Кровь звёзд. Мутанты

Глава 1

Мне следовало продержаться любой ценой до тех пор, пока они меня не найдут. В конце концов они обнаружат обломки самолета. Но ожидание будет тяжелым.

Днем я видел пустое голубое небо над заснеженными горными вершинами, ночью светили Огромные звезды, как это и должно быть в горах. Но и днем, и ночью меня окружала тишина. Ни малейшего звука самолета или вертолета. Я был совершенно один.

Это и было самым тягостным.

Несколько веков тому назад, когда еще не существовало телепатов, люди воспринимали одиночество, как нечто привычное. Но я же впервые был заключен в клетку — мой череп, полностью отрезан от других людей. Уж лучше быть глухим или слепым. Для телепата это почти не имеет значения.

С тех пор как мой самолет разбился высоко в горах, я был оторван от себе подобных. Мы ведь живем лишь благодаря постоянному духовному общению. Ампутированный Орган погибает из-за недостатка кислорода. Я же умирал из-за… Нет слов, которые способны были бы выразить то, что объединяет телепатов. И если этого нет, то человек одинок, а в одиночестве он не проживет.

Я прислушивался той частью моего мозга, которая позволяет слышать молчаливые голоса других существ. Кружились и метались снежные хлопья, подгоняемые ветром, становились темными голубые тени скал. Восточный пик окрасился алым цветом. Садилось солнце. Я был один.

Я вслушивался всем своим существом, а небо становилось все бездоннее. Задрожала звезда, потом свет ее стал ярче, она блестела прямо надо мной. Появились другие звезды, они загорались все дальше и дальше к западу. Подул ледяной ветер. Наступила ночь. Были звезды, и был я. Я растянулся на снегу, уже ни к чему не прислушиваясь. Все исчезло. Пустое звездное небо.

Ничего живого вокруг меня и надо мной. Зачем бороться? Не лучше ли погрузиться в спокойствие, где нет даже одиночества, ведь там нет и жизни. Я еще раз прислушался к окружающему меня миру и ничего не услышал в ответ. Тогда я опустился на дно памяти, и мне стало легче.

Память телепата способна вызвать события далеких дней, происходившие задолго до его рождения.

Я ясно вижу мир двухсотлетней давности, затем эти воспоминания стираются, уступают место другим, почерпнутым из книг. Книги ведут меня в Древний Египет и Вавилон, но это уже не реальные воспоминания, наполненные чувствами, которые старшие телепаты передают младшим и которые живут, таким образом, веками. Наши биографии существуют не на бумаге, а в нашей памяти; это касается особенно жизнеописаний наших вождей прошедших времен. Их биографии доходят до нас во всей их первозданной свежести.

Но их уже нет, а я один.

Нет, не совсем один. Бюркхалтер, Бартон, Мак-Ней, Линк Коди и Джеф Коди… они давно умерли, но они постоянно живы в памяти и приходят ко мне, повинуясь моему зову, моей мысли, моему чувству; их воскрешает запах скошенной травы (где?), пластиковый тротуар, прогибающийся под тяжестью (кого?).

Не лучше ли погрузиться в небытие, умереть…

Нет. Жди. Смотри. Они живы, бюркхалтеры и бартоны: жизни этих великих людей всегда реальны, хотя те, кто прожили эти жизни, уже мертвы. Они с тобой. Ты не один.

Бюркхалтер, Бартон, Мак-Ней, Линк, Джеф не умерли. Вспомни о них. Ты прожил их жизни, узнав о них с помощью телепатии, и ты сможешь снова прожить их. Ты не один.

Смотри, как разворачиваются события, и ты уже не один. Ты будешь Эдом. Бюркхалтером, каким он был двести лет назад, ты ощутишь на своем лице ледяное дыхание Сьерры, ты пройдешь по мягкой траве, ты проникнешься мыслями твоего сына… сына флейтиста-спасителя…

Началось. Я стал Эдом Бюркхалтером.

Двести лет тому…

Сын Спасителя

Зеленый Человек карабкался по ледяным горам; волосатые гномы смотрели на него из расщелин. Это был лишь небольшой эпизод в бесконечной одиссее Великого Человека. Он пережил и другие, не менее захватывающие приключения. В Стране Пламени, у Нарушителей Измерений, с Городскими Обезьянами, которые постоянно хихикали, неумело манипулируя лучами смерти. Тролли слыли мастерами в искусстве магии. Они все время пытались его остановить, подбрасывая ему каждый раз новые испытания. Глубоко под землей силовые вихри заманивали в ловушку этого Великого Человека с прекрасно развитой мускулатурой, красивого как бог, и без единого волоска на теле, отливавшем светло-зеленым цветом. Вихри образовывали магические рисунки. Он должен был продираться сквозь них…

А волосатые гномы прятались в глубоких расщелинах и следили за ним хитрыми и завистливыми взглядами.

Эл Бюркхалтер, который уже достиг зрелого восьмилетнего возраста, лежал под деревом и жевал травинку. Он был настолько погружен в свои мысли, что отцу пришлось подтолкнуть его, чтобы заставить отвлечься. День как нельзя лучше подходил для времяпрепровождения — жаркое солнце, свежий ветер, дувший со стороны Сьерры. Воздух напоен несколько горьковатым запахом травы. Эд Бюркхалтер был счастлив оттого, что его сын появился на свет через два поколения после Большого Взрыва. Сам же он родился через десять лет после взрыва последней бомбы, но переданные воспоминания позволяли представить себе, что же это было на самом деле.

— Привет, Эл.

Мальчик едва посмотрел на отца, плохо скрывая раздражение.

— Доб‘день, папа.

— Пойдешь со мной в город?

— Нет, — отказался мальчуган и снова погрузился в свои мысли.

Бюркхалтер красноречиво посмотрел на сына и повернулся, чтобы уже уйти. Затем, повинуясь какому-то импульсу, он сделал то, что редко позволял себе без разрешения собеседника: он воспользовался своими телепатическими способностями, чтобы проникнуть в мысли сына. Это было сделано не без некоторого колебания, хотя Эл давно уже прошел стадию неоформленного и даже отталкивающего мышления, присущего грудному ребенку. Бюркхалтер еще не забыл те опыты, которые он проделывал до рождения сына: немногие отцы отказываются от искушения проникнуть в тайны зародыша. Тогда он снова пережил кошмары своего раннего детства — гигантские движущиеся массы, тревожное чувство пустоты… Воспоминания, предшествующие появлению человека на свет, слишком неоднозначны, и лучше, если ими займутся квалифицированные специалисты по памяти, психологи.

Но Эл был уже большой, и картины, проносившиеся в его мозгу, были, как и обычно, яркие и сочные. Успокоившись, Бюркхалтер счел свои обязанности воспитателя выполненными и позволил сыну продолжать свое занятие.

Однако он не мог не ощущать некоторой жалости к этому беззащитному ребенку, который еще совершенно не был готов к встрече с жизнью. Войны исчезли сами собой, но конфликты и соперничество оставались. Само приспособление к окружающему миру было постоянным конфликтом, и даже чем-то вроде дуэли. Для Эла трудность заключалась еще и в общении с другими. Лысоголовому это было яснее ясного, ведь барьера непонимания у них не существовало.

Приглаживая на ходу парик своими сухими пальцами, Бюркхалтер мечтательно улыбался. Пластиковый тротуар вел его к центру. Посторонние часто смущались, когда узнавали, что он — Лысоголовый, телепат, и смотрели на него с удивлением. Они были слишком вежливы, чтобы спрашивать, а как же чувствует себя человек, которого все считают чудовищем, но в то же время было заметно, что они сгорали от любопытства. Бюркхалтер дипломатично приходил им на помощь:

— Моя семья жила около Чикаго во время Большого Взрыва. Все из-за этого…

— Да…

Испытующий взгляд, а затем:

— Да, говорят, что именно поэтому и столько…

Неловкое молчание.

— Чудовищ или мутантов. Есть и те, и другие, и я даже не знаю, к какой категории меня следует отнести, — отвечал он с обезоруживающей откровенностью.

— Но вы же не чудовище! — горячо протестовал собеседник.

— Ну да! В радиоактивной зоне на свет появилось много любопытных существ. Но большинство из них исчезло, так как они были неспособны размножаться. В спецклиниках еще живут некоторые из этих созданий, с двумя головами, например, вы же знаете.

Но их все-таки что-то мучило.

— Значит вы можете читать мои мысли? В любое время?

— Я мог бы это делать, но я этим не занимаюсь. Это очень трудно. Проще читать мысли другого телепата. Мы Лысоголовые, мы этого не делаем… вот и все.

Человеку со сверхразвитой мускулатурой не следует убивать других, если только он не хочет подвергнуться линчеванию. Да, Лысоголовые постоянно помнили об этой опасности. Наиболее рассудительные из них даже скрывали, что они обладают удивительными способностями. Они просто допускали, что отличаются от других.

И еще один вопрос, от которого нельзя было уйти, даже если его и не задавали открыто:

— Если бы я был телепатом, я бы… Скажите, сколько вы зарабатываете в год?

Ответ их удивлял. Всем казалось, что телепату легко сколотить себе состояние. Почему Эд Бюркхалтер оставался экспертом-семантиком в издательстве в Модоке, в то время как одно-единственное посещение любого из научных городов позволило бы ему выведать секреты, стоящие целого состояния.

Это объяснялось довольно просто: чувством самосохранения Кстати, именно поэтому Бюркхалтер, как и многие другие телепаты, носил парик. Но некоторые Лысоголовые обходились без париков, даже демонстративно отвергали их.

Модок был городом-близнецом Пуэбло в штате Колорадо, к югу от пустынной зоны, где некогда находился Денвер. В Пуэбло работали типографии, оснащенные фотолинотипами и другими машинами, превращавшими в книги рукописи, поступавшие из Модока.

В Пуэбло базировался отряд вертолетов, используемых для перевозки книг.

Вот уже неделю, как Олдфилд, директор издательства, требовал во что бы то ни стало рукопись «Психоистория» труд одного профессора из Нью-Эйла, пытавшегося беспомощно разрешить устаревшие эмоциональные проблемы, что к тому же не способствовало ясности стиля. В действительности же автор относился с недоверием к Бюркхалтеру, а последний, не являясь ни священником, ни психологом, должен был стать и тем и другим без ведома автора и «довести до кондиции» «Психоисторию».

Многоэтажные здания, в которых размещалось издательство, более походили на лечебный центр, чем на коммерческое предприятие. На это были свои причины. Авторы — люди без комплексов, и часто их надо было уговаривать пройти лечебный курс, чтобы впоследствии они могли вернуться к работе над своими книгами в обществе экспертов-семантиков. Ничто и никто им не угрожал, но они этою не понимали и находились в постоянном беспричинном напряжении. Джема Куэйла, автора «Психоистории», нельзя было отнести к этой категории, но часто ход его рассуждений был неясен и сумбурен. Он постоянно смешивал свои собственные эмоции и события прошлого, и это тормозило его работу над рукописью.

Доктор Мун, член административного совета, сидел у южного входа в центральное здание и ел яблоко, которое он предварительно очистил ножом с серебряной ручкой. Мун был маленького роста, полный до бесформенности и почти лысый. Но телепатом он не был. У телепатов вообще нет волос. Мун быстро проглотил кусок яблока и подозвал Бюркхалтера.

— Эд!.. Мне нужно с вами поговорить.

Бюркхалтер остановился и присел рядом с Муном. Лысоголовые никогда не стоят рядом с обычным человеком, который сидит. Теперь их глаза были на одном уровне.

— В чем дело?

— Вчера в магазин завезли яблоки из Шаста. Вы бы сказали Этель, чтобы она купила, пока их не разобрали. Держите.

Эд откусил от яблока, и Мун с удовлетворением посмотрел на него.

— Превосходные. Непременно скажу ей. Но вертолет сломался. Этель нажала не ту кнопку.

— А они еще уверяют, что их продукция не ломается! Гурон выпустил прекрасные модели, но я заказал в Мичигане. Послушайте, мне звонили сегодня утром из Пуэбло по поводу книги Куэйла.

— Олдфилд?

— Он самый. Он хотел бы посмотреть хотя бы несколько глав.

Бюркхалтер покачал головой.

— Невозможно. Много непонятного с самого начала, а Куэйл…

Он замялся.

— Что?

Бюркхалтер подумал о комплексе Эдипа, который он обнаружил у Куэйла. Этот комплекс и мешал автору дать совершенно логичную интерпретацию Дария.

— Он запутался в материале. Нужно все просмотреть еще раз. Я дал прочитать рукопись трем разным людям, и у каждого различная реакция. Его «Психоистория» — это нечто вроде испанского постоялого двора: каждый находит там то, что хочет. У нас не будет покоя от критиков, если мы издадим ее в таком виде, как она есть. Вы не можете успокоить Олдфилда еще на некоторое время?

— Попробую. Я пошлю ему один любовный роман, который готов: налет эротики, весьма легкой, да с точки зрения семантики все в порядке. Хорошо бы поручить кому-нибудь другому сделать иллюстрации, но я их заказал Данмену. Итак, я отправлю рукопись в Пуэбло, а он тем временем сделает клише. Да, ничего себе жизнь!

— Действительно, все это довольно забавно.

Бюркхалтер поднялся и пошел разыскивать Куэйла.

Куэйл сидел на одной из террас, освещенных солнцем.

Его высокий рост, худоба бросались в глаза. Из-за постоянно озабоченного и отрешенного вида профессор казался столь же непроницаемым, как и черепаха. Куэйл сидел, вытянувшись в кресле из плексигласа, позволяя солнцу ласкать себя. Бюркхалтер снял рубашку и сел рядом. Профессор не без отвращения посмотрел на его безволосое тело. «Лысоголовый… ничего общего… Какое его дело… И еще фальшивые ресницы, настоящий…» — думал он.

Все это было скверно. Бюркхалтер осторожно нажал на одну из кнопок, и страница «Психоистории» появилась на экране, висящем перед ними. Куэйл пробежал ее глазами. Бюркхалтер узнал пометки на полях; это были различные мнения людей о том, что должно было быть выражено с предельной точностью. Если три человека по-разному поняли этот параграф, то что же хотел сказать автор? Бюркхалтер проник в тайны мозга своего собеседника. Ни один обыкновенный человек не может помешать Лысоголовому постичь его тайны. Только взрослые телепаты способны этому противостоять.

Итак. Не очень ясно. Дарий: ни характера, ни внешнего образа. Скорее его жизнеописание, но очень фрагментарное. Запахи, звуки, бессилие. Черный смерч, сопровождаемый запахом сосны, опустошает карту Европы и Азии. Сосновый запах усиливается, к нему примешивается воспоминание о боли и ужасном унижении… глаза…

— Выходите!

Бюркхалтер посмотрел на Куэйла сквозь черные очки.

— Я вышел, как только вы мне сказали…

Куэйл задыхался.

— Спасибо… И простите меня. Почему бы вам не вызвать меня на дуэль…

— Я не хочу драться с вами на дуэли. Мой кинжал еще ни разу не был обагрен кровью. И я понимаю ваше положение. Не забывайте, что это мое ремесло, мистер Куэйл. Я узнал — и забыл — вот и все.

— Мне кажется, что это проникновение в чужие мысли невыносимо.

— Мы будем пробовать различные способы до тех пор, пока не найдем такой, который бы не слишком затрагивал вашу личную жизнь, — разъяснил Бюркхалтер. — Попробуем… вы восхищаетесь Дарием? Восхищение и сосновый запах… Я не читаю ваши мысли, — поспешил он сказать Куэйлу.

— Спасибо.

Куэйл повернулся к нему спиной.

— Я думаю это смешно… Вам вовсе не обязательно видеть мое лицо, чтобы узнать, что я думаю.

— Нет. Но мне нужно ваше согласие.

— Я вам верю. Но я встречал Лысоголовых, которые… мне это не нравится.

— Вы правы, я знаю таких. Они ходят без парика.

— Они это делают, чтобы причинить вам неприятность…. чтобы позабавиться. Надо бы… их проучить.

Бюркхалтер закрыл глаза.

— Видите ли, мистер Куэйл, у Лысоголовых также есть проблемы. Они должны приспособиться к миру людей, которые не являются телепатами. К тому же многие считают, что мы не извлекаем никакой пользы из своих необыкновенных способностей. И все-таки есть же задачи, ради решения которых мы созданы…

— Черт…

Бюркхалтер не обратил внимания на мысль, которую он перехватил, и продолжал:

— Семантика всегда ставила перед нами проблемы, даже в тех странах, где говорят на одном языке. Квалифицированные Лысоголовые — это переводчики, о которых лишь можно мечтать. И хотя они не служат в полиции, последняя часто прибегает к их услугам. Это напоминает машину, которая может делать лишь несколько операций.

— На несколько операций больше, чем обыкновенные люди, — произнес Куэйл.

— Конечно, — подумал Бюркхалтер, — если бы мы были на равных со всем остальным человечеством… Но могут ли слепые доверять тому меньшинству, которое видит? Могут ли они играть в покер со зрячими?

Бюркхалтер с горечью подумал об этом, и тут же ощутил горечь во рту. Как решить эту проблему? Изолировать Лысоголовых в резервациях? И даже тогда будут ли верить им слепые? Или они вообще уничтожат Лысоголовых? Разве эта мера обеспечит равновесие и сделает невозможными войны?

Он вспомнил об уничтожении Ред Банка. Конечно, мера была оправданной. Город стал слишком большим и вызывал чувство зависти. Тому, кто носит кинжал у пояса, не очень-то хочется ударить в грязь лицом. Тысячи маленьких городков, которые размещались на территории Соединенных Штатов, с ревностью следили друг за другом. У каждого была своя специализация: Гурон и Мичиган выпускали вертолеты, в других городках производились ткани, машины, процветали наука, искусство… Научно-исследовательские центры были чуть побольше, но техники — люди миролюбивые. В редких городках население превышало несколько сот человек. Ограничение действовало безотказно: как только один из городков был готов перейти в новое качество, чтобы превратиться в новый город, а значит, и в столицу, в имперский центр, его уничтожали. Но это было давно позади, те времена прошли, и, возможно, ликвидация Ред Банка была ошибкой.

С точки зрения геополитики все было правильно. С точки зрения социологии тоже считалось приемлемым, но порождало неизбежные конфликты. Собственное «я» отдельных людей возросло до невероятных размеров. С тех пор как началась децентрализация, культ индивидуума затмил все остальное. Человеку следовало приспособиться и жить иначе.

Люди научились использовать денежную систему, в основу которой был положен обмен. Они научились летать и перестали пользоваться наземными передвижными средствами. Они узнали много нового, но не забыли Большой Взрыв… В потайных местах, недалеко от каждого города, находились хранилища бомб огромной разрушительной силы. Они могли стереть с лица Земли целый город за одну секунду, как когда-то были уничтожены самые крупные столицы.

Методы производства бомб перестали быть секретом. А сырье находилось повсюду. Достаточно было одну такую бомбу сбросить на город, как он бы прекратил свое существование навсегда.

Кроме группы людей, не приспособившихся к создавшемуся положению, выражавших постоянное недовольство, ожесточенных, что характерно для любой цивилизации, остальные принимали все, как должное. Бродяг, занимавшихся грабежом, больше не было; они боялись объединяться в большие группы из страха быть уничтоженными.

Надо сказать, что не смогли приспособиться и лица свободных профессий. Но поскольку они не представляли опасности для общества, имели право жить, где хотели, и заниматься любимым делом: рисовать, писать, сочинять музыку или просто предаваться размышлениям. Ученые, несмотря на то, что жили в замкнутом пространстве небольших городков, совершали замечательные открытия.

А Лысоголовые… находили работу там, где могли.

Ни один нетелепат не способен был воспринимать мир таким, каким его воспринимал Бюркхалтер. Последний прекрасно знал возможности обычных людей, ведь он их видел еще в одном измерении. И, кроме того, он видел людей как бы со стороны, как если бы он не был членом человеческого сообщества.

И в то же время он был человеком. Обыкновенные люди сторонились его — вот если бы у него было две головы, они бы испытывали к нему жалость. Но это был другой случай.

Нет… он нажал на кнопку, и новые страницы рукописи появились на экране.

— Вы скажете мне, когда будете готовы, — обратился он к Куэйлу.

Движением головы Куэйл отбросил назад волосы.

— Я слишком чувствителен. Мне трудно освободиться от напряжения такого рода.

— Очевидно, мы можем перенести издание книги, — произнес Бюркхалтер то, что он уже давно продумал. И обрадовался, когда увидел, что попал в точку.

— Нет, нет! Я настаиваю, чтобы книга была издана сейчас.

— Психотерапия…

— Если этим будет заниматься психолог, может быть, но не какой-то…

— … Лысоголовый. У многих психологов Лысоголовые работают ассистентами, и это дает прекрасные результаты.

Куэйл зажег сигарету и глубоко затянулся.

— Я… у меня слишком мало контактов с телепатами. Я их видел один раз в клинике… Надеюсь, я вас не обидел?

— Нет, совсем нет. Мутация иногда заходит очень далеко. В результате данной мутации радиоактивного происхождения у телепатов начисто отсутствует волосяной покров. Разум — довольно любопытная игрушка, вы же знаете. Образно говоря, это — капелька жидкости, еле удерживающая равновесие на кончике иглы. Малейшее колебание, и телепатия сделает возможности разума почти беспредельными. Да, Большой Взрыв породил большое количество умственно неполноценных людей, и не только среди Лысоголовых, которые часто страдают паранойей.

— Не считая безумия в младенческом возрасте, — прервал его Куэйл, обрадовавшись, что он может забыть о своих невзгодах, вспомнив о несчастьях других.

— Вы забываете шизофрению. Да, если несовершенный разум становится еще и телепатом, это уже слишком. Он теряет ориентацию. Параноики, те хоть замыкаются в себе, а шизофреники даже не представляют, что этот мир существует. Вот как это происходит в общих чертах.

— Я думаю, что мы со временем ассимилируемся, — добавил Бюркхалтер, немного помолчав. — Ведь эти явления возникли недавно, ну и, кроме того, наша специализация делает нас полезными для выполнения некоторых задач.

— Что ж, если вам угодно. А Лысоголовые, которые не носят париков…

— Они до такой степени вспыльчивы, что в конце концов уничтожат друг друга, например на дуэли, и это не будет такой уж большой потерей. — Бюркхалтер улыбнулся.

— Ну а мы, остальные, мы получим то, что мы хотим — признание. Мы ведь не дьяволы, и не ангелы.

Куэйл покачал головой.

— Мне следовало бы радоваться, что я не телепат. Мозг и так слишком сложно устроен. Спасибо за откровенность, это пошло мне на пользу. Что ж, вернемся к рукописи?

И снова на экране показались страницы. Куэйл уже не держался так настороженно, мысли его не были столь туманны. Бюркхалтер смог определить точное значение некоторых мест, которые до того были непонятны. Работа спорилась. Телепат диктовал поправки на диктофон; только два раза им попались психологические ловушки, которых следовало избежать. В полдень они расстались как друзья.

Бюркхалтер прошел к себе в кабинет и познакомился с сообщениями, которые поступили без него. Одно из них он прослушал дважды и нахмурился.

За обедом Эд говорил по телефону с доктором Муном. Разговор длился так долго, что кофе давно бы остыл, если бы не был налит в специальную индукционную чашку. Бюркхалтеру нужно было сказать слишком много этому полному человеку, одному из немногих, кого не смущал, даже бессознательно, тот факт, что его собеседник был Лысоголовым.

— Я никогда не дрался на дуэли, доктор, я не могу себе это позволить.

— Но вы же не можете отказаться, Эд. Так не делается.

— Но я даже не знаю этого Рейли.

— Зато я его знаю. Неприятный тип. Он дерется уже не первый раз.

Бюркхалтер ударил кулаком по столу.

— Это же абсурд! Я отказываюсь!

— Но ведь ваша жена не может драться вместо вас. А если она прочла мысли супруги Рейли, а потом не смогла удержать язык за зубами, то Рейли прав.

— Вы думаете, что мы не понимаем этой опасности? Этель читает мысли других людей не чаще, чем я. Иначе это бы грозило смертью и нам, и всем нашим.

— Но не тем, кто не носит парик. Они…

— Из-за этих глупцов о нас ходит дурная слава. Во-первых, Этель не читает мысли других людей. Во-вторых, она не болтает с соседками.

— Эта миссис Рейли настоящая истеричка, — сказал Мун. — Как бы то ни было, о скандале известно всем, а она еще вспомнила, что недавно видела Этель. Она из тех, что повсюду ищет козла отпущения. Думаю, что конфликт возник из-за нее самой, и вот теперь, чтобы муж ее не ругал, она действует подобным образом.

— Я не приму вызова, заупрямился Бюркхалтер.

— Но… это необходимо…

— Послушайте, док. А если…

— Да?

— Ничего. Мне кое-что пришло в голову. Может быть… Не думайте об этом, но считаю, что я нашел выход. Другого не существует. Я не могу позволить себе драться на дуэли, и это мое последнее слово.

— Вы ведь не трус.

— Единственное, чего боятся Лысоголовые, так это общественного мнения. Дело в том, что я уверен, что убью Рейли. Вот почему я не дерусь на дуэли.

Эд отхлебнул глоток кофе.

— Хм… мне кажется…

— Не беспокойтесь. Я хотел бы поговорить о другом: я вот думаю, не перевести ли мне Эла в специальную школу.

— Что-то не так?

— В нем вырисовываются черты настоящего преступника. Утром меня вызывала учительница. Послушали бы вы! Эл говорит и поступает довольно странно. С друзьями, если они у него еще остались, он ведет себя очень жестоко.

— Но все дети жестоки.

— Они даже не знают, что это значит. Вот поэтому они такие: не могут проникнуться чужой болью. Но Эл… — Бюркхалтер в отчаянии махнул рукой. — Из него вырастет тиран. Он никого и ничего не уважает.

— Это не так уж ненормально.

— Но это еще не самое худшее. Он становится слишком эгоцентричным. Слишком. Я не хотел бы, чтобы он вырос таким, как те, что ходят без париков, о которых вы говорили.

Он ничего не сказал о других своих опасениях: паранойя, безумие.

— Но по крайней мере это же результат вашего влияния. С кем он встречается вне дома?

— Обычные ребята.

— И все-таки, — сказал Мун, — у вас очень хорошие условия для воспитания ребенка… непосредственное воздействие на мозг…

— Да, конечно, но… — Бюркхалтер говорил едва слышно. — Боже мой, как бы я хотел быть как все. Мы ведь не просили делать нас телепатами. Может быть, это и чудесно, но я же личность. Я живу в своем микромире. Вот этого-то и не могут понять психологи. Теоретически они правы, но практически каждый индивидуум — Лысоголовый или нет — ведет свою личную борьбу в течение всей жизни. А для нас это особенно трудно. Мы не можем расслабиться ни на миг, если мы хотим приспособиться к миру, который нас отвергает.

Казалось, Муну стало стыдно.

— Вы жалуетесь, Эд?

— Да, док, но я смогу превозмочь себя, вот увидите.

— Я помогу вам.

Но Бюркхалтер знал, как трудно обычному человеку осознать, что Лысоголовый такой же человек, как и он. В принципе ведь ищут и видят лишь то, что нас различает.

Во всяком случае ему следовало разобраться во всем, прежде чем снова встретиться с Этель. Он мог бы закрыть свой мозг, чтобы все скрыть, но это бы заинтриговало ее. Их брак во многом выиграл оттого, что между ними существовал еще один особенный тип отношений, который компенсировал и скрашивал их неизбежные разлуки.

— Ну а как с «ГІсихоисторией»? — спросил Мун через некоторое время.

Лучше, чем я ожидал. Я нашел другой подход к Куэйлу. Я ему рассказываю о себе и о своих проблемах. Тогда он становится более доверчивым и менее сдержанным. Возможно, что первые главы для Олдфилда будут готовы в срок.

— Прекрасно, но ничего не случится, если он немного подождет. Если он потребует, чтобы мы выпускали книги в таком темпе, то не лучше ли тогда будет вернуться к периоду семантического смешения.

— Хорошо, — сказал Бюркхалтер. — Значит, я туда пойду… Пока.

— Не беспокойтесь.

Бюркхалтер вышел, поглаживая рукоятку кинжала. Нет, о дуэли не могло быть и речи, но… Он направился по адресу, который сообщил ему мемофон.

Под аркой моста, ведущей к городку, он мысленно поймал дружеский привет и улыбнулся Сэму Шейну, Лысоголовому из Нового Орлеана. Голова Сэма была украшена ярко-рыжим париком. Их диалог состоялся, но им не было необходимости обмениваться словами.

— Личный вопрос: умственное, нравственное, физическое состояние?

— Удовлетворительное. А вы, Бюркхалтер?

Бюркхалтер… Бюрк Халтер… Страж города. Он сразу понял, что его фамилия значила для Шейна.

— Радостного мало… Но есть горячее желание прийти на помощь. Ведь всех телепатов связывают тайные узы.

— Мы — чудовища… нас повсюду остерегаются, — подумал Бюркхалтер.

— Но здесь меньше, чем в другом месте, — поддержал Шейн. — Мои дочери…

— Потенциальные преступницы?

— Да.

— И какие признаки?

— Не знаю ничего. У многих из наших неприятности с детьми.

Что это? Вторичные признаки мутации? Явления, характерные для второго поколения?

— Странно, — подумал Шейн. — Над этим надо поразмыслить. Мне пора идти.

Бюркхалтер вздохнул и продолжал свой путь прямо через парк, чтобы добраться до цели побыстрее. Он подошел к невысокому дому. Никого. Он оставил записку для Рейли и поднялся на холм, чтобы спуститься к школе. Как он и ожидал, была перемена, и он нашел Эла лежащим под деревом, в стороне от товарищей, которые играли в Большой Взрыв.

Бюркхалтер мысленно проник в мозг сына.

Зеленый Человек почти достиг вершины, Волосатые гномы появились сзади и стали обстреливать его жгучими лучами, но Зеленый Человек ловко увертывался от них, От нависающих скал исходила опасность…

— Эл!

… готовые обрушиться на него…

— Эл!

Бюркхалтер соединил мысль и словно вторгся в беззащитный мозг ребенка. Это он позволял себе в редких случаях.

— Привет, папа, — мирно сказал Эл. — Что случилось?

— Я получил записку от твоей учительницы.

— Но я же ничего не сделал!

— Она мне все объяснила. Послушай, Эл, я вовсе не хочу, чтобы у тебя появились странные мысли.

— Но у меня их нет!

— Эл, ты считаешь, что Лысоголовые лучше, чем другие люди, или наоборот?

Эл растерянно посмотрел на свои ноги и ничего не ответил.

— Хорошо, я сам тебе отвечу. Это и то, и другое вместе, и ни то, и ни другое. И я скажу тебе почему: Лысоголовые могут общаться мысленно, но они живут в мире, где большинство людей этого делать не умеют.

— Люди глупые, — заявил Эл.

— Не настолько, ведь они лучше приспособлены к этому миру, чем мы. Конечно, можно сказать, что лягушка лучше, чем рыба, потому что она относится к земноводным.

Мысленно он рассказал ему обо всем более подробно.

— Да… Ну что ж, понятно, согласен.

— А может быть, дать тебе хорошенького пинка под зад? Я был бы не против. Ну-ка повтори, о чем ты думал!

Эл пытался скрыть свои мысли, но отец легко преодолел этот барьер и обнаружил, что сын относится к нему без особого уважения, как к какой-то рыбе без костей. Все было ясно.

— Разберемся, — продолжал Бюркхалтер, ничуть не сердясь, — ты знаешь, почему Лысоголовые никогда не занимают высоких постов?

— Ну, конечно, потому, что они боятся.

— Чего?

— Боятся… — Знакомый образ сформировался в его мозгу. — Других.

— Послушай. Если бы мы занимали посты, которые позволяли бы нам извлекать выгоду из-за наших телепатических способностей, то другие бы завидовали нам. Если бы, например, Лысоголовый придумал какую-нибудь сверхмышеловку, то нашлось бы немало людей, которые бы заявили, что он украл эту идею у другого. Понимаешь?

— Да, папа.

Но это не было правдой. Бюркхалтер вздохнул и огляделся. Он увидел одну из дочерей Шейна, которая сидела, прислонившись к камню, лежавшему на пологом холме. Другие школьники также сидели и бродили в одиночестве.

Далеко на востоке угадывались неровные очертания Скалистых Гор.

— Эл, я не хочу, чтобы ты был таким агрессивным. Мир, в котором мы живем, замечательный, и большинство из тех, кто его населяет, хорошие люди. Мы не должны быть ни слишком могущественными, ни слишком богатыми, иначе мы всех восстановим против себя, а этого нам, в конечном счете, не нужно. Бедности больше не существует. Мы честно делаем свое дело. Мы разумно счастливы. Конечно, у нас есть преимущества перед нетелепатами, например в браке духовная близость значит ничуть не меньше, чем близость физическая. Но я не хочу, чтобы ты считал, что все это делает тебя богом. А если нужно, — добавил он с расстановкой, — то я всю дурь из тебя выбью, да, если ты будешь так рассуждать.

Вся спесь сразу слетела с мальчика.

— Прости папа, я не буду больше так делать.

— И не снимай парик в классе. Ты ведь всегда можешь пойти в туалет и поправить его.

— Да, но… мистер Веннер не носит парика.

— Когда-нибудь я расскажу тебе о волосатых. И если он не носит парика, то это его единственная добродетель, если считать это добродетелью.

— Он много зарабатывает.

— Ну, с его магазином ничего удивительного. Но если ты присмотришься, то увидишь, что люди покупают у него только то, чего они не находят в других магазинах. И он агрессивен. Если тебе это нравится… Спроси у него как-нибудь, счастлив ли он. Признаюсь тебе, я счастлив. Больше, чем он во всяком случае. Понял?

— Да, папа.

Эл выглядел послушным, но это было лишь с виду, и ничего не доказывало. Бюркхалтер ушел, покачивая головой. Проходя мимо дочки Шейна, он поймал обрывок мысли: «… с вершины Ледяных Гор он стал сбрасывать камни на гномов, а потом…»

Он отключился. Проникать в тайны мозга и получать ответ стало привычным для него, но по отношению к ребенку это было несправедливо. В общении взрослых такой шаг стал закономерным, и можно было отвечать или нет. Можно было защититься или просто скрыть мысль, которую не хочешь сделать достоянием гласности.

За вертолетом тянулась цепочка планеров: судя по маркировке, они были загружены морожеными продуктами из Южной Америки. Бюркхалтер дал себе слово, что обязательно купит аргентинский бифштекс. Он хотел попробовать новый рецепт: жарить мясо на древесных углях, окропляя его крепким соусом; это облегчает дальнейшее приготовление в печи под воздействием инфракрасных лучей. Томаты, стручковый перец… Он глотал слюни от предвкушения… Гм. Дуэль с Рейли. Да. Улыбаясь, он потрогал кинжал. Может быть, он был пацифистом от рождения. Приготовление бифштекса казалось ему гораздо более серьезным делом, чем дуэль.

И в самом деле, цивилизации меняются, но у людей чувство желудка более развито, чем чувство истории. Так было всегда. Если, конечно, ты не бог, не бессмертное существо. Люди часто не отдают себе отчета в своих поступках. Например, Веннер, он, конечно, немного сумасшедший, но не настолько, чтобы его можно было отправить в лечебницу. Он не только индивидуалист, но еще и… Он не стыдится быть лысым, это хорошо, но зачем выставлять это напоказ? Кроме того, у него скандальный характер и он заслуживает самой суровой кары.

И все-таки Эл вызывал беспокойство. Сам Бюркхалтер не был таким в его возрасте, а ведь в то время к Лысоголовым относились гораздо хуже — речь шла об их изоляции, стерилизации, даже уничтожении.

Да, да… Все было бы по-другому, если бы он родился до Большого Взрыва. Возможно. Можно изучать историю, но только ею нельзя жить. В будущем это, пожалуй, станет реальным с помощью телепатических библиотек. Есть очень много возможностей, но люди, как правило, их не принимают. Когда-нибудь к Лысоголовым уже не будут относиться как к чудовищам. Тогда многое станет доступно.

Но историю делают не отдельные личности. Ее делают народы.

На этот раз Рейли был дома. Рослый, лицо в веснушках, глаза немного косят. Бюркхалтер заметил, что у него огромные руки и прекрасно развитая мускулатура. Рейли стоял на пороге и с неприязнью поглядывал на гостя.

— Вам чего?

— Моя фамилия Бюркхалтер.

Рейли насторожился.

— Понятно. Вы получили мое сообщение?

— Да, и хотел бы об этом поговорить. Можно войти?

— Ладно. — Он провел гостя в просторную комнату, куда проникал мягкий свет через стены, сделанные из стеклянной мозаики. — Вы пришли назначить время?

— Нет. Я пришел сказать, что вы ошибаетесь.

— Ну да. Моей жены нет, но она мне все объяснила. Я терпеть не могу людей, которые читают мысли других. Это нечестно. Вам бы следовало посоветовать вашей жене не вмешиваться не в свое дело и держать язык за зубами.

Бюркхалтер оставался спокойным.

— Рейли, даю вам слово, что Этель не читала мысли вашей жены.

— Она вам сказала об этом?

— Я… я у нее не спрашивал.

— Вот видите! — торжествовал Рейли.

— Это бесполезно. Я знаю ее. К тому же… Не забывайте, что я тоже телепат.

— Я это знаю. А кто мне поручится, что вы вот сейчас не читаете мои мысли? — Он колебался. — Уходите из моего дома. Я дорожу своим спокойствием. Если вас устроит, встретимся завтра на рассвете. Убирайтесь.

Казалось, что он что-то скрывает. Какое-нибудь воспоминание, возможно.

Бюркхалтер не сдавался.

— Ни один Лысоголовый не позволит себе читать…

— Я вам велел убираться!

— Послушайте! В дуэли со мной у вас нет ни единого шанса на победу!

— А вы знаете, сколько зарубок на рукоятке моего кинжала?

— Вам приходилось драться с Лысоголовым?

— Завтра у меня будет одной лысой головой больше. В последний раз говорю: убирайтесь.

Бюркхалтер закусил губу.

— Вы отдаете себе отчет в том, что во время дуэли я смогу читать ваши мысли?

— Подумаешь… А что?

— Я буду все время опережать вас на один удар. Какова бы ни была скорость ваших движений, я на какую-то долю секунды буду заранее знать, что вы собираетесь делать; я буду предупреждать все ваши хитрости, буду пользоваться всеми вашими слабостями, я прочту все это, как в книге. Все ваши мысли…

— Нет, — твердо сказал Рейли, — все это довольно ловко, но меня на этом не поймаешь.

Бюркхалтер помедлил немного, потом решился: резким движением он отодвинул стул, который стоял перед ним.

— Берите кинжал, но не вынимайте его из чехла. Я покажу вам, как делается то, что я сказал.

Глаза Рейли округлились.

— Вы хотите драться немедленно?

— Да нет. — Он отодвинул второй стул, затем взял кинжал, не вынимая его из чехла. — Вот, места нам хватит. Готовы?

Рейли нехотя взял свое оружие, чехол явно мешал ему, потом он бросился вперед. Но Бюркхалтера там уже не было, он предупредил движение противника, а чехол его скользнул по животу Рейли.

— Вот на этом, — сказал Бюркхалтер, — наша дуэль уже бы закончилась.

Не отвечая, Рейли нанес удар сверху вниз, а потом, в последнее мгновение, поднял нож так, чтобы достать до горла, но Бюркхалтер перехватил чехол свободной рукой, а другой ударил два раза в сердце. Веснушки отчетливо проступили на бледном лице Рейли. Но он еще не мог признать своего поражения и попытался нанести несколько ударов, каждый из которых Бюркхалтер предупреждал и защищал то место, куда целился Рейли.

Рейли медленно опустил руки. Ему было трудно дышать. Бюркхалтер прицепил кинжал к поясу.

— Бюркхалтер, — сказал Рейли, — вы — дьявол.

— О нет, вовсе нет. Но я не хочу рисковать. Вы на самом деле думаете, что я бы долго прожил, если бы дрался на дуэли? Люди бы не допустили подобного, потому что это не что иное, как убийство, и они бы сразу это поняли. Только по этой причине я много раз подвергался оскорблениям. Я снесу еще одно оскорбление и принесу вам свои извинения, если, конечно, вы сможете обосновать ваши претензии. Но я не могу драться с вами, Рейли.

— Да, я понимаю… Спасибо, что пришли. Я попал бы в ловушку.

— Нет, — ответил Бюркхалтер, — ведь я бы отказался драться. Не так уж сладко быть телепатом… Ведь у нас свои трудности, как эта, например. Мы должны быть осторожными. Теперь, я думаю, вы понимаете, почему телепаты никогда не читают мысли других людей, если только они не согласятся на это.

— Хорошо. Мне ясна ваша точка зрения. Послушайте… я беру свои слова назад. Пойдет?

— Спасибо, — протянул руку Бюркхалтер. Рейли пожал ее не без колебания. — Остановимся на этом, так будет лучше.

— Хорошо.

Было видно, что Рейли не мог дождаться, когда его гость уйдет.

Посвистывая, Бюркхалтер направился в издательство. Теперь он мог рассказать обо всем Этель. Он должен был это сделать: малейшая недомолвка нарушила бы гармонию их телепатической близости. Не то, чтобы они всегда были открыты друг другу, но любая преграда сразу становилась ощутимой и могла испортить их отношения. Странно, но им удавалось относиться с уважением к свободе друг друга и в то же время быть абсолютно близкими.

Конечно, Этель будет волноваться, но все уже позади, и она сама, будучи Лысоголовой, поймет его. Внешне она не походила на Лысоголовую. Длинные изогнутые ресницы, вьющиеся волосы. Ее родители жили около Сиэтла и очень долго там оставались после Взрыва, даже после того, как были изучены последствия жесткого излучения.

Падал снег, дул холодный ветер в сторону Юты. Бюркхалтеру хотелось бы оказаться в вертолете, лететь в голубой пустоте неба. Там, наверху, были мир и спокойствие, то, что Лысоголовые никак не могли обрести на Земле. Там всегда был слышен шорох фрагментов каких-то подсознательных мыслей. Вот почему все Лысоголовые любили летать и считались прекрасными пилотами. Они искали убежища на высоте, там, где почти нет атмосферы.

А сейчас он находился в Модоке и торопился на встречу с Куэйл ом. Бюркхалтер ускорил шаг. В холле он встретил Муна и объявил ему на ходу, что с дуэлью все улажено. Удивленный толстяк молча посмотрел ему вслед. В кабинете Бюркхалтера ждало лишь одно послание: Этель волновалась по поводу Эла и просила его зайти в школу. Это уже было сделано, если только Эл еще чего-нибудь не натворил. Звонок в школу успокоил его.

Он нашел Куэйла в солярии. Профессор изнемогал от жажды, и Бюркхалтер заказал два освежающих коктейля: это помогло вывести автора «Психоистории» из состояния заторможенности. В этот момент Куэйл был занят тем, что пристально разглядывал объемную историческую карту.

— Вот, смотрите, — говорил он, манипулируя кнопками, — вы видите изменения германской границы? А зона влияния Португалии?

После 1600 года эта зона постепенно уменьшалась, другие государства лишили ее превосходства на море, а световые линии их границ уходили все дальше.

Бюркхалтер отпил глоток.

— Но ведь ничего этого больше не существует.

— Да. С… что с вами?

— А в чем дело?

— У вас не вполне нормальный вид.

— Не думал, что это будет заметно, — ответил Бюркхалтер, разочарованно улыбаясь. — Я только что избежал дуэли.

— Никогда не понимал этого обычая… и не знал, что дуэли можно избежать.

Бюркхалтер объяснил, и профессор отпил изрядную порцию своего коктейля.

— Ну и вляпались же вы! Теперь я вижу, что у Лысоголовых не одни только преимущества.

— Да, иногда встречаются и крупные неприятности. — Поддавшись какому-то импульсу, он заговорил о своем сыне. — Самое скверное, понимаете, заключается в том, что я на самом деле не знаю, что считать нормальным для ребенка-телепата и что считать ненормальным. Новые признаки появились недавно; мы ничего не знаем об их развитий, а проводить опыты на морских свинках не можем — ученым до сих пор не удалось вывести морских свинок-телепатов. И, однако, за нашими детьми надо очень внимательно следить, чтобы они стали нормальными взрослыми.

— Но вы то, кажется, прекрасно приспособились.

— Я… научился этому. Как и большинство интеллигентных телепатов. Вот почему я не богат и не занимаюсь политикой. Мы покупаем коллективную безопасность ценой некоторых личных неудобств. А теперь мы платим за это преимуществами, которые мы, возможно, получим в будущем, потому что мы хотим лишь, чтобы нам позволили жить, чтобы нас приняли. Мы пытаемся смягчить удары судьбы, спасая всех и себя.

— Спасители, да, — сказал Куэйл.

— Да, мы все спасители, так же, как и наши дети. Это устанавливает равновесие. Если бы я пытался извлечь какую-то выгоду из своих телепатических способностей, мой сын долго бы не прожил. Лысоголовые были бы уничтожены. Вот, что Эл должен был узнать непременно. А сейчас он становится индивидуалистом.

— Таковы все дети, — заметил Куэйл. — Это ярко выраженные индивидуалисты. Я думаю, вам следует беспокоиться лишь в том случае, если отклонение в развитии мальчика от нормы будет связано с телепатическими способностями.

— В ваших словах есть доля правды. — Бюркхалтер осторожно заглянул в мысли Куэйла, с удовлетворением отметив, что его антагонизм почти исчез, а потом продолжил рассказ о своих неприятностях: — Да, но все-таки… ребенок в будущем становится отцом. И взрослый Лысоголовый должен быть приспособлен для этого.

— Среда имеет не меньшее значение, чем наследственность. Если ребенок растет в благоприятной среде, то все будет хорошо, если только не вмешается наследственность.

— А это исключено. Облысение — это уже вторичная характеристика нашей мутации; вполне вероятно, что в третьем или четвертом поколении появится еще какая-нибудь характерная черта. Я не знаю, влияет ли телепатия на умственные способности.

— Гм, — задумался Куэйл. — Лично у меня от этого бегают мурашки по коже.

— Как у Рейли?

— Да, — согласился Куэйл. Но было видно, что это сравнение ему не понравилось. — Во всяком случае, если мутация не будет прогрессировать, она исчезнет.

— А гемофилия?

— Она редко встречается… К тому же меня интересует психоисторический взгляд на вещи. Но так как в прошлом, к сожалению, не было телепатов…

— Откуда вы знаете?

Куэйл нахмурил брови.

— Конечно, доказательств никаких нет. В средние века их называли колдунами или святыми. Опыты Дьюка и Райна — всего лишь неудавшиеся попытки. Природу редко удается изменить с первого раза.

— Но никто не гарантирует, что природа была изменена и в нашем случае. Телепатия — это лишь полууспех, попытка на пути проникновения в нечто невообразимое… может быть, чувственное восприятие в четырех измерениях.

— Для меня это слишком абстрактно, — сказал Куэйл.

Однако было видно, что тема разговора его заинтересовала. То обстоятельство, что он «принял» Бюркхалтера, уже снимало его предубежденность к телепатии.

— Древние германцы считали себя высшими существами, подобно японцам. Они были в этом уверены, так как полагали, что происходят от богов. Их маленький рост рождал у них своего рода комплекс неполноценности-превосходства по отношению к расам более высокого роста. А южные китайцы, например, были не выше их, и в то же время не знали этой проблемы.

— Влияние среды?

— Да, среды и пропаганды. Японцы создали из буддизма синтоизм, религию для себя. Самураи, дворяне, воины были для них идеалом, Их код чести был самым притягательным. Вы когда-нибудь видели их игрушечные деревья?

— Насколько я помню, нет. А что это такое?

— Миниатюрные подобия деревьев с игрушками на ветвях, и среди них одно зеркало. В легенде говорится, что первое зеркало было сделано, чтобы заставить Богиню-Луну выйти из пещеры, где она в то время была заточена. И действительно, она вышла из пещеры и стала любоваться собой, глядя в зеркало. Японская мораль всегда рядится в красивые одежды. Нечто подобное было и у германцев. Гитлер воскресил легенду о Зигфриде. Вся нация стала нацией параноиков. У германцев был культ не матери, а домашнего тирана, и они сделали то же самое в масштабе государства. Гитлер стал их общим отцом… И все это… привело нас к Большому Взрыву и к мутациям.

— После потопа — я, — пробормотал Бюркхалтер, опустошая свой стакан.

Куэйл внимательно разглядывал стену солярия.

— Любопытно, — произнес он после некоторого молчания, — эта история об общем отце.

— Да?

— Не знаю, вы представляете себе, до какой степени это могло наложить отпечаток на человека?

Бюркхалтер промолчал. Куэйл бросил на него пристальный взгляд.

— Да, — медленно вымолвил он. — Вы ведь тоже человек. Приношу свои извинения.

— Это неважно.

— Нет, это очень важно. Я только что понял, что ваши телепатические способности не имеют такого уж большого значения. И, может быть, их вовсе недостаточно, чтобы вы отличались от других.

— Есть люди, которые тратят годы, чтобы это понять… годы, которые они проводят, работая бок о бок с человеком, и относятся к нему как к Лысоголовому.

— Вы знаете, о чем я думаю?

— Нет, право же, нет.

— Эта ложь делает вам честь. Спасибо. Ну вот, я хочу вам сказать, даже если вы это уже и прочитали… Я хочу, чтобы это шло от меня, по моей собственной воле. Мой отец… мне следовало ненавидеть его… был настоящий тиран. Я помню, что один раз, когда я был маленьким… это было во время прогулки в горах. Он ударил меня, на глазах у людей, а они стояли и смотрели. Очень долго я пытался это забыть… А вот теперь мне это безразлично.

— Я не психолог, — ответил Бюркхалтер, — но лично я считаю, что это не имеет никакого значения. Вы ведь уже не маленький мальчик, каким были тогда, вы стали взрослым.

— Да… Мне кажется, я знал всегда, что этому не стоит придавать значения; что меня пугало, так это то, что кто-то мог проникнуть в тайны моего мозга… Но теперь я вас лучше знаю, Бюркхалтер. Вы можете войти.

— Этим мы облегчим себе работу, — улыбнулся Бюркхалтер. — И особенно в том, что касается Дария.

— Я постараюсь ничего от вас не скрывать. Отвечу на все вопросы, даже если они будут носить личный характер.

— Прекрасно. Так что ж, примемся за Дария?

— Ладно, — согласился Куэйл без тени недоверия. — Я идентифицировал личность Дария с моим отцом…

Только за послеобеденное время они настолько продвинулись в своей работе, как за две предыдущие недели. У Бюркхалтера было слишком много причин быть довольным. Когда они закончили работу в тот день, он сообщил доктору Муну, что все идет как нельзя лучше, а потом бодрым шагом направился к дому, обмениваясь на ходу мыслями с другими Лысоголовыми, которые также шли домой. Заходящее солнце окрасило Скалистые Горы в красный цвет, вечерний ветер становился сильнее.

Хорошо, когда тебя понимают. А ведь это возможно. Лысоголовые нуждались в таком обмене дружескими мыслями, ведь они постоянно жили среди недоверчивых людей. Да, нелегко было убедить Куэйла… Бюркхалтер продолжал свой путь, улыбаясь.

Этель будет довольна. Ей приходилось сталкиваться с гораздо большими трудностями, чем ему. Это понятно, ведь она была женщиной. Однако ее очарование и добросердечность покоряли всех, и поэтому женские клубы Модока охотно принимали ее, а это уже было немало. Только Бюркхалтер знал, как она страдала из-за того, что была лысой, но даже он никогда не видел ее без парика.

Его мысли достигли фасада невысокого дома, построенного на склоне холма, и в мыслях он уже горячо обнимал Этель. Эта ласка означала больше, чем поцелуй. А пока ему предстояло томительное ожидание, прежде чем он откроет дверь, и они смогут дотронуться друг до друга. «Вот ради чего я и родился Лысоголовым, — думал Бюркхалтер, — и это компенсирует все остальное».

За ужином он постоянно обращался мыслями к Элу, и это общение придавало особый вкус тому, что он ел, и, казалось, превращало воду в вино. Слово «очаг» для телепата имеет другой смысл, который обычные люди могут не понять. Это слово включает в себя возможность выразить постоянную неосязаемую нежность к другому существу.

Зеленый Человек спускается, по Алой Ледяной Стене. Лохматые карлики пытаются его захватить.

— Эл, — сказала мать, — ты все думаешь об этом Зеленом Человеке?

А затем появилось нечто ледяное, дышащее ненавистью и смертью. Оно напоминало острую льдину, разбивающую хрупкое разноцветное стекло. Бюркхалтер в недоумении выпустил из рук салфетку и посмотрел на сына. Он почувствовал, как прячутся мысли Этель, и попытался утешить ее без слов. Эл сидел по другую сторону стола. Казалось, он понял, что сделал глупость, и теперь сидел неподвижно, пытаясь уйти от мысленного контакта. Он знал, что детский мозг еще слишком слаб, чтобы сопротивляться вторжению; в это время медленно угасало эхо его отравленной мысли.

— Пойдем со мной, Эл, — сказал отец.

Этель хотела заступиться за сына.

— Спокойно, дорогая. Поставь защитный барьер и не слушай нас.

Он взял Эла за руку и повел его в сад. Широко раскрыв глаза, ребенок настороженно смотрел на отца.

Бюркхалтер сел на скамейку и велел встать Элу рядом. Он заговорил громко не только для того, чтобы сын лучше его понял, но и для того, чтобы снизить его защитный порог, хотя ему самому это было неприятно.

— Хорошо же ты думаешь о своей матери, — начал он, — да и обо мне не лучше.

Для телепата любое человеческое качество, положительное или отрицательное, как бы удваивается в объеме, то есть непристойность еще более непристойна, а вульгарность еще более вульгарна, но здесь речь шла о ледяной ненависти. «И ведь это плоть от плоти моей, — думал отец, глядя на него и вспоминая первые восемь лет жизни Эла. — Неужели мутация приобретает такие дьявольские формы?»

Эл молчал. Бюркхалтер стал методично исследовать мозг сына. Тот сделал невольное движение, пытаясь убежать, но попытка была явно напрасной, ведь мысленный контакт возможен и на довольно большом расстоянии.

Отец удержал его за плечи и продолжал погружаться в тайны детского разума. Он не любил и не допускал подобного грубого вмешательства в самые сокровенные мысли другого существа, но сейчас это было необходимо. Иногда он неожиданно резко вводил ключевые слова, и тогда новые области памяти мальчика раскрывались перед ним.

Наконец, обессилев, испытывая к самому себе чувство отвращения, он отпустил Эла, а сам остался сидеть на скамейке. Эд смотрел на розовеющие, вершины гор, и ему казалось, что он видит пятна крови на снежных вершинах. Нет, еще не поздно. Этот человек был на самом деле сумасшедший, иначе он бы знал с самого начала, что его попытки обречены на провал.

Изменения только начались. Еще была возможность исправить Эла. Это надо было сделать. Надо было. Но не сразу. Следует подождать, добиться того, чтобы гнев уступил место симпатии и пониманию.

Не сразу.

Он вернулся в дом, поговорил с Этель, а потом мысленно связался с несколькими Лысоголовыми, Которые работали вместе с ним в издательстве. Дети были не у всех, но коллеги собрались через полчаса в одном из залов таверны Язычников. Сэм Шейн был посвящен в то, что узнал Бюркхалтер, и таким образом остальные прочли его мысли. Телепатические связи объединяли их, теперь они ждали выступления Бюркхалтера.

Он говорил с ними на языке мыслей и образов. Он рассказал им о японском дереве-игрушке, о его притягательной силе. Он говорил о паранойе, которой может быть охвачена целая нация, и о пропаганде. Он объяснил, что хорошо поставленная пропаганда скрывает реальные цели под притягательной оболочкой.

Зеленый Человек, безродный герой, символ Лысоголовых…

Увлекательные приключения — это хорошая приманка для молодых податливых умов, которые вступают потом на путь опасного безумия. Взрослые телепаты могли читать мысли детей, но не делали этого: ведь дети обладали очень высокой чувствительностью. К тому же взрослые, если и просматривали детские книги, то лишь для того, чтобы убедиться, что в них не содержится ничего опасного. А кого из взрослых интересуют мысленные образы Зеленого Человека? Большинство из них думали, что это фантазии, возникшие в мозгу самого ребенка.

— Я знаю, — прервал его Шейн, — мои дочери…

— Проследите, откуда это идет, — сказал Бюркхалтер.

— Я это уже сделал.

Двенадцать взрослых настроились на передачу детских мыслей и прислушались. Затем что-то выделилось, это что-то было объято страхом и в то же время действовало как наркотик.

— Да, это, конечно, он, — сказал Шейн.

Дальнейшие слова были излишними. Все Лысоголовые вышли из таверны и направились к магазину. Вид у них был угрожающий. Дверь магазина оказалась закрытой на засов. Двое, самых сильных из них, нажали и выломали ее.

Они пересекли темный магазин и попали в служебное помещение. Там возле упавшего стула стоял человек, его лысый череп блестел при свете плафона. Незнакомец лишь открывал и закрывал рот, не произнося ни звука.

Мысленно он умолял о пощаде, но все мольбы были отвергнуты стеной непреклонной решимости.

Бюркхалтер вытащил кинжал, и тридцать лезвий заблестели одновременно.

Веннер затих в своем предсмертном крике; его последняя мысль все время преследовала Бюркхалтера, пока он шел к себе. Лысоголовый без парика был параноиком.

Бюркхалтер до сих пор не мог успокоиться при мысли о том, что он узнал секреты Веннера: абсолютный, тиранический эгоцентризм, беспощадная ненависть к нетелепатам… Мы… будущее! Мы, Лысоголовые… Бог нас создал, чтобы мы могли командовать низшими существами!

Бюркхалтер вздрогнул. Мутации больше не наблюдалось… Одни приспособились, это были те, кто носил парик и смог включиться в человеческую цивилизацию. Другие сошли с ума и не представляли больше опасности: они находились в клиниках.

Но существовали еще параноики, те, кто не хотел носить парик. По-настоящему их нельзя было назвать ни сумасшедшими, ни нормальными людьми.

Как Веннер.

Веннер пытался воспитывать учеников. Но его попытки проваливались.

Но ведь были и другие, подобные Веннеру, и их было много.

На склоне холма перед собой Бюркхалтер увидел белый прямоугольник своего дома. Мысли опередили его, и он успокоил Этель.

Потом, все еще на ходу, он проник в мозг уснувшего ребенка. Да, несчастный и дрожавший Эл наконец-то уснул со слезами. В его мозгу он прочитал сны, лишенные яркости, немного мрачноватые. Но их можно было очистить. Бюркхалтер поклялся сделать это немедленно.

Глава 2

Должно быть, я заснул. Пробуждение было тяжелым. Глухой шум вывел меня из оцепенения, потом все стихло. Я открыл глаза. Шум возобновился. Реактивный самолет! Возможно, что теперь, когда рассвело, меня искали. Чуткие приборы должны были ощупывать и фиксировать любые неровности на поверхности. Когда самолет вернется на базу, специалисты внимательно просмотрят всю отснятую пленку и, возможно, обнаружат обломки моей машины; по крайней мере я на это надеялся, Пролетел ли самолет на самом деле над этим узким ущельем? Или он прошел мимо?

Я пытался сдвинуться с места, но холод из-за долгой неподвижности сковал меня. Тишина была почти нереальной. С трудом, но мне удалось выпрямиться. Я еле дышал.

Я закричал, чтобы услышать какой-то другой звук, затем попытался крутиться на месте, чтобы разогнать хоть немного кровь. Но мое тело мне не повиновалось, я начал терять сознание. Я поймал себя на том, что сплю стоя. И снова пронизывающий холод.

С трудом я заставил себя ходить и думать. Бежать я не мог, но мне необходимо было двигаться. Если я снова лягу, я умру. Я ходил и вспоминал. Что стало после смерти Веннера? Следующая жизнь — жизнь Бартона, разве не так? Бартон и три слепые мыши. Я продолжал ходить по кругу, понемногу согреваясь, и думал о Бартоне. Я поплыл вверх по течению времени и стал Бартоном, в Конестоге, около двухсот лет тому назад. И в то же время я оставался самим собой и наблюдал за Бартоном.

Это было время, когда параноики стали объединяться.

Три слепые мыши

Воды озера яростно кипели, закручивались белые языки пены под струей воздуха от поднимавшегося вертолета. Любопытный окунь выскочил на поверхность, привлеченный этим столпотворением, затем вновь нырнул вглубь. Одинокий парусник круто повернул и направился к противоположному берегу. Внезапно чувство голода овладело всем существом Бартона, а потом исчезло — его мозг уловил в глубине черной воды некую форму жизни, обладающую инстинктами, но лишенную разума. Бартон вдруг почувствовал всепоглощающую жажду жизни, это состояние было ему хорошо знакомо последние пятнадцать лет.

Ход его мыслей теперь совершенно не зависел от него. В этих спокойных водах не водилось ни акул, ни крокодилов, ни ядовитых морских змей. Благодаря своему уму и деловым качествам Бартон приобрел одну из редких специальностей, которая была доступна лишь немногим Лысоголовым. Он провел полгода в Африке, и теперь стремился не столько к контакту с другими существами, сколько пытался успокоиться, дать отдых своему напряженному мозгу. Лысоголовый в джунглях может достичь такой близости с природой, которая никому не доступна, но эта близость таит в себе и опасность. Примитивный разум животных обладает всепобеждающим инстинктом самосохранения, не внемлющим голосу рассудка. Только на редких полотнах Руссо, оставшихся после Большого Взрыва, Бартон мог наблюдать подобную жажду жизни.

Теперь он решил лететь к себе, в свой дом около Чикаго, дом, где родился его дед. Немного отдыха ему не помешает.

Его ловкие руки дотронулись до клавиш приборной панели, и послушный вертолет так стремительно поднялся в воздух, словно хотел от чего-то немедленно оторваться. Большую часть времени он жил на Земле… Он был телепатом, и это имело и свои недостатки, и свои преимущества. Разумеется, телепатов больше не линчевали. Они находились в безопасности, и люди уже привыкли к их осторожной уединенности; им не составляло труда найти работу в специальных областях, в которых они не могли достигнуть ни слишком большой власти, ни овладеть слишком большими материальными благами. Это были области, в которых их деятельность приносила пользу обществу в целом. Бартон стал натуралистом, он занимался животными… крупными, мелкими. И это не раз его спасало.

Ему припомнилось совещание, в котором много лет тому назад участвовали его родители и еще несколько Лысоголовых, объединенных глубоким дружеским взаимопониманием, которое устанавливается между телепатами. Лица уже стерлись из его памяти, но мысли и чувства были еще живы: волны опасности, беспокойства, желание прийти на помощь… дать выход энергии… необразованный, неприспособленный к… если только… работа в соответствии с возможностями личности..

Он уже не помнил в точности тех далеких слов и выражений, но смысл их был ясен, со всеми его оттенками; он помнил также слова-символы, в которые они заключили свои мысли о нем. Для них он еще не был тем Дейвом Бартоном, каким он стал впоследствии. Несмотря на то, что собравшиеся были очень непохожими людьми, с различными вкусами и интересами, в центре всех их разговоров и мыслей стоял вопрос о его предназначении, о том, что могло быть свойственно только ему.

И вот поэтому, а также потому, что каждый Лысоголовый должен приспособиться и выжить для всеобщего блага, они и искали ответ. Обычным людям, нетелепатам, «позволялось» быть хвастунами и забияками, носить оружие и драться на дуэли, но телепаты знали, что они должны добиваться всего сами, что они существуют лишь благодаря доброй воле, которая явилась результатом их собственных усилий и которую они должны укреплять, избегая всякой вражды. Никто не будет испытывать чувство зависти к ученому, специалисту по семантике, а вот к юному Д‘Артаньяну отношение будет совсем другое. Необходимо было найти выход неукротимой наследственности Дейва, в жилах которого смешалась кровь первых храбрых поселенцев и осторожных Лысоголовых.

Наконец, они вынесли решение: Бартон поедет в джунгли, где его острый ум вступит в единоборство с примитивной свирепостью тигра или питона. В противном случае Бартон не выживет, потому что нетелепаты стали недоверчивы и нетерпимы.

Однако он не был, да и не мог быть интровертом. В конце концов Дейв устал от этой нескончаемой симфонии мыслей, охватывающих его, даже когда он был в пустыне или летел над океаном. В то же время если он и возводил барьер на пути мыслей, то чувствовал, как они стучатся к нему.

И лишь только в верхних слоях атмосферы находил он временный покой.

Небольшой вертолет поднялся, слегка покачиваясь. Озеро под ним напоминало по цвету и размерам десятицентовую монету. Вокруг простирался еще более густой, чем пятьдесят лет назад, лес Лимберлост, окруженный глухими болотами. Здесь находили убежище небольшие группы людей, всегда недовольных и агрессивных, которые не могли приспособиться к жизни в коллективе в сотнях тысяч городков Америки и в то же время были слишком запуганы, чтобы объединиться. Кончится это, видимо, тем, что они исчезнут сами по себе.

Озеро превратилось в булавочную головку, а потом и вовсе исчезло из поля зрения. Внизу грузовой вертолет тянул длинную цепочку планеров, перевозивших треску или виноград из Новой Англии. Страна изменилась, но названия сохранились. Язык выжил. Однако уже не было городов, называвшихся Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско. Существовало некое табу, и небольшие городки не получили названия мест из зон бедствия, которые когда-то именовались Денвер или Новый Орлеан. Появились новые названия, взятые из американской, а значит, и мировой истории: Модок, Лаффит, Линкольн, Рокси, Потомак, Моухассет, Америкен Ган, Конестога. Лаффит, расположенный на побережье Мексиканского залива, отправлял свои продукты в Линкольн и в Рокси, которые находились в аграрной зоне. В Америкен Ган изготовлялись сельскохозяйственные машины, а в Конестоге, откуда только что прибыл Бартон, производилась добыча полезных ископаемых. Там также находился зоопарк, один из многих зоопарков между Пюже и Флорида Энд, куда Бартон регулярно поставлял животных.

Он закрыл глаза. Чувство причастности к обществу развито у телепатов, и если они видели под собой Землю, уменьшенную до размеров географической карты, то им нетрудно было представить массу булавок, воткнутых в эту карту: с черными головками их было значительно больше, а с белыми очень мало. Нетелепаты и телепаты. Способность к ясновидению имеет свои плюсы, в конце концов. Если бы в джунглях какая-нибудь обезьяна напялила на себя красную жокейскую курточку, то ее немедленно бы разорвали на части сородичи, лишенные всякой одежды.

В этой огромной пустынной голубизне мысли из внешнего мира едва доносились до него. Он прикрыл кабину, включил вентиляцию и отопление. Затем поднялся еще выше, откинув спинку кресла и расслабился, будучи готовым в то же время сразу отреагировать, если с вертолетом вдруг случится что-нибудь неожиданное. А это, кстати, иногда бывало. Ну а пока он наслаждался одиночеством и абсолютной тишиной.

Мысленно, ощущая ясность и спокойствие, отрешенность от всего земного, Бартон почти достиг состояния нирваны. Беспокойный мир внизу продолжал посылать свои хаотические вибрации, но они его не тревожили: немногие из них достигали этой высоты. Расслабившись, он сидел с закрытыми глазами и, казалось, отключился от всего живого.

Такое состояние было настоящей панацеей для его сверхчувствительного мозга. При первой встрече немногие принимали Бартона за Лысоголового, тем более, что он всегда подбирал себе парики с коротко остриженными волосами. За годы, проведенные в джунглях, он стал худощавым. Лысоголовые, хотя и участвовали в спортивных соревнованиях между собой, были плохо развиты физически. Но это не относилось к Бартону. Общение с дикими зверями заставляло его постоянно поддерживать хорошую форму. А теперь он постарается давать постоянную передышку своему мозгу, который часто подвергался суровым испытаниям в кажущемся таким спокойным небе.

На мгновение он открыл глаза. Его теперь окружало черное небо, и можно было разглядеть звезды. Он долго смотрел на них. Ему в голову пришла мысль, что Лысоголовые первыми пустятся в межпланетные путешествия. Там есть другие миры, возможно, необитаемые, а новой расе людей нужен и новый мир.

Но это будет не сегодня. Бартон далеко не сразу понял, что общность живущих на Земле, к которой он принадлежал, значит больше, чем один индивидуум. Лысоголовый тогда может считаться взрослым, когда он сам это осознает. Иначе ему будет угрожать постоянная опасность. И вот теперь Бартон, как и большинство его собратьев, нашел компромисс между собой и общностью Лысоголовых, а это предполагало, в свою очередь, развитие общественного сознания и некоторых навыков дипломатии.

Время шло быстро. Бартон вскрыл пакет пищевых концентратов, но скривился, увидев коричневые облатки, и снова положил их на место. Нет, уж если он в Америке, то и будет пользоваться благами цивилизации. В Африке он достаточно поел этих концентратов… у него даже нарушились функции вкусовых сосочков. Были животные, мясо которых он не мог есть после того, как вступил в контакт с их мозгом. Он не был вегетарианцем, но, например, никогда не мог есть мясо обезьяны.

Ну а окуни… у него потекли слюнки. Их подавали во многих ресторанах. Ему нравился небольшой ресторанчик в Конестоге… Бартон облетел город, чтобы не поднимать вихрей пыли, неизбежных при небольшой высоте, и направил вертолет к посадочной площадке.

Теперь он чувствовал себя как бы рожденным заново и готовым занять свое место в мире. Он не знал, есть ли Лысоголовые в Конестоге, и был приятно удивлен, почувствовав чью-то колеблющуюся мысль, направленную к нему.

Мысль исходила от женщины, незнакомой женщины… Скорее вопрос, чем утверждение, словно рука, которая тянется и боится пожать вашу руку. Конечно, она слышала о Бартоне от Денема или Коуртни. Ему показалось, что он уловил эхо этих людей в тех вопросах, которые ему задавала незнакомка.

Ее звали Сью Коннот. Он заметил: у нее особое видение мира, не похожее ни на чье другое, эгоцентрический способ мышления.

Она занималась биологией, жила в Аламо, ей было страшно…

— Могу я вам помочь?

— Необходимо встретиться. Жизненно важно. Опасно., за нами следят. Звери вокруг… Сью Коннот.

— Опасность… сейчас?

Но по мере того, как он ускорял шаг, мысль разветвлялась.

— Совершенно одна… Знаю только я… Нужно все хранить в тайне. Животные… Я в зоопарке, я жду.

— Я тороплюсь, мысленно я с вами. Вы из наших, и, значит, никогда не будете одна.

Мысли летели быстрее, чем слова. Слово, написанное или произнесенное, замедляет передачу мысленных понятий. Прилагательные и наречия имеют различные оттенки, их поиск отнимает время, но телепаты обмениваются мыслями со скоростью света. В доисторические времена основные понятия формировались с помощью междометий. Потом язык развился, стали возможны оттенки понятий. Ну а с помощью телепатии можно создать целую Вселенную.

Однако надо было прийти к чему-то единому. Молодая женщина избегала упоминать о главном, боялась сделать его реальным.

— Каким образом? Как вам помочь?

— Осторожно, Даже здесь. Они представляют опасность. Ведите себя как ни в чем не бывало. Говорите только вслух до тех пор, пока…

Она поставила защиту. Заинтригованный, Бартон тоже автоматически закрылся. Конечно, никогда нельзя полностью оградить себя от настойчивого проникновения в свой мозг другого телепата В лучшем случае можно наложить помехи, то есть ввести другую информацию, или утопить все в аморфной массе, лишенной мысли. Но мысли живут долго. И одно лишь усилие, предпринятое в целях их исчезновения ведет к тому, что подвижные мыслительные формы оживают в подсознании.

Можно поставить защитный барьер, вспоминая, например, таблицу умножения, но это не всегда эффективно, к тому же не может длиться долго. Только чувство вежливости, которое усваивается телепатом в раннем детстве, делает эту защиту непреодолимой. Эффективность защиты зависит от мозга собеседника, если он, конечно, считается с условностями.

Бартон подчинился условностям. Он сразу же перестал мысленно обращаться к Сью Коннот, но от этого ему еще сильнее захотелось увидеть ее и прочесть на ее лице то, что чувство вежливости не позволяло прочесть в ее мозгу. И вот он уже у входа в зоопарк.

Бартон вошел. Было многолюдно. Особенно бросались в глаза приезжие из других городов, решившие посмотреть на новых животных, недавно привезенных в зоопарк. Несмотря на поставленную защиту, Бартон сразу же почувствовал присутствие телепата и пошел к нему навстречу, руководствуясь инстинктом. Он увидел молодую женщину в джинсах и белой кофточке. Она перегнулась через решетку, отделявшую посетителей от клеток, и, казалось, ничего не замечала. Он мысленно обратился к ней, но она сразу же ответила предупреждением: «Защита! Защита!».

Он повиновался и встал около нее. Она продолжала смотреть в большой водоем, где лениво передвигалось какое-то черное тело, по форме напоминавшее ракету. Он знал, что Сью только что вступила в контакт с мозгом акулы, и то, что она там прочитала, поразило ее.

— Значит вам это неприятно? — спросил он.

Слова не таили никакой опасности. Смысл слов скрыть проще, чем суть мысли.

— Нет. Я к этому привыкла, наверно.

— Вы ведь занимаетесь биологией.

— Только кроликами и морскими свинками. И то, иногда я испытываю неловкость за них. Но… хищники…

— Ласка, вот зверек, которым вам следовало бы заняться. Кровожадное безумие в чистом виде. Пойдемте.

В открытом кафе они сели на террасе за один из столиков под зонтом.

— Коктейль?

— Да, спасибо.

Она повернулась в сторону бассейна, где плавала акула. Бартон наблюдал за Сью. Действительно, без подготовки к подобному общению с животными трудно привыкнуть. Но Бартону такое состояние было знакомо.

— Может быть, пойдем куда-нибудь в другое место? — предложил он. — В зоопарке бывает тяжело находиться, если не…

— Нет, нет. Здесь мы можем говорить спокойно. Наши не ходят сюда ради удовольствия.

Мысленно она охватила огромное пространство, заполненное обычными интонациями животных, затем снова поставила защиту и с умоляющей улыбкой посмотрела на Бартона.

Как это бывает между Лысоголовыми, у них сразу установилось взаимопонимание. Нетелепатам требуются недели, а то и годы, чтобы понять характер другого человека. Лысоголовым для этого не нужно даже видеться, мысленный контакт позволяет им узнать друг о друге очень много. И весьма часто первое мысленное впечатление оказывается более ярким и точным, чем последующие, уже после физического контакта. Если бы Сью и Дейв были обычными людьми, то они бы еще долгое время оставались друг для друга «мисс Коннот» и «мистер Бартон». Но, будучи телепатами, они успели мысленно оценить друг друга еще до того, как Бартон приземлился, и оба остались довольны этим первым контактом. Они стали просто Сью и Дейв. Если бы нетелепат их услышал, он бы решил, что это разговаривают старые друзья. Они были мысленно близки, и любая другая форма отношений показалась бы им искусственной.

— Мне — сухое, — сказала Сью. — Можно я вам расскажу? Мне станет легче. — Она обвела взглядом клетки с животными. — Как вы можете это переносить? Кажется, достаточно оставить телепата на одну ночь в зоопарке, и он сойдет с ума.

Бартон сдержал улыбку и начал автоматически воспринимать вибрации, которые до них доходили: обычная болтовня обезьян, прерванная истерическим взрывом капуцина, который почувствовал запах ягуара; жестокие вибрации львов и пантер, полные грубой гордости; нежные иронические волны, исходившие от тюленей. Братья меньшие не обладали разумом, но физическая структура мозга животных, покрытых шерстью или чешуей, была такой же, как и у Сью. Только ее голова была покрыта париком.

Когда им принесли коктейли, она спросила:

— Вы когда-нибудь дрались на дуэли?

Бартон посмотрел вокруг и приложил руку к кинжалу.

— Я Лысоголовый, Сью.

Этих слов было достаточно. Она знала так же хорошо, как и он, почему он не дрался на дуэли. Лысоголовые очень редко пользовались своими телепатическими способностями в обычных условиях. На дуэли они бы всегда оказывались победителями. Если бы Давид не убил Голиафа, то филистимляне линчевали бы его. Чтобы избежать этого, он заставил их повиноваться.

— Ничего, — сказала Сью. — Но нужно быть осторожным. То, что я собираюсь вам сказать, настолько секретно…

— Я провел полгода в Африке. Может быть я отстал от событий.

Устный разговор, слишком медленный, раздражал обоих.

— Речь идет о будущем… Дело в том, что… Помощь… квалифицированная… — Она остановилась и попыталась правильно строить свои фразы. — Мне нужна помощь, и помочь мне должен кто-то из наших. Более того, Дейв… Вы бы прекрасно подошли для этого.

— Почему?

— Ваша специальность… Я думала о многих, но ведь вы прекрасно знаете, чем обычно заняты наши. Работа на одном месте: специалисты по семантике, ассистенты врачей, психиатры, биологи, как я, помощники полицейских — это, правда, больше подходит, но я ищу человека, который одержал бы верх в борьбе с другим Лысоголовым.

Бартону показалось, что он ослышался.

— На дуэли?

— Да, конечно. Это еще не точно, но я вижу… Но все это надо хранить в тайне. Если кто-нибудь догадается, то для нас это будет трагедией.

Он понял ее с полуслова и присвистнул. Опасность действительно существовала.

— Ну что ж, говорите!

Она продолжала высказываться обиняками.

— Вы — натуралист. Прекрасно. Мне нужен человек, который бы хоть немного превосходил обычного телепата. И ни один нетелепат с этим не справится, даже если бы я пытался найти кого-нибудь не из наших. Нужен человек, тело которого было бы таким же натренированным, как его мозг.

— Так вот…

— Такое встречается нечасто. Но даже у людей, имеющих одинаковую скорость мысли, всегда есть незначительная разница в скорости мышечной реакции. А нам здесь не хватает тренировок. Спортивные игры на ловкость…

— Да, я часто об этом думал, — сказал Бартон. — Нам запрещается участвовать в таких соревнованиях.

— Правильно, во всех играх, где есть соперник.

— Я не занимаюсь ни боксом, ни борьбой. Впрочем, я и в шахматы не играю. Но вы знаете игру с мячом о стенку?

Она покачала головой.

— На стене, от которой отскакивает мяч, нанесены извилистые линии и автоматическая система постоянно меняет их расположение. Следовательно, по какой линии мяч ударит, угадать невозможно. Но все-таки одному из моих друзей удалось найти варианты контригры. Его зовут Денем.

— Он-то мне и сказал о вас.

— Я так и думал.

— Да, да. Я знаю, что вот уже пятнадцать лет вы охотитесь на разных животных, от тигра до королевской кобры… Нужно иметь хорошую реакцию, чтобы поймать кобру.

— Ваша защита! — он резко прервал ее. — Я что-то уловил. Это на самом деле так страшно?

— Я плохо себя чувствую, — ее голос слегка дрожал. — Пойдемте отсюда.

Они пересекли зоопарк. В бассейне, мимо которого они проходили, плавала акула. Бартон посмотрел на нее, а затем с беспокойством взглянул на свою спутницу.

— От Них такие же волны?

— Да, но Их нельзя посадить в клетку.

Спустя некоторое время, когда им уже подали окуня и поставили на стол бутылку белого Шасти, она все рассказала.

Нет, Их нельзя было посадить в клетку. Хитрые, опасные, очень осторожные, Они представляли промежуточную группу в существовавших трех категориях телепатов. Та же мутация, но… Было одно «но».

Жесткая радиация оказалась опаснее, чем динамит. При ее воздействии на нежный человеческий мозг нарушилось хрупкое равновесие в работе его сложных механизмов. Тогда и произошло образование трех видов мутантов: первый вид включал в себя лиц, находившихся на грани безумия, страдавших психозом. Лица, принадлежавшие ко второй группе, а к ним относилось большинство Лысоголовых, в том числе Коннот и Бартон, приспособились более или менее к обществу нетелепатов. Они носили парики.

И прослойку между этими группами составляли параноики, но их нельзя было назвать сумасшедшими. Среди них оказалось много эгоцентристов, неприспособившихся к окружающему миру. Эти люди отказывались носить парик, они были уверены в своем превосходстве. Как и все параноики, они всегда находили оправдание своим поступкам. Противопоставляя себя обществу, они в то же время не были сумасшедшими в полном смысле слова.

Как их изолировать? Посадить в клетку? Ведь это же были телепаты. А разве можно посадить в клетку разум?

На десерт Дейв и Сью заказали шоколадное пирожное, по чашечке кофе и по рюмке ликера, который производили монахи из монастыря Свани на Миссисипи. Бартон затянулся сигаретой и выпустил клуб дыма.

— Значит, речь не идет о крупном заговоре.

— Вначале было только несколько человек… Но… вы видите опасность?

— Да, конечно. Это не очень-то нас радует. Несколько Лысоголовых параноиков замышляют заговор с целью саботажа… Но скажите мне сначала: почему я? Почему вы?

— Ну что ж… — начала Сью, вовсе не удивленная этим прямым вопросом. — Вы, потому что у вас есть некоторые качества и потому что мне посчастливилось встретиться с вами до того, как я нашла кого-то другого. Ну а я… это немного трудно объяснить. Только случай помог мне их обнаружить. Телепатия — это что-то вроде радио: каждый, у кого есть приемник, может слушать передачи. Любое крупное объединение людей, например жители одного города или организация телепатов, непременно будет обнаружено. Вот почему параноики в целом и не причиняли нам никаких неприятностей, разве только что поодиночке. Создать организованную группу, все равно что поднять знамя, которое будет видно за много километров.

— Ну а потом?

— У них есть тайные средства общения: код, который не поддается расшифровке. Это даже больше, чем код, — если мы не можем его расшифровать, то надо хотя бы выяснить источник этого кода. Но на самом деле — это способ телепатического общения на другой длине волны, которую мы не воспринимаем. Я не знаю, как они это делают. Может быть, используют какие-нибудь приборы, не знаю. Наши дети думают на более высоких частотах, чем мы, но мы все-таки можем воспринимать их мысли. Но то, что делают они, это нечто вроде ультрафиолетовых лучей. Вы понимаете, к чему это ведет?

Бартон сделал еще одну затяжку.

— Еще бы! Это полностью нарушает равновесие сил, созданное в результате децентрализации. Всякое объединение невозможно. Оно было бы сразу обнаружено. Но эти парни умеют скрываться. — Он сжал кулаки. — А ведь это безумие может распространиться повсюду, и мы ничего не будем знать! Это единственная форма организации, против которой мы бессильны!

— Надо что-то делать, — убеждала Сью. — Их нужно уничтожить. И как можно скорее, пока никто ни о чем не догадался. Если нетелепаты что-нибудь почувствуют, то поднимется такая волна возмущения против телепатов, что нам придет конец. Они разделаются со всеми «антисоциальными» 236 группами, считая, что пригрели змею на своей груди и что ее следует убить до того, как она начнет жалить.

По улице проскакал всадник. Цокот копыт вывел Бартона из того состояния вялости, в которое он уже начал впадать после сытного обеда.

— Сколько их?

— Я полагаю, что это только начало. Их пока несколько человек. Но движение может разрастись. Думаю, что им труднее всего вербовать новых сторонников. Я все-таки считаю, что они пользуются индивидуальными психофизическими тренировками и обходятся без аппаратуры, которую было бы легко обнаружить.

— Но аппарат может быть и совсем крошечный, такой, который легко спрятать.

— Может быть… Я знаю одну девушку, Мелиссу Кар. Ей удалось поймать несколько передач без всякого аппарата. Она, конечно, одна из представительниц нашей мутации.

— Мелисса Кар? А она причем здесь?

— Да, правда, я вам этого не говорила. Она что-то вроде моего связного. Я слежу за ней вот уже целую неделю, и только вчера она мне сказала, что услышала на этой длине волны.

— Она не из них?

— Конечно, нет. Это очень странно. Даже наш первый контакт… по поводу вечернего платья, которое я как-то надела и которое ей очень понравилось. Мысленно она не отпускала меня в течение всего вечера. Затем мы с ней разговаривали, но прошло несколько дней, прежде чем она сказала мне о передачах, которые она случайно услышала. Она поняла их смысл, но опасности не осознала. Что-то загадочное есть в этой Мелиссе. Однажды я даже поверила, что она входит в состав этой группы, и тогда решила порвать с ней… А иногда она не отвечает на мои сигналы. Но теперь, когда она сказала мне о Фейксе, я отчитала ее и, кажется, смогла внушить, что все это таит большую опасность.

В ответ на немой вопрос Бартона Сью добавила:

— Да, Сэм Фейкс. Один из заговорщиков. Как мне сказала Мелисса, он собирается саботировать опыты, проводимые в Галилее.

— Почему?

— Вот этого-то я и не знаю. Кажется, параноикам этот план известен до такой степени, что о нем и не думают больше, У них в мыслях лишь немедленные действия… и только Мелисса может о них узнать, у нее врожденная способность воспринимать мысли.

— Да, — подтвердил Бартон, — у мутантов, конечно, больше отличий друг от друга, чем у обычных людей. Ну а что касается целей параноиков, то их разгадать несложно: Лысоголовые этого вида считают, что они созданы для того, чтобы управлять этим миром. К другим они относятся как к низшим существам. Поэтому меня не удивляет, что они пытаются саботировать опыты… Вы не знаете, в чем они заключаются?

— Нет. Мелисса слишком плохо разбирается в технике, чтобы понятно объяснить.

— Денем, конечно, мне расскажет. Он живет в Галилее.

— Да, ведь я там его встретила. А может быть, вы узнаете больше, чем я, если поговорите с Мелиссой? Я не могу слишком часто… — она замялась, подыскивая нужное слово, — общаться мысленно с ней. Но если нужно, действуйте без колебания. Вот только сразу же прервите связь, если почувствуете постороннее вмешательство.

— А с вами уже было так?

— Нет еще. Но следует вести себя осторожно. Нужно, чтобы они не знали о нашем существовании.

Сью даже не спросила у Бартона, будет ли он помогать ей. Это было вполне очевидно. Инстинкт самосохранения был присущ всем Лысоголовым, кроме параноиков. Мозг Сью искал, запрашивал и, наконец, нашел ту замочную скважину, к которой подошел ее ключ. Она представила Мелиссу Кар Бартону. Сначала девушка показалась ему застенчивой, неловкой, но постепенно они нашли общий язык. Бартону удалось выразить всю теплоту своих чувств, что, конечно, придало Мелиссе уверенности; в то же время он увидел, что она женственна и испытал к ней что-то вроде влечения. Бартон понял теперь, какой Мелисса была на самом деле: высокая степень самосознания и… мягкие пушистые волосы. Парик, ласковые пальцы… А потом вдруг отступление, сдержанность… После этого он уже никогда ее не спутает ни с какой другой женщиной из Лысоголовых.

— Мелисса, я — Дейв Бартон.

Радость знакомства, а затем вопрос.

— Доверие? Опасность так велика…

— Полное доверие — убедительно подтверждаю.

— Срочно. Различные послания… многочисленные… почти вторжение. Тень угрозы: Сэм Фейкс. Пятно увеличивается почти до взрыва в Галилее. Не могу долго говорить… общаться. Может быть… личная опасность.

Все эти сигналы со всеми оттенками значений связывали одновременно мозг всех троих. Мысли смешивались, и, как на вертящейся пластинке в белом фокусе цветов радуги, обнаружились откровение и правда. Вопрос, ответ, утверждение, как бы связанные и похожие одновременно на цепь или нить; самые глубокие оттенки, заменяющие модуляции голоса. Поэтому Лысоголовые и любили организовывать «круглые столы», на которых логическое и эстетическое столкновение умов приводит к апогею — высшей степени сопричастности. В физическом плане Лысоголовые не знали полигамии, но в умственном их общественное объединение было очень широким, что значительно обогащало их жизнь.

Бартон размышлял о том, какую информацию он бы мог еще извлечь из тех обрывочных мыслей Мелиссы, которые дошли до него. Поскольку Бартон разбирался в технике не больше ее, он попытался занять позицию, вселяющую уверенность: позицию натуралиста, который распознает хитрость диких животных и идет по их запутанным следам.

— Сколько?

— Трое.

— Всего лишь?

— Да, трое.

Затем в мозгу Мелиссы возникли картины Галилея и других городов, символы фамилий опознанных лиц. Появилось неясное чувство странной общности, сотканной из нитей ненависти.

Внезапно он почувствовал, что кто-то вторгся в его мозг. Коммуникация была прервана. Что это?

Он ничего не обнаружил и снова сосредоточился:

— Трое?

— Да. Известно имя: Сэм Фейкс. Стремление к власти.

Он воспринял и другие понятия, но теперь он думал лишь о том, как узнать Сэма Фейкса.

Другие символы превратились в имена: Эд Варган, с какой-то отличительной особенностью, касающейся его роста, и Бертрам Смит, заставивший вспомнить о жестокости, жаждущий крови, но отличающийся от остальных. Бартон погрузился в мозг ласки, которая набросилась на пищу, и ему было страшно ощутить неукротимое наслаждение зверя. Смит вместе с тем был интеллигентен, но, как и другие, обладал странными качествами, которые Бартон пока не мог определить.

Мрак. Деформация. Слепота.

— Да, — подумала Сью, — они слепые. Они ослеплены паранойей. Они не могут видеть мир таким, каким он есть на самом деле.

И по тому как Мелисса представляла себе трех маленьких зверьков, бегущих в ночи, готовых наброситься на свою жертву, Бартон догадался, что она отождествляла их с мышами, животными, которые внушали ей больше ужаса, чем змеи или ядовитые насекомые. Это не показалось удивительным Бартону: ведь многие из Лысоголовых испытывали постоянный страх перед чем-либо. Это была цена, которую они платили за свою чрезмерную умственную чувствительность. Он, например, смертельно боялся огня.

Бартон продолжал думать.

— Я должен действовать быстро. Если они общаются, то, конечно, делают это тайно. Я должен уничтожить их одним ударом. Могут ли они читать ваши мысли? Они не знают, что Мелисса Кар существует. Но если кто-нибудь из них будет убит, это послужит предупреждением для остальных. Вам следует надежно скрыться. Где вы?

Ответа нет.

Отказ. Окончательный и бесповоротный. Бартон настаивал:

— Вы должны мне это сказать, чтобы…

— Никто не может меня найти, пока я не думаю о том, где я нахожусь. Нет детекторов, способных обнаружить телепатов.

— Вы можете определить, где находятся Варган и Смит?

— Конечно. На своей секретной волне они говорят свободно. Варган в Рае, а Смит в Гуроне.

— А каким образом вы ловите их волны?

Замешательство. Мысленное пожимание плечами. Возможно, это врожденное…

Бартон продолжал «посылать» свои мысли:

— Если кто-нибудь из них погибнет, то другие узнают об этом. Слушайте их внимательно. Постоянно сообщайте мне об их планах. Они не должны скрыться.

Мелиссу не покидала мысль о трех зверьках, бегущих в темноте. Бартон не мог сдержать улыбки.

— Смотрите, как они бегут, — приказал он. — Смотрите, куда они бегут.

Он поднес руку к кинжалу. Это, правда, не нож мясника, но сойдет и такой.

Больше им говорить было не о чем. Мелисса передала ему несколько мыслей параноиков, которые только что прочла. Они подтвердили его догадки. Эти трое представляли очевидную опасность для всех мутантов. Сейчас, в эпоху дуэлей, смерть одного человека значила мало, но только люди, одержимые безумием, могли поставить на карту существование целой группы себе подобных. А может быть, это была хитрость. Вряд ли. Параноики действуют исключительно логично, даже если их логика опирается на ложные посылки. Ну а что дальше? Его опыт натуралиста не давал ответа на этот вопрос. Диким животным не знаком саботаж, птицы не уничтожают свои гнезда.

Наконец, Мелисса распрощалась с ним. Сью тут же выразила нетерпение.

— Хотела бы вам помочь, — сказала она вслух. — Мне тоже ведь надо что-то делать.

— Нет. У вас нет ни моего опыта, ни такой реакции, как у меня. А ваше присутствие будет мешать мне сосредоточиться.

— Вы убьете их?

— Вполне вероятно. К счастью, как говорит Мелисса, их только трое. А она сказала правду. Я это почувствовал.

— Да она говорит искренне, но все-таки что-то скрывает.

Бартон пожал плечами.

— Ну и что? Надо действовать без промедления. Я не могу обращаться к нетелепатам, это встревожит наших врагов. Я должен их уничтожить до того, как распространится это безумие. Думаю, что найдется немало параноиков среди Лысоголовых, которые бы к ним хотели присоединиться, если бы только они умели пользоваться секретной волной.

— А мне что тогда делать?

— Что хотите. Пока вы свою задачу выполнили. Теперь моя очередь.

Вскоре они расстались на ярко освещенной улице, скрепив свой договор рукопожатием. Город жил своей мирной и веселой жизнью. Однако равновесие, на котором покоилась цивилизация, было весьма хрупким. Сначала все общество относилось терпимо к Лысоголовым, потом оно предоставило им возможность работать ради своего самосохранения. Дейв и Сью, оба, думали об одном: с какой легкостью эта мирно текущая по улицам толпа может превратиться в свору бешеных собак, жаждущих крови. Такое уже было однажды, когда Лысоголовые только начали появляться. Опасность, грозящая телепатам, отнюдь не исчезла, она была подобна огню, который теплится под слоем пепла.

Бартон ушел, облеченный немым недоверием всех своих собратьев, чтобы сделать то, к чему был расположен с самого детства. Интересы сообщества значили для него больше, чем личные интересы.

Он заправил баки с горючим и направил свой вертолет в Галилей, находившийся на побережье Атлантики. Он был настолько погружен в свои мысли, что лишь автоматические радиосигналы помогли ему избежать столкновений с другими вертолетами. Наконец, на горизонте появились огни Галилея. Как и все центры, специализирующиеся на исследованиях в области технологии, Галилей был больше обычных городов. Ученые — люди мирные, и ни один подобный комплекс пока не подвергался уничтожению. Ниагара, крупный энергетический центр, превосходил по количеству население Галилея, но последний раскинулся на большей территории. Из-за опасности, которую представляли некоторые опыты, город растянулся на многие километры, что лишало его компактности, как это предписывалось существующими правилами градостроительства. Но зато Галилей был одним из немногих американских городов, где сохранился наземный транспорт.

Бартон направился к дому Денема. В городе почти не было многоквартирных домов, люди жили в отдельных коттеджах, что вовсе не исключало их тесных контактов. Бартону повезло: он застал Денема дома.

Денем был Лысоголовый с довольно мирным характером; с течением времени он стал носить совсем серые парики, и вот уже появилось несколько седых прядей. Он горячо вслух приветствовал Бартона — на улице были люди, а при них Лысоголовые не любили демонстрировать свои способности.

— Дейв! Я и не знал, что ты вернулся! А как Африка?

— Горячая. Вот уже полгода, как я не играл в гандбол-сюрприз. Я теряю форму.

— Не видно, — Денем смотрел на него с завистью. — Заходи. Выпьем чего-нибудь.

Затем, когда перед ними появились рюмки, они заговорили, не вслух, — о том и о сем. Дейв попытался сразу перевести разговор на то, ради чего он сюда приехал, тем более, что Сэм Фейкс находился здесь, в Галилее. Вскоре они прошли в игровой зал, и там, оставшись в одних шортах, встали напротив стены, испещренной извилистыми линиями, постоянно меняющими свое расположение. Можно было себе представить, с какой силой Денем бросал мяч, но угадать, под каким углом он отскочит от стены, было просто невозможно. Они вдоволь набегались и напрыгались, и в то же время ни на минуту не прерывали мысленный разговор.

Денем сказал, что больше всего он любит играть в очко или рулетку, так как в подобных случаях он мог состязаться с друзьями нетелепатами, в то время как бридж или покер…

Да, они могли играть только в комбинационные игры или игры с использованием физической силы. Бартон пожалел, что таких игр было мало. Даже в борьбе или боксе есть элементы угадывания намерений противника. Были распространены и некоторые олимпийские виды спорта: бег, прыжки, метание. Но другие игры, такие, как теннис или шахматы, исключались.

— Тем не менее то, чем ты занимаешься, — сказал Денем, — это и есть игра на сообразительность.

Охота на диких зверей? В мозгу Бартона возник образ сытого, ленивого тигра, уверенного в своей силе, похожего на мирно гудящую машину. Осторожно Бартон добавил к этому видению неутолимый голод и еще что-то невыразимое, похожее на тот символ, которым Мелисса обозначала Сэма Фейкса. Теперь мысли Бартона формировали ореол Сэма Фейкса. Это напоминало звучание основной мелодии и контрапункта. Если Денем знал Фейкса, то он не мог не отреагировать.

Бартон уловил реакцию Денема, и его охватило чувство восторга. Он отбросил часть мысли, профильтровал ее, освободил от сугубо личных наслоений, присущих Денему. Теперь в его мозгу возник образ толстого человека, работавшего переводчиком, не слишком компетентного в своей области и «обеспечивающего» связь между специалистами, говорящими на разных языках. Бартон поспешил поменять тему размышлений, чтобы Денем не догадался о том, какое большое значение он придает этой устной дуэли.

Достигнув своей цели, Бартон стал прощаться. Он позволил Денему выиграть партию, что того обрадовало, и Лысоголовый без всякого недоверия принял извинения Бартона, который поспешил уйти, сославшись на какое-то свидание. Это было в порядке вещей. Человек, который провел полгода в африканском одиночестве, несомненно, найдет себе лучшее занятие, чем игру в гандбол-сюрприз… Но все-таки здорово, что он приехал.

Бартон бродил по бульварам и скверам, которые содержались в безупречном порядке, и пытался воспринимать мысли, которыми было наполнено все окружающее пространство. Теперь, когда цель поиска была ясна, ему стало легче ориентироваться в чужих мыслях, но следовало запастись терпением. Увы, слишком редко попадались обрывки информации, которая была бы ему полезна. Тогда он решил прибегнуть к средству, которое Лысоголовые использовали не очень часто: стал вводить в мозг нетелепатов наводящие вопросы.

Это было необходимо. Такой шаг позволял читать мысли не только за пределами пробужденного сознания. С большим трудом ему удавалось внедрить импульсы в мозг, не способный к восприятию. Обычные люди не являются телепатами и мысленно общаться с ними так же трудно, как вставить иголку между камнями, где нет никакого зазора. В некоторых случаях они, конечно, смогут воспринимать чужие мысли, но не всегда будут отдавать себе отчет, что информация исходит от другого разумного существа.

Когда «работа» по проникновению в мозг посторонних людей закончилась, Бартон был весь мокрый от пота. Но зато ему удалось получить ценную информацию. Все было проделано так ловко, что сам Фейкс ни о чем бы не догадался, даже если бы и смог перехватить этот обмен мыслями. Большое количество людей думали о Фейксе в тот вечер. Мысли, вроде бы ничего не значащие, но сопоставленные друг с другом, позволили Бартону представить себе четкий образ того, кого он искал: переводчик, несколько искажающий то, что житель Тибета говорил бенгальцу, а также то, что объясняли два представителя Азии американскому специалисту по физической химии. Это было тем легче сделать, что научные работники обычно так поглощены своей работой, что не обращают внимания на лингвистические тонкости при словесном общении. А результатом этих искажений, допущенных переводчиком, будет то, что машина, разрабатываемая в Галилее, причинит в будущем много неприятностей.

Даже Фейкс не знал, что может конкретно произойти; его знаний хватало лишь на то, чтобы бросить одну песчинку в этот сложный механизм. Какой-то новый оттенок мысли в мозгу одного человека, небольшое изменение в мозгу другого, некоторые иные детали — все это позволило Бартону прийти к выводу, что Фейкс предал свое сообщество. Кроме того, он узнал, где жил Фейкс.

Подойдя к его дому, Бартон решил связаться с Мелиссой Кар. Она ответила сразу же.

— Осторожно, — посоветовал он. — Не говорите ничего конкретного.

И снова она предстала перед ним такой же женственной, как и во время их первой встречи; он вновь вызвал в памяти ее мягкие волосы, нежную округлость щек. Ему показалось, что он почувствовал запах ее духов, смешивающийся со свежим ночным воздухом.

— Хорошо.

— Вы можете определить, где находятся остальные? Быстро и точно.

— Да. Через…

— Слушайте… Вы знаете, что надо слушать.

Снова она ответила согласием и снова вела себя по-женски сдержанно, что так притягивало его. Он почувствовал, что она испугана, и ему захотелось защитить ее. Образ Мелиссы сформировался в его мозгу, но он знал, что мысленные и реальные понятия не обязательно совпадают. Он видел ее заостренное книзу лицо с тонкими чертами, обрамленное черными как смоль кудрями. Ему казалось, что он видит изнутри, что было прямо противоположно тому обычному процессу, когда мы по внешнему виду человека пытаемся составить представление о его внутреннем мире.

Как она ловит эти волны? Он думал об этом исключительном случае, переходя через улицу. Ведь она единственная из всех, кто может ловить эти специальные волны… Он поймал ее сигнал.

— Защита!

Он оказался перед портиком у закрытой двери. Через деревянную перегородку уловил вопрос и сомнение, а затем они исчезли. Хозяин дома тоже поставил защиту.

Прекрасно. Таким образом, он не сможет вступить в контакт с другими параноиками. Если только…

Бартон подошел к круглому окошку, полупрозрачное стекло которого скрывало от него то, что находилось в доме. Он осмотрелся, а затем резким движением ноги разбил стекло и залез в комнату. Он увидел перед собой хорошо обставленное помещение. Перед ним, спиной к стене, стоял человек. Обстановка указывала на то, что Фейкс жил один, что было характерно для параноика, который всегда стремится главенствовать в семье. В свое время Фейкс не захотел, вероятно, жениться на Лысоголовой, а что касается нетелепаток, то ни одна из них не смогла бы с ним ужиться.

Наверно, лет двадцать тому назад Фейкс вообще обходился без парика, но с тех пор он стал осторожен. Искусственные рыжие волосы совершенно не подходили к красноватому цвету его лица.

Неожиданно Фейкс снял защиту; его мозг открылся. Бартон получил предупреждение Мелиссы, в котором сквозило отчаяние: «Он устанавливает связь с другими…»

Бартон внезапно выхватил нож и бросился к Фейксу. Тот вновь установил защиту, и тут же в его пухлой руке оказался кинжал. Если дерутся телепаты, то защитный механизм должен действовать, иначе они прочтут мысли друг друга. Фейкс видел серьезную угрозу и потому не снимал защиты.

Бартон приближался, он был похож на охотника, который вот-вот поймает кобру. Он держал нож у бедра, готовый к атаке. Толстяк сделал шаг вперед и выжидал, стоя на цыпочках и удерживая равновесие.

А дальше все было легко и просто. Не нужно было быть телепатом, чтобы предупредить движения этой неумелой руки. С хирургической точностью Бартон вонзил нож в самое сердце; все произошло так быстро, что Фейкс не успел перед смертью ничего сообщить своим друзьям. Бартон, довольный, вышел через дверь и спокойно направился к ближайшей остановке.

Сделано доброе дело. Он мысленно обратился к Мелиссе.

— Они получили сигнал Фейкса?

Она услышала и ответила ему.

— Нет. Вы действовали слишком быстро, и они не ожидали, что с ними будут говорить.

— Прекрасно, теперь очередь за Варганом и Смитом.

— Тотчас же?

— Да.

— Тем лучше.

— Завтра вы мне, конечно, ничего не скажете.

— Почему? Он убежал… Варган в Рае.

— Послушайте. Это очень важно. Если их на самом деле всего лишь трое, то все это хорошо, но если они попытаются связаться с другими, то дайте мне сразу же знать.

Разговор закончился, но образ Мелиссы преследовал Бартона все то время, что он летел на вертолете к северо-западу. Он нисколько не переживал по поводу убийства, да он и не считал это убийством. Разумеется, в отношении Лысоголовых подобное было предательством со стороны одного из фанатичных членов сообщества. Но это не было простым предательством. Способ общения, ключом от которого владели Фейкс и его сообщники, был самой большой опасностью, которая угрожала Лысоголовым. Это было страшнее, чем линчевание, которому они подвергались в первые десятилетия после Большого Взрыва.

Бартон был настроен на охоту, но на этот раз он охотился на человека, существо более хищное, чем хищники джунглей. Животные убивают, чтобы есть. Это — простой закон природы — идет от Дарвина. А вот эти три параноика нарушили основной закон, закон сохранения вида. Конфликты неизбежны при создании новой цивилизации…

Так размышлял Бартон, глядя на бесчисленные огоньки внизу, огни американских городков. А Лысоголовые представляли собой как раз новую культуру, находившуюся еще в зародышевом состоянии, окончательное развитие которой трудно представить. Но тем не менее это был настоящий шаг вперед, сделанный человечеством за последний миллион лет. Предыдущие мутации давали лишь внешний эффект или были вообще безрезультативны. Теперь благодаря жесткому излучению новая мутация открыла тысячи дверей, но перед каждой дверью стояли невидимые ловушки.

Но мутация имела также и побочные воздействия, такие, как облысение, и, кто знает, может быть, потом, в третьем или четвертом поколении, появятся другие последствия. А это необычное субтелепатическое общение, было ли оно естественным? Кажется, у Мелиссы оно так и было, и если то же самое относилось к Фейксу и к другим, то, возможно, что эта способность была в скрытом состоянии и у остальных телепатов. Здесь-то и заключалась опасность.

Ведь мог существовать какой-то очаг заражения, из которого инфекция проникала в здоровый организм. Бартон уже представлял себе огромную тайную общину параноиков, осуществляющих тайное общение и замышляющих все, что угодно. Да, это было не очень-то весело.

Он мысленно прикидывал, сколько же Лысоголовых смогут бороться с этой угрозой. Мало. Они не были приспособлены для борьбы. Появление атомной бомбы уничтожило саму возможность войны, но наступила эра нового вида войн. С запретом атомного оружия отпала необходимость объединения людей для борьбы с ними, но ведь параноики могли общаться тайно. Случай помог Бартону, он познакомился с Мелиссой, но нельзя полагаться только на счастливое везение.

Мелисса обратилась к нему.

— Варган вызвал Смита, и тот едет в Рай.

— Что они знают?

— Варган велел Смиту немедленно выехать к нему. Все.

— В Рай?

— Наверно, а может быть, куда-нибудь… в другое место. Варган сообщил ему.

Мелисса передала Бартону координаты.

— Хорошо. Не теряйте их из виду.

Удивленный и несколько обеспокоенный, Бартон, увеличив скорость, направил вертолет к озеру Эри, через Конестогу. Скоро он будет в Рае… В конце концов, успел ли Фейкс предупредить своих сообщников? Для передали телепатического сообщения достаточно одного мгновения, и вполне вероятно, что Варган получил сигналы бедствия. А если он успел сообщить подробности убийства… Бартон пожал плечами. Во всяком случае он был уверен, что они ждали Фейкса. Всего лишь попытка вступить в контакт с Фейксом — и они бы удостоверились, что он мертв. В таких делах не ошибаются… а эта… вещь без формы… которая отделяется от тела. И теперь, пытаясь вступить с ним в контакт, они встретят лишь пустоту, зияние в эфире, словно ничто еще не заполнило того пространства, которое занимал человек секунду назад. Ни один телепат не войдет в эту дрожащую пустоту, но каждый почувствует ее присутствие, и новость быстро распространится среди Лысоголовых, находящихся поблизости: «Один из нас мертв.» Да, конечно, Варган и Смит знали. Но им было неизвестно, отчего умер Фейкс. Несчастный случай… болезнь или… убийство. Они будут действовать по этой последней версии и приготовятся к встрече.

В аэропорту Рая ни души. Его встретили лишь автоматические маяки. Ориентиры, данные Мелиссой, были предельно ясны. Он прошел около километра по дороге, потом свернул на узкую тропинку между деревьями, отбрасывающими причудливые тени от лунного света. И вот он остановился перед виллой, погруженной в темноту. Он подождал. И услышал мысль.

— Войдите.

Это был Варган, его мысль, слепок его разума.

— Войдите.

Варган не знал Бартона, он обращался просто к Лысоголовому, который стоял у дома.

Зажглась лампа, и дверь отворилась. Маленький человек, ростом не более полутора метров, но с непомерно большой головой появился на пороге. Бартон видел лишь его силуэт.

— Нет засады?

— Есть одна ловушка, но это всего лишь численное преимущество.

Бартон был удовлетворен ответом. Варган отступал по мере того, как Бартон приближался. Бартон вошел и стал рассматривать коротышку.

Озабоченное лицо, глаза навыкате, растрепанный парик тусклого серого цвета. Контактные линзы придавали ему сходство с ящерицей. Он некоторое время смотрел на Бартона, потом улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он вслух. — Проходите и садитесь.

Разговор с Лысоголовым, если осторожность этого не требует, так же оскорбителен для собеседника, как и проявляемое к нему снисхождение. Но Бартон не удивился. «Параноик»,— подумал он, а Варган мысленно ответил ему: «Это значит высший класс!»

Дверь кухни открылась, и появился Бертран Смит, светлый гигант с голубыми глазами и совершенно невыразительным лицом. Он держал поднос, на котором стояли бутылки, рюмки и лед. Он кивнул головой Бартону в знак приветствия.

— Варган хотел с вами поговорить, — произнес он. — Я, правда, не вижу в этом необходимости, но…

— Что случилось с Фейксом? — спросил Варган. — А впрочем, не все ли равно. Сначала выпьем.

— Яд?

— А зачем? Мы же самые сильные…

Бартон взял фужер и уселся на какой-то неудобный стул. Он бы не хотел слишком расслабляться. Он был настороже, но в то же время чувствовал бесполезность предстоящей беседы. Варган съежился в кресле и одним глотком осушил половину бокала. Глаза его были до странности неподвижны.

— Итак, о Фейксе.

— Я убил его, — сказал Бартон.

— Он был самый слабый из нас…

— Из вас всех?

— Нас было трое…

— Прекрасно. Значит, теперь осталось только двое.

Варган сморщился в улыбке.

— Вы, конечно, считаете, что сможете убить нас, а мы считаем, что убьем вас. А так как мы не собираемся сейчас применять наше секретное оружие, то и будем говорить на равных. Как вы узнали о существовании нашего способа общения?

Бартон не смог скрыть мысли о Мелиссе. Мозг иногда нам не подчиняется.

— Ее тоже надо убить, — сказал Смит, — а также другую женщину, о которой он думал… Сью Коннот.

Бесполезно скрывать то, что им известно. Бартон связался с Мелиссой:

— Они знают. Слушайте. Если будут использовать секретную длину волны, предупредите меня. Немедленно.

— Можно было сказать «сразу же», — усмехнулся Варган.

— Мысли передаются быстро, — поддержал его Смит.

— Вы нас недооцениваете. Фейкс был новеньким среди нас. Он не так быстро мыслил, и стал вашей добычей. Но наш разум натренирован лучше и мы думаем быстрее, чем вы, — продолжал Варган.

Он выдавал желаемое за действительное. Ну что ж, типичный эгоцентризм.

— И вы на самом деле полагаете, — спросил Бартон, — что сможете безнаказанно делать то, что пожелаете?

— Да, — ответил Смит. — Фанатическая, все ослепляющая убежденность проснулась в нем. — Так надо.

— Допустим. Но с какой целью?

— Сохранение нашего вида, — сказал Варган. — Но активным способом, а не пассивным. Мы те, кто не носит париков… — хотя на голове у него был парик, — мы отказываемся склонять голову перед низшей расой гомо сапиенс.

— Опять за старое. А кто сказал, что Лысоголовые это раса гомо суперус? Просто у них есть дополнительное чувство и все.

— Разум — это тоже простое дополнительное чувство, но, однако, именно оно отличает человека от животных. А теперь появилась новая раса — раса телепатов. Возможно, что в дальнейшем они смогут предсказывать будущее, не знаю. Но что я знаю, так это то, что Лысоголовые — это будущее мира. Бог не дал бы нам этой власти, если бы он не хотел, чтобы мы ею пользовались.

Бартон понял, что это не просто словесная перепалка, и полюбопытствовал:

— Вы пытаетесь меня убедить?

— Разумеется. Чем больше сторонников, тем быстрее мы достигнем своей цели. Если откажетесь, мы вас уничтожим.

— И какие планы?

— Экспансия. — Варган поправил свой растрепанный парик. — И, конечно, все в полной тайне. Саботаж лишь начинается, но скоро он наберет силу. Пока же мы хотим увидеть то, что возможно…

— Саботировать… а что вы предлагаете взамен?

— Ну, конечно. Вы поверили тому, что рассказывают эти трусы. Но это же нелогично. Ведь это несправедливо и противоестественно. Если появляется новая раса, то лишь для того, чтобы господствовать.

— Вы помните о линчеваниях? — спросил Бартон.

— Да, конечно. Люди превосходят нас по количеству, к тому же они организованы. Вот поэтому и нужно уничтожить эту организацию. А что ее поддерживает?

— Общение.

— Которое зависит в свою очередь от технологии. Мир напоминает автомобиль, который едет без аварий, а человечество сидит за рулем. Но если мотор забарахлит…

Бартон рассмеялся.

— Вы что же, считаете, что вы такие сильные?

И снова фанатическая ярость в мозгу Смита.

— Сто… тысяч простых людей не стоят и одного из наших.

— Конечно, — признал Варган, — десять человек всегда могут линчевать одного Лысоголового при условии, что они организованы и их общество не находится в состоянии распада. В этом как раз и заключается наша цель: добиться полного развала общества. А затем мы придем на смену.

— И сколько вам понадобится времени? Миллион лет?

— Может быть, — ответил Варган, — но это в том случае, если бы мы не были телепатами, и у нас не было бы секретной длины волны. Конечно, этому надо научиться, но это по силам любому телепату. А впрочем, мы действуем осторожно, предателей среди нас не будет. Да и как они могут быть? Вполне естественно. Любое колебание, любая мысль о предательстве будут немедленно раскрыты. Здесь и комар носа не подточит.

— Вы поняли? — продолжал Варган. — Тысячи Лысоголовых подрывают тайно человеческое общество, занимаются саботажем, убивают, если требуется… и в то же время не дают никаких оснований для подозрений.

— Вот для этого по крайней мере у вас хватает здравого смысла, — ответил Бартон. — Малейшее подозрение, и ваша участь решена.

— Я знаю. Это гнев! Люди нас… терпят. Но наступит время, когда мы займем то место, которое нам принадлежит по праву. Мы займем это место! Ведь в конце концов мы вторглись в мир нетелепатов. И уже люди нас принимают. Они должны признать наше превосходство.

— Что же, нам так и оставаться меньшинством, к которому относятся терпимо, — продолжал Варган, — и не иметь реальной власти? Подбирать крошки, которые падают с барского стола? Унижаться перед ними?

— А много ли Лысоголовых, которые не смогли приспособиться? — спросил Бартон.

— Да, много.

— Прекрасно. Они не приспособятся, даже оказавшись на небесах. А подавляющее большинство все же приспособилось. И я доволен моей работой…

— В самом деле? А вас не раздражала реакция людей, когда они узнавали, что вы Лысоголовый?

— Абсолютно счастливых людей нет. Конечно, среди телепатов жить лучше и когда-нибудь их время наступит. На свете достаточно свободного пространства, например Венера.

— А пока мы будем сидеть сложа руки в ожидании начала межпланетных путешествий, — усмехнулся Варган. — Ну а дальше? Будут лозунги. Новый мир для людей! Ни одного Лысоголового на Венере! И так далее. Вы глупец. Неужели вы не понимаете, что Лысоголовые как раз и являются новой расой? — Он взглянул на Бартона. — Я вижу, что вы уже думали над этим, как и каждый из нас, но вы вынуждены были заглушить эти мысли. Выслушайте меня. Что должно отличать новую господствующую расу? То, что она должна быть способной господствовать. А это — мы. У нас такая власть, что ни один нетелепат никогда с нами не сравнится. Мы словно боги, которые делают вид, что они похожи на людей, потому что это нравится людям.

— Мы не боги.

— По сравнению с людьми мы — боги. Вам нравится воспитывать своих детей в страхе, заставлять уважать тех, кто на ступеньку ниже их, надевать им парик? — Варган потрогал голову рукой с пальцами, изогнутыми как когти.

— В этом и проявляется ваша трусость. И в тот день, когда мы сможем быть лысыми среди лысых, мы возьмем то, что нам принадлежит. Вот так. А теперь скажите, по-вашему я неправ?

— Нет, — ответил Бартон, — может быть, вы и правы. Но мы представляем собой слабое меньшинство, риск слишком велик. Уж если вы заговорили о детях, то могли бы подумать и о тех, кто подвергается линчеванию. Это отвратительно, знаете. Вы уверены в успехе, но эта уверенность — чистое безумие. Вы прислушиваетесь к доводам, которые идут вразрез с вашим планом. Но ведь если хоть одно слово из того, о чем мы говорим, станет известно людям, то все Лысоголовые, с париками или без, будут уничтожены. Люди будут вынуждены это сделать ради своего спасения, и я не смогу их осудить. Я допускаю, что ваши мысли и слова логичны, но лишь в какой-то степени. А вы представляете собой опасность из-за секретной длины волны. Кроме того, вы параноики, а значит, слепые. В целом мы имеем то, что хотим, а вы, потому что вы постоянно неудовлетворены, считаете себя спасителями Лысоголовых. А если ваше движение будет ширится…

— Значит, зерно упадет на благодатную почву, не так ли?

— Да, есть и еще неприспособленные, — согласился Бартон, — я бы сам мог стать одним из них, если бы не нашел тот образ жизни, который мне подходит.

Тут же он задумался над своими словами. Мир джунглей был притягательным, но что он, Бартон, ощутит, когда по возвращении застанет мир, где будут господствовать телепаты? И он станет частью этого мира…

Бартон стряхнул с себя этот мираж. И тут же до него донеслось предупреждение Мелиссы. Оно прозвучало как крик. Реакция Бартона была мгновенной, он вскочил, прижимая к себе стул вместо щита. Он не уловил приказа Варгана, переданного на секретной волне. Нож, брошенный Смитом, отскочил от пластиковой спинки стула и упал со звоном на пол.

— Варган нападет, когда Смит подберет оружие.

Это был сигнал Мелиссы. Ей было страшно; она отступала перед самой мыслью о насилии и не могла больше скрывать своих чувств. Тем не менее она продолжала поддерживать контакт с Бартоном. В тот момент, когда Варган прыгнул на него, Смит бросился к кинжалу, валявшемуся на полу. Варган и Смит перешли на обычную длину волны, но это была лишь уловка.

Бартон мог бы выстоять против одного или даже против двух противников, которые действуют согласованно, но Смит и Варган дрались совершенно самостоятельно, и Бартону приходилось читать мысли двух людей одновременно. Варган сосредоточился: удар левой, удар правой, обманное движение. Бартон мог бы успешно с ним справиться, но тут подоспел Смит со стулом в руке. Мысли его путались: «Удар снизу… сверху… снизу… нет…»

При обманном движении обычно в мозгу противника можно было прочесть основную и дополнительную мысли, причем одна из них соответствовала реальным намерениям. Но Варган и Смит подчинялись исключительно своим импульсам, к тому же они намеренно смешивали мысли, чтобы ввести в заблуждение Бартона. Болеё того, они общались на секретной длине волны, и тогда предупреждение Мелиссы вносило еще большую сумятицу в мысли Бартона.

Смиту удалось поднять кинжал, и тут же Бартон получил удар стулом. А затем острое лезвие разрезало рукав, и кровь потекла по руке. Он уже бывал в подобных передрягах, когда жил в джунглях, где эмоции, инстинкт действуют сильнее, чем разум, но там решающую роль играл мозг. Здесь же перед ним были не животные, лишенные разума, а разумные хищники.

Тяжелый запах крови сдавил горло. Внимательно следя за движениями врагов, он отступил, чтобы они не атаковали его с двух сторон. Внезапно Мелисса предупредила его: «Они нападают!» И тут же оба противника кинулись к нему, размахивая кинжалами, обагренными кровью.

Мысли метались…

Сердце… ключица… прямой удар… обманное движение…

Захваченный хаотическим вихрем перемешанных мыслей, Бартон резко повернулся, чтобы встретиться лицом к лицу со Смитом, но только через секунду понял, что ошибся. Кинжал Варгана ударил его по левой руке. Бартон понял, что он погиб: он больше не мог драться с двумя параноиками.

Он бросился к стулу, чтобы использовать его как щит, а потом внезапно разбил стулом лампу. В темноте он кинулся к двери. Враги угадали движение, но не смогли помешать ему. Он получил удар по подбородку, и тогда, почти оглушенный, стал наносить удары во все стороны. Это, наверно, спасло его.

Он побежал, думая о вертолете. Спастись, позвать на помощь. До него донеслась мысль Варгана: «Кратчайший путь».

Смеясь над противником, он мысленно поблагодарил его. Кратчайший путь позволил выиграть время, а его длинные ноги были привычны к бегу. У него не было никакого плана. Убежать от них, позвать на помощь. Детали потом. Параноики преследовали его по пятам.

— Бесполезно. Ему удастся убежать. Давай сюда вертолет.

— Хорошо. Мы поймаем его.

Они побежали в другую сторону. Бартон почувствовал, как они пытаются проникнуть в его мозг, и сосредоточился на беге. Теперь преследователи постараются не выпустить жертву из виду, и ему будет очень трудно ускользнуть от них. В аэропорту по-прежнему никого не было. Бартон сразу же взлетел и направил свой вертолет к юго-западу, ориентируясь на неясную мысль Сью Коннот. Мелисса не могла бы ему помочь — он даже не знал, где она находится. А Сью была в Конестоге, и между ними…

Прежде всего надо было предупредить ее. Ночью, находясь за многие километры от нее, он смог ее вызвать.

— Что случилось?

Он вкратце объяснил ей ситуацию.

— Найдите оружие. Примите меры предосторожности. Я лечу.

— План…

— Не пытайтесь ничего придумать. Они все узнают.

Появилась Мелисса. Он уловил ее чувство страха:

— Как я могу вам помочь?

— Не раскрывайте, где вы находитесь. Если мы погибнем, скажите все, как было, другим телепатам. Нужно уничтожить этих параноиков.

Сью предложила свою помощь.

— Я могу перехватить их вертолет?

— Нет, не пытайтесь даже. Они следят за мной, но поймать не могут.

В небе появился вертолет серебристого цвета причудливой формы. Параноики летели вслед за Бартоном. Ему удалось кое-как обмотать бинтами раненую руку… Простая предосторожность, если вдруг…

— Только бы не дать им прочитать мои мысли, — думал он, — иначе все будет кончено. Для телепатов ведь соревнования запрещены, за исключением игры в ручной мяч с сюрпризом, заключавшимся в непредсказуемости полета мяча. Если бы придумать нечто подобное…

И тут же обжигающий вопрос Варгана:

— Например?

Бартон вздрогнул. Лучше действовать без всякого заранее обдуманного плана. В противном случае поражение неизбежно. Он вызвал Мелиссу.

— Используют ли они секретную длину волны?

— Нет.

Бартон продолжал, мысленно обращаясь к Мелиссе:

— Если мы погибнем, вы смените нас. Варган и Смит должны умереть. Речь идет не просто о смерти трех человек; если другие параноики узнают их мысли и научатся пользоваться секретной волной, то начнется саморазрушающее движение, и нетелепаты в конце концов все откроют. Это будет означать гибель всех наших, потому что люди не смогут жить постоянно на грани риска. Если мы не уничтожим этих параноиков, то нам всем придет конец.

Показались огни Конестоги. Никакого плана у Бартона не было. Главное, не думать о нем.

— Должно быть средство, — торопил его Варган. — Какое?

Вмешалась Сью:

— Я вылетаю на вертолете.

Зоопарк был под ними. Ни одного огонька, не считая отблесков луны. Появился вертолет Сью, готовый перехватить машину параноиков. Она решила: «Я пойду на таран…» «Глупышка, — подумал Бартон. — Не предупреждайте их!» Но тут же неожиданно ему пришла в голову мысль, что команды, с помощью которых осуществляется управление вертолетом, не могут быть выполнены в тот же миг. Варган решил опуститься пониже, чтобы не столкнуться с вертолетом Сью. Теперь он оказался во власти Бартона.

Варган поймал мысль Бартона, но вертолет не мог ему повиноваться столь же быстро. Два вертолета пошли навстречу друг другу, столкнулись и рухнули с металлическим скрежетом прямо в центре зоопарка, недалеко от бассейна с акулой. Только небольшая высота спасла Бартона и двух его противников от неминуемой гибели. Варган прочел мысли Бартона и приказал Смиту:

— Убей его! Быстрее!

Бартон выбрался из-под обломков вертолета. Он почувствовал, что Сью собирается садиться, и передал ей:

— Нет! Включите фары! Разбудите животных!

Ему удалось убежать от своих преследователей, он сорвал бинты, ветер разнес запах крови, и Бартон… завыл.

Фары вертолета Сью освещали клетки.

— Убей его! — продолжал приказывать Варган. — Быстрее!

Рев льва раздался в ночи. Бартон бросил бинт в бассейн акулы, и там сразу забурлила вода.

И теперь, когда звери проснулись в своих клетках и бассейне, когда повсюду стало светло, и запах крови разнесся по зоопарку, в игру вступили непредвиденные факторы.

Сью включила сирену. Зажглись прожектора. Бартон видел, как Смит остановился в нерешительности и покачал головой. Варган, раскрыв в гримасе рот, еще продолжал бежать, но и он уже не отдавал себе отчета в том, что следует делать дальше.

Они уже понимали, что происходит… Ведь это была не шахматная партия, а игра в гандбол с сюрпризом. Непредвиденные факторы.

Животные не обладают разумом, но их примитивные инстинкты имеют огромную силу. Кто ни придет в трепет, услышав рев голодного льва? Ну а телепаты…

Но самое страшное исходило из огромного бассейна. Даже привыкший ко всему Бартон был потрясен. Параноики уже не в состоянии были общаться друг с другом; они едва могли думать, окруженные голодными животными, издававшими дикое рычание.

Они больше не могли читать мысли Бартона. Они были ослеплены, словно люди, попавшие под свет лучей прожектора.

Бартон тоже с трудом переносил ситуацию, но «знакомство» с тигром и акулой, волком и львом позволяло ему лучше защищаться от их диких мыслей. Он почувствовал, как в страхе отступила Мелисса, как безнадежно пыталась контролировать себя Сью. Всякая телепатическая связь была невозможна в радиусе одного километра, но это не относилось к Бартону.

Теперь, когда он мог читать мысли Варгана и Смита, а они, в свою очередь, не могли проникнуть в его мозг, победа была близка. Он должен их убить, пока не подоспела помощь, потому что никто не должен узнать их тайну.

Он обнажил кинжал и завершил начатую работу. Смит умер молча, а в мозгу умирающего Варгана он прочел его последние мысли: «Глупец! Вы уничтожаете свою же расу…»

Потом наступила тишина, умолкла сирена вертолета, погасли фары. И были слышны лишь редкие крики животных и всплески волн в большом бассейне.

— Они спустят все на тормозах, — сказал Бартон. — Мне удалось этого добиться еще вчера. К счастью, в судебных инстанциях есть несколько высокопоставленных лиц из числа Лысоголовых. Я им сказал только самое необходимое. Это будет расценено как выяснение личных отношений. К тому же дуэли разрешены.

Спокойное послеполуденное солнце отражалось на водной глади Огайо. Парусник слегка наклонился под порывом ветра, но Сью быстро и умело восстановила равновесие, следуя указаниям Бартона. Слышно было только, как плескались волны под килем.

— Но я не могу связаться с Мелиссой, — сказал Бартон.

Сью не ответила. Он взглянул на нее.

— Вы же с ней разговаривали сегодня. Почему же у меня не получается?

— Она… трудно сказать. Не думайте больше об этом.

— Но…

— Чуть позже, через неделю…

Он вновь вспомнил и застенчивость Мелиссы, ее милые черты, женственность, ее отступление и испуг минувшей ночью.

— Я хотел бы узнать, как она себя чувствует.

— Нет… — отрезала Сью.

Она что-то скрывала, но Бартон успел прочитать, уловить структуру, ключ к разгадке.

— Что-то изменилось? — посмотрел на нее Бартон. — Но каким образом…

— Прошу вас, Дейв, не вызывайте ее сейчас. Я уверена, что она этого не хочет.

Но ключ к разгадке был уже у Бартона, и дверь должна была открыться. Действуя автоматически, он сделал запрос. Издалека, очень издалека донесся ответ.

Мелисса?

Сью молча следила за всем этим. Через какое-то время Бартон вздрогнул. Лицо его было напряжено, горькие складки образовались в уголках рта.

— Вы знали? — спросил он.

— Я узнала только сегодня, — ответила Сью.

Казалось, что ни у того, ни у другого не было желания обмениваться мыслями.

— Это должно быть… то, что произошло в зоопарке.

— Нет. Но это пройдет. Такой период.

— Так вот почему она могла слушать их разговоры на секретной длине волны, — с трудом произнес Бартон. — Эти мутации действительно доходят до предела… — Его руки все еще дрожали. — И это, это был ее разум!

— Это бывает периодами, — спокойно сказала Сью. — Но я вот думаю, Сможет ли она… говорить, или кто-нибудь будет ловить ее мысли?

— Никакой опасности. Я слишком долго читал ее мысли, чтобы убедиться, что все в порядке. В этом состоянии она даже не помнит, что произошло, когда она была… разумной, как все.

Сью опустила голову.

— Она не знает, что она сумасшедшая. Она смутно ощущает, что что-то происходит не так, вот и все. Поэтому и не хотела говорить, где она живет. Ох, Дейв! Столько ненормальных людей в том или другом смысле! Какую же громадную цену мы платим…

Он задумался. Да, расплачиваться нужно всегда, но только в том случае, если все мутанты будут в безопасности…

И вот все изменилось. Бартон теперь осознал, что одна эпоха жизни Лысоголовых закончилась. До вчерашнего дня все казалось ясным. Но вчера был сорван покров, который скрывал зло в самом сердце расы, зло, которое угрожало миру и будет угрожать до тех пор, пока одна раса окончательно не уничтожит другую. То, что открыли для себя отдельные телепаты, другие тоже откроют… если только они этого еще не сделали. И им нельзя позволить использовать такое открытие.

Ты, о сын человека, ты станешь правителем дома Израиля.

Да, мы должны быть настороже. Всегда. За последние двое суток Бартон словно повзрослел. Сначала его жизнь была бесцельной. Потом он нашел себя в работе, ради которой, ему казалось, он и был создан. До вчерашнего дня. До сегодняшнего дня.

Охота на животных уже не устраивала его. Он видел перед собой цель, которая пока еще представлялась неясным пятном на карте, слишком маленьким пятном, чтобы можно было различить детали, но контуры пятна становились достаточно четкими. Бороться в одиночку? Невозможно. Требовались большие силы Лысоголовых, чтобы постоянно нести вахту на всех континентах. Сегодня, впервые за последние две тысячи лет, начинается новый крестовый поход.

«Странно все-таки, — подумал он, — что первый сигнал тревоги был дан… сумасшедшей. Следовательно, даже ненормальные могли играть какую-то роль в развитии расы. Интересно также то, что в этом конфликте участвовали три вида мутаций: сумасшедшие, параноики и здравомыслящие. И все они зависели друг от друга. А впрочем, так и должно быть.»

Он посмотрел на Сью. Они мысленно пошли навстречу друг другу. В их реальном единении не оказалось места ни для раскаяния, ни для сомнения. В этом и состояло их подлинное счастье, и надо было жертвовать собой ради будущего. Это был союз, основанный на доверии, союз, существующий несмотря на расстояния, которые их будут разделять. Этот священный огонь погаснет лишь со смертью последнего из них.

Глава 3

Падал снег.

Ничего, кроме снега. Весь мир кружился в вихре белых хлопьев. До сих пор, хотя я не имел возможности общаться со своими, у меня по крайней мере была под ногами твердая земля, а вдалеке я мог видеть вершины гор. Теперь мое одиночество стало полным.

Мне нечего было делать. Я плотнее завернулся в одеяла и стал ждать. Воздух стал чуть теплее, но мне предстояло умереть не от холода, а от одиночества.

Не была ли вся моя жизнь до того сном? Мне казалось, что вне меня ничего не существовало.

Мысли проносились вихрем в моей голове, как снежинки, и я не мог их остановить. Я ни за что не мог зацепиться.

Ну а в прошлом году…

Я снова нырнул на дно памяти, пытаясь опереться на что-нибудь надежное. То, что было после Бартона, но еще при его жизни. Эпоха Мак-Нея и Линкольна Коди. Единственный эпизод в их жизни, который не подтверждается ничем… В жизни Мак-Нея был один час, которому нет свидетелей среди телепатов, и по поводу которого существуют лишь предположения. Но телепаты, близко знавшие Мак-Нея, вполне могли кое о чем догадываться…

Итак, вот он, этот эпизод, Лев и Единорог. Я погрузился в прошлое, в мысли Мак-Нея, я забыл на миг про снег и одиночество. В прошлом я нашел то, что мне было нужно; это случилось тогда, когда Мак-Ней ждал, что параноик Сергей Каллаген вот-вот войдет в его дом.

Лев и единорог

Лучше всего сохранить что-то в тайне можно только тогда, когда делаешь вид, что не знаешь никакой тайны. Мак-Ней насвистывал что-то из Грига, колебания воздушной волны привели в действие чувствительный механизм. Стена и потолок из янтаря стали прозрачными. Пол украсился разноцветными узорами — игра лучей заходящего солнца создавала прекрасные рисунки. Голубое небо было огромным и пустым. Вертолет Бартона уже прибыл, и Каллаген должен был скоро появиться.

Тот факт, что Каллаген прибудет один, свидетельствовал о серьезной опасности. Если бы это происходило лет двадцать тому назад, то все бы завершилось дуэлью. Однако не окончательной. В свое время Бартон использовал кинжал, но полной победы не добился. Угроза оставалась.

Стоя перед письменным столом, Мак-Ней провел рукой по лбу, а потом с интересом посмотрел на влажную ладонь. Повышенное давление. Это явилось результатом отчаянных усилий, предпринятых ради того, чтобы связаться с Каллагеном, а также возникшего удивления, что все так легко, даже слишком легко получилось. Бартон же должен был выступить в роли катализатора — мангуста и змея.

Необходимо было избежать прямого столкновения, помешать Бартону убить Каллагена. У гидры более сотни голов, как и у власти. В этом и заключалась опасность, которую несло секретное оружие сумасшедших телепатов.

Их нельзя было считать по-настоящему сумасшедшими. Это были параноики с их холодным логическим мышлением. Их безумие заключалось лишь в том, что они испытывали слепую жгучую ненависть ко всем нетелепатам. Нельзя сказать, чтобы за двадцать последних лет количество этих безумцев выросло, но они стремились организоваться, и эта раковая опухоль могла охватить все города Америки, от Модока до Америкен Ган, и от Рокси до Флорида Энд.

«Я старею, — подумал Мак-Ней. — Мне только сорок два года, но я уже чувствую себя стариком. Чудесный сон, в котором я вырос, исчезает, уступает место кошмару.»

Он посмотрел на себя в зеркало. Несмотря на крепкое телосложение, он был слаб и не создан для борьбы. Его волосы, то есть парик, который носили все Лысоголовые, были еще черными, но скоро он купит себе серый парик.

Он устал.

Ой был в отпуске, находился далеко от Ниагары, города ученых, где он работал, но его секретная миссия не давала ему покоя даже на отдыхе. Многие Лысоголовые занимались работой, об истинных целях которой не догадывался ни один нетелепат. Симбиоз порядка и уничтожения. Лысоголовые параноики не должны выжить. Это было аксиомой.

Горная цепь окружала город. Мак-Ней скользнул взглядом по верхушкам деревьев, потом по реке, где резвилась форель. Он открыл часть стены, чтобы проветрить комнату. Затем просвистел на сверхвысокой частоте какую-то мелодию, чтобы отогнать комаров. Стройная фигурка в легких брюках и кофточке пробежала по аллее: Алекса, его приемная дочь. Лысоголовые часто брали детей на воспитание, и это было в порядке вещей.

В лучах заходящего солнца ее блестящий парик казался рыжим. Мак-Ней мысленно заговорил с дочкой.

— Я думал, что ты в городе. Марианна в театре.

Она почувствовала нотки сожаления в его мыслях.

— Кто-то придет, Даррил?

— Да, на час или два…

— 0‘кей. Сейчас как раз цветут яблони, а я не переношу этот запах. Я попробую найти Марианну. Может быть, мы пойдем с ней в дансинг.

Он с грустью смотрел ей вслед. В мире телепатов секретов не существует: мысли скрыть трудно. За исключением тех случаев, когда параноики общаются на неизвестной длине волны, которую нельзя перехватить. Вот это и побуждало их захватить власть. Их способность была одной из вторичных характеристик мутации, подобно облысению, но носила более локальный характер. Таким образом появились два вида мутаций, отличающиеся друг от друга. И это было вполне вероятно, если учесть, что мыслительные механизмы мозга находятся в очень хрупком равновесии.

Чтобы жить полной жизнью, важно быть откровенным с окружающими. Телепаты более чувствительны, чем другие люди; супружеские узы у них гораздо прочнее, а дружба крепче, весь их род представляется им как единое целое. Тайных мыслей не существует. Правда, из вежливости они не делают замечания, если кто-то пытается скрыть свои мысли, но подобного и не должно происходить. Для того чтобы полноценно жить, секреты вовсе не нужны.

Марианна и Алекса ни о чем не расспрашивали Мак-Нея, между ними установилось молчаливое согласие. Они не требовали объяснений, когда Мак-Ней отказывался отвечать на их вопросы.

Алексе было двадцать лет. Девушка уже давно поняла, что она чужая в этом мире, который мог бы обойтись без нее. Несмотря на все попытки Лысоголовых приспособиться к окружающей среде, на них смотрели как на пришельцев.

Страх, недоверие, даже ненависть — все это было положено против них на чашу весов в суде, где ежедневно слушались дела, связанные с телепатической мутацией.

Мак-Ней знал, что единственным приговорим всем Лысоголовым будет высшая мера наказания…

Если когда-нибудь нетелепаты узнают, что делают параноики…

Бартон шел к дому. Его походка все еще была легкой и мягкой, а ведь ему перевалило за шестьдесят. Его парик был теперь серого, с красным отливом, цвета. Мак-Ней сразу поймал осторожный и быстрый ход мыслей опытного охотника, призвание которого, да и ремесло — охота на больших и мелких хищников. Но иногда попадали… и люди.

— Поднимайтесь на второй этаж, Дейв, — подумал Мак-Ней.

— Хорошо. Каллаген прибыл?

— Не замедлит явиться.

Их мысли не совпадали. Абсолютный семантический символ, обозначающий Каллагена, превращался в мозгу Бартона в нечто более сложное, окрашенное ассоциациями, вызванными годами борьбы против группы, к которой он уже испытывал чисто патологическую ненависть. Мак-Ней никогда не мог понять, почему же ненависть Бартона была такой яростной. Один или два раза ему удалось подсмотреть мысленный образ молодой девушки, уже умершей, которая когда-то помогла Бартону, — но изображение было расплывчатым, какие-то картины на волнующейся поверхности, напоминающей озеро.

Вошел Бартон. Его загорелое обветренное лицо было покрыто шрамами, а его кривая улыбка выглядела как постоянная ухмылка. Он сел в расслабляющее кресло, удостоверился, что кинжал был у него под рукой, и попросил выпить. Мак-Ней принес виски с содовой. Солнце уже скрылось за вершинами гор, подул свежий ветер. При снижении температуры автоматически включилось отопление.

— Вам повезло, что вы нашли меня. Я летел на север. Дела неважные.

— Плохи для нас?

— Как всегда.

— А конкретно?

Бартон несколько раскрылся. И стал переводить увиденные им символы в предложения.

— Опасность. Кто-то без парика с кочующей группой. Набеги на города. Тот, кто без парика, не имеет телепатической подготовки.

— Без парика? Параноик?

— Я немного о нем знаю. С ним трудно общаться.

— Ну а… бродяги?

Мысль Бартона сквозила сарказмом:

— Дикари. Я выясню. Я не позволю, чтобы люди думали, что мы имеем что-то общее с теми, кто грабит города.

Мак-Ней молча размышлял. Большой Взрыв, следствием которого была радиация, вызвавшая мутации и децентрализацию всей жизни, остался далеко позади. Эти Кочевники тоже появились в тот период. Они отказывались жить в городах и укрывались в лесах и необитаемых местах. Они вели довольно простой образ жизни, бродяжничали, но всегда держались небольшими группами из-за постоянно существовавшего страха перед атомными бомбами. Их видели не часто. Иногда с вертолета можно было заметить цепочку фигурок, пересекающих район Затерянных Лесов или Больших Полян Флориды. Иногда, правда, они делали набеги на отдельные города, но это было так редко, что, казалось, не представляло серьезной опасности. Они просто мешали спокойной размеренной жизни, и, сознавая это, никогда не приближались к большим городам.

Встретить среди них Лысоголового — это вызывало не только любопытство, но и обескураживало. Сообщество телепатов похоже на большую семью. Может быть, это происки параноиков? Но зачем?

Мак-Ней, наконец, поднял бокал с виски.

— Вы знаете, Каллагена убивать бесполезно, — заметил он.

— Движение под влиянием внешних стимулов. Когда я их поймаю, я их убью.

— Но не…

— Некоторые методы очень эффективны. Я использовал адреналин. Никто не может предвидеть поступков разъяренного сумасшедшего, он сам не знает, что собирается сделать. Борьба с ними — это не шахматная партия, Даррил. С ними нужно бороться, когда они находятся на пределе своих возможностей. Я убивал этих сумасшедших, заставляя их сражаться с машинами, которые не так быстро реагируют на сигналы, как люди. Но я испытал и чувство горечи, ведь мы не можем ничего планировать, а параноики могут читать наши мысли. Почему же их не убивать?

— Может быть, придется найти компромисс.

Мак-Ней отступил перед волной бешеной ярости, которая вырвалась у Бартона. Бартон отказался наотрез.

Мак-Ней посмотрел на запотевшее стекло бокала.

— Но параноиков становится все больше.

— Попытайтесь открыть тайну их власти!

— Мы только этим и занимаемся!

— Найдите другую секретную длину волны.

В мозгу у Мак-Нея все смешалось. Бартон прекратил передачу мыслей.

Мак-Ней сказал вслух:

— Нет, еще рано, Дейв. Я не должен об этом думать, вы же знаете.

Бартон кивнул в знак согласия. Он знал, как опасно что-то планировать. Нельзя поставить защитный барьер против параноиков.

— Не убивайте Каллагена, — настаивал Мак-Ней. — Я сам займусь этим.

Бартон нехотя согласился, а потом произнес с сарказмом:

— Ну вот. Он здесь.

Его дисциплинированный мозг уже уловил на расстоянии волны, свидетельствующие о присутствии разумного существа. Мак-Ней со вздохом поставил бокал, вытер рукой лоб.

— Лысоголовый, который ходит с Кочевниками… — подумал Бартон, — могу я привести его сюда в случае необходимости?

— Конечно.

Затем Бартон прочел в его мыслях спокойствие, уверенность. Он выпрямился.

Через минуту Сергей Каллаген уже входил в комнату, с недоверием глядя на Бартона. Это был худой стройный человек с невыразительными чертами лица, с пышной гривой светлых волос. Параноикам нравились такие парики, привлекавшие всеобщее внимание.

Ничего опасного в его внешнем виде не было. Однако, когда он вошел, Мак-Нею показалось, что в комнату проник хищный зверь. Что символизировал лев в средние века? Грех плоти? Он уже не помнил. Мозг Бартона откликнулся: «Хищник, которого следует убить!»

— Здравствуйте, — сказал Каллаген вслух, чтобы показать, что он относится к своим хозяевам, как к существам низшим и презираемым.

Такое поведение было характерным для параноиков.

Бартон продолжал сидеть, а Мак-Ней поднялся.

— Садитесь же.

— Да, конечно, — Каллаген опустился в кресло. — Вы — Мак-Ней, — заключил он. — А о Бартоне я слышал.

— Не сомневаюсь, — подтвердил охотник.

Мак-Ней поспешил налить виски. Но Бартон к своему бокалу даже не притронулся.

Несмотря на тишину, все было пронизано звуками четвертого измерения. Собравшиеся воздержались от прямого обмена мыслями, но полной тишины для Лысоголовых не существовало, разве что только в стратосфере. Мысли отбивали такт. Точно так же, как солдаты идут в ногу, повинуясь ритму, так и мысленные ритмы Лысоголовых звучали на одной волне. Но Каллаген выбивался из ритма, и в колебаниях среды ощущался диссонанс.

Каллаген был слишком уверен в себе. Параноикам почти неизвестны сомнения, которые охватывают «приспособленных» телепатов. Что это — игра природы или подлинная мутация? Даже теперь, когда после Большого Взрыва появились новые поколения, нельзя было ответить с точностью на этот вопрос. Биологи так и не смогли выявить телепатическую функцию у животных. Только отдельные клетки мозга обладали этой способностью, которую считали таинственной.

Но мало-помалу обстановка стала проясняться. Когда первоначальный хаос после Взрыва уступил место порядку, оказалось, что существуют три типа новых людей, четко отличающихся друг от друга. Первую и основную группу составляли Лысоголовые в чистом виде, такие, как Мак-Ней или Бартон. Что же касалось уродливых существ, обладавших исключительной плодовитостью, подвергшихся в свое время огромным дозам облучения — сросшиеся близнецы с одной головой, циклопы, сиамские чудовища, — то, к счастью, они больше не рождались.

Сформировалась еще группа параноиков, людей чрезвычайно эгоцентричных. Вначале они просто отказывались носить парики. И если бы угроза, которую они представляли, была раскрыта на этой первоначальной стадии, то их было бы легче уничтожить. Но не теперь. Время было упущено. Они стали более осторожны. По внешнему виду было невозможно отличить параноика от обычного Лысоголового. Благодаря этой особенности они как бы оказывались в безопасности, и только отдельные случайные промахи, допущенные параноиками, позволяли Бартону и другим охотникам пускать в ход кинжалы, которые у каждого постоянно были на поясе.

Тайная война бушевала в мире, который ничего не знал о ней. И только знали о ней Лысоголовые.

О борьбе было известно Мак-Нею, и он страшился той ответственности, которую накладывало на него это знание. Лысоголовые могли выжить лишь ценой их выделения в отдельную группу, куда не попали бы параноики, эти звери, угрожающие безопасности всех Лысоголовых на планете.

Разглядывая Каллагена, Мак-Ней спрашивал себя, сомневается ли когда-нибудь этот человек в самом себе? Скорее всего, нет. Чувство эгоцентризма было доминирующим у параноиков с их лозунгом «Мы — сверхчеловеки! Все остальные ниже нас.»

Конечно, они не были «сверхчеловеками», но недооценивать их было бы ошибкой. У них не существовало сомнения в правильности своих поступков. Да, они были умны и сильны, но все-таки не в такой степени, как себе это представляли. Лев легко справится с кабаном, но стадо кабанов может разделаться со львом.

— И им еще нужно найти его, — улыбнулся Каллаген.

Мак-Ней поморщился.

— Даже лев оставляет следы. Вы же не можете действовать так все время, люди в конце концов что-то заподозрят.

Каллаген презрительно отмахнулся.

— Они не телепаты, но даже если бы они ими были, то власть будет у нас. И даже вы не можете отнять ее у нас.

— Но мы можем читать ваши мысли, — вмешался Бартон, глаза которого странно заблестели. — Мы уже разгадали некоторые из ваших планов.

— Это частные случаи, которые отнюдь не влияют на нашу долгосрочную программу. Во всяком случае вы можете прочесть лишь то, что находится на пороге сознания. А у нас есть и другие планы, кроме захвата власти, и мы их осуществим быстро, чтобы предатели не смогли узнать о наших намерениях.

— Итак, мы — предатели? — спросил Бартон.

Каллаген внимательно посмотрел на него.

— Да, вы — предатели судеб нашей расы. И как только власть будет в наших руках, мы займемся вами.

— А что ждет всех остальных? — поинтересовался Мак-Ней.

— Они умрут.

— Вы — слепец. Если Лысоголовый убьет человека, и об этом станет известно, это будет очень печально, но через некоторое время забудется. Если же вы убьете двух или трех, то посыплются вопросы, возникнут предположения. Давно уже не линчевали телепатов, но если хоть один человек, будучи более сообразительным, чем другие, догадается о том, что происходит, то мы все будем уничтожены до последнего. Не забывайте, что нас легко распознать.

Он показал на свой парик.

— Этого не случится.

— Вы, наверное, недооцениваете людей.

— Нет, — возразил Каллаген, — это вы нас недооцениваете. Вы даже не знаете, на что мы способны.

— Способность к телепатии еще не делает из вас сверхлюдей.

— Мы считаем иначе.

— Ладно, — произнес Мак-Ней, — я вижу, что по этому вопросу мы не договоримся, но, может быть, придем к согласию в чем-нибудь другом.

Бартон что-то пробурчал. Каллаген обратился к нему:

— Вы уверены, что знаете наши планы. А если это так, то вы знаете, что мы непобедимы. У людей, которых вы так боитесь, только два преимущества: число и техника. Если ее уничтожить, то мы сможем объединиться, а нам только это и надо. Сейчас, пока существует атомная угроза, мы не можем этого сделать. А как только мы начнем объединяться… трах! Значит…

— Большой Взрыв был последней войной, — сказал Мак-Ней. — Больше не должно быть войн. Планета не выживет.

— Ну как же! Выживет она, и мы вместе с ней. Но только не люди.

Бартон опять вмешался в разговор.

— В Галилее нет секретного оружия.

— Значит, вы узнали, откуда идет эта пропаганда, — улыбнулся Каллаген. — А тех, кто считает, что Галилей представляет угрозу, становится все больше и больше. И когда-нибудь Модок или Сьерра сбросят бомбу на Галилей. Мы будем в стороне: люди убивают людей.

— Эти слухи исходят от вас? — спросил Бартон.

— Будут и другие, много других слухов. Одна из целей нашей пропаганды — вызывать недоверие городов друг к другу. И все это закончится еще одним Большим Взрывом. Тот факт, что люди живо реагируют на подобные слухи, показывает, что они не способны управлять. В мире Лысоголовых этого никогда не произойдет.

— Новая война разрушит все системы коммуникации, — сказал Мак-Ней. — Это было бы вам на пользу. Разделяй и разрушай. Пока радио, телевидение, вертолеты и самолеты объединяют людей, они образуют общность.

— Вот именно, — сказал Каллаген. — А когда человечество окажется более уязвимым, мы сможем объединиться и уже не скрываться. Вы знаете, на свете очень мало людей, настоящих ученых в технических областях, вот их то мы и уничтожим в первую очередь. Мы сможем это сделать, ведь мы мысленно объединены, и в то же время мы неуязвимы в физическом смысле.

— Только мы можем до вас добраться, — довольно мягко уточнил Бартон.

— Всех вы не убьете. Если сейчас вы меня прикончите, то это не будет иметь почти никакого значения. Я — координатор, но, конечно, есть и другие. Вы сможете выследить кое-кого из наших, но не всех, точно так же, как вы никогда не найдете ключ к нашему коду. В этом ваша слабость, и вы ничего не сможете сами сделать.

Бартон с яростью раздавил окурок в пепельнице.

— Да, с одной стороны, очевидно, мы не сможем много сделать в борьбе против вас. Но, с другой стороны, и вы не сможете одержать победу. Этого не случится. Уже давно я чувствую признаки надвигающегося погрома. А если он и произойдет, то это будет вполне оправдано, лишь бы только вы все погибли. Конечно, мы разделим вашу участь, а вы, наверняка, испытаете удовлетворение, зная, что из-за вашего бессмысленного эгоцентризма, погибнет столько людей.

— Вы не оскорбили меня, — сказал Каллаген. — Мы считаем, что ваша группа — это «ошибка» мутации. Только мы, сверхлюди, готовы занять место во Вселенной, которое нам принадлежит, а вы довольствуйтесь объедками, со стола человечества.

— Каллаген, — оборвал его Мак-Ней. — Это — самоубийство. Мы не можем…

Бартон встал и теперь возвышался над ними, сидящими, широко расставив ноги.

— Даррил! Я терпеть не могу, когда вы унижаетесь до того, чтобы умолять этого негодяя!

— Прошу вас, — произнес беспомощно Мак-Ней. — Подумайте, что и мы не сверхлюди.

— Никакого компромисса с этими волками… с этими гиенами!

— Компромисса не будет, — сказал Каллаген, поднявшись в свою очередь.

Его львиная грива выделялась на фоне алого заката.

— Я пришел к вам, Мак-Ней, лишь по одной причине, — продолжал он. — Вы знаете так же хорошо, как и я, что люди и не догадываются о существовании наших планов. Если вы не будете вмешиваться, то они ничего и не узнают. А если вы будете с нами бороться, то риск обнаружения возрастет. Тайная война не может все время оставаться тайной.

— Значит, вы осознаете опасность, — сказал Мак-Ней.

— Глупец, — ответил Каллаген почти дружелюбно. — Разве вы не видите, что мы ведем борьбу и за вас? Не мешайте нам. Когда люди будут уничтожены, мы будем жить в мире Лысоголовых, и там вы найдете свое место. Не говорите мне, что вы никогда не мечтали о создании независимой цивилизации телепатов.

— Да, я мечтал об этом, но она должна быть создана не вашими методами. Выход заключается в постепенной ассимиляции.

— И люди примут нас? И наши дети будут низведены на уровень этих волосатиков? Вы не видите вашей силы, более того, вы отказываетесь видеть ваши слабости. Не мешайте. В противном случае вы тоже будете отвечать за те погромы, которые нам угрожают.

Мак-Ней сел в кресло, совершенно растерянный, потом посмотрел на Бартона.

— Вы были правы, Дейв, — тихо сказал он. — С этими параноиками никакого компромисса достичь нельзя.

Бартон презрительно посмотрел на Каллагена.

— Уходите, — сказал он. — Сейчас я вас не убью. Но я вас знаю, и не забывайте того, что я сказал: вы долго не проживете. Даю слово.

— Может быть, вы умрете первым, — процедил Каллаген сквозь зубы.

— Уходите.

Параноик повернулся спиной и вошел в лифт. Скоро они увидели, как он удалялся по тропинке. Бартон налил себе почти целый бокал и выпил одним глотком.

— Мне кажется, что я вывалялся в грязи. Может быть, пройдет дурной вкус во рту.

Он пристально посмотрел на Мак-Нея, который все еще сидел в кресле, и подумал:

— Что вас мучает?

И получил ответ.

— Я хотел бы… Я бы хотел, чтобы мы теперь жили в мире телепатов. Не обязательно на Земле. На Венере или даже на Марсе, Каллисто, где угодно, лишь бы только мы жили спокойно. Телепаты не созданы для войн, Дейв.

— От этого бы им хуже не стало.

— Вы думаете, что я мягкий, слабый. Допустим. Я не герой и не рыцарь. К тому же все определяет внешняя среда. Что означает эта верность расе, если семья, сам человек, должны пожертвовать всем, что у них есть, ради этой верности? Нужно уничтожить эту безумную идею, чтобы дети жили в лучшем мире. Об этом говорили и наши отцы, а что мы имеем?

— Во всяком случае, нас пока еще не линчевали, — наконец, произнес Бартон, положив руку на плечо Мак-Нея.

— Продолжайте работать. Найдите разгадку. Нужно подобрать ключ к коду параноиков. А затем мы сможем их уничтожить, всех до одного.

Мак-Ней помрачнел.

— Боюсь, что начнутся погромы. Не знаю, правда, когда. Наша раса еще не пережила самый ужасный кризис, а он приближается, он все ближе.

— Решение придет, — подумал Бартон. — Теперь мне нужно идти, я должен найти Лысоголового, который живет с Кочевниками.

— До свиданья, Дейв, и всего вам хорошего.

Бартон ушел, а Мак-Ней еще некоторое время смотрел на опустевшую тропинку. Скоро должны вернуться Марианна и Алекса… Впервые за все время у него не было уверенности, что они вернутся.

Повсюду их окружали враги, и достаточно было одного неосторожного слова, чтобы веревка и костер сделали свое дело. Безопасность, которой они добились ценой усилий многих поколений, была призрачной. И, может быть, понадобится не так уж мною времени, чтобы они были низведены до состояния бродяг или еще хуже. Если в цивилизованном обществе законы предоставляют много свободы, возникает анархия; если законы слишком суровы, общество погружается в пучину необходимых ограничений. Человеческие нормы существования довольно произвольны. Человек общественное животное, и лучше вписывается в децентрализованные условия жизни, чем в какие-либо другие. Денежная система была основана на меновой торговле, а последняя, в свою очередь, зависела от ловкости, от сообразительности людей или от времени, проведенного за работой. Кому-то нравилась беззаботная жизнь рыбака на Калифорнийском побережье; рыбная ловля давала возможность приобрести телевизор, собранный умельцем в Галилее, а тот, в свою очередь, увлекался электроникой и любил рыбные блюда.

Это была гибкая структура, но она имела и свой жесткий каркас. После Большого Взрыва неприспособившиеся люди, отвергавшие общественные нормы, покинули города, разбросанные по всей Америке, и укрылись в лесах, где еще оставалось место для проявления индивидуализма.

В основном это были бродяги, неисправимые пьяницы, выходцы из Луизианы, оставшиеся верными манящему ветру странствий, бедные белые с Юга, нью-йоркские бездомные, а также те, кто не принял городскую цивилизацию, даже если речь шла о жизни в совсем маленьких городках. Некоторые из них просто бродяжничали, другие путешествовали, используя для своих передвижений автодороги, построенные еще до Большого Взрыва.

Но в конце концов все эти неприспособившиеся люди укрылись в лесах. Им была известна наука выживания в новых условиях. Они знали, как ловить птиц, сооружать ловушки, в которые попадали бы олени или кролики. Они знали, какие ягоды или корни съедобны. Но часть из них…

Часть из них постепенно тоже овладела этой наукой, тоже кое-чему научилась: по крайней мере те, кто не успел умереть до этого. Но сначала они пошли по пути, который казался им более легким. Они собирались в банды и грабили вновь созданные города, унося все, что находили там — еду, питье, уводили женщин. Но они не поняли, что крах старой цивилизации сопровождался созданием новой. Число таких групп увеличилось, они стали мишенью для атомных бомб.

Тогда они перестали объединяться. Союз становился опасным. Появились небольшие группы, по нескольку десятков человек, кочевавшие в зависимости от времени года в умеренных широтах, не углублявшиеся далеко в тропики.

Теперь их жизнь напоминала чем-то существование американских пионеров и индейцев одновременно. Они постоянно передвигались с места на место, научились пользоваться луком и копьем. У них не было никаких контактов с городским населением, и они не могли добыть огнестрельное оружие. Прогресс прошел мимо них, и они так и жили, закаленные, обожженные солнцем, вместе со своими скво. Они гордились тем, что могли взять у леса то, что им было необходимо.

Они любили разговаривать, и отводили беседам много времени. А ночью, сидя у костра, они пели старые песни и баллады. Эти песнопения продолжались дольше, чем длятся парламентские заседания. Если бы у них были лошади, то их песни имели бы в основе ритм рыси или галопа, а так как они ходили пешком, то песни они пели в ритме марша.

Джесс Джеймс Хартвелл, вождь такой небольшой группы Кочевников, пел старую песню, одновременно присматривая за тем, как поджариваются на костре куски медвежатины; сосны, отделявшие лагерь от реки, заглушали его низкий голос. Его скво Мери также запела, другие присоединились к ним. Слово «скво», которыми они называли своих жен, уже не имело презрительного оттенка. Их отношение к женам напоминало в модернизированном виде отношение средневековых рыцарей к дамам своего сердца.

Было уже темно, когда Кочевники вышли к реке и раскинули лагерь. Они задержались из-за охоты на медведя, и теперь надо было идти за водой. Люди еле держались на ногах и срывали свою злость на Линкольне Коди. Конечно, они видели его отличие от остальных соплеменников, даже можно сказать умственное превосходство этого человека, и, чтобы утешить себя, злобно посмеивались над его внешним видом.

Правда, они никогда не сопоставляли Линка и Лысоголовых, живущих в городах. Уже многие поколения Лысоголовых не обходились без парика. Сам Линкольн не знал, что он телепат. Он знал только, что он не такой, как другие, вот и все. У него не осталось никаких воспоминаний о том моменте, когда из потерпевшего аварию вертолета мать Джесса Джеймса Хартвелла вытащила грудного ребенка. Кочевники приняли его и воспитали. Хотя они и считали его своим, но часто называли «яйцеголовым», и это было не просто насмешкой.

Двадцать три человека в группе Хартвелла. Один из предков Хартвелла сражался в республиканской армии генерала Шермана. И в то же время один из современников этого солдата, в жилах которого также текла кровь Хартвеллов, носил серую форму конфедератов и погиб на Потомаке. Теперь же двадцать три человека, отбросы цивилизации, грелись у костра и жарили куски мяса медведя, которого они убили копьями и стрелами.

От Атланты остался лишь серый глубокий шрам на поверхности земли. В Джорджии появилось множество маленьких веселых городков, а к морю можно было долететь на вертолете. Гражданская война жила лишь в воспоминаниях, а на эти воспоминания накладывались другие, о совсем недавних вооруженных столкновениях. И в этом спокойном северном лесу могучие голоса воскрешали прошлое.

Линк почесал спину о жесткую кору дерева и зевнул. Он посасывал мундштук старой трубки и был счастлив, наслаждаясь одиночеством. Как обычно, он воспринимал, понимал обрывки мыслей людей, которые сидели у костра. Линк даже не осознавал, что ловит чужие мысли, и полагал, что Хартвелл и другие тоже обладали такой же способностью. Но как всегда ему было не по себе в таких случаях, и он очень обрадовался, когда что-то ему подсказало, а что именно — он не знал, о приближении Касси.

Она медленно вышла из темноты и села рядом с ним, стройная молодая девушка шестнадцати лет, на год моложе его. Линка всегда удивляло, как она могла его полюбить, его, с блестящей лысой головой. Он погрузил пальцы в густые черные волосы Касси. Такая форма контакта доставляла ему удовольствие.

— Устала, дорогая?

— Нет, нет. Что-нибудь случилось, Линк?

— А, пустяки.

— Ты стал странным после нашего набега на тот город, — прошептала Касси, рисуя что-то указательным пальцем на мозолистой ладони своего мужа. — Может быть, ты думаешь, что не нужно было этого делать?

— Не знаю, Касси, — вздохнул он, обняв ее. — В этом году уже третий набег.

— Но ты же не ставишь под сомнение решения Хартвелла?

— А если и так, то что?

— В таком случае, — она стала серьезной, — нам лучше уйти Джесс не любит, когда с ним не соглашаются.

— Я тоже этого не люблю. Но теперь, когда мы идем к югу, может быть, больше не будет набегов?

— Теперь у нас есть пища, правда? Не так, как на границе с Канадой. Никогда не видела такой зимы, Линк.

— Да, было холодно. К тому же… Если бы только…

— Что?

— Я хотел бы, чтобы ты как-нибудь пошла с нами. Никому больше я не могу об этом сказать. Во время набегов… я будто бы слышал чужие голоса… Это так странно.

— И ты их не вызывал?

— Ты же знаешь, Касси, что я не колдун.

— И траву ты не курил. — Она хотела сказать «марихуану», которая в изобилии росла на холмах, но поймала его взгляд. — Расскажи мне, Линк, как это? Противно?

— Нет, и ни противно, и ни очень приятно. Все смешивается. Как во сне, но только я не сплю. Я вижу картинки.

— Какие картинки?

— Не знаю. — Он смотрел в темноту. — Внутри мне становится и тепло и холодно. Иногда я слышу музыку. А когда мы грабили в последний раз… это было очень плохо, Касси, дорогая. — Он бросил обломанный сук в реку. — Все было вот так, волнами, и все это растаскивало меня в разные стороны.

Касси поцеловала его.

— Не беспокойся. У всех такое бывает. На юге нам повезет с охотой, и ты обо всем забудешь.

— Я уже забываю, когда ты со мной. Мне нравится запах твоих волос, моя радость.

Он зарылся лицом в густые волосы Касси.

— Тогда я не буду их резать.

— Лучше не надо. Их у тебя должно хватить для нас двоих.

— Ну и что из того, Линк. Бун Карзон тоже лысый, но это вовсе не мешает ему быть красивым.

— Бун — старик, ему почти сорок лет. Когда он был молодой, у него были волосы.

Касси сняла с дерева пучок мха и, играя, попыталась пристроить его на голове Линка. Потом улыбнулась, увидев, как все получилось. — Ну что? Так лучше? Ни у кого нет зелёных волос.

Он привлек Касси к себе и поцеловал ее.

— Я не хочу расставаться с тобой. Все хорошо, когда ты рядом. Если бы только не эти набеги.

— Думаю, что их больше не будет.

Линк продолжал всматриваться в темноту. Его загорелое лицо, на котором успела оставить свои следы тяжелая бродячая жизнь, помрачнело. Внезапно он встал.

— Мне кажется, что Джесс Джеймс Хартвелл готовит набег.

— Может быть, тебе только кажется?

Она с беспокойством посмотрела на него.

— К сожалению, я редко ошибаюсь.

Он помолчал и повернулся к костру.

— Что, Линк?

— Он взвешивает за и против. Он думает о том, что мы принесли из еды в последний раз. Он — раб своего желудка. Нет, я не пойду.

— Не делай глупостей, Линк.

— Надо поговорить с ним, — еле слышно произнес Линк.

Он подошел к освещенному кругу. Один из бродяг ухнул по-совиному. Линк понял и каркнул в ответ. Кочевники использовали этот язык, когда находились на чужой территории, потому что вокруг бродили охотники за скальпами, и было даже несколько групп людоедов. Этих выродков они ненавидели и убивали при любой возможности.

Линк повернул в сторону лагеря. Он был высокого роста, физически развитый. Накидка из кожи ламы облегала его могучее тело. Шапка из беличьего меха прикрывала лысину. В лагере уже были поставлены временные жилища, покрытые листьями. Многие скво занимались шитьем. Бетшеба распределяла куски медвежатины. Джесс Джеймс Хартвелл, гигант, здоровый как бык, с крючковатым носом и шрамом на щеке, заросшей седыми волосами, с наслаждением поглощал мясо и бисквиты, заедая все черепаховым супом — из трофеев последнего набега. Перед ним, на чистой скатерти, стояли икра, сардины в масле, улитки, какие-то китайские и итальянские закуски, а также другие деликатесы. Он ловко поддевал лакомые куски маленькой вилочкой, затерявшейся в его огромной волосатой лапе.

— Иди, поешь, яйцеголовый, — пробормотал он. — Где твоя жена? Она, должно быть, голодна.

— Сейчас идет, — сказал Линк.

Он не знал, что она спряталась в лесу, готовая защитить своего мужа. Мысли Линка были направлены на главаря, и он что-то ощущал, а это и было на самом деле телепатией в неразвитом виде. Да, Хартвелл думал о новом набеге.

Линк взял кусок мяса, который подала ему Бетшеба. Его мозолистые руки не ощутили жара горячего мяса. Он сел на землю рядом с Хартвеллом и вонзил зубы в сочный кусок. В то же время он не сводил глаз с бородача.

— Мы ушли с канадской территории, — сказал Линк наконец. — Становится теплее. Будем двигаться дальше к югу?

— Конечно. Я вовсе не хочу еще раз отморозить себе пальцы на ногах. Да и здесь еще очень холодно.

— Охота будет удачной, и дикая пшеница скоро созреет. У нас будет достаточно пищи.

— Бетшеба, передай мне бисквиты. Надо есть, если хочешь накопить жиру на зиму.

Линк показал на лакомства.

— От этого не потолстеешь.

— Но это вкусно. Попробуй-ка икры.

— Спасибо… Ой! Быстрее воды!

Хартвелл расхохотался. Линк прополоскал горло и спросил:

— А летом мы повернем к северу?

— Еще не решали. Я лично за то, чтобы двигаться и дальше к югу.

— По пути будут города. Продолжать жить грабежом опасно, Джесс.

— В лесах нас никто не найдет.

— У них ружья.

— Струсил?

— Я ничего не боюсь, — возразил Линк. — Но я знаю, что вы думаете о новых набегах. Я вас предупреждаю, чтобы на меня больше не рассчитывали.

Хартвелл согнулся и медленно проглотил сардину, потом, почти закрыв глаза, спросил молодого человека:

— Трус?

Но это был лишь вопрос, который мог остаться без ответа.

— Вы же видели, как я справился с медведем. У меня был только нож.

— Знаю, — сказал Хартвелл, поглаживая седую бороду.

— Но бывает, что кто-то становится трусом. Запомни, я ничего не говорил. Но ты единственный, кто отказывается.

— Мы умирали от голода, когда совершили первый набег. Потом был второй, ладно. Но я не вижу необходимости совершать и дальше набеги ради того, чтобы вы могли есть икру и пить.

— И это не все, Линк. Мы захватили одеяла, а они были очень нужны. А если бы достать несколько ружей…

— Надоело стрелять из лука?

— Если ты хочешь поссориться, я готов. Если нет, за ткнись.

— Хорошо, — сказал Линк. — Но предупреждаю: на меня не рассчитывайте.

Касси, находясь в спасительной темноте, крепко сжимала рукоятку ножа. Внезапно Хартвелл рассмеялся и бросил Линку кость. Тот увернулся, краснея от стыда.

— Мы продолжим наш разговор, когда ты захочешь есть, — крикнул Хартвелл. — На сегодня довольно. Иди к жене, и пусть она поест. У нее остались только кожа да кости. Касси! Иди поешь! Есть уха!

Линк поправил свою шапку из беличьего меха. Теперь в нем не было прежней уверенности. Касси вложила нож в чехол и вышла из темноты, Хартвелл махнул ей рукой, приглашая поесть.

Казалось, что все окончилось миром, но Касси знала, что напряжение не покидало Линка. К счастью, Хартвелл был в хорошем настроении и мог реагировать только на прямое оскорбление. Он передал по кругу бутылку виски — редкая удача, потому что Кочевники занимались перегонкой спиртного только на продолжительных стоянках. Линк много не пил. После того, как всех сморил сон, а костер потух, он еще долго не мог уснуть, беспокойно переживая случившееся.

Вдруг что-то или кто-то его позвал.

Это было одно из тех состояний, которое он испытывал во время набегов. Услышанный им странный призыв носил дружеский характер.

Тот, кто тайно жил в его мозгу, откликнулся на этот зов.

Он приподнялся на локте и посмотрел на Касси, лицо ее было наполовину закрыто волосами. Он погладил ее теплую и нежную кожу, потом выскользнул из шалаша и осмотрелся.

Никого. И ничего, кроме шороха листьев и журчанья ручья. Свет луны пробивался сквозь ветви деревьев. Водяная крыса скрылась в густой траве. Было свежо и холодно.

Внезапно ему стало страшно. Вспомнились старинные легенды. Рассказы об оборотнях, о призраке, который одиноко бродит по лесу в предчувствии надвигающейся грозы, о Черном Человеке, который скупает души. Все это пришло из детства, страх превратил реальность в кошмар. Он мог убить медведя, но ему никогда не приходилось быть одному в лесу и слушать чей-то зов, на который он откликался всем своим существом.

Ему было страшно, но искушение было слишком велико. Он вышел из лагеря и, неслышно ступая, ориентируясь по звездам, направился к югу. Он перешел вброд реку и ни один камень не сорвался у него под ногой; затем поднялся на холм. Там, сидя не старом пне, его ждал какой-то человек.

Незнакомец сидел спиной к нему, и Линк мог лишь различить согнутую спину и лысую блестящую голову. На какое-то мгновение Линку показалось, что он увидит самого себя, когда тот обернется. Нож был при нем. В мозгу у него все смешалось.

— Привет, Линк, — послышался низкий густой голос.

Линк знал, что он шел совершенно бесшумно, но тем не менее человек узнал о его приближении. А что если это Черный Человек?

— У меня что, вид Черного Человека?

Незнакомец встал и повернулся к нему лицом. Он… да, он улыбался, его лицо было изрезано шрамами. Одежда была разорвана.

Но это не был Черный Человек. Ноги его не оканчивались копытами. Теплота, искренние дружеские чувства, которые исходили от него, успокоили Линка помимо его воли.

— Вы звали меня, — сказал Линк. — Я пытаюсь понять, как это произошло.

Он смотрел на лысую голову своего собеседника.

— Меня зовут Бартон. Дейв Бартон.

Он поднял что-то серое — скальп? — и осторожно надел на голову. Затем хитро улыбнулся.

— Мне кажется, что я голый без парика. Но мне нужно было вам доказать, что я… — Он искал слово, которое Линк смог бы понять. — Что вы из наших…

— Нет, я…

— Вы — Лысоголовый, — сказал Бартон, — я читаю ваши мысли и понял, что вы этого не знаете.

— Вы читаете в моем мозгу?

Линк сделал шаг назад.

— Вы знаете, кто такие Лысоголовые, телепаты?

— Конечно, — сказал Линк, не очень-то уверенный в себе. — Я слышал разное… Мы не много Знаем о жизни городов. Но скажите, — в нем снова проснулось недоверие, — что вы делаете здесь, в лесу? Что…

— Я искал вас.

— Меня? Зачем?

— Потому что вы из наших, — терпеливо повторил Бартон. — Мне кажется, следует вам объяснить все с самого начала…

И он объяснил ему. Это было бы трудно, если бы они не были Лысоголовыми. Теперь Линк смог найти ответы на вопросы, которые он себе задавал. Бартон рассказал ему о Большом Взрыве, о радиации; и если бы не телепатические символы, то все это явилось бы для Линка китайской грамотой. Содержалось в рассказе нечто особенное, что показалось Линку очень важным и невероятным: он был не единственным в своем роде, были и другие Лысоголовые, много других.

Линк понял, что все это означало для него, он осознал наличие уз взаимопонимания, объединяющих телепатов, проникся чувством глубокого единства расы, чувством принадлежности к ней. А ведь он об этом раньше и не подозревал. Здесь, в лесу, наедине с незнакомцем, он ощутил поддержку, которую раньше не чувствовал, понял, что он не одинок.

Он схватывал все на лету и задавал вопросы. А потом его стал расспрашивать Бартон.

— Эти набеги организует Джесс Джеймс Хартвелл. Др, я участвовал в одном из них. Они на самом деле все носят парики!

— Ну, конечно. Это — большая цивилизация, и мы составляем ее часть.

— А… другие не смеются над вашей лысиной?

— А что, я похож на лысого? Понятно, есть некоторые неудобства, но преимуществ больше.

— Правда? Такие люди… как мы… как вы…

Все, что он узнал, поразило его.

— Нетелепаты не сразу предоставили нам равные с ними возможности. Они боялись нас. С детства нас приучали к тому, чтобы мы никогда не пользовались нашими телепатическими способностями по отношению к другим людям.

— Да, да, конечно. Это вполне понятно.

— Вы знаете, зачем я пришел? — спросил Бартон.

— Да, я думаю… — тихо произнес Линк. — Эти набеги… если они догадаются, что в них участвует Лысоголовый… а я и есть такой.

— Да, — сказал Бартон. — На Кочевников они мало обращают внимания. Но вот то, что в них участвуют кто-то из наших… с этим трудно смириться.

— Только сегодня вечером я сказал Хартвеллу, что больше не буду участвовать в набегах, — сказал Линк. — Он не сможет меня заставить.

— Да, конечно, это уже будет лучше. Послушайте, Линк, почему бы вам не пойти со мной?

Услышав эти слова, Линк лишился дара речи.

— Я… пойти в город? Мы не можем…

— Мы?

— Да, мы, Кочевники. Я же один из них, а что, разве не так? А… черт! — он почесал подбородок. — Я не понимаю, что происходит, Бартон.

— Вот, что я вам предлагаю. Вы пойдете со мной и посмотрите, понравится ли вам наш образ жизни. К тому же вам нужно развивать ваши телепатические способности; сейчас вы телепат лишь наполовину. А затем вы уже сознательно решите, как вам поступить дальше.

Линк собирался сказать о Касси, но промолчал из опасения, что Бартон передумает. Кроме того, он вовсе не думал с ней расставаться. Через одну-две недели он вернется.

А может быть, увести Касси с собой сейчас? Нет. Он немного стыдился того, что женился на Кочевнице. В то же время он гордился тем, что у него такая жена, и он никогда ее не бросит, но…

Он был одинок. Совсем одинок, и то, что он прочел в мозгу Бартона, неудержимо влекло его к себе. Он будет жить в мире, который будет и его миром, где никто не будет обзывать его яйцеголовым, где он не будет чувствовать себя низшим существом по сравнению со всеми этими бородачами. И он будет носить парик.

— Я пойду с вами, — сказал он. — Я готов. Хорошо?

Но Бартон, прочитавший его мысли, ответил не сразу.

— Хорошо, — произнес он наконец. — Пошли.

Прошло три недели. Бартон сидел в солярии у Мак-Нея, прикрыв рукой глаза от солнца.

— Линк женат на Кочевнице, — сказал он. — Но он не знает, что нам это известно.

— Вы думаете, это имеет какое-нибудь значение?

Мак-Ней выглядел устало, вид у него был озабоченный.

— Возможно и нет, но я решил, что будет лучше, если вы об этом узнаете. Ведь есть Алекса.

— Она знает, чего она хочет, и должна быть в курсе всего. Ведь в течение этих трех недель она следит за его мыслями.

— Я знаю. Один раз, когда я приехал, она давала ему урок.

— А! — Мак-Ней вытер рукой пот со лба. — Поэтому мы и общаемся устно. Телепатические разговоры стесняют его, к тому же он еще не умеет отбирать нужную информацию.

— А как он вам показался?

— Ничего, но… не совсем то, что я ожидал.

— Не забывайте, что он воспитывался у бродяг.

— Но он ведь из наших, — категорично заявил Мак-Ней.

— Есть признаки паранойи?

— Никаких. Алекса может подтвердить.

— Ну что ж, я рад, — сказал Бартон. — Это единственное, чего я боялся. Ну а его жена… она не из наших, и мы не можем позволить себе ослабить расу такими смешанными браками. По-моему, если Линк женится на Алексе или на любой другой девушке из наших, то это будет лучший выход из положения, и какое нам дело до его прошлого.

— Все решает Алекса, — сказал Мак-Ней. — Ну как, больше нет набегов?

— Нет, да я этим и не особенно интересуюсь. Сергей Каллаген исчез из поля зрения, и мне нужно его найти.

— Чтобы его убить?

— Не только. Ему, конечно, известны другие руководители движения параноиков. Он не сможет постоянно скрывать свои мысли, и как только я с ним покончу, исчезнут и все его тайны.

— Но мы заранее обречены.

— Вы думаете?

— Я не могу об этом говорить, — сказал спокойно Мак-Ней, еле сдерживая негодование. — Я… я даже не могу позволить себе думать об этом. Я… вот в чем дело: вся суть заключается в уравнении, которое следует решить. Но не сейчас, потому что, как только я решу эту задачу, результат можно будет прочесть в моем мозгу. Мне нужно все привести в порядок. Потом…

— Что потом?

Мак-Ней горько улыбнулся.

— Не знаю. Но я найду решение.

— Да! — сказал Бартон. — Если бы только нам удалось расшифровать код параноиков, уничтожить основу их власти…

— Или создать свой собственный код…

— Который нельзя было бы разгадать.

— Это нужно для того, чтобы мы могли узнать их код, а они не могли бы прочитать наши мысли, узнать, что нам этот код известен. А пока я стараюсь об этом не вспоминать, Дейв. Я обдумываю детали, но не основу. И пока я не буду готов, не возьмусь за решение задачи.

— Параноики лезут из кожи вон, — сказал Бартон. — Их пропаганда становится все эффективнее. Они делают упор на секретное оружие в Галилее.

— А жители Галилея не дали опровержения?

— Все это не так просто, Даррил. Можно справиться с человеком или вещью, но не с шепотом ветра.

— А атомная опасность! После всего…

— Да, конечно. Но когда-нибудь кто-то поддастся панике и закричит: «В Галилее есть секретное оружие. Мы в опасности! Нужно их опередить!» А ведь это будет только начало.

— И мы попадем между молотом и наковальней. Дейв, рано или поздно начнутся погромы.

— Мы переживем их.

— Вы так думаете? Пощады не будет. Все нетелепаты будут готовы истребить Лысоголовых, мужчин, женщин, детей. Мы должны жить в другом мире, новом мире…

— Но у нас нет еще межзвездных кораблей.

— А пока наши дни сочтены. Лучше будет, если мы полностью ассимилируемся с людьми.

— Но это же будет шаг назад.

— Ну и что? Мы сейчас как единороги среди лошадей. Мы не можем пользоваться рогами для защиты, мы должны делать вид, что мы лошади.

— Лев и единорог, — сказал Бартон, — оспаривали первенство. Ладно. Мы — единороги. Каллаген и другие параноики — львы. Но что мы оспариваем?

— Власть, — сказал Мак-Ней. — Это неизбежно. Два господствующих вида не могут сосуществовать, они не в состоянии поделить власть между собой. Сейчас мы терпим поражение, но когда-нибудь мы придем к цели, к которой стремится Каллаген. Но мы выберем другой путь. Мы не будем уничтожать людей, превращать их в рабов. Нашим оружием станет естественный отбор. Биология нам поможет. Если бы мы только могли прожить в мире с людьми до того, как…

— … они сами покинут этот город, — сказал Бартон.

— Люди не должны догадываться, что лев и единорог вступили в борьбу, а также они не должны знать, почему ведется эта борьба. Иначе начнутся погромы, и мы не выживем. Укрыться негде. Общество раздавит нас.

— Следует опасаться Каллагена, — внезапно сказал Бартон. — Я не знаю, что он замышляет, но боюсь, когда я это узнаю, будет уже поздно.

— Я не прекращаю работы, — заверил его Мак-Ней. — Надеюсь, скоро я вам кое-что сообщу.

— Будем надеяться. Под предлогом посещения зоопарка сегодня вечером я поеду в Сен-Ник. Думаю, что найду там следы Каллагена.

— Я провожу вас до города.

На улице было по-весеннему тепло. Через прозрачную перегородку они увидели Алексу и Линка, которые сидели у телевизора.

— Кажется, им до этого нет никакого дела.

— Она ведет рубрику в тележурнале. Дает советы по решению личных проблем. Надеюсь, когда-нибудь ей придется решать и свои проблемы.

— …если вы его любите, — говорила Алекса, — выходите за него замуж. А если он вас любит, то он, конечно, согласится пройти психометрический тест, чтобы узнать, насколько вы подходите друг другу. А потом вы соедините ваши судьбы, но прежде чем подписать контракт, его следует прочесть. И помните, что любовь — это самое главное на свете. Если вы это поймете, то для вас наступит вечная весна. Всего вам хорошего, тем, кто испытывает колебания. Она выключила телевизор.

— Вот так, Линк. На сегодня достаточно. Вы бы не хотели отвечать на письма телезрителей?

— Нет, — ответил Линк. — Нет… я на это неспособен. На нем была шелковая голубая рубашка, темно-синие джинсы… на голове — парик — ежиком, который он постоянно поправлял.

— Это занятие не хуже, чем любое другое, — сказала Алекса.

— Я вас понимаю.

— Теперь о грамматических конструкциях. Ну что ж, продолжим наш урок?

— Нет, не сейчас. Я уже устал. Лучше поговорим о чем-нибудь, это будет более естественно.

— В конце концов вы поймете, что мы говорим много лишних слов. Спряжение глаголов: мы говорили, вы говорили, они говорили… В телепатии мы не пользуемся этими пережитками.

— Пережитками?

— Ну, конечно. Древние римляне не использовали местоимений, окончания указывали на лицо.

— Мне трудно это понять, — сказал Линк. — В общих чертах я, конечно, схватываю. То, чем мы занимались вчера, было…

Он замолчал, подыскивая нужные слова, но Алекса поняла его.

— Да, я знаю, это чувство взаимопонимания прекрасно. Я никогда не страдала оттого, что я приемная дочь. Я знала, каково мое место в жизни Марианны и Даррила, я знала, какие чувства они испытывают по отношению ко мне. Я знала, что я у них дома.

— Это должно быть замечательно. Мне кажется, что я это тоже иногда испытываю.

— Ну, конечно. Вы же ведь из наших. Когда вы научитесь управлять телепатической способностью, вам и в голову не придет сомневаться.

Линк смотрел, как переливались волосы Алексы.

— Да, я думаю, что мое место с вами.

— Вы не жалеете, что пришли сюда с Дейвом?

Он посмотрел на свои руки.

— Я не могу сказать, Алекса, я не могу выразить, как это замечательно. До сих пор я жил словно во тьме, считал, что я чудовище, никогда не был уверен в себе. А теперь все это… — он обвел рукой вокруг, — это же чудо, волшебство. Не считая всего остального.

Алекса уловила его опьянение всем, что его окружало; это походило на восторг изгнанника, вернувшегося к себе домой. Даже телевизор, привычный символ ее работы, стал выглядеть иначе, хотя это была стандартная модель с двумя экранами, один — для текущих передач, другой — для демонстрации видеозаписей. С помощью кнопок можно было отыскать интересующий вас сюжет и даже увеличить изображение, если требовалось рассмотреть детали. Конечно, для просмотра спектаклей, концертов, кинофильмов, мультфильмов можно было использовать экран на стене. Ну а если кто-то хотел рельефнее ощутить происходящее, то ему следовало идти в театр, так как существующие дополнительные приспособления были слишком дороги для людей со средним достатком.

— Вы на самом деле принадлежите к нашей расе, — сказала Алекса. — И вам следует все время помнить о том, что главное — это ее будущее. Если вы останетесь с нами, вы никогда не должны делать того, что могло бы идти нам во вред.

— Я помню, что вы мне говорили о п-параноиках… Я думаю, что с точки зрения Кочевников их можно сравнить с людоедами.

Он подошел к зеркалу и поправил парик.

— Марианна в саду, — сказала Алекса. — Мне надо ей кое-что сказать. Подождите меня, Линк. Я сейчас вернусь.

Оставшись один, Линк воспользовался уроками телепатии и мысленно увидел красивую женщину, еще довольно молодую, которая ходила по цветнику с опрыскивателем.

Он подошел к музыкальной машине и выбрал мелодию. Потом стал напевать:

Он вспомнил Касси. Она осталась там, во мраке, с Кочевниками, в той дикой жизни, которую он сам вел когда-то. Теперь он перевернул страницу. Касси, Касси, да. На днях он поедет за ней, и она будет жить с ним среди Лысоголовых. Но… она же не была такой, как они. Она не была такой, как, например, Алекса. Но Алекса вовсе не красивее Касси. Будущее расы тоже имело большое значение. А если он женится на Лысоголовой, у них будут дети телепаты…

Зачем об этом думать. Ведь он женат. Разумеется, в глазах городских жителей брак, заключенный в среде Кочевников, значил не много…

Что ж, каждую проблему надо решать в свое время. Сначала ему важно научиться управлять своей телепатической способностью. Дело продвигалось медленно, ведь его никто этому не учил с детства, как других телепатов. Следовало совершенствовать, оттачивать эту способность согласно методике, учитывающей возраст Линка.

Алекса вернулась вместе с Марианной. Марианна сняла свои рабочие перчатки и вытерла капельки пота на лбу.

— Привет, Линк. Как дела?

— Замечательно, Марианна. Я мог бы помочь вам в саду.

— Мне полезно поработать. Сегодня купила три фунта плодов хлебного дерева и поспорила с этим разбойником Гатсоном, бакалейщиком. Вы знаете, почем он их продает?

— А что это такое?

Марианна с помощью мысленных понятий воспроизвела внешний вид плода, шероховатость кожуры, вкус. Алекса добавила запах. Линк принял сигналы и через секунду уже знал, что это такое: теперь он мог отличить этот плод от любою другого. Марианна мысленно вновь задала ему вопрос. Линк ответил:

— В городе (Даррил Мак-Ней), через окно (десять минут).

— Немного запутанно, — сказала Марианна, — но я поняла. Он скоро придет. Мне бы хотелось искупаться. Может, вам приготовить сэндвичи?

— Замечательно! — воскликнула Алекса. — Пойду помогу тебе.

И вдруг добавила:

— Я никогда не видела, кто бы мог так ловко ловить форель, как Линк, но он даже не знает, что такое приманка.

— Самое главное для меня, это поймать рыбу. Чтобы съесть ее. Я даже ловил рыбу в проруби, чтобы не умереть с голоду.

Через некоторое время он уже подставлял лучам солнца свое мускулистое и загорелое тело, лежа на берегу естественного водоема, образованного ручьем, а Алекса, стройная и красивая в своих белых шортах, довольно неуклюже бросала плоские камешки по воде. Мак-Ней, не выпуская трубки изо рта, стоял неподалеку и следил за удочкой. Марианна спокойно жевала сэндвич и с неподдельным интересом следила за колонией муравьев. Эта семейная общность людей одной расы влекла Линка. «Да, — сказал он себе, — мое место на самом деле здесь.» И Алекса поддержала его уверенно: «Ты ведь из наших.»

Время шло быстро. Иногда их навещал Дейв Бартон. С каждым приездом он выглядел все более озабоченным. Леса и поля стали зелеными, лето сменило весну, а теперь осень готова была сменить лето. Линк все реже и реже думал о Кочевниках. Он не был уверен, но чувствовал, что Алекса знает о его прошлом, и не сомневался, что она никогда первой не заговорит о Касси. Ему казалось, что он нравится Алексе и что она нравится ему. В конце концов, Алекса была такой же, как он, а вот Касси такой никогда не была, да и не будет.

Но иногда, даже в этом гостеприимном доме, он ощущал одиночество и тогда вспоминал о Касси. В такие минуты ему хотелось быстрее пройти курс обучения телепатии, чтобы бороться с параноиками на стороне Бартона, которому не терпелось привлечь Линка в ряды своих сторонников. Однако Бартон знал, что надо подождать, так как Линк еще не готов к этой борьбе. Он вспомнил слова Бартона, обращенные к нему: «Параноики вовсе не дураки, Линк, и я лишь потому так долго живу, что я опытный охотник.

Моя реакция намного быстрее, чем у них, к тому же я всегда стараюсь поставить их в такое положение, что их телепатические способности им становятся ни к чему. Если, например, параноик находится в колодце, он свободно прочтет, что вы собираетесь сбросить ему кирпич на голову, но физически ничего не сможет сделать, чтобы вам помешать.»

И вот очередной визит Бартона.

— Ничего нового о Каллагене? — спросил Мак-Ней.

— Вот уже несколько месяцев никаких известий. Я знаю, они что-то замышляют, но что именно? Пропагандистская шумиха? Убийства специалистов, занимающих ключевые посты? Я читал мысли многих, но нигде не нашел ответа. Но я уверен, что скоро что-то произойдет. И мы должны быть готовы. Нам нужно проникнуть в тайну их кода. Ну а у вас, Даррил, все то же?

— Да, все то же, — ответил Мак-Ней, глядя в безоблачное небо. — Я пока ничего не могу сказать, не могу даже думать об этом.

— Но ведь не все потеряно? Вы же помните, через несколько недель надо быть в Ниагаре.

— Кстати, о коде, — вмешался в разговор Линк, — у Кочевников есть код. Вот такой, — и он изобразил крики некоторых птиц и животных. — И только члены нашей группы знают смысл этих криков.

— Хорошо, но ведь Кочевники не телепаты. Иначе их код не мог бы долго оставаться в тайне.

— Вы правы, но тем не менее я тоже собираюсь разделаться с этими параноиками.

— У вас будет такая возможность, — пообещал Бартон, — но пока дело за Даррилом, который должен найти для нас новое оружие.

— Я знаю, — устало сказал Мак-Ней, — нет нужды лишний раз говорить об этом.

Бартон, раздраженный, поднялся.

— У меня дела на Юге. Когда вернусь, зайду к вам, Даррил. А пока будьте осторожны. Нельзя бесполезно подвергаться риску; Для всех нас вы представляете собой большую ценность, чем я.

Он кивнул на прощание Линку и вышел. Мак-Ней с отсутствующим видом смотрел в окно. Линк после некоторого колебания мысленно обратился к нему, но тот поставил защиту. Линк спустился вниз и стал искать Алексу.

Он нашел ее сидящей на камне около реки. Было жарко, и она расстегнула верхнюю пуговицу своей блузки. К тому же она сняла парик, и вид ее безволосой, блестевшей на солнце головы совершенно не соответствовал накладным бровям и ресницам. Впервые Линк видел ее без парика.

— Наденьте парик, Алекса, — попросил Линк.

Она заставила его смотреть на нее.

— А сейчас какое это имеет значение?

— Это не… не…

Алекса пожала плечами и надела парик.

— Так странно. — Она нарочно говорила вслух, чтобы не было места телепатической близости, которая иногда бывает болезненной. — Я так привыкла к тому, что Лысоголовые… что они лысые, что никогда не задумывалась над тем, что их вид без парика может быть таким…

Она не закончила своей мысли. Через некоторое время начала снова:

— Вы, должно быть, были очень несчастны среди Кочевников, Линк. Вы даже сами этого не представляете. Вид лысины до такой степени вам неприятен.

— Да нет же, — пытался отвертеться Линк. — Я не… не верьте…

— Ничего, Линк. Вы никак не можете избавиться от этих условностей. Когда-нибудь критерии красоты изменятся, и лысина будет считаться прекрасной. А сейчас она вызывает лишь… по крайней мере у таких людей, как вы, отсталых в психологическом плане. Вам, наверно, постоянно давали понять, что вы ниже всех остальных…

Линк был смущен. Он не мог скрыть свои ужасные мысли, пришедшие ему в голову, и еще ему было стыдно оттого, что Алекса разгадала их. Это было похоже на то, как если бы он подал ей кривое зеркало и сказал: «Я вас вижу вот такой.» Словно он заставлял ее стыдиться своего искаженного изображения.

— Ничего, — слабо улыбнулась Алекса. — Это вовсе не ваша вина, если лысина вызывает у вас от… Не думайте об этом. К тому же мы не муж и жена… вообще никто…

Молча они взглянули друг на друга. Их мысли осторожно сблизились, каждая из них напоминала льдинку, которая вот-вот растает. Мысли Линка распадались.

Я думал, что любил тебя… может быть, да… я тоже… но теперь это невозможно… нет, между нами никогда не будет доверия.:, мы всегда будем помнить об этом образе… нет, неизбежно… всегда между нами… слишком глубоко укоренилось… а потом, в случае…

Алекса поднялась.

— Поеду в город. Марианна у парикмахера. Я… я тоже сделаю себе укладку.

Он бессильно смотрел на нее, ему хотелось, чтобы она осталась, хотя он знал так же хорошо, как и она, все то, что они обсудили, взвесили и отбросили во время этого разговора без слов.

— До свиданья, Алекса, — произнес он.

— До свиданья. Линк.

Линк еще долго смотрел на тропинку, по которой она ушла. Ему надо было тоже уходить. Он чувствовал себя не на своем месте. Даже если бы он и смог переносить близость Алексы после того, что произошло, ему не следовало больше оставаться здесь. Они были… не как нормальные люди. Даже под париком он постоянно будет видеть лысину… лысину, смешную и достойную презрения, которую он так ненавидел у себя самого. Он никогда не отдавал себе отчета…

Однако он не мог уехать, не предупредив Даррила. Медленно, еле передвигая ноги, Линк направился к дому. Дойдя до лужайки перед крыльцом, он мысленно предупредил Мак-Нея о своем приходе.

Ответный сигнал поступил из подвала, где находилась лаборатория. Это была какая-то странная, беспокойная вибрация, на какой-то момент она оставила след в его мозгу, затем исчезла. Это был не Мак-Ней. Кто-то чужой?

Линк спустился по ступенькам в подвал. Он остановился у двери, пытаясь осознать неясные понятия, которые ловил его мозг. Дверь была открыта. Мак-Ней лежал на полу, его мозг не подавал никаких сигналов. Струйка крови стекала с правой стороны.

— Чужой?

— Кто…

— Сергей Каллаген.

— Где…

— Спрятался. И вооружен.

— Я тоже, — подумал Линк и взял в руки кинжал.

— У вас нет телепатической подготовки и вы потерпите поражение.

Это было правдой. Линк был неопытен и не мог предугадать намерения противника…

Он неумело пытался определить, где же находится Каллаген. И внезапно догадался.

Тот стоял за дверью. И готов был ударить Линка, когда он войдет в лабораторию. Каллаген полагал, что молодой человек сможет узнать, где он находится лишь тогда, когда будет слишком поздно. Убедившись в своей ошибке Каллаген уже готов был выскочить из укрытия.

В то же мгновение Линк с силой надавил на дверь.

Каллаген оказался зажатым между дверью и стеной. Он делал отчаянные попытки, чтобы выбраться, и ему даже удалось высвободить руку, сжимавшую нож. Линк бросил оружие и, стоя спиной к двери, продолжал нажимать на нее изо всех сил. Он был весь потный, на лбу у него вздулись вены от напряжения. «Их надо убивать машинами», — сказал однажды Бартон.

А это и была «машина», может быть, самая древняя из всех: рычаг.

Внезапно Каллаген завыл. Своим измученным мозгом он молил о пощаде. «Не надо, не убивайте меня», — просил он. Потом силы покинули его.

Линк сделал последнее усилие. Каллаген мысленно испустил ужасный крик; это было страшнее, чем рычание зверя Линк отошел от двери. Дверь поддалась под тяжестью тела, рухнувшего на пол. Линк поднял кинжал, потом бросился к Мак-Нею.

Тот потерял много крови, но был еще жив. Каллаген не успел его прикончить.

Линк оказал ему первую помощь.

Было уже за полночь. Мак-Ней сидел в своем кресле в лаборатории и не мог скрыть гримасы от боли в боку. По том он вздохнул, провел рукой по лбу.

Его рука застыла над кипой бумаги. Осталось решить одно уравнение. Но Он еще не был готов.

Скоро Лысоголовые получат оружие для борьбы с параноиками. Нет, они так и не смогут слушать их разговоры на секретной длине волны, но…

Нет еще. Об этом еще рано думать.

Ведь это Линк помог ему, сам того не ведая, своими рассуждениями о криках животных и птиц. Подражание составляло часть решения проблемы. Им никогда не догадаться…

Нет еще рано…

Ну а что касается Линка, то он вернулся к Кочевникам и к своей скво. Психологический механизм его мозга оказался сильнее, чем узы расы. Жаль… ведь у него было то, чем обладает лишь небольшое количество Лысоголовых: врожденная способность сопротивляться и твердость, физическая сила — качества, которые могли бы очень пригодиться в те мрачные дни, которые их ожидали.

Конечно, они могли бы оттянуть наступление этих мрачных дней…

Марианна спала. Мак-Ней сделал усилие, чтобы не думать о ней. После стольких лет совместной жизни они стали такими близкими, что даже малейшая мысль о ней могла ее разбудить. Он не начинал работать над своей проблемой до тех пор, пока она не уснет. Между Лысоголовыми секретов не бывает.

Все должно остаться в тайне. Это поможет получить оружие, необходимое Бартону в его борьбе с параноиками. Вот уже два года как Мак-Ней пытался определить код параноиков.

Тайная коммуникация.

А теперь. Работать. Работать быстрее!

Ручка летала по листам бумаги от строки к строке. Затем Мак-Ней что-то поправил на машине, которая стояла в лаборатории, посмотрел на сигнальную лампу. Через несколько минут из машины потянулась тонкая металлическая сетка, состоящая из небольших плоских искривленных пластин. Мак-Ней снял парик, затем сначала надел на голову сетку, а сверху — парик. Посмотрел в зеркало и остался доволен собой.

Машина предназначалась для постоянного изготовления из металлического сырья вот таких «шлемов для коммуникаций». Когда-нибудь их станут носить все Лысоголовые непараноики. Ну а откуда взялось это изобретение…

Проблема заключалась в том, чтобы найти способ общения, секретный и надежный, аналогичный тому, которым пользовались параноики. В принципе телепатия — это трехфазные колебания электромагнитно-гравитационной энергии, которую излучает человеческий мозг. Эти колебания воспринимаются другим мозгом.

Следовало найти искусственный метод передачи колебаний. Параноики, принимавшие эти колебания без помощи сконструированного шлема, — передающего, дешифрующего, — ни о чем не подозревали, ведь они воспринимали эти колебания как помехи, нечто вроде атмосферных помех.

Речь шла о том, чтобы засекретить передачу. Мак-Ней применил частоты, которыми не пользовались. Они были довольно близки к частотам, на которых работали тысячи передатчиков, установленных на вертолетах. Для этих передатчиков частота в пять тысяч мегагерц была нормальной, а передачи на частоте пятнадцать тысяч мегагерц воспринимались как шумовой фон. Таким образом, аппарат, сконструированный Мак-Неем, лишь добавлял немного этого лишнего шума.

Конечно, можно поймать радиосигнал, но количество вертолетов с их передатчиками невероятно велико, как велико и количество Лысоголовых, которые летали на этих вертолетах ради удовольствия или по необходимости. Да, параноики могли бы определить источник этих передач на частоте пятнадцать тысяч мегагерц и обнаружить, что они исходят из небольших металлических сетчатых шлемов… Но как эта идея могла бы им прийти в голову?

Мак-Ней использовал идею кода Кочевников, основанного на подражании крикам животных и птиц. Человек, попавший впервые в лес, не придаст никакого значения крику совы, а параноики не будут пытаться проникнуть в тайну обычных атмосферных шумов.

Итак, благодаря этим шлемам, которые легко скрыть под париком, проблема была решена. Энергию, необходимую для функционирования механизмов, можно было получить в незначительных количествах от любого ближайшего источника электричества; сама машина, которая изготовляла шлемы, находилась в безопасном месте, к тому же непосвященный не мог проникнуть в ее секрет. Никому, кроме самого Мак-Нея, не был известен принцип нового изобретения. Даже Бартон никогда не узнает, как работает эта система. Действовал механизм довольно эффективно, а для Бартона этого было вполне достаточно. Список необходимого закладываемого сырья был выгравирован на стенке загрузчика. А больше ничего и не требовалось. Ни Бартон, никто другой не смогут выдать тайну, которая им неизвестна, которую хранит только машина и еще…

Мак-Ней снял металлический шлем и положил его на стол, затем закрыл машину. Не теряя времени, он уничтожил все свои предварительные записи. Затем написал письмо Бартону, в котором объяснил лишь самое необходимое.

Все. Пришло время. Мак-Ней поудобней устроился в кресле. На его усталом лице ничего не отражалось. Конечно, он вовсе не походил на героя. Сейчас он не думал ни о будущем Лысоголовых, ни о том, что единственным местом, где еще оставалась тайна, был его мозг.

Он снял с себя бинты, обнажил рану, и в то же время думал о Марианне. Его жизнь уходила через открытую рану, а он мысленно говорил с Марианной: «Я хотел бы проститься с тобой, Марианна. Но я не должен прикасаться к тебе, даже в мыслях, особенно в мыслях. Мы слишком близки. Ты проснешься и… Надеюсь, ты не будешь чувствовать себя слишком одиноко, дорогая моя….»

Линк возвращался к своим. Кочевники не относились к Лысоголовым, но Касси была его женой. Таким образом, он изменил своей расе, предал, возможно, ее будущее, и присоединился к Кочевникам. Была уже поздняя осень, дул холодный ветер, с деревьев падали последние листья, когда он, наконец, нашел своих. Они ждали его. Он чувствовал это, он знал это, и сердце его билось в нетерпении.

Значит, он предал. Может быть. В жизни Лысоголовых один человек значит мало. Возможно, на свете станет на несколько телепатов меньше, ведь он не женился на Алексе. А впрочем, это уже было делом самих Лысоголовых.

Но теперь он не думал об этом, он почти бегом пробежал последние метры, отделявшие его от Касси, сидевшей у костра. Он думал о ней, о ее темных блестящих волосах, о нежности ее щек. Он несколько раз окликнул ее.

Сначала она не хотела в это поверить, он увидел в ее глазах сомнение, и это же сомнение он прочитал в ее мыслях. Но когда он сел рядом с ней, такой странный в городской одежде, и обнял ее, все ее сомнения развеялись.

Она вымолвила:

— Линк… Ты вернулся.

— Вернулся, — все, что он мог сказать.

Затем он долго молчал и ни о чем не думал. Наконец, Касси сказала, что хочет ему что-то показать, что это должно вызвать у него интерес.

Все было сделано как раз вовремя. Линк широко раскрыл глаза, казалось, он лишился дара речи. Потом Касси рассмеялась и сказала ему, что это же не первый ребенок на свете.

— Я… мы… на самом деле…

— Ну, конечно же, мы. Линк младший. Как он тебе? И, кроме того, он похож на своего отца.

— Что?

— На, возьми его.

Линк понял, что она хотела этим сказать. На головке младенца не было ни единого волоска, на лице никаких следов бровей или ресниц.

— Но… ты же не лысая, Касси. Каким образом?

— Ну а ты Линк, ты же лысый.

Свободной рукой Линк привлек ее к себе. Он не думал ни о будущем, ни о последствиях этого смешанного брака. Теперь он испытывал огромное облегчение, держа у себя на руках ребенка, похожего на него. Теперь речь шла не только о том, что род его будет продолжаться. Для Линка появление ребенка на свет означало что-то вроде помилования. Теперь он не был предателем своей расы.

Но Кочевники, решил он, не должны влиять на воспитание ребенка, как это было в случае с ним. «Я воспитаю его, — думал Линк, — он узнает, что он — Лысоголовый, и я научу его этим гордиться. И если когда-нибудь они… нет, он нам нужен… ему повезет там, где я потерпел поражение.»

Все это было здорово и довольно справедливо: союз Лысоголового и простой женщины дал миру еще одного Лысоголового. Следовательно, при смешанном браке мутация сохраняется. Человек должен следовать своему инстинкту, как это сделал Линк. Он принадлежал к расе Лысоголовых, предал ее, и это предательство не повлекло за собой наказания.

Может быть, открытие Мак-Нея отсрочит день погрома. А может быть, и нет. Но даже, если этот день наступит, это не будет концом для Лысоголовых. Их будут преследовать, они будут прятаться, но не признают себя побежденными. А может быть, самое надежное укрытие они найдут среди Кочевников, ведь у них там теперь есть свой представитель.

«Может быть, так и надо, чтобы это произошло, — думал Линк, обнимая жену и сына. — Когда-то это было моей жизнью. Но не теперь. Я сейчас слишком много знаю, чтобы быть счастливым здесь. Ведь именно здесь я осуществляю связь между открытым обществом и потайной жизнью беглецов. Когда-нибудь эта связь может понадобиться.»

Вдали послышалась песня: Кочевники возвращались с охоты. Линк с удивлением осознал, что он больше не испытывал недоверия к ним. Теперь он их понимал. Он знал их лучше, чем знали они сами себя, и он мог оценить их по справедливости. Кочевники больше не были людьми, неприспособленными к жизни, отбросами цивилизации. Все то, что было в них лучшим, явилось результатом отбора, проведенного всеми предыдущими поколениями. Американцы всегда были первопроходцами, искателями приключений, покинувшими Старый Свет, и эта тяга к путешествиям проявилась в потомках давно исчезнувших поколений. Кочевники, а они и были кочевниками, жителями лесов, воинами. И теперь их потомкам, крепким и неустрашимым, может быть, придется приютить у себя тех, кого унижают и преследуют.

Песня стала слышнее, в хоре голосов выделялся бас Джесса Джеймса Хартвелла.

Глава 4

И снова ночь. Я лежу и смотрю на холодные звезды, мои мысли летают в пустоте этих бесконечных пространств.

Я лежу уже давно, не двигаясь, и смотрю на звезды. Снег перестал падать, и голубоватый звездный свет отражается на ледяных вершинах.

Зачем ждать? Я вытащил нож из чехла и приложил его острым лезвием к левому запястью. Нет, это может длиться очень долго. На теле есть более уязвимые места.

Я слишком устал, чтобы двигаться. Сейчас я с силой буду нажимать на рукоятку ножа, и наступит конец. Зачем надеяться на помощь, которая никогда не придет! Я ослепну, оглохну и онемею. В мире не будет жизни. Не будет тепла, которое хранят в себе даже насекомые, не будет биения жизни, пронизывающего Вселенную и исходящего, очевидно, от вездесущих микроорганизмов. Мир потеряет душу.

Наверное, я бессознательно позвал на помощь, потому что вдруг мысленно услышал ответ. Я чуть не закричал от радости, а потом понял, что ответ исходил из моего измученного мозга.

«Ты из наших», — прочитал я свою мысль.

Зачем эти воспоминания? Я подумал о… Гобсоне. Гобсон и нищие в бархатных одеждах. Мак-Ней ведь решил проблему не до конца.

Это происходило в Секвойе.

Надо ли вспоминать об этом?

Обжигающее холодом лезвие ножа на моем запястье. Как легко умереть. Легче, чем жить слепым, глухим, в одиночестве.

«Ты из наших», — снова бьется моя мысль.

И опять я вернулся в свои воспоминания, к ясному утру в маленьком городке недалеко от канадской границы. Воздух, напоенный сосновым запахом. Размеренная походка человека, шагающего по Редвуд Стрит. Это произошло сто лет тому назад.

Нищие в бархатных одеждах

Глава 5

Думаю, что я умру.

Я уже давно не встаю. Иногда прихожу в себя. Редко. И совсем не могу двигаться.

Я хотел бы умереть, вскрыв себе вены, но не способен на это. Да, впрочем, это и бесполезно. Пальцы не действуют, я уже не чувствую холода. Иногда на меня наплывают волны света и тепла, но они становятся все слабее и слабее. Я думаю, что это и есть смерть. Я знаю.

В небе появился вертолет. Но он прилетит слишком поздно. Он увеличивается на глазах, но я погружаюсь во тьму быстрее, чем он опускается между вершинами гор. Они нашли меня… но слишком поздно.

Жизнь и смерть кружатся в черном водовороте. Я медленно погружаюсь, и это уже конец.

В мозгу повторяется одна и та же мысль. Странная мысль, когда ты находишься на пороге смерти.

Шалтай-Болтай висел на стене.

Об этом думал Джеф Коди, разве не так?

Может быть, если бы я мог думать о Джефе Коди, может быть, я смог бы…

Но уже слишком поздно.

Коди и операция «Апокалипсис»… Вспомнить… вспомнить…

…умереть в одиночестве…

Шалтай-Болтай

И сказал Бог Ною: «Конец всякой плоти пришел пред лице мое, ибо земля наполнилась от их злодеяний…»

Джеф Коди стоял, заложив руки за спину, небо над ним было из камня. Он сделал уже несколько попыток проникнуть в электронную машину, скрывая при этом ярость, которая в нем накапливалась. Он стремился утопить в напряженной работе ту единственную мысль, в которой он сам не мог себе признаться. Передняя панель устройства была широкой, блестящей и казалась настроенной весьма благодушно. Она хранила в себе небольшой кристалл, который мог бы уничтожить все живое на планете. Но не жизнь Джефа Коди и его собратьев. Речь шла лишь о жизни нетелепатов. И только один человек мог распоряжаться этим кристаллом. Им был Коди.

Позади него нервно переминался с ноги на ногу Алленби. Не оборачиваясь, Коди произнес:

— Если индуктор вышел из строя, мы должны…

В мозгу у него появились мучительные мысли о смерти, но он сохранил их при себе.

Алленби прервал его, прежде чем картины разрушений окончательно сформировались в мозгу Коди:

— Нет. Нас опять постигла неудача, но надо продолжать. А может быть, мы никогда и не воспользуемся… этим.

Он представил себе крохотный кристалл, несущий возможное уничтожение.

— Сейчас неудача или потом, — промолвил Коди, — это ничего не меняет. Это невозможно. Никто не знает, как обычный человек становится телепатом, и никто не может создать телепатов с помощью машины. Индуктор никогда не будет действовать, и вы это знаете.

— Нет, не знаю, — спокойно ответил Алленби. — Я думаю, что его можно исправить. Джеф, вы слишком нервничаете.

Коди улыбнулся невесело.

— Мерриам продержался три месяца на этой должности. Брустер — восемь. У меня пошел шестой месяц. Вы боитесь, что я подам в отставку? Как Брустер?

— Нет, но…

— Поговорим о чем-нибудь другом, — раздраженно прервал его Коди.

Он чувствовал, как мозг Алленби не без колебаний пытается прочитать его мысли. Алленби был психологом, и Коди несколько побаивался его, особенно в данный момент. Нечто более ужасное и в то же время притягательное хранилось в его подсознании, и он не хотел, чтобы оно выплыло наружу. Усилием воли он пытался вызвать какие-нибудь привлекательные образы, чтобы скрыть от Алленби свои подлинные мысли. Сейчас они оба находились на глубине четырехсот метров под землей. Там, наверху, над ними, сосновый бор, омываемый теплым дождем. Вертолет, разрезающий лопастями воздух, в спокойном небе.

Он почувствовал, как интерес Алленби к нему постепенно угасает. Не оборачиваясь, услышал, как Алленби сделал шаг по направлению к двери.

— Я ухожу, — сказал Алленби. — Я хотел бы видеть вас в тот момент, когда вы скажете, что нас еще раз постигла неудача. Так дело не пойдет, Джеф?

— Пойдет. Я вас не задерживаю.

Алленби вышел.

Коди слышал удаляющиеся шаги, стук захлопывающейся двери. Физически он теперь был один, но поток мыслей телепатов носился в пространстве, прикасался к его мозгу. Он прочитал последнюю беспокойную мысль Алленби. Коди продолжал вызывать образы соснового леса, чистого неба, своей жены. Не поворачивая головы, он искоса посмотрел на предмет, о котором не хотел думать; он знал, что слишком много Лысоголовых следят за ним.

Предмет находился на рабочем столе. Это был острый нож с узким лезвием из твердой стали; его забыл здесь кто-то из рабочих. Мысль, в которой он боялся себе признаться, была мысль о Брустере, работавшем здесь до него, и о способе, с помощью которого ему удалось «уйти в отставку» через восемь месяцев после начала работы. Брустер использовал револьвер. Но для подобной цели подойдет и нож. Чуть выше ключицы есть место, которое достаточно пронзить ножом, и сознание уйдет за несколько секунд. А если вас еще мучает совесть, как Мерриама и Брустера… и Джефа Коди.

Беспокойные мысли телепатов, невидимые, но присутствующие везде, устремились к нему. Волна паники пронеслась под землей. Где-то что-то было не в порядке. Но Коди умело владел своими мыслями. Он гнал прочь мысли о ноже, об этом месте чуть выше ключицы.

Он вздохнул с облегчением: ему удалось высвободить свои мысли. Яркие, светлые, они разнеслись повсюду. Никого не было рядом, чтобы помешать ему осуществить задуманное. Он был свободен.

— Значит, индуктор действовать не будет, — вслух произнес он. — Значит, нельзя создать искусственно способность к телепатическому восприятию в мозгу обычного человека. Но этому можно положить конец!

Он шагнул в сторону стола и взял нож. Другой рукой нащупал то место, в которое собрался ударить.

— Пусть не будет индуктора! — подумал он. — Пусть начнутся погромы! Пусть погибнет раса! И наступит конец света! Это уже меня не касается.

Большой Взрыв создал в свое время массу проблем, дав начало телепатической мутации. В какой-то период Лысоголовые пытались решить эти вопросы, используя факторы наследственности. Но теперь время поджимало.

Хотя телепатическая функция передавалась по наследству, Лысоголовых было еще мало на Земле. Конечно, со временем особенно благодаря смешанным бракам в мире будут жить лишь телепаты, но времени как раз и не хватало. S течение многих лет Лысоголовые пытались применить на практике единственно верное решение: создать инструмент, индуктор, с помощью которого можно было бы развить телепатические способности у нетелепатов.

Теоретически это было возможно. Телепаты привлекли к работе самых крупных ученых. И здесь, под землей, электронная машина могла бы решить эту задачу, если бы исследователи располагали нужным объемом данных. Но задача не была решена как раз потому, что имеющихся параметров было недостаточно, несмотря на то, что использовались идеи сотен блестящих экспериментаторов нетелепатов.

Если бы все мужчины и женщины на планете могли стать телепатами всею лишь с помощью миниатюрного аппарата, то свершилось бы чудо. Рухнули бы последние преграды. Постепенно исчезли бы страх и ненависть; они растворились бы в этом море телепатических умов; исчезло бы самое последнее непреодолимое препятствие: различие. Исчезла бы угроза погромов, как и сама мысль об их возможности.

Все это так, но машина не решила поставленной задачи. Она, правда, предложила одно решение, сугубо механическое, убийственное по своей логике: надо уничтожать всех нетелепатов. Каким образом? Машина порылась в памяти и нашла…

Операция «Апокалипсис».

Существовал вирус, который мог с помощью стимуляторов размножаться и распространяться по планете. Он мог бы полностью уничтожить нервные ткани человека.

Никто, кроме электронного устройства, не знал особенностей этого вируса и способа его развития, никто не мог проникнуть в тайны мозга устройства. В нем хранился миниатюрный кристалл из титаната бария, на который были нанесены точки энергии, записанные двоичным кодом. В этом коде содержался секрет смертельного вируса.

Джефу Коди было бы достаточно сделать три шага, сесть в кресло оператора и нажать на определенную кнопку. Электронное устройство исследовало бы тогда отпечатки его пальцев. Только один человек в мире мог узнать профессиональную тайну машины.

Потом на контрольном щите загорелась бы лампочка, а на экране высветилось бы число. С помощью этого числа Джефу Коди удалось бы заставить машину раскрыть свою тайну. До него этот груз ответственности нес на себе Брустер. А до Брустера — Мерриам. А после Коди кто-нибудь другой взвалит на себя ответственность за то, чтобы принять решение и сказать: «Конец всякой плоти пришел… и вот я истребляю их с земли…»

Сила мысленного протеста была столь велика, что телепатам удалось разрушить барьер, который воздвиг Джеф Коди вокруг себя. Повсюду телепаты прекратили работу и направили всю мысленную энергию на Коди.

Удар был оглушительный; этих мысленных протестов оказалось достаточно, чтобы остановить Коди. К ним присоединились и мысли людей, находящихся за пределами подземных пещер. Они преодолели крышу из известняка, скалы и переплетенные корни деревьев. Среди сосен какой-то охотник забыл о своей добыче и присоединил свой мысленный протест к другим голосам. Этот протест дошел до Коди, правда, с большими помехами из-за плотной горной породы и присоединившихся мысленных сигналов грызунов.

И из вертолета, летевшего над этим районом, тоже пришла мысль, содержащая протест. Она была слабой из-за большого расстояния, но такой же стремительной, как и мысли тех, кто находился близко от Коди.

«Нет, нет! — читал он мысли своих собратьев. — Вы этого не сделаете! Вы же наш. Это невозможно, Джеф, вы — это мы».

Он знал, что это правда. Бездна влекла его, но он знал, что если убьет себя, то постепенно убьет и всю расу. Только телепаты знают, что такое смерть, оставаясь в живых. Всякий раз, когда кто-то из них умирает, все остальные, находящиеся поблизости, чувствуют, как мрак застилает угасший разум, постепенно становящийся безжизненным из чувства сопричастности.

Все произошло так быстро, что Коди, который еще только нащупывал ключицу и пока не поднес нож, замер пораженный, как от удара хлыстом, и удивленный всеобщим тревожным криком протеста. Он поставил барьер, решив не отступать. Он мог бы еще довольно долго сдерживать чужие мысли. Да ему и хватило бы одной секунды. Дверь была закрыта, и только физическое вмешательство могло сорвать его замысел.

Но вдруг его охватило беспокойство. В потоке голосов он не услышал Алленби. Почему?

Он поднял нож. Брустер. Испытывал ли он то же самое полгода тому назад? Трудно ли было ему нажать на курок? Или легко, так же легко, как и поднять нож и…

Взрыв, сопровождаемый ослепительно яркой вспышкой, пронзил его мозг; это было похоже на падение гигантского метеорита. Сначала он решил, что успел нанести себе удар и что эта вспышка — его смерть в том виде, в котором она видится изнутри. Потом он понял, что удар нанес Алленби. Он почувствовал, как нож выпал из руки, колени подогнулись, а потом больше ничего… ничего очень долгое время.

Когда он пришел в себя, то увидел Алленби, стоящего на коленях рядом. Над ними возвышалась машина, холодная, блестящая, искажающая все, что отражалось на ее поверхности. Дверь была открыта. Все казалось странным и непривычным.

— Как дела, Джеф? — спросил Алленби.

Коди посмотрел на него. Напряжение, которое накопилось в нем, выплеснулось с такой силой, что те, кто мысленно его поддерживал, отшатнулись от него, словно обожглись.

— Мне очень жаль, — сказал Алленби. — За всю жизнь я прибегал к этому лишь три раза. Но это было необходимо.

Коди грубо сбросил его руку, лежавшую у него на плече, и попытался встать. Все вокруг поплыло.

— Кто-то должен был, — сказал Алленби. — Вы или кто-нибудь другой. Я знаю, это тяжело, но…

Жестом Коди велел ему замолчать.

— Хорошо, хорошо, — сказал Алленби, — но не следует из-за этого убивать себя. Убейте кого-нибудь другого. Убейте Джаспера Горна.

Что-то горячее обожгло мозг Коди. Он сидел неподвижно, пока эта новая мысль проникла в него: «Убить Джаспера Горна». Да, хитер был Алленби. Теперь он смотрел на него, широко улыбаясь, без тени беспокойства на лице.

— Ну как, уже лучше? Вам нужно действовать, Джеф, действовать так, чтобы иметь перед собой цель. Вот уже несколько месяцев вы постоянно озабочены. Есть ответственность, которую можно нести только, если будешь действовать. Ну что ж, используйте ваш нож против Горна, но не против себя.

Коди засомневался.

— Да, — сказал Алленби. — Иначе он вас убьет.

— Ну нет, — произнес Коди, не узнавая своего голоса.

— Вы подвергаетесь риску. Убейте его, если сможете. Ведь вы этого хотите, хотя и не подозреваете этого. Убить кого-нибудь. Горн — вот теперь наша проблема. Это наш враг. Убейте Горна, но не убивайте себя.

Коди молча кивнул головой.

— Ну и прекрасно. Мы узнаем, где он находится, и дадим вам вертолет. Хотите увидеть Люси перед отъездом?

Алленби заметил, что Коди был взволнован, но сделав вид, что ничего не произошло. Те, кто мысленно поддерживал Коди, отступили и спокойно выжидали.

— Да, — ответил Коди. — Я хочу увидеть Люси.

Затем, не говоря ни слова, он направился к двери.

Только из-за Джаспера Горна и того, что он представлял собой, Лысоголовые не знали ничего об операции «Апокалипсис» и о страшном вирусе. Только машина хранила ту тайну, о которой ничего не знали ни Джаспер Горн, ни другие параноики. Они говорили себе: «Почему бы не убить всех людей, пока они сами нас не убьют? Почему бы нам не ударить первыми, чтобы спасти нашу расу?»

Трудно было ответить на эти вопросы, а вот Джаспер Горн мог извлечь из этого выгоду. Не зря же у параноиков был предводитель, и им был именно Джаспер Горн. Что он знал о подземных убежищах? Во всяком случае то, что они существуют, но он не знал, где они находятся. Несмотря на шлемы Немых, которые были у всех телепатов, укрывшихся под землей, он знал кое-что о том, что там происходило. Если бы ему было известно о существовании индуктора, он бы с большой радостью уничтожил его. Конечно, он располагал какими-то сведениями о проекте «Апокалипсис» и делал все возможное, чтобы высвободить вирус, который уничтожил бы всех нетелепатов.

Ему было известно, как воздействовать на Лысоголовых. Если начнутся погромы, то вирус будет выпущен и пойдет странствовать по свету. Если требуется убить врага ради того, чтобы выжить самому, для колебаний нет места. Но если врагом является ваш брат…

В этом и заключалась разница. Лысоголовые считали обычных людей своими близкими родственниками. Для параноиков же они были волосатыми нечеловеками, которых следовало уничтожить. Джаспер Горн прикладывал все усилия, чтобы вызвать волнения, чтобы спровоцировать погромы, чтобы, наконец, Лысоголовые уничтожили с помощью вируса всех этих волосатиков. И Горн развил активную деятельность в децентрализованном обществе, основанном на страхе, на страхе, унаследованном со времен Большого Взрыва. Сейчас общество колебалось, не зная, быть ли ему снова централизованным или, наоборот, стать более децентрализованным. На страхе и недоверии были основаны отношения между людьми и между городами. Как можно доверять кому-то, если ты не знаешь, о чем он думает?

В Америкен Ган и Свитвотере, Дженсенс Кроссинге и Сантакларе — во всех этих маленьких городках, рассеянных по континенту, жили мужчины и женщины. Они работали, воспитывали детей, ухаживали за своими домами и садами. Большинство из них отличались дружелюбием и откровенностью. Но не все и не всегда.

Кроме того, горячие волны влажного гнетущего воздуха периодически проносились над страной. А это возбуждало умы. Пока все ограничивалось лишь дуэлями на ножах. Ни одна из сторон не решалась нанести первой удар. Но ведь было и другое оружие, каждый город располагал арсеналом атомных бомб, способных поразить цель с убийственной точностью.

Все созрело для погромов. Но толпа еще не вышла на улицу. Потенциальные линчеватели еще не объединились.

Хотя Лысоголовые в городах составляли меньшинство, одной искры было достаточно, чтобы разгорелся пожар.

Параноики делали все возможное, чтобы высечь эту искру.

Коди поднял глаза к серому каменному небу, затем вставил ключ в замочную скважину. Он помедлил мгновение, так как знал, что увидит в квартире. Он держался в постоянном напряжении, как и все телепаты, жившие в подземелье.

Под этими каменными сводами было такое смешение мыслей, что в массе своей они напоминали вавилонское столпотворение… Да, Вавилонская пещера, — с горечью подумал Коди, поворачивая ключ в замке. По другую сторону двери перед ним предстанет новый Вавилон, может быть, еще худший. И все-таки он не мог уехать, не повидавшись с Люси и с ребенком.

Гостиная с веселенькими обоями, широкий диван цвета морской волны, библиотека с кассетами, разноцветные подушки, мягкое освещение. За решеткой в готическом стиле горела электрическая лампочка. Через широкую стеклянную дверь он увидел освещенную гостиную Ральфа, а чуть наискосок заметил чету Бартонов, сидевших у камина и потягивавших коктейль перед ужином. Мирная приятная сцена.

А здесь, здесь все носило на себе печать отчаяния, которая омрачала дни и ночи Люси вот уже… в течение трех месяцев. Да, ребенку было три месяца.

— Люси, — позвал он.

Молчание. Волны страдания наполняли квартиру, затем он услышал скрип кровати в соседней комнате. Глубокий вздох, а затем неуверенный женский голос:

— Джеф? — наступила пауза. Он уже шел на кухню, когда она его окликнула: — Принеси мне, пожалуйста, виски из кухни.

— Сейчас.

От виски ей не станет хуже, чем от чего-либо другого. Все, что поможет ей продержаться в ближайшие месяцы, будет хорошо. Ближайшие месяцы? Ну нет, все закончится гораздо раньше. Такие невеселые мысли пронеслись в его голове.

— Джеф? — жалобно произнесла она.

Он принес виски. Она лежала, упираясь ногами в спинку кровати. Она только что плакала, но слезы на щеках уже высохли и глаза были сухие. В углу комнаты в своей кроватке спал ребенок, завернутый в кокон из детских мыслей, мыслей еще неоформленных, на уровне животных. Ему снилось мягкое живое тепло, обволакивающее его со всех сторон. Голову малыша покрывал рыжий пушок.

Коди взглянул на Люси и спросил, удивившись тут же наивности своего вопроса:

— Как ты себя чувствуешь?

Ни один мускул не дрогнул на ее лице, она отвела глаза в сторону и посмотрела на него сквозь полуопущенные веки тяжелым, страдальческим взглядом, полным ненависти. На столике у изголовья стоял стакан. Коди откупорил бутылку и стал наливать золотистую жидкость. Немного, чуть больше, еще… она не останавливала его. Он поставил бутылку.

— Ты же не спрашиваешь у других, как они себя чувствуют.

— Я не читал твои мысли, Люси.

Она пожала плечами.

— Это ты так говоришь.

Коди не ответил. Он посмотрел на ребенка. Вдруг Люси поднялась так неожиданно, что он вздрогнул.

— Он не твой. Он мой! И только мой, моей расы. У него же нет… — Она мысленно продолжала: —…никакого порока. Он не чудовище и не телепат. Это нормальный ребенок, здоровый, красивый… — Она снова остановилась, а потом поняла, что могла говорить вслух, и добавила: — Я полагаю, что этого ты тоже не прочел у меня?

Не говоря ни слова, он протянул ей стакан.

Пять лет тому назад была уничтожена Секвойя. Пять лет тому назад колония, живущая под землей, в последний раз видела дневной свет. Бывшие жители Секвойи приспособились к новой жизни со смирением или со злобой, в зависимости от характера. Они жили в полном комфорте и были счастливы. Психологи, находившиеся среди них, могли прочитать их желания и уловить их потребности еще до того, как они сами могли все это осознать и сформулировать. Но тем не менее они оставались пленниками.

Вскоре после добровольного заточения было заключено несколько первых смешанных браков. Это был крупномасштабный эксперимент, в котором стало возможным контролировать все факторы. К тому же подобные союзы доказывали добрые намерения телепатов, которые заботились о том, чтобы их пленники не чувствовали себя в изоляции.

Телепаты, как правило, предпочитали не вступать в брак с нетелепатами, хотя желающих с той и с другой стороны было достаточно. Для Лысоголового тот, кто не обладал телепатическими способностями, являлся в какой-то степени ущербным существом; аналогия здесь очень простая: можно влюбиться в прекрасную девушку, но слепую, глухую и немую. С ней, конечно, можно общаться с помощью осязания, но барьер, воздвигнутый между телепатами и нетелепатами, оставался.

Кроме того, у каждого обычного человека, даже если у него здоровая наследственность, даже в идеальной окружающей среде, всегда существуют какие-то проблемы, которые он так и не может решить за время своего пребывания на Земле, в то время как у Лысоголовых всегда есть друзья, к помощи которых он может прибегнуть в период душевного кризиса. В конце концов для телепатов всегда наступает состояние покоя, поэтому им и не знакомо то, что часто омрачает жизнь обычных людей. В мозгу телепата слишком мало пространства, заполненного сомнениями и страхом. Общее впечатление о личности телепата — светлое, что в исключительно редких случаях характерно для человека.

Конечно, и телепат может быть подвержен психическим расстройствам, но это состояние наступает у него лишь после длительного периода напряженности, в то время как нетелепат не может долго находиться в таком напряжении (о телепатах-параноиках следует говорить особо, так как здесь огромную роль играет наследственность).

Таким образом, брак, заключенный между Лысоголовым и обычной женщиной, будет в лучшем случае союзом существа активного, восприимчивого, с высоким уровнем самосознания и существа подавленного, ограниченного в общении и на каком-то уровне злопамятного.

Теперь же большинству обычных людей, достигших брачного возраста, предстояло вступать в брак с Лысоголовыми, которые нередко, помимо своей воли, выполняли служебные функции шпионов, психиатров и были одновременно отцами или матерями других молодых Лысоголовых.

В редких случаях, когда один из супругов, кроме доминирующего телепатического гена, обладал и регрессивным нетелепатическим геном, ребенок мог родиться нетелепатом. Это и случилось у Люси и Джефа Коди…

Ни один из обычных людей не мог покинуть подземные пещеры. Ни один телепат не мог туда проникнуть, не надев на голову шлем Немых, потому что, если бы кто-нибудь проник в тайну того, что произошло пять лет тому назад, погромы были бы неминуемы. Ребенок, родившийся в этих условиях, мог выйти на поверхность лишь в раннем детстве, чтобы потом у него, уже взрослого, не осталось никаких воспоминаний о том, что он видел. Сначала полагали, что через одно-два поколения в пещерах не останется никого, кроме телепатов, так как дети-нетелепаты должны будут покинуть подземелье в первые месяцы их жизни. Но этим надеждам не суждено было осуществиться из-за серьезности сложившейся ситуации.

Люси вытерла рукой рот, отдала стакан Джефу и подождала некоторое время, пока огненная жидкость начнет действовать.

— Выпей и ты немного, — сказала она. — Это пойдет тебе на пользу.

Чтобы доставить ей удовольствие, Коди пригубил чуть-чуть. Вскоре Люси села на краешек кровати, скрестив ноги, отбросила назад пряди рыжих волос.

— Прости меня, — сказала она. — Это так неразумно.

Коди погладил ее руку и печально улыбнулся.

— Меня ждут, Люси. Через несколько минут я должен уехать.

Она с беспокойством взглянула на детскую кроватку и попыталась мысленно высказать все, что она думала. Под влиянием алкоголя ее мысли стали более прозрачными. Коди сдержался и не прореагировал на них. Он уже привык к этому, так как был мужем женщины, не имеющей телепатических способностей.

— Нет, не из-за этого, — спокойно сказал он. — Я унесу его только тогда, когда ты будешь согласна.

Она с тревогой посмотрела на него.

— А еще не поздно?

— Да нет же. Он слишком мал, чтобы помнить о чем-либо.

— Я… ты знаешь, я не хочу, чтобы он оставался здесь. Хватит того, что я в таком положении, но чтобы мой сын никогда… — Она отогнала от себя образы солнца и голубого неба, возникшие в ее мозгу… — Но не сейчас еще.

Она встала, посмотрела на малыша, не видя его, а потом нетвердыми шагами направилась в кухню. Коди удержался от того, чтобы проникнуть в ее мозг, и пошел за ней. Он видел, как она жадно пила воду.

— Мне нужно уходить, Люси. Все будет хорошо.

— Это… женщина, — пробормотала она, не отрывая стакан ото рта. — Я знаю, у тебя… кто-то есть.

— Люси…

— Такая же… как ты, — сказала она, уронив стакан в раковину.

Что он мог ответить? Что ему предстояло убить Джаспара Горна? Нет. Он не имел права говорить с ней ни об операции «Апокалипсис», ни об индукторе, ни о своей огромной ответственности. Он даже, к сожалению, не мог ей сказать: «Если будет работать индуктор, то ты сможешь свободно выйти отсюда с ребенком, как и все остальные нетелепаты, которые здесь живут…»

Нет, он ничего не мог ей сказать.

Она провела влажной рукой по своему лицу, отбросила назад волосы, посмотрела на него затуманенным взглядом, потом босиком, шатаясь, подошла к нему, прижалась щекой к его плечу и обняла его.

— Прости… Я — сумасшедшая. Ты же страдаешь из-за этого, Джеф?

— Да.

— Обещаю тебе, что на следующей неделе мы отравим ребенка. Я снова стану нормальной. Я… терпеть не могу виски, но все из-за…

— Я знаю.

Он гладил ее по голове, пытаясь найти слова, чтобы рассказать ей о своей любви, жалости, угрызениях совести, страхе и боли, которые он испытывал. Вполне понятно, что телепатам труднее, чем обычным людям, объясняться на словах.

— Терпение, Люси… — наконец произнес он. — Наши дела не очень хороши. Время торопит, может быть, я потерплю поражение. Как только я смогу, я… вернусь.

— Я знаю, Джеф, и я хотела бы… тебе помочь.

Он крепче обнял ее.

Я тебе привезу что-нибудь красивое, это будет сюрприз. А ты… если хочешь, мы можем переехать, Люси. В одну из новых квартир в седьмом секторе. Мы закажем новую мебель, и тогда мы…

Иллюзии и реальность смешивались, и он плохо представлял себе, что он говорит.

— Да, посмотрим, дорогой. Все будет хорошо.

— Но мне на самом деле надо уходить.

— Я буду скучать без тебя… Возвращайся скорей!

Коди закрыл за собой решетчатую дверцу лифта и, прислонившись к стене кабины, мысленно послал сигнал воздействия на механизм. Где-то чей-то мозг подхватил сигнал и передал его третьему. В целях безопасности нужно было послать три мысленных сигнала, чтобы лифт поехал. Лифтами пользовались только телепаты.

Перед открывшейся дверью лифта он увидел кучу мокрых листьев, а затем уловил нежный бодрящий запах сосен. Шел дождь. Напуганный заяц скрылся в лесу. Коди тщательно замаскировал вход и поднял голову. Сверху до него донеслось мысленное приветствие, потом он услышал шум мотора, а затем бесшумно опустилась черная веревочная лестница. Коди поставил ногу в петлю, сел на сиденье и тут же поднялся наверх. Люк был открыт, и через некоторое время он уже сидел в вертолете.

Арн Фридман даже не обернулся. Маленького роста, коренастый, серьезный и неразговорчивый, он развернул вертолет и прибавил скорость, успев в то же время поприветствовать вновь прибывшего.

На некоторое время Коди расслабился. Изумительная тишина огромного неба защитила его мозг от ненужных мыслей. Это было таким облегчением после долгих месяцев, проведенных в замкнутом пространстве под землей, заполненном тысячами тревожных, а порой и злобных сигналов.

Он почувствовал, что Фридман должен ему передать какое-то сообщение, сказать что-то срочное. Но Фридман ждал, пока Коди придет в себя.

Под ними проплывали сосны, умытые дождем. Дождь струился по стеклам иллюминаторов. Весело гудел мотор. Вот уже пять лет, как Люси не видела ни дождя, ни неба, ни единого дерева. В той жизни, которая ее ожидала, всего этого никогда не будет, а может быть лишь внезапная смерть или индуктор.

— Нужно выиграть время, — наконец сообщил Фридман.

— Если погромы начнутся сейчас, их число неизмеримо возрастет. На это и рассчитывают параноики. Они проникли в города, где ситуация стала критической. Там может вспыхнуть пожар из-за пустяка. Например, Америкен Ган. Там сейчас Джаспер Горн.

— Давно? — спросил Коди.

— Около трех недель. Он лезет из кожи вон. Вы же знаете, как они действуют. Они проникают в чей-то мозг, забрасывают туда тщательно подобранное слово, затем увеличивают напряжение. Я думаю, что Горн вот-вот поднимет Америкен Ган.

— Мертвым он этого не сделает, — подумал Коди с мрачным наслаждением.

Потом он взглянул на облака, сквозь которые летел вертолет, и его мысленному взору представился Америкен Ган, столица игр, азартных игр.

В городе находился также крупный научно-исследовательский институт. Кроме того, город гордился всемирно известным специалистом по пластмассам. Но все приезжали сюда в основном ради игры.

«Я тоже приму участие в играх», — подумал Коди.

Солнце высушило капельки дождя на иллюминаторах.

Фридман высадил Коди на окраине Америкен Ган и сразу же полетел в Билдинг Канзас, в восьмистах километрах к востоку, где его ждало срочное дело. Коди посмотрел на вертолет, взмывший в чистое голубое небо.

Америкен Ган был расположен в долине, с одной стороны которой возвышались холмы, а с другой стороны большая река спокойно несла свои воды. Было очень жарко. Дул обжигающий ветер, не сулящий прохлады. Маленькие фигурки копошились на пляже, лодки и парусники из прозрачного пластика скользили по зеленой воде, на глади которой виднелись черные точки: головы купальщиков.

Город лежал перед Коди как на ладони. Он чувствовал себя очень спокойно, сознавая, что перед ним поставлена вполне определенная цель. Америкен Ган насчитывал около сотни домов, стоявших на значительном расстоянии друг от друга. Ветви деревьев грустно поникли, жара действовала и на них; только на берегу реки зелень еще сохраняла привычный вид. На улицах ни души, не считая детей, которые резвились, как ни в чем не бывало. Какая-то семья расположилась под зеленым дубом. На белом прямоугольнике скатерти Коди отчетливо различал зеленые и красные цвета разрезанного арбуза.

Высунув язык, мимо него пробежала маленькая рыжая собачка. Она устало и недоверчиво посмотрела на Коди. А тому пришел на ум образ страшного хищника величиной по крайней мере с тигра. Не без труда Коди представил себе весь ужас, охвативший эту обычную таксу.

Улыбаясь, он не спеша приближался к городу, с наслаждением вдыхая теплый и влажный воздух. Хотя Коди старался ни о чем не думать, до него постоянно доносились мысленные волны, правда, они мешали ему не больше, чем плеск воды. Как загипнотизированный, он шел в направлении длинного здания, построенного в византийском стиле. С каждым его шагом здание увеличивалось в размерах.

Мысли… мысли…

…На земле было достаточно места, а у людей было достаточно врагов, кроме них самих. В борьбе с самым старым врагом человека не было никогда передышки; этим врагом было раскаленное солнце, которое то пряталось за горизонт, то поднималось из-за реки. Этот враг делал свое дело, вовсе не подозревая о существовании человека.

Но солнце являлось одновременно и другом людей, даром божьим. Без солнца, без его физической и химической энергии не было бы ни воздуха, ни воды, ни плодородной долины, не было бы жизни. Наша планета — это волшебный мир. Берегите ее, изучайте ее, и она будет вам служить. И если вы перестанете помнить и заботиться друг о друге, то жаркое солнце и смертельный холод, микроорганизмы и бурные воды будут также выполнять свое предназначение, но уже без человека, сотворенного по образу и подобию божьему. Так думал Коди…

Он вошел в небольшой парк, окружавший византийскую постройку. Деревья низко склонились, почти касаясь пожелтевшей травы. Красные рыбки тщетно искали хоть немного свежести на мутной поверхности бассейна. Коди уловил на ходу острые подвижные сигналы их мозга.

Коди не вошел в здание, да он и не собирался этого делать. Он подошел к одному из игровых автоматов, которые были хаотично расставлены вдоль фасада дома. У некоторых стояли игроки. Было очень жарко, даже в тени.

Коди наклонился над видеоискателем и бросил в щель монетку. Появилась красная надпись «Радиоактивный кобальт», а затем одна за другой группы чисел. Коди нажал наугад кнопку, чтобы выбрать группу. Механизм пришел в действие, и теперь на экране была камера Вильсона со светящимися следами частиц, свидетельствовавшими об уровне радиоактивности. Чуть выше счетчик показывал количество столкновений электронов. Если бы число, названное Коди, было достаточно близким к показателям счетчика, он мог бы выиграть и доказать…

Ничего. Совсем ничего. Но он уже чувствовал нетерпеливое ожидание тех, кто стоял около него, и понял, что для них выигрыш означал доказательство чего-то… чего-то очень важного.

Они ни во что не верили, и никому не доверяли. Страшная угроза — наследие Большого Взрыва — все еще висела над ними, теперь уже в виде беспощадного оружия, которое было в каждом городе, — атомных бомб. Каждый город, кроме национальных, имел еще и свои границы, и даже каждый человек имел свои границы. Выживание стало делом слепого случая.

Игры процветали, и Америкен Ган стал одним из центров игорного бизнеса. Рулетка или баккара, фаро или занзи — во всех этих развлечениях людям требовалось доказательство, что слепая богиня удачи благоволит к ним. Социальная неуверенность проецировалась на неуверенность при повороте кости, при повороте рулетки. Человек уходил от ответственности и вверял свою судьбу в руки дамы, которую греки называли Тюке, а римляне — Фортуна.

Коди видел, как люди входят и выходят из казино. Атмосфера была наэлектризована, может быть, из-за возрастающего напряжения, источник которого ощущали уже и обычные люди, но они не могли пока определить, где он находится и что собой представляет. Но Коди знал об этом источнике все. Не зря Джаспер Горн уже несколько недель находился в Америкен Ган.

Да, погромы могли начаться именно здесь.

Именно здесь сосредоточилась та сила, которая поставила Коди перед проблемой выбора, того выбора, при котором обычный человек принимает самое простое решение, не задумываясь. Здесь находилось то, что руководило его рукой, когда она тянулась к ножу, а нож к горлу. Здесь находился человек, виновный во всем этом. Джаспер Горн…

Так думал Коди, пока перед его глазами мелькали светящиеся следы частиц. Его мозг сосредоточился лишь на поставленной цели. Да, Алленби оказался прав. Его целью было не самоубийство, а убийство Горна. Конечно, он рисковал собственной жизнью, но он не предаст свой народ. Параноики всегда были врагами Лысоголовых. Параноики всегда стремились к тому, чтобы люди отвергли Лысоголовых. Из-за параноиков пришлось уничтожить Секвойю, а людям скрыться под землей. Но если бы этого не случилось, он никогда не встретил бы Люси, и, возможно, каждый из них был бы сейчас счастлив по-своему. Что бы они ни делали, они не могли найти выхода — ни в том, что касалось их судьбы, ни в том, что касалось судьбы ребенка. Выхода не было, и раны на сердце никогда не зарубцуются.

Планета стала одновременно другом и врагом. Параноики относились к настоящим врагам, Джаспер Горн прежде всего. Человек, который находился поблизости и которого необходимо было уничтожить, хотя бы только потому, что из-за него и ему подобных Лысоголовые вынуждены были стать убийцами.

Светящиеся следы перестали носиться по камере Вильсона, экран погас. Коди ничего не выиграл. Он бросил еще одну монету и стал снова следить за хаотичным перемещением электронов, в то время как мозг его медленно приближался к своей жертве.

В казино обмен мыслями происходил быстрее, чем крутилось колесо рулетки. Сюда стекались все сплетни Америкен Ган. Коди схватил на лету информацию, касающуюся Горна. Он взвешивал полученные факты, сравнивал их и, наконец, получил довольно четкое представление о привычках Горна. Для себя он также уяснил, что напряжение в городе росло, и никто не сомневался, что это — дело рук параноиков.

Вот уже сутки, как мужчины перестали бриться в этом маленьком городе, а Лысоголовые вообще не нуждались в подобной процедуре; на того же, кто все-таки отваживался привести себя в порядок, смотрели подозрительно и злобно шептались у него за спиной.

Убить Горна представлялось Коди сейчас вдвойне трудным делом. Любой акт насилия мог спровоцировать начало погромов, а этого как раз и следовало избежать. Значит, параноика надо убрать незаметно, и самое главное подальше от возможных зачинщиков погромов, а их Горн уже выбрал заранее. Вдруг Коди поймал мысль: «Он сидит в казино ’’Последний шанс».

Коди поднял голову. Яркое солнце ослепило его. Он представил себе план городка так, как его запомнил. Казино находилось в северной части города, около лаборатории института. Может быть, пока он туда доберется, Горна там уже не будет, но ему станет легче узнать, куда он направился.

Коди еще раз прошел мимо бассейна, снова уловив легкие сигналы, посылаемые рыбками, а потом вышел на тропинку, ведущую к «Последнему шансу». Он несколько раз ловил мысли других Лысоголовых, которые, конечно, могли бы ему подсказать, где следовало искать Горна, но они не были защищены шлемом Немых. Нельзя было допустить, чтобы у его жертвы возникли хотя бы малейшие подозрения. Коди поднял руку и ощупал тонкую металлическую сетку. Пока у него на голове шлем, Горн не сможет проникнуть к нему в мозг.

На улицах стало больше народу. Слухи, подобно волнам тепла, носились в воздухе, обрастали подробностями. Прошлой ночью, якобы, была ограблена касса казино «Подкова золотого коня»; убегая, вор потерял парик… Да, Лысоголовые сбросили маску; они ничем не брезгуют, чтобы заполучить средства, которые можно будет использовать в свое время…

Коди ускорил шаг. До него снова и снова доносились мысли Лысоголовых, проживающих в Америкен Ган: «Обстановка ухудшается»! Молчаливое предупреждение передавалось от одного телепата к другому. И в то же время Лысоголовые продолжали заниматься работой и внешне ничем не выдавали своего беспокойства. Сегодня родители не отпустили своих детей в школу, а семейные вертолеты были готовы к немедленному взлету.

Коди издали заметил светящуюся вывеску казино «Последний шанс». Он шел вперед, готовый к встрече с Горном. Несмотря на невероятное нервное напряжение, которым было насыщено пространство, Коди чувствовал себя неимоверно спокойным и уверенным. Впервые за многие месяцы все казалось ему простым и легким. «Убить Горна» — в этом заключалось все. «Убить Горна», — думал он без тени сомнения или колебания.

В поисках своего врага Коди остановился у старых дверей казино, которые открывались и закрывались с помощью фотоэлементов. Самые разные слухи доносились до него со всех сторон. Говорили, что какой-то грузовой вертолет приземлился на окраине города: потек бак с горючим. А когда механик случайно открыл крышку ящика, где должны были находиться апельсины, то увидел среди фруктов…. какие-то необычные ружья… Три атомные бомбы, тщательно спрятанные для опытов в подпольной лаборатории Лысоголовых…

Потом какие-то волны пронеслись в перегретом воздухе.

Аура параноиков. Подобно тому как перед эпилептическим припадком наступает неопределенное чувство неизбежной катастрофы, так и признаком физического присутствия параноика являются темные волны, излучаемые его извращенным мозгом. Коди почувствовал, как кровь стынет у него в жилах, как рвутся его связи с этим зеленым, теплым и живым миром.

Он медленно пересек улицу, не обращая внимания на недоброжелательные взгляды, которые бросали на него небритые мужчины. На той стороне улицы находился маленький ресторанчик «Приют вертолетчиков». Аура стала гуще. Коди остановился перед дверью ресторана и мысленно прислушался.

Слухи возникали и продолжали распространяться. Кто-то знал человека, у которого сосед был Лысоголовым и который потерял три пальца на дуэли, а сегодня у него уже три новых пальца, ничуть не хуже, чем прежние, которые ему пришили в телепатической клинике (следует напомнить, что Лысоголовые никогда не дерутся на дуэли). И что у них есть врачи, способные делать чудеса, но не для всех людей. И если их немедленно не остановить, кто знает, до чего они дойдут…

Мозг Джаспера Горна, высокомерный, жесткий, распространял эгоцентрические мысли, мысли болезненно горделивые, сверхчувствительные и в то же время лишенные гибкости. Кроме того, в глубине его разума, подобно раскаленным углям в куче пепла, готовым вот-вот разгореться, пряталась другая мысль, заставлявшая сжаться все существо Коди. Он опасался, что телепат почувствует его присутствие.

— Горн приехал в Америкен Ган не для того, чтобы начать погромы.

— Он преследует другую, более ужасную цель. Это…

— Что?

Пока что Коди не мог этого знать. Он уловил какую-то смутную мысль, и этого было достаточно, это было предупреждение об ужасной надвигающейся опасности. Он должен все узнать. Коди прислонился к стене соседнего дома и наблюдал, как течет толпа, и в то же время осторожно прощупывал мозг Горна. «Тише… тише… осторожнее»,— контролировал он сам себя.

Параноик сидел совсем рядом, в ресторане. Он попытался отогнать свои мысли и сосредоточиться на еде. Он старался не думать о том, что однажды осенило его. Коди не мог прочитать его мысли, для этого надо было проникнуть глубоко в мозг, и Горн сразу же заподозрил бы неладное.

Но существовало другое средство. Можно осторожно ввести в его мозг ключевые фразы для стимуляции мыслей, которые интересовали Коди. Потихоньку, так, чтобы Горн принял их за свои собственные мысли, Коди ввел понятие «Последний шанс».

Горн отнесся к возникшему в его мозгу понятию с подозрением, насторожился, но, не обнаружив ничего странного, высвободил свои мысли:

— Игра в «Последнем шансе»! Я играю с ними со всеми, с их жизнью, я могу их всех убить, если…

Цепочка мыслей прервалась; возникло эхо от видеомузыки, заполнившей ресторан. Горн принялся за другое блюдо. Коди подхватил музыкальный ритм и послал новый сигнал:

— Убейте их всех, убейте их всех, убейте их всех!

— Освободите вирус, — отреагировал Горн на эту мысль, которую он счел своей. — Каждый день Померане добивается успехов… контролировать резонанс, перевести вирус, убить их всех, убить их всех, убить их всех! Убить их всех.

Коди пришлось напрячь все свои силы в ответ на кровожадную злобу, которую излучал параноик.

— Померане, — повторил он. — Померане.

— Померане в лаборатории, — подумал Горн.

Сформировался образ. Недалеко, в исследовательской лаборатории работал биохимик нетелепат по фамилии Померанс. Если его эксперименты будут успешными, то параноики получат вирус примерно такого же назначения, что и вирус, закодированный в операции «Апокалипсис».

Так вот почему Горн находился в Америкен Ган. Идея погрома была лишь прикрытием, с помощью которой он надеялся обмануть Лысоголовых. В то же время Горн мысленно контролировал опыты Померанса, чтобы параноики могли провести свою собственную операцию «Апокалипсис».

Очевидно, что Померане не преследовал подобных целей. Он был занят поисками специального бактериофага, но его исследования могли быть использованы для уничтожения людей.

Все так же осторожно Коди продолжал проникать в мозг Джаспера Горна, и ему удалось узнать еще несколько новых фактов. Возможно, Померане не добьется положительного результата, в таком случае параноики прибегнут к погромам. Конечно, лучше бы получить смертоносный вирус, потому что, если начнутся погромы, то параноики тоже могут погибнуть. Но за неимением лучшего… Все было готово для организации погромов благодаря усилиям Горна; напряжение достигло кульминации; он подготовил зачинщиков; погромы начнутся в одном городе, но быстро распространятся по всей стране, и Лысоголовые будут вынуждены проводить операцию «Апокалипсис». Результат будет тот же. Но лучше немного подождать: Померане, кажется, совсем близок к цели.

«Слишком близок», — подумал Коди, направляясь к ресторану. Он терял драгоценное время. «Убить Горна, убить его сейчас», — думал он, но колебался: что-то еще заинтересовало его в мозгу Горна. Это были полная уверенность, отсутствие малейшего беспокойства со стороны параноика. Должна быть какая-то причина этому.

Снова Коди начал прощупывать его мозг. Да, причина существовала: в лаборатории Померанса Горн спрятал бомбу.

Зачем?

Осторожно, по крупицам, собирал Коди нужную информацию. Биохимик не должен попасть живым в руки Лысоголовых. Бомба взорвется в том случае, если Горн успеет составить в своем мозгу некоторую последовательность символов уравнения — Горн сразу выбросил из головы мысль о них, — а также, если мозг Горна перестанет функционировать.

Это значит, если он умрет. Коди уже видел, где находится бомба в лаборатории Померанса. Он понял также, что если он убьет Горна, то Померане погибнет под развалинами своей лаборатории.

Но почему Горн придавал этому такое большое значение? Коди еще раз проник в мозг Горна и внезапно понял. Исследования Померанса касались вирусов, в состав которых входят нуклеопротеиды, но существуют и другие разновидности нуклеопротеидов, носителей телепатической функции. Если работа Померанса окажется успешной, то значит… Это значит, что нетелепаты могут стать телепатами!

Это был ответ на проблему индуктора, ответ, который снимет все вопросы разделенного мира. Это открытие в руках параноиков уничтожит человечество, а в руках Лысоголовых позволит прийти к единству. Это открытие…

Внезапно Коди почувствовал, что Горн догадывается о его присутствии.

И тут же мозг параноика начал выстраивать в цепочку уравнение, которое способно взорвать бомбу. Коди перебирал все разумные решения. Он мог бы убить Горна до того, как тот выстроит уравнение, но его смерть тоже вызовет взрыв бомбы, и тогда погибнет Померане, а этого нельзя допустить. От его решения сейчас зависели судьбы многих людей.

Было лишь одно средство остановить Горна. Коди уже слишком много узнал о его гордой, непреклонной и неуравновешенной натуре, больше, чем сам Горн знал о себе. Горн еще не полностью потерял связь с реальностью, как большинство параноиков, хотя признаки душевной болезни уже были заметны. У него были развиты, как сказал бы Алленби, гипнотические галлюцинации. Перед сном ему являлись живые образы. С помощью гипноза можно довольно легко вызвать такие галлюцинации. Нужно было убедить Горна, что все это — плод его временных галлюцинаций.

Коди принял во внимание образность мышления параноика, манию преследования и манию величия, которыми он страдал, ввел в его мозг предложение заключить союз для борьбы с человечеством. Эта мысль очень часто приходила к Горну. В то же время Коди создал мысленный образ Горна и показал ему его самого.

Все это напоминало галлюцинацию. Образ проник с такой скоростью в затуманенный мозг Горна, что он вздрогнул.

Древним грекам был известен механизм восприятия образа как самого себя. Примером служит миф о Нарциссе. Джаспер Горн попал в эту ловушку; увидев свой образ и решив, что это он и есть, параноик сконцентрировал свои мысли на эгоцентризме. Коди пристально следил за развитием его мыслей, стараясь уловить первые признаки ослабления сознания.

И вот первый ощутимый результат: Горн перестал выстраивать уравнение, которое должно было уничтожить Померанса. Параноика мучили сомнения. Здравый смысл подсказывал ему, что никогда Лысоголовые не пошлют к нему своего представителя, готового капитулировать, и что, следовательно, чувства, говорящие о присутствии Коди, подвели его. Такое с ним уже случалось. И он уже почти готов был признать, что чувства обманули его.

Коди продолжал вводить в мозг Горна новые мысли. Мысли достоверные с точки зрения параноика. Мысли приятные, успокаивающие. Горн с удовольствием созерцал свой собственный образ, который он видел и раньте, но никогда тот не был таким четким, таким привлекательным. Нарцисс любовался собой в глубине мозга Коди.

Сидя в одиночестве за столом в ресторане, Горн понемногу ослабил бдительность, и незаметная атака Коди стала более точной. Мысли, которые он теперь посылал параноику, были уже не совсем достоверными, но еще и не вполне ложными. Горн по-прежнему считал, что эти мысли — плод его воображения. «У меня уже были подобные галлюцинации. Особенно перед сном. И вот они опять. Значит, мне нужно уснуть. Я хочу спать. У меня закрываются глаза…», — думал он.

Убаюкивающие, монотонные мысли обволакивали сознание Горна. Влияние гипноза усиливалось. Нарцисс любовался Нарциссом… «Спи, спи, — шептал мозг Коди. — Ты проснешься тогда, когда я тебе прикажу. Ничто другое тебя не разбудит. Спи крепко… спи».

Горн уснул.

Коди бросился бежать со всех ног. Ни один Лысоголовый никогда не находился так близко от лаборатории. Только он, и никто, кроме него, не может спасти Померанса. Удастся ли ему это? Джаспер Горн, погруженный в гипнотический сон, спал в ресторане, полном народу. В любой момент кто-нибудь мог заговорить с ним, потрясти его, чтобы разбудить. Сон не был глубоким. Долго ли он продержится? Несмотря на последние указания, введенные в мозг Горна, он может проснуться.

Коди продолжал бежать. А если ему удастся вовремя вывести Померанса из лаборатории, будет ли Горн еще спать, когда он вернется в ресторан?

Одна мысль не покидала Коди. «Нет, сон был неглубокий. И будет чудо, если он проспит еще несколько минут, и мне удастся спасти Померанса, — думал он. — Когда Горн поймет, что же произошло, он не будет терять ни минуты, чтобы организовать погром. Динамит заложен, дело за детонатором. Я делаю то, что мне кажется правильным, но я не уверен в том, что я не ошибаюсь. Если я спасу Померанса, то Горн, конечно, успеет спровоцировать погром до того, как я вернусь, чтобы убить его, но я не могу допустить, чтобы Померане умер. Только он может решить проблему индуктора. Быстрее».

Коди подбежал к длинному ряду невысоких зданий, которые были знакомы ему, потому что он уже видел их раньше в мозгу Горна. Он знал, куда надо войти. Открыв дверь, он очутился в лаборатории.

Высокий худой седой человек, в халате с пятнами от реактивов, посмотрел на него с удивлением. Это был Померане — телепат в таких случаях никогда не ошибается. Это был Померане. А в это время, в трехстах метрах отсюда, в ресторане, проснулся Джаспер Горн и охваченный паникой проник в мозг ученого.

Коди перебежал через лабораторию. Померане стоял у большого окна, в которое было видно голубое небо, горячее солнце, выжженная трава. Если бы они могли выйти через это окно…

Казалось, что мгновение, в течение которого он пересекал лабораторию, превратилось в вечность, потому что Коди тут же увидел, как в мозгу Горна выстраивается цепочка формул уравнения, детонатор взрыва. И вот уравнение составлено. Теперь следовало ждать взрыва, конца, смерти. Но нет, у него еще было время. Коди отправил сигнал бедствия, который сразу был подхвачен всеми Лысоголовыми в Америкен Ган. В то же время он схватил Померанса поперек тела и бросился к окну. Пол под ним стал приподниматься, и он почувствовал, как взрывная волна выталкивает его из лаборатории.

Огромное окно возвышалось перед ним и несло угрозу. Но Коди плечом выбил его, разбив стекло, и звон осколков утонул в грохоте взрыва.

После ослепительной белой вспышки он упал в пустоту, не выпуская Померанса из рук. Он падал, падал в горячий воздух и мрак, несмотря на ярко светившее солнце, он падал и кружился в вихре осколков стекла, обломков дерева и кирпича, и грохот взрыва все время преследовал его…

Перед «Приютом вертолетчиков» двое каких-то прохожих уже собирались подраться. Джаспер Горн, пробиравшийся сквозь толпу, что-то произнес. Случайный прохожий повторил это вслух. Один из прохожих покраснел. (Очевидно, то, что сказал Горн, должно было вызвать всплеск агрессивности у того, кто был рядом, подобно тому, как составленное уравнение должно было вызвать взрыв бомбы.) Оба достали кинжалы, и началась дуэль по всем правилам.

Толпа зевак образовала круг. Победителем оказался высокий бородатый мужчина, грудь его была покрыта волосами, а голову украшала значительная плешь. Он мастерски владел ножом, действовал ловко и уверенно. «Это уж слишком, если игра велась по-честному», — проговорил вслух Джаспер Горн. Кто-то в толпе повторил его слова. Легко быть победителем, если ты читаешь мысли противника. И если уж они могли отрастить пальцы, то могли отрастить и волосы.

Джаспер Горн произнес как раз ту фразу, которую нужно было произнести перед одним из зачинщиков, стоявшим около него.

Зачинщик выругался и врезался в толпу. Ударом ноги он свалил на землю победителя, который уже вкладывал свой нож в чехол. Три человека набросились на него. В то время как двое держали его за руки и ноги, третий тянул изо всех сил за волосы. Волосы не поддавались. Жертва закричала и стала так яростно отбиваться, что несколько человек из числа зрителей упали на землю. Один из них потерял парик…

Это был ни сон, ни бодрствование. Это было преддверие рая. Коди находился в состоянии полной отрешенности от самого себя, в состоянии полного покоя; чувство, которое знакомо лишь телепату. Он хотел бы, чтобы подобное состояние длилось вечно. Но это было невозможно; телепат не мог себе позволить такое, его мозг был открыт, по крайней мере для тех, кто, как и он, носил шлем Немых.

Пробуждение оказалось тяжелым. Трудно было заставить себя вновь взвалить на плечи ответственность, которую он нес и которая еще ляжет на него. Если бы только ему предстояло жить той жизнью, которую он прожил в ту последнюю минуту до того, как потерял сознание, в минуту, прожитую без колебаний и размышлений, с одной лишь необходимостью физического действия (а жив ли Померане? — возник вопрос в пробудившейся части его мозга), тогда ему было бы легко вырваться из этой теплой и серой тишины, из этого сна без сновидений (а Померане?).

Как всегда, чья-то посторонняя мысль помогла Коди собрать все силы. Теперь он зависел не только от самого себя. Отовсюду к нему устремились мысли, и во всей разрозненной и смешанной информации повторялась одна и та же тема.

Эта общая тема — «погром».

Коди спрашивал себя, нужно ли было убивать Горна вместо того, чтобы спасти Померанса. Ответа он не ждал. Он самостоятельно принял решение, вот и все. Он открыл глаза, и сразу понял, в какой клинике и в каком секторе подземных пещер он находится. Круглое лицо Алленби склонилось над ним.

— Померане? — спросил Коди.

— Жив, — ответил психолог. — Многие Лысоголовые из Америкен Ган прибыли на место сразу после взрыва. Нельзя было терять ни минуты, ведь Горн уже спровоцировал погром. К счастью, один вертолет был наготове. В дороге они оказали вам первую помощь, вам и Померансу. Прошло уже два дня.

— Два дня?

— Померане пришел в сознание через несколько часов. А вас мы не трогали до сих пор, вам нужно было побыть в том состоянии. Ну а если вас мучает еще один вопрос, то… я думаю, что вы будете жить.

— Сколько нам еще осталось жить? — прошептал Коди.

— Встаньте, — приказал Алленби. — У нас есть работа. Держите, вот ваша одежда. Сколько? Не имею ни малейшего понятия. Погромы продолжаются уже два дня. Параноики хорошо подготовились к своей акции. Вероятно, все будут полностью уничтожены. Но у нас есть Померане… и к тому же Индуктор.

— Померане не из наших.

— Но он за нас. Не все же являются антителепатами, слава Богу. Он быстро сориентировался в обстановке, и сразу предложил нам свою помощь. Торопитесь. Сейчас будем испытывать индуктор. Я хотел бы, чтобы это происходило в вашем присутствии. Согласны?

Коди кивнул головой. Ему было тяжело передвигаться, боль отдавалась во всем теле, но все-таки как это было здорово идти следом за Алленби. Он шел по коридору и ловил мысленные волны своих друзей. Он подумал о Люси. Не все же являются антителепатами… «И не все телепаты являются врагами обычных людей», — добавил он, подумав о тех, кто, как Люси, были обречены на жизнь в заточении под землей.

— Она будет там, в лаборатории, — сказал Алленби. — Она сама предложила себя в качестве модели для опыта.

Мы сделали индуктор по концепции Померанса, по крайней мере мы использовали его замысел, а потом уже подключились наши ученые. Это было нелегко. Надеюсь…

Мысль о погромах возникла у него в мозгу, но он тотчас же ее отогнал. Коди подумал:

— Я выберу время, Кассий, я выберу время…

— Да, — согласился психолог. — Чуть позже, Джеф, только чуть позже. А пока самое главное для нас — индуктор. Вы впервые подумали о Джаспере Горне после пробуждения, правда?

Коди спохватился, что и на самом деле он воспринимал теперь предводителя параноиков, как что-то далекое, что-то неодушевленное. Горн уже не был той мишенью, на которую была направлена его ненависть.

— Да, я не чувствую больше потребности убить его, — сказал Коди. — Это уже не имеет значения. Худшее, что он мог сделать, это — спровоцировать погромы, и он это сделал. Если представится случай, я уничтожу его, но уже по другой причине. — Он посмотрел на Алленби. — Индуктор будет работать?

— Сейчас узнаем. Должен… должен.

Алленби открыл дверь, и они вошли в экспериментальную лабораторию.

Коди не стал рассматривать оборудование лаборатории, а сразу же обратил внимание на Люси, которая ждала его с ребенком на руках. Он поспешил к ней, погасив в себе желание проникнуть в ее мысли. Было слишком много вещей, которых он хотел бы не знать.

— Не обращай внимания на бинты, — сказал он ей. — Я хорошо себя чувствую.

— Я знаю, — ответила Люси. — Впервые я обрадовалась тому, что есть телепатия. Даже когда ты был без сознания, они знали, как ты себя чувствуешь.

Он обнял ее за плечи и посмотрел на ребенка.

— Ты был похож на мертвого… Но Алленби и другие, все они проникли в твой мозг, и успокаивали меня. А я ничем не могла им помочь. Только вот этим. Алленби искал добровольцев. Только таким образом я могу вам помочь…

Значит, Люси знала о существовании индуктора. Сейчас было не до секретов. То, что им было известно, уже не имело значения теперь, когда начались погромы.

— Это всеобщее уничтожение, да? — спросила она у него.

Коди был ошеломлен (телепатия?), но потом понял, что Люси просто реагировала на особенность его поведения, которое она хорошо изучила за долгие месяцы их близости. Всем женатым людям, если они по-настоящему близки, знакомо это чувство псевдотелепатии. А он и Люси были близкими людьми, несмотря ни на что. Было странно понять это именно сейчас, когда им осталось, возможно, так мало жить. Хотя у них и был индуктор, погромы могли привести к полному уничтожению планеты.

— Люси, если опыт не удастся, мы сделаем так, чтобы ты могла уйти отсюда вместе с малышом…

Она посмотрела на ребенка, потом отвернулась от Коди. Да, и с помощью телепатии ему никогда не понять поведения женщины, даже поведения Люси.

— Вы скоро будете готовы? — спросила она у Алленби.

— Уже. Отдайте кому-нибудь ребенка, Люси.

Она повернулась к Коди, улыбнулась ему и вложила ребенка ему в руки. Затем направилась вслед за Алленби к отдельно стоящему креслу, которое соединялось перепутанными проводами с панелью управления машины.

В мозгу ребенка он уловил импульсы, такие же, как и у красных рыбок в Америкен Ган. Но была огромная разница. Мозг рыбок не внушал ему ни жалости, ни страха. Здесь же он ощущал исключительную доверчивость, которая казалась странной у такого маленького беззащитного существа. Импульсы в его мозгу колебались при малейшем сигнале: при покачивании на руках, при чувстве голода, и в то же время каждый раз импульс возвращался в исходное положение. И Коди четко представил себе, как этот импульс развивает личность ребенка.

Он посмотрел на Люси, которая уже сидела в кресле. К ее вискам и затылку были прикреплены датчики. Высокий седой человек, очень худой — Коди узнал Померанса — стоял рядом, явно мешая другим. Коди прочитал в его мозгу плохо скрываемое раздражение: «Эти провода… не понимаю, какое это имеет отношение к моей теории. Боже мой! Если бы я мог стать телепатом! Но если индуктор будет действовать, то это станет возможным. Посмотрим, как установлена эта связь…» Дальше мысли стали слишком абстрактными, и Коди не мог больше их читать.

В лаборатории было много народу. Кроме ученых, там находились нетелепаты. «Добровольцы, — подумал Коди с удовлетворением. — Да, несмотря на то, что произошло, они хотели помочь телепатам, как Люси».

Опыт начался. Датчики слегка беспокоили Люси. Коди перестал читать ее мысли. Он тоже волновался. Мысленно он разговаривал с Алленби.

— А если индуктор будет работать, — спросил Коди, — то как мы сможем положить конец погромам?

— Мы предложим всем стать телепатами. Я думаю, этим заинтересуются даже линчеватели.

— Я вот тоже об этом думаю.

— А многие нетелепаты на нашей стороне, как Померане. Мы…

Он прекратил передавать свои мысли.

Какие-то изменения происходили в мозгу Люси: он излучал волны, на которых звучала абстрактная музыка, преобразовывались нуклеопротеиды. «Она становится одной из наших», — подумал Коди.

— Выключайте, — сказал Алленби. — Он наклонился над ней, чтобы снять датчики. — Минутку, Люси.

Он замолчал, но его мозг продолжал посылать ей сигналы:

— Поднимите правую руку, Люси. Поднимите правую руку.

Она не двинулась с места. Ее мозг, в который вторгся Коди, напомнил ему до ужаса знакомый плотный и закрытый мозг Джаспера Горна. Страх охватил Коди.

— Поднимите правую руку!

Никакой реакции.

— Что-нибудь другое, — посоветовал кто-то. — Люси, встаньте. Встаньте!

Она продолжала сидеть.

— Может быть, нужно время, она скорее всего должна научиться, — в отчаянии подсказал кто-то из Лысоголовых.

— Может быть, — подумал Алленби. — Но лучше давайте повторим опыт на ком-нибудь другом.

— Пойдем, Люси, — сказал Коди. — Сейчас попробуют повторить с кем-нибудь другим.

— Не получилось? — спросила она.

Она пристально смотрела ему в глаза, как будто хотела таким образом установить телепатический контакт.

— Мы еще не знаем, — ответил он.

И снова беспокойство охватило Коди. Если индуктор не действует, значит они снова окажутся перед той же проблемой, которую он не мог решить, которая заставила его пойти на убийство Горна. Груз ответственности за операцию «Апокалипсис». «Конец всякой плоти…»

Он еще крепче обнял Люси и стал лихорадочно искать выход из создавшегося положения. Мозг его сверлила одна мысль: должен ли он теперь ее убить, ее и ребенка? Может быть и нет. Не надо думать об этом. Он пытался найти какое-то понятие, чтобы вытеснить из головы эти ужасные навязчивые мысли.

— Индуктор, — спросил он у присутствующих. — Какова концепция? Как он работает?

Ответ на вопрос быстро дал другой мозг — мозг физика Кунаши. Его мысли были точные и быстрые, и он не скрывал своего беспокойства: жена Кунаши тоже не относилась к Лысоголовым.

— Вы помните, мы дали задание электронной машине решить эту проблему? Тогда в закодированной форме передали ей всю информацию, которую мы могли получить, читая мысли других ученых. И, конечно, некоторые из этих мыслей были и мыслями Померанса. С тех пор прошло больше года. Его теория тогда считалась неполной, но основные понятия в ней уже были сформулированы, включая и идею об изменениях нуклеопротеидов под влиянием резонанса. Машина собрала все эти данные и дала самый простой ответ: вирус. Тогда машина еще не могла сформулировать концепцию индуктора.

Коди заметил, что в кресло опять кто-то сел, и операторы прикрепили датчики к голове испытуемого. Коди почувствовал, как беспокойство снова овладевает им.

Кунаши упрямо продолжал:

— Померане — биохимик. Он работал над вирусом — японский энцефалит, тип А, — пытаясь его перевести в специфический бактериофаг. — Он задумался, а потом вернулся к теме. — Этот вирус, в состав которого входят нуклеопротеиды, воспроизводится благодаря внутреннему резонансу. Теоретически нечто неизвестное может превратиться в другое неизвестное, но физическая вероятность такого превращения зависит от относительного резонанса двух состояний.

В кресле сидела жена Кунаши.

— Изменения, а также воспроизводство зависят от специфических особенностей химического содержания веществ, — продолжал ученый. — Вот почему телепаты обладают иммунитетом по отношению к вирусу операции «Апокалипсис». Но… но эта специфичность может меняться не только для разных видов, но и в пределах одного вида. Наш иммунитет врожденный. Нуклеопротеиды этого вируса должны быть идентичны некоторым частицам с высоким резонансом центральной нервной системы нетелепатов, иметь с ними сродство. Эти частицы обладают способностью накапливать информацию, и тогда наш вирус будет воздействовать на информационные центры мозга нетелепата. Это сродство зависит от разницы в резонансе. Померане поставил перед собой цель изменить эту разницу. Такой метод позволил бы вводить вирус под контролем, а также прививать телепатические способности, которые зависят от возрастающего резонанса в информационных центрах мозга. Если мы искусственно увеличим специфичность, то телепатическая функция может быть создана у…

Он остановился. Жена Кунаши встала с кресла, а физик продолжал терзаться сомнениями. Внезапно Люси заявила:

— Я хочу попробовать еще раз.

— А ты сможешь… — начал было Коди, но сразу понял, что ничего не изменилось, ее мозг по-прежнему закрыт для него. Алленби пришел на помощь:

— Есть смысл повторить опыт. Не будем торопиться. Действие резонанса сохраняется в течение нескольких минут после того, как сняты электроды, но кто знает… — Коди снова взял ребенка на руки, а. Люси опять села в кресло.

— Когда-нибудь все эти приборы станут миниатюрными, и их можно будет носить постоянно… Люси, готова? Начали!

И снова они пытались воздействовать на мозг Люси. И снова Коди почувствовал, что мозг ее закрыт, и это напомнило ему Джаспера Горна. Но ведь Люси не относилась к параноикам!

Ее мозг не реагировал на сигналы. Значит, это было поражение. Но ведь теория Померанса проверялась с различных точек зрения, не было лишь эксперимента. А если нет доказательств правильности теории, то погромы будут продолжаться, и их уже ничто не остановит.

«Нет, она же не параноик!» — думал Коди. Ребенок зашевелился у него на руках. Он проник в его мозг, теплый, без конкретных образов, и не нашел там ничего, что могло ему напомнить Горна.

«Малыш, — подумал внезапно Алленби. — Проведем опыт на малыше».

Посыпались вопросы, но он на них не отвечал, так как сам не знал ответов. Действовал интуитивно, вот и все: «Проведем опыт на малыше».

Алленби освободил Люси от датчиков. Ребенка, завернутого в одеяло, с большими предосторожностями положили в кресло и прикрепили датчики. Малыш даже не проснулся.

Мысли всех были направлены к ребенку. Тот продолжал спать.

«Еще одно поражение, — подумал Коди. — Да, телепаты и нетелепаты совершенно отличаются друг от друга, и ничто не может их сблизить. Примирение невозможно. Ничего нельзя сделать, чтобы остановить уничтожение…»

Параноики были правы. Обе расы не могли жить бок о бок.

Вдруг в мозгу Коди вспыхнул ослепительный свет, он услышал грохот взорвавшейся бомбы, а затем раскаты грома. Казалось, наступил конец света…

Ребенок заворочался в кресле, открыл глаза и закричал.

Бесформенная тень страха проснулась в мягком тумане его мозга, это было воспоминание о головокружительном падении в мозгу Коди — врожденный страх, такой древний, как и человечество.

Впервые в истории удалось искусственным путем привить телепатические способности.

Коди сидел в одиночестве у пульта машины. Все шло к завершению. Через некоторое время будет передан последний призыв к нетелепатам. Им предложат воспользоваться индуктором, но… было одно «но»: их самих опыты не коснутся. Телепатические способности могут быть переданы только детям.

Если бы нетелепаты согласились воспользоваться индуктором и положить конец погромам, то телепаты об этом узнали бы сразу, ведь они могли читать их мысли.

А если бы они не согласились… телепаты бы также об этом узнали, и тогда Коди нажал бы кнопку на пульте. Началась бы операция «Апокалипсис». На подготовку потребуется шесть часов. Через неделю-две девяносто процентов населения погибнут или будут на краю гибели. Погромы не остановить, они будут продолжаться, но телепаты сумеют скрыться, тем более, что им придется исчезнуть не надолго. Люди должны принять решение.

Коди почувствовал, как приближается Алленби.

— Что вы об этом думаете?

— Трудно сказать. Все зависит от эгоцентризма, от параноической склонности в каком-то смысле. Может быть, человек стал общественным животным, а может быть, и нет. Скоро мы это узнаем.

— Да, скоро. Наступает конец. Конец того, что началось после Большого Взрыва.

— Это началось еще раньше, — уточнил Алленби, — когда люди стали жить все более и более крупными сообществами. Большой Взрыв произошел до их окончательного объединения. Децентрализация — это не лучший выход. Это — царство страха и раздела. Никогда барьеры, разделяющие людей, не были столь высокими. В наше время агрессия сурово наказывается, но она накапливается и ищет выход. Этот выход носит взрывной характер. Сознание подавляет агрессию, но преступное сознание основано на страхе, а страх прививает общество каждому с детства. Вот почему ни один взрослый нетелепат не может стать телепатом. Вот почему у Люси и у других ничего не вышло.

— И она… никогда не сможет…

— Никогда, — с расстановкой произнес Алленби. — Эта глухота к телепатическому обмену мыслями носит и исторический характер. Нетелепаты не знают, что думают другие, но они полагают, что знают. Они сами агрессивны и считают, что другие агрессивны тоже, они смотрят на всех как на своих врагов, вот почему они боятся стать телепатами. Сознательно они, может быть, и хотели бы быть телепатами, но бессознательный страх оказывается сильнее.

— А дети…

— Если они слишком малы, то могут стать телепатами, как ваш ребенок, Джеф. Его собственное «я» еще не сформировалось. Он может многому научиться, мысли других открыты перед ним, он вырастет и весь мир, свободный от предрассудков, станет доступным для его восприятия. Да, слишком много стен воздвигнуто с давних пор для того, чтобы разделить людей. В раннем детстве каждый может с помощью индуктора читать мысли других, ведь детский мозг чист и податлив. Но очень скоро, по мере того, как ребенок растет, растут и стены вокруг него, и приходит момент, когда мозг уже поддается изменениям.

Для Люси слишком поздно.

После паузы Коди спросил:

— А параноики?

Алленби покачал головой:

— Ничего не могу сказать, Джеф. Может быть, наследственная деформация. Но их же очень мало, и они опасны лишь потому, что мы сами являемся уязвимым меньшинством в мире нетелепатов. И этого бы не было, если бы…

— А секретная длина волны?

— Индуктор восприимчив ко всем волнам, которые излучает человеческий мозг. И тогда — рухнут перегородки между расами.

— Если они примут наше предложение. Если же нет… я все еще отвечаю за операцию «Апокалипсис».

— Вы на самом деле считаете, что вы или, точнее, мы за нее отвечаем? Нет, право выбора за нетелепатами.

— Передача началась, — сказал Коди. — Интересно, многие ли будут ее слушать.

Шумная толпа, исподволь управляемая параноиком и заполнившая улицы города Истерди, приближалась к внушительному зданию. Крики негодования раздались в тот момент, когда на площади перед домом появилась группа людей. Но параноик не торопился отдавать приказ.

Зато человек, стоявший рядом с параноиком, не колебался. Он поднял руку и рванулся вперед. Раздался выстрел.

— Они стреляют!

— Вперед!

— Линчевать их!

Толпа приближалась к дому. Прогремел второй выстрел.

Зачинщик, не параноик, но действующий по договоренности с ним, закричал и упал, обхватив руками ногу.

Из толпы, собравшейся на площади перед домом, отделился один человек и вышел вперед.

— Убирайтесь отсюда, — властно приказал он. — Быстро разойдитесь!

Предводитель смотрел на него с удивлением.

— Док! Вы же не Лысоголовый! Вам-то что здесь нужно?

Доктор снял с плеча ружье.

— Здесь много нетелепатов, — сказал он и обвел взглядом толпу.

Наиболее агрессивно настроенные следили за теми, кто, как они знали, были Лысоголовыми, но увидели, что около каждого Лысоголового стояли вооруженные люди.

Последних было немного. Зачинщик драки, увидев это, поднялся, прижимая руку к ноге, которую задела пуля. Он оглянулся.

— Они в наших руках! — крикнул он. — Нас в десять раз больше. Вперед, ребята!

И он бросился к дому.

Ему предстояло умереть первым. Человек невысокого роста с усами щеточкой поправил очки и спустил курок. Но с места он не сдвинулся, как и другие, стоявшие лицом к толпе.

Толпа дрогнула и отступила.

Воцарилась тишина.

— Вы долго не продержитесь, док! — крикнул кто-то из толпы.

Убитый лежал на «ничейной» земле, разделявшей противников.

Воздух дрожал от жары. Солнце клонилось к западу. Толпа сжалась и застыла в ожидании.

В домах засветились экраны телевизоров, на экранах показался Алленби. Он зачитал обращение к нетелепатам.

Передача закончилась. Лысоголовые читали мысли тех, кто не мог скрыть своих намерений. Это было похоже на опрос населения, только проводился он мысленно. Скоро станет известен ответ, и от этого ответа зависела жизнь тех, кто не был телепатом.

Джеф сидел у пульта машины и ждал ответа.

У здравомыслящего человека, у здравомыслящего народа ответ мог быть только один. Впервые в истории человечества с помощью индуктора можно было достичь союза, соответствующего здравому смыслу. Индуктор откроет дорогу самым смелым начинаниям; это будет путешествие в чудесные тайны науки, искусства и философии. И это будет последняя война с природой, война с бесконечным неизведанным пространством, с которым человечество находилось в состоянии постоянной вражды.

Взрослым предстоит увидеть лишь начало этой последней битвы, а вот их дети увидят все.

Здравомыслящие люди могли дать только один ответ.

Здравомыслящие.

Коди посмотрел на пульт управления.

…Земля наполнилась… от их злодеяний…

Нет, другого ответа быть не могло. А если придет другой ответ?

…конец всякой плоти пришел пред лице мое…

…и вот я истребляю их с Земли…

Коди уже представил себе, как он нажимает на кнопку, и начинается операция «Апокалипсис» по уничтожению планеты. От разрушительных волн гибнут люди, и на Земле, может быть, и во всей Вселенной останутся одни лишь телепаты. К нему пришли мысли о смертных муках, которые испытывают телепаты при гибели одного из своих.

И он понял, что ни один телепат не сможет изолировать свой мозг в случае гибели человечества.

Это будет незаживающая рана, память о которой станет передаваться телепатами из поколения в поколение без всяких искажений. И может пройти сто миллионов лет, а рана останется такой же жгучей, как и в день операции «Апокалипсис».

Эта операция будет означать и смерть Лысоголовых, ведь они ощутят смерть человечества в силу своей сверхчувствительности. Возможно, физически они останутся живы, но боль, страх и чувство вины будут передаваться потомками, а значит, калечить их разум.

Он нажал на кнопку, машина пришла в действие, загудела, потом зажглась лампочка.

Коди нажал на другую кнопку. Искатели нашли мельчайший кристалл, содержащий код операции «Апокалипсис». Кристалл, носитель закодированного сообщения, ждал приказа.

Как только Лысоголовые прочитали мысли Коди, они устремились к нему, забросали его вопросами, обратились с предложениями.

Коди остановился, он понял, что люди еще не приняли решения.

Бесчисленные голоса звучали в его мозгу. Теперь последнее слово было не за Лысоголовыми, не за обычными людьми. Последнее слово принадлежало Коди, и ой не стал больше ждать.

Он быстро протянул руку и почувствовал, как опускается холодная клавиша. Послание, зашифрованное в кристалле, потускнело, померкло, а потом стерлось.

Операции «Апокалипсис» больше не существовало.

Проворные пальцы Коди продолжали отдавать команды машине. Одна за другой выходили из строя клетки памяти. Записанная информация превращалась в энергию и исчезала в магнитном поле Вселенной. Вскоре мозг машины был чист. Возродить операцию «Апокалипсис» стало невозможно.

Оставалось лишь ждать.

Коди снял защиту. Вокруг него, повсюду на Земле, Лысоголовые образовали гигантскую мысленную сеть. Может быть, это было самое последнее и самое грандиозное из всех искусственных сооружений. Лысоголовые приняли Коди в свои ряды, и он слился с ними. Не было больше никаких барьеров. Никто не осуждал его. Все поняли и правильно оценили его поступок. Коди был включен в союз Лысоголовых, которые мужественно готовились встретить любое решение, принятое человечеством. Возможно, погромы будут продолжаться, пока останется в живых хоть один Лысоголовый. И этому последнему предстояло жить или умереть в одиночестве.

Итак, они все ждали, пока человек примет решение.

Приземлился вертолет. Люди бегут ко мне. Я их не знаю, я не могу прочесть их мысли. Я плохо их вижу: все плывет, тонет во мгле.

Мне что-то повязывают вокруг шеи. Что-то прикладывают к затылку.

Индуктор.

Кто-то встал на колени около меня. Врач. У него в руках шприц.

Но шприц подождет. Сначала индуктор, потому что никто не должен умирать в одиночестве. Никто больше не должен жить в одиночестве. Или мы все — Лысоголовые или у нас есть индуктор, с помощью которого все становятся телепатами.

Индуктор начинает действовать.

Я хотел спросить у врача, надеется ли он спасти меня, но думаю, что теперь это не имеет значения. Вселенная становится теплой и живой, и я не один. Главное то, что мое «я», мой мозг больше не отделены одно от другого. Я чувствую, как я соединяюсь мысленно с людьми, с жизнью, как я встаю из могилы, в которой лежал… я живу…

Мы живем…

Мы — единое целое. Мы — это человек. Окончилась долгая, долгая война и ответ был дан. Мечта снова обрела свою чистоту, огонь домашнего очага надежно защищен.

Этот огонь не погаснет, пока будет жив человек.