Квант удачи

Дело #19 — День Дракона

'Единственное, чего нам не суждено утратить — это

пережитые утраты. Они остаются с нами навсегда.'

Из родовой книги Мигора Шолета,

глава «Уложение о семи печалях, истинных и ложных»

В этот день Одиссей проснулся как по сигналу.

Как снова и снова пробуждался раз в двенадцать земных лет — один величавый оборот Танелорна — в точный день, час и минуту. Словно внутри него годами не замирал метроном, неслышно отсчитывая тики до заветного момента.

За иллюминатором очередного корабля светило солнце очередной системы или привычно чернел космос; царила техногенная симметрия или пёстрый беспорядок городов; глаз поражали удивительные пейзажи или архитектура незнакомых цивилизаций; гремели астероидные дожди или переливчато пели гравитационные бури; высились титанические врата с вереницами малых и больших кораблей. Не важно, что было вокруг — когда долгожданный момент наступал, внутри всё сжималось… Как в тот, первый раз.

Говорят, время лечит любые раны. И это правда — если душу Одиссея Фокса вывернуть наизнанку и повесить сушить, станут видны сотни шрамов: тех, что причинили ему другие и тех, что он нанёс себе сам. Но все они зажили. Даже воспоминание о женщине, которую Одиссей любил больше всего на свете, с которой сросся душами, прожил самую долгую и счастливую из предыдущих девяти жизней, а после был вырван с корнем — даже оно с годами поблёкло. Стало частью истории, глыбой в монолите прошлого, ещё одной ушедшей эпохой.

Каждое поражение и триумф, боль и потеря, счастье, открытие, все раны Одиссея Фокса — превратились в барельефы, проступившие на долгой стене его судьбы. О, это была большая и извилистая стена, полная изысканных скульптурных композиций, и все утраты Одиссея молчаливо окаменели на ней.

Кроме одной.

Самая чудовищная боль, самое страшное крушение не хотело забываться, гаснуть и зарастать. Может, прошло слишком мало времени… каких-то шестьдесят лет. Но все эти годы, с момента предпоследнего оживления Фокса и по сей день — неслышный таймер продолжал стучать, отсчитывая секунды до того, как очередной оборот Танелорна будет завершён. Сегодня завершился пятый.

Одиссей пробудился рывком, ощущение ужаса и катастрофы сжало изнутри. Он открыл глаза, потемневшие от воспоминаний, и смотрел в ребристый потолок Мусорога, прижав руку к глухо стучащему сердцу; оно пульсировало, как нарыв. Фокс выровнял дыхание и ощутил ровный, доверчивый жар, исходящий от Аны. Звёздная принцесса спала рядом в мягком сером гнезде и едва заметно улыбалась во сне. При взгляде на неё Одиссею стало легче.

— Что случилось?

Не нужно быть сверхразвитым существом со сверхчувствительными прошивками, чтобы проснуться, когда человеку рядом с тобой плохо. Достаточно одной прошивки: «любовь».

— Меня настигло прошлое, — сдержанно ответил Фокс, но перед глазами снова встала та будоражащая картина, и голос предательски дрогнул.

Сонливость девушки сменилась озадаченным прищуром.

— Старые раны, старые тайны, да, босс? Расскажи.

Фокс обещал больше не скрывать от Аны правду, и хотел постепенно раскрыть ей все свои секреты. Но чтобы это сделать, нужно выполнить одно важное условие: когда-нибудь начать. Что ж, этот день ничуть не хуже любого другого.

— Я расскажу тебе сказку. Приготовься: в ней будет слишком часто звучать слово «я». И в ней не победит добро.

Ана сделала осуждающую гримаску и подперла щёку ладонью.

— Плохая сказка. Но хотя бы хорошая история?

— Давным-давно, в ближайшей к нам галактике жили та’эроны. Ты зря по привычке тянешься в нейр, этой расы нет ни в одной базе данных.

— Почему?

Губы Одиссея на секунду сжались.

— Их никогда не было.

— Ах да, это же сказка.

Ана села, и мягкие полосы гнезда, которые сами наплетались на лежащих, послушно сдвинулись в стороны — одновременно обрисовали её фигуру и приоткрыли. В другой день Одиссей потянулся бы под эти мягкие полосы, к обнажённой принцессе, забыв про другие сказки. Но не сегодня.

— Раса та’эронов достигла единства. Не как обычно, когда мировую гармонию устанавливает власть. А настоящего единства. Представь, что однажды всё человечество пришло к одному пониманию добра и зла, морали и общих целей, места каждого в жизни расы. Звучит как утопия, сегодня мы так же далеки от этого, как на старой Земле.

— А та’эроны сумели? — заинтересовалась принцесса, которую с детства приучали смотреть на всё через призму власти. — И как?

— Их раса развилась на бедной ресурсами планете, в итоге агрессивность от природы, высокая внутривидовая конкуренция и выраженный диморфизм. Племена разных регионов отличались друг от друга почти как представители разных рас. Эволюция эронов шла накопительно-компульсивным путём: то есть, качественными скачками. Каждая эпоха кончалась тем, что новые эроны вытесняли старых, и остатки очередных эрондертальцев тихо вымирали по углам. Так повторялось много раз, по спирали: вчерашние победители становились завтрашними жертвами, новые потомки уничтожали своих предков. Эроны осознали эту порочную цикличность, и центральным образом их культуры стал витой змей, пожиратель народов.

— Почти Уроборос?

— Только спиральный, и у него лишь один конец: пасть, а хвост теряется во тьме времён. Эроны так его и назвали: Дракон Безначальный, этот образ кочевал из одной культуры в другую почти без отличий. Их мифы и памятники культуры подтверждают: каждый новый вид эронов понимал, что их вытеснят и уничтожат потомки. Витой змей царил в их мире, все поколения поклонялись Дракону и приносили ему жертвы.

— Хм. И откуда в этом топтании на костях отцов взялось единство?

— Прямо из агрессивной конкуренции, — слабо улыбнулся Одиссей. — С каждым новым витком выживали и побеждали именно те ветви эронов, которые нашли способ ассимилировать предыдущие подвиды. Не просто истребить или выгнать, а присвоить, сделать частью себя. Использовать численность проигравших врагов, их ресурсы и достижения культуры на благо своей ветви.

— В итоге успешная ветвь супер-дипломатов поглотила все остальные? — Ана подняла брови и позволила им стать того же задумчиво-жёлтого цвета, что и волосы.

— Да. К тому моменту у всей расы развились эмпатия, широта мышления и договороспособность. Последний подвид, та’эроны, положил конец видовой конкуренции, когда они ассимилировали остальных и объединили, а не завоевали мир. Гонка эволюции сменилась маршем прогресса, и стабильность принесла победителям миролюбие. Теперь с тем же рвением, с которым они истребляли предков, эроны начали восстанавливать память о них. Они по-настоящему скорбели о менее развитых собратьев, которые сметали предыдущих только чтобы следующие смели их.

Одиссей вздохнул, словно пытаясь объять мыслью поколения сменяющих друг друга культур, вспыхивающих и гаснущих в темноте времени.

— Победа над Драконом Безначалья стала центральной темой искусства эронов и их ключевым эпосом. А главным праздником, важнейшим днём в долгом году, который из-за длинной орбиты тянулся как двенадцать земных лет, стал День Дракона.

— День памяти и скорби по ушедшим видам?

— Именно. День единения с теми, кто был.

— Красивая история.

— Это лишь завязка. Дальше эроны развивались путём медленного спирального прогресса, а не скачками кризисов и войн. То, на что люди потратили десять тысяч лет, они достигали целых пятьдесят, но без геноцидов, рабства и жертв по пути.

— Главное, чтобы этот победивший пацифизм не стоил им опоздания в гонке ближайших космических соседей, — с сомнением сказала Ана.

Несмотря на личный гуманизм, в вопросах цивилизаций ей был близок имперский подход: экспансивное развитие, дисциплина государства и гражданина, стратегическая доминация, преодоление всех конкурентов… а не вечный стагнирующий мир.

— Отнюдь. В космосе их единство стало преимуществом: оно оказалось сильнее дисциплины.

— В краткосрочной перспективе дисциплина точно выигрывает, — уверенно сказала Ана, которая многократно тестировала политэкономию на симах. — Да и в долгосрочной, зависит от конкретных факторов.

— У дисциплины высокая база, — согласился Одиссей. — Но низкий потолок. Контроль заставляет граждан делать то, что нужно власти, но активирует процессы сопротивления; подконтрольное общество вязнет в болоте скрытых конфликтов. А та’эрон доросли до состояния, в котором почти никто не тратил силы на борьбу и конкуренцию друг с другом.

— Но конкуренция внутри вида делает его сильнее: отсеивает слабых и даёт путь самым способным, — сказала Ана, такая милая в своей воспитанной убеждённости.

— Это работающая система, но она не так уж и эффективна, — возразил Одиссей. — Просто мы не знали другой. Те, кто прорвались в элиту, в основном не способнее остальных, а изощрённее и беспринципнее. А большинство достигших успеха — потратили полжизни на борьбу с угрозами и помехами, которые создали другие. Люди старательно мешают друг другу, в нашем обществе испокон веку нужно было бежать, чтобы только оставаться на месте. А та’эроны сумели отменить внутривидовую борьбу.

— Если никто друг с другом не борется, конечно, раса будет продуктивнее, — хмыкнула Ана.

— Да. Конкуренция делает сильными немногих, а свобода при наличии общих идеалов сделала сильными всех.

— Но если все в обществе выдающиеся, кто убирает улицы?

— Все. Они разделили и привилегии, и обязанности. Да, с учетом личных особенностей, но главное, что в обществе та’эронов не стало элит. А это и есть залог единства.

Ана смотрела на Фокса прищурившись, не вполне уверенная, серьёзно он или нет.

— Это сказка! — сказала она почти с обидой. — В сказке у правителей может быть и адекватный честный народ…

— Долго ли коротко, та’эроны колонизировали сотню ничейных систем и отказались от борьбы за сотню спорных. У них было достаточно ресурсов и возможностей, они достигли технологий пятой ступени, как одна знакомая нам империя. Но не стремились использовать их для количественной экспансии, а желали достигнуть качественной.

— «Качественная экспансия», что это?

— Не захватить ещё тысячу несовершенных миров, а создать один идеальный.

— Такой, где единство найдут представители разных рас? — прищурилась Ана. — И достижения разных цивилизаций будут усилены общностью Цели? Такая утопия достигнет грандиозных успехов: в ней все будут счастливы.

Глаза принцессы заблестели задором, её самой захотелось в ту сказку.

— В этом была идея.

— И что получилось?

— Мы его создали.

За тремя простыми словами крылось так много, что Ане почудилось, как у Фокса за плечами пошевелилась громада прошлого.

— «Мы»? — веселье выцвело, волосы девушки, секунду назад рыже-весёлые, налились ярко-фиолетовым цветом, когда она поняла, что Одиссей рассказывает сказку о самом себе.

— Та’эроны провели масштабный отбор представителей разных видов. Чтобы создать рабочую группу, которая спроектирует мультирасовый мир единства. Я только что возродился после очень неприятной смерти, та жизнь была прожита впустую…

— Впустую? Целая жизнь?

Она не могла сдержаться, это было попросту невозможно. Одиссей внезапно открыл ей душу, настоящее чудо, и Ане хотелось бомбардировать его ливнем расспросов, узнать о каждой из прошлых жизней прямо сейчас.

— Я похоронил детей, — отвернувшись, сказал Фокс. — Они постарели, а я переродился и снова был молод. Они не смогли этого принять.

— О…

— И сын, и дочь в глубине души считали, что я их предал. Что я могу передать им бессмертие, но жадно оставляю его себе. Я страшно хотел быть с ними в последние дни, но оба раза это стало взаимной пыткой. Я держал сына в руках и чувствовал его последний вздох, как когда-то самый первый. Но этот вздох был разочарован и обречён. Дочь сидела рядом, а когда пришли её последние дни, она просто не позволила мне прийти, прогнала, окружилась близкими, как стеной, и я не видел… я не был с ней…

Лицо Одиссея потемнело, руки сжались. Лавина воспоминаний, от которых он ушёл на годы вперёд, догнала и захлестнула его.

Лара, моя Лара, младенец в мужских ладонях; маленький смеющийся человек, тонкие ножки, удивлённые глаза; дерзкая наглая дурёха; юная и счастливая искра в толпе друзей; самостоятельная звёздочка на открытой связи с растущим кругом поклонников; успешная и неожиданно-жёсткая совладелица своего лица в причудливом мире лик-бизнеса; далёкая взрослая в кругу разросшейся и чужой для Одиссея семьи; растерянная после отключения, непривыкшая к одиночеству, вернувшая отца в свою жизнь и пытавшаяся принять его таким, каков он есть; погасшая и вечно недовольная пожилая звезда; кроткая и выцветшая старая женщина, благодарная за каждый час вместе; старуха в шаге от смерти, измученная недостигнутой мечтой всей жизни и дилеммой о бессмертном отце. Такой я видел тебя в последний раз, моя Лара, когда ты прогнала меня, и я не смог ворваться силой к твоему смертному одру, я не мог тебя так оскорбить.

Однажды ты спросила: «Папа, а после смерти молоко вкусное?», стоя на одной ножке и наклонив голову. Тогда ты каждый день пила молоко с новой планеты, и я по всей галактике искал неизвестные виды, чтобы добыть их тебе. Твой вопрос был убийственно-серьёзен, и я поделился с тобой пониманием жизни и смерти, тем, что знал и предчувствовал сам. Но я столького не успел тебе рассказать! Я не ворвался в твои последние минуты, а послушно ушёл, отпустил тебя, звёздочка, не в силах удержать и спасти, как и всё остальное на свете, что потерял…

— Жизнь даёт тебе многое, но ничего не будет по-настоящему твоим, — прорычал Одиссей. — Жизнь — это буря потерь, и чем дольше познаёшь и находишь, тем больше теряешь. До тех пор, пока утраченное не затмит всё небо.

Но он не сказал этого Ане, слова застряли в горле. Ведь то был крик одного из прошлых Одиссеев, а нынешний думал по-другому. Он помнил каждый из ударов жизни, но любил её и был благодарен за каждую утрату, за каждый шрам.

— Они умерли с разницей в два года, и когда дочки не стало, закончилось последнее, что связывало меня с миром, — ровно сказал Фокс. — Я остался один.

Ана стояла, как громом поражённая — всё это звучало, как обломки чужих неприятных снов. За отрывистыми фразами этого незнакомца темнели громадные куски прожитых лет: красивые, широкие, но выщербленные опытом и болью. Она не могла сопоставить сказанное с её вихрастым Фоксом, он был совсем другой человек, её одинокий странник, оживший герой любимых книг. Какие дети, какая жена, какое…

— Мне было тошно начинать жизнь заново, оказалось проще сбежать. Я купил заброшенную аграрную планету со старыми роботами и потратил годы на отшельничество и «постижение себя». Какая же глупость, я просто выкинул несколько десятилетий, потому что был обижен на всю вселенную, — Одиссей презрительно выдохнул и покачал головой. — Но жизнь преподала мне очередной урок. Глубоким стариком я споткнулся и упал в сухое русло ручья, который пересох так же, как моя воля. И не сумел подняться и вылезти оттуда, а все роботы на планете-развалюхе безнадёжно устарели. Тогда у меня был нейр, прошивки и прочее… Но связь с другими мирами и с колонистами по соседству я сам обрубил и упрямо не хотел возвращать. Вот чёртовы апгрейды добросовестно исполняли свою задачу и не давали мне умереть. Долго-долго. В итоге я проклял всё на свете, особенно себя, аугменты и бессмертие.

Ана беспомощно смотрела на Фокса, пытаясь уместить всё это в голове.

— Так вот почему ты отказываешься от апгрейдов? — взволнованно спросила она.

Одиссей не ответил, но сумрачно улыбнулся.

— Каждая пытка когда-нибудь завершается, уж можешь мне поверить. Я умер и ожил, опять молодой и сильный… Такой поразительный контраст. Выкинутая по глупости жизнь стала мне ненавистна; я сбросил планету в какой-то аграрный фонд и убрался оттуда со скоростью света.

Он поднял голову и посмотрел на Ану — в растерянных глазах девушки горело желание понять и помочь.

— После десятилетий бездействия ужасно хотелось сделать что-то полезное: например, отдать другим всё, что у меня есть. Уже через месяц я вступил в отборочную программу та’эронов.

Сказка начинала складываться.

— И, разумеется, ты её прошёл?

— Так бывший фермер стал одним из архитекторов рая. Первые пять лет мы учились работать в единстве и проектировали будущий мир. И тут произошло закономерное, хотя никто, кроме меня, его не ожидал. Я раз за разом проявлял себя… крайне полезным проекту, и в итоге был назначен как Аксиом. Старший в ангельском хоре.

— К тому моменту ты жил больше четырёх столетий, — зачарованно кивнула наследница олимпиаров. — Конечно, ты был самый мудрый и крутой из всех.

— В те годы был пик моих способностей, — поёжился Одиссей. Он сидел к Ане в пол оборота, неловкая поза, когда не хочешь восхвалять себя, но должен рассказать правду. Этого требовала логика сказки: Ане нужно понять место Фокса в истории лучшего из миров.

— В те годы? — осторожно переспросила принцесса, ведь знакомый ей Одиссей не раз бывал далеко за пиком способностей всех остальных. — Не сейчас?

— Нет. Тогда я только родился, был переполнен желанием творить добро, и делал это по та’эронски беззаветно. Я отдал этой планете знания и умения нищего дикаря, пирата, гонщика, целителя, бизнесмена и олигарха, оппозиционера и революционера, правителя, свободного странника и даже пророка…

— Ты был пророком? — Ана вовсе не удивилась, просто хотела узнать как можно больше.

— А кем может стать человек, который управляет теллагерсой, спасает неизлечимо больных и может создавать капли аспары, которая нарушает физику вселенной? Конечно, «пророком», — со спокойным равнодушием ответил Фокс.

Принцесса в смятении покачала головой. И этот мужчина прижимал её к себе и целовал, позволял целовать его, быть с ним, учиться у него. Раскрывал свои тайны девчонке, которая не была даже настоящей принцессой. Ане всё ещё было сложно понять, что она Одиссею дороже любой правительницы любых миров.

— В общем, моя карьера резко пошла вверх. Прошлые жизни подсказывали решения почти всех проблем, с которыми нам пришлось столкнуться, — Одиссей усмехнулся. — За предыдущие сотни лет я так много ошибался, что теперь видел каждую ошибку до того, как мы её совершим. Путешествуя по мирам, я столько узнал и пережил, что легко мог вспомнить или придумать решающую идею на каждый тупик, в который мы зашли и каждую пропасть, которую нужно было перепрыгнуть.

— Я более чем верю, что ты стал для них незаменим. И как та’эроны тебя наградили за вклад в развитие проекта?

— Мне выпала честь именовать наш новорожденный мир. Я взял название из памяти старой Земли.

— Какое?

— Танелорн.

Это слово было в базах, в зрачках Аны мелькнули данные, она секунду помедлила и тихонько кивнула:

— Идеально подходит.

— Пять лет проектирования, десять лет разработки. Гигантские кластеры ресурсов и технологий сошлись к на удивление адекватной цели.

— И что же у вас получилось?

— Самый нужный мир из всех. Место, где просто можно жить счастливо.

Улыбка осветила его лицо, как солнце.

— Танелорн принимал кого угодно, единственным условием была способность жить в парадигме та’эронов. И оказалось, когда планетарная система обеспечивает всем условия жизни и творчества, распределяет личные цели, не позволяя им войти в противоречие, и защищает каждого от каждого другого — то гражданам не приходится друг с другом бороться. Они становятся честны, готовы к разумному альтруизму и сотрудничеству ради общего блага. При достижении этого состояния красивые слова превращаются в реальность, и утопия воплощается в жизнь.

— То есть, ваши расчёты и модели экспериментально подтвердились?

— В основном да. Через двадцать лет после запуска на Танелорне в мире и согласии жили сто миллиардов разумных — и каждый был свободен. Занимался своим делом, не мешая остальным.

Фокс смотрел сквозь Ану, прямо в сказку. А «Мусорог» заходил виражом от Врат к станции назначения, где их ждало новое дело. Через прозрачные панели на крыше мусорного зала пролегли лучи незнакомого солнца, осветившие его лицо. И в этот момент он показался Ане гораздо, гораздо старше двадцати трёх лет.

— Мы помогали разным народам сходиться в единстве и открывать новые грани взаимного познания мира. Ведь на самом деле, ключ к пониманию мира в осознании того, каков он для других.

Апгрейды, прошивки, нейр? Руководство миром-экспериментом огромной важности, стратегический контроль? Неужели это был её Одиссей, межпланетный сыщик в простых штанах и потрёпанном старом свитере, владеющий только гамаком, кружбаном и «Мусорогом»? Должно было произойти что-то серьёзное, чтобы одно сменилось другим.

Волосы Аны отливали осторожным светло-серым, когда она спросила:

— Что стало с Танелорном? Что-то пошло не так?

— Я, — глухо ответил Одиссей. — Я пошёл не так.

Он помолчал, прежде чем продолжать сказку.

— Чем больше в Танелорне уживалось разных культур, тем выше росла сложность координации процессов. Я апгрейдил себя всё сильнее, но улучшений стало не хватать. Нас было много: инженеров и архитекторов, кураторов и корректоров, каждый эксперт в своей области; с нами работали мощные управляющие ИИ, мы выстроили процессы инфообмена и анализа, стратегического планирования… Но сложность Танелорна росла, назревали неразрешимые конфликты, и возможностей созданной нами системы стало не хватать.

— Рай не может сбыться для всех, — с пониманием сказала Ана.

— В этом и суть: успех Танелорна хотели реплицировать, размножить, а часть жителей, познав счастье, хотели чего-то ещё, чего-то нового, большего. Многофакторный ком трендов нарастал, и было ясно, что вскоре он сдвинет траекторию развития нашего мира в одну из непредвиденных сторон. А степень доступного контроля будет неуклонно снижаться. Мы понимали: если не найти что-то особенное, не предпринять сверхусилие, Танелорн ожидает крах. В спирали цугцванга он будет вынужден разменяться на компромиссы и уступки, пока реальность не обкромсает сияние, и он не превратится… в один из сильнейших и развитых миров галактики, объятый огнём противоречий и конфликтов, как и все остальные.

— Это тоже большое достижение! — воскликнула принцесса. — За тридцать шесть лет с первого плана стать одной из ведущих планет галактики⁈

— Ты не видела моего Танелорна , — Фокс едва сдержал резкость, которая рвалась из этих слов. — Когда узнал совершенство, смириться с меньшим уже не можешь. Тем более, у меня было нечто особенное. Я мог предпринять сверхусилие и спасти проект.

Он встал, освещённый полосами солнца, и те медленно двигались по нему, словно неотвратимая зебра перемен: сумрачный, светлый, сумрачный, светлый, сумрачный…

— В семь лет на планете Грязь я открыл способность глаза сайн предвидеть судьбу. Прогностический узел не показывает будущее, а предрекает суть выборов на развилках. Глаз много раз предупреждал меня об угрозе и помогал заметить возможность. Но далеко не всегда, он действует по своей неуловимой логике.

Фокс помедлил.

— Я никогда не использовал глаз по своей воле, чтобы предсказать будущее или показать решение проблем. Это казалось тяжким преступлением против реальности, космическим пра-грехом. Мысли об этом инстинктивно пугали, поэтому я никогда не использовал наследие сайн как инструмент достижения собственных целей. А лишь позволял глазу использовать меня .

— Но когда твоей драгоценной планете, твоему любимому детищу потребовалась помощь, ты обратился к спящей силе сайн, — тихо сказала Ана, и Фокс кивнул.

— Я решил, что предчувствия эфемерны, а не использовать средство спасения целых миров будет уже настоящей ошибкой, — покачал головой Одиссей. — Попав в управленческий тупик, я стал задавать векторальные запросы, и глаз начал отвечать на них, рисуя разветвлённые цветовые узоры. Я быстро учился понимать тонкости цветных переливов и их значений, интерпретировать сочетания тонов в отношении наших ситуаций. Я читал предсказания глаза, и почему-то мне было зыбко и страшно это делать…

Фокс неуверенным жестом коснулся лица, будто в глубине души сомневался, что оно материально и должен был мимоходом убедиться.

— Меня угнетало предчувствие беды, но не было никаких признаков, что я поступаю неправильно! Наоборот, мои интерпретации будущего приносили огромную пользу. Мой статус Аксиома укрепился ещё сильнее, меня выбирали и назначали снова и снова. Именно в те годы я наконец осознал, как жизненный опыт приводит к верности интуитивных решений; именно тогда начал смотреть на мир через разветвления вероятностей и осознавать, что он весь состоит из переплетающихся историй и движется по нарративным законам… Но с этим осознанием я лишь сильнее стал предчувствовать беду, понимаешь?

Фокс посмотрел на девушку, его грудь тяжело вздымалась.

— Если герой сказки прибегает к божественной власти, — тихо сказала Ана, — В конце концов он заплатит за это сполна.

— Сайны создали нечто совершенное, не для жалких амбиций, — кривясь, быстро говорил Фокс. — Я использовал космическое творение ради мелкой выгоды, которую считал великой. И был счастлив, как правильно и самоотверженно поступаю; но нутром чувствовал, как мои действия марают глаз сайн в грязи моих заблуждений. Но я не мог принять то, что Танелорн не важен.

Одиссей на секунду замолчал, его голос звучал глухо, но в нём вибрировала звенящая струна.

— К тому моменту я столько перенёс, всю жизнь гнался за счастьем и лишь раз поймал его, но та жизнь сменилась новым валом разочарований. И внезапно я оказался в центре великого процесса, я действовал ради огромного блага гигантского количества живых существ! И глаз работал, моя мудрость росла не по годам, а Танелорн раз за разом выдерживал внутренние кризисы и внешние конфликты. Наш мир свободы жил и развивался, побеждал в противостояниях, проходил сложности без потерь, набирал не врагов, а союзников. И каждый, кто узнал его, признавал, что это ожившее чудо. Разве я мог отказаться и отступить?

Фокс смотрел сквозь Ану, в никуда, словно его взгляд снова и снова возвращался к одной цепенящей картине и не мог от неё отступить. А принцесса в четвёртый раз перебрала данные по этому слову — и нашла только книги забытого писателя с Земли. В галактике никогда не было идеальной планеты с таким названием. Фокс рассказывал ей непонятную сказку, но Ана знала: он ничего не делает зря, а значит, нужно дослушать до конца, чтобы понять.

— О Танелорне начали узнавать и говорить. Его обсуждала половина галактики, и представители всё более удивительных народов старались войти в единство и жить в нашем укладе. Та’эроны были счастливы: сбылась их тысячелетняя мечта. Они приветствовали каждую новую расу, как ещё одно испытание на совместимость, которое рады преодолеть; чужой менталитет и культуру, биологию — как новую призму для преломления счастья, иную линзу понимания бытия…

Фокс вздохнул.

— Когда с начала проекта минуло тридцать шесть земных лет, в единство вступили Они: странные существа без внешности, языка, без семантической системы и коммуникации. Без желаний.

Ана нахмурилась, не понимая, о ком говорит Одиссей.

— О, мы тоже не понимали, — он сжато покачал головой. — Их послы пришли неизвестно откуда, у них не было имени и даже корабля. Одни из самых странных созданий, которых возможно встретить на просторах необъятной галактики.

— Как эти пришельцы выглядели? Как обращались, если у них не было коммуникаций?

— Все подумали, что Они используют неизвестную форму пространственного перехода, когда существа возникли прямо в зале, в разгар годовой сессии. Только теперь я знаю, что Они не пришли откуда-то, а сформировались из ниоткуда, оформились в реальность прямо в месте своей цели. Искажаясь и меняясь у нас на глазах, они приняли подобие формы, чтобы показаться живыми существами, приняли подобие языка, чтобы объясниться с теми, кто использует объяснения и языки.

— Мордиал бесформенны, и некоторые энергетические расы, — с тревогой напомнила Ана. — Они принимают чёткий вид, чтобы общаться с твёрдыми и постоянными расами, такими, как мы. Здесь что-то подобное?

— Наоборот, ничего подобного. Главным отличием Их от нас было не то, что они редкая необычная раса, а то, что они вовсе не существа.

— Я не понимаю, — девушка развела руками.

Ведь на Планете судьбы её отмотало в прошлое, и она до сих пор не знала, что там на самом деле произошло. Ана не прикасалась к бездне всепожирающего ничто и ещё не узнала невыносимого бремени архаев и сайн. У Одиссея не было возможности рассказать ей.

— Сейчас поймёшь, мне осталось рассказать немного. К моменту Их прихода я уже знал, что тот день станет… особым.

— Тебя предупредил Глаз?

— Когда я влетел в зал совета, всё пылало красно-чёрными переливами катастрофы и уничтожения. Синяя нить далёкого пути и надежды вонзилась прямо в меня, а где-то едва видно сияла белая звезда созидания.

Ана пыталась это вообразить, затем взмахнула рукой и нарисовала быструю визиограмму переливающихся цветов. Особо яснее не стало.

— Видение пришло внезапно, я в смятении оглядывал собравшихся, пытаясь понять, что это значит, какое будущее предсказывает глаз сайн. Но вокруг не было ничего и никого важного, а затем глаз абсолютно погас, будто спрятался — и пришли Они.

Рука Одиссея нашарила незаметную складку в старом свитере, пальцы прошлись по пушистым петлям и расплели крошечный суб-пространственный карман, который был зашит на протяжении шестидесяти лет. На ладони детектива блеснул старенький инфокристалл, точно такой же, с каким он путешествовал сегодня.

— Это моя ментограмма, сводка воспоминаний. Снял её, когда возродился. Смотри.

Кристалл осветился, от него разошлось масштабное визио, оно легло поверх переборок «Мусорога», перекрыло их — и Ана оказалась в ожившей памяти Одиссея.

И тут ж поняла, что в то время у него были круговые сенсоры, которые сканировали всё вокруг, и в высшей степени продвинутый мозг, который обрабатывал информацию в пять потоков.

— Что⁈ — вырвалось у принцессы, но всё, что случилось следом, было ещё неожиданнее и необычнее, чем человек с максимальными апгрейдами. Поэтому Ана взяла себя в руки и стала смотреть, вернее, воспринимать.

Вокруг простиралось большое светлое пространство, границы которого очертили не потолок и стены, а множество летающих платформ, накрытых куполами силовых полей. Они примыкали друг к другу, как куски конструктора с небольшим наклоном — и своим количеством в несколько тысяч создавали пёструю замкнутую сферу. Единые по дизайну, платформы отличались размером и формой и несли по несколько представителей: в большинстве случаев, существ одной расы, и нужные им условия создавались под куполом поля. Всевозможные фигуры восседали, плавали, парили или стояли в платформах, развёрнутых к центру.

Ана поняла, что перед ней секторальное устройство сенатского типа, в котором прибывшие формируют размеры зала заседаний. В империи олимпиаров каждая платформа отвечала за свою звёздную систему, а здесь — за одну из рас или тематических групп, входящих в единство Танелорна.

Ана стояла на одинокой платформе в самом центре и смотрела, как новоприбывшие раздвигают уже висящих, встраиваются между ними, понемногу расширяя сферу; а отбывающие уходят, и сфера сжимается. Прямо сейчас проходила ротация: одни покидали сессию, другие прибывали, видимо, какой-то вопрос был решён, а новый на очереди. Число платформ росло, даже часть ушедших вернулась — в итоге сфера разрослась и стало совсем просторно. Это значило, что сейчас будет решаться нечто важное.

— Кворум для представления набран, — раздался мелодичный голос, впрочем, каждый из присутствующих услышал приятный ему тембр на родном языке. — Представители цивилизации-кандидата прибывают в течение двух тактов. Форма прибытия неизвестная, технология не разглашена претендующей стороной. Область очерчена.

В пустом пространстве вспыхнул и погас контур. Очевидно, кандидатам на вступление были выданы координаты этой точки в пространстве-времени, и они должны были явиться туда с минуты на минуту — для первого знакомства с живой палитрой Танелорна во всей её красе.

— В связи с недостатком данных приняты дополнительные меры безопасности по протоколу Эгида-2. Напоминаем, что защите от любого воздействия в первую очередь подлежат новоприбывшие, так как нам неизвестны факторы их уязвимостей. Поэтому место прибытия будет односторонне экранировано от сильных звуковых, световых и прочих импульсов с нашей стороны. Просим всех членов совета воздержаться от любой нестандартной активности. Заранее благодарим.

Голос был мудрый и бархатный. Ана потянулась, чтобы увидеть альфа-спикера — визио послушно сдвинулось, меняя ракурс, и показало: крошечная платформа висела в самом центре зала, то есть, у принцессы над головой. Роль спикера выполнял управляющий ИИ, он не нуждался в теле, но по традиции поселялся в синтетика, чтобы все могли увидеть центральную фигуру и ассоциировать систему с ней. Часто она становилась символом планеты — и Ана невольно улыбнулась, потому что альфа-спикером Танелорна оказался трёхглазый крылатый кот. Хотя бы формально, но котик правил миром! И правда идеальная планета, подумалось ей.

— Слово Аксиому, — мурлыкнул кот, и шум огромного зала смолк.

Ана вздрогнула, осознав, что все взгляды устремлены на неё, нет, сквозь неё и чуть дальше. Обернувшись, она увидела человека, который одиноко стоял за спиной.

— Равные! — сказал человек с пугающей уверенностью, и множественные фильтры в его глазах запечатлели каждого, к кому он обращался, а пульсация едва заметной энергетической ауры на мгновение высветила солнечный контур вокруг фигуры. — Это четвёртое представление в кандидаты за эместр, но оно отличается от других.

Внутри Аны всё сжалось, насколько он отличался от знакомого ей Фокса. Привычные черты и до дрожи родной взгляд, только несвободный, сжатый в кулаке обязательств и в лабиринте пути. Он был полностью улучшен, с головы до ног: внешняя кожа с усиленным каркасом тончайших прошивок, фильтры в обоих глазах, в ноздрях и ушах, диффузное одеяние, бывшее одновременно и боевым техно-контуром, и частью тела — перед ней стоял человек в максимальной экипировке и комплектации, высокоразвитый и самодостаточный. Сам себе база данных, армия, госпиталь, ходячая фабрика синтеза и вычислительно-стратегический центр. Высокие технологии сплелись вокруг него и в нём, сохранив человеческое тело, но улучшив его до предела. Но это была лишь внешняя сторона, Ану поразила внутренняя.

Зрелый, пружинистый, сильный — человек возвышался над остальными не ростом, а концентрацией власти. Уж кто-кто, а дочь Зевса знала настоящую мощь, воплощённую в одной точке вселенной, в одной фигуре, от желаний которой зависела жизнь десятков и сотен миров. Но то был техно-бог, отец империи, а это всего лишь создатель какой-то искусственной планеты! Человек не мог быть равен Зевсу! Но аура сдержанной власти, послушно замершей в его руках и чертах, говорила обратное.

В лице Аксиома проступала Воля — не только твёрдость характера, но и сила положения: его выбор многое решал и, из-за важности экспериментальной планеты, расходился отголосками на половину галактики. В отличие от почти всех правителей, он был равен остальным по привилегиям и правам, но оставался неравен в важности решений и силе каждого из своих слов. Не зря огромный зал стих, когда заговорил старший из архитекторов Танелорна.

— Данные о кандидатах скудны. Их раса неизвестна, цивилизация не входит ни в одно объединение, координаты родного мира они предпочли скрыть. Это разрешено, новые расы часто осторожны, а нам бояться нечего. Но в сегодняшнем особом случае неизвестность сочетается с предварительной несовместимостью. Мы не знаем, насколько в принципе совместимы с этими существами: они не владеют собственным языком и привычной для нас системой коммуникаций!

Зал отреагировал моментальным ропотом; Аксиом замолчал, давая всем осознать сказанное и сформулировать запросы. Его лицо было хмурым, взгляд подвижных глаз-фильтров скользил по всем и каждому, выискивая невидимый ответ. Ана понимала, что Фокс повсюду видит красно-чёрные переливы надвигающейся катастрофы, но не может найти ответа, и это с каждой минутой беспокоит его сильнее.

— Общая совокупность запросов сводится к желанию узнать детали и радостному изумлению от самой коллизии, — мурлычно прокомментировал трёхглазый кот. Он уже ответил на каждый отдельный запрос, как мог прояснил обрывочную информацию по странным пришельцам, а вслух озвучил главные настроения зала. — Равные Танелорна рады, что даже такая уникальная и непохожая форма жизни стремится войти в единство. Аксиом?

— Существа не имеют постоянной формы и не приспособлены к общению, — сказал Одиссей. — Но они приняли подобие формы ради контакта с отделом запросов. Насколько мы можем судить из первой обрывочной связи, принятие и поддержание материальности им чуждо, а овладение любой символьной системой и вовсе представляет для этих существ нетривиальную задачу. Но они сумели сделать это… почти адекватно, с поправкой на сложности. Что демонстрирует их целеустремлённость и крайне высокие способности к адаптации. Разверните это в обратную сторону и представьте, что любому из нас нужно потерять форму, утратить свою личность и стать беспорядочным полуразумным существом энергетического типа. При этом как-то научиться общаться, не используя ни единой смысловой системы, и всё это в кратчайшие сроки! Задача выглядит в высшей степени незаурядной. А они с ней справились.

Зал ответил удивлённым и уважительным гулом. Вселенная полна странных форм жизни, которые развились в самых разных условиях и пришли к разумности путями один необычнее другого. Все понимали, что решение прозвучавших задач близко к невозможному — но неизвестная раса их решила.

— Аналитики считают, что столь необычные существа могли сформироваться лишь в условиях тотального отсутствия: света, гравитации, атмосферы, звука, — продолжал Одиссей. — В областях крайне бедных состояний вещества. Возможно, это первые известные обитатели чёрных дыр или даже порождения тёмной материи или тёмной энергии, взаимодействие с которыми может помочь разрешить фундаментальные загадки вселенной. Если так, то мы присутствуем при эпохальном и историческом моменте первого контакта.

При этих словах всю сферу охватило нервное возбуждение.

— Существа-кандидаты смогли постигнуть наш метод общения и понять условия Танелорна, выйти на связь и создать формальный запрос на презентацию себя перед лицом коллегии, — подвёл итог Одиссей. — Однако, в свете столь уникальной ситуации я принял решение о созыве полного состава совета.

Равные ответили одобрением. Представители практически всех рас и групп хотели быть здесь во время знаковых событий. Хоть и не знали, насколько значимы станут следующие минуты.

В очерченной зоне возникло движение, спазматический сдвиг пустого пространства осветился бледным, заполошным содроганием света. Свет потемнел, очертил неровные пузырящиеся сгустки, которые конвульсивно росли, при этом набирая материальность и тяжелея фактурой: они становились мятыми, мясистыми, мокрыми, блестящими по бокам. Все взгляды и сканы устремились в это место, воззрились на странное зрелище, Ана почувствовала, как волнение замыкается в горле дугой и мешает дышать.

Одиссей сказал ей: у этой сказки не будет счастливого конца. Он долгие годы провёл одиноким странником, который всех оставил или был всеми брошен; из максимально технологичного сверхчеловека стал дикарём без апгрейдов. И Ана не нашла ни единого упоминания этих событий и никого из действующих сил. В базах данных Великой сети не было упоминаний про та’эронов, единство, неизвестную расу и сам Танелорн.

Значит, сейчас произойдёт нечто плохое, и гнетущее предчувствие Аны усиливалось тем, как рады все вокруг. Блочный зал состоял из граждан по-настоящему счастливой планеты, никто из них не ждал беды, все были на пороге потрясающих открытий… Лишь затравленный взгляд Одиссея был измучен предощущением катастрофы и давно копившимся чувством вины. Его лицо стало похожим на скованную напряжением маску.

Из очерченной области вырвался звук: многослойный и странный, он будоражаще поплыл, меняя тембр. Пузыри тяжело захлюпали под натиском внутренних сил и стали рваться, изнутри выплёскивались странные формы: угловатые, округлые, плавные, разных фактур и цветов. Мокрое, рассыпчато-сухое, твёрдое и гладкое — словно материю рвало, и она извергала все возможные куски своего нутра. Изумлённый, брезгливый и настороженный, но больше восторженный ропот пронёсся по единству равных.

Комки вещества пытались принять форму, они сплавлялись и разъединялись слишком быстро, нарушая химию природных процессов — от этого почти у всех наблюдающих защемило внутри. Происходящее было неестественным. Ана почувствовала, как живот сводит от ощущения чужеродности этой страдающей груды, которую ломало от необходимости быть.

— ЗДЕСЬ!! — утробно выговорило шевелящееся вещество всей вибрирующей массой. — МЫ,.⁉; А? ЗаВерШЕ:нооооооо. о. О.

— Калибровка, — сказал альфа-спикер. — Вы пришли в нужное место. В нужный момент. Всё хорошо.

— Ошорох , — ответила масса, замирая и дрожа. — Ёсвсё хорошо. ХОРОШО.

Из неё разом выпросталась фигура, напоминающая искажённого крылатого кота. Секунда, его сглаженный слепой лик тянулся в сторону спикера, мучительно изогнувшись, крылья раздались в стороны, вытянутые до упора. Судорога, невнятно оплывшее тело дёрнулось и стало почти идентичным коту: мягкий мех, изящное тело, тонкий подшерсток, переходящий в перья крыльев — только белесые глаза были слепы, а весь вид существа выражал растерянность, настороженность, ожидание удара. Сухой нос трепетал, впитывая запахи.

— СЛЫШУ , — буркнуло существо. — ЧУВСТВУЮ. Страх.

— Бояться нечего, здесь нет никакой угрозы, — мягко сказал кот. — Вам может помочь зрение, глаза.

Он дважды моргнул, сверкнув технологичными зрачками, посылая из них импульсы, чтобы пришелец мог почувствовать и понять.

— ГЛАЗА, — глухо содрогнулся его двойник, и внезапно его белки просветлели, а зрачки потемнели, он издал панический звук и содрогнулся. — Ярко! Вижу! Смотрю! Месиво! Много! Нет!

Существо зажмурилось, закрыло крыльями голову, лапы вцепились когтями в массу, из которой вырастало, забились, вырывая куски.

— Мука, — простонало оно. — Как жить, ЗАЧЕМ? Верните тишину!

Масса судорожно втянула кота внутрь, он разбился на десятки кусков, был и нет, существо исчезло, а в веществе повсюду появились глаза, рты, носы, антенны, щупы. Органы чувств прорастали первыми, а вслед за ними тянулось остальное. Разные существа.

— ПОДОЖДИТЕ, — хором сказали несколько из них, похожих на гуманоидов, разгибаясь из месива и твердея на глазах. — Мы уже почти здесь.

Их снова втянуло в общий ком, создания возникали, разные, похожие на висящих вокруг представителей совета, тут же содрогались и рассыпались на составляющие, но каждое следующее было спокойнее и ближе к настоящему и живому. Ана осознала, что всё это время не дышала, и издала резкий вздох.

По единству носились волны инфообмена, сенсоры Одиссея мгновенно фиксировали их, а нейр обрабатывал, в итоге они шли в запечатление вторым слоем данных, и Ана, как зритель, могла замедлить запись и все их считать. Большинство присутствующих были в восторге: перед ними явно пыталась принять форму неизвестная жизнь с иным восприятием и мышлением. Пыталась успешно, а значит, это был ещё один прорыв в копилке Танелорна. В их общей копилке, все ждали, пока существо или существа завершат адаптацию к обычному пространству, и начнутся переговоры.

«Бегите отсюда», хотелось крикнуть принцессе. «Ничего хорошего вас не ждёт!» Но никто из присутствующих её бы не услышал. Она посмотрела на Одиссея, тот стоял к чужим в пол оборота и стремительно общался по закрытому каналу нейр-в-нейр с этноидом одной из платформ. Ана увидела его по запечатлённой связи: изящный худой гуманоид ростом всего в метр, с длинными когтистыми руками, весь хищный и поджарый, но при этом какой-то выразительно-умиротворённый. Его кожа и волосы блестели бронзовым отливом, он походил на живую обтекаемую статую. Та’эрон, поняла Ана, один из создателей единства и Танелорна.

— Информация, Рами, — отрывисто бросил ему Фокс. — Эти существа считывают информационные связи, так они постигают непостижимое с невероятной быстротой.

— Тянут за ниточку, чтобы размотать клубок, — с пониманием кивнул та’эрон. — И чуждое становится для них явным.

— Да. Поэтому в целях безопасности нужно срочно прервать связи. Никто из руководящих лиц и никакие из главных управляющих систем не должны вступать с этими существами в любое взаимодействие, ты меня понимаешь? Держись от них на расстоянии. Я дал альфе приказ создать суб-контур, изолировать от основной системы и вести общение с него. Я не буду вступать с существами в прямой контакт, и дал указание бете вести сессию вместо меня.

Одиссей торопился, его взгляд продолжал летать по залу и искать причину чудовищной угрозы. Но Ана знала, что глаз сайн уже отключился и оставил его в темноте. Хотя и без глаза её Одиссей понял главное: информационные связи…

— Друг мой, — мирно сказал Рами, красивые узкие глаза бывшего хищника сверкнули одобрением и поддержкой, а огромные когти втянулись в кисти рук без остатка, показав мягкие лапы. — Пусть всё будет сделано по твоему страху, я не спорю. Твой страх пройдёт по мере познания новых друзей. Но скажи мне, с чего ты взял, что они могут быть опасны?

— Рами, а с чего ты заведомо решил, что нет? — чётко спросил Одиссей.

— С уровня нашей защиты и степени консолидации всех сил, — с готовностью ответил Рами. — Во всей галактике сейчас нет активных угроз, способных причинить Танелорну ощутимый вред. Тем более, в таком узком объёме ресурса, которым может обладать эта небольшая масса.

— Они не из всей галактики, — отрезал Фокс. — А откуда-то ещё. Поэтому будь начеку. И не вступай с ними ни в какое взаимодействие, чего бы не случилось.

Общение двух архитекторов был ускорено в десятки раз и прошло меньше, чем за секунду. Ана, лишённая всех преимуществ наследной принцессы, растерялась от того, насколько этот Одиссей технически её превосходит! Она едва успела ухватить сказанное, но ей было нужно на пригоршню секунд больше, чтобы всё уложить в голове. К счастью, умная ментограмма замедлилась, подстраиваясь под восприятие девушки, а затем вернулась к обычному темпу.

— Сто я щие вверх, — захлёбываясь, бормотала масса. — Голова, почти у всех. Фигуры, руки, большинство. Средоточие конечностей. ОБЛИК. Найден.

Масса, которую корёжило и метало, разом успокоилась и вгрудилась сама в себя, разбившись на три вытянутых, высоких фигуры. Чётко очерченные и застывшие тёмные силуэты, они разительно отличались от того, чем были только что. Все трое повисли в пустоте, в свободно стекающих тёмных тогах, лишённые оков гравитации. Гладкие лики отливали линзами полупрозрачного золота, в которых отражались бесформенные тёмные сгустки, медленно менявшие очертания. Казалось, лицо каждого пришельца пытается отразить и сформировать что-то своё.

Чужеродство и благородство, два странных свойства смешались в облике гостей издалека. Они напоминали призраков, одевших плоть, и медленно поворачивались, почти неподвижные, отражая тысячи сгрудившихся вокруг платформ.

— Приветствуем вас, живые, — сказали они синхронно и отрешённо.

Так Ана впервые увидела Вечных.