Кровная месть

ПРОЛОГ

Англия, 1795 год

Если бы Изабо Сен-Круа знала, что этот канун Рождества будет у нее последним, то взяла бы себе третью порцию сливового пудинга.

Но она просто старалась обходить гостиные. Изабо прежде и вообразить не могла, что в комнатах может быть так людно и душно, но когда сказала об этом Бенуа, тот только рассмеялся и посоветовал ей дождаться лета, когда город накроет смог.

— Не думай, что я ничего не замечаю, chou[1],— суховато произнес он.

Бенуа был высок, худ и обладал ошеломляющими усами. В дни революции Францию покинуло такое множество красивых джентльменов, что теперь каждый состоятельный дом в Лондоне мог похвастать французским шеф-поваром. Неважно, что почти все эти шефы дома не умели даже сварить яйцо. Здесь они вполне справлялись с делом.

— Mais non[2]

— Ну-ка, маленький кусочек пирога!

Бенуа подал Изабо тарелку и вилку. Это был традиционный пирог трех королей, который пекут на Рождество в каждом французском доме. Изабо с жадностью набила рот. Когда она взяла второй кусок, ей на зуб попался сухой боб, запеченный в пироге. Она обсосала с него глазурь и положила находку на тарелку.

— Вуаля! — усмехнулся Бенуа.— Я так и знал, что боб достанется тебе. Теперь ты королева ночи!

Он выдернул вилку из руки Изабо, несмотря на ее сопротивление. Она ведь еще не облизала сахарные крошки с серебряных зубцов!

— Ты должна танцевать до самого рассвета. Иди!

Изабо соскользнула с деревянного табурета, понимая, что дольше ей не удастся прятаться от празднества. Это было бы грубостью с ее стороны, а у нее имелось немало причин быть благодарной своему дяде. Ей ведь было не так-то легко украсть столько денег, чтобы хватило на переезд в Англию, а дядя вполне мог отослать ее прочь, когда она наконец добралась до его дома. В конце концов, он ведь никогда раньше ее не видел. Она была дочерью его брата, давным-давно жившего на чужбине, покойного и далекого, с которым они перестали общаться еще до рождения Изабо. Если бы не дядя Оливер, или Оливер Сен-Круа, как его называли здесь, она провела бы это Рождество точно так же, как предыдущее: пряталась бы под навесом кафе, надеясь, что кто-нибудь из горожан проникнется духом Рождества и купит ей что-нибудь поесть. Если нет, она вытащила бы несколько монет из чьего-нибудь кармана и купила бы еды сама. Каждому приходилось учиться делать то, что необходимо, чтобы выжить на узких улочках Парижа в дни великого террора.

— Иди-иди! — подтолкнул ее Бенуа.— Я требую, чтобы ты нашла какого-нибудь симпатичного молодого человека и пококетничала с ним.

Изабо и вообразить не могла такого юношу, который заметил бы ее даже в том прекрасном белом шелковом платье, которое было теперь на ней. Она все еще ощущала себя тощей, голодной, перемазанной грязью. Она не имела даже смутного представления о том, как люди танцуют. Девушка чувствовала себя уверенной лишь в том, что касалось кражи съестного или поиска наилучшей крыши, где можно спрятаться, когда начинаются очередные беспорядки.

Она заставила себя выйти из кухни, с ужасом думая о десятках гостей наверху, пугавших ее. До Парижа Изабо жила в огромном фамильном поместье в сельской местности. В их доме были мраморные полы и шелковые диванчики. За домом располагались виноградники, где она могла есть ягоды до тех пор, пока пальцы не становились пурпурными. Но потом ее родителей арестовали...

Разве страх перед рождественским балом можно было сравнить с ужасом перед гильотиной?

Изабо пробралась в ту гостиную, где гости собрались для полуночной трапезы. Ее дядя воспользовался шансом и ударился в свои любимые детские воспоминания о рождественских вечерах под тем предлогом, что это поможет его племяннице почувствовать себя уютнее. Только он никого не обманул. Все видели, как его волновало приготовление тарталеток и шампанского для друзей. Оливер стоял у большого камина, украшенного ветками можжевельника и белыми лилиями, доставленными из оранжереи. На нем был жилет цвета ягод остролиста, с трудом застегнувшийся на объемистом животе.

— Вот и она! — возвестил Сен-Круа.

Изабо сосредоточилась на том, чтобы удержать на лице улыбку и не наступить на подол своего платья, а также постаралась не вытирать о юбку вспотевшие ладони. В общем, заниматься чем угодно, лишь бы не замечать любопытных и жалостных взглядов, сопровождавших ее.

— Моя племянница, леди Изабо Сен-Круа! — громко произнес дядя.

В Париже она называла себя гражданкой Изабо. Так было безопаснее.

— Ох, моя дорогая! — заговорила взволнованным тоном какая-то старуха, и страусиные перья на ее голове сочувственно заколыхались.— Как ужасно! Как это воистину ужасно!

— Мадам...— Девушка просто не представляла, что тут можно сказать в ответ, поэтому лишь присела в реверансе.

— Эти варвары! — продолжила старуха.— Но теперь все это не имеет значения, здесь вы в безопасности. Мы, англичане, понимаем истинную природу вещей.

Еще одна фраза, на которую не могло быть ответа. Однако старая женщина казалась искренней, и пахло от нее мятными лепешками. Ее атласные перчатки были украшены красными воланами.

Она погладила руку Изабо и сказала:

— Мой племянник где-то здесь. Я уверена, он будет рад потанцевать с вами.

— Благодарю, мадам.

Изабо отчаянно захотелось спрятаться за одним из огромных остролистов, стоявших в гостиной, чтобы не стать жертвой подобной судьбы.

Да, эта гостиная была куда прекраснее всего того, что Изабо могла себе вообразить. Конечно, она сама помогала расставлять здесь чаши с позолоченными сосновыми шишками и букеты из веток остролиста, присыпанных серебряной пудрой и перевязанных лентами, и прикреплять к каждому окну сосновые венки. Но теперь, ночью, когда горели десятки восковых свечей, а в окна бился леденящий зимний ветер, все стало выглядеть просто волшебным. При этом здесь было душно именно так, как того и боялась Изабо. Теплый воздух переполнился навязчивыми запахами духов и цветочной помады для волос. Изабо осторожно направилась к дверям, ведущим в сад.

Кусты роз и тисовые изгороди подернулись нежным инеем, как будто на них набросали кружева. Из-за облаков выглядывала луна. Изабо слегка содрогнулась, когда начал падать снег, но в дом не вернулась. Она слышала морозный скрип колес экипажей, проезжавших по дороге, и музыку, доносившуюся из дома за ее спиной. Снег сделал все жемчужно-бледным. Изабо улыбнулась.

— Вы так умеете улыбаться, что я запрещаю вам хмуриться когда бы то ни было.

Она резко обернулась на голос, ее плечи напряглись. Она ведь жила в этом изнеживающем городском доме совсем недолго, а уже начала терять чутье. Ей следовало услышать шаги или, по крайней мере, звук открывавшейся двери...

— Простите, что помешал вам,— вежливо произнес незнакомец и поклонился.— Извините мое нетерпение. Я не мог дождаться, когда нас представят друг другу должным образом. Но вы можете быть только загадочной Изабель Сен-Круа.

—— Изабо,— тихо поправила она.

Ей никогда прежде не приходилось встречать таких мужчин. На вид лет двадцать, не больше, но он держался так элегантно и уверенно, словно был намного старше. Глаза у него были светло-серыми, почти бесцветными, как зимний сад.

— Филип Маршалл, граф Грейхейвн, к вашим услугам.

Он поцеловал ей руку. Губы у него были холодными, как будто молодой человек слишком долго стоял под снегом. Изабо внезапно занервничала, почувствовала себя в ловушке. Так было в тот раз, когда ее загнали за костры, разожженные посреди улиц, для того чтобы остановить городских стражников.

— Мне следует вернуться внутрь,— пробормотала она.

В конце концов, ей было всего восемнадцать. Она получила позволение присутствовать на балу лишь потому, что нынче были дни Рождества. Наверное, ей совершенно не следовало выходить из дома без какой-нибудь женщины постарше, тогда она не столкнулась бы с графом в одиночку. Изабо просто не могла все запомнить. Тетушка перечислила так много правил, что в уме Изабо все смешалось. Конечно, до революции она и сама все их знала. Но сейчас ее охватило странное желание подойти поближе к этому человеку, и не только потому, что она забыла прихватить из дома шаль.

Филип выпустил ее руку, вскинул брови. Слабый свет, падавший из гостиной, чуть заметно блеснул на серебряных пуговицах парчового камзола.

— Уверен, девушка, сумевшая выжить среди французской черни, не боится меня.

Изабо вызывающе вскинула подбородок.

— Mais non, monsieur. Je n'ai pas peur[3].

Для того чтобы говорить по-английски, ей пока приходилось делать усилия. И если она сердилась или отвлекалась, то сразу возвращалась к французскому.

— Простите,— Изабо, раздраженная собственной ошибкой, покачала головой.— Я не боюсь.

— Рад это слышать,— кивнул он.— Вина?

Граф протянул ей бокал, который держал в руке... Надо же, а она этого и не заметила. Но разве Бенуа не подталкивал ее к танцам и флирту? Нормальная девушка ее возраста была бы в восторге, очутившись наедине с таким красивым графом. Ей нужно пить, есть засахаренные фиалки и танцевать до тех пор, пока не протрутся подошвы атласных туфелек.

— Merci, monsieur[4].

Глинтвейн был теплым, приправленным корицей и чем-то еще, незнакомым, похожим на медь или лакрицу. Или кровь. Изабо внутренне нахмурилась. Постоянные опасения делали из нее дурочку.

— Вы так милы,— сказал граф.— Я жутко устал от всех этих английских роз, слишком кротких и смиренных, чтобы наслаждаться чем-нибудь кроме кадрилей и лимонада. Вы приятная, воистину радостная неожиданность, мисс Сен-Круа.

Изабо покраснела. От вина ей стало тепло, голова слегка закружилась. Все было просто чудесно. На ее ресницы опускались снежинки, но тут же таяли. Они ложились и на губы. Изабо слизывала их, как будто сахарные. Серебристые глаза графа посверкивали, словно глаза дикого зверя, лисицы, забравшейся в курятник.

— Если бы мы очутились в готическом романе, то здесь присутствовали бы призраки и вампиры. Вы обязательно боялись бы их,— неторопливо протянул он.

Изабо подумала о тех книгах, которые читала в библиотеке поздними вечерами, о чувственных романах вроде «Удольфских тайн» Анны Рэдклифф и «Леноры» Готфрида Бюргера, переполненных разными негодяями и бессмертными существами, которые блуждают по ночам и обладают ненасытными аппетитами.

— Ох, не говорите глупостей! — рассмеялась она.— Я не верю в вампиров.