Лампа для джинна. Книга 1

Глава 3. Рыжая Света

В трубке снова молчали. Все та же тишина: ни дыхания, ни шелеста, ни стука, вообще ничего. Да что же это за шутники такие?

Вовка раздосадованно ткнула на отбой, и телефон тут же отключился. Ерунда какая-то. Он ведь уже давно сел. Вовка пыталась его включить не раз, и все ничего. А тут – как будто специально для звонка очухался.

На первом этаже звякнул домофон, стукнула дверь, зашлепали по ступенькам подошвы. Вовка перегнулась через перила и еще издалека увидела Лёлин темный затылок.

– Лёлька, ну наконец-то!

Она бросилась навстречу подруге, но та, смерив Вовку презрительным взглядом, не сказала ни слова и только вонзила ключ в замочную скважину. За спиной у нее болтался сдувшийся, полупустой рюкзак.

– Лёлька, ты чего? Ты откуда? Я тебя все выходные вызваниваю. И дома у тебя никого, – озадаченно забормотала Вовка.

Лёля дернула головой, и ее ровненькая челка угрожающе закачалась.

– На даче все. Я пораньше смылась, комары заели.

И показала краснющую лодыжку над резинкой носка. Потом опомнилась, вскинула нос и хотела уже прямо за собой захлопнуть дверь, но Вовка ее удержала.

– А мне почему не сказала? Я тебе телефон оборвала. У меня же родители уехали, думала тебя позвать…

– Не знаю уж, что ты там оборвала, – пробурчала Лёля, дергая дверь, – но разговаривать мне с тобой неохота. Еще электричка эта, дышать нечем, потные все, – она закатила глаза.

– Да я, что ли, в твоих электричках виновата? – удивилась Вовка.

Лёля смерила ее злым взглядом и снова дернула за ручку.

– Что тебе нужно-то от меня, понять не могу? – мотнула головой Лёля. – Вроде все уже друг другу сказали.

Вовка прищурилась: что сказали? Когда сказали? О чем это она?

– Так, давай-ка спокойно и все по порядку, – предложила Вовка. – Зарядка у тебя есть?

Лёля замешкалась. Брови у нее взлетели вверх, но Вовка не обратила на это внимания. Почуяв слабину в обороне, она распахнула дверь.

Квартиру Овсянниковых – всегда чистую и аккуратную, как и сама Лёля – Вовка знала как свою собственную. Завернула за угол, в спальню подруги, и на прикроватной тумбочке отыскала зарядник, но тут же нахмурилась.

– Провод не тот. У тебя есть другие?

– Тебе тут магазин электроники, что ли? Тот, не тот… Обалдеть просто!

Лёля и так обходительностью не отличалась – любила сказануть что-нибудь такое резкое, «честное», любила покомандовать, покричать хорошенько, но все по-доброму, словно бы понарошку, с дружеской, нежной фамильярностью. Но сейчас ее голос был холоднее фарша из морозилки.

– Слушай, очень надо телефон зарядить. Потом сядем нормально… Я тебе такое расскажу! – пробормотала Вовка.

– Понарассказывала уже, мне хватило. Уходи.

Лёля указала на дверь.

– Лёльк, – осторожно протянула Вовка. – Ты чего?

– Да ничего. Сама прекрасно знаешь.

Из-под лямки летней Лёлиной маечки выскользнула бретелька, повисла на угловатом плече, и Вовку все подмывало привычным подружкиным жестом поправить ее, но она не осмелилась. Лёлька не просто обижалась, дулась или делала вид, что бесится. Она и вправду разозлилась. Тонкие губы сжаты, глаза прищурены, коса растрепалась. Она даже рюкзак не успела скинуть – как будто сейчас не было ничего важнее, чем выставить из квартиры подругу.

– Лёль, ты скажешь мне, что случилось? – пробормотала Вовка.

– Катись-ка ты к черту, вот что случилось, – выплюнула вдруг Лёля.

Она схватила Вовку за плечи, развернула и хорошенько толкнула в спину. Вовка выскочила на площадку, запнулась и налетела на перила. Дверь захлопнулась.

Такого рукоприкладства Лёля себе обычно не позволяла.

Вовка еще долго стучала, а потом сдалась и побрела вниз.

Как-то странно это все, ну правда же, странно! О каких таких разговорах болтала Лёля? Что такого страшного могла обронить Вовка, а теперь даже не помнила?

И как все по-дурацки складывается, ну в самом деле! Дома нет света, на карточке ни рубля, а лучшая подруга выпихивает за порог как неродную, да и за что? А может, Лёлин брат знает, что стряслось? Заодно и мобильник у него зарядить можно…

Федя выпустился два года назад и учился, по словам Лёли, «на какой-то там электротехнике». Квартиру он снимал вместе с друзьями, и видеться с ним Вовка уже давно перестала. Раньше, когда пересекались в школе, они немного общались. Теперь у Вовки даже его номера не было, но разве это важно, если телефон все равно не работает?

Ни на какие дачи с родителями Федя больше, ясное дело, не разъезжал – слишком уж взрослый – так что застать его дома кое-какие шансы были. Другой вопрос – где это самое «дома».

Вовка помнила, что Лёля говорила про улицу то ли Маслова, то ли Масловицкого, а квартира – кажется, шесть. Или восемь. Что-то четное, это наверняка. Номер дома – шестьдесят шесть, это Вовка запомнила точно. И метро ближайшее тоже запомнила.

А вот денег на жетон у нее не было.

На первый этаж Вовка спустилась в задумчивости. Метро не трамвай, зайцем не проедешься. Можно, конечно, перескочить через турникет, как делают ловкие пацаны, но Вовке такой способ не нравился. Ловкой она не была: скорее нос размозжит, чем перепрыгнет. А еще она стеснялась. Вот как это – просто взять и перемахнуть, без стыда и совести, наплевав на крики дежурной по станции?

Нет, такие варианты не для нее. А что же остается? Свинок-копилок она дома не держала. Никогда не откладывала деньги. Когда было нужно, пользовалась родительской карточкой, а потом выслушивала нравоучения – как важно быть бережливой и зачем это, собственно, ей еще один синий джемпер?..

У окошка консьержки она остановилась. Женщина за стеклом склонялась над кроссвордом, погруженная то ли в слова, то ли в сон. Классическая такая бабушка, округлая во всем – от очков и до локтей. Сколько Вовка у Лёли ни бывала, эту самую консьержку она не видела. Может, новенькая?

Настольная лампа отсвечивала зеленым, и Вовка подумала, что заснуть при таком мутном освещении немудрено.

Она постучалась в стекло, и старушка вздрогнула. Очки съехали на кончик носа, но смотрела поверх стекол она так сурово, что Вовка аж похолодела.

– Простите, пожалуйста, – залепетала Вовка. – Я из двадцать первой. Дверь захлопнула, а кошелек с ключами дома оставила. Родители только вечером будут, а я бы пока к брату съездила, у него бы запасные ключи взяла… А денег нет… Вы извините за беспокойство, но можно у вас на жетон занять? Я вечером верну, как дверь открою.

Бормотала она быстро и едва соображала, что за ерунду придумывает. Если консьержка не новенькая и прекрасно знает Лёлю, то ничего не выйдет. Вот уж стыда не оберешься… Но попытка же не пытка, верно?..

Она переступила с ноги на ногу, покрепче сжимая ремень сумочки. Консьержка отодвинула газету, потянулась к окошку и раскрыла створку.

– Из какой, значит, квартиры? – бдительно спросила она.

Голос у бабушки был странный и с внешностью ее никак не вязался. Она вся казалась такой мягкой, пухлой – как пирожок. И печет такая, наверное, мастерски. А вот голос как будто у девчонки позаимствовала – тонюсенький, чуть не рвется. Словно с детства остался, ничуть не повзрослев.

– И-из двадцать третьей… ой, то есть, из двадцать первой, – выдала Вовка.

– Так-так, – консьержка вытянула из-под кипы книжек журнал в массивном бордовом переплете. – Овсянниковы. Ты, наверное, Ольга.

И глянула строго на Вовку. Как будто на экзамене.

– Ага. Лёля, – машинально поправила Вовка.

Ответ консьержке как будто понравился, но она все равно неприязненно сощурилась за толстыми стеклами, оправила зачем-то идеально сидящие очки и кивнула.

– Хорошо. На жетон дам.

Она выудила из сумки кошелек из узорчатой кожи и принялась в нем копаться.

– А вообще-то у меня и жетон есть.

Она протянула монетку, как будто проверяя: не обманывает ли девица, правда ли на проезд не хватает? Но Вовка просияла.

– То что нужно! Спасибо вам огромное!

– Можешь не возвращать, – разрешила консьержка, а потом зачем-то добавила: – Он сам вернется.

Вовка хотела переспросить, как это жетон вернется сам, но старушка уже захлопнула окно и загородилась кроссвордом.

Может, показалось?

И только выскочив из метро в чужом районе, Вовка поняла, что опять ничего не продумала. Если не найдет Федю – как вернется назад? Денег на обратный путь у нее не было. Вдобавок нависли тяжкие тучи, зарядил мелкий дождик, заметно похолодало. Вовка уже пожалела, что не накинула куртку. Вот ведь погода! Какое же солнечное стояло утро, а теперь…

Таблички на домах показывали все не то: Плотницкая, Пороховая, Дымченко. Здания мелькали мрачные, как будто вымазанные в гари и копоти. Невысокие, в три-четыре этажа, с дубовыми балками под косыми крышами – в таких, наверное, и перекрытия деревянные, и печи есть. Мелкая дождевая пыль в воздухе мешалась с сизыми клубами дыма – то ли из тех самых труб, то ли от костров, которые вполне себе могли жечь на задворках.

Вовка закашлялась и обхватила себя руками. Темный район, весь какой-то измаранный, пересыпанный черной взвесью, провонявший гарью. Зато уж квартиры здесь, наверное, дешевые…

Она подскочила к дамочке с коляской:

– Простите, пожалуйста, вы не подскажете, где тут улица Масловицкого?

Женщина глянула так странно, будто Вовка спросила что-то непристойное, и пожала плечами. Ребенок в коляске закряхтел, затормошил пеленки (и почему они серые, будто перемазанные гарью?), и женщина склонилась над ним, тут же позабыв о Вовке.

Она решила остановить мужчину под черным зонтом, но он шарахнулся в сторону, не успела Вовка и рта раскрыть. Женщина с увесистыми пакетами даже слушать не стала: опустила голову и засеменила себе сквозь морось дальше.

Вовка пробежала мимо цирковой афишки («Трехголовое чудище, только у нас!»), обогнула витрину с сухоцветами (и кто их покупает, эти мертвые цветы?) и заметила пацана в наушниках. Ждать, пока он отвернется, не стала. Сразу накинулась:

– Ты не знаешь случайно, где тут улица Маслова?

Мальчишка стянул край наушника:

– А?

– Маслова, говорю, улица. Не знаешь, где это?

– Маслищенко есть. И Маслюковича. Вам кто нужен?

У Вовки голова кругом пошла. Откуда ей знать-то! Запомнила про масло – и хватит…

– Давай обоих, – попросила она.

– Ну ок, – пожал плечами пацан. – Маслищенко вон там, через перекресток, а Маслюкович – это вон туда и сразу налево.

Натягивая рукава кофточки на кулаки, Вовка побежала вперед, через дождевую мглу. Сгустились сумерки, будто день завершился раньше положенного, а вот вечер все никак не наступал. Фонари еще не зажигали, но даже противоположную сторону улицы рассмотреть теперь было трудновато.

Улица Маслищенко оказалась узким проездом на пять домов. Оканчивалась она пустырем, и Вовка отругала себя за то, что не спросила сразу про дом шестьдесят шесть. Номерные таблички, правда, показывали неизвестно что: дом два соседствовал с девятым, а три – с двенадцатым.

Продрогшая насквозь, Вовка вернулась обратно. Улица Маслюковича выпрыгнула из-за угла в великолепии огней: с ресторанчиками соседствовали магазины одежды, электроники и подарков, туда-обратно сновали автомобили, мигали светофоры, а конец дороги терялся в разноцветной мгле. Улица Маслюковича Вовке понравилась куда больше.

Вот только дома шестьдесят шесть она так и не нашла. Пробежала сначала по четной стороне, а потом – для верности – и по нечетной. После шестьдесят четвертого шел сразу шестьдесят восьмой, и дворы у обоих были непроходные, так что вряд ли где-то позади прятался еще один дом, несправедливо выдавленный с проспекта.

Вовка все же набралась храбрости и задала вопрос постовому полицейскому на перекрестке, но он только свел тяжелые брови.

– Болтать не положено, – отрезал он.

Вовка отступила, испугавшись, что полицейский заподозрит ее в какой-нибудь афере: а ну как отвлекает его, пока подельники залезают прямо под носом в ювелирный? Пришлось вернуться на темную, неасфальтированную улочку Маслищенко. За что же этого неведомого Маслищенко одарили такой честью – назвали его именем занюханную дыру на краю города?..