Кузница в Лесу

Глава 6 СНЕГ В ЛЕСУ

Керморван с большим спокойствием выслушал рассказ Элофа.

— Иначе и быть не могло, — сказал он. — Я должен был верить тому, что говорило мне сердце. Они живы, они реальны, эти великие древние герои! — Его глаза сияли ярко и восторженно, как у ребенка. — И мне дано ходить среди них, разговаривать с ними, жить с ними…

Он покачал головой, как будто еще не в силах поверить своему счастью.

— Жить с ними… — тихо повторил Элоф. — Значит, ты веришь Тапиау? Ты собираешься выполнить его желание?

— Едва ли, — поспешно ответил Керморван. — Во всяком случае, не так скоро. Нужно еще ответить на много вопросов, но как я найду ответы, если не останусь здесь на время? Я не могу пренебречь такой возможностью, иначе подведу свой народ. И по правде говоря, это прекрасное место.

Глядя вокруг, Элоф был вынужден согласиться с ним. Был ранний вечер, так как все путешественники проспали еще долго после полудня, и он сам дольше всех. Теплое солнце разливало золотое сияние по каменным и деревянным стенам, и он не мог не восхищаться их благородной симметрией, изящными линиями кровель наверху, искусной резьбой и каменными барельефами, ранее скрытыми в темноте. Высоко над внешними стенами парили резные сплетения тонких ветвей, словно окаменевшие вьюнки, филигранные, но прочные, оплетавшие грациозных оленей, чьи поднятые головы тянулись к листьям, которые никогда не опадут. Вокруг спиральной лестницы в башне дракон разматывал витки своего хвоста и раскидывал кожистые крылья лишь для того, чтобы закинуть голову в агонии близ вершины, где меч воина пронзал его насквозь. Вокруг внутренних стен большого двора колыхались огромные волны, вырезанные в барельефе, а по ним скользили гордые корабли, целый флот, за раздутыми парусами которого восходило солнце. Но на задней стене бушевал шторм: волны бурлили и разбивались под свесом остроконечной крыши, а небо было затянуто облаками. Лишь один силуэт можно было различить посреди бушующего океана — высокая темная фигура, борющаяся с истрепанным парусом на борту маленькой лодки.

Элоф невольно проникся сочувствием к Керморвану. Действительно, трудно было подозревать злой умысел среди образцов столь великого мастерства и любви к прекрасным вещам. Его первоначальные страхи улеглись еще больше, когда несколько Стражей принесли еду. Они больше не казались зловещими и неестественными; их длинные конечности, кисти и ступни странной формы просто отличались от человеческих и были так же приспособлены к жизни на деревьях, как его орудия — к обработке металла. С таким же успехом можно страшиться гладкой тюленьей шерсти, сформированной морем, или больших глаз дьюргаров, привыкших к темноте.

Элоф был поражен, впервые увидев среди Стражей стариков и детей. Все они были красивы на свой манер: солнце окрашивало их волосы расплавленной бронзой, играло на веснушчатой коже и зажигало зеленые огоньки в их широких глазах. Дети и подростки были более оживленными, чем взрослые, и веселое слово часто вызывало у них застенчивую улыбку, в чем вскоре убедился Тенвар. В их присутствии даже взрослые отчасти утрачивали свою замкнутость и начинали говорить. Их детское простодушие, о котором говорил Корентин, больше напоминало Элофу бдительный, но неразвитый разум, граничащий с животным разумом в своем пренебрежении ко всему, кроме самых насущных и непосредственных нужд. Даже старики с морщинистыми лицами и седыми волосами выглядели такими же беспечными и беззаботными, как молодежь. Все их помыслы были о предстоящем празднестве, где они выступали одновременно в качестве слуг и гостей; и то, и другое доставляло им равное удовольствие.

Вскоре Элоф покинул их и отправился полежать в тени и привести в порядок свои спутанные мысли. То, что Стражи могут стариться и иметь детей, плохо сочеталось с его первыми безумными догадками насчет обитателей лесного замка и порождало новые сомнения.

Весь этот день путешественники отдыхали, ели и пили, когда им этого хотелось. Корентин пришел удостовериться, что у них есть все необходимое, но вскоре предоставил их самим себе. Они еще раз выспались, не заботясь о том, как рано нужно вставать на следующее утро. Стражи показали им источники и пруды с чистой водой на склоне холма под башней, где они могли искупаться. Хотя вода была холодной, как камни, из-под которых она вытекала, она смыла с них дорожную грязь и наполнила затекшие конечности новой жизнью и энергией. По возвращении они обнаружили, что их старая одежда отсутствует, а на ее месте лежат богатые одеяния того фасона, который носили обитатели лесного замка. Элоф был удивлен, увидев черные штаны и тунику кузнеца, тем более что она была богато расшита по вороту и обшлагам золотыми и серебряными нитями, образующими странно знакомый узор из знаков и символов. Лишь проведя рукой по переплетению витых нитей, он вспомнил и поспешно достал из своей котомки старинный бронзовый посох с загнутым концом. Сходство символов поразило его: они не только совпадали, но и были расположены в одинаковой последовательности. Узор, выложенный вокруг воротника, повторялся в виде двух половинок на запястьях.

Темное подозрение снова всколыхнулось в душе Элофа; разве он сам не заковал некоторые из этих символов в чародейский меч, поражающий на расстоянии, извратив свое врожденное мастерство кузнеца? Эти символы наделяли создаваемый предмет свойствами принуждения и командования. Прищурившись, он внимательно посмотрел на вышивку, но не увидел ни проблеска живого света за золотыми и серебряными нитями; его пальцы тоже не чувствовали трепета высшего присутствия, заключенного в посохе. В сущности, так и должно было быть — чем мощнее узор, тем крепче он связан с материалом и формой, для которой он предназначен. Перенесенный или скопированный на другую поверхность, он утрачивает силу и становится лишь украшением.

Элоф осторожно поднял тунику, надел ее через голову и облегченно вздохнул, не почувствовав ничего особенного или необычного. Но когда он разглаживал складки на поясе, пальцы сообщили ему еще одну истину: эта вещь была не новой, ее носили раньше, но подогнали по его росту. Какой кузнец прошел этой дорогой до него и носил одеяние с этим странным узором? И где он теперь?

Один за другим члены отряда стали появляться перед остальными в своих обновах. Некоторые чувствовали себя стесненно, другие, как Тенвар, выхаживали с самодовольным видом. Но когда появилась Иле в развевающемся белоснежном платье с серебристой верхней юбкой, все головы повернулись к ней. Ничто не могло сильнее контрастировать с ее обычной кожаной курткой и шерстяными штанами или килтом; текучие линии платья скрадывали ее квадратную дьюргарскую фигуру и выгодно оттеняли кудрявые черные волосы и сверкающие глаза. Тенвар даже попытался поцеловать ей руку, но, уловив опасный блеск в ее глазах, счел за благо отойти в сторону. Лишь Керморван отсутствовал, и Элоф уже собирался напомнить об этом, когда на верхней лестнице зазвучали шаги и в галерею вошел Корентин, на чьих плечах лежала тяжелая мантия, темно-синяя, как воды океана. Рядом с ним шествовал Керморван в таком же облачении, но зеленого цвета. Их головы были увенчаны золотыми обручами со вделанными самоцветами, а высокие воротники напоминали ажурное кружево из редких металлов. Проницательный взгляд Элофа уловил в самоцветах искристые отблески, как на поверхности освещенной солнцем воды: в них обитали сильные качества, создававшие вокруг владельцев чары власти и королевского величия. Стражи отводили взгляды, как от яркого солнца, и низко кланялись; спустя мгновение Элоф и другие путешественники тоже поклонились. А вечером, когда два лорда повели путников вниз по лестнице в Зал Древа, где был накрыт ужин, громкие фанфары возвестили об их появлении, и все собравшиеся почтительно склонились перед ними, как тростник на ветру.

Путешественников усадили за личным столом Корентина, установленном под деревом на высоком помосте. Справа от себя он посадил Керморвана и леди Терис, а слева сидели Элоф и Иле. Ужин начался с большими церемониями, но без особой торжественности — вскоре повсюду уже гудели оживленные разговоры, и особенно громко раздавались голоса Гизе и Мерау Ладана, обсуждавших предстоящую охоту. Лишь Элоф молчал, разглядывая блестящее общество и пытаясь представить, как давит на душу груз тысячелетних воспоминаний. Это казалось почти невообразимым, подобно многому другому в лесном замке, и раздражало его. Он не принял происходящее так же слепо, как его спутники; он старался сохранить дистанцию и быть бесстрастным наблюдателем, изучая положение так же пристально, как мог бы рассматривать пробный образец, только что вышедший из горна. Тогда он вынесет решение… но не раньше.

Сумрачные размышления Элофа были прерваны Корентином, который налил ему и улыбнулся обезоруживающей улыбкой, заставившей его забыть о своем раздражении.

— Ну что, сир кузнец? Это очень старое вино: не хотите попробовать? Новое одеяние очень идет вам. Надеюсь, оно вам по росту?

— Вполне, милорд. Но, прошу извинить меня за вопрос, кому оно принадлежало раньше?

— Ах! — Корентин издал смешок. — Значит, вы заметили? Надеюсь, это не оскорбило ваши чувства. Судя по тому, что я слышал о вас, он счел бы за честь, что вы носите его одежду. Как же его звали? Он был моим другом, но, к своему стыду, я никак не припомню… Тирвес, его звали Тирвес! Северянин, как и вы, владевший безмерным опытом и мастерством. Даже лорд Вайда, который сам был великим кузнецом, уважал его. Это костюм его гильдии.

— Костюм его гильдии? — Элоф никогда не слышал о том, чтобы кузнец носил какую-то официальную одежду, помимо знака своей гильдии.

— Да, он был главным кузнецом у короля. Разве вы не догадались, когда увидели этот узор? — На какой-то момент рассеянное добродушие покинуло принца, и его глаза заблестели, вглядываясь в бесконечность. — Он живет в моей памяти, хотя прошло много времени с тех пор, как я в последний раз видел его. Когда-то Керин тайно вручил его нашей сестре Эше, которую мы называли Мудрой, чтобы взять его на запад и хранить там для его сына. Ибо разве это не символ власти, который главный кузнец вкладывает в королевскую десницу? Разве это не узор самого Великого Скипетра царства Морван?

Элоф не помнил, как закончилась трапеза. Должно быть, он ел, с кем-то разговаривал, а потом покинул застолье под каким-нибудь благовидным предлогом, потому что он как будто проснулся, когда оказался один в своей спальне, сжимая бронзовый посох немеющими пальцами. Когда-то он находился на сохранении у Эши, но потом Кербрайн изгнал ее вместе с другими северянами, впоследствии основавшими царство Норденей. Так что могло означать название Эшенби — городка, где прошло его тяжелое детство, — как не «поселение Эши»? Отдаленное место, где такое сокровище могло быть скрыто, а со временем даже забыто, пока не нашло применение как грубое орудие крестьянского труда. Неудивительно, что эквешский вождь забрал посох себе во время разграбления Эшенби; его не могли не распознать как древнюю вещь, обладающую силой. Но как Элоф до сих пор мог быть столь слепым? В тот момент, когда он с содроганием вспомнил, как беспечно пользовался этой вещью для того, чтобы выводить за кольцо в носу огромного быка, то ощутил, как переливчатое мерцание внутри тускнеет и превращается в отдаленный блеск. Он подумал о скипетре в руке короля, и посох вспыхнул перед его внутренним взором теплым золотистым пламенем. Встревоженный, Элоф дал ему потускнеть снова, дивясь странным превратностям его судьбы. Теперь он понимал, что, возможно, единственной целью его существования на этой земле была возможность передать этот знак власти в те руки, которые владели бы им по праву. Но чьи это руки? Он знал одного человека, чьи притязания были очень весомыми, но теперь появился другой. Это был готовый рецепт для междоусобной вражды.

Элоф решительно завернул скипетр в мягкую кожу и убрал в котомку, Керморван был его другом, и он все расскажет ему раньше, чем Корентину, но пока он решил не говорить никому.

Последующие быстротечные дни не уготовили никаких новых сюрпризов для Элофа. Наоборот, казалось, что они смягчили первоначальное потрясение и сделали знакомым то, что раньше казалось чуждым и странным. Решив по возможности держаться подальше от придворных знакомств, Элоф вскоре обнаружил, что ему это не удается. По правде говоря — как с невинной радостью сообщили ему Рок и Иле, — отчасти вина лежала на нем. Он был по-своему красив, а его замкнутый и задумчивый вид в сочетании с высоким рангом и мастерством, на который указывало одеяние королевского кузнеца, сделал его необычайно популярным среди придворных дам. На каждом шагу его приветствовали со смесью благоговения и напряженного интереса, неотразимой для большинства мужчин, особенно таких молодых, как он. Тем не менее его нетерпение росло; где-то была Кара, и все великолепие Лис Арвален ни на мгновение не могло занять ее место. Его радовало женское внимание, но он находил придворное общество и манеры утомительным, гнетущим, таким же роскошным и тяжелым, как драпировка на стенах, и столь же потускневшим от времени. Даже неизменная доброта и вежливость Корентина стала казаться вкрадчивой, почти тошнотворной. Хуже того, Керморван, относившийся к принцу с огромным уважением, стал напоминать его и утратил яростную решимость и даже некоторое высокомерие, во многом определявшие его характер.

— Это не так уж плохо, — возразил Рок, выслушав его. — Может быть, эта славная Терис смягчала его нрав, но кто мы такие, чтобы винить его? Ты просто встал не с той ноги или закис в одиночестве.

— Закис? — Элоф горько рассмеялся и сунул голову в холодную ключевую воду, чтобы вымыть волосы. — Как бы не похуже: у меня такое чувство, что мое прошлое потерялось среди деревьев. Везде лес, ничего кроме леса — ни места, ни времени под тенью этих ветвей, вползающих мне в душу! Даже мое мастерство забылось, и все тайны учения кажутся смутными тенями. Впрочем, это неудивительно: здесь, среди растущих вещей, искусство кузнеца никому не нужно. Что я могу расплавить, отлить или отковать в этих местах?

— Так найди себе другое занятие! Отправься на охоту, как Гизе; кстати, он уже бродит по лесам с этим нескладным великаном Мерау Ладаном. Завтра я сам собираюсь поохотиться вместе с Иле и другими из наших, кроме Арвеса и Тенвара, которых за уши не оттащишь от придворных развлечений. Почему бы тебе не отправиться с нами?

— Охотиться? А чем еще я занимался, с тех пор как мы попали в Лес? Лесник, рыболов, охотник, собиратель — скоро мой разум сгниет, как прошлогодние листья!

Рок перекатился на спину и заплескал босыми ногами в воде.

— Ты однажды уже был охотником и рыболовом на болотах, не так ли? Кажется, тебе даже нравилась такая жизнь.

— Да, но тогда у меня была кузница и любимое дело. Там я мог приносить пользу людям, а здесь у меня нет ничего.

— У тебя есть твои инструменты, мои тоже в твоем распоряжении, так что можешь попробовать хотя бы починить что-нибудь для начала. Все, что тебе нужно, — это немного хорошей работы, чтобы согнать жирок с костей.

— Работа? — Элоф вздохнул. — А какой смысл она имеет здесь? Как я могу приступить к работе без кузницы, горна и библиотеки?

Все это можно найти.

Элоф резко повернулся к воде. Голос был ясным и нечеловеческим, как раньше, но обладал совершенно другим тембром. Он исходил не от деревьев вокруг пруда, а из каменного источника ручья.

— Что такое? — вскинулся Рок. — Что ты слышишь?

— Ручей! Падающая вода…

Ты можешь получить все, что тебе нужно. Разве я не говорил, что в моем царстве люди могут жить так, как они пожелают? Тебе нужно лишь попросить, и твои потребности будут удовлетворены. В здешних горах достаточно металла, а в библиотеке лесного чертога есть много древних книг и ученых рукописей. В некоторых о них идет речь о твоем искусстве; кузнецы и раньше трудились во владениях Тапиау. Построй себе кузницу, где захочешь. Пусть работа принесет тебе душевный покой.

— Я что-то слышал, — пробормотал Рок. — Тонкий звон, почти как мелодия… может быть, вода попала в ухо?

Он потряс головой и поковырял пальцем в ухе.

— Нет, — сказал Элоф, подплыв к краю маленького водопада и прислушиваясь к журчанию воды, льющейся на каменную поверхность. Он внезапно ощутил прилив сил и вдохновения. В его голове теснились мысли о драгоценных книгах, которые древний кузнец мог взять с собой, удалившись в изгнание. Но еще глубже зародилась другая мысль, еще не вполне оформившаяся… мысль об отчаянном и опасном предприятии.

— Тапиау говорил со мной, — пояснил он. — Как и ты, он предложил, чтобы я испробовал свое мастерство здесь. Это в самом деле возможно. Он сказал, что у него много голосов. Интересно, много ли у него глаз и ушей?

Вода не ответила Элофу, но в следующие дни и недели ему еще не раз предстояло услышать голос Великого Леса. Это было время, когда он все чаще оставался в одиночестве. Рок отправился на охоту, прихватив с собой Бьюра, Борхи и даже Иле. Арвес и Тенвар с нескрываемой радостью предавались придворным забавам. Керморван проводил время с Корентином, докучая ему вопросами о Морване и подробностях древней истории Восточных Земель, или находился в обществе Терис. Элоф мог лишь гадать, насколько серьезными были их отношения. Сам он сторонился человеческого общества, хотя вполне мог найти себе подходящую компанию при дворе. В его голове засела идея, не дававшая ему покоя ни днем, ни ночью. Он нашел себе цель и не собирался отдыхать до тех пор, пока не достигнет ее.

Корентин с радостью дал Элофу разрешение просмотреть все книги и рукописи в лесном чертоге, но сначала его изыскания были бесплодными. Он находил главным образом хроники и старые романы, любовно сохраняемые и, в некоторых случаях, переписанные заново; хотя многие из них пленяли увлекательным сюжетом, для него это было лишь пустой тратой времени. Книги, посвященные искусствам или ремеслам, как правило, оказывались пыльными и заплесневевшими; иногда страницы даже расползались от малейшего прикосновения, словно сгнившие листья на лесном ложе. Но Элоф почистил и залатал, что было возможно, кусочками тонкой ткани или подрезанного пергамента, за что получил богатую награду. Там было несколько трудов по основам кузнечного мастерства, но его вместительная память уже содержала все, что там могло находиться. Он надеялся найти утраченные трактаты, такие же редкие и загадочные, как те, которые были защищены смертоносным заговором в башне мастера-кузнеца. Здесь Элофа ждала удача. Из-под беспорядочной груды исторических рукописей он извлек один полный свиток «Иркас Элинн» — пространного трактата о символах, известного мастеру-кузнецу, который тщетно пытался отыскать этот раритет. Он не мог даже надеяться на «Книгу Скольнхира», однако нашел превосходную копию на ткани, с многочисленными интересными маргиналиями, лежавшую на одной из заросших пылью полок. Самой редкой из его находок был короткий, но увлекательный «Журнал записей Амбриса», знаменитого оружейника из Морваннека, жившего примерно за сто лет до Корентина. Кузнецы ценили его в основном за короткие цитаты из еще более древних трудов и за подробнейшие иллюстрации, которые были кошмаром для переписчиков, потому что их нельзя было копировать с помощью печатных форм. Одна из этих иллюстраций привлекла его внимание и породила новую идею — но даже мысли Элофа были проникнуты страхом, сомнением и отвращением к жестокому делу, которое теперь казалось ему все более неизбежным.

В тот день он пришел к Корентину и попросил разрешения построить кузницу. Для того чтобы уменьшить риск пожара, она должна была целиком быть сделана из камня и находиться далеко за пределами замка — где-нибудь на поляне у ручья на верхних склонах холмов. Как он и ожидал, разрешение было получено сразу же, и более того: Альмейн вспомнил, что от старой кузницы осталось кое-какое снаряжение, а Корентин призвал на помощь сильнейших среди альфар. Под руководством Элофа в следующие недели они расчистили широкий квадрат лесной поляны до скального основания, в то время как другие таскали крупные блоки грубо обработанного гранита с близлежащих горных отрогов. Возведенные ими стены были неказистыми, но толстыми и прочными, способными выдержать вес огромной плиты, водруженной сверху вместо крыши, как некий древний монумент. Элоф отказался от деревянных балок под предлогом того, что они могут обуглиться и загореться. Планчатые ставни он сделал из сланца по той же причине, подвесив их на железных штифтах, выкованных из подручного материала. Другую сланцевую панель большего размера он навесил на железный косяк и сложил перед входом дрова, принесенные Стражами. Очаг был сложен на возвышении в дальнем конце кузницы, а возле него расположилось корыто для закалки из осмоленного сланца, рабочие скамьи, каменные полки и плиты для инструментов. И наконец, толпа смеющихся альфар притащила сверху по склону то, что он нашел в старой кузнице: кузнечные мехи с ручным приводом, отремонтированные и снабженные новыми ремнями, а также большую наковальню странной формы. Наковальня была древней и ржавой, но когда он ударил по ней своим молотом, она отозвалась истинным кузнечным звоном, высоким и чистым на фоне бесконечного перешептывания Леса.

Вместе с наковальней они принесли зажимы и тиски, еще пригодные для работы, и богатый запас металлов и самоцветов на разных стадиях обработки. Многие из них были редкими и даже драгоценными. Альфар радостно сообщили ему, что в горах можно найти еще столько таких же безделушек, сколько он пожелает; если он предпочитает охотиться за скучными камнями, а не за быстрыми зверями, они покажут ему нужные места. После этого они ушли, не дожидаясь благодарности, с поразительной силой и ловкостью перепрыгивая по сосновым ветвям с одного ствола на другой. Элоф посмотрел им вслед и задумчиво кивнул; такая охота в горах может послужить разным целям.

Потом он сел у двери своей кузницы и стал смотреть на лесистые склоны, напоминавшие горные леса его ранней юности — всего лишь несколько лет назад, однако с тех пор как будто минула целая вечность. Сейчас он испытывал ощущение, близкое к счастью, но не мог забыть о лживой изнанке этого чувства. Он больше не мог принимать счастье как дар, без должной платы или обязательств, и не хотел верить в удачу, которую не вполне понимал. Если Керморван учился больше доверять своему сердцу, то Элоф научился не доверять ему. Несмотря на идиллическую безмятежность Лис Арвален, он знал, что должен раскрыть истину, лежавшую в основе лесного чертога. Ради этого он и построил кузницу.

Элоф взял Гортауэр, прислоненный к стене, наполовину достал меч из ножен и изучил тень, отбрасываемую черным клинком. Темная и глубокая, она, казалось, стекала на землю, как густые чернила, смешиваясь с тысячами древесных теней; как он и ожидал, сила талисмана ожила в сердце владений Тапиау. Элоф быстро встал и распахнул тяжелую дверь, скрипящую, несмотря на смазанные петли. Когда он переступил через порог, тень как будто съежилась и потускнела, превратившись в бледную полоску на камне у его ног. Элоф удовлетворенно кивнул и обошел с мечом в руке всю маленькую кузницу. Тщательнее всего он провел клинком над водой в каменном корыте и над меньшей из гранитных плит, внимательно наблюдая за тенью, но она ни разу не потемнела. Тогда он вложил Гортауэр в ножны, снова вышел из кузницы и сел рядом на пригорке. Под маленькой плитой лежал единственный деревянный предмет в кузнице — кедровая коробка, в которой он держал свои драгоценные книги, чтобы уберечь их от огня и дыма, но даже ее он спрятал под камень. Больше дерева не было, если не считать того, что уже превратилось в угли в очаге. Его догадка оказалась верной.

Теперь настало время посмотреть на материалы. Элоф взял тяжелую суму из грубой кожи, где лежали запасы его предшественника, и высыпал их на нагретую солнцем землю перед собой. В глазах зарябило от блеска драгоценностей, но острый взгляд кузнеца замечал вещи, глубоко скрытые за материальной оболочкой. То, что он увидел, показалось ему очень странным. Многие предметы находились на последней стадии обработки, так что можно было угадать хитроумный замысел создателя и едва различимые признаки заложенных в них качеств. Однако все они остались незаконченными, хотя никакие изъяны или погрешности мастера не мешали завершению работы. Элоф был так поглощен своим занятием, что едва заметил рыбу, вынырнувшую из воды за неосторожным мотыльком. Внезапный всплеск изменил журчащую музыку воды, в которой послышалась новая пронзительная нота.

Итак, кузнец, доволен ли ты теперь или до сих пор сомневаешься в теплоте оказанного приема?

Элоф учтиво склонил голову перед невидимым собеседником.

— Я был бы неблагодарным, о Повелитель Леса, если бы не поверил, что ты хочешь, чтобы я остался и был счастлив. Однако, когда я забрел в твои владения в далеких Западных Землях, ты сначала велел мне и моим спутникам уйти. Почему… или мой вопрос оскорбителен для тебя?

Вода чуть громче зажурчала по гальке на отмели, где купалась стайка мелких птиц.

Нет. Твое любопытство оправдано. Я заметил в тебе нечто… нечто, заставляющее тебя казаться другим, не таким, как ты есть на самом деле.

— Как это понимать, Повелитель Леса?

Можно ли свести глубину моего видения к слабым мыслям людей? Журчание ручья на время утратило голос, по поверхности воды кружились опавшие листья. Скажем так, большинство людей… отбрасывают тени в моем разуме. Некоторые из них более светлые, некоторые темнее. Но ты похож не на тень, а скорее на переменчивое мерцание в глубинах Леса. Очень похож, ибо Лес — это мой разум.

— Тогда зачем бояться меня в твоих глубинах? — смело спросил Элоф. — Ведь там бродит много более темных теней, чем я.

Листва тревожно зашелестела, ветви деревьев наклонились и отбросили темные тени на кузницу.

Тогда я не знал, что ты кузнец, среди людей. Чувствуя силу, живущую в тебе, я принял тебя за элементаль, одну из младших Сил, странствующую по Лесу без моего разрешения и, возможно, представляющую угрозу для моего народа. Этого я не мог потерпеть. Ты должен понимать, ведь ты встречался с некоторыми из многих… с жителями реки и озера, а также с Охотой.

— Но их присутствие терпимо для тебя? Они забрали многих моих спутников, как хороших людей, так и дурных. Зачем ограждать свои владения такими ужасами, если, как ты говоришь, все люди одинаково желанны для тебя?

Вода забурлила, свиваясь в водовороты; ее голос стал более мощным и глубоким.

Ты смел, кузнец, коли препираешься с одной из Сил, и не меньшей среди других. Если бы я был настроен так враждебно, как ты подозреваешь, стал бы я отвечать тебе? Я даю убежище таким существам по двум причинам, но главное — из жалости.

— Из жалости?

Именно так. Где еще они могут жить? Эти существа и многие другие, с которыми ты, к своему счастью, не повстречался, имеют свои потребности и образ жизни, совершенно чуждый тебе. Во внешнем мире, в мире людей их дни давно миновали; они пережили свою цель и предназначение в мироздании, однако привыкли к своему бытию и страшатся неизбежных перемен. Это я оправдываю, ибо знаю, сколь тяжкими могут быть подобные перемены. Некогда этот мир был лесным миром, кузнец, — до того, как пришло время людей. Под моими деревьями я даю кров многим живым существам, и они охраняют границы моего царства. Поистине, я нуждаюсь в охране. Ибо хотя я желаю людям добра, но не могу позволить им в расточительном невежестве опустошать мою землю, которая однажды станет их надежнейшим убежищем. Альфар любят своих детей, но позволяют ли они им играть с огнем? Если бы у меня не было Стражей, деревья были бы вырублены на дрова или для строительства человеческих жилищ, а животные истреблены охотниками. Весь древний цикл изобилия распался бы на части, хотя он может прокормить всех. Пока что мне приходится подвергать опасности небольшое количество жизней, чтобы потом, когда люди подойдут к последней черте своего безрассудства, дать им приют там, откуда они вообще не должны были уходить — в объятиях природы. Тогда я открою свои границы и приму всех. Возможно, это время настанет уже скоро. Мне понадобятся великие лидеры, такие как Корентин, твой друг Керморван и леди Иле от своего народа. И если я не ошибаюсь в тебе, ты тоже будешь среди них. Поразмысли об этом во время своих трудов!

В тот вечер, когда Элоф спускался к лесному замку по склону холма, он увидел цепочки факелов, вьющиеся среди деревьев внизу. Он догадался, что охотничьи отряды возвращаются к празднеству, которое должно было состояться следующим вечером, и поспешил навстречу, пока они складывали свою добычу на зеленой поляне перед воротами. Рок и Иле бурно приветствовали Элофа, и ему пришлось стерпеть немало шутливых упреков в лености и неповоротливости до тех пор, пока он не рассказал им о кузнице. У них, в свою очередь, было что рассказать ему: они встретились с другой группой охотников, среди которых был Морейн, прославленный бард, тоже возвращавшийся на праздник.

— Хотя он не больно-то хотел возвращаться, пока я не рассказал ему о Керморване, — добавил Рок. — И кто бы стал винить его? Он ведет прекрасную беззаботную жизнь среди альфар, Элоф. Тебе надо как-нибудь попробовать!

Элоф улыбнулся.

— Может быть, я попробую, и скоро. Не хочешь ли поохотиться со мной за металлами в горах, как в старые дни? А ты, Иле? Мне почему-то кажется, что ты не будешь возражать.

— Где бы ты был без меня! — рассмеялась она. — У людей глаз не наметан на рудные жилы, если они не выходят на поверхность. Посмотрим, смогут ли альфар побить дьюргаров на охоте за этой дичью!

Рок фыркнул.

— А я, как обычно, буду тащиться следом и набивать заплечный мешок. Но сейчас ничто не встанет между мною и ужином, кроме доброго купания. Пошли!

Весь тот вечер и следующий день двор бурлил от оживленных приготовлений к празднику. Элоф начинал подозревать, что обитатели лесного чертога с нетерпением ожидают подобных торжеств не только из-за перерывов в монотонности бытия, но и из-за возможности хотя бы ненадолго избавиться от невыносимого груза воспоминаний. Прошло немного времени, прежде чем его подозрения подтвердились. С приближением ночи вино, музыка и танцы слились в один непрерывный поток ритуального веселья. В этом вихре перемен странные обитатели лесного чертога могли забыться и растворить мучительный ход мысли в сложных движениях танца, развеять боль истинных чувств в перипетиях коротких увлечений, переходя от одного партнера к другому так же беззаботно, как мотыльки-однодневки, пляшущие над водой. Корентин не принимал деятельного участия в торжествах, но сидел во главе стола, всем своим видом излучая радушие и доброжелательность.

Лишь бард Морейн находил мало радости в происходящем, хотя на празднестве звучало много его песен. Это был долговязый старец с косматой гривой седых волос и длинной бородой, хотя лицом и осанкой он выглядел едва ли старше Корентина, рядом с которым сидел. Но Морейн более не нуждался в этой чести; он беспокойно теребил свою мантию и не разговаривал почти ни с кем, кроме Корентина и Стражей, прислуживавших ему. Его светло-голубые глаза рассеянно смотрели куда-то вдаль, а при многочисленных комплиментах в свой адрес он начинал недовольно втягивать и выпячивать свои полные губы. В самый разгар торжеств Корентин церемонно представил Морейна путешественникам; лишь после того, как взгляд барда упал на Керморвана, его глаза стали блестящими и осмысленными, а его поклон был глубоким и почтительным.

— Теперь я вижу: все, что я слышал о тебе, — истинная правда! — звучным и сильным голосом произнес он. — Ты действительно мог бы быть нашим дорогим лордом Керином, вернувшимся к жизни.

В тебе я вижу обещанье и залог,

Что с наступленьем ночи не умрет надежда,

Увядший, вновь распустится цветок,

И за зимой весна придет, как прежде.

Восстанет башня, некогда поверженная в прах,

И увенчается короной тот, кто путь найдет во льдах.

Раздался внезапный рокот рукоплесканий, словно порыв свежего горного ветра промчался в спертом воздухе зала.

— Да будет так! — воскликнул Корентин и поднял свой бокал, салютуя Керморвану; но потом, словно устыдившись своего порыва, он сел на место и улыбнулся. Восторженный гул постепенно стих.

— Ах, как замечательно! — вздохнула леди Терис, сидевшая между Элофом и Керморваном, и с восторгом покачала головой. — Уже очень, очень долго он не слагал стихи так сразу, в одно мгновение! Мастер Морейн, пожалуйста, спойте и сыграйте нам что-нибудь на арфе!

Бард поклонился.

— Никогда я не смог бы отказать твоей просьбе, а'Терисек, даже если бы не должен был оказать дань уважения нашим гостям. Я стар, но я постараюсь…

Он осекся, встретившись с заинтересованным взглядом Элофа.

— Что это? — озадаченно пробормотал он, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Что это? — уже громче повторил он, и в его глазах отразилось нечто похожее на ужас. — Неужели все призраки павшего Морвана восстали и ходят по земле сегодня ночью?

— Мастер Морейн, что за бестактность! — возмущенно воскликнула Терис. — Это кузнец Элоф, которому Корентин совсем недавно представил вас…

Элоф подался вперед.

— Ничего страшного, леди. Корентин тоже уловил во мне некое сходство, но не мог вспомнить с кем. А вы, мастер?

Но Морейн лишь посмотрел на него со смешанным выражением растерянности и недоверия, потер лоб длинными пальцами и что-то невнятно пробормотал. Внезапно он отвернулся и стал слушать Корентина и Керморвана, оживленно обсуждавших, какую песню лучше выбрать для начала. Терис взяла Элофа за руку, наклонилась к нему, и прядь ее волос защекотала ему ухо.

— Теперь вы понимаете, почему Мерау называет его старым глупцом! — прошептала она и хихикнула. — Но он действительно такой милый, особенно когда поет для нас, как в былые дни…

Элоф почти не слушал; он слишком остро чувствовал ее прикосновение, видел трепет ее груди под легким платьем, вдыхал ее аромат, напоминавший о цветущих лугах под жарким южным солнцем. Вероятно, Терис не сознавала, какое впечатление производит на него; сама она явно имела виды на Керморвана. Но Элофу пришлось выдержать нелегкую схватку с собой — слишком легко и естественно было бы поддаться искушению, особенно под воздействием вина и накопившегося в нем внутреннего напряжения. Соблазнять и быть соблазненным, отказаться от поиска, который, по здравом размышлении, вряд ли мог закончиться успешно… Однако Элоф испытал безмерное облегчение, когда Терис оторвалась от него и присоединилась к общим рукоплесканиям, когда Морейн вышел на открытую площадку перед деревом.

Когда Элоф впервые увидел барда в полный рост, у него перехватило дыхание. Морейн был не просто долговязым, а гротескно длинноногим и длинноруким, и двигался странной шаркающей походкой, которую не мог скрыть даже под длинной мантией. Многие музыканты, игравшие до этого, протягивали ему свои арфы; он придирчиво выбрал лучшую и заставил владельца с особой тщательностью настроить ее. Потом он вышел в центр площадки, коротко поклонился и объявил:

— По просьбе нашего главного гостя, лорда Керина Керморвана… — Он покашлял в кулак и улыбнулся. — И вопреки желанию глубокоуважаемого принца Корентина, я буду петь о деяниях Корентина Рудри при Лэстреби!

Керморван наклонился за спиной Терис и прошептал путешественникам:

— Это баллада на старинный манер. Лэстреби был городом в холмах к северу от залива, и Корентин возглавил его героическую оборону. Это было первое из его великих деяний.

Морейн обхватил арфу левой рукой и аккуратно расположил над струнами свои длинные пальцы. Затем он взял мощный аккорд, от которого, казалось, завибрировали даже стены чертога, и прибавил к пению арфы свой звучный, ясный голос, в котором вдруг зазвучали молодые ноты.

Молча внимайте, ибо теперь я ною о героях,

Тех, кто отважился бросить вызов коварным стихиям,

Тех, кто стоял до конца, и в отчаянной схватке

Долго врагов оттеснял на безжизненный север,

Сдерживал их, пока Лед не пришел необорный,

Все под собой погребающий, что покорить не сумел он.

Арфа трепетала и стонала в руках Морейна, и хотя музыка казалась странной и была незнакома Элофу, она отзывалась томительной гармонией в туго натянутых струнах его сердца. В громких аккордах ощущалась настойчивость и тревожная напряженность, а в ритмичных переборах струн между куплетами слышался стук копыт скачущих лошадей.

Принц Корентин Рудри с пламенеющими волосами

Опередил свой эскорт на холмистой дороге,

В Лэстреби он торопился, объятый горячим желаньем

Армий тьмы сокрушить, злую мощь их развеять,

Выкосить их, как пшеницу, пустить их по ветру.

Высоко над холмами вздымались могучие стены

Древнего Лэстреби — мрачные серые камни…

Внезапно арфа издала фальшивую ноту, поразившую слушателей режущим диссонансом. Голос барда пресекся; он посмотрел на инструмент, изо всех сил пытаясь вспомнить аппликатуру, но мелодия уже распалась, и струны откликались лишь бессвязным бренчанием. Морейн наклонился вперед, переводя дыхание, потом решительно взял аккорд и запел с прежней страстью:

Иней зубцы серебрил и высокие башни;

Лето стояло, но снег уже взял их в осаду…

Он снова осекся, повторил «уже взял их в осаду…» и окончательно замолчал. Потом он покачал головой, убрал дрожащие пальцы со струн и крепко стиснул руки. Когда он поднял голову и посмотрел на слушателей, выражение горя и стыда на его лице было столь нескрываемым, что Элоф отвернулся.

— Ты плохо себя чувствуешь, старый друг? — участливо спросил Корентин. — Может быть, тебе лучше отдохнуть?

— Нет, милорд. — Голос барда прозвучал сухо и надтреснуто. — Мне очень жаль… Я совсем одряхлел, и старые песни изгладились из моей памяти. А мои пальцы сделались слабыми и неуклюжими; я больше не могу перебирать струны так же хорошо, как раньше. Милорды, леди, старые друзья и новые гости — к моему глубокому сожалению, я вынужден оставить вас. На самом деле мне не следовало приходить.

Корентин поднял руку, остановив его.

— Но если пальцы подводят тебя, может быть, ты заставишь слова танцевать для нас, как сделал это в первый раз? — ободряющим тоном предложил он. — Мой родич и его друзья, сидящие здесь, совершили удивительные приключения в Западных Землях; они сражались на море и сняли вражескую осаду с великого города Кербрайна. Никто, кроме тебя, не способен передать эту историю в стих, как она того заслуживает!

Взгляд бледно-голубых глаз Морейна был обращен в пустоту.

— Мой дорогой лорд, музыка покинула меня и огонь угас; что еще остается? Строки и отрывки, бессвязные фрагменты, плывущие подобно листьям в бесконечном потоке. Я не могу сложить достойную балладу, даже по твоей просьбе. Но я исполню еще одну короткую песню… только для тебя.

Внезапно он провел по струнам арфы костяшками согнутых пальцев и извлек из инструмента громкий, протяжный аккорд, переросший в ритмичную мелодию.

Пою хвалу тебе, о принц Лесных Чертогов,

Высокий лорд, каких не будет больше.

По твоему веленью

Былое в песнях вновь я воскресил

И жизнью призрачной наполнил

Все, что любили мы и потеряли!

Но прежней музыки уж нет во мне,

Тускнеет свет дневной и гаснет зренье;

Иная музыка теперь зовет меня —

Бескрайний лес душе приносит исцеленье.

Здесь меня снедает грусть,

По свободе я томлюсь,

Гибель в четырех стенах,

Утешение в лесах!

Пою хвалу тебе, о лорд Морвана,

Я долг перед тобой не в силах оплатить.

Ты даровал всегда мне честь и славу,

Каких не знал доныне менестрель!

Но я уже не тот, кто был тебе слугою,

Хоть верен остаюсь, иной я слышу зов

И не могу противиться, нет мочи,

Одно мученье здесь я нахожу.

Все опостылело, и умоляю я:

Мой друг, мой лорд, освободи меня!

Когда отзвучала последняя долгая нота, арфа выпала из оцепеневших пальцев Морейна и задребезжала на полу. Бард наклонился и бережно поднял ее. Элоф был потрясен, увидев кровь на струнах и темные пятна на деревянной раме инструмента: в своем неистовом желании играть правильно Морейн не обращал внимания, что струны глубоко врезаются в плоть. Среди придворных пробежал шепоток — тихий тревожный шум; — но потом все стихло. Когда Корентин наконец заговорил, его голос тоже дрожал от сострадания и сдерживаемых чувств.

— Старый друг, моя милость — ничтожное воздаяние за те песни, которые ты некогда слагал. Ты мне ничего не должен. Если я не могу дать тебе больше, чем разрешение удалиться от нас, ты имеешь его, вместе с моим благословением. Но, может быть, пройдет немного времени, прежде чем мы встретимся снова.

Морейн не ответил, но низко поклонился и вышел из зала. Когда он приблизился к высокой двери и распахнул ее настежь, то снял с плеч свою придворную мантию и бросил ее одному из альфар, ожидавших у входа. Элоф затаил дыхание, и в нем снова зашевелилось глубокое беспокойство. Руки барда, теперь открытые под простой зеленой туникой, были не уродливыми, а просто длинными, невероятно длинными, и он сильно горбился, пытаясь скрыть их. Однако это, без сомнения, был человек… или уже не совсем человек? Дверь за ним захлопнулась.

В зале воцарилась смущенная тишина. Корентин смотрел на пустой стол перед собой; его лицо было очень бледным. Альфар, чьи волосы и скудная одежда были увиты цветочными гирляндами, собрались вокруг его высокого сиденья и озабоченно глядели на него широко раскрытыми глазами. Наконец Керморван и лорд Альмейн, сидевшие рядом, обменялись взглядами. Альмейн сделал жест музыкантам; после короткого вступления зазвучала величавая медленная музыка. Несколько пар, в том числе и леди Терис с Керморваном, поднялись из-за стола и заскользили в сложном узоре церемониального танца, таких же непрерывных и повторяющихся, как волны, набегающие на морской берег. Корентин поднял голову, но нашел в этом зрелище мало утешения для себя. Для Элофа это была медленная пытка. Но как только танец закончился, пожилой альфар с гривой седых волос, ниспадавших на плечи, подал музыкантам знак — почти так же грациозно, как лорд Альмейн до него. Барабан выбил медленную дробь, смычки затянули более оживленную мелодию, а струны отозвались им в глубоком неравномерном ритме. Грянул дружный крик, и альфар высыпали на открытую площадку во дворе. Корентин вздрогнул и повернул голову, но потом благодушно улыбнулся. Альфар принялись кружить по площадке, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Они подпрыгивали на бегу, держа руки высоко над головой, крутя запястьями и прищелкивая пальцами в такт музыке. Другие — как мужчины, так и женщины — присоединились к ним, кружась и раскачиваясь на длинных ногах, словно гибкие деревца под порывами штормового ветра. Собравшись в огромный хоровод, они извивались и скакали вокруг дерева с такой самозабвенной беззаботностью, что их затейливо уложенные волосы расплелись, а цветы и гирлянды разлетались в стороны и падали у ног зрителей.

Эта внезапная вспышка жизнерадостной энергии вызвала невольный смех у Элофа; она напомнила ему о праздничных танцах в его собственном городке — неуклюжих, но веселых, в которых ему так часто хотелось принять участие. Им овладел дух озорства и сумасбродства.

— Будем же танцевать! — воскликнул он.

Отвесив торопливый поклон Корентину, он устремился к танцующим и поймал за талию хорошенькую девушку-альфар, кружившую поблизости. Краем глаза он заметил, что Рок и Иле последовали его примеру, а потом сильные руки увлекли его дальше. Мимо протанцевал Тенвар, обнявший сразу двух девушек; его ноги едва касались земли. Когда Элоф в очередной раз обогнул дерево, то с удивлением заметил, что некоторые обитатели лесного замка нерешительно переминаются с ноги на ногу у края толпы. Он опасался, что его выходка могла оскорбить их, но они выглядели скорее глубоко заинтересованными. Наконец Светан-Мореход подхватил свою партнершу и с явным удовольствием присоединился к танцу; остальные мало-помалу потянулись следом. Элоф едва не споткнулся, когда мимо пролетела Терис — ее длинное платье было высоко подоткнуто под поясок с золотой пряжкой. Она заливалась смехом и увлекала за собой Керморвана, а за ними пританцовывал Альмейн с высокой придворной дамой. Все их величественное достоинство развеялось, как пух на ветру.

Танец казался бесконечным. Закончив одну мелодию, музыканты сразу же начинали другую; хороводы возникали, распадались и возникали снова до тех пор, пока многие из танцующих не отошли в сторону, чтобы перевести дыхание. Элоф был в их числе — несмотря на свою силу и выносливость, он не мог тягаться с более длинными ногами альфар. Партнерша наградила его легким поцелуем в щеку и вернулась обратно, а он изможденно прислонился к стволу огромного дерева и просто сидел, пока кровь не перестала бешено стучать в висках, а голова немного прояснилась. Лесные жители, придворные и его друзья продолжали двигаться вокруг, снова и скова, и, наблюдая за ними, Элоф внезапно испытал озарение. Смутные мысли, таившиеся в глубинах его разума, всплыли на поверхность и обрели форму. Было так, словно танцоры закружились быстрее, потом еще быстрее и слились в один сверкающий, слепящий круг, наполненный движением, с одной неподвижной фигурой в центре. Перед его взором она начала изменяться, разрастаясь, как дерево; вытянутые конечности удлинились, торс растянулся и изогнулся наверху, словно ствол гибкой березы, пальцы ног разветвились и ушли в землю, подобно древесным корням. Затем видение пропало, и перед его глазами снова возникли фигуры танцующих. Но Элоф чувствовал, как внутри него растет ледяной ком, и не смог подавить крупную дрожь. Он смотрел на свое видение, воплощенное не в одном теле, а во множестве тел, мелькавших перед ним. Это была цепочка, последовательность — от Керморвана к Корентину, от Корентина к длиннопалому Мерау Ладану, от Мерау Ладана к Морейну. А от его неправдоподобно вытянутых конечностей — к изящным, но мало похожим на человеческие фигурам альфар. А что происходит с их разумом? В лучшем случае переход от мудрости и благородства к добродушной простоте, в худшем… превращение из человека в животное? Неужели в этом заключался истинный смысл танца Чертогов Лета?

Элоф приглушенно выругался. Стройной картины по-прежнему не получалось: ведь альфар старились и могли иметь детей. Как они могли быть связаны с обитателями лесного замка, не знавшими ни того, ни другого? Он в расстройстве хлопнул ладонью по грубой коре.

Стены вокруг него внезапно исчезли, ветер зашелестел в кронах деревьев вокруг. Где-то далеко в лесном пруду нырнула выдра, привлеченная серебристым блеском рыбьей чешуи; орел, парящий высоко над бескрайним ковром зеленых вершин, увидел добычу и камнем ринулся вниз, выставив смертоносные когти.

Лесной народ — это их дети.

Элоф потряс головой и сглотнул, не в силах говорить. Теперь это были не птичьи трели, а первый голос, который он услышал далеко на западе. Только теперь голос был не слабым и отдаленным, а исходил отовсюду вокруг него и отдавался в голове порывами могучего ветра. Элофу не следовало прислоняться к стволу — так он мог выдать многие свои тайные помыслы. Но, по-видимому, Лес прочел лишь его последнюю мысль.

У тебя ясный ум, Тот-кто-Один. Да, альфар — это их дети или дети их родственников, которые любят и почитают своих родителей и радостно служат им. Но можешь ли ты догадаться о причинах этой перемены? Ведь я не скрываю их. Здесь бесконечная жизнь предлагается всем; здесь они могут жить, как пожелают. Лишь потомства они лишены, ибо дети являются живым напоминанием о бренности человеческого бытия. Тем не менее для многих этот дар становится тяжкой ношей; часто те, кто сначала более всего жаждал его, в конце хуже всего справляются с ним. Только герои могут долго выдерживать бессмертие и пользоваться его плодами, терпя его муки.

Элоф прижал руку к груди, пронзенной острой колющей болью.

— Так вот почему здесь собралось столько великих героев древности! Менее сильные давно… оказались на обочине.

Глубоко во влажном мху под упавшим гнилым деревом маленькое семечко, занесенное ветром, разбухло и пустило первый корешок.

Нет, не на обочине. Чем дольше человек живет, тем с меньшей готовностью он принимает мысль о своей смерти. Разве многие, даже в чудовищных мучениях, не продолжают упорно цепляться за тонкую нить своего бытия? Однако они не могут вернуться к прежней жизни во внешнем мире, где все, что они знали, уже давно стало прахом. Поэтому я делаю их путь более ровным и прямым. Чем больше они устают от своей жизни, тем слабее ощущают течение времени и тем больше радости находят в преходящих моментах, в самых простых вещах и уподобляются детям или животным, как ты верно подметил. Они живут вместе с альфар, охотятся вместе с ними и привыкают к ним. А когда время, управляющее ростом и переменами, снова заявляет свои права на них, они становятся больше похожими на альфар и своим обликом. Прошлое ускользает от них, и они присоединяются к великому танцу природы. В конце концов они могут уйти вместе с альфар и не вернуться; они соединяются с альфар, рожают детей от них и забывают все, что когда-то знали. Тогда бренность бытия снова возвращается к ним. Они ведут свободную и счастливую жизнь, не зная ничего иного, а потом умирают в мире и входят в великую Реку.

— Но… — начал было Элоф и тут же умолк; он не мог сказать больше.

Тебе не нужно бояться такого конца для тебя или твоих друзей. Тебе — меньше всего, ведь твой огонь пылает очень ярко. Но даже если бы все было по-другому, что с того? Разве это слишком большая плата за возможность жить гораздо дольше, чем отпущено человеку, и ничего не опасаться в конце, кроме мира и забвения? Иметь время для того, чтобы оттачивать и совершенствовать свое мастерство, пользуясь богатыми запасами моего царства, которые находятся в твоем распоряжении? Я единственный из всех древних Сил, кто поистине заботится о людях. Я знаю, что лучше для них.

На лесном ложе, покрытом толстым слоем палой листвы, послышался приглушенный звук шагов. Змея напряженно изогнула свое медное-желтое туловище; ее раздвоенный язык засновал в воздухе, ощутив запах теплой крови. Элоф поклонился.

— Не зря тебя прозвали Хранителем, о Властелин Леса. Я воспользуюсь твоей щедростью и постараюсь найти достойное применение своему мастерству. Скоро я собираюсь на охоту за металлами вместе с друзьями, которые изъявят желание присоединиться ко мне.

Тебе стоит лишь спросить у альфар. Они будут твоими слугами и проводниками. Желаю тебе найти то, что ты ищешь!

Элоф еще раз поклонился.

— Благодарю тебя. Думаю, я найду это.

Но задуманное удалось осуществить лишь на третий день их охоты, высоко на скалистых склонах. Хотя Элоф обнаружил много редких веществ, которые могли пригодиться ему в дальнейшей работе, на самом деле он стремился добиться большего: нераздельного внимания своих спутников.

— Именно по этой причине я привел вас сюда, — заключил он.

Керморван кивнул.

— Здесь альфар не могут нас слышать; здесь ничего не растет и не гнездятся птицы. Об этом я уже догадался. Хорошо, что дальше?

Элоф незаметно выглянул из-за края узкого скального выступа, на котором они собрались. Далеко внизу альфар готовили лагерь среди рощицы конических сосен. Один из них озабоченно посмотрел наверх, и Элоф помахал ему с веселой беспечностью, которую на самом деле совсем не чувствовал. Он ожидал, что Керморван придет в ужас, когда услышит слова Тапиау, однако его друг хранил обычное спокойствие.

— Что дальше? Разве этого недостаточно?

— А что здесь такого? — осведомился Тенвар. — Жить вечно — разве это не чудо? И все-таки иметь возможность отказаться от бессмертия и мирно умереть… что здесь ужасного?

— Точно! — Бьюр рассмеялся. — Это все равно что владеть землей по обе стороны Реки!

Керморван кивнул, хотя он выглядел немного подавленным.

— Я допускаю, что это кажется странным, — сказал он. — Если придется, я предпочитаю расстаться с жизнью в здравом уме и твердой памяти, но нельзя ожидать, что все люди будут придерживаться такого же мнения. Что касается остальных… Борхи, каков будет твой выбор? А твой, Рок?

— Жить… — без промедления прошептал Борхи. — Избавиться от страха смерти…

Рок колебался.

— Это очень сильное искушение, — пробормотал он. — Я понимаю, что это может превратиться в тяжкое бремя… Это игра — но то же самое можно сказать про каждое мгновение нашей жизни. Мы не знаем, когда смерть придет за нами.

— Вот мнение достойного горожанина — заметил Керморван. — Я не вижу в этом большого вреда.

— Не видишь? — В гневе Элоф повысил голос и теперь опасался, что альфар внизу могли услышать его. — Тогда посмотри, что происходит, когда это начинает действовать. Тот архитектор, бард Морейн, — что с ними стало? Недостроенный замок, недопетые песни, разве не так?

Иле тревожно посмотрела на него, но Керморван лишь пожал плечами.

— Многие другие люди, даже самые достойные и одаренные, тоже не завершили свои начинания. Ну и что? Разве не лучше потерпеть неудачу, чем никогда не пробовать? И тем более стоит пробовать, когда даже время милосердно относится к тебе. Разве благодаря этому не живут по сей день такие, как Светан или Корентин?

— Живут? — очень тихо отозвался Элоф. — По сей день? Чего могли бы достигнуть эти люди во внешнем мире, если бы им не помешали достигнуть запада? Твой предок, сын короля Керина, не остался бы без поддержки. Корентин и Эша могли бы посадить его на трон, как намеревался Керин; они предотвратили бы междоусобную вражду между севером и югом, так ослабившую наш народ. Но что вышло взамен? Эти люди просто выжили, и все. Да, они живут, но какой жизнью? Тени при дворе теней — отчужденные, бесплодные, бессильные помочь или причинить вред. Да, Корентин добр и благороден; он не мог быть другим и все еще остается собой. Но что еще отняли у него прошедшие столетия? Где тот отчаянный принц, которым он некогда был, где могучий воин, бросивший вызов Льду? А Светан, навсегда простившийся со своими любимыми морями, — какой смысл теперь имеет его жизнь? И леди Терис: разве она осталась такой же, какой была когда-то?

Взгляд Керморвана стал жестким и холодным, но он промолчал.

— А что ты можешь сказать о себе? — продолжал Элоф. — Чем ты занимался с тех пор, как попал сюда? Какие планы ты составил, чтобы призвать сюда свой народ, тех, кто зависит от тебя, пусть даже и не знает об этом? Когда в Кербрайн отправятся вести от тебя?

Керморван нахмурился.

— Я не могу действовать поспешно! Неужели ты думаешь, что мы с Корентином долго и тщательно не обсуждали эту тему? Сначала нужно подготовить лесной чертог, чтобы принять множество людей, которые будут приходить сюда постепенно, мало-помалу, как советует Тапиау. Для такого великого замыла нам понадобится больше нескольких дней… или ты думаешь иначе?

— Несколько дней? — тихо спросил Элоф, ощутивший, как по его спине пробежала холодная дрожь. — Как ты думаешь, сколько времени мы уже находимся здесь? Пока Рок и другие были на охоте, для меня построили целую кузницу, и это произошло не за одну ночь!

Элоф увидел, как изумлены его спутники, особенно Керморван, и мысленно вернулся к тому вечеру, когда они впервые увидели дворец в лесу.

— Интересно, сколько времени прошло для Корентина? — задумчиво произнес он.

— Но Тапиау как раз говорил тебе об этом! — вмешался Рок. — Неудивительно, что его чувство времени немного притупилось, после стольких лет…

— Разве неудивительно, когда это, похоже, уже происходит с нами? — с беспокойством проворчала Иле. — Элоф, сколько времени мы отсутствовали? Мне показалось, что нас не было лишь два-три дня.

— На самом деле три недели, а может быть, даже четыре… откуда мне знать, если вы сами не знаете? На строительство кузницы ушло три недели.

Путники тревожно переглянулись, но Керморван отвел глаза.

— Возможно, наше чувство времени притупляется по мере того, как наши тела перестают стареть, — тихо сказала Иле. — Не знаю, понимает ли это Тапиау, ведь он вроде бы не принимает определенную форму — человеческую или любую другую. Но после этого как-то трудно доверять ему…

— Откуда мне знать? — внезапно взорвался Керморван. — Когда ты передал мне слова Тапиау, я поверил, что мы достигли цели своих поисков, что после всех ужасов нашего путешествия я открыл нечто более великое, чем мог надеяться, — прошлое, о возвращении которого я так мечтал!

— «Теперь пусть больше никого не обманут призраки, вернувшиеся из нашего прошлого!» — мрачно процитировал Элоф. — Чьи это слова?

Керморван ударил кулаком по раскрытой ладони.

— Но как я могу судить? Как добраться до истины в этой головоломке? Какая выгода для Тапиау в том, чтобы держать нас в силах, когда он мог одним движением смахнуть нас с лица земли или велеть своим существам, чтобы они растерзали нас в клочья? В этом нет смысла, Элоф! Мне нужны доказательства. И даже если он наш враг, как мы будем бороться с ним или спасаться от него. Можем ли мы поднять руку на одну из живых Сил или противопоставить ей свою волю?

Элоф заколебался, но в конце концов, поскольку все остальные хранили молчание, осмелился заговорить:

— Да, это будет нелегко. Но именно в этом я мог бы помочь тебе. Теперь, когда у меня есть кузница…

Он не поднял головы, но чувствовал, что все взоры устремлены на него.

— Ты готов выступить против Сил этого мира со своим кузнечным мастерством? — спросил Бьюр с сомнением и изумлением в голосе.

— Человек должен пользоваться тем, что он имеет! Я готов обратить свое искусство против Вершителей Судеб, если они будут угрожать тому… тем, кого я люблю!

Неистовое рвение, прозвучавшее в его собственных словах, поразило Элофа; даже не задумавшись над ними, он обнажил чувства, о существовании которых вряд ли подозревал. Он ощущал свой дар так остро, как никогда раньше — ревущее пламя кузнечного горна, жаждущее найти пищу и применение. Тогда он обуздал этот огонь своим разумом и сжал до игольно-острого ослепительного сияния — тонкого луча, направляемого силой духа.

— Но я и не помышлял об открытой битве, — продолжал он. — На нас воздействуют скрытно, и лучше всего будет отплатить той же монетой.

Элоф повернулся к Керморвану, который не ответил ему.

— Итак? Мне кажется, мы пришли сюда в недоброе время для тебя, когда ты усомнился в своем умении возглавлять людей и даже в решении предпринять этот поход. Возможно, Лес уже начал испытывать на тебе свою силу, как испытывал ее на мне. Но я остался прежним, и ты все еще наш предводитель. Ты просишь доказательства; я постараюсь найти его, хотя попытка может быть опасной. Настолько опасной, что, если ты пожелаешь, я могу отказаться от нее. Каким будет твой выбор?

Керморван выпрямился и некоторое время молча смотрел на лесные просторы. Но в следующее мгновение он заговорил, и его голос был ясным и спокойным.

— Ты можешь поступать по своему усмотрению.

Путники спустились с гор, сгибаясь под тяжестью заплечных мешков, нагруженных рудами и другими камнями, которые они с радостью оставили в кузнице Элофа по пути к лесному чертогу. Но Иле задержалась, а Рок сразу же начал деловито прибираться в кузнице, как много раз делал раньше. Элоф посмотрел на него.

— Тебе не нужно принимать в этом участие, если ты не хочешь. И тебе тоже, Иле.

Иле хмыкнула и прислонилась к столу. Румяное лицо Рока перекосилось в кривой ухмылке.

— Не только ты умеешь держать в руках молот! Наши руки тоже стосковались по работе. Тебе понадобятся добрые помощники, хотя бы для того, чтобы время от времени стучать тебе по затылку, чтобы ты спустился с небес на землю. Верно, леди?

Элоф посмотрел на них обоих и улыбнулся. Тяжкий груз забот как будто упал с его плеч, и темное облако, омрачавшее его душу, внезапно рассеялось. Он обвил рукой широкие плечи Иле и взъерошил густые волосы Рока, упавшие ему на глаза.

— Упрямец! И все-таки я счастлив, что вы будете рядом со мной. Но сомневаюсь, что для такой работы понадобится много рук. Она будет медленной и тонкой.

— Да, и тайной, — тихо добавил Рок. — Тебя беспокоит, что у Леса повсюду есть глаза и уши. Мы можем как-нибудь отвлечь его…

— И разделить опасность со мной. Я тебя хорошо знаю, парень, но вряд ли это будет необходимо.

Он взял Гортауэр, благоразумно оставленный снаружи, и показал им, как уменьшается тень от меча.

— Тапиау сказал, что от его талисмана будет мало пользы в холодных каменных постройках людей, и действительно: на стенах Кербрайна чары рассеялись. Так он сам раскрыл мне пределы своей силы! Думаю, поэтому Лис Арвален был достроен в дереве, а не в камне, куда его мысль не может проникнуть. И разумеется, Лес должен опасаться открытого огня, как и обитатели замка. Поэтому я под вполне благовидным предлогом создал такое место, на которое не распространяется его власть, темное пятно в глубинах его разума.

Элоф с чувством мрачного удовлетворения обвел взглядом голые каменные стены своего нового дома.

— Здесь, в Лесу, я построил себе кузницу, но он не может войти в нее.

— Ого! — восхитился Рок. — Значит, ты уже обратил свое мастерство против одной из Сил?

— И победил! — тихо добавила Иле. Ее глаза сияли.

— Только на первом этапе, — предупредил Элоф. — Не думаю, что Тапиау уже догадался, ведь до сих пор я проводил здесь мало времени. Но когда я начну свой труд, он узнает, рано или поздно. Едва ли он станет что-то предпринимать против нас: пока что ему больше хочется склонить меня на свою сторону. Но он не будет вечно сдерживать свою мощь, поэтому в моем распоряжении есть лишь одна попытка. А я еще точно не знаю, какую вещь собираюсь изготовить.

Рок ошеломленно уставился на него.

— Вообще не имеешь представления?

— Этого я не говорил. Я знаю, что мне нужно, и знаю, как трудно будет достигнуть этого — труднее, чем сделать меч, убивающий на расстоянии. Ибо для этого понадобится не принуждение, а сила, освобождающая от оков…

— Я начинаю понимать, — прошептала Иле. — Но сколько труда и времени понадобится, чтобы создать такое! Ты можешь снова попробовать послойную сварку или легирование, но одно может оказаться слишком грубым, а другое — слишком тонким. Тебе придется пробовать снова и снова, пока ты не найдешь равновесия… Элоф, здесь нужно иметь великое мастерство и огромные знания.

— Знаю, — отозвался Элоф, стараясь скрыть дрожь отчаяния в голосе. — Но где я найду здесь новые знания? И все-таки я должен попробовать.

— В прошлом ты часто изумлял самого себя, не говоря уже обо мне, — заметил Рок, невозмутимо жевавший стебелек травы. — Когда тебе понадобится наша помощь, мы будем рядом. У тебя в очаге горит огонь, на столе есть хлеб и мясо, твои книги и инструменты под рукой. А нам, пожалуй, пора вернуться в замок.

Иле кивнула, немного печально, как показалось Элофу.

— Ближе к ночи мы вернемся — хотя бы посмотреть, не спишь ли ты. Я тебя знаю, Элоф!

Элоф улыбнулся, наблюдая, как они уходят по травянистой тропе между деревьями. Здесь, в этой грубо сработанной хижине, он почему-то снова почувствовал себя свободным. Лишь после того как на землю опустились длинные тени, а птицы завели свои вечерние песни, он оторвался от чтения и внезапно понял, в чем дело. Перед его мысленным взором возникли камыши, шелестевшие на ветру, и длинные полосы утреннего тумана. Это место очень напоминало старую кузницу на болотах, где он искал и нашел исцеление, а потом обрел свое имя. Элоф глубоко вздохнул; воспоминания вернулись к нему и снова были живыми и яркими.

Он отложил книгу. Иле и Року не нужно заходить к нему в эту ночь, как и в любую другую. Спешка и беспокойство могут привести к тому, что он упустит нечто очень важное. Поэтому каждый вечер перед наступлением темноты Элоф отправлялся на лесную прогулку вдоль берега ручья. В летописи сказано, что во время таких прогулок ему часто доводилось беседовать с Тапиау.

Сначала он нервничал, когда слышал этот голос, говоривший многими голосами, и как будто знал о его опасениях. Но Лес все еще хотел склонить его на свою сторону; Элоф разговаривал с ним и задавал вопросы так же свободно, как раньше, и узнал много чудесных вещей. Когда лето начало клониться к осени, он слышал голос в шелесте сосновых крон под порывами ветра, в монотонном грохоте небольшого водопада, а однажды — со страхом — даже в глухом реве оползня на дальнем склоне холма. Именно тогда, гневаясь на свой испуг, он набрался храбрости и спросил Тапиау, почему тот не выберет себе определенную форму для выражения своей сущности, если на это способны меньшие Силы, нарушающие границы его владений.

Ответ пришел из мелодичного журчания воды на отмели у берега ручья.

Меньшие Силы могут делать это без труда. Смог бы ты собрать этот ручей в свое каменное корыто или перелить глубокий омут в свою кружку? Ты уловил бы столько, сколько может вместить твой сосуд. То же самое и с Силами высшего порядка.

— Но я слышал, что некоторые из них иногда могут это делать. Например, тот, кого называют Вороном…

Поистине так. Такие, как мы, могут принимать человеческий облик или любой другой, по нашему желанию. Но когда мы делаем это, то становимся лишь малой гранью самих себя. Чем больше наше величие, тем труднее нам это дается; обладание телом становится тяжким бременем, а дух, обитающий в нем, меньше похож на нас самих. Конечно, он — или она, ибо пол распространяется за пределы телесной оболочки — превосходит любого обычного человека, но стоит гораздо ниже самой Силы. Плоть гнетет нас, как оковы. Наша мудрость и знания так велики, что мы не можем в полной мере обладать ими, пока не вернем свою истинную форму. Хуже того, мы попадаем под власть странных плотских желаний и часто справляемся с ними хуже, чем те, кто был рожден во плоти. Многие становятся слишком похожими на людей, капризными и своенравными; они выбирают окольные пути для достижения своих целей или даже предаются противоестественным удовольствиям и злобным проделкам. Я не стану ронять свое достоинство подобным образом. Кроме того, я не собираюсь становиться столь уязвимым: увечье или смерть во плоти причиняет нам боль и истощает нашу силу, порой даже навсегда. Немногие готовы идти на такой риск. И это благо для ваших мелких народов и ничтожных творений, ибо вред, который Силы Льда причиняют вам теперь, — ничто по сравнению с тем, что могло бы случиться, если бы они свободно расхаживали среди людей. Их сила огромна, но большая ее часть вложена в совместное усилие по сохранению и укреплению Льда, их самого мощного оружия. Поэтому они чуждаются любой истинной формы и остаются бестелесными во Льду и в его окрестных владениях. Таков и Туон, чье царство граничит с моим, — моя тень, мой насмешник и смертельный враг, повелитель Блеклых Земель. Когда они желают предстать перед глазами смертных, то в крайнем случае напускают на себя наполовину овеществленный покров мощи и ужаса.

— Кажется, однажды я видел нечто подобное, когда ночь застигла меня на Льду…

Я слышу это по дрожи в твоем голосе. Но такое усилие может ввергнуть их в человеческую форму. Там, где Лед не поддерживает их, им часто приходится искать новых проводников, иные орудия, послушные их воле.

Элоф вспомнил покойного мастера-кузнеца и кивнул. Но потом ледяной холод с новой силой сжал его внутренности: он угадал следующие слова Тапиау еще до того, как они были произнесены.

Лишь величайшие среди этих холодных разумов достаточно сильны, чтобы облечься в форму, которую они презирают и ненавидят. Некогда, в прошлую эпоху, Туон был их предводителем; поддерживаемый своими более слабыми собратьями, он блуждал по земным путям и склонял людей на службу своим смертоносным целям. Но я друг всем людям, и мне помогали многие, кому не безразлична их судьба. Я сразился с ним, одолел его и загнал туда, откуда он пришел, лишенного тела и превратившегося в тень своей былой силы. В наши дни правит другая — хитроумная и беспощадная мастерица интриг, которая часто появляется в прекрасном облике и соблазняет сердца людей. Облеченная плотью, она являет лишь малую часть своей красоты и грозного величия, но я слышал, что для любого человека этого более чем достаточно.

— Как ее зовут? — прошептал Элоф.

Ее истинное имя — Туонетар, ледяная супруга Туона. Но существо, под видом которого она появляется среди людей, называет себя Лоухи.

Элоф почти не помнил, как вернулся домой в тот вечер. Он почти не ел и мало спал, беспокойно ворочаясь с боку на бок под меховым покрывалом. Могло ли случиться, что Тапиау проведал о его собственных поисках и теперь пытается чинить ему преграды? Возможно… но, хотя Властелин Деревьев мог исказить истину в своих целях, он не стал бы прибегать к откровенной лжи.

Лоухи тоже взяла себе ученицу… То, что имеет эта девчонка, принадлежит Лоухи… Не кузнец сковал мои цепи, и даже если бы ты был величайшим из людей, то не смог бы разорвать их… Слова, произнесенные разными голосами, сливались и пылали в его памяти, становились одним голосом, гулким эхом над необъятными холодными просторами. Ничто… Ты не можешь… Если Лоухи такая, как говорил Тапиау, то кем была Кара? Кого он посмел полюбить? Кого он отправился искать по всей этой обширной земле, по всему миру, если понадобится? Но потом, словно в ответ, он услышал ее тихие слова, вспомнил биение ее сердца, когда она поднесла его руку к своей груди. Я не из простых смертных… Я не изменюсь.

Элоф лежал неподвижно. Его мысли успокоились; теперь осталась лишь горечь. Она не изменится? Тогда и он тоже. Он любит то, что любит — не больше и не меньше. Он может лишь продолжить начатое и стремиться к цели так же непреклонно, как он стремился уничтожить колдовской меч, как стремился заново отковать Гортауэр…

Тогда к Элофу пришло озарение. Из воспоминаний о долгих поисках в остатках библиотеки мастера-кузнеца всплыло некое обстоятельство, которое он в то время счел незначительным. Возможно, само по себе оно не представляло большого интереса, но если он сможет использовать это в своем замысле… Тут Элоф наконец заснул.

Его сон был недолгим: он проснулся с первыми лучами солнца и отправился в лесной чертог, где с нетерпением ждал, когда проснутся Иле и Рок.

— Что я знаю… о чем ты спрашиваешь? — сонно пробурчала Иле. — О поведении меди и железа в едких растворах. Многое, хотя я не лучше всех среди нашего народа разбираюсь в подобных вопросах. Конечно, они подвергаются коррозии, но насколько, как быстро, что они образуют…

— Что они создают! — взволнованно прошептал Элоф. — Понимаешь, что я имею в виду? Нет? Скоро поймешь! Нам понадобится много едкого раствора, а также чистое листовое железо и медь — настолько чистое, насколько нам удастся получить. Еще тот рассыпчатый черный камень, которым мастер-кузнец пользовался для пометок на рукописях…

— Такого добра можно сколько угодно найти в холмах, — сказал Рок и широко зевнул. — Он содержится в аспидных сланцах, верно? А свинец тебе не подойдет?

— Нет. Этот камень мне нужен не для того, чтобы делать пометки. Шевелитесь, вставайте, нам нельзя терять ни одного дня! У нас впереди не одна неделя работы!

Он не ошибся, хотя недели растянулись в месяцы. В тот день, как и в следующие дни, они трудились до позднего вечера, подготавливая кузницу к работе. Потом они на несколько недель исчезли в горах вместе со Стражами, добывая редкие минералы, драгоценные камни и самую чистую глину, какую удавалось найти. Элоф нещадно гонял Рока и Иле, пока не увидел, что они совсем избавились от вялой доброжелательности, навеянной жизнью в лесном чертоге. Когда зарядили осенние дожди, он целыми днями работал в кузнице, а ночью отблески пламени озаряли длинные сосновые стволы, бросая вызов мраку своим теплом и энергией. Многие спрашивали, над чем он трудится с таким усердием, но он отвечал лишь, что готовит некий подарок. Наконец наступила ночь, когда маленькая кузница сияла как маяк среди деревьев — так ярко горели ее огни. Из каждой щели в ставнях и дверном косяке пробивался свет, как будто каменный пол расплавился от подземного жара. Немного позже ставни распахнулись, выпустив облако горячего пара, и Рок с Иле устало побрели по нахоженной тропе на ночлег. Но Элоф задержался: удары молота и потрескивание обожженных глиняных форм еще долго раздавались в ночи. Он отправился в замок лишь под утро, когда подморозило и трава серебрилась от инея. В лесу было так тихо, что он не сразу уловил внезапную перемену в мерном журчании ручья.

Итак, кузнец? Над чем ты трудишься так долго и неустанно?

Элоф натянуто улыбнулся.

— Это будет серебряная отливка, Повелитель Леса. Украшение и подарок для великого лорда.

Не сомневаюсь, что дар будет достоин его. Но будь осторожен, когда ходишь в этих лесах так поздно без Стражей. Ты знаешь, что у меня есть и другие подданные; для многих из них ночь — время охоты и бодрствования. На тропе, ведущей к замку, тебе ничто не угрожает, но не сходи с нее!

Листья тревожно зашелестели, и Элоф невольно пригнулся, когда чья-то большая тень опустилась на него сверху. Но тень пролетела над головой, сложила крылья и уселась на ветке перед ним: огромная сова с блестящими желтыми глазами, над которыми, как рожки, торчали два перистых хохолка. Взгляд птицы был холодным и совершенно нечеловеческим. Элоф перевел дух и сглотнул комок в горле.

— Я слышал тебя, Повелитель Леса, — сказал он и подтвердил свои слова кивком. — Я не сойду с тропы. Доброй ночи!

Но улыбка Элофа, когда он миновал последние деревья, была мрачной, как и удовлетворение, которое он чувствовал. Да, он не сойдет с тропы… с той тропы, на которую ступил с самого начала. Тапиау наконец приоткрыл свою маску, но, хотя это было интересно по многим причинам, теперь ему нужно было спешить изо всех сил, насколько позволяла работа. И не поддаваться жалости. Элоф плотнее запахнулся в плащ, как будто хотел защитить свое сердце от пронизывающего холода. Где-то глубоко внутри него скрывалась эта стальная пружина беспощадной и безличной целеустремленности, позволившая ему создать колдовской меч ценой жизни другого человека. Он ненавидел ее, но сейчас должен был снова прибегнуть к ней ради большего блага. Ему опять предстояла работа, достойная великого мастера.

На следующее утро все было готово; теперь он не мог отступиться от задуманного. Листы меди были скатаны в цилиндры со вставленными внутрь железными стержнями, а сами цилиндры помещались в небольших стеклянных банках, которые Иле выплавила из кварцевого песка и наполнила корродирующим раствором. Многожильные шнуры, свитые из тянутой меди, вели от банок к каменному корыту, наполненному дурно пахнущей жидкостью; внутри был подвешен тяжелый предмет, имевший форму наконечника копья и сделанный из самого чистого золота, которое им удалось добыть. На каменной скамье стоял плавильный тигель с серым минералом, размолотым в порошок и смешанным с яичным белком и другими веществами, а рядом с ним — легкий и причудливый каркас из гнутого серебра, отполированного до зеркального блеска. Иле с Роком завороженно смотрели, как Элоф взял его и, то и дело сверяясь с россыпью пергаментов и табличек на соседнем столе, опустил тонкую кисть в тигель с порошком и начал вычерчивать на серебре затейливую вязь, состоявшую из крошечных символов. Затем, надев перчатку, он прикоснулся к каркасу медными жилами, предварительно отведенными от главного сплетения. Рок издал сдавленный возглас, когда посыпался дождь миниатюрных голубых искр, но лицо Иле просветлело от внезапного понимания, и она удовлетворенно кивнула, когда Элоф плотно прикрутил медные жилы к серебряному каркасу, ухватил его длинными щипцами и аккуратно опустил в корыто с раствором. Он жестом призвал друзей к молчанию и смотрел до тех пор, пока не увидел ниточку мелких пузырьков, поднимавшихся и лопавшихся на маслянистой поверхности. Тогда он начал тихо напевать, сначала без слов, но потом с легким пришептыванием, в котором они время от времени могли разобрать отдельные фразы:

Проснись! Проснись!

Из ночных глубин,

Сокрытый в тиши,

Затми солнца блеск,

Речь, грянь, оглуши!

Из мысли — суть,

Из гроба — глас,

Из хляби — крепь,

Из века — час.

Из праха — плоть,

Из тьмы — во свет,

Из углей — огнь,

Имя — в ответ.

В покое — движенье,

В душе — отраженье,

Что было — вернется,

Что есть — остается.

Наконец Элоф улыбнулся им и опустился на скамью.

— Начинается! — сказал он.

— Что же это будет? — с иронией в голосе поинтересовался Рок.

Глаза Элофа сумрачно блеснули.

— Вещь, о которой наш покойный мастер-кузнец не мог и мечтать! Золотое покрытие, более тонкое, чем тончайшая фольга; единение металлов, более совершенное, чем при многослойной сварке, и более точное, чем в любых сплавах. Я читал об этом, как о методе извлечения металла из обедненной руды, теперь понял, как можно приспособить это для моих нужд, этим медным шнурам течет сила, которая жалит плоть не менее жестоко, чем едкий раствор, породивший ее. Не прикасайтесь к ним голыми руками! Она стремится проходить через все, но особенно хорошо протекает через воду и большинство металлов. А в этом корыте она переносит с золотого острия на серебряный каркас мельчайшие частицы золота. Мало-помалу они будут оседать на серебре, особенно густо на тех символах, которые я начертил. Затем последуют новые слои: золото, серебро, медь, хром и другие, более редкие металлы. И на каждом из них я запечатлею особое свойство. — Он рассмеялся. — Я мог бы сделать это на каждой частице, если бы захотел!

Иле задумчиво постучала ногтем по своим крупным зубам и кивнула.

— Мне бы следовало помнить. Такой метод извлечения металлов из руды действительно известен у нас, и, если необходимо, его можно применить подобным образом. Но свойства, которыми ты наделяешь свою работу… они озадачивают меня.

Элоф резко выпрямился и заглянул в корыто с раствором.

— Это лишь часть свойств, — пробормотал он. — Малая часть… Но впереди еще много работы. Рок, принеси ту широкую форму для литья, которую я сделал, и самую чистую глину. Восковая модель уже готова, теперь нужно сделать отливку!

Иле с недоумением посмотрела на изящную восковую конструкцию, которую он снял с высокой полки.

— Но какое применение можно найти для этой диковинки?

Элоф широко ухмыльнулся.

— Это щит против моих страхов, который обнаружила моя воля. Когда он будет закончен и обретет силу, ты все поймешь!

В следующие недели его почти не видели в замке. Все чаще он спал у очага и редко возвращался даже за пищей. Однако когда Иле и Рок — единственные, чье присутствие он мог вынести — приносили ему еду и питье, они обычно видели его свернувшимся без движения у одного из каменных корыт с булькающим раствором, как будто он мог проследить или ускорить невидимый поток вещества в глубине жидкости. Лишь его губы шевелились, но слова, которые он произносил, не достигали их слуха.

Два или три раза Иле резко предостерегала Элофа и советовала быть осторожнее: многие жидкости были очень ядовитыми и даже их испарения могли причинить вред. Действительно, в те дни он стал бледным и больным на вид; его лоб прорезали новые морщины, глаза и щеки глубоко запали. Но в ответ на все увещевания он лишь пожимал плечами, иногда обращался к своим рукописям и просил, чтобы его оставили в покое. Так проходили дни, а между тем лесные ветры становились все более холодными и пронизывающими, а иней уже держался долго после восхода солнца. В ранний утренний час одного из таких дней Элоф наблюдал, как последний слой, состоявший из мельчайших частиц серебра, покрывает его творение. И, хотя он мог видеть лишь тусклый блеск в глубине бурой жидкости, чутье мастера подсказывало ему, что все готово. Он взял самые длинные щипцы и осторожно, очень осторожно опустил их в раствор, так как в этом корыте содержалась самая смертоносная жидкость. Затем, взяв прочный захват, он немного постоял и впервые с начала работы заговорил громко и нараспев. Его голос был хриплым от напряжения; в нем звучало страстное желание и слышался дерзкий вызов:

Темное время настало, наша нужда велика,

Яростен пламень, который моя направляет рука,

Равен огню, что пылает в моей груди,

Что оставляет и жизнь, и смерть позади.

Оковы, падите! Сгорите в этом огне!

Приди, избавитель! Восстань из формы ко мне!

Расторгни узы, что разум держат в плену,

Даруй прозренье!

Затем он одним плавным движением извлек металл из раствора и стал поднимать вертикально. Медные жилы туго натянулись и лопнули, обдав все вокруг дождем искр; ядовитая жидкость, куда они посыпались, шипела и испускала тонкие струйки пара. Хотя предмет был тяжелым, Элоф долго держал его на вытянутых руках над корытом, пока последняя капелька яда не упала вниз. Потом он несколько раз тщательно промыл свое творение в дистиллированной воде, подготовленной и поставленной специально для этой цели. Лишь после этого он осмелился взять его руками в кожаных перчатках, аккуратно протер и окинул взглядом безупречно ровную, гладкую поверхность, не выказывавшую и следа многочисленных слоев из разных металлов и тысяч символов, начертанных под ней. Он мог еще долго любоваться этой вещью, упиваясь ее красотой и совершенством, радуясь завершению тяжкого труда. Но огонь все еще ярко пылал в душе Элофа; он позволил себе лишь один короткий кивок, а потом вернулся к рабочей скамье и приступил к тонкой заключительной отделке.

Лишь во второй половине дня в лесной чертог пришла весть, что Элоф почтет за честь, если сможет показать принцу Корентину и лорду Керморвану свою кузницу и первые плоды своего труда. Иле, доставившая сообщение, бегом спустилась к кузнице по склону холма; Рок едва поспевал за ней, пыхтя и отдуваясь.

— Они идут! — выдохнула она. — Могут появиться в любой момент!

Элоф кивнул.

— Как они отнеслись к этому? — спросил он.

— С интересом. Керморван поинтересовался, почему ты сам не пришел, но Корентин сказал, что он обязан оказать тебе такую любезность. Думаю, ты ему нравишься, Элоф.

Элоф снова кивнул с печальным и задумчивым видом.

— Я знаю, — вздохнул он.

— Леди Терис тоже хотела прийти, но я сказала, что в кузнице будет слишком тесно. Все сделано так, как ты хотел, Элоф. Может быть, теперь ты все-таки предупредишь нас и объяснишь, что ты задумал?

Элоф встал и решительно покачал головой.

— Если мой замысел окажется неудачным, будет лучше, если вы с Роком останетесь в стороне. А если все получится — тем более. Больше ни слова! Они идут!

На поляне зазвучал ясный голос Керморвана, а в следующее мгновение его высокая фигура, раздавшаяся в стороны из-за теплого мехового плаща, который он носил, заслонила свет в дверном проеме. Элоф вышел навстречу, чтобы приветствовать гостей, и Керморван внимательно всмотрелся в его лицо.

— Клянусь вратами Керайса! Ты изменился за последние несколько дней.

— С тех пор как мы виделись в последний раз? Скажи лучше, за несколько месяцев. Но ты тоже изменился.

Действительно, лицо Керморвана округлилось, а его взгляд был больше не пронизывающим, а спокойным и отстраненно-любопытным, словно у зрителя, наблюдающего за неким развлечением.

— Но довольно об этом, — сказал Элоф. — Милорд Корентин, вы оказали мне великую честь.

Корентин улыбнулся.

— Ну уж нет! Это ты оказал мне честь, и, по правде говоря, я рад возможности отвлечься от повседневных дел. Зима — скучное время, хотя завтра я собираюсь отправиться на охоту. Кстати, Керморван говорил мне, что ты можешь творить чудеса.

— Вы сами сможете судить об этом, милорд. Входите и извините за беспорядок.

Корентин пригнулся, переступил порог и встал за дверью, с интересом глядя на разложенные рукописи и инструменты.

— Это странное место, — тихо произнес он. — Здесь действуют мощные силы; я почувствовал бы их даже с завязанными глазами. Ты действительно владеешь кузнечным мастерством, Элоф.

Элоф прикусил губу.

— Тогда примите это, милорд, как подтверждение своих слов! — Он запустил руки под скамью и достал предмет, завернутый в холщовую ткань. — Ибо вы великий принц, милорд, и будет… правильно, что вы получите в дар первую вещь, которую я изготовил здесь.

Ткань упала на пол, и все ахнули. Корентин сильно побледнел, когда сияющий предмет оказался у него перед глазами. Но первым заговорил Керморван.

— Это точное подобие Венца Морваннека! — потрясение вымолвил он. — Как ты узнал о его существовании, Элоф?

— Я нашел рисунок в одной из старинных рукописей.

Корентин рассмеялся, изумленно покачивая головой.

— Но почему ты увенчал этой прекрасной вещью столь богато украшенный боевой шлем, кузнец? Ведь я уже давно мирный человек и даже не помышляю о войнах.

— Так он был изображен в рукописи, милорд. И мне показалось правильным, что вы, доблестно сражавшийся в юности за правое дело, должны получить его в таком виде. Но может быть, вы наденете его, хотя бы для примерки?

Корентин выглядел искренне тронутым. Он низко поклонился Элофу, принял высокий шлем, сверкавший серебристым блеском и увенчанный многозубчатой короной, и поднял высоко над головой. Солнце клонилось к западу — шар из расплавленной бронзы в хмуром выцветшем небе — и его лучи падали внутрь через открытую дверь. Они осветили шлем и корону, залили узорчатые пластинки огненным сиянием, окрасили зубцы в алый цвет, как снега на горных вершинах, и выбили радужные сполохи из кучки ограненных самоцветов на челе Венца Морваннека. Казалось, свет лился сквозь пальцы Корентина, когда он медленно и с большим достоинством возложил шлем и корону на свою голову. Какое-то мгновение он стоял неподвижно, а шлем обрамлял его лицо, благородное и безмятежное, как у древней статуи. Потом его глаза широко распахнулись, по лицу пробежала судорога, и его черты исказились, как от сильной боли. Корентин испустил хриплый, мучительный возглас; его пальцы скрючились от напряжения, цепляясь друг за друга и за складки одежды. Его высокая фигура содрогнулась, странно осела, и принц Морваннека рухнул на каменный пол кузницы, широко разбросав полы своей мантии.

Иле с Роком что-то закричали и кинулись к нему, но Элоф раскинул руки и с силой отбросил их назад. Керморван грозно надвинулся на него.

— Ты! Это твоих рук дело! И это твой подарок человеку, который был так добр к тебе? Что ты с ним сотворил?

— Самую большую жестокость, какую только можно представить. — Голос Элофа был беспросветно мрачным. — Я сделал его самим собой.

— Что… хватит с меня твоих глупостей! — прорычал высокий воин и устремился к принцу. Но теперь уже Иле рывком остановила его, с силой толкнула и усадила на скамью. Керморван был настолько поражен, что поначалу стерпел это. Элоф посмотрел на него сверху вниз; в лице кузнеца не было ни кровинки.

— Силою свойств, заложенных в эту корону и этот шлем, я разорвал оковы Леса и развеял чары, которые Тапиау наложил на него.

Губы Керморвана какое-то время беззвучно шевелились, прежде чем он смог заговорить.

— Ты… ты выступил против одной из древних Сил? Ты осмелился…

— Лишь в одном малом месте и на короткое время. Теперь его разум очистился, а память прояснилась. Он освободился от сладких песен, затуманивающих душу.

— Теперь он может вспомнить… — хрипло произнес Рок, опустившийся на колени возле принца.

— Теперь он может вспомнить целую тысячу лет, — прошептала Иле, и слезы заструились по ее пухлым щекам. — Вспомнить все сразу… Бедняга! Бедный человек, заблудившийся во времени!

Керморван одним стремительным движением проскочил мимо Элофа и опустился на одно колено перед Корентином. Элоф увидел, как воин поднял руку, явно собираясь снять шлем, и напрягся, готовый вмешаться. Но запястье Керморвана перехватила и отбросила в сторону совсем другая рука. Глаза Корентина были широко раскрыты, серые и пустые, как зимнее небо, которое отражалось в них.

— Мой дорогой лорд, — прошептал Керморван. — Принц Корентин…

Тот медленно покачал головой.

— Больше не принц, — выговорил он сухим, ломким шепотом. — И Корентина больше нет… Корентин мертв. Я лишь его тень, не более того, его маска — пустая, безглазая, полая внутри. Как и все мы, весь этот двор — игра теней, пляшущих на стене. Тени жизни, любви, чести… Все пропало, все ушло. Это его работа, будь он проклят…

— Видишь, Элоф! — прошипел Керморван. — Ты мучаешь его, но зачем…

— Нет! — прохрипел Корентин, снова схватив Керморвана за руку. — Речь не о нем! Не о нем, ибо эту боль я готов оплатить кровью своего сердца, если понадобится. Я проклинаю Тапиау и его отравленный дар бессмертия! Так много лет видеть, понимать, но оставаться слепым…

— Что вы видели? — Собственный голос показался Элофу незнакомым, резким и зловещим. — Что вы поняли?

Корентин посмотрел на него расширившимися глазами.

— Я знаю этот голос, помню его с былых времен… Воля Тапиау — вот, что я понял, и ту участь, которую он предназначает для людей. Его великий замысел!

Длинные пальцы Корентина сжались в кулак. Керморван с сомнением посмотрел на него.

— Нам кое-что известно об этом. Людям предлагается стать бессмертными или альфар, по их усмотрению. Но ведь есть возможности и похуже этих!

— Есть ли? — В смехе Корентина больше не чувствовалось доброты; он был суровым и холодным. — Разве ты не понимаешь, что нет никакого выбора? Можно выбрать лишь постепенное забвение или быстрое падение во тьму невежества. Сохранить на время свою человечность или сразу же отказаться от нее. Один год, тысяча лет — какая разница? Бремя лет непосильно для любого человека, и Лес хорошо знает об этом. Со временем перемена произойдет со всеми, постепенная и незаметная, подтачивающая изнутри, как медленный яд.

Он посмотрел на свою руку, сжатую в кулак, и один за другим распрямил пальцы, все еще сведенные судорогой.

— Разве ты не видишь действие этой силы? Даже сейчас, во мне самом! Посмотри на меня, посмотри на любого из нас! Разве все мы, так или иначе, не находимся на пути к альфар? Такова воля Тапиау.

— Но… Ведь он не принадлежит к злым силам, верно? — выпалил Рок. — Он ведь не на стороне Льда? Я хочу сказать, если даже Лес не на стороне жизни, тогда кто же?

— Да, он защищает жизнь, — мрачно ответил Корентин. — Но людей? Едва ли. Разве мы — большинство из нас — на стороне той жизни, какая существует в природе, свободной и необузданной? Разве мы на стороне любой жизни, кроме нашей собственной? Долгие годы, прожитые в тени деревьев, преподали мне один бесценный урок: вся природа едина. Истребляя ее, мы проливаем собственную кровь, отрываем кусок хлеба от своего рта. Наверное, этот урок со временем предстоит усвоить всем людям. Но Тапиау не хочет, чтобы мы учились; он видит в нас опустошителей своих владений, угрозу для своей власти. Он боится нас, как первые Силы боялись появления жизни в безжизненном совершенстве своего мира. Однако он не осмеливается бунтовать, как это делали они; что тогда будет с его лесами? Вместо этого он хочет втиснуть нас в форму, которую считает наилучшей для себя. Лишить нас того, что больше всего остального отличает нас от других живых существ и толкает на вражду с ними…

— Нашего разума, — горько сказал Элоф. — Как я и опасался. Он говорил мне, что бесконечная жизнь предназначена только для героев среди людей. Но теперь я понимаю, что ни один человек не может обмануть Реку, не заплатив свою цену. Такая жизнь никому не нужна. Во внешнем мире, с его случайностями и опасностями, ей нет места. Лишь здесь, в утробе Леса, обычные человеческие тела могут вынести бессмертие. Но это лишает вечную жизнь всякого смысла! Какую ценность она имеет здесь, какой цели служит? Снова и снова ходить теми же тропами, танцевать те же танцы, совершать те же бесцельные акты любви, выхолощенные до ритуала! И все это время его тень лежит на вашем разуме и внушает вам, что это совершенство, лучшая участь, на которую вы могли рассчитывать. Возможно, Тапиау действительно верит в это — так мало он понимает людей. Неудивительно, что вы все устали от бремени лет, как бы ни старались оставаться самими собой. От усталости ваш разум затуманивается, потом ваши тела начинают изменяться. В конце концов вам приходится отказаться от своей человечности, чтобы получить облегчение от постоянных страданий… Неудивительно.

Воцарилась тишина. Корентин с усилием привстал на колени и с растущим замешательством вглядывался в лицо Элофа. Внезапно его взгляд сместился; теперь он смотрел мимо кузнеца, в дверной проем и на темную массу деревьев позади. Опасаясь, что принц может пуститься в бегство, Элоф начал боком подвигаться к двери, но тут увидел, что привлекло внимание Корентина.

— Смотрите! — хрипло произнес Корентин. — Снег идет! Первой снег в Лесу!

Керморван заморгал, как человек, пробудившийся от глубокого сна.

— Да, милорд. Всего лишь несколько снежинок, не более того. Снег долго не продержится, ведь весна уже недалеко. Что с того? Позвольте, я…

— Что с того? — Корентин повернулся к Керморвану, снова сжал его руку с пугающей настойчивостью и поднялся на ноги. — Теперь снег появляется в Лесу каждую зиму. Но здесь и сейчас он еще никогда не падал, даже так далеко на севере… Когда мы впервые пришли сюда, снега не было круглый год.

Лицо Керморвана неожиданно помрачнело.

— Что вы хотите сказать мне, милорд?

Взгляд Корентина устремился вдаль над кронами деревьев.

— Разве ты не понимаешь? — Его голос стал ясным, с нотками горечи и отчаяния, разрывавшими сердце Элофа. — Это означает, что даже великая Сила может оставаться слепой к тому, чего она не хочет видеть! Это означает, что даже Тапиау может попасться в сети самообмана. Все, что он сделал для нас, было сделано им для того, чтобы помочь нам и спасти нас, сохранить, пусть даже как животных среди животных. Но даже в этом он терпит неудачу! К его границам подступают темные деревья Туонелы, а за ними — тундра и холодные пустоши, ровняющие путь для Льда.

Принц снова рассмеялся, и Элоф содрогнулся от звуков его смеха.

— В Лесу идет снег — там, где о нем раньше не слышали. Но там, куда приходит снег, зима становится более холодной, ледники в горах разрастаются, снеговая линия опускается все ниже… Холод будет ползти на юг, пока ледники не сойдут с вершин Менет-Айтена по этим самым склонам, чтобы встретиться со своими ледовыми собратьями с севера. Что тогда будет с Лесом? — Несмотря на смех, лицо Керморвана блестело от слез. — Зачем только я выжил, чтобы прийти к этому?

— Вы сказали почему, милорд, и я понял, — тихо сказал Элоф. — Для того чтобы передать свою мудрость — таково было ваше желание и ваша цель. Ради этой возможности вы долгие века боролись и стремились остаться собой. Посоветуйте нам теперь, как быть дальше?

Корентин обратил застывший взгляд на него.

— Все это стало возможным благодаря тебе. Слушайте же, какой совет я могу дать вам в муках и спешке! Вы должны бежать, и как можно скорее. На границах Леса его сила слабее всего. Присоединитесь к одной из охотничьих партий, которые сейчас готовятся к выступлению. Они будут охотиться на однорогов на северной окраине Леса.

— На северной? — тревожно спросила Иле. — Разве это не самый опасный путь?

— Да. Южный путь менее опасен — во всяком случае, так было в мое время. Именно этим путем лорд Вайда провел Эшу и ее сторонников, отплыв на юг от Морваннека к огромному заливу Мор Бостир, а потом поднявшись вверх по реке на границе Леса и южных пустошей. Трудный маршрут, но не столь опасный, как через эти деревья или мерзлые болота и тундру Туонелы. Но до южной окраины далеко, почти в три раза дальше, чем до северной, и путь лежит через самое сердце Леса. Вы не сможете скрыться от альфар или от еще худших стражей. Воспользуйтесь шансом, который у вас есть: бегите на север и продолжайте свой поиск!

— Ты должен отправиться с нами, — тихо сказал Керморван. В тусклом свете очага его фигура как будто выросла, сравнявшись с Корентином. — Рассеянным по свету детям Морвана на востоке и на западе понадобится Корентин Рудри, чтобы снова возглавить их.

Корентин медленно покачал головой; корона на шлеме заблестела и заискрилась среди теней.

— О нет! Не теперь, когда у них снова есть Керин Керморван! Ибо ты больше похож на него, чем можно было бы надеяться; правда, ты еще недостаточно веришь в себя. Глядя на тебя, я воистину начинаю верить, что Река время от времени снова выбрасывает нас на другой берег. Поэтому, наверное, страх перед ней и надежда обмануть ее — всего лишь иллюзия и жалкое заблуждение. Если так, то может случиться, что мы встретимся еще раз. Но не сейчас. Я пережил свое время и странно изменился, так что больше не могу противостоять опасностям этого мира. Тебе предстоит продолжить наше дело — родич, потомок, брат, достойный носитель нашего имени, — тебе и твоим друзьям, мудрым и отважным. Пусть вы преуспеете там, где нас постигла неудача! Прими мое благословение!

Керморван опустился на колени перед ним, но Корентин поднял его и сжал в крепком объятии.

Охваченный противоречивыми чувствами, Элоф выступил вперед, преклонил колено и опустил голову.

— Я не прошу вашего благословения, милорд! Только справедливости и прощения, если возможно, за мой обман и жестокую боль, которую я вам причинил. Но вы знаете, почему это было сделано.

Элоф осмелился посмотреть в глаза Корентину, и его замутило от страдания, которое он там увидел, — страдания разума, разорванного на части в немыслимом усилии обрести свободу.

— Я знаю, как никто другой, — промолвил принц, и вокруг него как будто сгустилась атмосфера высшей власти и правосудия из глубин времени, как это бывало с Керморваном. — Ты проницателен, молодой кузнец; ты обладаешь мудростью и силой не по годам. Ты совершил дело, равное которому было бы по силам немногим мастерам моего времени, если бы кто-то решился взяться на него. Сам ты считаешь это работой мастера?

Не в силах отвести взгляд от исполненных муки глаз Корентина, Элоф кивнул.

— Да, милорд. Все было так, как я задумал с самого начала — и вещь, и качества, запечатленные в ней. Но эта работа обошлась мне очень дорого.

— Тогда за эту работу, по старинному праву принцев из дома Морвана, я объявляю тебя прирожденным кузнецом, обученным и доказавшим свое искусство, мастером своей гильдии и ее таинств! — торжественно произнес Корентин. — Встань, мастер-кузнец, живи и благоденствуй!

Элоф неловко поднялся на ноги и ощутил на своем плече тяжелую руку Корентина.

— За это деяние я прощаю тебе муки, которые ты мне причинил. Но услышь приговор, который я налагаю на тебя в воздаяние содеянному! Ибо ты также обладаешь даром хитроумия и безжалостности; он уже сослужил тебе дурную службу и может сослужить еще раз. Предостерегаю от этого тебя и всех, кто тебе дорог. С этого дня ты будешь носить имя Элоф Валантор, что значит «Умелая Рука», но может означать и «Скрытая Рука». Носи его с честью, но не забывай о позоре! Прими его вместе с моим благословением!

Элоф сглотнул, хотя во рту у него было сухо.

— Да, милорд. И пусть я никогда не буду ценить свое мастерство больше, чем власть над собой и сокровенным желанием моего сердца.

— Да будет так, — кивнул Корентин.

Внезапно он отступил назад и посмотрел на лес, одетый в белое убранство под восходящей луной.

— Прощайте же! — тихо промолвил он. — Прощай, кузнец, чья мудрость неведома даже тебе самому! Прощай, искусный ремесленник и достойный гражданин! Прощай, принцесса нашего старшего рода! И ты, могучий воин, который мог бы стать королем в расцвете молодости и силы! Смотрите, как заканчивается жизнь! Вспоминайте обо мне!

Одним движением Корентин сорвал тяжелый шлем с головы и швырнул его через всю кузницу, где он с лязгом закатился в рдеющие угли очага. Рок вскрикнул и потянулся за щипцами, но Элоф остановил его решительным жестом и покачал головой. Когда кузнец заговорил, его голос был полон горечи и отвращения.

— Пусть расплавится!

Когда они обернулись, Корентина уже не было. Следы его широких шагов на снегу вели к замку, но в тот вечер они больше не видели его, а на рассвете он, как и собирался, отправился на запад вместе с отрядом охотников. Они так и не узнали, вернулся ли принц в Чертоги Лета, ибо ни один смертный больше никогда не видел Корентина Рудри.