2

Кипчакские кибитки не похожи на телеги купцов. Одна кибитка – это дом на колесах, двигающийся по степи. Кибитки целого рода, если поставить их в круг, образовывали целый город, быстро вырастающий в любом месте и также быстро исчезающий, скрипя колесами при переезде по ковыльному морю на новое место стоянки, попутно выпасая перегоняемые стада скота. Дворцы на колесах тащили десятки быков, с усилиями движущие огромные платформы на больших, оплетенных прутьями колесах. Стены кибиток плетением сходятся вверх, к своеобразному отверстию-трубе, обтянутые белым и черным войлоком, пропитанным снаружи известкой и жиром, чтоб войлок не набирал влагу от дождя и сырости. Здесь же, на платформах, установлены короба с домашней утварью и оружием. При длительных остановках кипчаки снимают свои дома с платформ и устанавливают за ними, превращая платформы в стены крепости. При кочевье в кибитках жили женщины с детьми. Мужчины двигались верхом на лошадях, в седлах же передвигались и молодые женщины. Незамужние, они до рождения детей были на положении воинов, а при боестолкновениях с противником вступали в бой, неся все тяготы войны.

Орда, словно сухие шапки перекати-поля, носимые ветром по степи, следовала по чужим землям, захватывая и убивая людей другой крови, без зазрения совести предаваясь грабежу, возводя его в закон жизни. Вот и сейчас хан Баркут вел орду по степи, выдавливал печенегов с насиженных мест, твердой рукой уничтожая непокорных. Его орда вступила в степные пределы племени, когда-то руководимого старшим князем Кулпеем, погибшим при набеге на южные рубежи Руси.

Теперь уже новый, молодой князь Хабул попытался преградить путь захватчикам. Само племя за время, истекшее с момента гибели основной части воинства, так и не смогло оправиться от потерь. Молодые, выросшие за восемь истекших лет после войны, не превратились в степных волков, скорее стали простыми пастухами. Больших набегов на Русь Хабул, помня о случившемся с дедом, так и не провел. Те, кто самостоятельно под руководством малых князей попытался сходить за речку к соседям, так и не вернулись, будто и не было их никогда на свете. Измельчало племя, уменьшилась численность родов, как, впрочем, и поголовье скота в стадах.

Получив весть о нарушении границ кочевья чужаками, Хабул вывел навстречу врагам восемь тысяч воинов, все, что смог собрать за короткое время. Вступил в бой. Это было похоже на избиение младенцев. Имеющие немалый боевой опыт кипчаки окружили печенегов, разбили на голову. Лишь немногим удалось прорваться через вражеские порядки и уйти в степь. Отрубленную голову печенежского князя старейшина Джарбаш, взяв за волосы, бросил к ногам ханского скакуна.

– Решил оправдать свое имя, Джарбаш? – нахмурился хан, его конь от такого подарка, пахнущего кровью, попытался отпрянуть в сторону, и только сильная рука хозяина удержала скакуна на месте. Только фырканье и перебор копытами по траве, рядом с лежащей головой, указывали на недовольство четвероногого красавца, взятого из хазарских конюшен.

– Это голова их хана, великий!

Имя Джарбаш на кипчакском языке означало «рубящий головы».

– А между тем, куренной, я бы предпочел, чтоб у тебя на плечах тоже была голова. Он пригодился бы мне живым. Ты поспешил, Джарбаш.

Старейшина склонил голову, винясь перед ханом, но если бы Баркут смог заглянуть ему в глаза, увидел бы, что в них не было и искры сожаления о случившемся, там скользила лишь неутолимая жажда крови.

После смерти печенежского хана возможность мирного отъема кочевий у племени Хабула была утеряна. Ядовитую змею, живущую рядом с юртой, убивают, а не прогоняют прочь, иначе она может снова приползти и укусить. Баркут разослал воинов орды во все стороны, оставив при себе не более пяти тысяч всадников. Большие отряды, снуя по степи, разыскивали печенежские станы, угоняли скот, убивали целые роды. Некому было выкупать пленников, а из кочевников плохие рабы. Степь запылала кострищами стойбищ. Нередко на степных просторах можно было увидеть детей, чумазых и голодных, бредущих, куда глядят глаза. Зачем убивать щенков, сами подохнут или будут сожраны хищниками, им тоже нужна пища.

В стойбище малого князя Бурташа скорбные вести принесли люди, род которых кочевал в сотне стрелищ к югу. К княжьему стану смогли добраться лишь пятеро мужчин, прискакав верхами, и повозка с десятком женщин и детей.

Выслушав пришлых, старый Цопон задумался, перебирая в уме все варианты действий. Он сознавал, что останься кочевье на месте, его постигнет судьба соседей. Выхода все равно не было. Или он был? Что-то промелькнуло в голове старейшины, но улетело вместе с нахлынувшим страхом. Роду не отбиться, это ясно. Он малочислен и небоеспособен. Он обнищал. Но все же он существует. Как выжить? На что решиться?

Старик, кряхтя от боли в спине, поднялся на ноги с обшитых кожей подушек. Оглядев собравшихся родичей, плотной стеной обступивших старика и вестников несчастья, распорядился:

– Сворачивайте стан, подгоняйте табун. Отары придется бросать, жизнь дороже! Выступаем к полудню. Готовьтесь к тому, что будем идти без передышки, быть может, даже ночью. Я иду к князю.

Старческой походкой, припадая на когда-то раненную ногу, поковылял к белому шатру, стоявшему в центре кочевья. Остановившись у входа, отбросил полог, спросил:

– Уважаемая Альтэ не откажет старому Цопону в общении с князем?

За спиной, словно разбуженный улей, галдели люди, собираясь в путь. Был слышен людской гомон и ржание лошадей, стук копыт и словесная перепалка.

Из шатра откликнулся приятный грудной женский голос той, которая была когда-то младшей женой князя Азама, восемь лет назад сложившего голову в землях русов вместе с великим князем Кулпеем.

– Входи, Цопон.

Старейшина вошел в шатер, уважительно поклонившись хозяйке, при этом почувствовал прострел в пояснице. Проклятая старость! И ведь нельзя уйти на покой, к предкам. Пока не на кого оставить род. Великий Тенгри, наверное, смеется, глядя с небес, как мучается, разминая по утрам кости, старый Цопон.

– Что там происходит в становище? Почему суматоха? – задала вопрос Альтэ, женщина в летах, но еще сохранившая остатки былой красоты.

– Люди сворачивают стан, уважаемая. Сейчас придут убирать и твой шатер, уложат его в повозку. Распорядись собрать личные вещи.

– Почему так?

– Кипчаки, пришедшие на наши пастбища, жгут кочевья. Князь Хабул погиб. Мы вынуждены бежать, иначе нас постигнет участь соседей. Я хочу повидать князя.

– Он на своей половине. Пройди к нему.

– Благодарю.

Прошаркав в сторону мужской половины огромного шатра и откинув внутренний полог, просочился внутрь. На шкурах диких животных, животом вниз лежал князь Бурташ, с интересом разбрасывая цветные камешки, собирал их и снова разбрасывал, пытаясь выбросить удачную комбинацию. Шелест полога даже не заметил.

– Кхе-кхе, – обратил на себя внимание старейшина. – Приветствую тебя, мой князь!

Мальчик десяти лет, одетый, как и все кочевники племени, в самую обычную одежду, оторвался от своего занятия, перевернувшись на спину, уселся на пятую точку.

– Это ты, Цопон? – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес он.

– Я, мой князь.

– Пришел вести умные речи со мной? Будешь снова учить, как управлять родом?

– Нет. Я пришел сообщить тебе, что всему племени грозит смертельная опасность. Тебе необходимо увести род из-под удара врага.

– А разве великий князь Хабул вместе с моими воинами не победит врагов, Цопон?

– Князь Хабул убит в бою. Я пришел сказать, что становище сворачивают. Мы уходим к русам.

– Куда? Ты же сам говорил, что русы нам могут быть только врагами. Теперь хочешь, чтоб я увел род к ним.

– Все в мире изменчиво, князь. Тебе нужно запомнить это. Мы не успеваем откочевать в степь, но граница Руси сейчас совсем близко от нашего становища. Я пожил в плену у боярина из племени кривичей, скажу тебе, это сильные и смелые люди. Они добры, и я надеюсь, что они примут нас на какое-то время. Если нет, то род погибнет, иные дороги для нас сейчас закрыты. Собирайся, мой князь. Сейчас приведут твою лошадь, садись в седло, пусть родичи видят, что князь спокоен и знает, что делает.

– Я понял тебя, старейшина. Я не подведу.

Ещё до полудня род маленького князя снялся с места, направился в сторону границы, двигаясь с наиболее возможной скоростью, скрипя телегами, перегоняя табун лошадей и стадо скота. Впереди был нелегкий путь.


Когда с пограничных вышек, спрятанных в листве высоких деревьев, заметили пылевое облако в степи, то об этом немедленно сообщили Людогору. В этом месяце его сотня несла службу в отстроенной на окраине Рыбного деревянной крепости. Население деревни спешно уводило живность в плавни, прятало наиболее ценное имущество в схроны. Мужчины, вооружившись, ушли в крепость на усиление кривичей. Вскоре воины с забора частокола рассмотрели длинную колонну повозок и конных воинов по бокам каравана, а вдали нарушители границ гнали стада скота. Даже отсюда были видны изможденные, запыленные лица людей. Усталые животные тащили телеги с женщинами и детьми, хозяйственным скарбом.

– Никак печенеги? – прикрыв ладонью глаза от солнечных лучей, напрягая зрение, молвил сотник. – Странно. Вроде бы на набег не похоже.

Оглянувшись, распорядился:

– Коня мне. Эйрик, пойдешь в сопровождении со своим десятком. – И уже спускаясь со стены, по широкой, покатой деревянной лестнице, произнес про себя: – Сейчас посмотрим, чего это они все сюда прутся. Ну, прямо как мухи на говно.

Ухмылка прорезала ряд белых крепких зубов. Людогор вспомнил своего наставника и в недалеком прошлом командира, Сашку Горбыля.

Ворота крепости отворились, выпустили сотника с десятком всадников и тут же затворились обратно. Печенежский караван встал на прикол, но люди не разошлись в стороны, не покинули телег. Конные печенеги лишь проскочили в промежутках между телегами, встали со стороны приближающегося десятка русичей, закрыв собою родню. От каравана отделился мелкий отряд, порысил навстречу пограничникам. И печенеги, и русские остановились друг напротив друга, двадцать шагов разделяли всех от противной стороны. Люди с интересом разглядывали друг друга.

Людогор, улыбаясь, толкнул бока своего коня пятками, заставил двинуться вперед. От печенегов отделился древний дед, морщинистое, цвета старого пергамента лицо его тоже излучало радость. Слава Тенгри! Знакомца встретил. И не просто знакомца, а одну из рук Степного Лиса.

– Рад тебя видеть, Людогор! Сколько лет прошло с того времени, как я выехал из Гордеевой крепости?

– Здоровья тебе, дед. Я уж и не гадал, что встретимся когда-либо. Почитай семь лет минуло. Каким ветром тебя занесло в наши края? Или понравилось гостеприимство моего племени?

– Ай, беда пришла, Людогор, совсем плохо в степи. Враг пришел издалека, лютует. Нет больше моего племени. Вот подумал, что смогу хотя бы род свой сберечь, если к боярину Гордею родичей уведу.

– Хм! Так ты что, у них самый главный теперь?

– Нет, что ты. Смеешься над стариком? Князь у нас есть, князь, понимаешь?

– Ну так и где твой князь?

Цопон обернулся в седле, сказал пару фраз на своем языке, и от десятка передовых печенегов отделились трое всадников. Людогор заметил, что двое воинов сопровождают по бокам несмышленого мальчишку, лет этак десяти, одетого в одежду из кожи, без всяких украс, с маленькой сабелькой у левого колена, с таким же игрушечным луком, выглядывающим из чехла, притороченного к стремени. Подъехали.

– Вот наш князь Бурташ!

– Пацан еще, – вырвалось у Людогора.

– Ты не смотри, что мал. Мой воспитанник. Года через четыре будет настоящим воином и вождем.

Людогор обратился к князю, на полном серьезе представился, вскинул руку ладонью к шелому, как это часто делал Горбыль:

– Сотник Людогор, временный начальник пограничной стражи на заставе селища Рыбное. Хочу узнать численный состав ведомого тобою каравана.

Мальчишка, даже зная язык русов, не понял большую часть слов. Вопросительно уставился на Цопона. Исправляя замешательство, старейшина сам ответил на вопрос:

– Людогор, ты это.… Ну, в общем, мы не в Гордеевом городке воспитаны. А людей у нас следующим числом: три сотни воинов, было больше, да остальные с князем Хабулом погибли. Женщин да детей без малого девять сотен.

– Ясно. Ну что ж, двигайте караван, разворачивайте стан по левую руку от околицы веси, ну, а уж скотину отгоните версты за три ещё левее. Там и водопой поблизости. В общем, поехали.

– Спасибо! – подал голос маленький князь, грустными глазами глянул в глаза сотнику.

Взмах руки, и караван сдвинулся с места, заскрипели телеги, послышался радостный говор женщин. Оно и понятно, князь сумел договориться с вождем русов. Всадники, печенеги и русские смешались в общий строй, легкой рысью направились к Рыбному.

– Как там Лис Степей поживает? – задал вопрос Цопон.

– Ничего себе поживает. Сын у него, пять лет уж как минуло. Совсем взрослый, богатырь, весь в отца, только лицом в мать удался. Да это и хорошо.

– Жену, значит, взял. Родовитую?

– Ха-ха! Да уж взял. Сына нашему Лису русалка родила. Какая любовь была, позавидовать можно. Вот только не ужились. И двух лет не прошло, сына оставила и слиняла. Одно слово – нежить, хоть и светлая, чего с нее возьмешь.

– А еще какие новости? Как воевода поживает?

– Нет воеводы. Уж два года, как в Ирий ушел. А и то хорошо жизнь прожил долгую, а помер всеми уважаемый, на руках у боярина Гордея. Горевали все очень.

Князь Бурташ, следуя стремя в стремя с Цопоном, прислушивался к разговору между давними знакомцами, удивляясь, что старейшина обо всех на Руси знает и его тут тоже почитают. По малолетству он не догадывался, насколько велика Русь, а Гордеево городище – лишь маленькая песчинка на просторах ее.

– Сотник Андрей? Небось, тоже женился?

Грусть наползла на лицо Людогора, тоску в его глазах заметил и Цопон.

– Что?

– Нет больше Андрия. Уж пять лет минуло, как в Тавриде погиб.

– Он был воином, Людогор, как мы с тобой. Каждый из нас знает, что может не вернуться из набега или поляжет, защищая порог своего дома.

Цопон мельком посмотрел на князя, слушает ли речи двух воев? Такие разговоры шли на пользу будущему вождю.

Людогор продолжил:

– Пять лет тому, боярин водил дружину в Византийский поход под знаменами князя Святослава. Наши вои теперь покоятся в земле Тавриды, под стенами Доростола, на берегах седой Славуты. При возвращении из похода ваш князь Куря устроил нам большую подляну. Только наш боярин вывел свою дружину из той задницы, а Святослав погиб.

– Князь Курэй не наш, он вождь другого племени. А боярин Гордей – великий воин. Если бы мои сыновья были живы, я мечтал бы, чтоб они хоть немного походили на него.

– Вот мы и приехали. Располагай своих соплеменников, дед, а я пошлю гонца к смердам, проживающим в Рыбном, нехай возвращаются в свои избы. Неча им прятаться.

– Людогор, мой князь хотел бы увидеться с боярином Гордеем.

– Почему нет? Обязательно увидится. Через седмицу нас сменит другая сотня. Вот и поедете с нами.

Уже к вечеру за околицей Рыбного развернулся печенежский стан. Уставшие за дорогу люди, поставив шатры и загородившись телегами, провалились в сон, поверив, что вырвались из лап кипчаков и теперь все будет хорошо. Два десятка русичей, поднявшись в седла, ускакали в ночь, направившись произвести вороп в Диком поле.

Загрузка...