Круглая тайна

Шар не бездействует

На другой день Анаконда проснулся с каменной головой. Мутило. На полу валялись помятые, рваные пакеты с покупками. Шар висел в воздухе в трёх шагах от кровати. Юрий повернулся на другой бок, попробовал снова уснуть, но такая тоска напала, что сон не шёл. Жизнь стала казаться нелепой и напрасной. Юрий вспомнил, что до сих пор не выполнил редакционного задания. Он чувствовал полное отсутствие творческих сил. Потом припомнилась дурацкая вчерашняя пьянка и как его выгнал этот трепач Древесный. А в каменной голове стучали пневматические молотки, визжали дисковые пилы, грохотали ящики с пустой винной посудой.

– Хорошо бы уснуть и не проснуться, – с тоской подумал Анаконда. – Чтоб не было ни головной боли, ни шара, ни даже меня лично... И зачем я польстился на эти деньги!..

Комната осветилась на миг розоватым светом. Константин приблизился к Анаконде, застыл сантиметрах в восьмидесяти от его лица. На шаре образовался небольшой нарост. Нарост протянулся в сторону Юрия, превращаясь в тугую спиральку. На конце спиральки возникла плоская площадочка. На площадочке выросла маленькая прозрачная мензурка. Мензурка наполнилась жидкостью с голубоватым отливом.

– Отравить меня хочешь! – сказал Анаконда. – Ну и отравляй, так мне, негодяю, и надо!

Взяв мензурку, он залпом выпил горьковатую жидкость и отшвырнул сосуд. Площадочка метнулась на спиральке, поймала мензурку, и всё втянулось в шар. Он опять был гладким, без единой выпуклости. Юрий же стал ждать печального конца.

Но жидкость оказала иное действие. Головная боль пошла на убыль, тоска отхлынула. Анаконда уснул. Проснулся через час бодрым и здоровым. Решил сразу же взяться за дело. Сел за стол. Принялся писать очерк. Вскоре очерк был написан. Начинался он так:

БЛАГОРОДНЫЙ ВОЗВРАЩАЛЕЦ

С лукавинкой, с бодрым юморком и смешинкой встретил меня благородный возвращалец Н. И. Лесовалов в своём скромном, но уютном загородном жилище. Весь высокий настрой жизни благородного возвратителя располагает его к широкой возвращальческой деятельности. Когда я

посетил его, этот выдающийся возвращалец пил желудёвый кофе на веранде. Из радиолы лилась мелодичная скрипичная рапсодия. Из магнитофона струилась раздумчивая рояльная мелодия.

– Люблю этот полезный напиток, – с ласковым прищуром поведал мне маститый возвращатель. – В особенности приятно его пить под задушевную, с грустинкой музыку Баха, Римского-Корсакова и др. выдающихся композиторов. С босоногого детства у меня наличествовало два хобби: музыка и возврат находок. Я любил вручать людям утерянные ими монеты, предметы и пищепродукты...

Очерк занял одиннадцать страниц от руки. «Значит, на машинке получится страниц девять, как раз на подвал. На днях приобрету машинку, благо деньги есть. Но хорошо бы сегодня же материал перепечатать...» – Юрий шутливо обратился к шару:

– Хоть бы ты, Константин, мне помог. А то висишь тут в воздухе без дела.

Константин мигнул лиловатым светом. Из шара выдвинулось два витых отростка и несколько штырей. Они опустились на стол, стали расти, переплетаться, образуя сложную рабочую систему. Через четырнадцать секунд один из отростков уже держал в тёмных пластинчатых зажимах страницу рукописи. По строчкам, считывая текст, скользил тонкий синеватый лучик. По чистому листу, зажатому в комплекс каких-то реек и пружинок, беззвучно двигался маленький цилиндр, оставляя за собой чёткий машинописный текст.

Через три минуты сорок семь секунд рукопись была перепечатана в трёх экземплярах. Затем рабочая система начала расплываться, уменьшаться. Шар, втянув в себя штыри и отростки, опять стал гладким. Анаконда тщательно сверил свой текст с машинописным. Ни одной опечатки. В двух местах Константин даже исправил описки. Эта способность шара к корректировке неприятно поразила Юрия.

На следующее утро Анаконда поехал в редакцию. Увы, очерк был встречен холодно. Савейков сказал:

– Много фальши и ложных красивостей. Не ладится у вас дело. И старик не получился. Он тёплый, но бледный. Попробуйте его охладить и оживить. Я там кое-что подчеркнул.

Взяв исчирканную Савенковым рукопись, Юрий угрюмо побрёл домой – оживлять старика. Но как это сделать – он не знал. Он чувствовал, что лучше написать не может. С горя пошёл во Фрунзенский универмаг, купил себе пару нейлоновых рубах, потом подумал, подумал и приобрёл таллинский подсвечник и фарфорового баяниста. Так как покупки были малогабаритные и уместились в сумке, он решил на этот раз не брать такси, а ехать домой троллейбусом. Народу в троллейбусе оказалось немного, и Юрию досталось место у окна. Но не проехал он и двух остановок, как из рюкзака послышалось жалобное мяуканье. «Что за чёрт! – удивился он. – Никакая кошка попасть туда не могла. Это не иначе проделки Константина».

Между тем мяуканье становилось всё громче и жалобнее.

– Безобразие какое! – сказала, обратясь к Юрию, женщина, сидящая через проход. – Если завели кошку, то незачем её мучить. Вы затиснули её своими покупками! Она задыхается в вашей сумке.

– Извините, гражданочка, никакой кошки у меня нет, – вежливо возразил Анаконда.

– Мы глухие, что ли! Врёт и не краснеет! – послышались возмущённые голоса.

– Он украл где-то ценного кота, вот и прячет. Я по голосу слышу: это ангорский кот, – высказался пожилой гражданин-котовед.

– В милицию бы надо свести! – сказал кто-то. – Там выяснят, где тут собака зарыта!

Анаконда схватил рюкзак и спешно направился к выходу. Он сошёл за пять остановок от дома. Едва ступил на асфальт, как мяуканье прекратилось. Но ехать уже не хотелось, пошёл пешком. Он шёл и размышлял о причудах Константина.

Подходя к своей улице, он увидел толпу. Она уже начинала таять, насытясь созерцанием происшествия. Троллейбус, тот самый – Юрий запомнил номер на кузове, – стоял сильно накренясь. В правом борту виднелась большая вмятина. Окно было вдрызг разбито. Это было то самое окно, у которого недавно сидел Юрий.

– Грузовик проскочить хотел, – пояснила Анаконде какая-то гражданка. – Пассажиры все живы, отделались ушибами и испугами. Хорошо, что вон у того окна никто не сидел – не поздоровилось бы!

До Юрия дошло, что Константин его спас. Но когда отхлынула волна радости, на душе стало муторно: раз может спасти, может и погубить.