Крыса

Обычно идеи приходили к Дрю Ларсону — в те редкие случаи, когда вообще приходили — постепенно, как будто он по капле тянул их из почти высохшего колодца. И он мог связать каждую из них с тем, что где-то увидел или услышал, эпизодом из жизни.

Идея для рассказа, который он написал совсем недавно, пришла, когда он увидел, как на оживленном участке дороги, на въезде в Фолмаут, мужчина менял колесо. В памяти отложилось, как другие машины объезжали его, а водители успевали еще и посигналить. Так появился «Прокол», на который ушли три месяца, и который в итоге, после пяти или шести отказов, опубликовали в «Прэйри Скунер».

«Мимо Джека», единственный его рассказ, напечатанный в «Нью-Йоркере», Дрю написал, учась на последнем курсе в Бостонском Университете. Семя было посеяно, когда он у себя дома слушал радио. Ди-джей хотел поставить «WholeLottaLove» Зеппелинов, но пластинка стала заедать. Сорок пять секунд парень мучился в надежде все исправить, после чего сказал: «Извините, ребята, это я по-большому ходил».

«Мимо Джека» был написан двадцать лет назад. «Прокол» опубликовали три года назад. В промежутке между ними удалось написать еще четыре рассказа. Все — в пределах трех тысяч слов. И на каждый ушло несколько месяцев. Еще был роман. Попытка написать роман, но — не вышло. С тех пор он к этой затее не возвращался. Первые две попытки имели последствия. Последняя — очень серьезные последствия. Он сжег рукопись и, чуть было, не сжег дом.

И теперь — новая идея. Она пришла как будто бы с опозданием, как задержавшийся в пути автовоз, тянущий за собой вагон с шикарными машинами.

Люси попросила его съездить до Speck'sDeli и взять на обед сэндвичи. Это был хороший сентябрьский день, и он сказал ей, что хочет прогуляться. Она одобрительно кивнула и сказала, что так будет даже лучше для его поясницы. Позже он не раз спрашивал себя, как иначе сложилась бы его жизнь, сядь он в тот день за руль своего Субурбана или Вольво. Никакой бы идеи тогда не возникло. Не поехал бы он к отцу в загородный дом. И уж точно бы не увидел эту крысу.

Он уже прошел полпути и стоял на перекрестке Мэйн и Спринг в ожидании зеленого света, когда подъехал этот автовоз. Это был образ, яркий и четкий, будто все было наяву. Не в силах шелохнуться, Дрю смотрел на него куда-то сквозь небо. Стоявший рядом студент легко подтолкнул его локтем: «Пора идти, дядя».

Дрю не отреагировал. Студент удивленно посмотрел на него и пересек улицу. А Дрю так и стоял у светофора, который успел вновь загореться красным, а потом снова зеленым.

Дрю не был поклонником вестернов (не считая «Случай в Окс-Боу» и блестящий роман Доктороу «Добро пожаловать в трудные времена») и не смотрел их со школы. Но именно классический салун из вестернов он увидел тогда, стоя на перекрестке. Под потолком висела люстра из колеса от телеги, со светильниками на керосине, закрепленными на спицах. Дрю даже почувствовал характерный запах. Дощатый пол. В дальнем конце зала стояли три или четыре карточных стола. Было и пианино. За ним сидел человек в шляпе-котелке. Но в тот момент он ничего не играл. Он развернулся, чтобы посмотреть, что происходило у барной стойки. Туда же смотрел и стоявший рядом с ним симпатичный молодой человек с аккордеоном, повисшим на его узкой груди. А у самого бара парень в дорогом костюме приставил дуло пистолета к виску девушки в красном платье с таким глубоким вырезом, что грудь закрывали лишь кружева. Дрю видел не только их, но и их отражения в зеркале за барной стойкой.

Это был лишь сам автовоз. А за ним был еще целый вагон, полный машин. И Дрю во всех деталях разглядел всех, кто в них сидел: прихрамывающего шерифа (пулю из ноги у него так и не извлекли), отца, готового взять в осаду целый город, лишь бы его сына не отправили в окружной центр, где его осудят и повесят. Видел он и людей, нанятых отцом, на крышах соседних зданий с ружьями наготове. Он видел все.

Едва он вернулся домой, как Люси, увидев его, сказала:

— Или ты заболел, или у тебя появилась идея.

— Идея, — сказал Дрю. — Хорошая идея. Наверное, такой хорошей у меня еще не было.

— Рассказ?

Он догадывался, что она надеялась на это. И она точно надеялась, что больше к ним домой не явятся посреди ночи пожарные и не попросят ее и детей выйти во двор в одних пижамах.

— Роман.

Она положила свой сэндвич с ветчиной и сыром на стол.

— Ну вот…

То, что последовало за пожаром, едва не оставившим их без дома, они между собой нервным срывом не называли, но это был самый настоящий нервный срыв. Могло, конечно, быть и хуже, но он пропустил половину семестра в колледже (слава Богу, он был в штате), и пришел в норму лишь благодаря походам к психологу два раза в неделю, каким-то волшебным таблеткам и железной уверенности Люси, что он однажды восстановится. Ну и дети, конечно. Детям был нужен отец, который бы не метался бесконечно между «должен закончить» и «не могу закончить».

— В этот раз все по-другому. Люси, это прямо готовая идея. Подарок — ленты только не хватает. Я буду как под диктовку писать!

Она лишь посмотрела на него, нахмурив одну бровь.

— Ну как скажешь.

— Слушай, мы же никому в этом году отцовский дом не сдали?

Беспокойство в ее взгляде сменила тревога.

— Мы уже два года как не сдавали. Как Билл умер, так и не сдаем.

Билл Колсон присматривал за домом. Его для этого наняли еще родители Дрю.

— Только не говори мне, что…

— Да, собираюсь. Но буквально на пару недель Максимум на три. Пусть Элис с детьми поможет. Она это любит, а дети любят, когда тетя рядом. К Хэллоуину вернусь, конфеты пожевать.

— А тут писать не можешь?

— Да, конечно, могу. Но должно быть начало, — он обхватил голову руками, будто ее пронзила жуткая боль. — Вот первые сорок страниц там напишу — и все. Может, первые сто сорок. Может, быстро получится. Я прямо знаю, что и как. Знаю! — повторил он. — Как под диктовку буду писать.

— Мне надо подумать над этим, — сказала она. — Да и тебе тоже.

— Ладно, подумаю. А теперь ешь свой сэндвич.

— Что-то аппетит пропал, — сказала она.

У Дрю аппетит не пропал. Он съел весь свой обед и почти весь обед жены.

Вечером того же дня он поехал к бывшему заведующему кафедры. Эл Стэмпер, неожиданно для всех, объявил об уходе на пенсию в конце весеннего семестра. Его место заняла Арлин Аптон, известная также как Злая Ведьма Елизаветинской Драмы, которая давно хотела заполучить столь важную должность. Скорее даже, жаждала.

Надин Стэмпер сказала Дрю, что Эл сидит во дворике, пьет холодный чай и загорает. Выглядела она так же, как и Люси, когда Дрю поделился с ней планами поехать за город на целый месяц, и когда он вышел во дворик Стэмперов, он понял почему. Он также понял, почему Эл Стэмпер, жестко, но великодушно руководивший кафедрой английского языка целых пятнадцать лет, так внезапно ушел на покой.

— Хватит на меня пялиться. Лучше чаю попей. Хочешь же.

Эл был уверен, что знал, чего хотят другие. Арлин Аптон не переносила его во многом именно потому, что Эл на самом деле знал, чего хотели другие.

Дрю сел и взял стакан.

— Сильно похудел, Эл?

— Килограмм пятнадцать. Знаю, кажется, что больше, но это потому, что у меня лишних особо никогда и не было. Поджелудочная.

Он заметил, как у Дрю изменилось выражение лица, и поднял вверх палец, жест, которым он прекращал дебаты на заседаниях кафедры:

— Только не надо сейчас ни тебе, ни Надин, ни кому-либо еще бежать и некролог сочинять. Обнаружили довольно-таки рано. Шансы неплохие.

Дрю показалось, что его старый друг сам не сильно в это верит, но решил промолчать.

— Не будем обо мне. Давай лучше о том, почему ты здесь. Уже решил, как отпуск свой проведешь?

Дрю сказал, что хочет еще раз взяться за роман. На сей раз, он уверен, должно все получиться. Он даже более чем уверен.

— Ты ведь так и про «Деревню на Холме» говорил, — сказал Эл, — А как все пошло наперекосяк, у твоей красной тачки чуть колесо не отлетело.

— Говоришь, как Люси, — сказал Дрю. — Не ожидал я от тебя.

Эл наклонился к нему:

— Послушай меня, Дрю. Ты — замечательный преподаватель, и ты написал несколько очень хороших рассказов…

— Шесть, — сказал Дрю. — Можно в Книгу Рекордов Гиннесса звонить.

Эл махнул рукой:

— «Мимо Джека» включили в «Лучшую Амери…»

— Да, — сказал Дрю. — Антологию редактировал Доктороу. Кого уж в живых нет давно.

— Многие хорошие авторы ничего кроме коротких рассказов и не писали, — упрямился Эл. — По, Чехов, Карвер. Знаю, ты этот жанр не любишь, но я могу назвать еще Саки, О'Генри. Харлан Эллисон — наш современник.

— Вот только они написали куда больше, чем шесть рассказов. И, Эл, эта идея — отличная. Серьезно.

— Так, может, расскажешь, что за идея, вкратце? С высоты полета вертолета, так сказать.

Он посмотрел на Дрю.

— Нет, не расскажешь. Вижу, что не собираешься.

Дрю, сгорая от желания рассказать — ведь идея-то отличная, чертовски хорошая идея — покачала головой.

— Лучше пусть в голове сидит, я считаю. Я специально еду в отцовский домик за городом, чтобы она созреть успела.

— Это который в районе ТР-90? Край света, считай. А Люси что по этому поводу говорит?

— Она не в восторге, но ей сестра будет с детьми помогать.

— Да она не за детей переживает, Дрю. Думаю, ты и сам понимаешь.

Дрю промолчал. Он подумал о салуне. Подумал о шерифе. Уже знал, как шерифа зовут. Джеймс Эврилл.

Эл отпил чаю и поставил стакан на стол рядом с довольно потрепанным экземпляром «Волхва» Фаулера. Дрю догадывался, что там почеркались на каждой странице: зеленый цвет — для героев, синий — для темы, а красный — для фраз, которые Эл счел интересными. Огонек в его голубых глазах по-прежнему горел, но эти глаза стали слезиться и успели покраснеть. Дрю не хотелось думать, что в этих глазах он видел приближающуюся смерть, но именно так ему и показалось.

Эл наклонился к нему, сунув руку себе между колен:

— Скажи мне, Дрю, почему это тебе так важно?

В ту ночь, после того, как они занялись любовью, Люси спросила, действительно ли ему необходимо уезжать.

Дрю подумал об этом. Как и обещал. Уж это она точно заслужила. Заслуживала она намного большего. Ведь она всегда была рядом, и, когда ему было совсем трудно, он положился на нее. Он был краток:

— Люси, возможно, это последний шанс.

С ее стороны кровати ответ последовал не сразу. Он терпеливо ждал, зная, что если она будет против, он прислушается к ней. Наконец, она сказала:

— Хорошо. Я тоже хочу, чтобы у тебя все получилось, но мне немного страшно. Скрывать не буду. А о чем книга? Или не хочешь говорить?

— Хочу. Очень хочу поделиться, но лучше еще подождать. Я Элу то же самое сказал, когда он спросил.

— Лишь бы не про академиков, которые трахают жен друг друга, беспробудно пьют и страдают от кризиса среднего возраста.

— Ну, то есть, лишь бы не «Деревня На Холме».

Он ткнула его локтем:

— Вы это сказали, мистер, а не я.

— Вообще не об этом.

— А может, подождешь, милый? Неделю? Чтобы убедиться, что все серьезно, — она понизила голос. — Ради меня?

Ждать он не хотел. Он хотел уже завтра поехать на север штату и начать писать уже на следующий день. Вот только «убедиться, что все серьезно» — не такая уж и плохая идея. Наверное.

— Да, можно.

— Ну и хорошо. А если все-таки поедешь, все же нормально будет? Клянешься?

— Все будет хорошо.

Она улыбнулась, чуть показав белую полоску зубов.

— Мужчина всегда так отвечают, да?

— Если не будет получаться, вернусь. Если начнется… ну ты поняла.

На это она ничего не ответила, то ли потому, что поверила ему, то ли потому, что не поверила. Ну и ладно. Главное, что этот разговор не привел к ссоре.

Он уже думал, что она уснула, или почти уснула, когда она задала тот же вопрос, что и Эл Стэмпер. Прежде она об этом не спрашивала, ни во время его первых двух попыток написать роман, ни во время того кошмара, которым закончилась эта хрень под названием «Деревня На Холме».

— Почему тебе так важно написать роман? Это все из-за денег? Но ведь у нас все в этом плане нормально — тебе хорошо платят, и у меня бухгалтерия появилась. Или самолюбие потешить?

— Ни то, ни другое, ведь еще не факт, что его опубликуют. Даже если моя книга дальше стола никуда не пройдет — что случается со всеми плохими романами по всему миру — меня все равно это устроит.

Стоило ему произнести эти слова, как он понял, что это правда.

— Ну а что тогда?

Элу он сказал, что просто хочет довести дело до конца. И что ему интересно попробовать себя на неизведанной территории. (Насчет этого он и сам не был уверен, зато знал, что романтику Элу такой ответ понравится). Но Люси такую чушь даже слушать не станет.

— Условия у меня есть, — сказал он, наконец. — Есть талант. Значит, все может получиться. Может, даже в финансовом плане, если я правильно понимаю, как это работает с художественной литературой. Успех — это хорошо. Но не это главное, — он повернулся к ней, взял ее за руки и прижался своим лбом к ее лбу. — Мне надо довести дело до конца. Вот и все. Вот что самое главное. Потом, может, еще что-то напишу — но уже в более спокойной обстановке — а, может, и нет. Меня оба варианта устроят.

— Дело принципа, короче говоря.

— Нет, — он употребил это же слово в разговоре с Элом, но лишь потому, что Эл бы его понял и принял. — Это другое. Я это, можно сказать, чувствую. Помнишь, когда у Брендона в горле томат черри застрял?

— Никогда не забуду.

Брену было четыре. Они ужинали в «Кантри Китчен» в Гейтс Фоллз. Брендон стал издавать странные звуки, как будто он начал задыхаться, и схватился за горло. Дрю развернул его спиной к себе и провел прием Геймлиха. Томат выскочил со звуком «чпок», с которым пробка вылетает из бутылки. Ребенок не пострадал, но Дрю на всю жизнь запомнил, каким глазами, полными мольбы о помощи, сын смотрел на него, когда понял, что ему нечем дышать. Он не сомневался, что запомнила и Люси.

— Точно так же что-то застряло, — сказал он. — Но не в горле, а в голове. Я не задыхаюсь, но воздуха мне недостаточно. Мне нужно закончить.

— Ясно, — сказала и потрепала его за щеку.

— Понимаешь меня?

— Нет, — сказала она, — Но ты понимаешь, и, наверное, этого достаточно. Я спать.

И она перекатилась на свою половину кровати.

Вместо того чтобы спать, Дрю лежал, погрузившись в мысли о маленьком городке на западе страны, в тех краях, где он ни разу не был. Ну и ладно. Воображение ему поможет, в этом он не сомневался. Всю необходимую информацию можно будет найти потом. Если, конечно, вся идея не обратится в мираж.

Наконец, уснул и он; и ему приснился прихрамывающий шериф. В том же сне был и наломавший дров паренек, запертый в крошечную камеру. И люди на крышах. Затишье перед неминуемой бурей.

Ему снился Биттер Ривер, штат Вайоминг.

Идея не обратилась в мираж. Напротив, она росла, крепла, становилась ярче, и неделю спустя, теплым октябрьским утром Дрю положил в багажник их Субурбана (которым они пользовались реже) три коробки с едой — в основном с консервами. К ним добавилась спортивная сумка с одеждой и туалетными принадлежностями. Еще он взял ноутбук и — на всякий случай — потертую коробку с печатной машинкой Olympia, доставшейся ему от отца. С электричеством в тех краях бывали проблемы: ветер мог повредить линии электропередач, и восстанавливали их далеко не сразу.

Дети уже собирались в школу. Он их поцеловал и напомнил, что вечером дома их уже будет ждать тетя. Осталось попрощаться с Люси, которая стояла у машины, в блузке без рукавов и полинявших джинсах. Стройная, красивая, она, тем не менее, хмурилась, что обычно говорило о ПМС и головной боли.

— Береги себя, — сказала она, — Книга книгой, но давай поосторожнее. Там теперь до сезона охоты почти никого нет, и телефон не ловит в радиусе сорока миль от Преск Айла. Вот так сломаешь ногу или потеряешься в лесу…

— Солнце, я по лесам не шатаюсь. А если — если — пойду гулять, то строго вдоль дороги.

Он посмотрел ей в глаза, и ему не понравилось то, что он увидел. Дело было не в нахмуренных бровях. В ее взгляде теперь поселилась подозрительность.

— Хочешь, чтобы я остался — только скажи. И я останусь.

— Правда? Останешься?

— Ну, скажи — узнаешь.

Только бы она не сказала.

Она разглядывала свои кроссовки. Потом подняла голову и покачала ею.

— Нет. Я понимаю, что тебе это важно. И Стейси с Бреном тоже понимают. Я слышала, что тебе сын сказал, когда ты его поцеловал.

Брендон (теперь ему было двенадцать) сказал:

— Возвращайся с большой книгой, пап.

— Звоните мне каждый день, мистер. Не позже пяти, даже если работа кипит. Мобильник там не ловит, но по проводному — получится. Нам за него счет приходит каждый месяц, и я сегодня утром звонила — проверить хотела. Не только дозвонилась, но еще и автоответчик услышала — отец твой записал. Даже как-то жутковато стало. Как будто с того света ответили.

— Еще бы.

Отец Дрю умер десять лет назад. Домик они продавать не стали. Сначала несколько раз съездили туда сами, а потом стали сдавать охотникам. После того, как Билл, следивший за домиком, умер, делать это стало тяжело. Одна компания охотников так полностью и не расплатилась, а другая группа оставила после себя жуткий бардак. Больше они арендой заниматься даже не пытались.

— Записал бы ты новое сообщение на автоответчик.

— Запишу.

— И я сразу предупреждаю, Дрю. Не будет звонков, я сама туда к тебе поеду.

— А вот это зря, дорогая. Там последние пятнадцать миль по этой убогой дороге такие, что наш Вольво там точно выхлопную трубу оставит. И трансмиссию тоже, наверное.

— Ну и ладно. Потому что… Давай, я прямо скажу, хорошо? Потому что, когда у тебя рассказ не получается, ты его просто откладываешь в сторону. Неделю-другую послоняешься хмурый по дому и придешь в себя. А вот с «Деревней На Холме» все было по-другому, и мы с детьми потом еще целый год боялись.

— Эта книга…

— Ага, другая. Ты уже пять раз сказал, и я тебе верю, хотя все, что я знаю о ней, это то, что она не про дурных преподавателей, которые устраивают дикие пьянки не пойми где. Просто…, — она взяла его за предплечья и сделала очень серьезный вид. — Если что-то пойдет не так, если слова перестанут подбираться, как тогда с «Деревней», поезжай домой. Ты меня понял? Поезжай домой.

— Обещаю.

— Все, поцелуй меня как следует.

И он поцеловал, слегка сунув язык ей между губ и запустив руку в задний карман джинсов. Он отступил на шаг и увидел, что Люси покраснела.

— Да, — сказала она. — Вот так.

Он уже сел в Субурбан и выехал на улицу, когда услышал «Подожди! Подожди!» и увидел, как Люси бежит за машиной. Сейчас скажет, что передумала. Скажет, что хочет, чтобы он никуда не ехал, а писал книгу у них дома, в кабинете на втором этаже. Он был уверен, что именно это он и услышит, и с трудом поборол желание вдавить педаль газа в пол и помчать по Сикамор Стрит, не глядя в зеркало заднего вида.

— А бумага? — спросила она, пытаясь отдышаться и убирая волосы с лица. Она театрально выкатила нижнюю губу.

— Бумага есть у тебя? Потому что сомневаюсь я, что там она есть.

Он довольно улыбнулся и погладил ее по щеке.

— Две пачки. Хватит ведь, как думаешь?

— Ну, если только ты не замахнулся на «Властелина Колец», должно хватить.

Теперь она смотрела на него спокойно, ничего не выражающим взглядом. И не хмурясь. Как минимум, пока.

— Давай, Дрю. Езжай уже и без большой книги не возвращайся.

Выезжая на магистраль I-295, как раз там, где он увидел того мужчину, менявшего пробитое колесо, Дрю вдруг почувствовал облегчение. Его обычная жизнь — дети, которых надо было после школы забирать домой, работа, быт — все осталось позади. Он вернется к этой жизни через две, ну или три, недели, и, предположительно, большую часть книги придется дописывать дома посреди шума и суеты той самой обычной жизни. Но сейчас его ждала другая жизнь, та, которую он проживет в своем воображении. До этого, работая над другими тремя романами, ему ни разу не удавалось действительно погрузиться в эту жизнь. А в этот раз, он был уверен, удастся. Пускай физически он будет в простеньком домике, без излишеств, где-то в лесах штата Мэн, но остальная его часть перенесется в Биттер Ривер, штат Вайоминг, где прихрамывающему шерифу и трем его помощникам придется бороться за парня, на глазах у сорока очевидцев хладнокровно убившего совсем еще молоденькую девушку. Впрочем, это лишь начало истории. Героям истории предстоит затем отвезти его в центр округа, где ему придется предстать перед судом. Надо будет потом выяснить, были ли вообще в Вайоминге округи в 1880-е годы. Дрю пока не знал, как старик Прескотт сумел собрать целую армию вооруженных негодяев, которые будут противостоять служителям закона, но он был уверен, что со временем этот момент прояснится.

Всему свое время.

У Гардинера он выехал на I-95. Субурбан, с пробегом в 120 000 миль, на скорости в шестьдесят слегка потряхивало, но стоило ему дожать до семидесяти, как машина пошла уверенно и плавно. Ехать еще было около четырех часов, а последний участок дороги, там, где она сужалась, местные окрестили Говногой.

Он был рад, что оказался за рулем, но куда больше его радовала мысль, что скоро он откроет свой ноутбук, подсоединит его к небольшому принтеру HP и создаст документ под названием БИТТЕР РИВЕР #1. Впервые за всего это время он мог представить белое поле под мерцающим курсором без чувства страха, которое регулярно перебивало чувство надежды. Выехав за черту города Огаста, он понял, как ему не терпится сесть за работу. В этот раз все будет хорошо. Даже очень хорошо. В этот раз все будет так, как надо.

Он включил радио, услышал песню TheWho и стал подпевать.

Уже вечером Дрю подъехал к единственному на всей территории ТР-90 магазину. Вывеска сообщала, что в этом старом здании с провисшей крышей находился «Большой Магазин 90», как будто где-то в округе был еще и Маленький 90. Он заправил свой Субурбан, бак которого успел почти опустеть. На ржавой, видавшей многое, колонке висели таблички с надписями «ОПЛАТА ТОЛЬКО НАЛИЧНЫМИ», «НЕ ЗАПЛАТИВШИМ ГРОЗИТ СРОК» и «ХРАНИ БОГ АМЕРИКУ». Галлон марки Regular стоил почти четыре доллара. Это была цена марки Premium, но чем дальше на север, тем все дороже. Дрю задержался на крыльце магазина рядом с заляпанным в раздавленных насекомых таксофоном. Надпись на аппарате он помнил еще с детства: «ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВСТАВЛЯТЬ МОНЕТЫ, УБЕДИТЕСЬ, ЧТО ВЫ ДОЗВОНИЛИСЬ». Дрю набрал номер, услышал гудки, кивнул, повесил трубку на ржавый крюк и зашел в магазин.

— Ага, еще работает, — сказал продавец, похожий на выжившего в битве с динозаврами в Парке Юрского Периода, — Надо же, да?

Красные глаза продавца намекали Дрю на то, что тот не слезал с крепких сигарет. После этих слов продавец достал из заднего кармана замызганную бандану, прикрылся ею и громко чихнул.

— Проклятая аллергия. Как осень, так я с ней мучаюсь.

— Майк ДеВитт, да? — спросил Дрю.

— Неа. Майк — мой отец. В феврале похоронили. Девяносто семь лет было, едрит твою мать. Последние десять он, правда, не понимал, то ли на ногах стоит, то ли в седле сидит. А я — Рой, — он протянул руку через прилавок. Дрю не хотелось ее жать — именно ею Рой проделал операции с тряпкой для соплей. Но, будучи человеком воспитанным, он не отказал в ответном жесте.

ДеВитт сдвинул очки на кончик крючковатого носа и, глядя поверх них, принялся изучать Дрю.

— Знаю, я похож на своего батю, а ты точно — на своего. Ты же сын Баззи Ларсона, ага? Не Рики, а второй который.

— Он самый. Рики нынче в Мэриленде живет. А я — Дрю.

— Точно, вспомнил. Женат уже, дети даже есть, маленькие пока. Учитель же, да?

— Да, — он протянул ДеВитту три двадцатки. Тот сложил их в кассу и вернул шесть долларов засаленными купюрами.

— Слышал, что Баззи умер.

— Так и есть. И мама умерла, — одним вопросом меньше.

— Соболезную. А что тут делать-то собрался в это время года?

— Отпуск у меня. Думал, напишу что-нибудь.

— Да ты что? В смысле в домике Баззи?

— Если проехать туда можно, — сказано это было только, чтобы не показаться пленником бетонных джунглей. Даже если дорога и плохая, Субурбан с ней справится. Дрю сюда ехал не для того, чтобы взять и развернуться.

ДеВитт шмыгнул носом и сказал:

— Ну Говногой ее не просто так прозвали. Весной ее хорошенько размыло, есть пару участков, но у тебя полный привод, так что проедешь. Ну и ты, наверное, уже знаешь, что старина Билл умер.

— Знаю. Один из сыновей мне открытку прислал. На похороны приехать не смогли. Сердце?

— Голова. Пулю себе туда пустил, — ДеВитту явно понравился собственный ответ. — Альцгеймер его совсем замучил. Судмедэксперт в бардачке машины записную книжку нашел — там чего только не было. Адреса, телефоны, имя жены. Даже кличка собаки. Задолбало его это все, короче говоря.

— Вот это да, — сказал Дрю. — Это ужасно.

Он ничуть не преувеличил. Билл Колсон был человеком приятным, воспитанным, опрятно одетым, следившим за собой. Он всегда и своевременно говорил отцу Дрю, а потом и самому Дрю, где что нужно было починить и сколько это стоило.

— Да, да. Раз ты не знал об этом, то тем более не знаешь, что сделал он это на вашем участке.

Дрю уставился на продавца.

— Да не может быть!

— Как было — так и говорю, — снова появилась бандана, еще больше соплей. ДеВитт высморкался в нее. — Серьезно. Подъехал на машине, достал свой винчестер, поднес дуло к подбородку и пальнул. Пуля прошла насквозь и разбила заднее стекло. Следователь Григгз как раз, где ты сейчас, стоял и мне об этом рассказывал.

— Господи, — сказал Дрю, и в голове у него что-то перестроилось. Энди Прескотт уже не держал дуло пистолета у виска девушки, а прижал его к ее подбородку. И когда он нажал на курок, пуля вышла через затылок и угодила в зеркало за барной стойкой. Мысль о том, что он так, почти хищнически, воспользовался рассказом этого старикана, его не смутила. Книга от этого только выиграет.

— Да, уж скверно вышло, — сказал ДеВитт. Он хотел, чтобы в этих словах прозвучала грусть, может, даже что-то философское, но его выдала наигранность. Дрю подумал, что он и сам это понял. — Зато он до самого конца оставался стариной Биллом.

— В смысле?

— В том смысле, что испачкал он свою машину, а не домик Баззи. Он бы так никогда не поступил — голова у него еще соображала, — ДеВитт снова собрался чихнуть, потянулся за банданой — и не успел. А чихнул он как следует. — Все-таки он там порядок поддерживал, так ведь?

Через пять миль после магазина асфальт сменился грунтовкой. Еще через пять миль Дрю оказался на развилке. Дрю взял влево, по дну машины застучали камешки гравия. Началась та самая Говнога, которая не менялась с тех пор, как Дрю впервые ее увидел, будучи еще мальчишкой. Несколько раз он сбрасывал скорость до двух-трех миль в час, чтобы объехать размытые участки дороги. Еще пару раз он останавливался, чтобы убрать поваленные деревья. К счастью, это были березы, к тому же легкие. Одна и вовсе переломилась, пока он ее оттаскивал.

Доехав до кемпинга Каллум, нынче заброшенного, заколоченного досками и с цепью на воротах, он стал считать столбы линий электропередач, их любимое с Рики занятие в детстве. Некоторые успели покоситься, будто пьяные, но, как и прежде, Дрю насчитал ровно шестьдесят шесть столбов, после чего добрался до участка с табличкой «ЧЕЗ ЛАРСОН». Табличку сделала Люси, которой помогали дети, в ту пору совсем еще маленькие. За участком следовало еще семнадцать столбов, а за ними — кемпинг Фаррингтон и озеро Агельбему.

Сразу за Фаррингтоном начиналась настоящая глушь, раскинувшаяся на стол миль по обе стороны от канадской границы, где электричества не было. Бывало, они с Рики добирались до этих мест, чтобы посмотреть на то, что они прозвали «Последним Столбом». Их сюда так и тянуло. Дальше цивилизация заканчивалась. Как-то раз Дрю решил показать Последний Столб Стейси и Брендону. Их это не впечатлило — дети были убеждены, что электричество — и уж тем более вай-фай — доступны везде.

Он вышел из Субурбана и снял цепь на въезде во двор, замок на которой не сразу захотел принимать в себя ключ. Надо было в магазине набор ключей взять, подумал он, но все не предусмотришь.

До самого дома ехать надо было еще четверть мили, и все это время по стеклам и крыше машины били ветви деревьев. Сверху, вдоль дороги, бежали телеграфный и электрический провода. Когда-то они были туго натянуты, теперь же — заметно обвисли.

Он подъехал к домику. Здание казалось заброшенным, забытым. Зеленая краска отколупывалась, а Билл Колсон уже ничем помочь не мог. Крыша из оцинкованной стали была завалена листьями и еловыми иголками, а спутниковая тарелка (куда тоже нападало немало листьев и иголок) вообще выглядела инородным предметом. Интересно, платила ли Люси за телевидение? Если да, то не стоило — вряд ли тут что-то ловило. Вряд ли провайдер вернул бы им деньги с комментарием «Ой, возвращаем ваш платеж, так как ваша спутниковая тарелка загажена». Крыльцо, хоть и старое, на вид оставалось прочным (но лучше не рисковать). Под крыльцом он увидел раскинутый тент, которым, скорее всего, были накрыты дрова. Возможно, последние дрова, привезенные сюда Биллом.

Дрю вышел из машины, встал рядом и положил руку на еще не остывший капот. Где-то каркнула ворона. Еще дальше — ей ответила вторая. Единственное, что он слышал помимо птиц, — журчание ручья, который бежал совсем рядом в сторону озера.

Дрю вдруг подумал, что, возможно, он поставил машину прямо на том месте, где Билл Колсон поставил свою прежде, чем пустить себе пулю в голову. Он слышал, что раньше — в средневековой Англии, например, — широко было распространено поверье, что души самоубийц навсегда оставались там, где они покинули свое тело.

Он пошел в сторону дома, убеждая себя (и коря), что для страшных историй у костра он староват, когда услышал, как к нему приближается что-то крупное. Из-за сосен, на участок между домом и ручьем, ему навстречу вышел не зомби и не призрак, а молодой лосенок, перебиравший непропорционально длинными ногами. Он дошел до навеса, где хранились инструменты, и остановился, увидев Дрю. Они уставились друг на друга. Дрю подумал, что из всех божьих тварей этот лось — молодой или зрелый — явно был одним из самых уродливых и несуразных его созданий. Что думал в это время лось — неизвестно.

Затем с куда более громким шумом на них из-за деревьев вышла мама-лосиха. На шею ей упала ветка, и она решительно ее стряхнула. Она смерила Дрю взглядом, наклонила голову и принялась рыть землю копытом. При этом она отвела уши назад и прижала к голове.

Готовится напасть на меня, подумал Дрю. Она видит во мне угрозу для ее потомства и намерена его защищать.

Сперва он хотел добежать до машины, но до нее, наверное, даже, скорее всего, было слишком далеко. И резкое движение даже в сторону от лосенка его мать могла принять за агрессию. Поэтому он просто остался стоять там, где стоял, пытаясь убедить животное весом в полтонны, стоящее в тридцати метрах от него, что не желает никому зла. Все нормально, мамуля, я безобидный.

Секунд пятнадцать она на него смотрела, по-прежнему наклонив голову и продолжая рыть землю копытом. Затем она пошла к своему лосенку (не сводя глаз с непрошенного гостя) и встала между ними. Затем она еще раз пристально посмотрела на него, как будто обдумывая свои дальнейшие действия. Дрю не двигался. Он был очень напуган, но, что удивительно, еще и почему-то рад. Он подумал, — «Если она на меня нападет, то или я умру на месте, или получу такие травмы, что все равно скоро долго не протяну. А если нет, я на славу поработаю. Я напишу блестящую книгу.»

Даже в тот момент, когда его жизнь была в опасности, он понимал, насколько неверно это уравнение. С таким же успехом он мог в детстве загадывать, что, если в следующую минуту какое-нибудь облако закроет солнце, ему подарят на день рождения велосипед. Но почему-то он думал, что на этот раз он прав.

Неожиданно мама-лосиха подтолкнула головой своего отпрыска в круп. Тот скорее издал что-то из репертуара ягнят, нежели лосей, и побрел вглубь леса. Следом за ним пошла и мать, но сперва, еще раз, в последний раз, посмотрела на Дрю, словно говоря: — «пойдешь за мной — умрешь».

Дрю издал вздох, который, оказывается, давно копил внутри (клише из романа ужасов, но тут иначе не скажешь), и направился к крыльцу. Руку, в которой были ключи, слегка потряхивало. Он принялся убеждать себя, что никакой опасности не было. Не лезь к лосям, и они не полезут к тебе. Даже на все готовая ради своих детей мама-лосиха.

И вообще, все могло быть гораздо хуже. Если бы это был медведь.

Он зашел внутрь, ожидая увидеть беспорядок, но в домике было идеально чисто. Явно, Билл постарался. Может даже, он так потрудился перед тем, как покончить с собой. На полу, как и прежде, лежал ковер Эгги Ларсон, потертый по углам, но все еще вполне пригодный. На кирпичах стояла походная дровяная печь, идеально вымытая, как и пол под ней. Слева от нее — простенькая кухня. Справа от окна, из которого был виден тот самый ручей, стоял дубовый стол. В глубине комнаты расположились раскладной диван, пара стульев и камин, функциональность которого вызывала у Дрю вопросы. Бог его знает, что там набилось в дымовую трубу, включая всякую живность вроде мышей или белок.

Была и плита фирмы Hotpoint, которую купили еще когда, единственным спутником, летавшим вокруг земли, была луна. Возле плиты, зловеще приоткрыв свою дверь, стоял холодильник, отсоединенный от сети. Там было пусто, не считая пачки столовой соды. В гостиной на тумбочке расположился небольшой телевизор. Дрю вспомнил, как они собирались напротив него всей семьей за ужином и смотрели сериал «М.Э.Ш.».

Вдоль западной стены наверх вела деревянная лестница. Там у них было что-то вроде библиотеки, где собралась коллекция книг, как говорила Люси, на дождливый день в лесу. Импровизированная библиотека вела в две небольшие спальни. В одной спали Дрю и Люси, в другой — дети. Почему они перестали сюда ездить? Возможно, потому, что Стейси в какой-то момент стала причитать, что ей нужно личное пространство и отдельная комната. Или дел стало много, и им уже было не до поездок в такую даль? Дрю так и не вспомнил причину. Он просто был рад, что вернулся сюда, и что никто из гостей не свалил, захватив с собой мамин ковер. С другой стороны, кому он нужен? Когда-то он был дорогой и красивый, а сейчас просто берег пол от тех, кто тащил сюда грязь из леса.

— А тут можно работать, сказал Дрю. — Еще как.

Он подпрыгнул от собственного голоса — видимо, нервы еще не успокоились после встречи с мамой-лосихой — и рассмеялся.

С электричеством был полный порядок — о чем говорил красный индикатор на автоответчике отца. Но свет он все равно включил — за окном уже темнело. Он подошел к автоответчику и нажал на кнопку PLAY.

«Это Люси, Дрю», — звук дрожал, будто голос поднимался к нему с глубины в двадцать тысяч лье под водой. Тут Дрю вспомнил, что запись велась на обычную кассету, и чудо, что вообще вся эта система до сих пор работала. — «Уже десять минут четвертого. Я начала волноваться. Ты уже там? Позвони сразу, как сможешь».

Дрю удивился, можно сказать, неприятно. Он проделал весь этот путь, чтобы его ничто не отвлекало, и меньше всего ему хотелось, чтобы Люси следующие три недели отслеживала каждый его шаг. Однако, решил он, у нее были основания переживать. На трассе можно было попасть в аварию, а на Говноге любая машина может сломаться в любой момент. Ну не подумала же она, что он сходит с ума из-за книги, которую он даже писать не начал.

Он вспомнил, как пять-шесть лет назад кафедра английского языка организовала лекцию Джонатана Франзена. Собрав полный зал, он рассказывал об искусстве и ремесле крупной прозы. Франзен в частности заметил, что творческий процесс выходит на свой пик еще до того, как автор начинает непосредственно писать, пока все существует лишь в его воображении. «Даже самая ясная мысль будет частично утрачена при переносе ее на бумагу», сказал Франзен. Дрю в тот момент подумал, что тот слишком много берет на себя, если решил, что его опыт можно проецировать на любой чужой.

Дрю снял трубку с телефона (классической формы, черного цвета, напоминающую гантель), услышал громкие гудки и набрал номер мобильника жены.

— Я доехал, — сказал он, — Все нормально.

— Отлично! Как дорога? Как дом?

Они поговорили еще какое-то время, после чего телефон перешел к Стейси, которая только что вернулась из школы. Затем он снова услышал Люси — она напомнила ему, что надо перезаписать приветствие на автоответчике, потому что от нынешнего ей не по себе.

— Я могу пообещать, что попробую. Это тогда, пятьдесят лет назад, это устройство было последним словом техники, а сейчас…

— Уж попробуй. Диких зверей видел каких-нибудь?

Он сразу вспомнил про маму-лосиху, как она грозно опустила голову и долго решала, затоптать его насмерть или не трогать.

— Пару ворон слышал, и все. Слушай, Люси, я хотел все барахло свое из машины перенести, пока еще не совсем темно. Потом еще позвоню.

— Тогда давай в районе 7.30. Брендон как раз дома будет. Он остался у Рэнди на ужин.

— Понял.

— Еще что-нибудь?

Он как будто услышал волнение в ее голосе, а, может, это лишь его воображение.

— Нет. На Западном Фронте все спокойно. Люблю тебя, солнце.

— И я тебя люблю.

Он положил трубку и сказал куда-то в пустоту дома:

— Ах, да, еще кое-что, дорогая. Старик Билл себе башку прострелил прямо перед нашим домом.

Он вздрогнул, услышав собственный смех.

К половине седьмого он занес все свои вещи в дом и успел проголодаться. Кран на кухне сперва пыхтел и фыркал, затем сподобился на тонкую струйку мутной жидкости, и только потом из него уверенно пошла холодная и чистая вода. Он наполнил кастрюлю, включил плиту (ее характерное гудение сразу же напомнило ему об их последнем семейном визите сюда), дождался, когда закипела вода, и закинул туда спагетти. Отыскался даже соус. Это Люси закинула его вместе с остальными продуктами — он бы точно забыл.

Была идея разогреть банку фасоли, но в итоге он передумал. Он поехал на природу и решил, что будет питаться как в походе. Только без алкоголя. Он не взял ничего из дома и ничего не купил в Большом Магазине 90. Если работа пойдет как надо, можно будет отметить это дело парой бутылок пива. Их он купит в следующий раз, как поедет в магазин. Там же можно будет захватить овощей. Но у Роя ДеВитта, подумал он, скорее всего, ничего кроме зелени для хотдогов и попкорна не будет. В крайнем случае, он предложит квашеную капусту, а она тоже — на любителя.

Пока вода закипала, Дрю включил телевизор, ожидая увидеть лишь рябь. Вместо нее на синем фоне высветилась надпись «УСТАНАВЛИВАЕТСЯ СОЕДИНЕНИЕ». Дрю решил, что лучше не вмешиваться и дать аппарату все сделать самому. Если аппарат вообще был на это способен.

Он копался в одном из кухонных шкафов, когда на весь дом раздался голос Лестера Холта. Дрю обернулся и увидел на экране чистейшую картинку: шел выпуск новостей на одном из центральных каналов. Лестер как раз передавал слово Чаку Тодду, который готовился поделиться деталями очередной сомнительной инициативы президента Трампа, когда Дрю взял пульт и выключил телевизор. Работает — и хорошо, но нечего захламлять голову Трампом, террористами и налогами.

Он сварил сразу всю пачку спагетти и съел почти все. В воображении сразу возникла Люси, которая погрозила пальцем и напомнила — в очередной раз — про проблемы с весом у мужчин среднего возраста. Дрю парировал тем, что он не обедал. Мытье посуды прошло в мыслях о маме-лосихе и самоубийствах. Найдется ли им место в Биттер Ривере? Маме-лосихе вряд ли. Самоубийству — возможно.

Кажется, Франзен был прав насчет стадии до того, как садишься писать. И правда, отличное время: что ни увидел, что ни услышал — все можно тащить на мельницу. Оно все перемалывалось. Пока ты в душе или в туалете, твой мозг успевает отстроить город, перепланировать его, а потом и вовсе стереть. Но стоит начать писать, все заработает иначе. С каждой написанной сценой, с каждым написанным словом выбор твоих средств будет сужаться. И вот ты уже, как корова, которая забрела в проход между зданиями, и ей осталось только пытаться протискиваться дальше.

— Хватит, стоп. Все не так, — сказал он себе, снова вздрогнув от собственного голоса. — Все будет совсем не так.

В лесу стемнело очень быстро. Дрю включил весь свет, какой можно было (четыре светильника, один тусклее другого), и занялся автоответчиком. Он дважды прослушал запись, сделанную его отцом, замечательным отцом семейства, кто ни разу не поднял на своих сыновей руку и не сказал в их адрес ни одного грубого слова (и то и другое входило в обязанности матери). Он бы не стал стирать такую запись, но в отцовском столе не осталось пленки, а Люси явно дала понять, что автоответчику непременно нужна новая запись. Его вариант оказался коротким и по существу: «Это Дрю. Оставьте свое сообщение».

Покончив с этим, он накинул легкую куртку, вышел на крыльцо, сел на ступени и стал смотреть на звезды. Его всегда поражало, насколько больше их было видно отсюда по сравнению даже с таким небольшим городом, как Фолмаут. Бог разлил здесь кувшин света, а за ним — вечность. Загадка пределов реальности настойчиво требовала решения. Подул ветер, сосны единодушно издали глубокий, скорбный вздох, и Дрю вдруг почувствовал, как он мал и одинок. Продрогнув, он зашел в дом и решил, что разведет небольшой огонь в печке, чтобы только убедиться, что дым не пойдет в комнату.

По бокам от печки были установлены небольшие полки. На одной лежал розжиг, который, возможно приготовил Билл, когда принес последнюю партию дров. На другой лежали игрушки.

Дрю опустился на одно колено и принялся их разбирать. Диск Фрисби напомнил ему о том, как они всей семьей любили побросать его и особенно любили, когда кто-нибудь запускал его в кусты и с трудом доставал оттуда. Гелиевая фигурка Стретча Армостронга явно была игрушкой Брендона, а кукла Барби (на которой было неприлично мало одежды) однозначно принадлежала Стейси. Остальные же игрушки он или не помнил или видел впервые. Одноглазый плюшевый мишка. Колода карт Уно. Набор карточек с бейсболистами. Настольная игра «Пройди Свиней». Поверх всего этого добра лежала обезьянка в кепке. Он повернул ключ в ее боку, и она, задвигав конечностями, упала на пол, где в нелепом положении принялась петь песню «Возьми меня на матч». То, как она задирала свои лапы, Дрю не понравилось — ему показалось, будто обезьяна умоляла о помощи. Затихая, ее песня стала звучать даже как-то зловеще.

Перебрав все содержимое полки, он глянул на часы, увидел, что уже четверть девятого, и позвонил Люси. Оправдываясь за такое поздний звонок, он сказал, что отвлекся на коробку с игрушками.

— Кажется, я узнал Стретча Армстронга, любимца Брена…

— Господи, как же я его ненавидела. А запах-то у нее какой! — эмоционально отреагировала Люси.

— Помню, да. Какие-то игрушки я узнал, но есть и те, которые я точно вижу впервые. «Пройди Свиней»?

— Кого пройди? — она засмеялась.

— Игра такая, детская. А обезьяна в кепке? Поет «Возьми меня на матч».

— Нет, не помню. Хотя, погоди… Три-четыре года назад у нас там семья жила, Пирсоны. Помнишь?

— Не особо.

Что неудивительно. Если это было три года назад, он был в плену у «Деревни На Холме». В цепях и с кляпом во рту. Литературный садомазохизм.

— У них мальчишка был лет шести или семи. Наверное, какие-то игрушки — его.

— Удивительно, что он их забыл.

Дрю посмотрел на плюшевого мишку, усталый вид которого говорил о том, что его обнимали часто и от души.

— Брендона тебе дать? Он тут.

— Конечно.

— Привет, пап, — сказал Брен. — Закончил уже книгу?

— Тоже мне шутка. Завтра начинаю.

— Как там? Хорошо?

Дрю посмотрел по сторонам. Большую комнату на первом этаже наполнил слабый свет люстры и светильников. И даже тени уже не были такими жуткими. А если дым от печки и правда выходит наружу, здесь можно будет согреться.

— Да, — сказал он. — Тут хорошо.

Так оно и было. Он чувствовал себя в безопасности. И как будто беременным, готовым вот-вот разродиться. Мысль о начале работы, запланированном на завтра, его не пугала. Напротив, он очень ждал этого момента. Когда слова буквально повалят из него. В этом он был уверен.

Печка была исправна, труба не засорена, дым выходил наружу. Когда от огня остались одни угольки, он расправил кровать в большой спальне (на самом деле там негде было даже развернуться), достав постель, от которой слегка отдавало сыростью. В десять он лег, уставился в темноту под потолком и стал слушать, как по крыше гуляет ветер. Он вновь вспомнил, что у них во дворе старик Билл совершил самоубийство, но это нисколько его не напугало. Размышляя о последних мгновениях жизни Билла, он почувствовал то же самое, что почувствовал, когда увидел причудливый рисунок Млечного Пути. Реальность была глубока и пространна. Она хранила в себе много тайн и продолжалась без конца.

Он проснулся рано утром. Сначала позавтракал, а потом позвонил Люси. Она отправляла детей в школу, отчитывая Стейси за несделанное домашнее задание и Брена за оставленный в гостиной рюкзак, поэтому их беседа получилось короткой. Закончив разговор, Дрю надел куртку и пошел к ручью. На другой стороне ручья ближайшие деревья были вырублены, и ему открывался великолепный вид на море зеленых верхушек, уходящее куда-то за горизонт. Небо было насыщенного синего цвета. Он стоял там десять минут и любовался неописуемой красотой, чтобы очистить голову от ненужных мыслей. И подготовить нужные.

Каждый семестр он вел небольшой блок занятий по современной американской и британской литературе, но, поскольку публиковался сам (в том числе в «Нью-Йоркере»), его основной курс был посвящен творческому процессу. Он говорил своим студентам, что, подобно рутине, предшествующей отходу ко сну у большинства людей, у писателя должна быть своя рутина перед писательским процессом. Последовательность действий, такая же строгая, как набор фраз для введения человека в состояние гипноза.

— Процесс создания художественного произведения можно сравнить со сном, — объяснял он, — Но это, на мой взгляд, не очень точно. Скорее, это как гипноз. Чем больше вы делаете из этого ритуал, тем проще вам будет выйти в это состояние.

Он так и поступил. Вернувшись в дом, он заварил кофе. Утром он обычно выпивал две кружки, крепкого и без молока. Пока кофе готовился, он выпил витамины и почистил зубы. Один из гостей передвинул отцовский стол под лестницу на второй этаж, и Дрю решил его там и оставить. Непривычная для работы расстановка, но по-своему уютная. Почти как в утробе. В качестве последнего подготовительного шага дома он бы еще переложил вещи на столе так, чтобы освободить место у принтера. Но здесь на столе перекладывать было нечего.

Он включил ноутбук и создал пустой документ. Следующий шаг тоже задумывался как часть ритуала: название документа (БИТТЕР РИВЕР #1), форматирование документа и выбор шрифта. Для Деревни он использовал BookAntiqua, для Биттер Ривера надо было взять что-то другое. Держа в уме, что возможные перебои с электричество вынудят его перейти на портативную печатную машинку, он сделал выбор в пользу шрифта AmericanTypewriter.

И на этом все? Нет, еще кое-что. Он включил автосохранение. Даже если электричество вырубится, он ничего не потеряет. Заряд у ноутбука был полный, но подстраховаться лишним не будет.

Кофе был готов. Он налил себе кружку и уселся за стол.

Ты хочешь, да? Готов начать?

Ответ на оба вопроса был утвердительный, и, перенеся курсор в центр листа, он набрал

Открыв абзац, он на мгновение замер. В нескольких сотнях миль к югу отсюда Люси сейчас, должно быть, сидела, тоже пила кофе и тоже смотрела в экран ноутбука, изучая отчетности текущих клиентов. Скоро она войдет состояние своего гипноза — там, где нет слов, одни цифры — а пока она думала о нем. Он был уверен в этом. Думала о нем и надеялась, может, даже молилась, чтобы он не … как там выразился Эл Стэмпер? …чтобы у его красной тачки не отлетело колесо.

— Не отлетит, — сказал он. — Я буду как под диктовку писать.

Он посмотрел на мерцающий курсор и набрал:

А затем Дрю впал в гипноз.

Его расписание было составлено таким образом, чтобы первые занятия начинались уже после обеда, потому что, когда он писал, он садился писать в восемь утра. Он старался заканчивать не раньше одиннадцати, но нередко уже в десять тридцать работа, по сути, заканчивалась. В такие моменты он часто вспоминал историю — вероятно выдуманную — из биографии Джеймса Джойса. Как-то раз в гости к известному писателю пожаловал друг и увидел того за письменным столом, обхватившего голову руками, явно в состоянии полного отчаяния. Когда друг поинтересовался, что стряслось, Джойс сказал, что за все утро он выдавил из себя лишь семь слов. «Но, Джеймс, для тебя это неплохо», отреагировал гость. На что Джойс заявил, «Может, оно и так, но я ума не приложу, в каком порядке они должны быть».

Выдуманная или нет, эта история не раз выручала Дрю. Ведь именно так он чувствовал себя в последние полчаса запланированной работы. Тогда и появился страх потери слов. Вот только в случае с Деревней он целый месяц испытывал нечто подобное каждую проклятую секунду.

А этим утром все было иначе. Дверь его воображения распахнулась прямиком в прокуренный, пропахший керосином салун «Голова Бизона», и он уверенно в нее шагнул. Он видел каждую деталь и слышал каждое слово. Не своими глазами, а глазами пианиста Геркимера Беласко он видел, как Прескотт прижал к подбородку девушки свой кольт сорок пятого калибра (с перламутровыми накладками на рукояти) и принялся поливать ее грязью. Когда Энди Прескотт нажал на курок, аккордеонист закрыл глаза; чего не сделал Геркимер, и Дрю увидел все: полетевшие в разные стороны волосы и брызги крови, пробитая пулей бутылка Олд Данди и осколки зеркала, в которое угодила пуля, закончив свой путь.

Кажется, Дрю впервые писалось так легко и свободно, и, когда чувство голода вытащило его из состояния транса (на завтрак его ждала миска овсяных хлопьев), он посмотрел вниз экрана и увидел, что уже почти два часа дня. Спина ныла, глаза болели, но на душе было радостно. Он будто был пьян. Он распечатал все, что написал (охренеть, восемнадцать страниц), но убирать листы не стал. Вечером он возьмет ручку и вернется к ним, но уже сейчас он знал, что правок будет минимум. Одно или два пропущенных слова, случайный повтор и, может быть, слегка натянутое, или совсем неуместное, сравнение.

— Как под диктовку, — буркнул он себе под нос, готовя сэндвич.

За следующие три дня он выработал идеальный режим работы — как часы. Могло показаться, что в этом доме он писал всю жизнь. Садился за стол в семь тридцать, а заканчивал к двум часам дня. Потом он ел. Потом спал или гулял вдоль дороги и считал столбы. Вечером растапливал печку, грел на плите что-нибудь из запасов консервов, после чего звонил домой и разговаривал с Люси и детьми. Затем он редактировал свои страницы и читал одну из книг, найденных в шкафу на втором этаже. Перед сном он заливал водой огонь в печи и выходил на улицу посмотреть на звезды.

Книга писалась на ура. Стопка страниц, выдаваемых принтером, стремительно росла. Он заваривал кофе, пил свои витамины, чистил зубы и не боялся работы, а, напротив, с нетерпением ждал ее начала. Стоило ему сесть за стол, как слова сами находили его. Ему казалось, что каждый новый день — как на Рождество — его ждали новые подарки. Он был так увлечен, что на третий день далеко не сразу заметил, что стал много чихать, а в горле появилось першение.

— Что ел? — поинтересовалась Люси, когда он позвонил ей в тот вечер. — Только честно, мистер.

— В основном то, что привез, но…

— Дрю! — она растянула второй слог, и получилось Дрюууууу.

— Но думаю завтра купить что-нибудь, как работу закончу.

— Хорошо. Тогда езжай на рынок в Сент Кристофере. Он небольшой, но всяко лучше этой придорожной забегаловки.

— Ладно, — сказал он, хотя он точно не собирался ехать аж до самого Сент Кристофера. Это девяносто пять миль в оба конца, а значит, вернется он уже ближе к ночи. Лишь когда он положил трубку, до него дошло, что он обманул ее. Чего не было с тех пор, как он работал над Деревней, а именно с того момента, когда эта работа застопорилась. В те дни он мог минут двадцать сидеть напротив того же ноутбука, каким пользовался сейчас, и выбирать между гущей и зарослями. Оба слова вроде бы подходили, но ни одно его не устраивало. Сгорбившись над экраном, вспотев, он готов был начать бить себя по лбу, лишь бы в голове, наконец, появился нужный вариант. Люси, нахмурив бровь в стиле «я переживаю», периодически спрашивала, как идут дела, и он одинаково и коротко отвечал: «Хорошо».

Раздевшись перед тем, как лечь, он сказал себе, что это пустяк. Если это и была ложь, то ради блага, сказанная лишь для того, чтобы предотвратить возможный спор. В браке так все время делают. Как раз, чтобы брак сохранить.

Он лег, выключил свет, дважды чихнул и уснул.

На четвертый день работы Дрю проснулся с забитым носом, больным горлом, но, как ему показалось, без температуры. Он мог работать при простуде и отвел так немало занятий. Более того, он даже гордился этой способностью при том, что Люси, стоило ей хоть раз шмыгнуть носом, сразу зарывалась под одеяло, с салфетками, журналами и каплями для носа. Дрю никогда ей по этому поводу ничего и не говорил, хотя на ум всегда приходило слово, метко подобранное для таких случаев его матерью: хандра. Люси могла позволить себе два-три раза в год таким образом сделать перерыв в работе — она работала фрилансером и брала заказы на бухгалтерию по собственном усмотрению. Сейчас у него тоже был отпуск, и теоретически он мог поступить так же, но… не мог. В одном из журналов писатель, чье имя он не мог вспомнить, высказал мысль, что когда начинаешь писать книгу, именно она — книга — становится твоим начальником. Снизишь темп — и история начнет ускользать, как сновидение после пробуждения.

Утро он провел в городе Биттер Ривер, но с салфетками под рукой. Закончив работу (еще восемнадцать страниц, он был в ударе), он с удивлением обнаружил, что израсходовал половину салфеток. Другая половина оказался в мусорном ведре возле стола. В этом был и позитивный момент: во время работы над Деревней ведро так же быстро наполнялось скомканными страницами неудачного текста. Чаща и роща? Лось или медведь? Солнце сияло или светило? В городе Биттер Ривер у него таких проблем не было, и потому покидать его очень не хотелось.

Но пришлось. Тушенки осталось буквально пару банок. Молоко закончилось. Сок — тоже. Ему нужны были яйца, ветчина на бургеры, возможно, курица и совершенно точно пять-шесть готовых ужинов, которые нужно было только разогреть. А еще, наверное, не помешали бы средство от кашля и капли для носа. В Большом Магазине 90 наверняка все это было. А если нет, придется-таки проехаться до самого Сент Кристофера. А значит, ложь, сказанная им Люси, станет правдой.

Не спеша проехав по тяжелому отрезку Говноги, он добрался до Большого Магазина 90. К тому моменту он кашель и насморк усилились, горлу стало хуже, одно ухо заложило, и даже как будто бы поднялась температура. Было решено добавить к покупкам парацетамол.

Роя ДеВитта за прилавком сменила худенькая девушка с сиреневыми волосами, кольцом в носу и металлическим шипом в нижней губе. Он жевала резинку. Дрю, чье воображение еще не остыло от работы (или подогрелось высокой температурой), живо представил, как после работы она вернется домой, в трейлер на шлакоблоках, к свои двум или трем детям, чумазым, наскоро постриженным там же, самый младший из которых сидит в подгузнике и заляпанной едой футболе с принтом «МАМИН МОНСТРИК». Образ не самый приятный, продиктованный стереотипами, но это не исключает, что так все и было.

Дрю взял корзину под покупки.

— Свежее мясо у вас есть? Овощи свежие?

— Говядина и сосиски в холодильнике. Может, котлеты еще свиные остались. Есть салат капустный с морковью под майонезом.

Ну, так себе овощи, подумал он.

— А курица?

— Нету. Зато яйца есть. Если их в тепле подержать, может, цыплята вылупятся.

Она засмеялась над собственной шуткой, обнажив коричневые зубы. Значит, не резинка жевательная, а табак жевательный.

Дрю понадобилась и вторая корзина. Капель для носа не нашлось, зато было несколько средств от кашля, простуды и головной боли. Напоследок он взял несколько банок куриной лапши (бабушка называла ее еврейским пенициллином), маргарин и две булки хлеба. Хлеб был рыхлый, но выбирать было не из чего. Он уже видел бутерброды с сыром в своем недалеком будущем. Для человека с больным горлом — та еще пища.

Кассирша принялась отбивать товары, продолжая жевать. Дрю завороженно наблюдал за маневрами шипа в губе. А ее монстрик во сколько таким обзаведется? В пятнадцать? Он согласился с собой, что рассуждает, как козел, решивший, что он лучше других, но разогнавшееся воображение было уже не остановить. Мы ждем вас, завсегдатаи дешевых сетей магазинов. Детей полная охапка. Зато датский табак всегда под рукой. Зато модники. Вас бы всех…

— Сто восемьдесят семь, — сказала она, прервав полет его мысли.

— Обалдеть! Серьезно?

Она улыбнулась, снова показав зубы, без вида которых он бы точно обошелся.

— Раз уж вы решили у нас погостить, мистер… Ларсон же, да?

— Да, Дрю Ларсон.

— Раз заехали к нам, мистер Ларсон, будьте готовы к нашим ценам.

— А Роя сегодня нет?

Она закатила глаза:

— Папа в больнице в Сент Кристофере. Сначала был грипп. К врачу он не хотел, из принципа, и вот теперь — пневмония. Сестра у меня с детьми осталась, чтобы я могла его тут подменить, и она точна всему этому не рада.

— Очень жаль, — на самом же деле расстроило его вовсе не здоровье ДеВитта. Он расстроился, когда вспомнил его сопливую банданау и как он, Дрю, пожал ту руку, которой за эту бандану брались.

— А мне-то как жаль. Завтра тут точно работы будет куча — на выходные же шторм обещали, — она указала двумя пальцами на корзины, — Я надеюсь, наличными расплачиваться будете. А то терминал у нас сломался, а папа его чинить не торопится.

— Наличными. А что за шторм?

— Северный ветер. На канадском радио еще говорят «северянин», слышали, наверное, — у нее получилось «на кндацком», — Сильный ветер, ливень. Послезавтра обещают. Вы же где-то рядом с Говногой, ага?

— Да.

— Тогда, если не хотите застрять там на месяц-полтора, лучше хватайте свои покупки, собирайте манатки и дуйте домой, на юг.

Дрю эти слова даже не удивили. Тут, в ТР, если ты хоть всю жизнь в Мэне прожил, но не с севера штата, в глазах местных ты — городской хлюпик, который ель от сосны не отличит. А если ты с самого юга штата, с тобой даже не все разговаривать станут.

— Да я уж справлюсь как-нибудь, — сказал он, доставая бумажник. — Я с побережья. К нам с северо-востока такое приходит — мало не покажется.

Она посмотрела на него почти с состраданием.

— Это не северо-восточный, мистер. Этот — северный, он с самой Арктики прет. У нас говорят: температура упадет, как ложка со стола. Это сейчас восемнадцать градусов, а будет — три. Если не ниже. И не просто ветер, а снег с дождем. Застрянете там у этой Говноги. Надолго застрянете.

— Все нормально будет, — сказал Дрю, — Все будет…

Он осекся. Он чуть не сказал как под диктовку.

— Что?

— Хорошо. Все будет хорошо.

— Ну, дай Бог.

Всю дорогу назад солнце упорно слепило глаза, от чего разболелась голова (как будто не хватало других симптомов), а он думал о той самой бандане в соплях. И о том, как Рой ДеВитт из-за собственной вредности угодил в больницу.

Он мельком глянул в зеркало заднего вида на свои красные и слезящиеся глаза.

Да какой на хрен грипп! Работа прет — не до гриппа!

Вот только на кой черт он пожал руку этого сукиного сына, прекрасная зная, что она вся в микробах? Да таких, что без микроскопа увидеть можно! И, раз уж пожал, почему ума не хватило тут же сходить в уборную и руки помыть? Господи, детей своих научил руки мыть, а сам-то?

— Хрен я вам заболею, — сказал он и опустил козырек, чтобы солнце больше не слепило глаза.

Слепило? Или ослепляло? Или ослепляло — это уже перебор?

В это время он подъехал к участку. Он занес продукты в дом и увидел сигнал о новом сообщении. Люси просила срочно позвонить. Снова неприятное чувство, что Люси отслеживает каждый его шаг. Потом он сообразил, что дело вообще могло быть не в нем. В конце концов, у других тоже могут быть проблемы. Может, кто-то из детей заболел, или еще что случилось.

Он позвонил, и впервые за долгое время — вероятно, впервые с «Деревни на Холме» — они поругались. Ссора не такая страшная, как те, что были у них в первые годы брака, когда дети были маленькие, а с деньгами туго, но все же очень неприятная. Она тоже услышала про надвигающийся шторм (еще бы, прогнозы погоды — ее мания) и требовала, чтобы он немедленно собирал вещи и ехал домой.

Дрю сказал, что это плохая идея. Даже очень плохая. Работа задалась, он вошел в режим, все получается в лучшем виде. Пауза в один день (пускай даже два или три) для книги не опасна, а вот смена обстановки — да. Он думал, что после стольких лет она поняла, как много нюансов в творческом процессе — как минимум у него — но, видимо, не тут-то было.

— Ты даже не представляешь, какой это будет сильный шторм. Новости не смотришь, да?

— Нет, — а теперь уже ложь без всякой на то причины (просто он был зол на нее). — У меня тут ничего не ловит. Тарелка не работает.

— Так вот шторм обещают очень сильный, особенно на севере штата у самой границы. Много районов без электричества останутся из-за ветра…

— Значит, хорошо, что захватил отцовскую машинку…

— Дрю, ты договорить-то мне дай. Хоть раз.

Он замолчал, голова гудела, горло болело. Теплых чувств в тот момент он к жене не испытывал. Любил — конечно, и дальше будет любить, но разговор был ему очень неприятен. А сейчас она скажет «спасибо».

— Спасибо, — сказала она. — Я в курсе, что ты взял печатную машинку, но ты рискуешь на несколько дней при свечах сидеть, еду даже разогреть не сможешь.

У меня для этого походная печка есть. Этот ответ так и вертелся у него на языке, но он бы вывел ссору на новый уровень. Ему бы припомнили, что он никогда не прислушивается к ней, и все в таком духе.

— Наверное, походной печкой сможешь обойтись, — сказала она уже более спокойным тоном, — Но говорят, будет не просто ветер, а ураганный ветер. Повалит деревья, и ты там застрянешь, выехать даже не сможешь.

«Я и не собирался никуда выезжать,» — подумал он, но снова промолчал.

— Да, ты хотел туда как раз уехать на две-три недели, — сказала она, — но одним таким деревом тебе запросто может крышу пробить. Провода точно пообрывает, и останешься ты там без связи и без света. А если с тобой что-нибудь случится?

— Да ничего со мной не…

— Ну не с тобой, а у нас если что-то случится?

— Ты справишься, — сказал он. — Не будь я уверен в этом, я бы вот так не сорвался в такую даль. Сестра твоя рядом. Ну и потом, ты же знаешь, как в этих прогнозах любят все преувеличить. У них пятнадцать сантиметров снега — это уже буря столетия. Просто рейтинги накручивают. И с этим — так же. Вот увидишь.

— Ну, спасибо, что мне, женщине, все разжевал, — сказала Люси ничего не выражающим тоном.

Вот они и добрались до болячки, которую Дрю так надеялся не задеть. С его забитым носом, больным горлом и заложенным ухом. Не говоря уже о голове. Если бы не его дипломатичный настрой, они бы уже вовсю спорили, кто кого умнее. А дальше они (скорее, она) перешли бы к теме патриархата. По данному вопросу Люси могла распространяться бесконечно.

— Знаешь, что я думаю, Дрю? Я думаю, что, когда мужчина говорит «ты же знаешь» — а вы постоянно так говорите — имеется в виду «я знаю, а вот ты слишком тупа, чтобы это понять. Вот я тебе, женщина, и разжевываю».

Он вздохнул и подавил уже рвавшийся наружу кашель.

— Ты серьезно? Давай не будем, а?

— Дрю, мы уже.

Усталость в ее голосе, как будто он — глупое дитя, не способное усвоить простейший урок, взбесила его.

— Ладно, Лю. Тогда я тебе еще кое-что разжую. Я почти всю взрослую жизнь пытаюсь роман написать. Знаю ли я почему? Нет. Я только знаю, что мне это нужно. Мне это необходимо, и я этого добьюсь. Это очень, очень важно. И ты хочешь, чтобы я рискнул этим шансом.

— А я и дети не важно?

— Конечно, важно, но что, обязательно надо выбирать?

— Я считаю, да, надо. И ты только что выбрал.

Он засмеялся, и смех перешел в кашель.

— Вот же драму развела.

На это она отвечать не стала. Зато сказала:

— Дрю, ты точно в порядке? Ты ничем там не заболел?

Он вспомнил продавщицу с шипом в губе и ее слова — «К врачу он не хотел, из принципа, и вот теперь — пневмония».

— Не заболел, — сказал он. — Аллергия.

— Ну, ты подумаешь хотя бы по поводу возвращения? Хотя бы подумаешь?

— Да, — очередная ложь. Он уже обо всем подумал.

— Позвони еще вечером, ладно? Поговори с детьми.

— А с тобой можно будет поговорить? Обещаю ничего не разжевывать.

Она засмеялась. Сухо, коротко, но все равно хороший знак.

— Хорошо.

— Я люблю тебя, Люси.

— И я тебя люблю.

В момент, когда она клала трубку, на него снизошло то, что на уроках литературы учителя любят называть озарением. Он предположил, что ее чувства к нему едва ли отличались от его чувств к ней. Да, она любила его, но в тот октябрьский полдень она был ей не очень приятен.

Он даже не сомневался.

Если верить тому, что было написано на упаковке средства от простуды Dr. King'sCough & ColdRemedy, содержание в нем алкоголя составляло двадцать шесть процентов, но стоило Дрю хорошенько хлебнуть прямо из пузырька, как на глазах появились слезы, а наружу вырвался продолжительный приступ кашля. Он предположил, что производитель утаил правду о составе средства. Может, не хотел, чтобы оно оказалось на одной полке с бренди, шнапсом и виски. Зато нос снова задышал и, когда он тем же вечером заговорил с Брендоном, тот ничего не заметил. А вот Стейси поинтересовалась здоровьем отца. Дрю сослался на аллергию и то же самое сказал Люси, когда трубка перешла к ней. Во всяком случае, вечерний звонок обошелся без ссоры, хотя в ее голосе улавливалась знакомая ему прохладца.

За окном тоже было прохладно. Бабье лето, кажется, закончилось. Дрю сильно продрог и решил основательно растопить печь. Он устроился поближе к огню, в кресле-качалке отца, сделал еще один глоток средства от простуды и открыл одну из книг Джона МакДональда. Краткий текст на форзаце сообщал, что МакДональд успел написать шестьдесят-семьдесят книг. Вот у кого проблем с выбором слов или фраз, похоже, не возникалоI. А на склоне лет он еще и у критиков признание получил. Вот счастливчик.

Прочитав пару глав, Дрю лег спать в надежде, что к утру ему станет получше, и что средство от кашля не готовит ему похмелье. Сон был беспокойный, со множеством сновидений. Наутро он смог восстановить в памяти лишь один из них. Он шел по бесконечному коридору с множеством дверей. Он знал, что одна из них выведет его наружу, но не знал, какая именно. И еще до того, как он решил, в какую дверь ему выходить, он проснулся. Его ждали холодное ясное утро, полный мочевой пузырь и ноющие суставы. Пока он шел до туалета, он проклял Роя ДеВитта и его заляпанную соплями бандану.

Жар к утру не прошел, но было ощутимо легче. Комбинация средств от простуды помогла ослабить симптомы. Работа спорилась, и, хотя написано было десять страниц, а не восемнадцать, результат для него был отличный. Да, он иногда притормаживал, чтобы подобрать верное слово или правильную фразу, но это было списано на инфекцию, которая по-прежнему оставалась в его теле. И все эти слова и фразы отыскивались за считанные секунды и идеально укладывались в текст.

Сюжет был действительно хорош. Шериф Эврилл закрыл убийцу в камере, но к полуночи к нему, на поезде, пришедшем вне расписания, в гости пожаловали вооруженные ребята, нанятые богатеньким отцом Энди Прескотта, и началась осада города. В отличие от Деревни, в книге делалась ставка именно на историю, а не на героев или ситуацию. Как преподаватель и читатель (роли разные, но близкие по сути), он в первую очередь обращал внимание на идею книги, ее язык и символизм, а уже потом — на сюжет, но здесь все события очень естественно и легко развивались одно из другого. И лучшим сюжетным поворотом стало появление некой связи между Эвриллом и Прескоттом, столь же неожиданное, как и появление того полуночного поезда.

Он решил, что прогулку ему заменит телевизор, и целый час искал канал, пока не наткнулся на прогноз погоды. В другой день он бы обрадовался такому огромному выбору вариантов каналов, в этой глуши, но только не в этот. После нескольких часов за ноутбуком он чувствовал себя совершенно обессилевшим, почти опустошенным, и телевизор его не взбодрил. Ну зачем он пожал руку этому ДеВитту? Чтобы соблюсти правила этикета, понятное дело. Но руки-то почему потом не помыл?

«Мы это все уже проходили», — подумал он.

Да, но проще ему от этого не становилось. Вспомнилась его катастрофическая предыдущая попытка написать роман, когда он, еще долго после того, как засыпала жена, не спал, а разбирал и собирал заново те жалкие несколько абзацев, что он написал за прошлый день, ковыряясь в своей работе, пока из нее кровь не начинала идти.

Хватит. Это все в прошлом. А сейчас просто смотри этот долбаный прогноз погоды.

Только это был не просто прогноз. На этом проклятом канале WeatherChannel прогнозы превращались в целые мрачные представления. Дрю никогда не мог понять, почему Люси так любила эти передачи, где показывали одних зануд, помешанных на метеорологии. Они додумались уже обычным ветрам, не ураганам, давать имена. Тот, про который ему рассказала продавщица в магазине, и из-за которого так переживала его жена, окрестили Пьером. А тупее имя не могли придумать для ветра? Двигался он с провинции Саскачеван, в северо-восточном направлении (так что эта дура с проколотой губой порола чушь насчет «северянина»), и до ТР-90 он должен был дойти завтра днем или вечером. Сорок миль в час с порывами до шестидесяти пяти.

— Может показаться, что это не страшно, — сказал очередной зануда, паренек с жидкой бороденкой, от вида которого у Дрю глаза заболели. Мистер Бороденка так и метил в звание поэта Апокалипсиса имени Пьера, хотя у его стихов явно были проблемы с размером. — Но вам стоит помнить, что и температура резко упадет. Будет не дождь, а дождь со снегом. Водителям стоит помнить, что на севере Новой Англии на дорогах возможен гололед.

«Может, лучше поехать домой», — подумал Дрю.

Но теперь его тут держала не только книга. От мысли о том, что ему в таком выжатом состоянии придется ехать по Говноге, ему становилось еще хуже. А, когда он доберется до цивилизации, не поедет же он по трассе на всех парах, потягивая параллельно лекарство на спирту.

— Но самое главное, — продолжал зануда, — это то, что наш ветерок наткнется на гребень высокого давления, поджидающий его на востоке — явление крайне редкое. К северу от Бостона старожилы прозвали его трехдневной бурей.

«Да хрен тебе, а не буря», — подумал Дрю и схватил себя за промежность.

Позже он все же попытался немного поспать, но лишь проворочался в кровати, а затем позвонила Люси.

— Так, мистер, — он терпеть не мог такое обращение, будто кто-то ногтями по школьной доске провел. — Прогноз все хуже и хуже. Возвращайся домой.

— Люси, это просто штормовое предупреждение. Ветром накроет — и все, как отец говорил. Это не ядерная война.

— Пока есть возможность, возвращайся.

Он начал терять терпение.

— Нет. Мне надо остаться тут.

— Дурак ты.

После чего она — впервые за все время — повесила трубку.

На следующее утро Дрю первым делом снова включил канал WeatherChannel, сам себе напомнив собаку, которая бежит туда, где наблевала, или дурака, который опять совершает дурость.

Он надеялся услышать, что осенний шторм Пьер изменил свое направление. Но нет. Не изменила свое направление и его простуда. Хуже ему не стало, но и лучше не стало тоже. Он позвонил Люси, но услышал лишь голосовое сообщение. Может быть, она была занята; может быть, просто не хотела с ним разговаривать. Оба варианта Дрю устраивали. Она на него обиделась, но это пройдет. Не стоит один разговор о шторме пятнадцати лет брака, правильно? Особенно если шторм зовут Пьер.

Дрю пожарил пару яиц и съел половину завтрака, после чего желудок дал ему понять, что дальше его лучше не набивать, или еда будет отвергнута. Он выбросил остатки в мусорное ведро, сел за ноутбук и открыл текущий документ (БИТТЕР РИВЕР #3). Он промотал страницы до того места, где он остановился, глянул на белизну под мерцающим курсором и принялся набирать текст. Первый час работа шла нормально, а потом начались проблемы. Все началось с кресел-качалок, в которых шериф Эврилл и три его заместителя должны были сидеть возле тюрьмы Биттер Ривера.

По задумке они должны были сидеть прямо перед входом, на виду у всех, в том числе на виду у головорезов, которых нанял Дик Прескотт, потому что это было частью хитрого плана Эврилла, который собирался увести Прескотта младшего из-под носа у этих опасных ребят. Важно было показать, что все помощники шерифа на улице, в том числе и парень по имени Кэл Хант, который ростом и телосложением очень походил на Прескотта младшего.

На Ханте была яркая мексиканская шаль и огромная шляпа с серебряной тесьмой. Широкие поля шляпы полностью закрывали его лицо. И это было очень важно. Ни шаль, ни шляпа не были вещами Ханта: он признался, что в них чувствовал себя идиотом. На что шериф Эврилл не обратил внимание. Он хотел, чтобы люди Прескотта обратили внимание именно на тряпки, а не на человека в них.

Хорошая задумка. Сюжету на пользу. Но тут начались проблемы.

«Так», — обратился шериф Эврилл к своим помощникам. «Давайте подышим вечерним воздухом. И пусть все нас видят. Хэнк хватай кувшин. Надо, чтобы эти ребята на крышах увидели нас и решили, что глупый шериф и его еще более глупые помощники напиваются».

«И я должен надеть эту шляпу?» — спросил Кэл Хант с мольбой в голосе. «Да никто не поверит!»

«Это уже не твоя забота. Твоя забота — до утра так просидеть», — сказал Эврилл, «Все, идем. Давайте только вынесем на улицу эти кресла-качалки».

И вот тут Дрю остановился, пытаясь представить, как в крошечном офисе шерифа Биттер Ривера уместились бы сразу три кресла-качалки. Не три, а четыре — Эвриллу же тоже сидеть надо будет! Это было куда менее правдоподобно, чем огромная шляпа с полями, которые закрывали все лицо Кэла Ханта. И дело даже не в том, что четыре кресла-качалки — это до хрена. Кресло-качалка в офисе шерифа, пускай и в маленьком городе вроде Биттер Ривера, теперь казалось совершенно инородным предметом. Это только людей смешить. Дрю удалил почти все предложение и взглянул на то, что осталось.

Давайте возьмем эти…

Эти что? Стулья? А в офисе шерифа вообще можно найти четыре стула? Тоже вряд ли.

— Это не приемная, — сказал Дрю и почесал лоб. — Уж точно не…

Он чихнул, к чему был совершенно не готов. Все, что вылетело из неприкрытого рта, попало на экран, исказив буквы.

— Сука! Твою мать!

Он потянулся за салфеткой и обнаружил, что салфеток под рукой не осталось. Тогда он взял тряпку с кухонного стола и протер экран ею, после чего подумал, как же эта тряпка сильно напоминает бандану Роя ДеВитта. Ту самую, в соплях.

Может, у него еще сильнее поднялась температура? Дрю отказывался в это верить. Он предпочел думать, что ощутимый жар в теле (как и пульсирующая головная боль) — это стресс из-за проклятых кресел-качалок, с которыми уже надо было что-то делать и двигаться дальше. Но ведь явно…

В этот раз он успел отвернуться. А потом он чихнул еще пять раз. Нос был забит. Он был как перекачанное колесо. Горло распухло, а ухо заложило еще сильнее.

И тут его осенило. Скамья! В офисе шерифа точно могла быть скамья, чтобы людям было, где сесть и подождать, пока их не пригласят рассказать о своей проблеме. Он ухмыльнулся и одобрительно поднял вверх большой палец. Пускай больной, но работу не бросил, и стоило ли этому удивляться? Творческий процесс движется по своей трассе, и болезни тела пробки там не создадут. У Флэннери О'Коннор была волчанка, у Стэнли Элкина — рассеянный склероз, у Федора Достоевского — эпилепсия, а у Октавии Батлер — дислексия. Ну и что по сравнению с ними несчастная простуда, или даже грипп? Скамья это доказала, и это было прекрасное решение.

«Давайте вынесем эту скамью, сядем и выпьем чего-нибудь».

«Выпьем в прямом смысле слова?» — спросил Джеп Ленард. План был изложен ему во всех подробностях, но Джеп явно не был светилом…

Светилом науки? А если что-то более оригинальное? Лампочка в голове светила тускло? А лампочки в 1880-е у них там были? Люстры были. В салуне одна точно была! Будь у него интернет, он бы посмотрел, как это все выглядело в те времена, но интернета не было. Были двести телеканалов, в основном всякая чушь.

Лучше подобрать другую метафору. А это вообще — метафора? Дрю не был уверен. Возможно, это сравнительное что-то там… или просто сравнение? Нет, все-таки метафора. Он был уверен. Почти.

Неважно. Это не главное, и тем более он не домашнее задание по языку делал, а книгу писал. Свою книгу. Вот и пиши. Видишь цель, идешь к цели.

Не был самым спелым фруктом в корзине? Самой быстрой лошадкой в этой гонке? Нет, одно хуже другого, но…

И тут он сообразил. Волшебство! Он прильнул к ноутбуку и набрал текст.

План был изложен ему во всех подробностях, но Джеп явно не был самым умным учеником в классе.

Довольный (относительно довольный), Дрю встал, глотнул средства от простуды, запив его стаканом воды: во рту осталось неприятное ощущение от смеси соплей и холодного лекарства.

Это уже было. Вот именно так и было с Деревней.

Можно было, конечно, убеждать себя, что сейчас все по-другому, что думать стало чуть сложнее из-за температуры, которая, судя по всему, только поднималась, и что все это из-за той банданы.

Не из-за банданы, а из-за того, что ты трогал руку, которая трогала ту бандану.

Да, трогал руку, которая трогала бандану. Вот так.

Он включил кран и плеснул себе на лицо холодной воды. Ему стало немного лучше. Он развел средство от головной боли, выпил залпом, подошел к двери и открыл ее. Он был уверен, что увидит маму-лосиху. Он был настолько уверен (заслуга температуры) в этом, что на мгновение ему действительно показалось, что он видит ее рядом с навесом для инструментов. Но это были лишь тени, которые приводил в движение легкий бриз.

Он сделал несколько глубоких вдохов. Выдох — вдох, раз — другой, чем жать кому-то руку, лучше думай головой.

Дрю зашел в дом и сел за ноутбук. Работать через силу — так себе идея, но не работать вообще — еще хуже. Он начал писать, пытаясь поймать тот ветер, что еще совсем недавно наполнял его паруса и помог ему проделать такой большой путь. Поначалу показалось, что стало получаться, но к обеду (есть он вообще не хотел) паруса опали. Может, все дело в простуде, но уж больно это было похоже на то, что уже случалось раньше.

Похоже, он снова теряет слова.

Так он говорил Люси и Элу Стэмперу. Чтобы они могли списать это на некий творческий кризис, который он рано или поздно преодолеет. Или который сам пройдет. На самом деле все было наоборот. Слов было слишком много. Чаща или роща? Сияние или свечение? Был у героя потухший взгляд, или он был пустой? А глаза впалые или впавшие?

В час дня он закончил. Было написано две страницы, а чувство, что он возвращается к состоянию того нервного, нервозного человека, который три года назад чуть не сжег собственный дом, заметно окрепло. Можно было не зацикливаться на выборе между креслами-качалками и скамьями, а довериться истории и писать то, что диктовала она. Но когда он глянул на экран, ему вообще не понравилось ни одно слово. Казалось, что каждое можно было заменить лучшим вариантом; вот только варианты эти он не видел.

А что если у него Альцгеймер? Не в этом ли все дело?

— Не глупи, — сказал он в нос и поразился, как изменился его голос. Очень хриплый. Такими темпами он скоро вовсе без голоса останется. Только тут и разговаривать не с кем, разве что с собой.

Езжай домой, балда. У тебя там жена и двое детей.

Но сделай он это, о книге можно забыть. В этом он нисколько не сомневался. Через дней пять там, в Фолмауте, когда ему станет лучше, он откроет документ BitterRiver, и текст покажется ему чьей-то чужой работой, чужой историей, и у него не будет ни малейшего представления, как ее закончить. Уехать сейчас означало бы выбросить дорогой подарок, какой больше могут и не подарить.

«К врачу он не хотел, из принципа, и вот теперь — пневмония», — сказала о Рое ДеВитте его дочь, намекая на то, что отец повел себя как дурак. А Дрю сейчас не тем же самым занимался?

Невеста или тигр. Книга или жизнь. Неужели выбор такой тяжелый, что хоть плачь? Конечно, нет. Но ситуация хреновая, это точно.

Поспать. Надо поспать. А как проснусь — смогу определиться.

Он принял еще одну дозу средства от простуды и поднялся в спальню, где они с Люси ночевали, когда приезжали сюда всей семьей. Он уснул, а когда проснулся, шел дождь и поднялся ветер. Выбор был сделан за него. Надо было звонить домой. Пока еще была такая возможность.

— Привет, дорогая. Это я. Прости, что я тебя довел. Прости.

На это она никак не отреагировала.

— По голосу вашему, мистер, не скажешь, что у вас аллергия. Ты, видать, заболел.

— Просто простуда, — в горле запершило. — Хотя и тяжелая.

И тут он закашлял. Он закрыл трубку рукой. Все равно, услышала, подумал он. Ветер завывал, дождь хлестал по окнам, а свет в комнате заморгал.

— Ну и что теперь? Окопаться там решил?

— Видимо, придется, — сказал он и поспешил добавить, — Но это не из-за книги. Я бы приехал, если б был уверен, что это безопасно, но погода уже испортилась. Свет моргает. Скорее всего, еще до темноты останусь без электричества и без связи. Теперь можешь сказать, что ты мне так и говорила.

— Я тебе так и говорила, — сказала она. — А теперь скажи мне, сильно ли тебе плохо?

— Не сильно, — сказал он.

Сейчас он соврал куда сильнее, чем когда он сказал ей, что спутниковая тарелка у него тут не работает. Ему было очень плохо, но скажи он ей такое, кто знает, как бы она отреагировала. Вдруг позвонит в полицию и попросит, чтобы за ним поехали? Как бы плохо ему не было, это уже точно перебор. Не говоря уже о неловкости всей ситуации.

— Мне это все очень не нравится, Дрю. Что ты там и совсем один. Точно выехать не получится?

— Еще недавно можно было. Но я принял лекарство, лег подремать и проспал. А сейчас уже лучше не рисковать. Дорогу еще с прошлой зимы не ремонтировали. Тут такой дождь, что какие-то участки на ней точно затопит. Может, Субурбан и проедет, но есть риск, что я застряну где-нибудь посередине дороги между домиком и трассой.

Наступила тишина, Дрю легко представил, что она в этот момент думала: — «На принцип пошел. Еще один дурачок». Тебе сколько ни говори — все равно не слушаешь.

Ветер снова взвыл, и свет опять моргнул (или лампочка моргнула?). В трубке раздался треск, затем шум пропал.

— Дрю? Ты еще там?

— Да, я тут.

— Просто звук был странный в телефоне.

— Я тоже слышал.

— Еда у тебя есть?

— Еды много, — только есть ему не очень хотелось.

Она вздохнула.

— Ну, держись там. Позвони вечером, если связь будет.

— Позвоню. А как погода наладится, приеду домой.

— Может, деревьями дорогу завалит. Это надо будет, чтобы кто-то ехал туда и убрал их.

— Сам уберу, — сказал Дрю. — Отцовская пила тут, под навесом должна быть. Если только из гостей никто не уволок. Бензин, наверное, испарился уже. Но я могу из машины накачать.

— Смотри, чтоб хуже тебе не стало.

— Не станет…

— Детям скажу, что у тебя все в порядке, — сказала он скорее себе, чем ему. — Ни к чему их сейчас расстраивать.

— Хорошо…

— Да ни хера хорошего, Дрю, — она ненавидела, когда он ее перебивал, но считала, что ей так делать можно. — Хочу, чтобы ты знал. Страдаешь не только ты, страдаем все мы.

— Прости.

— Книга-то хорошо идет? Хотелось бы. Чтобы хоть не зря все это было.

— Хорошо идет, — он уже не было в этом уверен, но что еще он мог ей сказать? Снова эта хрень началась, Люси, и я еще болею к тому же. Полегчало бы ей с этих слов?

— Ладно, — вздохнула она. — Ты — идиот, но я тебя люблю.

— Я тебя тоже лю… — и после новой атаки ветра единственным светом во всем доме стал отблеск капель дождя на окнах. — Люси, свет пропал.

Он сказал это спокойным голосом, и это хорошо.

— Посмотри под навесом, — сказала она. — Там должна быть колманская лампа.

В трубке снова раздался треск, а затем все стихло. Он вернул трубку на место. И остался совсем один.

Сняв с крюка у двери старую куртку, он оделся и, борясь со стихией, добрался до навеса, который пока еще было видно в слабом свете уходящего дня. Одна из веток едва не угодила ему в лицо, но он успел выставить руку. Может быть, из-за простуды, но ему показалось, что ветер уже достиг скорости сорок миль в час. Он принялся перебирать ключи, чувствуя, как холодная вода добралась до его шеи, несмотря на поднятый ворот куртки. После четвертой попытки он подобрал нужный ключ и открыл замок навеса. Теперь он не сразу смог вытащить его из замка. К тому времени Дрю уже сильно промок, что вызвало новый приступ кашля.

Под навесом было очень темно, несмотря на то, что он оставил дверь открытой, но он быстро нашел среди множества теней отцовскую пилу на столе в дальнем конце навеса. Отыскалась и другая пила, двуручная, которая могла бы пригодиться, учитывая, что бензопила выглядела совсем плохо. Когда-то желтый корпус покрылся толстым слоем грязи, а цепь сильно проржавела. Да и сил у него могло не хватить на то, чтобы завести ее.

Насчет лампы Люси оказалась права. На полке слева от двери он нашел сразу две колманских лампы и четырехлитровый баллон с горючим, но в рабочем состоянии была лишь одна. Колпак второй был разбит, а ручка отломалась. Калильные сетки уже были прикреплены, и это не могло не радовать. Учитывая, как сильно у него тряслись руки, сам бы он их вряд ли смог прикрепить. «Раньше об этом надо было думать», — упрекнул он сам себя. — «Понятно, что надо было ехать домой. Пока мог еще.»

Дрю вынес баллон с горючим на улицу, где еще было относительно светло, наклонил его и увидел надпись, сделанную его отцом на куске клейкой ленты ЭТИЛИРОВАННЫЙ БЕНЗИН. Он потряс баллон. Тот оказался полным. Все равно мало, но, если экономить, на дня три должно хватить.

Он отнес рабочую лампу и баллон с горючим в дом, поставил их на кухонный стол, но потом передумал. Руки по-прежнему тряслись, а значит, он бы точно что-нибудь пролил. Он поставил лампу в раковину и снял промокшую куртку. Не успел он приступить к заправке лампы, как снова начался кашель. Он сел на один из стульев, схватился за живот и уже приготовился потерять сознание. Ветер взвыл, и что-то упало на крышу, издав глухой звук. Похоже, эта ветка куда больше чем та, от которой он обился, когда шел под навес.

Когда кашель прошел, он открутил крышку с резервуара лампы и пошел искать воронку. После тщетных поисков он смастерил что-то похожее на воронку из алюминиевой фольги. С трудом подавив новый приступ кашля из-за запаха горючего, он наполнил лампу. Задыхаясь, прижав руку к горящему лбу, он перегнулся через стол и стал жадно хватать воздух ртом.

Вскоре он снова задышал нормально, но жар стал еще хуже, чем прежде. «Мокнуть под дождем — так себе затея, конечно,» — подумал он. Как сможет зажечь лампу — если вообще сможет — выпьет еще аспирина. Порошок от головной боли и средство от кашля тоже лишними не будут.

Он открутил крышку лампы, поднес горящую спичку и сунул ее в отверстие для розжига. Сначала ничего не произошло, но уже через мгновение сеточки в лампе загорелись, и комнату наполнил такой мощный и яркий свет, что он зажмурился. Он взял лампу и пошел с ней в кладовку, где должен был лежать фонарик. Он нашел старую одежду, оранжевые жилеты на охотничий сезон и пару коньков, которые напомнили ему о том времени, как зимой они с братом несколько раз ходили кататься на пруд. Он также нашел шапки, перчатки и пожилой пылесос Electrolux, внешний вид которого намекал, что он был так же пригоден для работы, как и та ржавая пила. Фонарика в кладовке не было.

Где-то под вершинами деревьев ветер издал нечто, похожее на вопль, и он болью отразился в его голове. Дождь колотил по окнам. На улице стремительно темнело, и он подумал, что грядущая ночь будет очень длинной. Экспедиция под навес и манипуляции с лампой помогли ему отвлечься от дурных мыслей, но теперь пришло время для страха. Он застрял здесь из-за книги, которая (теперь уже можно это признать) начинала вести себя, как другие. Он был один, он болел, и мог разболеться еще сильнее.

— Я могу и не выжить тут, — сказал он своим новым, хриплым, голосом. — Вполне вероятно.

Лучше не думать об этом. Лучше положить побольше дров в печку и хорошенько ее растопить, потому что ночь обещает быть не только долгой, но и холодной. «С приходом этого фронта температура сильно упадет,» — так ведь сказал этот зануда-метеоролог с куцей бородкой? Так же сказала и продавщица с шипом в губе. Она еще и сравнила это падение (метафорой такой прием называется) с паданием ложки со стола.

Вопрос напомнил ему о помощнике шерифа Джепе, кто не был самым умным учеником в классе. Серьезно? И он решил, что это нормальный вариант? Хреновая метафора получилась (если это вообще метафора). Не слабая, а совсем никакая. Положив дров в печку, он почувствовал, что в его, охваченной жаром, голове приоткрылась тайная дверь. Не блещет умом.

Лучше.

В голове одна пена.

Еще лучше, соответствует антуражу вестерна.

Тупой как пробка. Как пень. Дома свет не горит…

— Хватит! — это была почти мольба. Вот в этом и проблема. Та самая тайная дверь, потому что…

— Я ее не контролирую, — сказал он скрипящим голосом и тут же подумал: — «Тупой как лягушка с травмой мозга».

Дрю ударил себя по голове нижней частью ладони. Сильно. Потом еще раз. И еще раз. Решив, что ему достаточно, он вырвал пару страниц из журнала для розжига, чиркнул спичкой о печку и уставился на вспыхнувшее пламя.

Не выпуская спичку, он посмотрел на страницы Биттер Ривера, сложенные за принтером, и подумал, что будет, если он поднесет к ним огонь. В прошлый раз, когда он поджег Деревню на Холме, дом он не спалил — к тому моменту, как приехали пожарные, обгорели лишь стены его кабинета. Но сюда, по Говноге, никакие пожарные машины не приедут, и дождь мало что сделает огню, который моментально охватит старый и сухой дом. Старый, как мир. Старый, как…

Огонек добрался до его пальцев. Дрю погасил спичку и бросил ее в печь, где уже горели дрова, и закрыл задвижку.

— Книга не плохая, и я тут не умру, — сказал он. — Даже не думай.

Он погасил колманскую лампу, чтобы сберечь горючее, и устроился в кресле с подголовником, в котором проводил вечера за чтением Д. МакДональда или Элмора Леонарда. С погашенной лампой света для чтения было недостаточно. Ночь была близка, и единственным источником света во всем доме был огонь, подмигивавший ему в окошко печи. Дрю пододвинул кресло поближе к печи и обхватил себя руками, чтобы унять озноб. Надо бы снять промокшие футболку и штаны и надеть что-нибудь сухое, чтобы не усугубить свое состояние, да поскорее. Это было последнее, о чем он подумал прежде, чем заснуть.

Его разбудил треск. Сразу за ним что-то упало с таким грохотом, что затрясся пол. Дерево, и, похоже, большое.

Дрова в печи догорели, оставив после себя слой чуть светящихся углей. К шуму ветра добавился стук по окнам. На первом этаже, хоть и ненадолго, стало очень жарко, но там, на улице, температура упала (как ложка со стола), да так, что дождь перешел в град. Что и предсказывали.

Дрю захотел проверить время, но часов на руке не оказалось. Он предположил, что он оставил их на прикроватной тумбочке в спальне наверху, но сам момент он не помнил. Время и дату можно было посмотреть и на ноутбуке, но какой смысл? Была ночь, и он был в лесу на севере штата. Что еще нужно знать?

Было кое-что. Надо было выяснить, не упало ли дерево на его Субурбан и не угробило ли его верного друга. Надо не совсем верное слово. Когда тебе надо что-то, ты это хочешь, потому что это что-то улучшит ситуацию, а его ситуацию улучшить было нельзя. Да и слово ситуация тут едва ли подходило. Скорее, передряга. И в этой передряге…

— Ну хватит! — сказал он, — С ума решил себя свести?

Он был уверен, что какая-то его часть этого и хотела. Где-то в голове пульт управления уже дымился, провода искрились, а сумасшедший ученый тряс кулаками в экзальтации. Можно было внушать себе, что все это из-за температуры, но он был здоров, когда Деревня дала сбой. То же самое было с другими двумя романами. Физически — он точно был здоров.

Он поднялся, поморщившись от боли, теперь уже во всех суставах, и, ссутулившись, пошел к двери. Ветер вырвал ее из его рук и со всей силы ударил о стену. Он схватился за ручку двери, под силой ветра одежда облепила его тело, а волосы разлетелись, оголив лоб. Ночь была черна — черна, как ботинки дьявола, как кошка в шахте, как задница у дятла — но он смог разглядеть контуры Субурбана и (возможно) ветви, хлеставшие по бокам машины. Тогда он предположил, что дерево пощадило автомобиль и упало на навес, а, значит, точно обрушило его крышу.

Он налег плечом на дверь, закрыл ее и задвинул засов. Незваных гостей в такую ночь он не боялся, но ему не хотелось, чтобы, пока он спал, она снова открылась. А спать он собирался прямо сейчас. Он дошел до кухонного стола, путь до которого ему указал слабый свет еще живых угольков, и зажег колманскую лампу. Освещенная ею, комната выглядела сюрреалистично, как будто ее фотографировали, и одна вспышка следовала за другой. Держа лампу перед собой, он дошел до лестницы. Вот когда он услышал, странный звук за дверью.

Ветка. Сорвало ветром. Зацепилась за что-то, за коврик, например. Теперь бьется об него. Ерунда. Иди спать.

Снова этот звук. Он и не услышал бы его, если бы ветер не решил на пару секунд замолчать. Не ветка это. В дверь скреблись. Как будто там человек. Измотанный штормом, раненный, настолько слабый, что стучать в дверь уже не было сил и получалось лишь скрести по ней ногтями. Но не мог там быть человек. Или мог? Откуда такая уверенность? Там было темно. Ночь черная, как ботинки дьявола.

Дрю подошел к двери, отодвинул засов и открыл ее. Посветил на крыльцо лампой. Никого. Он уже собирался закрывать дверь, когда посмотрел вниз и увидел крысу. Похожа на серую, амбарную. Не огромная, но крупная. Она лежала на потертом коврике, и одна из ее лап, на удивление похожая на человеческую руку, на руку ребенка, пыталась хвататься за воздух. В ее темно-коричневой шерсти было видно кусочки опавших листьев и веток и запекшуюся кровь. Выпученные глаза уставились на него. Бок тяжело вздымался. Розовая лапа продолжала хвататься за воздух так старательно, как еще недавно скребла по двери. Ее было едва слышно.

Люси ненавидела грызунов, и от вида крохотной мышки, бегущей вдоль плинтуса, начинала истошно орать. Доказывать ей, что это маленькое, смешное существо было явно напугано больше, чем она, было бесполезно. Дрю и сам был от них не в восторге, хотя бы потому, что они были переносчиками разных заболеваний (взять хотя бы хантавирус и содоку), но, в отличие от жены, отвращения к ним он не испытывал. А этого зверька ему и вовсе стало жалко. Может, дело было в этой розовой лапке, пытавшейся ухватиться за воздух. Может, это отражение лампы в крошечных черных глазках. Крыса лежала. Тяжело дыша, и смотрела на него. Судя по крови на теле и на мордочке, жить ей, возможно, оставалось недолго.

Дрю нагнулся, одну руку оперев на бедро, а другой опустив лампу пониже.

— Под навесом была, да?

Скорее всего, да. А потом на крышу упало дерево и оставило мадам Крысу без теплого, уютного дома. Наверное, еще и веткой в нее попало или куском крыши. Или банка краски прямо на нее упала. А может, пила отцовская, которую можно было выбросить, со стола соскользнула. Не важно. Что-то упало на нее и, наверное, сломало позвоночник. Сил осталось только на то, чтобы свое маленькое крысиное тельце дотащить до этой двери.

Снова поднялся ветер, и полыхающее лицо Дрю обдало ледяным дождем. Градинки, приземлившись на лампу, шипели, таяли и скатывались по плафону. Крыса еле дышала. Лежит крыса у двери, на нее ты посмотри. Но смотреть особо было не на что. Крысе уже вряд ли можно было помочь. Тут и ветеринаром быть не надо.

Помочь как раз-таки можно.

Дрю подошел к камину, прокашлялся и посмотрел, какие инструменты можно было взять. Сначала он хотел взять кочергу, но, представив, как он проткнет ею бедное животное, поморщился и передумал. В итоге он взял совок для золы. Один хороший сильный удар, и ее страдания закончатся. Потом надо будет этим же совком убрать это все с крыльца. Если он переживет эту ночь, неприятно будет утром открыть дверь и наступить в труп грызуна.

Интересно, получается. Сначала она у тебя был мадам Крыса. А сейчас, когда убить ее собрался, это уже грызун.

Крыса так и лежала на коврике. На шерсти уже успел заледенеть мокрый снег. Та самая розовая лапа (совсем как у человека) продолжала свои хватательные движения, но уже не так энергично.

— Так будет лучше, — сказал Дрю.

Он занес совок. Осталось нанести удар и… он опустил руку. Зачем? Ты видел эту лапу? Ты видел эти глазенки черные?

У зверька нашлись силы — после того, как дерево разрушило его жилище и переломало его самого (теперь уже зверек, а не грызун) — доползти, Бог знает как, до твоей двери, такой подвиг совершить — и вот такая награда ему? Еще один удар? Теперь последний? Дрю сам настрадался за последнее время, и, как бы смешно это ни звучало, они, стало быть, друг друга должны понимать.

А ветер становился все холоднее, град бил его по лицу, и тело снова начало знобить. Нужно было закрывать дверь, но он не собирался оставлять крысу на улице, в ночи, обрекая ее на медленную смерть. Да еще и на этом долбаном коврике.

Дрю поставил лампу на порог и поддел животное совком (который он изначально взял совсем для другого). Подойдя к печке, он наклонил совок, чтобы крыса аккуратно сползла на пол. Та розовая лапка продолжала скрести воздух. Новый приступ кашля почти сложил его пополам, горло горело, а в глазах затанцевали разноцветные пятна. Когда кашель прошел, Дрю, взяв лампу, добрался до кресла для чтения и, обессилев, рухнул в него.

— Ну, давай, помирай, — произнес он. — Хотя бы здесь, в тепле, а не на улице.

Он погасил лампу. В комнате стало видно лишь красные угольки. Глядя на то, как они постепенно гасли, он снова подумал о розовой лапке и, как она скребла… и скребла… и скребла… Вот и сейчас она продолжала свои движения — он видел ее.

Надо растопить печь, пока я не лег спать. Или к утру тут будет холодно, как в могиле.

Но он знал, что, стоит ему подняться, кашель, оставивший его в покое на какое-то время, вернется. К тому же, он очень устал.

А еще ты положил крысу слишком близко к печи. Ты вроде как занес ее с улицы, чтобы она умерла естественной смертью, нет? Или заживо сгорела? Утром растопишь.

Ветер не стихал. Изредка он усиливался, и его завывания были похожи на женские вопли. Мокрый снег налипал на окна. Ему казалось, что все эти звуки сливались в один. Крыса еще жива? Наверное, нет, подумал он, но потом ее лапка снова дернулась. Значит, еще жива.

Дрю закрыл глаза.

И уснул.

Он проснулся, когда еще одна ветка рухнула на крышу. Невозможно было сказать, сколько он проспал. Может быть, пятнадцать минут, а, может, и два часа. Но в одном он был уверен — крысы возле печи не было. По всей видимости, мадам Крыса пострадала не так сильно, как он думал. Зверек пришел в себя и теперь был где-то в доме вместе с Дрю. Хорошего мало, но он сам виноват. В конце концов, он пригласил крысу в дом.

Их надо пригласить, вспомнил Дрю. Вампиров. Вурдалаков. Черта в черных ботинках. Они ждут, когда их пригласят…

— Дрю.

Услышав это, он так сильно дернулся, что едва не уронил лампу. Он огляделся и, в свете угольков в печи, увидел крысу. Она сидела на отцовском столе под лестницей, устроившись на своих черных лапах между ноутбуком и принтером. Сидела на рукописи Биттер Ривера.

Дрю открыл рот, но лишь прохрипел. Он прокашлялся — горло резануло — и снова попытался заговорить.

— Ты что-то сказала?

— Сказала, — рот зверя был закрыт, но голос точно шел из него. Это не было в воображении Дрю.

— Это сон, — сказал Дрю. — Или бред. Может, все вместе.

— Нет, все на самом деле, — сказала крыса. — Ты не спишь, и ты не бредишь. И жар у тебя прошел. Можешь проверить.

Дрю положил руку на лоб. Лоб, и правда, не горел. И что теперь, верить крысе? Это крыса, в конце концов. Он достал из кармана спички, чиркнул одной и зажег лампу. Яркий свет должен был спугнуть крысу, но она по-прежнему была на столе, привстав на задние лапы, а передние прижав к груди.

— Если это все наяву, слезь с моей рукописи, — сказал Дрю. — Я не для того старался, чтобы ты ее дерьмом своим запачкала.

— Да, ты хорошо поработал.

Вроде бы согласившись с этим, крыса, тем не менее, осталась там, где была. Лишь почесала за ухом лапой.

Если на нее и упало что-то, то лишь оглушило. При условии, что я вижу крысу. Что это все по-настоящему.

— Работал ты много, и поначалу даже хорошо получалось. Несся, как поезд скоростной. А потом что-то стало барахлить, да? И ведь так уже было. Не расстраивайся. Многие в эту стену упираются. Ты хоть представляешь, сколько таких незавершенных романов так и остаются в столе или на полке в шкафу? Миллионы.

— Мне просто хреново, я заболел.

— А ты вспомни. Только честно. Все началось еще до того, как ты заболел.

Дрю не хотел вспоминать.

— Тебе тяжело выбрать правильный вариант, — сказала крыса. — И у тебя это постоянно. Я про романы. Это не происходит моментально, но по мере того, как книга растет, как она начинает дышать, тебе все труднее отделять нужное от ненужного.

Крыса сместилась к краю стола и снова встала на задние лапы, как собака, просящая конфету.

— У каждого писателя свой подход, свой темп работы, но в случае с крупной прозой все работают отрезками, которые характеризуются повышенной активностью.

«Я это уже где-то слышал», — подумал Дрю. «Почти слово в слово. Но где?»

— Во время этих отрезков — когда воображение работает на пределе возможностей — писателю в каждом отдельном эпизоде приходится выбирать минимум из семи слов или фраз. Талантливые делают это почти на автомате — как профессиональные баскетболисты, готовые совершить бросок, где бы они ни находились на площадке.

Где? Кто это говорил?

— Данная процедура отсеивания является основой творческого письма…

— Франзен, — завопил Дрю и, подскочив, сел в кровати, что отдалось резкой болью в голове. — Франзен говорил об этом на лекции! Почти слово в слово!

Крыса проигнорировала его слова.

— Ты способен отсеивать слова, но надолго тебя не хватает. Роман и рассказ — это как марафон и спринт. Ты видишь все возможные слова и фразы, но выбрать лучший вариант — не можешь. Ты не утрачиваешь свой словарный запас. Ты утрачиваешь способность сделать правильный выбор. Все варианты одинаково подходят и одинаково не подходят. Печальная картина. Ты — как машина с мощным двигателем, но разбитой коробкой передач.

Дрю закрыл глаза, сжав веки так сильно, что перед ним поплыли яркие пятна. Он снова их открыл. Спасенное им существо было на том же месте.

— Я могу тебе помочь, — заявила крыса. — Если, конечно, ты сам этого хочешь.

— А поможешь ты почему?

Крыса запрокинула голову, будто не веря, что вроде бы умный человек — преподаватель английского, печатавшийся в Нью-Йоркере — мог быть настолько глуп.

— Ты собирался убить меня совком. Действительно — почему бы и нет. В конце концов, я — просто крыса. Но в итоге ты занес меня в дом. Спас меня.

— И в благодарность ты исполнишь три моих желания, — сказал с улыбкой Дрю. Известная история. Ганс Христиан Андерсен, Мари-Катрин д'Онуа, братья Гримм.

— Нет, одно, — сказала крыса. — Вполне конкретное желание. Чтобы ты закончил свою книгу.

Как будто для ясности, крыса приподняла хвост и хлестнула им по рукописи Биттер Ривера.

— Но есть одно условие.

— Какое условие?

— Близкий тебе человек должен умереть.

И это не ново. Видимо, это сон, где он возвращается к ссоре с Люси. Когда он ей объяснил (не очень убедительно, но хотя бы попытался), что ему надо написать эту книгу. Что это очень важно. Она его спросила, важнее ли это, чем она и их дети. Он сказал, что, конечно, не важнее, но спросил, обязательно ли ему выбирать.

Я считаю, да, надо. И ты только что выбрал.

— То есть, никакое это не исполнение желания, — сказал он. — Больше похоже на сделку. Фауста напомнило. И уж точно не было такого в сказках, которые я в детстве читал.

Крыса почесала за ухом, сохраняя идеальное равновесие. Невероятно.

— В сказках тоже за исполнение желаний надо цену платить. Обезьянью Лапку помнишь?

— Даже во сне, — сказал Дрю, — я не разменяю жизнь жены или кого-то из моих детей на книжку о ковбоях, которая изначально ни на что не претендует.

После этих слов он вдруг понял, почему так ухватился за идею Биттер Ривера. Вестерн, где ставка делалась на сюжет, в принципе не мог оказаться на одной полке с работами Рушди, Атвуда или Шейбона. Не говоря уже о Франзене.

— У меня и в мыслях такого не было, — сказала крыса. — Мне больше нравится вариант с Элом Стэмпером. Он у вас был заведующим кафедрой.

Дрю опешил. Он лишь смотрел на крысу, а она — на него, своими черными глазками. Ветер штурмовал дом, сотрясая его стены. Град продолжал сыпать.

Рак поджелудочной железы. Вот как Эл объяснил резкую потерю веса. Только он добавил, что сочинять некрологи еще рано. Обнаружили довольно-таки рано. Шансы неплохие.

Вот только вид Эла — обвисшая кожа, впавшие глаза, седые волосы — говорили Дрю об обратном. Довольно-таки рано. Рак поджелудочной железы — хитрая болезнь. Она прятаться любит. Такой диагноз — почти всегда смертный приговор. А если он все-таки умрет? Да, будет траур, и больше всех скорбеть будет Надин Стэмпер, которая прожила с ним лет сорок пять. Сотрудники кафедры английского языка будут с месяц носить траурные повязки. Некролог будет длинный, с перечислением всех достижений и наград Эла. Упомянут его книги по творчеству Диккенса и Харди. Но ему уже было семьдесят два, если не семьдесят четыре, и никто не скажет, что он умер молодым или умер, не сделав то, что должен был.

А крыса тем временем продолжала смотреть на него, прижав свои передние лапки к груди.

А хрен с ним! Все равно я только предполагаю. И вообще, это все сон.

— Я, наверное, соглашусь, — сказал Дрю. Сон или не сон, но следующие слова дались ему с трудом. — Все равно ему недолго осталось.

— Ты заканчиваешь книгу, а Стэмпер умирает, — сказала крыса, как будто, чтобы Дрю точно понял, о чем идет речь.

Дрю искоса и недоверчиво посмотрел на крысу:

— А книгу опубликуют?

— Я могу только исполнить желание, — сказала крыса. — Но я не могу предсказать тебе будущее твоего литературного труда. Лично я думаю… — крыса снова запрокинула голову назад. — Да, опубликуют. Я же говорила, что талант-то у тебя есть.

— Ладно, — сказал Дрю. — Я заканчиваю книгу, Эл умирает. Он все равно должен скоро умереть. Так что все нормально.

Тут он не был так уверен.

— А он успеет ее хотя бы прочесть?

— Я же сказала…

Дрю поднял руку.

— Будущее моего литературного труда ты предсказать не можешь. Ладно. Все на этом?

— Еще кое-что.

— Если ты ждешь, что я кровью контракт подпишу, даже не найдётся.

— Я не про вас, мистер, — сказала крыса. — Есть хочу.

Она спрыгнула на стул, а со стула — на пол. Пробежала через всю кухню и схватила кусок крекера со вкусом морепродуктов. Наверное, остался еще с того раза, когда Дрю жарил сыр и варил томатный суп. Крыса встала на задние лапы и принялась за работу. Крекер исчез в считанные секунды.

— Приятно было пообщаться, — сказала крыса.

Она исчезла так же быстро, как и крекер, метнувшись в нерабочий камин.

— Ну, ни хрена себе, — сказал Дрю.

Он закрыл глаза и тут же открыл. На сон это все не было похоже. Снова закрыл и опять открыл. Когда он закрыл глаза в третий раз, открывать он их уже не стал.

Он проснулся и не смог вспомнить, как оказался в кровати. А может, он в ней был с вечера? Очень вероятно, учитывая, как ему было хреново, благодаря Рою ДеВитту и его сопливой бандане. Весь предыдущий день был похож на сон, самой яркой частью которого стал его разговор с крысой.

Ветер по-прежнему дул, а дождь со снегом продолжался, но ему было получше. Сомнений в этом не было никаких. Температура спала. Суставы ныли, а горло болело, но чувствовал он себя совсем не так плохо, как вчера, когда уже почти поверил, что он тут не выживет.

Умер от пневмонии у Говноги. Отличный некролог получился бы.

На нем были лишь трусы, а остальная одежда кучей лежала на полу. Как он ее снял, он тоже не помнил. Одевшись, он спустился на первый этаж. Пожарил четыре яйца и — в этот раз — съел все, обильно запивая их апельсиновым соком. Сок был концентрированный, других в Большом 90 не было, но он был холодный и очень вкусный.