Кровавое заклятие

Глава 28

Едва ли на всем белом свете нашелся бы хоть один человек, который узнал бы путника, что шагал сейчас по грязной дороге, ведущей к горному городку Пелос. Запах коз и конского пота намертво въелся в его одежду, под ногтями застрял засохший куриный помет, в спутанных волосах и бороде торчали стебли соломы. Его дыхание пропахло вином. Этот человек ухаживал за лошадьми в городской таверне. Подходящая работа для оборванца — несложная, а вдобавок частенько можно передохнуть и приложиться к бутыли с вином. Этот конюх мало походил на себя былого. Он больше не пользовался своим настоящим именем, хотя иногда бормотал его вслух, словно боясь позабыть.

Вечером путник остановился на утесе, как раз рядом с тропинкой. Перед ним расстилался горный пейзаж — скалы и провалы, озаренные бледным светом луны. Клочья тумана скользили над каменистыми равнинами, похожие на огромных призрачных слизней, каких можно в великом изобилии увидеть в лесу после дождя. По дальним холмам двигалась желтая точка света. Может, там проезжал торговец с фонарем, зажженным для защиты от духов. Горные жители были суеверным народом, боявшимся ночи и ночных тварей. Конюх из таверны не понимал этих страхов. В какой-то мере он даже хотел, чтобы его задрал белранн или уволок лесной упырь. Такая смерть, думал человек, почетнее его нынешней жизни. Существование в реальном мире более не имело для него смысла. И если бы налетела гигантская росомаха и откусила ему голову, человек пожалел бы разве что о потере призрачной страны своих грез.

Конюх уже собрался вернуться на тропу и отправиться к хижине, которую называл домом. Он ощущал голод — того особого сорта, который ни с чем нельзя было спутать. Прежде чем уйти, человек прошептал:

— Лика Алайн. Я Лика Алайн. Я не умер. Меня не убили.

Лика Алайн, некогда генерал самой беспокойной провинции Акации. Теперь… Кто он теперь? Вот уже несколько лет он вел бесцельное, бессмысленное существование. Лика Алайн сражался на севере. Он выжил в бойне, учиненной нюмреками, — единственный из всего отряда. Пережил лихорадку и в одиночку прошел долгий путь по заснеженным равнинам, преследуя врага. Теперь все это в прошлом. Его усилия ни к чему не привели. Алайн считал, что выполняет важную и опасную миссию, но он ошибался. Девять лет назад он спустился с Мефалийского Предела верхом на шерстистом рогатом звере, полагая, что несет в Акацию важные вести… и обнаружил, что империя погрузилась в пучину войны. Король мертв. Ошения разорена нюмреками. Племена Кендовии под предводительством Маэндера Мейна подняли мятеж, а вся акацийская армия заражена страшной болезнью, которая сделала ее совершенно беспомощной. Хэниш без боя победил на Алесийских полях. Лики не было возле Алесии в те дни; он прибыл вскорости — и увидел тысячи гниющих тел, объеденных падальщиками и облепленных мухами.

Несколько недель вся империя была охвачена войной. С полей Алесии она пришла в каждый город, каждый дом, двор и храм. Казалось, яростная злоба мейнцев не угаснет до тех пор, пока последний акациец не попробует их стали. Провинции, убоявшись подобной судьбы, переходили на сторону Мейна.

Кланы Кендовии сплотились под его властью. Сенивальцы оказали вялое сопротивление и быстро сложили топоры. Архипелаг Вуму запросил мира после первого же направленного на него удара. А в Ошении и вовсе некому было воевать. Сильная, сплоченная империя развалилась на глазах, и это подкосило Алайна. Казалось, все столетия власти над Изученным Миром ничего не значили. Хваленая «процветающая» империя превратилась в руины. Пала под ударами, развалившими ее изнутри.

Лишь Талай, богатый ресурсами и обширными землями, сопротивлялся Мейну еще долго после падения Акации. Остались ли они верны империи или просто дрались за свою независимость? Талай мог просто отречься от Акации, как поступили остальные, однако продолжал войну. Алайну было все равно почему. Талайцы сражались с Хэнишем Мейном и ордами нюмреков — вот и все, что имело для него значение. Генерал присоединился к ним. В особенности его прельщала возможность сразиться с нюмреками.

Многие полагали, что нюмреки не уйдут далеко от своих северных регионов. Казалось, они плохо приспособлены даже к умеренному теплу Ошении. Однако, прибыв в Талай, нюмреки скинули меховые плащи и вышли под солнце, сверкая снежно-белой кожей. Теперь, когда ничто не скрывало их мускулов и длинных конечностей, они выглядели еще более жуткими. После нескольких дней, проведенных под жарким солнцем Талая, кожа нюмреков трескалась и расползалась, как мясо над углями. Во время первой битвы они выглядели так, словно прошли сквозь пламя. Пласты кожи сваливались с их тел, а волосы вылезали клочьями. Разумеется, думал Алайн, нюмреки не пойдут дальше. Красные, ободранные до мяса, сочащиеся сукровицей — они просто не выживут… Он снова ошибся.

Нюмреки сражались как безумные. Они выглядели хуже иссеченных трупов, которые усеивали поле боя, но они стояли. Несколько недель спустя их кожа наросла заново и потемнела. Она тоже шелушилась и отслаивалась, но не так сильно, как в начале. Наконец нюмреки полностью исцелились. Южное солнце более не причиняло им вреда. Теперь они ходили обнаженными, за исключением юбки, которые носили и мужчины, и женщины. К ужасу отступающих талайцев, враги вышли в поле здоровыми и сильными, играя мускулами под медной кожей. В ночь летнего солнцестояния они танцевали, славя длину дня и силу солнца. Возникло новое предположение: морозные пустоши не были родиной нюмреков. Очевидно, их раса изначально жила в тропиках. Возможно, некогда нюмреков изгнали на север, и лишь теперь они вернулись в любимый климат. Племена Талая отступали, отдавая свои земли кусок за куском.

Люди говорили, что Хэниш Мейн намерен уничтожить под корень все, что только имеет отношение к Акации. Злобные Тунишневр требовали стереть с лица земли даже память о народе, который завоевал Мейн. Однако, когда война закончилась и воцарился мир, Хэниш начал заботиться о сохранении империи, действуя на удивление разумно и рассудительно. Он не изничтожил акацийскую архитектуру. Оставил Алесию, Мэнил и Аос в первозданном виде и не тронул ни единого здания или скульптуры на самой Акации. Пострадали только статуи Тинадина, которые Хэниш велел свалить и разбить на куски. Он вынул из внешней стены Алесии черный камень с гор Скейтвита, перевез его во дворец на Акации и поставил как памятник на то место, куда некогда складывали дары Эдифусу и Тинадину. С другой стороны, Хэниш наводнил дворцы Акации собственными людьми и привез мейнские реликвии. Он накрыл акацийскую культуру тонким слоем мейнской и не возражал против их смешения. Вместо того чтобы окончательно разрушить акацийскую систему управления и торговли, Хэниш приспособил их для собственных целей.

Все это отнюдь не утолило пылающей ненависти Алайна, но он больше не мог сражаться. Все его союзники погибли, или сложили оружие, или исчезли в неизвестном направлении. Враги больше не воевали, а восстанавливали империю, укрепляли ее и учились распоряжаться новыми владениями. Если бы Лика знал, во что превратится его жизнь, он бы вырезал себе кишки собственным мечом. Но тогда он знать этого не мог. Один день перетекал в другой, бывший генерал не находил себе применения и мало-помалу терял смысл существования.

Бродя по империи, Алайн утратил уважение к воинским регалиям: куртка давно была продана за еду, кинжал — за вино, шлем потерялся, походный мешок стал добычей вора. Через некоторое время бывший генерал уподобился множеству других измученных войной ветеранов. Потасканный, неряшливый, растерянный, немолодой уже человек, он явно не представлял угрозы для мейнской армии, которая теперь контролировала большую часть Изученного Мира. Лика Алайн всегда любил выпить. Раньше он с наслаждением смаковал дорогие вина; теперь хлестал в два горла дешевый алкоголь. Алайн мог бы умереть под забором смертью пьяницы и радоваться такому исходу. Однако, как ни смешно, от алкоголизма его спасла… другая зависимость.

При мейнцах миста в империи стало еще больше, чем во время правления Акаранов. Он был повсюду, привычный как вода или хлеб, дешевле кендовийского вина. Лика взялся за трубку одним тоскливым вечером, когда не сумел добыть бутылку. Какое потрясающее открытие! Вдохнув дым, генерал понял, что ошибался: война не закончена. Он — демон кровавой кары. Он убивал нюмреков прежде и сделает это снова. Генерал лежал на спине и видел прямо над собой картины, нарисованные на ночном небе. Вот он шагает по Ошении, держа по мечу в каждой руке. Мир не видывал подобных ему уже много столетий. Алайн шагнул в грезы и оказался в настоящем, невыдуманном мире. Он ощущал землю под ногами и вдыхал в легкие воздух. Он прошел тысячу миль и сражался, пока его лицо не стало красным от крови нюмреков. Руки словно срослись с мечами, сталь была частью его тела. Он убил бессчетное множество врагов. Он нес священное возмездие и собирал кровавую дань…

…Утром Лика со стоном очнулся от видений — стареющий оборванец, а никакой не герой и не великий воин. Алайн мог отринуть наркотик и проклясть его за обман, но пары миста все еще дурманили мозг, и казалось, что в ночных грезах заключена истина. Навеваемые мистом видения были яркими, четкими, осязаемыми — настоящими, как жизнь.

Закон запрещал людям использовать мист в дневное время, в рабочие часы. Нарушителей заключали под стражу и отбирали наркотик — наказание, которого боялись все. Впервые за долгое время Лика примирился со своим нынешним существованием. Днем он заливал в себя добрую порцию вина и ухаживал за лошадьми, чтобы заработать несколько монет и купить мист который скрашивал ночные часы. Подобно миллионам трудяг, Алайн не замечал, что происходит вокруг, не думал, во что он превратился. Трудно было сказать, в какой момент он попал в полную и безраздельную зависимость. Мист стал его хозяином и господином. Лика больше не верил ни в какого бога и посвятил себя новому служению.

Именно об этом он размышлял, возвращаясь вечером к своей хижине. Незадолго перед тем он купил пакетик миста и шел, лаская пальцами длинные ломкие нити. Поскорей бы добраться до хижины! Можно будет набить трубку и вдохнуть…

Алайн замер на полушаге. Ему почудилось чье-то дыхание в темноте.

— Прошу прощения, — донесся голос, — я не хотел вас пугать.

В тени перед хижиной что-то зашуршало, и подлунный свет вышел человек. Низко надвинутый капюшон скрывал лицо, но незнакомец развел руки в стороны, показывая, что не имеет дурных намерений.

— На самом деле это вы меня напугали. Подошли так тихо…

Голос звучал успокаивающе и миролюбиво, однако бывший генерал не любил людей в капюшонах. Особенно тех, кто выходит из ночной темноты и загораживает ему дорогу. И он всем видом продемонстрировал это незнакомцу.

— Вы Лика Алайн? — спросил человек.

Вопрос застал генерала врасплох. В первый миг он подумал, что пришелец слышал его бормотание на скале. Лика поспешно спрятал нити миста в карман.

— Вы Лика Алайн? Командующий акацийской армией в Мейне? Лика Алайн, которого иногда называют Оседлавшим Зверя?

Человек говорил по-акацийски очень чисто, как уроженец острова. Лика давным-давно не слышал совершенной речи. Кто мог говорить такие слова на таком языке? Очевидно, только убийца, который хотел быть уверен в своем предположении, прежде чем расправиться…

— Вы — Лика Алайн, первый человек, убивший нюмрека?

— Нет, — сказал генерал на местном диалекте. — Вы ошиблись.

Фигура в капюшоне не сдвинулась с места. Она походила на статую, наполовину слившуюся с ночными тенями. На миг Лика подумал: может, у него галлюцинации? Может, эта статуя всегда тут стояла, а он не обращал внимания? Или, возможно, никакой статуи не было вообще, а жаждущее миста сознание просто сыграло с ним злую шутку?..

Однако незнакомец снова заговорил:

— Жаль, очень жаль. Мне нужен Лика Алайн. Видимо, я ошибся. Простите, что потревожил. Позвольте предложить вам кое-что… маленькую компенсацию за беспокойство. Вот…

Человек выпростал из-под плаща руку. В воздух взлетела маленькая монетка. Она вертелась и мерцала, вспыхивая лунным светом. Лика невольно проследил за ней взглядом. Старый воровской трюк — но он попался. Впоследствии Лика не мог точно сказать, заметил ли он движение человека. Одно определенно: он ощутил удар в живот. Что-то твердое врезалось в него с такой силой, что едва не пробило насквозь. А в следующий миг Лика почувствовал укол в шею. Боль вспыхнула на миг и тут же угасла. И вместе с ней угасло сознание.

Алайн открыл глаза. Он отчетливо помнил человека в тенях, его голос, подброшенную монетку и удар в живот. Несколько секунд генерал лежал, размышляя обо всем этом. Мало-помалу взгляд прояснился, и Лика понял, что смотрит на грубые балки потолка. Их освещали мерцающие отблески огня из очага. Лика хорошо знал этот потолок — каждую неровность в нем, сучок в одной из балок, кружево старой паутины в углу. Он лежал в своей хижине, на собственной койке, созерцая знакомый потолок. Что все это значит?..

Фигура в плаще склонилась над ним.

— Ты солгал мне, Лика Алайн. Не скажу, что удивлен. Сейчас не то время, чтобы запросто разговаривать с чужаками… Только вот врешь ты неубедительно.

Человек взял свечу и поднес к лицу. Лика ошарашенно воззрился на незнакомца. Он увидел старого человека с кожей, морщинистой словно древесная кора. Его волосы были седы, редкая борода заплетена в косички на сенивальский манер. Если тело подходит к лицу, оно должно быть слабым и тщедушным. Нищий бродяга, жалкий человеческий обломок… Как же этот хлюпик сумел уделать генерала?

Человек, казалось, прочитал его мысли.

— На самом деле я не такая уж развалина, какой кажусь. Равно как и ты. Хотя в честной драке у меня не было бы шансов против тебя. То, что здесь случилось… пусть это не задевает твоей солдатской гордости. — Он помедлил секунду. — Посмотри повнимательнее, Лика Алайн. Скажи, узнаешь ли ты меня. Мы ведь встречались прежде — в другое время, в другой жизни…

Лика повиновался, посмотрел повнимательнее. И обомлел.

— Канцлер! Таддеус Клегг.

Старик улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Для тебя не все еще потеряно.

Глава 29

Коринн Акаран наконец признала, что в мейнских женщинах есть, пожалуй, некая своеобразная красота. Она размышляла об этом, едучи по горной тропе, что извивалась серпантином, уводя все выше и выше, к Небесной Скале. Мейнки могут быть привлекательными; нужно лишь привыкнуть к резковатым чертам. Все мейнцы имели примерно одинаковый тип внешности, но жесткие, четко очерченные лица, которые казались такими красивыми у мужчин, были неуместны для женщин. Во всяком случае, так полагала Коринн до последнего времени. Лишь недавно она поняла, что, глядя на мейнок, всегда сравнивала их с собой. Теперь, когда Коринн ехала по тропе в компании молодых мейнских женщин, ее мысли вновь вернулись к этой теме.

Все началось с приказа. Хэниш Мейн, сообщил посланник, желает, чтобы принцесса Коринн проводила больше времени с его кузиной Репной и другими знатными женщинами из Мейна. Посланник сказал «желает», но они оба знали, что слово «требует» более уместно в данной ситуации.

Хэниш назвал Коринн принцессой. Все называли ее принцессой, хотя, по сути дела, она была пленницей на острове, некогда принадлежащем ее отцу. Коринн жила среди людей, которые убили отца, обратили в руины Акацийскую империю и уничтожили род Акаран. Она ходила по коридорам, знакомым с детства. Она видела в окнах привычные пейзажи — нижний город и море. Вечерами часто ужинала за огромным столом в центральной зале. Но она более не была в кругу семьи. Другие люди заняли фамильный дворец. Молитвы читали на другом языке и славили богов другого пантеона — странного, злобного, суть которого Коринн так и не поняла. Ее жизнь балансировала на грани между «тогда» и «теперь». Нынешняя реальность перемешивалась с воспоминаниями. Коринн не знала, есть ли на земле еще хоть один человек, который оказался в подобных обстоятельствах.

Нынче днем Ренна ехала на гнедом коне, которого, должно быть, подобрала нарочно, чтобы он подходил к ее наряду. Ренна надела приталенную кофту в пастельно-голубом и бежевом тонах и разрезную юбку. Все вместе могло показаться платьем, когда Ренна стояла, но неизбежно разъезжалось, если она садилась верхом. Бледная, тоненькая девушка с далеко не идеальными чертами, которые, к счастью для нее, довольно удачно комбинировались, так что ее лицо можно было назвать приятным. Волосы Ренна заплетала в косы, и вначале Коринн стоило некоторого труда отличить ее от мужчины.

В первые годы оккупации мало кто из мейнок покинул Тахалиан и переселился на Акацию. Мейнцы предпочитали держать своих женщин взаперти. Они не любили смешиваться с другими народами, и трудно было придумать для женщины более страшный грех, нежели дать жизнь полукровке. Равно мейнцы не пришли в восторг, когда жительницы завоеванной империи начали рожать белокожих, сероглазых детей с тонкими чертами лица. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Хотя мейнцы на все лады расхваливали своих женщин, им явно нравились мягкие лица и оливковый оттенок кожи акациек — пусть даже они и говорили, что равнодушны к их прелестям. Поговаривали, что даже Маэндер Мейн наплодил толпу ублюдков. Постепенно все больше мейнских женщин спускалось с гор вслед за мужьями и любовниками. Среди них были и знатные дамы, и подруги простых солдат, которые, впрочем, теперь вели непривычно роскошную жизнь.

Ренна приехала в Акацию лишь несколько месяцев назад, однако уже адаптировалась к местным условиям жизни. У нее был красивый голос — высокий и нежный, чудесно подходивший для акацийского языка.

— Хэниш считает тебя очень красивой, — сказала она. Ренна носила шляпу с широкими сетчатыми полями, которые защищали ее от солнца. Из-под этой сетки она робко взглянула на Коринн. — Хотя ты, наверное, и сама знаешь. Ты понимаешь в мужчинах больше, чем я, да?

— До сих пор я понимала не так уж много, — ответила Коринн. Ее мало интересовали романчики и придворные интриги. Начать с того, что это был не ее двор. Вдобавок такие вещи напоминали Коринн о потерях. И все же, помимо своей воли, она спросила: — С чего ты взяла, что Хэниш считает меня красивой?

— Ну, это очевидно, принцесса, — откликнулась Ренна. — Он глаз с тебя не сводит. На летнем празднике он танцевал только с тобой.

Другая девушка, подруга Ренны, поддержала ее. Потом обернулась в седле и глянула на четырех молодых мейнок, ехавших следом. Все дружно закивали.

Коринн фыркнула.

— Да уж, на том празднике никто с меня глаз не сводил. То-то, должно быть, потешались, глядя, как я спотыкаюсь через два шага на третий. Попробовал бы Хэниш отвернуться — я б ему все ноги оттоптала. Ваши танцы для меня — темный лес.

Принцесса уже не первый раз пыталась отвергнуть комплименты Ренны, но та не уставала выражать восторг. Коринн наконец замолчала, признав поражение в словесной баталии. До войны ею восхищались мужчины и женщины гораздо более изысканные и утонченные, чем любая из этих девчушек. Коринн хорошо знала, какое место она занимает в нынешнем мире. А вот молодые мейнки вряд ли это понимали, и вряд ли они хотя бы догадывались о фальши, которая сопровождала их отношения с принцессой Акаран. Коринн знала, что она — боевой трофей, выставленный на обозрение для удовольствия Мейна и в назидание подданным нового короля. «Смотрите! Вот неоспоримое доказательство, что империя, существовавшая здесь до Мейна, побеждена. Смотрите, Акараны сидят за нашим — нашим! — столом. Поглядите на эту женщину. Оцените ее изысканные манеры, красоту, изящество. Вспомните, как могущественны были Акараны, и как они слетели с трона, были приручены и стали нашими домашними питомцами…»

Коринн вела роскошную жизнь. Она обладала массой привилегий. И все же чувствовала себя игрушкой. Вещью. Собственностью, принадлежащей всем мейнцам сразу — даже этим юным женщинам, которые расточали ей комплименты.

Девушки приблизились к Небесной Скале. Порыв ветра донес до них запах птичьего помета. Одна из мейнок прикрыла нос ладонью и спросила, действительно ли так необходимо ехать дальше. Не обратив на нее внимания, Коринн двинулась вперед. Любое пренебрежение к Акации оскорбляло ее, даже если речь шла всего лишь о морских птицах. Остров цвел всеми красками лета, трава на холмах отливала золотом. Лишь колючие короны акаций исчезли бесследно — деревья вырубили по приказу Хэниша в первые годы его правления. Еще один символ победы над империей. Еще одно действие, которое Коринн никогда не простит Хэнишу Мейну…

В ближайшее время начнется засушливый сезон, и на холмах запылают пожары. Столбы черного дыма потянутся к небу, и хищные птицы закружат над выжженными пятнами, похожими на раны земли. Коринн поведала об этом своим спутницам, сказав, что скоро придется осторожно выбирать время для прогулок. Случалось, люди, застигнутые быстро вспыхнувшим пожаром, сгорали на месте… Девушки слушали Коринн в благоговейном молчании, должно быть, воображая огненные вспышки, способные сжечь человека дотла. Жуткая мысль для людей, живших в стране девятимесячной зимы, где — как говорил Игалдан — снег мог выпасть даже в середине лета. Коринн нравилось, что мейнки страшатся особенностей острова, знакомых ей с детства. С другой стороны, такие мысли всегда вызывали у принцессы печальные воспоминания. Игалдан… Коринн старалась не думать о нем. Она так близко подошла к большой любви — а кровожадные безумцы отобрали ее…

К тому времени как девушки добрались до Небесной Скалы, поднялся ветер. Стоя на краю утеса, Ренна и ее придворные дамы цеплялись за свои шляпки, чтобы они не улетели в море. У Коринн не было подобных проблем. В отличие от мейнок, чья кожа краснела и шелушилась, Коринн под жаркими лучами солнца становилась только краше. Так что принцессе не требовался головной убор, и она с затаенной улыбкой наблюдала за страданиями спутниц. Ее веселье, впрочем, не продлилось долго.

— Смотрите, — сказала одна из девушек, — Ларкен возвращается из Талая. Вон его корабль.

Секунду спустя Коринн заметила судно. У него были красные паруса с эмблемой из двух перекрещенных кирок — герб, пожалованный Ларкену Хэнишем за его службу во время войны. Паруса парили над волнами, быстро приближаясь к острову, и при виде этого полыхающего алым цветом корабля Коринн ощутила прилив ярости.

Ларкен… Стоило подумать о нем, и принцесса вспоминала о своем позорном пленении. Именно Ларкен постучался в дверь ее комнаты в Киднабане девять лет тому назад. Он стоял перед ней — высокий, красивый, ладный в одеждах мараха. Ларкен говорил серьезно и спокойно, и, несмотря на грозящую опасность, это спокойствие передалось Коринн. Его послал Таддеус Клегг, сказал Ларкен. Канцлер поручил ему отвезти принцессу в безопасное место. Только ее. Об остальных детях позаботятся другие солдаты, поскольку все они направляются в разные стороны. Всем четверым нельзя долее оставаться в одном месте. Таддеус и король Леодан придумали план, который теперь нужно претворить в жизнь. Ларкен показал принцессе бумагу с подписями и печатями, подтверждавшую его слова. Коринн узнала отпечаток перстня Таддеуса.

— Надо идти, — сказал Ларкен. — Верьте мне. Если потребуется, я отдам за вас жизнь.

Коринн очень хотелось поверить ему. Теперь она изумлялась — как можно было просто уйти, не поговорив с братьями и сестрой? Коринн заикнулась об этом, но Ларкен ее отговорил. Агенты Хэниша Мейна уже на пути к Киднабану, сказал он. Предатели повсюду. Даже их гостеприимному хозяину, управляющему Креншалу, больше нельзя доверять, и поэтому они должны бежать. Немедленно. Время работает против них. Остальные дети уже отправились в путь. Они вновь соберутся все вместе через некоторое время, но сейчас надо идти. Выбора нет.

Ларкен был любезен и учтив. Умелый, сильный, решительный, он точно знал, что делать, а Коринн нужно было просто следовать его инструкциям. Она повиновалась и шагнула за своим спасителем в незнакомый мир. Они вышли из дома управляющего, проскользнули по темным улочкам Кролла и оказались в порту. Здесь уже ждал шлюп, который Ларкен твердой рукой направил в открытое море. К тому времени, как поднялось солнце, они обогнули мыс, и Кролл исчез из поля зрения. По пути Ларкен подробно объяснял Коринн, куда они направляются и что намерены делать дальше. Оставив Киднабан за кормой, шлюп полетел к мысу Фаллон. Вечером того же дня Коринн и Ларкен прибыли в тихий маленький городок Данос. Принцесса окончательно выбилась из сил и полностью положилась на своего умелого спутника.

Ларкен объяснил, что в Давосе им надо встретиться с другим агентом Таддеуса. Только он знает, куда двигаться дальше. Это надежный человек, и ему можно полностью доверять.

Агент так бурно и радостно приветствовал Коринн, что она смутилась. Странное чувство, доселе ей неведомое.

— Здесь мы в безопасности, — сказал агент, когда они шли по ночному городу. — Наша встреча содержалась в полнейшей тайне. Только я читал распоряжения канцлера. Подготовка к каждой стадии вашего путешествия производилась отдельно, так что никто, кроме меня, не знает всех деталей. Так велел Таддеус, и я четко выполнил его указания. Поверьте мне, принцесса Коринн, худшее позади.

— Никто не знает о нашем прибытии? — спросил Ларкен. — Ты уверен?

Агент мог поклясться в этом своей жизнью и жизнью своих детей. У него на руках имелись все необходимые бумаги, которые требовались, чтобы продвигаться дальше. Агент знал все инструкции, пароли и явки. Им предстоит, сказал он, направиться в Кендовию. Там есть верные Акаранам люди, которые приютят Коринн и предоставят надежное убежище. Хэниш Мейн ни в жизнь ее не найдет, ищи он хоть сотню лет.

Казалось, Ларкен был удовлетворен, и некоторое время они просто шли по улицам. Агент тараторил без умолку. Его огорчала ситуация в империи, он сожалел о смерти Леодана, рассказывал Коринн о предстоящем путешествии и клялся, что скоро все будет улажено. Коринн хотелось, чтобы агент замолчал и, одновременно, чтобы он говорил дальше. Она боролась с желанием вцепиться в него и крепко держать до тех пор, пока мир не вернется к своему нормальному состоянию. Никогда прежде Коринн не чувствовала такой необходимости быть рядом с людьми. Теперь ей хотелось оставить Ларкена и вверить свою жизнь их новому спутнику.

И тем сильнее ошарашило принцессу то, что случилось потом. Едва они свернули за угол и оказались в темном закоулке, как Ларкен что-то прошептал. Человек Таддеуса резко обернулся к нему, будто услышав предостережение. Он так и смотрел на Ларкена, когда тот шагнул вперед, чем-то взмахнул и ударил спутника по лбу. Агент замер на месте, точно прикипев к земле, пока убийца не отдернул руку. Обмякшее тело повалилось на мостовую. Лишь теперь Коринн увидела, что Ларкен держит в руке маленький топорик, который прежде висел у него на поясе.

— Ни звука. — Ларкен крепко взял Коринн за локоть. — Имейте в виду: если вы закричите, мне придется утихомирить вас весьма болезненным способом. — Он протащил ее по нескольким ступеням и выволок в переулок. — Так надо, принцесса. Не вините меня… или его. Мы все актеры в драме, которая больше нас самих. Идемте. Путешествие еще не закончилось.

— Что… что вы делаете? — выдохнула Коринн, безуспешно пытаясь высвободить руку. — Куда вы меня ведете?

Впервые Ларкен проигнорировал ее вопрос. Никакого вежливого ответа. Никакого быстрого, но внятного объяснения. Он просто вел Коринн за собой. В укрытие, да. Однако совсем не в то, которое приготовил для нее отец. Как выяснилось впоследствии, Ларкен не был ни верным человеком канцлера, ни тайным агентом Мейна. Он притащил Коринн в старую заброшенную лачугу и здесь ожидал окончания войны, чтобы продать принцессу тому, кто победит. Домик прятался в холмах неподалеку от Даноса на обрывистом, заваленном валунами берегу реки, куда люди приходили редко.

Так прошло много дней. Коринн и ее похититель редко общались, и после каждого разговора Коринн ругала себя за то, что вообще раскрыла рот. Ларкен кормил принцессу и, как мог, заботился о ней. Время от времени он уходил в Данос, каждый раз крепко связывая Коринн. А вернувшись, пересказывал ей новости, так что принцесса знала о событиях войны. Вдобавок Ларкен поведал Коринн ужасные вещи о грязной изнанке Акацийской империи. В то время принцесса отказывалась верить ему, хотя теперь понимала, что все было правдой. Все до последнего слова.

Коринн Акаран вышла из хижины другим человеком. Не было больше наивной девочки, верившей в чистоту и порядочность людей. Коринн поклялась, что никто и никогда больше не поймает ее в ловушку. Она никому не будет доверять. Она никогда не будет любить. Ни один человек не убедит ее в своей доброте. Коринн многое узнала об истинной сущности мира и дала себе слово, что найдет способ выжить в нем.

Через два месяца после похищения Ларкен передал принцессу в руки Хэниша Мейна, тем самым обеспечив себе привилегированное положение в новой империи. А Коринн оказалась при мейнском дворе, где и жила по сей день — вот уже девять лет.

На обратном пути она не проронила ни слова. Женщины вернулись во дворец через боковые ворота. Светловолосые охранники со смехом предложили им назвать пароль. Они шутили и весело болтали с девушками, но Коринн терпеть не могла эти игры. Принцесса еще больше расстроилась, узнав, что за воротами ожидает посланник Хэниша Мейна. Он сообщил, что Хэниш желает видеть ее нынче вечером. Коринн мысленно застонала. Она собралась было ответить, что больна и хочет уединиться в своих покоях, но тут ощутила на себе взгляды девушек — восхищенные, завистливые и любопытствующие. Ладно. Не имеет значения, что она хотела сказать. Коринн молча выслушала посланника и равнодушно пожала плечами.

Стоя в коридоре перед дверью в покои, которые принадлежали когда-то ее отцу, Коринн попыталась успокоиться. Пусть румянец сойдет со щек, сердцебиение вернется к нормальному ритму, а лицо станет холодным и бесстрастным. Хэниш Мейн вызывал у нее странное чувство, от которого Коринн всеми силами старалась избавиться. В этом ей обычно помогали воспоминания об их первой встрече. Тогда Коринн называла имя Игалдана, сказав, что принц не допустит ее пленения. В ответ Хэниш ухмыльнулся.

— Игалдан? Ошенийский щенок? Так вот о ком вы думаете? Ладно, я понимаю, он был видный парень. Да еще, кажется, поэт. Ну так знайте, что он загубил свою армию на поле боя. Они все погибли… довольно поганой смертью. Игалдан, дорогая принцесса, покрыл свое имя позором. Впрочем, если желаете, можете помнить его таким, каким он вам больше нравится. Вы, акацийцы, умеете притворяться.

Никогда прежде Коринн не испытывала к человеку подобной ненависти. В тот момент Хэниш показался ей омерзительным, жестоким, грубым, гадким. Теперь ей приходилось прилагать немалые усилия, чтобы помнить об этом. Слишком часто, глядя на Хэниша, она испытывала совсем другие эмоции…

— Коринн? — донеслось из-за двери. — Принцесса, я знаю, что вы в коридоре. Входите. Давайте поговорим немного. Я узнал кое-какие новости. Думаю, вам будет интересно.

Эта его манера тоже несказанно раздражала Коринн. Казалось, Хэниш имел нечеловечески острые чувства. Она толкнула дверь и перешагнула порог. Хэниш сидел за столом ее отца, держа в руке веер бумаг и теребя одну из своих косиц — ту, которая указывала число людей, убитых в танце мазерет, столь любимом мейнцами. Хэниш поднял голову и улыбнулся ей. Коринн мгновенно разозлилась на него за эту улыбку — потому что она озарила лицо Хэниша и подчеркнула красоту его глаз. Эти проклятые глаза! Они неотвратимо притягивали к себе взгляд Коринн; они будто светились изнутри, мерцали, как серые звезды. Они действовали на нее как бирюзовая вода одного из белых пляжей возле Аоса: ею можно было любоваться бесконечно. Некоторые вещи просто созданы для того, чтобы на них смотреть. Глаза Хэниша Мейна — и все его лицо, если уж на то пошло, — были из их числа. Коринн стоило немалых усилий надеть приличествующую случаю маску холодного равнодушия.

— Солнце очень идет вам. — Хэниш говорил по-акацийски, как делал чаще всего, когда они общались между собой. — Такая теплая красота хорошо подходит к вашим солнечным дням, здесь, на юге. Кстати, я рад, что вы согласились прогуляться с моей кузиной и ее подругами.

— У меня не было выбора, — отозвалась Коринн. — Если помните, вы сами отдали мне такой приказ.

Хэниш улыбнулся, словно она сказала что-то очень приятное.

— Трудно научить мейнских женщин придворным манерам. У них нет никакого опыта. Ни у кого из нас не было поначалу. Я знаю, что наши девушки восхищаются вами и следуют вашему примеру.

Коринн промолчала. Хэниш положил бумаги на стол.

— У меня есть новости, которые могут вас заинтересовать. Ларкен вернулся из Талая. И принес вести о вашем брате. — Он помедлил миг, наблюдая за реакцией Коринн. — Покамест мы не нашли его, хотя вот-вот найдем. Он где-то в Талае, во внутренних районах. Люди Ларкена напали на одно из местных поселений, но акацийцы, что там прятались, ускользнули у них из-под носа. Ваш брат Аливер оказался очень вертким.

— Откуда вы знаете, что это Аливер, а не Дариэл?

Хэниш пожал плечами.

— Я как раз надеялся, что вы поможете мне разобраться. Аливера действительно отправили в Талай?

— Такие сведения помогли бы вам в поисках?

— Да, весьма.

Коринн посмотрела ему прямо в глаза и честно ответила:

— Не имею ни малейшего понятия.

Теперь Хзниш выглядел не таким довольным, как прежде. Казалось, он готов был подняться из-за стола и подойти к принцессе. Однако он лишь скрестил руки на груди и заговорил на мейнском:

— А вы сильно изменились… Где та девочка, что стояла передо мной девять лет назад? Помните, как мы заботились о вас, когда вы лежали в лихорадке? Поверьте, принцесса: без наших знаний об этой болезни вы страдали бы гораздо сильнее. Возможно, ваши родные тоже пострадали от болезни, но некому было им помочь. Возможно, они тоже изменились. Не исключено, что вы и не узнаете их, а они — не узнают вас. Может быть, Коринн, вы сейчас скорее одна из нас, чем одна из них.

Коринн приподняла брови и всем видом выразила прозрение к подобному предположению.

— Принцесса, где ваши родные? — не отступал Хэниш, снова прейдя на акацийский.

— Вы уже спрашивали.

— И еще спрошу. И еще, и еще. Возможно, вы говорите правду, но я все равно буду задавать вам этот вопрос по пять раз на дню следующие двадцать лет.

— А потом перестанете?

— Потом я буду задавать его по десять раз на дню следующие сорок лет, если Тунишневр позволят мне топтать землю столь долго. Коринн, вы прожили девять лет в моем доме как почетная гостья. Причинил ли я вам вред? Упал ли хоть волос с вашей головы? Принуждал ли я вас к чему-то? Так помогите мне разыскать ваших братьев. И сестру. Я уже говорил вам прежде и повторяю еще раз: я лишь хочу, чтобы они вернулись во дворец своего отца и жили здесь в мире, как вы. Неужели лучше им скрываться в провинциях, прятаться по углам, но норам, как загнанным зверям?

— Где бы ни были мои родные, они свободны, — откликнулась Коринн. — Я бы не хотела ничего менять. Думаю, они тоже.

— Вы уверены? — Коринн не ответила, и Хэниш нахмурился. — Ладно. Прекрасно. Мы их найдем. У меня есть время и власть. У них — мало друзей и мало возможностей. Мы почти поймали одного из ваших братьев. Теперь он поймет, что его преследуют. Задергается, начнет совершать ошибки, доверять тем, кому не следует… Лично я полагаю, Коринн, что их жизнь далека от совершенства. В отличие от вашей. Жаль, что мы проводим так мало времени вдвоем. Столько лет прошло, а вы до сих пор не знаете меня толком. Мне бы хотелось это исправить. Теперь я не буду так часто уезжать. Думаю, если вы узнаете меня получше, я вам больше понравлюсь. Возможно, однажды мы решим, что можем быть вместе. Как вам такая мысль?

— Позвольте мне уйти! — резко сказала Коринн.

— Вы вольны приходить и уходить, когда захотите, принцесса. Поймите это наконец.

Коринн развернулась на каблуках и направилась к выходу. Она знала, что Хэниш будет смотреть ей вслед, пока она не исчезнет из поля зрения. Ей стоило большого труда сохранить непринужденный вид, однако Коринн преуспела. Выйдя из покоев, она свернула за угол, и Хэниш остался позади. Лишь теперь принцесса выдохнула и позволила себе расслабиться… но тут же поняла, что она не одна.

В арочном проеме, который ей нужно было миновать, стоял Маэндер. Он только что вошел внутрь и разговаривал с кем-то, стоявшим позади него. Заметив Коринн, Маэндер умолк. У него из-за спины вышел Ларкен; он сделал несколько шагов вперед и тут увидел принцессу. Ларкен приподнял брови, его губы растянулись в ухмылке. Хотя Ларкен был акацийцем, теперь он говорил только на мейнском. Они с Маэндером чем-то походили друг на друга — оба высокие, стройные, хорошо сложенные, оба являли собой прекрасные образчики мужской красоты своих народов.

Коринн шла вперед и смотрела мимо них, в коридор, сосредоточив взгляд на точке пространства где-то за их спинами. Она без проблем миновала Ларкена, но когда поравнялась с Маэндером, тот вытянул руку поперек проема, загораживая Коринн дорогу. Она остановилась, не поднимая головы, глядя на мускулистую руку, покрытую золотистыми волосками. Под мягкой кожей на сгибе локтя пульсировала вена, похожая на толстого червя. Коринн чувствовала, что Маэндер впился в нее взглядом, пытаясь рассмотреть лицо. Она знала этот взгляд. Коринн часто ощущала его на себе, проходя по коридорам дворца. Он тревожил ее даже во сне, и, просыпаясь, принцесса настороженно осматривала комнату, дабы убедиться, что рядом никого нет. Этот человек пугал ее, как никто другой, хотя за все время пребывания Коринн во дворце они едва обменялись несколькими фразами.

Вот и сейчас Маэндер не сказал ни слова. Свободной рукой он взял Коринн за подбородок и вынудил ее поднять голову. Несколько секунд он рассматривал девушку, а потом наклонился к ней; жесткие волосы бороды коснулись ее щеки. Маэндер чуть повернул голову и провел языком по ее виску. Коринн отдернула голову, ударила ребром ладони по его руке и выскочила в коридор. За спиной раздался голос Ларкена:

— Какова она на вкус? Сладкая или кислая? Мне всегда было интересно.

Коринн не разобрала ответа. Ей почудился смех Маэндера, но Коринн не могла сказать в точности, слышала она его на самом деле, или это была всего лишь игра ее воображения. Впрочем, она полагала, что не ошиблась — смех преследовал ее повсюду. Хэниш мог сколько угодно разливаться соловьем, Маэндер показал Коринн истинное лицо мейнцев. Она никогда не будет доверять им. Коринн уже очень давно перестала верить людям и не собиралась начинать снова. Принцесса не знала, куда подевались ее братья и сестра. Но не сомневалась: где бы они ни были, им живется гораздо, гораздо лучше, чем ей.

Глава 30

Бриг мчался на всех парусах и вот-вот должен был налететь на мель. Он был как раз напротив рифа — так близко, что уже врезал носом расходившиеся от него волны и опасно раскачивался из стороны в сторону. Шпрот отлично видел все это с марсовой площадки «Баллана». Добыча, которую они гнали четыре дня, сейчас разлетится на тысячу обломков. Вот ведь досада! Как он посмотрит в глаза Довиану, если вернется с пустыми руками? Сделайте что-нибудь, подумал он. Проклятие! Сделайте же что-нибудь, вы, идиоты! Я не для того за вами гнался, чтобы…

Рулевой Нинеас крикнул ему снизу, и громовой голос многоопытного морского волка разом перекрыл шум:

— Они сдают назад! На нас! Шпрот, мне держать прежний курс?

— Да! — заорал в ответ молодой капитан.

Разумеется! Держать курс! Их жертвой был бриг Лиги — не чета тем огромным судам, что бороздили океанские просторы, но все же очень недурная добыча. Ладный кораблик. На таких красавчиках важные шишки из Лиги плавали от побережья до платформ — городов на воде, прикрепленных к океанскому дну в сотне миль к северо-западу от Внешних Островов. Платформы были основной базой Лиги Корабельщиков. Как правило, каждый подобный бриг сопровождали несколько боевых кораблей, набитых солдатами Инспектората Иштат. Если бы на судне находился кто-нибудь из руководства Лиги, добыча была бы грандиозной. Простому пирату вроде Шпрота о такой не приходилось и мечтать — потому что взять ее можно было лишь с немалым флотом. До сих пор никто даже не пытался организовать такой налет. Этот бриг наверняка плыл без важных людей и несметных богатств на борту. Не настолько важная птица, чтобы беспокоить Иштат.

Шпрота проинформировал один из агентов Довиана. Парень был известным ловкачом, истинным мастером перевоплощений. На сей раз он затесался среди портовых рабочих на береговой базе Лиги и утверждал, что бриг пиратам вполне по зубам. Послание пришло ночью накануне отплытия корабля; Довиан полагал, что источник сведений вполне надежен. Получив благословение Довиана, Шпрот на следующее утро вышел в море. «Баллана» — легкий клипер, такие корабли способны развивать хорошую скорость, но отнюдь не предназначены для боя. Именно поэтому в первый день преследования бриг не обращал на «Баллан» особого внимания. Они, возможно, заметили странную штуковину, приделанную к носу корабля — множество соединенных вместе деревянных брусьев, обитых железом. Конструкцию увенчивал угрожающего вида металлический шип семи футов в длину и двух в толщину, заостренный на конце. Он был немного похож на подвижный мостик, который перекидывали с корабля на мол, если требовалось разгрузить судно с носовой части — полезная вещь в переполненных портах Внутреннего Моря. Однако шип предназначался для совсем иных целей, и Шпрот собирался в скором времени опробовать конструкт в действии. В конце концов, это его изобретение. Его коготь, как любил говорить молодой капитан.

«Баллан» следовал за бригом по Мелководью и вдоль цепи рифов, которые отмечали самый удобный морской путь через Внешние Острова. Вокруг было полно других кораблей, а Шпрот не хотел нападать на бриг при свидетелях. Он плыл будто бы по своим делам, несколько раз приставая в разных гаванях, а потом, используя скорость «Баллана», нагонял свою жертву. Заметить бриг было нетрудно, поскольку его борта, выкрашенные в белый цвет, ярко сияли под солнцем.

На третий день бриг поднял все паруса. «Баллан» не отставал. Утром четвертого дня он загнал жертву на мели возле небольшого атолла у северной оконечности Внешних Островов. Горизонт был чист, и Шпрот решил, что время настало. Они заберут сокровища корабля. Сегодня или никогда. Ветер раздувал паруса «Баллана». Он заметно превосходил бриг в скорости. Но этого было мало. Требовалось еще отыскать удачную позицию, чтобы использовать «коготь». Бриг, меж тем, отвернул от рифа и оказался под углом к «Баллану». Очевидно, капитан знал местные воды лучше, чем предполагал Шпрот. Плевать — положение вполне подходит для атаки.

Шпрот орал во всю силу легких и все же не был уверен, что его слышат на палубе. Ревел ветер, волны с громким плеском бились в борта, и голос капитана не мог перекрыть этого шума. Боясь, как бы рулевой не решил из осторожности изменить курс, Шпрот поймал веревку, которая свисала от марсовой площадки до самой палубы. Он носил перчатки без пальцев, которые приспособил для своих целей еще в детстве — в первые годы морских приключений. Теперь же Широт ухватился за веревку обеими руками и с головокружительной скоростью съехал вниз. Миг спустя он уже стоял на палубе рядом с Нинеасом.

— Не вздумай менять курс! — проорал Шпрот ему в ухо. — Держи по ветру, правь прямо на них!

Теперь его услышал не только рулевой, но и команда, собравшаяся на палубе. Вооруженные до зубов пираты — люди из самых разных уголков Изученного Мира, представители всех народов. Каждый со своими обычаями, своим любимым оружием, своими надеждами и чаяниями — и своими причинами выбрать стезю морского разбойника. Их капитан — с красивым мальчишеским лицом, стройный, легкий, тонкий в кости — ка-зался слишком юным, чтобы командовать такой бандой головорезов. Тем не менее Шпрот прекрасно чувствовал себя в этой роли. Обратившись к команде, он весело проговорил:

— Все, как мы и планировали, друзья. Все, как планировали. И ни шагу, прежде чем я дам сигнал.

Массивный бриг неотвратимо надвигался на хрупкий «Баллан». Он нес свои телеса над морскими волнами, словно дородная кабатчица, проплывающая по трактирному залу среди моря подвыпивших клиентов. Бриг выглядел невероятно, неправдоподобно белым, словно был сделан не из дерева — хотя из чего еще строить корабли? На марсовых площадках и на палубе виднелись высокие бортики со щелями, очень удобные для стрелков. За бортиками затаились арбалетчики. Град стрел обрушился на «Баллан», но это казалось ерундой по сравнению с обычной оборонительной системой кораблей Лиги. На судне, защищенном должным образом, находилось бы в три раза больше стрелков. Впрочем, и эти стали для пиратов проблемой. Каждая стрела, смазанная смолой, загоралась, слетая с ложа арбалета. Те, что ударили в борт и палубу «Баллана» или попали в паруса, вспыхнули негасимым пламенем. Пираты лопатами скидывали в воду стрелы и сгустки смолы. Атака не стала для них сюрпризом.

Корабли неслись друг к другу. Теперь они были так близко, что скорость «Баллана» могла погубить его. Шпрот хотел крикнуть, чтобы свернули паруса, однако решил, что это не ко времени. В один из парусов как раз попала очередная стрела, и пламя проделало в нем здоровенную дыру. Шпрот обернулся к матросам, возившимся возле «когтя».

— Готовься! Ждите сигнала! — Глядя, как стремительно сокращается дистанция между кораблями, он очень вовремя прибавил: — Эй, на палубе! Держитесь крепче!

В последние мгновения он приказал чуть повернуть клипер, чтобы смягчить удар. «Баллан» заскрипел и накренился, вставая на нужный курс, а в следующий миг корабли на полном ходу врезались друг в друга. «Баллан» встряхнуло. Такого жуткого треска Шпрот еще не слыхал в своей жизни. Палуба накренилась, едва не встав вертикально; огромная волна захлестнула ее и смыла за борт двух человек. Пылающие огни зашипели, но не погасли. Шпрот кое-как ухитрился уцепиться за борт и высвободить «коготь», прежде чем сила удара сбила его с ног и он покатился по вздыбившейся палубе. Конструкция пришла в движение; она падала вперед очень медленно и словно бы неохотно. Шпрот наблюдал за ней, лежа на спине возле перил. Он уверился в мысли, что механизм поврежден — «коготь» двигался слишком медленно. Если так пойдет дальше, он просто ляжет на палубу брига, не причинив тому никакого вреда.

Однако под собственным весом «коготь» набрал скорость. Стальной наконечник проломился через палубу брига, круша переборки и шпангоуты. Как и предполагалось, брусья разошлись в стороны, превратившись в распорки и удерживая шип под палубой. Несколько человек провалились в дыру. Корабли накрепко сцепились друг с другом, но бриг по инерции все еще двигался вперед. «Баллан» снова встряхнуло так, что Шпрота крепко приложило спиной о палубу, и несколько секунд он только хрипло дышал, не в силах выдавить ни слова. Он чувствовал, как «коготь» шевелится во внутренностях брига, ломая и корежа их. Несколько арбалетчиков попали между бортами, и их раздавило в фарш. Остальные отказались от атаки и кинулись назад в свои гнезда.

До Шпрота долетел голос Нинеаса, спрашивающего, что им теперь делать. Есть идеи? Идей не было, но, к счастью, мгновенная растерянность капитана прошла незамеченной. «Коготь» наконец-то зацепился как следует и теперь держал крепко. «Баллан» вроде бы нашел точку опоры и перестал раскачиваться, так что люди сумели подняться на ноги. Все обернулись к капитану; Шпрот рывком вскочил на ноги. Следующий приказ был очевиден:

— На борт! — рявкнул он. — На борт!

Абордаж был рискованным, безумным предприятием, возможным лишь потому, что никто не подумал оценить реальную опасность. Шпрот, как и все остальные, просто действовал. Он бежал, карабкался, прыгал… Все происходило неимоверно быстро, на одних инстинктах, почти без участия разума. Невероятное ощущение — ступить на палубу вражеского брига. Все вокруг было покрыто толстым слоем белой краски, Шпрот и его команда взбежали на борт — и замерли на миг, ошеломленные чудным зрелищем. Но только на миг: у них было здесь дело. Охранники корабля уже бежали навстречу пиратам. Воздух наполнился свистом стрел. Лязгнули, скрещиваясь, мечи. На палубе брига начиналась кровавая бойня.

Что поделать? Такова уж работа пиратов.

Со времени нападения минуло три дня. Шпрот вышел из доков и зашагал по усыпанной обломками белых ракушек дорожке. Дорога вела в Белую Пристань — пиратский городок, спрятанный в глубине острова. Он шел в авангарде толпы, которая росла с каждой минутой. Со всех сторон неслись радостные выкрики. Дети не отставали от взрослых. Даже городские собаки не могли сдержать радости и с веселым лаем носились вокруг. Еще бы! Пират вернулся с победой и богатой добычей. Шпрот не мог стереть с лица самодовольную улыбку. Он и его команда нынче стали героями дня. Шпрот оказался в центре внимания, им восторгались, его превозносили до небес. Пирату нравилось слышать радостные возгласы и ловить восхищенные взгляды молодых женщин. Роль всеобщего любимца давалась Шпроту легко, но он не воспринимал это как должное. Юноша честно трудился, чтобы на самом деле стать достойным такой чести. И еще — чтобы Довиан гордился им. В этом отношении Шпрот был еще мальчишкой, и мнение приемного отца имело для него огромное значение.

Белая Пристань никогда не мыслилась как постоянное поселение. Даже сейчас, когда городку уже сравнялось шесть лет, он по-прежнему выглядел каким-то недолговечным, неосновательным. Дома здесь представляли собой легкие строения, установленные прямо на песке. Незамысловатые конструкции с дощатыми щелистыми стенами, крытые пальмовыми ветками. Зачастую стены и вовсе заменяла натянутая холстина, обеспечивавшая мало-мальскую защиту от солнечных лучей. Многие готовили на улице, на открытом огне, оставляя объедки собакам и бесчисленным кошкам. Городок производил впечатление временного лагеря, который мог быть снят или заброшен в любой момент. Так и случится, если запахнет жареным и удача от пиратов отвернется.

На острове была чудесная гавань — немного мелководная, зато с ровным дном и единственным узким входом, едва заметным с моря из-за сильно изрезанной береговой линии и цепи высоких дюн. Они надежно скрывали поселение от посторонних глаз. Только дымы могли выдать его, но твердое дерево кустарников, растущих повсюду на острове, горело чисто. С проплывающего мимо корабля можно было увидеть разве что белое марево, мало чем отличающееся от одеяла тумана. На маленьком острове пираты нашли себе отличный приют.

Белая Пристань была домом Шпрота со дня ее основания. Он отлично помнил это событие. Шпрот, тогда еще мальчишка, стоял рядом с Довианом, пока гигант осматривал гавань, ухмылялся и говорил, что местечко как раз для них. Уютное, укрытое от всего мира. Здесь можно отдохнуть после рейда, спрятать похищенных людей и награбленное добро — ну и все такое. Так рассуждал он, расхаживая по пляжу вместе с мальчишкой, прилипшим к его боку. И Довиану удалось приспособить мир для жизни, для воплощения мечты…

Оставив ликующую толпу во дворе возле дворца Довиана, где Нинеас и молодые члены команды принялись рассказывать великую историю о захвате брига Лиги, Шпрот вошел внутрь. В руках он держал узкий ящичек из чистого золота, украшенный сложным орнаментом. Дворец Довиана не был, конечно, настоящим дворцом. Он представлял собой мешанину комнат и коридоров — лишь немногим лучше, чем остальные домики города. Тут и там виднелись брусья и балки, а иногда и целые секции, снятые с захваченных кораблей. Стены увешаны эмблемами, табличками с названиями судов и различными предметами корабельной оснастки. Сувениры, приобретенные за годы морского разбоя. Настоящий лабиринт, прекрасно подходивший для игр в прятки, в «Глаз пирата» и «Бей хвостом». Шпрот носился по коридорам дворца со дня его появления и очень любил их, особенно в те времена, когда Довиан еще твердо стоял на ногах. Ловкий и проворный, несмотря на свои габариты, он обожал бегать и играть как мальчишка.

Шпрот постучал в дверь комнаты Довиана и вошел внутрь. Слабый свет пробивался сквозь щели в стенах и потолке, но вскоре глаза юноши привыкли к полутьме. Довиан лежал на кровати — вот уже несколько месяцев, с тех пор, как боль, угнездившаяся глубоко в костях, приковала его к постели. Он часто и натужно кашлял, руки и ноги дрожали и едва шевелились. Кровать стояла у дальней стены; огромное как гора тело покоилось среди подушек, почти раздавленных его весом. Лицо Довиана было в тени, но Шпрот знал, что глаза обращены на него.

Стоя на пороге, юный капитан рассказывал о набеге. Он назвал людей, которые погибли во время рейда, и нашел для каждого добрые слова. Он подробно описал захват корабля, повреждения, которые получил «Баллан», и «коготь» в действии. Отлично работает, сказал Шпрот, хотя лучше переставить его на другой корабль и использовать только против маленьких судов. На самом деле он едва не разорвал «Баллан» на куски. Шпрот живописал драку, произошедшую на блестящей белой палубе брига, и подробно рассказал о сокровищах, которые пираты там нашли. По стандартам Лиги корабль был все равно что пуст, но, как известно, эти «стандарты» превосходят все мыслимые пределы. Пираты же остались вполне довольны добычей. Они выгребли все золотые и серебряные предметы, столовые приборы, посуду, зеркала, ковры, резную мебель, прекрасные стеклянные фонари — обычные вещи на любом корабле Лиги. Вдобавок пираты отыскали сейфовую комнату и заставили капитана открыть ее. Капитан, должно быть, думал, что она пуста, поскольку сам удивился, обнаружив там небольшой ящик, наполненный монетами, Тот самый, что сейчас держал в руках Шпрот.

— Скольких вы убили? — спросил Довиан.

— Десять мужчин. Двух подростков. И… одну девушку. Тео перерезал ей горло, прежде чем сообразил. Я его не виню.

— А что сделали с остальными?

— Связали и заперли в рубке. Еды и воды им хватит на несколько недель. А Лига, я думаю, найдет корабль через пару дней.

— Хорошо, что ты проявляешь милосердие.

Шпрот улыбнулся.

— Ты сам меня учил этому. Так же, как учил убивать. В любом случае пират должен оставить несколько свидетелей в живых, чтобы они разнесли вести о его подвигах.

В ответ Довиан издал невнятный звук — то ли рассмеялся, то ли закашлялся. Потом поднял огромную лапищу и поманил юношу к себе. Шпрот пересек комнату и опустился на колени возле кровати Довиана, заглянув ему в лицо. Время, солнце и ветер избороздили лицо старика глубокими морщинами. Сейчас он постепенно терял вес, хотя все еще обладал внушительными габаритами. Довиан положил ладонь на плечо Шпрота, стиснув его до боли.

— Я горжусь тобой, мальчик… Я не был уверен, что ты вернешься из рейда.

Шпрот скромно улыбнулся и признал:

— Да, дело вышло несколько рискованное.

Несколько секунд Довиан молча рассматривал юношу, возможно, в душе удивляясь их непохожести.

— Не могу сказать, что мне нравится твоя кровавая работа, но тут уж ничего не поделаешь. Не мы сотворили мир, верно? Таковы его законы, что одному человеку приходится поднимать оружие на другого.

Шпрот молча кивнул.

Если он надеялся, что это обрадует старика, то сильно просчитался. Казалось, все вышло совсем наоборот. Морщинистое лицо Довиана исказились, словно от боли. Он потер пальцем глаз с такой силой, словно хотел выдавить его.

— Я думаю, моя работа закончена. Я научил тебя всему, что умел сам. В восемнадцать лет — ты капитан корабля, люди слушаются тебя беспрекословно. Я ни о чем не жалею, потому что знаю наверняка: ты сумеешь выжить в нашем мире. И даже неплохо устроиться. Я сделал для тебя все, что мог. Прости, если такая жизнь не подобает принцу…

— Перестань! Гляди, я уйду, если ты снова начнешь стенать. Я вернулся, я захватил корабль Лиги, а ты опять сокрушаешься о прошлом! У меня его нет. Хочешь, чтобы я ушел?

Долгую секунду Довиан смотрел на него.

— По крайней мере люди видят в тебе королевское достоинство. Нет, правда. И ты не уйдешь — я тебя еще не отпустил. Они видят королевское достоинство. Люди сами не понимают, что они видят, но беспрекословно слушаются тебя. Идут за тобой туда, куда ни в жизнь бы не пошли за кем-то другим. Я придумал тебе прозвище, чтобы никто не догадался о твоей благородной крови. Ведь что такое шпрот? Маленькая рыбка, каких миллион в море. Однако никуда не денешься, парень: твое происхождение лезет из всех щелей. Светится в глазах, срывается с губ, едва ты раскрываешь рот.

— Даже когда я матерюсь?

— Даже тогда… — Довиан почти утонул в подушках и оттуда глядел на юношу, очевидно, довольный представленной ему картиной. — Даже в такие моменты ты по-прежнему мой Дариэл. Маленький принц, который любил бегать среди грязных рабочих в пещерах под дворцом. Почему ты это делал, малыш? Странная склонность для мальчика, которому полагается быть наверху. А он бродит по подвалам, в темноте… Я никогда не мог понять.

— И не пытайся. В любом случае я не так уж хорошо все помню и не могу тебя просветить. — Шпрот указал на коробку, которую принес с собой. — Не хочешь взглянуть, что там?

— Ты и правда не помнишь?

— Нет. Все, что я помню, и все, что я хочу помнить, — та жизнь, которая у нас здесь. Только она имеет значение, — проговорил юноша, стараясь, чтобы голос звучал как можно более убедительно.

Шпрот старался изо всех сил, потому что говорил неправду. По крайней мере не совсем правду. Просто он не мог связать в единую картину разрозненные обрывки воспоминаний. Не мог отчетливо представить события своей жизни до встречи с Довианом. Мысли о тех временах будто лишали его сил. Там было много печали, грусти, тоски и одиночества, которые теперь исчезли безвозвратно. Если Шпрот и думал о временах, когда он звался Дариэлом Акараном, то вспоминал лишь войну и то, как Валь его спас.

Он покинул Киднабан вместе с человеком, который называл себя солдатом-марахом. Этот солдат разбудил Дариэла рано поутру, взял мальчика на руки и ушел из дома управляющего. По дороге он что-то объяснял, говорил что-то успокаивающее, но Дариэл еще толком не проснулся и позже ничего не мог вспомнить. Они отплыли из порта Кролла и через несколько часов были на материке. Два дня Дариэл и его спутник шли пешком; на третий солдат купил пони, потому что мальчик совсем выбился из сил. Он готов был расплакаться в любой момент, все время спрашивал о сестрах и брате и просился обратно к ним или домой. Солдат был человеком незлым, но не умел обращаться с детьми. Он недоуменно смотрел на мальчика, словно никогда прежде не видел плачущего, и не мог понять, что за вода льется из глаз.

Солдат объяснил, что исполняет план, придуманный королем Леоданом. Дариэла нужно переправить в Сениваль, где о нем позаботятся друзья отца. Им надо лишь добраться туда, и всем бедам и волнениям придет конец. Дариэл будет в безопасности, и все разъяснится. Несколько дней они держали путь на запад, через холмы и нагорья, вроде тех, что Дариэл видел возле мыса Фаллон. Они шли у подножия гор, где земля была изрезана и перекорежена руками людей. Это, объяснил солдат, сенивальские рудники. Дариэл видел людей — покрытых черной пылью рабочих. В основном здесь были мужчины и мальчишки, хотя иногда встречались женщины и даже девочки. Одетые в лохмотья, они возбужденно что-то обсуждали. Юный принц не мог понять, о чем идет речь. Единственное, что он уловил: все вести, похоже, были печальными.

Дариэл не знал, что это за место и как оно связано с империей отца. Солдат же, оглядев изрытую землю, что казалась красной в отсветах заходящего солнца, произнес:

— Настоящая преисподняя — вот что они тут устроили. Преисподняя в золотой короне… — Он резко осекся, вспомнив о Дариэле, и пробормотал, что надо двигаться дальше. Они почти достигли своей цели.

Узкая, продуваемая ветром, горная тропа привела путников к поселению, где солдат должен был оставить Дариэла. Подойдя ближе, солдат нахмурился.

— Что такое?

Селение лежало в живописной долине, окруженной горами. Сперва Дариэл решил, что солдат остановился, желая полюбоваться красивым видом, но потом заметил, как тихо вокруг. Улицы были пусты, не было ни животных, ни людей на полях. Ни единой струйки дыма не поднималось из труб над домами.

— Что-то тут не так, — промолвил солдат.

Дариэл не мог с ним не согласиться.

Принц так и не узнал, что случилось с жителями. Они просто исчезли, а вместе с ними исчез и тот, кто должен был их встречать. Солдат опустился на подвернувшийся чурбак, обхватил голову руками и сидел так, молча и не двигаясь. Дариэлу показалось, что прошли долгие часы, однако он терпеливо стоял рядом, держа под уздцы своего пони, пока тот щипал сладкую горную траву.

Наконец солдат поднял голову и объявил, что придумал план. Он отправится в соседний городок, расположенный в дне пути дальше на запад. Если выдвинуться прямо сейчас, до городка удастся добраться на рассвете. Там он постарается выяснить, что к чему, и вернется еще до заката завтрашнего дня. Может быть, кто-нибудь ищет Дариэла. Надо это проверить и подумать, как им быть дальше. Однако ехать придется быстро, так что Дариэлу лучше подождать здесь, в одной из хижин. Солдат оставил мальчику свой дорожный мешок и поклялся, что все будет в порядке.

Потом он уехал. Дариэл слушал стук копыт пони, пока он не утих совсем, и тут ему стало страшно. Мальчик не возражал против придуманного плана. Не сказал ни слова. Разве мог он знать, что солдат лжет?

Он провел ночь в темноте, дрожа от страха — маленький как мышонок и такой же беспомощный. Дождило, было холодно, а когда ночь пошла на спад, по долине словно призраки поплыли клочья тумана. Дариэл не развел огня, не вытащил одеяла из мешка, оставленного солдатом. Он ощущал голод, но не понял, что это такое. Ему не хотелось встречаться лицом к лицу с жестокой реальностью, и потому Дариэл отгородился от любых ее проявлений. Он лежал, полностью отдавшись своим фантазиям, воображая, что отец снова жив и спешит сюда, чтобы спасти его. Дариэл выдумывал все новые и новые истории. Может, это было и к лучшему, потому что когда помощь пришла, она оказалась столь же неожиданной и невероятной, как любая из его фантазий. И тем не менее он принял ее с распростертыми объятиями…

Сидя на табурете возле кровати своего спасителя, Шпрот спросил:

— Помнишь ночь, когда ты нашел меня?

— Как вчера, малыш.

— Вот отсюда и начинаются мои воспоминания, понимаешь? С той огромной тени, которая вошла в дверь хижины…

— Кошмарная дыра! — перебил Довиан. — Безобразие, что тебе вообще пришлось там сидеть.

— Я могу повторить твои слова в точности, — продолжал Шпрот. — Ты…

— Кто бы мог подумать, — пробасила тень, входя в хижину вслед за светом желтого фонаря, — что в таком месте и в такое время можно найти настоящего принца? Интересно, кому из нас повезло?

Дариэл отлично помнил эти слова, однако в ту далекую ночь он не сразу понял, что происходит. Прошло уже три дня. Мальчик по-прежнему надеялся, что солдат еще, может быть, вернется, но надежда эта таяла с каждым часом. Знакомый голос, подумал Дариэл. Только чей же он? И как здесь оказался? Дариэл был уверен, что слышал этот голос раньше, только не мог представить, что его обладатель окажется здесь, в этой горной хижине.

Тень придвинулась ближе.

— Ты в порядке, шельмец? Не бойся, это Валь. Валь пришел помочь тебе.

«Валь?» — подумал Дариэл. Валь из пещер под дворцом — кормилец кухонных духовок… Его Валь! Он поднялся на ноги, спотыкаясь, шагнул вперед и упал на руки гиганта. И, вдохнув соленый, едкий запах угольного дыма, исходящий от огромного человека, Дариэл разразился рыданиями. Он вцепился в рубашку Валя обеими руками, утирая слезы и сопли о жесткую ткань и сотрясаясь всем телом.

— Не надо, парень, — мягко сказал Валь. — Успокойся. Теперь-то все у нас будет хорошо.

Так оно и случилось. Выяснилось, что Валь направлялся домой, в Кендовию, подобно многим беженцам, согнанным войной с привычных мест. Во временном лагере, устроенном среди холмов, он случайно повстречал того самого солдата, что сопровождал Дариэла. Солдат уже крепко приложился к бутылке сливового вина и рассказывал всем, желающим слушать, что он был личным охранником одного из королевских детей. Валь подсел поближе и принялся вынимать из солдата подробности. Дыша перегаром, тот поведал, что его подопечным был младший принц. Мало-помалу Валь вытянул из него все детали — как они направлялись в Сениваль, как обнаружили пустую деревню, как солдат спраздновал труса, бросил мальчика и сбежал. Он не мог найти человека, которому следовало передать ребенка! Человек тот исчез, возможно, умер, и солдат не имел ни малейшего понятия, что делать дальше. А война? А все эти события, что происходят вокруг? Маэндер в Кендовии, Хэниш разбил армию на Алесийских полях! Что простой солдат может сделать для принца? Да ничегошеньки! Да, он бросил его, предоставил собственной судьбе, но какой у него был выбор?

Валь никогда не рассказывал в подробностях, что он сделал с тем солдатом. Лишь однажды пробормотал нечто вроде: вряд ли он сможет есть что-нибудь тверже козьего сыра до конца своих дней. Дариэл ничего не понял, но картинка, возникшая в голове, заставила его надолго задуматься. Он размышлял об этом, шагая вслед за Валем. Ничего, сказал гигант. Он как раз знает подходящее местечко, где без труда можно исчезнуть, скрыться с глаз долой. Большую часть пути мальчик ехал на плечах кендовианца, свесив ноги по обе стороны шеи и запустив пальцы в кучерявые волосы своего спасителя.

Три дня они шли по горам, а на четвертый Дариэл уловил в воздухе запах соли. Тем же вечером мальчик, дремавший на плечах у Валя, услышал, как тот сказал:

— Гляди, парень. Думаешь, это море? Как бы не так. Это место, где может укрыться целый народ.

Они постояли на обрыве, глядя на безбрежный мир, раскинувшийся на западе. Дариэл, который с самого рождения жил на острове, с первого взгляда мог сказать, что вода перед ними совсем другая. Не голубая, не бирюзовая, не зеленая. Такой воды Дариэл не видел прежде. Ока была густого синевато-серого цвета, а кое-где казалась и вовсе черной. Огромные волны лениво катили свои тела, медленно, никуда не торопясь. Возле берега они поднимались, словно жидкие горы, висели в воздухе миг, а потом ныряли назад, в пенистый хаос. Их плеск не был ритмичным, равномерным, какой привык слышать Дариэл. Каждая волна имела собственный звук и ударяла в берег по-своему. Сидя на плечах гиганта, Дариэл смотрел и смотрел на них, не в силах отвести глаз. Он никогда не видел ничего столь же величественного, внушающего благоговейный трепет своей силой и размерами.

— Язык Серых Валов, — произнес Валь. — Безграничный океан. Вот так мы исчезнем из мира твоего отца и войдем в мой.

Дариэл не ответил. Смутный страх, сидевший в нем уже много недель, теперь овладел им с новой силой. Дариэл не мог поверить, что сумеет прожить без своей семьи. Он пропадет без них. Пальцы Дающего сдернут его с земли и унесут в никуда. Дариэл был маленьким огоньком, который так легко потушить. И все-таки он существовал. Он был здесь, он имел что-то внутри себя — такое же твердое и реальное, как земля под ногами. Он действительно мог бы исчезнуть из одного мира и войти в другой. Исчезнуть и появиться заново…

Именно так и произошло. Валь дал ему новую жизнь и снабдил новым именем — так же, как и себя. Истории о его пиратской жизни не были выдумкой. Валь — теперь он величал себя Довиан, сократив название родного народа — действительно родился в пиратской семье. Вернувшись на Внешние Острова, он быстро восстановил прежние связи и принялся искать корабли и команду. Мир созрел для разграбления. Кругом царил хаос, который обещал смениться новым порядком — под властью Хэниша Мейна. Многие толкались и соперничали, разыскивая в новом укладе уютное местечко под солнцем. Валь плавал вместе с Дариэлом, учил его всему, что знал о мореплавании и сражениях, морском разбое и управлении людьми, о выживании в самых неблагоприятных условиях…

Все, что было прежде — дворец Акации, статус принца, империя отца, сестры и брат, — мало-помалу покрывалось смутной дымкой. Казалось, Валь знает прежнюю жизнь маленького принца лучше самого Дариэла. Зачем держаться за людей, которых он, вероятно, никогда не увидит? Воспоминания ребенка не выстраивались в ясные логические линии. Да, были картинки. Были всплески эмоций, которые, казалось, хватали его за горло и не давали дышать. Были времена, когда Дариэл просыпался от кошмаров, зная, что все кругом неправильно, не так, как надо… Со временем это прошло. Возможно, такие вещи и означают, что ты жив?..

Шпрот. Теперь это было его имя, и он не собирался возвращаться назад, к испуганному ребенку.

Шпрот открыл маленький замок ящика и вывалил на кровать сияющую россыпь золотых монет. Довиан смотрел на них, проводил по ним пальцами, подкидывал на ладони. То, что надо, прошептал он. Именно то, что им требовалось. Это покроет все…

Довиан взял один из сверкающих кругляшей и подержал в луче солнечного света. Золотая вещица, разительно отличавшаяся от монет. Ее покрывал тонкий узор из острых линий — филигранная работа, очень сложная для такого мягкого металла. И форма у вещицы была необычная. Толщиной с монету, она была не круглой, а скорее многоугольной. С одной стороны Дариэл увидел тонкие зубцы. Линии оказались странными значками, которые напоминали письмена, но не имели сходства с буквами ни одного известного ему языка. В центре располагалось небольшое овальное отверстие.

— Что это такое? — недоуменно спросил Шпрот.

Довиан задумался. Шпрот почти чувствовал, как он сортирует свою память — каталог сокровищ, виденных и оцененных на протяжении долгой жизни.

— Понятия не имею, — наконец он наконец. — В любом случае красивая штучка. — Довиан прижал ее к груди юноши. — На. Повесь на шею. Если попадешь в беду и понадобится быстро выкручиваться, ты сможешь превратить ее в деньги. Она твоя. Остального более чем достаточно для реализации наших планов. Принеси-ка мне вон те карты. Давай поглядим.

Шпрот повиновался. Он передал Довиану знакомые бумаги и устроился на краешке кровати. Ему нравились моменты, когда Валь, казалось, забывал о своем печальном состоянии. Они вместе раздумывали, строили планы — словно отец и сын. Мечтали о будущем и размышляли, как претворить свои идеи в жизнь. Во многих смыслах Шпрот все еще был мальчишкой Дариэлом. Он не подозревал, как сильно все изменится в скором времени.

Глава 31

Была на свете особая талайская акация, которая никак не давала Таддеусу покоя. Она одиноко стояла на равнине, похожая на старого чернокожего человека, склонившегося набок от слабости или немощи. Акация была хрупкой и тонкой, со скрюченными ветвями и редкими листьями. И все-таки она жила. Акации выносливы; они медленно растут, выпускают шипы против врагов и стойко терпят капризы погоды. Возможно, в этом есть что-то обнадеживающее, однако Таддеус не мог его найти. Ничто его не обнадеживало. Канцлера угнетало безмолвное величие окружающего пейзажа, который он созерцал, стоя в хилой тени дерева. Казалось, будто земля тут изгибается более плавно, чем в других местах Изученного Мира. Здесь было неимоверно просторно; холмы вдалеке выглядели высокими и массивными. Свод неба в Талае был выше, чем в любом другом краю. Он уходил вверх, подпертый белыми облаками, которые стояли точно колонны какого-то массивного храма. Насколько хватал глаз — внизу и наверху, в каждой стороне света, близко и далеко — везде копошились живые твари. Таддеус не мог сосчитать их, не знал их названий, но подозревал, что каждая стремится изучить его поближе — с непонятными намерениями.

Из шести провинций бывшей империи Акаранов ни одна не имела такого большого значения, как Талай. По размерам она превосходила Кендовию, Сениваль, Майнланд и Ошению, вместе взятые. Выжженные солнцем пространства простирались далеко на юг. За двадцать два поколения акацийские правители так и не сумели картографировать Талай целиком. Многие регионы были настолько засушливы, что дождь там не выпадал вообще. Хотя вся территория носила название одного племени, талайцы были всего лишь самым заметным народом среди множества других. Некоторые поговаривали, что Эдифус сам был по происхождению талайцем, но первый король никогда не рассказывал о своих предках.

Так или иначе, талайцы первыми на континенте присоединились к Эдифусу. Взамен он обещал им власть над соседями. В провинции обитали тридцать пять других племен, принадлежащих к четырем разным народностям, и каждое говорило на собственном языке. Никакая сила не могла сделать жителей Талая единым целым. Да, все они были темнокожими, но разительно отличались друг от друга — не говоря уже о разнице в психологии, обычаях и традициях. Некоторые из племен были достаточно многочисленны, чтобы обладать собственной военной силой. Халали, бальбара, бетупи. Во времена первых Акаранов каждое из них могло вынести в поле десять тысяч человек. Сами талайцы способны были выставить почти двадцать пять тысяч бойцов и вдобавок имели право призвать войска других народов провинции. Если бы их власть сохранилась до сих пор, Хэнишу Мейну пришлось бы туго. Однако этого не произошло — по причинам, уходящим корнями в древнюю историю.

Старые раздоры очень живучи, подумал Таддеус. Они просто ждут своего часа.

Такие мысли приходили к нему незваными и только усиливали беспокойство. Может быть, он слишком долго скрывался? Слишком много времени провел, ползая по пещерам Кендовии — темным и влажным, где земля и камень окружали его со всех сторон? Сперва все шло на лад. Настал день, когда бывший канцлер выбрался из пещер и принялся за работу. Тогда он чувствовал себя вполне уверенно, у него были определенные умения и возможности, а также доступ к нужным сведениями. Он принялся собирать информацию, разыскал своих шпионов И выудил из них много полезного. Таддеус не сомневался в себе, когда разыскал старого генерала и завербовал к себе на службу. Так почему же теперь страх вцепился в него своими холодными когтями и никак не желает отпускать?..

Не в том ли дело, что он слишком далеко от дома? Каждый день уводил его все дальше. Местность, в которой Таддеус пребывал сейчас, отличалась даже от плодородных районов северного Талая. Там, насколько хватал глаз, простирались возделанные поля; росли густые сады, часто стояли деревни. Земля была обильна от природы, а человеческие руки сделали ее еще богаче. Там жило много людей, хотя население сильно проредили война и эпидемия. Мужчин среднего возраста стало заметно меньше; женщины, казалось, пережили болезнь легче. И было очень много детей. Огромное количество. Очевидно, это порадует Хэниша Мейна. Он распорядился, чтобы все женщины, способные вынашивать детей, рожали. Изученный Мир действительно нужно заселять заново. Необходимы новые люди, чтобы заменить утраченных родственников, любимых и близких. Новые жители, чтобы мир оправился от последствий недавних бед. Таддеус знал лучше, чем кто бы то ни было, почему это важно для Хэниша.

Однако путь бывшего канцлера лежал на юг — к иссушенным равнинам и выжженным солнцем холмам в самом сердце Талая. Несколько сот миль. Нелегкое испытание для человека преклонных лет. И все же он решил идти. Одинокий бродяга, сбитый с толку безумец не редкость в сегодняшнем мире. Он мог проскользнуть неузнанным, не привлекая внимания солдат Мейна. А может, его поход был также и карой — наказанием, которое Таддеус назначил себе сам, даже не отдавая в этом отчета.

Измученный долгой дорогой, усталый и покрытый пылью, бывший канцлер империи явился ко двору Санге Улувары. Расположенное в долине между двумя склонами вулканических скал, поселение Юмэ состояло из полусотни хижин, нескольких сараев и амбаров и центрального здания, выстроенного из дерева и тростника. Похожая на балдахин крыша служила защитой и от солнца, и от тропических дождей. Народ Санге насчитывал несколько сотен душ. Эти люди были скотоводами, и мало кто жил в Юмэ постоянно. Само поселение временами перемещалось с места на место и не значилось на большинстве карт Изученного Мира. Очевидно, о нем не ведали и мейнцы. И впрямь: нужно было очень дотошно изучить историю новейшего времени, чтобы обнаружить Юмэ или узнать об узах дружбы, которые связывали короля Леодана с вождем маленького племени, затерянного на бескрайних просторах Талая. Никто, кроме Таддеуса, не знал, что сделали эти люди для рода Акаран.

Вынырнув из сумрака своего дома, Санге сощурился на солнце, а затем обратил взгляд к Таддеусу. В его глазах затаился страх, словно вождь увидел призрака. Смятение овладело им, хотя Санге старался выглядеть невозмутимым. Таддеус понимал, что даже сюда, на далекий юг, дошли слухи о его измене. Санге сейчас гадает, кто стоит перед ним — друг или предатель. Впрочем, не только это беспокоило старого вождя. Вот уже девять лет Санге был приемным отцом и теперь недоумевал, что обозначает появление Таддеуса для его сына.

Однако, когда Санге заговорил, слова его звучали с безукоризненной вежливостью:

— Старый друг, солнце жжет тебя, но вода сладка.

— Вода холодна, старый друг, чиста и прозрачна до самого дна, — отозвался Таддеус.

Это было традиционное приветствие южного Талая. Санге понравилось, что канцлер знал его и что он так гладко ответил по-талайски. Тем не менее вождь перешел на акацийский.

— Много лет прошло. Достаточно долго, чтобы я задумался, придешь ли ты. Слишком долго. Я надеялся, что ты не придешь.

На это заявление, подумал Таддеус, ответить будет потруднее, чем на предыдущее. Вождь приковал к себе взгляд канцлера, не давая тому отвести глаза. Каждая черточка лица Санге — нос и губы, округлый лоб и широкие скулы — была исполнена благородства. Как столько его умещается в одном человеке? Крупные черты странно контрастировали с худощавым телом Санге, тонкими плечами и туго обтянутой кожей грудью. Белки глаз, желтоватые и пронизанные красными сосудиками, казались тем не менее белоснежными по сравнению с черной кожей. Таддеус внезапно ощутил укол страха. Как мог королевский сын из Акации выжить один среди этих людей? Что, если он совершил ужасную ошибку?.. Канцлер отмахнулся от неприятной мысли, поскольку в его планах не было места сомнениям.

— Именем короля, друг, — сказал он, — я благодарю тебя за все, что ты сделал.

— Я не вижу ничего, — отвечал Санге еще одной традиционной фразой его народа, обозначавшей, что его поступки не стоят благодарности.

— Ты знаешь мой язык лучше, чем я — твой.

— Я тренировался несколько лет. Как прошло путешествие?

Таддеус и Санге немного поговорили о пустяках. Однако добродушная беседа не могла длиться долго, и, как ни боялся Таддеус услышать ответ, он в конце концов спросил:

— Все ли в порядке с принцем?

Санге неопределенно пошевелил головой, изобразив нечто вроде кивка. Он жестом пригласил Таддеуса в дом и сел напротив него на пеструю циновку. Девочка поставила между ними сосуд из выдолбленной тыквы, наполненный водой. Вскоре она же принесла миску фиников и тихо ушла. Стен не было. Народ Юмэ любил открытые пространства, красивые виды и ветер. Таддеус знал, что со всех сторон их окружают люди, и все же в тихом месте, которое занимали двое мужчин, они нашли уединение Несмотря на обжигающий жар южного солнца, здесь было прохладно.

— Аливер охотится на ларикса, — наконец сказал вождь, — вот уже две недели. Если будет на то воля Биллау, он вернется со дня на день. Но нам не стоит говорить об этом. Не следует предупреждать духов зверей о его намерении. Будь моим гостем до возвращения Аливера. — Санге покатал в пальцах финик, хотя не собирался его есть. — Девять лет… Девять лет минуло с тех пор, как мальчик прибыл сюда. Я и вправду начал верить, что ты не вернешься, и Аливер истинно мой сын. У меня нет другого, ты знаешь. Такова сила проклятия.

Что ответить человеку, который неприкрыто жалеет себя? Таддеус не знал. Лучше уж вовсе не иметь ребенка, чем потерять его в результате предательства, подумал он. Ему не хотелось продолжать беседу в этом направлении, и канцлер сменил тему:

— Проблем с Мейном не было?

— Никогда, — отозвался Санге. — Хотя я знаю о них, они, похоже, даже не слышали обо мне. — Вождь усмехнулся. — Моя слава не столь велика. Бери воду, пожалуйста.

Таддеус поднял сосуд, побаюкал его в ладонях и сделал большой глоток. Затем передал сосуд вождю.

— Стало быть, мы правильно поступили, что прислали его сюда. Хэниш никогда не прекратит поиски. По крайней мере один из детей Леодана вырос так, как хотелось королю.

Санге ответил, что он ничего не знает об остальных молодых Акаранах, а что до Аливера…

Здесь все прошло в соответствии с королевским планом. Один из марахов тайно увез принца с Киднабана. Они доплыли до Бокума, высадились на берег и влились в поток беженцев, спасающихся от войны. Некоторое время Аливер и его спутник ехали верхом, потом прибились к каравану верблюдов, а в конце просто шли пешком по равнине, которая и привела их в Юмэ. Идти нужно было тайно, осторожно, и потому путешествие заняло много недель. Принц прибыл в поселение злой, растерянный, полный горечи. Санге стоило большого труда убедить его, что изгнание не означает поражения. Дело еще не проиграно. Аливер — последний в роду великих королей. Вождь напомнил принцу, что в его жилах течет кровь древних героев. Он говорил об Эдифусе и Тинадине, о трудностях, которые они превозмогли на пути к власти. Разве те преграды, что стояли перед ними, не казались непреодолимыми? И все же они преуспели. Аливер сделает то же самое, обещал Санге. Ему просто нужно время, чтобы подрасти и возмужать. Вождь обхватил руками колено.

— Вот что я сказал Аливеру. Он отдал мне на сохранение Королевский Долг, и все эти годы я его прятал. Принц жил хорошо, поверь мне. И тебе должно знать, что он больше не ребенок. Ни в каком смысле.

— Расскажи мне о нем.

За девять лет, проведенных в Талае, поведал Санге, Аливер заработал статус, равный статусу сына благородного воина. Он изучал боевые искусства народа, учился владеть копьем и приемами рукопашного боя, которые практиковали талайцы. Сперва все это давалось ему нелегко. Аливер наверняка хорошо усвоил Формы, но их одних было мало для овладения навыками боя, принятыми в Талае. Даже упражнения с копьем разительно отличались от всего, что знал акацийский принц. Боевые искусства талайцев не включали никаких лишних, бесполезных движений — только самые необходимые. С первых дней, как Аливер взял талайское копье, его учили, что оружие предназначено для убийства. Ему показали множество приемов, каждый — эффективный и быстрый, не требующий больших затрат усилий. Ежедневно Аливеру приходилось преодолевать все новые трудности, и дело было не только в боевых искусствах. Суровые условия жизни племени разительно отличались от мягкой роскоши акацийского дворца, к которой привык Аливер. Он не знал языка и местных обычаев. В Акации Аливер был принцем, наследником престола, здесь — стал никем. Статус, уважение и положение в обществе — все это требовалось заработать собственными силами.

— И он справился? — спросил Таддеус.

Санге кивнул. Аливер никогда не выказывал недостатка дисциплины, старательности или отваги. Старый вождь не знал, что творится в голове юноши, ибо тот особо не откровенничал, зато серьезно подошел к обучению. Возможно, слишком серьезно.

Аливер уже получил свое первое кольцо тувей — то есть принял участие в стычке с соседним племенем. Теперь принц носил повязку на руке и, стало быть, мог пойти на охоту за лариксом. Если он преуспеет, то по закону талайцев будет считаться взрослым мужчиной. Получит право жениться, иметь собственность и сидеть на советах рядом со старшими.

— Ощущение принадлежности к народу очень важно, — продолжал Санге. — Аливер теперь один из нас. У юноши здесь есть товарищи и женщина, которая ложится с ним. Никто больше не обращает внимания на цвет его кожи. Такое различие не имеет значения для семьи.

Таддеус уловил второй смысл в словах вождя. Равно как и опасную нотку в голосе. Да, молчаливо признал он, тяжело терять сына, даже приемного. Канцлер вновь вспомнил о собственных потерях и задумался. Почему вещи, которые человек потерял — или может потерять, — характеризуют его лучше, чем те, которыми он до сих пор владеет?

— Я не знаю, как он примет тебя, — продолжал вождь. — Учти, никто не объяснял Аливеру, для чего его сюда отправили. Сдается мне, он только и думает о том, что готовит ему будущее.

— А эпидемия?

— Принц заразился, как и большинство моих людей, однако переборол болезнь, и теперь она прошла бесследно. — Санге отвел взгляд и долго рассматривал птицу, что порхала по полянке в отдалении. — О чем ты попросишь его?

— Я — ни о чем. Просил его отец. В любом случае мои слова предназначены для Аливера. А этот ларикс… он опасен?

Санге вновь обратил взгляд к Таддеусу.

— Немногие мужчины прошли такое великое испытание.

Если охотишься на ларикса, объяснил Санге, то очень скоро сам становишься дичью. Сперва охотник должен рассердить зверя. Он разыскивает лежбище ларикса и всячески портит его. Раскидывает траву, плюет и мочится на нее. Одним словом, приводит лежбище в негодность. После этого охотник отходит немного и ждет возвращения зверя. Ларикс улавливает запах и пускается в погоню за человеком. Вот тогда и начинается охота.

— Видишь ли, ларикс не терпит оскорблений. Унюхав охотника, ларикс будет следовать за ним, пока либо не убьет обидчика, либо не свалится от усталости. Охотник бежит от него, но не слишком быстро, чтобы зверь не потерял запах. Подходить слишком близко, впрочем, тоже не следует. Если человек подвернет ногу, или выберет неудобную тропу, или выдохнется сам… все это означает смерть. Единственный способ убить зверя — загнать его до полного изнеможения и потом напасть — уповая, что у тебя самого осталось достаточно сил. Здесь нужны не только навыки воина, но и ум, и хитрость. Это очень непростое и суровое испытание. Много часов чудовище будет преследовать Аливера, и он окажется в полушаге от смерти. Принц не обязан был идти на охоту, но он так решил. Я только надеюсь, что Аливер готов к ней. Многие мужчины умерли, Таддеус. Возможно, ты и вовсе не заберешь отсюда своего принца. Но если тебе доведется посмотреть в его живые глаза — знай: он силен. Сильнее любого Акарана из тех, что жили до него.

— Думаешь, он был готов к этой охоте?

— Увидим, — ответил Санге.

Тревога не покидала Таддеуса три дня, пока он ожидал возвращения Аливера. Как глупо и как жестоко вышло бы, если бы принц погиб именно сейчас, когда настало время выйти из тени и выполнить свое предназначение…

Беспокойство было напрасным. Аливер вернулся под сопровождение такого хора восторженных воплей, что не приходилось сомневаться в победе. Таддеус стоял посреди комнатушки, отведенной ему Санге, и наблюдал за происходящим через окно. Он видел огромную толпу черных тел. Люди сломя голову неслись по улицам, словно все разом узнали о возвращении охотника. Мужчины, женщины, дети побросали свои дела и ринулись навстречу. Казалось, их здесь гораздо больше, чем вообще жило в деревне. Откуда они взялись? Таддеус хотел выйти и присоединиться к ним, но решил не торопиться. Он продолжал наблюдать, стоя у окна.

Люди столпились вокруг телеги, которую тащили несколько мужчин. Обычно в такие телеги впрягали местных длиннорогих быков и использовали их для перевозки тяжелых грузов. Однако на сей раз люди ухватились за оглобли голыми руками. Таддеус не мог рассмотреть, чем нагружена телега, пока она не оказалась в удобном для обзора месте. Вглядевшись, Таддеус отшатнулся от окна. Там лежал зверь. Мертвое создание такого размера, что казалось — это несколько животных, наваленных друг на друга. В длинных мохнатых ногах было что-то от волка; толщиной шеи зверь напоминал собаку; морда походила на кабанье рыло. Под редкой шерстью проступала лиловая кожа, шелушащаяся и испещренная рубцами. Как мог Аливер убить такую тварь одним только копьем? Невероятно!

Какой-то мальчишка залез на телегу и дернул тварь за уши. Другие ухватили ее за шерсть на шее и дергали изо всех сил, а толпа ревела от восторга. Самый смелый пацаненок взял зверя за нижнюю челюсть, раскрыл пасть и прикинулся, что сейчас сунет туда голову. Потом передумал и отпрыгнул подальше в притворном страхе. Толпа снова разразилась воплями.

Однако все эти восторженные вопли не могли сравниться с приемом, оказанным самому охотнику. Его нетрудно было увидеть. Он шагал в толпе, словно воскресший герой из древних легенд. Или, вернее сказать, призрак героя — гораздо более бледный, чем обступившие его люди. Руки тянулись к нему со всех сторон. Талайцы хлопали охотника по плечам и спине, что-то кричали ему, улыбались, сверкая белоснежными зубами. На миг Таддеусу померещилось, что люди кидаются к охотнику словно твари, желающие укусить его. Впрочем, он понимал, что это всего лишь фантазии распаленного воображения, не имеющие ничего общего с реальностью.

Таддеус изумился, увидев, как сильно вырос Аливер. Теперь он был на голову выше своего отца. Под южным солнцем кожа приобрела коричневатый оттенок, хотя он по-прежнему казался бледным по сравнению с черными как ночь талайцами. Мышцы рельефно проступали на обнаженной груди. Волнистые волосы выгорели и стали гораздо светлее, чем прежде. Аливер не был похож на аборигенов, и все же он действительно принадлежал этому месту. Оно стало для него домом. Великолепно сложенный, прокаленный солнцем, гибкий, мускулистый, он был воплощением ликующей, цветущей молодости. Чуть выше локтя на левой руке сверкал золотой обруч — кольцо тувей. Аливер с улыбкой отвечал что-то окружающим его людям. Он общался с ними как с равными, без малейшего намека на превосходство. Напротив. Таддеусу показалось, что в глазах принца мелькнула тень смущения. Может статься, на самом деле не он убил зверя? Многие знатные акацийцы присваивали себе славу великих охотников, хотя животных добывали их слуги. Впрочем, поразмыслив, канцлер решил, что это не так. Если Аливер и чувствовал неловкость, то она была вызвана не стыдом.

Разыскав Санге, Таддеус сказал, что не хотел бы мешать Аливеру праздновать победу. Пусть вождь пока не сообщает принцу о канцлере. Он попросил, чтобы Аливера прислали к нему вечером, когда суматоха уляжется.

А вечером… вечером все пошло совсем не так, как ожидал Таддеус. Он часто представлял себе эту встречу. Воображал, как распахнет объятия, прижмет принца к груди… Взаимные обвинения, обиды, недоверие — все исчезнет как дым. Однако когда Аливер подошел к нему, Таддеус осознал, что напрасно тешил себя иллюзиями.

— Здравствуй, Аливер. Я пришел рассказать о твоем истинном предназначении. И вижу, что правильно выбрал время. Сегодня ты убил чудовище. Поздравляю. Отец гордился бы тобой.

Как странно, подумал Таддеус. В Аливере еще много мальчишеского — во взгляде, изгибе губ, посадке головы… И тем не менее перед канцлером стоял взрослый мужчина со знакомым и вместе с тем чужим лицом. Глядеть на него — все равно что слушать фальшивые ноты, вплетенные в давно известную мелодию. Былая мягкость, сглаженные углы — все исчезло. Таддеус посмотрел принцу в глаза. Что в них было? Презрение? Гнев? Удивление или разочарование?

— Ты действительно сам убил чудовище?

Когда Аливер ответил, канцлер заметил, что у него появился талайский акцент — растянутые, нечеткие гласные. Впрочем, он по-прежнему отменно владел родным языком.

— Я научился делать очень многие вещи. Так, значит, ты жив?

Не то приветствие, на которое надеялся Таддеус.

— Сядь, пожалуйста.

Таддеус знал, что и как надо говорить, даже не задумываясь об этом. И он по-прежнему имел влияние на Аливера. Тот опустился на циновку, скрестив ноги и выпрямив спину.

Таддеус взял письмо, лежавшее на низком столике.

— Давай-ка начнем с самого начала, принц. Вот, прочти. Это важно.

— Ты знаешь, что там сказано?

Таддеус кивнул.

— Да, но только я один.

— Почерк не отца, — сказал Аливер, коротко глянув на письмо.

— Это мой почерк. Хотя слова его. Читай и затем суди.

Молодой человек склонился над бумагой. Пробежал письмо глазами, вернулся к началу и прочитал заново. Таддеус смотрел в сторону. Ему казалось невежливым наблюдать за Аливером. В любом случае он знал письмо наизусть — все слова любви, которые Леодан обратил к своему первенцу. Он старался не думать о них, чтобы Аливер мог остаться наедине с отцом. Однако нужно было помнить слова, чтобы апеллировать к ним, когда принц дочитает послание.

— Я не верю, что это все всерьез, — сказал Аливер. Он не поднял глаз, просто бездумно смотрел на письмо.

— Все всерьез. Какая часть вызывает у тебя сомнения? Молодой человек щелкнул по бумаге.

— История о сантот, Говорящих Словами Бога… Отец, должно быть… слишком близко подошел к смерти. Его сознание помутилось. Погляди, что тут сказано: «Сын, теперь, когда ты вырос, настало время спасти мир…» И для этого я должен найти что-то магическое… мистическое…

— Сантот так же реальны, как ты или я.

Аливер уставился на Таддеуса.

— Да? Ты встречал хоть одного? Ты использовал магию? Или, может, видел, как это делается?

— Существуют записи… — Аливер раскрыл рот, готовый возразить, но Таддеус не позволил ему вставить ни слова. — Существуют записи, о которых ты пока ничего не знаешь. Там подробно рассказывается о сантот.

— Мифы! — Аливер словно выплюнул это слово, будто оно было каким-то ругательством.

— Мифы живут, Аливер. Это правда, такая же неопровержимая, как солнце или луна. Ты видишь сейчас луну? Нет, но ты веришь, что она снова появится. Отец говорит тебе, что сантот могут вернуться в Изученный Мир. Они помогут нам отвоевать империю, как уже делали прежде. Все, что им нужно, — это ты. Принц рода Акаран, который станет королем и позволит им вернуться из изгнания. Тебя отправили в Талай в том числе и поэтому. Он ближе всего к землям сантот. Леодан желал, чтобы ты получше узнал этот край и местных людей, научился выживать здесь. Он хотел, чтобы ты разыскал сантот. Для твоих сестер и брата предназначались другие убежища… хотя с ними все пошло наперекосяк. Я расскажу об этом позже, Аливер. Ты узнаешь все, что знаю я. Все. Еще я расскажу о Хэнише Мейне. У него есть кой-какие планы насчет его предков — Тунишневр. Их ты тоже мог бы назвать мифом, и все же они дают Хэнишу реальную силу…

— Ты сказал «нам», Таддеус? Кому это — «нам»?

— Многие ждут твоего возвращения. Можно сказать: весь мир. Есть вещи, которые только ты способен…

— А почему я должен заботиться о мире? Или верить тебе? У меня теперь другая жизнь и новые друзья, которые всегда говорят правду.

Таддеус почувствовал, как бешено пульсирует жила у него на шее. Захотелось прикрыть ее ладонью.

— Было время, когда ты называл меня дядюшкой. Ты любил меня. В детстве ты часто это повторял, а я… я ведь тоже тебя любил. Посмотри на меня. Я прежний Таддеус. Тот самый человек. И я знаю, что тебе не наплевать на судьбы мира. Ты — часть его. Аливер, этого хотел твой отец. Те вещи, которые ты узнаёшь… человек, которым ты становишься… — Лицо принца было непроницаемым. Таддеус ничего не мог прочитать на нем и сделал паузу. — Я вижу, ты хочешь быть для меня загадкой, но ничего не выйдет. — Он снова помолчал и прибавил с большей уверенностью: — Ничего не выйдет.

— Ты говоришь, я должен сделать выбор?

— Да.

— Тогда ты говоришь лишь половину правды, — заявил Аливер. — Поскольку знаешь, что у меня нет выбора. А еще ты предал моего отца, но не признался мне. Честный человек с этого бы начал. Да, я в курсе. А как иначе? Весь мир знает об измене Таддеуса Клегга. Хэниш Мейн сам объявил о ней и слухи дошли до меня еще в караване, по пути сюда. Люди обсуждали, что ты совершил — глупость или предательство. Я не стал вмешиваться в их спор, ибо знал правду: и то и другое. Положим, не ты воткнул кинжал в грудь короля, но… с тем же успехом мог и ты. Если бы ты остался верен моему отцу, то упал бы на колени и молил о прощении.

Принц поднялся на ноги одним плавным движением. Он закончил разговор и решительным шагом направился к выходу. Таддеус не ожидал от Аливера таких слов. И теперь не знал, что отвечать.

Не поднимаясь с места, Таддеус подался вперед и схватил Аливера за ногу. Не лучшее решение, прямо скажем, но он не дал Аливеру уйти. Таддеус держал крепко, ожидая, что кулаки принца вот-вот обрушатся ему на голову. Лишь теперь старый канцлер понял, чего он так ждал все эти годы. Чего боялся и вместе с тем желал более всего на свете. Прощения. Он хотел, чтобы его простили. Но для этого нужно перестать лгать. Сказать всю правду до самого конца, ничего не боясь. И если Аливер — тот принц, которого ждет Изученный Мир, он мужественно встретится с ней лицом к лицу.

Глава 32

Гибкое тело угря прорезало толщу прозрачно-синей воды. Девушка наблюдала за ним, лежа на животе. Она была обнажена — за исключением куска ткани на бедрах. Шершавые доски пирса слегка царапали ее живот, ноги и грудь. Солнце било в спину с такой силой, что покалывало кожу. От постоянного пребывания на свежем воздухе тело приобрело коричневатый оттенок, а тонкие волосы выгорели до белизны. Девушка уже давно вошла в детородный возраст и потому носила ткань вокруг талии, однако до сих пор — в двадцать один год — в ее фигуре было еще много детской угловатости. Груди выросли достаточно, чтобы жрецы опускали глаза при взгляде на нее, но, вообще говоря, они были довольно маленькие, и девушку это вполне устраивало. Она отнюдь не походила на земное воплощение богини… Девушка была жрицей Майбен — главного женского божества народа вуму, жившего на островах, которые носили название Архипелаг Вуму.

Угорь не останавливался ни на миг, он извивался в воде, отплывал на некоторое расстояние, потом возвращался обратно. Глубина здесь превосходила человеческий рост, но вода была прозрачна до самого дна. Ясно виднелся мелкий беловатый песок, все его линии, складки и текстура узоров. Угорь же плавал почти у самой поверхности, и ни одно его движение на фоне бледного дна не оставалось незамеченным. Молодая жрица могла наблюдать за ним бесконечно. Зрелище умиротворяло ее. Словно она задавала вопрос, а ответом служил путь угря, который, если бы его можно было обратить в звук, оказался бы мелодичным напевом без слов. Он бы ей понравился. Впрочем, девушка уже знала, что жизнь гораздо чаще задает вопросы, нежели отвечает на них.

Жрица поднялась на ноги и пошла по лабиринту пирсов — геометрическому хаосу, прорезавшему плавную арку залива. Судя по положению солнца, пришла пора готовиться к вечерней церемонии. Если она вскорости не вернется в храм, жрецы пойдут ее разыскивать. На миг девушка подумала: а может, пусть ищут? Жрецы нервничали, если она исчезала надолго, и когда-то это забавляло ее. Девушке нравилось их дразнить. Впрочем, так было прежде. Мало-помалу молодая жрица все более привыкала к подобной жизни, и ей уже трудно было представить себя в отрыве от Майбен.

Девушка оставила море за спиной. Ей предстояло пройти через центр городка, который носил название Руинат. Маленькое поселение — немногим больше рыбацкой деревушки, какие в великом множестве были разбросаны по Вумейру, главному острову архипелага. Однако именно в Руинате находился главный храм Майбен, а потому это место почиталось и процветало. Галат, на восточном побережье, служил основным центром торговли и товарообмена. Руинат же был скромным поселением, очень тихим сейчас, в раскаленные полуденные часы. По большей части жители прятались в своих жилищах и дремали, пережидая жару.

Девушка спускалась по главной улице, где земля была утрамбована до твердости камня. Он шла с обнаженной грудью, не утруждаясь прикрывать ее. Земная оболочка богини не тайна, ее нет нужды прятать от людей. Каждый в поселении знал жрицу. Они наблюдали, как она росла — с тех пор, как девочка появилась на острове. Она вышла из моря, держа в руках меч; она говорила на странном языке и не знала своего настоящего имени. Бывало, что люди смеялись над ней, гоняли по улицам и даже отпускали в ее адрес непристойные шутки. Но они же научили девочку языку вуму. И уж конечно, когда жрица появлялась перед ними в убранстве Майбен, никому не хватало духу подтрунивать над ней. Всему отведено должное время и должное место.

На пути к храму жрице предстояло пройти через аллею богов. Гигантские идолы были сделаны из самых высоких деревьев, какие только нашлись на острове богини. Человек едва ли мог рассмотреть их лица; впрочем, они и не предназначались для обзора с земли. То были подношения Майбен — дары для услады очей богини, парящей в поднебесье.

Назвать богиню морским орлом было бы грубой ошибкой, почти богохульством. Она и впрямь могла принимать эту форму и имела сородичей-птиц. Однако сама Майбен превосходила их всех. Острым, ясным взором она обозревала землю и небеса и умела заглянуть человеку в душу — в самую суть его естества. Ничто не могло укрыться от всевидящих глаз богини. Она заслуживала — и требовала — почитания. И Майбен имела силу, чтобы напомнить об этом людям — в любой момент, когда ей того хотелось.

За годы, проведенные на острове, молодая жрица усвоила, что в пантеоне вуму много божеств. Бог Кресс повелевал приливами и отливами. Улува плыла перед тунцами, указывая им дорогу к месту ежегодного нереста. Баниша царила над морскими черепахами; только с благословения богини ее дочери каждое лето выбирались на южные берега и закапывали яйца в теплый песок. Бог-крокодил Бессис съедал луну — кусок за куском, каждую ночь, пока она не исчезала совсем. Насытившись, он спал, а тем временем лунный фрукт вырастал заново. Тогда Бессис восставал от дремоты, и опять начинался пир. Жрица успела понять, что в мире вуму природные циклы зависели от здоровья и воли бесчисленного множества богов. Она даже не помнила их всех по именам, но это не имело значения. Лишь два божества стояли на вершине пантеона вуму, и только одно из них влияло на ее жизнь.

Майбен не управляла природным миром. Она была богиней ярости, вспыльчивой сестрой неба, которая повсюду видела недостаток уважения к себе — среди богов, людей, тварей земных и даже стихий. Майбен Яростная часто впадала в гнев и была скора на расправу. Она посылала на землю шторма, дожди и бури; она щелкала клювом, выбивая искры-молнии. Майбен недолюбливала людей, считая их чересчур гордыми. Вдобавок она полагала, что другие боги слишком щедро оделяют их своими милостями. Лишь однажды богиня обратила на человека благосклонный взор, и даже это обернулось трагедией.

Вахаринда происходил от смертных родителей, но по какой-то причине боги благословили его — еще до того, как мальчик появился на свет. Не мать напевала колыбельные, чтобы утешить малыша; он сам пел их ей. Другие женщины поглаживают живот, чтобы ребенку в утробе было спокойнее; Вахаринда сам гладил мать изнутри. О, он умел обращаться с женщинами! Мать поняла это еще до того, как ее сын родился. Появившись на свет, Вахаринда изумил всех. Он был невероятно хорош собой и рос не по дням, а по часам. С каждым годом мальчик становился все прекраснее лицом и телом. Когда Вахаринде было шесть или семь лет, девушки теряли голову при одном лишь взгляде на него. К одиннадцати годам он познал сотни женщин. В пятнадцать — тысячи женщин называли Вахаринду мужем и утверждали, будто понесли от него. А еще он был смелым, искусным охотником и великим воином. Оружие, которым сражался Вахаринда, другие мужчины не могли даже приподнять.

Однажды Майбен увидела Вахаринду, когда тот ублажал женщин одну за другой. Она наблюдала, как женщины извиваются и стонут под ним, как они кричат от удовольствия, как выкликают имена богов, призывая их в свидетели чуда. Майбен стало любопытно. Сперва она не собиралась ложиться с Вахариндой, но когда заглянула ему в глаза, уже ничего не могла с собою поделать. Какой самец! А уж как хорош инструмент наслаждения у него промеж ног! Почему бы не влезть на него и самой не изведать радостей плоти, которые человек раздаривает так щедро?

Так Майбен и сделала. Ей было хорошо. Очень хорошо. После она лежала на песке, тяжело дыша, и не сразу заметила, что мужчина уже не ласкает ее. Он отвернулся и любезничает с другой женщиной. Возмущенная, Майбен окликнула Вахаринду и потребовала, чтобы он взял ее снова. Он отказался: сказал, что она довольно хороша, но все же не настолько, чтобы покинуть других женщин. Глаза Майбен бледно-голубые, как небо, а ему больше нравятся карие. Ее волосы тонки и легки, словно высокие облака, обозначающие смену погоды, а он предпочитает черные и густые пряди, которые можно пропускать между пальцами. Ее кожа цвета белого песка; да, это необычно, но ему куда милее загорелые коричневые тела.

Услышав все это, Майбен впала в ярость, отринула человеческую форму и превратилась в огромного морского орла. Ее крылья закрывали полнеба; ее когтистые лапы могли схватить человека поперек талии, а каждый коготь напоминал изогнутый меч. Майбен спросила: может, в таком виде она ему больше понравится? Видевшие это люди бежали в ужасе, и лишь Вахаринда остался. Никогда прежде он не испытывал страха и теперь не испугался. Юноша схватил копье и кинулся в битву. Вахаринда и Майбен метались по острову и по горам, сражались в ветвях деревьев, и прыгали в небо, и бегали по поверхности моря. В воинских искусствах Вахаринда превосходил всех людей, и все же он не сумел побороть Майбен. В конце концов, он был всего лишь смертным, а она — богиней. Майбен схватила его когтистыми лапами, села на ветку — там, где люди могли их видеть, и пожрала плоть, отрывая кусок за куском, пока ничего не осталось. Потом Майбен улетела. История Вахаринды, впрочем, на том не заканчивается…

Жрица оставила аллею богов за спиной и побежала по тропе, ведущей к зданию храма. Она задержалась на миг, чтобы взглянуть на гавань. Теперь там кипела жизнь. Несколько лодок плыли к докам, неся на борту пилигримов, которые желали взглянуть на богиню в человеческом обличье. Она примет их через несколько часов, как делала каждый день.

Приблизившись к зданию, девушка снова помедлила. Она любила смотреть на статую Вахаринды, который сидел на пьедестале перед входом — одновременно памятник ему и напоминание о могуществе Майбен. Народ вуму решил прославить героя — самого сильного, самого красивого, самого отважного и лучше всех умеющего ублажать женщин. Образец мужского совершенства. Вуманцы послали богатые дары жителям Тея, что на побережье Талая, и получили взамен огромную каменную глыбу. Второго такого камня не было на островах; из него сделали статую Вахаринды. Герой сидел в расслабленной позе, вольготно раскинувшись, словно отдыхая от трудов. Ваятели потрудились на славу: каменный Вахаринда в точности походил на живого. Он был обнажен и — как часто случалось при жизни — его возбужденный член стоял, точно сжатый кулак, грозящий небесам. Великолепная статуя; ничего столь же прекрасного не было в мире до тех пор и не создано поныне.

Глядя на эту красоту, народ вуму вскорости стал почитать Вахаринду как бога. Они возносили ему молитвы, просили милостей, приносили дары: цветы, драгоценные камни или иные жертвы. Многие женщины, видя в облике статуи мужчину, которого они когда-то любили, садились на каменный член и так ублажали себя. Они шли к нему, пренебрегая даже собственными мужьями. Некоторые уверяли, что каменный бог одарил их своим семенем, и они понесли ребенка. Женщины приходили так часто, что контуры члена сгладились, и его длина заметно уменьшилась. Однако он по-прежнему дарил наслаждение и наслаждался сам. Майбен же пришла в ярость. Все это разозлило ее даже больше, чем пренебрежение Вахаринды. Она решила наказать людей — таким способом, который причинил бы им самую сильную боль. Сперва она кинулась на статую, схватила когтями член и оторвала его. Обломок камня Майбен отнесла к морю и бросила в воду. Ее заметила акула. Думая, что богиня кинула кусок еды, акула поднялась из глубин и вмиг проглотила пенис. Майбен возликовала: Вахаринда больше не будет ублажать женщин! Но она еще не отомстила людям сполна. Майбен забирала дары, которые Вахаринда подносил женщинам, любившим его. Она уносила их детей. Орлица вихрем спускалась с небес, хватала малышей когтями и взмывала вверх, а беспомощный ребенок кричал и извивался в ее лапах.

Проходя мимо статуи, молодая жрица невольно покосилась на поврежденную часть каменного тела. Она понимала, что испытывает недостойные чувства, и все же… все же ей хотелось бы увидеть настоящего Вахаринду. Иногда девушке даже снилось, что она садится на него, как, говорят, делали другие женщины. Однако Вахаринда оказывался отнюдь не камнем. Он был живым, из плоти и крови, и в этих снах она испытывала такое чувственное наслаждение, что просыпалась изумленная — недоумевая, как такие вещи вообще могли прийти ей в голову. В конце концов, она была девственницей и обязалась хранить невинность.

Жрецы давно нашли способ умиротворить Майбен: создать ее живой символ, который постоянно будет находиться на глазах у людей, дабы те никогда не забывали о богине. Жрецы говорили, что люди должны быть скромны, не беря от жизни слишком много удовольствий. Следует понимать, что все они живы только по воле Майбен. Глядя на родных и любимых, нужно помнить, что они не вечны. Не стоит радоваться крепкому здоровью, забывая, что болезнь всегда бродит поблизости. Наслаждаясь хорошей погодой, должно подумать о штормах, которые налетят поздним летом и принесут много бед. Надлежит ежедневно помнить о страданиях, говорили жрецы. Только так можно ублажить яростную богиню с ревнивыми глазами, которая видит все происходящее на земле, над ней и под ней. Помимо всего прочего, жрецы не должны потакать желаниям плоти, как однажды сделала Майбен, отдавшись Вахаринде, — ибо в тот раз она совершила ошибку.

Люди честно исполняли заповеди богини. Возможно, именно поэтому они жили в достатке, и острова Вуму процветали. Здесь разводили устриц в специальной закрытой гавани. Сомы размером с крупного мужчину в великом изобилии населяли мутные реки, текущие с холмов. Их спины вспарывали водную гладь, так что рыбаки просто стояли в каноэ и кидали копья, не боясь промахнуться. Весной из моря шел тунец, до отказа наполняя сети. Поздним летом деревья в долинах стонали под тяжестью фруктов. И даже мальчики восьми-девяти лет считались достаточно взрослыми, чтобы отправиться на охоту в холмы. Они всегда приходили назад, нагруженные мясом обезьян, древесными белками и нелетающими птицами — столь жирными, что трудно было унести такую под мышкой. По правде сказать, Майбен многому могла позавидовать. А люди вуму благодарили своих богов за милости…

— Жрица! — раздался голос с вершины храмовой лестницы. — Иди же, иди. Ты сильно задержалась.

У входа стоял Ванди — жрец, отвечавший за подготовку церемонии. Он часто напускал на себя свирепый вид, но на самом деле всегда был добр с ней. Словно дядюшка, который обожает свою племянницу и знает, что на самом деле едва ли в состоянии на нее повлиять. В руках Ванди держал нижнюю сорочку жрицы, будто она была уже рядом и вот-вот собиралась надеть ее.

Девушка побежала по лестнице, перескакивая через две-три ступеньки разом. Ступени были низкими, дабы человек поднимался к храму медленным, спокойным и размеренным шагом. Но это касалось почитателей — а не той, кому им надлежало поклоняться.

— Успокойся, Ванди, — сказала жрица. — Не забывай, кто здесь кому служит.

Подобно большинству вуманцев, Ванди был невысоким человеком с иссиня-черными волосами, зеленоватыми глазами и жесткой линией рта. Жизнь жреца по большей части проходила в храме, а не на открытом воздухе, и потому он был заметно бледнее своих меднокожих соплеменников, но все же неизменно притягивал к себе взгляд.

— Мы все служим богине, — усмехнулся Ванди.

Девушка накинула сорочку и вслед за жрецом направилась во внутренние помещения храма. Здесь, в пахнущей благовониями комнате, уже ждали помощницы жреца, готовые облачить ее в наряд Майбен. Они обернули ее во множество слоев обшитой перьями ткани, раскрасили лицо и надели на жрицу маску в виде птичьего клюва — убедившись, что девушка сможет нормально дышать. Потом в дело вступили парфюмеры. Они делали глотки из драгоценных сосудов со специальной жидкостью и выдыхали ароматные брызги — сложное искусство, которому эти люди обучались многие годы. К пальцам жрицы приложили когти, закрепили их и привязали кожаными шнурами. На каждой руке было по три когтя: два соединяли попарно указательный палец со средним и безымянный с мизинцем, а третий крепился к большому пальцу. Это были настоящие когти морского орла. Судя по их размером, птица была огромная и, должно быть, ненамного уступала самой богине.

Во время всей процедуры жрица стояла неподвижно, разведя руки в стороны, чтобы помощницам было удобнее. Она помнила, что давным-давно отец стоял в похожей позе, пока портные одевали его для приема. Может быть, подумала девушка, она не так уж далеко ушла от своей предыдущей роли? Прежде чем стать жрицей, она отзывалась на имя Мэна. Теперь ее называли Майбен. Есть что-то общее. Временами она вспоминала свою семью с ошеломляющей ясностью, хотя чаще видела просто неподвижные картинки, словно портреты, развешанные на стенах сознания. Порой она видела даже себя. Принцесса Мэна, одетая в слишком пышное платье; драгоценная брошь на шее, изящные шпильки в волосах. Она хорошо помнила братьев, хотя память сохранила их неподвижными, замершими в статичных позах. Серьезный Аливер, так озабоченный своим местом в мире, и добрый маленький Дариэл — веселый и беззаботный. Лицо Коринн ускользало от нее, и это беспокоило Мэну. Она знала сестру лучше всех, однако не могла вычленить ее индивидуальность и уникальный характер. Впрочем, хотела она того или нет, теперь Мэна жила другой жизнью, не имеющей ничего общего с прежней.

Однажды утром, много лет назад, она очнулась от сна, зная, что плывет в крохотном рыбачьем баркасе. Мэна посмотрела вверх, в бесконечное бело-голубое небо. Если б она подняла голову, то увидела бы все те же белые пенные шапки, которые окружали ее уже много дней. С недавних пор, глядя на них, она ощущала лишь усталость, а не страх, как прежде. Мэна села. Ее спутник-талаец был молчаливым человеком. По большей части он избегал смотреть на принцессу, обратив взгляд черных глаз к далекому горизонту, или рассматривая бьющийся на ветру парус, или уставившись на темные волны.

Мэна же, со своей стороны, не чувствовала никакого смущения, глядя на солдата. Она рассматривала худое лицо и наблюдала, как ловко марах управляется с баркасом, хотя на левой руке у него не хватало двух пальцев. Солдат пользовался ею свободно, но скрюченная кисть неизменно притягивала взгляд Мэны. На Акации она редко видела телесные увечья. Слуги никогда не попадались ей на глаза, а знатные люди постарались бы скрыть такой недостаток. Теперь Мэна видела, что ее охранник не такой уж огромный, каким показался в первый момент. Возможно, тут всему виной искаженная перспектива: он был единственной фигурой в поле зрения — в маленькой лодке на фоне бескрайнего океанского простора. На поясе марах носил короткий меч. Второй — длинный — лежал в багажном отсеке палубы, наружу торчала только рукоять.

Уже не в первый раз Мэне хотелось встряхнуть головой и очнуться от этого абсурдного сна. Она поверила солдату, когда тот сказал, что исполняет волю ее отца, но теперь все более сомневалась. Открыв дверь своей комнаты на Киднабане и увидев талайца, Мэна решила довериться ему. Они сели на двух пони и поехали по дороге, ведущей вдоль берега, а затем свернули в лес. Здесь солдат обрезал ей волосы ножницами для стрижки овец, напялил на Мэну грубую одежду простолюдина и рассказал их легенду. Если кто-то спросит, она должна назваться мальчиком-слугой, отданным солдату в оплату за долги. Впрочем, никто ни о чем их не спросил.

Они плыли от порта к порту, садясь на любые корабли, которые соглашались взять пассажиров. В Бокуме талаец купил маленький баркас. Он торговался добрый час, а Мэна завороженно наблюдала. Несколько раз она спрашивала своего охранника, почему они путешествуют столь странным образом, но солдат предлагал ей еще раз перечитать письмо, которое он предъявил в самом начале. Увы, письмо, написанное рукой Таддеуса, было слишком кратким и ничего толком не объясняло. Мэна должна спрятаться. Нужно перемещаться без фанфар, не привлекая к себе внимания излишней роскошью. Никому и в голову не придет, что принцесса Акаран путешествует с одним-единственным охранником. Так они могут укрыться у всех на виду и переезжать в сравнительной безопасности. Канцлер предупреждал, чтобы они не оставляли знаков, которые потом кто-нибудь сумеет правильно истолковать и пуститься в погоню. Видимо, именно поэтому, рассудила Мэна, не стоит показывать, что у них есть деньги. Однако эта маскировка начала ее утомлять.

— Куда ты меня везешь? — спросила она.

Солдат повернул голову и посмотрел на море за кормой баркаса. Мэна обратила внимание, что он делал так очень часто — почти каждую минуту. Похоже, это превратилось у него в привычку, от которой талаец уже не мог избавиться.

— Я выполняю приказ.

— Знаю. Но куда ты должен меня доставить?

— На архипелаг Вуму. Я же говорил вам вчера и позавчера, принцесса.

— Но зачем?

— Я просто выполняю приказ.

— А не мог бы ты отвезти меня домой?

Охранник коротко взглянул на принцессу, затем вновь уставился на море.

— Нет. Даже если б хотел… не могу. Я понимаю, что вы напуганы, но я делаю все, чтобы помочь вам. Все, что в моих силах.

— Долго нам еще плыть?

— Несколько дней. Зависит от ветра, от течений… — Он неопределенно помахал рукой, словно сам не очень-то хорошо разбирался в подобных вещах.

Ответ охранника совершенно не удовлетворил Мэну.

— Между прочим, я вовсе не напугана. Это ты боишься. Зачем ты все время смотришь по сторонам? В чем дело?

Талаец чуть нахмурился и отвел взгляд, словно не собираясь отвечать вовсе. Однако почтение к принцессе и ее семье, очевидно, возобладало, и марах смягчился.

— Там лодка, — проговорил он. — За нами. И она приближается.

Солдат не ошибся. Кораблик был еще крохотным. До сих пор Мэна не замечала его, принимая за одну из бесчисленных пенных шапок. Лодка исчезала из поля зрения и появлялась вновь — по мере того, как вздымались и опадали волны. Сперва Мэна не верила, что их преследуют. Как можно сказать с уверенностью при таком расстоянии? Однако часом позже она решила, что, может быть, талаец и прав. Суденышко приближалось. Каждый раз, когда оно взлетало на гребне очередной волны, казалось, что дистанция сокращается. Мэна спросила солдата, не подождать ли немного: вдруг лодка послана с Акации, чтобы разыскать их и вернуть домой? Солдат не ответил, не изменил курс и не опустил парус. Впрочем, это не имело значения: чужой корабль явно превосходил их в скорости. Он был длиннее и уже баркаса и имел более широкий парус. Корабль летел по волнам; его подгонял собирающийся шторм. Или, возможно, он тянул шторм за собой. Трудно было сказать, кто кого направлял.

От ветра вода покрылась зыбью, и волны подкидывали баркас, словно детскую игрушку. Мало-помалу они становились все выше. Ближе к вечеру неизвестное суденышко почти поравнялось; расстояние между ними все сокращалось. Лодкой управлял всего один человек. Мэна пыталась рассмотреть его как следует, все еще надеясь, что это посланник из Акации.

Мужчина поднялся на ноги и замер на миг, держа в руке нечто наподобие шеста. Талаец тоже увидел его; он прошептал проклятие и жестом велел Мэне придвинуться поближе, сказав что-то еще, что девочка не смогла понять. Она подумала: может, талаец велит ей взяться за румпель или перехватить веревку? Не важно. Тревога в его голосе и отчаянные жесты привели к тому, что Мэна застыла и вообще ничего не сделала. Баркас взобрался на гребень волны и полетел вниз, громко скрипя на яростном ветру, и Мэна боялась, что они могут просто-напросто взмыть над водой, как отвязавшийся воздушный змей.

Несколько секунд они были одни среди морского простора, но второе судно уже мчалось к баркасу; его нос с шипением резал тела волн. Преследователь кинул шест — теперь стало понятно, что это копье — с такой силой, что едва не вылетел из лодки. Копье вонзилось в грудь талайцу. Тот выпустил румпель, обеими руками схватившись за древко. Кровь хлынула у него изо рта; марах перевалился через планшир, рухнул в воду и исчез.

Лодка закрутилась, потеряв управление и болтаясь из стороны в сторону. Мэна плашмя упала на палубу, чтобы ее не ударило нок-реей. Парусина билась над ней, словно обезумевший зверь, но не могла поймать ветер. Девочка понятия не имела, что делать. Она лежала, словно парализованная, и смотрела вверх — на оживший парус. Потом ощутила, как баркас ударился обо что-то твердое, и поспешно вскочила на ноги.

Вторая лодка была рядом. Борта колотились друг о друга, будто два суденышка собирались кинуться в битву. Незнакомый моряк перегнулся через борт и прыгнул на палубу баркаса. Он связал лодки веревкой, оставив достаточно слабины, чтобы они могли плыть сами по себе, но не слишком отдаляясь. Затем убийца стал копаться в походном мешке солдата. Кто он? Что ему нужно от нее? Что он с ней сделает? Мэна не знала наверняка; впрочем, подробности не имели значения. Так или иначе, ничего хорошего ее не ждет.

Толком не понимая, что она делает, Мэна протянула руку и схватила длинный меч талайца, потянула за рукоять и ухитрилась вынуть клинок из багажного отсека — но и только. Меч был слишком тяжел: его даже поднять не получилось. Кончик ножен прочертил извилистую линию на досках палубы, но извлечь оружие Мэне оказалось не под силу. Никогда прежде девочка не чувствовала себя такой беспомощной.

Она изумилась, увидев, что незнакомец повернулся к ней спиной. Он ухватился за веревку и подтащил свою лодку к борту баркаса. Затем перепрыгнул через борт и развязал узел, не обращая на Мэну ни малейшего внимания.

— Что ты делаешь?! — крикнула она.

Мужчина помедлил, все еще держа веревку, обмотанную вокруг крепительной планки на палубе, и не позволяя лодкам разойтись.

— Я не хочу вам зла, принцесса, — прокричал он, чтобы Мэна услышала его за шумом воды и ветра. — Все, что тут случилось, касалось только меня и того человека. Против вас я ничего не имею.

— Ты знаешь, кто я?

Незнакомец кивнул.

— Почему ты убил его? Что ты собираешься делать со мной?

— У нас с ним были… разногласия. С вами я ничего делать не собираюсь.

Лодки взлетели на очередной волне, и на миг окружающий мир погрузился в хаос. Когда же лицо человека снова вплыло в поле ее зрения, Мэна крикнула:

— Ты оставишь меня тут погибать?

Мужчина покачал головой.

— Вы не погибнете. Течение тянет ваш баркас на восток. Оно проходит сквозь острова Вуму, будто сквозь решето. Даже если вы не поднимете парус, а просто будете дрейфовать, то через несколько дней увидите берег. Там есть люди. Как вы с ними договоритесь — уже ваше дело.

— Я не понимаю, — сказала Мэна, готовая расплакаться. Человек посмотрел на нее, и в его глазах скользнула насмешка.

— Не вы одна живете насыщенной жизнью. За мной был старый должок. — Он кивнул на море за бортом. — Теперь я его выплатил.

— Ты враг моего отца?

— Нет.

— Тогда ты его подданный! Не смей оставлять меня здесь!

— Ваш отец мертв, и я больше не повинуюсь приказам. — Незнакомец кинул свободный конец веревки в баркас. — Принцесса, я не знаю, зачем король отправил вас сюда и каковы были его намерения, но мир уже не тот, что прежде. Идите своим путем. А я пойду своим.

Он повернулся к Мэне спиной и распустил парус. Тот мгновенно набрал ветер, и лодка отвалила от баркаса, взрезав набежавшую волну. Мэна провожала суденышко взглядом, наблюдая, как оно мелькает среди темных валов. Слова человека были словно пощечина. До сих пор Мэна наивно верила, что мир вращается вокруг нее и ее семьи. Она никогда не задумывалась, что чья-то другая жизнь может изменить ее собственную. Глупо… Ведь именно так и случилось. Все, что с ней произошло, стало результатом деяний Хэниша Мейна, верно? А охранник-талаец? А его убийца? У каждого своя история, жизнь, предназначение. Мэна вдруг поняла, что в этом мире кружатся в танце тысячи судеб, и она — лишь одна из многих… По крайней мере так ей запомнилось это событие — и мысли, которые оно вызвало к жизни.

Мэна смотрела вслед убийце, пока его лодка не пропала из виду. Она осталась одна, и не было ничего вокруг, кроме бесцветного неба и движущихся водяных гор. Только через пять дней Мэна заметила землю — остров, которому предстояло стать ее домом…

— Ну вот! — сказал Ванди отступая на шаг и оглядывая принцессу с головы до ног. — Ты вновь стала богиней. Давайте же восславим Майбен и поклонимся ей.

Помощницы жреца, одевавшие Мэну, что-то неразборчиво забормотали и отступили назад в благоговейном страхе. Это всегда изумляло Мэну. Девушки только что ее переодели, наблюдая каждый этап преображения. И все же, едва помощницы заканчивали свою работу, они едва не падали в обморок от ужаса… Мэна прошла мимо них следом за Ванди, слыша в отдалении звук цимбал и колокольчиков, которые провозглашали начало церемонии. Странные эти вуманцы… но они ей нравились. Принцессе было хорошо и уютно среди них — с первого дня своего пребывания на острове.

Меж тем ее прибытие на архипелаг Вуму было далеко не таким приятным, как последующая жизнь. Мэна легко могла погибнуть. Однако именно ее появление из вод морских во многом определило дальнейшую судьбу девочки.

Одна в лодке, с небольшим количеством оставленной ей еды, Мэна два дня наблюдала, как растет перед глазами остров. Шторм давно закончился, и море было спокойным, но остров окружал барьер рифов. Вода вокруг них шипела и пенилась, яростные волны бились о камни. Они были такими высокими, что Мэна подумала: нельзя ли на гребне этакой волны перескочить через опасные камни?.. Баркас зацепился дном за риф; Мэна выпустила румпель, ее швырнуло на палубу. Плечо взорвалось дикой болью — такой, что остальные чувства померкли. Мэна перекатилась на спину и молча смотрела, как волны перехлестывают через лодку. Корпус, зажатый в рифах, стонал и потрескивал, потом море подхватило баркас, накренило, кинуло в сторону. В лодку хлынула вода, и Мэна вскочила, кашляя и задыхаясь. Сломалась мачта. Баркас снова закрутило — с такой неимоверной скоростью, что мир превратился в расплывчатое пятно.

Волна вырвала Мэну из лодки. Девочка забилась в воде, пытаясь вынырнуть на поверхность, или найти точку опоры, или… хоть что-нибудь. Рука схватила какой-то предмет. Он оказался тяжел и больно выворачивал кисть, но Мэна решила, что это обломок лодки, и не собиралась его выпускать.

Должно быть, она потеряла сознание. В какой-то момент Мэна очнулась и поняла, что может дышать. Некоторое время она просто судорожно втягивала воздух, не обращая внимания на окружающее. Потом осознала, что под ногами песок. Вода была теплой и спокойной. В отдалении волны по-прежнему яростно набегали на рифы, но Мэна находилась в безопасности. Она разглядела деревья на берегу. Затем увидела дымок костра, и крытые тростником крыши домиков, и лодку, плывущую вдоль берега. Хотя плечо по-прежнему ныло, рука действовала исправно, а боль мало-помалу утихла.

Мэна побрела к берегу и только тут заметила, что тянет за собой тяжелый предмет. Кожаный шнур, привязанный к нему, крепко обмотался вокруг запястья и так глубоко впился в кожу, что кисть посинела. Подняв руку, Мэна вытащила из воды длинный меч покойного талайца. Шнур был приделан к ножнам и обычно использовался для того, чтобы носить клинок за спиной. Так вот что она ухватила! Меч, а вовсе не обломок лодки.

Так Мэна попала на остров — двенадцатилетняя, вооруженная солдатским мечом, недавно осиротевшая и отрезанная от всех мало-мальски знакомых людей. Одежда превратилась в лохмотья, волосы были спутаны и растрепаны.

Жители поселения собрались на берегу и смотрели, как девочка выходит из моря. Казалось, она пересекла океан без помощи лодки — непохожая на местных жителей и говорившая на чужом языке, который никто не мог понять. Так родился миф.

К тому времени как Мэна оказалась в Руинате, сказка ее обогнала. Ее неожиданное появление в определенное время и в определенном месте могло объясняться только при помощи странного смешения логики и верований. Жители поселения начали перешептываться. Разве не говорил Вахаринда, что в человеческом обличье у Майбен светло-голубые глаза? В точности как у этой девочки. Ее волосы легкие и тонкие, а кожа — цвета белого песка. Да, она немного темнее, однако в целом… Вуманцам как раз требовалась новая Майбен, а жрецы довольно давно не могли отыскать подходящую девочку — как правило, такие время от времени рождались на острове. Сейчас богиня явилась другим способом — кстати, гораздо более убедительным.

В конце концов Мэна решила, что легенда устраивает ее больше, чем правдивая история. Мэне нравилась власть, которой она обладала. Образ вечно недовольной богини не позволял наслаждаться радостями жизни, которые другие люди получали по праву рождения. Однако он был необходим для поддержания ее статуса. Совершенно особого статуса.

Теперь, девять лет спустя, Мэна в очередной раз вышла на подиум в храмовой зале и встала над толпой молящихся. Как всегда, где-то в глубине душе таился червячок сомнения. Люди смотрели на нее, озаренную огнями факелов. Мэна стояла в своем наряде-оперении, раскрашенная в пятьдесят разных цветов. Массивные изогнутые когти стали продолжением пальцев. Глаза над изогнутым клювом-маской полыхали огнем. Из спутанной массы волос угрожающе торчали шипы. Она была олицетворением красоты и злобы, ожившим кошмаром, получеловеком-полухищником, воплощением богини. Мэна знала, что в любой миг может кинуться вниз — в толпу — и обрушить на людей злобную месть. Все было в ее власти.

Верховный жрец объявил о появлении богини и обратился к верующим, укоряя их за беспечность. В нужный момент Мэна вскинула руки над головой, так что обшитые перьями полы ее одеяния разлетелись в стороны. Люди склонили головы. Некоторые упали на колени. Иные и вовсе лежали ниц, распростершись на полу. Все молили богиню о милости. Песнопения сплетались со звоном колокольчиков. Люди любили ее. Люди боялись ее. А жрец бранил их, напоминал о пороках человечества, спрашивал, понимают ли они, какое мщение приходит с небес быстрее крика орла… Нестройная музыка мешалась с вопросами и ответами, со стонами и мольбами.

Мэна смотрела поверх голов жрецов — на благородных вуманцев, на простолюдинов за их спинами, на женщин и детей, скромно стоявших по краям. Все спины согнуты в низких поклонах. Каждый из людей всеми силами старается выразить уважение. Так будет до тех пор, пока богиня их не успокоит. В такие моменты Мэне казалось, что она действительно Майбен — и была ею всегда. Просто понадобилось некоторое время, чтобы найти себя. Сомнения исчезали. Она — Майбен. Майбен, крадущая детей. Месть, слетающая с небес.

Мэна велела встать и позволила еще раз взглянуть на себя. Голос девушки был чистым и ясным — как всегда, когда ее устами говорила Майбен. Он разом перекрыл все прочие звуки в зале. В такие моменты Мэна становилась истинной богиней. Она расправила крылья и с яростным воплем кинулась вниз, не сомневаясь, что все руки поднимутся, дабы подхватить ее. Если кто-то способен прыгнуть с высоты, не боясь упасть, — разве не может он сказать, что владеет тайной полета? Будто птица. Будто божество.

Глава 33

Удивительная страна, думал Хэниш. Он стоял на балконе в своем кабинете, созерцая мерцающую гладь Внутреннего Моря. Ему до сих пор было трудно понять, как земля может быть столь добра к живущим на ней. В здешней «нездоровой» атмосфере оказался неожиданно здоровый климат — мягкий и благоприятный. В этом краю не знают, что такое борьба со стихией, которую Хэниш привык считать неотъемлемой частью человеческой жизни. Здесь тепло во все времена года. Зимой лишь изредка можно увидеть влажные снежные хлопья. В самую холодную погоду на Акации мейнские дети могли бегать раздетые даже по ночам. Наверху, на плато, самый малый запас продовольствия, оставленный без присмотра, каждая ошибка, малейшее изменение ветра, единственный след — все могло стать причиной гибели. Мир старался навредить людям и ни на миг не позволял расслабиться, не допускал нерешительности. Акация совсем иная. Легкая жизнь, роскошь… что ж, в таких вещах тоже таилась опасность. Необходимо понять, что у опасности не всегда злое лицо. Иногда оно бывает милым и приветливым…

— Король Хэниш Мейн, мне странно видеть, что человек в вашем положении стоит спиной к комнате, куда может свободно войти любой.

Хэниш узнал голос; узнал бы в любом месте и в любое время. Немного гнусавый, исполненный самодовольства; промежутки между некоторыми словами заполнялись странными звуками, похожими на мурлыкание. Хэниш понимал, что появление гостя лишит его присутствия духа, и готовился к этому. Он справился с собой, прежде чем эмоции хотя бы мельком отразились на его лице. Имея дело с человеком вроде сэра Дагона, следует прятать истинные чувства как можно дальше. А еще — относиться ко всем речам с изрядной долей скептицизма.

— Я не король, — сказал Хэниш, оборачиваясь к Дагону. — Не сочтите за труд: я предпочитаю, чтобы меня называли вождем. Ныне я верховный вождь Изученного Мира. А что до моей безопасности… не все дворцы так же заполонены убийцами, как дворцы Лиги.

— Гм… у меня несколько иные сведения, — заметил сэр Дагон.

Его высокая фигура казалась неуклюже хрупкой, словно мускулы с трудом поддерживали костяк. Хотя яйцеобразная голова была закрыта капюшоном, лицо оставалось на виду. Глаза имели красноватый оттенок заядлого курильщика миста, но смотрели на мир внимательно и настороженно. Ничто не туманило разум главы Лиги. Хэниш не знал, зачем и каким образом они употребляют наркотик; во всяком случае, члены Лиги использовали его не так, как миллионы оболваненных бедняг по всему миру.

В Лиге не принято подавать руку для приветствия; мужчины просто подошли друг к другу и слегка поклонились.

— Я рад, — продолжал сэр Дагон, — что имею дело с вами, а не с каким-нибудь выскочкой-самозванцем. Говорят, по законам Мейна вас в любой день могут вызвать на этот танец… как он называется?

Сэр Дагон наверняка помнил название. Люди Лиги обладали энциклопедической памятью.

— Мазерет.

— Да-да. Мазерет. Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но, по-моему, этот обычай пора ликвидировать. Ваша отвага и доблесть общеизвестны, зачем доказывать их снова и снова? Получается, любой мужчина вашего народа может даром получить все, чего вы добились тяжким трудом. Зачем предоставлять такую возможность? Чего доброго, какой-нибудь амбициозный болван бросит вам вызов…

Некоторые так делали, подумал Хэниш. Он пять раз танцевал мазерет с тех пор, как переехал на Акацию. Пятеро его людей умерли от его же руки. Каждый из них желал власти. Каждый надеялся получить все и сразу, совершив одно-единственное убийство. Хэниш был уверен, что сэр Дагон прекрасно знает все подробности. Он не стал развивать тему.

— Кажется, я удостоился похвалы? Коль скоро Лиге не все равно, с кем она имеет дело.

— Вы отдали своим людям мир, которым они теперь правят. Лига помнит об этом, даже если ваши собственные приближенные забывают. Лично я восхищаюсь вашим упорством. И да, Хэниш, я вам сказал комплимент. В моем возрасте человек уже мало чем интересуется. Друг мой, даже приобретение материальных благ — скорее привычка, чем амбиции.

Хэниш полагал, что и близкая смерть не усмирит амбиции члена Лиги, однако не подал виду. Равно не признал он и обвинения в адрес его приближенных. Что это было, интересно — насмешка или предупреждение? Он жестом предложил сэру Дагону уйти с солнцепека.

В комнате они уселись на кожаные стулья с высокими спинками, за стол, украшенный узорами в сенивальском стиле. Слуги принесли подносы с едой и напитками. Некоторое время продолжалась пустая, ни к чему не обязывающая беседа. Словно двое добрых знакомых встретились, чтобы поболтать о вещах не более важных, чем погода в Акации, миграция ласточек и положительное влияние морского воздуха на здоровье. Хэниш был рад передышке. Он дотошно изучал сэра Дагона, обращая внимание не столько на его слова, сколько на интонации и манеру речи, акценты, жесты, завуалированные чувства. Он понимал, впрочем, что глава Лиги делает то же самое.

— Итак, сэр Дагон, вы недавно вернулись из далекого путешествия?

— Да, вернулся издалека.

Уже не первый раз Хэниш пытался вытянуть из главы Лига хоть какие-нибудь сведения о чужаках — Лотан-Аклун. Что это за существа, которые, по сути дела, вершили судьбы Изученного Мира? Они в каком-то смысле были союзниками Хэниша в борьбе против Леодана Акарана, однако он никогда ни одного из них не видел и ничего не знал об этом народе. Лотан-Аклун жили на островах, протянувшихся цепью вдоль длинной стороны континента и известных как Иные Земли. Они не желали иметь дела с Изученным Миром, довольствуясь богатствами, которые обеспечивала им Квота. Лига была посредником между Лотан-Аклун и остальным миром.

В первые годы своего правления он неоднократно требовал сведений о Лотан-Аклун, желая понять, с кем имеет дело. Представители Лиги обещали направить какой-то «запрос», но ответ так и не пришел. Хэниш расспрашивал о них даже Калраха, ведь нюмреки пришли именно из той части мира, где обитали Лотан-Аклун. Тем не менее и Калрах не сумел дать сколько-нибудь вразумительных ответов. Предводитель нюмреков отозвался о Лотан-Аклун с изрядной долей пренебрежения. Просто торговцы, объяснил он.

Девять лет на вершине власти — а Лотан-Аклун по-прежнему были реальны для Хэниша только потому, что требовали детей-рабов и производили наркотик, который помогал утихомирить взбудораженную империю. Члены Лиги уверяли, что все идет нормально, и Хэниш знал, что сэр Дагон не скажет ничего нового в ответ на его вопросы. Поразмыслив, он решил не настаивать.

— Кстати, — произнес сэр Дагон, — Лотан-Аклун довольны вашими успехами в обращении с антоками. Они отдали антоков, полагая, что вы найдете способ с ними управиться, и рады, что не ошиблись.

Хэниш кивнул. На самом деле никаких особых успехов он не заметил. Антоки были странными зверями, которых он видел лишь единожды. Гигантские создания, похожие на жутких тварей древности, чьи кости иногда находили в земле. Если бы Хэниша спросили, он навряд ли сумел бы описать их словами. Гадкая помесь свиньи и собаки, многократно увеличенная в размерах. Мерзкие, жестокие хищники. Хэниш полагал, что можно использовать их в бою, если до этого когда-нибудь дойдет дело. Впрочем, сам он антоками не занимался, предоставив Маэндеру разбираться с тварями в глуши Сениваля. Чем меньше он слышал о них — тем лучше.

К счастью, сэр Дагон снова перевел разговор:

— Думаю, вас обрадуют мои новости. Лотан-Аклун хотели бы увеличить товарооборот. Как вы знаете, они терпеливо ждали много лет. Скудные подачки, которые вы слали им до сих пор… вы же понимаете. Они считают, что оказывали вам любезность, принимая их без жалоб и исправно снабжая империю мистом в кредит. Лотан-Аклун отдают себе отчет, что вам требовалось привести страну в порядок, встать на ноги, пережить период реконструкции… однако ныне он закончился.

Сэр Дагон сделал паузу и приподнял бровь. Хэниш взмахнул рукой, призывая продолжать.

— Мы должны отправить полный корабль рабов, положенных по Квоте, до наступления зимы. Вдвое больше, чем давали Акараны, но ровно столько, сколько вы обещали перед войной в обмен на помощь. Пятьсот тел с каждой провинции, поровну мальчиков и девочек, примерно одинаковое количество от каждого народа. Возможно, в будущем им понадобится больший разброс возрастов, нежели раньше, но пока они ничего такого не говорили. Взамен Лотан-Аклун увеличат поставки миста на треть. И учтите, наркотик улучшен. Теперь он медленнее разрушает организм, а привыкание, наоборот, происходит быстрее. Вдобавок курильщик, не принявший вовремя свою дозу, обретает целый букет неприятных ощущений. Галлюцинации, лихорадка, сильная боль… Люди пойдут на что угодно, лишь бы добыть очередную порцию. Все это описано в документах, прилагаемых к исправленному договору.

Хэниш отвел взгляд. Они не требуют ничего, кроме целого мира. Как благородно! Какая великая щедрость!.. Ему на глаза попалась золотистая обезьяна, прыгнувшая на перила балкона; ее желтовато-оранжевая шерсть сняла в солнечном свете. Хэниш недолюбливал этих тварей. Шумные, наглые, словно весь дворец на самом деле принадлежал им. В первый год своего пребывания на Акации Хэниш завел здесь другую разновидность обезьян: крепких зверюг со снежно-белой шерстью и блестящим голубоватым лицом. Они повели себя буйно и агрессивно. Белые обезьяны охотились на золотистых и раскидывали окровавленные полусъеденные тушки где попало. В конце концов Хэниш приказал уничтожить их. Золотые, меж тем, покорили сердца придворных дам. И остались.

— Я привез с собой переписанный договор, — сказал сэр Дагон. — Вы можете внимательно ознакомиться с ним на досуге. По большому счету ничего не меняется. Продолжайте наслаждаться своей с таким трудом завоеванной империей. В договоре есть только один принципиально новый пункт, на который вам стоило бы обратить внимание… — Дагон вспомнил о еде и принялся разглядывать подносы. Недоговоренная фраза повисла в воздухе. Хэниш молча ждал. — Поскольку Лига оказывает посреднические услуги в переговорах, мы хотели бы… некоторых небольших благ для себя. Нет, мы не просим изменения процентной ставки или денежного прибавления — ничего такого. Мы всего лишь предлагаем снять с ваших плеч ношу и переложить на свои.

Хэниш коснулся пальцем шрама на носу — мимолетное движение, которое легко могло остаться незамеченным.

— Сгораю от любопытства, — сухо проговорил он.

— Мы просим отдать нам Внешние Острова. В полную и безраздельную собственность.

— Острова кишат пиратами.

Сэр Дагон улыбнулся.

— Мы в курсе. Пираты — не проблема. Лига изучила их повадки во всех деталях. Мы уверены, что справимся.

— Едва ли пираты вам подчинятся.

— Эти разбойники были для вас проблемой, верно? — спросил сэр Дагон. — Так вот, мы снимем ее с ваших плеч. Могу предположить: вы не ожидали, что мирная жизнь после победы окажется более суровым испытанием, нежели война. Это урок, который можно усвоить только методом проб и ошибок. Потому-то Лига и предпочитает быть в мире всегда и со всеми, даже если наши друзья воюют друг с другом.

Хэниш не мог с ним спорить; в подобном подходе была определенная мудрость. Кто бы подумал, что война покажется легким делом в сравнении с управлением империей? Проблемы появлялись одна за другой, то и дело давали ростки новые кризисы. Иные беды были делом его собственных рук. Например, болезнь оказалась гораздо более заразной, чем он ожидал. Хэниш не представлял, что она распространится так далеко и так быстро перегонит его военные устремления. Эпидемия убила слишком многих, и населению империи понадобится еще немало времени, чтобы восстановить прежнюю численность.

Да и нюмреки изжили свою полезность. Они не вернулись за Ледовые Поля, как обещали вначале, хотя Хэниш щедро заплатил им за службу. В послевоенной суматохе, когда болезнь еще свирепствовала на юге, нюмреки окопались в Ошении и объявили эту землю своей собственностью, забрав города, деревни и поместья, поработив людей, которым удалось выжить. Хуже того: они начали основывать колонии вдоль западной оконечности талайского побережья. Создания с ледяного севера!.. Как выяснилось, они обожали загорать под жарким солнцем и купаться в прозрачной теплой воде.

Были и другие проблемы, порожденные не самим Хэнишем. Из-за войны начались перебои с поставками миста на территорию Акацийской империи; возможно, именно поэтому в головах людей зарождались вредные идеи. Люди стали коварными, непокорными, склонными к бунтам и мятежам. Они устраивали беспорядки, самым крупным из которых был поджог зернохранилища в Майнланде. Сгорела почти половина запаса зерна, что вызвало голод. По империи распространялись истории о священных пророчествах; говорили, что Хэниш и его чума — предвестники возвращения Дающего. Мятежников, наказанных по заслугам, люди объявляли мучениками, которые пользовались симпатией и любовью народа, а новые казни и пытки лишь увеличивали их число. Талай так и не был полностью усмирен. Внешние Острова попали под безраздельный контроль пиратов. Собственные войска Хэниша наводнили убийцы под маской верных солдат.

А самыми неприятными были восстания на рудниках. Едва Хэниш собрался привести в порядок торговлю, как рудокопы решили, что хотят жить по собственному разумению. Они отказались работать. Некоторые болваны даже утверждали, что рабочие должны получать часть доходов от рудников. Откуда-то вылез пророк по имени Бэрэк Младший — самодовольный человечишка и прекрасный оратор, породивший массу проблем.

Он даже объявил, будто провидит скорое возвращение Аливера Акарана. Очень некстати. Усилия Бэрэка не принесли ничего, кроме бед — в первую очередь для тех, кто пошел за ним. Хэниш осадил рудники и в конце концов подавил мятеж, хотя и дорогой ценой. Многие рудокопы погибли. Потеря рабочей силы была громадная.

Лига, нюмреки, Лотан-Аклун… как он мог так позорно всем задолжать? В холодном Катгергене, вдали от власти и привилегий, каждый союзник казался таким важным, таким нужным… Почему не купить армию и не заплатить ей сокровищами с земель, которые солдаты захватят сами? Почему не пообещать огромные суммы купцам, которые обеспечат поддержку этой армии? Можно ли найти лучшего партнера для грязных дел, чем тот, которого ты не видел и никогда не увидишь? Никакая сумма не казалась чрезмерной, если вела к цели. Теперь все это представлялось совсем в ином свете…

В числе прочего Хэниша беспокоило, что они сумели поймать только одного из четверых детей Акарана. Коринн не причинили ни малейшего вреда; она жила на Акации, не зная забот. Ничего не знала принцесса и о судьбе, которая была ей уготована. Предполагалось, что ее присутствие должно благотворно действовать на Хэниша: одной заботой меньше. Однако Коринн стала постоянным источником страданий. Что ему с ней делать?.. Что он хотел бы с ней сделать?..

Сэр Дагон вонзил зубы в сливу, прокусил кожицу и высосал влагу. Сам фрукт не заинтересовал его; очевидно, сока на губах было вполне достаточно.

— Даже у нас возникают кое-какие трудности с этими разбойниками, но мы раздавим их, можете не сомневаться. Процесс уже пошел и, думаю, закончится к следующему лету. Иштат возобладает там, где это не удалось вам. Затем мы тихо и без шума займем острова, а вас будут восхвалять за уничтожение пиратов.

— Почему вам так нужны эти острова? — спросил Хэниш.

Сэр Дагон какое-то время молча разглядывал его. Потом коснулся уголка губ, утирая сливовый сок.

— Прежде чем я скажу, вспомните: удвоенная Квота сделает вашу империю богаче, чем Акация была при Акаранах…

— Зачем Лотанам столько рабов? — перебил Хэниш. Недоумение скользнуло в его голосе, прежде чем он успел сдержать себя. — Что они делают с детьми? Едва ли им нужно больше, даже если они едят их на завтрак, обед и ужин.

Сэр Дагон нахмурился и отвернулся, все видом давая понять, что оба вопроса были вопиющей бестактностью.

— Не надо спрашивать о таких вещах. Они делают то, что делают; примите это как должное. Один из пунктов договора предполагает, что Лига будет единственным посредником между Акацией и Лотан-Аклун. В частности, мы обязуемся не раскрывать секреты ни одной из сторон. Не сделаю я этого и теперь. Как я уже сказал, Лотан-Аклун клянутся никогда более не вносить изменения в нынешний договор. Мы не будем увеличивать Квоту в провинциях. Так иногда бывало во времена Акаранов, но больше этого не случится. Мы нормализуем товарооборот, а потом займемся Внешними Островами. Разгоним пиратов, превратим острова в пахотные земли и начнем производство.

— Производство чего?

— Того, что хотят от нас Лотан-Аклун.

Внезапно Хэниш понял. Обтекаемые ответы главы Лиги сбивали его с толку, но наконец-то все встало на свои места.

— Вы будете разводить там рабов.

Сэр Дагон не выказал ни удивления, ни недовольства. Он оторвал виноградину и беспечно произнес:

— Я не понимаю слова «рабы». Если вы имеете в виду, что мы начнем изготовление нашей продукции, то вы правы. Воспроизведение — самый эффективный способ. Мы уже все подсчитали. Остров Жиллет-Майор, в частности, будет отличной плантацией.

Спровадив сэра Дагона, Хэниш отвернулся к окну, глядя на улицу через тонкие занавески, развевавшиеся от вечернего бриза. Временами мир казался таким умиротворяющим… К сожалению, минуты покоя были быстротечны. Вошли дядя и брат; пришлось вновь сосредоточиться на делах.

— Я проводил этого чудака через двор, — сказал Халивен. — Не люблю таких субъектов, Хэниш. Очень не люблю.

Лицо дяди несло на себе отпечаток прошедших лет. Похоже, мирные годы дались ему особенно нелегко. Хотя дядя никогда не жаловался, здешний климат ему не подходил. Кожа то и дело краснела, словно Халивен постоянно выполнял какую-то тяжелую физическую работу. Он ощущал что-то в воздухе — нечто неприятное. У Маэндера таких проблем не было. Такой же дерзкий, нахальный и самоуверенный, как всегда, он был в прекрасной физической форме: накачал еще больше мускулов на руках и груди и отлично загорел. Кожа на носу слегка шелушилась; очевидно, Маэндер много времени проводил на свежем воздухе.

— Ну и как? — спросил он, глядя на брата. — У тебя не очень-то цветущий вид, Хэниш. «Блевать тянет» — вот подходящее определение. Ты чувствуешь себя так же тошнотворно, как выглядишь?

— Нам требуется больше сил, — сказал Хэниш.

— Я твержу об этом постоянно, — откликнулся Маэндер.

— Меня разрывают на части, всем что-то надо. И большинство норовит запустить одну руку в мой карман, а другой приставить нож к горлу.

— Истинно так, брат. Разве не говорил я всегда: «Нам нужно больше сил»? Я просыпаюсь с этой мыслью каждое утро. Выкапываюсь из груды мягких женских тел — и первая мысль, которая приходит в голову: «Сила! Мне нужно ее больше! Еще больше»!

— Будь серьезнее! — рявкнул Халивен. — Хэниш не шутит.

Маэндер округлил глаза. Он плюхнулся на стул, где до него сидел сэр Дагон, и взял апельсин. Уткнувшись носом в ароматную кожицу, с наслаждением вдохнул запах фрукта.

— Нам надо перевезти Тунишневр и закончить церемонию.

— Ты знаешь, что пока мы не можем этого сделать, — заметил Халивен.

— А они теряют терпение. У нас нет выбора, Хэниш. Тунишневр говорят и со мной тоже и выражаются недвусмысленно. Они желают отправиться в путь. Они хотят оказаться в том месте, где столько лет свершались преступления против нашего народа. Они жаждут отведать живой крови Акаранов. Тунишневр мечтают стать свободными, брат, и ты в состоянии им помочь. Зала для них почти готова. Не вижу причин откладывать начало.

— А как насчет трех остальных? — спросил Халивен.

— Верно, — подхватил Хэниш. — Без них Тунишневр не смогут восстать. По крайней мере сейчас они в безопасности, их состояние стабильно. А местный климат может разрушить их тела и лишить нас возможности помочь им.

Его слова не произвели на Маэндера особого впечатления.

— Совершенно необязательно. Возможно, одного Акарана окажется вполне достаточно. Особенно если остальные мертвы, и Коринн — последняя из королевского рода. Тогда ее крови хватит с лихвой. Она может освободить их. Только представь, Хэниш, какое могущество мы обретем! Все эти маленькие проблемки, которые тебя тревожат, уйдут вот так. — Он поднял сжатый кулак и развел пальцы, словно выпуская в воздух что-то невидимое. — Вот что предки поведали мне. Они вложили в меня эту истину.

— Мне они не говорили, что одной Коринн будет достаточно.

— Предки опасаются, что ты можешь заколебаться. Сбиться с пути, споткнуться. Я клялся им, что ничего подобного не будет. Они приняли мое слово. Ты их любимчик, Хэниш, но они не желают больше ждать. Тунишневр почувствовали близость свободы. Ты знаешь, как они нетерпеливы. И знаешь, какую ярость они могут обрушить на того, кто не покорен их воле, — прибавил он, набив рот апельсиновой мякотью. — Во имя всех богов, этот фрукт просто чудо что такое!

Хэниш пропустил последнее заявление мимо ушей. Он думал о разговоре Маэндера с Тунишневр. Некоторое время назад брат обрел способность, недоступную обычно никому, кроме верховного вождя и нескольких старших жрецов. Хэниш, впрочем, не возражал; он слишком много задолжал своему брату. Маэндер был его оружием, его охотничьим псом, готовым укусить любого, на кого только ему укажут. Хэниш знал, что предки уважают Маэндера за силу и легкость, с которой он шел по жизни. Однако говорить с Маэндером о самом Хэнише? Выражать сомнения в верности вождя?.. Мрачноватая картинка. Послание от Тунишневр несло завуалированную угрозу. Хэниш был не готов признать обвинения. Во всяком случае, до тех пор, пока не разберется в ситуации… и в себе.

— Мы ставим телегу впереди лошади, — заметил Халивен. — Хэниш, ты так и не объяснил, зачем являлся этот тип.

Хэниш подробно пересказал разговор с сэром Дагоном. Он ничего не скрывал от брата и дяди, даже те вещи, которые утаивал от Совещательной Комиссии — нового правительства, состоящего из знатных мейнцев и по иронии судьбы заседавшего в Алесии. Хэниша порой изрядно раздражала мысль, как много акацийского переняли мейнцы за эти годы. Если бы знал, что можно сделать иначе, то немедленно сделал бы, но все способы устройства общества, что практиковали Акараны, были разумными и оптимальными.

Хэниш закончил рассказ, и Халивен сказал:

— Какая мерзость! Какое унижение, что мы должны плясать под дудку этих Лотан-Аклун. Я никогда ни одного из них не видел. Не удивлюсь, если Лига просто выдумала их для своих целей. Я говорил уже и повторю еще раз: надо отодвинуть Лигу в сторону и общаться с ними напрямую, если они существуют.

— Полностью поддерживаю, — сказал Маэндер, — но не нам спорить с предками. Они одобрили план, который мы придумали, и хотят освободиться. Сейчас. Они не желают ждать. Помни, что в их хоре говорит голос твоего брата, Халивен, и нашего отца.

Хэниш поколебался мгновение, ничем не выдав тревоги. Лицо его оставалось холодным и спокойным. Если Маэндер и заметил паузу, то не придал ей значения.

— Я поговорю с предками сегодня ночью, — сказал Хэниш. — Если они согласятся, мы пошлем весть в Тахалиан. Скажем, что пришло время готовиться к перевозке. Халивен, ты возьмешь это на себя.

— Э, постой-ка, так мы не договаривались! — воскликнул Маэндер. — Брось, Хэниш. Ты знаешь, что ехать должен я. Ты правишь империей, а я твой послушный инструмент и помощник. Неужели ты боишься, что я провалю такое важное задание? Халивен может поехать со мной, если тебе так будет спокойнее, но скажи, когда я тебя подводил?

— Никогда. Ни разу. Но эта миссия гораздо сложнее, чем может показаться. Мы должны сделать все точно и правильно.

Маэндер напустил на себя обиженный вид.

— Я имею в виду, — продолжал Хэниш, — что перемещение предков — только половина дела. Для завершения миссии еще нужно разыскать Акаранов. Если они живы, то должны быть здесь. Это ничуть не менее важно, и я хочу поручить дело тебе, брат. Надо найти их и доставить ко мне. — Хэниш сказал это твердо, давая понять, что возражения не принимаются. Однако он избегал встречаться с Маэндером взглядом, опасаясь увидеть на его лице намек на возможный бунт. — Никто не справится лучше тебя, понимаешь? Я, со своей стороны, прослежу, чтобы Коринн оставалась в безопасности — рядом со мной и под охраной.

Хэниш обошел письменный стол, вынул из нагрудного кармана ключ и отпер ящик.

— Дядя, прочитай это, — сказал он, швыряя на стол кожаную папку с бумагами. — Прочитай внимательно. Ты должен выполнить все в точности, как написано. В точности. Слово в слово, как завещали наши предки. Никто не прикасался к Тунишневр двадцать поколений. Если ты совершишь ошибку…

Халивен взял папку и сел за стол. Он провел пальцами по старой коже, открыл замочек и некоторое время сидел неподвижно, благоговейно глядя на содержимое и вдыхая сухой запах старых бумаг.

— Я не совершу ошибки, — сказал старик. — Спасибо тебе за доверие… и за возможность увидеть наше плато летом. Я скучал по нему.

— Увидишь, — сказал Хэниш, улыбаясь. Он искренне радовался за Халивена. — Может, у тебя даже найдется время съездить на охоту. Олени, наверное, разжирели и стали беспечными, потому что тебя давно не было. Пусть тебе сопутствует удача…

Он хотел сказать больше, но почувствовал взгляд Маэндера, устремленный на него, и обернулся.

— Я подчиняюсь твоему решению, брат, — сказал Маэндер. — Если Акараны живы, я найду их и притащу к тебе за волосы. Я лишь надеюсь, что тогда ты позволишь мне перерезать им глотки собственными руками.

Глава 34

В предрассветных сумерках молодой человек, который вызвался сопровождать принца, нашел его возле шатра. Без долгих слов Аливер собрал свои немудреные пожитки в дорожный мешок из козьей кожи и закинул его на спину. Затянул кожаный шнур, чтобы поклажа улеглась как можно более компактно. Мешок, оружие и короткая тканая юбка охотника — вот и все, что у него было. Это путешествие, пожалуй, могло считаться охотой, так что Аливер снарядился должным образом. Именно так он был одет несколько недель назад, когда уходил искать ларикса. В тот раз он думал, что предстоящее задание будет самым трудным и опасным в его жизни. Теперь оно казалось смешным.

— Ты готов? — спросил Келис.

Долгое время Аливер считал, что острое лицо молодого охотника вечно сохраняет осуждающее выражение. Позже он пришел к выводу, что мысли Келиса вообще невозможно прочитать.

— Конечно, — ответил принц.

Его спутник кивнул и двинулся прочь. Аливер последовал за ним. Он приспособился к походке Келиса и держал его темп. Затем оба перешли с ходьбы на легкий бег, которым знамениты талайцы. Молодые люди миновали последние домики на окраине поселения и поднялись на вершину холма. Если б вокруг было светлее, они увидели бы бесконечные просторы пастбищ с раскиданными тут и там рощицами и перелесками. Горячее солнце засушливого сезона выжгло листву деревьев до золотистого цвета. Аливеру и Келису предстояло покрыть более ста миль, прежде чем они войдут на территорию, предназначенную для охоты. Весь этот день и часть следующего должны были стать единым беспрестанным движением, но Аливер уже привык к подобным испытаниям. Каждый вдох вливал в него новые силы. Он ощущал прикосновение земли к босым ногам и думал, что как нельзя лучше подходит для такой жизни.

Все было совсем иначе, когда Аливер только-только прибыл в Талай. Путешествие с Киднабана до южных краев было мучительным, но, в конце концов, он достиг своей цели: охранник-марах доволок принца до дома Санге в Юмэ. Что же было потом? Аливер едва мог вспомнить. Он был зол и напутан — это точно. Лучше всего запали в память мелкие детали, случайные события и происшествия. Однажды утром он нашел в сапоге — тогда он еще носил сапоги — маленькую змею, окрашенную в цвет песка. Как Аливер узнал впоследствии, она была смертельно ядовита. Одна из причин, почему талайцы всегда ходили босиком. После того происшествия Аливер снял сапоги и больше не надевал никакой обуви. Ни разу за все эти годы. Он с трудом мог представить, как будет носить ее снова.

Он помнил, как трудно оказалось сохранить равновесие, сидя над ямой, куда деревенские справляли нужду. Такая простая вещь — присесть на корточки, чтобы очистить кишечник, но Аливер никак не мог приноровиться. Не мог чисто подтереться листьями или камнями, как делали здесь все прочие. Он помнил, как наблюдал за игрой мальчишек, тщетно силясь понять ее смысл. Игра сводилась к тому, что ребята по очереди били друг друга крепкой палкой. Били всерьез — Аливер видел, как мальчишки вздрагивают от боли. Однако они смеялись, поддразнивали друг друга и улыбались, сверкая белоснежными зубами. Веселью, казалось, не было конца.

Аливер помнил и худощавых темнокожих юношей, которые тренировались вместе с ним. Принц видел в них угрозу. В сравнении с ними он был слабаком. Парни были жилистыми, угловатыми — сплошь острые колени, локти и подбородки, которые втыкались в тело будто ножи, когда они боролись между собой. Помнил принц и деревенских девушек. Они смотрели на него круглыми глазами, перешептываясь между собой, и временами разражались серебристым смехом, который ранил гордость Аливера сильнее, чем любой удар, нанесенный мальчишками. Принц вспоминал, как трудно было научиться произносить талайские слова. Он снова и снова повторял их — полагая, что говорит правильно, но в ответ слышал только насмешки. Его «р» было слишком женским, твердое «ж» звучало по-детски; он постоянно путался в паузах между словами, которые придавали одним и тем же фразам совершенно разный смысл. Аливер помнил, как он ненавидел песок, что прилетал вместе с ветром по вечерам. Песок попадал в глаза, вызывая слезы, которые Аливер тщетно пытался стереть…

Впрочем, все это закончилось много лет назад. Зачем вспоминать теперь? Ныне Аливер мужчина, охотник, талаец. Он бежал следом за Келисом, которого любил как брата. Равномерно дыша, он оставлял позади милю за милей, лишь изредка утирая пот с лица, хотя жаркое солнце стояло высоко в небе. Те отвратительные мальчишки стали его друзьями. Большеглазые девочки превратились в молодых женщин, которые смотрели на него благосклонно, и танцевали для него, и делили его ложе, и состязались за право стать матерью его первенца. Аливер говорил на языке этих людей как на родном. Сейчас он не сумел бы сказать, когда произошла трансформация. Убив ларикса, Аливер стал в глазах общества взрослым мужчиной. Что ж, все верно. Никогда прежде — до этой охоты — он не чувствовал себя более живым. Никогда не был так хорошо осведомлен о смерти. Никогда не испытывал такого яростного, необоримого желания выжить. И не просто выжить, а завоевать славу. И даже это был всего лишь один эпизод среди прочих, более мелких, однако не менее значимых. Кто может в двух словах объяснить, как он стал тем человеком, которым является? Такое становление происходит не вдруг, не за один день. Развитие личности — долгий процесс, часто неявный. Сейчас Аливер просто был тем, кем он стал, а прочее не имело значения.

Впрочем, нет. Не так. Аливер понимал, почему вернулся воспоминаниями к тем первым дням в Талае. Из-за Таддеуса и слов, которые тот принес с собой. Таддеус… Аливер любил его и одновременно ненавидел. Люди в Юмэ называли старого канцлера попросту акацийцем. Аливер, когда говорил на талайском, употреблял то же слово, и никому вокруг это не казалось странным. Включая и самого принца. Он стал талайцем; здесь был его дом и его народ. Неужели когда-то он мог считать их низшей расой, людьми второго сорта? И все же… Все же каждый раз, когда Аливер садился напротив Таддеуса и говорил на языке своей родины, он понимал, что обманывает себя. Он не талаец. Не один из них. Не полностью. Не так, как ему бы хотелось. Принц оставался акацийцем и более того: если верить Таддеусу, он оказался сейчас главной фигурой — осью, на которой вращалась судьба мира…

Аливер и Келис бежали большую часть дня, останавливаясь лишь затем, чтобы напиться, перекусить и позволить еде улечься. Потом снова пускались в путь. Один раз молодые люди сделали долгий привал в тени акаций и вздремнули, пережидая самые жгучие дневные часы. Затем они еще долго взбивали пыль, двигаясь уже в сумерках и некоторое время после наступления темноты. В эти часы Аливер просто бежал, отрешившись от всего и позабыв даже о цели путешествия. Он переставлял ноги, словно в трансе, не думая ни о чем, кроме движения и окружающего его живого мира.

Однако когда настало время остановиться и разбить лагерь, Аливер вспомнил о своей миссии и почувствовал груз ответственности. Таддеус добился своего: отнял у принца безмятежный покой…

Путники развели небольшой костер, желая лишь дать понять зверям, что здесь люди, и их лучше оставить в покое. Им не требовалось никаких особых принадлежностей для сна. Юноши просто выкопали две ямки в песке возле огня. Ночь могла оказаться холодной, но земля сохраняла достаточно тепла, чтобы согревать их до утра. Ужином стала каша — мелко истолченное зерно седи, смешанное с водой. Эта масса не имела никакого вкуса, зато была питательной. Они ели кашу, используя вместо тарелок полоски сушеного мяса, а потом закусили ими. Келис отыскал клубень, который талайцы называли «кулак-корень»; разрезав клубень пополам, он поделился с Аливером, и некоторое время оба сидели у огня, посасывая свои порции. Жидкость внутри была чистой, сладкой и освежающей.

— Порой я думаю, что все это безумие, — произнес Аливер. — То, что я собираюсь сделать… найти… такого просто не может быть. Глупость. Сказка. Миф вроде тех, что мне рассказывали в детстве.

Келис вынул изо рта корень.

— Ну, значит, теперь это твоя сказка. А ты станешь мифом.

— Да, так мне и сказали. Ты считаешь нас глупцами? Нас, акацийцев? Искать изгнанных магов и все такое… Тебе, должно быть, смешно?

— Смешно? — переспросил Келис.

Его лицо было почти неразличимо в тусклом свете костра, но в голосе Аливер не заметил и тени иронии.

— Келис, меня отправили искать пятисотлетних магов. А потом я должен убедить их помочь мне — вернуть империю, которую потерял мой отец. Знаешь ли ты, что это за потеря? Здесь вокруг нет ничего, чтобы хоть как-то сравнить. Отец был королем, правителем величайшего государства мира. А теперь он говорит со мной из могилы и просит вернуть утраченное. Это ли не смешно?

Из темноты долетел хохот гиен. Очевидно, хищники оценили юмор. Келис же отшвырнул свой кулак-корень и проговорил:

— Наши сказители тоже знают предания о Говорящих Словами Бога. Они упоминаются в талайских легендах, как и в акацийских.

— И ты веришь в это?

Келис промолчал; впрочем, Аливер и так знал, что сказал бы его друг, вздумай он настаивать на ответе. Разумеется, Келис верил. Для талайцев правда жила в сказанных словах. Не имело значения, что некоторые легенды были совершенно неправдоподобны или противоречили друг другу. Если их рассказывали, если они передавались от дедов к отцам и от отцов к детям, талайцам ничего не оставалось, кроме как верить. У них не было причин сомневаться. За прошедшие годы Аливер слышал великое множество этих сказаний.

Он знал, что Говорящие Словами Бога предположительно прошли через Талай, направляясь к месту своей ссылки. Они пылали яростью и негодованием, говорилось в легенде. Они помогли Тинадину захватить мир, а он — величайший из чародеев — обратился против недавних соратников и запретил им использовать речь Бога. Они ругались себе под нос — тихо, чтобы Тинадин не услышал. Но даже сказанные шепотом проклятия имели силу. Заклятия разорвали плоть земли и перекорежили плиты под земной поверхностью. Чародеи зажигали пожары случайными взмахами рук. Они бросали мимолетные взгляды на зверей равнин — и те оборачивались жуткими тварями вроде ларикса. Маги причинили миру очень много вреда, но, к счастью, они ушли далеко на юг, в безводный, сожженный солнцем край, где никто не жил. Согласно легенде, чародеи — сантот — по сей день обитали там. Впрочем, никто никогда не пытался в этом удостовериться. Зачем? Единственным человеком, имевшим причину искать их, был принц из рода Акаран. Он шел, чтобы отменить приговор Тинадина.

— Может, хочешь узнать еще какие-нибудь истории, кроме твоих собственных? — спросил Келис. — Послушай тогда одну. Жил на свете молодой талаец. Его отец был очень гордым человеком и искусным воином. Он не мыслил себя без войны и желал, чтобы сын пошел по его стопам. Сын же был сновидцем. Он предсказывал приход дождей, мог назвать время, когда дети родятся здоровыми. Мир снов был для него так же реален, как и сама жизнь. Мальчику снились вещи, которые только должны были случиться. Он говорил с созданиями из своих грез и просыпался, все еще помня язык зверей — по крайней мере несколько мгновений. Этот мальчик очень хотел узнать как можно больше о своем даре. Думаешь, отец гордился талантами сына? Как бы не так! Сны для него были пустой вещью. Только в бодрствовании он находил смысл, и только война имела значение. Он запретил сыну грезить. Он бранил его, злобно насмехался над ним, говорил ему слова, полные презрения и горечи. Едва мальчик ложился спать, отец вставал над его постелью. Как только глаза сына открывались, не видя мира — знак того, что сновидец вошел в мир грез, — он бил мальчика древком копья. Вскоре его сын уже просто боялся засыпать, но грезы все равно приходили к нему, даже при свете дня, когда он бодрствовал. Отец научился распознавать эти грезы в глазах сына и бил его, если подозревал, что мальчик отправился в путешествие сна. Однако ничего не помогало. Сын просто не мог изменить свою суть и избавиться от дара. И все-таки отец нашел выход…

Келис умолк, прислушиваясь к ночным звукам. Что-то шуршало в траве. Где-то поблизости раздавался негромкий скрип. Несколько секунд Аливер и Келис сидели молча и неподвижно. Черноспинный сверчок прополз возле костра, поскрипывая сочленениями ножек. Шуршала скорее всего ящерица. В ночном лесу не было угрозы для людей.

— Отец нашел выход, — подсказал Аливер.

— Он усыновил юношу-сироту и поставил его перед собственным сыном. Он назвал его перворожденным, а это значило, что все, принадлежащее отцу — имя, предки, имущество, — перейдет к приемному сыну. Сновидец хотел сохранить свое положение, и ему оставалось только одно. Он вызвал новоявленного брата в круг и убил его. Метнул копье и попал ему в грудь, а потом смотрел, как приемыш истекает кровью. Отец, однако, не рассердился. Напротив, он обрадовался. Все вышло, как было задумано. Его первенец имел сердце воина — хотел он того или нет. Отец добился своего. После этого его сын возненавидел свои грезы. Иногда сны приходили к нему, но все они были об одном и том же. Ему виделся тот поединок, копье в груди противника, кровь и лицо умирающего человека. Так сновидец был раздавлен; остался только воин.

— Я не слышал этой истории прежде, — сказал Аливер.

Келис смотрел на него, чуть склонив голову набок.

— Никто не выбирает отцов. Ни ты, ни я и ни один человек. Но поверь мне: если у тебя есть предназначение, его нельзя отвергать. Сопротивляться тому, ради чего ты был рожден — тяжкое дело и невыносимая мука.

Наутро ноги Аливера ныли и едва сгибались, однако все прошло бесследно, едва он пустился в путь. Они с Келисом снова бежали, как и накануне. Широкие долины, тянувшиеся до горизонта, сменялись лесными зарослями — и так без конца.

На третий день пути стая из четырех лариксов уловила запах людей и пустилась вдогонку. Твари перекрикивались на своем странном языке и подбирались все ближе. Оглядываясь назад, Аливер уже мог рассмотреть их. У одного не было уха. Другой прихрамывал на переднюю ногу. Вожак был огромным зверем, больше, чем тот ларикс, которого убил Аливер. Четвертый все пытался зайти сбоку, будто понимал, что стая рано или поздно должна окружить путников. Если это и впрямь случится, они не уйдут живыми. Лариксы ненавидели людей, чуяли запах их страха. Подобно львам, разрывающим детенышей зверей или мелких кошек, они, казалось, охотились на людей из чистой злобы.

На сей раз все было совсем иначе, чем несколько недель назад. Тогда Аливер знал наверняка, что умрет, если проиграет. Умрет жуткой смертью. Странное дело: где-то глубоко внутри юноши сходное чувство затаилось уже давным-давно. Сам того не понимая, он жил с этим страхом с того дня, когда отца ударили кинжалом. Где-то рядом обитал невидимый монстр, преследующий его. Столкновение с реальным чудищем при свете дня высвободило все сокрытое. Аливер стоял прямо перед ним — достаточно близко, чтобы до него донеслось зловонное дыхание твари. Он смотрел на омерзительное чудовище, видел его во всех деталях, и… он сделал то, что должен был: воткнул копье в грудь зверя и держал его, пока ларикс бился из последних сил, пытаясь вырваться. Аливер понятия не имел, как это произошло, но чувствовал, что победа над чудищем изменила его. Изменила к лучшему.

Келис ускорил бег. Они не остановились в полдень и мчались вперед сквозь обжигающую жару. Лариксы могли преследовать жертву часами, однако они делали это, только если люди их действительно разозлили. Стая отстала, когда лариксам на глаза попалась более легкая добыча — бородавочник. Аливер и Келис немного отдохнули и потом уже не останавливались до темноты.

На пятый день они вышли в солончаковую долину, где собралось огромное количество розовых птиц. Грациозные создания с длинными шеями и черными ногами, они шагали медленно и важно. Аливер не мог понять, почему птицы не улетели при их появлении. Они просто расступились, когда двое людей прошли сквозь стаю, и лишь поглядывали искоса, спокойно продолжая свой путь.

Поздним утром шестого дня молодые люди подошли к большой реке, которая питала водой западные холмы. Мелкое русло было более чем в милю шириной. В сезон дождей река становилась серьезным препятствием, а сейчас она была просто ручьем шириною в несколько шагов и глубиной по щиколотку. Так или иначе, во все времена река отмечала южную границу обитаемого Талая. Молодые люди ступили в воду. Аливер наслаждался прикосновением гладких скользких камней к босым ступням. Если бы его не окружала бесконечная равнина с бледной сухой почвой и скудной растительностью, Аливер закрыл бы глаза и позволил камням и воде вернуть ему память о временах и землях, которые ныне были так далеко…

— Брат, — сказал Келис, — дальше я с тобой не пойду.

Аливер обернулся. Келис набрал воды в свою флягу и поднес к губам.

— Что?

— Мой народ не ходит за реку. Отсюда тебя поведет Дающий. Он поможет вернее, чем я.

Аливер молча смотрел на товарища.

— Я подожду на берегу, — сказал Келис. — Верь мне: когда ты вернешься, я буду здесь.

Аливер был слишком ошеломлен, чтобы спорить. Келис еще раз повторил все, что могло пригодиться товарищу в дороге. Как хранить воду, где искать корни, содержащие влагу, и какие животные пригодны для того, чтобы пить их кровь. Аливер и так все это знал, но делал вид, что слушает, оттягивая миг прощания.

— Санге просил передать тебе кое-что, — сказал Келис, помогая Аливеру удобнее устроить дорожный мешок на спине. — Он сказал, что ты сын ему. Но ты и сын Леодана Акарана. Ты принц этого мира. Санге знает, что ты встретишь любые трудности с отвагой и мужеством. Когда ты возложишь на голову корону Акации, он будет среди первых, кто поклонится тебе.

— Санге не нужно мне кланяться.

— Может, тебе и не нужно, чтобы он кланялся, но Санге желает этого сам. Река уважения течет в две стороны. Дарящий может получить столько же, сколько и принимающий. Теперь ступай. Ты должен пройти как можно больше до захода солнца. Для ночного убежища разыщи холм или скальный выход. Лариксы боятся таких мест.

— Как я найду сантот? Никто не сказал мне…

Келис улыбнулся.

— Никто и не мог сказать. Никто этого не знает.

Оставшись в одиночестве, первые несколько дней Аливер бежал, часто погружаясь в тот же своеобразный транс, что и раньше. Теперь он длился дольше — принц не раздумывал о своей миссии и не вспоминал о прошлом. Он видел лишь окружающий пейзаж: великолепие хаоса, пойманного в ловушку плоти мира — на земле, в воздухе, в движениях животных по песку. Однажды в странном месте, где земля была истыкана огромными воронками, Аливер увидел небо, словно вогнутое на манер гигантской чаши, в которой собрались бурлящие и пульсирующие облака. Они не плыли по небу обычным манером, а как будто застыли в одной точке, меняя цвет и форму, но не двигаясь с места.

Такие моменты изумляли Аливера. Нет, он не видел в них особого знака или пророчества. Все, что имело значение, находилось в поле его зрения. Аливер внезапно понял, как много он упустил до сих пор. Созерцание природы, взгляд на мир широко раскрытыми глазами, умение видеть вокруг себя… В юности он никогда не любовался закатами или красивыми видами, не обращал внимания на меняющийся цвет листьев… В этом отношении Аливер теперь был совсем другим человеком, нежели раньше.

В середине четвертой ночи Аливер проснулся от внезапной мысли. Когда Келис рассказывал историю о сновидце, он говорил о себе. Келис и был тем самым мальчиком, отказавшимся от своего предназначения. Никогда прежде названый брат не говорил ничего подобного. И никогда не просил сочувствия других. Келис не сделал ничего подобного и сейчас, но Аливер все понял. Жаль, что только теперь. Почему он не сообразил в тот момент? Почему не сказал что-нибудь?..

Той же ночью Аливеру приснился сон, и на следующий день он шел, так и эдак вертя в голове детали беседы, которая его вызвала. В Юмэ на протяжении недели принц ежедневно встречался с Таддеусом, и они говорили не только о предназначении Аливера. Старый канцлер наконец сказал всю правду. Он передал принцу историю, которую поведал ему Хэниш Мейн — о том, что дед Аливера убил его жену и ребенка. Да, сказал Таддеус, несмотря на источник этих сведений, он верит, что Гридулан сгубил его семью. Потому-то канцлер и желал мести. Был момент, когда он действительно предал Акаранов.

Аливер не знал, что ответить. Наказать ли Таддеуса или даровать ему прощение, которого так жаждал канцлер? Должен ли он ненавидеть Таддеуса за заговор с Хэнишем Мейном, приносить извинения за свою собственную вероломную семью или же благодарить канцлера за спасение молодых Акаранов — в том числе и его самого?

В ходе беседы Таддеус раскрыл нелицеприятные тайны Акацийской империи и рассказал о грязных методах, которыми на самом деле удерживали мир в целостности. Это причинило Аливеру боль, но он был рад, что наконец узнал правду. Он всегда боялся недосказанного, необъясненного. Принц и раньше слышал слово «квота» и шепотки о Лотан-Аклун, однако не брал на себя труд понять, что все это значит. Теперь, наконец, Аливер разобрался в ситуации. Акация была рабовладельческой империей. Здесь продавали живых людей и богатели за счет рабского труда. Здесь распространяли наркотики, чтобы держать народ в повиновении. Акараны не были благородными и великодушными правителями, как говорили юному принцу. Теперь Аливер спрашивал себя, что все это означает для него. Где гарантия, что новые Акараны станут лучшими правителями, нежели Хэниш Мейн?..

Через некоторое время пейзаж изменился. Земля стала еще суше и была покрыта трещинами. Редкая трава, выбеленная почти до серебристого цвета, резко выделялась на фоне темных нагромождений валунов. Они валялись повсюду — черные камни, похожие на застывший помет какой-то гигантской древней твари. Память сохранила смутные обрывки легенд о таких созданиях: они были изгнаны из этих мест и шли на своих огромных ногах все дальше и дальше, за горизонт, в поисках лучшей земли… Между камнями торчали одинокие акации, низкорослые и узловатые; будто предки древесного народа, покинутые в безлюдном краю, они стояли безмолвные и покорные, воздев тонкие руки к небесам в безответной мольбе.

Нигде Аливер не находил признаков человеческого присутствия. Не было поселений, распаханных полей, рукотворных предметов. Даже животные исчезли. Пустые земли. Здесь не было никого и ничего. С каждым днем это ощущение все усиливалось. Аливер недоумевал. Как ни крути, сантот оставались людьми — человеческими существами, такими же, как Эдифус, чья кровь текла в жилах Аливера. Если они живут где-то здесь, должны же быть хоть какие-то признаки их присутствия?

Однажды утром, примерно через неделю пути, Аливер вдруг осознал, что не переживет путешествия. В глубине души он никогда не верил в существование сантот, но не задумывался об этом всерьез, пока не начал сортировать свои запасы. Горсть зерна седи, несколько глотков тепловатой воды и небольшой мешочек высушенных трав для супа. Этого хватит на пару суток. За последние три дня Аливер не видел ни одного источника воды, не находил корней-кулаков и вообще никаких растений, которые могли дать хоть немного жидкости. Никогда еще Аливер не видел более засушливого места; воздух буквально вытягивал влагу из тела. Попробовать вернуться к реке по собственным следам? Но сколько до нее дней пути? Нет, река осталась слишком далеко, и ему не под силу до нее добраться.

Пустая равнина до самого горизонта. Здесь не было ничего, кроме песка, камней и неба над головой.

Аливер сделал шаг. Потом еще один. Он уже не пытался бежать. Просто чувствовал, что должен двигаться — идти, брести, плестись. Не важно… Поклажу пришлось бросить. Запасов все равно не хватит надолго, а налегке он пройдет немного больше. Аливер глянул на солнце, прикинул время дня, а потом решил, что это все не имеет значения. Сантот — как он и думал все это время — были миражом прошлого, они жили только в суеверном воображении людей. А он… он бредущий по песку мертвец. Самое удивительное, что Аливер не особо возражал против такого положения вещей. Наверное, это правильно. Так и надо. Он не предназначен для легендарного величия. Может быть, мантия ляжет на плечи Коринн, или Мэны, или даже Дариэла… а может, род Акаран вовсе не заслужил власти, на которую претендовал.

Все встало на свои места, и, осознав это, Аливер обрел покой, который никак не мог найти прежде. Он с нежностью думал о сестрах и брате. Ему хотелось бы увидеть их нынешних, взрослых. Аливер надеялся, что они преуспеют в том, к чему стремятся. Что до него самого — он всегда был слабым звеном. Отец возложил на него слишком много надежд. Зря.

В середине дня Аливер споткнулся и упал. Полежав, поднялся на колени. Вокруг расстилалось безбрежное море песка, лишь кое-где торчали продолговатые камни того же темного цвета. Некоторые валялись на песке, некоторые стояли, прислоненные другу к другу. Аливер вяло удивился шуткам природы, но горло слишком сильно пересохло, чтобы обращать внимание на мелочи. Некоторое время назад он даже перестал потеть. Сердцебиение отдавалось в висках, и глаза все чаще застилало туманной пеленой.

Аливер лег на песок, радуясь, что у него больше нет цели. Поэтому, когда возник первый признак движения, юношей овладело непонятное чувство. Что-то изменилось в мире, и он ощутил… нет, не страх, как можно было бы подумать. Не удивление.

Он не сумел бы точно наименовать эту эмоцию. Возможно, нечто вроде сожаления.

Окружающие Аливера камни зашевелились и начали медленно придвигаться.

Глава 35

Охотничье поместье Калфа-Вен прилепилось к высокой гранитной скале посреди огромных пространств королевских угодий. Наполовину вырезанное в теле горы, наполовину взгроможденное на нее, поместье вот уже двести лет было прекрасным уединенным убежищем акацийской знати. Его название на сенивальском обозначало «гнездо кондора». Густые чащи изобиловали дичью. Небольшой штат слуг присматривал за поместьем, а егеря объезжали леса, оберегая их от браконьеров. Коринн не бывала здесь с детства, но Калфа-Вен очень походило на другое место, которое она хорошо помнила.

Прошло несколько лет мейнского правления, прежде чем новые хозяева империи привели ее в порядок настолько, чтобы позволить себе отпуск. Сама идея охоты-развлечения была странной для тех, кто убивал зверей только ради пищи, но с течением времени мейнцы оценили этот обычай. Когда Коринн узнала, что Хэниш требует ее присутствия в поместье, у нее не осталось иного выбора, кроме как согласиться. Не факт, что она отказалась бы, даже если бы могла… Коринн всем видом демонстрировала обиду и негодование, однако на самом деле она никогда и нигде не чувствовала себя более живой, чем рядом с Хэнишем.

Она ехала в некотором отдалении от него, вместе с несколькими знатными мейнскими дамами. Так вся кавалькада и прибыла в поместье. Это было серое гранитное строение, сложенное из массивных блоков. Простое здание без особых изысков, словно призывающее вернуться назад, к временам более скромной жизни. Слуги ожидали гостей у лестницы. Коринн узнала дворецкого — Петера. Будучи девочкой, она считала его очень красивым, и теперь была изумлена, поняв, как он стар.

Петер бурно приветствовал гостей. Он подошел к Хэнишу, согнувшись в пояснице и дрожа, словно старый охотничий пес, который пытается помахать изувеченным артритом хвостом.

— Мы необычайно рады вашему визиту, милорд. Необычайно рады… — Петер едва позволил Хэнишу ответить. Слова лились из него непрерывным потоком; он разливался соловьем, рассказывая, как долго они ждали дорогого гостя, как тщательно готовились к его приезду, какой пышный и богатый лес его ожидает и как прекрасна будет охота. — Ваши угодья кишат всяческим зверьем. Я полагаю, что не составит труда…

Слуга прервался на полуслове. Его взгляд, скользивший по толпе гостей, отыскал Коринн. Несколько мгновений Петер смотрел на принцессу широко распахнутыми глазами, затем склонил голову и приветствовал ее, слегка запинаясь. Затем вновь повернулся к Хэнишу.

Его реакция встревожила Коринн. Казалось, старый слуга испугался. Почему? Он побаивался Хэниша, это понятно, но во взгляде, брошенном на принцессу, был страх иного сорта. Коринн никак не могла выкинуть эту мысль из головы. Впрочем, когда Петер начал показывать гостям поместье, она несколько отвлеклась. Странно было слышать, как Петер, показывая мейнцам комнаты, которые Коринн помнила с детства, говорил так, словно все вокруг было создано исключительно для удовольствия Хэниша. Словно память о прежних обитателях исчезла навсегда.

Внутренние помещения были тесными и темноватыми; их освещали висевшие на стенах лампы и огонь каминов. Некоторые из старых вещей по-прежнему были на своих местах: охотничьи трофеи на стенах в длинной столовой, канделябры, украшенные серебряным орнаментом с выгравированной на них историей об Эленете, дутые стеклянные горшки, наполненные ароматными травами и специями. Коринн так любила этот запах! Она боялась вдохнуть лишний раз, опасаясь, что это вызовет поток ненужных эмоций, а потому дышала неглубоко и обращала внимание на непривычные вещи, которые привезли сюда в угоду новым хозяевам. Меховые ковры и покрытия для мебели в мейнском стиле; несколько низких, коротконогих столиков; герб Мейна, нарисованный на плитах пола перед камином в обеденной зале. Множество новых штрихов, которые зачастую преобладали над прежними.

Ларкен — акацийский марах, предавший ее девять лет назад, — шел рядом с Хэнишем, раздуваясь от гордости, и говорил, говорил, говорил бесконечно. Почти как Петер. С тех пор как уехал Маэндер, Ларкен старался держаться поближе к вождю. Коринн по-прежнему ненавидела его, однако старалась не показывать этого.

Женщины, обсуждавшие внутреннее убранство, называли те или иные вещи изящными, очаровательными. Ренна провела пальцами по крышкам стола, проверяя наличие пыли. Эти новые замашки женщины переняли от акациек, но в их исполнении они выглядели жалкой пародией и безмерно раздражали Коринн. Впрочем, она не давала выхода эмоциям. Ее главным оружием против этих людей было высокомерие и презрение. Коринн неустанно холила и подпитывала его, словно садовник, лелеющий колючую красоту розового куста.

Главной достопримечательностью поместья был вид, открывавшийся с гор. Все комнаты, выходившие на королевские угодья, имели открытые балконы, откуда можно было взглянуть на густой балдахин широколиственного леса с вздымающимися там и тут скальными обнажениями. Ветер колыхал кроны, волны пробегали по ним, словно по глади океана. Суровая красота этого места ошеломляла Коринн. В детстве не было ничего подобного. Ей помнился только страх перед морем зелени и зловещие тени под деревьями, которые казались тогда затаившимися великанами, упырями и гигантскими росомахами. Коринн до сих пор чувствовала нечто подобное, но сейчас это лишь придавало ей сил. Темные чащобы напоминали леса, о которых рассказывал Игалдан.

Вечером она ужинала за столом Хэниша в главной зале. Всего собралось около тридцати гостей и примерно столько же слуг, которые метались по залу и коридору, ведущему к кухне. Еда, на вкус Коринн, была уж слишком однообразной. Сплошная дичь — оленина и кабанье мясо, пироги с кровью и жирная печень. Она едва притронулась к пище и все больше гоняла куски по тарелке. Коринн недолюбливала такие сборища, опасаясь, что кто-нибудь заведет с ней беседу об акацийских обычаях. Она очень быстро заглатывала наживку, принимаясь рассказывать о достижениях своего народа, но это никогда не приводило к желаемому эффекту. Временами девушка чувствовала себя просто глупо — бывало, ее знания не соответствовали поддающимся проверке фактам, которые приводили мейнцы. В иных случаях она внезапно осознавала, что выставила свой народ в черном свете и лишь еще раз продемонстрировала, как плохи акацийцы. Нынче вечером Коринн вновь оказалась центром внимания. Ларкен мог бы лучше ответить на все вопросы, обращенные к ней, но, очевидно, никто уже не помнил, что он когда-то был акацийцем.

— Коринн, вот эта фреска на стене — что она изображает?

— Которая?

— Ну, вон та, которая похожа… похожа на целый мир, такая большая, с мальчиком в центре. Понимаете, о чем я говорю?

Коринн поняла. Она сказала, что на фреске представлен мир, каким он был во времена Эленета. Ей не хотелось продолжать, но любопытствующие требовали подробностей. Она прибавила, что фреска изображает момент, когда Дающий отворачивается от мира. Помимо этого, сказала Коринн, она ничего толком не знает.

— Какая все-таки странная система верований, — промолвила девушка по имени Альреи. — Предполагается, что бог покинул вас, правильно? Он отвергает ваше служение, однако многие века люди продолжают нерешительно поклоняться ему. Сперва вы говорите: «Бог существует, и он ненавидит меня», а потом пожимаете плечами и продолжаете жить, как жили, даже не пытаясь вновь завоевать его расположение. Но глупо ли?

Взглянув на Ларкена, Коринн промямлила, что не задумывалась о таких вещах.

— Да что вы ее допрашиваете? — вмешалась одна из подружек Ренны. — Она же не ученая. Верно, Коринн?

Принцесса не поняла толком, пыталась девушка подбодрить ее или уязвить. В любом случае кровь прилила к щекам.

— Если бы я утратила благорасположение Тунишневр, то сделала бы все возможное, чтобы вернуть его, — сказала Альрен, украдкой глянув на Хэниша. — К счастью, я чувствую, что они довольны мной. Их благословение пребывает с нами, благодаря нашему вождю.

Щеки Коринн запылали еще жарче. Она обернулась к Альрен, задержав взгляд на ее невыразительных чертах и серебристых блестках на лбу.

— Благословение? Тоже мне! Вы сидите тут девять лет. Это воробьиный чих по сравнению с правлением Акаранов!

Коринн могла сказать и что-нибудь более резкое, о чем наверняка пожалела бы впоследствии, но тут Хэниш вступил в разговор, и все внимание обратилось к нему.

— Принцесса абсолютно права, — сказал он без тени насмешки. Его серые глаза были серьезными и задумчивыми. — Коринн, вы слышали историю о Малютке Килише? Малюткой его прозвали для смеха, потому что на самом деле Килиш был здоровый детина. Настоящий гигант. Он сделал косу себе по росту — такую огромную, что никто другой не мог с ней управиться. Выходя в поле, Килиш срезал колосья пшеницы многими тысячами. Потом он сработал и вторую косу и ходил по своим полям с двумя сразу. Одним взмахом он скашивал столько же колосьев, сколько десять человек, вместе взятые. Килиш прославился. Самые искусные косари вызывали его на состязания, но он всегда побеждал. Вскоре никто даже не пытался с ним потягаться.

Хэниш помедлил, ожидая, когда слуга заменит его грязную тарелку на чистую. Затем продолжил рассказ. Однажды, поведал Хэниш, в страну прибыл чужеземец — маленький человек со смуглой кожей и хитрыми глазами. Он был прирожденным жнецом. Этот человек построил некую машину, которая уже покорила большую Часть мира. Она выглядела как огромная рама шириной во все поле, с приделанными к ней колесами. На раме были установлены манекены на шарнирах. Они походили на настоящих людей, но были вырезаны из дуба. Каждый держал в руках серп. Увидев машину, люди засмеялись. Что это за великанская игрушка? Какая польза от деревянных болванов? Но жнец знал какие-то слова языка богов. Он прошептал заклинания и похитил души тех людей, что смеялись над ним. Каждую душу жнец поместил в деревянную фигуру и так вдохнул в них жизнь. Манекены принялись размахивать серпами, а жнец хлестнул мула, и машина поехала по полю. Через несколько минут деревянные люди скосили больше пшеницы, чем Малютка Килиш за целый день…

Другой слуга попытался наполнить опустевший бокал вождя, но Хэниш оттолкнул руку. Казалось, его раздражало навязчивое внимание.

— Люди были поражены. Все восхваляли чужеземца. Все согласились, что он выиграл соревнование и достоин славы. Только Малютка Килиш возненавидел машину лютой ненавистью. Равно как и человека, который ее построил. Вся эта суматоха очень рассердила его. Почему люди превозносят такую злую вещь?

— Потому что они потеряли собственные души, — сказала Альрен.

— Неужели они не заметили бездушных зомби, что стояли среди них? Не успев сообразить, что он делает, Килиш схватил свою косу и смахнул жнецу голову с плеч. Малютка Килиш огляделся вокруг, убоявшись, что его назовут душегубом и убийцей и прогонят вон. Но люди этого не сделали. Они возликовали и сказали: «Пусть Килиш косит нашу пшеницу, потому что он силен, и ему не нужно красть чужие души». Так и было.

Хэниш развел руками, показывая, что история закончена. Несколько голосов принялись наперебой хвалить ее. Альрен сияла, гордо глядя по сторонам, будто Хэниш рассказал сказку специально для нее. Вождь меж тем не сводил глаз с Коринн.

— Этой истории много-много лет. Вы понимаете ее значение?

— Килиш был гигантом, говорите вы? Сдается мне, что по крайней мере одна часть его тела оказалась не так уж велика, — заявила Коринн. — Полагаю, именно поэтому он получил свое прозвище. Не стоит доверять человеку, которого называют малюткой. Никому не нравится иметь маленькие части тела. Такие люди, как правило, озлоблены, непорядочны и довольно-таки…

— Коринн, твой ход мысли… — начала Ренна.

— Малыш Килиш, — сказал Хэниш, перебив обеих женщин, — был из народа мейн. Пришелец — акацийцем. Вот вам и значение. Может быть, мы еще только учимся править, Коринн, но мы не продаем свои души, чтобы заполучить власть. Да, пройдет много времени, однако мы возьмем честным способом то, что ваш народ получил при помощи вероломства и предательства.

— Вы только что сочинили эту сказку, — обвинила Коринн. — А уж ваши «честные способы»!.. Не вы ли…

Хэниш откинул голову назад и расхохотался.

— Я рассердил принцессу. Думаю, ей не хочется признавать, как хорошо древняя притча подходит к нынешней истории двух народов. Почти пророчество, верно? Я рад, что приложил руку к его исполнению.

По залу поползли одобрительные шепотки, но Коринн сказала:

— Вам, может, и радость, а мне печаль.

— Не верю, — откликнулся Хэниш. Он смотрел на нее, не отводя глаз. — Я думаю, вы просто чувствуете себя обязанной так говорить. Не буду отрицать, принцесса, мы причинили вам боль. Ваш отец… Я не прошу простить меня за это, прошу лишь помнить: в тот же миг, когда вы потеряли отца, я лишился любимого брата. Оба они были орудиями в делах конфликтующих сторон. Таков путь людей, и здесь нет преступления. — Хэниш облокотился на спинку стула и отхлебнул из своего бокала. — Помимо этого, Коринн, вам не сделали ничего дурного.

— Ничего… — начала Коринн.

Хэниш не дал ей договорить.

— Именно. Мы пальцем не тронули ваших близких. И никогда не тронем, не причиним вреда по крайней мере. Мы всего лишь хотели доставить их домой, вернуть на родину. Они могли бы жить рядом с нами, как и вы, Коринн. Посмотрите на себя. Вы окружены людьми, которые восхищаются вами, несмотря на все колючки, которые вы в нас всаживаете. Вы живете в роскоши, вы никому ничего не должны. Я всего лишь хочу, чтобы вы не тяготились своим положением. На самом деле я хотел бы видеть вас… счастливой.

Коринн вздернула голову и посмотрела Хэнишу в лицо. Ей казалось, будто он готов сунуть язык ей в ухо. Его последние слова коснулись ее, как влажная ласка, будто Хэниш мог перегнуться через стол и тронуть ее на глазах у всех. Меж тем он просто сидел, развалившись на стуле, с бокалом у губ. Никто, кроме, пожалуй, Маэндера, не доставлял Коринн столько беспокойства. Рядом с Хэнишем она испытывала странные чувства, которые сама не могла понять.

— Тогда, — сказала Коринн, — умрите. Вы и весь ваш народ. И верните мне семью.

Ошарашенная Альрен открыла рот, чтобы ответить, но Хэниш лишь широко улыбнулся.

— Милая экспрессивная девочка, — сказал он, — вы воистину прелестны. Не правда ли, Ларкен?

— Дерзкая нахалка, — отозвался марах, — хотя действительно есть на что посмотреть.

Коринн поднялась и вышла вон, ощущая спиной взгляды всех, кто оставался в зале.

Глава 36

Лике Алайну стоило большого труда отказаться от миста. Дни, наполненные галлюцинациями, сменялись ночами кошмаров. Боль пронизывала тело словно разряды молний, и он пережидал ее, скорчившись и трясясь на койке. Иногда взгляд прояснялся, точно как во время лихорадки, которая терзала Алайна в Мейне. Однако это длилось недолго. Он был истощен до предела. Ему чудилось, будто плоть грызут тысячи червей с острыми зубами. Хуже всего было понимание, что эти черви — часть его самого. Лика Алайн пожирал себя изнутри.

Все это время старый канцлер находился рядом. С первой ночи, когда Таддеус пришел к Лике под покровом ночной темноты, он оставался в его доме. Строгий лекарь, сиделка, тюремщик и друг — все в одном лице. Таддеус запер Алайна в хижине, привязал запястья и лодыжки к кровати и обернул широкий лоскут ткани вокруг его торса. Таддеус сидел рядом с ним, объясняя, как нужна ему помощь старого генерала. Но он не хотел обсуждать детали, пока тело и разум Алайна полностью не очистятся от миста. Лика на чем свет ругал канцлера — испуганный, смущенный и недоумевающий, а в его теле бушевала буря.

Однажды, когда взор Лики прояснился, и он увидел глаза своей «няньки», глядящие на него сверху вниз, генерал с полной уверенностью заявил, что умирает. Это испытание ему не пережить.

— Посмотри-ка сюда. — Таддеус протянул руку и показал генералу иголку, привязанную к кончику его мизинца. — На острие нанесен яд — такой сильный, что он убизает жертву прежде, чем та успевает ощутить укол. Подобное вещество, только без смертельного эффекта, я использовал во время нашей маленькой схватки у хижины. Смотри: я кладу иглу здесь, возле тебя. Если ты и впрямь не можешь жить без миста и вина, тогда возьми ее и покончи с собой. Или же — если ты слишком любишь жизнь — дождись, когда я усну, и убей меня. В моей сумке есть деньги; возьми их и беги отсюда. Пусть Хэниш Мейн и дальше вершит судьбу мира. Все в твоей власти, выбирай. Если ты меня убьешь, то даже не совершишь преступления. Возможно, я был бы рад такому исходу. Мы могли бы спраздновать труса на пару.

Таддеус отвязал иголку от пальца и положил на табурет. Потом освободил своего пациента и отвернулся. Сколь бы ни был Таддеус мудр, он даже не догадывался, как близко подступил к смерти. Более всего на свете Лика хотел взять иглу и воткнуть ему в шею. Перед мысленным взором прошло каждое действие, каждый шаг. Вот он выгребает из сумки монеты; вот он идет по городу… Лишь бы еще раз приложить трубку к губам и вдохнуть. Во имя всех богов, Лика не знал, что могло бы остановить его.

На следующее утро он проснулся в слезах. Он знал с отчетливой ясностью, что остался один в этом мире, и некого было обвинять, кроме самого себя. Война сломала ему жизнь, но он сам виноват в том, что никогда по-настоящему не любил женщину, не имел детей, не смотрел в будущее со страхом и надеждой, опасаясь за судьбу внуков. Если бы он завел семью, то сейчас, возможно, все было бы иначе. Возможно, он нашел бы смысл жизни. Лика не мог понять, как прожил столько лет, не оставив миру ничего полезного. Не исключено, что в конце концов он использовал бы отравленную иглу — для себя.

— Я вижу, ты не полностью изжил чувство жалости к себе, — сказал Таддеус, вторгаясь в печальные мысли Алайна.

Лика обернулся. Старый канцлер сидел на табурете и рассматривал своего пациента. Он протянул Лике какую-то тряпку, и генерал вытер лицо. Он сознавал, что должен ощущать стыд, но стыда не было. Таддеус спросил, не хочет ли он поесть. К своему удивлению, Лика сказал «да».

— Прекрасно, — откликнулся Таддеус. — Правильный ответ. Я приготовил похлебку. Только травы из холмов, овощи и немного грибов. Надеюсь, тебе понравится. Давай перекусим и поговорим, наконец, начистоту. О наших делах.

Позже генерал будет удивляться странностям людской природы. Вот человек искреннее желает себе смерти. А в следующий миг его возвращают к жизни несколько добрых слов, миска супа и вовремя протянутый платок. Эти простые вещи — наравне с некоторыми прочими — помогли Лике прийти в себя. После того утра становилось все легче и легче отвыкать от миста. Он, разумеется, чувствовал прежнюю жажду. Она терзала его каждый день, если не каждый час. Приходилось снова и снова бороться с собой, чтобы выстоять… Но он справился. Таддеус рассказал ему о своих планах. Теперь у Лики появилась важная миссия, и это тоже придавало сил.

Генерал оставил убежище в холмах и отправился в путь. Он обрел надежду и смысл жизни — самым неожиданным способом. Голова пухла от инструкций и указаний, выданных Таддеусом. Лика снова носил у бедра акацийский меч — прощальный подарок канцлера. Раньше бывший солдат Акации привлек бы внимание, расхаживая с оружием, но за годы правления Хэниша мир изменился. Сопротивление было подавлено. Раскиданные по всей империи мейнские солдаты не гонялись за отдельными людьми, сберегая силы для охраны и защиты империи.

Лика шел, наслаждаясь свежим воздухом в легких и болью в ногах. К концу первой недели пути он вернул себе былую выправку. Генерал нарочно выбирал дороги, ведущие верх, и сложные тропки, преодолевал каменные осыпи и крутые склоны, где скользили подошвы, и земля осыпалась под ногами. Однажды, когда он отдыхал в седловине между двумя горами, ноги свело судорогой. Боль была неимоверной. Лика откинул голову назад, обратив лицо к небу, и плакал от радости. Он почувствовал свое тело.

Лике никогда не забыть ликование, охватившее его на вершине скалы, возле западной оконечности Сенивальских гор. Вокруг не было ничего, кроме облаков над головой и высоких пиков, вздымавшихся со всех сторон. Каждый был острым, словно зуб гигантской росомахи; каждый стремился ввысь, как обвиняющий перст, воздетый к небесам. Лика исполнил Десятую Форму — ту, что использовал Теламатон, сражаясь против пятерых жрецов бога Рилоса. Никогда в жизни генерал не ощущал себя таким чистым и просветленным. Это была своего рода дань, акт воссоединения со всем, чем он когда-либо был и надеялся стать вновь. Возможно, Алайн ошибался. Возможно, тешил себя тщеславными иллюзиями, опьянев от высоты и легкости. Но когда он рубил и парировал, кружил и пригибался, ему казалось, что все эти горные утесы замерли в восхищении, наблюдая за ним.

Вскоре горы остались позади, и Лика Алайн вышел на берег Серых Валов. Его путь лежал через прибрежные города, где процветали торговля, преступность и человеческие пороки. Мало кто здесь смотрел на прохожего по-доброму. Каждый оценивал риск и собственные возможности — и только. В воздухе висела угроза; ничего подобного никогда не было во время правления Леодана. То и дело приставали торговцы мистом, уверяя в качестве своего продукта: отличный товар, чистый, без примесей, прямо из-за моря. Лика не знал, видят ли торговцы в нем что-то особенное, или такое положение дел теперь нормально для империи. Не раз он бил кулаком по руке, лезущей в его карман. Дважды его вызывали в суд за проступки, которых Лика не совершал. Один раз генерал вытащил меч — когда трое юнцов окружили его в темной аллее. Он взрезал воздух несколькими быстрыми взмахами клинка, и парням хватило ума дать деру.

Таддеус назвал имя человека, которого надо было найти в одном из прибрежных городов. Генерал разыскал его и убедил, что является посланником канцлера. Тогда человек отправил его к следующему. Этот накормил генерала, рассказал, что мог, и отправил дальше, с посланием к еще одному человеку. Мало-помалу Алайн сообразил, что имеет дело с подпольем, скрытым сопротивлением, которое по сей день существует в мире. Старый канцлер был частью какой-то большой организации.

Генерал общался с людьми, расспрашивал, стараясь, чтобы вопросы смахивали на пустое любопытство. Он искал еще одного человека, зная только его имя. Лика изредка упоминал его и формулировал вопросы по-разному — в зависимости от того, с кем разговаривал. Так прошло почти два месяца, но генерал ни на шаг не приблизился к цели. Он слышал мало полезного и много мерзостей. И когда проклюнулся первый росток, Лика Алайн поначалу не опознал его.

Женщина подошла к Лике в таверне, в рыбацком порту, название которого он даже не спросил. В руке она держала кружку с вином, была молода и недурна собой. Женщина сладко и зазывно улыбнулась, и потому он принял ее за шлюху. Однако когда она заговорила, то сразу попала в самую точку.

— Зачем ты расспрашиваешь всех о пирате?

Лика выдал один из приготовленных ответов — обтекаемый и невнятный. Он намекнул на деловое предложение и некие сведения, которые могли принести им с пиратом обоюдную выгоду. Впрочем, сказал Лика, эти сведения весьма деликатного характера, и он предпочел бы обсудить их с пиратом лично.

— Гм… — кивнула женщина, словно ответ полностью удовлетворил ее.

Она отпила из своей кружки, а потом неожиданно сжала губы и плюнула в него, забрызгав Лике лицо и глаза обжигающей жидкостью. Ничего не видя вокруг, генерал почувствовал, как чьи-то руки опустились ему на плечи. Крепкие, отнюдь не женские. Казалось, все посетители таверны были заодно. Лику схватили и били головой о стену, пока он не потерял сознание.

Очнувшись, генерал понял, что его окружает море. Он чувствовал брызги на лице и промок до нитки. В самом деле — до нитки. Время от времени он и вовсе уходил под воду. Море было еще ближе, чем ему показалось вначале. Генерала крепко привязали к доске, прибитой к носу корабля. Его тело прорезало собой зеленые пенистые волны. Лику превратили в живую носовую фигуру.

Таким образом он и прибыл в Белую Пристань. В жалком состоянии, гораздо менее тайно, чем желал бы, и растеряв последние остатки достоинства перед пестрой толпой пиратов, которые собрались поглазеть на него. Команда корабля, доставившая Лику на остров, обращалась с ним не слишком бережно. Некоторое время он висел лицом вниз, глядя на выбеленный солнцем пирс. Когда же пришло время доставить пленника на берег, пираты просто взяли доску и понесли. Лика болтался туда-сюда, и земля прыгала перед глазами, раскачиваясь при каждом шаге «носильщиков». Потом пираты швырнули его на горячий песок. Секунду спустя генерал ощутил, что доска приподнимается; ее поставили стоймя, прислонив к стене какого-то строения. Связанный, покрытый синяками и вывалянный в песке, генерал покорно ждал решения своей судьбы.

Девушка, которую он принял за шлюху, тоже была здесь — вместе с пиратами из таверны, избившими и скрутившими его. Они ошивались вокруг без особой цели, пока из дома не вышли двое — юноша и здоровенный детина. Выражение лица молодого человека не сулило Лике ничего приятного. Он поговорил с пиратами, привезшими генерала, а потом обозрел его самого, словно прикидывая, заговорить или уйти прочь. Здоровяк тяжело опирался на палку. Его кожа была бледной, а огромное тело казалось обвисшим, как полупустой мешок. Он тоже разглядывал Лику, но ничего не сказал — просто смотрел на него в упор.

Наконец юноша приблизился. Вынул кинжал из ножен на бедре и повертел его в пальцах. Не то чтобы угроза, но недвусмысленное предупреждение.

— Кто ты такой? Почему расспрашивал обо мне?

Глядя на красивое молодое лицо, застывшее в ожидании ответа, Лика спросил:

— Тебя здесь называют Шпротом?

— Меня. Дальше что?

Лика пожалел, что его губы такие разбухшие и жесткие, слепленные засохшей кровью и солью. Пожалел и о том, что глаза заплыли и мир застлан туманной дымкой. Он хотел бы сделать хоть глоток воды, чтобы промочить пересохшее горло…

— Принц Дариэл Акаран, — начал генерал, — я счастлив, что могу лицезреть…

— Почему ты меня так называешь? — перебил юноша, уставившись на Алайна сердитым и растерянным взглядом.

К облегчению Лики, гигант ответил вместо него. Он тяжело шагнул вперед и проговорил:

— Успокойся, парень. Это я устроил. Я все устроил.

Глава 37

Мэна взялась руками за ржавые петли и опустилась на песок. Придерживаясь за якорь, откинула голову назад и посмотрела вверх, сквозь колонны, составленные живыми моллюсками. Она сидела на песчаном ложе гавани, примерно в тридцати футах от поверхности, изо всех сил удерживая дыхание. Волосы парили вокруг нее словно извилистые щупальца. Бесчисленные цепи тянулись со дна, устремляясь к поверхности и бросая темные тени на белый песок. Устрицы свисали с них тысячами. Вырастая, эти создания становились размером с голову ребенка. Хотя большую часть объема занимала раковина, одной устрицей можно было накормить трех-четырех едоков. Их варили в соусе из кокосового молока и подавали с прозрачной лапшой. Устрицы были деликатесом, монополия на их разведение принадлежала храму. Деньги от их продажи наполняли храмовые сундуки каждый раз, как архипелаг посещали купцы.

Легкие горели от недостатка воздуха, каждая клеточка тела разрывалась от боли. Над устрицами блестела сияющая бирюза поверхности моря. Мир наверху казался благословенным местом света, который можно вновь обрести, только пройдя через опасное испытание. Разжав руки, Мэна поплыла к свету, по пути выпустив изо рта струйку пузырьков, которые цепочкой устремились вверх. Пузырьки ли были тому причиной, или устрицы чувствовали приближение человека, но они одна за другой закрывали свои раковины, чтобы освободить дорогу к поверхности. Последние несколько секунд были самыми безумными. Мэна безмолвно кричала, готовая выскочить из собственной кожи; она слишком долго просидела внизу, ей не хватит нескольких драгоценных мгновений…

Мэна выскочила из-под воды, широко раскрыв рот и судорожно дыша. Воздух поглотил ее целиком — как звук, как свет, как движение, как жизнь. Она сама толком не понимала, зачем придумала для себя испытание. И все же подобные погружения приносили чувство успокоения. Порой душу требовалось чистить, тем более в такие дни, как нынешний. Мэне предстояло посмотреть в глаза убитых горем родителей и поклясться, что смерть ребенка — благо для всех. Необходимая жертва. Дар, который рад принести любой вуманец.

Мэна покинула устричный затон и зашагала через лабиринт пирсов, заполонявших мелкую полукруглую гавань. Та ее часть, где располагались храмовые подводные плантации, была тихой и безлюдной, а вот в торговом порту кипела жизнь. Девушка проталкивалась через плотную толпу купцов и моряков, рыбаков и плетельщиков сетей. Проходила мимо прилавков, где торговали всевозможной едой — рыбой и раками, фруктами с прибрежных плантаций и мясом обитателей джунглей. Торговцы расхваливали свои товары на мелодичном языке вуму. Мэна целенаправленно шла вперед. Отовсюду слышались обращенные к ней приветствия и мольбы. Везде она видела почтительно клоненные головы. Майбен Земная шла среди людей. Обычно воплощение богини встречали с радостью, но сегодня некоторые вуманцы бросали на нее многозначительные взгляды.

Проходя мимо последнего причала, Мэна приметила, что один из моряков замолчал и, прекратив работать, уставился на нее. Он стоял на поручнях борта торговой баржи, придерживаясь за одну из веревок такелажа, чтобы не свалиться. Удивленная столь пристальным вниманием, Мэна тоже осмотрела моряка — обнаженный торс, чисто выбритые щеки, заостренный подбородок и спокойные, внимательные глаза. Он явно не из вуму; корабли приплывали сюда из самых разных уголков мира. На лице незнакомца не было ни особой доброты, ни сального выражения. Тем не менее его напряженный взгляд обеспокоил Мэну. Она ускорила шаги.

В храме она облачилась в наряд Майбен — обшитые перьями ткани, когти на пальцах, шипы в волосах, маска-клюв. Пока вокруг суетились прислужницы, Мэна пыталась почувствовать божественное присутствие, богиню, которая подсказывала нужные слова и придавала форму мыслям. Увы, Майбен не желала войти в нее — именно сейчас, когда была более всего нужна. Она хранила молчание, оставив Мэну говорить с людьми самостоятельно, в меру своего разумения.

Сперва Мэна считала, что не отвечает требованиям и не годится на роль Майбен Земной. Верховный жрец уверил, что суровая и требовательная богиня просто испытывает ее. Это только вопрос времени, сказал он. Однажды Майбен действительно придет, чтобы поселиться в своей земной оболочке навсегда. Ничего подобного так и не произошло, но Мэна все более сживалась со своей ролью. Казалось, все вокруг и без того полны верой, и этого было вполне достаточно, чтобы поддерживать статус богини. Однако же сегодня все переменилось, и Мэна не могла избавиться от страха.

Облачившись в наряд Майбен, Мэна уселась на трон в храмовой зале. Главный жрец культа Майбен — Вамини — стоял подле нее. Его кожа была довольно темной и очень гладкой, никак не выдавая возраст жреца. Впрочем, Мэна знала, что он занимает свой пост уже более сорока лет. Тонкая хламида ниспадала с плеч Вамини струящимися складками. Он стоял так неподвижно, что казался статуей. В третий раз за последние несколько лет они ожидали подобной встречи.

В зал вошла молодая пара, сопровождаемая одним из младших жрецов. Мужчина и женщина медленно приближались, опустив головы и держа на весу руки с обращенными кверху ладонями. Мэну изумило, какие они маленькие. Сами точно дети. А ведь они уже родили ребенка… и потеряли его. Супруги опустились на колени у подножия помоста.

Без долгих церемоний Вамини спросил:

— Кто вы? Откуда? Что случилось?

Отец ответил высоким голосом, прерывающимся от переполнявших его эмоций. Они живут в деревне, в горах, объяснил мужчина. Он охотится на птиц — ради перьев, которые используются в храмовых церемониях. Жена прядет пальмовое волокно для корзин и разных других изделий, и они продают их на рынке в Галате. Их дочь Рия была хорошей девочкой, с круглым лицом, как у матери, робкая по сравнению с другими детьми. Они любили ее больше жизни. Отец без колебаний отдал бы собственную душу вместо души девочки. Он не мог понять, почему…

— У вас есть второй ребенок, — сказал Вамини. — Мальчик. Близнец вашей дочери. Будьте благодарны за это.

— И у нас был и еще один, до того, — сказал отец, изо всех сил стараясь, чтобы его услышали и поняли правильно. — Наши дети родились тройней. Мы отдали первого чужеземным торговцам. Они забрали у нас Тана. За что Майбен наказывает нас вновь?

О боги, подумала Мэна, одного ребенка они отдали по Квоте. А теперь потеряли второго. Вамини не шелохнулся.

— Три жизни в одном лоне — слишком щедрый дар, чтобы пройти незамеченным. Однако скажите нам, что же случилось с девочкой?

Отвечала мать. В отличие от мужа она почти не выказывала эмоций. Глаза женщины были усталыми, а голос бесцветный, словно она уже перешагнула границу горя. Они с дочерью шли по гребню холма, сказала женщина. Рия немного отстала. Мать слышала ее пение; девочка повторяла несколько рифмованных строчек — снова и снова. Вдруг Рия умолкла. Песенка оборвалась на полуслове. Женщина оглянулась и увидела, что девочка исчезла. Она подняла глаза и увидела ноги дочери, словно свисающие с неба. А потом мать заметила распахнутые крылья птицы, уносившей ее дочь.

Женщина коротко взглянула на Мэну и снова распростерлась на полу перед троном.

— Тогда я поняла, что Майбен украла ее, — закончила она.

— Майбен ничего не крадет, — назидательно произнес Вамини. — То, к чему она прикасается, принадлежит ей.

— Я думала, — ответила мать, снова подняв взгляд, — что Рия моя. Она появилась…

Вамини возвысил голос, резко перебив женщину:

— Глаза долу! Забыла, где находишься?! Ты думала, что девочка только твоя… Это не так! Горе — удел Майбен. То, что ты чувствуешь, — лишь малая толика страданий, которые выносит она. Столь малая, что похожа на единственную крупинку песка в сравнении с песчаными берегами Вуму. Майбен забрала дитя в свой дом на Увумале, дабы девочка развлекала ее. Однажды ты поймешь, что богиня оказала великую милость — и твоей дочери, и тебе самой. Разве не так, Владычица Ярости?

Это был сигнал, которою боялась Мэна. Знак того, что пришло время сказать свое слово. Она поднялась и направилась к несчастным родителям, воздев руки — так, что оперенные полы ее одеяний взметнулись, будто крылья птицы перед полетом.

Лицо Мэны было неподвижно и спокойно, но это далось ей лишь ценой огромных усилий. Она судорожно искала правильные слова, которые могли оправдать деяние злобной богини. Искала — и не находила. Мэна знала, как ужасна ее маска с клювом, нависшая над двумя маленькими людьми. Она ощутила укол стыда.

Молодые супруги прижались к полу, когда Мэна остановилась перед ними. Она видела татуировку на руке мужчины, цепочку позвонков на спине женщины. Как же она любила этих людей — всех людей вуму! Мэне нравилось смотреть на них, вдыхать запах их кожи, слушать их смех. Она восхищалась плавной грацией их движений. Мужчина и женщина перед ней сейчас олицетворяли весь народ вуму. Всех людей, живших под властью злобной богини. Мэна надеялась, что они не глянут на нее. Им нельзя этого делать. Уткнувшись лицами в пол, они готовы были внимать Мэне, слушать, как она оправдывает деяния Майбен. Мэна же могла сказать лишь несколько фраз. Напомнить им, что Майбен не отвечает ни перед кем, что она все еще зла и обижена на людей, оскорбивших ее. Богине не за что извиняться. Родители девочки еще поблагодарят ее за науку. За то, что она предоставила им возможность испытать горе и пережить его.

Однако слова, которые в конечном итоге сорвались с губ Мэны, изумили ее саму. Она произнесла их не по-вумански. Мэна говорила на языке, который иногда снился ей по ночам — полузабытом языке ее детства. Она сказала молодым супругам, что ей очень жаль их. Ей не под силу в полной мере понять их печаль, но она старалась, действительно старалась. Если бы она только могла, она вернула бы им круглолицую девочку. В самом деле вернула бы.

— Но я не могу, — сказала Мэна. — Теперь Майбен позаботится о Рие. А вы вдвойне любите своего сына. Отдав богине самое ценное, вы получили ее благословение; ваша жизнь станет счастливой, и сын будет радостью для вас. Всегда…

Покинув залу, Мэна раздумывала, что сделал бы с ней жрец, если б понял ее речи. Плохо уже то, что он вообще слышал их. Возможно, он выпорол бы ее; впрочем, это пугало Мэну далеко не так сильно, как казалось жрецу. Временами, когда он начинал разглагольствовать, Мэне хотелось достать свой старый меч и снести ему голову. Кровавая картина стояла перед ее мысленным взором с такой ясностью, что Мэна сама поражалась, откуда берутся такие жестокие мысли. Впрочем, возможно, она слишком долго пробыла воплощением ярости Майбен…

Хотелось бы знать, помогла ли она хоть немного этим горюющим людям. Разумеется, ее слова были для них абракадаброй. Мэна понимала, что она просто струсила, не сумела перебороть себя. Почему она всегда хватается за старый язык в самые трудные моменты жизни?

В таких размышлениях Мэна провела весь день до самого вечера. В темноте она вышла из храма и отправилась домой, на сей раз надев полотняную сорочку, потому что с моря тянуло прохладным ветром. Босые ноги ступали по слежавшемуся песку, в бледном сиянии звезд тропа казалась серебристой. По одну сторону от нее вздымалась темная изгородь невысоких кустов.

Мэна замерла на полушаге, услышав какой-то невнятный звук. Шорох или шепот… Вслушалась. Нет, все было спокойно, лишь насекомые поскрипывали в траве, да какой-то грызун кинулся в сторону, встревоженный ее внезапной неподвижностью. Где-то в городе лаяла собака, из храма доносились приглушенные голоса… Чем дольше Мэна прислушивалась, тем больше сомневалась, что звук вообще был. Она уже почти успокоилась, когда сзади зашуршали кусты.

Мэна резко обернулась и увидела темный силуэт. Незнакомец, очевидно, прятался в кустах, ожидая, пока жрица пройдет мимо. Он был выше любого вуманца. Значит, это не островитянин — чужак, который хочет причинить ей вред. Иначе зачем поджидать ее в темноте? Мэна прикинула шансы промчаться мимо и юркнуть в дом. А еще можно закричать. Сколько пройдет времени, прежде чем кто-нибудь сюда прибежит?

Мэна стиснула кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. На нее снизошло спокойствие, а затем она ощутила вздымающийся гнев. Сейчас в ней было больше от богини, чем в те минуты, когда она носила свое оперенное одеяние.

— Мэна? Это же вы, да?

Сперва она подумала, что у него странный акцент. А в следующий миг осознала, что он говорит вообще не на вуманском.

Он говорил… на другом языке. Мэна узнавала слова и понимала их значение, хотя они казались ей странными и непривычными. Человек назвал ее по имени, неизвестном на острове. На миг она испугалась, что навлекла на себя демона. Может быть, богиня рассердилась за то, что жрица говорила на чужом языке? Может, пришелец явился покарать ее?

— Что тебе нужно? — спросила Мэна по-вумански. — У меня нет ничего ценного, так что оставь меня. Я служу богине. Ее гнев страшен.

— Я слыхал об этом, — ответил незнакомец, — но вы не похожи на гигантского морского орла, который крадет младенцев. Совсем не похожи. — Он сделал шаг вперед. Мэна попятилась, и человек поднял руки в успокаивающем жесте. Из дома донесся шум. Там вспыхнул свет, и когда незнакомец повернул голову, Мэна узнала моряка, что так пристально смотрел на нее утром. Отчего-то это скорее озадачило ее, чем испугало. — Вы говорите на вуманском, словно родились здесь, но ведь вы приехали издалека? Скажите, что я не ошибся. Вы Мэна Акаран от древа Акации.

Мэна покачала головой и несколько раз повторила: «Я — Майбен Земная», но она говорила слишком тихо, чтобы заглушить речи моряка.

— У вас есть брат Аливер. Сестра Коринн. И Дариэл — еще один брат, младший. Вашим отцом был Леодан…

— Что тебе нужно?! — рявкнула Мэна.

Едва ли это был вопрос. Просто неожиданный крик, который вырвался из груди. Она хотела заставить моряка замолчать, потому что имена, которые он называл, и язык, на котором говорил так спокойно, вовсе не добавляли ей спокойствия.

— Мы ведь знакомы, Мэна. Я был приятелем вашего брата. Мы вместе тренировались в зале марахов. Мой отец, Алтенос, работал в дворцовой библиотеке, приводил в порядок записи короля. Я танцевал с вами, когда вам было десять. Помните? Вы стояли у меня на ноге, и боль была просто невыносимая. Скажите, что помните меня, прошу вас, Мэна.

Мало-помалу молодой человек придвигался к ней, и в тусклом свете Мэна рассмотрела черты его лица. Она смутно помнила те вещи, о которых он говорил; просто не верилось, что сейчас перед ней стоит этот человек. Да, Мэна знала это лицо. Мальчик вырос, а глаза остались прежними; огромные, широко расставленные, они странным образом успокаивали. Она знала эти губы, помнила, как улыбка преображала его черты.

— Принцесса, — проговорил молодой человек, опускаясь на колени, — я уже утратил надежду… Скажите же мне, что я не ошибся.

— Как тебя зовут? — спросила Мэна, глядя на него сверху вниз.

В его глазах отражались звезды. Мэна увидела, как что-то неуловимо изменилось в них, и поняла, что глаза наполнились слезами.

— Меня зовут Мелио.

Глава 38

Некогда Риалус Нептос полагал, что управление сатрапией Мейн было главным проклятием его жизни. Он ненавидел это холодное место, населенное грубыми, жестокими людьми, изгнанными когда-то из империи. Нептос исходил бессильной злобой, думая, что Акараны позабыли о нем, и многое бы отдал, чтобы улучшить свое положение. Ради этого он поднял старые связи с преступным миром в Алесии, привлек к делу родственников и бунтарей всех мастей, до которых только смог дотянуться. Нептос собирался поднять мятеж в Алесии — одновременно с атакой Хэниша Мейна. Он с радостью наблюдал, как город погружается в пучину хаоса, и несколько дней пребывал в полнейшей эйфории, ожидая прихода новой власти. Наверняка его действия обеспечат расположение Хэниша Мейна и теплое местечко в будущей империи.

Увы, Хэниш решил пошутить: он назначил Нептоса послом у нюмреков и личным помощником Калраха — предводителя их огромной орды. Хэниш отметил, что Риалус был одним из первых акацийцев, наладивших контакт с нюмреками, и они до сих пор с теплотой вспоминают о приеме, который наместник оказал им в Катгергене. Нептос продемонстрировал силу духа и навыки общения с этим грубым народом.

— Ты идеальная кандидатура, Риалус, — заявил Хэниш. — Полагаю, этот пост просто-таки создан для тебя.

Нептос занервничал и попытался возразить. Он ничего не знал о нюмреках! Холодные регионы, где они обитают, противопоказаны для его здоровья! Ему хотелось бы получить какой-нибудь пост поближе к центру цивилизации, скажем, в Алесии или на побережье, возле Мэнила. Возможно, он подошел бы в качестве главы магистрата в Бокуме?.. Посол у нюмреков? Ему не хотелось бы показаться неблагодарным, но, может быть, Хэниш передумает? В конце концов, эти твари едят людей! Едва ли народ варваров стоит рассматривать как ценного союзника.

Нептос горько пожалел о своих протестах. Маэндер был в комнате и все слышал. Казалось, он получает удовольствие, наблюдая за страданиями Риалуса. Хэниш не отменил назначения, и так в жизни Нептоса начался новый период мук и унижений.

Единственным позитивным моментом было то, что нюмреки не вняли просьбам Хэниша. Они не остались в Мейне и даже в Ошении, как пообещали сперва, а отправились на юг. Сам Калрах устроил себе резиденцию в большой вилле на талайском побережье. Здесь по крайней мере Риалус обрел вожделенное тепло. Однако солнечные лучи оказались скудной компенсацией за другие беды его каждодневного существования.

Каким образом нюмреки проводили досуг? Что у них за культура? Как они намерены использовать привилегии, дарованные им Хэнишем за помощь в войне? Что ж, они любили загорать на солнце и проводили за этим занятием немало времени. Все ясные дни нюмреки валялись на песке у моря, шевелясь лишь в тех случаях, когда хотели перекатиться с одного бока на другой. Они потягивали напитки, подносимые слугами-акацийцами. Дети толклись среди взрослых; бывало, что их ласкали и баловали, но могли угостить и хорошей затрещиной. Нюмреки никогда не упускали случая почесать кулаки.

Когда им надоедало лежать на солнце, нюмреки любили подраться. Они колошматили друг друга дубинками, которые зачастую ломали кости, или устраивали поединки на ножах, считавшихся достаточно короткими, чтобы не нанести смертельного ранения. Нюмреки гордились своими шрамами. Риалус неосторожно дал понять, что кровь вызывает у него брезгливость и отвращение. С тех пор не проходило и дня, чтобы нюмреки не демонстрировали ему свои раны и порезы, дабы позабавиться, созерцая выражение лица Нептоса.

Он совершил еще одну ошибку, когда упомянул метание копья — игру, которую очень любили нюмреки. Суть ее состояла в том, что раб бежал по пересеченной местности, а нюмреки кидали в него длинные дротики. Риалус однажды обронил, что находит это зрелище забавным. В ответ Калрах заставил его самого совершить пробежку: вздернул Риалуса на ноги, поднял копье и улыбнулся.

— Надеюсь, тебе повезет.

Никогда в жизни Риалус не бегал с такой скоростью. Сердце колотилось так, что едва не разорвало грудь. Смерть в буквально смысле наступала ему на пятки. Копья то и дело падали прямо за спиной. Он был уверен, что сейчас погибнет — или проведет остаток жизни калекой. Однако ни одно копье его не задело. Прошло немало времени, прежде чем сердце утихомирилось, и тогда Риалус услышал позади странные звуки: предводитель нюмреков и его приятели всхлипывали от смеха. Разумеется, Калрах и не пытался попасть в Риалуса. Они просто играли.

— Да, Нептос, да! — сказал один из лейтенантов Калраха. — Очень забавно. Ты прав.

У нюмреков не было культуры, не было искусства. Никакой живописи, скульптуры, поэзии. Никаких исторических записей. Да они и письменности-то не имели. Нюмреки не видели в ней необходимости. Самые примитивные из разумных существ, каких только Риалусу доводилось наблюдать в своей жизни. Физиологические функции не считались у нюмреков неприличными. Они ели, отрыгивали, пускали ветры, справляли нужду, занимались сексом и даже онанизмом у всех на глазах — невзирая на пол, возраст или статус. Нюмреки забавлялись, наблюдая как Риалус ищет уединенное место для отправления своих телесных потребностей. Он в очередной раз стал мишенью для шуток. Где бы Риалус ни спускал штаны, это вызывало немалый интерес и привлекало толпу любопытных. Иногда он раздумывал, можно ли вообще считать нюмреков людьми. Нептос провел среди них девять лет, но так и не решил для себя этот вопрос.

Риалус, впрочем, выучил язык нюмреков — самый странный из известных ему языков. В нем даже простейшие слова были нагромождениями множества слогов. Чтобы произносить их, требовалось дышать определенным образом, напрягать гортань и издавать клокочущие звуки из глубины горла.

Ужин, во время которого Калрах решил поручить Риалусу первую официальную миссию, начинался как любая другая вечерняя пирушка. Очевидно, шутки ради его посадили между двумя молодыми женщинами, которые не имели постоянных любовников, и потому ими пользовались все подряд. Откровенно сказать, по виду местные дамы не слишком-то отличались от мужчин. Однако девушки заигрывали с Риалусом, перегибались через него, когда тянулись за очередным куском еды, игриво прикасались к нему.

К своему ужасу Риалус понял, что женщины и впрямь возбуждают его. Они были отвратительны, гадки… меж тем Риалус чувствовал жар в паху и чувствовал, как напрягается член. От женщин пахло чем-то сладковатым, точно от перезрелого фрукта, который вот-вот начнет гнить. Не очень приятный запах, но отчего-то он притягивал его и будоражил плоть. Настоящая пытка — а ведь Риалусу предстояло просидеть рядом с женщинами целый вечер. Калрах, казалось, понимал его муки и наслаждался ими.

— Риалус, да ты не прикоснулся к еде? — спросил вождь нюмреков. — Как же так? Отличное блюдо, попробуй.

Слуга поставил перед Нептосом миску варева. Калрах разъяснил, что эта похлебка сделана из кишок мохнатого носорога, сваренных в молоке самок и на несколько месяцев сложенных в бочки. Теперь их слегка приправили вином и подали к столу.

Калрах наблюдал, как Риалус подносит ложку варева ко рту.

— Видно, твой желудок так же слаб, как и все остальные органы.

Женщина, сидевшая слева, сказала:

— У него есть один орган, который малость потверже остальных.

— У меня к тебе дело, — заявил Калрах. — Оно касается моего народа. На следующий год ты, может, сам станешь нюмреком. Гордись этим. — Калрах захохотал над собственной шуткой, а потом резко сменил тон. — Риалус, скажи: как ты думаешь, Хэниш Мейн уважает нас? Нюмреков, я имею в виду. Мы избранные. А он не оскорбляет нас?

— Не понимаю, о чем ты, — сказал Риалус.

— Он не оскорбляет нас?

Калрах имел дурацкую привычку повторять последнюю сказанную фразу, словно желая показать, что все возможные значения, смыслы и интерпретации содержатся в самих словах, и надо лишь вслушаться получше.

— А как на твой взгляд? — осторожно спросил Риалус.

Калрах пожал плечами и так яростно почесал щеку, что разодрал несколько старых царапин.

— Не столько на взгляд. Скорее, пожалуй, на запах. И этот запах мне не нравится. Мой дед говорил о таком запахе. Он исходил от Лотанов перед тем, как они обратились против нас и выкинули из своего мира. Мы были их армией. Ты это знаешь, да? Мы были их союзниками много поколений, но в конце они подло использовали нас. У меня есть одно желание, Риалус. Я хочу однажды вернуться в Иные Земли и принести Лотанам новый запах. Понимаешь?

Нептос терпеть не мог подобные речи. Калрах повторял все это довольно часто, особенно если Риалус делал вид, будто позабыл о его словах. Впрочем, он уже понял, что игнорировать их бесполезно. Калрах мог бесконечно долго ходить по кругу, однако неизбежно возвращался к теме, которая имела для него значение.

Загремели барабаны, провозглашая прибытие главного блюда. Нынче вечером ожидалось угощение, которого Риалус еще не пробовал. И это сильно его беспокоило. Слуги подняли стол над головами гостей и понесли прочь. В суматохе женщина, сидевшая справа, ухватила Риалуса повыше локтя и что-то промурлыкала ему на ухо — зазывно и многообещающе. По счастью, к этому времени слуги принесли новый стол и водрузили его на место прежнего.

Перед гостями появился деликатес, который нюмрек называли тилвхеки. Он был размером со взрослую свинью и выглядел как раздутый кожаный мешок — полупрозрачный, так что скввзь стенки виднелось содержимое, напоминающее разбухшую пеструю требуху. В предвкушении удовольствия Калрах объяснил непосвященному, что это за блюдо, и Риалус понял, что не так уж сильно ошибся в своих предположениях. «Тилвхеки» нюмреки называли ягненка. После того как их изгнали за Ледовые Поля, нюмреки оказались лишены своего любимого блюда, поскольку у них не было овец. Теперь они наверстывали упущенное. Как и большинство блюд нюмреков, тилвхеки был приготовлен посредством брожения и ферментации. Много недель назад мясо и внутренние органы молодого ягненка оставили на открытом воздухе на несколько дней, предварительно вымочив его в вине со специями. Когда в мясе завелись личинки, его положили в мешок из кожи, плотно зашили и оставили бродить. Теперь оно наконец было готово и стояло на столе — горячее и исходящее паром.

Калрах самолично разрезал кожаную оболочку. Едва он коснулся ее кончиком кожа, как содержимое вырвалось на свободу. При виде мягкой пятнистой плоти, вывалившейся наружу, Риалус ощутил рвотные позывы. А уж когда донесся запах… Риалусу показалось, что его ткнули носом в выгребную яму. Еще чуть-чуть, и посла вырвало бы прямо на стол. К счастью, Риалус вовремя сообразил, что нужно дышать ртом, игнорируя обонятельные ощущения.

Губы Калраха дрогнули и изогнулись, обнажив ряд неровных зубов.

— Признайся, Нептос, ты считаешь нас отвратительными?

Риалус ответил так, как должен был, сказав, что, конечно же, не считает их отвратительными. Одна из женщин, явно обрадовавшись этому заявлению, плюхнула ему на тарелку полную ложку тилвхеки. Гости разом обернулись к Риалусу и затаили дыхание, ожидая, когда он отведает блюдо. Риалус заныл, что он уже наелся до отвала. Сыт по горло. Не может проглотить больше ни кусочка. Он провел ребром ладони по шее, дабы наглядно продемонстрировать, как именно он сыт, но никто не обращал ни малейшего внимания на его протесты.

— Ешь! Ешь! Ешь! — заорал один из нюмреков.

Крик подхватили. Вскоре вопили уже все. Многие придвинулись ближе; их дыхание било в лицо Риалусу как порывы зловонного ветра.

— Ешь! Ешь! Ешь!

Наконец Риалус поднял ложку ко рту и положил немного мясной массы себе на язык. Его действие было встречено взрывами хохота. Посол сидел ни жив ни мертв, крепко стиснув челюсти. Мясо мертвым грузом лежало во рту. Еще один нюмрек — брат предводителя — подошел к нему сзади. Одной рукой он ухватил Нептоса за макушку, а другой стиснул подбородок и принялся двигать его челюстями, имитируя жевание. Это вызвало очередной приступ веселья. Зрелище казалось нюмрекам таким потешным, что они едва не умерли от смеха. Многие попадали на пол, катаясь среди подушек и хохоча, как безумные.

После того как веселье утихло, Калрах решил вернуться к делу. Он слегка понизил голос, и, хотя его все равно было отлично слышно, остальные нюмреки поспешно отвернулись и углубились в беседу друг с другом.

— Итак, Риалус Нептос, теперь я скажу, что ты должен передать Хэнишу Мейну. И приготовься: послание ему не понравится. Мы тоже хотим немного Квоты. Понял?

Риалус отнюдь не был уверен, что понял. Он возил языком по нёбу, стараясь соскрести с него вкус тилвхеки. Калрах повторил:

— Лотан-Аклун получают Квоту. Нюмреки должны получать Квоту.

Риалус не усмотрел здесь логики; впрочем, он и не пытался ее искать. Он не спросил, зачем Калраху больше рабов. У нюмреков и так было их достаточно, чтобы выполнить любую прихоть. Риалус не спросил, потому что боялся услышать ответ.

— Уважаемый Калрах, — начал он, — боюсь, ничего не выйдет. Ты получил более чем достойную оплату за службу. Хэнишу не понравится такая просьба.

Калрах принял вид оскорбленного достоинства, который, по всей вероятности, перенял от самого Нептоса.

— Я ведь больше ничего не прошу, — сказал он, глядя на Риалуса. — Только одну вещь. Кто может отказать в одной вещи?

Затем, глянув на загроможденный объедками стол, Калрах прибавил — несколько иным тоном:

— Всего одна вещь. Во всяком случае, пока я не придумаю другую.

Очевидно, последнее заявление предназначалось для публики и было шуткой. Во всяком случае, нюмреки снова зашлись хохотом. Кто-то хлопнул Риалуса по спине, и он сидел, пережидая боль от удара, пока эти животные веселились от души. Да, Риалус Нептос, ты снова ничтожество, мишень для острот. Сколько это еще будет продолжаться? Должен же быть способ изменить свою жизнь. Должен, должен, должен быть какой-то способ. Риалус найдет его — или умрет в этих попытках. Как же он ненавидел Хэниша Мейна, самодовольного неблагодарного щенка. И Маэндера… Не было слов — даже в этом новом языке, — чтобы выразить его ненависть. Однажды оба братца пожалеют, что вызвали гнев Риалуса Нептоса.

Глава 39

Аливер смотрел на ожившие камни с молчаливой покорностью, словно один тот факт, что он наблюдал это, делал подобные вещи возможными. Он не чувствовал страха, не чувствовал растерянности. Он будто отделился от собственного тела и теперь безучастно наблюдал, как гранитные валуны преображаются в антропоморфные фигуры с размытыми контурами. Каждая стояла на ногах-колоннах, шевеля конечностями, растущими из плеч, и повернув к Аливеру головы с черными дырами на месте глаз. Они двигались медленно, на негнущихся ногах, но вместе с тем плавно, и приближались, как гротескные могильщики из земли и камня, которые пришли забрать его труп. Что ж, все правильно, не так ли? Аливер умирал. Побежденный. Сожженный горячим солнцем дальнего юга, которое выпило его жизнь. Он был так же сух, как песок под ним, и теперь за ним пришли каменные создания. Почему никто не рассказывал об этом раньше? Подобные создания не упоминались ни в одной легенде, ни в одном известном предании.

Фигуры из ожившего камня обступили принца, сгрудившись вокруг него. Несколько существ подняли тело в воздух и понесли. Голова Аливера откинулась назад, и некоторое время он наблюдал, как проплывает мимо перевернутый мир. Ему показалось, что существа разговаривают между собой, хотя звуки более походили на легкое дуновение ветра, чем на любой известный принцу язык.

Аливер не знал, сколько минуло времени и как далеко существа унесли его. Знал лишь, что Земля совершила оборот вокруг своей оси: солнце прошло по небу, звезды зажглись и погасли, но все это не ощущалось как ход времени или перемещение в пространстве. Движение нельзя было измерить милями или часами — одно мгновение, растянутое в бесконечности и безвременье. Не было будущего, настоящего и прошлого, все слилось воедино. Аливер забыл, кто он. Тягостное чувство исчезло; все былые заботы и обязательства потеряли смысл.

Однако настал момент, когда Аливер пришел в себя. Кто-то назвал принца по имени, прибавив также и имя его рода. Голос спросил, не изволит ли Аливер Акаран объясниться — зачем он пришел сюда?

Аливер почувствовал, как что-то давит ему на грудь; он застонал и открыл глаза.

Над ним висело ночное небо, черный балдахин за размытой дымкой облаков, ограниченный по краям ободом исполинской чаши из розоватого камня. Аливер попытался собраться с мыслями и понять, где находится. Возможно, он уже перешагнул грань смерти.

Он медленно приподнялся. Кто-то сидел рядом с ним, скрестив ноги, неподвижно. На первый взгляд человеческая фигура, сделанная из камня, старая и выветренная. Казалось, она сидит здесь много веков, так что гонимый ветром песок сгладил ее черты и покрыл пятнышками небольших углублений. Кое-где не хватало кусочков; полустертые глаза имели только легчайший намек на цвет — словно когда-то они были ярко раскрашены. Статуя сидела совсем близко, и Аливер расслабил пальцы, борясь с желанием притронуться к ней.

Статуя моргнула. Сморщила губы, точно карп, втягивающий воду, а потом снова застыла. У Аливера зародились смутные подозрения, но ему стоило некоторых трудов сформулировать их. Теперь он был уверен — хотя не мог бы сказать, откуда берется эта уверенность, — что вопрос задала каменная фигура, сидящая перед ним.

Отрадно видеть, что Аливер Акаран очнулся. Скоро придут другие; они все хотят знать. Статуя молчала, но Аливер каким-то образом понимал ее речь.

И открыл рот, собираясь заговорить, однако фигура быстрым движением вскинула руку, повернув к принцу раскрытую ладонь.

— Подожди.

Смысл, а потом слово, которое его передавало, возникли у Аливера в голове.

— Пусть сначала придут другие.

Холодок пробежал по спине Аливера. Он огляделся вокруг, не в силах поверить в происходящее. Каменная зала наполнялась фигурами. Принц не мог понять, как они подошли к нему. Казалось, фигуры вовсе не шевелятся, но воздух вокруг был наполнен движением. Словно множество призраков протискивали свои нематериальные тела сквозь ткань мира и воплощались лишь после того, как замирали в неподвижности. Но даже когда существа стояли на месте, Аливер мог разглядеть индивидуальные черты, только если направленно смотрел на одного из них. Если же взгляд рассеивался, перебегал от одного к другому, Аливер видел лишь выветренные округлые камни. Он сидел, окруженный призрачными каменными созданиями со странными, ускользающими от взгляда лицами-масками, за которыми едва теплилась жизнь.

— Прости, мы должны знать… у тебя есть книга, что написана на языке Дающего?

И снова — сперва вопрос появился как смысл, как значение, которое требовалось преобразовать в слова. Аливер уже начал понимать эту странную речь и попробовал ответить:

— Книга, что написана…

Звук его голоса был ужасен и напоминал грохотание камней. Фигуры неприязненно отплыли, как подводные растения, отброшенные проходящей волной.

Создание, которое сидело подле Аливера с самого начала, внезапно положило руку ему на плечо.

— Государь, не говори таким образом. Говори мысленно. Подумай о том, что ты хочешь сказать, а потом отпусти эту мысль, отдай ее нам.

Аливер еще не постиг в полной мере такой способ вести разговор, но кое-что понял, поскольку сам слышал мысли собеседников. Самое плохое, что могут выйти наружу все потайные думы, страхи и сомнения. Жутко представить, какой сумбур творится в его голове!

Существа ждали — спокойные, невозмутимые, с бесстрастными лицами. Они готовились внимать, и Аливер понял, что ни одна мысль не окажется их достоянием, пока он не захочет этого сам.

В конце концов он сформулировал в голове фразу, мысленно проговорил ее и передал остальным.

— Что за книга?

Лица статуй вновь закаменели, однако фигуры подплыли ближе. Ответ пришел сразу из нескольких существ. Книга, объяснили они. «Песнь Эленета». Текст, который первый чародей написал собственной рукой и где разъяснил каждое слово языка Дающего.

— Пожалуйста, — сказали существа, — отдай ее нам.

Аливер молчал. Что здесь происходит? Ему хотелось бить себя по щекам, чтобы очнуться от странного сна. Может, он все же повстречался с обитателями загробного мира, и таким образом они приветствуют новоприбывшего? Вместе с тем они просят тайного знания, которого у него нет… Потом ему в голову пришла еще одна мысль.

— Вы — сантот?

Существа — а их собралось вокруг уже немало — одновременно кивнули. Каменные лица растрескались улыбками.

— Да. Это слово, которое обозначает нас.

Прекрасно, подумал Аливер. Это слово, которое обозначает вас. По, во имя Дающего, что с вами стряслось?

Он не позволил мысли выскользнуть из своего разума, и улыбающиеся застывшие лица не выказывали никаких признаков понимания. Они просто ждали следующей фразы. Аливер прислушался к себе, пытаясь понять, что с ним происходит. Он более не испытывал голода и жажды, хотя не мог припомнить, когда ел или пил в последний раз. Оглядевшись по сторонам, принц снова сосредоточился на собственных мыслях, стараясь формулировать их как можно четче.

— «Песнь Эленета». Расскажите мне о ней.

Сантот с готовностью повиновались. Позже Аливер не мог сказать, как долго продолжалась беседа. Разговор был не чередованием вопросов и ответов, а двигался словно по спирали. Однако, собрав вместе кусочки повествования, Аливер узнал историю из легенды. До сих пор он полагал, что это просто сказка, выдуманная на потеху, дабы развлечь слушателей и объяснить, откуда происходит все зло в мире. Так ему говорили в детстве. Но в тот момент, когда Аливер увидел ходячие камни, детство закончилось навсегда.

«Песнь Эленета», сказали сантот, своего рода словарь языка Дающего. А еще в этой книге написана правда обо всем мире. Эленет похитил слова бога и стал первым чародеем. Он сделал много ошибок и совершил много зла. Но он был жаден до знания и тщательно записывал все, что узнавал. Согласно легенде, Эленет жил во времена, когда Дающий ходил по земле. Он увязался за богом, слушал и запоминал песни, которые тот пел на языке творения. Каждое слово, которое Эленет похитил у Дающего, он записывал, используя буквы собственного изобретения. Те немногие, кто умел читать, познавали, как работает магия. «Песнь Эленета» являлась в каком-то смысле и учебником; в книге рассказывалось о творении и изменении мира. А раз так, не было более опасного текста, записанного на бумаге, — ни до того, ни после.

Настало время, когда Эленет ушел из этого мира, чтобы изучать другие. Книгу же оставил на хранение своим последователям — сантот. Он не сказал, куда и зачем идет, а просто исчез, точно так же, как сделал в свое время Дающий. Книга передавалась из поколения в поколение, от одного Говорящего Словами Бога к другому. В древние времена сантот были хранителями великого знания. Короли и князья правили миром; сантот плели заклинания, чтобы поддерживать в целости ткань мира, которую то и дело рвал на части хаос, созданный людьми. Такова была священная обязанность чародеев, и долгое время они практиковали магию только во благо Изученного Мира. Все изменилось, когда хранителем книги стал молодой чародей по имени Тинадин.

— Он держал ее при себе, — сказали сантот Аливеру, — и не желал делиться с нами.

Тинадину нравилась власть, которую давала книга. Он скрупулезно изучал ее, отодвигая в сторону остальных магов, и в скором времени сделался предводителем сантот, поскольку был гораздо могущественнее любого из них. В конце концов он стал сильнее, чем все они, вместе взятые. Поскольку Тинадин никому не давал книгу, только он знал верные переводы, точное звучание слов и их значение на языке Дающего. Меж тем малейшая ошибка в произношении могла ослабить магию или даже исказить ее — так, что эффект становился непредсказуемым.

Тем не менее сантот любили Тинадина. Ведь он был одним из них. Он делился с чародеями своими знаниями, но слова Дающего теперь передавались другим только через него. Тинадин взялся придать миру новую форму, и сантот работали рядом с ним. Он говорил, что хочет принести миру гармонию. В нем слишком много хаоса, слишком много страданий; люди неустанно пытаются разрушить самих себя и вернуться к состоянию животных. Тинадин хотел обрести власть над миром, чтобы устроить его по своему разумению, и чародеи помогали ему.

Тинадин всех обманул. Прежде чем сантот сообразили, что происходит, Тинадин возложил себе на голову корону и покинул их.

— Но власть — это не удовольствие, а тяжкое бремя, — сказали сантот. — Неподъемное бремя.

Как любой нормальный человек, Тинадин боялся потерять то, что приобрел. И более того: он начал уставать от своего могущества. Он был величайшим из магов и мог изменить мир одним-единственным словом. Однако, объяснили сантот, Тинадин понял, что ему все труднее контролировать эту силу. Представь, сказали сантот, каково жить, зная, что любое слово, сорвавшееся с твоих губ, преобразует ткань мироздания.

Магия занимала всего его мысли. Временами он изменял реальность, просто думая на языке Дающего. Иногда он говорил на нем во сне и, просыпаясь, обнаруживал вокруг свои творения. Вот почему он обратился против других сантот. Тинадин возненавидел магию. Он хотел бы жить без нее, но это невозможно, пока другие чародеи по-прежнему ткут заклинания. И ему пришлось изгнать сантот из империи. Не все ушли добровольно. Многие восстали против Тинадина, и он уничтожил их, а остальных отправил в ссылку. Затем он наложил на сантот свое последнее заклинание, которое держало их вечно живыми, запертыми в ловушке южных земель. Так должно было продолжаться до тех пор, пока потомок Тинадина не позовет их назад. Они до сих пор были живы — если это можно назвать жизнью — и ждали.

Аливер спросил, подвластна ли им магия. Сантот ответили: да. Однако после стольких лет заточения их знания были сильно искажены. Чародеи понятия не имели, что выйдет, если они заговорят на языке Дающего. Сила стала проклятием, от которого они прятались всю свою вечную жизнь. Без правильных слов, каковые записаны только в книге Эленета, они рисковали разорвать ткань мира. Чародеи научились говорить как боги, однако в конечном итоге превратились в демонов.

— Теперь ты знаешь все, — раздался хор голосов сантот. — Скажи же нам, где книга. Мы страдаем без слов бога. Если мы восстановим язык Дающего, то вновь сможем творить заклинания, не опасаясь причинить миру зло.

Аливер покачал головой. Ему не хотелось открывать правду. Принц проникся симпатией к магам и понимал их страдания. Ссылка стала для сантот жутким, бесконечным проклятием. И — увы! — более не приходилось сомневаться в истинности легенд. Меж тем правда была проста.

— Простите, — сказал Аливер, — но у меня нет этой книги.

Сантот долго молчали, прежде чем ответить.

— Твой отец… он не сказал тебе, где она!

— Нет. Он не сказал ничего…

Глава 40

Коринн старалась носить свою ненависть к Хэнишу Мейну на самом видном месте. Он был главным врагом семьи принцессы. Коринн никогда не забудет его деяний и никогда не простит. Хэниш вызывал у нее омерзение, и что бы он ни делал, это не могло ничего изменить. Он был злодеем вселенского масштаба, величайшим преступником; будущие хроники, несомненно, заклеймят его как мерзавца и подлеца.

Коринн приходилось довольно часто напоминать себе обо всем этом, поскольку, общаясь с Хэнишем в мирной обстановке Калфа-Вен, она испытывала обиду… несколько более личного характера. Попросту говоря, Хэниш играл с ней, как в первый вечер их пребывания в поместье. Временами девушке казалось, что он изо всех сил пытается сделать ей приятное и желает, чтобы она об этом знала. А в иные моменты Хэниш вовсе не замечал ее.

Однажды он предложил Коринн прокатиться с ним верхом. Приглашение было сделано при большом скоплении народа. Назавтра в назначенный час она ожидала, одетая в изящный бежевый костюм для верховой езды и шелковую шляпку. Хотя было отнюдь не жарко, Коринн вышла во двор, полагая, что прохладный весенний воздух придаст ее щекам приятный цвет. И выяснила, что Хэниш, просто-напросто забыв о приглашении, с раннего утра уехал на охоту. Даже Ренна, ее старая подруга, не смогла сдержать улыбку, узнав, как кузен унизил принцессу.

Впрочем, какое ей дело? Мейнцы, похоже, находили немалое удовольствие в унижении народа, который веками считался высшим. Пусть Хэниш развлекается всласть; Коринн будет лелеять ненависть. Ненависть и презрение. К счастью, их отдых в горах подходил концу. Коринн считала дни до возвращения на Акацию. Там она наконец-то сможет спрятаться подальше от варвара, который называл себя правителем Изученного Мира.

Очень странно, меж тем, что, получив очередное послание от Хэниша, Коринн ощутила, как сердце замерло в груди, а потом забилось в бешеном ритме. Слуга сообщил, что Хэниш собирался пострелять из лука после обеда и был бы рад, если бы принцесса составила ему компанию. Он умолял не оставлять его одного.

Заманчиво, подумала Коринн. Не бросить ли его там вместе с его луком? Одинокого, огорченного, отвергнутого… Впрочем, она знала, что ничего не выйдет. Хэниш не проглотит оскорбление, найдет способ наказать ее. Например, за ужином, тем же вечером. Если она не придет, решила Коринн, у Хэниша найдется больше поводов для насмешек. Лучше принять приглашение.

Хэниш был на лучном поле — на сей раз без свиты, в компании только оруженосца и мальчика, поставленного здесь, чтобы собирать стрелы.

— А, принцесса! — Его лицо осветилось улыбкой. — Я уж подумал… Подойдите-ка сюда, покажите свои умения. Я слышал от слуг, что в детстве вы показали себя неплохой лучницей.

— Может быть. Но я больше не ребенок и не лучница.

Хэниш протянул Коринн лук, переданный ему оруженосцем.

— По крайней мере наполовину вы правы. Об остальном судить мне.

Коринн взяла оружие. Отполированное дерево ясеня удобно легло в руку. Девушка погладила изогнутые плечи, провела пальцами по туго натянутой тетиве. Лук показался ей очень легким, словно был сделан из птичьих костей. Некоторое время Коринн изучала оружие и лишь затем потянулась за стрелой.

Приняв ее из рук оруженосца, она наложила стрелу, обернулась к мишени и натянула тетиву. Коринн держала лук легко и уверенно, стояла, выпрямив спину и чуть откинувшись назад — как учили ее давным-давно. Хэниш замер, глядя на нее. Она впилась взглядом в треугольную мишень и оттянула тетиву к щеке. Древко стрелы свободно лежало между пальцами, а наконечник смотрел вперед, в бесконечный мир… Коринн отпустила тетиву. Стрела свистнула и словно исчезла. Она появилась лишь мгновением позже, дрожа почти в самом центре мишени.

Хэниш издал удивленный возглас, тронул девушку за плечо и что-то сказал оруженосцу, который в ответ согласно кивнул. Давно уже Коринн не чувствовала такого глубокого морального удовлетворения. Смертельная точность выстрела, сила, выпущенная наружу, в мир, резкий щелчок и затем тишина. Бесспорное доказательство ее мастерства. Рука сама потянулась за следующей стрелой.

День пролетел быстро. Хэниш, возможно, думал, что он развлекает принцессу своими разговорами, вопросами и комплиментами, но она почти забыла про него. Коринн испытывала удовольствие — или досаду — с каждым новым полетом стрелы. Мальчик совсем запыхался, бегая туда и обратно. У него была кривоватая улыбка, и один глаз немного косил, но все же он был довольно хорош собой и, очевидно, знал это. Коринн решила, что непременно спросит его имя, прежде чем они расстанутся.

— Есть кендовианская история о лучнике, — сказал Хэниш. Они с Коринн стояли, опустив луки, и ждали, пока мишени очистят от стрел. — Я позабыл его имя, но он был знаменит тем, что стрелял лучше всех в стране. Попадал в любую цель, в любых условиях. В те дни кендовианцы и сенивальцы спорили из-за границы территорий. Между ними произошел конфликт. На встрече представителей племен, где должны были решиться спорные вопросы, один сенивалец подзуживал лучника показать свое мастерство. Правда ли, насмешливо спрашивал он, что лучник может сбить маслину с пятидесяти шагов? Конечно, ответил кендовианец. Сенивалец предложил ему сделать это, но лучник отказался: мол, ни одна маслина не причинила ему вреда. Впрочем, он готов выстрелить в глаз любому сенивальцу со ста шагов. И если хоть на волос промахнется мимо глазницы, то покорно признает, что он никуда не годный стрелок. Никто не принял его вызов.

Пара хохлатых птиц пролетела над деревьями и закружилась над краем поля. Коринн наблюдала, как одна из них взмыла в небо, а вторая продолжала свой танец.

— И какую мораль отсюда надо извлечь?

— Почему непременно должна быть мораль? Некоторые истории рассказывают просто для развлечения. Знаете, Коринн, я отдал бы палец правой руки, лишь бы увидеть, как вы улыбаетесь.

— Я не продаю свои улыбки так дешево.

Хэниш ухмыльнулся, признавая, что раунд за ней, и наложил на тетиву очередную стрелу.

— На самом деле, думаю, Маэндер мог бы сшибить оливку с любого расстояния. Он отличный воин и неустанно оттачивает свои навыки. Я преклоняюсь перед ним и не стыжусь в этом признаться.

Коринн откровенно сомневалась, что Хэниш способен преклоняться перед кем-нибудь, кроме самого себя, однако ничего подобного, разумеется, не сказала.

— А кстати, где же ваш брат? Уехал на очередную резню?

— Забавно, что вы спросили. Его миссия связана с вами. Маэндер ищет ваших родных. Знаю-знаю: вы не желаете верить, что они еще живы. Однако если он найдет их, то передаст вам. Тогда, может быть, я наконец увижу вашу благодарность.

Коринн не знала, что ответить Хэнишу. Каким образом он передаст их ей? Насаженными на копье? В цепях? Или Коринн получит шанс снова увидеть их, поговорить и жить рядом с ними? Возможно ли, что они просто разделят с ней почетный плен, как обещал Хэниш? Если да, то золотая клетка будет казаться не такой тесной… Впрочем, Коринн запрещала себе даже думать об этом. Хэниш смеется над ней. Если она поверит ему, то станет мишенью очередной жестокой шутки. Со времен болезни и смерти матери Коринн знала: миру нельзя доверять. Любимые люди всегда уходят. Мечты всегда разбиваются. Такова была жизнь, как она ее понимала.

Мальчик остался на краю поля, а оруженосец подошел к ним, держа в руке колчан с собранными стрелами. Коринн решила сменить тему и задала вопрос, который действительно интересовал ее.

— Я видела в Калфа-Вен человека из Лиги. Наверное, важного чиновника. Он носил на груди брошь в форме бирюзовой рыбы.

Хэниш сделал выстрел — не самый удачный, — опустил лук и чуть нахмурился.

— В форме дельфина, а не рыбы. Хотя вы правы. Сэр Дагон занимает в Лиге высокий пост и подотчетен только председателю, сэру Ривеку.

Сэр Дагон… Коринн припомнила, что встречалась с ним, когда была еще девочкой. Этот человек никогда ей не нравился. Его внешность, голос, самодовольный вид и неискренность — все вызывало отторжение. Один раз они столкнулись в поместье, и теперь Коринн постоянно думала о нем, даже не отдавая себе в этом отчета.

— И о чем же вы с ним говорили?

— О коммерции, о поставках товаров.

— Не они ли предали моего отца? Не они ли предложили вам напасть на Акацию? Скажите честно. Я буду знать, плюнуть ли мне вслед этому Дагону, когда снова его увижу.

Хэниш взял очередную стрелу, прицелился и спустил тетиву. Выстрел получился удачным: стрела вонзилась в центр мишени. Мальчик весело вскрикнул, вскинув кулак, словно сам попал в цель. Хэниш не обратил на него внимания и ответил Коринн неожиданно любезно:

— Лига не имеет союзнических обязательств ни перед кем. У них нет иной идеологии, кроме той, что относится к умножению богатства. Однако коль скоро вы спросили… Лига предъявляла серьезные претензии к вашему отцу. Несколько лет назад они связались с моим отцом и заключили с нами договор. Если Мейн начнет войну против Акации, и наши дела пойдут успешно, Лига отзовет свои корабли и не окажет Леодану поддержку с моря. Мы были предупреждены, Акация — нет. Поскольку сердце вашего государства находилось на острове, удар вышел чувствительный. Видите ли, отказаться от военного флота в пользу торгового было серьезной ошибкой. Разумеется, я сейчас сам не лучше, но скоро исправлю ситуацию.

Коринн выстрелила. Стрела прошла впритык со стрелой Хэниша, вонзившись так близко, что отколола кусок древка вместе с оперением.

— А вы что пообещали им?

— Я согласился удвоить Квоту, удваивая, таким образом, их выгоду. Вдобавок я разрешил устроить базу на Внешних Островах, если они сумеют покончить с пиратами. Вот это мы и обсуждали с сэром Дагоном.

— Ну надо же, — протянула Коринн, подпустив в голос изрядную долю сарказма. — Вы и кто-то вроде сэра Дагона сидят, разговаривают и между делом решают судьбы тысяч людей… Когда вы дергаете за веревочки своих марионеток, это вас возбуждает?

Хэниш слегка наклонился вперед, не подходя ближе, но подразумевая, что ответ предназначен только для ушей Коринн.

— Очень, — сказал он. — Что еще вы желаете знать? Хотите услышать о рабах, которых мы продаем за океан? Или о том, как распределяем мист? О том, как усмиряем народ, чтобы люди работали на нас и не роптали? Я расскажу. Поведаю без утайки, если вам будет приятно, принцесса. Я даже сделаю вид, что все это исключительно мои деяния и что ваш батюшка, дражайший король Леодан, не был величайшим работорговцем мира еще до моего рождения.

Голос Хэниша, немного кокетливый вначале, к концу реплики стал холоден как лед. Коринн ответила ему в тон:

— Я не желаю ничего знать. Может, вам пойти и убить кого-нибудь? — Она протянула лук оруженосцу и двинулась прочь.

— Желаете поохотиться? — спросил Хэниш, поймав Коринн за локоть. — Можно устроить. Прямо здесь.

Он наложил стрелу на тетиву и поднял лук. Однако целился Хэниш не в мишень. Мальчик нервно поерзал, заметив, что наконечник стрелы направлен прямо на него. Он даже огляделся по сторонам, ища поблизости какую-нибудь достойную цель, незамеченную прежде.

— Крикнете ему, чтобы бежал? Или мне самому это сделать?

— Не надо, — сказала Коринн.

— Почему? Это всего лишь раб. Если он умрет, я просто потеряю часть своего имущества.

Коринн видела, как напряглись мускулы на предплечье Хэниша, как побелели суставы пальцев, сжимающих лук. Такая жестокая рука… Беспощадная в каждом своем нерве и каждой мышце…

— Не надо, Хэниш, — сказала Коринн, зная, что он все равно сделает по-своему. Он готовился спустить тетиву. Это была шутка и не шутка, то и другое одновременно.

— На самом деле вам хочется, чтобы я выстрелил. Вы хотите увидеть, как стрела пронзит мальчишку, хотите услышать его крик. Разве нет?

Коринн поколебалась несколько секунд. Она сама не знала, почему медлит. Был только один вариант ответа, но отчего-то Коринн не торопилась озвучить его.

— Нет, — наконец сказала она. — Не хочу.

— Мальчик, — крикнул Хэниш, — подними руку!

Паренек не понял его. Хэниш опустил лук и показал, что он имеет в виду. Мальчик повторил его жест. Хэниш велел ему как можно сильнее растопырить пальцы и так держать руку.

— Хорошо. Теперь замри.

Хэниш снова поднял лук и снова прицелился.

— Прекратите! — Коринн хотела крикнуть, но вышел лишь шепот.

Хэниш выстрелил. Мальчик не шелохнулся, и это пошло ему на пользу, потому что стрела пролетела между средним и указательным пальцами. Она свистнула в воздухе и нырнула в траву за спиной раба. Вот и все. Дело было сделано.

— Охота состоялась? — спросил Хэниш, опуская лук. — Вам решать. — Он повернулся и пошел прочь, бросив оружие на траву в нескольких шагах от Коринн.

Принцесса смотрела ему вслед. Хэниш вошел в лес, скрывшись за стволами, деревьев со светлой корой. Листва густых крон аплодировала ему, колышась под ветром.

А ведь он прав, подумала Коринн. Понимание поднималось из глубин ее души, вынуждая взглянуть в лицо истине. В глубине души она действительно хотела, чтобы Хэниш выстрелил в мальчика. Почему? Чтобы убедиться, что это возможно? Чтобы доказать, что предполагаемые добродетели мальчика не в силах защитить его от смерти? Или чтобы посмотреть, как легко отнять жизнь человека, всего лишь разжав пальцы? Найти подтверждение жестокости Хэниша? Да, вероятно. Она желала лично убедиться в этом, увидеть собственными глазами… Коринн почувствовала, что к горлу поднимается тугой ком. Как может человек быть таким отвратительным и привлекательным одновременно?.. Что Хэниш делает с ней?..

С некоторым усилием девушка отвела взгляд от деревьев и посмотрела на мальчика. Тот стоял на прежнем месте, опустив руку, но не отходя далеко, словно не знал наверняка, потребуются ли еще какие-нибудь услуги. Хорошо, что Коринн не спросила его имени…

Она вернулась в имение, погруженная в свои мысли, и была несколько удивлена, когда на лестничной площадке увидела Петера. Он быстрыми шагами подошел к Коринн и объявил, что ждал ее.

— Принцесса, вы уже не та девочка, которую я когда-то знал.

Никогда прежде Петер не приближался к ней, и никогда они не оставались наедине. На его лице появилось непонятное выражение.

— Ваш отец, — сказал дворецкий, — гордился бы, узнав, как высоко вы взлетели. Я слышал о вашей судьбе, но не верил, пока не увидел вас здесь. — Петер печально посмотрел на Коринн. — Когда он придет, принцесса? Скажите мне, и мы будем готовы присоединиться в любой момент. Все здесь по-прежнему верны ему.

Коринн хмыкнула.

— Кто придет?

— Ваш брат, разумеется! Мы все молимся Дающему, чтобы Аливер вернулся как можно скорее и стер Хэниша Мейна с лица земли.

Глава 41

Конь преодолел несколько последних футов подъема на Мефалийском Пределе, и Халивен Мейн наконец-то почувствовал близость дома. Ветерок обдувал его и, казалось, расправлял складки на рябоватом лице. Весенний запах влажной земли отдавал болотом. Спешившись и став на колени, Халивен взял в пальцы щепоть торфа и мысленно поблагодарил своего племянника. Хэниш сделал ему великолепный подарок, позволив еще раз увидеть дом — впервые за много лет. И самое главное: Халивен вернулся не просто так. Он перевезет предков туда, где они, наконец, смогут освободиться. В его миссии были аспекты, которые вызывали у Халивена дурные предчувствия, но он старался не думать об этих вещах. Халивен поклялся, что исполнит волю предков, и собирался сдержать слово.

Мир вокруг был влажен от весны. Под косыми лучами солнца снега таяли на глазах. В этом районе плато земля представляла собой толстый слой торфа. Влажный, словно пропитанная водой губка, он прогибался под ногами. Халивену с его отрядом конников и караваном тяжелых возов пришлось идти по изведанным тропам, где земля более или менее твердая. В воздухе звенели тысячи и тысячи мошек. Крошечные создания недавно очнулись от зимнего оцепенения и теперь только и ждали случая, чтобы впиться в белки человеческих глаз. Стоило вдохнуть, как они влетали в ноздри и раскрытые рты.

Лица людей были покрыты кровавыми пятнами. Некоторые прикрывали рты и носы полосами ткани. Другие били себя по щекам, выдавливая собственную кровь из расплющенных насекомых. Халивен старательно игнорировал эти мелкие неудобства. Он не обращал внимания на следы укусов, возникающие на его обнаженной коже, всем видом демонстрируя презрение к слабакам, которые не могли перетерпеть боль. Он даже не взял на себя труд оглянуться на иноземных рабочих, плетущихся за отрядом. Халивен знал, что многие из них падут жертвой болезни, которую переносили насекомые, и их число сильно уменьшится.

Несколько дней путешествия на север — и он увидит хребты Черных Гор, протянувшихся до горизонта. От гор тянуло холодом. Порывистый ветер обдувал людей и коней, унося прочь орды мошкары. Впереди людей ждали более твердые равнины центрального плато — безлесные горные долины, земли травы, дом северных оленей, волков, лисиц и белых медведей, а также северных быков, которых мейнцы одомашнили еще в незапамятные времена. Сейчас в поле зрения не было никаких зверей, но Халивен знал, что они где-то поблизости. Будь у него время и возможность, он бы пришпорил коня и затерялся среди этих равнин, где произошло становление его народа.

Тахалиан… Халивен удивился, поняв, что смотрит на это место несколько отстраненно, словно глазами чужака. Цитадель напоминала мертвую тушу огромного косматого зверя, давным-давно запертого в клетку массивных сосен. Серо-коричневое строение наполовину ушло в твердую неподатливую землю.

Халивен вошел в ворота. Здесь его ждал скромный, но радушный прием. Теперь в цитадели распоряжался Гайвар — троюродный брат Хэниша. Это был красивый молодой человек хрупкого телосложения, с необычными для его народа застенчивыми глазами, которые в любой ситуации смотрели на мир с невозмутимым спокойствием. Он наскоро обнял Халивена и тут же засыпал его вопросами. Как поживает Хэниш? Он действительно приготовил в Акации залу для предков? Как выглядит остров? Так ли он хорош, как о нем рассказывают? И правда ли, что у всех тамошних женщин оливковая кожа, овальные лица и большие глаза?

— Я счастлив, что увижу все это собственными глазами, — сказал Гайвар. — Я еду с тобой, Хэниш согласен. Я получил от него письмо. Он желает, чтобы все мы посмотрели, как будет снято проклятие.

Юноша, кажется, очень волнуется; подумал Халивен. Перспектива оставить дом беспокоит его, даже если причина стоит того. Впрочем, он молод и чувствует себя обделенным. Разве солдаты, которые шли с Хэнишем или Маэндером, не мечтали увидеть южные земли? Гайвар ничем не отличался от них. Однако в те годы он был еще мальчишкой, и ему не досталось войны.

Халивен ответил на вопросы Гайвара, хотя старался описывать красоты большого мира нейтральным и даже неодобрительным тоном, не поднимая взгляда от земли. Ему казалось, что он совершит какое-то предательство, если во время рассказа станет смотреть в глаза юноше.

Он последовал за Гайваром наверх, на зубчатую стену с бойницами, окружавшую крепость. Отсюда они смотрели на вереницу рабочих, неохотно плетущихся по плато. Халивен ощущал грубую шероховатость соснового дерева под своими ладонями, вдыхал смолистый запах с легкой примесью гниения, глядел на лоскутный ландшафт и участки медной травы, выступающей из-под черного снега, на пятнистое небо, нависшее над головой… Да. Он вернулся домой…

Неожиданно его охватила ностальгия. Как объяснить, почему этот вид ничуть не хуже мерцающих синих вод Акации? Халивен недолюбливал юг за его мягкость, расслабленность, роскошь, достающуюся без усилий. С другой стороны, он больше не верил в то, что его народ — лучший на земле. Халивен видел достаточно отваги и мужества, проявленных иноземцами, встречал в южных краях слишком много красивых вещей. Он больше не мог придерживаться категорических убеждений своих соплеменников. Халивен любил Мейн просто потому… ну, потому что его нужно любить. Может быть, глупая мысль, зато самое доходчивое объяснение чувствам. Впрочем, он сомневался, что сумеет найти слова, которые его молодой собеседник сумел бы принять сердцем. Даже предки не ограничивали свои интересы одним только Мейном…

— Брат Хеберена, — послышался голос, — предки предсказали твой приезд.

Халивену не нужно было оборачиваться, чтобы узнать этого человека. Он подошел неслышно в своих подбитых мехом башмаках. Только жрец Тунишневр осмелился бы обратиться к нему, не называя нареченным именем, и только он мог заявить, что получил сведения от предков, в то время как все остальные узнавали новости более простыми способами — из писем и от гонцов. Мечтательная задумчивость Халивена растаяла как дым.

— Первый жрец, — он выдавил улыбку, — предки не просто предсказали мой приезд. Они стали его причиной.

Тонкие бледные губы жреца изогнулись. Как и у многих служителей Тунишневр, его белая кожа казалась почти прозрачной. Волосы цвета светлой соломы были частично выдерганы, обнажая скальп. Худое, осунувшееся лицо придавало жрецу сходство с высушенными останками предков, которым он поклонялся. Жрец проговорил:

— Хэниш не торопился. Девять лет! Непростительное промедление.

— Нам многое нужно было сделать.

— Непростительное промедление, — повторил жрец раздельно и четко, дабы каждое его слово отпечаталось у Халивена в мозгу. — Ему не может быть оправдания. Хэниш узнает о моем неудовольствии. Поверь. — Он отвернулся и посмотрел на приближающийся караван. — Это и есть наши работники?

— Пятьдесят тысяч человек, — откликнулся Халивен, — плюс-минус несколько сотен.

— Ты привел иноземцев? Южан? — прищурился жрец.

Халивен ожидал вопроса.

— Мы будем их использовать только как чернорабочих. Таскать тяжести, гатить дорогу, ну и все такое. Они не прикоснутся к предкам и священным предметам.

Первый жрец посмотрел на Халивена долгим взглядом, в котором сквозили недоверие и скептицизм. Халивен прибавил:

— Ты будешь лично следить за всеми приготовлениями, дабы убедиться, что профаны-чужеземцы ничем не оскорбят наших предков. Лично я с удовольствием полюбуюсь, как акацийцы гнут спину на благо Тунишневр. А ты?

Жрец не ответил.

Поздним вечером Халивен приблизился к подземной усыпальнице, где покоились предки. Он уже успел переговорить с остальными жрецами, передать подарки немногочисленным представителям знатных родов, оставшимся в Тахалиане, и навестить Калатрок. Там Халивен понаблюдал за тренировками молодых солдат, которые, право слово, не произвели на него впечатления. Огромная зала под деревянным куполом могла вместить гораздо больше людей — и речь шла о крепких мужчинах-воинах, а не худосочных юнцах, которые только грезили о сражениях. Халивен видел, что все эти ребята рады ему и, как могли, старались произвести впечатление своей стойкостью и верностью старым путям. Впрочем, их пыл скорее опечалил Халивена, нежели обрадовал. Он с грустью бродил по полупустым залам, вспоминая о людях, которые умерли или были теперь вдали от Тахалиана. Халивен нечасто осуждал Хэниша, однако на сей раз полагал, что молодой вождь мог бы уделять больше внимания своему собственному дому.

Дойдя до двери в подземную усыпальницу, Халивен немного помедлил, стараясь успокоиться. Сердце стучало с перебоями, ноги болели и едва сгибались. Он и не замечал этого, пока не пришел сюда. Халивен был уже немолод и порядком устал, но вместе с тем все тело словно зудело от нервного напряжения. Он проехал сотни миль, чтобы добраться сюда, и неоднократно представлял себе этот момент. Халивен привалился к двери и ощутил внутри движение. Он вошел, опустился на колени у порога, прижался лбом к холодным камням и не двигался до тех пор, пока ледяное прикосновение не стало казаться огненным. Лишь тогда Халивен выпрямился и поднял взгляд.

В тусклом голубоватом свечении, исходящем незнамо откуда, глазам Халивена предстало зрелище, от которого его кожа покрылась мурашками. Земляные стены цилиндрической залы, поднимавшиеся на невообразимую высоту, были сплошь утыканы нишами — одна над другой, ряд за рядом. Исполинский улей с бессчетными сотами. Они уходили вверх и терялись во мраке. Должно быть, сотня ярусов, а может, и больше. В каждой из ниш покоилось тело — иссохшая оболочка, некогда бывшая мейнцем. Бережно завернутые в слои марли, тела сохранялись нетленными — стараниями жрецов и силой проклятия, которое удерживало души внутри мертвых скорлупок, не позволяя им ни уйти за грань бытия, ни вырваться на свободу. Эти создания не так уж и сильно отличались от самого Халивена. Предки некогда были людьми, как и он. Жили ли они пятьдесят или пятьсот лет назад — они говорили на его языке и ходили по тому же высокогорному плато. И каждый из них знал, что после смерти его ожидают вечные муки проклятия. То же уготовано и Халивену.

Он шагнул вперед и произнес слова, которые Хэниш велел передать предкам. Тунишневр наверняка уже знали, зачем он здесь, но Халивен придерживался ритуала. Он просил прощения за то, что тревожит их, и подтверждал свою клятву служения. Халивен обещал, что уже завтра он встретится с инженерами, строителями и рабочими. Предков ожидает непростое путешествие. Халивен сказал, что не будет терять ни секунды, дабы они как можно быстрее отправились в дорогу. В самом скором времени предки будут освобождены и понесут в мир свое возмездие.

Тунишневр не ответили напрямую, но в воздухе возникло странное шевеление, которое трудно было не заметить. Казалось, предки что-то шептали; доносились необычные звуки — словно стоны из глубин земли. Халивен не мог сказать наверняка, действительно ли он слышит их. Ему казалось, что да, но каждый раз, когда он замирал и вслушивался, его обступала мертвая тишина. Если же Халивен начинал говорить, зал словно наполнялся шелестом ответов, хотя он не мог разобрать слов. Он чувствовал злобу. Угрозу. Жажду разрушения. Однако не мог вычленить ни одного настоящего звука, ни одного движения, ни единого — даже самого маленького — вздоха или дрожания воздуха.

Как все же странно могущество Тунишневр… Халивен стоял в громадном склепе, в окружении безжизненных тел — холодных, как земля вокруг, неподвижных, неспособных изменять мир. По правде сказать, они были для Халивена загадкой. В иных обстоятельствах он мог бы общаться с Тунишневр сам. В юности лишь один шаг отделял его от трона вождя, лишь один танец. То был огромный шаг, и Халивен не сделал его. Не решился. Никто не посмел бы сказать, что Халивен — трус; просто он не мог отнять жизнь человека, которого любил. Потому-то и не стал предводителем своего сурового народа.

Созерцая тени над головой, Халивен думал, что выбор пути был предопределен. Он преданно служил брату, а ныне — племяннику, следуя за ним и повинуясь его приказам. Халивен считал себя главным доверенным лицом молодого вождя. Официально это звание принадлежало Маэндеру, однако на самом деле между братьями уже прошла невидимая трещина. Скорее всего Хэниш даже не замечал ее. Это было странно, необычно для него — внимательного, острожного и умного, но мы часто становимся слепы, не умея увидеть врагов в тех, кого любим. Халивена грызло беспокойство: ему стоило предупредить Хэниша до отъезда на север. Впрочем, время не упущено. Маэндер не посмеет тронуть брата, пока Тунишневр не обретут свободу. Если только принцесса Акаран… Ладно, что бы там Хэниш ни чувствовал к ней, это не удержит его руку, когда потребуется перерезать женщине горло. Вождь посвятил делу освобождения Тунишневр всю свою жизнь, не дрогнет он и теперь.

Однако не стоило думать о таких вещах сейчас, в этом месте. Халивен шепотом попрощался с предками, а потом встал, медленно повернулся на каблуках и вышел за дверь. Никто не помешал Халивену. Каким бы могуществом ни обладали Тунишневр, без него они беспомощны.

Глава 42

Все разделись догола. Это оказалось непросто, поскольку приходилось балансировать то на одной, то на другой ноге, а лодка раскачивалась на морской зыби. Они скинули одежду и несколько секунд стояли под звездным светом, глядя друг на друга, привыкая к виду обнаженных тел. Так гораздо удобнее плыть, да и кожа сохнет быстрее, чем одежда — а это скажется, когда они достигнут цели. Затем все принялись прилаживать к голым торсам необходимую экипировку — оружие, водонепроницаемые мешочки, фляги с водой. Каждый повязал на запястья и лодыжки кожаные ленты с вшитыми в них рыболовными крючками. Острые части выступали наружу более чем на дюйм.

Шпрот повесил через плечо лук, надел на талию пояс с коротким мечом, а ниже колена привязал ножны с кинжалом.

— Ладно, ребята, повеселимся на славу. Полегче с пилюлей, Пичуга. Она нам еще понадобится, чтобы подлечить гиганта.

Через несколько секунд Шпрот нырнул в теплые волны. Десять человек последовали за ним — восемь мужчин и две женщины, все опытные, закаленные в боях пираты. Одна из женщин, по прозвищу Пичуга, тащила привязанную к спине «пилюлю» — круглый предмет размером со страусиное яйцо. Пичуга была подругой Шпрота, они спали вместе уже несколько месяцев, с самой зимы, но сейчас юный капитан старался не вспоминать о подобных вещах. Если кто-то из пиратов погибнет во время опасной вылазки, они оплачут его после. А теперь следовало думать о задании — и только о нем. Шпрот был даже рад этому; дело требовало полной сосредоточенности и отвлекало от неудобных мыслей, которые неотступно преследовали его. И, надо признаться, изрядно мешали жить — настолько, что Шпрот с готовностью ввязался в рискованное предприятие. В спокойные моменты жизни Шпрот помимо своей воли размышлял над словами Лики Алайна. Генерал говорил о его семье, о долге, о предназначении и о будущем, уготованном принцу. Оно совершенно не походило на ту жизнь, к которой привык Шпрот, однако чем дальше — тем больше он уверялся в мысли, что не сумеет избежать судьбы.

Как и всегда в это время года, вода, согретая теплым южным течением, казалась много теплее воздуха прохладной ранней весны. Пираты уплывали все дальше от шлюпа, который доставил их в открытое море. Несколько минут — и он превратился в смутную тень, лоскут тьмы за спиной, а вскоре исчез совсем. На судне царила тьма; только когда пловцы пустятся в обратный путь, люди на шлюпе зажгут маячок, чтобы указать товарищам дорогу назад. Сейчас, впрочем, Шпрот и команда не могли заблудиться при всем желании — их цель сияла впереди бессчетным количеством ярких огней.

Днем ли, ночью ли — боевой корабль Лиги являл собой внушительное зрелище. Он маячил вдалеке, неподвижный и монументальный, как остров посреди морского простора. Многопалубный исполин, в два раза длиннее торговой баржи, он вздымался над волнами на невообразимую высоту, напоминая многоэтажное здание вроде тех, что встречались в Бокуме. Каждый ярус был снабжен сотнями корзин для арбалетчиков и площадками для лучников. Размеры корабля и его боевые качества призваны были ошеломить любого наблюдателя. Определенно, судостроители Лиги достигли своей цели.

Четыре таких гиганта были брошены на борьбу с пиратами и благополучно расправились с ними. На носу каждого судна размещался боевой таран из твердого дерева, обитого металлом, способный разбить любой обычный корабль. Палубы были так высоки, что возможность абордажа начисто исключалась. «Коготь» Шпрота — жалкое подобие тарана — был бы против них не более чем иголкой, пытающейся уколоть кита. Настоящие плавучие крепости, неодолимые бастионы — неразрушимые и смертоносные. Лига напала на пиратов, чего никогда не случалось прежде. Совершенно неожиданно боевые корабли подошли к побережью и извергли из своих недр целую армию солдат, которые застали пиратов врасплох. Пришлось в срочном порядке покинуть Белую Пристань — лишь с теми пожитками, которые удалось унести на себе. С тех пор пираты вынуждены были скрываться то там, то здесь, без постоянного обиталища. К счастью, они не держали все сокровища в одном месте и никогда не хранили их в главном убежище. Довиан научил этому Шпрота, когда тот был еще мальчишкой. Молодой капитан навещал остров за островом, потихоньку собирая свои монеты и драгоценности. На них он купил все необходимое для операции, которая происходила нынче ночью. Война между пиратами и Лигой началась всерьез. Шпрот считал ее своим личным делом, поскольку Довиан не проявлял желания командовать. Он проводил большую часть времени с акацийским генералом, обсуждая вопросы, которые Шпрот предпочитал пропускать мимо ушей.

Направляясь к боевому кораблю, Шпрот снова и снова напоминал себе, что его атака имеет смысл. Он не мечтал разрушать плавучую гору, торчавшую перед ним из воды, но существовали разные способы нанести удар. Капитан выбрал единственный вариант, который был ему доступен: ошеломить превосходящие силы врага и сделать ставку на неожиданность.

Боевой корабль удерживали на месте четыре якоря. Четыре каната, толстые, как стволы сосен, уходили под воду. Пираты подплыли к одному из них, у кормы корабля. Волны раскачивали пловцов, перехлестывали через головы, едва позволяя сделать глоток воздуха. Они отбрасывали пиратов от корабля, и ухватиться за канат было возможно, лишь идеально выверив время каждого движения.

Шпроту далеко не сразу удалось оказаться в нужной позиции. Он был третьим из пиратов, кто сумел добраться до ствола каната. Поднявшись на гребне волны, юноша ударил ногами по веревкам и ощутил, что крючки зацепились. Теперь предстояло вынуть их, что тоже было нелегко; в конце концов, вынимая из тела каната одни крючки и всаживая другие, он выбрался из воды и начал мало-помалу подниматься. В скором времени Шпрот приноровился, поймал нужный темп, и дело пошло повеселее. Однако двигался он все же медленно, и подъем обещал затянуться. Пираты, точно муравьи, ползли по канату — к лакомому кусочку, ожидающему наверху.

Прошло не менее часа, прежде чем Шпрот выбрался на палубу. Юноша задыхался, все тело ныло, руки и ноги были покрыты красноватыми ссадинами. Задержавшись у борта, он помог товарищам перебраться через перила. Когда все были на палубе, Шпрот шепотом напомнил, что следует соблюдать тишину и максимальную осторожность. Пираты сняли с запястий и лодыжек крючки и выкинули их в море. Несколько минут они растирали кожу, чтобы избавиться от лишней влаги; им помогал теплый ветерок, продувающий корабль от носа до кормы. Лучники достали из непромокаемых мешочков сухие тетивы. Все эти манипуляции отняли некоторое время, но Шпрот настаивал, что торопиться не стоит. Всему свое время; каждый шаг следует делать в нужном темпе.

Наконец все было готово. Не говоря ни слова, Шпрот двинулся вперед, зная, что остальные идут за ним. Босые ноги бесшумно ступали по гладкой палубе. Впрочем, пираты не ушли далеко: почти сразу им пришлось остановиться, сгрудившись в тени корабельной рубки. Часовые сидели в корзинах, подвешенных к мачтам — три поста по двое охранников. Пираты не могли подобраться ближе, понимая, что их неизбежно заметят. Шпрот повернулся к товарищам. Все молча смотрели на него. Серьезные, сосредоточенные, они ожидали указаний командира. Шпрот улыбнулся и чуть повел плечами, всем своим видом давая понять, что диверсанты уже многого достигли, сумев продвинуться так далеко. Они пробрались на боевой корабль Лиги, никем не замеченные, и теперь свободно и неслышно бродят по палубе под покровом ночи. Шпрот сумел передать все это без слов — только мимикой и скупыми жестами. Такой у него был дар. Мрачные лица осветились улыбками, и Шпрот понял, что товарищи готовы к бою.

Пираты двинулись вперед с луками наготове. Один из охранников сразу же увидел их, но прежде чем он успел крикнуть, треугольный наконечник и деревянное древко следом за ним прошли сквозь его глазницу. Голова солдата резко откинулась назад — зрелище, которое Шпрот еще долго будет помнить впоследствии. Первый труп. В следующий миг стрелы засвистели со всех сторон; все они, кроме одной, нашли себе жертву. Чей-то выстрел заставил солдата замолчать в тот момент, когда он уже раскрыл рот, готовясь поднять тревогу. Единственная стрела, не попавшая в цель, улетела к звездам, и никто не знал, где она упала.

Отряд разделился. Несколько человек кинулись снимать часовых, которые еще оставались на палубе. Вторая часть отряда во главе со Шпротом окружила рубку и ворвалась внутрь, в кабину штурмана. Сам штурман и его помощники стояли, склонившись над картами и навигационными таблицами. В первый момент они даже не поняли, что происходит, с недоумением созерцая голых, вооруженных кинжалами незнакомцев. Впрочем, настрой мгновенно переменился, когда пираты накинулись на них. Резня продолжалась недолго: морские разбойники знали толк в таких делах. Клайтус — один из товарищей Шпрота — схватил штурмана и швырнул его на палубу лицом вниз. От удара у штурмана вылетели два зуба и покатились по гладким доскам.

Не прошло и нескольких секунд, как все люди в рубке были мертвы или при смерти. Шпрот еще не омочил в крови своего меча, но его цель находилась не в этой комнате. В задней стене виднелась закрытая дверь, ее рама была обита золотом и украшена стилизованными изображениями дельфина. Шпрот ударил по двери ногой и распахнул ее настежь. Внутри он увидел человека, которого искал.

Представитель Лиги был высокий и тощий, тонкорукий — словно регулярно недоедал. Он едва успел подняться с низкой койки и теперь нащупывал одежду. Прежде чем человек накинул рубашку, Шпрот успел заметить, что его ребра рельефом проступают сквозь тонкую кожу. Капитан не притронулся к нему, предоставив это мужчине и женщине, которые вошли следом. Они выволокли представителя Лиги в главную каюту. Два ножа мгновенно уперлись ему в шею чуть ниже маленьких ушей. Продолговатая голова, покрытая редкими волосами, смущала взгляд своей наготой гораздо более, нежели голые тела пиратов. Невзирая на свое незавидное положение, представитель Лиги не выказывал страха. На его лице застыло выражение высокомерного презрения. Словно вся эта резня и кровь вокруг не вызывали у него ничего, кроме раздражения.

Шпрот подошел и встал перед ним. Теперь следовало действовать быстро и вместе с тем не показывая, что пираты торопятся.

— Как тебя зовут?

— А ты не знаешь? — спросил человек. — Мне вот твое имя известно. Шпрот, если не ошибаюсь. Действительно, подходит. Мелкая рыбешка, не более того. Зря ты выставил своего маленького червячка на всеобщее обозрение. Лучше бы спрятать его подальше, не находишь?

— Как тебя зовут? — повторил Шпрот.

Мужчина поджал губы, будто раздумывая над сутью вопроса, и, наконец, сказал:

— Я сэр Фэн, вице-адмирал Инспектората Иштат. — Он усмехнулся. — Я-то, что называется, «крупная рыба».

Краем глаза Шпрот видел Клайтуса и Пичугу. Пока он общался с представителем Лиги, они вполголоса допрашивали надежно связанного штурмана. Клайтус несколько раз хлестнул его по лицу и что-то проговорил — угрожающе, но тихо, дабы не мешать Шпроту. Поскольку они говорили почти шепотом, капитан не мог понять, наметился ли там прогресс или нет.

Один из стоявших на стреме пиратов огляделся и жестами дал понять, что весь отряд снова в сборе, однако им следует торопиться. Время стремительно уходило.

— У вас нет ни шанса завладеть кораблем, — сказал сэр Фэн. — На самом деле тебе осталось жить несколько минут, юный разбойник. Это ваша общая проблема: вы сперва делаете, а потом думаете. — Он чуть наклонил голову и помолчал несколько секунд, а потом спросил с неподдельным любопытством — Чего ты желал добиться? С десятью разбойниками захватить боевой корабль?

— Корабль нам не нужен, — отозвался Шпрот.

Он отвлекся от сэра Фэна и указал подбородком в сторону двери. Более внятного приказа его людям не требовалось. Двое пиратов подошли к выходу с луками наготове и выпустили стрелы в дверной проем.

— Не нужен? — переспросил сэр Фэн. — Тогда чего же ты хочешь?

Шпрот бросил взгляд на Клайтуса. Тот стоял над откинутой крышкой какого-то ящика. Увидев его удовлетворенный кивок, капитан понял: пираты нашли то, что искали. Пичуга распустила узел бечевы на груди и подхватила соскользнувшую со спины «пилюлю». Свободной рукой она сняла защитное стекло с масляной лампы.

— Есть много способов нанести врагу удар, — сказал Шпрот. — Не все они очевидны.

— О! — отозвался сэр Фэн, понимающе кивнув. — Вам нужен был пленник? Заложник? Собираешься требовать за меня выкуп, да? Богатая идея, право слово. Но, видишь ли…

Вновь переведя взгляд на сэра Фэна, Шпрот перебил его:

— Вы хотите уничтожить нас, так?

Вице-адмирал поморщился, будто словно унюхав что-то неприятное.

— До последнего человека.

— Почему? Мы представляем для вас угрозу?

— Вовсе нет. Вы словно крысы в городе: шмыгаете повсюду, тащите, что плохо лежит, распространяете заразу… Да, Лига желает избавиться от вас.

Шпрот покачал головой.

— Вот почему ты не понял моего намерения. Вы собираетесь убить многих. Я нынче ночью хочу убить только одного.

Сэр Фэн посмотрел на него с удивлением, мало-помалу начиная понимать, что имел в виду пират. Он опустил взгляд; кровь прилила к его щекам, словно от смущения. Широт воткнул нож ему в грудь по самую рукоять. Потом рывком выдернул его и перерезал горло — так, что дыхание вырвалось из полукруглой раны вместе с кровью. Два пирата, державшие вице-адмирала, разжали руки и отступили назад. Тело повалилось на пол и осталось лежать бесформенной грудой.

— Убейте штурмана, — велел Шпрот, — и давайте убираться отсюда.

Штурман вскрикнул.

— Нет-нет! — Скрюченным пальцем он указал на грудь Шпрота. — Я могу сказать, что висит у тебя на шее! Пожалуйста, прошу! Я могу объяснить, что это такое.

Капитан жестом остановил своих людей.

— И что же?

Перепуганный штурман со всхлипом перевел дыхание и вновь указал на золотой многоугольник, который Широт забрал с брига Лиги несколько месяцев назад.

— У тебя на шее… медальон…

Вопреки ожиданиям штурмана, Шпрот не опустил глаз.

— Рассказывай, живо!

— Вы меня пощадите?

— Нет, если не заговоришь быстро.

К чести штурмана, он сумел ответить внятно и по делу. Его слова заинтересовали Шпрота — настолько, что он, удивляя сам себя, приказал взять пленника на берег.

— Поговорим в более спокойной обстановке.

Не обращая внимания на протестующие вопли пиратов, капитан сказал:

— Пичуга, поджигай и кидай.

С этими словами он двинулся к двери. Мгновением позже «пилюля» упала в люк и полетела вниз по трубам, через которые штурман передавал послания на нижние палубы корабля. Было слышно, как шипит и потрескивает подожженный фитиль.

На палубе меж тем кипела бурная деятельность. Ее заполнили солдаты — вооруженные до зубов, защищенные доспехами, они были готовы к бою. Лучники пиратов выпустили последние стрелы и со всех ног кинулись к борту. У перил Шпрот быстро проговорил:

— Не забудьте напрячь мышцы в заднице, иначе вода разорвет вам кишки.

Его голос звучал беспечно, но во взгляде, устремленном на Пичугу, скользнула тревога.

Женщина проскользнула мимо него и вспрыгнула на перила.

— Позаботься о себе.

Она прыгнула и исчезла за бортом. Длинные волосы взметнулись вверх; каждый волосок был направлен в небо, пока Пичуга неслась к воде. Шпрот изо всех сил надеялся, что она выживет. Он вдруг ощутил, как его тело наполняется плотским желанием.

Шпрот убедился, что штурмана сбросили за борт, а потом перекинул ноги через перила и ухнул вниз. Падая, он почувствовал, как вздрогнул корабль; «пилюля» сделала свое дело. Внутри была смесь, стоившая пиратам немалых денег — взрывчатое вещество в жидкой форме. Взрыв в кишках корабля не разрушит его. И даже если загорится смола, все равно мало надежды потопить это чудовище. Однако у него сильно заболит живот. Очень сильно.

Думая об этом, Шпрот улыбнулся. А потом напрягся в ожидании удара.

Глава 43

В первую ночь Мэна только слушала. Она позволила человеку, который называл себя Мелио и утверждал, что знает Мэну и ее семью, войти во внутренний двор своего дома. Прежде она не впускала сюда мужчин: это не дозволялось жрице Майбен. Но то, что еще вчера казалось невозможным, произошло сегодня — благодаря пришельцу. Они сидели рядом на твердом земляном полу. Обеспокоенные присутствием мужчины, служанки Мэны попрятались, но были готовы кинуться на помощь при первом ее зове. Мэна же просто смотрела на молодого человека, а он, словно ободренный ее молчанием, говорил, говорил и говорил.

Мелио использовал акацийскую речь, так что служанки не могли разобрать ни слова. Мэна изумлялась, как ей самой удается понимать рассказчика. Она заново открывала родной язык, и это было непросто. Приходилось долго раздумывать над тем или иным словом, которое произносил Мелио. Мэна должна была покатать его в голове, ощутить его форму. Время от времени она приоткрывала рот, ее губы двигались, словно вдыхая эти слова вместо воздуха.

Некоторые вещи, которые Мелио видел на войне, были слишком страшны, чтобы говорить о них, и он отделывался самыми общими словами. Он потерял все, что только может потерять человек — кроме своей жизни. Большинство его друзей и близких были убиты или обращены в рабство, или же предали свой народ ради нового господина. Мелио верил в превосходство Акации, воспринимал его как данность и до сих пор изумлялся тому, с какой легкостью Хэниш Мейн разметал армию империи.

Мелио был ранен в стычке, уже после битвы на Алесийских полях. Во время панического бегства акацийцев он подхватил болезнь, а очнувшись — понял, что окружающий мир полностью изменился. Мелио был сломлен, раздавлен, и если бы одного желания смерти хватило, чтобы умереть, они с Мэной сейчас не разговаривали бы. Он хотел покончить с собой, но такое деяние недопустимо для мараха. Мелио присоединился к движению сопротивления в Ошении; он не верил в победу, но полагал, что сумеет найти достойную смерть на поле боя. Увы, ничего не вышло.

Однако настал день, когда Мелио перестал мечтать о смерти. Его спасли… слухи. Однажды ночью, в угаре пьяной гулянки какой-то наемник из Тея сказал ему, будто дети Леодана живы и на свободе. Не в силах назвать источник сведений, тот человек полагался на элементарную логику. Только Коринн оказалась в плену, так? Тот факт, что Хэниш поместил ее на всеобщее обозрение, лишь подтверждал отсутствие других детей. Он сделал бы то же самое с остальными, если б поймал их, верно? С другой стороны, могли кто-нибудь доказать, что Акараны мертвы? Разве их тела или головы были доставлены Хэнишу? Разве нашелся хоть один человек, осведомленный об их судьбе? Ответ был очевиден, и это открывало новые возможности. Самая простая из них — та, которую Мелио выбрал для себя, гласила: если род Акаран не уничтожен, он еще может вернуться к власти.

Мелио решил жить дальше, устроиться как можно лучше и переждать смутное время — в надежде, что в россказнях об Акаранах есть хоть крупица правды. Последние три года он служил на торговом корабле. Купцы возили товары между странами, лежащими на побережье Внутреннего Моря. Торговали они и с архипелагом Вуму. Мелио бывал здесь трижды, но никогда не задерживался надолго и не видел жрицу Майбен. Какая же удача, что он нашел ее! Мэна была жива! Так почему не поверить, что остались в живых и Дариэл, и Аливер? Вполне вероятно, что старший брат сейчас пытается вернуть себе трон. Слухи оказались правдой, и Мелио благодарил Дающего, что не успел умереть.

Мэна выставила его из дома на рассвете, ничего не пообещав, ничего не признав, никак не дав понять, что слова Мелио произвели на нее хоть какое-то впечатление. Она лежала на кровати когда пришел день — горячий и яркий, как всегда. В голове не было ни одной мысли. Мэна знала, что должна терзаться страхами и сомнениями, задаваться вопросами, предаваться воспоминаниям… но не могла толком сосредоточиться, дабы обдумать все как следует. В конце концов она провалилась в сон и проснулась только во второй половине дня, когда ее разбудила служанка: пора было отправляться в храм и выполнять свои жреческие обязанности.

Ранним вечером она вернулась и опять встретила акацийца, который ждал ее на тропе. И снова впустила Мелио в дом, чтобы послушать его рассказы. И снова отослала его прочь через несколько часов, по-прежнему ничего не обещая и не признавая. Мэна так и не сказала Мелио, что думает о его историях. Она проспала всю утро, проснулась в самый жаркий час дня долго смотрела на высокое небо, слушая шуршание ящериц, которые охотились на насекомых в зарослях тростника. У Мелио было самое обычное лицо. Обыкновенное. И все же отчего-то Мэне очень хотелось увидеть его вновь.

На следующий вечер молодой марах ждал Мэну перед воротами ее дома. Заслышав шаги девушки, он поднялся с корточек, назвал «принцессой» и последовал за ней в дом, когда Мэна кивком пригласила его войти. Они сели друг напротив друга, как в предыдущие вечера, и Мелио продолжил рассказ. Как ни удивительно, даже в третью ночь ему еще было о чем говорить. О слышал, что по всему Изученному Миру тайно действуют агенты принца — работают в подполье, чтобы собрать разрозненные группы сторонников Акаранов в единое движение сопротивления. На рудниках Киднабана произошло восстание по предводительством некоего прорицателя, который клялся, что видел Аливера. Вскоре старший Акаран призовет родичей, дабы они присоединились к его армии. Очень многие верят в это, надеются и ждут.

Мэна слушала и запоминала то, что говорил Мелио. Одновременно она разглядывала его лицо, желая увериться, что в нем действительно нет ничего особенного. Длинные, взъерошенные волосы все время падали на лицо, и Мелио то и дело приходилось отбрасывать их назад. У него были карие глаза и красивые ровные зубы. Щеки казались немного пухлыми, но только если смотреть под определенным углом. В целом симпатичный молодой человек, хотя черты лица не отмечены каким-то особым благородством, или силой, или мудростью. Да, именно так. Тогда почему же Мэна все время раздумывает о его внешности?

Все еще задаваясь этим вопросом, она перебила Мелио:

— Ты говоришь, что пророк на рудниках видел моего брата… А описывал ли он Аливера? Рассказывал ли, как он выглядит, как разговаривает, как себя ведет? Брат никогда и близко не подходил к рудникам. Так откуда же рабочие столько о нем знают?

Мелио ошеломленно уставился на Мэну. Непонятно, удивился ли он ее словам или просто тому факту, что ей удалось связать столько фраз. Его взгляд стал более пристальным и внимательным; он больше не скользил по комнате. Теперь Мелио смотрел на девушку, не отводя глаз.

— Я понятия не имею, откуда берутся сведения прорицателя, — сказал он, — но думаю, в этом что-то есть. И еще я верю, что ваш брат действительно обладает силой, которую он явит миру. Мне всегда так казалось — даже в те времена, когда мы оба были мальчишками. Для народа он стал символом. Не так уж много людей в Изученном Мире знают вашего брата в лицо, зато всем известно его имя. Каждый представляет его таким, каким хочет видеть. Он — воплощение надежды во времена, когда люди отчаянно в ней нуждаются. Возможно, на этой надежде зиждется все наше сопротивление. Мы встречаемся тайно, передаем сведения из уст в уста, ищем новых сторонников. Однажды мы собрались в доме неподалеку от Аоса. Нас было человек пятнадцать. Едва закрылись двери, как мы разоткровенничались друг с другом, словно знакомы сто лет. Мы говорили о тяготах жизни, о потерянных близких, о мечтах и планах на будущее. Это был чудесный вечер, и всех нас объединяла надежда на возвращение молодых Акаранов. На Вуму люди ничего толком не знают — и неудивительно. Тут нет подполья. Впрочем, по счастью, здесь есть я. И вы.

Мэна безотчетно провела рукой по волосам и перекинула их со спины вперед, прикрывая оголенные груди. Отчего-то собственная нагота вдруг начала смущать ее.

— Стало быть, предполагается, что Акараны выйдут из укрытия и поведут за собой армию, которая сметет империю Хэниша Мейна? О чем ты говоришь? Глянь на меня. Я — Акаран, мы оба это знаем. Но где же моя армия? Посмотри вокруг. По-твоему, я способна вести войну?

— Я думал об этом, — отозвался Мелио, встретив взгляд Мэиы, — но пока не нашел объяснения. Возможно, в вашем случае что-то пошло не так.

Разумеется. Смерть охранника-таланца спутала все планы. Однако Мэна снова ничего не признала, а лишь велела Мелио уходить. Впрочем, он может вернуться утром, и тогда они наконец-то встретятся при свете дня… Мэна не собиралась говорить ничего подобного, слова сорвались с губ словно по собственному хотению. Она сама не понимала, как это вышло. Зачастую Мэна действовала будто по наитию и лишь потом осознавала, что подтолкнуло ее. Очень, очень странно…

На следующее утро Мелио стоял у ворот. Мэна жестом предложила ему войти. Молодой человек шагнул во двор, щурясь от яркого солнца; дождавшись, когда он нырнет в спасительную тень дома, Мэна сказала:

— Я так и не заболела.

— Все болели, — отозвался Мелио. — Эпидемия охватила весь мир.

— Да, она прошла и через архипелаг, но меня не задела, — проговорила Мэна без особой радости или гордости, просто констатируя факт. Потом она сменила тему: — На Вуму женщинам не позволяется носить оружие. В Акации было не так, да?

Мелио, не поспевавший за стремительными скачками мысли, помолчал несколько секунд, прежде чем ответить:

— В нашей стране любая девушка могла обучаться фехтованию и служить в армии, если имела к тому желание и склонность. Пока она соответствовала установленным стандартам, никто не имел права выгнать ее со службы.

— И многие соответствовали стандартам?

— Очевидно, большинство из тех, кто пытался. Седьмая Форма принадлежала Герте. Она сражалась с близнецами Талаком и Талласом и тремя их волкодавами. Ей потребовалось двести шестнадцать движений, чтобы выиграть схватку, но она сумела. Отрубила головы обоим братьям, а собакам — лапы. Кому одну, кому две. Так что временами женщины не просто соответствуют стандартам; они их устанавливают.

Мэна некоторое время смотрела в пространство, глубоко задумавшись. Она наконец поняла, зачем устроила так, чтобы Мелио пришел днем и о чем хочет его попросить. Мэна собралась с мыслями и сформулировала свои желания — не имевшие ничего общего с той ролью, которую она играла всю свою сознательную жизнь.

— Ты знаешь все Формы?

— Я хорошо освоил только пять.

— А остальные?

— Ну, так себе, — признал Мелио. — Я изучал их в спешке, больше по текстам, чем на практике. В то время мир уже разваливался на части…

— Мелио, я хочу, чтобы ты научил меня пользоваться мечом.

Вот. Она это сказала. Мэна понимала, что совершает предательство, отвергает все, что приобрела, но в сердце своем она знала, что поступает правильно. Мэна действительно хотела научиться. Это желание подспудно сидело в ней уже очень давно. Часто, пока Вамини читал ей очередную нотацию, Мэна представляла, как танцует с мечом мараха. Бывало, она просыпалась по ночам, задаваясь вопросом, что же с ней не так…

— Вы серьезно?

Вопрос только придал Мэне уверенности.

— Ну конечно.

— Принцесса, я не наставник. И у меня нет оружия. Я не могу учить без…

Мэна порывисто поднялась на ноги.

— То, чего у тебя нет, может дать богиня. Идем.

Несколько минут спустя они стояли в кладовке, в дальнем конце дома. Солнечные лучи пробивались сквозь щели в стенах и тростниковой крыше, мириады пылинок танцевали в воздухе. На вытянутых руках Мэна держала ножны с мечом, который принесла с собою на Вуму девять лет назад. Меч был испятнан ржавчиной и давно утратил блеск, и все же мастерская работа оружейника по-прежнему радовала глаз.

— Это единственная вещь, которую я принесла с собой из Акации. Жрецы не посмели отобрать у меня меч. Должно быть, они считают его волшебным. Они позволили мне оставить меч у себя, если я уберу его с глаз долой, и никогда больше о нем не заговаривали. Ты видел это оружие? Такое же, я имею в виду.

Мэна прочитала ответ Мелио в его глазах еще прежде, чем он кивнул.

— Меч воина мараха. У меня когда-то был похожий.

Взяв клинок за рукоять, Мэна вытащила его на свет. Раздался скрежет, показавшийся невероятно громким в тишине кладовки. Обнаженное лезвие со свистом порезало воздух. Мелио чуть подался назад и сказал:

— Я думал, вы хотели быть Майбен…

— Почему ты идешь на попятный? Ты сам явился сюда и отыскал меня, помнишь?

— Разумеется, но…

— Я оказалась не такой, как ты ожидал. Теперь я обращаюсь с необычной просьбой, Тебя все это удивляет? Ну и что с того? Ты удивлялся всю свою жизнь.

Мелио было нечем крыть.

— Жрецы могут…

— Жрецы не могут ничего.

На лице молодого человека мелькнула тень сомнения. Однако прежде чем он успел облечь свою мысль в слова, Мэна прибавила:

— Я разберусь со жрецами. Они не имеют к тебе никакого касательства. Есть еще отговорки?

Судя по всему, отговорок у Мелио больше не было, но он по-прежнему смотрел на Мэну несколько неуверенно, не зная, что делать дальше. Он оглянулся на дверь в кладовку, будто изыскивая возможность отступить назад и вернуть все на круги своя. Мэна же горела жаждой деятельности и с ходу спросила, что такое Первая Форма.

— Эдифус при Карни, — был ответ.

— Там используется оружие?

— Конечно. Как и в большинстве Форм.

— Покажи мне, — сказала Мэна, неожиданно кинув Мелио ножны. Он довольно ловко поймал их.

Мэна тут же отступила в центр комнаты, сжимая в руке меч, и расшвыряла ногами несколько ящиков, чтобы освободить побольше места. Она и раньше приходила сюда, вынимала клинок из ножен и размахивала им — не раз за прошедшие годы. Мэна уже знала, как удобнее держать меч, как он лежит в руке. На сей раз, однако, она взялась за клинок неуклюжим хватом, опирая гарду на пальцы и слегка вывернув запястье — словно меч был слишком тяжел для нее. Кончик клинка опустился вниз, оставив короткий иззубренный шрам на земляном полу.

Не слишком приятное зрелище для воина, само собой. Мелио ничего не оставалось, как подойти и поправить ее хватку. Мэна знала, что он так и сделает. Разумеется, это было только начало. Мелио показал ей правильное положение тела и постановку ног, назвал все части меча и объяснил, для чего они предназначены. Мало-помалу молодой марах распростился со своими сомнениями. Он рассказал Мэне, как Эдифус сражался в поединке с чемпионом гаквы — племени, которое контролировало ущелье Градтика, горную дорогу между Ошенией и плато Мейн. История не сохранила сведений о том, как начался поединок, но сама битва была известна во всех подробностях до последнего движения. Мелио никогда прежде не учил Формам человека, совершенно незнакомого с ними, однако после нескольких попыток он сумел воспроизвести движения воина гаквы. Мелио держал ножны, будто они были мечом, и парировал, и наносил удары — вчетверо медленнее, чем было положено по канону. Мэна быстро ухватила суть и продемонстрировала это партнеру.

Мелио работал все более и более охотно. Он уже позабыл о своих страхах, его более не смущало хрупкое телосложение ученицы и странное полутемное место, где проходил урок. Он старался доходчивее объяснить теорию и быстро восстанавливал полузабытые навыки. Когда Мелио вдруг замолкал или начинал запинаться, Мэна смотрела на него в упор, пока он не возвращался к теме. Если молодого человека и смущала обнаженная грудь ученицы, он ничем не выдал своих чувств. К полудню Мэна отработала всю последовательность движений и затвердила их назубок.

Наконец они остановились — словно по молчаливому согласию. Оба тяжело дышали, их тела были скользкими от пота. Мелио вытер лоб ладонью, но не прошло и секунды, как влага выступила снова. Теперь, когда урок закончился, на лице молодого мараха появилось сконфуженное выражение. Он смотрел куда угодно, только не на Мэну. В конце концов его взгляд задержался на ножнах. Мелио подкидывал их в воздух и ловил, будто недоумевая, как они оказались у него в руках.

— Когда мой брат позовет нас? — спросила Мэна.

— Я думал, вы в это не верите.

— Не верю. Но когда, по твоему мнению, он позовет нас? Ты-то ведь веришь.

— Мне говорили, что он начнет искать вас нынешней весной. А к лету созовет свои армии. Ходит много разнообразных слухов; когда он и впрямь кинет клич, я узнаю об этом от своих товарищей — странствующих торговцев.

— Итак, — подытожила Мэна, — несколько месяцев. Довольно скоро. Насколько хорошо я научусь владеть оружием за несколько месяцев?

Мелио явно пребывал в затруднении и в конце концов уклонился от ответа:

— Надо очистить клинок от ржавчины. Хранить его в таком состоянии — преступно. Впрочем, мы сделаем тренировочные мечи. У вас в холмах есть подходящее дерево.

Глава 44

С самого детства Маэндер знал, что его таланты отличаются от талантов брата. Хэниш имел острый ум и великолепную память; он умел строить глобальные планы, не забывая вместе с тем и о мелких деталях. Харизматичный лидер, он знал, как вызывать восхищение масс и как манипулировать мифами, приспосабливая их под свои нужды. Спору нет, полезные навыки. Зато Маэндер был типичным представителем своего народа — воплощением его боевой ярости, которую он носил в сердце. Вальяжные манеры, насмешливая улыбка, ленивый взгляд — все было лишь маской, за которой скрывалась пылающая сердцевина бурлящего, неугасимого гнева.

Глядя на человека, Маэндер всегда раздумывал, как именно можно было бы его убить — с оружием или без. Пока другие улыбались, разговаривали, обсуждали внешность или погоду, Маэндер размышлял, какую силу понадобится приложить, чтобы ухватить собеседника за шею и разорвать ему артерию. Он всегда воображал подобные вещи, хотя порой замечал, что люди тушуются под его пристальным взглядом — и это несколько утомляло мейнца.

Маэндер знал, что именно он, а не старший брат, есть истинное воплощение ярости Тунишневр. Предки сами сказали ему об этом. Они обещали, что его час рано или поздно настанет — надо только быть терпеливым, не изменять себе и готовиться. Вот почему Маэндер благоволил к Ларкену. Этот акациец столь же хороший убийца, как любой мейнский воин; он станет отличным союзником, когда придет время.

Отправив Маэндера на поиски Акаранов, Хэниш поручил ему менее почетную миссию, чем Халивену. Однако, рассуждал Маэндер, в конце концов именно его деяния окажутся самыми значимыми. Тунишневр жаждали крови Акаранов. Только она могла снять проклятие — жидкость, текущая в жилах детей Леодана, прямых потомков Тинадина. За неимением лучшего сойдет и Коринн, но Тунишневр желали получить всех. Представить только, как будет вознаграждена рука, принесшая благословенную амброзию! Освободившись от проклятия, предки не позабудут тех, кто сослужил им верную службу. А Маэндер будет первым среди таковых. Что, если их ярость поселится в нем в его земном, физическом теле? Тогда, возможно, в мире произойдут перемены, о которых Хэниш не осмеливался и мечтать.

Маэндер отправился на охоту с таким же энтузиазмом, какой проявил во время военной кампании. Он собрал вокруг себя отряд из самых доверенных людей — бойцов-ветеранов и молодых головорезов, которых тренировал лично. Они поднялись по реке Аск, высадились, немного не доплыв до Низин, и свернули на восток, в леса, примыкающие к Мефалийскому Пределу. Большая часть населения этой области осталась верна Акаранам. Маэндер объезжал поселения, задавал вопросы и карал непокорных. За его спиной оставались сожженные деревни и не в меру самонадеянные люди, прибитые к деревьям за руки и за ноги и утыканные стрелами точно подушечка для булавок. Иные селяне и рады были бы сказать что-нибудь, но их языки заплетались от страха. Маэндер не церемонился. Он брал за потерянное время такую плату, которую не скоро еще забудут в этих краях.

Обогнув горный хребет, отделявший Ошению от плато Мейн, Маэндер продолжал в том же духе. Он вошел во вкус, ведь страх и боль жертвы прямо пропорциональны удовольствию палача. Хэниш скорее всего не одобрил бы подобных развлечений; с другой стороны, брат дал ему задание, не оговаривая методов, и Маэндер действовал так, как считал нужным.

Ошения встретила его бесконечными просторами полей и густыми лесами, городами и селениями. Формально провинция принадлежала нюмрекам, но большинство из них давно покинуло эти края, перебравшись на теплое побережье Талая, и Ошения, по сути дела, была предоставлена сама себе. Нюмреки создали больше проблем, чем принесли пользы, думал Маэндер. С такими «друзьями» и враги не нужны… Удивляло и то, что земли, покоренные почти десять лет назад, отказывались принять новый порядок вещей. Ошенийская непокорность сорной травой прорастала из каждой трещины и щели. Мало того, ходили слухи, что в северных лесах прячутся акацийцы, бежавшие с родины и не смирившиеся с властью Мейна. Люди Маэндера рыскали по Ошении словно волки среди ягнят, пытаясь углядеть блеск акацийского золота под овечьими шкурами.

Впрочем, не всегда Маэндер полагался только на жестокость. Он сулил людям щедрые награды, чтобы искусить их, привязать к себе верностью и доказать — им и себе, — что все в мире имеет свою цену. И ничто не стоит дешевле чести… Маэндер разослал весть во все концы: он хорошо заплатит за полезную информацию. «Человек, который отдаст мне Акаранов, получит такое богатство, какое он и вообразить не может. А также заслужит вечную благодарность Мейна. Взвесьте все и поступайте мудро».

Маэндер позаботился о том, чтобы его слова распространили повсеместно, и две недели выискивал наиболее надежные источники информации. Его люди раскатились по земле как капли ртути — во множестве направлений. Они хватали подозрительных, угрожали, допрашивали, втирались в доверие. Маэндер устроил засаду на главной дороге, связывающей север с плоскогорьем Ошенгьюк: ему сообщили, что отряд мятежных акацийцев будет перевозить по ней тайный груз — оружие и деньги, предназначенные для будущего восстания. Однако они так и не дождались никаких людей и грузов. Краткое время спустя Маэндер вихрем налетел на одно из поселений, поджигая дом за домом: доносчик клятвенно уверял, будто здесь прячется акациец королевской крови. Никого там не было. Однажды ночью Маэндер с подручными ворвались в подземное убежище, где якобы скрывался сам Аливер Акаран. Увы. Внутри они нашли только остатки пира нюмреков — омерзительное зрелище, которое потом не раз виделось Маэндеру во сне.

К концу месяца, проведенного в Ошении, Маэндер убедился, что его стратегия не дает результатов. Глупо полагаться на лукавых крестьян. Некоторые из тех, что приходили к нему, имели неверные сведения; иные, ведомые алчностью, выдвигали самые невероятные предположения. Многие ссылались на сплетни и слухи — само собой, абсолютно недостоверные. Кое-кто попросту лгал. Иногда Маэндеру казалось, что в глазах людей он видит затаенную насмешку. Это раздражало больше, чем все остальное, вместе взятое. Проклятые болотные жители полагают, что могут сделать из него дурака!

Подлинная информация, когда она наконец появилась, была совсем не такой, как ожидал Маэндер. К нему пришла служанка бывшего солдата-мараха и сообщила, будто хозяин что-то знает о пропавшей дочери Леодана, Мэне. Маэндер пообещал девушке раскалить наконечник копья и воткнуть ей в пупок, если выяснится, что она лжет. Служанка побледнела и, дрожа всем телом, поведала свою историю.

Этот бывший солдат ныне оставил службу и завел небольшую ферму в горной долине. Маэндер прибыл туда во главе отряда; всадники вихрем ворвались на ферму, шумя и бряцая оружием. Они нашли хозяина на поле, подле одинокой лошади; он смотрел на приближающийся отряд как на вестников смерти. Узнав причину их появления, бывший солдат не изменился в лице и ничего не сказал. Лишь смерил служанку задумчивым взглядом и кивком указал на хижину.

Внутри было тесно и сыро. Хозяин сел. Маэндер остался на ногах, меряя шагами крошечную комнату и поглядывая на мараха. Крепкое тело воина ныне было сгорблено годами тяжелого крестьянского труда; руки с тонкими пальцами лежали на коленях; покрасневшие белки глаз выдавали завзятого курильщика миста. Хозяин спросил, можно ли зажечь трубку. Маэндер кивнул.

Марах не был скор на язык, однако ничего не скрывал. Казалось, он слишком долго держал эту историю при себе и был не прочь от нее избавиться. Он отвечал на вопросы неторопливо, с расстановкой, но был честен. Да, он в числе прочих солдат охранял Акаранов на Киднабане после смерти Леодана. Он не был приближен к королевским детям и наблюдал за их злоключениями со стороны. На самом деле его интересовал другой человек — офицер. Он ненавидел этого офицера и жаждал мести. Солдат узнал, что детей увозят с Киднабана в разные укрытия. Тот человек, его враг, стал сопровождающим Мэны Акаран. Бросив свой пост, солдат тайно отправился за ними. Он видел, как Мэна и ее охранник уплыли с острова, и преследовал их до портового города на побережье Талая. Здесь беглецы пересели на баркас, упаковали припасы и вышли в море. Солдат не отставал. Он нагнал их только в океане, за пределами Внутреннего Моря. Там, наконец, марах разделался со своим врагом.

— Почему ты убил его? — спросил Маэндер.

Хозяин выпустил изо рта клуб дыма и медленно проговорил:

— Он насмехался над моим отцом.

— Насмехался над отцом?

Мужчина кивнул.

— Чудесно. Насмехался над отцом. И как же? — не отставал Маэндер.

— Мой отец был родом из горной деревни на севере Сениваля. Он говорил с акцентом, который казался этому мараху-талайцу идиотским. Он так и сказал отцу.

Маэндер приподнял брови. Губы его изогнулись в подобии улыбки.

— И все? Марах посмеялся над твоим отцом из-за гортанного произношения? А ты его за это убил?

— Он сделал еще кое-что. У меня была сестра…

— А! Сестра… Вот мы и добрались до сути.

Солдат искоса посмотрел на Маэндера.

— Это не то, о чем ты думаешь, господин. Она тогда была просто девочкой, моя сестра. И очень много весила. Ну, была толстой. Всегда. Даже в младенчестве. Однажды мы шли по улице, и марах окликнул мою сестру. Он дразнил ее, издавал звуки вроде хрюканья свиньи и делал похотливые жесты. Я не хотел, чтобы сестра слышала такие звуки и видела такие жесты, но в то время я сам был еще мальчишкой. Я думал: куда мне управиться с марахом?.. Прошло много лет. Я не трогал его, однако все помнил. Ненависть к нему заставила меня стать солдатом. Потом началась война, которую затеяли ваши люди. Она все изменила, сделала невозможное возможным. Я хотел, чтобы тот человек умер. Поэтому убил его.

Маэндер обвел взглядом своих людей. Их глаза лучились смехом, готовым вырваться наружу, если только позволит командир. Он не позволил. Маэндер старался представить этого избитого жизнью человека в виде мальчишки с тонкими плечами, дрожащего от бессильной злобы. Картинка не складывалась. Впрочем, Маэндер понимал, что другие люди далеко не всегда ведут себя так, как ему самому показалось бы логичным. Что ж, и войны порой начинаются по самым ерундовым причинам.

— Ладно, ты убил того человека. А принцесса?

— Я не причинил ей вреда и не помог.

— Но сохранил ей жизнь?

Хозяин кивнул. Под воздействием миста его поведение стало более свободным и раскованным. Маэндер жестом приказал одному из своих людей забрать у солдата трубку.

— Ты хочешь меня убедить, что судьбу принцессы Акаран определило давнее оскорбление, которое один юнец нанес толстой девчонке? Обида, давно позабытая всеми, кроме тебя. Я ничего не упустил?

— Верь во что хочешь, господин. Правда останется такой, какова она есть.

Маэндер взял табурет, подсел к бывшему мараху и улыбнулся, словно старый приятель, зашедший пропустить рюмочку.

— Тогда расскажи мне об этом поподробнее, — попросил он. — Когда ты видел принцессу в последний раз?

Глава 45

Чем дольше Аливер оставался среди сантот, тем сильнее ощущал единение с ними. Чародеи по-прежнему удивляли его своим видом и манерами. Они скользили, будто призраки, оставляя за собой в воздухе странные следы. Аливер не мог постичь, как им удается двигаться с такой скоростью; он не мог отследить момента, когда они исчезали в одной точке пространства и появлялись в другой. Не мог он привыкнуть и к выражениям мгновенно меняющихся лиц. Однако маги оказали принцу радушный прием. Сантот были словно родичи, которых Аливер встретил впервые в жизни, но уже чувствовал связь — не осознанную разумом, а понятую на каких-то более глубоких уровнях мышления.

Аливер отметил, что черты сантот ему знакомы. Иногда, вглядываясь в размытые контуры их лиц, принц видел себя, словно существо перед ним было живым зеркалом, отражавшим и его тело, и нематериальную сущность. Картина, привычная для взгляда и одновременно не понятая до конца, еще требующая осмысления. Аливер не раскрывал рта и не говорил вслух с тех пор, как впервые услышал жуткие звуки собственного голоса. И слушал он теперь не ушами. Сантот говорили безмолвно, тем не менее принц понимал их все лучше и лучше. Они выбирали темп мыслей, который был удобен для разума Аливера, и с каждым разом ему становилось легче передавать и принимать молчаливые послания. В этом общении было взаимопонимание, какого он никогда прежде не знал.

Аливер чувствовал, что по время бесед сантот используют часть его сознания. Они выискивали осколки воспоминаний и знаний, сведения, спрятанные в дальних уголках его разума и давно позабытые. Позволяя магам прикасаться к этим вещам, Аливер выпускал их на волю. Он возвращался в детство, видел картины, что снились ему когда-то, слышал истории, рассказанные голосом отца, и колыбельные, которые мать напевала ему перед сном. Аливер ощущал, как прижимается к материнской груди; мягкие руки обнимали его, теплое дыхание овевало лицо… Впрочем, бывало, что он вспоминал и не столь приятные вещи.

Сантот были любопытны. Скрупулезно и методично они узнавали у Аливера обо всем, что он видел и переживал, расспрашивали об истории — как он ее понимал — и о событиях недавнего прошлого. Чародеи удивились, узнав, что Тинадин позволил себе умереть по прошествии обычного человеческого срока жизни. Им непросто было понять, что величайшего мага больше нет. Ушли в небытие его амбиции, надежды, стремления к мировому господству. Еще труднее оказалось принять тот факт, что прямые потомки чародея понятия не имели о языке бога. Как могли преемники Тинадина позабыть о «Песне Эленета»? Неужели такое грандиозное знание утрачено? За вопросами сантот Аливер чувствовал страх и понимал, что они не до конца верят его словам. Пусть древние и мудрые, маги-сантот по-прежнему были людьми. И, подобно всем живым, цеплялись за жизнь. Чародеи не знали, что готовит им будущее. Они побаивались его — как и любой человек, столкнувшийся с неизвестностью.

Меж тем сантот дали Аливеру больше, чем взяли у него. Они ничего не знали о мире нескольких последних столетий, зато хранили огромный запас сведений о давних событиях, о временах, когда они появились, и обо всем, что произошло до того. Сантот напитали Аливера историей и преданиями. Они поведали подробности о Воздаянии — и их рассказ полностью изменил отношение Аливера к событиям основания его династии. Чародеи говорили об Эдифусе, Тинадине и Хаучмейнише, как будто расстались с ними только вчера. Они рассказывали о битвах и поединках, не запечатленных в Формах. Сантот кормили Аливера знаниями, словно изысканными кушаньями.

Очень немногие из человеческих деяний были продиктованы одними лишь благородными побуждениями или чистой злобой. Аливера всегда учили, что великие сражения происходили между силами добра и зла. Увы, природа мира и человеческие характеры были намного сложнее. Если постараться, можно понять все противоборствующие стороны. Конечно, человек воспринимает жизнь со своей позиции и сам выносит суждения — если только кто-нибудь другой не пытается объяснить все за него и интерпретировать вещи определенным образом. Сантот не делали ничего подобного. Они просто сообщали факты и, казалось, не имели собственного мнения о подвигах и преступлениях, которые хранили в памяти.

Во время таких бесед сантот чаще всего выступали как коллективный разум, от которого порой отделялись индивидуальные голоса, вплывающие в сознание Аливера. Иногда принц видел рядом чародея, который заговорил с ним первым. Его звали Нуало — хотя сантот не испытывали необходимости определять друг друга по именам. Если мысль предназначалась конкретному чародею, он просто знал это. Равно, получая послание, Аливер, по модуляциям форм и ощущений, понимал, от кого оно исходит.

Неизвестно, сколько минуло времени с момента прибытия Аливера на дальний юг. Час? Неделя? Год? В один прекрасный день — хотя, возможно, это была ночь — Нуало сказал Аливеру, что он нашел изъян в его концепции мира. Дело касалось истории о Башаре и Кашене.

Эту сказку знал любой акацийский ребенок. В ней говорилось о том, как два любящих брата не сумели поделить власть и стали злейшими врагами. Они до сих пор сражались в горах, и иногда, во время сильных бурь, можно было услышать гром их вечной битвы. В этой легенде, поведал Нуало, сокрыта истина, которую Аливеру стоило бы знать.

— Не было Башара, — сказал он, — и не было Кашена.

Однако в древности существовали два народа. Один назывался башару, а другой куларашен. Оба обитали в Талае, но дело было так давно, что теперь уже невозможно точно сказать, когда именно. Хотя народы произошли от одного корня, каждый шел своим путем, и они позабыли о родстве. Оба народа процветали и множились в числе, и оба были горды. Башару полагали, что они возлюбленный народ Дающего. Куларашен называли это ересью. Именно мы, говорили они, избраны богом. И те и другие отыскали множество свидетельств своей правоты. Они видели их в благословениях Дающего — в богатых урожаях, которыми бог одаривал один народ, и в болезнях, которые он посылал на другой; в солнечных, погожих днях в своем краю и наводнениях в землях соперника. Каждый год, каждый месяц, день и час находились какие-нибудь новые доказательства, и оба народа неустанно продолжали спорить.

Наконец было решено обратиться к Дающему. Башару и куларашен обращались к богу с молитвами, проводили сложные ритуалы и приносили богатые жертвы. Они просили Дающего подать какой-нибудь явный знак — указать народ, который он предпочитает. Куларашен и башару хотели, чтобы бог выбрал между ними и открыто показал всем, кого он любит больше. Однако Дающий не ответил им. По крайней мере никакого знака, признанного обеими сторонами, ниспослано не было. Тогда два народа начали войну, чтобы решить проблему самостоятельно.

То была первая война между человеческими народами, и во время нее люди познали многие пороки, которые затем остались в мире. В конце концов башару взяли верх. Куларашен бежали из Талая и уплыли на остров посреди «большой воды» — так называлось море. Они взяли с собой много разных вещей, в том числе и семена акации. Люди сажали их по всему острову, чтобы тот хоть немного напоминал родину. Остров с этих пор и стал их новым домом.

— Название куларашен было забыто, — сказал Нуало. — Как и башару. А потомки куларашен ныне называются акацийцами. Ты — один из них.

— Как такое возможно! — спросил Аливер. — Ведь мы сильно отличаемся от талайцев. По многим признакам…

Аливер имел в виду прежде всего внешнее несходство — цвет кожи, черты лица и особенности телосложения. Однако он не стал развивать эту мысль. Какое-то сомнение сидело внутри, мешая возразить Нуало. Чародей тем не менее понял принца. Он объяснил, что Дающий озлился на людей за их глупость. Бог ненавидел войны — и те пороки, которые распространились среди его возлюбленных созданий. Люди думают, что они отличаются друг от друга? Ну что ж… Он сделает эти различия еще заметнее. Дающий исказил человеческую речь, так что все стали говорить на разных языках. Слова одного народа звучали для другого непонятной белибердой. Некоторых людей бог поджарил на солнце, а иных оставил в холоде, где они стали снежно-белыми. Одних сделал высокими, а других низкорослыми; удлинил или приплюснул носы; чьи-то глаза посадил глубоко в череп, а чьи-то сделал миндалевидными или раскосыми; кому-то закрутил волосы в кудри, а кому-то оставил прямые пряди. Так Дающий проверял людей. Сумеют ли они заглянуть за видимость, зреть в корень?.. Они не сумели. Люди давно уже приняли как данность, что они все различны, и такая несхожесть стала обычным явлением. По этой причине — вдобавок к предательству Эленета — Дающий с омерзением отвернулся от мира и не пожелал более иметь с ним никаких дел.

— Все народы — единое целое? — спросил Аливер.

— Все народы Изученного Мира — единое целое, — подтвердил Нуало. — Забыв об этом, люди совершили еще одно преступление. Мы расплачиваемся за него до сих пор.

Далеко не сразу Аливер принял новую картину мира. Прошло немало времени, прежде чем он осознал реальное положение дел. Гордыня Акаранов мешала ему поверить, что акацийцы были каким-то жалким племенем — побежденным и изгнанным из Талая. Ведь казалось, гегемония Акации существовала всегда… Разумеется, прошедшие девять лет полностью излечили принца от презрения к другим народам и талайцам в особенности, но вместе с тем Аливер понимал, что обманывает себя. Он не принадлежал Талаю. Именно поэтому в свое время он долго и тщательно работал над собой, желая сравняться с местными мужчинами. Что ж, он стал воином, научился сражаться и убил ларикса.

Аливер слишком долго жил с уверенностью, что он никчемный человек и неудачи подстерегают его на каждом шагу. Изо дня в день он вынужден был скрывать свои провалы и недостатки. Принц полагал, что различия в человеческой внешности обозначают также и внутреннюю несхожесть. Нуало и другие сантот лишили Аливера этой веры, выбили почву из-под ног, оставив его беспомощно барахтаться в море невероятных допущений. Последнее открытие беспокоило Аливера более всех прочих откровений, полученных от сантот, хотя он сам не мог понять почему.

Казалось, он прожил вечность рядом с этими странными магами. Однако настал день, когда сантот напомнили принцу о его цели. Чародеи собрались вокруг; каменные лица окружали Аливера, как это уже было однажды, в день его прибытия на дальний юг. Теперь, впрочем, все переменилось. Сантот познакомились с принцем, узнали его и разделили с ним свои мысли. Теперь они пришли просить.

— Верни нас обратно, в мир, — произнесли маги слаженным хором, звучавшим как один голос, исходящий от многих. От всех сантот разом. — Освободи нас.

Только Аливер может это сделать, уверяли они. Лишь старший сын короля из рода Тинадина способен снять проклятие, которое не позволяло сантот вернуться назад — так Тинадин сплел свои чары. Они были очень сильны, но все-таки обратимы. Сам Эленет установил закон: любое наложенное заклинание может быть аннулировано. Эленет знал, что людям часто случается ошибаться, когда они говорят на языке Дающего. Иногда промашку замечают не сразу, ее последствия могут проявиться только столетия спустя, но рано или поздно изъяны вылезают наружу. Тинадин не мог нарушить законы магии, даже измысливая наказание для своих бывших союзников.

— Не существует заклинания, — сказали сантот, — которое нельзя было бы отменить. Всегда есть путь назад, и дверь не закрыта до конца. Ты и есть эта дверь. Только ты способен произнести слова.

— Какие слова! — спросил Аливер.

Сантот не дали ответа. Аливер должен был понять это сам. Чародеи даже не могли научить его речи бога, поскольку их собственные знания исказились, и заклинания производили совсем не такой эффект, которого добивались маги.

— Я ничего не знаю о речи Дающего, — сказал Аливер уже не в первый раз, — и никогда не слышал о «Песне Эленета», пока вы не рассказали мне о ней. Я не могу произнести ни слова на языке творения. Мне жаль, но я не в силах вам помочь.

Сантот не скрывали разочарования.

— Тогда почему ты искал нас и зачем разбудил!

И впрямь, зачем? Аливер почти позабыл о своей жизни в большом мире и о цели путешествия. Лишь ценой немалых усилий принц вспомнил, что привело его на дальний юг. Он искал сантот, поскольку выполнял особую миссию, важное задание, которое тяжким грузом легло ему на плечи. Мир людей, где обитали друзья, родные, близкие, переживал тяжелые времена. Аливер пришел сюда в поисках помощи — не дома, не убежища, не забвения. Принц собирался попросить сантот спасти его семью… и мир, который прогнал их прочь.

Аливер передал все это магам. Водоворот безмолвных слов кружился в воздухе, они перетекали от одного сознания к другому, и такой обмен мыслями теперь казался Аливеру самым что ни на есть понятным и привычным способом общения.

— Ты просишь невозможного, — сказали сантот. — Впрочем, мы попытаемся помочь тебе отсюда, однако наши силы будут ограничены.

— Вы обладаете невероятным могуществом и способны сделать очень многое, я уверен. И я… я разрешаю вам оставить это место и вернуться в большой мир.

Сантот некоторое время размышляли над его словами. Да, им хотелось бы вернуться на север, признали чародеи, но не освободившись полностью от проклятия Тинадина, они не станут нормальными людьми. Занимая место, которому не принадлежат, сантот превратятся в призраков. А главное, они не сумеют оказать Аливеру ту помощь, которая ему нужна.

— Ведь ты хочешь начать войну…

Теперь настал черед Аливера размышлять. Сантот, не церемонясь, называли вещи своими именами. Да, в общем и целом, они сказали правду. Не то чтобы Аливер хотел начинать войну, но битва действительно была не за горами. Наконец-то он вспомнил… и с отчетливой ясностью осознал, что вся его жизнь была прелюдией к войне. К пожару, который освободит его — или уничтожит. У принца не было иного выбора: он должен сыграть свою роль. В скором времени ему придется вернуться в мир и…

— Да, я начну войну с моими врагами.

Он чуть было не добавил: «справедливую». Или «праведную». Или «священную». Именно такую войну принц хотел бы вести, но… он покатал эти слова в голове и оставил при себе. Аливер отлично знал, что думают сантот о подобных заявлениях.

— Ты можешь вернуть нас в мир, однако там мы будем бесформенными сущностями, лишенными тел, — сказали сантот.

— А если вы сумеете освободиться! — спросил Аливер. — Если я разыщу «Песнь Эленета», если узнаю, как снять проклятие… Тогда вы будете сражаться за меня!

Он задал вопрос и умолк, глядя на размытые лица чародеев и чувствуя, как бешено колотится сердце. Ему передались мрачные мысли сантот, которые обдумывали ответ. Впервые с момента своего прихода сюда Аливер ощутил ход времени. Что-то сдвинулось. Мир ждал его, мир желал, чтобы принц вернулся назад, мир приказывал ему поспешить.

— Вы будете сражаться за меня! — нетерпеливо повторил он.

— Если ты освободишь нас, мы будем сражаться, — наконец сказали сантот. В первый раз за все время знакомства Аливер уловил эмоции чародеев, которые они так тщательно контролировали до сих пор. — Сделай нас снова настоящими магами, и мы очистим мир от твоих врагов, чтобы ты перекроил его по своему разумению.

Глава 46

Шпрот открыл глаза. Сон ушел. Просто сон… всего этого не было. Он постарался унять страх, заставивший его проснуться, однако тусклый свет лампы, привешенной к двери каюты, не мог разогнать теней, в которых таилась угроза. Она исходила отовсюду — от стен, от табурета с лежащей на нем курткой, от полупустой бутылки вина на полке. Снаружи долетал тихий шорох волн — дыхание океана. Шпрот знал, что ему нечего бояться здесь, среди обыденных вещей и звуков. Говоря откровенно, и во сне-то не было ничего страшного. Ничего похожего на опасности, с которыми он сталкивался каждый день по доброй воле. Тем не менее глас рассудка не помогал ему сейчас, когда юноша балансировал на грани между сном и явью.

Кошмар, из которого Шпрот сбежал в реальный мир, приходил уже не в первый раз с тех пор, как Лика Алайн прибыл на Внешние Острова и назвал юношу его полузабытым именем. Детали сна менялись, но суть оставалась неизменной. Шпрот был ребенком, крохотным малышом с тоненькими ручками и ножками. Мальчик знал, что его кто-то преследует. Бесформенное, безымянное существо. Если оно найдет его, произойдет что-то ужасное. Шпрот не знал, что именно, но не собирался стоять на месте, дабы выяснить. Он бродил по подземным коридорам — темному, головоломно сложному лабиринту. Мир существовал только перед ним, и мальчик существовал, лишь двигаясь вперед. Все, что оставалось за спиной, — исчезало. Он опрометью пробегал мимо перекрещений туннелей. Странные создания тянули свои лапы из каменной кладки стен; у них были клювы и рогатые головы, и они без труда разорвали бы малыша на куски. Так страшно! Твари не двигались, притворяясь камнем, но он-то знал, что это не так! Если мальчик вслушивался, до него доносилось их хриплое шипящее дыхание.

Во снах коридоры различались, и путь никогда не повторялся, однако Шпрот неизменно попадал в одно и то же место. Он входил в ярко освещенную комнату, полную людей. Тут громко смеялись, слышалась музыка, звенели хрустальные бокалы. Сотня улыбчивых лиц оборачивалась к нему. Люди собрались, чтобы поздравить мальчика. Сегодня был его десятый день рождения. Люди окружали мальчика, называя тем же именем, что и Лика Алайн. На самом деле это имя было единственным словом, которое они произносили. Его произносили с множеством разных интонаций. Жестко, как утверждение. Неуверенно, как вопрос. Резко, как обвинение. Люди говорили на языке, состоящем только из одного слова — его имени.

Девочка вытянула руку ладонью вверх и согнула пальцы, словно маня мальчика к себе. Жест заставил его сжаться от страха. Девочка двинулась вперед, шепча, что бояться нечего. Чем дольше она повторяла свои слова, тем более крепла в нем Уверенность, что девочка лжет. У нее были огромные карие глаза — слишком большие для лица. Внезапно мальчик понял, что девочка — не та, за кого он ее принимал, хотя и понятия не имел, кто она. Именно этот парадоксальный вывод выкидывал Шпрота из сна.

Как всегда, Шпрот проснулся в холодном поту. Его трясло. Кем он считал эту девочку и кем она была на самом деле? Иногда после подобных снов его целый день преследовали воспоминания об огромных карих глазах. Шпрот знал, что ответ прячется где-то в глубине сознания. Он словно держал в руках кубик с сотней граней, и ответ был написан только на одной из них. Сколько бы Шрот ни кидал его, он не мог выяснить правду.

Пичуга пошевелилась на тюфяке. Перекатилась со спины на бок, отвернувшись от Шпрота. Казалось, он мог услышать как открываются ее глаза — совсем не похожие на глаза девочки из сна. Пичуга родилась на севере Кендовии. Легкие серебристые волосы придавали ей сходство с мейнками, хотя глаза были узкими, не утопали в глазницах, а находились на одном уровне с лицом. Они казались ленивыми и сонными, но это была лишь видимость: Пичуга обладала острым, цепким и хищным умом. «Сны теряют силу за пределами своего царства, — не раз говорила она Шпроту. — Только действия имеют значение». Шпрот полагал, что она права, но не мог понять, пытается Пичуга таким образом ободрить его или пристыдить.

Пираты завтракали на берегу. Шпрот прошелся среди них, улыбаясь, отпуская шутки и поддразнивая. Люди расположились на скамьях вокруг печи, которая переехала сюда из Белой Пристани. Это была массивная чугунная бандура. Шпрот самолично возглавил отряд, чтобы выручить ее. Он отыскал печь на пепелище, в которое превратил поселение боевой корабль Лиги. Теперь она гордо стояла берегу маленького южного острова — их третьего по счету убежища за несколько последних месяцев, и ее вид поднимал боевой дух пиратов.

Шпрот наклонился над печкой, вдыхая запах ветчины, и уже протянул руку, собираясь стащить кусочек. Он не заметил Лику Алайна, стоявшего чуть поодаль, пока тот не заговорил.

— Почему ты не рассказал всем о ключе? — спросил генерал. — Почему утаил то, что сказал пленник?

Аппетит Шпрота, его хорошее настроение, его наконец-то обретенное спокойствие — все исчезло в единый миг. Он знал, разумеется, что рано или поздно придется это сделать. Прошло уже восемь дней с тех пор, как пираты напали на боевой корабль Лиги. Всем, кто слышал о ключе, Шпрот приказал помалкивать, но среди пиратов сложно сохранить тайну. Особенно учитывая, что все знали о пленнике — штурмане с корабля Лиги. Шпрот проклинал себя за то, что притащил его сюда. Надо было убить штурмана прямо на корабле, но Шпрот не сумел воспротивиться искушению взять такого ценного языка. Вдобавок он очень хотел услышать то, что мог рассказать этот человек. Еду и воду пленнику носили только те, кто был на корабле. Шпрот допрашивал штурмана лично, в присутствии одного лишь Довиана. И все равно слухи о пленнике быстро разнеслись среди пиратов.

— Здесь я принимаю решения, а не вы. Если я что-то делаю, значит, на то есть причина.

— А мне казалось, вами командует Довиан, — отозвался генерал. — Ты всего лишь рядовой пират, верно? Ты сам так сказал: Шпрот, простой пират. Один из многих…

Юноша поглядел на Алайна сквозь волну дрожащего от жара воздуха, поднимающегося от плиты.

— Кто бы у нас ни командовал, это уж точно не вы.

Голос Шпрота стал жестким, в нем прорезались опасные нотки. Он не собирался отвечать так резко, но не мог управиться с гневом. Злость вспыхивала каждый раз, когда Алайн пытался подгонять его. Проклятие! Шпрот молчал о ключе не из робости. Ему просто требовалось время, чтобы все взвесить и обдумать. Лика не имеет права ему указывать!

— Довиан согласен со мной, — сказал генерал.

Словно по сигналу, старый пират поднялся со скамьи и вышел вперед, похожий на огромного раненого медведя. Каждое движение причиняло боль, и Довиан крепко стиснул зубы, стараясь не показывать ее. В последние недели он, похоже, чувствовал себя несколько лучше; по крайней мере чаще стоял на ногах. Шпрот не знал наверняка, действительно ли болезнь отступила, или приемный отец тщательно скрывает ее.

Лика меж тем продолжал:

— У тебя в руках есть оружие, которое может нанести Лип чувствительный удар. Тебе следует рассказать об этом, чтобы мы все вместе придумали, как использовать его наилучшим образом.

Шпрот перевел взгляд с акацийца на кендовиаица, едва сдерживая раздражение. Довиан посмотрел на юношу немного виновато. В глубине грустных глаз скрывалось разочарование.

— Поговорим об этом позже…

— Нет, — сказал Лика, — поговорим сейчас. Полагаю, многим будет интересно. Ваш юный капитан носит на шее ключ, о котором вам всем следует знать. Люди, хотите услышать подробности?

Никто из пиратов не ответил, однако их молчание было достаточно красноречиво. Разумеется, все хотели знать, причем Шпрот понимал, что товарищи заслужили это знание. Он кинул свою еду обратно на плиту; аппетит пропал окончательно.

Тем же днем пираты собрались на большую сходку, как и хотел Лика. Все расселись на песке возле кромки воды, в тени кокосовых пальм. Небо над головой было безоблачным — высокий купол насыщенного голубого цвета, не разбавленного ничем, кроме сияющей белизны солнца. Пичуга, Клайтус, Джина и остальные, кто принимал участие в нападении, с облегчением сняли печать молчания и заговорили разом.

— Все началось несколько месяцев тому назад, — сказала Джина, — когда мы взяли бриг Лиги с помощью «когтя» Шпрота. Мы вернулись с неплохой добычей, помните? Среди прочего добра была одна штуковина, особо ценная.

— Видите медальон на шее у Шпрота? — спросила Пичуга. — Вот о нем и речь. Мы и не догадывались, что это такое покуда штурман из Лиги не рассказал нам. Медальон — один из ключей, которые открывают платформы.

— Их существует всего двадцать, — вставил Нинеас. — Только двадцать. Один у нас.

— Мы прихватили с собой штурмана, — прибавил Клайтус. — Готов поспорить, Шпрот узнал от него много интересного. Теперь вопрос: какую пользу можно извлечь из ключа и из нашего нового источника сведений?

Несколько следующих часов пираты с жаром обсуждали этот вопрос. Они строили планы и предлагали идеи — в основном связанные с местью и жаждой невиданной наживы. Всякий знал, что Лига сказочно богата, а вкусы ее членов весьма экстравагантны. Что могло быть внутри этих платформ? Тысячи рабов? Склады, набитые мистом? Куртизанки неземной красоты? Тонны золота и серебра? Плавучие дворцы, отделанные мрамором, увитые цветам и виноградными лозами? Пираты воображали, как они оденутся в шелка и бархат, наполнят вином чаши, вырезанные из бирюзы, наедятся до отвала изысканными яствами. Их ждет море удовольствий. Они будут купаться в роскоши до конца жизни. Несбыточная мечта любого морского разбойника… Да что там! Пираты, может быть, сами наладят торговлю мистом! Вот тогда они возьмут Хэниша Мейна за яйца и получат столько денег, что и вообразить невозможно.

С позволения Довиана пираты привели пленника. Его руки были связаны, одежда превратилась в лохмотья, лицо покрывали пятна засохшей крови; испуганный и жалкий, он робко стоял в центре бурлящей толпы. На вопросы он отвечал без особой охоты — иногда приходилось дать ему пинка или двинуть в зубы, но в конце концов штурман рассказал все, что требовалось пиратам. И эти сведения распалили их еще больше.

Шпрот не мешал разговорам и лишь молча удивлялся тому, как быстро его друзья утратили здравый смысл. На пути пиратов стояло несколько серьезных препятствий, но о них все позабыли. Лика Алайн не возражал, и даже Довиан, казалось, верил, что предложенные планы имеют право на существование. Лишь после того как пираты выдохлись и гомон улегся, Довиан откашлялся и заговорил:

— Очень заманчиво, не так ли? — Он рывком встал и медленного пошел по кругу, обходя толпу. Несмотря на возраст и болезнь, Довиан все еще пользовался авторитетом и неизбежно притягивал к себе взгляды. — Я понимаю, как приятно воображать подобные вещи. Все вы знаете, что я видел однажды платформы, в юности. Мы просто проплыли мимо, хотели подразнить Лигу. Весь флот кинулся преследовать нас и загнал так далеко на север, что в море стали встречаться глыбы льда. Та маленькая выходка едва не стоила нам жизни. Но я видел платформы. Они именно таковы, как вы себе представляете.

Довиан помолчал. Несколько секунд он озирался по сторонам, машинально ища палку, которую только что отбросил. Поймав себя на этом, гигант выпрямился и посмотрел вокруг, переводя взгляд с одного лица на другое.

— И все же нам не светит забрать их сокровища. И собрались мы здесь не за этим. Целой армии было бы мало, чтобы осадить платформы, а у нас армии нет. Что до богатств… сказать по правде, они мне не нужны. Рабы, говорите вы? Шлюхи? Бросьте! Я никогда не возражал против небольшого грабежа. Никогда не отказывал себе, брал что хотел. Пиратство — честная работа. Мы выполняем ее своими руками, рискуем собственными кишками. Но то, что вытворяет Лига… Они разбойники похуже нас. Неужели вы хотите стать такими же? Не верю. С другой стороны, я понимаю, что вы мечтаете стереть Лигу с лица земли. Желаете наград? Как насчет любви детей, которых не будут продавать за океан? Как насчет благодарности их родителей? Или хотя бы просто понимания, что вы сделали мир немного лучше?

Довиан помедлил мгновение, изучая лица пиратов, ища ответ в их глазах. Его взгляд скользнул по Шпроту, но не задержался на юноше дольше, чем на прочих.

— Вот что я хочу сказать: есть только одна вещь, которую мы можем — и должны — сделать с ключом…

Никто из пиратов — даже те, кто особенно ратовал за грабеж, — не возразил. Таков был авторитет Довиана. На составление плана потребовалось не так уж много времени, поскольку в его основе лежали мужество и отвага пиратов — и ничего более. Все предельно просто, объяснил Довиан. Нужно решить три проблемы: незаметно подобраться к платформам, при помощи штурмана разыскать нужные ворота и вставить ключ, надеясь, что замок не сменили, а потом найти конкретный склад. Довиан полагал, что каждая из этих задач выполнима.

Приближаясь к платформам, достаточно не привлекать к себе излишнего внимания. База Лиги надежно защищена, и там вряд ли ожидают нападения. За семьсот лет никто ни разу не осмелился атаковать платформы, и уж конечно, Лига не испугается одного маленького корабля.

— Возможно, они заметят его, а возможно, и нет. И уж точно Лига не будет целенаправленно нас искать. Нет в мире флота, который представлял бы для них угрозу, и никому даже в голову не придет, что мы попытаемся провернуть такую операцию…

Тем не менее следовало проявлять осторожность. Примерно в дне пути от платформы находился атолл. Если они отплывут от него, правильно рассчитав время и учтя направление ветра, то смогут достичь цели под покровом ночи.

Вопрос о ключе вызвал у пиратов некоторое беспокойство.

— А вдруг они сменили замки? — спросили сразу несколько голосов. — Или поставили охрану у входа?

Довиан полагал, что за несколько месяцев люди Лиги не успели бы сменить замки, даже если бы хотели. Ключи сделаны очень хитроумно; такая тонкая и сложная работа требует ювелирной точности. Заменить или скопировать их — не так-то просто. Вдобавок члены Лиги, которым были доверены ключи, поклялись охранять их ценой жизни.

— Не знаю, кому принадлежал наш ключ, но этот человек здорово оплошал, — сказал Лика Алайн. — Он выпустил сокровище из рук и отправил его на незащищенном корабле. Готов спорить, что хозяин ключа не доложил о пропаже, ведь такая беспечность грозит ему смертью. Даже члены Лиги ценят свою жизнь, не так ли? — Вопрос генерал адресовал пленнику.

— Да, если не считать меня, — мрачно отозвался штурман.

— Скорее всего хозяин думает, что мы не узнаем правду об этой вещи, — сказал Довиан. — Мы и не знали, верно? Шпрот носил медальон как украшение. Он мог расплавить его или попросту выкинуть — и не вспомнить потом. На месте человека из Лиги как бы вы поступили? Признались во всем и распрощались с жизнью? Или понадеялись бы, что все обойдется, поскольку пираты не разберутся, что к чему?..

Далее начали обсуждать вопрос о конкретных действиях у платформ. Здесь Довиан чувствовал себя более уверенно. Среди множества платформ была одна, стоящая на некотором расстоянии от других и соединенная с ними длинным понтонным мостом.

— Там они делают и хранят смолу. Нет на земле более горючей субстанции. Все мы видели ее в действии. Она загорается от искры и полыхает как пламя преисподней даже под водой. Нам надо лишь подобраться поближе и поджечь ее. Она все разнесет на куски. Шары со смолой взлетят достаточно высоко, чтобы приземлиться на другие платформы. Мы устроим там добрый пожар, уж поверьте.

Слушая Довиана, Шпрот чувствовал, что его трясет от открывающихся возможностей. Великолепная идея. Отважный и благородный план, который непременно следовало выполнить. Однако юноша заметил в нем изъян.

— Кто-то должен поджечь смолу. И этот «кто-то» не выберется с платформы живым.

Довиан сердито посмотрел на Шпрота, недовольный тем, что он заострил на этом внимание. Впрочем, пираты не особенно смутились. Джина предложила сделать запал, чтобы взрыв прогремел, когда корабль отойдет на приличное расстояние. Можно пустить горящую стрелу, сказал один из пиратов. Другой посоветовал кинуть через стену «пилюлю». Однако все эти идеи были далеки от совершенства. Длинные фитили ненадежны: они могут потухнуть. Вдобавок чем длиннее запал, тем больше шанс, что охранник заметит его и раздавит все планы пиратов носком сапога. Стрела или «пилюля» повлекут за собой немедленный взрыв, который скорее всего зацепит корабль. Нет, чтобы выжить, нужно отплыть гораздо дальше. Одному из пиратов придется поджечь смолу с близкого расстояния и удостовериться, что она готова взорваться. В ином случае велик шанс, что их план провалится.

— Ну ладно, — сказал Довиан, — когда доберемся до платформ, кинем жребий. Тянуть будут все члены команды «Баллана». Если кто не желает рисковать, пусть не плывет с нами. Выходите прямо сейчас. Остальные — не обессудьте. Кто вытянет жребий, тот и пойдет. Может, оно и странно — полагаться на случайность, но мы в любом случае потеряем только одного. И этот один заберет с собой кучу народу из проклятой Лиги.

Неделей позже «Баллан» отплыл на север с небольшой командой на борту. Пираты обогнули большой остров Трайн и проделали извилистый путь между вулканическими рифами, известными как Россыпь. Двое суток они провели в тайной бухте на западной оконечности островов и вышли в открытый океан на рассвете третьего дня. Ветер был не идеален, но течения им благоприятствовали. «Баллан» некоторое время двигался на север, а затем свернул к западу. Однажды утром корабль окружила огромная стая дельфинов. Сотни блестящих тел — они были повсюду, насколько хватал глаз. Дельфины то и дело выпрыгивали из воды и снова падали в волны. Вверх-вниз, вверх-вниз, бесконечно. Нинеас сказал, что это хороший знак; дельфины, хитрые мошенники, сулили пиратам удачу.

Некоторые сложности возникли с поисками атолла, который помнил Довиан. Пираты рыскали по морю два дня и уже готовы были махнуть рукой, когда на горизонте показались крошечные пальмы. «Баллан» понесся к атоллу. Здесь пираты провели день, отдыхая в тени пальм и потягивая кокосовое молоко, немного подслащенное, разбавленное водой и небольшим количеством алкоголя. Совсем чуть-чуть. Ровно столько, чтобы боевой дух оставался на высоте. Алкоголь выветрился к вечеру, когда настала пора браться за работу.

Пираты сняли обычные паруса и заменили их черно-синими. Борта «Баллана» выкрасили в темный цвет, закрыли тканью все блестящие приборы и стекла. Дождавшись, когда солнце опустится за горизонт, они отплыли в черную ночь. Довиан заговорил в тишине, ободряя товарищей и раздавая последние указания. Никакого пафоса, никаких сложных инструкций. Он рассуждал о простых, повседневных делах, вспоминал былые приключения, высказывал свое мнение о некоторых членах команды — то, что считал нужным озвучить прилюдно. Так проходили часы.

— Огни впереди! — крикнул моряк на марсовой площадке. Через несколько секунд Шпрот уже влезал на край маленькой платформы, совершив подъем на максимальной скорости.

— Кабы я не знал, решил бы, что это город, — сказал пират. — Большой город, как Бокум. — Он помолчал мгновение. — Нет, еще больше. Как Алесия.

И даже это было преуменьшением. Дело не просто в количестве огней, подумал Шпрот. Суть в том, что они видны на горизонте, хотя до них, похоже, еще много миль. Трудно вообразить подобные масштабы. Шпрот не мог отделаться от ощущения, что впереди берег, большая земля. Он стоял на марсе, пока Довиан не приказал свернуть один парус, а потом и второй. Теперь предстояло двигаться на веслах. Шпрот сам присоединился к гребцам и размеренно работал веслом, приспосабливаясь к медленному ритму, что задавал Нинеас. Он был спокойным и ровным, словно биение сердца корабля, которое нельзя услышать, а можно лишь почувствовать…

Некоторое время спустя юноша вернулся к Довиану и остановился у борта, созерцая чудовище, что росло в размерах с каждой минутой. Шпрот пытался охватить взглядом огромный комплекс строений и хотя бы примерно оценить его размеры. Трудно поверить, что все это плавало на волнах. Платформы казались каменной твердыней, чье основание пронзало океанские глубины и крепилось к дну. Ровные однообразные стены поднимались над волнами на сотню футов. И только здесь их строгая геометрия нарушалась, сменяясь балконами, террасами, башенками и светящимися окнами. Сколько же людей мог вместить плавучий город? Полмиллиона душ? Миллион? Или больше?.. Пираты подплывали все ближе, в полнейшем молчании — и не только потому, что осторожность требовала тишины. Они лишились дара речи и просто смотрели на исполинские платформы — изумленно и недоверчиво.

Вскоре за южным краем платформы открылась цель — огромное прямоугольное строение размещалось в некотором отдалении от главного комплекса. Темная громада, лишь немногим чернее ночи, освещенная тусклыми сигнальными маяками на каждом из углов. Плавучий мост в четверть мили длиной соединял его с остальными платформами. Он был широк, как лучшие дороги в империи и чуть заметно покачивался на волнах — огромный левиафан, поднявшийся к поверхности вод.

— Скажи команде, пусть приготовят шлюпку, — велел Довиан. — Подойдем немного ближе и спустим ее на воду. Клайтус и Пичуга проверят замок. Отдай им ключ.

— Клайтус и Пичуга?

— И шестеро вооруженных гребцов. Они справятся. Отправь их и возвращайся. Я хочу, чтобы ты был здесь, со мной. И внимательно меня выслушал.

— Нам нужны фишки для жребия! — вспомнил Шпрот.

— Делай, как я говорю. Отправь их и возвращайся ко мне.

Шпрот повиновался. Некоторое время спустя он подошел к Довиану с небольшим мешочком в руке. Внутри лежали деревянные обломки, один из них был помечен. Шпрот посмотрел на склады и отыскал взглядом маленькую лодку, что шла на веслах в сторону моста и вскоре исчезла в тенях. Через несколько секунд юноше показалось, что он видит на мосту темные человеческие силуэты, но они тут же исчезли. Потянулись мучительные минуты ожидания. Пичуга и Клайтус ушли в неизвестность, опираясь лишь на те сведения, которые предоставил штурман.

«У ворот дежурят несколько охранников, — говорил он, — но если будете вести себя тихо, вас скорее всего не заметят».

Штурман объяснил, что за все время существования платформ их никогда не атаковали всерьез. Лига полагала, что удаленность от земли служит ей хорошей защитой. Добавьте к этой природной преграде огромные стены и репутацию Инспектората Иштат. Плюс необычные ключи, которые хранились у самых доверенных сэров, безоговорочно лояльных Лиге. Все это было достаточной гарантией безопасности. Охранники стояли у ворот больше для проформы и не ждали беды.

«Если вам повезет, — сказал штурман, — они и вовсе будут спать».

Шпрот не знал, стоит ли доверять этому человеку. Он мог завести их в ловушку. Впрочем, единожды начав, выдавать тайны Лиги, штурман в конце концов разоткровенничался. Он с такой готовностью отвечал на вопросы, что Нинеас пробормотал: «Сдается мне, этот парень уже метит в пираты».

В самом деле: штурман, казалось, предвидел вопросы и отвечал еще прежде, чем они были заданы.

Не надо соваться к главным воротам, сказал он. Ворота эти находятся на фасаде, напротив моста, но пиратам следует проплыть вдоль стены на юг, к боковому входу. Он используется, если нужно попасть на склад с воды. Это высокая узкая дверь с единственной замочной скважиной в центре. В нее надлежит вставить ключ — полностью, как в детских деревянных головоломках, которые собирают из кусочков. Поворачивать ничего не надо; как только ключ встанет на место, дверь будет отперта. Внутри хранится масса разных вещей, а также сырье, заготовки и какие-то машины. Штурман не мог описать их в подробностях, но этого и не требовалось. Пиратам нужен был только склад горючего вещества — самый большой в Изученном Мире. Штурман не стал выяснять, что они собираются там делать…

Тянулись бесконечные минуты. Шпрот горько сожалел, что не отправился к платформам вместе с Пичугой и Клайтусом. Он должен был взять этот риск на себя. В конце концов, именно Шпрот привел сюда пиратов. Так почему же не он пошел на опасное задание? Да, Довиан отдавал приказы, и Шпрот повиновался, но он мог хотя бы спросить…

Внезапно, прежде чем юноша понял, что происходит, Довиан протянул руку, выхватил у него мешочек со жребием и швырнул за борт.

— Я пойду, — сказал он. — Не спорь со мной. Пока еще я здесь командую, и таков мой приказ. Мне просто хотелось, чтобы ты узнал первым. Остальным скажем вместе. Пойдем.

— Нет! — Шпрот упер ладонь в грудь Довиана. — Нет, мы будем тянуть жребий. Мы ведь договорились! Нельзя…

Горячая ладонь Довиана накрыла руку юноши.

— Успокойся. Я болен. Собственно, я умираю. Я понял это уже довольно давно и только думал, как лучше попрощаться с миром.

— Ты не можешь умереть! — Шпрот понимал, что это звучит глупо, по-детски, но не мог совладать с собой. — Ты не можешь бросить меня…

— Здесь ты неправ. Я отдал тебе все, что имел. Лучшие годы моей жизни — те, что я провел с тобой, малыш. Я вложил в тебя всю свою мудрость. Не так уж много ее было, что правда — то правда, но я выучил тебя всему, чему должен научить отец, разве нет? Отцы живут для того, чтобы увидеть, как их сыновья становятся мужчинами. Только тогда они могут покинуть их. Вот теперь пришел и мой срок.

Шпрот снова заметил движение на мосту. Затаив дыхание, он вглядывался в темноту, пока не увидел, как лодка вынырнула из теней, направляясь к «Баллану». Теперь юноше хотелось, чтобы она остановилась. Ему нужно было время…

— Мы ведь договорились, — сказал он Довиану. — Ты не должен…

Старик вздохнул.

— В один прекрасный день ты сядешь на трон Акации. Сядешь — пусть даже сейчас в это не веришь. Если б мог, я бы остался рядом с тобой, я гордился бы таким сыном… но мое время истекло. Я не сумею помочь тебе так, как хотел бы. Однако я могу сделать кое-что другое. — Довиан положил руку на плечо юноши. — Позволь напоследок показать тебе еще одну вещь: как умирать со славой.

За разговором они упустили момент, когда пираты вернулись на «Баллан», но шепотки тут же разнеслись по всему кораблю. Ключ подошел! Склад открыт. Лазутчики убили двух охранников у главных ворот, а более никого живого в поле зрения не оказалось.

— Я превращу платформы в преисподнюю, даю слово. Перестань, Дариэл, не печалься. Я прошу тебя только об одном… Нет, о двух вещах. Ты ведь не откажешь мне? Знаю, что не откажешь. Так уж я тебя выучил.

Чуть менее часа спустя Шпрот приказал команде убрать весла и поднять черный парус. Ветер переменился. Он дул ровно и гнал корабль в океан. На восточном горизонте небо окрасилось красно-оранжевым цветом, знаменуя близкий рассвет. За кормой же по-прежнему были лишь чернота и тишина. Ничто. Безымянный страх, от которого Шпрот бежал всю свою жизнь.

Так прошло два часа. Люди начали перешептываться, опасаясь, что Довиана схватили. Никто не знал, с чем он встретится, проникая в отпертую твердыню. Возможно, их план провалился. Шпрот отошел от товарищей и встал на носу корабля. Что бы там ни случилось, Довиана больше нет. Это невозможно. Немыслимо. Хотелось остановить корабль, остановить движение времени…

Шпрот не успел додумать мысль. В этот миг душа Довиана отправилась к Дающему. Вспышка света, что провожала ее в дорогу, превратила ночь в день, а море — в черное зеркало. В его поверхности отражалось танцующее, вздыбленное небо. Шпрот не оглянулся. Ему было страшно. В этот момент он был уверен, что бушующий пожар поднялся до самых высоких небес, вознося на языках пламени дух Довиана. Если обернуться и посмотреть на огонь, тот поглотит весь мир.

Странные, глупые мысли. Такие же несуразные, как перекрученная логика сна, которая и не логика вовсе. Шпрот понимал это и все-таки не обернулся. Он посмотрел на восточный горизонт и увидел, что здесь тоже разгорается пожар. Два пламени устремились друг к другу, окрашивая небеса в огненные цвета наступающего дня.

Глава 47

Мэна не пренебрегала жреческими обязанностями, но теперь львиная доля ее свободного времени была посвящена урокам Мелио. Они встречались каждый день, когда Мэна заканчивала свои дела в храме. Теперь молодые люди уже не беседовали, как в первые дни. Все их внимание было посвящено игре мечей. Мелио заявил, что давно не практиковался и никогда не пробовал себя как учитель, однако быстро приноровился к этой роли, словно был рожден для нее.

Через несколько дней после начала обучения Мелио отправился в горы в поисках подходящего дерева для тренировочного оружия. Здесь не рос ясень, который использовали на Акации, зато нашлась вполне подходящая крепкая древесина красноватого цвета. К концу первой недели оба фехтовали деревянными мечами. Они оказались легче, чем хотелось бы Мелио, но все же он был доволен. Каждый день молодой марах добавлял маленькие усовершенствования — шлифовал деревянный клинок, полировал его песком, делая оружие все более удобным и эстетичным.

Новое знание давалось Мэне легко. Положение тела, хват на рукояти, правильная стойка — все она запомнила моментально. Стоило Мелио один раз исправить ошибку, и Мэна больше никогда не повторяла ее. Сперва она изумляла наставника, но с каждым днем он относился к способностям Мэны все спокойнее, принимая их как должное. Мелио показывал разные типы ударов, учил передавать силу от ног к торсу и клинку. Мэна была в отличной физической форме. Она часто плавала в гавани и ныряла за устрицами; подобные упражнения шли на пользу телу. Мелио, однако, научил ее использовать группы мышц, о которых она раньше даже не подозревала.

Первую Форму — Эдифуса при Карни — Мэна выучила за три дня. Бой между Элисс и Безумцем из Каривена занял всего два. Мелио предложил пропустить Третью Форму, где рыцарь Бетерни использовал в бою «вилки демона», но Мэна не желала и слышать об этом. Она помогла Мелио изготовить деревянную версию небольшого, похожего на кинжалы, оружия. Целый день они резали и кололи, увертывались и кружились, приседали, уклонялись и атаковали друг друга короткими стремительными движениями, подняли тучи пыли и перепугали служанок. Девушки стояли на почтительном расстоянии, в ужасе созерцая, как их госпожа постигает искусство войны. Мэна оттачивала свои навыки, сохраняя невозмутимое, бесстрастное лицо богини. Она не выказывала усталости и никогда не уклонялась от вызова. Лишь утирала пот с лица и гордо выпрямлялась, готовая к новой схватке, даже если сердце колотилось как бешеное и в легких не хватало воздуха.

По ночам, одна в своей спальне, Мэна сворачивалась калачиком, прижимала колени к груди и плакала от боли во всем теле. Она не узнавала собственных рук. Они стали тоньше в некоторых местах и толще в других, их форма изменилась, рельефнее выступили мышцы. К счастью, Мэна знала, что такое — менять обличье. Изменившиеся контуры предплечий, сетка вен на тыльной стороне ладони, натянутые шнуры мускулов у основания шеи — все это принадлежало ей, Мэне. Не так уж сильно она изменилась. Иногда Мэне и вовсе казалось, что она возвращается к своему истинному облику, сдирая налипшую маску. Иной раз, в одиночестве, она раздевалась донага, любуясь своим новым телом. На людях, разумеется, Мэна делала все возможное, чтобы скрыть изменения.

Если жрецы и знали о ее новом увлечении — а они наверняка знали, — то никак не демонстрировали это. Мэна, со своей стороны, не давала им повода укорить ее в недостатке рвения.

Она выполняла свои жреческие обязанности еще лучше прежнего, была расторопна и аккуратна, всегда приходила вовремя на вечерние ритуалы и специальные, церемонии, которые устраивались для приезжих паломников. Теперь Мэна бывала дома гораздо чаще, чем прежде, когда она проводила долгие часы в уединенной гавани. Она встречала молящихся в одеждах Майбен, ничем не выдавая нерешительности. За две недели Мэне пришлось дважды встретиться с несчастными родителями ребенка, унесенного орлом. Она говорила от имени богини и нашла нужные слова, которые понравились жрецам. Мэна никогда не делала этого прежде и не любила вспоминать то, что сказала плачущим и кающимися родителями.

— Не смотрите на небо, — заявила она в числе прочего, — если желаете, чтобы Майбен увидела вашу почтительность.

Как нечестно, думала Мэна, запрещать людям смотреть вверх. Не позволять им увидеть нечто, постоянно присутствующее рядом — так же, как земля и небеса. Она сама частенько искала взглядом крылатого хищника. Так зачем мешать людям делать то же самое? Мэна быстро поняла, что ее слова передавались из уст в уста. Очень скоро все поселение, а потом и весь архипелаг узнает о новом повелении Майбен Земной. Люди будут ходить с опущенными головами, не осмеливаясь поднять глаз… Верховный жрец Вамини был доволен Мэной, хотя никак не показал этого.

Мелио, напротив, не постеснялся высказать все, что он думал о ее служении богине. Они с Мэной иногда встречались по ночам и беседовали о дневных делах и планах на будущее. Они оба акацийцы, напомнил Мелио. Островные боги ничего для них не значат. Такие божки обладают невеликим могуществом, если вообще обладают. Служение им никоим образом не помогает людям наладить отношения с Дающим. А меж тем это самое важное. Только так можно восстановить правильный порядок в мире. Если Мэна желает молиться, ей стоило бы говорить на акацийском и обращаться к Дающему. Аливер может призвать ее в любой день; она должна быть готова — во всех смыслах этого слова.

— А ты тратишь время, вознося молитвы морскому орлу. Мэна сидела напротив Мелио. В доме горели тусклые свечи.

Ночной воздух был тих и неподвижен, и пламя свечей горело ровно, не колеблясь от ветра.

— Твоя Майбен ворует несчастных малюток…

— Перестань! — Мэна не могла слушать беспечные рассуждения о похищенных детях. — У меня нет выбора. Я — Майбен. Так уж получилось. Она вошла в меня, и я стала ею. Я была никем, когда…

— Ты была принцессой Акации.

— …прибыла сюда. Я ничего не знала, ничего не имела. Просто маленькая девочка-сиротка. Я не говорила на их языке, все здесь было чужим. Я осталась совсем одна! Можешь ты понять, каково это?

— Выходит, богиня и тебя украла… А ты возносишь ей хвалы? — Мелио покачал головой, отвернулся и посмотрел в ночное небо. — Нет, мне не понять! Ты взрослая девушка, Мэна. Ребенка, о котором ты говоришь, больше не существует. Ты не богиня и знаешь об этом. И несчастные глупцы, которые поклоняются тебе, тоже знают. Вы все словно играете какой-то спектакль. Сами создаете иллюзии и сами в них верите. Майбен забирает детей, чтобы те прислуживали ей в ее дворце? Чушь! Твоя богиня — просто здоровенная прожорливая птица. Она живет на острове, на севере архипелага, и уж точно не во дворце. Этого орла надо не прославлять в молитвах, а выследить и подстрелить. Я видел его однажды. Будь у меня лук, я бы незамедлительно им воспользовался.

Мэна немного помолчала.

— Ты прав в одном: тебе действительно этого не понять, — сказала она.

Какие бы разногласия ни возникли у Мэны и Мелио в ту ночь, они были забыты наутро, когда молодые люди продолжили боевые упражнения. Мэна с легкостью освоила Четвертую Форму — Гетак Злонравный. С Пятой Формой, однако, возникли проблемы. Не то чтобы способности Мэны дали сбой. Напротив. Просто девушке казалось, что Форма мешает развитию ее навыков. Неужели так важно, как именно жрец Адавала победил двадцать волкоглавых стражей мятежного храма Андара? Изучая Шестую Форму, Мэна поняла, что ее сомнения усиливаются. Она чувствовала разницу между атаками в фехтовальных упражнениях и ударами, которые она наносила бы, если бы действительно хотела убить противника. Вычленив эти отличия, Мэна задумалась, зачем терять время, атакуя в манере, которая отлично известна партнеру. Да, повторяющиеся движения Формы укрепляют тело и обостряют рефлексы, но они не приспособлены для практических целей.

Однажды Мэна остановилась на середине Шестой Формы, порядком рассерженная.

— Это все сплошные танцы. Неудивительно, что наша армия пала, едва успев вступить в бой. — Мелио запротестовал, но Мэна жестом дала понять, что никого не хотела обидеть. Она утерла пот со лба и некоторое время размышляла, как бы яснее выразить свою мысль. — Зачем изучать мифические поединки? Предтеча одолевает богов Ифема!.. Что нам с этого проку? Мы то ведь не собираемся драться с богами Ифема. Зачем учить такие приемы?

Мелио собирался ответить, но Мэна не дала ему вставить слово.

— Все эти вещи, которым ты меня учишь, очень неплохи, — продолжала она, — но, по-моему, они связывают меч, а не освобождают его. Ты говорил, что Формы — основа боевой системы?

Мелио кивнул.

— Тогда ты сам видишь проблему. Мелио отнюдь не был уверен, что видит ее.

— Смотри. Я держу в руке деревянный меч. Но ведь предполагается, что это настоящее оружие — сделанное из стали, откованное и заточенное с одной-единственной целью. Какой?

Учитель ответил гладкой фразой, от которой попахивало заученной аксиомой:

— Меч связывает бойца с его противником. Правильное использование клинка раскрепощает тело и разум. Острое лезвие — инструмент острого ума…

— Нет! — Мэна нетерпеливо покачала головой. — Чтобы рубить! Вот цель. Я ничего не знаю о «раскрепощении разума». Если я вынимаю меч из ножен, значит, я собираюсь им рубить. Не парировать, не танцевать, не выделывать финт, который отлично известен противнику. Меч — оружие. Я хочу научиться использовать его именно так.

— Настоящая схватка не похожа на наше фехтование, — ответил Мелио. — Особенно если речь идет о врагах, не знакомых с Формами. Тем не менее, зная много разных комбинаций, можно использовать их в зависимости от ситуации, инстинктивно, не думая. Это важно, если дело решает скорость.

Мэна слегка наклонила голову и смерила Мелио взглядом. Он говорил медленно и серьезно — истинный наставник, обучающий новичка основам. Мэна опустила глаза и поджала губы, удерживая слова, которые готовы были вырваться наружу.

Наконец она не выдержала:

— Подними меч. Попробуй ударить меня — если сумеешь сделать это раньше, чем я тебя достану.

— Кто первый коснется противника, да?

— Да, — откликнулась Мэна, — можно и так сказать.

Оба стали в боевую стойку. Мэна чуть поклонилась партнеру, и Мелио повторил ее движение. Секунду спустя поединок начался. Мэна была готова к нему лучше, чем Мелио. Она нанесла простой и стремительный удар. Низко присев, Мэна резко и быстро полоснула Мелио по левой ноге, как раз под коленом. У него не было ни шанса парировать удар. Нога подвернулась; Мелио скривился от боли и упал на колено. Мэна подошла и встала над ним; кончик ее клинка слегка упирался Мелио в живот.

— Прости, но я была права. Зачем выплясывать пятьдесят движений, если хватает одного?

Мелио посмотрел на нее снизу вверх, в его глазах скользнула тревога. Мэна протянула руку и помогла ему подняться.

С этих пор их уроки заметно изменились. Мэна изучила оставшиеся Формы, быстро запомнив их и отточив движения до совершенства. Она делала это небрежно, просто для того, чтобы не огорчать Мелио. Однако вся полнота ее внимания была теперь сосредоточена на настоящих схватках «до первого касания». Она убеждала Мелио сражаться с ней снова и снова. В первые дни Мэна наносила больше ударов; казалось, Мелио принимал новые правила не слишком охотно. Теперь суть была в том, чтобы любым способом достать мечом до тела противника. Получая все новые и новые удары, Мелио постепенно входил в раж и старался отвечать Мэне тем же. В скором времени их быстрые схватки в три-четыре взмаха клинком растянулись до семи-восьми, а потом счет пошел на десятки движений.

По ночам Мэна по-прежнему лежала без сна, скорчившись на постели. Все мышцы ныли, ломило кости, тело сплошь покрывали синяки и ссадины. Тем не менее Мэна чувствовала, что прогресс налицо. Она начала раздумывать о технике, которой Мелио ее не учил. Один раз во время схватки Мэна прижалась к Мелио, прилипла к нему как клей, так что ни один противник не мог нанести эффективный удар. В другой раз она грубо толкнула Мелио плечом и быстро отпрыгнула назад, и этот прием застал партнера врасплох. Мэна научилась бить по клинку так, что он вылетал из рук Мелио, и прижимать свой меч к мечу противника, стремясь, чтобы клинки не отскакивали друг от друга, а будто слипались между собой. Временами она неожиданно замедляла ритм движений или полностью меняла его, заставляя Мелио спотыкаться и промахиваться.

Мэна точно не знала, насколько искусен ее наставник, но как-то утром одного дня, ближе к концу первого месяца весны, они с Мелио фехтовали до полного изнеможения. Оба были равно хороши. Потом Мэна огорошила Мелио серией стремительных наскоков, быстро меняя положение тела и атакуя с разных сторон. Хотя Мелио парировал удары, на его лице застыло изумление. Он понял, что партнерша могла без труда поразить его единственным скользящим ударом, зацепив шею, бок и колено и не потеряв при этом инерции.

Некоторое время Мелио стоял неподвижно, тяжело дыша и глядя на Мэну из-под темных прядей влажных от пота волос, облепивших щеки и лоб.

— Кто бы мог подумать, что принцесса Мэна Акаран окажется для меня первым достойным противником?

— Не смотри на меня с таким удивлением, — откликнулась девушка. — Я всего лишь доказала, что мы равны.

— Легко сказать. Ты понимаешь, что это значит?

— Конечно. Если я хочу учиться дальше, мне придется найти другого партнера. Ты слышал о бойцах на палках?

Мелио высказался категорически против этой идеи. Он вновь объяснил Мэне вещи, которые она уже знала. И все равно счел нужным повторить; ему казалось, что Мэна их игнорирует.

Дело в том, что приемы и техника боя на палках принципиально отличаются от фехтования мечом. Палка не рубит и не режет, но это не значит, что она безопасна. Ею можно нанести серьезные увечья и даже убить. Бойцы собирались из всех окрестных деревень. Как правило, это очень бедные люди, которые провозглашали, что в них течет кровь воинов, но не могли себе позволить никакого оружия, кроме вырезанной в холмах палки. Они сражались друг с другом, стараясь заработать хоть несколько монет из поставленных на них денег. Пока зрители делали ставки, бойцы вели шуточные поединки, кривлялись и веселили толпу. Однако, когда дело доходило до схватки, шутки заканчивались. Случалось, палкой выбивали суставы, ломали руки, били в живот — так, что начиналось внутреннее кровотечение. Мелио видел, как одному человеку раскроили череп, видел бойца, ослепшего на один глаз и другого — с раздробленной ключицей, которая никогда уже не заживет. А еще один боец, истинный мастер своего дела, умудрился с такой силой огреть противника по спине, что у того отнялись ноги. От удара человек рухнул на землю и с тех пор уже не мог ходить.

— И с такими вот людьми ты хочешь сражаться?

В бою на палках Мэна рискует получить серьезные увечья. Зачем ей это? Где смысл? Она слишком много о себе возомнила, если думает, что месяц тренировок с мечом подготовил ее к подобному испытанию. Вдобавок, когда дело вскроется, ярости жрецов не будет предела; они могут нарушить все планы.

Мелио приводил все новые и новые аргументы, однако толку от них было мало. А вернее сказать, не было никакого. Настал день, когда Мэна отправилась в круг. Она подкрасила кожу соком ежевики, придав ей странный, но не то чтобы совсем уж необычный оттенок. Плотно обмотав торс тряпкой, Мэна спрятала свои небольшие грудки, оделась в простую рубаху и штаны, какие носил на Вуму рабочий люд, и подвязала волосы на мужской манер. В заключение Мэна подержала лицо над дымом, открыв глаза, так что они покраснели словно у завзятого курильщика миста. Пожалуй, она выглядела немного странновато, зато никто не признал бы в ней жрицу Майбен.

В сопровождении Мелио она отправилась в город и разыскала палочных бойцов, собиравшихся на дальней окраине Риуната. Найти их оказалось нетрудно. Попасть в круг, подумала Мэна, будет посложнее. Она протолкалась сквозь толпу мужчин. Здесь были старики и молодежь, рабочие и докеры, фермеры с холмов и городские мальчишки. В толпе стоял тяжелый, удушливый запах пота и миста. Мэна узнавала лица, которые видела на церемониях. Но сейчас она не была Майбен и не носила облик богини. Дистанция, отделявшая Мэну от простого народа, исчезла.

Распорядитель круга приблизился к ней, смерил девушку взглядом с головы до ног, ухмыльнулся. Мэна думала, что он потребует назвать себя, доказать свое право здесь находиться, но ему было наплевать, кто она и откуда. Только дело имело значение. Человек лишь сообщил, что все новички сперва должны заслужить право состязаться — провести первый бой с нынешним чемпионом и внести вступительный взнос. Деньги, разумеется, никто не вернет, зато новичок получит возможность участвовать в боях с равными себе противниками и пробиваться наверх.

— А если я выиграю? — спросила Мэна, стараясь говорить хриплым и низким голосом. — Тогда я стану чемпионом круга?

Мужчина рассмеялся.

— Если ты выиграешь, то заслужишь место на дне, вот и все. Хочешь драться?

— Конечно.

— Тогда будешь биться с Тето, — сказал распорядитель.

Тето, нынешний чемпион круга, не возражал оказать новичку маленькую услугу. Он протолкался через толпу потных тел и вступил в круг, посыпанный чистым песком, где ждала его Мэна. Свое оружие Тето небрежно держал под мышкой, но едва он оказался в кругу, как палка словно сама собой скользнула в ладонь. Пальцы сжали обмотанную кожей рукоять. По манере движений Тето совсем не походил на Мелио. Он шел босиком, ступая осторожно, легко и плавно, часто приподнимаясь на носки. Ноги, перевитые веревками мышц, поддерживали крепкий жилистый торс. Голова казалась самой массивной частью тела; глаза, глубоко посаженные глаза смотрели на Мэну мрачновато и недобро.

Мэне некогда было рассуждать. Тето, недолго думая, начал поединок. Мэна ответила. Некоторое время она приноравливалась к противнику и решила, что лучше всего будет использовать силу Тето против него самого. Она никогда не делала этого раньше и не имела опыта, однако с первых же секунд поняла, что именно на силу Тето делает ставку в бою. Он всецело полагался на нее — и напрасно. Мэна парировала удары; когда палки сталкивались, она не пыталась передавить противника, а просто блокировала его оружие, заставляя палку отпружинить и соскользнуть вниз. Тето не был готов к такой манере боя. Он бил снова и снова, сильнее и сильнее, и мало-помалу начинал злиться. Тето наращивал скорость, но каждый раз, когда он касался палки Мэны, та ускользала, словно он колотил по тяжелой веревке. И сила, вложенная в удар, уходила в никуда.

Поединок закончился так быстро, что зрители не сразу это осознали. Тето кинулся к Мэне, держа палку перед собой, словно желал пронзить противника насквозь или сбить с ног одним сильным толчком. Мэна слегка коснулась его палки и ушла с линии атаки, позволяя оружию Тето в очередной раз соскользнуть вниз. В следующий миг она вскинула собственную палку и, вложив в движение всю силу, ударила противника в кадык. Тем все и кончилось. Тето упал на песок, держась за горло и извиваясь от боли. Его хриплый вопль был единственным звуком на арене. Минуло несколько секунд, прежде чем зрители поняли, что произошло. Они молча переводили взгляд с одного бойца на другого, не веря глазам. Некоторые изумленно моргали, словно это могло вернуть миру привычный порядок вещей и изменить исход поединка. Мэна оставила их недоумевать, повернулась на каблуках и выбралась из толпы.

— Неужто тебе совсем не было страшно? — осторожно спросил Мелио, когда они шли по узкой улочке в сторону храма.

— Не знаю… — Она не лукавила. Мэна позабыла, что существует такая вещь, как страх. Стоя перед Тето, она чувствовала лишь возбуждение боя и видела цель. Теперь Мэна вспоминала об этом с восторгом и упоением. — Я просто знала, что могу побить его. Понимала, что нужно соблюдать осторожность, но страх… страха не было.

— Он так махал палкой, будто всерьез намеревался тебя изувечить.

— Думаю, да.

Некоторое время оба молчали. Когда они подошли к зарослям кустарника возле ее дома, Мелио проговорил:

— Могу я попросить тебя не делать так больше?

Мэна обернулась к нему и встретила взгляд темных глаз Мелио. Помолчала, рассматривая его лицо, растрепанные волосы и изогнутые губы. И внезапно поняла, что теперь в присутствии молодого мараха чувствует себя совершенно иначе, нежели в тот день, когда они встретились впервые. Она была в ладах с самой собой, ощущала необычное умиротворение — особенно в компании Мелио. Неужели все эти прыжки с мечами могли так сблизить их? Случалось, во время боя их тела, влажные от пота, прижимались друг другу в яростном противостоянии; каждый стремился возобладать; любая ошибка обозначала боль и унижение. В глубине души Мэна понимала, что они с Мелио стали друг для друга чем-то особенным, только не знала, как выразить это словами. В конце концов она просто сказала:

— Спасибо за все, чему ты научил меня.

Мелио пожал плечами.

— Да научил ли я тебя хоть чему-нибудь? Иногда мне кажется, что я просто напомнил о вещах, которые ты и так знала. Может быть, ты родилась с этим даром, Мэна. Не смейся. Я не шучу…

Он помолчал немного. На лбу обозначились складки, словно молодой человек раздумывал, не сказать ли что-нибудь еще. Да! Ему было что сказать. Мелио обуревали те же самые мысли, что и ее. Мэна прочитала это в его глазах. Хотя все ее тело пело от восторга и нарастающего возбуждения, Мэна похлопала Мелио по руке, повернулась и быстрым шагом направилась к дому.

Ванди ожидал ее у ворот. То, что он сказал, испугало Мэну. Ей нужно быть в храме сегодня, через два часа. Это могло означать только одно: Майбен забрала еще одного ребенка. Четвертый малыш за два последних месяца… Без единого слова прощания Мэна оставила Мелио снаружи и в сопровождении жреца вошла в дом. Ванди подождал, пока Мэна разденется и отправится в ванную. Она яростно оттирала от кожи сок ежевики, а Ванди глядел на нее зеленоватыми глазами, и его губы были плотно сжаты. Он ничего не сказал и ни о чем не спросил, хотя, разумеется, отлично разглядел маскарадный наряд молодой жрицы. Он даже видел, как она передавала Мелио свою палку.

Мэна долго и тщательно умывалась, но так и не сумела окончательно избавиться от пятен. Они с Ванди отправились в храм, где жрец помог девушке облачиться в наряд богини. Служанки втерли в кожу ароматные мази и нанесли грим на лицо. К тому времени как они привели в порядок прическу и вставили в волосы шипы, Мэна окончательно опомнилась и вошла в роль богини. Тело остыло, дыхание выровнялось; девушка стерла со лба капли пота, угрожавшие повредить ее грим. Мэна опять вспомнила о поединке. Сражаясь с Тето, она не чувствовала страха — как и сказала Мелио. Это была правда, Мэна не кривила душой. Она попыталась снова вызвать к жизни то же чувство, такую же отвагу. Но глядеть в лица убитых горем родителей — не то же самое, что стоять на арене. Как ни старалась Мэна, ничего не вышло. Ей было неуютно и тоскливо.

Настал момент, когда пришлось выйти в храмовую залу и сесть на трон богини. Вамини стоял на своем обычном месте подле девушки. Он расправил одежды и замер, повернувшись к Мэне боком и глядя вперед. Все как всегда. Однако Танин — второй жрец — встал по другую сторону от трона, и это было уже не совсем обычно. Танин смотрел на Мэну в упор пристальным, задумчивым взглядом, так, что ей стало не по себе.

— Жрица, возможно, тебе будет интересно узнать, — проговорил Танин, — что вчера в Галат прибыл отряд иноземных воинов.

Мэна сделала все возможное, дабы унять бурлящие чувства. Стараясь, чтобы голос звучал как можно более оавнодушно и нейтрально, Мэна спросила:

— Что им надо?

— Мы думали, у тебя есть мнение на их счет, — сказал Вамини.

— Откуда бы? Если я узнала только сейчас. Никто из жрецов не ответил.

— Я… до меня доходили слухи, что на большой земле может начаться война. Если это и впрямь так, не исключено, что воины желают попросить нашей помощи.

— Может быть, так, — откликнулся Вамини, — а может, и нет. Они якобы ищут пропавшего ребенка и полагают, что он живет на Вуму. В любом случае это не наше дело. У нас хватает других проблем и помимо иноземцев. Богиня недовольна жителями острова — вот что имеет первоочередное значение. Сперва нужно задобрить Майбен. Потом решим, что делать с этой делегацией.

Вамини явно дал понять, что тема закрыта, но Мэну интересовали еще некоторые подробности.

— Иноземцы… к какому народу они принадлежат?

— Откуда мне знать? — буркнул Вамини.

— Они бледные, — сказал Танин. — Такого же цвета, как кожа свиньи.

Не самое красивое описание. Впрочем, по словам Танина трудно было сказать, насколько оно точное.

— Думаю, мне следует встретиться с ними, — сказала Мэна. — В облике Майбен, я имею в виду… Может быть, Майбен хочет, чтобы народ вуму сыграл свою роль в мировых событиях. Если я увижу их как воплощенная богиня, то смогу понять, что ей угодно.

— До сих пор у тебя это получалось плохо! Четверо детей исчезли с тех пор…

— И в чем моя вина?! Я терпеть не могу, когда богиня забирает детей. Я готова на все, чтобы остановить ее.

Вамини прикрыл глаза, слегка опустив голову. Он кипел от гнева.

— Ты забываешься, девочка. Мне не хотелось верить, но поговаривают, будто ты сражаешься на деревянных мечах. Это правда?

— В стенах своего дома я вольна…

— Значит, правда! — Вамини и Танин переглянулись. — Ты должна прекратить свои игры. Люди болтают, жрица. В стенах своего дома ты вольна делать многое, но не все. Ты не имеешь права позорить Майбен.

Занавес в дальней части залы пошевелился, указывая, что несчастные родители готовы войти. Вамини заметил это, однако продолжал:

— Ты немедленно прекратишь свои занятия. А твой друг — да, я знаю о нем — уедет отсюда на следующей неделе, на корабле купцов. Если он останется, ему несдобровать. И тебе тоже.

Процессия вступила в зал. Мужчина и женщина, сопровождаемые младшим жрецом, двигались вперед медленно и почтительно, опустив головы, придавленные горем. Увидев их, Мэна почувствовала, как бешено заколотилось сердце, и мгновение спустя поняла почему. Хотя лица супругов были опущены, Мэна узнала их. Они уже приходили сюда прежде. Та самая пара, которую она видела лишь неделю назад. Те самые люди, потерявшие свою девочку. Если только глаза не лгали… если это и впрямь были те же маленькие жители холмов…

— Нет, — прошептала Мэна. — Только не они… Я обещала, что богиня не заберет их последнего ребенка.

Вамини резко обернулся к ней.

— Глупая девчонка! Ты не имела права давать такие обещания. Смотри на этих людей, смотри внимательнее. И пожинай плоды своей гордыни!

Глава 48

Утесы неподалеку от Мэнила притягивали взгляд своей изумительной красотой. Черные, как ночное небо, вертикальные базальтовые стены вырастали из морских волн и вздымались на две тысячи футов над водой. Наверху и внизу, повсюду в расщелинах камня были втиснуты виллы. Некоторые в буквальном смысле висели на уступах, благодаря хитрым архитектурным конструкциям, которые изумляли Коринн до глубины души. Дома были выкрашены в бледные цвета — голубые и сиреневые. Тут и там виднелись флаги и штандарты, трепетавшие под сумасшедшим ветром.

Некоторые из вилл принадлежали акацийской знати, а некоторые — богатым купцам, поэтому Акараны никогда не снисходили до того, чтобы покупать здесь недвижимость. Однако другие, не столь привередливые члены королевского рода не гнушались соседством с простолюдинами. Подруга детства Коринн, чья семья имела загородный дом на скалах Мэнила, рассказывала, что нижние этажи сделаны из толстого стекла, и можно увидеть море, бушующее в сотне футов внизу. Она хвасталась, что, встав с постели в спальне, может пройти по комнате, любуясь волнами и чайками под ногами. В то время Коринн не поверила девочке, но вспомнила ее рассказы, едва увидела Мэнил.

Чтобы добраться до особняков с моря, нужно было высадиться в закрытом порту, ограниченном с моря высокими блоками волноломов. Утром погожего дня акацийской весны Коринн сошла с корабля на каменный причал в сопровождении Хэниша Мейна. Они сели в коляску с открытым верхом и начали головокружительный подъем по бесконечным пандусам, взбираясь на утесы. Общаясь с Хэнишем, Коринн все еще пыталась сохранить отчужденность и холодное равнодушие, но ей становилось все сложнее и сложнее носить эту маску. Хэниш был с ней невероятно мил и заботлив; в последнее время он уделял Коринн гораздо больше внимания, чем раньше. После их совместного отдыха в Калфа-Вен Хэниш все чаще приглашал Коринн в путешествия. А их было несколько. Каким-то образом Хэниш сумел убедить ее отправиться с ним в Бокум и показал городские достопримечательности. Он приходил к принцессе и заговаривал с ней, нарушая ее одиночество, однако Коринн не гнала Хэниша прочь, а отвечала ему — на удивление учтиво и охотно. Она по сей день втыкала в него свои колючки, но Хэниш становился все обходительнее, все любезнее… И Коринн сознавала, что не в силах дать ему достойный отпор.

Вилла, где они собирались остановиться, роскошная и комфортабельная, предназначалась для отдыха и была выстроена и обставлена так, чтобы подчеркнуть достаток владельца и предоставить гостям все возможные удобства. Некогда этот дом принадлежал акацийской семье. Возможно, Коринн даже знала прежних хозяев… Впрочем, она не спрашивала. Такие вещи уже не волновали ее, как прежде. Акацийцам когда-то принадлежало все и вся. Теперь их богатствами владели мейнцы. В свое время Коринн воспринимала этот факт как личное оскорбление, но с годами становилось все сложнее помнить о нем. Она поднаторела в языке мейнцев. Их культура, казавшаяся сперва чуждой и непонятной, смешивалась с акацийской — по крайней мере в придворных кругах — и переплеталась так тесно, что порой трудно было понять, где заканчивается одна и начинается другая.

Вилла стояла на площадке между утесами, цепляясь за скалы. Одна комната словно перетекала в другую; возникало чувство, что они двигаются, дабы приладиться к вашему перемещению. Такая планировка несколько сбивала с толку, хотя в целом производила приятное впечатление. Мозаичные узоры на полу изображали океанские волны, увенчанные белыми шапками пены. Дельфины выпрыгивали из воды, рыбаки плыли в крошечных лодках, накрененных под странными углами: будь суденышки настоящими, они неизбежно перевернулись бы. Оставшись одна в своей комнате, Коринн провела немало времени, ползая по полу на коленях и рассматривая детали. Как же искусно сделана мозаика! Особенно ей нравились рыбаки, которые находились вроде бы на грани крушения, но их улыбчивые лица заставляли поверить, что все это не всерьез.

В первый вечер их ожидал банкет, подготовленный радушными хозяевами — мейнскими нуворишами. Хэниш был вполне любезен с ними, хотя на самом деле они не слишком его интересовали — несмотря на их неустанные усилия превознести вождя до небес. Его не особенно вдохновляли ни компания, ни музыка, ни еда с выпивкой. Хозяева и гости делали все возможное, чтобы обратить на себя внимание Хэниша — героя, единственного мейнца, которому удалось сесть на трон и подмять под себя империю, великого вождя, кто был способен снять древнее проклятие. Люди наперебой восхваляли его, но Хэнишу было на это плевать. Его интересовала только Коринн, и только ей был посвящен вечер. Принцесса больше не могла лгать себе: ей нравилось общество Хэниша. Нравилось слушать его рассказы и отвечать на вопросы. Нравилось, что эти серые глаза смотрят только на нее, пока остальные гости лезут из кожи вон, чтобы добиться расположения вождя. Прежде Коринн сочла бы это обычной надменностью; теперь она понимала, что Хэниш и впрямь ценит ее общество превыше любого другого — и наслаждалась этим.

Хэниш расслаблялся в компании Коринн — даже когда его мысли были заняты сложными государственными делами. Он рассказывал ей, как продвигается кампания Лиги против Внешних Островов. Все оказалось далеко не так просто, как полагал сэр Дагон. Лиге сильно подгадил пиратский капитан по прозвищу Шпрот. Забавное имя; несомненно, пират хотел выставить себя мелким, безобидным человечком — вроде неприметной рыбешки. Однако он натворил таких дел, что назвать его безобидным не поворачивался язык. Начать с того, что он искалечил боевой корабль Лиги и убил вице-адмирала. А некоторое время спустя тот же пират совершил налет на сами платформы. Он устроил на складе смолы взрыв, который разворотил одну из платформ, а горящие брызги вызвали сильнейший пожар. Полыхало даже то, что упало в воду. Огонь перекинулся на другие платформы; пожары пылали почти неделю, прежде чем удалось локализовать и потушить их. Ущерб был таков, что Лига задержала весеннюю поставку миста, задолжав всем провинциям. Потребуется немало времени, чтобы оправиться после нападения.

— Вот таких дел натворил маленький шпрот, — подытожил Хэниш и тут же махнул рукой, словно говоря, что все это, в сущности, ерунда. — Ладно. Лига очухается и будет сильнее прежнего. Ресурсов у нее вполне достаточно. Так, во всяком случае, они говорят, а я предпочитаю им верить. Удар по Лиге — удар и по нам.

— А вы не думали о том, чтобы порвать с ними?

— С Лигой? — переспросил Хэниш.

Коринн поколебалась секунду.

— Я знаю, что Лига была рядом много веков, но если они не могут защититься даже от шайки пиратов… почему бы не вести торговлю без посредников?

— Вы и представить не можете, как они сильны. Лига контролирует все мировые дела, у нее повсюду рычаги влияния. А самое, пожалуй, важное — то, что очень многие нынешние толстосумы и власть имущие приобрели свои богатства и положение благодаря Лиге. Они будут держаться за нее до конца. Так было во времена вашего отца, и теперь не изменилось.

— Вы никогда не упустите случая напомнить, что мой народ повинен во всех бедах мира, — сказала Коринн, чувствуя, как в душе вздымается гнев. — Мы, злодеи, установили Квоту, мы распространили мист, мы учредили рабский труд на рудниках. Вы все время тычете меня носом в мерзости, словно виновата я. Вы кричали, что уничтожите все несправедливости, сделаете мир лучше — и что же? Сделали? Вы убили рабовладельцев, да только вот не освободили рабов, а просто заняли место прежних хозяев!..

Хэниш перебил ее и беспечно, словно не было этой длинной возмущенной тирады, спросил:

— Не потанцуете со мной?

Коринн смерила его холодным взглядом.

— Мейнская музыка не годится для танцев.

Она не пыталась оскорбить Хэниша. В сравнении с полнозвучной, плавной музыкой акацийских инструментов, отрывистые ритмы Мейна казались Коринн лишенными гармонии, а мелодии — скучными и непредсказуемыми.

— А если бы была подходящая музыка, вы бы пошли танцевать?

Не дождавшись ответа, Хэниш взял принцессу за руку, сжал ее тонкое запястье между большим и указательным пальцем и повел к центру залы.

— Многие века мейнские музыканты играли подобные мелодии, и люди танцевали под них, отыскивали ритм, подходящий для движений двух тел. Может, такой ритм трудно ухватить, но это не значит, что его вообще нет.

Хэниш обнял Коринн за талию и притянул к себе. Она дернулась, пытаясь высвободиться, и шагнула назад. Хэниш, однако, не выпустил ее, а подался вперед, вслед за ней. Движение оказалось неожиданно гармоничным. Его шаг вперед был так хорошо подогнан к ее шагу назад, что принцесса и впрямь углядела в этом какой-то хореографический элемент. Как ни старалась Коринн, она не могла нарушить заданный Хэнишем ритм и в конце концов бросила попытки. Просто изумительно, как легко, как изящно он двигался, плетя все новые и новые узоры танца. И с каждой секундой танец этот нравился принцессе все больше…

— Коринн, — сказал Хэниш, — я не стану притворяться, будто у меня есть достойный ответ на ваш вопрос. Я не сделал мир лучше и признаю это. Но я сделал его лучше для своих людей. Поверьте, они заслужили награду. Ни один народ не страдал так, как мы.

— Надо полагать, это тоже моя вина.

Хэниш продолжал танцевать, опустив взгляд. В его глазах Коринн увидела странное выражение, которое не сумела понять.

— Не ваша лично, но вашего народа, да. Ваши люди породили Тунишневр. Создали их. Тинадин заполучил трон обманом. Вы, должно быть, считаете меня коварным и вероломным, Коринн? Тогда вам следует побольше узнать о собственных родичах. Надев корону, Тинадин обратил свою силу против моих предков и наложил на них проклятие. Он был чародеем. Ему достаточно было произнести слова, чтобы они воплотились в жизнь.

— Сантот, — пробормотала Коринн. — Вы говорите о сантот.

Хэниш кивнул.

— Тинадин имел дар, какой, может, был бы и у вас, если б вы знали, как им пользоваться. Он проклял род Мейн, наказал нас вечными муками. С тех пор никто из моих сородичей не обрел упокоения в смерти. Никто — за двадцать поколений. Наши тела не подвержены тлению. Наша мертвая плоть не горит. Мы не живем и не умираем до конца. Мы просто существуем.

К ним присоединились другие пары, старательно имитируя танец Хэниша и ожидая хотя бы мимолетного взгляда вождя. Коринн подумала, что Хэниш сменит тему, боясь быть услышанным, но он продолжал, даже не понизив голос:

— Нет более страшного проклятия, чем навечно оказаться запертым в ловушке между жизнью и смертью. Представляете, каково это, когда душа застревает в трупе, существует там годами, столетиями, и конца этому не видно? Смерть приходит ко всем — людям, зверям, деревьям и рыбам. Она приносит освобождение. Лишь мои предки лишены его. И я тоже. Вот что такое Тунишневр. Их становится больше с каждым проходящим годом. У акацийцев принято сжигать тела умерших и развеивать прах по ветру. В ваших обычаях сокрыто знание о проклятии и страх перед ним, даже если вы сами об этом забыли. Так часто бывает. Коллективная память хранит мудрость, которой нет у отдельных людей. Я хочу освободить своих предков, чтобы они, наконец, обрели покой. Вы могли бы помочь мне…

— Я?

Хэниш кивнул.

— Вы даже не подозреваете, как важны для нас.

— А правда ли, что вы способны общаться со своими предками?

— В некотором роде да.

— И что предки вам говорят?

Они врезались в пару, которая оказалась слишком близко. Хэниш остановился, опустил руки и ответил тихо, почти вкрадчиво:

— Много всего разного, Коринн. Прямо сейчас они говорят, что здесь становится слишком тесно. И полагают, что нам лучше сбежать.

Следующий день Хэниш и Коринн провели вдвоем. Можно было подумать, что Хэнишу нечего делать, кроме как развлекать принцессу. Они катались верхом по прибрежной дороге, ведущей на север, к плато. С одной стороны расстилалась морская гладь, с другой — тянулись ухоженные поля. Эскорт телохранителей-пунисари держался на почтительном расстоянии, вне пределов слышимости. Впервые Хэниш и Коринн могли пообщаться наедине, не опасаясь чужих ушей, однако не пользовались этой возможностью и не говорили ни о чем важном.

Они посетили местную достопримечательность — полюбовались расщелиной в теле скалы, откуда с шумом изливался пенистый поток, взрывавшийся фейерверками брызг. После обеда стреляли перепелок, которых слуги одну за другой выпускали в небо. Птицы взлетали, громко хлопая крыльями, их было слышно издалека — простая цель для хорошего лучника. Хэниш, впрочем, задел лишь одну птицу, да и ту вскользь; Коринн подстрелила пять. Каждое попадание доставляло ей неизмеримое удовольствие. Коринн нравилось наблюдать, как мгновенно замирали в воздухе птичьи крылья, траектория полета менялась, птица падала с небес, неуклюже кувыркаясь, и мелькало засевшее в теле древко. Один раз стрела Коринн прошла перепелку насквозь, полетела дальше и уткнулась в землю лишь после того, как птица рухнула вниз. Хэниш зааплодировал, и Коринн отпустила ехидный комментарий, а он лишь улыбнулся в ответ.

Вечером Хэниш предложил отказаться от званого ужина. Коринн не возражала. Они поели вдвоем, сидя на дальних концах очень длинного стола. Коронным блюдом были эскалопы с соусом из красного перца, посыпанные ароматными травами. Чудная игра сладкого и острого на языке и приятное тепло, разлившееся по всему телу. Пили сухое белое вино; Коринн нечаянно всосала щеки, а Хэниш не преминул передразнить ее. Коринн возмутилась: он нарочно заставил ее выглядеть глупо!..

Позже, на балконе виллы, они смаковали ликер. Море внизу темнело по мере того, как солнце опускалось за горизонт. Вскоре вышла луна, просвечивавшая сквозь тонкую занавесь облаков. Ветер принес с собой прохладу, и Коринн ощутила, как кожа покрывается мурашками. Она стояла рядом с Хэнишем — достаточно близко, чтобы уловить запах ароматических масел, которые он втирал в кожу, и случайно задела плечом его плечо. Потом нечаянно коснулась грудью его руки — и почувствовала, как разом напряглось тело. Неужели она делает все это намеренно? Обмывает себя, полагая, что прикосновения случайны, или всему виной вино и ликер, сделавшие ее такой неловкой?

Хэниш взял бутылку, намереваясь вновь наполнить ее маленький бокал, но Коринн отодвинула его в сторонку.

— А что дальше? Предложите мне трубку с мистом?

В ее голосе была ирония, но Хэниш отчего-то занервничал. Он уставился на выветренные перила балкона и потер их пальцами, словно стараясь скрыть непонятное смущение.

— Никогда.

— Зачем вы привели меня сюда? Чтобы соблазнить? Мне кажется — или все к тому идет?

Кровь кинулась Хэнишу в лицо. Даже лоб покраснел. Никогда прежде Коринн не видела на его лице такою недовольного выражения.

— Я привел вас сюда, чтобы сделать подарок. Только боюсь, вы швырнете его мне в лицо.

— Получается, я пугаю вас?

— Вы приводите меня в трепет. Никто и никогда еще не внушал мне подобных чувств. Никто и никогда до вас…

Коринн ждала. Хэниш взял ее за руку и потянул за собой, усадив на скамью возле перил. Они сидели бок о бок, глядя на темное море внизу. Их колени слегка соприкоснулись.

— А если я скажу, что все это ваше? — спросил Хэниш. — Я имею в виду виллу. Вы были принцессой и до сих пор остаетесь. Жаль, что вы не верите в мои добрые намерения. Я был бы рад увидеть, как вы с вашими родными соберетесь здесь, чтобы наслаждаться…

— Нет нужды меня покупать. Я и так ваша рабыня.

— Прошу вас, Коринн… — Хэниш чуть заметно поморщился. — Этот дом принадлежал семейству по фамилии Анталар. Вы знали их, да?

Принцесса кивнула.

Хэниш сказал, что встречал одного из Анталаров — во время войны, перед сражением. Он убил того юношу, но всегда сожалел о его смерти. В нем была сила, сказал Хэниш. Гордость. Молодой человек напомнил ему собственного брата, Тасрена. Такой же сердитый, такой же целеустремленный. Он так же мечтал послужить на благо своему народу. Но Хэниш не мог поступить иначе. Оказавшись в тот день на том поле, юный Анталар должен был умереть. Он жил достойно и правильно, он вызывал уважение, и очень жаль, что пришлось покончить с ним. Тем не менее выбора не было.

— Я сожалею и о том, что произошло с вами по нашей вине, Коринн. — Хэниш помолчал. — Я знаю, что вас нельзя купить, и просто хочу преподнести подарок. Это самое малое из того, что я могу — и обязан — сделать. Я слишком долго держал вас взаперти. Простите меня. Я боялся выпускать вас из поля зрения.

— Почему?

Он покачал головой, словно говоря, что не собирается отвечать на этот вопрос. Во всяком случае, прямо сейчас.

— Как бы там ни было, вы не рабыня. И сами это знаете, верно?

— Да. Я знаю. — Коринн отодвинула колено, разорвав контакт. Приятное головокружение и воодушевление, порожденное вином и ликером, куда-то исчезли. — Однажды я видела настоящих рабов. Как-то во время путешествия мы остановились в доме одной знатной семьи возле Бокума. Поздно ночью я и моя подруга выбрались на улицу и залезли на крышу. Очень зря. Мы иногда делали так раньше — смотрели на звезды и рассказывали истории… но в этот раз все было по-другому. Мы нашли место, откуда было видно улицу внизу, а там… там происходило нечто странное. Я сперва подумала, что это какой-то парад, но кто будет устраивать парад посреди ночи? В полной тишине? Кроме того, на параде люди не ходят закованными в цепи. Там были дети, мои ровесники — десяти, одиннадцати лет на вид. На каждом был ошейник, от него тянулись цепи, сковывая детей вместе. Несколько сотен детей охраняли люди с обнаженными мечами. Они шли тихо. Не доносилось никаких звуков, кроме шороха ног и звяканья цепей, и… я никогда не забуду эту тишину. Она была ужасающе громкой.

— С трудом могу такое представить. Похоже на сон, — откликнулся Хэниш.

Коринн покачала головой.

— Заманчиво было бы так думать… Увы, это был не сон. Я запомнила все до мельчайших деталей. Тогда я не поняла, что за процессию увидела, и мне хватило ума не спрашивать взрослых. Это была Квота, разумеется. Квота, от которой все зависит. — Долгую минуту Коринн смотрела на Хэниша. Маленький белый шрам на носу проступил ярче, чем обычно — возможно, потому, что лицо раскраснелось от выпитого. — Зачем Лотан-Аклун наши дети? Что они с ними делают?

— Некоторые вопросы лучше оставлять без ответов. Послушайте, вы откровенны со мной. Позвольте мне сделать то же самое. Я хочу, чтобы вы поняли меня и моих людей. Мы очень сильно пострадали во времена Воздаяния. Понимаете? Двадцать два поколения в моем роду. Столько же, сколько и в вашем. Вы правили миром; мы боролись за выживание. Неудивительно, что мы мечтали исправить несправедливость. Все дурацкие диверсии, которые мы устраивали за прошедшие годы — мелкие стычки и рейды, нападения на Ошению, — вовсе не в духе мейнцев, как вы полагали. За этой шумихой с барабанами, топотом и свистом мы прятали свои истинные намерения. Мы хотели, чтобы акацийцы поверили, будто они знают нашу натуру, видят нас насквозь… Я просто пытаюсь объяснить, что к чему. Ваше право — судить нас. Но мое право — требовать, чтобы суд был справеддивым.

— Вы убили моего отца, — сказала Коринн.

Предполагалось, что в ее голосе должен прозвучать холодный гнев, а вместо этого прорезались какие-то жалобные нотки. Словно Коринн хотела, чтобы ей посочувствовали.

— Теперь я искренне сожалею об этом, хотя сознаю, что у нас не было выбора. Вы не представляете, как я был бы счастлив, если бы мы с вами познакомились при других обстоятельствах. Поймите: я сражался со зверем — Акацийской империей, но никак не с вами. Я не чудовище. Иногда мне очень хочется убедить мир в том, что я не кровожадный монстр. Мне жаль людей. В первую очередь я должен думать о них, понимаете? Я не желаю посылать тысячи детей в рабство, меня с души воротит от этого. Однако мой народ всегда будет стоять на первом месте. Попытайтесь понять, если сможете.

Нельзя сказать, что слова Хэниша оставили Коринн равнодушной. Она поверила сразу. Несмотря ни на что, у него доброе сердце. На душе у Коринн потеплело от этой мысли. И все-таки она ничего не могла с собою поделать: многолетняя привычка выставлять против него все свои колючки сработала даже сейчас. Она не показала своих истинных чувств, спрятавшись за щитом ехидства.

— Интересный способ обольщать девушку…

Хэниш поднял голову, в его глазах блестела влага. Он чуть пошевелился, и слезы, не удержавшись, потекли по щекам. Это была такая неожиданная, болезненная метаморфоза, что Коринн невольно протянула к нему руку. Она положила ладонь на спину Хэнишу, провела пальцами вдоль выступающей кости лопатки, вверх по тонкой ткани рубахи, по обнаженной шее. Ей хотелось прикасаться к нему снова и снова. Его кожа была теплой и мягкой; Коринн казалось, что она чувствует биение его пульса… или, может быть, это стук ее собственного сердца отдавался в кончиках пальцев.

Так утомительно все время хранить верность отцу, подумала она. Жить с изнуряющей надеждой, что родные вернутся и как-то повлияют на ее судьбу. Почему бы просто-напросто не отдаться Хэнишу? Найдется ли человек лучше, чем он? В глубине души Коринн желала, чтобы Хэниш возобладал над ней, заставил делать то, что ему хотелось. Она понимала, что подчинится, примет любую роль, которую Хэниш придумает для нее. Он умел быть жестоким. Это никуда не денется, пусть даже он и показал Коринн свою уязвимость. Наутро он снова станет прежним Хэнишем Мейном, и мир никогда не узнает о трещине в стене его полного и безраздельного самоконтроля. И все же, несмотря ни на что, Коринн хотела получше увидеть именно эти черты. Узнать Хэниша во всех его ипостасях, и принять их, и разделить с ним все, что он имел.

Хэниш посмотрел ей в лицо. Коринн не опустила глаз. Она взглянула на него словно бы с вызовом.

— Откуда вы узнали, что нужно выбрать именно эту виллу?

— Такая уж у меня работа — все знать. Надеюсь, я угодил вам.

— А здесь есть комнаты со стеклянным полом? — спросила она.

Хэниш кивнул.

— В детской спальне. Как раз под нами.

— Покажите мне их, — прошептала Коринн.

Глава 49

Аливер вернулся в мир живых. Он покинул сантот, дав обещания и получив обещания от них. Мало-помалу он снова начинал ощущать свое материальное тело, которое сперва казалось неуклюжим и громоздким. Аливер двигался неловко, с трудом переставляя ноги, конечности словно были наполнены расплавленным металлом. Каждый раз, опуская ступню на песок, Аливер чувствовал укол вины за то, что заставляет землю выносить его тяжесть. И почему он никогда не думал об этом раньше? Течение времени, движение солнца, яростная жара дня и острый холод ночи — так много вещей, о которых необходимо помнить. Аливер замечал все, даже самые крошечные детали окружающего мира. Малейшие звуки — шуршание песчинок, далекое ворчание грома, звук собственного кашля отдавались в сердце, словно взрывы. Снова и снова Аливеру приходилось останавливаться и отдыхать, держась за голову и делая мелкие осторожные вдохи. Ему хотелось вернуться назад, хотя Аливер понимал, что не сделает этого. Такое чувство сродни голоду курильщика, лишенного миста — мечта о недосягаемом зеленом облаке. Аливер сражался с ним как мог. На самом деле он никогда еще не испытывал такой яростной решимости и готов был встретить лицом к лицу любую судьбу, которая ждала его в Изученном Мире.

Аливер нашел Келиса в условленном месте. Присутствие человека сломало последние барьеры между Аливером и реальным миром. Впервые за долгое-долгое время он услышал живой голос, попытался ответить и с облегчением обнаружил, что его собственная речь более не кажется жуткой какофонией звуков. Они с Келисом отправились обратно к Умэ и вскоре снова перешли на легкий бег, столь распространенный среди талайцев. Все возвращалось к прежнему порядку вещей.

Поселение, однако, выглядело не таким, как прежде. Умэ удвоилось в размерах, раздавшись во все стороны за счет шатров и тентов, окруживших основное становище со всех сторон. Едва Аливер с Келисом приблизились к деревне, послышались голоса, оповещающие об их прибытии. Люди толпились на лужайках между полями, залезали на деревья, собирались на всех свободных клочках земли. Проходя сквозь толпу, Аливер слышал разговоры на диалектах соседних племен. Увидел бальбарский головной убор, сделанный из перьев страуса, и ожерелье из раковин с восточного побережья, и плотные кожаные штаны, какие носили жители Тейских холмов. Группа воинов с высокими скулами приветствовала Аливера и Келиса слаженным криком. Аливер понятия не имел, что это за племя, и ответил им нервным кивком. Судя по широким улыбкам молодых воинов, ответ вполне подошел.

Таддеус и Санге ждали в центре деревни. На лицах обоих мужчин застыло одинаковое выражение облегчения, радости и отцовской гордости. Уединившись в доме вождя, Аливер постарался как можно доходчивее ответить на многочисленные вопросы, однако не слишком преуспел. Многие детали было непросто передать словами. Он терялся на половине фразы, делал паузы, раздумывая, как лучше описать то, что происходило с ним в землях сантот. Ничего не получалось. Теперь, когда он был в мире людей, многое казалось смутным и расплывчатым, как полузабытый сон.

Таддеуса и Санге потрясло то, что Аливеру удалось разыскать сантот, и восхитило, что маги признали принца. Более же всего они были рады, что Аливер вернулся целым и невредимым. С того дня, как он ушел, слухи о его миссии летели от поселения к поселению, от племени к племени. Аливер Акаран среди них! Он убил ларикса! Он отправился на поиски изгнанных чародеев! Ни Таддеус, ни Санге не думали, что новости распространятся так далеко и с такой скоростью. Это случилось само собой. Люди, хранившие секрет девять лет, более не могли молчать. Весь мир, затаив дыхание, ловил каждое слово о принце Акаране. В Умэ начали стекаться пилигримы.

— Они собрались здесь, чтобы примкнуть к тебе, — сказал Таддеус. — Можно отправляться на север в любой день, мы соберем армию по пути. К нам стянется орда, какой еще не видывал свет, огромное войско из всех народов и племен. Хэниш Мейн не отвертится от боя… — Канцлер помедлил, пытаясь представить нарисованную им самим картину. — Принц, тебе нравится этот план?

— Мы не можем просто давить числом, — услышал Аливер собственные слова. — Нужно как следует натренировать солдат. Без дисциплины и воинской выучки наша армия будет просто толпой; мейнцы на пару с нюмреками перережут их как котят.

Таддеус посмотрел на Санге. Он сказал ему что-то взглядом и движением бровей, а потом снова обернулся к Аливеру, с удовлетворением отметив, что принц рассуждает разумно и профессионально. Таддеус много лет поддерживал контакт с некоторыми бывшими акацийскими генералами. Все они были связаны с движением сопротивления и ждали, когда Акараны призовут их к оружию. Один из них — Лика Алайн, бывший командир Северной Стражи, разыскал младшего принца.

— Он нашел Дариэла?! — перебил Аливер.

Таддеус кивнул.

— Пока тебя не было, пришло письмо. В самом скором времени Дариэл и генерал Алайн отправятся в путь, чтобы присоединиться к нам. И не только они. В каждом уголке империи есть люди, сохранившие верность Акаранам.

Брат жив! Услышав эту новость, Аливер ощутил громадное облегчение, которое, впрочем, мгновенно сменилась тревогой. Малыш Дариэл! Как он сумеет выжить в сердце приближающейся бури? Аливер чуть было не сказал, что Дариэлу лучше остаться в тайном, безопасном месте, но одернул себя. Он до сих пор воображал маленького мальчика, однако годы наверняка изменили Дариэла, как и Аливера — и даже больше: ведь он был так юн, когда началось изгнание. Ему хотелось вцепиться в старого канцлера и засыпать его вопросами. Где брат? Что за жизнь он вел? Каким стал теперь?..

Поразмыслив, Аливер решил, что расспросит Таддеуса позже. Сейчас его волновала другая, не менее важная тема.

— Ты говоришь, что повсюду есть люди, верные моей семье. Ты уверен? Сидя на троне, Акараны не много сделали для блага своих подданных.

— Они помнят благородство и великодушие вашей семьи, — сказал Санге.

Слова прозвучали торжественно и высокопарно. Несомненно, он искренне верил в то, что говорил, и, очевидно, чувствовал себя отчасти приобщенным к этому благородству.

Принц обернулся к Келису.

— А ты как полагаешь?

Талаец кашлянул.

— Весь мир пострадал от войны, затеянной Хэнишем. Под пятой Мейна жизнь стала еще хуже, чем прежде, а ты… ты символ меньшего зла. Люди по крайней мере надеются. Надеются, что с тобой будет хоть немного, да лучше.

— Этого мало, — сказал Аливер с уверенностью, которая удивила его самого. Недостаточно быть меньшим злом. Если он действительно желает вернуть трон, то должен метить выше. — Я не хочу воевать лишь затем, чтобы восстановить старый порядок вещей. Если мы победим, Таддеус, я изменю мир к лучшему. Нужно сказать людям, что, сражаясь за меня, они будут сражаться за себя самих. Их дети станут свободными. Я даю слово.

Долгие несколько секунд Таддеус смотрел на Аливера. Его лицо превратилось в бесстрастную маску. Должно быть, старый канцлер долго работал над собой, прежде чем научился с таким совершенством управлять эмоциями.

— Ты описываешь прекрасный идеал, но не так-то просто воплотить его в жизнь. Мир искажен сверху донизу. Возможно, больше, чем ты думаешь.

Принц ответил Таддеусу твердым взглядом.

— Наша война должна стать сражением за лучший мир. Иначе мы проиграем.

— Хорошо. Я прослежу, чтобы твои слова стали известны всем. Отец гордился бы тобой, Аливер.

Принц подошел к окну и, прищурившись от яркого солнца, посмотрел наружу.

— Все эти люди пришли сюда по собственному желанию? Им сказали правду? И ничего больше?

— Да, — откликался Санге. — Мы получили слово от южных племен. Они знают о твоей миссии, и почти все прислали сюда своих представителей, дабы подтвердить, что готовы оказать тебе помощь. Некоторые уже рассказывают собственные легенды о твоих подвигах и о том, как ты нашел сантот. Возможно, в скором времени до тебя дойдут истории о великих деяниях, которые ты совершил еще в детстве. Невероятных деяниях. Сам удивишься. Впрочем, мы с Таддеусом просто сообщим всем, что ты жив и намерен отвоевать трон Акации. Этого будет вполне достаточно.

— Ты сказал: «почти все». Значит, не все?

Санге с сожалением покачал головой. Халали, объяснил он, оказались единственным из сильных племен, кто не ответил на призыв. Они не прислали своих воинов, а лишь отправили посланника, который сообщил, что народ халали услышал слово Акарана. Они будут держать совет. Впрочем, халали всегда отличались гордостью и высокомерием. Навряд ли они согласятся помочь без веской на то причины. Это было могущественное племя, второе по численности после талайцев.

— Обязательно нужно перетянуть их на свою сторону, — сказал Келис. — Халали — хорошие бойцы. Не настолько, как они сами о себе думают, но все же…

— Ладно, — кивнул Аливер, в душе удивляясь тому, как быстро пришло к нему решение. — Я уговорю их.

Земли халали с трех сторон окаймлены грядами холмов. Само племя жило по берегам озера, откуда брала начало река. Неглубокое, но довольно большое озеро кишело рыбой и водоплавающими птицами, так что халали никогда не голодали — даже в периоды сильной засухи. Такое преимущество сделало их сильным и многочисленным племенем. Главной их пищей служила небольшая серебристая рыба, которая водилась в озере в великом изобилии. Ее жарили, варили, вялили, солили или мариновали в глиняных сосудах. Своим тотемом, однако, халали выбрали другое животное — более соответствующее, по их мнению, характеру и облику народа. Нельзя сказать, что это был оригинальный выбор.

— И что же, все люди в этих землях верят, будто их породил лев? — спросил Аливер, когда они с Келисом приближались к земляным стенам поселения халали.

Высотой в три человеческих роста, стены были утыканы изогнутыми железными шипами. Укрепление имело устрашающий вид, но служило в основном для того, чтобы произвести впечатление на гостей и защитить людей от ночных хищников. Там и тут к стенам были пришпилены львиные шкуры.

— Не все, — сказал Келис, задумчиво рассматривая шкуры. — Некоторые отдают предпочтение леопарду.

Они покинули Умэ втайне, только вдвоем, желая застать Обадала врасплох и послушать, что он скажет. Аливера предупредили, что вождь халали потребует какого-нибудь вознаграждения в обмен на помощь, но принц не мог даже предположить, что именно может понадобиться Обадалу.

Вождь халали не слишком удивился приходу Аливера. Он ожидал принца под тентом с конусовидной крышей, подпертой со всех сторон гибкими деревянными шестами и крытой тростником. Обадал сидел в центре, окруженный несколькими советниками. С краю, почти у самой границы света и тени от крыши, расположилась группа пожилых мужчин. Они провожали Аливера взглядами желтоватых глаз — злобными и воинственными, странными в сочетании с их сгорбленными старческими телами. Казалось, каждый из них готов накинуться на принца, если только заметит в его действиях хоть малейшую угрозу безопасности вождя.

Обадал носил свой царственный статус с хладнокровием и самообладанием, подражая тотему племени. У него была широкая грудь, толстая, мускулистая шея и круглое одутловатое лицо с крупными чертами. Глаза вождя казались сонными и апатичными, жесты — медленными и ленивыми. Воткнутое в крыло носа золотое кольцо ярко блестело на фоне угольно-черной кожи. Обадал рассматривал Аливера с нескрываемым интересом, явно заинтригованный его необычной внешностью — тонким акацийским носом, небольшими губами и светлым цветом кожи.

— Я был удивлен, узнав, что ты пришел ко мне, — наконец проговорил Обадал. — Слышал о твоей победе над лариксом. Поздравляю. Ты можешь гордиться. Я гордился в свое время. Теперь я слишком богат, чтобы охотиться на животных. За меня это делают другие. Я никогда не встречался с прославленными сантот. Ты одаренный человек, принц Аливер.

Вождь продемонстрировал Аливеру свои белоснежные зубы — не то чтобы улыбку, но, очевидно, некий знак благорасположения.

— Я вижу, мало на свете такого, чего не знал бы Обадал, — произнес в ответ Аливер. — Тогда, должно быть, тебе известно, зачем я пришел и о чем хочу говорить?

Вождь молча побарабанил толстыми пальцами по бедру, дав Аливеру понять, что он слишком торопится, и вернулся к размеренной беседе. Он расспросил, все ли благополучно у народа талайцев, и осведомился о знатных семьях — проверяя, насколько хорошо Аливер в них разбирается. Принц старался отвечать со всей возможной учтивостью, в душе коря себя за то, что так быстро перескочил к истинной цели визита. Хотя Аливер давно узнал обычаи этих земель, он все еще слишком часто забывал в спешке традиционные формальности.

Получасом позже Обадал наконец замолк, и некоторое время двое молодых людей слышали лишь жужжание мух и детские крики в отдалении. Каждый отпил из сосуда с пальмовым соком — холодным и освежающим, спасающим от изнуряющей жары. Затем Келис чуть заметно кивнул Аливеру, подтверждая, что можно перейти к главному.

— Благородный Обадал, — начал Аливер, — наверняка ты уже знаешь, о чем я хочу поговорить с тобой. Скоро начнется большая война, цель коей — изничтожить зло, причиненное миру Хэнишем Мейном. Он привел с севера своих воинов и армию чужаков и захватил Акацию. Может показаться, что мейнцы победили, но на самом деле они просто застали мой народ врасплох, и мы вынуждены были отступить. Временно. Еще мой отец начал дело объединения великих сил мира для противостояния Мейну. Я пришел сюда просить помощи в этой борьбе. Акация щедро вознаградит тебя за мудрые советы и сильную армию.

Обадал держал в левой руке жезл в форме креста, выкрашенный в золотой цвет, увитый кожаными лентами и украшенный непременными птичьими перьями. Толстым концом жезла он неторопливо почесал шею, а затем обратился к Аливеру.

— Почему мои люди должны проливать кровь за тебя? Ты принц без государства, а Хэниш Мейн держит в каждой руке по мечу, и оба могут убивать.

— У меня есть армия, — сказал Аливер. — Ведомо ли тебе, что воины стекаются в нее из всех земель? Я хочу биться не только лишь для собственного блага. Разве Хэниш Мейн не дотянулся и сюда, разве он не положил руку на ваши богатства, хватая то и это, что ему понравится? Он забирает детей из ваших земель и продает их неведомым хозяевам на другой стороне мира. Я сказал бы, что это деяния врага. Ты ведь не зовешь мейнцев друзьями, верно?

— Нет. Конечно, нет. — Вождь поглядел по сторонам, словно собираясь сплюнуть. — Да только какая мне разница, кто из бледных людей грабит нас? Мейнцы не лучше и не хуже акацийцев, которые были до них. И не делай оскорбленный вид, принц. Правдой нельзя оскорбить. Мейнцы вдвое увеличили квоту рабов, это правда, но они не спрашивают, откуда берутся рабы, понимаешь? Такая квота ослабляет наших врагов больше, чем нас. Ты понимаешь меня?

Аливер ощутил острый укол обиды, когда его обозвали «бледным», однако почел за лучшее не заострять на этом внимание.

— Мой отец не хотел никого грабить, и я не хочу.

— Многие его именем приходили в наши земли и крали у нас. Ты или искусный лжец, или совсем не знаешь истинной сути мира. Ты жил в красивом дворце, разве не так? Целый остров ты называл своим собственным. Лошади и украшения, вкусная еда, слуги — у тебя было все. Как ты думаешь, чем за это платили?.. Я тебе скажу кое-что. Подойди ближе.

Обадал поманил его жезлом. Аливер подался вперед, оказавшись в неудобной позе. Он едва не упал и в конце концов кое-как удержал равновесие, почти встав на четвереньки. Вождь наклонился поближе. От него пахло сандалом и едким потом.

— Люди вроде тебя или меня правят не потому, что благословлены Дающим. Это ложь, придуманная для простого народа. На самом деле мы держим власть, поскольку лучше всех знаем, что Дающий покинул нас. Нет другого мира, кроме того, что мы сделали сами. И в мире, где когда-то правил твой отец, было мало богатых и много бедных. Так уж его устроили.

Несколько стариков пробормотали слова одобрения. Один облизал языком губы, сочно причмокнув.

— Ваши люди брали у нас не только золото, не только рабов, — продолжал вождь. — Твой отец держал в плену моего младшего брата, мою сестру и вторую жену моего отца. Моих родичей, понимаешь? Мою кровь. Леодан спрятал их, запер где-то далеко отсюда. Так он получил сердце моего отца и сказал ему, что если халали обратят оружие против Акации, его родные будут страдать. Я до сих пор не знаю, живы ли они. Можешь ты отпустить моих родичей? Можешь пообещать, что они вернутся домой?

Аливер заморгал. Прикрыл глаза и несколько секунд сидел молча и неподвижно. А потом вновь открыл их.

— Я не знаю. Такими вещами скорее всего занимались в Алесии. Мой отец, наверное, и не подозревал…

— Какой король признается в своем невежестве?

— Более мудрый, чем тот, который сообщит всему миру о своем знании, — парировал Аливер. — Акция была огромным государством. Много дел проходило через руки наместников. Если б ты знал моего отца, то понял бы, что для него не было ничего дороже семьи. Он не стал бы использовать такие методы.

Обадал покачал головой.

— Безраздельная власть означает безраздельную ответственность. Люди моего племени подносят вождям богатые дары. Мы же платим тем, что наши души принимают на себя их грехи. Если ты не готов к этому, то не заслужил свой трон. Ползи назад и оставайся ребенком. И не корону ищи, а грудь матери.

Маленькая птичка влетела под тент и закружилась в воздухе, присела на одну из перекладин, потом на другую. Аливер поднял взгляд и некоторое время бездумно наблюдал за ней. Все шло совсем не так, как он планировал. Он чувствовал себя глупцом, тем самым ребенком, которым обозвал его вождь.

— Ну, довольно об этом, — сказал Обадал, неожиданно сменив тон и перейдя от пафосных речей к простым словам. — Ни один мужчина не может вернуться к материнской груди, так что давай-ка двинемся дальше. Я могу дать то, что тебе надо. Знаешь наших врагов, племя бальбара? Они несли зло моим людям с первых дней существования мира. Когда-то халали повелевали ими, но в последнее время бальбара стали слишком наглыми. Они смеются над нами, вторгаются в наши земли и разоряют наши деревни. Мне это надоело. Я хочу уничтожить их.

— Уничтожить?

— Да. Убить их воинов, оскопить их мальчиков и продать их женщин в наложницы, чтобы носили детей халали. Если поможешь мне стереть их с лица земли, признаешь мой народ равным талайцам и позволишь нам собрать дань твоим именем…

— Мне не нужна дань…

— Ха! Когда твой народ держал власть, Акация пила дань, как пьяница глотает вино. Все повторится снова, я уверен. Затем ты признаешь нас равными с талайцами и согласишься, чтобы все эти земли были переименованы в Халали. Не только на наших картах, но и на твоих. Почему земля от горизонта до горизонта называется Талаем? Еще ты вернешь домой моих родичей и не станешь более забирать наших людей. Дай мне то, о чем я прошу, и халали помогут тебе в войне. Ты не найдешь более сильных воинов. Я могу привести десять тысяч человек через несколько недель. Ты еще не видел таких бойцов, принц. Я немногое знаю о людях, что дерутся за Мейн… этих нум-риках… но мы погоним их перед собой как гиен, поджавших хвосты. — Обадал снова расплылся в улыбке. — Я могу обещать, что и бетуни присягнут тебе на верность. Если хочешь, мы выпьем кровавую чашу — питье, которое свяжет нас, и соглашение не будет нарушено, даже если мы оба погибнем.

Долгую минуту Аливер смотрел на Обадала. Тяжелый взгляд и довлеющий авторитет вождя более не пугали его, и собственное невежество не вызывало смущения. Он понял, что этот человек просто зол и жесток. Нужно было найти другой путь.

— Ты хочешь уничтожить целый народ? Нет, я не стану помогать в таком деле. Раз ты так силен, почему не сделаешь все сам? Почему не попросишь бетуни, если они покорны тебе?

— Бетуни держат старые клятвы верности, — сказал Обадал. — Узы крови связывают их с бальбара, и они не могут драться с ними, хотя и не любят их. Не буду лукавить, принц: без твоей помощи война между нами и бальбара не предрешена. У них есть мужество.

— Возможно, мне стоит обратиться к бальбара? — сказал Аливер. — Возможно, я пришел говорить не с тем народом?

Его слова, казалось, позабавили Обадала.

— Если бы ты был другом нашего врага, принц, и пошел против нас, ты познал бы нашу силу. Каких воинов ты привел бы с собой? Бальбара и талайцев? Мы побьем их. А тем временем бетуни нападут на Талай. Прибрежные племена не станут сражаться с нами, потому что связаны узами крови. Если бальбара не нападут на нас, а уйдут с тобой, мы накинемся на их женщин, детей и стариков. И поскольку они знают это, они никогда так не сделают. Ты потерпишь поражение еще до того, как начнешь войну.

— Когда я стану королем Акации, ты не посмеешь так говорить со мной! — вспыхнул Аливер. — Ты научишься уважать мою силу.

— Если ты станешь королем Акации, принц, я склонюсь перед тобой и буду лизать тебе ноги. — Обадал покосился на соплеменников, которые при этих словах разразились смехом. — Однако сейчас ты король пустого места. Разве не так?

Едва сдерживаясь, Аливер кое-как выдавил из себя слова формального прощания. Более всего на свете ему хотелось уйти подальше отсюда — прочь от запаха сандала и ленивых, насмешливых глаз вождя…

Келис догнал его у ворот селения. Он схватил Аливер за локоть и вынудил остановиться.

— Обадал может привести нам десять тысяч человек. Нельзя уходить просто так.

— Я не буду убивать невинных! — рявкнул Аливер. — Мой отец не хотел такого и никогда не сделал бы.

— Так было всегда с начала времен, у всех народов, — откликнулся Келис. — Я знаю, во что ты веришь, и вижу, что твои намерения чисты и благородны, но благородные люди очень редко меняют мир. Они только разглагольствуют об этом, пока другие, вроде Обадала, действуют. Не уходи отсюда, Аливер, пока не передавишь Обадала. Ты еще не возобладал над ним, так что не уходи.

Аливер сел на сухую землю и закрыл лицо ладонями. Таддеус сказал, что мир искажен сверху донизу. Здесь, у халали, он увидел первое тому доказательство. Принц попытался успокоиться и найти во всем этом хоть что-нибудь хорошее, однако не преуспел. Если он хочет, чтобы люди по-прежнему шли за ним, нельзя начинать войну столь омерзительным образом. Аливер попытался придумать какие-нибудь другие условия, которые мог бы принять вождь, но хитросплетения племенных союзов были так сложны и запутаны, что он махнул рукой и со злости пнул землю. Как глупо! Как мелочно! Из-за ерундовых дрязг между племенами все летит кувырком. Одна из вещей, от которых Аливер намеревался очистить мир. Пока принц раздумывал об этом, у него появилась идея.

— А если я скажу Обадалу, что не прошу помощи, а требую ее? И хотя сейчас я всего лишь принц Аливер Акаран, однажды я стану королем Аливером Акараном? Пусть не забывает, что я лев, и меня не волнует грызня мелких шавок под ногами. Скажу, что чародеи сантот уже ответили мне, и с их помощью я смету врагов с лица земли. Обадал может присоединиться ко мне и помочь — на моих условиях! — или же на него обрушатся такие кары, каких он и представить не в состоянии.

— Что ж, попробуй, — отозвался Келис. — Только не забывай смотреть ему в лицо, когда будешь говорить. Дабы убедиться, что он не укусит тебя. Если ты назовешь Обадала шавкой, то нанесешь ему оскорбление… разве что ты действительно лев. Правдой нельзя оскорбить.

Аливер поднялся на ноги и твердо посмотрел другу в глаза.

— Я все еще сомневаюсь, да? Ты думаешь, что мне не стоит…

— Я думаю, что пока слова исходят из сердца, они всегда будут правильными.

Аливер оглянулся и посмотрел на земляную стену. С этого расстояния львиные шкуры, прибитые к ней, казались крохотными, словно шкурки кошек. Аливер пошел обратно к укреплению, а друг пристроился рядом.

— Скажи-ка мне Келис: все эти люди, которые утверждают, будто произошли от льва — какие доказательства они приводят?

Келис улыбнулся.

— Никаких. Просто говорят, и это звучит убедительно.

Глава 50

Мэна никому не рассказала о своих намерениях — даже Мелио, который, сам того не зная, помог ей придумать план. Она взяла только меч и немного вещей, которые могла унести в заплечном мешке, выбралась из дома и проскользнула по тихим улицам в сероватом свете наступающего дня. Мэна умела ходить тихо, если хотела. Много лет назад, еще девочкой, она пробралась мимо охранника-мараха, чтобы увидеть ужасы киднабанских рудников. Если ей удалось справиться с такой задачей, то никакой обыватель Руината или дремлющий жрец и подавно не проснется от ее шагов, чтобы задать ненужные вопросы.

Весть об иноземцах подтолкнула Мэну к действию. Это мейнцы, сказал Мелио с разочарованием в голосе. Не пройдет и нескольких дней, как они покинут Галат и придут за Мэной. Нужно что-то делать, говорил молодой марах. Вот Мэна и делала. Не совсем то, что предполагал Мелио, тем не менее…

Она выбрала одну из отдыхающих на берегу лодок, кинула в нее свою сумку и столкнула суденышко на воду. Часом позже Мэна обогнула северную оконечность Вумейра и увидела Увумаль. Зеленый остров щетинился горными пиками, возвышавшимися над балдахином крон — словно острые осколки стекла торчали вверх, чуть прикрытые растительностью. Путь до Увумаля недолог, но Мэна никогда не посещала его прежде. Ни она и никто другой. Остров считался священным, здесь обитала богиня. С момента возникновения культа Майбен Увумаль был отдан в полное ее распоряжение. Здесь не жили, не распахивали полей; сюда не заплывали охотники, и остров кишел зверьем и птицей. Подлесок превратился в непроходимый спутанный клубок растений. Там и тут поднимались к небу массивные деревья — кривобокие гиганты с высокими стволами и узловатыми ветками.

Мэна вытащила лодку на чистый песок пляжа цвета слоновой кости, куда давно уже не ступала нога человека. Пальмы, росшие над линией песка, клонились к воде. Природный мусор заполонял берег — плавник, кокосовые орехи и их скорлупа. Крабы бочком пробирались через упавшие ветки… Что-то привлекло внимание Мэны — странный предмет, совершенно неуместный на этом безлюдном пляже. Из песка торчала голова и верхняя часть тела тряпичной куклы. Жутковатая фигурка с безглазым лицом воздевала вверх руки, словно бы в жесте радостного приветствия.

Впрочем, это был не единственный рукотворный предмет. Чуть поодаль Мэна заметила кусок веревки и рыболовный бакен. Лоскут ткани повис на камне, будто сушился здесь после стирки. Несколько секунд девушка осматривала окрестности, пока не убедилась, что она здесь одна. Как странно. Люди сюда не приплывали, зато приплывали отходы их жизнедеятельности. Мэна пошла по пляжу, страшась, что богиня заметит оскорбление, прежде чем она успеет убрать неподобающие предметы. Если бы жрецы знали об этом, они бы запретили выкидывать мусор в воду в южной гавани. Интересно, как лучше сообщить об этом Вамини. «Есть тысяча способов оскорбить богиню, — так она начнет. — Надобно помнить, что вещь, выкинутая в одном месте, не просто исчезает…»

Мэна одернула себя и выругалась вполголоса. Глубоко же засела в ней привычная роль! Она явилась сюда не для того, чтобы прислуживать богине! И не для того, чтобы стать ее глазами и устами.

Все утро Мэна продиралась через лес. Увумаль виделся ей тихим таинственным местом, где каждый треск ветки, сломавшейся под ногой, прозвучит зловещим громом. Однако под балдахином листвы звенел птичий гомон. В глубине леса слышались крики обезьян. Воздух был полон жужжанием, треском и звоном насекомых. Мэна долго карабкалась по переплетенным корням мангрового дерева, потом хлюпала по тяжелой вонючей грязи. Меч за спиной постоянно за что-то цеплялся.

Она слегка перекусила, сидя на камешках возле узкого ручья и думая о кукле на берегу. Как попала сюда эта вещь? Выбросил, наигравшись, ребенок? А может, это утраченное сокровище, смытое волной — потеря, орошенная горькими слезами малыша? Или ее швырнули в волны несчастные родители, потерявшие ребенка… Или она упала с неба… Мэна жалела, что не подобрала игрушку. Пожалуй, нужно было выкопать куклу из песка, положить в лодку и пообещать, что она непременно вернется и увезет ее отсюда.

К полудню Мэна добралась до подножия холмов. Здесь подлесок был еще гуще, и большую часть пути приходилось проделывать на четвереньках. Невзирая на все сложности, жрице не стоило большого труда найти то, что она искала. Стоя на стволе поваленного дерева и глядя сквозь просвет в балдахине листвы, Мэна заметила гнездо. Почти у самой вершины одного из далеких холмов вздымалось исполинское дерево. Огромный, обросший косматым мхом гигант. Казалось, оно уже наполовину мертво: кора длинными лоскутами отслаивалась от белесого ствола; многие ветви были сломаны или покрыты шишковатыми наростами. Гнездо помещалось возле самой верхушки. Отсюда оно выглядело как здоровенная куча мусора — ветки и разнообразные обломки, по странному капризу природы попавшие наверх. Мэна пригляделась, однако не заметила в гнезде никакого движения.

Она двинулась вперед и быстро потеряла цель из виду — так густ был лес. Вниз по краю холма, а потом вверх; вниз и вверх; вниз и вверх… Так она шла около двух часов, плутая среди зарослей. Мэна боялась, что может подойти к гнезду на расстояние броска камня — и не заметить его.

В конце концов, она отыскала гнездо по запаху, почувствовав жуткую вонь гниения и разложения. Несколько минут спустя Мэна стояла у подножия гигантского ствола. Это дерево было больше любого другого из тех, что она видела здесь. Настолько толстое, что потребовалось бы четверо, а то и пятеро людей, чтобы обхватить его. Запах поднимался от гнилостной кучи птичьего помета. Остатки мяса и костей усеивали землю под деревом — грудные клетки и раздробленные бедренные кости животных, куски внутренних органов, череп грызуна, кожаная сандалия и… усохшая маленькая рука. Предплечье и кисть ребенка.

Мэну вырвало. Все, что она съела сегодня, мгновенно выскочило наружу. Она утерла рот и уставилась на руку, пригвожденная к месту, ошеломленная. В голове не осталось ни единой мысли. Вот почему она пришла сюда. Все это время, где-то глубоко внутри себя, она знала… И все же до сих пор в душе ее теплилась надежда. Какая-то часть сознания желала удостовериться, что Майбен действительно живет во дворце высоко в вершинах деревьев. Может быть, она и в самом деле уносит детей, чтобы те прислуживали ей… Мэна хотела найти доказательства всему, что говорили ей жрецы на Вуму, а она — передавала людям…

Увы. На что бы она ни надеялась, рука опровергала все. Мэна посвятила свою жизнь лжи. Она судила невинных людей. Она попрекала их… за что? За то, что они всем сердцем любили своих детей? За то, что хотели жить в радости? А их «богиня» просто-напросто хищное животное. Людоед.

Между крошечными сморщенными пальчиками что-то блеснуло. Какой-то предмет, зажатый в кулаке, маленькая металлическая вещица. Мэна протянула руку и вытащила его наружу.

Это был кулон в виде серебряного угря. Она видела такого раньше… в воде возле причала несколько месяцев назад. Ей так нравилось гибкое тело, извивающееся в прозрачном чистом море. Серебряный угорь был похож на своего живого собрата. В округлой голове виднелась маленькая дырочка для шнурка. Мэна попыталась представить владелицу украшения, носившую его. Именно этого угря она схватила, когда смерть обрушилась сверху и вонзила когти в ее тело. Мэна снова ощутила тошноту, вспомнив, что запретила жителям поселения смотреть в небо…

Она выпрямилась, привязала кулон к своему ожерелью и подняла взгляд, рассматривая дерево. Забраться туда будет непросто. Кора казалась достаточно грубой и растрескавшейся, чтобы отыскать выступы для рук и ног, но кое-где она раскрошилась в труху, сгнила, в ней кишели термиты. Мэна оторвала несколько длинных кусков. Удивительно, что дерево до сих пор стояло. Она ухватилась за обломок ветки, уперлась ногой в ствол и начала медленно подниматься наверх.

Часом позже Мэна вырвалась из-под балдахина листвы, оставив внизу зверей и насекомых. Свет ударил в глаза; Мэна ощутила прикосновение ветра к влажной от пота коже и заметила, как раскачивается дерево. Несмотря на ветер, зловоние усилилось. Ветки были сплошь покрыты пометом. Он пачкал руки, пальцы скользили, рискуя сорваться, и приходилось изо всех сил вонзать ногти в склизкую массу. Добравшись до участка чистой коры, как раз под гнездом, Мэна ухватилась за ветку, чуть отклонилась назад и перевела дыхание.

Стайка желтых попугаев пронеслась над деревьями — быстрые взмахи крыльев чередовались с плавным парением. Взмах — скольжение, взмах — скольжение. Длиннохвостые попугаи летали ниже, держась поближе к ветвям. Ничто не указывало на приближение хищника. Никаких орлов поблизости. И ничего божественного. На востоке сгущались облака, предвещая бурю. Возможно, первый из летных дождей.

Гнездо над головой казалось пустым. Там было тихо, разве что мелкие ветки иногда шелестели под ветром. Мэна решила забраться в него и оглядеться. А уж потом она придумает, что делать дальше. Во всяком случае, девушка на это надеялась, поскольку пока у нее не было здравых идей.

Открыв клапан сумки, Мэна достала моток веревки. Тонкая бечева, сплетенная из растительных волокон, казалась маслянистой под пальцами. Мэна потрясла веревку, чтобы распустить спутавшиеся витки. Один конец улетел вниз, и Мэна не стала провожать его взглядом, дабы лишний раз не обращать внимания на головокружительную высоту. Она вдруг заметила, что возносит молитву Майбен. Резко оборвав себя, Мэна проглотила недосказанные слова. Дождавшись, когда дерево перестанет раскачиваться, она полезла наверх, цепляясь, за что придется. Неожиданно для себя Мэна подумала о Мелио — возможно, потому, что своей физической подготовкой во многом была обязана его тренировкам. Наконец девушка добралась до спутанного клубка ветвей, который являл собой гнездо, и все мысли сосредоточились на том, как ухватиться за край и забраться внутрь.

Мэна карабкалась, с трудом переводя дыхание и стараясь найти опору для рук, когда над краем гнезда неожиданно поднялась птичья голова. Она была почти на расстоянии вытянутой руки — гротескное лицо с крючковатым носом. Птица разинула клюв и громко заорала. В этом было что-то странное, что-то неправильное, но Мэна не могла сообразить, в чем дело. Она ожидала, что птица взлетит, и испугалась — заспешила, стараясь поскорее подняться как можно выше. Гнездо раскачивалось под ее весом. Ветки и сучья летели во все стороны. Наконец Мэна нашла более или менее устойчивую позицию, чтобы освободить правую руку и вынуть меч. Едва клинок лег в руку, понимание пришло само собой; теперь Мэна знала, что нужно делать. Она изо всех сил ударила птицу, но лезвие было расположено под неудобным углом и лишь слегка чиркнуло по шее. Мэна отдернула руку, немного наклонилась и рубанула снова. На сей раз она повернула меч как надо: голова птицы подлетела вверх и упала на дно гнезда.

Через несколько секунд Мэна уже была рядом с ней и разглядывала бьющееся в конвульсиях обезглавленное тело. Она наконец поняла, что казалось ей странным. У птицы почти не было перьев, и пропорции тела оказались необычными, да и по размеру она не превосходила простого грифа. Взрослые орлы, как правило, в два-три раза больше. Это была никакая не Майбен, а всего лишь птенец. Мэна чуть не отпустила ехидный комментарий об уродце, которого только мать и может любить, однако промолчала.

Она уселась подле тушки, раздумывая, как все это странно, и до сих пор не веря, что она сидит в гнезде орла на высоком дереве в центре Увумаля рядом с мертвым птенцом. Мэна по-прежнему держала в руке обнаженный меч. Старое дерево скрипело, раскачиваясь из стороны в сторону под ветром. Кто же она теперь? Когда успела стать такой? Возможно, все это сплошное безумие, подумала Мэна. Кризис ее собственного сознания. Сейчас она видела два пути вперед. Один из них заканчивался в этом самом гнезде. Второй был огромным прыжком в неизвестность, и Мэна едва могла поверить, что вообще думает о нем. А с другой стороны, для нее теперь все дороги одинаково хороши.

Мэна понимала, что сейчас не может просто спуститься вниз. Она забрала ребенка у богини. Пусть Майбен на себе испытает, каково это. Мэне не составило бы труда ухватиться за веревку и слезть на землю до начала бури, а потом отправиться домой. Кровавое возмездие свершилось.

Однако Мэна никуда не ушла. Она еще не закончила.

Мэна не знала, сколько прошло времени, прежде чем она различила в реве ветра хлопанье крыльев. Она лежала на спине, усадив мертвого птенца на колени. Он был без головы, само собой, но Мэна приставила ее на место и придерживала одной рукой. Расположившись таким образом, она ожидала возвращения матери, надеясь, что маскировка поможет подманить орлицу на расстояние удара.

Хищник показался в небе над головой — темный силуэт на фоне облаков. Она приземлилась, распахнув огромные крылья, закрывшие полнеба. Гнездо закачалось, птица опустилась на него; когтистые лапы сжали хрупкие ветви. Она была огромна, ростом почти с саму Мэну. Несомненно, перед ней восседала сама Майбен. Клюв птицы оказался возле самого лица Мэны, каждый коготь казался кинжалом, способным располосовать ее одним движением. Мэна понимала это и все же радовалась, что наконец-то встретилась с Майбен лицом к лицу. Эмоции переполняли ее, однако среди них не было страха. Никогда еще Мэна не испытывала такой яростной, всепоглощающей ненависти. Это чудовище утаскивало и жрало детей. Маленьких детей…

Подожди, сказала себе Мэна. Подожди, когда она приблизится.

Краткий миг тишины… а потом орлица закричала. То был резкий, закладывающий уши вопль — куда там птенцу. Майбен толкнула своего отпрыска и отшатнулась, поняв, что произошло — а потом стремительно кинулась в бой. Мэна отшвырнула птенца и взмахнула мечом, метя птице в голову. Она могла бы закончить дело одним ударом, но клинок зацепился за ветку, потерял инерцию и лишь слегка царапнул клюв хищницы.

Майбен снова заорала и взмыла в воздух. Ее крик был исполнен такой ярости, что Мэна зажмурилась. На миг показалось, что крик этот, словно когти, содрал кожу с ее лица. Однако девушка быстро опомнилась и открыла глаза — как раз вовремя, чтобы увидеть, как орлица несется на нее, выставив вперед когтистые лапы. Мэна отпрянула. Нога застряла в мешанине веток, и Мэна упала на край гнезда. Стараясь ухватиться хоть за что-нибудь, она выпустила меч из рук. Пальцы нащупали веревку. Волокна — скользкие и колкие одновременно — раздирали ладонь. Совершив невероятный кульбит, Мэна ухватилась за веревку и второй рукой. Это остановило падение, но ненадолго. Крюк отцепился, и Мэна полетела вниз. Несколько безумных секунд она валилась сквозь листву, а после врезалась в ветку. Та почти мгновенно сломалась, но немного замедлила падение, так что Мэна успела глянуть по сторонам и схватиться за сук, торчавший немного ниже. Девушка ударилась о него грудью, повисела мгновение — и рухнула в густое переплетение ветвей как раз под ней. Падение, наконец, прекратилось. Веревка опутала Мэну, сверху посыпались крючки, один из них больно впился в ногу. Она закричала бы, но события развивались так стремительно, что у нее не было на это времени. Под яростными порывами ветра и ударами ледяных капель дождя дерево кренилось все сильнее и сильнее. Волна дрожи пробежала по сгнившему стволу. Мэна поняла, что ствол треснул где-то внизу, и старый исполин вот-вот упадет.

Майбен налетела сверху. Она била крыльями, пыталась достать Мэну клювом и когтями. Мэна выдернула крюк из ноги и швырнула птице в голову, но промахнулась. Он пролетел над плечом хищницы вместе с привязанной к нему бечевой и зацепился где-то в ветвях. Орлица хлопала крыльями и тянулась к своей добыче. Выбирая удобный момент для атаки, она не обращала внимания на падающее дерево. Казалось, это продолжалось вечность.

Гигантский ствол еще сопротивлялся земному притяжению, но вот, наконец, уступил ему и начал быстро заваливаться вбок. Мэна почувствовала, что ее относит от птицы. Она падала вместе с деревом, не сводя глаз с орла. Девушка видела, как натянулась веревка, когда падающий ствол уносил с собой впившийся в него крюк. Бечева звонко щелкнула и врезалась в крыло, разрезая перья, плоть и сухожилия, ломая кость. Крюк крепко держался за дерево позади Майбен, и упругая веревка кинула орлицу вниз. Она не ожидала такого. Клюв недоверчиво распахнулся; крылья судорожно колотили воздух; глаза Майбен мгновенно наполнились ужасом…

Мэна увидела все, что хотела. Она оттолкнулась от падающего ствола, повернулась в воздухе и, раскинув руки, словно она тоже умела летать, кинулась в зеленое море крон.