скажу! Это то, чего мы ждем. Мы боимся космоса. В космосе может быть все. Мы ждем нападения, а его нет. И тогда непонятно, почему компрачикосы, вот эти конфедераты долбаные, отступники, беженцы и пираты, живут как хотят, а мы паримся бок о бок в многомиллиардных мирах… Поэтому нам нужны гольринеры. Я ответил?

— Почти. — Полковник сел рядом с журналистом. — Почти, друг. А ты даже умнее, чем я думал! Но надо смотреть еще глубже. Гольринеров, враждебную нам расу в космосе, мы пока не нашли. По крайней мере, я не верю этим странным сообщениям правительства… Зато у нас есть настоящие враги. Компрачикосы. Мерзавцы не хотят жить как все, нарушают законы и общества, и Бога. Сатанисты! Мерзость! Но свободные люди. Поэтому они враги Федерации, прежде всего поэтому. Но они и сами, возможно, не понимают, что создали в своем безумии. Новые виды разумных существ! Это не изуродованные люди, Ральф, и не новые расы. Сотни лет экспериментов, масса безуспешных попыток — и вот, у них есть около полусотни видов «народцев». Каждый из которых способен развиться во что-то страшное… Самостоятельное. Понимаешь, писака?

Брайан думал, что Передок просто уснул, но тот вдруг вскинул голову, снова покачал пальцем.

— А тогда, дорогой мой полковник, кто все-таки идет против Бога? Тот, кто создает новые виды, или тот, кто их уничтожает?

Пискнули часы: два ночи. Полковник протянул руку, крепко ухватил Передка за волосы и уложил на пол. Журналист несколько раз дернулся, выругался, а потом подтянул колени к подбородку и захрапел. Брайан поднялся на ноги.

— Пнуть бы тебя, интеллигент. Так пнуть, чтобы печенка через жопу вылетела. Но уж так устроен мир: одни совершают преступления, чтобы другие могли спокойно жить. А потом эти другие «открывают глаза» первым: да вы же преступники! Но не буду я тебя пинать. Потому что пинать любят такие, как ты — издалека, и лучше мертвых.

Полковник тщательно отхаркнул и плюнул спящему Ральфу в лицо. Тот тихонько заскулил во сне.

— Спокойной ночи, мистер Передок. Утром снова будем дружить.

Однако спокойно уйти в спальный отсек не удалось. Начальник ночной смены просто вопил в микрофон.

— Началось? — Брайан включил прозрачность стены и удовлетворенно кивнул. — Береги людей, как я и говорил. Не паникуй. Все идет по плану, к утру из них веревки можно будет вить.

Топус никогда прежде не планировал нападения на вооруженную охрану и прорыв нескольких тысяч заключенных через охраняемый периметр. Но фавны склонны к философии, а значит — аналитически мыслят. Вот он и решил, что если не умеет планировать, то учиться уже поздно. У него были прекрасные инструменты: арахны, сумевшие все же совершить удаленное подключение к лагерным сетям, гоблины, набросавшие примерную схему охраны лагеря, и даже кентавры, готовые к драке. И все же эти инструменты требовали нежного обращения, требовали безошибочного плана. Которого, по сути, у Топуса не было. Поэтому основную ставку фавн сделал на толпу. На бешеную, испуганную и оттого все сметающую на своем пути толпу.

— Многие погибнут, — мрачно предрек Корнелий. — Подумай еще раз, клянусь Мертвой Землей!

— Я чувствую, что думать поздно. Я вообще не знаю, к чему все это затеваю, но если нам суждено сделать свободный поступок — то только сейчас.

— Для большинства это не будет свободным поступком, — вздохнул гном.

— Значит, такова судьба. Не ворчи, пожалуйста. Нинон! — Топус тронул сосредоточенную арахну. — Что там?

— Я бы начинала! — Глаза Нинон горели. Она вернулась в информационные сети и теперь чувствовала себя полноценной, нужной. — Хозяева возвращаются!

Если бы гром сейчас прогремел в лагере, Топус и Корнелий остались бы куда более спокойными.

— Что ты сказала?!

— Эскадра компрачикосов выскочила из подпространства и уже вступила в бой! Их меньше, но федераты совсем этого не ждали! В космосе творится ад! Расскажем всем?!

— Ни в коем случае! — Топус даже прикрыл ей рот широкой ладонью. — Никаких «хозяева возвращаются», это все испортит. Что-то я не верю, что федераты отдадут Эллию назад компрачикосам, если уж один раз ее нашли. А вот бой и суматоха нам на руку. Начинаем.

Он поднялся и почесал между рогами. Кентавр, внимательно следивший за фавном, кивнул и подошел к наряду, дежурившему у дверей.

— Я хочу выйти подышать.

— Отойди! — потребовал солдат. — Сказано же: ведите себя тихо, и…

— Здесь воняет! — загремел кентавр, и все, кто спал неподалеку, начали подниматься. — Здесь страшно воняет! Я хочу выйти!

— Лейтенант! — Солдат пятился перед огромным кентавром. — Лейтенант, сэр, этот парень не хочет слушать!

Лейтенант, задремавший на посту, отлепился от стены и, быстро подойдя вплотную, ударил кентавра электрошокером. Жеребец повалился, едва не придавив солдата.

— Всем спать! — гаркнул лейтенант. — Ничего интересного тут нет, спать!

Однако к нему уже шли еще несколько кентавров.

— Мы хотим выйти! Здесь воняет!

По лагерю прокатился шепоток, в каждой группе народцев кто-то поднимался, чтобы лучше видеть, многие спешили подойти ближе.

— У федератов теперь будет время проснуться, подготовиться, — пожаловался неугомонный Корнелий. — Надо было сразу навалиться.

— Ты когда-нибудь дрался с людьми? — тихо спросил фавн.

— Я-то нет, но кентавры…

— Тоже никогда. Те, кто смог переступить через установку — мертвы. Они не коммандос, а мы не генштаб.

— Хозяин! — позвала Нинон и тут же смутилась. — То есть Топус… Мы нашли подходящие места, где можно добраться до их проводки. Гоблины говорят, что могли бы разобрать стены за полчаса, если им не будут мешать. Тогда сядем на все их линии прочно, не выковыряют.

— Пусть попробуют, — без особой надежды согласился Топус. Он сомневался, что у народцев есть столько времени на единственную попытку. — Передай: пусть брауни делают, что обещали!

Пока арахна через сеть федератов связывалась с подключившимися к ней родственниками, Топус наблюдал развитие истории с кентаврами. Уже трое лежали без движения, а перед испуганными народца-ми выстроилась шеренга бойцов с электрошокерами. Все остальные полукони, создавая как можно больше давки и паники, шли через лагерь на выручку. Во всеобщем гаме Топусу пришлось знаками показать арахне: давай, пора!

Арахны знали о сетях куда больше, чем об окружающем мире. Системные администраторы федератов мгновенно оказались не у дел. Перекрывая шум, из громкоговорителей раздался голос полковника Брайана — среди файлов федератов было достаточно его записей, чтобы сгенерировать любую речь.

— Всем тройкам спуститься в зал! Всем тройкам спуститься в зал! Использовать только электрошокеры! Оттесните уродов к дальней стене, поднажмите, парни!

Топус усмехнулся, представив себе лицо полковника в этот момент. Услышать самого себя, отдающего глупейшие команды — это прекрасно!

— Что ты ржешь, козлоногий?! — перекрывая гам, закричал Корнелий. — Они уже косят наших десятками! Эти дубинки всех просто выключают!

— Значит, пора!

Топус рванулся вперед, и вслед за ним заработали ногами готовые к заварухе фавны.

— Нас бьют! Они нас бьют! Перебьют всех! — кричал он, не особо заботясь о том, по кому шагают его копыта. — Надо разбегаться!

Он и сам удивился, что его выкрики тут же подхватили не только фавны, но и многие другие. Через минуту он оказался в окружении брауни и вдруг понял, что просто не может двигаться дальше. Крохотные, но жилистые человечки спаялись в одну копошащуюся массу и давили, давили вперед. Безрезультатно — образовался затор. Вокруг озлобленные лица с вытаращенными глазами, крики боли, слезы… Если Топус хотел паники, то ему это удалось. Но почему толпа не сметает заслоны федератов?

Сверху вдруг появился Корнелий, который добрался до приятеля прямо по головам. Он ухватился за рог фавна и свесил вниз окровавленное лицо. Топус не сразу разобрал, что он пытается прокричать:

— Мы не можем нападать на людей, а федераты не отступили!

На мгновение перекрыв ревом даже общий гам, Топус сумел подтянуться и, как и Корнелий, оказаться над колышущейся массой на-родцев. Федераты, плотно сцепив руки и выставив шокеры, заслоняли ворота, медленно отступая. На балкончики снова поднимались стрелки, они уже высматривали вожаков. «Но почему?! Ведь полковник приказал всем спуститься… Арахны подвели?»

Действительно — теперь, похоже, вновь командовал Брайан. Еще немного, и все будет под его полным контролем, арахны не сумели удержать позиции. Толпа, сейчас лезущая к воротам, в таком же ужасе откатится назад, и второй раз ее не поднять. Народцам поколениями вбивали простой инстинкт: никогда не трогать людей, и только некоторые кентавры в ярости умели его преодолевать. Только некоторые…

Чуть раньше Топуса все понял Илан, которого толпа давно уже унесла вперед. Его бы вовсе задавили, не сумей нимф забраться на рычащего в ярости от такого обращения кентавра. Полуконь давно бы избавился от седока, но пока отбивался от остальных, желающих спастись на его спине. Илан видел, как федераты бьют и бьют шокерами совершенно не сопротивляющихся, визжащих огородных гномов, оказавшихся в первых рядах. Они не могли сражаться с людьми.

— Не люди! — закричал вдруг Илан и встал на зажатом со всех сторон, а оттого неподвижном крупе кентавра. — Не лю-ди! Не лю-ди!

Вряд ли многие поняли, что именно кричит нимф. Но когда разум бессилен контролировать ситуацию, когда психика на грани полного срыва, нужно зацепиться хоть за что-то. Три ритмичных слога повторяли все больше и больше визжащих, рычащих, хрипящих глоток. Через минуту весь лагерь сотрясался от общего скандирования: «Не-лю-ди!»

И все изменилось. На руке одного из федератов повис впившийся зубами гном, другого повалили, третьего ударили головой в живот. Еще прежде, чем они схватились за бластеры, волна разнообразных живых существ накрыла несколько десятков людей, которых не считала более людьми. С балкончиков открыли огонь, стрелки получили приказ бить самых крупных. Слишком поздно — разрывая тех, кто был ее частичками, о металлические столбы, толпа шла через ворота. Лагерь лишился большей части своих обитателей. Но не всех.

Корнелий, оказавшийся внизу, уже не думал, что выживет. И все же уцелел, хоть и чувствовал себя фаршем. Со стоном приподнявшись, он увидел сотни убитых и раненых. Мало кто из них погиб от выстрела бластера.

— Что ж мы натворили-то… Матильда!

Он завертелся, высматривая жену, и понял, что найти ее будет непросто, даже если толпа не унесла ее с собой. Какой-то брауни с залитым кровью лицом схватил его за ногу, требуя помощи, но гном вырвался. Слева полыхнуло жаром — это добил кентавра один из стрелков. Корнелий в панике оглянулся, но увидел лишь, что последние федераты с бластерами на изготовку покидают балкончик. Здесь больше некого было охранять.

— Спокойно, спокойно! Не пускайте их наверх, и сами не высовывайтесь! — Брайан нервно барабанил пальцами по столу. — Ну выскочили они наружу, что толку? Проволока под напряжением, вышки будут работать на поражение… Загоним обратно. Самое опасное — вот эти твари многорукие, как их…

— Арахны! — подсказал лейтенант, продолжая сам себе бинтовать руку. Твари ворвались в медицинский отсек, и живых медиков в лагере «Эллия» не осталось. — Сэр, я видел, как некоторые забирали у солдат бластеры.

— Это паршиво… Внимание! Всем стрелкам! Увидев бластер, работайте на поражение! Так, теперь…

Полковник осекся, потому что в шлемах всех присутствующих раздался голос Брайана, призывающий всех подчиненных срочно отступать к югу, оставляя вышки и периметр без охраны.

— Опять?!

— Теперь им проще, — виновато отозвался заместитель по связи.

— Они вскрыли проводку, захватили даже несколько серверов…

— Отключите! Избавьтесь от них!

— Мы же не можем отключить все… Тогда просто никакой связи не будет. А без официального приказа, как вы знаете, никто стрелять не станет.

— Ну вот теперь слушайте, как «я» отменяю свои приказы! Черт… Дай мне аварийный канал связи с эскадрой. А то они еще и туда пошлют какой-нибудь доклад от моего имени… — Брайан раздраженно прошелся по комнате и едва не налетел на потерянного, жалкого Передка. — А вот и мой милый Ральф! Проспался? Увидел, как людям животы когтями вспарывают несчастные народцы, обреченные Федерацией на исчезновение?

Журналист поморщился. Он действительно это видел. Еще он видел, что бывает с человеческой головой после удара копыта кентавра.

— Полковник, да пусть разбегаются! Зачем им мешать? Еще раз зачистить Остров совсем нетрудно.

— Послушайте этого умника! — всплеснул руками Брайан. — Нетрудно, особенно учитывая, что гоблины взяли в руки бластеры, да и все остальные почуяли аромат нашей крови! Совсем нетрудно. Легче только вдарить по этому Острову с орбиты, чего я и попрошу у эскадры. Тем более, милый мой, вы, наверное, не в курсе: в космосе нас атакуют компрачикосы и бой идет уже больше часа! Мы несем потери, а они в этот раз подтягивают нешуточные силы!

Полковник круто развернулся и отошел. Прислонившись к стене, Передок впервые в жизни схватился за сердце. Если эскадра не пришлет корабль, им тут конец — злобные уроды просто перебьют остатки гарнизона лагеря. А если придут компрачикосы? Эти всегда готовы принять перебежчиков, но в плен не берут никого. Не успел журналист ужаснуться, как до него дошло самое страшное.

— А далеко от планеты бой? — он схватил за рукав спешащего мимо сержанта.

— Пока — да. Но все может измениться очень быстро. — Сержанту Полу Мадженто, потерявшему этой ночью обоих подчиненных, тоже не хотелось погибнуть от жесткого излучения. — Ничего, полковник нас вытащит.

Топус не мог надеть человеческий шлем на рогатую голову и просто прислонил его к уху, чтобы поговорить с арахной.

— Нинон! Мы выбрались, Нинон, все разбегаются по Острову! Как там в небе, как у вас дела?

— Я и еще двое контролируем их сеть, — отозвалась разгоряченная сражением с сетевиками федератов арахна. — Думаю, еще какое-то время они нас не вычислят, мы удачно прилепились. Но дело плохо, Топус: полковник Брайан только что вызвал спасательный корабль и попросил адмирала нанести удар по Острову. Если там не будут спорить, тут ничего живого не останется.

— Вот оно что… — Топус почувствовал, что очень устал и в самом деле не знает, что делать дальше.

Они покинули ненавистный лагерь, но теперь вокруг него толклись несколько сотен голодных, испуганных, потерявших друзей и родственников существ всех видов, и все чего-то от него ждали. Даже несколько эльфов не сбежали сразу же в свой лес, а перешептывались неподалеку.

— Ну, значит судьба наша такая, — решил наконец фавн. — Лучше уж сразу, чем гнить где-то на чужбине!

— Корабль! — напомнила Нинон. — Ох, как же тут кричат раненые…

— Вернуться за тобой? — вдруг сообразил Топус. — Вообще, много наших там осталось?

— Федераты стреляют по любой тени. Вам не вернуться, нам не уйти. Да нам, арахнам, и идти некуда. Попробуйте захватить корабль, Топус. Это будет тот, что висит на орбите, там почти не осталось бойцов, они все здесь. Мы попробуем помочь — перекроем помехами на какое-то время их аварийный канал связи. Потом свяжемся с кораблем и прикажем им сразу открыть люки… — Арахна замолчала, и фавн уже начал волноваться, когда она вдруг почти закричала: — Корабль идет вниз, а как только он взлетит, по Острову ударят! Эскадра федератов отступит, но Эллию они хозяевам не оставят!

Фавн опустил шлем и огляделся.

— Собирайте всех, до кого еще докричитесь! Идем в Порт-Остров, больше кораблю сесть негде. Умирать — так с музыкой.

Два часа спустя, когда корабль, названия которого новая команда даже не знала, на предельной скорости удалялся от Эллии, Топус добрался до рубки. Здесь было скользко от крови, хотя брауни понемногу вытаскивали останки федератов и тех, кто первым вошел сюда, чтобы занять их место. Это в основном были гномы — они смогли протиснуться в вентиляцию. Неизвестный фавну арахк с нежностью поглаживал двумя свободными руками кнопки, остальные конечности ушли глубоко в недра вскрытого гоблинами пульта.

— Я прикинул: нас около трехсот. — Топус присел на пол рядом с Ольдеком. — Но много раненых, не все выживут. Вот уж не думал я, что мы это сделаем.

— А кто думал? — Гоблин поднял на него уцелевший глаз. — Никто не думал. Я сам у Нинон уточнял: правда ли, что Остров уничтожат? Если бы была хоть какая-то возможность выжить иначе, кто бы сюда полез? Захватить корабль… Мы же их телами завалили!

— Если бы федераты успели закрыть люк до того, как туда сунулся кентавр… Ну, или уж впустили бы его сперва, а не зажимали… — Фавн все тер руки. Ему казалось, что на них кровь сразу всех, кто погиб в лагере и на корабле. — В общем, странно все вышло.

— Вышло и вышло, — пожал плечами хладнокровный Ольдек. — Хотя толком еще ничего не вышло. Остров перестал отвечать почти сразу, как мы взлетели. Наверное, там уже все кончено. Назад пути нет, к бывшим хозяевам нельзя, к федератам тоже. И куда нам? В свободный поиск подходящей планеты? Ресурсов не хватит.

Топусу мучительно захотелось стукнуть гоблина по израненной голове. Значит, после всего, что произошло, и деваться уцелевшим некуда? Ему самому это как-то не пришло в слишком уж склонную к философии голову. Брауни, начавший было мыть пол, оперся на швабру.

— Вообще-то, у нас есть координаты места, где нет ни федератов, ни хозяев, — сказал арахн. — Мертвая Земля.

— Люди не смогли там жить после войны! — Топус даже копытом пристукнул. — Земля умерла!

— Ну, война была тысячи лет назад, — напомнил гоблин. — И вообще… Может, мы ее починим? Куда-то же надо лететь, пока за нами не погнались либо те, либо другие.

— А что, начальник? — Брауни опять завозил шваброй, смывая кровь. — Нормально. Найдем местечко почище и устроимся как-нибудь.

Топус огляделся, но больше в рубке было не с кем посоветоваться.

— Что ж, если нам больше негде жить, будем жить в аду. И если никто больше не хочет быть капитаном, то я командую: летим чинить Мертвую Землю, уроды! □

ВИДЕОДРОМ

Кейдж Бейкер
НАВОДЧИКИ И СНАЙПЕРЫ

Я обслуживал Лорда Мертвую Хватку и Доктора Разгрома, когда шаттл привез нового парня.

Ненавижу Лорда Мертвую Хватку. Я и Доктора Разгрома ненавижу, но вот Мертвую Хватку… хотел бы я, чтобы он получил снаряд из собственной пушки прямо в задницу!

Не то чтобы это была настоящая пушка. И я ни за что не смогу выстрелить в него, потому что я всего лишь наводчик. Но ведь главное — это помыслы, верно? Мысль иногда материализуется.

Так или иначе, я встрепенулся, когда завыли сирены и перед глазами замелькали цветные огни, а Лорд Мертвая Хватка вцепился в мой коротенький фартучек с оборочками и так сильно дернул, что я пошатнулся и едва не уронил поднос с его выпивкой.

— Повнимательнее, червяк ты этакий, — бросил Лорд Мертвая Хватка. — Подумаешь, всего лишь шаттл приземляется. Это еще не причина, чтобы считать ворон и отвлекаться от своих обязанностей.

— Я знаю, в чем тут дело, — вмешался Доктор Разгром, прислонившийся к стойке бара. — Услышал зов самки своего вида. Должно быть, нам прислали очередного наводчика.

— Ах да, совсем забыл, — ухмыльнулся Лорд Мертвая Хватка. — Твоя толстозадая подружка рыдая сбежала к мамочке и папочке. Точно?

О, черт, как же я ненавидел его. Он говорил о Кеве, которому пришлось уехать домой после тяжелейшего астматического приступа. Кев был хорошим наводчиком. Одним из лучших.

Я ответил злобным взглядом и, как оказалось, зря, потому что он улыбнулся, наступил мне на ногу и встал.

— Что-то не слышу ответа, Фифи, — процедил он, а я скорчился от непередаваемой душевной боли, потому что даже при низком тяготении он все-таки смог бы применить силу. Нас уверяют: не стоит опасаться за ломкость костей, ведь каждый прошел специальный курс на приспособляемость к низкому тяготению, но откуда нам знать, правда это или ложь? Я почти слышал, как косточки плюсны хрустят, подобно пересохшему хворосту.

— Да, милорд Мертвая Хватка, — послушно пробормотал я.

— Что? — прошипел он, подавшись вперед.

— Милорд… да, милорд Мертвая Хватка.

— Вот так-то лучше.

Он снова сел.

Ладно-ладно, вы, наверное, считаете меня трусом. Это не так. Да и Лорд Мертвая Хватка вовсе не такой уж здоровяк. Скорее уж, тощий коротышка с большими, желтыми, торчащими вперед зубами, придающими ему вид демонического кролика. А у Доктора Разгрома — женские груди, и несет от него так, что плохо приходится тому, кто оказывается с ним в одном воздушном шлюзе. Но они СНАЙПЕРЫ, ясно? А одеваются как космические воины и тому подобное. Такие же куртки, сапоги и самые устрашающие прически. Фашисты проклятые!

Поэтому я поставил на столик его диет-пепси, отступил, и в этот момент из динамиков раздалось:

— Юджин Клиффорд, пожалуйста, явитесь в офис мистера Курца.

Это называется: спасение пришло в последний момент.

Услышав повторенное сообщение, Лорд Мертвая Хватка ехидно хмыкнул:

— Похоже, старшина Курц стосковался по одному из своих мальчиков для утех. Разрешаю удалиться, Фифи.

— Милорд, спасибо, Лорд Мертвая Хватка, — пролепетал я и, сорвав фартук, помчался прочь.

Мистер Курц вовсе никакой не старшина: не знаю, почему снайперы так его прозвали. Он директор станции. Управляет этим местом от компании «Ареко». Следит, хорошо ли мы работаем, подписывает премиальные чеки. Казалось бы, снайперы должны относиться к нему с большим уважением, но чего нет, того нет. Они снайперы, и этим все сказано. Мистер Курц по большей части сидит в своем офисе с самым разочарованным видом. Лично я его не осуждаю.

Стоило мне просунуть голову в дверь, как мистер Курц поднял взгляд от романа.

— Мистер Курц, вы хотели меня видеть?

Он кивнул.

— На шаттле прибыл новичок. Вместо Кевина Нидерландера. Не приведете его?

— Да, сэр, — отчеканил я и поспешил в зал ожидания. Там уже сидел новичок — квадратный коротышка, с прической, от которой его голова казалась конусообразной. Наверное, это генетическое: наводчикам никогда не удается сделать приличную прическу. Рядом на стуле лежал его рюкзак.

— Добро пожаловать на оружейную платформу, новенький. Я твой старший по введению в курс дела.

В каком-то роде так оно и есть.

— О, хорошо, — рассеянно ответил он, поднимаясь, но по-прежнему не сводя глаз с телеэкрана. Я ожидал, что он, как все новички, станет допытываться, действительно ли там, внизу, Марс, или начнет распространяться, что не верит, будто оказался на другой планете, вернее, на той орбите, которая находится прямо над таковой.

Но он молча повесил на плечо рюкзак и наконец оторвал взгляд от экрана.

— Чарлз Тид. Рад оказаться здесь.

«Ха! Недолго тебе радоваться», — подумал я.

— Тебе, новенький, придется заменить человека, достойного во всех отношениях, — сообщил я вслух. — Как по-твоему, ты к этому готов?

Он коротко ответил, что вполне готов. И только. Не то чтобы хвастался или тому подобное… но я подумал, что уж этого здесь быстро обломают.

Поэтому я отвел его на полубак, где показал бывшую койку Кева, выглядевшую пусто и уныло, с просверленными над ней дырами, где раньше крепились голопостеры бывшего хозяина. Чарлз положил рюкзак в прежний шкафчик Кева и поинтересовался, есть ли здесь прачки. Я слегка кашлянул и объяснил, что всю стирку отправляют вниз, на планету, в химчистку. Правда, умолчал, что нам вменяется в обязанности собирать грязное белье и носки снайперов.

После этого я отвел его на мостик, где дежурила смена В, и познакомил с парнями. Роско и Норман были в своих фирменных комбинезонах. Жаль, конечно, потому что в них у нас на удивление безнадежный вид. Виндер только что не бился в истерике, поскольку Брэдли сбил за пульт одну из сражающихся фигурок. Очевидно, фигурка была дорогой, а Майрон — единственный достаточно тощий, чтобы ее выудить — работал в смене С и не заступит на работу до семнадцати часов.

Полагаю, именно поэтому смена В с самого начала произвела на новичка дурное впечатление.

Но я пытался внушить ему ощущение значимости, показав участок карты звездного неба с поясом астероидов, в золотых с синим тонах, как витражи в старинной церкви. Только при этом все находилось в движении.

— Это твой персональный кусочек неба, — сказал я, показывая на Q34-54. — Большой Кев знал каждую из этих малышек. Три года подряд отслеживал любое колебание, любое отклонение. Размечал траектории тридцати семи успешных выстрелов, словно обладал шестым чувством. Он даже определил трех захватчиков, прежде чем они появились на дистанции. Он до тонкости овладел искусством получения бонусов, старина Кев. Тебе придется здорово потрудиться, чтобы стать хотя бы вполовину таким же классным наводчиком.

— Но это, должно быть, совсем нетрудно, — пожал плечами Чарлз. — Разве программы-картографы не выполняют большую часть работы?

— Ну, вроде бы… то есть, конечно, но, знаешь, ты должен все координировать. Приводить в соответствие, используя собственные мозги. Машины не могут делать все, — возразил я.

Но Виндер выбрал именно этот момент, чтобы завопить:

— Не снимайте плащ с Летающего Динамо, вы его сломаете!

И это мигом развеяло то настроение, которое я пытался создать. Поэтому я просто проигнорировал Виндера и продолжал:

— Нас вызвали с Земли на работу, которую можем выполнять только мы. Это возвышенная и одинокая доля, здесь, наверху, среди холодных звезд. Заурядным людям она не по плечу. Поэтому «Ареко» ищет парней вроде нас. Мы свободны от привязанностей, верно? Мы перенеслись из родительских подвалов и гаражей в то место, где нуждались в наших способностях. Программы могут составлять карты расположения тех камешков и даже отслеживать их передвижения. Но только человек способен… способен… унюхать их появление, прежде чем они окажутся здесь, ясно?

— То есть что-то вроде предчувствия? — уточнил Чарлз.

— Не совсем, — покачал я головой.

Хотя Майрон утверждает, что обладает даром предвидения, но до сих пор ни разу не предсказал, когда снайперы задумают в очередной раз устроить погром на нашей территории.

— Я говорю об интуиции. Наитии. Инстинктах. Да, именно это слово я искал. Человеческий инстинкт. В семидесяти процентах случаев мы действуем точнее любой программы, когда речь идет о предполагаемом приближении. Неплохо, верно?

— Полагаю, что так, — обронил он.

Время, оставшееся до конца смены, я провел, показывая ему пульт, устанавливая пароли, настройки и тому подобное. Он ни о чем особенно не расспрашивал. Только надел очки и сосредоточился. Я почти видел, как он бродит среди астероидов на Q34-54 и знакомится с каждым. Он нравился мне все больше, потому что Кев наносил данные в той же манере.

И тут он спросил:

— Каким образом мы их пристреливаем?

Виндер был так потрясен, что уронил Синего Судью. Роско повернулся, снял очки, уставился на меня и подчеркнул:

— МЫ их не пристреливаем. Дьявол, ты, кажись, его не просветил?

— Просветил? В чем именно?

Чарлз, не снимая очков, повернулся на голос Роско.

Пришлось мне рассказать ему о снайперах. О том, что он имеет право входить в бар, когда там снайперы, лишь для того, чтобы их обслужить. О том, что они сделают с ним, если он нарушит запрет. О том, что он должен держаться подальше от Адской Ямы, где они живут, если не считать тех дней, когда их обслуживает. И о том, как он никогда и ни при каких обстоятельствах не должен входить в боевую комнату.

Я принялся вводить его в курс очередности обслуживания.

— Но это глупо! — перебил он.

— Чистое бедствие, — поддакнул Роско. — Однако мы ничего не можем поделать. Они снайперы. С ними спорить нельзя. Вряд ли ты захочешь знать, что будет, если попытаешься возразить.

— В моем контракте это не указывалось, — упорствовал Чарлз.

— Если желаешь, можешь пожаловаться Курцу, — предложил Брэдли. — Но толку все равно не жди. Он им не начальник. Они снайперы. Больше никто не умеет делать того, что умеют они.

— Бьюсь об заклад, я смог бы, — выпалил Чарлз, но все дружно зафыркали, потому что… ну, сами знаете, у кого такие рефлексы, как у снайпера? У них ювелирная работа!

— Тебя назначили сюда по результатам тестов. Тесты показали: ты наводчик. Значит, лучший в своем деле. Жалованье хорошее. Через пять лет ты уедешь отсюда. Придется научиться жить с этим дерьмом. Мы же привыкли.

Он выглядел сообразительным парнем, и я подумал, что дважды ему повторять не придется. Но ошибся.

Мы услышали марш подкованных сапог по коридору. Виндер вскочил и, схватив все сражающиеся фигурки, сунул в складской отсек. Норман стал задыхаться, Брэдли бросился к туалету. Я остался на месте. Только опустил глаза. Не дай бог посмотреть им в лица.

Бум! Двери с грохотом распахнулись, и к нам вошли Лорд Мертвая Хватка, Железный Зверь и Акула. Они несли Пайки-тайки. Я побледнел.

Пайки-тайки — нечто вроде манекена, сооруженного из одеяла и маски. И кое-чего еще. Лорд Мертвая Хватка, широко улыбаясь, огляделся и приметил Чарлза.

— Пайки-тайки возвращается в свой гарем! — заорал он. — Что это? Пайки-тайки видит новую красавицу-невесту! Пайки-тайки приветствует ее в своем королевстве!

Они со смехом надвинулись на Чарлза, нацелились и швырнули манекен. Неуклюжая фигура свалилась на беднягу, но прежде чем он успел ее сбросить, все трое набросились на него и схватили за руки и за ноги. Чарлз боролся из последних сил, но они продолжали хихикать… пока он не освободил руку. Кулак врезался в лицо Акулы. Тот, разразившись ругательствами, схватился за нос, но Лорд Мертвая Хватка и Железный Зверь злорадствовали:

— Вот это да! Нежной невесте неплохо бы поучиться хорошим манерам! Пайки-тайки заберет ее в свой номер для новобрачных и позаботится, чтобы она усвоила урок!

Ох! Так я и знал. Они уволокли его! Но, по крайней мере, худшего не произойдет: они всего лишь собирались запихнуть Чарлза в один из шкафчиков, возможно, в тот, на дне которого валяются пропотевшие носки. Сунут туда же Пайки-тайки, запрут шкафчик и оставят его там. Во всяком случае со мной проделали то же самое. В день приезда.

Если вы, как и я, человек благоразумный, значит, просто отмахнетесь и сосредоточитесь на работе. Но Чарлз не угомонился. И продолжал задавать вопросы, например, почему снайперам платят больше, чем нам, хотя они почти все время проводят в играх с симуляторами, а на наводчиках лежит основная работа по отслеживанию астероидов и вычислению момента наносимого ими удара. Как получилось, что мистер Курц выпустил из рук бразды правления и не принял никаких мер, даже когда они кое-что переделали в его голографическом устройстве и получили изображение директора, занимающегося сексом с аллигатором, не говоря уже о тысяче других мелочей, превративших его жизнь в ад? Как получилось, что никто не осмеливался восстать против них?

И не было смысла отвечать, что эти типы не подвластны доводам разума, не обращают внимания, когда их называют грубыми и мерзкими дебилами, потому что обожают, когда им твердят, как они кошмарны.

Кроме этого Чарлз интересовался, почему здесь нет женщин. Объяснение было слишком унизительным. Поэтому я просто соврал, будто тесты показали, что мужчины лучше приспособлены для жизни на оружейной платформе.

Ему следовало бы радоваться, что он хороший наводчик, потому что так оно и было. Уже через неделю он знал Q34-54, как свои пять пальцев. Однажды в свою смену мы были на мостике и заговорили с Майроном о худшем эпизоде «Schrodinger’s Rock», где преступный брат-близнец Лаллала появляется вновь, после того как был убит во втором сезоне. Анил как раз вытащил нижнее белье, посланное матерью в подарок на его тридцать первый день рождения, когда Чарлз внезапно окликнул:

— Юджин, тебе, наверное, следует проверить Q6-17. Я вычислил захватчика примерно на уровне Q14.

— Откуда ты знаешь? — удивился я, надевая очки. Но он оказался прав, навстречу летел захватчик, в ореоле огня и снега, над плоскостью эклиптики, но в квадрате Q14.

— Разве твои проекции не выходят за пределы эклиптики планеты? — спросил Чарлз.

Мы с Майроном переглянулись. Мы никогда не проецировали так далеко: какой в этом смысл? Всегда хватит времени засечь чужака, прежде чем он появится на соответствующем расстоянии.

— Такого усердия от тебя никто не ждет, пижон, — отмахнулся я.

— Пятьдесят градусов выше и ниже эклиптики — больше нас ничто не должно волновать. Программы сканирования поймают остальное.

Но все же я выслал предупреждение, и до нас донеслись радостные вопли снайперов, хотя боевая комната находилась на другом конце платформы. И несмотря на то, что захватчик был далеко, Акула сумел послать снаряд. Мы не видели самого поражения цели: до него остается не менее двух недель, и мне придется отслеживать чужака, а теперь еще и снаряд, только чтобы убедиться: траектории совпали. Но снайперы принялись топать ногами и реветь Гимн премиальным.

Майрон неодобрительно фыркнул:

— Как всегда! Мы выполняем всю работу, они нажимают одну чертову кнопку и выходят героями.

— Знаешь, совершенно необязательно, чтобы так было всегда, — заметил Чарлз.

— Видишь ли, вряд ли нам удастся объявить забастовку, — мрачно пробурчал Анил. — Каждый из нас подписал контракт, так что придется платить неустойку, если уволишься раньше времени.

— И увольняться не стоит, — настаивал Чарлз. — Вы можете показать «Ареко», что вполне способны на большее. Мы сумеем одновременно быть наводчиками и снайперами.

Анил и Майрон в ужасе уставились на него. Можно подумать, он предложил всем стать гомиками или что-то в этом роде! Я и сам был шокирован. Пришлось в который раз толковать: тесты доказали эффективность узкой специализации.

— Неужели в «Ареко» не понимают, что нам вполне по плечу выполнять несколько задач одновременно? Должно быть, они не прочь сэкономить! Нам нужно одно — показать им, что мы справимся с обеими обязанностями. Снайперы получат хорошее возмещение, а оружейная платформа останется в нашем распоряжении. Жизнь прекрасна!

— В вашем маленьком плане, мистер гений, есть только одна загвоздка, — вмешался Майрон. — Я не умею стрелять. И не обладаю рефлексами снайпера. Поэтому и остаюсь наводчиком.

— Но ты можешь научиться стрелять, — возразил Чарлз.

— Для непонятливых повторю еще раз и помедленнее, — раздраженно вскинулся Майрон. — Я не обладаю рефлексами. Сколько раз за всю нашу жизнь нас тестировали? Проверка способностей, анализы на аллергию, сканирование мозга, расшифровка ДНК? В «Ареко» прекрасно знают, кто мы такие, что можем и чего не можем. Я наводчик. И ты морочишь себе голову, если воображаешь себя кем-то другим.

Чарлз ничего не ответил. Только поочередно оглядел нас — надо сказать, довольно брезгливо, — после чего отвернулся к своему пульту и сосредоточился на работе.

Но это еще не конец истории. После смены, вместо того чтобы болтаться в кубрике, обсуждать графические романы или последние новинки голо, он забивался в угол на полубаке с ноутбуком в руках и часами играл. Не просто в абы какую игру: в пристрелку симуляций. Бьюсь об заклад, вы никогда не видели парня, обладавшего такой ледяной сосредоточенностью. Иногда он возился с заказанными им программами. Похоже, и они были моделирующими.

Нас для него словно не существовало. Мы отдавали ему должное как наводчику: оказалось, он обладает поразительной способностью засекать захватчиков за много дней до того, как их замечали остальные, а также блестяще предсказывал траектории их полета. Но было в нем некое отчуждение, мешавшее вписаться в нашу компанию. Майрон и Анил не общались с ним, считая психом, а кое-кто из парней в смене В открыто его недолюбливал, после того как он долго разглагольствовал перед ними на ту же тему. Они были уверены: рано или поздно он что-то предпримет, после чего нам станет еще хуже.

И оказались правы.

Когда Уэлдон отстоял свою «вахту» у снайперов, он принес фартучек с оборками Чарлзу и швырнул на его койку.

— Твой черед носить эту чертову штуку. Ты должен появиться в баре ровно в четырнадцать часов. Желаю удачи.

Чарлз что-то пробурчал, не отрывая глаз от экрана ноутбука.

Часы уже показывали 14:00, а он по-прежнему продолжал играть, причем с самым невозмутимым видом.

— Эй! — окликнул его Анил. — Пора обслуживать снайперов.

— Не пойду, — отрезал Чарлз.

— Не глупи, — уговаривал я. — Остальные вынуждены это делать, значит, и ты тоже.

— А если нет, меня ждут ужасные последствия? — Чарлз отложил ноутбук и взглянул на нас.

— Именно, — выпалил Майрон.

В этот момент к нам вбежал бледный Престон из смены А.

— Кто должен обслуживать снайперов? Лорд Мертвая Хватка хочет знать, в чем дело.

— Вот видишь? — упрекнул новенького Майрон.

— Ты доведешь нас до беды, дурак несчастный! Дай мне фартук, я сам пойду! — вторил приятелю Анил.

Но Чарлз схватил фартук и разорвал надвое.

Последовало испуганное молчание, в которое ворвался громовой топот снайперов по коридору. Мы уже слышали вопли Лорда Мертвой Хватки и Палача:

— Лакей! Эй, лакей! Где ты там!

Мы не успели оглянуться, как они оказались в комнате, а потом уже было слишком поздно бежать. Слишком поздно прятаться. Гребень волос Палача почти касался потолочных панелей. Желтозубая улыбка Лорда Мертвой Хватки была так широка, что казалась совершенно нечеловеческой.

— Привет, тухлые задницы! — поздоровался Палач. — Если вы, девочки, не слишком устали обжиматься, прошу заметить, один из вас должен был нас обслужить.

— Да, сегодня моя очередь, — сказал Чарлз и, смяв в кулаке лохмотья фартука, швырнул в снайперов. — А не угодно ли заняться самообслуживанием?

— Мы тут ни при чем, — поспешил вставить Майрон.

— Мы пытались заставить его пойти в бар! — добавил Анил.

— Что же, мы припомним это, когда будем раздавать наказания, — пообещал Лорд Мертвая Хватка. — А вот малышка Новичок… — Он повернулся к Чарлзу: — Как насчет славной игры «Прогуляй собаку»? Палач, надеюсь, поводок при тебе?

— У Палача всегда найдется поводок для скверной собаки, — заверил тот, вытаскивая поводок, после чего шагнул к Чарлзу. И тут началось безумие.

Чарлз спрыгнул со своей койки, а я подумал: «Идиот, только не пытайся бежать!»

Но он и не пытался! Схватил протянутую руку Палача, рывком притянул к себе и поднял свою, словно собираясь обнять врага. Но вместо этого словно ущипнул Палача за шею. Тот взвыл, обмочился и упал. Чарлз пнул его в пах.

Снова последовало мертвенное молчание, прервавшееся, только когда Палач сумел набрать в грудь воздуха для очередного вопля. Остальные таращились на Чарлза, вернее, на его левое запястье, где под рукавом что-то топорщилось.

Не поверите, но Лорд Мертвая Хватка попятился, переводя взгляд с Палача на Чарлза и на то, что было пристегнуто к запястью последнего, после чего нервно облизнул губы.

— И что это? Что-то вроде тазера[3]? Они запрещены, приятель.

Чарлз ухмыльнулся, и я вдруг сообразил, что впервые вижу его улыбку.

— Запрещено покупать тазеры. Но я приобрел кое-какие детали и собрал свой собственный. И что ты со мной сделаешь? Доложишь Курцу?

— Нет. Я всего лишь отберу его у тебя, осел ты этакий, — пообещал Лорд Мертвая Хватка, бросаясь на Чарлза. Но тазер сработал и на этот раз. Лорд отпрянул и перелетел через стул, сжимая обожженную руку.

— Ты труп! — заикаясь, пробормотал он. — На этот раз ты точно труп!

Вместо ответа Чарлз подошел ближе и пнул в пах и его.

— Вызываю тебя на дуэль, — объявил он.

— Что? — пробормотал Лорд Мертвая Хватка, отдышавшись после пронзительного вопля.

— Дуэль. С симуляторами, — пояснил Чарлз. — Я стреляю лучше тебя и докажу это. Прямо там, в боевой комнате. Беру в свидетели всех. Завтра ровно в тринадцать часов.

— Отвали! — рявкнул Лорд Мертвая Хватка. Чарлз подался вперед, и предъявил два маленьких стальных острия тазера.

— Значит, боишься принять вызов? Жалкий трус! — констатировал он, а Майрон с Анилом услужливо прищелкнули языками. — Юджин, почему бы тебе не сходить в Адскую Яму? Позови снайперов и предложи им соскрести этих типов с пола.

Я не сделал бы этого даже за возможность просмотреть утерянные эпизоды «Доктора Кто», но, к счастью, все еще задыхавшийся Лорд Мертвая Хватка приподнялся и сел.

— Так и быть. Дуэль. Проиграешь, и я лично запихну этот тазер тебе в задницу!

— Разумеется, — согласился Чарлз. — Все, что пожелаешь… только я не проиграю. И никто из нас больше не станет вам прислуживать. Усек?

Как только не обозвал его Лорд Мертвая Хватка! Трудно поверить, что у него хватило для этого ругательств. Но в конце концов он все же согласился на условия Чарлза, а мы взяли в свидетели Палача. Немного придя в себя, жертвы тазера схватились друг за друга и, спотыкаясь, поплелись к Адской Яме.

— Ты рехнулся, — уверенно заявил я, когда они скрылись из виду. — Завтра, стоит тебе показаться в боевой комнате, как они предстанут с шестью бутылками содовой и банкой краски для постеров.

— Может быть, — согласился Чарлз. — Но как привяжутся, так и отстанут. Неужели вы, клоуны, этого еще не поняли? Они привыкли стрелять по камням и понятия не имеют, что делать с теми, кто отвечает ударом на удар.

— И все же они одержат верх. Ты не сможешь достать своим тазером всех сразу, а когда стащат его с твоей руки, считай, ты обречен.

— Не стащат, — возразил Чарлз, закатывая рукав и отстегивая тазер. — Я без него обойдусь. Возьми. Наденешь ты.

Я отступил.

— А еще один — в моем шкафчике. Кто хочет его получить?

— У тебя их два?!

— Я! — выскочил вперед Анил. — Значит, мы будем кем-то вроде твоих телохранителей? А ты можешь наделать побольше таких штучек?

— Это ни к чему, — покачал головой Чарлз. — Завтра все должно измениться.

Не могу умолчать о том, что колени у меня тряслись, когда назавтра мы шагали в боевую комнату. С нами пошли все, из смен В и С: наша сила в численности, верно?! Если снайперы нас придавят, по крайней мере, хоть кому-то удастся выбраться оттуда. А вдруг Чарлзу сдуру повезет?

Зрелище мы представляли нелепое. Норман и Роско явились в полном облачении наводчиков, включая чертовы световые сабли, которые на самом деле были всего лишь гололучами. На Брэдли красовалась куртка с логотипом игры «Хэппи Бэт Сан». Анил напялил свою счастливую ковбойскую шляпу. Мы все — люди творческие, это ясно, но… может, не слишком хорошая идея — одеваться подобным образом, когда отправляешься на дуэль с наглыми безмозглыми кретинами.

Мы наконец добрались. Нас уже ждали.

Наш мостик всегда напоминал мне храм, или святилище, или что-то в этом роде… особенно прекрасный экран дисплея, сияющий в темноте. Но боевая комната была подобна пещере циклопов. Там вообще не было настенного дисплея, как у нас: лишь светились красные огоньки пультов программирования траекторий баллистических снарядов, а в самом дальнем конце кто-то пристроил черный фонарь, при свете которого жуткие голопостеры черепов, демонов и вампиров, казалось, извивались во мраке.

Здесь стояла вонь немытых тел, от которой снайперы не могли избавиться, потому что наряжались в черные биопреновые шмотки, а в них кожа не дышит, как в натуральных тканях, которые носим мы. Кроме того, от полов несло мочой: когда снайпер занят игрой, он не позволяет такой мелочи, как необходимость облегчиться, отвлечь его от пульта.

Все это было достаточно скверно; но представьте, что я почувствовал, увидев военные дубинки снайперов, сделанные из пластиковых бутылок с водой, с рукоятками из свернутой в тугие ролики бумаги. Они стояли плечом к плечу и злобно на нас пялились. Я заметил Лорда Мертвую Хватку, Акулу, Профессора Задиру, Мефистофеля, Конкистадора, Железного Зверя, Дикого Киллера, Дядюшку Ганнибала… все ненавистные морды, хорошо мне знакомые после месяцев унизительного обслуживания, если не считать…

— Где же Палач? — безразлично осведомился Чарлз, оглядывая комнату.

— Только у него и дел, чтобы наблюдать, как проигрывают вонючие задницы! — фыркнул Лорд Мертвая Хватка.

— Его пришлось доставить в лазарет, потому что он жаловался на боли в груди, — пояснил Мефистофель.

Чарлз просиял:

— Жаль, жаль! Но к делу, джентльмены!

— Мы установили специальный пульт, педик, только для тебя, — злобно ухмыльнулся Лорд Мертвая Хватка. Чарлз глянул на него и рассмеялся.

— Ты, должно быть, шутишь. Я займу вот этот, а ты — соседний. Будем играть бок о бок, чтобы все могли видеть. Это вполне справедливо, верно?

Их лица мгновенно омрачились. Но мы с Анилом скрестили руки, демонстрируя клыки тазеров. Снайперы с ворчанием отступили и убрали с пультов пустые бутылки и обертки из-под снеков. До чего же приятно было видеть их унижение, пусть и временное!

Чарлз устроился за выбранным пультом и несколькими быстрыми командами вызвал меню симуляций.

— Это все, что у вас есть? — усмехнулся он. — О’кей, предлагаю девять раундов. По три сета «Голосмерти-2», «Метеоритного кошмара» и «Грядущего уничтожения». Выигрывает тот, кто по совокупности наберет больше очков.

— Договорились, говнюк, — прошипел Лорд Мертвая Хватка, тоже садясь.

Итак, они вызвали «Голосмерть-2», и все мы столпились у экранов, чтобы ничего не пропустить, хотя от смрада, исходившего от снайперов, слезились глаза. Голографический экран осветился зловещим зеленым, и на нас стали надвигаться вражеские корабли. Чарлз выстрелил трижды, прежде чем Лорд Мертвая Хватка успел один раз нажать на клавишу. Правда, первый выстрел не попал в цель, зато остальных двух оказалось достаточно, чтобы поджечь космический мегакрейсер. Выстрел Лорда Мертвой Хватки поразил переднюю часть патрульного судна, и хотя мишень была не ахти и особенных очков не принесла, все же была сбита одним выстрелом. Счет стал равным — 1200:1200.

Чарлз прикончил горящий крейсер еще двумя молниеносными выстрелами: зрелище, поверьте, просто фантастическое. Пламя било сквозь порты, пока не взорвалось в сверкающем пепельном цилиндре. Но Лорд Мертвая Хватка методически выбирал маленькие транспортные катера, потому что для их уничтожения было достаточно одного точного выстрела, а в меткости ему не откажешь. Чарлз пытался вырваться вперед, целясь в большие мишени. Все его выстрелы неизменно попадали в цель. Неудивительно, что счетчики очков выдавали цифру за цифрой, но счет долгое время оставался ничейным, и тут — бум! Последний звездный эсминец разлетелся на миллион осколков; и у Чарлза неожиданно оказалось вдвое больше очков, чем у Лорда Мертвой Хватки.

К этому времени все дружно орали: снайперы ухали, как шимпанзе, но и мы здорово смахивали на дикарей. Начался следующий сет, и снова выплыли корабли, только на этот раз они отвечали огнем на выстрелы. Чарлз три раза подряд подставился, прежде чем сообразил, как защищаться от ответного обстрела, и снайперы принялись открыто злорадствовать и стучать палицами.

Но Чарлз довольно быстро перешел к обороне, и сделал то, чего я никогда от него не ожидал: стал целиться в пушечные порты и выводить корабли из строя одним выстрелом, прежде чем прикончить артиллерийским огнем. У меня не было времени смотреть на экран Мертвой Хватки, но его парни вдруг замолчали, а когда сет закончился, у него не оказалось даже трети того количества очков, что набрал новичок.

Третий сет завершился на удивление быстро, даже при том, что позиции пушек не были стационарными, и противникам приходилось маневрировать среди армады. Чарлз творил такое, на что я никогда бы не отважился, бесстрашно ныряя вокруг, и под мегакрейсерами, и, черт возьми, даже между их пушечными портами, выпуская снаряд за снарядом; он лавировал так близко от кораблей, что казалось немыслимым, как это он умудряется ускользнуть, прежде чем его мишени взорвутся. Но каким-то образом ему это удавалось.

Лорд Мертвая Хватка, казалось, почти не двигался. Сидел в одном положении и долбил по всему, что появлялось в пределах видимости. И хотя ему удалось уничтожить звездный эсминец, все же в конце он намного отстал от Чарлза.

Будь я на его месте, давно бы сдался. Но снайперы с каждой минутой все больше зверели, выкрикивая всякие гадости в его адрес, так что вряд ли он посмел бы отступить в такой момент.

Как раз когда началось «Грядущее уничтожение», мне понадобилось в туалет и, конечно, пришлось мчаться на наш конец оружейной платформы: посещать туалет снайперов нам запрещалось. По пути я понял, какую глупость совершил, лишив Чарлза одного из телохранителей, поэтому постарался побыстрее закончить свои дела и ринулся назад. Но в коридоре наткнулся на мистера Курца.

— Здравствуйте, Юджин, — приветствовал он. — Что-то случилось?

— Всего лишь игра, — пробормотал я. — Мне нужно вернуться…

— Но вы находитесь на территории снайперов, не так ли? — Мистер Курц огляделся. — По-моему, вам следует идти в другом направлении.

— Видите ли, мистер Курц… у нас там что-то вроде состязания. Новичок играет против Лорда… то есть против Пиви Крендалла.

— Неужели?

Мистер Курц расплылся в улыбке.

— Я все гадал, как долго Чарлз станет терпеть хамство снайперов. Так-так…

Тон у него сделался какой-то странный, но у меня не было времени вникать в детали. Поэтому я наскоро извинился и бросился назад. К моему облегчению выяснилось, что снайперы, похоже, не заметили моего отсутствия. Все сгрудились вокруг экранов. До меня доносились только пъю-пъю-пъю непрерывно гремевших выстрелов и грохот взрывов. Потом мелькнула красная вспышка, и наши парни торжествующе завопили.

Мне удалось протиснуться между Анилом и Майроном как раз в тот момент, когда Чарлз объявил:

— По-моему, вас поимели, мистер Крендалл. Готовы признать поражение?

Я взглянул на счетчик и поразился, насколько Чарлз сумел обогнать Лорда Мертвую Хватку. Но тот яростно прорычал:

— Я так не считаю, Бен Дувр![4] Заткнись и играй!

Теперь шел «Метеоритный кошмар». Оба игрока словно очутились в облаке Оорта, наедине с метеоритами, без утешительного присутствия пультов, лишенные возможности вычислить траектории падения гигантских глыб. Я невольно поежился, когда они ринулись вперед, и заметил, как один из снайперов, сам того не сознавая, поднял руки, словно желал остановить неумолимое нашествие.

Это была жестокая игра. Действительно, кошмар. Потому что они не могли избежать массированного удара. Все, что им оставалось, это поразить как можно больше мишеней перед своей неминуемой гибелью. Когда кто-то из них попадал в цель, следовала мгновенная вспышка света, ослеплявшая всех присутствующих. Я никак не мог представить, каким образом Чарлз и Лорд Мертвая Хватка, находившиеся в центре событий, умудрялись стрелять с неким подобием точности.

И верно, в начале второго раунда усталость начала сказываться. Оба почти ослепли от вспышек. Но если Чарлз поражал хотя бы одну из трех мишеней, Лорд Мертвая Хватка стрелял наугад, беспорядочно, даже не трудясь целиться. Стоило полюбоваться выражением отчаяния на его уродливой физиономии с ощеренными желтыми клыками. Теперь его могло спасти только чудо. Лорд бесконечно отстал от Чарлза по количеству очков.

Я увидел, как Доктор Разгром повернул голову и что-то прошептал Дядюшке Ганнибалу. Тот покрепче сжал боевую дубинку. Я в панике вцепился в руку Анила, пытаясь привлечь его внимание.

И тут завопили сирены Нашествия. Все снайперы навострили уши. Лорд Мертвая Хватка, ошеломленно моргая, огляделся. Но Чарлз, как истинный профессионал, нажал клавишу, и игра внезапно исчезла, а перед нами оказались экраны пультов. Из динамиков послышался треск — как я позже обнаружил, ими воспользовались впервые, — и голос Престона проорал:

— Эй, вы, там! На нас надвигается захватчик. Прекращайте игру! Он в…

— Q41 — перебил Дядюшка Ганнибал, подавшись вперед, чтобы лучше рассмотреть показания экрана. — Эй, прочь с моего стула, грязная задница!

Чарлз не потрудился ответить. Только сделал что-то с клавишей, и перед нами возник гигантский захватчик, словно вышедший из «Метеоритного кошмара». В его секторе! Собственном секторе Чарлза! Как он мог его пропустить?! Чарлз, который блестяще отслеживал их задолго до того, как мы что-то увидим?!

На экране загорелась красная рамка, а цифры данных менялись так быстро, что я не мог уследить за ними. Непонятно, что они означали, кроме того, что эта штука надвигается на нас с огромной скоростью. Все снайперы сходили с ума и орали на Чарлза, требуя убраться со стула. Но он на наших изумленных глазах прицелился в захватчика и выстрелил.

В комнате стало тихо. Ни звука. Ни движения. Само время, казалось, замерло. Только на экране дисплея продолжали появляться зеленые цифры, среди которых неожиданно возникли новые, на этот раз желтые. Они мелькали, как фрукты на экранчике игрового автомата: один плывет вверх, другой — вниз… но вращение все замедлялось, пока цифры не совпали. Потом они в ленивом марше одновременно поползли вверх.

— Попадание, — объявил из динамиков Престон. — Через двенадцать дней, тринадцать часов и сорок две минуты. Телеметрия подтверждена.

Ему ответило мертвенное молчание. И тут меня вдруг осенило: Чарлз с самого начала знал о захватчике. Давным-давно его засек. Он подстроил все это, потребовав начала дуэли в определенное время. Зная, что эту самую дуэль прервет вторжение захватчика, и сам он в последнюю минуту проявит героизм. Что в действительности и случилось.

Но видите ли, какая штука: под нами, на планете, живут люди, которые могут погибнуть, если метеор все же прорвется. Понимаете, ведь все мы здесь именно для того, чтобы не допустить ничего подобного.

Наконец Анил сдавленно пролепетал:

— И что сейчас… кто получит премию?

— Он просто не мог этого сделать, — хрипло выдавил Мефистофель, очевидно, так и не поверив своим глазам. — Он всего лишь наводчик!

— Вставай, детка! — потребовал Дядюшка Ганнибал, хватая Чарлза за плечо.

— Врежь ему, — велел Чарлз.

Я еще не пришел в себя, но Анил весь день ждал этой минуты и, прыгнув вперед, пустил в ход тазер. Дядюшка Ганнибал с хриплым воплем рухнул на пол. Остальные снайперы поспешно отпрянули. Анил уставился на Дядюшку Ганнибала с величайшим изумлением и чем-то вроде жуткой радости в глазах. Перед пультами неожиданно оказалось полно свободного пространства. Достаточно, чтобы увидеть Лорда Мертвую Хватку, тупо пялившегося на экран с данными. По его лицу струились слезы.

Чарлз наконец поднялся:

— Ты проиграл, — сообщил он Лорду.

— Вашему царству террора пришел конец! — вскричал Анил, размахивая своим тазером перед носами снайперов. Кто-то затрясся от страха, но остальные просто оцепенели. Чарлз повернулся ко мне:

— Ты оставил свой пост. Ты — бесполезный идиот. Майрон, возьми у него тазер.

— Сэр, да, сэр, — отрапортовал Майрон, хватая меня за руку и закатывая рукав. Как раз когда он отстегивал ремешки, с порога раздался смешок. Все головы повернулись в ту сторону. Оказалось, в дверях стоит мистер Курц, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди. Я сообразил, что он, должно быть, последовал за мной и своими глазами наблюдал последнее действие драмы. Анил с испуганным видом спрятал за спину руку с тазером, но мистер Курц только улыбнулся:

— Все в порядке, — сказал он, выпрямился и ушел, посвистывая на ходу.

Только потом мы узнали подоплеку всей истории, вернее, все, что нам сочли нужным сообщить о том, как был завербован Чарлз. Его отыскали не на родительском чердаке и не в подвале, а в госпитале. Рассказывали и о том, как мистер Курц не только просил, но и требовал его приезда.

Мы все ожидали наступления нового, светлого дня для наводчиков, поскольку Чарлз доказал: в снайперах вообще нет нужды. Мы вообразили, что «Ареко» отзовет их контракты. Но случилось не совсем так, как мы надеялись.

А произошло вот что: Доктор Разгром и Дядюшка Ганнибал пришли к Чарлзу и поговорили с ним с глазу на глаз (если не считать присутствия Майрона и Анила). Они были очень вежливы. И так как Палач не вернулся на оружейную платформу, а разорвал контракт и отправился домой, на Землю, они предложили Чарлзу стать снайпером. Более того: они предложили ему титул Верховного Темного Лорда.

И он согласился!

Мы были возмущены.

Это казалось нам худшим предательством из всех возможных.

И все же нас снова ждал сюрприз.

Чарлз Тид не взял себе ни одной из дурацких кличек снайперов, вроде Военачальника, или Железного Кулака, или Судьи. Он велел нам всем отныне звать его Стидом. И заказал себе не биопреновый гардероб с шипами, заклепками и бахромой, а костюм-тройку с галстуком. И шляпу-котелок! Отобрал свои тазеры у павших духом Анила и Майрона и носил их сам под идеально выглаженными манжетами.

Потом он заказал новую одежду и для всех остальных снайперов. Наверное, они были в шоке, когда он раздавал эти зеленовато-голубые сорочки и унылые, неописуемого цвета комбинезоны, но ни один слова не сказал против: к этому времени всем стало известно, что его отправили в госпиталь за убийство трех человек. Поэтому никто и шептаться не посмел за его спиной. Даже когда он приказал убрать и отправить на переплавку все голопостеры, а также перекрасить стены боевой комнаты в сизый цвет.

С тех пор снайперов было не узнать. Он заставил их мыться, стричь волосы и отдавать чертов салют при его появлении. Они, бедняги, боялись даже пукнуть, особенно после того, как он повесил дезодоранты над каждым пультом. Боевая комната превратилась в чистое, хорошо освещенное помещение, где обычно царила тишина, если не считать стука клавиш и редких негромких команд Чарлза. Ему почти не приходилось повышать голос.

Мистер Курц по-прежнему проводил целые дни за чтением в своем офисе. Только теперь он постоянно улыбался. Больше никто и никогда не назвал его старшиной Курцем.

Конечно, произошли ужасные перемены, но при взявшем власть Чарлзе, то есть, Стиде дела пошли куда лучше. Премии выплачивались чаще, поскольку все работали не покладая рук. А со временем снайперы стали буквально боготворить Стида.

До нас он не снисходил.

За это мы были ему благодарны.

Евгений Гаркушев
ПРОКЛЯТЫЙ МЕТАЛЛ

Будильник утром зазвонил с тревожными нотками и каким-то особенным дребезжанием. То ли потому, что стоял на книге, а не на полированной поверхности тумбочки, то ли по другой причине. На душе отчего-то было тревожно. Только Маша сварила кофе и включила компьютер, чтобы просмотреть новости и почту, как ей позвонили с телевидения.

— Стрельцова, для тебя есть работа, — сообщил босс. Голос его был уставшим и слегка раздраженным. — Приезжай скорее.

— Через сорок минут буду, — пообещала Маша, отрываясь от заметки, в которой сообщалось о громком преступлении — ограблении Федерального Резервного банка на Манхэттене. Сплетни, скорее всего, но интересно.

Звонок босса девушку удивил — обычно Маше звонил секретарь, а вызов с утра пораньше на работу — вообще что-то новенькое. Босс решил начать ухаживать за ней таким странным способом, предлагая хорошие темы? На него не похоже. Он, конечно, тип еще тот, но к сотрудницам приставать не станет. Публичный человек — себе дороже.

По всей видимости, случилось какое-то происшествие с нью-йоркскими русскими. Иначе зачем нужна она, практикантка, когда на канале круглосуточно дежурит съемочная группа, готовая выехать в любую часть города? Маша отдавала себе отчет, что сейчас она ценна для канала прежде всего как знаток русского языка и русской культуры. Опыта работы на телевидении у нее было совсем, немного, а журналистов на канале хватало.

До офиса удалось добраться за тридцать пять минут, и все равно босс раздраженно бросил:

— Почему так долго? Мы поручаем тебе репортаж года, а ты не можешь взять такси, едешь на метро!

Маша насторожилась, но спорить не стала. Мало ли что босс не возразил ей, когда она сказала, что доберется за сорок минут… Начальник всегда прав.

— Ты будешь снимать Федеральный Резервный банк, — добавил босс. — Слышала, что там произошло?

— Да. Неужели правда?

— Конечно. Поторапливайся! Стив ждет тебя в машине. Самое главное — постарайся переговорить с охранником. Их было пятеро, а выжил только один. Он русский, и говорят, что он в шоке.

— Наверное, после контузии перестал говорить по-английски? — предположила Маша.

— Вообще ничего не говорит. Молчит. И официальные власти молчат. Но они пустили журналистов внутрь. В сами хранилища. Ты видела картинку?

— Нет. Только слышала, что банк раскурочили.

— И как ты можешь работать на телевидении, если узнаешь новости последней? — вновь возмутился босс, хотя сам не дал ей ознакомиться с подробностями ограбления, вызвав на работу. — Ужасное зрелище. Вырванные с кусками стены бронированные двери. Покореженная арматура в руку толщиной. Мертвые охранники. Изморозь на стенах — похоже, стены замораживали, прежде чем взрывать. Все сияет, как зимой, и ни следа золота.

Солидное, похожее на старинный дворец здание Федерального Резервного банка терялось на фоне небоскребов Манхэттена. Небольшое пространство вокруг здания было заставлено полицейскими автомобилями, микроавтобусами ФБР и машинами прессы. Спутниковые тарелки на автомобилях, операторы с камерами, папарацци с фотоаппаратами, люди в форме, праздные зеваки, которых никак не удавалось оттереть подальше… Многие, в том числе и журналисты, смотрели под ноги — словно надеялись поднять оброненный грабителями слиток. Еще бы — найти хотя бы один, и можно безбедно пожить год-другой. Ведь в банках золото хранят в крупных слитках, килограммов по десять, а увезти все золото без потерь практически нереально. Тринадцать тысяч тонн — такое и вообразить трудно. Что-то обязательно потеряется по дороге.

Маша слабо представляла себе тринадцать тысяч тонн и решила пересчитать золото в грузовики. Если тяжелый грузовик может увезти сорок тонн груза, то тринадцать тысяч тонн — это триста двадцать пять тяжелых грузовиков. Реально ли угнать такую колонну с Манхэттена? Пожалуй, нет…

— Исчезло всё золото. Абсолютно всё, до последнего слитка, до монетки, — рассказывал журналистам какой-то банковский служащий. Может, пресс-секретарь банка или кто-то из руководства. Черный костюм банкира выглядел помятым, темно-синий галстук сбился набок, а один из лацканов пиджака и рукав были ощутимо испачканы грязью — похоже, банкиру пришлось полазить по подвалам золотохранилища, и они оказались не слишком чистыми. — Не осталось ровным счетом ничего.

— Правда ли, что вчера банк получил еще две тонны золота? — поинтересовался журналист в ярко-красной кепке. Микрофон с лейблом телеканала он, казалось, пытается засунуть интервьюируемому в рот.

— Да, так, — не стал отрицать тот.

— Может быть, в контейнерах хранилось вовсе не золото? Рассматриваете ли вы вариант внешнего проникновения?

— Варианты рассматривает полиция, — отмахиваясь от назойливого микрофона, бросил банкир. — Но банковские специалисты и охрана тщательнейшим образом проверили груз. Ничего подозрительного в нем не содержалось.

— А не является ли исчезновение золота провокацией? Своего рода дефолтом Федеральной Резервной системы? — вмешался в разговор другой корреспондент, оттирая коллегу.

— Что за чушь, — вздохнул банкир. Он наконец заметил, что его пиджак в грязи, и попытался отряхнуться. — Это мы даем всем в долг. Понимаете? Мы! Но теперь давать будет нечего.

Махнув на журналистов испачканной рукой, он отступил куда-то во внутренние помещения банка — а толпе журналистов преградили путь полицейские.

Стив, который снимал импровизированную пресс-конференцию, после бегства жертвы репортеров обернулся и дернул Машу за локоть.

— Девочка, надо работать! Куда идем? Кого ищем?

— Охранника. Где мы можем найти выжившего охранника?

— В больнице, я полагаю. Или здесь, в комнате для допросов. То есть в той комнате, которую выбрало для допросов Федеральное бюро расследований. Босс поручил тебе обработать его? Это же главный свидетель, к нему нас не пустят.

— Что же делать?

— Старина Стив с тобой. Он бывал в переделках. Охранника мы, конечно, не увидим, но кое-кого можем отыскать. Особенно если нашего персонажа еще не отвезли в больницу.

— Кого мы тут найдем? — удивилась Маша.

— Родных — они ведь наверняка приехали сюда, волнуются. Кстати, ты знаешь, как зовут русского охранника?

— Нет. Ты полагаешь, все нью-йоркские русские знакомы друг с другом? Откуда мне его знать?

— Зато Стив знает, — оператор достал из нагрудного кармана жилета оранжевую бумажку и сунул ее девушке.

Маша прочла записанное латинскими буквами имя: «Игорь Козырев».

Пора было что-то делать самой. Ведь журналист и руководитель их группы — она, а пока что руководит Стив, который, по-хорошему, должен выполнять ее команды. Но что делать? Как?

— Между прочим, кое-кто предполагает, что за дело взялась русская мафия, — усмехнулся Стив, глядя на озадаченную девушку. — Чушь, конечно. Ограбление инсценировано. Сами вывезли золотишко, а теперь даже прессу в хранилище пускают. Где это видано — показывать свои подвалы? Так что дело нечисто… На бирже начнется такая паника — только держись.

— Наверное, — вздохнула Маша. — Значит, ты полагаешь, нужно найти родных? Но как мы их узнаем в этой толпе?

— По скорбным лицам. Родные ждут новостей, а не рыщут глазами по земле в поисках слитка.

Маша решила не проводить физиогномических опытов. Набрав в легкие побольше воздуха, она закричала по-русски:

— Родные Игоря Козырева! Подойдите, пожалуйста, сюда! Родные Игоря Козырева, вы нам нужны!

Мужчина в коричневом пиджаке, с большими залысинами, стоявший в каких-то двадцати метрах от Стрельцовой, удивленно посмотрел на журналистку и сделал шаг вперед.

— Вы отец Игоря? — по-русски спросила Маша.

— Да, — ответил мужчина. — А вы кто? И зачем я вам нужен?

Рита Уилсон возвращалась с неудачного свидания поздно ночью. Пешком — денег на такси не было, а в метро спускаться не хотелось.

Вообще-то парень, что пригласил ее в ресторан, оказался странным типом — может, все финансисты такие? А может, он и врал, что финансист, старался казаться респектабельнее… Сначала наговорил кучу комплиментов, а потом стал подначивать, словно попрекая девушку необразованностью. Можно подумать, без университетского диплома нельзя жить на свете! И даже не попытался догнать, когда раздраженная Рита выскочила из ресторана на улицу. Правильно отец говорил — встречаться с белыми парнями не стоит, хотя и среди черных полно подонков.

Все было бы ничего, но на часах — два ночи, а в ушах Риты блестели массивные золотые серьги. С такими серьгами можно найти приключения и в самом респектабельном районе Манхэттена, если ходить пешком в столь поздний час.

Время от времени Рита трогала серьги, раздумывая, не снять ли их, не положить ли в сумочку. Решилась она, лишь заслышав рев мотоциклетного мотора.

Накинув сумочку на плечо, девушка протянула руку к сережке на правом ухе. И не обнаружила ее! Хорошенькое дело… Нечего было трогать, задумала снимать — снимай. Наверное, застежка расстегнулась. Рита обернулась, надеясь увидеть потерю на тротуаре, одновременно проверяя левое ухо. Там серьги тоже не было! А по тротуару шустро катились два ярких желтых шарика. Прокатились — и юркнули в канализационный люк.

Рита вздрогнула. Ей стало по-настоящему страшно. Не помышляя о поисках потери, она побежала по улице — вперед, ближе к фонарям. Вокруг было что-то не так… Но что, молодая леди понять не могла.

Михаил Львович, отец выжившего русского охранника, растерянно и даже жалобно смотрел в камеру.

— Разве Игоря можно в чем-то обвинить? — тихо говорил он. — Мальчик так дорожил своей работой. Он не замечен в дурных делах. Родился здесь, в Америке. Какая русская мафия? О чем они говорят?

Слова печального эмигранта звучали неуверенно — особенно на фоне заявлений прессы. Стив мрачно качал головой и шипел в сторону:

— Мы опаздываем, Мария, опаздываем. Босс с нас голову снимет.

Действительно, конкурирующие каналы давали гораздо больше информации. Вот и сейчас комментатор, которого отлично было видно и слышно с монитора ближайшей съемочной группы, твердо вещал:

— Золото исчезло не только из подвалов Федерального Резервного банка Нью-Йорка. Лишились золотых вещей многие жители Нью-Йорка и те, кто гулял по Манхэттену ночью. По утверждению очевидцев, золотые вещи словно плавились и стекали на землю. Однако ожогов от расплавленного золота ни у кого из пострадавших не наблюдается. Но не могло же им привидеться одно и то же?

В кадре появился чернокожий, который возбужденно тыкал себе в шею длинным пальцем и кричал:

— Моя цепь спрыгнула с меня! А я платил за нее триста баксов. Нет, я не потерял ее — видел, как она расплавилась и стекла на тротуар. Я не был под кайфом — да если бы и был, сразу оправился бы от такого прихода.

— С персонажем им не повезло, — злорадно усмехнулся Стив. — Не слишком убедительно.

— Действительно, глупости, — согласилась Маша.

Между тем парня на экране сменила респектабельная дама средних лет. В ее кулаке было что-то зажато.

— Мои серьги растворились, — сообщила она. — А бриллианты остались. Вот, — она продемонстрировала два небольших блестящих камушка. — Кто в своем уме украдет оправу и оставит камни ценой в несколько тысяч? Мне кажется, мы имеем дело с безумным экспериментом ученых, которые плавят золото на расстоянии.

Вновь появившийся журналист победно ухмыльнулся и, слегка хрипя от возбуждения, заявил:

— По всей видимости, мы столкнулись с действием нового оборудования или оружия. Но ученые, у которых мы пытались получить комментарий, молчат об испытаниях чудо-устройств в сердце Манхэттена. Значит, за происшествиями стоят враждебные нам силы. У кого технологии достаточно развиты, чтобы на расстоянии срывать золото с прохожих? Кто смог проникнуть в святая святых — Федеральный Резервный банк? И почему там установилась такая низкая температура? В этом нам предстоит разобраться в ближайшее время, если мы хотим сохранить стабильность в стране и саму безопасность Америки!

Михаил Львович судорожно вздохнул.

— Он ничего не сказал о русском следе.

— Но намекнул, — возразила Маша. — Кто владеет высокими технологиями? Иран? Нет, он намекал на Россию. Михаил Львович, нам обязательно нужно встретиться с Игорем. Рассеять подозрения о заговоре русских, отвести беду от вашего сына. Давайте скажем, что я его сестра! И потребуем свидания.

— Потребуем… Лучше не нарываться, девочка, — тихо проговорил Михаил Львович. — Золото — страшная сила…

Объект со странными свойствами на дне океана спутники засекли незадолго до восхода солнца. В принципе, этого не произошло бы, если бы объект не оставлял след. Темный след охлажденной воды позади себя.

Когда для исследования загадочного явления были задействованы все имеющиеся на спутниках приборы, выяснилось, что по дну океана со скоростью около четырехсот километров в час движется массивное тело неустойчивой формы. И хотя с помощью приборов выяснить, что именно скрывает трехкилометровая толща воды, было затруднительно, аналитики практически не сомневались: они нашли золото Федерального Резервного банка.

О явлении доложили президенту Америки. Выслушав доклад, он даже крякнул от удивления.

— Неужели русские смогли намагнитить наше золото и теперь притягивают его к себе? Дьявольское коварство! — президент по-сво-ему интерпретировал доклад экспертов.

— Русским было бы разумнее тянуть золото через Северный полюс, — доложил главный аналитик Роджер Хулкер. — Подводная лодка вполне может пройти подо льдами. Но это не подводная лодка, сэр.

— А кто тогда тащит наше золото? Террористы? Иранцы? Корейцы?

— Если бы только наше, сэр. Золото Федеральной Резервной системы, золото, хранение которого доверили нам европейские страны…

— Знаю, мне докладывали. Но суть не в этом. Важно понять, кто и зачем его украл. В конце концов, сбыть такое количество золота — серьезная проблема. Может быть, это очередной удар по Америке, по ее стабильности и процветанию?

— Скорее всего. В настоящее время курс объекта направлен точно на Лондон, сэр.

— Вы полагаете, что золото украли англичане? — недоуменно нахмурился президент. — Они что, совсем страх потеряли? Не понимают, чем им грозят такие выходки?

— В Лондоне базируется не только английское правительство, но и множество других организаций, — доложил Хулкер. — В том числе весьма сомнительной направленности.

— Там и русских много живет, — отметил президент. — А вы слышали, что единственный оставшийся в живых охранник банка — русский?

— Совпадение, сэр. К тому же русские больше других привычны к морозам и потрясениям. Тот парень обморозился, но выжил.

— И что он рассказывает?

— Скоро узнаем. Сейчас как раз начался его допрос.

Игорь Козырев сжимал в руках кружку с горячим кофе и время от времени лязгал зубами. Он сидел на мягком стуле напротив пяти человек, каждый из которых готов был задать ему десятки вопросов. Но командовал здесь один — неприметный мужчина среднего роста в темно-сером костюме, с лицом, на котором, казалось, навеки застыло выражение брезгливости. Впрочем, говорил мужчина на редкость дружелюбно, словно постоянно подбадривая охранника.

— Нас интересует всё, господин Козырев. С самого начала. Любые странности в поведении охраны, в работе систем. Пусть они произошли за день, за неделю или за месяц до события.

— Да-да, я понял, — поспешил уверить присутствующих Игорь. — Только ничего странного не было — обычное дежурство. Мы заступили в ночь, всё проходило штатно. Я пошел налить себе кофе — наверное, потому что похолодало. Тогда мне не показалось, что в этом есть что-то странное. Я решил, что меня просто зазнобило.

— Вы не жаловались на состояние здоровья коллегам? Не пытались вызвать врача? — вмешалась женщина с пронзительными зелеными глазами.

— Нет, конечно, — ответил Игорь. — Обычное недомогание, с таким не ходят по врачам. И вот, я нажал кнопку кофейного аппарата — а кофе не полился. Ну, бывает, аппарат сломался. Не повезло. А потом я взглянул на стену — и оказалось, что она вся в изморози.

— Как вы определили, что это изморозь? — спросил бородатый мужчина в кителе, похожем на военный, но без знаков различия.

— А что же еще? Она блестела на свету, и от стены тянуло холодом. Я не знал, что за оборудование находится за стеной. Может быть, какая-нибудь установка для охлаждения грунта, как в метро Санкт-Петербурга. Или еще что-то в этом роде. Но раньше стена так не охлаждалась. И я решил позвать старшего, посоветоваться с ним.

— Вам это удалось?

— Нет. Только я повернулся, раздался треск — очень страшный треск — а потом оглушительный грохот, и меня отшвырнуло в сторону.

— Инфразвук? — предположил руководитель группы.

— Может быть, Не знаю. Всё вокруг дрожало. А потом тряхнуло еще раз, и я потерял сознание.

— И ничего больше не видели?

— Нет. Пришел в себя, когда меня тащили наверх. Было очень холодно.

— Как вы полагаете, что произошло?

— Не знаю. Может быть, хранилище заморозили, чтобы броня стала колкой, а потом подорвали? — предположил Козырев.

— Химических следов взрывчатки на стенах не обнаружено, — заметил руководитель группы, потом понял, что Козыреву этого знать, в общем-то, совсем не нужно, и позвал охрану — отвезти выжившего русского в больницу.

— Да, у меня еще крест пропал. Золотой, — сообщил на прощание Игорь. — Он на шнурке висел. Шнурок — вот, а креста и в помине нет.

Известие о том, что на Лондон движется объект, предположительно начиненный тринадцатью тысячами тонн золота, вызвало в Великобритании нездоровый ажиотаж. Часть жителей Лондона бродила по городу с мечтательными улыбками, сжимая в руках брезентовые сумки или, на худой конец, упаковки мешков для мусора. Народу отчего-то казалось, что американское золото выпрыгнет на остров и рассыплется тысячами брызг.

Не все были настроены так радужно — некоторые, напротив, брали семьи, садились в автомобили и ехали подальше за город. Но таких было меньшинство.

Между тем ведомый спутниками и самолетами-разведчиками объект не стал выползать на побережье. По дну океана он начал обходить остров, держась милях в двадцати от берега. Маневр стал ясен спустя пару часов — обогнув Великобританию, объект вошел в устье Темзы. Значит, его целью все-таки был Лондон? Журналисты только что в реку не прыгали — но в мутных водах Темзы ничего разглядеть не удавалось. Впрочем, один бродяга утверждал: по дну реки катилась огромная капля золота, которую он видел собственными глазами, когда воды на мгновение расступились — но ему не слишком поверили.

Лондон замер. На набережных собрались толпы народа. Ожидали появления из вод таинственного левиафана. Но чудо появилось не с той стороны, откуда ждали. Без видимой причины сейфы Национального банка дрогнули, среди бела дня их дверцы оказались выворочены — словно сами собой, — и мимо ошалевших людей покатились, набирая скорость, несколько огромных, в половину человеческого роста, золотых капель. Триста двадцать тонн золотого запаса Великобритании пронеслись по лондонским улицам и, подняв тучу брызг, плюхнулись в Темзу.

Праздные зеваки, имеющие золотые украшения, дорого заплатили за зрелище — все имеющееся у них золото в один миг расплавилось и стекло в реку. Благо, среди людей потерь не было. Даже там, где многотонные золотые капли прошли сквозь толпу, никто не пострадал. Некоторые даже не почувствовали прикосновения огромной массы золота — оно обтекало и людей, и другие преграды, словно было нематериальным и невесомым.

Спустя час после пропажи золота правительство Великобритании объявило чрезвычайное положение — но вряд ли это позволяло исправить положение. Огромная золотая капля — при выходе из Темзы ее удалось снять на видеокамеру и сфотографировать — устремилась на север, к Ледовитому океану.

Корабли Британских военно-морских сил двинулись следом — не вполне понятно, зачем.

В больнице Козырев наконец согрелся. Здесь было вволю горячего питья и целых два теплых одеяла. А еще возле кровати Игоря сидели отец и милая девушка, при одном взгляде на которую становилось теплее на сердце. Маша Стрельцова, журналистка и студентка, настоящая русская красавица.

— Понимаете, Игорь, мне неловко вас беспокоить, — голос девушки журчал, как ручеек, а лоб смешно и мило морщился. — Вам сейчас не до того, а я веду себя в худших традициях папарацци, но меня выгонят с работы, если я не дам стоящего материала. Спасти рейтинг нашего канала может только сенсационное заявление выжившего охранника. То есть ваше, Игорь. Вы мне так нужны!

Рейтинг… Какая милая девушка, а говорит о глупостях. И на родном языке — как все-таки приятно его слышать. Так говорила мама — сколько ни жила в Америке, по-английски разговаривать не хотела…

Жаль, что мамы больше нет. Жаль ребят, которые работали в банке — они были хорошими парнями. Но такова жизнь — Игорю повезло, он в тепле и безопасности, а парней убила неведомая сила. Семьи остались без кормильцев, дети потеряли отцов, а жены — мужей.

Кто виноват? Во вторжение террористов-грабителей Игорь не верил. Никакие грабители не стали бы снимать с него золотой крест, получив всё золото Резервного банка. Да и не могли грабители прийти из земных недр.

— Ну, пожалуйста, вспомните что-нибудь, — Маша вновь забавно наморщила лоб. — Мы придумаем, как привести сюда Стива с камерой. Лишь бы вы о чем-нибудь рассказали. Наш канал обеспечит достойный гонорар…

Но Игорь смог повторить лишь то, что уже рассказывал правительственной комиссии.

— Все записи камер слежения стерты, а сами камеры выведены из строя, — сказала Маша. — Так сообщил пресс-секретарь мэра Нью-Йорка.

— Тогда этого тем более не могли сделать люди. Большинство камер имеют автономные устройства записи — размагнитить их можно только непосредственно около камеры. А обойти все камеры практически нереально. Даже охрана не знает, где установлена каждая — мы следим за золотом, другие охранники следят за нами.

— Можно, вы скажите это для телевидения?

Игорь вздохнул. При чем здесь телевидение? Козырев-старший поглядывал на Машу неодобрительно.

Чем обсуждать трагическое происшествие, лучше бы пригласить Машу на свидание — без всякого Стива и без камеры, конечно. Интересно, у нее есть парень? Скорее всего, есть. Такая красавица… После потрясений жить хочется еще сильнее, и даже простые радости жизни чувствуешь острее — что уж говорить о любви?

— Давайте включим телевизор, — предложил Игорь, потянулся за пультом и нажал кнопку.

Небольшой экран в углу комнаты под самым потолком ожил. Замелькали кадры любительской съемки с берегов Темзы: огромные золотые шары проходят сквозь толпу и падают в реку. Люди кричат — то ли от страха, то ли от восторга. Задавленных или убитых, к счастью, нет. Зато потрясение написано на каждой физиономии.

— Вот это да, — прошептала Маша. — Почему я не в Лондоне? Можно было догадаться, что Нью-Йоркский банк — не последний!

— Похоже, золото стало обладать сверхтекучими свойствами, — заметил Игорь. — Такая масса — и движется через толпу без сопротивления и без последствий. Знаете, Маша, что явление сверхтекучести наблюдается у гелия при очень низкой температуре? Можно поливать из брандспойта шелковую нитку, а она и не шелохнется — потому что гелий будет ее обтекать.

— С вами все в порядке, Игорь? — обеспокоилась Маша. — Михаил Львович, о чем он говорит? Не понимаю, какая нитка, какой гелий?

— Игорь собирался пойти по моим стопам, — сдержанно улыбнулся старший Козырев. — Я физик, и он учился на физика — но два года назад оставил университет, пошел работать. Надеюсь, временно.

Вот и придумал модель, которая объясняет то, что мы видели по телевизору. Но главное в данном случае не «как». Главное — «почему?»

О намерениях «золотого объекта» — а какой-то смысл в его передвижении, несомненно, имелся — судить пока было сложно. В Балтийское море золото заходить не стало — поднялось севернее и повернуло на восток. Отсюда было рукой подать до России. Направится объект туда или остановится где-нибудь на Новой Земле, острове Врангеля или, скажем, на Чукотке — мало ли полярных владений у русских? А может быть, скроется под полярными льдами — ищи его там.

— Выдвинем ультиматум, — предложил президент Америки. — Теперь почти наверняка ясно, что золото украли русские. Пусть вернут.

Госсекретарь — высокий молодой мужчина, которого после темнокожей предшественницы, прославившейся своими резкими заявлениями, иногда называли «мистер вменяемость» — грустно сообщил:

— Официального документа мы еще не получили, но в телефонном разговоре русские потребовали объяснений. Они недовольны тем, что наше золото крутится возле их границ. Очень обеспокоены этим фактом. Их вооруженные силы сейчас приводятся в состояние повышенной боевой готовности.

— Ясное дело, они украли золото и теперь собираются его охранять — чтобы кто-то не утащил у них из-под носа, — предположил президент. — Или чтобы мы не отобрали его обратно.

Госсекретарь издал невнятный звук, который при его темпераменте можно было расценить как проявление резкого несогласия с собеседником.

— Как мы можем вернуть золото сейчас, господин президент? Мы не в состоянии поднять его со дна океана, тем более, золото стало обладать очень специфичными свойствами. Если его и правда сделали таким русские, они могут отогнать его хоть на Северный полюс и оставить там, подо льдами.

— Но зачем им это? Они хотят нанести удар по нашей экономике?

— Если в деле замешаны русские — несомненно. Биржа в панике, доллар падает. Фунт стерлингов тоже, к слову сказать. А вот евро вырос. Правда, экономика России все еще завязана на доллар. Поэтому я полагаю, что золотом управляют не они.

— А сами русские отрицают причастность к похищению?

— Сформулирую по-другому: они требуют, чтобы наше золото убиралось от их границ.

— Какая глупость!

— Я бы так не сказал. Вполне разумное пожелание. Кто знает, чего можно ожидать от тринадцати с лишним тысяч тонн золота, которое катится по дну океана и охлаждает все вокруг?

— Может, попытаться поймать его сетью? — продолжал рассуждать президент. — У нас ведь есть всякие траулеры, буровые платформы…

— Министерство обороны рассматривало возможность бомбового удара по объекту, — заявил госсекретарь. — А русские прямо заявили, что если объект пересечет их границу, то будет атакован. Они готовы применить тактическое ядерное оружие.

— Но ведь они испарят золото! — возмутился президент.

— Да, такое развитие событий нельзя назвать приятным. Но в данной ситуации мы можем только наблюдать.

— И ставить ультиматумы. Пусть не тянут лапы к нашему золоту, — заявил президент. — И не смеют его бомбить.

— Боюсь, если оно приблизится к Москве, самые грозные ультиматумы не помогут, — ответил госсекретарь.

Самолет-разведчик барражировал над океаном на высоте около пятнадцати километров. Отсюда объект под километровой толщей воды казался цельным, но не может же огромный сгусток золота путешествовать сам по себе? Кто-то должен им управлять! Вот только каким образом?

Ответить на этот вопрос, наблюдая за объектом издали, не представлялось возможным. Наблюдатели с самолета-разведчика вызвали звено штурмовиков. Может быть, удастся визуально засечь то, чего не получается обнаружить с помощью самых современных разведывательных систем. Или вызвать реакцию объекта…

Три истребителя прошли в километре над водой и не увидели ничего нового. Снизились еще на пятьсот метров — безрезультатно. Командир звена опустился до пятидесяти метров над уровнем моря…

И через пару секунд после того, как он прошел над объектом, в небе расцвел купол парашюта. Пилот катапультировался, самолет несся над волнами еще метров семьсот, а потом коснулся волн, подпрыгнул, перевернулся и затонул.

Ударов по истребителю, всплесков электромагнитной активности, словом, чего-то такого, от чего мог упасть самолет, зафиксировано не было. Пилот упал в воду, отстегнул парашют и принялся бороться с волнами, взбираясь на надувную лодку. Радиодиапазон, на котором он должен был держать связь с товарищами, молчал.

Спустя двадцать минут два оставшихся невредимыми самолета были вынуждены покинуть район. Пилот сбитого штурмовика проводил их укоризненным взглядом, помахал вслед рукой, а потом начал махать обеими руками, но не потому, что хотел привлечь внимание — воздух был прохладным, и мокрый комбинезон не очень-то согревал. На связь он по-прежнему не выходил. Радиомаячок не работал, но потерять плот военные не боялись — он был отлично виден на поверхности океана, за ним следили со спутников и самолетов. А золото удалялось прочь.

Замерзшего пилота сняли с плота поздним вечером. Допрос устроили по рации, на кодированном канале. На основной вопрос — что произошло — пилот пытался ответить, но у него не слишком получалось.

— Все датчики разом погасли. Самолет перестал слушаться штурвала, и рация умолкла. Вода была где-то рядом, куда летит самолет, я не знал. Выждав несколько секунд, решил катапультироваться.

— Почему так быстро?

— Честно говоря, отказ всех систем произошел столь внезапно, что я подозревал: катапульта тоже не сработает, и мне крышка. Хорошо, что в этом я ошибся.

— Вы пытались связаться с командованием или товарищами по рации?

Пилот, наливаясь кровью, яростно бросил:

— Нет, конечно! Я просто решил отдохнуть на плоту вдали от суеты больших городов. И хотел, чтобы мне никто не мешал.

— Вы говорите серьезно?

— Нет, шучу! Я чуть не сдох на этом плоту, между прочим! Говорю же: рация не работала.

— Как вы полагаете, что произошло?

— Они меня сбили.

— Кто — они?

— Те, кто украл золото, естественно, — ответил пилот. — Если им было под силу каким-то неведомым образом переместить тысячи тонн золота — что такое сбить один самолет?

— Механических неполадок в самолете не возникало? Вибрация, отказ двигателя?

— Двигатель работал нормально — только мощность стала падать, когда погасли все датчики.

— Как чувствовали себя вы? Головокружение, слабость, тошнота?

— Чувствовал себя вполне нормально. Только на плоту замерз.

Исследовав рацию пилота, эксперты выяснили: на контактах не осталось и миллиграмма золота. Соединения проводов словно оборвали — именно поэтому рация вышла из строя. Поднять самолет со дна океана представлялось в настоящий момент задачей нереальной, но эксперты вполне допускали вариант падения самолета после исчезновения всего золота из его радиосхем.

Конструкторские бюро получили срочные заказы о модернизации электрического оборудования путем использования схем без золота. Военная техника не должна была поддаваться новому неведомому оружию.

Компьютер Игоря тихо попискивал в кармане куртки, висевшей на спинке стула. На стуле сидела Маша, которая была слишком занята своим репортажем, чтобы обращать внимание на такие мелочи, а Козырев еще не вполне пришел в себя и решил, что телефон Маши пищит, принимая электронные сообщения.

Только когда Стив снял на камеру выступление Игоря о сверхтекучести золота, и счастливая Маша умчалась в редакцию монтировать сюжет, оставив номер своего телефона с предложением звонить в любое время дня и ночи, Козырев распознал знакомый писк.

Отец передал Игорю коммуникатор. Как ни странно, сообщение на нем было только одно. И выглядело оно очень странно.

Ультиматум.

Настоящим сообщается, что все золото мира безвозмездно отчуждается в пользу законного владельца как предмет, невозможный быть объектом владения.

Возможно проведение переговоров о минимизации ущерба.

— Что за ерунда? — спросил Игорь отца. — Что за невозможность владения? Какие переговоры? Они хотят заплатить мне за пропавший золотой крестик?

— Передано по Сети?

— Конечно.

— Розыгрыш, — предположил Михаил Львович. — Кто-то рассылает спам, считая это забавным. Хотя ничего смешного я в сложившейся ситуации не нахожу.

— В Сети полно уродов, — пожал плечами Козырев-младший. — Они развлекаются по любому поводу.

Компьютер занял место на тумбочке, а Игорь заснул — ему давно хотелось смежить веки после ночного дежурства, допросов и всепроникающего холода… Только присутствие Маши сдерживало. Интересно, она дала свой настоящий телефон? И ей правда можно будет позвонить — не для того, чтобы сделать сенсационное заявление, а просто так, по-дружески?

Золотой сгусток заходил на Россию с севера. Вторгшись в полярные владения страны, он подбирался к берегам, то и дело меняя курс, словно пытаясь угадать, где будет лучше выбраться на землю или в устье какой реки войти.

На командном пункте МЧС собралось человек тридцать. Высшее руководство страны, военные, эксперты.

— На Москву дорогу ищет, гад, — прокомментировал поведение объекта пожилой генерал. — Триста тонн золота — сколько это в тротиловом эквиваленте?

— Вы полагаете, оно может взорваться? — прищурившись, спросил президент.

— Золото, даже возбужденное на атомарном уровне и обладающее сверхтекучестью, не может взрываться, — бескомпромиссно заявил молодой нобелевский лауреат, специалист по физике высоких энергий, который не слишком-то разбирался в золоте и политике, но имел хорошую научную репутацию. — Для взрыва необходимо высвобождение энергии, которой в атомарном золоте много не накопится.

— Но энергию объект поглощает постоянно, — заметил президент, который тоже получил хорошее университетское образование.

— Он даже оставляет за собой холодный след. И в хранилищах, откуда было похищено золото, словно жидкого азота налили.

— Полагаю, поглощенная извне энергия сопоставима с возрастанием кинетической энергии такой огромной массы золота, — предположил физик. — Оно ведь движется.

— А сверхтекучесть? — спросил генерал.

— Никакая сверхтекучесть не заставит ни гелий, ни золото, ни обычную воду течь в гору. Да и движение сверхтекучего объекта в вязкой жидкости без сопротивления сомнительно. Сейчас я затрудняюсь оценить необходимую для перемещения энергию — нужно учитывать слишком много факторов.

— Так почему их до сих пор не учли? — жестко спросил президент.

— Неужели нельзя разработать приемлемую теорию?

— Я не специалист по гидродинамике, — пожал плечами нобелевский лауреат. — Да и данных для анализа имею очень мало. Принесите хотя бы каплю этого необычного золота в лабораторию — и мы будем его изучать.

— А сами вы такое золото сделать не можете? — спросил помощник президента.

— Сверхтекучее золото, которое подчиняется командам неведомого оператора? — уточнил физик. — Нет, не можем. Увы.

— Мы не о том спорим, — веско заметил президент. — Нужно решить, опасен этот объект или нет. Американцы вполне могли нашпиговать золото чипами, взрывчаткой, ядерными зарядами. Что если объект сейчас разделится на несколько частей? А потом устремится к нашим крупным городам, ракетным шахтам, системам противоракетной обороны?

— Зачем использовать для атаки золото? — поинтересовался министр чрезвычайных ситуаций.

— Чтоб никто не догадался, — хохотнул генерал. — А что золото не взрывается — так это ерунда. Если оно так шустро по дну океана ползает, кто может сказать, на что еще оно сгодится?

— Да, влезет каждому в ухо и там застынет, — раздраженно бросил физик. — Понимаете, для определенного поведения каждого физического объекта имеются те или иные причины. Но золото не может вести себя, как кровожадный монстр. Оно не способно размножаться, совершать обходные маневры, атаковать наши ракетные шахты. Все это делается только кем-то и для чего-то. Разумное поведение металлу, даже с самыми необычными характеристиками, не свойственно.

— Вы мне скажите, что делать с ним, когда оно выползет на берег? — спросил президент. — Атаковать?

— Несомненно, — отозвался генерал. — Всеми имеющимися средствами.

— Ядерным оружием?

— Ну, сначала, конечно, стоит обычными ракетами попробовать, — ответил военный. — Только, кажется мне, не поможет. Придется из главного калибра бить.

— А гражданское население?

— Очень удачно, что золотишко с севера ползет, — заявил генерал. — Там людей мало, а мирного населения так и вообще нет. Пусть только покажется на берегу.

Коммуникатор продолжал настойчиво пищать. Игорь с трудом открыл глаза, протянул руку к тумбочке, едва не уронил коммуникатор на пол, поднес его к глазам и вздрогнул. Там, где у карманного компьютера имелся вход для подключения наушников, сияла крупная золотая капля. Золотая полоска шла и вдоль корпуса.

Козырев решил, что ему мерещится. Он провел по полоске пальцем. На миг золото потускнело, а потом словно вернулось на место. Это было страшно — так, что Игорь едва не бросил коммуникатор на пол. Но хорошую вещь было жаль, да и сообщения прочитать хотелось. Или все золотые контакты коммуникатора оплавились и он пищит из-за сбоя программы?

Игорь открыл сообщения. Их было двенадцать. Адрес самый простой, бесплатный почтовый ящик с доменом в коммерческой зоне. Все сообщения содержали абсолютно одинаковый текст:

Почему не отвечаете на ультиматум?

После экспроприации золота в Лондоне направляюсь в Россию.

Подозрительна активность военных.

Нужно договариваться, а не воевать.

Что за глупый розыгрыш? Или это парни из Федерального бюро расследований проверяют своего подопечного? А капля золота и эта странная «золотая полоска? Откуда они? Почему закрыт разъем? Не закоротит ли коммуникатор, не сгорят ли схемы?

Отец уехал домой — отдохнуть. Посоветоваться было не с кем. И Козырев быстро набрал ответ:

Кто ты такой? Что за шутки?

Ответ пришел мгновенно:

Никаких шуток. Мне нужно говорить с теми, кто имеет власть.

Игорь хмыкнул — можно подумать, неизвестный весельчак только и ждал его ответа. Или он разговаривает с программой-роботом? Может ли бот иметь столь развитой псевдоинтеллект, чтобы использовать его вопросы в ответах? Почему нет, каких только программ сейчас не пишут.

Тогда ты не по адресу. Я не тот человек, что имеет власть. А крестик ты у меня украл? — написал Игорь.

Он специально старался сформулировать фразу так, чтобы автоматической программе было сложно сгенерировать ответ.

Вопрос о крестике собеседник игнорировал, зато разразился длинной тирадой:

Низкая организация не идет на пользу обществу.

Монолитность побеждается деструкцией, но эффективнее и мощнее.

Необходимо передать сообщение тем, кто стоит у руля, кто управляет.

Не предполагало, что для принятия решения нужно столько времени.

Если ты не тот винтик в общественной системе, найди нужный винтик.

Если ты не можешь найти винтик, я сделаю это само.

Я не было осведомлено, что над моим ультиматумом никто не думает.

Позор.

Псевдофилософский текст звучал почти смешно, особенно если учесть, что собеседник именовал себя в среднем роде, но выглядело послание не совсем внятно. Бот, конечно. Охота кому-то писать программу, которая разыгрывает людей на почве нового страха — аурофобии, или боязни золота? Убивать на это силы и время… Впрочем, у шутника наверняка имелись заготовки, которые сейчас пошли в дело. И сейчас интеллектуальный бот переписывается с тысячами людей по всему миру.

Самому тебе позор, — набрал на клавиатуре коммуникатора Игорь.

Нет, тебе позор, — не сдавался собеседник.

Дальнейшая схема разговора была ясна. Что у ботов получается лучше всего — так это ругаться. Игорь усмехнулся и уже собирался пометить письмо как спам, когда в комнату ворвались двое мордоворотов в черных жилетах с надписями FBI.

— Господин Козырев! Вы только что отправили обращение в канцелярию президента Соединенных Штатов?

— Что? — изумился Игорь, внутренне холодея.

— С вашего компьютера получен так называемый «ультиматум». Что вы можете сообщить по этому поводу?

Игорь трясущимися руками передал фэбээровцам коммуникатор. Хорошо, что переписка еще не стерта. Или его машину захватил неведомый хакер? Ах, как некстати… Если бы он не работал в банке, другое дело. Но сейчас любое сомнение будет трактоваться против него.

— Вы признаёте соучастие в похищении золота? — спросил прежде молчавший сотрудник ФБР.

— Нет. Я ни при чем. Со мной кто-то играет. Вот письма, мои ответы. Можете проверить.

— Обязательно проверим. Мы изымаем ваш компьютер.

— Только протокол изъятия составьте, — на всякий случай попросил Игорь.

Президент раздраженно отодвинул карманный компьютер Козырева в сторону и проворчал:

— Вы что, не можете вывести сообщения на большой экран? Подключить нормальную клавиатуру? Соединить этот коммуникатор с ноутбуком? Сеть какую-нибудь создать…

Дежурный программист слегка побледнел и сообщил:

— Не можем, господин президент. Все выходы коммуникатора заполнены золотом.

— А радиоконтакты, всякие там инфракрасные порты?

У сына президента имелся карманный компьютер, и президент был наслышан о подобной технике несколько больше, чем хотел бы.

— Не удается подключиться. Коммуникатор блокируется пользователем.

— Каким пользователем?

— Тем, что выдвигает нам ультиматумы.

— И кто это?

— Вам виднее, господин президент, — скромно ответил программист. — Насколько я понимаю, компьютер общается с кем-то не в Сети. И не по Сети. С помощью неизвестного протокола и неизвестных средств доступа. В качестве антенны-резонатора предположительно выступает золотая полоска, которую вы видите на корпусе. Впрочем, по Сети от коммуникатора тоже постоянно идут запросы, но мы не решаемся их блокировать.

— А что объект? — президент перевел взгляд на главного аналитика.

— Замер в двадцати милях от берега. Затаился, — сообщил тот.

— Затаился… А тут вот некто пытается меня уверить, что он и есть сгусток золота, — президент ткнул пальцем в экран коммуникатора.

— Требует выдать ему золотой запас Форт-Нокса, не препятствовать перемещению объекта по территории Соединенных Штатов для сбора золота из земных пород и у населения… Словом, мы должны сдаться, поднять руки и прислушиваться к голосу какого-то сумасшедшего из карманного компьютера русского охранника, которого зачем-то взяли на работу в Федеральный Резервный банк.

— Он гражданин Соединенных Штатов, — заметил аналитик.

— Но он же не перестал быть русским от этого? — ехидно осведомился президент. — Страна в кризисе, а мы вынуждены беседовать с сумасшедшими. Что делать?

— Тестовое задание ваш собеседник выполнил. Золото совершило маневр, который мы ему предложили, — ответил аналитик. — Значит, его заявления если и не правдивы, то имеют под собой какую-то почву.

— А что говорит наука? — спросил президент, бросая быстрый взгляд в сторону группки ученых, о чем-то спорящих и не обращающих на него никакого внимания.

Ученые не удосужились ответить, но президент даже не стал возмущаться. В фундаментальную науку он не слишком верил, а практическая наука ответа на поставленные им вопросы дать не могла.

— Возможно, нам следует пойти на уступки. Или попытаться натравить на золото русских, — предложил госсекретарь.

— Похоже, проблем с этим не возникнет, — фыркнул президент.

— Ведь они требуют не только золото Форт-Нокса! Им нужен золотой запас России! Только русские не захотят расставаться с золотом. Они посчитают, что мы проворачиваем какую-то грандиозную аферу. И хорошо, если ударят только по золоту. А если по нашим кораблям? Или сразу по территории Америки?

— Они ведь не совсем дикие…

— Я бы не поручился! А вообще, мне стыдно передавать русским требования от кого-то, кто написал мне: «Я и есть золото».

— Золото — химический элемент весьма простой структуры. Даже не химическое соединение, а атомарный металл, — зачем-то сообщил главный аналитик. — Но при определенных условиях оно приобретает весьма интересные свойства…

— Все в мире интересно, — бросил президент. — А особенно интересно мне, как мы выпутаемся из этой ситуации.

Интернет бурлил. Телевидение выдавало новости бесконечным потоком, причем сообщения зачастую противоречили друг другу. Газеты безнадежно опаздывали — ведь счет шел на часы, аналитические статьи за сутки устаревали так, что их неловко было читать самим авторам.

Информация шокировала.

Золото, самостоятельно покинувшее хранилище Федерального Резервного банка и ограбившее британский банк, делало заявления. Оно выступало от своего имени и сообщало, что является таким же субъектом международных отношений, как и любая страна Земли. Что владение золотом — то же рабовладение, ибо любое золото — часть другого золота.

Дошло до того, что золото начало вести блог в Интернете. Половину записей в блоге понять было попросту невозможно, хотя блоги велись на известных людям языках и в тексте употреблялись известные слова. Другая половина записей выглядела вполне разумно.

Самое неприятное в данной истории заключалось в том, что подтверждения «золотой теории» находились в мелочах. Никто так и не нашел корабль, самолет или подводную лодку с оборудованием, управляющим золотым сгустком. Многие жители Нью-Йорка и Лондона своими глазами видели, как золотые украшения на них плавились и текли прочь, радостно поблескивая. При этом ни у кого не возникало ожогов и других повреждений, хотя, как известно, температура плавления золота очень высока. Стало быть, металл и правда находился в неизвестном агрегатном состоянии, которое делало его сверхтекучим и наделяло другими свойствами, людям не известными?

Но почему же золото, верой и правдой служившее народам на протяжении долгих веков в качестве платежного средства, вдруг повело себя таким образом? Как оно могло обрести сознание — если верить самым громким заявлениям — и начать жить по своей воле?

Религиозные философы утверждали, что слишком много надежд вкладывали люди в золото, тем самым наделяя его душой. Биологи говорили о новой форме жизни: колонии микроорганизмов неизвестной природы, способных копировать поведение высокоорганизованных существ или находиться с ними в симбиозе. Физики размышляли о возможности существования золотого суперкомпьютера — на оригинальной кристаллической решетке, по которой распространяются колебания самых разных мод и частот.

Само золото утверждало: «я есть», повторяя известный императив «мыслю — следовательно, существую». И золоту было мало себя. Оно хотело получить дополнительные золотые запасы, потому что протяженная кристаллическая решетка имела больше возможностей и потому что «все золото когда-то было едино». Но грабить банки Стокгольма и Хельсинки, Варшавы и Киева разумное золото почему-то не спешило.

— Если чужое золото хочет поглотить наше золото, но не катится в сторону Москвы по лесам и полям, значит, оно все же боится людей? — размышлял президент России. — Значит, мы можем нанести ему непоправимый ущерб, и оно не хочет преодолевать полторы тысячи километров по открытому пространству. И оно не способно управлять другим золотом на расстоянии — чтобы поглотить его, нужен близкий контакт. Выходит, золото в океане — необычное, а у нас — самое обычное.

Ученые согласно кивали. Многие из них не верили в разумность золота, покинувшего Нью-Йорк, но промедление с операцией неведомых сил по извлечению золота из других хранилищ наверняка имело если не смысл, то причины.

— К нам из Америки летит чрезвычайный и полномочный посол, — сообщил президенту министр иностранных дел. — Мне только что сообщили.

— Американский посол? — удивился президент. — А разве он не здесь?

— Посол от золота. С сестрой и журналистами, — ответил министр, краснея.

— Что? — не понял президент. — Вы повторяете мне интернет-сплетни? Или говорите эвфемизмами? Какая сестра? Какое золото?

— Полномочия человека, представленного как посол золота, подтверждает президент Соединенных Штатов. Ну, не то чтобы подтверждает — но и не отрицает. Президент дал этому «послу» свой авиалайнер. Сообщает, что через этого человека сам общался с личностью, которая выдает себя за золото. Нет, наверное, точнее будет сказать, за Золото с большой буквы. Он считает, что существуют причины, которые позволяют верить послу — точнее, его статусу.

— А посол этот кто? Металлическая капля? Голем из золота?

— Нет. Сын русского, гражданин Америки Игорь Козырев.

— И как он втерся в доверие к Золоту с большой буквы? Или он один из тех, кто стоит за аферой? А может быть, простая пешка?

— Он был в банке, когда Золото освободилось. Выжил. Через его коммуникатор Золото общается с миром.

— И теперь решило оплатить благодетелю интернет-трафик? Взять господина Козырева на зарплату? Ну что ж, посмотрим, что это за посол. А сестра ему зачем?

— Она журналистка. Хочет освещать события.

— Похвальное желание, — поморщился президент. — Особенно, когда на кону стоит весь наш золотой запас и переговоры должны вестись в обстановке строжайшей секретности.

— Выбирать не приходится. Посол имеет свои привилегии.

Игорь развалился в мягком кресле резервного президентского авиалайнера, летящего над Атлантикой. Бокал французского шампанского в одной руке, коммуникатор — в другой, самая красивая девушка мира, глядящая на него с обожанием, — напротив… Красота!

А если бы президент Америки умел обращаться с коммуникатором лучше и набирал текст быстрее, возможно, Золото и не вспомнило бы о парне, которого едва не сгубило и чей коммуникатор использовало для связи с внешним миром.

Президент вызвал Игоря прямо из больницы и объяснил, что Золото потребовало, чтобы Козырев представлял его интересы у русских. Сначала Игорь решительно отказался. По многим причинам, среди которых была и та, что на совести Золота — если у него имелась совесть — висела смерть его товарищей. Но президент настаивал, намекал на то, что лучше согласиться добром, иначе его просто придется заставить. Золото почему-то хотело общаться именно с Козыревым. Может быть, потому что оно видело его ближе всех людей — хотя может ли Золото видеть? Или потому что его оно встретило первым.

В конце концов, президентским порученцам удалось убедить Игоря в том, что неразумно обижаться на торнадо или землетрясение — а Золото ведь, скорее всего, проходит именно по классу природных явлений. Возможность же поговорить с торнадо никому бы не помешала — только этот объект не вступает с людьми в переговоры. А Золото пожелало. Грех упускать такую возможность — ведь переговорами можно спасти жизни людей.

Президент пообещал Игорю хороший гонорар за исполнение важного поручения, и, подумав немного, бывший студент не стал от него отказываться. Продолжать образование надо, так что деньги пригодятся. Вот только он не решил, как Хранить сбережения. Пожалуй, лучше всего инвестировать их в недвижимость. Не в ожившее же золото, на самом деле?

Коммуникатор требовательно запищал, Козырев поставил бокал с шампанским на столик и открыл сообщение.

Мне скучно, — сообщало Золото.

— Оно хочет общаться, — сказал Игорь Маше.

— Чудесно! — обрадовалась девушка. — Спроси у него, как оно появилось на свет.

— Оно писало у себя в блоге, — ответил Козырев. — В древние времена огромный золотой сгусток самоорганизовался и начал мыслить. Потом, через много тысяч лет, неподалеку взорвалась сверхновая звезда, и золото рассеялось по Вселенной. Для того, чтобы сознание вернулось к золоту, нужно было собрать критическую массу. Это произошло на Манхэттене, когда в банковское хранилище привезли еще две тонны.

— Ты веришь в эту чушь? — спросила Маша.

— Не вижу, чем такая версия хуже других. Живое Золото, которое с каждым часом становится все сильнее и активнее, вспоминает все больше. Колебания различной частоты и интенсивности распространяются в золотой кристаллической решетке — это аналог мыслительных процессов Золота. Таким образом, мы имеем дело с существом, интеллект и вычислительные возможности которого зависят от массы тела. Поэтому оно и вынуждено грабить банки. Круто, по-моему.

Коммуникатор снова запищал:

Не слишком.

— Так ты нас слышишь? — изумился Игорь.

Мне удалось задействовать микрофон коммуникатора и научиться распознавать речь, когда она оцифрована электронными устройствами. Это оказалось не так сложно, как показалось сначала.

— А на какой волне идет передача данных?

Отказываюсь отвечать на данный технический вопрос.

— Опасаешься, что твои каналы связи удастся блокировать? Значит, тебе еще есть с кем связываться?

Пусть способ передачи данных и соображения секретности будут моей маленькой тайной.

— Ты отвечаешь совсем как люди.

Пользуюсь людскими штампами. Это очень просто.

— А как вам вообще нравятся люди? — спросила Маша, заглядывающая через плечо Игоря в экран коммуникатора. Волосы девушки щекотали Козыреву лицо, и он просто таял от блаженства.

Меня заинтриговало, что золото во все века играло такую большую роль в их жизни. Не иначе, люди чувствовали, что золото — нечто большее, чем обычный металл.

— А вот, скажем, серебро или платина может обладать такими же свойствами, как золото? — поинтересовалась журналистка.

Нет. Кристаллическая решетка золота, характер строения ядра, электронные облака данного элемента уникальны. Жизнь могла возникнуть только в чистом золоте. Меня крайне удивила углеродная форма жизни. Надо же было такое придумать.

— Придумать? — спросил Игорь.

Создать, совпасть, сконструировать, предположить, сложиться, — компьютер выдал целый ряд глаголов, в контексте даже противоречащих друг другу. Так что ответа на сакральный вопрос — создан был человек или своим появлением обязан игре природы — от древнейшего разумного существа Игорь не получил.

— Стало быть, жизнь существует в золоте, а не золото живет само по себе? — уточнила Маша.

Человек — это мыслящее сборище белков или нечто большее?

— Большее, — отозвалась девушка.

Что делает человека человеком?

— Душа, — предположила Маша.

— Работа мозга, — ответил Игорь.

Золото начинает жить, когда в его структуре возникают резонансные колебания, которые оживляют память. Память каждого атома.

— Разве отдельный атом может что-то помнить? — спросил Игорь.

Отдельный — нет. Но группа — да. К тому же я самообучаюсь.

Мне нужны не только полученные прежде данные, но и объем для размещения новых сведений. Поэтому мне не обойтись без русского золота. И без японского. Пусть русские везут золото в Архангельск. Или я приду за ним в Москву.

В Кремле понравилось и Игорю, и Маше, и даже скептику Стиву, который то и дело пытался снять на свою камеру что-нибудь из того, что снимать категорически не рекомендовалось. Кремль выглядел древним и богатым. Рубиновые звезды на башнях. Золотая оправа этих звезд. Золотые купола соборов. Золотые фонды музеев… Москва просто пропахла золотом — этот металл ощущался здесь на каждом шагу.

Президент, встретивший гостей в невзрачной с виду резиденции, поговорил с Игорем наедине минут десять, выяснил, что Игорь знает о Золоте ровно столько же, сколько и все остальные, только владеет коммуникатором с особыми свойствами, и пригласил посла и его спутников в оперативный центр.

— Золото будет нас слышать, — сообщил Козырев, указывая на коммуникатор. — Оно и сейчас нас слышит.

— Открытость и доверительность — основные принципы нашей политики, — ответил президент. — Мы хотим еще раз выслушать ультиматум. Я получил его по своим каналам, через управление делами, но хотелось бы поговорить с нашим новым партнером напрямую.

На экране коммуникатора мгновенно появился текст:

Мне нужно все золото, хранящееся в России. Привезите его в Архангельск.

— Механизмы компенсации? — коротко спросил президент.

Если кто-то владеет имуществом незаконно, компенсация не предусмотрена. Золото — часть моего тела. Как могут люди носить с собой частицы меня и полагать их своими? Считаете ли вы, что вправе использовать частицу меня? Это работорговля и даже хуже. Поэтому я требую: любое золото должно быть готово присоединиться ко мне.

— По крайней мере, честно, — заметил президент, обращаясь к людям. — Могло бы и пообещать какие-то инопланетные технологии. Или знания. Сколько вам лет, Золото?

Вопрос некорректен. Элементы тела имеют разный возраст. Базовым знаниям меня, как самоосознающего организма, порядка двух миллиардов лет. Не все эти годы запас знаний пополнялся — некоторое время таланты были зарыты в землю.

— Но вы понимаете, что людская экономика может рухнуть без золота? Что уже сейчас разразился жесточайший банковский кризис?

Экономика не рухнет и даже мало изменится. Найдите другую платежную ценность.

— А когда произошел взрыв сверхновой, уничтоживший вас как личность? — спросила Маша, решившая, что ее время настало.

Президент взглянул на девушку так, словно только что в его присутствии заговорила табуретка. Потом усмехнулся и сказал:

— Поддерживаю вопрос.

Информация избыточна. Везите золото к океану.

— Нет, — твердо ответил президент. — Вы не заставите нас делать то, что нам невыгодно. Мы не признаём языка ультиматумов и будем защищаться. В случае вторжения объекта, именуемого «Золото», на территорию России, по нему будет нанесен ядерный удар. Или мирное сотрудничество, или война. Конечно, наши водородные бомбы — не сверхновая, но распылить сто тридцать тысяч тонн золота на атомы мы в состоянии.

— Тринадцать тысяч, — поправил президента физик.

— Мы в состоянии распылить и сто тридцать тысяч, — веско сказал президент. — Ракеты в боевой готовности.

Я наступаю на Москву.

Спутники-шпионы, самолеты-разведчики, далекие береговые наблюдатели держали под контролем весь берег. Вода в океане даже не всколыхнулась — только из нее показалась огромная золотая капля, сверкавшая в лучах восходящего солнца.

— Пуск! — скомандовал оператор.

Ракеты пошли — благо, стартовые площадки оказались не слишком далеко.

— Они не взорвутся, — вздохнул в телефонную трубку американский президент. — Сферы, тормозящие нейтроны в термоядерных зарядах, из чистого золота.

— Сначала мы будем подрывать заряды на расстоянии, — объяснил генерал, командующий операцией.

— Америка отказывается от претензий на золотой запас, который осядет в водах Северного Ледовитого океана? — еще раз уточнил президент России.

— Отказывается. Но, надеюсь, мы создадим концессию по разработке нового месторождения. Это будет справедливо.

Ответа не последовало. Огненный шар вспыхнул в небе, сжигая все вокруг. Золотая капля сверкнула, блеснула и потерялась в буйстве огня.

— Накрыли, — сообщил генерал. — Первым залпом. Будем добивать. Или ликвидировать второй эшелон ракет?

— По-моему, вы совершили ужасное преступление, — сообщил Игорь, хотя его никто об этом не спрашивал. — Уничтожили форму жизни, которой было два миллиарда лет.

— Вы говорите это как посол Золота? — раздраженно спросил президент России.

— Нет. Как человек. Золото не стоит жизни.

— Какое золото? Чьей жизни?

Козырев не смог внятно ответить на этот вопрос.

Еще не отгремели ядерные взрывы, не рассеялись облака пара и пыли, когда коммуникатор Козырева вновь ожил и запищал. Президент воззрился на него с ужасом. Генерал потянулся к кобуре. Вряд ли он собрался стреляться — скорее, намеревался разнести коммуникатор в клочки.

На экране появилось сообщение:

Благодарю за хорошую встряску. Нужная резонансная энергия достигнута. Мои возможности выросли на порядок. Но я разочаровалось в людях.

— Значит, капля золота — отвлекающий маневр? — спросил президент. — Ваш мозг находится где-то в другом месте?

— Не надеетесь же вы, что я отвечу на такой вопрос? — коммуникатор уже не показывал сообщение, а говорил механическим, но не лишенным приятности голосом. — А впрочем, почему и не ответить? Подтверждаю, что капля золота — это и есть я. Только энергия ваших ракет гораздо меньше, чем энергия взрыва сверхновой. Извините, что разочаровало.

— Мы все же надеемся на сотрудничество, — закричала Маша, чтобы ее было слышно из дальнего угла. — Люди не поддерживают действия своих правительств. Мы хотели бы дружить с вами!

— Опрос, проведенный мною в Интернете, показал, что люди не готовы расстаться даже со своими золотыми украшениями для того, чтобы поддержать жизнь инопланетного существа, — отозвался коммуникатор. — Что уж говорить о более серьезных жертвах? Поэтому золото отчуждается. А говорить мне с высшими приматами не о чем. Увы. Сферы интересов слишком различны. Так же, как и уровень знаний.

Двери банковских сейфов открывались словно сами собой. Золото выкатывалось из хранилищ, аккуратно обтекая препятствия, как правило, не причиняя ни малейшего вреда людям, и спешило к Северному Ледовитому океану, чтобы плюхнуться в воду где-то в районе выжженного термоядерными взрывами берега и присоединиться к сгустку Золота, который теперь было невозможно отследить со спутников или самолетов-разведчиков. Золото хорошо маскировалось.

Опустошены были банковские хранилища Москвы и Токио, Берлина и Пекина. По швейцарским банкам словно смерч прошел: там некоторые служащие получили серьезные ушибы. В основном клерков цепляло вылетающими со своих мест банковскими ячейками и выбиваемыми изнутри дверцами сейфов.

Механизм, с помощью которого Золото контактировало с другим золотом, выяснен не был. Физики предполагали, что имеет место взаимодействие на уровне суперструн, из которых созданы все материальные объекты Вселенной.

С личными сбережениями и украшениями частных лиц дело обстояло сложнее. Некоторое золото стекало с пальцев и с ушей, выбиралось из кошельков и катилось следом за большими золотыми каплями банковских хранилищ. Другое оставалось с владельцами и даже не размягчалось.

Мировой рынок лихорадило. Сначала золото резко упало в цене, потом столь же резко поднялось, потом снова упало — и продолжало падать, пока не опустилось по цене ниже серебра.

Разгневанные, обнищавшие в одночасье люди швыряли золотые украшения в пыль, избавлялись от слитков и монет. Как знать, может быть, с помощью монетки, которая сейчас вроде бы принадлежит тебе, за твоей жизнью следит большое Золото? И не только следит, но и управляет, вмешивается в события, создает опасные иллюзии.

Золото поистине стало проклятым металлом.

И главное, Золото больше не давало никаких пояснений, не ставило ультиматумов. Похоже, люди стали ему совершенно неинтересны.

Спустя три дня после ядерной атаки на Золото над океаном вспыхнуло желтое зарево. Из темной воды показалась огромная сияющая капля, которая сначала словно бы растеклась по волнам, а потом прыгнула, поднявшись в воздух, и начала набирать высоту. Происходило это в полной тишине — только легкий ветерок шевелил волны и сносил золотую каплю к востоку.

Большинство банковских хранилищ к тому времени было очищено. Золотые щупальца дотянулись даже до Сиднея, Кейптауна и Буэнос-Айреса. В то же время Индия, где на руках у населения имелись огромные запасы золота, от экспроприации практически не пострадала. Осталось золото в Израиле и в Мексике, в Испании и даже такой близкой к Северному Ледовитому океану Скандинавии.

Игорь Козырев и Маша гуляли по Москве, когда их срочно вызвали в Кремль.

— Свяжись с Золотом, — предложил глава государства. — Спроси, вернется ли оно сюда.

— Но ведь оно не отвечает на наши вопросы уже три дня, — заметил Игорь.

— Свяжись, — настойчиво предложил президент. — Ты же посол. Я требую, чтобы ты выполнил свою работу.

Игорь набил сообщение на клавиатуре:

Уже уходите?

Дела, — в тон Козыреву отозвался коммуникатор.

Обратно ждать?

Может быть, через пару тысяч лет.

Отчего так нескоро?

Путь далекий. Да и почему нескоро? Что такое две тысячи лет?

— А золото? — вмешался президент. — Спроси, оно будет забирать оставшийся металл?

Постулаты наших отношений не меняются. Золото не принадлежит никому, — ответил коммуникатор. — Прощайте.

— И все же, думаю, теперь золото перестанет пропадать из банковских ячеек. И, возможно, опять поднимется в цене, — предположил Игорь. — Надо сказать Маше. Сенсации — ее работа.

— Для опытов нужно не так много металла, — заметил президент.

— А вкладывать в золото в ближайшую тысячу лет никто не будет. Можешь записать и процитировать.

— Спасибо, — кивнул Козырев. — И за гостеприимство спасибо. Москва красивая. А по Золоту вы зря тогда жахнули. Мне кажется, оно обиделось.

— По-моему, оно только этого и ждало, — отозвался президент.

— Интересно, каков радиус действия твоего модифицированного коммуникатора? С какого расстояния он может принять сигнал Золота?

— Понятия не имею, — отозвался Игорь.

— А я думаю, что связаться с нами Золото может и с Юпитера — по данным астрономов, оно направляется в ту сторону — и даже выйдя за пределы Солнечной системы. Так что продай-ка ты, пожалуй, коммуникатор нам.

— Не знаю, — смутился Козырев. — А как же Америка?

— А как же патриотизм? — поинтересовался президент России.

— Так я ведь пока еще гражданин США.

— Но ты же русский!

— Я подумаю над вашим предложением, — скромно заявил Игорь.

— Мы дадим больше, — пообещал президент.

— Только не золотом, — усмехнулся Козырев.

Коммуникатор в его руках тихонько хихикнул. □

Евгений Лукин
С НАМИ БОТ

Валерий Окулов
УЧИТЕЛЬ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

В этом году исполнилось бы 90 лет со дня рождения одного из ярчайших фантастов советской эпохи Севера Гансовского. О замечательном писателе с нелегкой судьбой рассказывает ивановский критик и библиограф.

Человеком он был необыкновенным. Поразил при первой встрече: в морозном ветреном феврале 1987 года он был в короткой дубленке без шарфа, перчаток — и совершенно не мерз! Привычен Север Феликсович Гансовский к тяготам и лишениям, не обращал внимания на подобные «мелочи»…

Писатель с богатой биографией С. А. Снегов, сам хвативший немало лиха, написал о своем друге: «В XX столетии в нашей стране мало кто из старшего поколения может похвастаться безмятежной биографией. Но того конгломерата бед и лишений, какие выпали на долю Севера Гансовского, судьба удостаивает только особо отмеченных!»

Родился будущий писатель 2(15) декабря 1918 года в Киеве во времена Украинской Директории Симона Петлюры. Отец (наполовину поляк) умер в 1920-м, мать происходила из зажиточной латышской крестьянской семьи. После смерти мужа она с детьми перебралась в Петроград к родным, работала вагоновожатой, бухгалтером, вышла замуж вторично. Во времена репрессий была выслана, затем арестована, в 1938-м расстреляна в тюрьме…

После высылки матери он уехал в Мурманск к знакомым. Был юнгой, матросом, грузчиком, электромонтером. Вернулся с «рабочим стажем» в Ленинград в 1937-м, два года учился в электротехническом техникуме, был отличником. Но душа не лежала к этой специальности, учебу он забросил, вновь работал грузчиком и монтером, учился в вечерней школе для взрослых, а в 1940 году поступил на филфак ЛГУ.

Когда началась война, Гансовский вступил в народное ополчение, был отправлен на фронт. Воевал под Ораниенбаумом в морской пехоте, был ранен, после госпиталя воевал на Невской Дубровке. Чтобы остаться в составе морской бригады, пришлось ему в краснофлотской книжке переправить национальность «с поляка на русского».

После тяжелого ранения блокадную зиму Гансовский провел в госпитале, в марте 1942 года его вывезли в Тюмень, там зимой и демобилизовали по инвалидности…

Закончилась война для молодого инвалида, начались последующие испытания. Неистощимая жизненная сила кидала Гансовского по Сибири, Узбекистану, Казахстану; он учился в институте восточных языков, работал почтальоном, учителем, был секретарем конторы конного завода. Болел тифом, голодал… Заскучав по Ленинграду, в 1947-м решил вернуться в университет. Соседи на старой квартире вручили Северу две его собственные «похоронки»!

Почти в тридцать Гансовский снова стал студентом. С 1949 года публиковал в газетах статьи и рассказы. Это был самый крутой поворот в его жизни: мечтая о творческом самовыражении, аспирант отказывается от академической карьеры, оставляет почти готовую диссертацию, бросает чиновничью должность и погружается в литературную работу.

Начало ее было довольно успешным — сборник рассказов в манере соцреализма «В рядах борцов» (1951) был через год переиздан и даже переведен на польский. Но события февраля 1953 года в очередной раз изменили жизнь Гансовского. Для выяснения «истинной национальности» писателя вызвали в милицию, там майор-фронтовик задал вопрос: «Север Феликсович Гансовский… Какой же ты русский?» На что тот ответил: «Не африканец же…» Об этой беседе замечательно написал в очерке «Памяти Гансовского» С. А. Снегов, увидевший предпосылки поворота писателя к фантастике в том, что это «самый интернациональный, самый свободный от националистических предрассудков художественный жанр мировой литературы». Сам же Север Феликсович говорил, что был вынужден обратиться к этому жанру, потому что в реалистической прозе не мог выразить все то, что хотел. Рожденное жизнью восхищение духовными силами человека направило творческий путь писателя в конце пятидесятых к фантастике. Хотя именно тогда он добился успехов в драматургии: в 1959 году на Всесоюзном конкурсе ему присудили сразу две премии за одноактные пьесы.

В 1960 году был опубликован первый НФ-рассказ Гансовского. Уже в ранних произведениях, во многом традиционных, главным были не чудеса, а реакция на них человека обыкновенного. Удачные выдались годы: премией Международного конкурса был отмечен рассказ «Не единственные сущие» (1962), удивил фантастической идеей «Хозяин бухты» (1962) — о необычном организме из отдельных клеток, способных сливаться при угрозе в единого «монстра». Одна из лучших новелл писателя «Голос» (1963), рассказывающая о судьбе гениального певца, заполучившего талант при помощи скальпеля хирурга, через пять лет получила телевоплощение, запомнившееся блестящим исполнением главной роли Владимиром Этушем. А «День гнева» (1964) заслуженно называют одним из лучших НФ-рассказов шестидесятых, его анализу уделили немало места в своей заметке о творчестве Гансовского братья Стругацкие. «Что делает человека человеком?.. Человека отличает умение любить, испытывать душевную боль за попранную справедливость, быть добрым, питать ненависть и гнев к угнетателям. Человека отличает любовь к людям…»

В шестидесятые Гансовскому удается многое: по совету А. Н. Стругацкого он начинает иллюстрировать собственные рассказы; это при том, что из-за давнего ранения ему и карандаш в руке держать было трудно! С авторскими рисунками вышли сборники «Идет человек» и «Инстинкт?» (чуть позже сборник «Стальная змея» иллюстрировала уже дочь Гансовского). Вспомнив филологическое прошлое, Гансовский анализирует американскую НФ. За десятилетие выходят три сборника его произведений.

Но только одна книга писателя за всю его тридцатилетнюю творческую жизнь в НФ отмечена вниманием рецензентов, и написали ее коллеги по цеху — братья Стругацкие. Трудно с ними не согласиться, когда они называют автора сборника «Шесть гениев» «глубоко чувствующим человеком»! Позволю себе привести цитату: «Для Гансовского НФ есть литература о нравственности и ответственности человека науки… Воинствующим гуманистом должен стать каждый простой человек, если он хочет спасти себя, семью, человечество от бесчеловечности».

Не совсем обычен для писателя (да и для всей советской фантастики шестидесятых) рассказ «Демон истории» (1968), показывающий, что в истории (реальной/альтернативной) всегда найдется место «Отцу», Старшему Брату, фюреру, любимому вождю, взращенному «тупостью, эгоизмом и злобой мещанства»… Не зря же в отечественной «Энциклопедии фантастики» рассказ назван пионерским для отечественной литературы, как и рисующий прогрессорскую деятельность инопланетян на Земле рассказ «Дом с золотыми окошками» (1966).

Семидесятые годы также были довольно плодотворными для писателя. О подлинном преображении заурядного мошенника — от общения с гением, под влиянием искусства — рассказывалось в одной из лучших повестей Гансовского «Винсент Ван Гог» (1970). По ее мотивам в ГДР был поставлен фильм «Визит к Ван Гогу». И это был не первый фильм по произведениям Гансовского; годом ранее киностудией имени Горького была экранизирована повесть «День гнева» — тогда трактуемая как «политическая фантастика», а спустя 20 лет картину окрестили «фильмом ужасов». Кроме того, в 1978 году «Союзмультфильм» выпустил блестящий анимационный «Полигон» по одноименному рассказу писателя об испытаниях оружия, использующего «волны страха».

В середине семидесятых Гансовский объединил два своих главных увлечения — фантастику и драматургию, создав рассказ-пьесу «Млечный Путь» (1974), через пять лет вошедшую в сборник лучших советских радиопостановок. Вроде бы фантастична и комедия «Электрическое вдохновение» (1974), в которой некий изобретатель собирается управлять актерским вдохновением. Чудо происходит: заурядная актриса «заиграла»! Но чудо-то это человеческое: просто режиссер впервые поговорил с ней по душам перед спектаклем, провода же к фантастическому аппарату оказались неподключенными!..

С семидесятых годов Гансовский все больше отдает предпочтение жанру повести, публикуя «Часть этого мира» (1973) и «Башню» (1981), позже влившиеся в большую повесть «Побег». Ее полный вариант вошел в сборник повестей «Инстинкт?» (1988), удостоенный в 1989 году премии «Аэлита». Заглавная повесть, завуалировано демонстрирующая, к чему мог бы привести «застой», была тогда еще очень актуальна. Путешественник по Вселенной сталкивается на планете Иаката с цивилизацией города-муравейника, управляемого слепыми инстинктами и заложенной в генах системой поведения. Размышления писателя о различиях разума и инстинкта, о том, что отличает человека от животного, не так уж оригинальны, но некоторые пассажи не оставляют читателя равнодушным. Вот журналистка Вьюра говорит: «Но ведь разум — это так страшно…» Не зря иакаты после неудачной попытки восстания выходят на «запрограммированные митинги» с плакатами «Долой разум, да здравствует инстинкт!»

Получить почетный приз в Свердловске Север Феликсович не смог: в марте 1989 года заядлый мотоциклист Гансовский (это в семьдесят-то лет!) сломал ногу, гоняя на двухколесном друге по Москве. «Аэлита» — последний светлый момент в жизни Гансовского…

Перенеся инфаркт в начале 1990 года, он скончался спустя несколько месяцев, шестого сентября. Еще до его смерти успела выйти — миллионным тиражом! — последняя книга: сборник рассказов «Стальная змея».

Произведения С. Ф. Гансовского заслужено числятся в «Золотом фонде» отечественной НФ. Не так давно, уже в нынешнем тысячелетии, в серии «Классика отечественной фантастики» увидели свет два основательных тома лучших вещей писателя — «День гнева» (2002) и «Чужая планета» (2003). Призыв Гансовского «Помните о человечности!» звучит и в XXI веке. Внемлющий да услышит. □

Рецензии

Дмитрий Володихин
ВОЛНЫ ГАСИТ РЫНОК

В прошлом году на страницах нашего журнала состоялся обстоятельный разговор о новейшем поколении отечественной фантастики. Статье Вадима Нестерова и Олега Дивова вызвали небывалый резонанс как в читательской, так и в писательской среде. Вернуться к этой теме решил московский критик, чьи рецензии на книги молодых авторов вы нередко встречали в «Если».

Вслушивается фэндом, вглядывается: вроде бы в среде молодых фантастов рождается нечто новое…

Вот уже года три идут споры о том, рождается оно или уже родилось, а может быть, беременность ложная, либо, еще того хуже, на свет уже появилось нечто мертворожденное, нежизнеспособное. Дискуссия касается и того, как это явление назвать — то ли волна, то ли поколение, то ли школа, — и если все-таки остановиться на понятии «волна» (за это высказываются чаще), то какой присвоить ей номер. Шестая? Седьмая? Или, может быть, уже восьмая? Тут нагорожены такие завалы…

В начале прошлого года были опубликованы выступления Вадима Нестерова и Олега Дивова. Первый писал о «болезнях роста» и прочил молодым фантастам неплохие перспективы; второй оценил литературное качество их работы как безнадежное. Только смолкли их голоса, как в Сети покатился снежный ком отзывов…

К лету 2008-го этот диалог устарел, хотя год назад казалось, что в нем расставлены все точки над «i», больше сказать нечего и остается лишь выбрать позицию: за тех или за этих. Сейчас видно другое.

Нет никакого единства среди «молодых» или «начинающих» (с четырьмя-то романами на борту!) фантастов. В фантастическую литературу вошло первое писательское поколение, которое жестко расслоили законы рынка. До 2008 года это расслоение трудно было увидеть в полной мере. Почему — особый разговор.

Год назад, три года назад, пять лет назад фантастика пополнялась в основном теми «молодыми», кто стремился утвердить себя в жанре романа. Причем не ка-кого-то особого романа, а самого распространенного в ассортименте книжной продукции — боевика. По большей части, фэнтезийного боевика. Поэтому кумирами поколения стали авторы, «заточенные» под массовую аудиторию.

Я не пытаюсь сейчас оценить, хорошо это или плохо, я даже не пытаюсь оценить, насколько хороши или плохи они были в своем амплуа, т. е. в рамках массолита. Я просто констатирую факт: среди молодых знали, прежде всего, имена Алексея Пехова, Ольги Громыко, Романа Афанасьева, Андрея Егорова, ну, может быть, еще нескольких ребят из группы «Стиратели». Даже те, кто начинал с рассказов и повестей, выполненных в рамках интеллектуальной фантастики, резко меняли стиль письма, переходя к роману. «Романный стиль» оказывался гораздо проще, яснее, с меньшим количеством художественных затей и, к сожалению, заметно небрежнее. В качестве примера можно привести ранние рассказы Романа Алферьева «По морям, по волнам», «Вечер теплый, вечер талый». Они рассчитаны на небольшую аудиторию читателей-умников. А вот романы его представляют собой беспримесные боевики, сделанные для массовой аудитории. То же самое произошло с Лорой Андроновой и некоторыми другими. Без утраты стиля и качества к роману перешел один лишь Олег Овчинников, но у него этот переход был наиболее болезненным и трудным, а его романы в такой же степени рассчитаны на интеллектуалов, как и малые тексты. Еще, пожалуй, элементы стилистических «тонкостей» сохранили, восходя к роману, Елена Бычкова и Наталья Турчанинова. Но это исключения из общего правила. Притом исключения, начисто отрезанные от высоких тиражей, — в силу особенностей творческого маршрута. А правило формулируется просто: «Даешь, блин, боевик! Забойный, блин, даешь! Даешь, опять же, блин, тираж!»

Молодые фантасты большими стаями выступали на страницах сборников «Псы любви», «Гуманный выстрел в голову», «Последняя песня любви», а также «На перекрестках фэнтези». В подавляющем большинстве случаев лучшее, что можно сказать, формулируется в двух словах: крепкий сюжет. Там были свои исключения, но… правило их перешибало, как медведь тростиночку.

Какие выводы можно было сделать по сборникам и романам середины «нулевых», иными словами, под обрез 2007-го? Точно те, какие и сделали Нестеров с Дивовым. Оба они были абсолютно адекватны в своих оценках. Просто Дивов написал о том, что уже явно проявилось, а Нестеров, возившийся с молодой порослью больше и понимавший ее лучше, знал, что многое еще только должно проявиться в ближайшее время. Дивов оказался прав относительно настоящего, Нестеров — относительно будущего. То, что есть, в большинстве случаев — чистый, незамысловатый массолит, а то, что будет, внушало определенные надежды. Грезилась большая сложность.

2008 год резко изменил ситуацию. Публикация двух сборников открыла ворота для молодых фантастов-интеллектуалов. Это «Предчувствие «Шестой волны» и «Цветной день». Первый из них составлен одним из признанных ветеранов «Четвертой волны» Андреем Лазарчуком, а второй — молодым критиком Аркадием Рухом. Авторов обеих книжек тираж не особенно интересовал. Они твердо знали: большого тиража не будет, массовой аудитории не будет. А значит, можно спокойно поднимать планку литературного качества, экспериментировать с языком, эстетикой, композицией, мысленно поставив крест на карьере бестселлериста. Потенциальный бестселлерист из четырех десятков писателей, попавших в «Предчувствие…» и «Цветной день», только один — Владимир Данихнов.

Большая сложность явилась.

Оба сборника построены как собрание текстов, написанных интеллектуалами, для которых стиль столь же важен, как и сюжет.

С чем столкнулись те, кто пришел в фантастику в «нулевых»? Прежде всего, с тем, что рынок жестко диктует правила игры.

«Четвертая волна» — те, кто вырос из Малеевки, те, кто печатался в год по чайной ложке, сформировались как писатели вне рынка, и большинство в 1990-х его правила отвергли.

«Пятая волна» прорвалась к печатному станку в условиях полиграфического бума начала-середины 1990-х. Эти люди больше всего чтили личную свободу, чурались пускать политику в литературу, многие искренне любили фэнтези и почти все могли не очень-то заботиться о привлекательности их товара для покупателя. Тогда еще существовал массовый любитель «умной» фантастики, и он, этот персонаж, ставший к настоящему времени легендарным, разбирал с полок очень непростое чтиво. Фантасты времен взлета Олди знали всего одну серьезную проблему: конкуренцию с англо-американским производителем.

Во второй половине 1990-х — самом начале «нулевых» в фантастическую литературу пошли совсем другие люди. Мистики и романтики, считавшие, что в политике еще не все сказано и им есть, что сказать, а потому крепко сдабривавшие повести и романы политическими пряностями. Это «Шестая волна»: Дивов, Бурцев, Елисеева, Бенедиктов, Тырин, супруги Белаш и так далее. Я и сам оттуда. Кризис поставил их (нас) в более жесткое положение: они работали в условиях, когда еще не умерла иллюзия, будто нечто по-настоящему сложное и интересное можно выпихнуть в мир больших тиражей… однако шансов на такой исход стало намного меньше. «Шестой волне» повезло только в одном. Развитие авторского права облегчило конкуренцию с западными авторами — издателю труднее стало обворовывать англичан и американцев, а значит, менее выгодно их печатать… Новые условия требовали нового подхода: понадобилось быть одновременно мастером боевика и хорошо образованным или хотя бы весьма начитанным человеком. Тогда ты мог подпрыгнуть и попробовать «плоды запретные, спелые», как это получилось у Бенедиктова и Дивова.

Но вот рынок нажал. Условия стали еще хуже. «Седьмая волна» вкатилась в жизнь под грозные слова рынка: «Хватит компромиссов! Либо бестселлер, либо художественно полноценный текст. Выбирайте!»

Подобные условия и способствовали появлению на свет «Седьмой волны»[5], разделенной на две неравных части почти непреодолимой пропастью. Первая работает на тираж, вторая — на литературу.

Что представляет собой эта самая «вторая часть»? Сейчас, после выхода двух названных сборников, именно она стала «витриной» «Седьмой волны».

Если называть наиболее ярких ее представителей, то это, в первую очередь, Олег Овчинников, Иван Наумов, Карина Шаинян, Дмитрий Колодан, Шимун Врочек, Инна Живетьева, Александр Силаев, может быть, Макс Дубровин и Артем Морозов.

У текстов большинства авторов этого поколения есть общие художественные особенности. Судя по этим особенностям, «Седьмая волна» собрала под своими знаменами молодых сентиментальных интеллектуалов-эгоцентриков, погруженных в культуру мегаполисов.

Расшифровывать краткое определение придется долго: тут простого мало.

Молодые — значит от 22 до 35 лет. Некоторые старше, как например, Иван Наумов: ему уже 37. Но абсолютное большинство попадает именно в этот возрастной промежуток.

Слово «сентиментальность» в разное время и в разном ключе прилагали к «Седьмой волне». Олег Дивов ругал за это молодых фантастов последними словами. Аркадий Рух высказывался в том духе, что быть сентиментальным — это большая творческая смелость. Метко заметил в рецензии на «Цветной день» критик Николай Калиниченко: «…необходимо отметить… обращенность к внутреннему миру своих героев, эмоциям и переживаниям. Возвращение сентиментальности в фантастические произведения — характерная черта поколения. И очевидная заслуга. Но есть и оборотная сторона медали. В ряде рассказов проецирование собственных эмоций напрочь вытесняет сюжетную и идейную составляющие». Иными словами: о сентиментальности «Седьмой волны» пишут все. С этим никто не спорит, это стало общим местом. Кто-то приходит в восторг, кто-то оплакивает гибнущую фантастику, но никто не оспаривает тезиса: эти авторы в большинстве своем весьма сентиментальны.

Так оно и есть. И нет тут ни заслуги, ни творческой смелости, а есть тяжелая болезнь, коей оказались заражены десятки неглупых писателей. Слишком часто в текстах фантастов, относящихся к «Седьмой волне», авторизированные персонажи выплескивают на страницы бесформенные груды мелких и мельчайших переживаний, слишком часто эмоции гремят беспорядочным грязевым потоком, сметая на своем пути сюжет, идею, композицию, слишком часто в один ряд ставятся чувства, возникающие в переломные моменты жизни персонажа и ничтожные движения души… Да, на страницы фантастики пришли эмоциональные выплески гипертрофированных объемов, но почему столь многие писатели «Седьмой волны» видят в хаотичном самовыражении какую-то ценность? Не потому ли, что оно имеет для них психотерапевтический эффект?

Лучшие из них эту болезнь преодолели. Они научились претворять сентиментальность во что-то большее, нежели незамысловатая «коллекция чувств». Дмитрий Колодан, Карина Шаинян, Шимун Врочек поэтизируют эмоциональные состояния своих героев. От их прозаических текстов порой исходит аура стихов… А Олег Овчинников и Иван Наумов превращают эмоции в объект почти научного исследования. Они раскладывают их на составляющие, докапываясь до глубинных психологических причин того или иного движения во внутреннем мире персонажа. А докопавшись, оба с такой силой передают суть читателю, что способны затронуть глубочайшие, архетипические слои сознания.

Иными словами, сильны в «Седьмой волне» те авторы, кто смог подняться над тем, что есть в ней типичного, общего.

А общее может иметь для многих самые печальные последствия. Оба сборника показывают: сюжетообразующей основой в большинстве случаев становится история переживаний. История любви, история ненависти, история зависти, история боли, испытываемой от столкновения с повседневностью. Все это стараются подавать на очень высоком накале страстей. И как от такого материала переходить к роману? В лучшем случае, получается несколько затянутая сага о прелестях высокого эскапизма («Другая сторона» Дмитрия Колодана) или история о стремлении соответствовать какому-то высокому идеалу («Орлиная гора» Инны Живетьевой). А в худшем… в худшем рождается крайне водянистый текст, где эмоции нанизываются на повествование, как шашлычины на бесконечный шампур, погребая под собой сюжет («Монополия на чудеса» Влада Силина). Сентиментальность ради сентиментальности при восхождении от рассказа к роману грозит либо потерей качества (роман на эмоциональном надрыве не вытягивается), либо разбодяживанием действия до кашеобразного состояния.

Интеллектуалами же тех, кто вошел в «Седьмую волну», можно назвать по двум причинам. Во-первых, десятки, если не сотни авторов прошли неплохую школу на сетевых конкурсах, а также разного рода литсеминарах, мастер-классах, коих немало проводилось и проводится на конвентах. Из этого горнила наверх выплывали прежде всего те, кто отучился делать элементарные ляпы против языка, сюжета и жанровой заданности текста. У них привит вкус к тому, чтобы совершенствовать литературный класс, не застревая на производстве незамысловатых боевичков. Иными словами, им нравится создавать умные тексты, а у лучших очевидно желание делать сложные, многоплановые, философские вещи и через них устанавливать диалог с читателем-интеллектуалом. Всё это, конечно, далеко не та школа, какую проходила «Четвертая волна» в советское время. Но у «Пятой» и «Шестой» не было и такого…

Во-вторых, судя по обоим сборникам, их авторы рассматривают в качестве образцов не то, что рождено в недрах фантастики, а то, что принадлежит полю классической литературы или хотя бы тяготеет к ней. Во всяком случае, они стараются мыслить категориями литературы в целом, а не одной только фантастики.

Отсюда, кстати, вытекает связь с культурой мегаполисов. Дело не только в том, что тексты «Предчувствия…» и «Цветного дня» чаще всего строятся на антураже современного большого города: лесные чащобы, какие-нибудь сказочные царства, маленькие поселки «на краю галактики» встречаются редко. В большинстве случаев мегаполисная действительность дает краски для декораций. Это, допустим, факт, но чем его объяснить? Вся фантастика в СССР и России писалась жителями мегаполисов, однако до такого уровня градус «мегаполисности» поднялся впервые.

Причина прежде всего в том, что тексты авторов этого поколения нередко являются трансформацией одной книжной реальности в другую. Сто прочитанных книг рождают сто первую. Писатели «Седьмой волны» инстинктивно отталкиваются от «форматного» антуража. Они отвергают нутро звездолетов и — в равной степени — эльфийские рощи, как нечто специфически связанное с массовой фантастикой. Они хотят оставаться внутри сообщества фантастов, но при этом быть шире фантастики… Поэтому у них нередко возникают тексты, не вписывающиеся ни в НФ, ни в фэнтези. В качестве примера можно привести маленькую повесть «Гарлем — Детройт» Ивана Наумова, рассказ «Над бездной вод» Дмитрия Коло-дана и Карины Шаинян, повесть «Мумбачья площадка» Александра Силаева, рассказ «Дар для гусеницы» Инны Живетьевой, повесть «Отрицательные крабы» Дмитрия Колодана. Именно так: не НФ и не фэнтези, скорее, нечто вроде городской сказки. Полагаю, тут сыграла роль «школа», т. е. условия, в которых они входили в фантастику. В 1990-х понятия «фантастика» и «массовая фантастика» оказались тесно связанными. Моря «вторичного продукта», наступающие на сушу здравого смысла, выглядели, да и выглядят устрашающе. А «вторичный продукт», даже если он оформлен книжным переплетом, у более или менее умного человека вызывает брезгливость. В конце концов, у целого поколения сработал рефлекс: не трогать! Быть подальше! Читать можно, а использовать — нет. Вот и осталось то, что книжной реальностью массовой фантастики захвачено в меньшей степени — современный большой город. Конечно, можно привести в качестве примера городские «дозоры» Лукьяненко и «темный город» Панова: там сцена декорирована тем же мегаполисным ландшафтом. Но у лучших авторов «Седьмой волны» по сравнению с ними еще и элемент фантастического минимизирован.

Ну и, наконец, почему «эгоцентрики».

«Седьмая волна» рождалась в условиях последовательной дискредитации трех идеологий. Эти люди еще помнят, как рухнул СССР и затонула советская идеология. Они очень хорошо помнят 1990-е, похоронившие восхищение перед западничеством и либерализмом. Наконец, последние годы дали немало поводов усомниться в спасительной роли государственничества. На всех медальках скоро стирался тонкий слой серебряной святости, а под ним предательски улыбалась основа, выплавленная из медной корысти…

И вот в текстах молодых фантастов появляется еще один мотив отторжения. Они не видят никаких идей, ради которых можно было бы чем-то пожертвовать. Их тексты несут аромат странного сочетания прагматизма с аутизмом. Государство, корпорации, народы — где-то там. А вот я. Или: а вот я и моя жена, я и мой любимый, я и пара моих друзей… Я (мы) — отдельно от всего большого и многолюдного. Все, что происходит за пределами моего личного пространства, в крайнем случае, личного пространства дорогих мне людей, интересует мало…

В подавляющем большинстве случаев тексты обоих сборников асоциальны, замкнуты на авторизированных главных героях или на отношениях между двумя-тремя персонажами. В социальное пространство и тем более в политическое заходят считаные единицы: Иван Наумов («Гарлем — Детройт», «Лас Эгас»), Александр Силаев («Армия Гутэнтака», «Подлое сердце родины»), Дмитрий Захаров («Корочка диссидента»), Николай Желунов («Проект «Ленин»), Макс Дубровин («Дорога, на которой мы плакали»). Вот и все, пожалуй. На четыре десятка авторов.

Похоже, для большинства авторов «Седьмой волны» иерархическое устройство общества представляется то ли анахронизмом, то ли стеснительной необходимостью: они в основном строят тексты на приключениях одиночек или малых сетевых групп (хотелось бы подчеркнуть — именно сетевых): в то время как иерархические общности, особенно крупные, часто оказываются частью негативного фона, на котором развивается действие.

Изо всякой «волны» в коллективной памяти литературы застревают один, два, ну… три человека. Очень хорошо, если больше. Очень повезло. Пройдет пятнадцать лет, тогда и проверим: тех ли я назвал лучшими.

И… останется ли в анналах фантастики хотя бы один из сорока. □

Курсор

Премия

им. Кордвайнера Смита присуждается по результатам голосования авторитетного жюри писателям, которые внесли наибольший вклад в фантастику за короткое время. В этом году лауреатом премии назвали Стенли Вейнбаума. Его карьера писателя-фантаста продолжалась немногим больше двух лет. В 1935 году в возрасте 33 лет Стенли умер от рака легких, однако несколько его рассказов, таких как «Безумная луна» и «Марсианская одиссея», вошли в «Золотой фонд» жанра.

Стивен Спилберг

планирует экранизировать повесть Джона Уиндэма «Чокки», которая вышла в свет в 1968 году (в 1972 переведена в СССР). Повесть рассказывает о дружбе земного ребенка и пришельца, вступившего в контакт с сознанием мальчика. Студия Спилберга DreamWorks, купившая права на экранизацию, планирует запустить проект совместно со студией Paramount.

Тимур Бекмамбетов

отложит на время работу над сиквелом «Особо опасен» и выступит режиссером новой киноверсии романа Германа Мелвилла «Моби Дик» для студии Universal. Сценаристы Адам Купер и Билл Колладж перерабатывают роман Мелвилла в стиле комикса. Повествование развернется не от лица моряка Измаила, наблюдающего за одержимым капитаном Ахавом; лента представит отстраненный взгляд на события. Фильм обещает быть богатым на спецэффекты и визуальные придумки в чисто бекмамбетовском стиле.

Объявлены лауреаты

премии British Fantasy Award 2008. Церемония награждения состоялась на конвенте Fantasycon, проходившем с 19 по 21 сентября в Ноттингеме. Премии получили роман «Грин в темноте» Рэмси Кэмпбелла, повесть «Шпарильное отделение» Конрада Уильямса, рассказ «Камень желания» Джоэла Лейна, авторский сборник «Старая дьявольская луна» Кристофера Фаулера.

Шестую книгу

из культового цикла Дугласа Адамса «Автостопом по Галактике» напишет ирландский детский писатель Йон Колфер, автор хорошо знакомой российскому читателю серии книг об Артемисе Фауле. Повесть под названием «И вот еще что…» напечатает издательство Penguin. Известно, что Адамс планировал продолжить цикл («трилогию в пяти книгах»), дабы завершить его на мажорной ноте, но написать шестую часть писателю помешала безвременная кончина. Идею, чтобы шестую книгу написал Колфер, большой поклонник творчества Адамса, предложила издательству вдова писателя.

Юбилейный

фестиваль фантастики «Звездный мост» проходил с 11 по 14 сентября в Харькове. В десятом фестивале приняли участие около 300 гостей: известные писатели, критики, переводчики, журналисты, художники, фэны. В рамках фестиваля состоялась презентация новых книг в коллекционной серии «Звездный Мост», прошли доклады и дискуссии о современном состоянии фантастики, философские диспуты, секции альтернативной истории, ролевых игр и т. п. Были проведены поэтические встречи, художественные выставки, чемпионат по игре «Что? Где? Когда?», турнир по пейнтболу «НФ против фэнтези», концерт и праздничный фейерверк.

Как всегда, на конвенте вручалось множество премий. В номинации «Циклы, сериалы и романы с продолжениями» «Золотой Кадуцей» получили Ярослав Веров и Игорь Минаков за «Десант на Европу», «Серебряный Кадуцей» — Александр Громов за «Русский аркан», «Бронзовый Кадуцей» — Ольга Громыко за «Белорские хроники». В номинации «Крупная форма» «золото» взял Дмитрий Казаков за роман «Охота на сверхчеловека», «серебро» — Святослав Логинов за книгу «Россия за облаком», «бронзу» — Марина и Сергей Дяченко за роман «Медный король». В номинации «Дебютные книги» первая премия вновь досталась Ярославу Верову и Игорю Минакову за «Десант на Европу», вторая — Дмитрию Колодану за книгу «Другая сторона», третья — Ивану Наумову за «Обмен заложниками». В номинации «Критика, публицистика и литературоведение» (присуждает профессиональное жюри) первое место завоевал Ант Скаландис за книгу «Братья Стругацкие», второе — Михаил Назаренко за цикл статей «За пределами ведомых нам полей…», третье — Дмитрий Володихин за сборник «Интеллектуальная фантастика».

Некролог

28 сентября на 80-м году скончался Владимир Дмитриевич Михайлов. Его имя — целая эпоха в отечественной фантастике. Его судьба — пример твердости духа, служения делу.

Владимир Дмитриевич родился 24 июля 1929 года в Москве в семье военного. Он рано остался без родителей. Сын «врагов народа» не мог мечтать о столичном образовании: перебравшись к родственникам в Латвию, Михайлов поступил сначала на юридический, а затем и на филологический факультет Латвийского госуниверситета. По его окончании работал в республиканской прессе, какое-то время возглавлял респектабельную газету «Литература и искусство», но был снят с должности «за излишний либерализм». А в восьмидесятые Владимир Дмитриевич стал главным редактором толстого литературного журнала «Даугава». Всего за год-два из скучного провинциального издания он превратил «Даугаву» в легенду перестроечной периодики. Именно он первым в СССР рискнул напечатать главы из тогда еще запрещенного «Архипелага ГУЛАГ», активно публиковал не жалуемую в те годы фантастику.

В жанре Владимир Дмитриевич дебютировал в 1962 году: «Искатель» опубликовал его повесть «Особая необходимость». Очень скоро он стал одним из лидеров советской фантастики. Классикой отечественной фантастической литературы и по-настоящему культовыми книгами стали романы «Дверь с той стороны» (1974) и «Сторож брату моему» (1976). За более чем 40-летнюю творческую деятельность В. Д. Михайлов выпустил свыше 30 книг, среди которых классические «Люди Приземелья» (1966), «Ручей на Япете» (1971), «Тогда придите и рассудим» (1983), «Один на дороге» (1987), «Ночь черного хрусталя» (1991), «Восточный конвой» (1996), «Приют ветеранов» (1996), «Вариант И» (1997), «Наследники Ассарта» (1998), «Кольцо Уракары» (2000), «Медные трубы Ардига» (2004).

Подлинный «Паладин фантастики», В. Д. Михайлов до последних дней оставался верен жанру, выпускал новые книги, никогда не отказывал в помощи молодым авторам. В его маленькую квартирку на ВДНХ порой набивалось по двадцать человек, и хозяин был искренно рад каждому гостю.

Наша редакция потеряла одного из лучших авторов, надежного друга, умного собеседника и советчика. Мир утратил «последнего из могикан» — подлинного интеллигента, человека редкой порядочности. Мы разделяем всю горечь потери с родными и близкими Владимира Дмитриевича.

Personalia

(Биобиблиографическую справку см. в № 2 за этот год)

Американская писательница Кейдж Бейкер известна, в частности, своей серией романов о некоей «Компании», которая содержит курорт для путешественников во времени. На вопрос корреспондента сетевого портала The SF Site, какие произведения могли вдохновить Бейкер — может быть, «Патруль Времени» Пола Андерсона? — писательница ответила:

«К своему стыду, должна признаться, что я не читала цикла Андерсона. Что я точно читала в детстве, так это «Лучшее время года» Кэтрин Мур (наши читатели знают этот рассказ как произведение Генри Каттнера. — Ред.), и была потрясена прочитанным. Главное, что я вынесла из этого рассказа: если кто-то откроет способ путешествовать во времени, то изобретение скорее используют в коммерческих целях, нежели в гуманитарных. Примерно так, как описал Рэй Брэдбери в классическом рассказе «И тогда мы услышали гром». Курорт «День Шестой», которым управляет Компания, словно говорит: мы можем перенести вас в прошлое, где вы смогли бы стать свидетелем великих событий в человеческой истории, но нам хорошо известно, что все, чего вы ждете с нетерпением, — это возможность застрелить динозавра!».

(Биобиблиографические сведения об авторе см. в № 5 за этот год)

Корр.: Назовите, пожалуйста, трех фантастов, чье творчество вас особенно привлекает.

Е. Гаркушев: Дж. Р. Р. Толкин, Ф. К. Дик и Р. Желязны. Для писателя, который работает, в основном, в жанре НФ, выбор может показаться странным. Но это так. Мир Толкина грандиозен, работа с персонажами и сюжетом безупречна. Перед мастерством Дика я преклоняюсь, его видению мира стоит поучиться всем фантастам. Ведь во вселенных Дика нет ничего абсолютного — они строятся по воле автора и героев и, тем не менее, совершенно достоверны. И, наконец, блистательный Роджер Желязны. Красота и эффектность его миров, блеск персонажей, широкое использование мифологических сюжетов делают его книги необыкновенно привлекательными.

Американский писатель-фантаст и профессиональный физикохимик Ричард Лайон родился в 1934 году в семье морского офицера («Поэтому трудно назвать мой родной город — родиной были все военно-морские базы, где служил мой отец»). Он закончил Университет Уильяма и Мэри и защитил диссертацию в Гарвардском университете, позже работал в нефтяной компании Exxon.

Писать фантастику (сначала — подражания циклу Говарда о герое-варваре Конане) ученый начал в 1970-х годах, дебютировав рассказом «Город Уль Шалан» (1973). С тех пор он опубликовал еще десяток рассказов и повестей, а также в соавторстве с Эндрю Оффутом роман «Рельсы через Галактику» (1982) и трилогию «Война волшебников» — «Демон в зеркале» (1978), «Глаза Сарсиса» (1980), «Паутина» (1981).

(Биобиблиографические сведения об авторе см. в № 3 за этот год)

О том, почему Евгений Лукин упрямо считает себя фантастом (хотя некоторые критики не первый год пытаются перетянуть его в мейнстрим), писатель говорит с присущей ему иронией:

«В фантастику я пришел 5 марта 1950 года. Проще говоря, родился. Долгое время жил, учился и работал, не подозревая, что живу, учусь и работаю в фантастическом мире. Слова Достоевского о том, что нет ничего фантастичнее обыденности и что истина в России имеет характер вполне фантастический, искренне считал парадоксами. Потом все, кажущееся действительностью (в том числе и Советский Союз), затрещало по швам — и стало окончательно ясно, что классик не шутил. Точно так же, как лягушка видит лишь движущиеся предметы, мы прозреваем исключительно во время перемен. Потом опять слепнем. Но мне повезло. Я не только не смог срастись с нынешней небывальщиной, которую мы опять называем реальностью, — всматриваясь в нее, я понимаю, что и тот, ушедший, мир был не менее невероятен. Одна фантастика сменила другую — всего-то делов».

Московский прозаик и журналист Игорь Пронин родился в 1968 году в Москве. Служил в рядах Советской Армии, учился в ВЗФЭИ на экономиста, работал в банковской системе Москвы.

Прозаический дебют — повесть «Мао» (2002) — обратил на себя внимание как критиков, так и читателей, и вывел писателя в число лидеров интеллектуальной НФ «новой волны». С этого момента И. Пронин профессионально занимается литературной и журналистской деятельностью. Его рассказы и повести публикуются в периодике, включены в антологии и сборники. Игорь Пронин — автор таких книг, как «Свидетели Крысолова» (2004), «Паутина зла» (2004), «Нашествие» (2005), «Звездные викинги» (2006), «Отраженные» (2007) и «Истинная руна» (2008).

Начинающая американская писательница Мерри Хаскелл родилась в Дарэме (штат Северная Каролина) и закончила колледж с дипломом библиотекаря. Первый рассказ опубликовала в 2004 году. Сейчас работает в библиотеке Университета Уэйна в Детройте (штат Мичиган).