Криптономикон

Потомство Онана

Сеть вентиляционных шахт, огромная, как туннель под Ла-Маншем, и разветвленная, как всемирный Интернет, пронизывает толстые стены и потолки гостиницы. По приглушенному гулу можно догадаться, что где-то в ее недрах садятся реактивные самолеты, влачат цепи несчастные узники, извиваются клубки змей, кузнецы железного века молотят по наковальням. Рэнди знает, что система незамкнутая и сообщается с земной атмосферой, потому что внутрь сочатся уличные запахи. Вполне может быть, что в его комнату они попадают примерно за час. После двух недель в Маниле запахи служат для Рэнди чем-то вроде будильника. Он засыпает под запах выхлопных газов: транспортные условия в Маниле требуют, чтобы корабли загружались и разгружались строго по ночам. Манила раскинулась вдоль тихой спокойной бухты, которая служит неиссякаемым источником влажности; атмосфера – густая, полупрозрачная и теплая, как парное молоко – начинает светиться с восходом солнца. Полки бойцовых петухов в самодельных клетушках на каждой крыше, балкончике, в каждом дворе просыпаются и начинают кукарекать. Люди просыпаются и начинают жечь уголь. От запаха угольного дыма просыпается Рэнди.

Рэнди Уотерхауз в сносной физической форме, не более. Доктор, как заклинание, твердит, что надо сбросить двадцать фунтов, но не вполне понятно откуда – у него нет ни пивного брюха, ни жирных складок на талии. Вероятно, злосчастные фунты распределены по всему бочкообразному туловищу. Во всяком случае, так Рэнди говорит себе каждый день, стоя перед гостиничным зеркалом размером с рекламный щит. В их с Шарлин калифорнийском доме зеркал почти не было, и он едва не забыл, как выглядит. Сейчас он видит, что зарос атавистической шерстью. Борода блестит – в ней пробивается седина.

Каждый день Рэнди уговаривает себя сбрить бороду. В тропиках желательно по максимуму оголить кожу, потому что все время потеешь.

Раз, когда у них обедали Ави с женой, Рэнди сказал: «Я – борода, Ави – костюм», объясняя суть их деловых отношений, и дальше Шарлин понесло. Недавно она закончила статью, посвященную деконструкции бород. В частности, блистательно развенчала культуру ношения бород в американском высокотехнологическом сообществе – среди друзей Рэнди. Для начала она опровергла расхожее мнение, будто носить бороду – «естественнее» и проще, чем бриться; привела статистику, собранную научно-исследовательским отделом фирмы «Жиллетт», сколько времени ежедневно проводят в ванной бородатые и бритые мужчины. Разница оказалась в пределах погрешности. У Рэнди было множество возражений по поводу того, как собиралась эта статистика, но Шарлин не захотела слушать. «Это контринтуитивно», – заявила она.

От статистики Шарлин быстро перешла к сути: съездила в Сан-Франциско и закупила на несколько сот долларов порнографии для бритвенных фетишистов. Недели две Рэнди, возвращаясь домой, неизменно заставал ее перед телевизором с миской попкорна и диктофоном, за просмотром видеофильма, в котором острое лезвие скользит по влажной, намыленной коже. Она записала несколько длинных интервью с бритвенными фетишистами, которые подробно описали чувство наготы и уязвимости, вызываемое процессом бритья, и как это эротично, особенно пощечины или шлепки по свежевыбритой поверхности. В деталях сравнила изобразительный ряд бритвенно-фетишистского порно и рекламы бритвенных принадлежностей, которую крутят по общенациональным каналам во время футбольных матчей, и доказала, что они практически идентичны. (Пиратские кассеты с рекламой лезвий и крема для бритья можно купить в тех же магазинчиках, что и соответствующую порнуху.)

Шарлин собрала статистику по национальным отличиям в отращивании бород. У американских индейцев бород нет, у азиатов практически тоже. Африканцы – особый случай, потому что ежедневное бритье вызывает у них кожное раздражение. «Возможность по своей воле отпустить пышную бороду – естественная привилегия исключительно белых мужчин», – писала она.

Когда Рэнди прочел эту фразу, в голове у него включилась сирена и замигали красные лампочки.

«Однако это утверждение основано на определенной посылке. „Естественное“ – социально сконструированный дискурс, не объективная реальность [множество ссылок]. Это вдвойне верно в случае „естественности“ бород у определенного меньшинства американских мужчин. Homo sapiens эволюционировал в климатических зонах, где волосяной покров на лице не имел приспособительного значения. Появление групп, характеризующихся значительной бородатостью мужчин, возникает как адаптивная реакция на холодный климат. Этот климат не надвигался на ареалы обитания первобытного человека „естественным“ образом, напротив, люди вторглись в географические регионы с преобладанием холодного климата. Географическая экспансия была чисто социокультурным событием, следовательно, любую физическую адаптацию следует отнести к той же категории, в том числе и развитие лицевого волосяного покрова».

Шарлин опросила несколько сотен женщин. Все ответили, что предпочитают чисто выбритых мужчин бородатым или колючим. Короче, Шарлин доказала, что бородатость – просто один из элементов синдрома, тесно связанного с расистскими и сексистскими настроениями, и укладывается в общую картину эмоциональной закрытости, от которой так часто страдают партнерши белых мужчин, особенно технически ориентированных.

«Граница между Средой и Я – социальный кон[структ]. Западная культура предполагает резкость и отчетливость такой границы. Борода – ее символ, метод дистанцирования. Сбрить бороду (или другие волосы на теле) – значит символически уничтожить эту (в значительной степени показную) границу между Собой и Другим…»

И так далее. Статья была принята рецензентами на ура и вскоре опубликована в крупном международном журнале. На конференции «Война как текст» Шарлин делала доклад на смежную тему: «Небритость как явление в фильмах о Второй мировой войне». Работа о бородах произвела такой фурор, что три старейших университета страны наперебой предлагали Шарлин работу.

Рэнди не хотел переезжать на Восточное побережье. Хуже того, он носил бороду, из-за чего ему было страшно неудобно появляться с Шарлин. Он предложил ей выпустить пресс-релиз с заявлением, что каждый день бреет все остальное тело. Шарлин ответила, что не смешно. На середине перелета через Тихий океан он вдруг понял, что вся ее работа – иносказательное пророчество о будущем их отношений.

Теперь он собирается сбрить бороду. А может, заодно обрить наголо голову и грудь.

Он привык подолгу гулять. С точки зрения воинствующих ЗОЖников в Сиэтле и Калифорнии, это немногим лучше, чем (скажем) сидеть перед телевизором, курить одну за другой сигареты без фильтра и есть из бочонка околопочечный жир. Однако Рэнди продолжал каждый день совершать пешие прогулки, когда его друзья записывались в фитнес-клубы и через месяц бросали. Для него это стало предметом гордости, и он не собирался отказываться от своих правил из-за того, что живет в Маниле.

Однако, черт возьми, здесь жарко. И без волос было бы лучше.

Из злополучной истории с программой Рэнди вынес два положительных момента. Во-первых, он понял, что не надо соваться в бизнес, пока хотя бы в общих чертах не поймешь, что это такое. Во-вторых, он крепко сдружился с Ави, который до конца сохранял порядочность и чувство юмора.

По совету адвоката (который к этому времени был главным его кредитором) Рэнди объявил личное банкротство и переехал с Шарлин в Центральную Калифорнию. Она защитилась и получила должность младшего преподавателя в одной из «Трех сестер». Рэнди поступил в соседнюю, думая защитить магистерскую по астрономии. Так он стал аспирантом, аспиранты же существуют не для того, чтобы учиться. Они нужны, чтобы избавить профессуру от утомительных повинностей, вроде того, чтобы учить студентов и заниматься наукой.

Через месяц Рэнди помог другому аспиранту справиться с простенькой компьютерной проблемой. Еще через месяц его остановил декан астрономического факультета и сказал: «А вы, оказывается, у нас компьютерный гений». В ту пору Рэнди был глуп и наивен. Он клюнул на лесть, хотя должен был похолодеть от ужаса.

Через три года он ушел с астрономического факультета без степени, с шестью сотнями долларов на банковском счете и хорошим знанием UNIX’а. Позже он подсчитал, что при растущих расценках на программирование факультет меньше чем за двадцать штук выдоил из него работы примерно на четверть миллиона долларов. Утешало одно: его знания уже не казались такими бесполезными. Астрономия компьютеризировалась, стало возможным управлять телескопом на другом материке или на орбите, набирая команды на клавиатуре и наблюдая за картинками на своем мониторе.

Рэнди теперь прекрасно разбирался в сетях. Годы назад он вряд ли нашел бы применение своим знаниям. Однако дело было на заре Всемирной паутины, и время оказалось самое удачное.

Примерно тогда же Ави перебрался в Сан-Франциско и основал компанию, которая должна была превратить ролевые игры из университетской забавы в общедоступное развлечение. Рэнди взялся разработать техническую сторону. Он пытался сманить Честера, но тот уже трудился в крупной компании по разработке программного обеспечения в Сиэтле. Они с Ави взяли парня, работавшего в нескольких фирмах по производству компьютерных игр, потом еще пяток специалистов по железу и коммуникациям, набрали инвестиций, сделали рекламный прототип и, размахивая им, поехали в Голливуд. Там нашлись желающие дать десять миллионов долларов. После этого они сняли производственные площади в Гилрое, поставили там графические рабочие станции, наняли кучу толковых программеров, несколько художников, и работа закипела.

Через полгода их часто упоминали среди других восходящих звезд Кремниевой долины. Фотографию Рэнди напечатал журнал «Тайм» в статье про Силивуд – растущий альянс Кремниевой долины и Голливуда. Еще через год фирма рухнула.

То была эпопея, которую даже неинтересно рассказывать. В начале девяностых все верили, что технические гении Северной Калифорнии сольются в экстазе с творческими умами Калифорнии Южной, и родится нечто новое и блестящее. Вера эта основывалась на полном непонимании того, чем занимается Голливуд. На самом деле Голливуд – просто специализированный банк, консорциум крупных финансовых учреждений. Он нанимает творческую личность, обычно за бесценок, поручает ей создать продукт, а потом сбывает этот продукт по всему миру – в кино, на видео и как там еще можно, – короче, на полную катушку. Цель – найти продукт, который будет приносить деньги долго после того, как творческой личности заплатят и скажут: вали, приятель. «Касабланка» собирает задницы на сиденья кинотеатров десятилетия после того, как Богарт получил гонорар и докурился до рака легких.

С точки зрения голливудских воротил, технари Кремниевой долины были всего лишь особо наивной разновидностью творческих личностей. Как только технология вышла на определенный уровень и появилась возможность продать ее крупной японской фирме, инвесторы нанесли Ави молниеносный и, судя по всему, любовно спланированный удар. Рэнди и остальным предложили выбор: они могут уйти сейчас и сохранить акции, пока те еще что-то стоят, а могут остаться. В таком случае их начнет саботировать пятая колонна, заранее внедренная на ключевые позиции. Одновременно свора адвокатов обложит их со всех сторон и потребует к ответу за промахи в руководстве, из-за которых дела фирмы круто пошли вниз.

Кое-кто из старой команды остался в качестве придворных евнухов. Большинство ушло сразу и тут же продало акции, понимая, что те будут только падать. Продажа технологии японцам выпотрошила и обескровила компанию, пустая кожура постепенно высохла и разлетелась по ветру.

До сих пор обрывки технологии то и дело всплывали в самых неожиданных местах, скажем, в рекламе новой платформы для компьютерных игр. У Рэнди всякий раз сжималось сердце. Когда все начало разваливаться, японцы пытались нанять его напрямую, и он даже заработал кое-какие деньги, летая на неделю-месяц консультантом. Однако у них не было того уровня программистов, чтобы удержать технологию на ходу, и ее потенциал остался нереализованным.

Так закончился для Рэнди второй опыт в бизнесе. Он заработал несколько сотен тысяч долларов и почти все вбухал в викторианский дом, где жили они с Шарлин. Деньги надо было куда-то девать, а вложение в дом создавало иллюзию безопасности, словно он только что добежал до заветной стенки в отчаянных салках с элементами боевого карате.

В следующие годы он администрировал компьютерную сеть «Трех сестер» – работа не денежная, но и не очень пыльная.

Рэнди всю жизнь без всякой злобы говорил людям, что они несут бред. В программировании без этого далеко не уедешь. Никто не обижался.

Приятели Шарлин точно обижались. И не на слова Рэнди, что они не правы, – нет, на само допущение, будто кто-то может быть прав или не прав. Поэтому в тот памятный вечер, когда позвонил Ави, Рэнди вел себя как обычно, то есть не участвовал в разговоре. В толкиновском, не в эндокринологическом или белоснежкином смысле, Рэнди – гном. У Толкина гномы – крепкие, немногословные, отчасти волшебные существа, которые проводят много времени в темноте, выковывая всякие красивые вещи, например Кольца Всевластия. Многие годы Рэнди успокаивал себя тем, что он гном, до поры до времени спрятавший боевой топор и гостящий в Шире, среди болтливых хоббитов (приятелей Шарлин). Останься он в науке, эти люди с их разговорами казались бы ему значительными, однако там, откуда он пришел, никто давно не принимал их всерьез. Поэтому он просто молчал, потягивал вино, смотрел на прибой и старался не выдавать себя уж очень явно – то есть не мотать головой и не закатывать глаза.

Тут разговор коснулся Информационной Супермагистрали, и все взгляды, как прожекторы, обратились к Рэнди.

Доктор Г.Е.Б. Кивистик, пятидесятилетний профессор Йельского университета, имел что сказать по поводу Информационной Супермагистрали. Он только что прилетел из какого-то места, название которого звучало бы по-настоящему впечатляюще, если бы Кивистик не вворачивал его постоянно по поводу и без повода. Несмотря на финскую фамилию, он был британцем до мозга костей, какими бывают только небританские англофилы. Сюда он прибыл якобы на конференцию «Война как текст», на самом деле – чтобы переманить Шарлин к себе на работу. На самом-самом деле (как подозревал Рэнди) – чтобы ее трахнуть. Вероятно, это была неправда, и сие подозрение просто показывает, насколько Рэнди сдвинулся на этой почве. Доктора Г.Е.Б. Кивистика часто показывали по ящику. Доктор Г.Е.Б. Кивистик выпустил несколько книг. Короче, доктор Г.Е.Б. Кивистик излагал свои крайне негативные взгляды на Информационную Супермагистраль на протяжении куда большего числа эфирных часов, чем может получить человек, не обвиненный во взрыве детского сада.

Гном, гостящий в Шире, вероятно, частенько отсиживал бы на обедах, за которым нудные хоббиты важно вещают глупости. Этот гном умел бы тихо улыбаться про себя. Он знал бы, что всегда может вернуться в реальный мир, гораздо более обширный и сложный, чем представляется хоббитам, сразить парочку троллей и напомнить себе, что важно на самом деле.

По крайней мере так убеждал себя Рэнди, но в тот памятный вечер его заклинило. Отчасти потому, что Кивистик был слишком велик и реален для хоббита – обладал куда большим влиянием во всамделишном мире, чем Рэнди когда-нибудь рассчитывал добиться. Отчасти потому, что чей-то муж, приятный, безобидный компьютерофил по имени Джон, решил поспорить с одним из утверждений Кивистика и схлопотал по носу. Запахло кровью.

Рэнди испортил отношения с Шарлин тем, что хотел детей. Дети – это проблемы; Шарлин, как и вся ее компания, проблем не выносила. Проблемы порождают разногласия. Высказанные разногласия – форма конфликта. Явный конфликт на людях – мужской способ общественного взаимодействия, фундамент патриархального общества и всех вытекающих бяк. Невзирая на это, Рэнди решил поспорить с доктором Г.Е.Б. Кивистиком по-мужски.

– Сколько бедных лачуг мы снесем, чтобы проложить Информационную Супермагистраль? – вопросил Кивистик. Эта мудрая мысль была встречена задумчивыми кивками.

Джон заерзал, как будто Кивистик бросил ему за шиворот кубик льда.

– Что это значит? – спросил он, улыбаясь, чтобы не выглядеть конфликтно-ориентированным патриархальным гегемонистом.

Кивистик в ответ поднял брови и огляделся, словно говоря: «Кто пригласил это ничтожество?» Джон попытался исправить тактическую ошибку. Рэнди зажмурился, чтобы не поморщиться. Джон столько на свете не живет, сколько Кивистик участвует в дискуссиях с действительно серьезными оппонентами.

– Ничего не придется сносить. Сносить-то нечего, – объявил Джон.

– Ладно, позвольте сказать иначе, – великодушно произнес Кивистик. Если некоторые идиоты не понимают, что ж, он готов снизойти до их уровня. – Сколько развязок соединят мировые гетто с Информационной Супермагистралью?

Все решили, что так гораздо понятнее. Браво, Геб! На бедного Джона никто не смотрел. Тот беспомощно взглянул на Рэнди, посылая сигнал бедствия.

Джон был хоббит, недавно побывавший за пределами Шира, и знал, что Рэнди – гном. Теперь он ломал Рэнди жизнь, призывая его вскочить на стол, сбросить домотканый плащ и выхватить двуручный топор.

Слова вырвались у Рэнди раньше, чем он успел усилием воли заткнуть себе рот.

– Информационная Супермагистраль – просто метафора, блин! Может, хватит? – сказал он.

Наступила тишина. Все за столом поморщились в унисон. Обед был официально испорчен. Оставалось только обхватить руками щиколотки, вжать головы в колени и ждать, пока обвал прекратится.

– Это мало что говорит, – ответил Кивистик. – Все – метафора. Слово «вилка» – метафора для этого предмета. – Он поднял вилку. – Весь дискурс состоит из метафор.

– Это не повод использовать плохие метафоры, – сказал Рэнди.

– Плохие? Плохие? Кто решает, что плохо? – спросил Кивистик, убийственно изобразив ошалелого первокурсника. Раздались редкие смешки: всем хотелось разрядить обстановку.

Рэнди видел, что происходит. Кивистик выложил козырной туз: все относительно, есть просто различные точки зрения. Народ уже возобновил свои разговоры, считая, что конфликт исчерпан. И тут Рэнди заставил всех вздрогнуть.

– Кто решает, что плохо? – сказал он. – Я.

Даже доктор Г.Е.Б. Кивистик опешил. Он не понимал, шутит Рэнди или всерьез.

– Простите?

Рэнди не торопился отвечать. Он откинулся на стуле, потянулся, отхлебнул вина. Ему было хорошо.

– Все просто. Я прочел вашу книгу. Видел вас по телевизору. Я собственноручно отпечатал ваш послужной список, когда готовил материалы для конференции. Соответственно, я знаю, что вы не вправе высказываться по вопросам техники.

– А, – произнес Кивистик в притворном смущении. – Не знал, что это позволено лишь избранным.

– По-моему, ясно, – сказал Рэнди. – Если вы некомпетентны в определенном вопросе, то вашему мнению – грош цена. Когда я болею, я не прошу совета у слесаря, я иду к врачу. Если у меня вопросы про Интернет, я обращаюсь к специалистам.

– Забавно, как все технократы любят Интернет, – бодро заметил Кивистик, выдоив из собравшихся еще несколько смешков.

– Вы только что сделали явно неверное утверждение, – приятным голосом ответил Рэнди. – Многие специалисты по Интернету в своих книгах убедительно его критикуют.

Наконец-то он утер Кивистику нос. Всякое веселье исчезло.

– Следовательно, – сказал Рэнди, – возвращаясь туда, откуда мы начали, Информационная Супермагистраль – плохая метафора для Интернета, потому что я так говорю. На планете примерно тысяча человек знают Интернет так, как я, – по большей части мои знакомые. Никто из них не принимает эту метафору всерьез. Q.E.D.

– А, ясно, – произнес Кивистик немного запальчиво. Он увидел щель. – Значит, технократы должны нас научить, что и как думать о технологии?

Судя по выражению лиц, это был мощный удар возмездия.

– Не знаю точно, кто такие технократы, – сказал Рэнди. – Я – технократ? Я просто человек, который пошел в магазин, купил пару справочников по протоколу TCP/IP, на котором строится Интернет, и прочел. Потом я сел за компьютер, что в наше время может каждый, провозился несколько лет и теперь знаю об этом все. Значит ли это, что я – технократ?

– Вы принадлежали к технократической элите еще до того, как купили справочники, – объявил Кивистик. – Способность понять технический текст – привилегия. Она дается образованием, которое доступно лишь членам элиты. Вот какой смысл я вкладываю в слово «технократ».

– Я ходил в обычную школу, – парировал Рэнди. – Окончил университет штата. Дальше я – самоучка.

Тут вмешалась Шарлин. С самого начала разговора она угрожающе поглядывала на Рэнди, однако он не обращал внимания. Теперь пришел час расплаты.

– А твоя семья? – спросила Шарлин ледяным тоном.

Рэнди набрал в грудь воздуха, перебарывая желание вздохнуть.

– Мой отец – инженер. Преподает в колледже штата.

– А его отец?

– Математик.

Шарлин подняла брови. Почти все остальные – тоже.

– Я категорически против того, чтобы меня травили, обвешивали ярлыками и клеймили «технократом». – Рэнди сознательно использовал фразеологию притесняемых меньшинств, отчасти чтобы сразить врага его же оружием, отчасти (думает он в три часа ночи, лежа в гостинице «Манила») из желания поговниться. Некоторые по привычке сделали постные лица – этикет требует сочувствия к притесненным. Остальные задохнулись от возмущения, слыша такие слова из уст уличенного белого мужчины-технократа.

– Ни у кого в моей семье не было ни власти, ни денег, – сказал Рэнди.

– Думаю, Шарлин говорит вот о чем, – вставил Томас (он прилетел из Праги с женой Ниной, жил у Рэнди дома и сейчас решил взять на себя роль миротворца). Он выдержал паузу, чтобы ласково переглянуться с Шарлин. – Вы принадлежите к привилегированной элите просто потому, что происходите из семьи потомственных ученых. Члены привилегированных элит редко осознают свои привилегии.

Рэнди закончил его мысль:

– Пока не приходят такие, как вы, и не объясняют, какие мы тупые и морально разложившиеся.

– Именно ложное самовосприятие, о котором говорит Томас, и делает властные элиты такими недоступными, – припечатала Шарлин.

– Ну, я не чувствую себя таким уж недоступным, – сказал Рэнди. – Я пахал как ишак, чтобы стать тем, кто я есть.

– Многие люди тяжело трудятся всю жизнь и ничего не достигают, – вставил кто-то.

Берегись! Начался обстрел!

– Хорошо, я виноват, что имел наглость чего-то достичь, – ответил Рэнди, впервые с начала разговора начиная заводиться, – но я понял, что, если много работать, заниматься самообразованием и шевелить мозгами, можно пробиться в жизни.

– Ну, это прямо из какого-нибудь нравоучительного романа века так девятнадцатого, – вставил Томас.

– И что? Если идея старая, это не значит, будто она неверная, – ответил Рэнди.

Небольшой ударный отряд с подносами взял стол в окружение. Официанты переглядывались, решая, можно ли вмешаться в конфликт и подать обед. Один из них осчастливил Рэнди тарелкой с вигвамом из почти сырого тунца. Миролюбивые силы перехватили контроль над разговором и разбились на кучки, в которых все со всеми усиленно соглашались. Джон посмотрел на Рэнди собачьими глазами, словно спрашивая: «Ты ведь это и ради себя тоже?» Шарлин старательно его не замечала, включенная в консенсус-группу с Томасом. Нина, напротив, старалась встретиться с Рэнди глазами, но Рэнди на нее не смотрел, опасаясь страстного взгляда «иди сюда», потому что хотел одного: как можно скорее выйти отсюда. Через десять минут зазвонил пейджер. Рэнди посмотрел вниз и увидел номер Ави.