Лачуга должника и другие сказки для умных

Вода живая

Начну с детской литературы.

Почему с детской? А потому. Потому, потому, потому что.

Дора Борисовна Колпакова (увы, покойная), мать и ангел-хранительница того, что называлось сперва «Детиздатом», потом «Детгизом», потом «Детской литературой», потом, уже много позже, «Лицеем», превратившимся вновь в «Детгиз» после самовозгорания в особняке на ул. Воинова и переехавшим на Фонтанку в объятия Аллы Юрьевны Насоновой, – так вот, Дора Борисовна Колпакова пришла в мир детской литературы в конце угрюмых пятидесятых, когда в «Детгизе» правил Чевычелов. Для тех, кто ленив и нелюбопытен, поясняю, сославшись на авторитет сказочника Евгения Шварца (см.: Е. Шварц. «Телефонная книжка»): «Оживление детиздатовское и госиздатовское, с авторами и художниками в коридорах, словно в клубе, – улеглось века назад. Директор Чевычелов, довоенный, несменяемый, маленький, с беспокойным взглядом, один глаз с прямоугольным зрачком. На голове тюбетейка. Без тюбетейки никто его не видел… Придя к власти, он постепенно завел у себя тишину и порядок. Войдя к нему в кабинет, видишь ты его тюбетейку над большим столом».

Еще свидетельство о Чевычелове – свидетельство периода его цензорства – оставил С. Я. Маршак:

Проработала Дора Борисовна под Чевычеловым с середины 50-х по 1960 год. Я познакомился с Дорой Борисовной уже в 1990-е, она лично выхватила меня из пьяной толпы писателей и заставила сесть за детскую повесть, о чем я нисколечко не жалею.

Помаленьку перехожу к Шефнеру, потому что, чувствую, градус читательского внимания нервно пошел на спад.

Так вот, попросила меня однажды Дора Борисовна Колпакова добавить в «Историю ленинградского „Детгиза“», которую она составляла последнюю четверть жизни (к сожалению, не успела), главу «„Детгиз“ фантастический». Добавить, в смысле что написать. И в число авторов, о которых я должен был сказать обязательно, – входил Вадим Шефнер.

Ну а я, дурак привередливый, как-то прошел стороной мимо Вадима Шефнера, то есть знал, что существует такой писатель и он многим моим знакомым нравится. Но… не сложилось, читал что-то другое, Льва Шейнина, Льва Овалова, Рубинштейна, опять же Льва…

А однажды на вечере Александра Житинского, куда я попал случайно, кто-то в зале поставил прозу писателя рядом с прозой Вадима Шефнера. Мол, и тот и другой одинаково ироничны в манере творчества. Житинский, присутствовавший тогда вживую, принял это сравнение холодно. «Я не понимаю Шефнера, – сказал он. – Не понимаю, о чем он пишет». Фраза была, мягко говоря, странная. Был в ней элемент ревности. Или – как там у Мандельштама? – «Не сравнивай, живущий несравним…». Любой писатель пишет о чем-то, даже если, на рассеянный взгляд читающего, пишет вроде бы ни о чем. Уж Житинскому-то это известно было наверняка. Почему он так сказал, я не знаю.

У Вадима Шефнера в ленинградском «Детгизе» (под эгидой Доры Борисовны Колпаковой) напечатали единственный сборник – «Круглая тайна» (1977). В него вошли рассказ «Скромный гений» и две повести – «Девушка у обрыва» и, давшая название книге, «Круглая тайна». Плюс та же повесть «Круглая тайна» включалась в сборник фантастики «Талисман» (1973). Такое необилие Шефнера, думаю, имеет причину. Но о причине позже.

Сначала о перемене ветра. Почему я полюбил Шефнера. Вдруг. Влез в его волшебную прозу и так до сих пор не вылезти. Мы с ним были даже знакомы. Знакомы косвенно. То есть он-то меня не знал. Как это было. Год, дай бог памяти (спасибо всемогущему Интернету!), – 1999-й. Вручение фантастической премии «Странник», ул. Большая Морская, бывший особняк княгини Гагариной, ныне Дом композиторов. Я гляжу на него, на Шефнера, на щуплую маленькую фигурку, поднимающуюся на сцену. Шефнеру вручают цветы. Ютанов Николай Юрьевич, отец-основатель премии, жмет руку лауреату, благодарит. Овации. Я его, Шефнера, тогда еще не прочел.

Я понял, что этот писатель мой, позже, лет, может быть, через пять. Чем позже понимаешь писателя, тем вернее он сохраняется в твоей жизни, тем надежней застревает в твоей судьбе.

Как такое происходит с читателем, когда точно можешь сказать: «Это писатель мой», – неизвестно. Иной автор вроде бы всем хорош – и сюжет строит не скучно, и слова расставляет правильно, и даже шутить умеет, но – нет, не мое. Шефнер же, хоть и прост, хоть и пишет, как пишут многие, – не особо работая над словами, не расставляя их по нотной линейке, чтобы слышались и музыка и размер, – но читаешь его и радуешься, перечитываешь и радуешься опять, будто прочитал в первый раз.

Шефнер действует точечными ударами. Вот он рассказывает историю. Человек пошел туда-то, туда-то, сделал то-то и то-то. Вроде бы ничего особенного. Только это «то-то и то-то», не представляющее «ничего особенного», вдруг оказывается чудо-коньками, на которых ты скользишь по воде, не рискуя утонуть или вымокнуть. Или: «Еще изобрел Сергей плоскостную оптику. Обработав соответствующим образом кусок оконного стекла, он придал ему свойства линзы с гигантским увеличением. Вставив такое стекло в окно своей комнаты, он мог наблюдать марсианские каналы, лунные кратеры, венерианские бури. Когда Тамара слишком уж допекала его, он смотрел на дальние миры и утешался».

Этот принцип обыкновенного чуда – основа шефнеровского письма (не зря Шефнер и Шварц начинаются на одну букву). И – простота его скромных гениев, не очень-то задумывающихся над тем, какое чудо они придумали (для них ведь это дело житейское); главное, чтобы это чудо хоть кому-то принесло радость. И – «сложность» других его персонажей, тех, что делают чудеса практические: четырехгранные велосипедные спицы, мыло под названием «Не воруй», заполненное изнутри черной жидкостью, метящей похитителя.

Почему же, при всех достоинствах, литературная фантастика Шефнера мало вхожа в двери детских редакций? Для меня причина ясна. Дело в том, что количество алкоголя, потребляемое героями Шефнера на страницах большинства его сочинений, зашкаливает за допустимый предел. И, естественно, ни у кого из редакторов ни одного из детских (да и не детских тоже) издательств восторга это не вызывает (так, Дора Борисовна?). Лично я вообще удивляюсь, как издали в ленинградском «Детлите» Шефнера. Да там («Девушка у обрыва») один смотритель заповедника Чепьювин (Человек, Пьющий Вино), герой абсолютно положительный, начинающий рабочий день с самогонки (рецепт изготовления прилагается) и пропагандирующий ее лечебные свойства, чего стоит! И доживает, между прочим, благодаря своему эликсиру молодости до черт-те какого возраста.

Куда смотрела цензура – не понимаю. Даже в XIX, почти что пещерном, веке за одно упоминание в отечественной печати – нет, не вина, а, например, грибов, вернее, их вредности при чрезмерном употреблении – на издание накладывали арест и тираж уходил под нож. Потому что не вино, а грибы есть «постная пища православных, и писать о вредности их – значит подрывать веру и распространять неверие». И все. И точка. Цензор сказал «нельзя» – значит быть по сему.

А в «Детлите» про вино разрешили. Правда, это было попозже, в XX, не в XIX веке, в конце застойных 70-х. Брежнев был еще почти жив. Сейчас бы точно не прокатило – сейчас ведь как: в литературе даже матом не выругаешься. Пришьют 18+. Запакуют тираж в термогроб из пластика, и – аминь! аллилуйя! – на выход вперед ногами.

А вот случай буквально позавчерашний.

Спешу я на приемную комиссию Союза писателей Санкт-Петербурга, спускаюсь из квартиры на лифте и внизу на выходе, где почтовые ящики, вижу старый сборничек стихотворений Вадима Шефнера. Кто-то, не знаю кто, из жителей нашего дома выкладывает на верх почтового ящика ненужные книги. Я его, кого-то этого, понимаю. Выбросить книги на помойку может только нечеловек. А вот так, не в мусор, не в разлагающиеся останки пищи, не в блевотину, не в пропасть, не в ад, – а положить на сухую полочку человеческого почтового ящика – такое этому доброму человеку на Страшном суде зачтется. Моя сумка забита доверху, в ней книги авторов, претендующих на прием в Союз. Шефнер в нес явно не помещается. Я загадываю: если до вечера, когда я вернусь домой, Шефнера никто не возьмет, значит он точно мой. И Шефнер меня дождался. «Лениздат», 1965 год. Вадим Шефнер. «Стихотворения».

Но это еще не все. Открываю дня через два сборник на случайной странице, и глаз мой схватывает: «Стихи о Васильевском острове». Ну-ка, ну-ка, читаю я:

Так ведь это же я написал в свои двадцать два, в юности. Чуть другими словами, и слог не тот, и стопа не та, и прочее не совсем, но ведь я же… И Шефнера я тогда не читал. Странно. Вот, сравнивайте:

и так далее.

Чем не Шефнер? И сети те же, и островитяне само собой.

Вот такие стяжки-стежкй во времени. А вы говорите, что Бога нету.

Постскриптум: Вадим Сергеевич Шефнер – это вода живая. А если вода живая, то в ней и головастики плавают, и щука, и окунек с плотвичкой, и чудо-юдо рыба-хек водится. И русалки, конечно, куда ж без русалок-то.

Ну и нам, грешным, ковшиком ее зачерпнуть, выпить, чтобы с усов не капало, – одно удовольствие.

Александр Етоев