И вдруг по каким-то неуловимым признакам - наверное, опять шестое чувство сработало! - я понял, что все кончилось. Я медленно приподнял голову и открыл глаза. Голубое пламя исчезло, камера казалась немой и мертвой. И сквозь ее стеклянную переднюю стену я увидел свою лабораторию тоже пустую и... светлую!

Мгновение назад за этим окном была ночь. Я взглянул на свои часы - они по-прежнему показывали одиннадцать без пяти. Но сейчас я видел сквозь стекло хронокамеры зеленоватое вечернее небо, и в этом небе сверкнул серебряными крылышками крохотный самолет.

Я сделал это! Я все-таки сделал это!!!

Я прорвал время...

Линьков начинает генерировать версии Шелест постоял у порога, обвел лабораторию тяжелым, исподлобья, взглядом.

Потом вдруг встрепенулся, словно увидев что-то неожиданное, и подошел к хрононамере.

"Что он там видит?" - удивился Линьков. Он тоже оглядел с порога все помещение и не заметил ничего особенного - все чисто, все прибрано, окно закрыто, никакого беспорядка...

Шелест некоторое время внимательно вглядывался в хронокамеру, потом пошевелил губами, словно собираясь что-то сказать, но ничего не сказал и отошел к пульту.

Линьков тоже подошел к хронокамере. Все нормально. Камера темная, молчаливая; правда, подставка там торчит большущая, высоченная... зачем бы такая подставка для крохотных брусочков? Что же удивило Шелеста - эта подставка? А пульт он чего разглядывает? Ищет причину перерасхода энергий? А на что, собственно, может расходоваться энергия в этой лаборатории? На переброски во времени, ясно. Значит, Стружков что-то перебрасывал вчера...

большое, для этого и понадобилась такая подставка... Что же он мог перебрасывать? Вещественное доказательство какое-нибудь? Доказательство чего? Линьков вздохнул и еще раз оглядел лабораторию.

Если б тут не побывала уборщица! Но она явно все прибрала, все обтерла мокрой тряпкой, очень мокрой: на деревянном подоконнике еще темнеют пятна сырости. Что же увидел Шелест? Нет, пока он не выскажется, даже не стоит по-настоящему осматривать лабораторию... Да и что, собственно, искать?

Стружков, видимо, исчез... сбежал? Перед этим, возможно, что-то перебросил во времени... куда, зачем? Ну куда - это, пожалуй, можно догадаться: в будущее. На неделю, допустим... доживет он до этого срока и получит обратно... нет, чепуха выходит... Неужели он так и удрал, не оставил даже записки? На столе у него лежит рабочий журнал. Может, там что-нибудь?

Линьков двинулся к столу. Шелест, не оборачиваясь, негромко сказал:

- Странно...

- Что странно? - с живым интересом спросил Линьков.

Но Шелест не успел ответить: на столе у Стружкова задребезжал телефон.

Шелест подошел к столу, поднял трубку:

- Слушаю... Да, я уже видел... Погодите, сейчас я запишу...

Он придвинул табурет, уселся, достал ручку, огляделся, видимо, ища бумагу, потом раскрыл лабораторный журнал - и вдруг уставился на него, будто увидел там змею. Прижимая бормочущую трубку к уху, он кивком подозвал Линькова, глазами указал на журнал.

Линьков подошел. В журнале была короткая записка, аккуратно прикрепленная скрепкой к последним исписанным страницам. Линьков прочел и ничего не понял.

- Погодите! - рявкнул вдруг Шелест в трубку. - Я после позвоню! - Он, не глядя, положил трубку, - Тут и расчеты, оказывается... Держите! - Он открепил записку, сунул ее Линькову, а сам уткнулся в страницу, на которой сверху было крупными буквами написано: "И. В. Шелесту".

Линьков посмотрел через его плечо, увидел наспех набросанный непонятный чертежик, строчки формул и снова начал перечитывать коротенькую записку, начинавшуюся словами: "...Обстоятельства сложились так нелепо, что другого выхода я не вижу..." Это было еще понятно, а вот дальше... нет, бред какой-то: "Решил перейти..."

Но ведь это же чушь; Сам же он говорил, что человек пока не может...

позавчера говорил!

Шелест поднял голову, и Линьков увидел в его глазах растерянность и какое-то детское, наивное изумление. Это настолько не вязалось со всем обликом Шелеста, что Линьков тоже растерялся и забормотал что-то насчет неуместных шутои, хотя по лицу Шелеста уже видел, что дело вовсе не шуточное.

Шелест непонимающе поглядел на него и снова нагнулся над чертежом.

- Нет, до чего надежно и просто! - изумленно сказал он, выпрямляясь. Вот ведь: вроде и на поверхности лежит решение, а попробуй додумайся: - Он поглядел на Линькова. - Вы что, не поверили? Поверить трудно, я вас понимаю.

Если б не это... - Он кивнул на чертеж, - Но поскольку расчеты имеются... В общем, Стружков совершил переход во времени.

- Как это... переход? - растерянно проговорил Линьков. - Это ведь невозможно! Он мне сам говорил!

- Было невозможно, - почти будничным, деловым тоном ответил Шелест, до вчерашнего дня. А тут вот, - он положил руку на чертеж, - содержится идея нового принципа... Качественно нового принципа. Если хотите открытия. Так что теперь положение существенно изменилось.

- Вы хотите сказать, - запинаясь, проговорил Линьков, - что он действительно...

Шелест кивнул, задумчиво, почти угрюмо глядя на чертеж.

- Именно это я хочу сказать, - пробормотал он. - Хотя и не могу в это поверить! Психика не срабатывает... - Он замолчал, смущенно усмехаясь и покачивая головой.

Линьков ошеломленно смотрел то на Шелеста, то на чертеж, то на хронокамеру.

Борис Стружков, с которым он еще вчера говорил, отправился в прошлое?..

Прямо отсюда вошел в хрононамеру, как в такси, и поехал? Поэтому такая подставка, наверное... хотя нет, подставка не имеет отношения к делу, раз она осталась... А Борис Стружков исчез... постепенно растаял... вернулся в двадцатое мая... Но ведь нет сейчас никакого двадцатого мая, оно прошло, исчезло, сейчас двадцать четвертое, а двадцатое... вернуться в двадцатое да это же невозможно! Существует только "сейчас", а "вчера" безвозвратно осталось позади! "Психика не срабатывает! - повторил он про себя слова Шелеста и усмехнулся. - Действительно: ни в какую не срабатывает психика, вопит во весь голос, сопротивляется! Нельзя в прошлое! Его нет! Нельзя, чтобы Земля ходила вокруг Солнца. Я своими глазами вижу, как Солнце крутится вокруг Земли!"

Видимо, лицо Линькова выражало полнейшую растерянность, потому что Шелест, взглянув на него, сумрачно усмехнулся.

- Тоже не можете свыкнуться? - сочувственно сказал он.

Линьков почему-то застеснялся и от смущения выпалил неожиданно для самого себя:

- Скажите, а вы уверены, что это... - Он запнулся, но все же докончил:Ну, что это не мистификация?

Шелест удивленно и неодобрительно покачал головой.

- Какая же мистификация? Вот ведь! - Он показал на чертеж. - Вы, конечно, не разбираетесь, но это - решение проблемы. Блестящее решение! Никогда бы я не поверил, что это можно сделать за один вечер. К тому же Стружков - экспериментатор. Если б это был теоретик... Левицкий, например... Нет, все равно и Левицкому пришлось бы повозиться... - Он шумно отодвинул табурет, встал. - Нет, все верно, без обмана, чего уж! Только рано это, слишком рано, вот беда!

- Рано? - удивился Линьков. - Вы имеете в виду - рано для науки?

- Что наука! - сказал Шелест, - Для людей слишком рано! Не готовы они к этому!

- Вы считаете, - осторожно начал Линьков, -что это может иметь большое практическое значение? В каком смысле?

- А пес его знает, в каком смысле! - сердито ответил Шелест. - Что мы с вами можем знать, если стоим у самых истоков? Пользы я, честно говоря, от этого никакой не усматриваю. В таком виде, в каком оно есть сейчас, это открытие, конечно, великое, но пустое! Бесполезное! А вот вреда оно может наделать, если попадет в руки дуракам или мерзавцам - это уж точно! Ну, что вы на меня так смотрите? - Он вдруг усмехнулся, почти весело. Мне-то, во всяком случае, придется несладко. И старику нашему. Затаскают ведь нас по инстанциям! Начнут допытываться, что да как, а главное - какие могут быть последствия? А я почем знаю, какие могут быть последствия? Да любые, в зависимости от характера воздействия.

- Ну, судя по тому, что мы с вами живы-здоровы и никаких перемен не видим, - осторожно заметил Линьков, - последствия не столь уж значительны...

- Да что мы с вами можем увидеть! Последствия-то будут не на нашей мировой линии, а на другой... на новой... Понимаете?

Линьков неопределенно хмыкнул: он далеко не был уверен, что понимает.

- Но попробуй это кому объяснить... - огорченно сказал Шелест. - Ничего ведь толком не объяснишь.

"Да уж, - подумал Линьков, - попробуй объясни кому-нибудь это. Скажут, хотя бы по линии юридической: да чего там, просто ваш Стружков испугался разоблачения и сбежал. Почему-то, скажут, пока его никто не подозревал, он никаких великих открытий не совершал и Левицкого спасать не пробовал... хотя была для этого самая нормальная возможность и даже обязанность! А как приперли его к стенке, так он сразу гением заделался, эпохальное открытие совершил и тут же в прошлое полез? Анекдот! Опытный вы работник, товарищ Линьков, а позволяете себя за нос водить! Путешествие во времени! Что вы нас фантастикой-то кормите?"

"Так вот и скажут, определенно!" - невесело решил Линьков. Он поглядел на Шелеста - тот опять уселся за стол и, наморщив лоб, делал какие-то расчеты.

Линьков присел на краешек дивана и задумался.

"Конечно, это не мистификация, не трюк, - думал он. - Шелест - одни из крупнейших специалистов а этой области, его не проведешь. Стружков действительно ушел в прошлое. Отставим эмоции, преодолеем сопротивление психики, будем рассуждать логически. Значит, Стружков вернулся в двадцатое мая. Но ведь он там уже был... Да, был. Значит... значит, там теперь находятся уже двое Стружковых...

- Игорь Владимирович, - робко спросил Линьков, - а что Стружков... ну там, в прошлом... он должен был встретиться с самим собой?

Шелест поднял голову и посмотрел на Линькова невидящими глазами. Потом до него все же дошел смысл вопроса.

- Ну да... в принципе, конечно... Может и не встретиться так, нос и носу, но вообще...- Шелест снова глянул в расчеты, потом недовольно засопел, схватился за трубку, назвал номер. - Шелест говорит. Ну, давайте ваши цифры... Та-ак... А вы твердо уверены, что не ошибаетесь? Ну-ну, верю. Но странно... - Он положил трубку и повторил, будто раздумывая вслух: - Очень даже странно...

Он встал и подошел к ЭВМ. Линьков смотрел, как он медлительно выбивает пальцами дыры на перфокарте, и продолжал раздумывать: "Значит, один Борис сидит в библиотеке, а другой Борис в это время появляется в лаборатории...

ну да, в лаборатории, камера могла переместить его только туда... Интересно, в котором часу он туда явился?.. Почему интересно?.. Стоп-стоп... что-то тут есть!.. Ах, вот оно что!.. Левицкий открывал дверь ключом.., а в запертой лаборатории кто-то ждал его... Мы думали, что Левицкий дал этому человеку ключ... Но ведь все могло быть иначе..."

Линьков невидящими глазами смотрел на широкую спину Шелеста. Мысли проносились в его мозгу, обгоняя друг друга.

"Да, теперь приходится иначе оценивать многие факты, раз в их ряду становится переход в прошлое... Ведь это факт... теперь это факт, хоть и невероятный с виду. А если Стружков ушел в прошлое, то уже существуют его поступки в прошлом, и они меняют настоящее, хотя мы еще не понимаем, что же изменилось..."

Шелест гулко откашлялся и, держа перед глазами листок с расчетами, включил какой-то тумблер. На панели ЭВМ, вделанной в стену, начали перемигиваться короткие вспышки индикаторов - машина работала, заглатывая составленную Шелестом программу. Линьков вздохнул.

"Хорошо бы задать этой многоглазой умнице свои вопросы. А нельзя. В нее не введешь ни характеры Стружкова и Левицкого, ни их взаимоотношения... Да, на помощь ЭВМ рассчитывать нечего, а самому тоже, пожалуй, не справиться.

Попробуем все же... Что и как могло произойти в прошлом после появления Стружкова? Достоверно, пожалуй, лишь одно: что вышел он из камеры тут же, в лаборатории, - ведь камера перемещается только во времени, а не в пространстве. Ну а дальше - сплошной туман! Неизвестно даже, в котором часу Стружков там появился. Целился-то он, конечно, на вечер, не раньше, чем часов на семь, надо полагать, на такое время, когда в лаборатории не будет никого, кроме Левицкого... Да, но из показаний Чернышева можно заключить, что там все время кто-то был, вплоть до одиннадцати... Так, может, это и был Стружков? Ведь в одиннадцать часов выходил из лаборатории именно он...

Постой, но ведь все это, наверное, происходило уже на другой мировой линии, раз Стружков вмешался в прошлое... А кого же тогда видели Чернышев и Берестова? "Настоящего" Стружкова, который никуда не уходил и не переходил, а сидел в лаборатории? Но зачем он там сидел, какую роль играл в гибели Левицкого?..

Ладно, допустим, что хронофизики ошибаются, и никакого отклонения мировых линий не происходит, а все совершается на одной и той же линии... В конце концов это лишь теоретические выкладки, экспериментально они не проверены. А тогда все получается очень даже изящно и стройно. Стружкову никакой ключ не нужен - он просто выходит из хронокамеры и оказывается в лаборатории!

Стройно-то стройно, а по сути чушь собачья: значит, так он там и сидел до одиннадцати, и Левицкий при нем глотал таблетки, а ему хоть бы что?"

Минут пятнадцать Линьков упрямо продирался сквозь дебри мировых линий, петель и двойников и с грехом пополам сконструировал из наличных фактов довольно стройную, хоть и безнадежно абстрактную схему. Мысленно оглядев эту конструкцию, он покачал головой и вздохнул.

"Логический кошмар! - думал он. - И зачем я все это придумал, и кто меня просил? Ведь опозорюсь, ведь высмеет меня Шелест, и правильно сделает!" Но у него прямо язык чесался выложить все это Шелесту и послушать, что он скажет... И момент был как раз удачный: Шелест отвернулся от панели и рассеянно поглядел на Линькова, словно удивляясь, что он все еще здесь.

- Игорь Владимирович, - неестественно громко сказал Линьков, - тут у меня одна версия проклюнулась...

И тон был нелепый, и словечко какое-то дурацкое подвернулось, и Линькову уже хотелось добавить: "А впрочем, шут с ней, с той версией!" Но Шелест уселся на табурет и сказал:

- Ну ладно, излагайте вашу версию, только покороче...

- Вот какая история, - начал Линьков спокойным тоном, стараясь подчеркнуть, что говорит он это все лишь объективности ради. - Стружиов мог прибыть в лабораторию... в прошлое... как раз в тот момент, когда Левицкий выходил...

Ведь Чернышев говорит, что, когда Левицкий вернулся, в лаборатории кто-то был. Так, возможно, это и был Стружков...

- Это и есть ваша версия? - вяло спросил Шелест.

- Это начало моей версии, - пояснил Линьков. - Разумеется, для этого мы должны допустить, что все события происходят на одной и той же мировой линии... - Он искоса глянул на Шелеста: не смеется ли тот?

Шелест не смеялся. Он смотрел на Линькова немигающим взглядом и думал о чем-то своем.

- Я понимаю, что психологически это не лезет ни в какие ворота, продолжал Линьков, - Стружков... да и Левицкий - не могли они запутаться в такой...

гангстерской истории...

- Гангстерская история, говорите? - чуть живее переспросил Шелест. - Ну в конце концов любой вариант, даже самый сумасшедший, надо проверить, если он отвечает каким-то фактам.

- Фактам-то он отвечает, а вот людям никак не соответствует.

- Понятно. Нам в физике легче - приходится иметь дело только с фактами. Вы, значит, попытались уяснить себе, что получается, если мы допустим, что загадочный незнакомец в лаборатории - это Стружков? Один резон я вижу показания Чернышева и Берестовой становятся понятными. Это, конечно, может соблазнить:

- Да, соблазнить может, - со вздохом сказал Линьков, - но дальше приходишь к таким выводам...

- Понятно - Ведь нужно объяснить, что Стружкову понадобилось в лаборатории.

И почему его пребывание там... ну, окончилось столь трагически для Левицкого.

- Вот именно, - подхватил Линьков. - Обычная логика ведет здесь к тому, что Стружков был заинтересован в смерти Левицкого, а этого я принять не могу.

Можно рассматривать это лишь как чисто гипотетический случай. В гипотетическом случае два человека - назовем их А и Б - могли бы, скажем, находиться в скрытой вражде, например, из-за ревности. - Шелест поморщился, и Линьков заторопился. - Или из-за научной конкуренции. Скажем, А сделал открытие - крупное открытие, фундаментальное, - а Б по некоторым причинам считает, что имеет права на соавторство, реальные права. Но А ему в этих правах отказывает... Утром 21 мая Б узнает, что А умер при загадочных обстоятельствах; а листки из записной книжки, где, очевидно, были записаны основные положения открытия, - эти листки похищены. Что получается? Б должен благодарить неведомого помощника: ведь он теперь может без опасений присвоить себе открытие А.

- История действительно получается гангстерская. - Шелест снова поморщился.

- Но не усматриваю разрекламированной вами логики: стандартный уголовный сюжет.

- Нет, логика тут есть, и даже, на мой взгляд, изящная... но с гнильцой...

Ну ладно, выложу уж все по порядку! Только с условием, что все это чисто гипотетический случай!

Шелест кивнул.

- Надо полагать, что Б, - начал Линьков, - усиленно размышляет: кто мог похитить листки и для чего? Тут выясняется, что Б видели в вечер смерти А в лаборатории... Нужно сказать, что открытие А позволяет перемещаться во времени.

Шелест быстро посмотрел на Линькова.

- Это вы заключили из моих слов? - спросил он. - Видимо, я нечетко высказался. Стружков мог сделать это сам.

- Это уже другой вариант, другая версия. Допустим, что открытие все-таки не его, а Левицкого, но попадает к нему. Тут и начинается логика, которая всю эту идиотскую, немыслимую конструкцию совершенно неожиданно скрепляет намертво. Нелегко, невозможно, но факт. Б быстро соображает: с помощью машины времени я могу вернуться в прошлое и... убить А!

Шелест криво усмехнулся.

- Я же предупредил, что с характерами это не согласуется! - напомнил Линьков. - Но уж давайте доведем эту линию до конца! Б рассуждает так: раз меня видели там, значит, я там был - И это сделало меня хозяином открытия.

Значит, теперь я должен сделать то, что все равно уже совершилось. Иначе некому будет убить А и открытия я не заполучу. Совесть можно успокоить весьма просто: ведь А уже умер, стало быть, речь идет об убийстве уже умершего человека.

- Ну, положим, убивать-то все равно придется живого: - возразил Шелест.

- Конечно! Это Б просто себя успокаивает. И вообще нельзя это принимать всерьез. Но все же эта дьявольская логика меня смущает. Не могу я ей ничего противопоставить. Дальше так. Алиби у Б непробиваемое: он весь вечер нарочно сидит в компании. Значит, двойник может орудовать вполне свободно. К тому же Б заранее знает, что все удастся - ведь это все уже произошло!

- М-да! - хмыкнул Шелест. - Не знаю, как для преступника, но для следователя ситуация весьма соблазнительная!

- Дальше еще того чище! Б является в прошлое, убивает А, похищает его записку... Теперь он размышляет: что же делать дальше? Обратите внимание:

находясь в прошлом, он уже знает все, что произойдет в ближайшие три дня!

Знает, что его двойник, который в данный момент сидит в библиотеке, будет, последовательно переживать все события, которые он, путешественник, уже однажды пережил... И что по истечении трех дней он придет к идее отправиться в прошлое. А для этого ему понадобятся чертежи открытия. Как же ему подсунуть эти чертежи?

Линьков сяеяая эффектную паузу. Шсяест с ироническим любопытством смотрел на него.

- Он переписывает все в этот журнал! - с театральным пафосом сказал Линьков, указывая на лабораторный журнал, который они с Шелестом недавно рассматривали. - А сам остается в прошлом - тайком, конечно. Ему нужно только прожить эти три дня - еще раз прожить, - потом его двойник отправится в прошлое, а сам он заявится и нам героем... А как же! Ведь он открытие совершил, он хотел другу помочь, отправился в прошлое, чтобы его спасти...

только не удалось ему:

Линьков тяжело вздохнул. Искусственность конструкции назойливо лезла в глаза.

Шелест скорчил страдальческую мину и спросил:

- Ну, а как же он этого самого А прикончил, разрешите узнать? Табуретом, что ли, трахнул? А с отравлением тогда как?

- А бог его знает! - с нарочитым равнодушием ответил Линьков. - Этого я толком не продумывал... Ну, мог он его, допустим, в ту же хронокамеру сунуть. Представляете: в камере мощное магнитное поле, наш Б сует туда А, у того начисто смывает память, и он теперь, как дитя, - хочешь, корми его снотворным, а хочешь - Брр! - Линьков поежился.

- Да, жуткое у вас воображение, Александр Григорьевич! - сказал Шелест. - Ну как, вы все высказали?

- Все как будто. Так, детали некоторые остались... Например, как с хронокамерой быть?

- А что с хрононамерой? - вдруг насторожился Шелест и почему-то обернулся к вычислительной машине.

- Ну, в этом - гипотетическом случае, - задумчиво сказал Линьков, - Б, конечно, должен предусмотреть, что нужно создать видимость неудачного путешествия в прошлое... иначе начнутся расспросы: что он там делал да почему.

- Ну и что? - осторожно спросил Шелест.

- Да ну, ерунда все это! - Линьков махнул рукой. - Все вместе - ерунда. Хоть и логично с виду, но, вероятно, я где-нибудь элементарную ошибку допустил...

- А с камерой как все-таки? - напомнил Шелест.

- Ну, мог он, скажем, отправить камеру обратно. Сам остался в прошлом, а камеру для виду отправил обратно, будто он тут же и вернулся, и не сумел спасти А... Это я к примеру. А вообще-то все это бред!

- Это, конечно, бред, - медленно сказал Шелест. - Но имеется тут один забавный фактик. Я вот посчитал сейчас на ЭВМ этот расход энергии... И получается, что вы правы: камера действительно вернулась назад не пустая, а с нагрузкой!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Я медленно, с трудом выпрямился, разогнул замлевшую спину, спустил ноги с подставки. Непонятная тяжесть по-прежнему сковывала меня, давила со всех сторон, и казалось, что стоит мне пошевельнуться, как весь мир со стеклянным звоном разлетится вдребезги - вместе со мной.

Но все же я двигался, преодолевая эту странную тяжесть, и мир не разлетался вдребезги - Этот мир, в который я попал. И вдруг я понял, что не знаю, куда попал, и не знаю, как это узнать. То есть, конечно, в прошлое, в этом у меня не было сомнений, - но вот куда именно?

Эта мысль как-то встряхнула меня, отогнала тяжесть и скованность. Я быстренько сообразил, что времени в запасе не так уж много и что нужно в темпе выбираться из камеры и браться за дело.

Я открыл дверь камеры, вышел, неуверенно ступая, - ноги замлели, в них будто иголки торчали, минимум по сотне в каждой, - аккуратно прикрыл за собой дверь - и остановился в проходе из технического отсека. Отсюда я видел столы, часть дивана... да практически видел всю лабораторию. Она была пуста и тиха. Я никак не решался выйти из прохода между пультом и хронокамерой - стоял да стоял, весь напрягшись, и прислушивался. Я осознавал, конечно, что любые мои телодвижения не окажут сколько-нибудь заметного влияния на судьбу человечества в целом, но все же двигаться побаивался. Человечество в целом как-нибудь выдержит любое мое вмешательство, а вот здесь, в институте, я могу заварить такую нашу, что и не расхлебаешь.

Но стоять и думать все же бывает полезно. Постоял я вот так, - и в голове у меня что-то сработало, словно защелка соскочила в механизме, освободились всякие колеснки и пружинки, и все вокруг сдвинулось, а вернее, вдвинулось в свои реальные очертания. И время стронулось с места, пошло в своем обычном темпе - мне даже показалось, что я слышу, как оно бодро и ритмично тикает где-то в районе моей левой верхней конечности. Я поглядел в данном направлении и обнаружил, что это тикают мои собственные часы фирмы "Восток", хорошие, надежные часы, и что на них сейчас - одна минута двенадцатого - а значит, уже шесть минут я вот так стою у камеры и бесплодно философствую:

"Ну, пошли!" - сказал я себе, решительно шагнул в лабораторию и огляделся.

Это - прошлое? Может быть, даже измененный мир? Поди догадайся! Все знакомо до мелочей, все привычно. Столы, табуреты, диван - Вот и белоснежный красавчик-пульт светит зеленым кошачьим глазом индикатора готовности, и стеклянная стена хронокамеры привычно-тускло мерцает среди электромагнитов, и, если б не громадная подставка в центре камеры, можно было бы подумать, что весь этот переход мне просто приснился.

Я встряхнулся, как собака, вылезшая из воды. Неужели я действительно прожил уже однажды это время, уже видел то, что здесь только еще будет... через час, завтра, послезавтра? Да нет, что это я? Того, что будет ЗДЕСЬ, в этом мире, я, конечно еще не прожил. Этот мир только возникает, новая мировая линия только-только начинает ответвляться от прежней, я стою у ее истоков, и от моих действий теперь зависит, насколько сильно она отклонится - Ах, чтоб тебе! Выходит, я в ответе за то, как сложится эта история? Я лично? Ничего себе...

Ну, пока отклонение мировой линии имеет чисто принципиальное значение, никак не практическое. В ближайшие часы мне, наверное, предстоит увидеть примерно то же, что было в ТОМ двадцатом мая, наблюдать тех же людей, те же события...

Да, кстати, а где же они, эти люди и эти события? Я вдруг понял, что налицо явное неблагополучие. Который здесь час? Только что пролетел самолетик аэроклуба... Занятия секции парашютизма начинаются в семь: допустим, что сейчас половина восьмого... ну, четверть восьмого... Тогда где же Аркадий?

Опять куда-то ушел? Что это ему на месте не сидится, да еще в такой вечер? И того, второго, тоже не видать... Время-то уж очень позднее! Ведь эксперты сказали, что снотворное было принято часов в шесть:

Может, я все-таки не в тот день попал? Эта вредная камера могла меня зашвырнуть и подальше и поближе - я ведь контрольную проверку не успел провести...

Вообще в камеру-то я полез, а не успел даже подумать, как смогу определиться во времени и как буду спасать Аркадия. А если б я вышел из камеры и сразу увидел, что Аркадий лежит на диване уже полумертвый? Что я стал бы тогда делать?

Ну, положим, тут и думать особенно нечего, я же не врач, вызвал бы "Скорую помощь", это элементарно. А может, и сейчас стоит вызвать, заблаговременно, покуда кандидат в самоубийцы где-то разгуливает? Да нет, как он может разгуливать, приняв снотворное, он же максимум через полчаса после приема уснет. И по идее - именно здесь, на диване. Значит, либо он таблеток еще не глотал, либо это вообще не тот день... Вот, елки-палки, что же делать? До чего дурацкое положение! Рвался я в прошлое, спешил изо всех сил, мучился, голову ломал - и все для того, чтобы бессмысленно стоять на пороге технического отсека и заниматься пустопорожними рассуждениями?

Я досадливо поморщился и решительным шагом наискось пересек лабораторию. Ну вот, и ничего особенного, вот и прибыли в прошлое, займемся-ка лучше делом, чего раскисать-то без толку. В институте, наверное, пусто, а кто и остался, тот намертво засел у себя в лаборатории. А кто остался-то? Если это двадцатое мая, то Ленечка Чернышев определенно существует неподалеку...

Надо, пожалуй, пройтись по коридорам - риск, в сущности, небольшой, а четко сориентироваться во времени просто необходимо. Впрочем, для порядка обследуем сначала нашу лабораторию.

Я начал методично, по квадратам осматривать лабораторию. Пульт все так же старательно и преданно следил за мной зеленым глазом индикатора готовности.

Молодец пульт, ждет, старается, хоть и не понимает, что к чему. Ничего, друг, не сердись, я и сам не очень-то понимаю. Обследуем подоконник. Чисто, пусто, ни соринки, ни бумажки. Перейдем к столам. Мой стол чистый, все убрано, - неужели это я такую аккуратность проявил?.. Стол Аркадия... Ого! В пепельнице окурки! Сейчас мы, по примеру Шерлока Холмса, приглядимся и ним...

Окурки все сигаретные, с фильтром - такие Аркадий курит. Два окурка чуть тлеют - их небрежно ткнули в пепельницу и не до конца загасили: Значит, курили двое.

Но кто же это был с Аркадием, совершенно непонятно... Ну-ка, сопоставим. В начале шестого кто-то ждал Аркадия в лаборатории... встретился с ним... они о чем-то говорили... Сейчас примерно восемь - а может, семь? - и они куда-то вышли... Значит, Аркадий должен вот-вот вернуться, если... если он собирается сегодня принять яд... Постой, а как же я? Неужели я проторчу здесь до одиннадцати - до одиннадцати по здешнему времени, - а потом преспокойно уйду и брошу умирающего Аркадия?

Нет, что-то тут определенно не клеилось. Обстоятельства гибели Аркадия не только не прояснялись, а, напротив, обрастали новыми неясностями. И все это было связано какой-то сложной петлей во времени, только вот проследить я ее никак не мог. А проследить надо позарез, иначе я тут черт те что могу натворить. И даже не узнаю, какие будут последствия моих поступков.

Тут я с досады стукнул кулаком по столу Аркадия, по листку чистой бумаги, который лежал с краю.

Под бумагой что-то было! Что-то скользнуло под кулаком, бесшумно рассыпалось, развалилось...

Я поспешно схватил листок и остолбенел, держа его в руке.

На столе лежала записная книжка Аркадия - в том самом неистребимом красном переплете. А рядом с ней - маленькие, узенькие оранжево-голубые пачечки...

Я глядел на эти пачечки, не веря своим глазам. Вот они. Мирно лежат рядом с записной книжкой. Аркадий куда-то вышел и на всякий случай прикрыл их бумагой. И запер дверь... или нет? Я подошел к двери, потрогал: нет, не заперта! Как же это? Может, я все-таки попал в другой день? Снотворное Аркадий мог достать заранее... даже наверняка достал заранее. Нет, и открытая дверь ничего не доказывает. Известно, что дверь была заперта сразу после пяти и оставалась запертой минут двадцать. И еще известно, что Аркадий в это время куда-то уходил из лаборатории. А выходил ли он позже и запирал ли при этом дверь, никто не знает... Вот только время уж очень позднее, - по идее Аркадий должен был давно уже проглотить эту дрянь...

Что же делать, ну что же мне делать?! Идти его искать?

Я вернулся к столу и с ненавистью посмотрел на аккуратные пачечки. Нет, надо же! Я до сих пор никак не мог поверить, что Аркадий покончил самоубийством.

Я даже целую теорию сочинил, из ничего состряпал демонического эксплуатационника и яд в роскошном импортном напитке. Решил отбивать хлеб у почтенной леди Агаты! А, выходит, Аркадий тогда вернулся в лабораторию и аккуратненько слопал всю эту пакость? И преспокойно лег на диван и стал дожидаться, когда настанет сон... сон, который незаметно для него перейдет в смерть?! Все равно не могу поверить! Почему, зачем? Стой! А записная книжка-то! Записка Аркадия!

Я перелистал записную книжку... Расчеты, расчеты.... Чей-то телефон сбоку записан... а под конец - пять чистых листков. И все, и ничего кроме...

Значит, Аркадий еще явится сюда, напишет мне записочку, вкусно поужинает таблетками, запивая их тепловатой водичкой из графина, а потом приляжет отдохнуть после праведных трудов. А потом кто-то придет и вырвет листки из записной книжки... Кто? И зачем?

"Ну, погодите вы, черти! - подумал я, разъяряясь, - Я вам покажу, как травиться! Я вам покажу, как письма воровать! Вы у меня забегаете! - Я сгреб пачечки, завернул в листок бумаги и, злорадно ухмыляясь, засунул поглубже во внутренний карман куртки. - Ну, Аркашенька, поищи теперь свои дорогие таблеточки! А если тебе уж так не терпится побыть трупом, придумай что-нибудь другое!"

Тут я запнулся и тревожно подумал: а что, если он и вправду придумает? Но потом рассудил, что ничего он не станет делать, пока не выяснит, куда девались таблетки. И самоубийство не состоится - по крайней мере сегодня.

Дело сделано, и не рвануть ли мне поскорей обратно? Нет, ничего я еще не выяснил, да и самоубийство может состояться не сегодня, так завтра... Нельзя мне в хронокамеру... а жалко!

Думая об этом, я машинально оглянулся на хрононамеру, на пульт - и вдруг похолодел, прямо обледенел весь, от кончиков пальцев до корней волос!

Зеленый глазок на пульте погас!

Что это значит? Что же это значит? Ведь он был включен на автоматику!

Постой... где включен? В будущем, из которого я прибыл... Так-так... В будущем, на три дня вперед, стоял этот же самый пульт. Я его сам включил на автоматический возврат хронокамеры. А он взял да отключился - как же это? Он же не мог отключиться сам по собственному почину! Не может он этого, наш белоснежный зеленоглазый красавчик. На такое свинство он никак не способен!

Сам-то он неспособен, а вот под моим воздействием... Я забрал таблетки и этим уже отклонил линию, и мои действия - сегодняшние, здешние - уже начали, как видно, влиять на дальнейший ход событий. От них, как от камня, брошенного в воду, расходятся круги, захватывая в свою орбиту другие события, мне пока неизвестные. И через три дня мир окажется не совсем таким, каким я его оставил... И пульт там не будет включен... видно, некому будет его включить.

Ясно... А неясно вот что: разве будущее может влиять на прошлое? Но тут же я сообразил, что вообще-то, конечно, не может, но как раз в данном уникальном случае это возможно, потому что включенная хронокамера связывает общим каналом два момента времени - настоящий и будущий... Она как бы одновременно существует и тут и там... И если там, в этом загадочном будущем, пульт почему-то отключился, то он должен отключиться и здесь.

Прежний твой мир не исчез, но ты исчез из него и для него. Все осталось там по-прежнему: и камера стоит, и пульт тебя там дожидается... и никогда уже не дождется.

Теоретически это понятно, а эмоции бунтуют, примитивное чувство реальности возмущается: ну как это могут существовать в одном и том же месте минимум два разных мира?! Да и не очень-то они разные, - в общем, все на один манер, с некоторыми вариантами... А может, вся эта теория насчет отклоняющихся мировых линий никуда не годится? Может, изменяя реальность при переходе во времени, мы попросту аннулируем ее, эту прежнюю реальность, и заменяем другой, уже измененной? Нет, постой, как же так? Я ведь только что был в одном времени, а попал в другое... Это же ясно: там была ночь, тут - вечер.

И окурков в пепельнице там не было и не могло быть, я же не курю, а Аркадий:

Я бессмысленно поглядел на пепельницу. Да, - но это никакое не доказательство. Я сравниваю разные точки из одной и той же линии, разно расположенные во времени, но существующие одновременно... Постой, а пульт!

Почему тогда погас пульт?.. Ну, и это ничего не доказывает, или, вернее, доказывает, что я уже изменил реальность. Нет, не так... Нет, я окончательно запутался!

И вообще сколько можно стоять и бесплодно теоретизировать? Этим вполне можно было и там, у себя, заниматься, а здесь действовать надо! И в первую очередь надо разыскать Аркадия - где он, в самом-то деле, шляется в такой ответственный момент!

Двигаться надо в направлении зала хронокамер, это элементарно. Какие-то дела в том районе у Аркадия определенно были...

Я решительно распахнул дверь лаборатории. Видит меня кто - ну и пускай!

Смотрите и, ежели охота, завидуйте! Да и вообще - чего мне бояться? Увидят если, так ведь примут меня... за меня же! За кого же еще? Одет я так же, постареть за трн дня не успел... насчет биологических процессов, которые якобы при переходе во времени идут вспять - это явная липа... Нет, никому даже и не приснится, что я Борис, да не тот! Вдруг я вспомнил о чем-то... о чем же это? Нет... скользнуло и исчезло, не поймаешь, не удержишь... Ну, ладно...

Я выглянул в коридор: никого нет. Ну, поехали! Я осторожно прикрыл дверь лаборатории и зашагал к боковой лестнице, к той самой, где недавно, часа два-три назад, но в том, прежнем мире Нина повстречала Аркадия.

Подумать только: на лестнице опять кто-то был! И не один. Прямо не лестница, а Бродвей какой-то...

Я прижался к стене, осторожно глянул на лестницу - и тут же попятился. Там стояли двое. Один как будто бы Аркадий... да нет, точно - Аркадий! Второго я совсем не успел рассмотреть, да и стоял он спиной но мне.

Если б Аркадий был один, я бы, конечно, сразу бросился и нему. Но тут я сообразил, что ведь не знаю, кто это разгуливает с Аркадием по институту и какие у них дела. И совсем неизвестно, захочет ли Аркадий мне это рассказывать. Скорей всего, именно не захочет.

Я напрягал слух, стараясь разобрать, о чем говорят на лестнице. Впрочем, в институте было абсолютно тихо, а узкий туннель лестницы работая как рупор, донося до меня каждый звук.

Но те двое на лестнице молчали. Стояли и молчали. Это меня совсем уж с толку сбило. Нашли тоже время и место для лирического молчания! Наконец чиркнула спичка, а потом что-то затрещало. Вроде бы спичечный коробок сломали. Потом кто-то кашлянул, и я отчетливо услышал голос Аркадия:

- Ну что ж, пошли в зал!

- Угу, - буркнул тот, другой.

Значит, они идут в зал хронокамер: в эксплуатационном корпусе никакого зала нет...

Внизу скрипнула дверь. Я крадучись спустился по лестнице. Понаблюдаю за ними, пока ведь ничего страшного не происходит, отношения у них вроде бы вполне мирные. Или это мне кажется?

Была еще одна причина, по которой мне хотелось сначала разглядеть как следует "незнакомца". Но я побаивался, что рядом с Аркадием увижу... самого себя! Ведь недаром же видели меня в институте вечером двадцатого мая!

Конечно, эта история меняется с каждым моим шагом и все больше расходится с той, прежней, но не может же она сразу во всем измениться! Могло случиться так, что именно этого факта мои теперешние действия не изменили... Ну, а встречаться с самим собой и выяснять, какова моя роль во всей этой истории, мне определенно не хотелось.

Я тихонько, на цыпочках пробежал по коридору нижнего этажа. В конце коридора была дверь с тамбуром, она выходила во двор, к эксплуатационному корпусу; я стал в тамбуре и сунул носок туфли в дверь, чтобы она оставалась чуть приоткрытой. Сквозь узкую щель я видел весь коридор и дверь зала хронокамер.

Сейчас они выйдут, наверное... Уж тут-то я их разгляжу как следует: в коридоре светло...

Дверь зала медленно приоткрылась. Сердце у меня гулко стукнуло. Из зала вышел только один человек. И это был Аркадий.

Я отчетливо видел, как он прижмурился - в зале, наверное, было темновато, и яркий свет резанул ему глаза. Он постоял у двери, будто задумавшись о чем-то. Лицо у него было не то озабоченное, не то печальное - нет, скорее хмурое, жесткое и хмурое.

Сердце у меня колотилось так громко, что я невольно прижал его локтем, - испугался, как бы Аркадий не услышал... Теоретически я был вполне готов встретить здесь, в прошлом, живого Аркадия, - да ведь в расчете на это я и затеял всю историю с переходом! Но сейчас... сейчас я еле на ногах устоял, даже за стенку уцепился, чтобы не упасть. Шестьдесят часов назад я видел Аркадия мертвым, а сейчас он стоял в коридоре, озабоченный, хмурый, злой, но живой! Чего уж, живее некуда - и сигарета, как всегда, торчит в углу рта, и глаза чуть прищурены, и смотрит он словно внутрь себя... Ну, полное впечатление, что у Аркадия какой-то важный эксперимент не ладится... Вся моя злость на него пропала, мне хотелось заорать во весь голос: "Аркадий!" - и броситься к нему.

Но я остался в своем укрытии, а Аркадий повернулся и, слегка сутулясь, пошел к боковой лестнице. Я выпрямился и вздохнул посвободней. Я даже злорадно ухмыльнулся, потрогав карман куртки: "Иди, иди! Войдешь в лабораторию и приятно удивишься!" Но тут же острая боль резанула мне сердце: ведь Аркадий сейчас стоял и думал, что пора, мол, идти и глотать яд... пора умирать!

Мне страшно захотелось догнать Аркадия, прижать его к стенке, добиться истины. Но я понимал, что это неразумно. Сейчас мне надо заняться в первую очередь "незнакомцем". Аркадий минимум на полчаса имеет занятие выяснить, куда девались таблетки.

Я осторожно, на цыпочках двигался к залу и все ожидал, что вот-вот скрипнет дверь, - тогда я срочно эвакуируюсь обратно в тамбур. Но дверь не скрипела, и никто из зала не выходил. Елки-палки, да что же он там делает? Что вообще там можно делать, в этом, еще мертвом зале, среди всякого хлама и мусора?! Я уже был сыт по горло всеми этими тайнами пещеры Лейхтвейса. Вот пойду сейчас и добуду интервью у этого типа, кто бы он ни был, хоть и я сам. Пора установить, кто есть кто!

Тут у меня снова что-то ворохнулось в мозгу, тяжело так, неуклюже... Я приостановился, прислушался, держа одну ногу на весу... Нет, затихло опять, упряталось...

Я стоял уже у самой двери в зал хронокамер.

За дверью была тишина. Абсолютная тишина. Я приложил ухо, прислушался: ни звука не слышно. Спать он там устроился, что ли? Я осторожно потянул дверь на себя, она скрипнула, открылась; полоса света из коридора легла в полумрак зала, я увидел беспорядочно наваленные обрезки труб, дикую путаницу кабелей... Никакого человека я там пока не разглядел, но он-то меня должен был отлично видеть, я ведь стоял на свету! "Вот врежет он мне сейчас каким-нибудь подходящим предметом по голове!" - с неудовольствием подумал я.

Но все же распахнул пошире дверь, шагнул через порог и торопливо огляделся.

Никто мне ничем не врезал. В зале вроде никого и не было. Если б этот неизвестный дядя попробовал спрятаться, я бы непременно услышал шорох, но тишина стояла мертвая.

Окна зала выходили в дворик между главным зданием и эксплуатационным корпусом, перед окнами росли высокие кусты сирени, из-за них тут было темновато, особенно сейчас, вечером. Я щелкнул выключателем у двери. Вверху загорелись белые огни больших лампочек, висящих на еле закрепленной проводке.

Ералаш в зале был просто ужасающий, мне даже непонятно стало, как сами-то монтажники здесь пробираются. Но спрятаться тут было негде - разве что в глубине зала, за хронокамерами. Они стояли все три в ряд у задней глухой стены - здоровенные, раза а три больше нашей лабораторной. Четвертую монтажники еще не поставили, только фундамент под электромагнит подвели.

Так что же он, действительно за хронокамерами спрятался? Я поднял обрезок тонкой трубы длиной более метра и начал пробираться к хронокамерам, путаясь в кабелях и расталкивая грохочущие трубы.

За хронокамерами тоже никого не было. Да что ж это в самом деле? Сквозь канализацию он, что ли, просочился? В хронокамеры, может, заглянуть? Да чего в них заглядывать, они все насквозь видны. Нет, постой, а третья хронокамера почему-то вся завалена черт те чем, щиты какие-то, подставки. И щиты будто нарочно так поставлены, что со всех сторон загораживают середину камеры.

Может, он там и запрятался? Зачем?! С ума он сошел, что ли? Но больше уж негде искать...

Я рванул дверь хронокамеры. Она открылась неожиданно легко и бесшумно, и я ступил на порог. Ну и здоровенная хронокамера - тут вполне можно холостяцкую квартирку оборудовать...

- А ну, выходи! - негромко, но отчетливо сказал я. - Быстренько, быстренько, давай! Некогда мне с тобой:

Вдруг что-то мягко толкнуло меня в спину. Я покачнулся, невольно шагнул вперед, чтобы удержаться на ногах, споткнулся о щит, упал... Что же это? Он, выходит, был там, в зале?! Я вскочил и обернулся и двери, чтобы увидеть его.

Дверь была закрыта. За ней никто не стоял.

Мне вдруг стало невыносимо тяжело - что-то сдавило сердце, в глазах потемнело." нет, побагровело... Дрожащий багровый свет залил всю камеру...

или это мне показалось... Я медленно, с трудом повернулся в этом тяжелом красном сумраке - и увидел сквозь двойное стекло передней стенки странное, какое-то перекошенное лицо Аркадия.

Я хотел крикнуть, кинуться к нему, но не мог даже шевельнуться. Багровый туман сгустился, лицо Аркадия исчезло, растаяло а этом тумане, и я ничего больше не видел:

Что-то твердое и острое врезалось мне в правое бедро; что-то больно давило на шею. Я осторожно пошарил вокруг: кусок металлической трубы, фанера...

Я открыл глаза. Так ведь это все те же щиты и подставки и еще кусок трубы, который я прихватил для самообороны. И я лежу на всем этом, как факир на гвоздях...

Я оперся на правую руку и рывком, с большим усилием встал. Неудачно встал, прямо скажем, неаккуратно: под ногами что-то перекатилось, я ударился плечом о щиты - они дрогнули и медленно, будто раздумывая на ходу, начали разваливаться и падать... Я взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но щиты перед тем, как грохнуться на пол, мстительно саданули меня по щиколоткам. Я тихо взвыл от боли и почти упал на дверь.

Дверь услужливо распахнулась, и я вывалился наружу под злорадный грохот щитов и подставок.

"Герой эпохи, путешественник во времени, - обличал я себя, поднимаясь и старательно отряхивая пыль с локтей, колем и прочих частей тела и одежды. - На пленочку тебя надо бы заснять, вот фильмик получился бы, потомкам в назидание!"

Кончив бормотать и отряхиваться, я медленно разогнулся и поглядел вокруг.

Ничего я не увидел. Прежде всего потому, что было совсем темно. Только слабый свет лампы над входом в эксплуатационный корпус, пробиваясь сквозь кусты сирени, освещал небольшое пространство у окон. Ночь. Который же это час? Я посмотрел на светящиеся стрелки своих часов. И даже глазам не поверил: стрелки показывали двенадцать минут первого!

Ничего не поймешь! Спал я, что ли, в камере? Или без сознания валялся? Когда я выходил из тамбура, на моих часах было двадцать три минуты двенадцатого.

На осмотр зала ушло минут пять-шесть самое большее. Значит, минут сорок - сорок пять у меня просто пропало, неизвестно куда. И почему так быстро стемнело? Может, здесь было не начало восьмого, а, скажем, около девяти?

Парашютная секция занимается часа два, самолетик мог уже возвращаться с занятий. Ночь темная, безлунная, и небо облачное. Я что-то не мог припомнить, новолуние сейчас или нет, и какая была погода двадцатого мая: Да и вообще здесь, в этом мире, и погода, пожалуй, могла измениться... Нет, все же не могло так быстро стемнеть! Главное, что не девять было, когда я в зал входнл, - солнце еще вовсю светило в коридоре:

Ну, допустим, что стемнело все же по правилам. Но куда же девалось мое личное, на моих часах отмеренное время? Мои законные сорок минут? Может, я сознание потерял? Но почему, спрашивается? Толкнул меня кто-то будто бы так ведь мягко толккул, просто я от неожиданности упал или оттого, что споткнулся - И никто меня по голове не бил вроде... А у меня сразу все начало мутиться перед глазами... туман какой-то красный... Потом - кто же меня толкнул, если в зале совершенно точно никого не было? И Аркадий: Ведь не примерещилось мне, я уверен, что видел его лицо, странное какое-то лицо, не то с ухмылкой, не то с гримасой, зловещее даже... Ну, ладно, насчет выражения лица я мог еще ошибиться, не разглядеть, но что видел я именно Аркадия, а не кого другого - это уж точно! Неужели это он меня и толкнул, а потом обежал вокруг хронокамеры, чтобы полюбоваться, как я там барахтаюсь среди щитов и подставок? Ведь на дверь я поглядел сразу - там никого не было... Но зачем бы Аркадию толкать меня?

И куда девался все же тот, второй? Кто он такой? Зачем пришел и куда исчез?

Другого-то выхода из зала нет. А окна была закрыты, я специально проверял:

да, закрыты, ручки шпингалетов завернуты до отказа. Так куда же он девался?

Выскочил, пихнул меня и опять провалился? Если 6 он меня ударил, попытался убить, это все же было бы понятней: хотел избавиться от свидетеля, допустим... А может, меня все же чем-то саданули по черепу? Я осторожно ощупал голову: нет, шишки и ссадины отсутствуют, нигде ничего не болит, только мутно как-то в голове...

Нет, самое главное - Аркадий! Что бы со мной ни случилось, он ли, не он ли был виноват в этом - но как он мог уйти и бросить меня: пускай, мол, Борька полежит, пока не очухается!

Объяснение, пожалуй, имеется: Аркадий боялся, что я увижу того "незнакомца", полезу выяснять отношения, чему-то помешаю. Вот они что-то со мной и сделали, чтобы временно обезвредить... допустим, какой-то дурманящий газ напустили в камеру... Откуда газ? А я почем знаю? Может, "незнакомец"

откуда-то раздобыл:

Тут мне вдруг стало страшно. Если этот Аркашкин дружок и вправду такой доставала, то, может, у него запасная порция таблеток имеется! А к тому же - история-то уже изменилась, теперь можно и без снотворного обойтись, важен результат...

Я почти бегом кинулся из зала. Только очутившись в коридоре, я сообразил, что путь к двери .был расчищен, мне не пришлось снова карабкаться через дикие завалы. Неужели Аркадий со своим дружком за это время провели субботний в помощь монтажникам?

Я резко затормозил, уже у самой лестницы. Что это я в самом деле так разлетелся? Ждут меня там не дождутся, что ли? А ежели наоборот? Если уж они с ходу газом меня угостили, то по второму разу можно и чего похуже схлопотать! Чтобы не лез, куда не следует... Нет, неужели Аркадий может...

меня?.. А то не может! Бросил же он тебя здесь одного, без памяти, оглушенного газом...

По лестнице я шел осторожно, на цыпочках, цеплялся за стену, чтобы ступать полегче, не скрипеть... Поднявшись до середины, я решил постоять и послушать... А заодно и подумать малость...

Что-то не клеилось во всей этой истории. Как это они так сразу догадались, что меня надо затолкать в камеру и пустить туда газ... Тьфу ты, зверский какой-то замысел! Ждали они меня, что ли? Может, и ждали. Тогда, значит, все-таки временная петля... И может, я не случайно сообразил и решил все это именно сегодня... Черт, ведь обидно получается вроде и не сам я соображал и решал, а зацепила меня эта самая петля и поволокла, как бычка на веревочке...

И вдруг мне все стало ясно. Не было никакого газа, не было, конечно, и незаметных ударов по моей драгоценной башке. А просто Аркадий со своим дружком запихнули меня в хронокамеру и куда-то вышвырнули из ихнего времени, чтобы я у них под ногами не путался. Какого "меня" они имели в виду, это неизвестно, но, так или иначе, я им мешал... Мешал этому кретину спокойно жрать таблетки, надо же! Они меня и выбросили куда-то: катись, милок, ты нам вовсе без надобности!

Я до этого мог бы и раньше додуматься - видел же, что и стемнело как-то ненормально быстро и в зале почему-то прибрано и убрано. Но я ведь был совершенно уверен, что хронокамеры в зале не подключены. И зря был уверен, оказывается! Ходил Аркадий все эти дни, значит, именно в зал хронокамер... И дружок его, должно быть, из монтажников: эксперимент они вместе готовили...

Так-так! Аркадий, значит, тоже нашел возможность перехода во времени!

Принцип решения у него, по-видимому, другой, даже по световым эффектам видно. Наверное, что-нибудь посложнее, позаковыристее... Аркадий любит хитроумные штучки, да ему и карты в руин, он ведь теоретик, а я... Хотя постой... Может, у меня наивней, но лучше? Чего это я, спрашивается, сорок минут без памяти провалялся? Может, у них такое побочное действие получается, за счет высокой сложности и хитроумности? Тогда спасибочки, я лучше по-своему буду...

Правда, тут возможно и другое объяснение. Может, вообще-то переход "по Аркадию" совершается без всяких обмороков, а все дело в том, что я в момент перехода вел себя... ну, скажем, нетипично: валялся на полу хроноиамеры, вскакивал, вертелся туда-сюда?.. Вообще удивительно, что я отделался обмороком...

Нет, все-таки это дикое свинство - вот таи швырять человека в хронокамеру и, ни словом не предупредив, включать поле! С ума они сошли! Или уж Аркадий создал такое идеально однородное поле, что в камере хоть гопака пляши - все равно перейдешь целиком и без дефектов? Похоже на то...

То-то и дверь камеры так легко открывалась... А я вывалился оттуда, как мешок с картошкой, и даже не сообразил, как это дверь могла открыться... А как в самом деле? Я, когда упал на дверь, придавил ручку, что ли?

Однако же история! Никогда я не поверил бы, что Аркадий способен запихнуть лучшего друга в хронокамеру н швырнуть куда попало... Э, мало ли что! А когда тебя спросили три дня назад, может ли Аркадий покончить самоубийством, ты что ответил?

Впрочем, могло быть и так: Аркадий обнаружил, что таблетки исчезли, кинулся обратно в зал, чтобы сообщить это компаньону, а тот пока что взял да и запихнул меня в камеру! Аркадий прибежал в момент "старта" и, естественно, остолбенел. Зловещая гримаса на его лице могла относиться вовсе не ко мне, а к компаньону...

От этой гипотезы у меня как-то легче на душе стало, и я бодро зашагал вверх по лестнице... Ну да, теперь понятно, почему Аркадий исчез. Ведь я уже в другом мире, на другой мировой линии. Мамочки, да ведь я опять создаю новую мировую линию! Шагаю по лестнице - и создаю линию, и отклоняю ее от прежней, и формирую... Ох, и неуютно мне стало! Не хотелось мне создавать никаких линий... Мне бы на прежнюю на мою вернуться... Дудки, братец, не видать тебе этой линии!

Я подошел к нашей лаборатории, оглянулся, не идет ли кто, и сунул ключ в замочную скважину... И вдруг меня холодным лотом облило от страха. Что, если эти паршивцы швырнули меня всего часа на три-четыре вперед? Что, если это все же двадцатое мая или ночь на двадцать первое и там за дверью лежит мертвый Аркадий? Умерший не от снотворного, а от чего-нибудь еще... или даже от запасной порции таблеток? Я попытался наспех прикинуть, возможно ли это, но ничего не смог сообразить, а торчать в коридоре было глупо и опасно. ...Я повернул ключ - дверь бесшумно открылась, я нашарил выключатель, щелкнул...

Диван был пуст. Лаборатория тоже. Все было пусто, чисто, прибрано. На столах ни бумаг, ни окурков, ни записных книжек.

Делать мне здесь было совершенно нечего, с порога видно, что даже и входить незачем. Протягивая руку, чтобы повернуть выключатель, я почти машинально глянул на хронокамеру.

Моей подставки в ней не было:

То есть как же это так? Ведь по идее она должна быть... Или я уж совсем запутался? Я стоял и тупо глазел на хронокамеру. Будто меня этой несуществующей подставкой по макушке трахнули - стоял и с места сдвинуться не мог.

Я, впрочем, вообще застывал на каждом шагу с тех пор, как прокатился по времени. Мне и самому это уже надоело. Шаг сделаю, а потом стою и мучительно соображаю, куда же это я шагнул и стоит ли шагать дальше в том же направлении. Но главная-то беда была не в том, что я медлил и думал, а в том, что ничего я толком обдумать так и не мог...

Переместить хронокамеру (вернее, ее содержимое) обратно, а двадцать третье мая, никто не мог - она уже не принадлежала тому миру, который я покинул.

Так что вроде бы и подставке полагалось оставаться на месте. Однако же ее нет. Почему?

Остаются две возможности: либо опять что-нибудь изменилось в будущем и кто-то "оттуда", "сверху", выволок мою камеру из прошлого, либо я сам проник еще глубже в прошлое - туда, где моя хронокамера с подставкой вообще не появлялась...

Ух, до чего мне надоели эти фокусы! На каждом шагу ребусы, шарады и прочие штучкн, подходящие только для часов досуга, чтобы потренировать мозговые извилины. А у меня сейчас никакой не досуг и мозговые извилины вообще уже отказываются шевелиться от перенапряжения. Я почувствовал, что задыхаюсь.

Пересек лабораторию, распахнул окно, подышал прохладным ночным воздухом.

Стало легче, я немного успокоился. Ну ее, эту подставку, не интересует она меня совсем, и вообще ничто меня уже не интересует, а о хронофизике я без содрогания думать не могу! Вот пойду сейчас домой и завалюсь спать, и мотайтесь вы тут без меня по времени, а я лично пас...

Я вышел из лаборатории, повернул к боковой лестнице, и вдруг показалось мне, что все это уже было... Так же я размышлял, стоя у двери, так же свернул направо и...

Я вдруг вспомнил! Вспомнил - и оглянулся... Показалось мне или вправду кто-то сейчас прошмыгнул мимо нашего коридора к главной лестнице и скользнул по мне испуганным взглядом? Я не повернул назад, в главный корндор, чтобы выяснить, было это на самом деле или почудилось мне. Я уже вспомнил... Это в точности повторялись те события, о которых рассказывали Нина и Чернышев!

Я стоял у окна нашей лаборатории, у окна, выходившего на улицу, и свет фонаря падал мне на лицо. Я вышел из лаборатории и пошел и боковой лестнице... И кто-то, проходя мимо нашего коридора, увидел меня в эту минуту. Я снова проделал все то, о чем узнал сегодня днем в том, прежнем мире... Правда, мои часы показывают более позднее время, но, может быть, в этом мире сейчас именно без пяти одиннадцать...

Но нет, это просто какое-то дурацкое, случайное совпадение! Ведь в том двадцатом мая, которое видели Нина и Чернышев, я в это время сдавал книги в библиотеке, а Аркадий лежал уже без сознания на диване! Если какой-то Борис Стружков и побывал двадцатого мая вечером в лаборатории - в том мире! - то это был не я, а другой Борис Стружков. Я об этом ничего и не знал, пока Нина мне не рассказала. А впрочем, пожалуй, я мог ничего и не знать тогда! Я ведь услышал рассказ Нины до того, как совершил переход в прошлое. Я "тогдашний"

мог не знать вообще ни о чем, что связано с этим переходом... А вот я "теперешний"...

Да нет, не может этого быть! Выходит, что я должен был попасть в это прошлое раньше, чем я туда попал... раньше, чем понял, как туда можно попасть. Ну, допустим, это фокусы временной петли... Но как мог я - тот же самый я! - потом вернуться в будущее и выслушать от других рассказы о своих похождениях, сам ничего о них не зная? В то же самое, неизменное будущее?

Ведь я после перехода должен был попасть уже на новую мировую линию!

И потом, если это ТО САМОЕ двадцатое мая, так где же Аркадий? Почему он не лежит на диване, а шляется неизвестно где?

Я почувствовал, что у меня голова распухает от всей этой путаницы. С каждым часом, с каждым шагом меня все глубже втягивало в водоворот времени, и я уже не понимал, как я выберусь. Все непрерывно менялось, и я не мог уловить логики в этих переменах. Погас глазок на пульте... Исчезла подставка...

Аркадий не лежит на диване, а разгуливает по институту... Меня швыряет в этом водовороте времени, как щепку, перебрасывает неизвестно откуда и неизвестно куда, и попробуй тут разберись, за что уцепиться!

Мне уже было все равно, увидит меня кто-нибудь или не увидит. Я быстро сбежал по лестнице и боковым коридором вышел в вестибюль к главному входу.

При свете уличного фонаря можно было разглядеть положение стрелок на больших институтских часах. Без десяти десять! А на моих... на моих двадцать шесть первого...

Значит, здесь без десяти десять... интересно, какого дня?

Версия умерла - да здравствует версия!

Линькову сначала показалось, что он ослышался. Он спросил, запинаясь на каждом слове:

- Это... это что же означает? Что моя... ну, что та версия... она справедлива?

Он тут же осознал, что не хочет... что даже боится этого внезапного подтверждения. И по усмешке Шелеста, добродушно-иронической, увидел, что тот понял его страх.

- Ну, что вы, Александр Григорьевич! - успокоительно прогудел Шелест. Ничего даже подобного! Историю вы действительно рассказали прямо-таки захватывающую...

- Но ведь эта история была целиком вымышленной, - сказал Линьков, обретая обычный свой спокойный тон, - А если камера вернулась нагруженная, то это вроде бы подтверждает...

- Не подтверждает, - возразил Шелест, - наоборот: опровергает!

- Позвольте, - удивился Линьков, - может, я вас неправильно понял? По вашим расчетам вышло, что камера вернулась с человеком, ведь так?

- Ну, не совсем так. По расчетам нельзя установить, был это человек или, допустим, чурбак того же веса. Но поскольку чурбак не может открыть дверь камеры и уйти, а камера пуста...

- Да, действительно, я не сообразил, - смущенно сказал Линьков, Почему-то я думал, что для перехода нужно одинаковое количество энергии, независимо...

Как это я... ведь в пустой камере не совершается работа!

- Почти не совершается, - поправил Шелест. - Все-таки сама камера имеет массу, и подставка тоже... Но, чтобы переместить добавочный груз, конечно, требуется соответственная добавочная энергия. Подсчитал я грубо, разумеется, но сомнений нет: за вычетом обычной мощности остается как раз такая добавочная, которая в данном режиме нужна для двойного переброса массы килограммов эдак восьмидесяти...

- Значит, Стружков. вернулся? - задумчиво проговорил Линьков, Странно...

Где же он?

- Этого я не знаю. Но ясно, что он вернулся.

- А может, при переходе... Вы уверены, что он, так сказать, жив-здоров?

- Кто ж его знает... - помолчав, ответил Шелест. - Однако ведь он вышел из камеры... и из института. И без посторонней помощи, надо полагать. Странно, конечно, что он до сих пор не показывается...

- Вахтера надо спросить, - спохватился Линьков, - Я пойду узнаю, кто дежурил вчера вечером.

- А у наших вахтеров дежурства суточные, смена в восемь вечера, скорее всего, он же сейчас и дежурит. После совета я буду у себя, вы, пожалуйста, сообщите, что успели узнать. Если, конечно, сам Стружков до тех пор не объявится.

- Да, но как быть с этой "гангстерской версией"? - задумчиво спросил Линьков, - Психологические натяжки в ней явные и ужасающие, а вот логически она выглядит вполне аккуратно. И все факты отлично нанизываются на одну нить, располагаются на одной мировой линии. Если путешественник по времени вмешивается в прошлое, то он тем самым создает новую мировую линию. Но ведь в данном случае никаких новых действий даже не предвидится! Все, что предстоит совершить нашему гипотетическому Б после возвращения в прошлое, уже совершено, уже было на нашей мировой линии: и смерть А, и похищение его записки, и даже то, что этого Б видели поздно вечером в институте.

- Ну, это, знаете: - недовольно отозвался Шелест, - События, говорите, совершились еще до перехода Стружкова в прошлое? А кто же их совершил, можете вы мне объяснить?

- Да, с причинностью здесь обстоит плоховато! - подумав, согласился Линьков.

- Если переход Стружкова - причина, а, скажем, похищение записки следствие, то получается, что в этой схеме следствие предшествует причине...

- Вот именно! - сказал Шелест, - Все эти петли времени очень эффектно выглядят в фантастических романах. И даже не только эффектно, а вроде убедительно. Пока не подойдешь и ним с логической проверкой. А тогда сразу обнаруживается, что все это сплошной блеф! Да вот вам такая простенькая логическая задачка для проверки на основе вашей же схемы. Допустим, что ваш Б встречает в прошлом не А, а самого себя. Возможен такой вариант?

- Вполне! - согласился Линьков, и вдруг мелькнула у него в голове какая-то странная ассоциация... смутная догадка...

- Так вот. Предположим, что Б убьет не А, а самого себя: то есть тамошнего своего двойника, - продолжил Шелест, - Могут, по-вашему, оба эти события - и переход в прошлое, и убийство самого себя - лежать на одной линии?

Вот оно! Линьков застыл, прислушиваясь к отчетливо зазвучавшей наконец мысли. Как просто! Как ясно! А он-то ходил три дня вокруг да около, совсем рядышком и ничего не видел!

- Ох, простите, я задумался... - пробормотал он, поняв, что Шелест молча ждет его ответа. - Ну, конечно, конечно, эти два события никак не умещаются на одной мировой линии. Если Б убил себя в прошлом, то он не мог существовать в будущем... Это значит, что на данной линии у него нет продолжения. И это значит, далее, что неоткуда взяться тому Б, который пришел из будущего. Некому убивать, и поэтому убийство произойти не может...

Да, но ведь из этого следует, что самого себя убить невозможно...

- Ничего подобного! - возразил Шелест. - Вовсе не это следует, а другое: что в результате такого вмешательства возникает новая мировая линия!

- Понятно... - после паузы сказал Линьков. - А раз это происходит при одном виде вмешательства в прошлое, то должно происходить и при всяком другом, так?

- Разумеется. Время ведь не может приобретать различные свойства в зависимости от того, как ведет себя тот или иной путешественник по времени.

- Я вот чего никак не могу усвоить, - сказал Линьков. - Это новая мировая линия, этот другой мир, он ведь существует, по-видимому, рядом с нашим. Но время-то едино...

Шелест задумался, озабоченно хмуря кустистые брови.

- Ну, как вам сказать... Единство времени мы, собственно, понимаем как воплощение единства мира, единства событий, образующих ту материальную систему, в которой мы живем. Создайте новые события, новую систему - и она будет обладать "своим временем". Ведь нет "времени вообще"! Нет такого времени, которое существовало бы отдельно от материального мира, от событий.

Это просто термин, и довольно путаный термин, надо сказать. Лучше было бы говорить об определенной последовательности событий. А переходы, "путешествия во времени" дают возможность менять эту последовательность, добавлять к ней новые события или ликвидировать прежние. Раньше такая возможность даже не рассматривалась всерьез. Для этого у нас даже специальное обозначение имеется - "создать новую мировую линию". Неточное обозначение, да что поделаешь: терминология еще не разработана для этой области. Да, кстати, еще один довод не в пользу теории единого времени и временных петель. Ведь по этой теории выходит, что раз наш здешний Стружков вернулся в двадцатое мая, то "тамошний" Стружиов, который сидел весь вечер в библиотеке, дожив до двадцать третьего мая, тоже должен будет отправиться в прошлое и тоже в двадцатое мая... А там у него, в свою очередь, двойник есть, и тот опять-таки сидит в библиотеке, и тоже должен будет отправиться в прошлое, и заставить своего тамошнего двойника повторять свои действия... А если вся эта орава Стружковых ввалится в одну и ту ж" лабораторию, в одно и то же время...

- Да, - сказал Линьков, усмехаясь, - это уже фарсом попахивает.

- А вообще-то, - продолжал Шелест, - о времени мы пока знаем страшно мало!

Его нет вне реальных событий, вот мы его только через них и воспринимаем.

Сменяются события, мы говорим: время идет. А каков закон их смены?

Однозначен ли он? А может, мы так сформированы окружающим миром, что способны воспринимать только один из многих возможных вариантов события? Вы бросаете монету, она может упасть орлом или решкой... Может быть, одновременно осуществляются оба варианта, а мы способны видеть лишь один из них по принципу "или-или", как элементарная двоичная ячейка? Вам это понятно?

- Понятно, - поразмыслив, ответил Линьков. - Я не могу представить себе предмет иначе, как в его единственном виде, скажем, с данной, определенной длиной. А между тем я знаю - по Эйнштейну, - что он существует одновременно и для других наблюдателей и обладает для всех них разными длинами... Вот если б нам получить этакое "множественное зрение"! Как изменилась бы для нас картина мира!

- То-то и беда, что ничего мы такого не имеем и не будем иметь! - с искренним огорчением сказал Шелест. - Мы намертво привязаны к своей системе, к одной точке зрения. Но плохо даже не это. Плохо то, что мы склонны считать эту свою точку зрения универсальной и всеобъемлющей. Мы все еще больше доверяем своим чувствам, грубому, несовершенному чувственному восприятию, чем разуму. Никак не оторвемся от своего пещерного предка! А ведь разум-то может подняться до "множественного зрения"! Он может совместить все аспекты в едином целом. Но мы не верим разуму. Мы боимся признать, что истинный мир непохож на тот упрощенный, бедный, однозначный слепок с него, который нам дан в ощущениях. Если б можно было хоть иногда, хоть на краткий срок подниматься над данной системой событий, над временем, и видеть подлинное разнообразие мира глазами тела, а не только разума, тогда мы поверили бы:

мол, собственными глазами видели! Но собственные наши глаза способны видеть лишь здесь и сейчас... вот мы и не можем себе представить, что в одном и том же "нашем" пространстве может преспокойно размещаться еще что-нибудь - какой-то другой мир, третий мир... Но, знаете, я уверен, что это уже ненадолго, что это последние ступеньки, и вот-вот мы поднимемся над этой проклятой плоскостью нашего мира и увидим действительность во весь рост, действительность, бесконечно разнообразную! И вот это, - он хлопнул рукой по журналу с расчетами, - ну, открытие Стружкова... оно поможет, еще как поможет поскорее добраться до той ступеньки, с которой уже видно. Какой все-таки молодец Борис, ах, молодец! Все мы ходили поблизости от этого, все предчувствовали, воображали. А он взял да сделал! Сам рассчитал, сам первым рискнул. Молодчина!

Линьков чувствовал себя совсем уж неловко. Стружков - герой, а он про него дикие гангстерские истории сочиняет. Он начал яростно протирать очки и спросил, не глядя на Шелеста:

- Да, но, значит, мы окончательно постулируем, что Стружков вернулся и, стало быть, воздействовал на прошлое?

- Конечно, раз он вернулся, значит, никаких воздействий не совершал. А то создалась бы новая мировая линия.

- И... он оказался бы на этой линии и вернулся бы в тамошнее будущее, а не в наше? - продолжил Линьков.

- Совершенно верно, совершенно верно,- подтвердил Шелест, глядя на часы,- Вы, Александр Григорьевич, у нас заправским хронофизиком становитесь, все с ходу схватываете. Но мы с вами заговорились, а мне к концу совета надо обязательно поспеть... Значит, заходите ко мне. Через полчасика примерно я освобожусь.

Оставшись один. Линьков попытался мысленно представить себе, как это может монета падать одновременно и орлом и решкой вверх, но не смог и огорченно покачал головой.

"Нет, хронофизиком тебе не быть, - сказал он себе. - А вот от своих прямых обязанностей ты что-то стал интенсивно отлынивать. Тебе бы сейчас не лезть в первопроходцы от хронофизики, а подумать бы серьезно над новой версией. Ведь есть же она, новая версия, подсказал ее тебе Шелест, сам того не зная..."

Но пока Линьков отчитывал себя за легкомыслие, новая внезапно возникшая версия вползала все глубже в его мозг и устраивалась там поудобнее, чтобы уж никакими силами ее оттуда нельзя было вытурить.

"Собственно, почему я считаю, что она внезапно возникла? - подумал Линьков, - Как раз вполне закономерно! Конечно, если б я не узнал об открытии Стружкова, о переходе и так далее, мне бы такое решение никогда и в голову не пришло. Но уж в этой плотной хронофизичесиой атмосфере домыслиться было легко. Даже тот бред, который я на ходу сконструировал и беззастенчиво изложил Шелесту,- и он сыграл свою роль, и он приблизил меня к истине.

Действительно, в университете такими понятиями оперировать не учат, так что это у меня на манер подготовительного занятия было - на применение хронофизики в следственной практике. В общем, не внезапно и не случайно я до этого додумался. Даже если б Шелест не подсунул мне свой заковыристый пример, я бы все равно рано или поздно добрался бы до такого варианта, раз уж начал оперировать.хронофизическими понятиями. Тут главное - принять в расчет, что возможно без всякой мистики встретиться с самим собой".

Он мысленно объявил себе благодарность за успехи на поприще уголовной хронофизики и глянул на часы. Шелест через полчаса его ждет, а он стоит и вхолостую мыслит, не достигая никаких ощутимых результатов. Не лезть же и Шелесту опять с одними догадками! Факты нужны, доказательства.

"А где их взять? - с грустью думал Линьков, оглядывая лабораторию, Хронокамера никаких показаний по делу тебе не даст, пульт - тоже.

Хронофизику они, может, что-нибудь и сообщили бы по дружбе, а тебе дудки!

Нет, что уж тут, только на самого себя и приходится рассчитывать, на свои персональные мозговые извилины... Правда, кое-какие фактики уже имеются, нечего нам прибедняться. Раньше я этим фактам особого значения не придавал, а теперь они как раз к месту приходятся. Беда только, что фактов этих кот наплакал. Некоторые детали из показаний Берестовой. И еще слова Аркадия, которые этот паршивец Марчелло запомнил и передал: насчет его конфликта с самым близким другом... Действительно, куда уж ближе! Да, мало фактов, ох, как мало! И все же попробуем пока на этом материале поработать.

Значит, видели-то его, а принимали за другого - это понятно. Откуда же он мог появиться? Если б он в лаборатории сидел, то легко было бы понять, как он туда попал. Но в лаборатории он не мог сидеть,- это не согласуется с показаниями Берестовой. Значит, надо искать другие пути. Что ж, поищем... А может, Стружковым сначала заняться? Да нет, Стружков никуда не денется, если это и вправду Стружков вернулся. А вообще-то говоря, именно в этом пункте Шелест рассуждал не очень убедительно с точки зрения психологической. Если уж Стружков захотел и сумел перейти в прошлое, так почему же он немедленно вернулся, ничего не сделав? Не туда попал, что ли? Но он ведь мог повторить попытку - должен был повторить, если так уж хотел спасти Левицкого!

Испугался, что попадет в другой мир, на другую линию? Ну, об этом он наверняка подумал раньше, до перехода! И если б он так боялся этого, то вряд ли вообще решился бы отправиться. Да нет, это на него непохоже, совсем непохоже! Если я Стружкова правильно понимаю, то ни черта он не боялся, а, напротив, только и думал, как бы поскорее добраться до двадцатого мая и начать действовать. Подумаем над этим дальше. Стружков вряд ли провернул такую сумасшедшую работу за один вечер и рискнул жизнью только для того, чтобы тихонько посидеть в хронокамере и вернуться обратно, ничего не сделав.

Однако же камера вернулась не пустая. В ней кто-то был. И этот кто-то ушел из лаборатории, а дальше как сквозь землю провалился. Шелест, вполне понятно, решил, что это был именно Борис. И я тоже. Просто в голову не приходило, что в камере может оказаться кто-то другой! А ведь выходит, что поторопились мы! И нечего удивляться странному поведению Стружкова: просто это не он, а совсем другой человек. А с этим новым героем все выглядит совсем иначе и вполне естественно... Вы поймите, Игорь Владимирович, мысленно обратился Линьков к Шелесту, - ведь Стружков никак не может вернуться в наш мир! Он отправился в прошлое, чтобы активно действовать, и если он не погиб при переходе, то, выйдя там из камеры, начал немедленно действовать. И, значит, создал иную систему событий, новую историю, новую мировую линию. Он уже не мог вернуться в наш мир. А вот камера его была, по-видимому, включена на возвращение - включена автоматически ОТСЮДА. Так что она осталась на нашей мировой линии!.. А здорово я все же наловчился рассуждать о проблемах хронофизики, - с мальчишеской гордостью подумал Линьков. - Вот ведь какую нетривиальную хронофизическую тонкость сообразил!

Это, наверное, и Шелест оценит. Только Шелест и оценит... Конечно, Стружков бы тоже оценил, и вообще толковые хронофизики. А так - попробуй кому объясни! Не поймут. Валя Темин наверняка затоскует, - это у него защитная реакция против непонятных вещей, - махнет рукой и не захочет разбираться...

Я бы на его месте тоже, наверное, не стал разбираться в этой хронофизичесной головоломке... "Ну что ж! Начинаем искать, - с преувеличенной бодростью сказал он себе, выходя из лаборатории. - Искать, конечно, не Стружкова, а того, кто в его камере сбежал из прошлого! И повезло же человеку! Впрочем, почему повезло? Он, надо полагать, и своим ходом мог уйти... Наверняка мог!

А вот взял и перешел к нам. Зачем? Эх, найти бы его, поговорить... Да, станет он с тобой разговаривать, как же! Он, небось, уже удрал куда подальше! А Шелест все ждет Стружкова... Да если б это Стружков был, он бы с утра уже околачивался в институте!"

Линьков захлопнул за собой дверь лаборатории и шагнул было к боковой лестнице, но вдруг остановился и замер.

Только сейчас он понял, что новая версия, в сущности, не объясняет трех важнейших вопросов. По-прежнему остается неясным, почему и каким образом погиб Аркадий Левицкий, куда девалась его записка и откуда взялся Стружков, которого видели вечером в лаборатории Берестова и Чернышев.

Линьков зашагал по коридору, на ходу пытаясь заново, в свете новой версии рассмотреть эти проклятущие загадки.

"Ну, встретились они, ну, поговорили, - раздумывал он. - Разговор у них мог получиться очень даже серьезный и волнительный. Но ссориться-то им зачем?

Чего они не поделили? Или это была не ссора? Но все равно, - почему эта встреча привела к гибели Аркадия Левицкого? Что это было? Шантаж? Боязнь разоблачения? Эх, Линьков, Линьков... Случай-то в следственной практике уникальный, а ты его на уровень коммунальной кухни свести норовишь! Тут ведь все необычайно, невероятно: и участники встречи, и условия, в которых она состоялась... Надо полагать, что и причина и способ действий столь же необычны... Да только - где тебе. Линьков, сообразить, о чем они могли говорить, - не твой это уровень!"

Линьков тихо вздохнул. Да, туман и мрак. Была бы записка... Но записка исчезла, и это загадка № 2. Может, она как-то связана с первой? Он забрал записку? Нет. Ну, зачем ему это делать! А тут еще этот Стружков неизвестно откуда вынырнул! Ну, действительно, как он очутился в институте в одиннадцать вечера?

Линьков горестно покачал головой. Нет, хватит рассуждать! Надо факты добывать, факты! Он решительно двинулся по.центральному коридору и выходу из института.

"Будем действовать по порядку, - рассуждал он, спускаясь в вестибюль. Как он появился, проверим позже. А сейчас попробуем проверить, куда он девался.

Шансов на успех тут очень мало, но для порядка надо спросить. Да и с Шелестом мы уговорились, что я пойду на проходную. Правда, мы имели тогда в виду выяснить насчет Стружкова, но это начисто отпадает. А вот этого нежданного гостя если б засечь... Только вряд ли на проходной о нем хоть что-нибудь знают: не мог он даже и пробовать пройти через проходную! Вообще непонятно, как он мог выйти из института? Через забор, что ли, махнул?

Пожалуй, единственный путь. Через проходную идти нельзя и оставаться до утра в институте тоже нельзя. Можно себе представить, что началось бы, если б его утром обнаружили в институте! Вот была бы заваруха! Словом, один ему путь - тайком, через забор. Да, - но, может, он вообще не выходил из института?

Зачем ему рисковать? И куда идти? А прочел он записку Бориса, посмотрел его чертежик, включил камеру и двинул куда вздумается... Я бы на его месте так и сделал..."

Линьков вошел в проходную. Макарыч отложил газету, снял очки в тонкой металлической оправе и с большим интересом поглядел на Линькова.

- Вы вчера вечером тоже дежурили, Василий Макарович? - смущенно покашливая, начал Линьков. - Так вот, я хотел бы узнать, не было ли вечером... или ночью... каких-либо происшествий?

- Происшествий никаких не было! - отрапортовал Макарыч. - Что вы! Какие такие происшествия? Я бы враз доложил...

- Ну, ну, - успокоительно сказал Линьков, - вы меня, очевидно, не совсем поняли. Я имею в виду не ЧП, а так, мелочи какие-нибудь. Может, вы шум подозрительный слышали или, может, через забор кто-нибудь перелетал?

- Что вы! - обиженно сказал Макарыч. - Через забор! Это ж и есть чепе!

- Значит, ничего такого абсолютно не было ни вечером, ни ночью? терпеливо спросил Линьков. - Меня, понимаете, всякая мелочь интересует. Ничего не припоминаете?

- Ничего, как есть! - со вздохом сожаления ответил Макарыч. - И рад бы для вас припомнить - ну, ничего не было.

- А работал кто-нибудь вечером в институте? - на всякий случай спросил Линьков.

- Двое работали, - охотно ответил Макарыч. - Всего двое. Стружков, значит, и Юрченко. Ну, Юрченко-то сразу ушел, как я на вахту заступил, может, четверть девятого было, но не больше. А Борис Николаевич - тот допоздна сидел. Самую малость до одиннадцати не дотянул.

- Что-что? - Линькову показалось, что он ослышался.

- Без пяти одиннадцать, говорю, ушел он, может, без трех.

- Стружков ушел без пяти одиннадцать?!

- Ну да. Ай опять с им что не так?! - ужаснулся дед.

- Нет, нет, все в порядке, - торопливо сказал Линьков. - Просто я не знал, что он вечером был в институте.

- А вам, поди, сказали, что и не был! - с горечью заметил дед. - Ну, это на него кто-то по злобе наговаривает!

- Но вы точно знаете, что это был Стружков? - не удержавшись, спросил Линьков.

- Неужели ж я Бориса Николаевича с кем перепутаю! - обиженно ответил дед. - Вышел он, заморенный совсем, ступает еле-еле, спокойной ночи мне пожелал.

- И пошел? - бессмысленно спросил Линьков.

- И пошел, а как же! - подтвердил дед, с любопытством глядя на него. Домой пошел, спать. Может, с устатку проспал сегодня? Нету его что-то...

- Нету... спасибо... до свиданья... - растерянно пробормотал Линьков и поплелся обратно в институт.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вечер был теплый и влажный. Наверное, прошел легкий дождик: плиты мощеной дорожки тускло блестели в полосе света, падавшей из проходной.

Мне вдруг стало страшно идти дальше. Я осторожно приоткрыл дверь проходной и заглянул в щелочку. А, дежурит Макарыч, это хорошо!

Макарыча я люблю: душевный старикан и к науке питает несокрушимое уважение.

Особенно к нашей хронофизике. Он, по-моему, думает, что мы работаем в основном над проблемой омоложения и только таимся до поры, потому что не все постигли и превзошли. А потом объявимся и полным ходом начнем возвращать людей из преклонного возраста в самый цветущий.

- Работаете все... - позевывая, прогудел он в желто-белые, прокуренные усищи. - Труженики, ох, труженики! Ай вам погулять никогда не хочется?

Дело-то молодое!

- Некогда все... - пробормотал я, раздумывая, как бы к нему половчее подступиться, потом сказал проникновенно: - Какие уж тут гулянки, Василь Макарыч! До того заработаешься, бывает, что прямо не понимаешь, на каком ты свете. Вот и сейчас: хотите верьте, хотите нет, а я никак не соображаю, какое сегодня число!

Выговорив это, я жалобно поглядел на Макарыча. Старик сочувственно закивал.

- Наука... - сказал он добродушно. - В старое время ученые, говорят, и вовсе ничего не соображали в обыкновенной жизни, все равно, как младенцы новорожденные. Девятнадцатое у нас сегодня, милок, девятнадцатое мая, да. А завтра, значит, двадцатое будет...

Двадцатое завтра! Только завтра! Значит, они меня еще на сутки назад швырнули. Зачем же это? Впопыхах, по ошибке, что ли? Я же им и отсюда помешать смогу, если правильно разберусь во всем.

Я задумался и перестал было слушать Макарыча, потом снова включился где-то на полуфразе. Насколько я понял, старик на основании своего многолетнего опыта уговаривал меня тяпнуть по маленькой ("Ежели держишь дома про запас!")

и залечь спать. Тяпать мне не хотелось, да к тому же не было у меня здесь не только запаса, но и дома, а вот спать... спать мне захотелось зверски.

- Иди уж, иди, мил человек, - сочувственно сказал Макарыч. - Прямо лица на тебе нет, до чего извелся... И Аркадий твой тоже проходил тут перед тобой, гляжу: идет весь аж черный и с лица спал... Батюшки, думаю! - Тут Макарыч запнулся, поглядел на меня и спросил: - Ай вы с ним поругались?

- Мы с ним? Да вроде нет... - неуверенно ответил я, пытаясь сообразить, какой же это Аркадий выходил сейчас из института: здешний, наверное? - А что?

- Да так я просто... Гляжу: поврозь выходите, что же, не мог он тебя пять минут подождать? Весь вечер, думаю, вместе просидели, а тут...

- Ну да... вместе... мы так просто, - забормотал я, не зная, что сказать.

- Иди, иди, голубок, - ласково сказал Макарыч. - Заговорил я тебя, старый леший...

- И то пойду, - ответил я расслабленным голосом, - Устал я, правда, до смерти. Спокойной вам ночи на трудовом посту, Василь Макарыч!

Выйдя из проходной, я машинально добрел до скверика, остановился и тупо глянул на скамейку, где мы с Ниной объяснялись и никак не могли объясниться, а Время, небось, косилось на нас и хихикало: "Ага, попались, хронофизики!"

Когда же это было? Семь часов назад и четыре дня вперед - поди разберись...

Вообще - куда же мне теперь идти? Где бы для начала хоть поспать часок? Я уж прямо с ног валился от усталости. Шутка ли: за один вечер столько всего!

Сногсшибательный разговор с Ниной; бешеная работа в лаборатории; путешествие во времени; выслеживание загадочного незнакомца в измененном мире и встреча с живым Аркадием; снова - и совершенно неожиданно! переброска во времени... Не считая того, что я, между прочим, эдак мимоходом взял да открыл способ перехода во времени! Ай да Борис Стружков! Силен, бродяга!..

Да, вот именно - бродяга бездомный. Дома у меня здесь нет. То есть комната моя, конечно, существует, но в ней ведь другой Борис. Насколько я помню, он сейчас провожает Нину домой, вернее бродит с ней по улицам и несет какую-то несусветную чушь. Конечно, ему-то что! Не жизнь, а малина!

Нет, ну какое все же свинство! Бандюги, хронохулиганы, вкатить бы им за такие штучки по пятнадцать суток переброски туда-сюда без права выхода из хронокамеры! Да мало им, стервецам, пятнадцать суток! Ну, что мне делать-то?

Так и мотаться по времени, на каждом шагу создавая миры и натыкаясь на своих двойников? И что это вообще за манера - ни с того, ни с сего совать человека в хронокамеру? Ну ладно, работали они там, готовили эксперимент потихоньку ото всех, даже от меня, это я вполне могу понять, хоть и обидно, что Аркадий от меня таится... Ну, не будем об этом... Но такие штучки устраивать!

Использовать хронокамеру для расправы с "неудобными" людьми! А может, это они контрольную проверочку провели на мне? Да нет, это уж совсем дико выглядит: что я им, брусочек?

А самое главное, самое главное, что все это никак не объясняет, почему Аркадий покончил самоубийством! Наоборот, пожалуй, еще больше запутывает дело. Ведь если этот его загадочный компаньон был попросту помощником в подготовке эксперимента, - монтажник он или кто другой, неважно! - то уж совсем ничего непонятно! Ну, открыл Аркадий, как перемещать человека во времени, ну, рассчитал поле, подготовил камеру для этой цели, так ведь радоваться этому надо, великое дело сделано, а он вдруг самоубийством кончает! Обнаружил, может, что передвижение во времени - штука опасная, что человечеству это принесет больше вреда, чем пользы, и поэтому из раскаяния и страха решил отравиться? Опять бред собачий получается: какой же ученый так поступит?! Да и опасности, которые могут грозить человечеству, если оно начнет путешествовать во времени, давным-давно рассчитаны (вероятно, по принципу "зелен виноград!") и даже, так сказать, отображены в искусстве, тем же хотя бы Айзеком Азимовым, так что никаких внезапных потрясений по этому поводу Аркадий испытать не мог...

В общем, ничего я пока по этой линии не выяснил, но сейчас мне было безразлично, выясню я вообще хоть что-нибудь или нет. Устал я до невозможности, мысли путались, ноги заплетались, я с удивлением обнаружил вдруг, что иду, вернее, плетусь... А куда, сам не знаю.

А впрочем, куда же еще? К себе, то есть к "здешнему" Борису неудобно: увидит нас вдвоем кто-нибудь... ну, хотя бы соседка тетя Маша - и инфаркт ей обеспечен. Да и самому мне как-то морально тяжело разговаривать с другим Борисом Стружковым. Я человек не жадный, мне себя одного вполне хватает.

Значит, некуда мне идти, кроме как на улицу Дарвина, дом номер шесть, квартира четыре, второй этаж, где проживает наш завтрашний кандидат в покойники, дорогой Аркашенька. Приду я к нему и скажу: "Вот что, друг, надоело мне за тобой гоняться по времени, я тебя тут, в пространстве, прищучил и выпускать не намерен. Выкладывай все как на духу, не канителься!

А если нет - дуэль! На мясорубках! Одолжу мясорубку уАнны Николаевны и такой из тебя фарш приготовлю! Ух, какой я из тебя сделаю фарш!"

Представив себе эту сцену, я сразу оживился и воспрянул духом. Несколько смутило меня лишь одно престранное обстоятельство: при словах "мясорубка" и "фарш" у меня слюнки потекли! Но, поразмыслив, я понял, что людоедских наклонностей, странствуя по времени, не приобрел, а только мой пустой желудок совсем некстати включился в мысленный идейный спор, не поняв, о каком фарше идет речь.

Улица Дарвина начиналась в двух кварталах от института, а еще через квартал кончалась: в ней всего-то была дюжина домов с обеих сторон.

Ну, вот. Улица Дарвина уперлась в ограду сквера. В глубине сивера бывшая церквушка, лет сорок назад переоборудованная под клуб пищевиков, мы там фильмы смотрим. Дом номер шесть - у самого сквера. Аркашкино окно на втором этаже, третье слева от парадного. В окне темно.

Вот тебе раз! Куда же девался Аркадий? Пришел и сразу спать завалился?

Непохоже на него. Да и быстро чересчур. Вышел он из института за пять минут до меня, так Макарыч сказал? Прикинем на мое собеседование с Макарычем, на стоянку у скверика, на медленную ходьбу еще минут пять... ну, десять, допустим. Даже если он не ужинал и чаю не пил, хотя наверняка проголодался, целый вечер ведь сидел в лаборатории... Все равно: раздеться, вымыться, постелить постель, лечь - и то еле успеешь. А Аркадий еще и снотворное принимает и лежит потом читает, пока таблетка не подействует. Вот ведь, он будто заранее репетировал... Значит, еще 20-30 минут надо прикинуть на это дело. Нет, наверное, Аркадий не приходил еще домой... И иуда это его понесло на ночь глядя?

Ну что ж, придется ждать. Подождем. В скверике вот сядем... Нет, не сядем, скамейки у входа нет, а нам нужно видеть и улицу и окно Аркадия. Станем, значит, вот под этим симпатичным пожилым кленом и обопремся на его надежный ствол, а то нас ножки что-то не держат...

Улица просматривается отлично, парадный дома номер шесть - и того лучше, его освещает яркий фонарь над входом в сквер. В окне Аркадия по-прежнему темно...

Я все время упорно созерцал улицу и не мог бы не заметить Аркадия, любое пари готов держать! Аркадий, безусловно, не проходил при мне по улице и не входил в свой дом. И все же в окне Аркадия зажегся свет. И темный силуэт человека промелькнул в окне. Откуда же Аркадий взялся, что за чудеса!

Я выбежал из скверика, влетел в парадный и одним духом взвился на второй этаж. У нас с Аркадием был условный сигнал - три коротких звонка, потом один длинный. Звонил я негромко, чтобы не разбуднть Анну Николаевну. Дверь Аркадия ближе по коридору, он должен услышать. Я чуть подождал и позвонил снова.

Тихонько скрипнула дверь. Пауза. Потом послышались шаги - осторожные, крадущиеся. Я подумал, что Аркадий боится разбудить соседку. Шаги вплотную приблизились к двери и, не останавливаясь, стали удаляться! Что же это такое? Почему Аркадий не открывает: он ведь понимает, что это я звонок-то наш, условный! Шаги удалялись в сторону кухни. Я нажал на кнопку изо всех сил, звонок надрывно задребезжал в коридоре. Там, внутри, щелкнул замок, открылась дверь, раздались вздохи, позевывание, сонное бормотание, шаркающие шаги...

- Кто это там? - сердито и тревожно спросила Анна Николаевна. - Звонят как на пожар!

- Анна Николаевна, это я, Борис. Простите, не сердитесь, откройте, у меня важное дело! - взмолился я.

Анна Николаевна, зевая, возилась с цепочками и засовами.

- Какое такое дело? - бормотала она, стоя на пороге, - Аркадия дома нет, и не придет он сегодня, еще утром он мне сказал, что если до десяти не вернется, значит, не ночует дома. А вам-то он чего ж не сказал?

Я почти оттолкнул Анну Николаевну, она ахнула и разинула рот, и бросился к комнате Аркадия.

Дверь была приоткрыта. Внутри - темно. Я щелкнул выключателем. В комнате никого не было.

Анна Николаевна, стоя у входной двери, ошарашенно моргала и пыталась что-то сказать. Я промчался мимо нее в кухню. Ну, конечно, дверь черного хода настежь. Кто-то вышел, вышел отсюда, из кухни: задвижка-то изнутри...

Я запер дверь на задвижку и вернулся в коридор. Анна Николаевна, застыв у входной двери, добросовестно таращила на меня сонные глаза и силилась заговорить.

- Здесь кто-то был, понимаете? - отрывисто сказал я.- В комнате Аркадия. Я сам только что видел, как в окне зажегся свет. И этот тип сбежал, когда услышал мой звонок. От меня сбежал. Через черный ход.

- Это как же так?! - Анна Николаевна совсем проснулась от страха. - Это что же делается-то, господи! Да ведь дверь-то у нас на цепочке была, Боря! Через окно он влез, не иначе... Ой, батюшки! И ведь говорила, говорила я Аркадию сколько раз, чтобы окно не бросал открытым...

Я заглянул в комнату Аркадия. Окно было заперто. Да и вообще чушь порет Анна Николаевна, кто же это полезет с улицы, на виду у всех, в окно второго этажа? Нет, войти он мог только через дверь. Значит, у него был ключ. Он вошел до десяти, Анна Николаевна в десять, как всегда, легла спать и дверь заперла на цепочку. Он, должно быть, знал этот внутриквартирный распорядок.

Ключ... Опять у кого-то есть ключ! На этот раз не от лаборатории, а от комнаты Аркадия. Странно все же. Кому Аркадий мог дать ключи и, главное, зачем?

Может, это сам Аркадий и был? Но чего ему бегать от меня? Хотя я бы этому особенно не удивился. Я, кажется, полностью израсходовал запас удивления на сегодняшний день. Нет, Аркадий тут не мог быть. И не стал бы он сидеть впотьмах в своей комнате. Это сидел кто-то чужой, и он не хотел, чтобы Анна Николаевна заметила его присутствие... Наверное, зажег он свет, когда увидел, что в окнах у Анны Николаевны стало темно. И то не сразу зажег, а подождал, пока все соседи наверняка уснут.

Да... И ключ у него есть, и мой условный звонок он знает, и привычки Анны Николаевны ему знакомы... Кто ж бы это мог быть? Неужели все-таки я... то есть, какой-то еще Борис Стружков! Какой-то еще? То есть, это уже третий на сегодняшний день, как говорится... "Что это Стружковы, как грибы после дождя, повсюду выскакивают? - неодобрительно подумал я.- Стружков я лично Стружков здешний (тоже я!) Стружков - еще один (тоже, наверное, я - может, завтрашний, либо позавчерашний)... Еще какого Стружкова ждать прикажете?"

Мысли эти не вызывали у меня ничего, кроме усталости. Ну, я так я... Даже понятней выходит. Услышал я свой звонок, не захотел сам с собой встречаться - а кто захочет?! - и шмыгнул через черный ход - Может, я сам себя и толкнул в хронокамеру? А что? Все возможно. Однако же получается, что этот Стружков - довольно паскудный тип... Ну, а я что могу поделать?

Я так задумался, что перестал слушать испуганные причитания Анны Николаевны.

Но постепенно сквозь поток моих мыслей пробилось слово "милиция", и тогда я понял, что должен действовать сам, а то греха не оберешься. Милиции мне только не хватало в этом деле!

- Да что вы, Анна Николаевна! - горячо сказал я.- Милиция придет, а мы ей что скажем? Убили кого, избили, ограбили?

- Может, и ограбили? - недоверчиво заметила Анна Николаевна.

Она зашла в комнату Аркадия, покрутилась там минуту-другую.

- Кто его знает! Так будто бы все на месте, и костюмы в шкафу висят аккуратно, и в стол, видать, никто не лазил, - растерянно сказала она, снова выйдя в коридор.

- Ну, вот видите! - подхватил я. - Что же мы милиции-то скажем? Высмеют они нас, скажут: померещилось вам, никого тут не было!

- Ой, не померещилось, Боря, не померещилось! - испуганно округлив глаза, возразила Анна Николаевна. - Накурено там, в комнате, дышать нечем, и сигарета, гляжу, в пепельницу ткнута наспех, дымок еще от нее идет...

Лучше-ка я милицию вызову, боюсь я, ей-богу, боюсь!

Уж я ее уговаривал-уговаривал, прямо охрип, тем более, что объяснялись мы полушепотом, чтобы ее семейство не разбудить. Наконец поладили на том, что я переночую в комнате Аркадия, а входная дверь будет на цепочке. После этого Анна Николаевна отправилась к себе и долго возилась, запирая свою дверь на все замки, а я остался один.

Цепочку со входной двери я тут же потихонечку снял, стараясь не брякать.

Аркадий теперь уж вроде не придет, но вот этот загадочный тип... Вдруг он вернется? Постоит тоже в скверике, увидит, что в окне света нет, и попытает счастья снова... Ведь что-то же нужно ему было здесь, иначе не лез бы!

Правда, может, он уже добыл то, за чем охотился... Да нет, вряд ли! Я начал звонить через две-три минуты после того, как он включил свет, а в комнате, по словам Анны Николаевны, все было на месте, ничего, значит, не переворочено, не разворочено в поспешных поисках. Он, наверное, только начал оглядывать комнату и соображал, где это может быть, а тут звонок... "Ну и фантазия у тебя, брат! - одернул я себя. - Концепции из тебя сыплются, как пшено из дырявого мешка, по любому поводу! Да почем ты знаешь, может, он вообще ничего не искал, а ждал или прятался... Ладно, спрячемся и мы, устроим засаду по всем правилам..."

Я не стал зажигать огня в комнате и даже окно побоялся открыть, хотя действительно этот тип прокурил тут все насквозь. В свете уличного фонаря я разглядел пепельницу на подставке торшера, вынес ее в коридор, исследовал окурки. "Столичные". Те же, что курит Аркадий. Ну, то он, наверное, Аркашкины сигареты истреблял, пока сидел здесь... Я вытряхнул окурки и пепел в мусорное ведро на кухне, вернулся в комнату и, не раздеваясь, плюхнулся на тахту. Ох, с каким наслаждением я вытянулся на спине и закрыл глаза! Правда, мне сразу почему-то представилось, что я уже лежал на этой тахте совсем недавно, полчаса назад, прислушивался, не ходит ли кто по квартире, хотел и не решался зажечь свет. Я даже передернулся весь и головой замотал, чтобы отогнать это дурацкое, нелепое ощущение. Но стоило мне снова закрыть глаза, как опять полезла в голову всякая дичь.

Упорно мерещилось мне, что стоит там, на улице, и пристально смотрит в темное окно комнаты Борис Стружков. Но не мог я разобрать, какой же это Борис - не то я сам, не то другой, тот, который сбежал отсюда... А может, еще какой-нибудь, еще один Стружков, вереница Стружковых, стройные ряды Стружковых, колонны Стружковых... Глаза у всех вытаращенные, недоверчивые, так и крутятся по сторонам - обстановку изучают... И номера у всех на груди, порядковые, для различия. Нет, не ряды, не колонны, цепочка! Они идут один за другим, соблюдая дистанцию... Вот какой-то очередной Борис выбегает из скверика, мчится вверх по лестнице, звонит... Предыдущий Борис, крадучись, удирает из комнаты на кухню, исчезает. Пришедший занимает его место на тахте, а в скверике под кленом уже стоит следующий Стружков. Вот и он бежит по лестнице... Сейчас позвонит, вот он звонит... звонит...

Я проснулся от оглушительного трезвона. Это орал будильник у меня над головой, на полочке тахты. Аркадий его, что ли, завел. Я остервенело стукнул по кнопке, и этот голосистый зверюга сразу утих. И тогда я понял, что за окном вовсю светит солнце.

Значит, я улегся и преспокойно проспал до утра! Тоже мне засада! Этот тип мог запросто явиться и меня в окно выбросить, я бы, наверное, только на тротуаре очнулся... Оно, конечно, и не удивительно, после такого веселого вечера с путешествиями и приключениями. Но все же... Эх ты, комиссар Мегрэ...

В дверь постучали нервно и торопливо. Я вскочил и, на ходу приглаживая волосы, кинулся открывать. Это была Анна Николаевна, уже по-утреннему деловая, подтянутая, - сразу видно, что на работу спешит. Но глаза у нее все-таки были тревожные и растерянные.

- Я было не хотела вас будить, но мне на работу пора, а тут слышу, у вас будильник зазвонил...

- Да нет, я уже встал, мне тоже пора... - смущенно пробормотал я. Ночь вроде прошла спокойно...

- Ночь-то спокойно... А вот звонили сейчас Аркадию, я хотела вас позвать.

Сон с меня сразу слетел, вчерашний сумбурный день опять навалился всей тяжестью на сердце, и оно заныло от предчувствия беды.

- А кто звонил-то? - я старался быть спокойным.

- Да кто его знает! Мужчина какой-то. Голос чудной, хрипучий такой.

Левицкого спрашивает. "Дома, - говорит, - Левицкий?" Я говорю: мол, постучу сейчас, узнаю, думала, может, он ночью пришел... Вижу, цепочка-то снята...

- Надо было сразу меня позвать - простонал я.

- Да не пустил он меня! Говорит, не надо, мол, его беспокоить. А сам словно бы забеспокоился, быстро-быстро так заговорил. Передайте ему, говорит, пускай он придет в восемь часов, как условились.

- А где? Куда приходить-то?!

- Он только сказал, что на том же месте, где всегда. "На нашем месте" так вот сказал. Аркадий-то, верно, знает, какое место...

- И больше он ничего не говорил?

- Говорил... - Анна Николаевна наморщила лоб, стараясь припомнить. Насчет таблеток каких-то сказал.

- Таблеток?!

- Ну да! Скажите, говорит, Левицкому, что я насчет таблеток, он, говорит, поймет. И трубку сразу повесил. Больше ничего не сказал. Ой, опаздываю я, заговорилась!

Анна Николаевна ринулась к вешалке, схватила плащ.

Я стоял на пороге и смотрел на нее. Завтра 21 мая. В этот день я в том, уже Ушедшем от меня мире пришел к Анне Николаевне, и она мне сообщила о загадочном госте Аркадия, парне с усиками, похожем на Раджа Капура. Она тогда обнаружила наблюдательность, хотя след и был ложным.

- Анна Николаевна, - спросил я, провожая ее к двери, - а вам этот голос совсем незнаком? Который по телефону-то говорил?

- Нет... словно бы нет... - неуверенно ответила она, приостанавливаясь. - Только, я думаю, он подделывался, нарочно хрипел-то... Может, правда, боялся, что я его распознаю?! - Она опять испугалась: - Ох, Боря, кто ж это такой? Вы додумались, может?

Я покачал головой.

- Стараюсь додуматься, но пока не выходит, Анна Николаевна.

- Ой, нехорошие какие дела пошли! - тревожно сказала Анна Николаевна. Боря, дверь-то, дверь не забудьте захлопнуть как следует, а то она отходит!

- крикнула она с порога и побежала вниз по лестнице.

Я посмотрел на часы: было без четверти восемь, по здешнему времени, я вчера переставил часы, сверившись у Анны Николаевны. И вдруг мне пришло в голову, что свидание-то назначено на восемь утра. Конечно, не вечера, как это я сразу не догадался? Ведь таблетки должны быть у Аркадия к концу рабочего дня, не позже! Но тогда "наше место" скорее всего обозначает тот самый скверик на углу, возле института, где мы объяснялись с Ниной... "Наше место"... Кто же это мог так говорить? В самом деле, кто? Уж чего там... это было "наше место" - для Аркадия Левицкого и для Бориса Стружкова: другие так не говорили. Но что же получается? Получается, что я же сам, то есть кто-то из Борисов, любезно достал Аркадию яд? Помог осуществить мечту, так сказать?

Весело...

Впрочем, думать мне было некогда. Все эти обрывки мыслей мелькали у меня, пока я наспех умывался и приглаживал волосы щеткой Аркадия. Голоден я был зверски, но готовить завтрак было некогда, и к тому же я не знал, где чьи продукты лежат в холодильнике. Я схватил со стола Анны Николаевны кусок черного хлеба и, на ходу заглатывая его, ринулся вниз по лестнице.

Таблетки... Он, значит, принесет Аркадию снотворное! Я машинально притронулся к карману куртки, - пачечки по-прежнему лежали там. Пачечки с таблетками снотворного, которые я взял вчера, то есть сегодня вечером со стола Аркадия. Но до этого момента теперь остается часов одиннадцать-двенадцать, и кто-то еще только собирается передать Аркадию эти самые таблетки...

Вот сейчас я спрячусь в кустах и посмотрю, кто же этот благодетель! А потом выйду, представлюсь и... ох, и выдам же я ему! За все: за таблетки, за Аркадия, за идиотские штучки с хронокамерой, чтоб разучился, подонок, живых людей вместе с грязными досками туда-сюда швырять. За Анну Николаевну тоже, чтобы не разгуливал по чужим квартирам среди ночи, чтобы не хрипел чужим голосом в телефон!

"А если это окажусь я сам?" - подумал я с тревогой.

Да-а... Тогда придется менять программу на ходу. Самому себе как-то неловко морду бить, несподручно... А, между прочим, больше некому, никто другой там не может появиться, кроме одного из Борисов Стружковых. Никто другой таких подробностей об Аркадии не знает. Нина разве? Но Нина не сумела бы говорить хриплым басом по телефону. А кроме того, она весь вечер проболтала со мной, со мной здешним, вернее тогдашним, теперешним... ах, чтоб тебя, ну и путаница! Ну, словом, я отлично помню, что девятнадцатого мая мы сидели с Ниной в кафе, а потом до полуночи шатались по улицам - все не могли расстаться. Так что не могла она до десяти часов оказаться в квартире Аркадия, не говоря уж о том, что если б и могла, так зачем ей туда лезть?

Без двух минут восемь я уже плюхнулся на прохладную зеленую траву за высокими кустами боярышника и тяжело перевел дыхание. Вход в скверик и главная дорожка просматривались отсюда отлично. А за моей спиной поднимался кирпичный брандмауэр трехэтажного дома, так что укрытие было превосходное.

Плохо только, что голод мучил меня все сильнее. Ведь со вчерашнего (или с послепослезавтрашнего) обеда я ничего во рту не держал, кроме этого кусочка хлеба, а он только раззадорил аппетит. Меня уже мутить начало с голоду, и обо всяких петлях и прочих каверзах времени думать как-то не хотелось. В голову почему-то упорно лезла яичница-глазунья. Уж не знаю, почему именно яичница, но я ее прямо наяву видел: из трех яиц, и вся беленькая такая, пузырчатая, а желтые глазки так и колышутся, а краешки так и подпрыгивают в шипящем масле - золотистые, кружевные, аппетитно хрустящие краешки... Я облизнулся, судорожно глотнул слюну и зажмурился от ноющей боли в пустом желудке.

А когда я открыл глаза, то увидел, что по аллее торопливо шагает человек.

Вот так штука! Это был вовсе не Борис! Это был Аркадий!

Я даже за кусты уцепился: показалось, что земля подо мной дрогнула и куда-то поплыла. Я глядел на аллею и пытался сообразить - почему Аркадий, откуда Аркадий, как он узнал?

А впрочем, что это я, какой недогадливый! Он, наверное, заранее сговорился с этим своим "незнакомцем", а тот позвонил утром просто для страховки, не зная, что Аркадий дома не ночует. Постой! Тогда получается, что "незнакомцев" уже двое: один сидел в комнате Аркадия, другой звонил утром?

Нет. Это мог быть один и тот же! Он ждал Аркадия, не дождался, пришлось удирать, утром позвонил... Да, возможно... Но так или иначе, где же он?

Аркадий вон ждет не дождется и явно нервничает: то на часы смотрит, то на вход в скверик. Даже гримасничает от нетерпения и переминается с ногн на ногу, как застоявшийся конь... Что-то в нем странное, в Аркадии, а что - понять невозможно... О чем-то напоминает - о чем же?

Аркадий снова посмотрел на часы и досадливо оскалился. Я тоже глянул на свои часы. Ну и ну! Двадцать семь минут девятого! Через три минуты начинается рабочий день в институте. Поэтому Аркадий и нервничает. А "незнакомец"-то, он разве не знает об этом? Знает, небось: назначил свидание рядом с институтом, за полчаса до начала работы. Тем более странно. И вообще, куда же он девался? А что, если... что, если... Я чуть не вскочил, так поразила меня эта мысль. Что, если я уже начинаю наблюдать "то самое" двадцатое мая со всей его загадочной путаницей? Может быть, "незнакомец" потому и появился в нашей лаборатории после работы, что утром они с Аркадием не смогли встретиться?!

Словно подтверждая мою догадку, Аркадий опять поглядел на часы, раздраженно махнул рукой и направился и выходу из сквера.

Нет уж! Не мог я допустить, чтобы Аркадий на моих глазах повторял, как заводная кукла, все, что привело его в этот день н бессмысленной гибели! Не мог я этого допустить, и никакая логика тут не помогала, никакие рассуждения о временных петлях не могли меня остановить! Ведь я видел, как Аркадий шагает по аллее к выходу, и понимал, что сейчас он отправится в институт и никогда уже не выйдет оттуда!

Я выбежал из-за кустов на аллею и в два счета догнал Аркадия. Он шел задумавшись, ничего кругом не видел и не слышал.

Я хлопнул его по плечу, он вздрогнул и резко повернулся. С минуту мы молча глядели друг на друга. Аркадий озабоченно хмурил густые черные брови и, видимо, старался что-то сообразить. Наконец он сказал деланно-небрежным тоном:

- А, Борис, это ты! А я, знаешь, задумался что-то и совсем тебя не заметил... Ты откуда тут взялся?

Для человека в моем положении этот вопрос звучал несколько двусмысленно. Но я почти не обратил на это внимания и даже не ответил ничего Аркадию. Я не мог оторвать глаз от его костюма. Главное - от его немыслимо шикарных отворотов...

Что и говорить, очень странно в таких обстоятельствах вдруг забыть обо всем н погрузиться в созерцание костюма! Да в нормальной обстановке я либо вообще не заметил бы, что у Аркадия обновка, либо глянул бы мимоходом и пробурчал что-нибудь неопределенное: а, мол, прибарахлился? Ничего вещичка!

Но тут дело обстояло нначе. Недаром я четвертый день подряд занимался в основном тем, что сопоставлял и пытался связать воедино разрозненные и с виду весьма далекие Друг от друга события, факты, детали. Видно, мозг мой уже настроился на автоматическое включение по программе: факт - ассоциация - гипотеза - и так далее. И сейчас эта программа сработала четко и безотказно.

Костюм на Аркадии был вообще странный. Наверное, на такой костюм я отреагировал бы даже помимо всяких ассоциаций. Ну, отреагировал бы однозначно: просто покатился бы со смеху. Клоунский какой-то наряд, ей-богу!

Коричневый пиджак, двубортный (ну, кто носит сейчас двубортные!), с невероятно широкими отворотами. А отвороты кожаные! Надо же! И вдобавок пристегнуты по краям на большие медные кнопки.

Но сейчас мне было не до смеху. Глянул я на пиджак Аркадия и моментально вспомнил слова Нины: "Костюм на нем какой-то странный был, борта широченные..." Мозг уже заработал по схеме и начал выдавать вопрос за вопросом: "Почему я не видел его в этом костюме двадцатого на работе? ТАКИЕ борта и я бы заметил! Где он прятал этот костюм и зачем надел его сразу после работы? Зачем вообще понадобился Аркашке такой идиотский костюм?!"

Я все стоял, тупо уставившись на сверкающие медно-красные кнопки и мучительно соображал: зачем они? Мне вдобавок почему-то стало страшно поднять глаза на лицо Аркадия, - вдруг он сейчас ухмыльнется так же криво и зловеще, как вчера у хронокамеры? Мне казалось, что если я снова увижу эту ухмылку, то не выдержу - заору, ударю Аркадия или убегу сломя голову.

- Чего это ты такой обалделый и помятый весь? В парадном, что ли, ночевал?

Почему в парадном? Странные у Аркашеньки фантазии. Сам-то ты где ночевал, брат, вот интересно! Я осторожно поднял глаза. Никаких зловещих гангстерских ухмылок - глаза, правда, слегка насмешливые, но у Аркадия они почти всегда такие. А вообще-то вид у него неважный - смуглое узкое лицо осунулось и почернело, веки красноватые, воспаленные. Не спал он сегодня, что ли?

- Нет, зачем же в парадном? - медленно ответил я, глядя на него. - Я у тебя, Аркашенька, ночевал. На твоей шикарной тахте:

Аркадий дернулся и приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать. По лицу его пробежала легкая судорога. Потом он сказал, глядя в сторону, преувеличенно-небрежным тоном:

- Я задержался там... в одном месте. Поздно было, идти далеко... Я там и переночевал.

Давай, давай, Аркашенька! Сделаем вид, что мы тебе поверили. Только не скажем, что кто-то сидел в твоей комнате. Не исключено, пожалуй, что это ты сам и был.

Аркадий вдруг начал счищать какое-то невидимое пятнышко с рукава и, не поднимая глаз, отрывисто спросил:

- Ты что... на работу вообще не идешь сегодня?

- Да понимаешь, - доверительно сказал я, не спуская с него глаз, - я тут с одним человеком уговорился встретиться, а он что-то не идет. Вообще-то действительно пора на работу, опоздали мы. А ты как сюда попал?

Аркадий нахмурился и подозрительно глянул на меня.

- Да так, по дороге зашел... - пробормотал он. - Так пошли, что ли, в институт?

Я лихорадочно соображал, что ответить. В институт мне идти, конечно, нельзя:

"здешний" Борис наверняка только что миновал проходную. "Незнакомец" не появился и вряд ли уже появится. Аркадия выпускать из виду нельзя, а как его задержать - непонятно. Дурацкое положение! Аркадий явно принимает меня за "своего" Бориса и удивляется, почему я так странно веду себя... Что же делать?

- Да я, пожалуй, подожду еще немного, - сказал я. - Ты начни пока без меня...

Представляю себе, как он удивится, когда войдет в лабораторию и увидит там "своего" Бориса! Постой, а ведь это идея! Нужно позвонить в лабораторию и предупредить двойника или еще лучше вызвать его сюда из института: ведь по телефону такие вещи не объяснишь... Да, но пока я буду звонить, Аркадий уже доберется до лаборатории! Ага, кажется, нашел...

Загрузка...