Курупиру

3

Ночь была похожа на кошмарный сон, однако участникам экспедиции было не до сновидений: они спешно перетаскивали в палатку Алана вещи из той части лагеря, где еще недавно стояла палатка Спенсера — теперь там все было разгромлено. Кое-как восстановив порядок, люди погрузились в забытье. Иногда кто-нибудь вдруг вскакивал с криком, дрожа как осиновый лист, с широко открытыми глазами, устремленными в непроглядную тьму. Счастье, что к лагерю не подобрались хищники: у них была бы легкая добыча. Но муравьи уничтожили в лесу все живое…

Наступило утро. Земля пробуждалась, сбрасывая с себя белоснежное мягкое покрывало тумана. Сквозь молочную завесу пробивался яркий лучик солнца. У реки с утра прохладно, и люди, дрожа от холода, сгрудились возле палатки Алана. Кругом валялись пустые канистры. Возле берега виднелись две лодки. Третья, которая была привязана к колышку рядом с палаткой Спенсера, исчезла, от нее осталось только углубление в песке.

— Сожрали все дотла, — сказал Спенсер, попыхивая трубкой.

— Мне приходилось наблюдать муравьев, — вздохнул Алан, — но то, что произошло накануне, ни на что не похоже.

— Почище водородной бомбы, — поддакнул Спенсер, — и дешевле.

Индейцы на берегу забрасывали песком скелет — все, что осталось от весельчака Маноэли. Перед глазами Алана как живой возник образ его верного слуги, и спазмы сжали горло. Он заплакал.

— Прекратите, человече, — грубовато сказал Спенсер, — хлебните-ка лучше. Эка вас проняло.

— Ваши «бешеные» денежки дорого обошлись бедняге, — огрызнулся Алан.

— Что и говорить, ему не позавидуешь, но лучше он, чем кто-либо из нас двоих, — Спенсер залпом опрокинул виски и закашлялся.

— Знаете, кто вы такой. Спенсер? — тихо проговорил Алан. — Расчетливое, бездушное животное, не способное на человеческие чувства!

Спенсер побледнел. Рука, которой он держал у рта трубку, застыла, пальцы другой руки сжались в кулак.

— Выбирайте выражения, приятель, — едва сдерживая злобу, процедил он сквозь зубы.

Алан поднялся и повернулся к собеседнику спиной. Они стояли молча. Туман понемногу редел, искрился в лучах пробуждающегося солнца, а вскоре и совсем растаял.

— Вам, дружочек, следовало бы извиниться, — послышался голос за спиной Алана. — Джек Спенсер многое прощает, но не все…

— Пошли вы к черту! — отозвался Алан.

— Тем более, когда дело сделано и можно умыть руки, — весело произнес кто-то сзади.

Оба ученых вздрогнули от неожиданности. Спенсер направил пистолет на звук голоса, но не выстрелил. В сумрачном лесу мелькнула едва заметная тень, и вскоре они уже увидели, как к ним приближается человек. Квадратное загорелое лицо, добродушная улыбка. Лицо улыбалось, а глаза смотрели настороженно и холодно. Шлем, какие обычно носят в тропических странах, придавал толстяку вид заурядного миссионера. Но стекла очков увеличивали глаза, и в их взгляде можно было заметить неприязнь.

— Ну вот что, дружок, опусти-ка пушку, — сказал незнакомец, погрозив Спенсеру толстым пальцем. — Без глупостей.

Глаза сквозь толстые стекла внимательно изучали Спенсера. Толстяк лишь вскользь взглянул на Алана и индейцев, сгрудившихся возле каноэ. Индейцы, застыв от ужаса, смотрели на широкую борозду посреди лагеря, оставленную муравьиной армией, которая к этому времени перебралась на противоположный берег реки. Там сквозь клочья тумана виднелись обглоданные деревья.

— Ребятки постарались на славу, соорудили укрытие на веки веков. На веки веков. — Толстяк бросил взгляд на невысокий холмик и рассмеялся. Голос у него был хриплый, неприятный. — И могилку уже выкопали.

Тем временем к Спенсеру вернулась привычная самоуверенность.

— Что вам надо и откуда вы взялись? — спросил он, грозно крутя пистолетом.

— Что мне здесь надо, что мне здесь надо? Только хорошего, вот что мне надо, — незнакомец снова погрозил Спенсеру пальцем и закашлялся, подавившись смехом. — Значит, он, этот невинный ягненочек, спрашивает, что мне здесь надо… А что вы тут потеряли, а? Вам-то что надо здесь, во владениях бабы-яги?

Толстяк зашелся смехом так, что даже слезы на глазах выступили.

— Прекратите ваши дурацкие шуточки! — не сдержался Спенсер.

Гость поджал мясистые губы, так что они превратились в тоненькую ниточку, глаза его посерьезнели. Он перевел взгляд на Умару и проводников и посмотрел на них так, словно хлыстом стеганул.

— А ну-ка, отвечайте, что здесь делают эти двое белокожих?

Умару с причитаниями припал к земле.

— Я сказал — хватит! — повысил голос незнакомец и неожиданно несколько раз свистнул.

Из мелочно-белого рва вынырнули темные фигуры. Солнце освещало высокие головные уборы из перьев всех цветов радуги, выкрашенные в белые и черные полосы лица и тела. Узкие щелочки глаз зорко следили за малейшим движением чужестранцев. На кучку людей, стоящих перед палаткой, были нацелены десятки длинных стрел.

При виде индейцев, хозяев леса, Алан глубоко вздохнул. Он и прежде не раз слышал доносившийся из глубины глухой и устрашающий звук бубна. Толстяк что-то крикнул, и стрелы с отравленными наконечниками опустились к земле. На лице гостя заиграла улыбка.

— Бросьте свою хлопушку, младенец, — добродушно сказал он, направляясь к Спенсеру. Едва заметное движение руки — и пистолет оказался у него. Кинув его в траву, незнакомец облегченно вздохнул.

— Ну вот, самое трудное позади, — толстяк метнул взгляд на маленький столик перед палаткой Алана, на котором стоял завтрак. — Смотрите-ка, стол для гостей уже накрыт. Можно приступать к трапезе?

Не дожидаясь приглашения, он уселся за стол. Алан схватил бутылку и разлил в стаканы виски.

Незнакомец, зажав стакан в толстой ладони, провозгласил тост:

— За здоровье господ…

— Алан Брэкфорд.

— …господина Алана Брэкфорда и…

— Джек Спенсер, — пробормотал рыжеволосый.

— И Джека Спенсера. Значит, Спенсер и Брэдфорд, пардон, Брэкфорд. Брэкфорд… — задумчиво произнес он и обратился к Алану: — Простите за любопытство, не родственник ли вы профессору Джеймсу Брэкфорду из Пенсильвании?

— Да, — удивился Алан, — это был мой отец.

— Был? — повторил толстяк. — Значит, Джим Брэкфорд…

— Отец умер от вирусного гриппа пять лет назад.

— Вот оно как. — Лицо толстяка выражало неподдельное сочувствие. Бедняга старина Джим! Сколько мы вместе пережили. Он и я. Боже мой, трудно поверить, что его уже нет.

— Вы знали моего отца? — спросил Алан.

Его глаза встретились с чистыми и беззлобными серыми глазами незнакомца. Алан с удивлением заметил, что в них блеснула слезинка.

— Знал ли я его? Дорогой мой мальчик, да я знал его как родного брата. Гейни и Джимми — эти имена были известны всему Гейдельбергу. — Толстяк, сморкнувшись, смахнул ребром ладони слезы, он и не стыдился их. — Мы вместе учились, потом долгое время переписывались, вплоть до войны…

— Так вы…

— Ох, простите, среди этих дикарей человек отвыкает от этикета, незнакомец вскочил и поклонился, — профессор Генрих Тейфель собственной персоной.

И тут Алан вспомнил это имя. Да и можно ли было забыть о письмах на добротной толстой бумаге, которые отец получал из Германии? «Вот чудак, говорил отец, читая очередное письмо Тейфеля. — Одаренный человек, талантливый натуралист, но какие бредовые идеи!» Близилась война, Гитлер все громче бряцал оружием, а Тейфель в своих письмах без устали твердил о непревзойденности фюрера. Дело кончилось тем, что Джеймс Брэкфорд постепенно прекратил с ним переписку. С той поры Алан ничего не слышал о Тейфеле.

— Отец о вас много рассказывал, — осторожно начал он.

— В самом деле? — толстяк оживился. — Иначе и не могло быть. Вы-то своего отца в Гейдельберге не знали. Признаться, любитель был винца: за вечер спокойненько мог выцедить несколько бутылок мозельского. А вот к пиву не привык, видно, оно не пришлось ему по вкусу. Мне он не верил, чудачина Джим, — с грустью произнес он. — Да, герр Брэкфорд, ваш отец был редкой души человек, выдающийся ученый, но старому другу не верил, нет. Вы тоже энтомолог, пошли по стопам отца?

— Нет, это мой коллега энтомолог, — Алан указал на Спенсера, — я занимаюсь ботаникой.

Спенсер улыбнулся и протянул Тейфелю через стол могучую ручищу.

— Простите меня, профессор, за такой прием… И забудьте о пистолете.

— Об этом больше ни слова, — Тейфель замахал руками и снова обратился к Алану: — Собственно, а что вы тут делаете?

— Пожалуйста, я отвечу. Я занимаюсь сбором интересующих меня растений и по совместительству исполняю обязанности компаньона, — Алан кивнул в сторону Спенсера, который громко рассмеялся.

— Видите ли, я захватил Алана в качестве проводника. А он до сих пор никак не решит, не свалял ли он дурака.

Алан помрачнел. Тейфель переводил взгляд с одного на другого. Вдруг он взглянул на часы, вскрикнул и выскочил из-за стола, отдав какое-то приказание своим людям. Двое индейцев тотчас скрылись в лесу, но минуту спустя появились снова, таща за собой громоздкий ящик.

— Прошу меня извинить, — проговорил Тейфель.

Не выслушав ответа, он раскрыл ящик и с величайшей осторожностью вытащил оттуда прибор, напоминающий миниатюрный передатчик. Алан не разбирался в радиотехнике, поэтому не мог бы с уверенностью утверждать, что это передатчик. Профессор принялся крутить многочисленные ручки, передвигая стрелки, то удлинял, то укорачивал металлические прутья, торчащие из аппарата подобно иглам дикобраза.

Что же касается Спенсера, то он не спускал глаз с Тейфеля, следил за каждым его движением. Как охотничья собака, идущая по следу, Спенсер шагнул к столу, но тотчас получил от профессора увесистый тумак. Спенсер выругался, схватился за пустую кобуру, но тотчас опустил руку, встретив неподвижный взгляд черных глаз — индейцы были на страже.

В аппарате послышался свист, невнятный шум. Нажав какую-то кнопку, профессор склонился к карте, которую принесли индейцы. Он что-то выверял по ней, делая пометки карандашом, потом, посмотрев на часы, снова принялся манипулировать ручками и кнопками. Наконец он облегченно вздохнул: аппарат был настроен.

Все также ничего не объясняя, Тейфель поставил аппарат на прежнее место, сложил карту и убрал ее в ящик, который его слуги осторожно отнесли поближе к лесу. После этого он отдал какие-то приказания, и тотчас же индейцы принялись возводить палатку почти вплотную к палатке Алана.

Тейфель с наслаждением потянулся и задымил трубкой. Он завел разговор о событиях прошедшей ночи и нашествии муравьев. Профессора заинтересовали слова Алана о том, что муравьи, не тронув ничего на его половине лагеря, уничтожили палатку Спенсера.

— Выходит, герр Спенсер, насекомые не питают к вам особой симпатии, пошутил профессор, но его шутку не поддержали. Спенсер что-то пробурчал себе под нос.

— А вам не приходило в голову, господа, что насекомые — это пришельцы с других планет?

Алан вежливо улыбнулся.

— Диву даешься, сколько различных видов животных существует в биосфере. Можно смело утверждать: одни живые организмы живут за счет других, один вид определяет жизнь другому. Взять, например, растения. Не будь у них способности преобразовывать неорганические вещества в органические соединения, на Земле не смогли бы продержаться ни позвоночные, ни насекомые, пока не появился бы иной вид, способный развиваться независимо от этих условий, — тут профессор даже слегка подпрыгнул. — Пока не начали бы пожирать друг друга. Впрочем, до известных пределов. В этом, скажу я вам, насекомые не отстают от позвоночных.

— По-моему, профессор, вы сгущаете краски, — заметил Алан.

Но, видимо, Тейфель сел на своего любимого конька.

— Представьте себе на минуту, — хихикая, продолжал он, — как нас оценивают насекомые, нас, венец творения живой материи. К примеру, как они относятся к нашим почти не сохранившимся инстинктам, длительному поиску и выбору самки, к созданию гнезда и борьбе за существование среди таких же убогих, обделенных особей.

— Но разве допустимо такое сравнение? — Алан был потрясен.

— А почему бы нет? С биологической точки зрения насекомые высокоорганизованные живые существа, а некоторые их виды, например муравьи, не изменились за миллионы лет эволюции. Поэтому их смело можно считать первопроходцами нашей планеты. Разумеется, позвоночные во главе с человеком ушли от них намного вперед, но этот прогресс только кажущийся. Конечно, наша нервная система и мозг невероятно, просто-таки фантастически справляются с непредвиденными обстоятельствами в экстремальных условиях, которые порой случаются в нашем беспокойном мире. Но такое совершенство приобретается дорогой ценой в процессе продолжительного и напряженного обучения в детстве и отрочестве. Да, да, господа, мозг у нас совершеннее, чем у насекомых, но если бы не эта деталь, то не берусь предсказывать, не берусь…

Спенсер посмотрел на мертвый лес на другом берегу реки. Профессор поймал его взгляд.

— Да, наша планета на волоске от гибели, может случиться — она станет яблоком раздора между насекомыми и человеком: ведь насекомые нуждаются в растениях, а не в человеке. Человек для них — лишь Filaria Baucroiti или иной страшный паразит. Поэтому-то они его уничтожают.

— Но у человека есть надежды, мечты, планы, а главное — способность осуществить их! Я бы никогда не смирился с уготованной мне ролью, взорвался Алан.

— Вы в этом уверены? — спросил Тейфель, сощурив глаза за толстыми стеклами очков. — Я — нет.

— Человеческому разуму и воле природа не может противопоставить ничего равноценного! — горячился Алан.

— Постойте, Брэкфорд, — профессор поднял указательный палец, — а инстинкт? Это то, о чем человек давно забыл, что у него отмерло. Насекомые же не только сохранили инстинкт, но и развили его. Инстинкт — великое дело: все уметь с самого рождения, не тратить времени на обучение, особенно если иметь в виду кратковременность человеческой жизни и тот факт, что большую часть мы тратим на сбор информации. И едва человек научится использовать свое богатство, разум, как отправляется в загробное путешествие, разве не так? — Тейфель испытующе посмотрел на присутствующих. — Затраты не окупаются, они неэкономичны. Само собой, глаза профессора как буравчики сверлили слушателей, — насекомые должны были чем-то поступиться, коль скоро хотели выжить. И вот вам результат: они отказались от длительного процесса обучения, предпочтя ему простой и целесообразный инстинкт. Руководствуясь инстинктом, они победили в суровой борьбе за существование.

— К черту ваши бредовые россказни! — взорвался Спенсер. — Объясните мне лучше, почему эти букашки не в состоянии справиться с нами, почему они не объедят нашу несчастную планету?

— Всему свой час, — профессор смерил его холодным взглядом. — Вы же прекрасно знаете, Спенсер, не хуже меня, что инстинкт нельзя пустить в ход в любой момент, так сказать, оперативно. Вот почему насекомые, несмотря на свою огромную плодовитость и инстинкт, который по совершенству можно сравнить разве что с разумом человека, до сих пор представляют собой убогую разновидность животных низшего класса. Вместо того чтобы самим научиться управлять своими инстинктами, они позволяют именно с их помощью поработить себя.

— Вы противоречите самому себе, профессор, — возразил ему Алан. — С одной стороны, вы ставите насекомых на один уровень с человеком, с другой — уготовили им второстепенную роль.

— Ну и что? — Тейфель встал в позу. — Взгляните на меня: бывший уважаемый профессор Гейдельбергского университета, светило биологической науки Германии, а ныне… — он скривил губы, — ныне скиталец, нашедший пристанище в джунглях среди дикарей. — Он помолчал. — С насекомыми происходит подобное же. В них дремлет безудержная сила. Как бы вам это объяснить: они напоминают вулкан, который вот-вот пробудится. — Он задумчиво уставился в пустоту. — И тот, кто его пробудит…

Алан перебил его.

— Вы здесь с экспедицией?

— Я, с экспедицией? — Тейфель громогласно захохотал. — Впрочем, это допустимо. Да, милейший, с экспедицией, причем я торчу здесь весьма долго, так что все мне опротивело. Я здесь с того момента, когда фюрер… — Тут он осекся и подозрительно уставился на Алана. — А почему у вас возник такой вопрос? И вообще, вы оба что здесь делаете? Как вы сюда попали?

Вопросы сыпались градом. Вдруг, словно опомнившись, Тейфель схватил стакан виски и залпом выпил его.

— Простите, господа, так на меня действует погода…

Наступило неловкое молчание. Его нарушил Спенсер.

— Вы говорили, что в насекомых заложена сила.

— Ах, да, — Тейфель оживился. — Знаете, господа, кто управляет этой силой, инстинктом, кто определяет аспекты его применения, тот, считайте, владыка мира. Возьмем, к примеру, координацию нашествий муравьев, саранчи или иных насекомых. Тот, кто этим управляет, выходит, правит всем человечеством — ведь от него зависит, будет ли у людей пища. Вы только вообразите тучи колорадских жуков на картофельных полях или саранчи, обирающей урожай на территориях многих стран. Как, по-вашему, смогут ли жители этих стран предотвратить или защититься от него?

— Тут вы правы, — кивнул головой Спенсер, внимательно слушавший монолог профессора. — Но ведь вот в чем загвоздка: если развязать бактериологическую войну, кто ее прекратит? Насекомые, к сожалению, не разбираются в большой политике, а понятие «граница» им ни о чем не говорит…

— А вы уверены, — профессор загадочно улыбнулся, — что не существует кто-либо, кому подвластны насекомые?

— Глупости! — не сдержался Алан.

— Вы так полагаете? — спросил Тейфель.

— Как можно допустить, чтобы кто-то управлял насекомыми!

Профессор быстро поднялся и жестом позвал Умару, который стоял поодаль рядом с проводниками-гребцами. Индеец задрожал и подошел к палатке. Профессор улыбнулся. Умару стоял перед ним, опустив глаза в землю.

— Ты указываешь дорогу белым людям? — обратился Тейфель.

Умару кивнул. Алан заметил, что он дрожит от страха.

— Ты видел, как маленькие-маленькие красные букашки съели черного человека?

— Да, — с трудом выдавил из себя индеец, у которого от ужаса зуб на зуб не попадал.

— Ты ведь знаешь, что эти букашки могли съесть и тебя, и, твоих собратьев, и обоих белых господ?

— Красные букашки жрут все, великий господин.

«Так он ко мне никогда не обращался», — подумал Алан.

— А кому подчиняются маленькие-маленькие красные букашки? — тихо спросил Тейфель.

— Курупиру… — заикаясь, произнес индеец, — курупиру.

То, что произошло в следующий момент, Алан никак не мог объяснить. Умару, гордый, всегда спокойный Умару, завопил истошным голосом, будто в живот ему всадили отравленный шип, повернулся и бросился наутек по поляне, на которой воздух дрожал от палящего солнца. Вскоре его фигура, мелькнув между высокими стволами, пропала в сумраке леса. Но до оставшихся еще долго доносились вопли обезумевшего от страха индейца. Проводники упали на колени. Профессор ласково взглянул на них, прошептав:

— Они-то в меня верят.