Крылатая Тьма (Ramainen duath)

— Кроме этого, вы хотите ещё что-нибудь сообщить мне?

После торопливого, сбивчивого рассказа Мафальды о вчерашних событиях Министр помрачнела и, подозвав жестом пришедшего с ней заместителя – низкорослого дородного человека с серыми волосами, скорее примятыми, чем уложенными, в полосатом костюме черно-зеленого цвета, совсем не сочетающимся с фиолетовыми сапогами и ярко-алым галстуком – заговорила с ним, но так тихо, что Мафальда ничего не услышала, даже прислушиваясь. После нескольких фраз, произнесенных заместителем, Министр помрачнела ещё сильнее, но, повернувшись к Мафальде, улыбнулась приветливо, хотя и холодно, и произнесла:

— Я благодарна вам за хорошую работу и, особенно – за безупречную преданность. Скажите, кто ещё видел то же, что и вы?

— Мой заместитель, то есть стажёр… Питер Строу. Госпожа Министр, что мне…

— Что вам делать? Ничего. Я самостоятельно свяжусь с родителями юного Гаррета и объясню им ситуацию. А вам пока лучше отправиться в отпуск – скажем, на пару месяцев? Корнелиус всё устроит.

Выслушав благодарности и проводив миссис Хопкирк, Министр задала своему заместителю Корнелиусу Фаджу всего один вопрос и, получив на него ответ, приказала форсировать распространение программы «Изоляция», чтобы больше никогда промашек, подобных столь необычно выявившейся, не повторилось. Когда мистер Фадж поклонился и вышел, Министр осталась сидеть, задумавшись о чем-то так глубоко, что не заметила, как тяжелая бархатная драпировка у двери шевельнулась от слабого потока воздуха, подувшего в кабинет. Или оттого, что кто-то вышел через потайную дверь. Когда через несколько минут Министр покидала кабинет, драпировка шевельнулась ещё раз.

***

Пламя в камине горело не так ярко, как ещё несколько часов назад, когда в доме было шумно и гости – правда, немногочисленные – ещё не разъехались по домам и местам работы. Увы, кому-то приходилось работать и в воскресенье. Наполовину прогоревшие поленья уже не источали того сильного аромата выкипающего кленового сока с неизвестно откуда взявшимися оттенками можжевельника и хвои. Конечно, запаха почти не было, но с трудом уловимые для человека ароматы – нагретого металла и остывающего пепла – сейчас по какой-то прихоти чувств не раздражали, напротив, создавая ощущение того уюта и покоя, которого так не хватало сидящему в глубоком кресле у камина, положив ноги в мягких домашних туфлях на подставку, близко пододвинутую к решетке, гостю, которого уж точно нельзя было счесть обычным человеком. Вот только к этой его характеристике все относились по-разному, и редко – с пониманием и уважением. Но сейчас он, сжимая в правой руке тяжелый бокал с превосходным солодовым виски, которым издревле славились эти края, даже не вспоминал о своих «отличиях», приносивших ему почти одно только горе. В этом доме он – прежде всего близкий и любимый друг, которому можно всё доверить и во всём положиться – и сейчас можно наслаждаться этим ощущением доверия, той простой мыслью, в которой он находил радость : « Здесь меня видят тем, кто я есть, без страха и ненависти». И прямо здесь и сейчас видел подтверждения этому. Завтра было полнолуние, а он, оборотень, неторопливо помахивая левой рукой в такт своим мыслям, ничего не опасаясь и никуда не спеша, вёл беседу – в самом полном смысле слова «вёл», поскольку один собеседник, утопающий в соседнем кресле, почти уже спал, а второй и вовсе был пьян настолько, что свалился прямо поперёк заваленного небольшими подушками дивана в задней части просторной гостиной. Если разобраться, то этот монолог, изредка перемежаемый полусонным «угу» Джеймса Поттера из соседнего кресла, не нёс в себе никакого особенного смысла, но этого и не требовалось. Просто спокойный, размеренный голос Люпина, не нарушавший даже покоя спящей в ногах у пьяного Сириуса кошки, был такой же частью этого вечера, как тишина, пламя в камине и виски в пузатом бокале.