Кузнецовая дочка

III

Квартал бараков, к которому был приписан Морис, поражал запущенностью. Шелестели по улице куски бумаги, газеты, используемые здесь вместо пеленок. Валялись куски картона, фанеры, из которых мастерили мебель, какие-то железяки, и помоев хватало. Но полиции здесь было много, и район считался безопасным: белые маски светились мерцающим антисептиком на каждом углу. Участковый здесь был — непререкаемый авторитет. В центральных районах убийств врачей почти не бывало, и вредность профессии сказывалась в основном на эмоциональном уровне.

Бренар поправил маску, отозвавшуюся на прикосновение радужными всполохами. Перетертый в порошок текос был прекрасным дезинфектором — но при попытке обработать им целые кварталы обязательно попадалась сотня-другая неизмельченных кристаллов, взрывающих дома или нечаянно проглотивших людей. Поэтому тотальная дезинфекция была признана нецелесообразной, и порошок применялся только в изготовлении индивидуальных средств защиты — врачей и полисменов. На всех ваторцев масок не хватало.

Бренар с облегчением подумал, что до конца смены осталось чуть больше полутора часов. После этого ада он начал ценить свою спокойную должность.

Нет, он, конечно, знал, что творится в захваченных эпидемией кварталах, но это его не касалось, проходило мимо. А теперь вся скрытая реальность обрушилась неожиданным водопадом.

Эпидемия тлела по нищим кварталам пятнадцатый год. Сегодня Бренар сжег уже три дома, вызывая пожарных и вынося приговор двумя росчерками мелка.

— Мама, мама, врач! — заплакала какая-то девочка. Мать, с ужасом глянув на Бренара, подхватила дочь и скрылась в подворотне.

Бренар ощущал власть, и эта власть ужасала. Он знавал участковых, которым нравилось это ощущение власти над жизнью и смертью — таких сторонились даже коллеги. Но большинство врачей видело в этих дежурствах только грязную, очень грязную работу. Лекарств не хватало, и способ пресечь распространение инфекции был один — жечь. Так Ватора уже пятнадцать лет боролась с «морозянкой», и Бренар и забыл почти, какой он был — мир до эпидемии. Эта планета не любила людей. Два солнца вызывали мутации привычных людям, принесенных с Земли, вирусов. Сейчас осталось только вечернее, желтое, заходящее поздно. Оно окрашивало мир в бледно-призрачные цвета, и улица под его лучами напоминала фанерные декорации.

Ощущение заброшенной сцены дополнял разлетающийся в стороны мусор и общий отпечаток мертвенного существования.

Неудивительно: с приближением врача улицы вымирали.

Бренар стоял у очередной двери, вынося вердикт. Всю жизнь он не исполнял приговор, а наблюдал со стороны. С краю. А теперь он — судья, и он ставит на жизнях этих людей крест. В очень, очень буквальном смысле… В этой развалюхе как-то умещалась очень большая семья, два с половиной десятка человек. Полнейшая антисанитария, и не нужно было доставать анализатор, чтобы понять, что большая часть семьи уже обречена. Еще при входе Бренару бросились в глаза пять или шесть мордочек, бледных сквозь чумазость до белизны, с крупными каплями пота на висках. Кто-то за занавеской тихо вскрикивал, бредил, стонал. Надсадно орал младенец на руках девчонки с пустыми глазами: лицо ребенка было красным, свекольным, и это значило, что болезнь вступила в последнюю стадию. Не надо разворачивать пеленки, чтобы увидеть черные прыщи.

Это смерть.

С Бренаром никто не заговорил, никто не остановил. Никто не бежал. Выходя, он услышал только, как пронзительный женский голос стал громко, с надрывом молиться на малознакомом наречии. Эмигранты?..

Ставя крест на дверях и нажимая кнопку вызова пожарного расчета, Бренар считал минуты до конца смены. По небу вяло ползло вечернее тусклое солнце, большое, круглое, бледное, как лицо «морозяного».

Крысы шастали всюду: по кучам отбросов, по канавам, самые наглые расхаживали прямо по мостовой. На большинстве же улиц, превратившихся с осенью в болота, мерзкая живность скакала по ногам и цеплялась за рукава. Из города отбросы уже давно никто не вывозил: мэр сбежал, всем остальным было плевать. Мария видела и чувствовала, как увязает в крысиных зубах чумной город, и как клыкастые твари, жирея, загрызают последнюю надежду столицы.

Город обезумел: откуда-то неслись звуки нежной лютни и разнузданной оргии, на окраинах пылали пожары. Чума еще не вступила в свои права, и многие надеялись спастись, подкупая стражу и разбредаясь по окрестностям, неся смерть и получая ее от вил испуганных крестьян.

Но надежду еще не всю сожрали крысы и пропили пирующие. Оставшиеся горожане пытались спастись по-своему: кто-то звал докторов, в масках, забитых целебными травами, похожих на хищных птиц; кто-то швырял факелы на крыши умирающих соседей.

Странно еще, как пожар не охватил всю фахверковую столицу.

Мария шла в одиночестве по центральной улице, огибая телеги с мертвецами. Почерневшие трупы больших и маленьких людей высились на колесах горами. Вывозить и хоронить было некому. Кто-то умер, кто-то пил, кто-то ждал конца.

«Остановить», — думала Мари. Голос подсказывал простейший подход: жечь, как жгут завшивевшую одежду… Все в Марии протестовало против такого решения, и спасти хотелось не только живых, но и умирающих. Мария шла по городу и чувствовала его боль. И каждый крик, каждый вздох отдавались в сердце как свои.

«Ты можешь?!» — крикнула Мария демону, ангелу, тому, кто говорил с ней и советовал ей.

«Сначала я должен поставить диагноз», — сказал голос.

По булыжной мостовой прогромыхала повозка, полная тел воспитанников сиротского приюта Ордена Милосердия. Следом шла молодая монашка и плакала в ладони.

«Что мне нужно делать?», — спросила Мари.

«Бежать из этого города, пока не поздно! — ответил голос. — Бросить все и бежать, бежать, бежать!»

— Пить! — раздавалось из открытого окна. — Пиииить!

Там кто-то был еще жив, и Мари вошла в дом.

«Беги!!! — бесновался голос. — Бе-ги!»

Крысы мелькали по этажам, по лестницам, по которым шла Мария с кружкой воды; крысы скалились по канавам, заваленным трупами и свалившимися от слабости.

— Скажи же, что делать, или изыди, сатана! — закричала Мария, глядя из окна на корчащийся в агонии город.

«Хорошо, — сдался голос. — Я должен вблизи посмотреть на тело. Осмотр производи так…».

И Мария, повинуясь гласу, поднимала веки чумным, и заглядывала в мутнеющие глаза, и прикладывала ухо к хрипящим грудям, и тонкими пальцами доставала распухшие языки…

А Смерть ходила рядом, но не смела приблизиться.

IV

Если бы все было так просто, как в книжке! Спасение нашлось, и он подарил его чумному городу… вернее, Мария подарила. Бренар поражался, как своевольно ведут себя его герои. Иногда жизнь Мари и ее мира виделись ему настолько реально, что Станиславу казалось, что он бредит или сходит с ума. Да и желание написать книгу возникло, если припомнить, только тогда, когда сны с этой глупой, по юношески горячей девушкой стали слишком частыми. Сначала Бренару было просто интересно следить за ее жизнью и набрасывать сюжетные линии в блокноте; потом, когда герои внаглую перли против сюжета, возникла мысль перевоспитать девчонку… Юна и глупа; а впрочем, и сам Станислав был когда-то таким… или не был?

Как просто все-таки в книгах. Потница чудесным образом оказалась гриппом с осложнениями, прогнозы в средневековых условиях вырисовывались мрачные, но Мари взялась за дело с энтузиазмом. По мере сил Станислав разбирался с ней в припарках, компрессах и деревенских рецептах. Штраф за «Древнюю медицину» давно уже перевалил за четыре сотни и подбирался к пяти. И еще Бренар посоветовал сказать Сезару, чтобы кто-нибудь занялся крысами, а то так и до настоящей чумы недалеко.

В жизни все было куда сложней.

Бренар вытер пот со лба, поправил маску. Наверное, этим детям он кажется чудовищем, но… Слава Богу, в этом доме все здоровы. Он достал горсть витаминок, протянул матери. Вряд ли это существенно укрепит иммунитет детишек, но на этот раз Станислав просто не мог идти по кварталу и ничего не делать.

Чертов Морис, опять спихнул на него дежурство. Будто Бренару одного раза не хватило.

— Докта, докта! — бормоча на чудовищном диалекте, смуглый мальчик всунулся в незастекленное окно. — Докта, ме брат посылать, дай монету, там больной, покажу!

Сзади щенка подталкивал парень постарше, лет пятнадцати. Нет, напасть они не осмелятся, полисмен на углу. Бренар вышел на улицу, щурясь от полуденных лучей двух светил.

— Что надо?

— Больной там, — развязно тыкнул пальцем второй. — Там, докта! Дай монету…

Бренару стало грустно. Кинув монету парню, он пошел к указанному дому, зная наверняка, что за вердикт придется вынести. И, конечно, так оно и было: молодой еще, лет тридцати, парень метался на низкой постели из наваленных друг на друга слежавшихся матрасов и промокших от пота простыней. В комнате витал ощутимый запах патсы — малодейственного отвара, которым здесь пытались лечить «морозяных».

— Доктор, доктор! — метнулась к Бренару какая-то женщина, видимо мать. Она говорила почти чисто; возможно, раньше жила в лучших условиях, или была учительницей одной из расформированных школ. — Он заболел только вчера, и у нас много лекарств!

Бренар осторожно отстранил женщину и наклонился к больному. Да, если дать ему курс современных антибиотиков…

— Мы можем лечиться, — таясь, шептала женщина. — Мы купили лекарства у контрабандистов, хорошие лекарства, настоящие лекарства, не смотрите, что здесь пахнет патсой — это на всякий случай, клянусь! Вот, я вам покажу…

Бренар смотрел, как мать достала из тайника россыпь цветных упаковок. Бедная женщина, не понимает, что Бренар обязан доложить о контрабанде, отправить ее в камеру, если еще не больна, а сын… Черт, его ведь можно вылечить. Но инструкции…

— Пока вы еще не заразились, я реко…

Она рухнула на колени и обхватила ноги Бренара.

— Я прошу вас, прошу… Мы бы сами, но Сабато, он в ссоре с моим сыном: он предал, он злой, ябеда, подлец! Иуда Сабато! Прошу вас, дайте нам шанс… Мой сын сильный, он выздоровеет, вот честное слово, выздоровеет — доктор, будьте милосердны! — полукрик несчастной был невыносим, и Бренар в ужасе попытался рвануться из дома — но женщина вцепилась крепко и не отпускала. — Придите через три дня, доктор, и вы увидите, что он поправился! Дайте шанс, у нас же есть лекарства!

Бросившись к тайнику, женщина извлекла какой-то сверток, на фанерный пол посыпались монеты — здесь электронный расчет был не в ходу. Подбирая, она пыталась всунуть их в руку Бренара. Бренар дрожащими руками отводил ладони женщины, но она совала деньги с сумасшедшей настойчивостью. Рванула платье, вывалилась тощая грудь и несколько бумажек. Станислав закрыл глаза, глубоко вздохнул несколько раз, потом обернулся и взглянул на больного. Действительно, трех дней с контрабандными лекарствами хватит. Но инструкции! Женщина совала в руки купюры. Сжав руки в кулаки и спрятав их за спину, Станислав мычал что-то невразумительное. Парень стонал. В углу, за занавеской шебуршился кто-то.

Сглотнув, Бренар взглянул на мать, потом на сына, потом снова на мать. За занавеской заплакал ребенок. Станиславу показалось, что малышу зажимают рот.

— У вас достаточно лекарств? — строго спросил он, наконец решившись.

— Да, доктор! — женщина бросилась вытряхивать к его ногам все богатство: мелкие купюры и упаковки инъекций.

— Ладно, — Бренар кивнул. — Смотрите, не попадитесь другой смене.

Выходя из дома, он махнул рукой ожидающему Сабато с дружками. Кривая ухмылка расплывалась по роже мерзавца. А ведь он же сам завтра может оказаться живым на костре Гиппократа…

— Это простая простуда! — крикнул Бренар, и, развернувшись, резко черкнул на дверях круг.

Чувствовал он себя Фатимой, спасающей дом Али-Бабы.

Мария торопливо глотала мясо, не заботясь о приличиях. С хлопотами она забыла, когда ела в последний раз. А спала она, вроде, вчера. Или позавчера.

Сезар говорил об отлове крыс, о том, что король запретил сжигать дома больных, но соседи не слушают. Мари, глотая, кивала. Сезар налил в кубок вина — в комнате они были одни. Мария знала, что слуги ее сторонятся, но этот странный инквизитор ее не оставлял.

— Только сама не болей, — сказал он однажды, прикрывая ее одеялом, когда Мари прилегла на кровать, не раздеваясь. — А то где мы еще святых найдем.

Желающих ходить по чумным домам действительно недоставало. Да еще этот голос мешал больше всех, советуя остановиться, поберечься — когда она поила больных настойками целебных трав, подавала воды, вытирала пот со лба. Вот только святой ее никто не считал.

— Че не мрет? Все мрут, а она не мрет. Ведьма, никак, — раздавалось вслед.

Выживало мало: один из трех, не считая тех, кто все-таки попадал в огонь. И говорили: вот ведьма, того спасла, а моего убила! Выживших не считали, а мертвых записывали на нее.

Но дело двигалось, и город оживал. Потница уходила. Вот только на ногах не проходили кровавые мозоли, и на скуле подживала ссадина от камня.

Глотая еду, Мари пыталась сообразить, сможет ли она добраться до постели, или лечь спать прямо на полу. Мысли плыли, и внезапно из полудремы Мари вырвал звонкий молодой голос. Знакомый голос! Дорогой голос!

Золотоволосый рыцарь весело смотрел на девушку. С Мари разом слетела дремота, дыхание перехватило. Он! Разом нахлынули воспоминания, неумелые движения, «Боже, у меня ничего не получится!», кровь, много крови, волнение, ругань голоса, но он живой, и наконечник стрелы извлечен, и рана промыта… Так вот кто, сообразила Мари, рассказал обо мне Сезару!

— А, вот она, наша героиня! — улыбнулся рыцарь, и Мари расцвела от этой улыбки. — Ну что, мой друг, прав я был?

— Прав, — кивнул Сезар. — Не будем мешать, — он потянул рыцаря за локоть и увлек в соседний кабинет. Мари опять осталась одна, и вдруг вспомнила, что за все это время даже не узнала, как зовут ее пациента! «Господин рыцарь», он был для нее «господин рыцарь».

— Госпожа, ванна готова, — в комнату заглянула служанка и тут же юркнула обратно.

«Какая я госпожа», — мелькнуло в голове у Мари, но мысль она не додумала. Добралась до ванны — единственной роскоши из отдыха, которую она себе позволяла, к которой приобщилась в доме инквизитора — еще одна монетка в копилку обвинений. Разве ж будет хороший человек кажен день в воду лезть, шептались по углам служанки. Ведьма, точно ведьма! Мари вздохнула глубоко, окунулась в прохладу и аромат благовоний… Настойчивый, дурманящий, расслабляющий.

— Проснись! — кричал кто-то. — Проснись!

Аромат пропитывал легкие, заполнял сознание, и Мари скорее почувствовала, чем заметила, что вошел кто-то, и, обернув ее в покрывало, вынул из ванны, и понес куда-то… голос кричал, орал, звал, надрывался, но сознание уплыло вместе с голосом.