Кто любит свет

Погожим и ясным весенним днём молодая королева-вдова Хаоэрин-Светоносная ехала из своего столичного дворца в пригородные купальни. Её сопровождали любимая няня, коадъютор и десять гвардейцев: превращать прогулку в парадный выезд Хаоэрин не хотелось.

Стояла великолепная погода. Тонкие, словно нити, лучики света — «паутинки божьих паучков» — пронизывали кровлю мира, веселя благоухающий полумрак, крохотные блики играли на стволах деревьев-колонн и матово-белых, слабо светящихся цветах орхидей. Жемчужный мох мерцал на стенах домов, лианы-водопойники светились то бледно-зелёным, то бледно-розовым, вывески богатых лавок манили ярким сиянием панцирей светляков — весь мир был наполнен пятнами, полосами, каплями света.

Весёлая толпа встречала королевский выезд. В честь славного денька даже самый простой люд украсил себя клочками светящейся плесени или мелкими цветами болотной закрутышки, похожими на блестящие жёлтые глазки. Уличные девчонки, рыбники, торговцы жареной жабьей икрой, батраки и солдаты, фонарщики, бондари и вязальщики сетей, разносчики длинных новостей со свитками в руках — все они восторженно кричали: «Славься, лучезарная!», радуясь неожиданному и редкому зрелищу. Хаоэрин знала, что плебеи любят её — за юность, красоту, отвагу и весёлую снисходительность к простецам. Именно поэтому она ехала не в носилках, а верхом. Её украшенный светящейся сбруей верховой ящер лучшей южно-болотной породы, стройный, с высоким гребнем, важно ступал по пешеходным мосткам когтистыми лапами.

Сама королева была — сплошной свет: сияли её золотистые глаза, мерцала жемчужная пудра, подчёркивающая благородные бородавки на скулах и две пары крохотных рожек над светящейся диадемой, горели ожерелья из драгоценных золотянок и светляков с Изумрудных Топей, светилось платье из паутины долгопрядов, низко открывающее спину Хаоэрин, покрытую почётными шрамами материнства. Горожане любовались королевой, она чувствовала это и гордилась собой.

От отдыха и удовольствия прогулки Хаоэрин отвлекли вопли, то ли перепуганные, то ли злобные, то ли выражающие крайнее удивление. Она огляделась и поняла, что шумят, очевидно, на соседней улице, за углом харчевни, отмеченной светящейся жабьей лапкой. Королева тоже удивилась: не иначе, как из канавы между мостками всплыл лучезарный перистый змей, раз горожане отвлеклись от такого роскошного зрелища, как её выезд.

— Иха, — обратилась она к коадъютору, — прикажи узнать, что там за шум, мне любопытно.

Иха, пожилой и хитрющий болотный бес с вечно прищуренным правым глазом и лукавой ухмылкой, бывший плебей, взятый ко двору её покойным мужем, доверенное лицо и талантливый правитель, ухмыльнулся чуть шире, коснулся пальцами лба в почтительном полупоклоне и отослал на шум пару солдат. Вскоре они вернулись весёлые — принесли интересные вести.

— Государыня, — сказал один из них, от почтительности ляпнув себя по плебейским бородавкам на лбу всей пятернёй, — там удивительное дело: сквозь кровлю мира туда свалился летун.

— Ой! — вырвалось у Хаоэрин, как у девочки. — Я хочу посмотреть на него! Пусть сюда принесут его тело.

— С позволения сказать, — кашлянул второй солдат, так и держа ладонь у лба, — он там ещё живой, летун-то. Только покалеченный.

— Тем интереснее! — воскликнула Хаоэрин. — Пусть его принесут, только бережно. Я никогда не видела живых летунов! Если он останется жив, те, кто его доставят, получат по два светляка. Больших.

Услыхавшие её слова плебеи сорвались с места, вызвав несколько даже презрительные смешки эскорта. Никто и моргнуть не успел, как дюжий горожанин, по виду — плотник или даже кузнец, принёс летуна на руках, как носят больных детей.

— Где же крылья? — удивилась няня. — Я думала, государыня моя, что крылья у них — как у нетопырей либо летающих жуков. А крыльев нет…

Хаоэрин тоже подивилась, потому что и она ожидала увидеть крылья. И вообще — ей представлялось что-то много более импозантное.

А на руках у горожанина лежало крохотное создание, удивительно мизерное рядом с крупным мужиком: ростом с мальчишку, у которого ещё не отпал детский хвостик. Из грязного комка взъерошенной и окровавленной шерсти бессильно свисала босая нога с длинными и цепкими, почти как на руке, когтистыми пальчиками. Летун тяжело шевельнул головой, заросшей грязной и слипшейся гривой — и королева увидела странное личико: носик-пипочка, узкий рот, ушки, почти неразличимые в густой шерсти, и на удивление маленькие, тёмные, как вода в бочаге, глазки.

Встретила осмысленный, страдающий, испуганный взгляд.

— Никто не причинит тебе вреда, бедняга, — сказала Хаоэрин, почувствовав ту же жалость, какую вызывают маленькие раненые зверушки.

Она не ожидала, что летун ответит, но он лизнул губы и вдруг прошептал на Древнем Наречии, абсолютно неожиданном здесь, совершенно неуместном для летуна:

— Как темно…

— Вот паршивец, — хмыкнул Иха: слова летуна граничили с оскорблением государыни и её города. Солдаты, услышавшие дерзкое слово и возмущённые до глубины души, сурово раздули горловые пузыри. Неизвестно, чем бы кончилось дело, но тут глаза летуна закрылись, а сам он, очевидно, впал в беспамятство.

— Не судите строго, добрые люди, — сказала королева. — Он ведь тяжело ранен, бедняга. Видно, у него в глазах потемнело от сильной боли.

— Да здравствует лучезарная! — завопили все вокруг, восхищённые королевской мудростью и милосердием.

— Государыня судит очень здраво, — одобрил Иха: он ценил всё, что вызывало восторг подданных. Народ должен любить своих владык.

— Мы не едем в купальни, — сказала королева. — Мы возвращаемся во дворец и берём летуна с собой. Иха, пошли вперёд гонца, пусть нас ждёт лейб-медик. Я хочу, чтобы это существо осталось жить.

— С позволения сказать, государыня, — заметил Иха вполголоса, — наши предки были жестоко наказаны богами за то, что разговаривали с летунами и пытались заглянуть за крышу мира. Стоит ли опять вызывать божественный гнев?

— С тех пор прошла не одна сотня лет, — сказала Хаоэрин. — И я не собираюсь заглядывать за крышу или впадать в гордыню другим способом. Я желаю проявить милосердие к этому созданию — оно чуждое, необычное и может многое рассказать, а я любопытна. Прикажи выдать двух светляков этому мужчине — и пусть летуна заберут наши люди.

Иха тронул пальцами лоб. Он достаточно знал свою королеву: она была не сурова, но упряма. Не годилось возражать ей здесь, посреди любопытной толпы… а летун, в конце концов, явно не задержится в мире живых надолго.

— Конечно, — сказал Иха. — Всё будет так, как пожелает светозарная государыня — и только так.

Олери сидел в глубоком кресле у огня, укутавшись сам в себя. У него не было крыльев, но широкие перепонки кожи, поросшие мелкой пушистой шерстью, от запястий до лодыжек, годились завернуться в них, словно в одеяло. Кое-где пух сбрили вокруг заживающих ран, но Олери всё равно напоминал те пушистые шарики, которые появляются на побегах болотной травы-усача после цветения: дунет ветер — и унесёт. Олери смотрел в огонь, и языки пламени отражались в тёмных зеркальцах его глаз.

— Ты поселился у огня, — улыбнулась королева Хаоэрин. — Не отходишь от него. Где ты успел привыкнуть к огню? У вас под ногами нет земли — верно, нет и очагов?

Олери печально улыбнулся.

— Солнце — это шар ослепительного пламени… невозможно смотреть на такой свет, не щурясь. Там, наверху, столько света… и ветра… мы, парящий народ, так и живём, в сплошном свете, среди ветров. Ныряешь в восходящий поток — и он несёт тебя… такой живой упругий воздух, а ты весь — парус…

— Звучит красиво, — мечтательно сказала королева. — Но неправдоподобно.

— Только это правда, — сказал Олери. — Я смотрю на огонь — и он напоминает мне солнце. Прости, великая государыня: твой дворец прекрасен, но мне никак не привыкнуть. Очень сыро, вы любите воду, купаться — а я зябну…

— А наверху, говорят, дует ледяной ветер, — заметила няня.

— От него защищает пух, — улыбнулся Олери.

— Который лезет достойным людям в рот и в нос, прилипает к коже и мешает дышать, — проворчал Иха. — Да простит мне великая государыня резкое слово, но шерстяная тварь во дворце — это просто кошмар какой-то. Эти волоски попадают всюду, слуги кашляют и плюются — и мне то и дело хочется плюнуть и оскорбить взор моей королевы.

Няня согласно прикрыла глаза.

Олери смутился, ещё плотнее закутавшись сам в себя.

— Мне жаль, — сказал он откуда-то из своего серого пуха. — Мне не хотелось доставлять кому-то неудобства, особенно королеве. Я очень ей благодарен, — и, высунув из пуха кончик носа и один глаз, тихо добавил: — А ещё очарован ею. У королевы Хаоэрин самые прекрасные глаза в обоих мирах. В этих глазах — солнце.

Королеву тронуло наивное признание, и она улыбнулась летуну. Горловой мешок Ихи дрогнул — и только самообладание опытного придворного помешало ему раздуть и мешок, и скандал. Иха лишь холодно заметил:

— Летуны за сотни лет научились вежливости. Летописи говорят, что один из твоих предков жестоко оскорбил Отца Болот, сказав о священном лике в Двойном Храме: «Он уродлив! Поклоняться такому богу?! Никогда!» — после этого и начались неисчислимые беды, а Двойной Храм перестал быть по-настоящему двойным.

Олери поднял голову.

— Мне стыдно за предков, — сказал он. — Это было сказано очень жестоко. Но мне странно, что он говорил о поклонении Отцу Болот так, будто кто-то хотел его заставить…

— В летописях об этом ничего не говорится, — заметила королева Хаоэрин. — Но в твоих словах я вижу явственный отсвет правды…

— Или обычную манеру летунов изворачиваться, чтобы показаться лучше, — возразил Иха. — Я слишком откровенен, моя королева, но я — старик, я говорю прямо…

— Я ценю твою прямоту, хоть ты не так уж и стар, — сказала Хаоэрин. — Но мне хочется послушать летуна. И ещё мне хочется узнать, откуда взялся Двойной Храм…

Олери опустил плечи. Взгляд его глаз-бусинок сделался мечтательным.

— Наши предки, прекрасная государыня, строили его вместе. Это самое большое дерево-колонна в наших краях, оно возвышается над сводом вашего мира высоко до потери дыхания — и на самой его вершине мои предки выстроили Храм для Отца Небес, а у могучих корней твои предки строили Храм для Отца Болот. В те времена наши предки были дружны, обменивались дарами, устраивали общие праздники и торговали — и между двумя храмами они протянули лестницу. Семь тысяч крутых ступеней. Твоим предкам нужно было много мужества, чтобы подниматься по ней, государыня, а моим — чтобы по ней спускаться.

— Внутри дерева? — поразилась Хаоэрин. — Вам-то зачем? Вы же умеете летать.

— Чтобы ни на кого из послов по дороге не напал грифон, — сказал Олери печально. — Страшный хищник может убить и летуна, и болотного жителя… Это грифон меня покалечил, государыня — и я умер бы, если бы не везение и не твоя помощь. Мои предки боялись, что твои наверху будут ещё более беззащитной добычей — и потому строили лестницу, спрятанную от опасностей с неба.

— Это умно и благородно, — сказала Хаоэрин. — Почему мне никто не рассказывал об этом?! О том, что Храмов — два, о лестнице, о старом союзе…

— К чему это знать добродетельной женщине? — улыбнулся Иха. — И отец моей государыни, и её муж — оба они так считали. Любопытство — скорее порок, чем достоинство.

— Но мне интересно, — Хаоэрин даже надула свой горловой мешок, маленький и перламутровый, слишком милый, чтобы выглядеть угрожающе, но Иха принял к сведению и отступил, приложив ладонь ко лбу.

— С площадки Храма Отца Небес, — тихо сказал Олери, — открывается самый прекрасный на свете вид. Невероятный сияющий простор над зелёной кровлей, оставшейся далеко-далеко внизу. Оттуда можно наблюдать, как рождается день, как солнце восходит — и как после угасания дня приходит ночь, зажигая звёзды…

— Что такое звёзды? — спросила королева, очарованная его тоном.

— Чужие солнца, — сказал Олери. — В такой немыслимой дали, что это тяжело себе представить. А небо — просвеченная бездна…

Няня королевы поёжилась.

— Какие опасные глупости, — еле слышно, но так, чтобы услышала королева, пробормотал Иха.

— Может, и глупости, — задумчиво проговорила Хаоэрин. — Очень может быть, что и опасные. Но… я бы так хотела увидеть всё это своими глазами…

И Олери коснулся своей костлявой когтистой лапкой прекрасной руки королевы, покрытой благородными золотистыми наростами.

Придворные королевы Хаоэрин, которые делили с ней трапезу, угощались роскошными кушаньями, но Олери ел только фрукты. Фрейлины, хихикая, предложили ему жареных плавунцов и тушёные корни розового лотоса, но летун, спрятав нос в пух, извинился и отказался:

— Простите, прекрасные дамы, я ещё не совсем здоров…

— У них там, в кронах деревьев-колонн, во множестве живут голубые мотыльки, — усмехнулся Иха. — И летуны, кроме фруктов, едят только их.

Фрейлины понимающе зажмурились: толстенькие тушки голубых мотыльков, вяленые или жаренные в масле, считались неслыханным деликатесом, редким даже за королевским столом. Лучшие охотники порой рисковали подниматься на деревья-колонны до самых ветвей; иногда им удавалось наловить мотыльков, но чаще попадалась древесная змея или другой опасный гад.

— Я велю отнести фруктов в твою комнату, бедняга, — сказала няня. — Что проку в фруктах? Одна сладкая вода… по крайней мере, поешь побольше.

— Спасибо тебе, добрая женщина, — сказал Олери, шевельнув пушистым ухом. Если бы он не был летуном, все решили бы, что у него прекрасные манеры — но он был летун, и улыбнулась только королева.

А после обеда к Олери подошёл принц Хэдла.

— Дядя летун, — сказал он, — пойдём в бассейн?

Олери успел подружиться с детьми королевы. Она рано овдовела, и у неё было мало детей — лишь десять принцев и шесть принцесс. Зато все они вышли из воды здоровыми и отличались самой аристократической внешностью. Летун нравился детям: их, как и Хаоэрин, очаровывали его рассказы, похожие на волшебные сказки, только играть с ним принцы не могли. Все знали, что в бассейн он не ходит, зябнет.

— Может, мы лучше пойдём в сад? — спросил Олери. — Ловить светлячков?

Принц Хэдла внимательно и серьёзно взглянул ему в лицо такими же громадными и золотыми глазами, как и у королевы:

— Послушай меня, дядя летун. Сделай, пожалуйста, как я говорю.

Олери улыбнулся из пуха:

— Я думаю, у тебя скоро отвалится детский хвостик, Хэдла, — сказал он. — Ты говоришь, как высокородный мужчина, а не как ребёнок.

Но принц даже не зажмурился польщённо. Он просто пропустил летуна вперёд.

Олери пришёл с принцем в бассейн, пустынный и полутёмный в этот час. Маленький Хэдла — честно говоря, его детский хвостик был ещё достаточно длинным — остановил его, подняв ладонь.

— Дядя летун, — сказал он грустно и строго, — тебе не надо есть те фрукты, которые пришлёт матушкина няня. Иха велел выбрать фрукты с чёрной плесенью внутри.

— Ох, — вырвалось у Олери. — Почему?

— Потому что ты нам нравишься, — сказал Хэдла. — И матушке. И Иха с генералом Гхордом, и казначеем, и жрецом Хармой — они все вместе думают, что теперь тут заведутся летуны и устроят свои порядки… как в старые века.

— Разве это плохо? — Олери так укутался сам в себя, что стал похож на пушистый кокон. — Мы ведь не станем делать ничего злого… у нас даже солдат нет…

Хэдла вздохнул и потёр свои крохотные, но уже заметные рожки:

— Я знаю, что не станете. И матушка знает. Но Ихе и им всем всё равно не нравится. Раньше всё было спокойно и правильно, а теперь будет беспокойно и неправильно. Поэтому надо, чтоб тебя не было. А я хочу, чтоб ты был! Я сам хочу посмотреть… на небо…

— Ты настоящий друг и настоящий мужчина, принц Хэдла, — сказал Олери и улыбнулся из пуха. — Я желаю тебе победить в турнире наследных принцев и стать королём, когда ты вырастешь. И на небо ты посмотришь, я тебе обещаю. Но сейчас мне надо уходить.

Хэдла потянулся к летуну рукой, будто хотел удержать — и опустил руку:

— Да. Да. Тебе надо. Иначе они что-нибудь сделают… чтобы тебя не стало.

— Скажи, пожалуйста, матушке, что я хочу поговорить с ней наедине, Хэдла, — сказал Олери. — Обязательно наедине. Это важно.

— Я понимаю, — сказал принц и коснулся лба кончиками пальцев.

Королева Хаоэрин выслушала летуна в смятении.

— Я не могу приказать открыть лестницу между двумя Храмами, — сказала она, раздувая горловой мешок, не столько от гнева, сколько от тоски. — Иха и все они будут изыскивать способы не подчиниться, начнут меня уговаривать и убеждать, станут юлить и лебезить — и, улучив момент, избавятся от тебя. Я боюсь, что не сумею тебя защитить.

Её золотые глаза потемнели.

— Пожалуйста, не гневайся, прекрасная государыня, — сказал Олери. — Я попробую подняться по стволу.

— Это страшный труд даже для здорового, — возразила Хаоэрин. — Если тебя не доест грифон, то убьёт древесная змея. Разве я не права?

— Лучше… — начал Олери и замолчал.

— Лучше пусть убьёт змея, чем мои подданные? — догадалась королева. — Нет. Я хочу, чтобы ты вернулся в свои небеса. Просто за то, что ты принёс свет в своих рассказах… и я сама хочу света, этого света и простора. Хоть чуть-чуть.

— И моё везение пропало, и время вышло прочь, а я остался, — улыбнулся Олери. — Но если бы можно было попасть в Двойной Храм — я смог бы открыть лестницу. Я знаю, как устроены замки, которыми закрывались древние створы. Но как мы попадём в Храм?

Королева тяжело задумалась — и вдруг золотые искры вспыхнули в её глазах.

— Я собираюсь вести себя, как хвостатая девчонка, — сказала она, смеясь. — Но что-то мне подсказывает: это будет правильно. И правильно, и достойно.

Хабэра, начальник ночной стражи дворца, обожал прекрасную королеву, как воду. Услыхав, что ей требуется помощь, — его помощь, простого и честного солдата, — он устроил её побег тщательно, осторожно и продуманно.

Маленькие и быстрые ящеры ждали за оградой дворцового сада. Хабэра и четверо его преданнейших бойцов проводили королеву и летуна той аллеей, по которой обычно ходили лишь соглядатаи тайной службы. Полночь ещё не вытекла из водяных часов, а свита королевы уже подъезжала к Двойному Храму — и прекрасную королеву никто не смог бы узнать: верхом на маленьком беспородном ящере, укутанная до глаз в тёмную шаль, Светоносная Хаоэрин в сумерках напоминала молодую солдатскую жену.

Но разбуженный стражниками, на чьих касках горели двойные светляки, храмовый служка отпер ворота без звука. Хаоэрин вошла, сопровождаемая летуном и вооружёнными мужчинами.

В Храме было темно и пусто, лишь горели лампады перед священной статуей Отца Болот. Олери на миг остановился, глядя в лицо бога.

Древние ваятели изобразили Отца Болот, как молодого аристократа: с огромными очами, с тремя парами рожек, с благородными бородавками, двумя рядами спускающимися от висков к губам, и с необыкновенно благородной осанкой. Невозможно было бы представить себе существо, больше отличающееся от летунов.

— И что ты скажешь? — спросила Хаоэрин.

Олери понял.

— Он прекрасен, как и ты, — сказал летун тихо. — Как все, кто любит свет.

Королева нежно тронула его локоть:

— Нам надо спешить.

Они вошли в глубокую тёмную нишу за спиной Отца Болот. Олери быстрыми пальцами нащупал во мраке решётку, замыкающую вход.

— Темно…

Один из солдат подошёл с фонарём — стеклянным сосудом, в котором сидели светлячки. В зеленоватом подрагивающем свете все увидели, что решётка сделана из тёмного металла, а заперта на древний замок-шифр.

Четыре знака. Очень простой секрет: поворачиваешь четыре рычажка так, чтобы получилось тайное слово из четырёх букв — и решётка открывается. Но какое слово?

Королева беспомощно взглянула на летуна.

Тот улыбнулся:

— Так ведь очевидно! — и быстро крутанул рычажки.

Решётка, запищав давным-давно не смазанными петлями, медленно приоткрылась.

Хаоэрин взглянула на тайное слово. «Союз» — и сердце королевы защемило от странного чувства, близко похожего на стыд.

С этого и начался долгий, бесконечно долгий подъём.

Хаоэрин держалась храбро. Она скинула с головы шаль и шла вперёд и вверх, пока не почувствовала, что ноги налились свинцом, а ступни горят, словно в огне. Она молчала, хоть и могла приказать — но её спутники заметили и поняли.

— Ты устала, — не спросил, а констатировал Олери — и Хабэра поднял свою королеву на руки.

— Ты не сможешь нести меня долго, — сказала Хаоэрин, понимая, что все жители болот, в общем, в одном положении на этой безжалостной лестнице.

— Буду нести, сколько смогу, прекраснейшая государыня, — чуть задыхаясь, сказал Хабэра — и сделал именно так, как сказал.

Солдаты несли королеву по очереди, а Олери тащил впереди светильник. Подъём казался каким-то болезненным бредом — и темнота, остающаяся внизу и подстерегающая наверху, только усугубляла кошмар.

— Как ты сказал во дворце? — выдохнула королева, поднимаясь сама, чтобы солдаты могли отдохнуть. — Везение пропало и время вышло прочь? Как это точно!

— Мы дойдём, прекраснейшая государыня, — тяжело дыша, пробормотал Олери. — Или мы не стоим наших предков, которые дружили и торговали вместо того, чтобы охранять от соседей своё драгоценное одиночество…

«Он правильно говорит», — подумала Хаоэрин, но не стала тратить силы на то, чтобы произнести это вслух.

Королева почти выбилась из сил, когда ей показалось, что где-то вверху прорезался тоненький лучик слабого света.

— Это солнце! — воскликнула Хаоэрин и, несмотря на нестерпимую усталость, пошла быстрее, почти побежала.

— Ты ошиблась, государыня, — сказал Олери весело, хотя еле передвигал ноги, цепляясь за узкие перила. — Это светит луна. Но ты права в том, что мы почти у цели.

От радости у бескрылых жителей болот словно сильные крылья отросли. Последние десятки ступеней они преодолели одним рывком — и выскочили на Ветвь.

Ветвь дерева-колонны была не короче городской улицы — и прямо из неё росла живая статуя крылатого бога, Отца Небес. Душистые листья покрывали её, как перья, а крылья размахнулись в ветреный простор вокруг. Отец Небес был похож и на летуна, и на птицу, и даже на грифона — но Хаоэрин поняла, что он тоже любит свет.

И стоял он весь в свету, а холодный, удивительно свежий ветер трепал листву и нёс чудесные запахи, каких королева не знала.

Над Отцом Небес не было никакой крыши. И над головами отважных путешественников не было крыши. Луна сияла над ними в тёмно-синем дышащем ничто таким волшебным, таким таинственным, таким щедрым светом, что королеве захотелось пить этот свет всей кожей.

Ей пришлось перегнуться через перила — её придерживали солдаты — чтобы увидеть кровлю того мира, откуда она пришла. И глядя вниз, королева поняла, что мир не заканчивается кровлей. Не умом — телом и душой поняла, насколько мир огромен.

В этот момент Хаоэрин чувствовала, как меняется её душа — и понимала, почему у летунов нет солдат.

— Но где же солнце? — спросила она у Олери, стоящего рядом с ней.

— Скоро оно придёт вон оттуда, — показал он рукой.

Хаоэрин обернулась и увидела тонкую полоску рождающегося света, а над ней — бесконечно далёкую и странно близкую, дрожащую и сияющую звезду, далёкое и чужое солнце, лиловый фонарик на самом краю Вселенной.