Крик потревоженной тишины. Книга 1

Глава 1. В трёх залах

Двухстворчатые двери в тронный зал были надёжно закрыты. Рельефные ручки, бережно изготовленные вручную ещё в давние времена, когда механизмы были просты и незатейливы, а пар не был приручён, скреплялись медным замком. Он свисал на тяжёлой цепи и всем своим видом показывал, что проникнуть в тронный зал не так-то просто. Когда замок снимали, его роль исполняли два крепких гвардейца. Многие хотели попасть за Золотые двери (так назывался вход), но не у многих это получалось.

Король мог зайти в зал в любое время, но даже он не пользовался такой возможностью слишком часто. Он недолюбливал торжественность зала и бывал в нём только во время заседаний с важными лицами. В других случаях король решал все вопросы в своём кабинете.

На двери, в самом центре, с древних времён выступал крупный рельеф с красноречивым символом «Х» – десять. Только король имел десять жизней. Никто другой не смел о таком даже мечтать, кроме наследника, разумеется. Королю не нравилось, что эта десятка выступает из двери. Он считал, что в этом слишком много элемента самолюбования, которым он не обладал ни в коей мере. Но как можно избавиться от рельефа? Ведь он был центром всего узора. Для этого пришлось бы сменить дверь целиком, но король счёл эту идею глупой, и оставили всё как есть.

«Пойдут на случай войны», – шутливо говорил он, помня об их стоимости: десять тысяч платиновых монет! Сначала он сам не верил в такую цену, тем более что и платины на воротах не имелось, но ему показали, как массивны слои золота на дверях и сколько драгоценных камней инкрустировано в причудливые узоры. Действительно, их оказалось очень много, причём часть из них были такие крохотные, что без лупы их нельзя было и разглядеть. Конечно, об их огранке речь и не шла: в те времена таких технологий не знали. Сейчас механики могли бы их обточить, но вот вытащить их из двери, не исцарапав её, уже не представлялось возможным.

Напротив Золотых дверей располагались чуть менее неприступные Серебряные двери. Они вели в зал, сильно уступающий по величине тронному. Это был, в сущности, и не зал, а кабинет, в котором работал вице-король. Это необычное звание повелось издавна, ведь этот человек был первым лицом после короля и постоянно состоял при нём как первый советник. Если король не справлялся с чем-то, то вице-король должен был быть тут как тут. Для лучшей скоординированности его кабинет был напротив тронного зала. Обычно именно в этом зале короли и проводили заседания. Только нынешний редко появлялся там, предпочитая уютный кабинет.

Особенно ему нравилась алюминиевая кофемашина с прозрачными элементами, позволяющими видеть часть процесса приготовления кофе. Она стояла на зелёном столике под лестницей, ведущей на второй этаж кабинета, где находилась комната для отдыха.

Серебряные двери украшала цифра «IХ» – по понятной причине, хотя вице-король не один имел девять жизней. Столько же их имели ближайшие члены семьи короля.

Между этими двумя дверьми, по коридору из тёмного дерева, каждый день проходил Илдани. Раньше он содрогался при виде этих дверей, чувствуя себя недостойным проходить там. Да и вообще, ему было страшно: ведь из одной двери ему навстречу мог внезапно выйти король, а из другой – вице-король! А если он с ними столкнётся! – это же страх!

Шли месяцы…

Прошло почти два года; теперь Илдани исполнилось двадцать лет. Страх сильно поутих и превратился в лёгкую тревогу. Ещё бы, ведь он каждый день шёл мимо этих дверей, и ни разу из них не вышел ни первый, ни второй человек в государстве. Зачастую на Золотых дверях висел замок, а Серебряные, видимо, были заперты на ключ или просто плотно прикрыты. Иногда замок с Золотых дверей снимали, но тогда по обеим сторонам от дверей стояли гвардейцы. В такие дни Илдани настораживался: если дверь охраняют, значит, внутри король.

Тогда Илдани старался побыстрее поздороваться с охранниками и пройти мимо. Шёл он совсем в другой зал, тоже очень важную комнату во дворце, но совсем иного толка. Жаль, что каждый раз ему нужно было идти через главный коридор, мимо главных дверей, ведь это был единственный путь между спальным корпусом и Залом Явлений.

Как уже говорилось, прошло почти два года с тех пор, как Илдани оказался во дворце. Ему буквально посчастливилось вырваться из остального мира и попасть в главное, по его мнению, место в стране – в Зал Явлений. И Золотой, и Серебряный залы были ничто по сравнению с ним, как считал Илдани. Он был принят на обучение к главным служителям Закона.

Эти люди изучали проявления Закона и заботились о верном его исполнении. При всей своей законченности и толщине «Книга Явлений» казалась совершенной только дилетантам. Все три её раздела требовали изучения. Поскольку они составлялись долго и часто исправлялись, то там при внимательном прочтении можно было увидеть массу мелких противоречий. Значение части деталей было неясно. Например, было непонятно, что значит самый главный символ – круг.

В общем, требовалось много чего осмыслить, и так как Книга уже была объявлена навсегда законченной и не терпящей изменений, то все результаты кропотливой работы аккуратно выходили в ежегодном сборнике. Эти сборники потом, отбрасывая лишнее, оформляли в книги. Таких книг накопилось уже пятнадцать, и их называли «Великие Дополнения». Только самое важное и ценное из сборников входило в эти тома, поэтому они выходили очень редко. Кроме исследований в Дополнения также входили выдающиеся труды служителей Закона, которые содержали в себе великую мудрость. Эти тома тоже нужно было тщательно изучить, ведь и в них не всё было ясно и однозначно. Авторы их уже умерли, а каждое Великое Дополнение вбирало в себя множество ежегодников, поэтому спросить у них, что они имели в виду под таким-то словом, теперь было невозможно.

Помимо исследовательской работы, велись и две другие – не менее важные, а может, даже и более значимые. Нужно было просвещать людские массы. Делать это было непросто, так как люди в большинстве своём отмахивались от учения. Они знали его поверхностно и считали, что этого достаточно. Заинтересовать и просвещать людей было непросто, ведь освоить Книгу вместе с дополнениями могли не все. Для этого нужно было учить ещё и древний язык, хотя рядовой обыватель довольствовался переводной версией.

При всей важности этих миссий главная задача состояла в том, чтобы восхвалять Закон и грамотно использовать возможности, которые он предоставляет. Это только серые массы думали, что все деяния Закона сводятся к раздаче жизней и помощи в дуэлях. Да, это были самые сильные проявления. Но были ещё десятки мелких. Одно из них – исцеление, но помогало оно только в одном случае на тысячу, да и то не сильно.

Служители занимались тремя этими вещами. Самые талантливые и самоотверженные из них имели право начать работать в Зале Явлений. Фактически работа в Зале давала право на получение значительных сумм денег и на большой авторитет. Поскольку лишь самые чистые душой служители попадали на работу в Зал, то это место считалось священным. При таком важном статусе оно всё же не было закрыто для окружающих, хотя попасть туда можно было не в любое время: ведь Зал располагался во дворце, и террористы могли бы этим воспользоваться. Поэтому Зал находился в пристройке и проверялся после каждого посещения. Такие посещения происходили раз в неделю.

Служители жили в комнатах около входа в Зал, но Илдани был пока только учеником и довольствовался маленькой комнаткой в жилом блоке, находившемся на другом конце дворца. А участок с Золотыми и Серебряными дверьми – это только начало пути!

Илдани не опаздывал, но решил ускориться. Он предчувствовал что-то нехорошее.

Глава 2. Свежее известие

Через несколько минут Илдани добрался до знаменитого Зала Явлений: в это помещение он имел полное право входить, являясь не просто учеником, а единственным учеником. Дверь была закрыта, хотя обычно служитель оставлял её открытой, когда ждал ученика. Это дополнительно насторожило Илдани. Он постучался. «Интересно, – напряжённо подумал он, – услышит ли кто-нибудь мой стук. Зал имеет много ответвлений».

Действительно, Зал был скорее неким муравейником, испещрённым ходами. В самом начале находилось большое сплошное пространство, где и присутствовали люди. Из него выходили три двери, ведущие к разным комнатам и коридорам. Они выводили в настоящий лабиринт из личных комнат, складов, комнат для уединения и библиотек. Если углубиться особенно сильно, можно найти переход под землёй куда-то во дворец или, наоборот, из него: Илдани не знал об этом, так как ему дозволялось заходить только в некоторые комнаты, находившиеся в начале. Дальние и не представляли для него никакого интереса, ведь библиотеки и знаменитые комнаты уединения были как раз ближе всего.

На стук никто не ответил. Если его учитель сейчас где-то в закоулках, то он может не услышать. Обычно в это время в Зале либо никого не было, кроме учителя, либо были те, кто вышел по своим делам из комнаты. Но суть была не в этом: почему закрыта дверь? Ведь Илдани почти каждый день приходил сюда и совершенствовал свои познания, чтобы однажды войти в Зал уже не как ученик, а как один из служителей. И всегда в это время дверь была открыта.

Илдани постучал снова, уже сильнее. Круг, вырезанный на двери, словно сверкнул, подмигнув ему. На этот раз послышались шаги. По звуку походки Илдани сразу узнал учителя. Походка была тяжёлая и шаркающая, потому что годы давили на него всей своей тяжестью. В скважине провернулся ключ, и дверь открылась. Взору предстал Зал. Он был выложен из дерева, серебра и бронзы с редкими вкраплениями позолоты. На стенах висели стилизованные изображения людей, наиболее тесно взаимодействовавших с силами Закона, и людей, которые достигли высот в развитии теории о Законе. Также в Зале располагалось много нужной атрибутики, полное перечисление которой было бы скучно почти для любого человека.

Глядя на учителя, Илдани понял, что с ним всё в порядке. Более того, всё складывалось лучше, чем обычно, ведь тот улыбался так радостно, как не улыбался никогда.

– Ах, Илдани, это ты! – счастливо сказал он и потрепал ученика по волосам. – Проходи. Я забыл о твоём приходе: слишком радостный сегодня день; я отвлёкся. Мы разговаривали, писали и читали письма. В общем, жизнь теперь пойдёт совсем другая!

Удивлённый Илдани вошёл в дверь и прикрыл её за собой. Все три двери, ведущие в ответвления, были настежь открыты. Где-то в глубине проходов слышались голоса других служителей.

– Служитель Тальми, – обратился Илдани к своему учителю, – а что же произошло? Надеюсь, занятия сегодня будут?

– Разумеется, – ответил ему Тальми. – Я, как и ты, не хочу терять времени напрасно. Сейчас я возьму себя в руки, и мы приступим. Мы с тобой уже порядком прошлись по «Книге Явлений». Я давно тебе собирался сказать, но именно сегодня настроение позволяет мне это сделать: ты делаешь большие успехи. Эх, как же быстро мы прошли многие места из Книги и подкрепили их девятью Великими Дополнениями. Далеко пойдёшь. Кстати, я надеюсь, ты выучил то, что было задано?

– Да, разумеется, – кивнул Илдани.

– Всякий служитель, – многозначительно сказал Тальми, – хочет развивать учение о Законе. Вернее, хотел.

– Хотел? – удивился Илдани. – А сейчас почему все расхотели? Я вот и сейчас мечтаю об этом.

– Мечтать тебе никто не запретит, а вот хотеть не советую, – весело подмигнул ему Тальми. – Ладно, садись за стол. Я тебе расскажу о нашей радости, а потом приступим к уроку.

Заинтригованный Илдани направился к небольшому столу в углу Зала, за которым могли уместиться человек пять. Там уже были заготовлены листы бумаги и чёрная сверкающая перьевая ручка. Рядом находилась и чернильница. Пока Илдани усаживался и наводил на столе порядок, откладывая исписанные кем-то бумаги в сторону и пододвигая к себе чистую снежно-белую бумагу, служитель Тальми спросил у него:

– Ты выучил стихотворное обращение к отказавшемуся от дуэли зачинщику?

– Да, – кратко ответил Илдани.

– А к обеим отказавшимся от дуэли сторонам?

– Выучил.

– А слово-благодарение по случаю увеличения числа жизней с четырёх до пяти?

– Да, но это было труднее, – признался Илдани.

– Труднее, – согласился с ним Тальми. – Восемьдесят две строки – не шутка! Автор излил всю благодарность, какую только мог. Да, много же я задал! Но ничего не поделаешь: Книга сама себя не выучит, а наша жизнь не так длинна. Да и тебе самому хочется поскорее окончить курс и войти в Зал на равных.

– Очень, – признался Илдани. – Когда я победил в отборочных испытаниях и прошёл собеседования, а потом получил приглашение к вам, то очень обрадовался и даже не сразу поверил. Не думал, что в мире так много справедливости и можно добиться такого места своими силами.

– Мало где можно, – мрачно согласился Тальми, но тут же снова повеселел от новости, которая Илдани была пока неизвестна. – Однако здесь всегда будет царить справедливость: люди боятся Закона и не хотят его злить. Кстати, я ещё задавал выучить прозаический вариант слова – восхождения на трон.

– Я недоучил, – смущённо ответил Илдани. – Выучить-то выучил, но с запинками. Иногда слова путаются и меняются местами. Но меня больше всего пугает другое: я не могу удержать в голове столько стихотворных и прозаических фрагментов. Да к тому же это надо учить на древнем языке…

– Ты знал, куда шёл, – сделал ему замечание учитель.

– Да, знал. И не жалею об этом, просто говорю, что забываю некоторые тексты.

– Это не беда, – успокоил его служитель. – Наша память несовершенна. Мы все что-то да забываем. Главное, когда станешь служителем, перед службами повторяй то, что должен будешь читать наизусть. Это будет полезно.

– Я просто другого в толк не возьму, – вздохнул Илдани. – В последнее время я всё чаще думал об этом, но только сегодня у меня с вами возникла такая неформальная обстановка, что я решаюсь спросить…

– Ты бы мог спросить и раньше, – улыбнулся Тальми. – Не надо держать гнетущие мысли при себе. Ты должен доверять мне и всем служителям как самому себе, ведь мы – твоя духовная семья. А другой, сам знаешь, у тебя не будет. Может, тебя это и волнует? Меня, к примеру, в твоём возрасте немного заботило. А временами, – он мечтательно улыбнулся, – а временами «о мире мысли, что нас отвлекают от изученья Правил и Явлений», как это сказано в четвёртом томе Дополнений, просто не давали мне сосредоточиться.

Илдани странно посмотрел на учителя: неужели по нему можно сказать, что он не сосредоточен? Ведь он же сосредоточен всегда.

– Нет, дело тут совсем в другом. Когда я шёл сюда учиться, то думал, что стану ближе к пониманию Закона, смогу приблизиться к пониманию сути. Словом, смогу стать мудрее.

– А разве ты не становишься мудрее? – удивился Тальми. – Ты – самый талантливый ученик из всех, кого я знал лично. Уж кто-кто, а ты-то как раз приобщаешься к мудрости, не беспокойся.

– Мне очень приятно слышать от вас эти слова, – поблагодарил Илдани, – и они меня успокаивают: ведь ваше мнение мне дорого. Но всё-таки мне продолжает казаться, что это не так…

– Почему же? – ещё сильнее удивился служитель и, подойдя к книжному шкафу, достал из него две книги. Разумеется, это были сама Книга и какой-то том Великих Дополнений.

– Видите ли, – замялся Илдани. – Почти всё время, что я здесь учусь, я занимаюсь заучиванием разных текстов, причём каждый текст учу в трёх вариантах: в прозе на современном языке, а ещё два стихотворных варианта – на современном языке и на древнем. Древний язык очень сложен, вы и сами это понимаете!

– А раньше учиться было труднее, – вставил Тальми, – раньше надо было учить ещё и древний прозаический вариант! Ну, так продолжай.

– Изучаю последовательность действий при проведении ритуалов и мистерий, изучаю множество текстов, которые составлены весьма хаотично, повторяют друг друга и говорят зачастую об очевидном. Учу много однотипных случаев проявления Закона, изучаю жизнь авторов этих книг и многое, многое другое. И сам древний язык, который очень сложен. Без его знания можно было бы обойтись: «Книга Явлений» хоть и написана на нём, но уже давно переведена лучшими переводчиками мира. У меня складывается ощущение, что я изучаю не столько Закон, сколько жизнь людей, которые изучали Закон до меня. И за всей историей, лингвистикой и изучением символических действий и слов при ритуалах я совсем не изучаю сам Закон. Я и не понимаю, что это такое.

– Ох, – вздохнул Тальми и положил увесистые книги на стол. – Отчасти ты, конечно, прав. Но плохо, что ты пускаешь в голову такие мысли: они мешают изучать науки, которые тебе необходимо знать как будущему служителю. Чтобы они тебя не отвлекали, я быстро развею все твои сомнения. Дело тут вот в чём. Закон для нас недосягаем: он слишком высок. Только избранные могут понять его. Да и к тому же Закон и так открылся нам во всей своей полноте в виде Явлений. Остаётся постигнуть их смысл, но и это уже сделали мудрецы, жившие до нас. Наша цель – систематизировать то, что они поняли.

– Но эта систематизация выливается в хождения вокруг одних и тех же мыслей, и притом очевидных. Например, автор пятого Дополнения – Ориенс – рассуждает о том, как Закон дарует нам жизни при повышении звания. А дальше он тридцать девять страниц рассуждает о том, как же хорошо получить ещё одну жизнь. Но ведь это ж так долго читать, притом что и так ясно, насколько хорошо получить жизнь. Однако я был бы готов восхищаться и этим текстом, хотя бы из уважения к его автору, – но насколько же этот текст однообразен: первая страница по смыслу ничем не отличается от любой другой. То он рассуждает о том, как, имея жизнь, можно путешествовать, то говорит о пользе приятного горного воздуха, то приводит в пример пчёл, живущих совсем не долго. Что тут можно почерпнуть? Ориенс говорит очевидные вещи.

– Жаль, что ты об этом задумался, – повторил Тальми, – урок придётся ненадолго отложить, чтобы я мог разубедить тебя. Это называется максимализм. То, что написал Ориенс, – абсолютная правда.

– Да, но это также и совершенная очевидность!

– Нет повода, чтобы не читать правду, – отрезал Тальми. – Кроме того, это очень красивый текст. Наши учёные до сих пор спорят: является этот текст стихами в прозе или прозой.

– Но ответ на этот вопрос не приблизит нас к пониманию Закона. Он только расскажет чуть больше об авторе.

– И хотя бы из уважения к автору нам и надо ответить на него.

– Но авторов за сотни лет накопилось так много, что всю жизнь можно ломать над вопросами об их жизни голову – из уважения – и не начать думать о самом Законе. Уважение губит весь прогресс: авторам было бы это не очень приятно, я думаю.

– Pea oteaceéri memólo iveeváol Ermólo na gubasiúo zeelóio![3] – прошептал Тальми.

– Érmo, olóin[4], – уныло ответил Илдани чисто по привычке.

Потом они некоторое время сидели молча. Учитель уставился в книги, а ученик – в чистый лист бумаги. Первым заговорил учитель, потому что Илдани стеснялся продолжить беседу, полагая, что и так сказал лишнего. Лишнего – по мнению учителя, а не по его собственному мнению, ведь мнение Тальми обладало для него большой ценностью.

– Пусть и вся жизнь, – сказал наконец служитель. – Однако нельзя забывать об уважении. Тот, кто его забудет, перестанет быть человеком!

– Но перестать изучать их, чтобы начать изучать сам Закон, – это не значит забыть об уважении! – робко возмутился Илдани. «Это значит проявить здравый смысл», – добавил он мысленно.

– Нет, читать произведения данных авторов очень полезно: это дисциплинирует, развивает ум и повышает эрудицию.

– Но авторы писали, в частности, что можно самому войти в контакт с Законом, ощутить его великолепие, получить частичку нового знания или лучше усвоить старое. Почему же мы не пытаемся обратиться к Закону?

– Как это не пытаемся?! – От удивления глаза у служителя округлились. – В большинстве наших обращений так или иначе присутствует призыв к Закону. А каждый свой день порядочный человек должен начинать со слов «Закон, ты вразуми меня – и жизнь пусть станет посветлее; я каждый час ночи и дня к тебе взываю, не робея». А мы-то говорим это правильно – на древнем языке: «Ermo, oloin…» – и так далее.

На это Илдани ничего не мог ответить. Он вместо ответа учителю ответил сам про себя: «Никто не говорит это искренне. Все – на автомате! Да и вообще, всё, что мы говорим, всё на автомате! Да и почему нельзя то же самое сказать своими словами! Неужели Закону приятно, что все говорят не так, как им того хочется, а так, как за них придумали говорить другие люди! Все люди носят одежду своего размера, чтобы она не жала и не болталась. Почему же надо говорить одинаковые слова…» Вслух же он сказал:

– Я понял, учитель. Прошу прощения. Позвольте только уточнить: какова истинная причина того, что Закон считается полностью открытым для нас и не нуждается в уточнениях?

– Неправда, в мелких деталях всё уточняется и по сей день.

– Да, но это и правда мелкие детали. И часть из них – это жонглирование словами.

– Вот тут я с тобой согласен! Уточняют то, что и не всегда важно, – улыбнулся Тальми тому, что нашёл общий язык с учеником.

– Но какова истинная причина этого? Закон ведь очень сложен для понимания, и мы можем не знать о нём чего-то.

– Ты проходил эту причину. Скажи её мне сам. Или ты забыл? – Он нахмурился. – Такие вещи нельзя забывать!

– Я помню, – проговорил ученик. – На Втором Полном Собрании Всех Мудрецов было принято положение, утверждающее, что Закон явлен полностью и теперь можно только анализировать его текущие проявления, а новых нет и быть не может. Но их обоснование звучит не очень убедительно.

– Это не важно: данное решение, как и все решения В. П. С. В. М., вечно и неоспоримо. Ты знаешь это.

– Знаю, – вздохнул Илдани. «Раньше, – подумал он, – когда я жил обычной жизнью и только увлекался изучением Закона, я тоже не подвергал его сомнению. Но теперь я знаю Закон куда лучше и понимаю, что не может он ограничиваться тем, что есть. Он слишком велик для этого! Да я и не верил, что это настоящая причина уверенности в полноте Закона: я думал, это отговорка. Наряду с теми, что ветер дует, потому что качаются деревья, а пар идёт из трубы корабля, потому что вращаются лопасти!» – Я знаю, – напряжённо проговорил он. – Теперь я не осмелюсь вас беспокоить своими вопросами и прошу перейти к уроку, если вам это угодно.

– Да уж, – согласился Тальми, – я сейчас не готов к таким еретическим обсуждениям. Ты меня разочаровал, честно тебе скажу. Лучше бы о девочках думал. Эти мысли бы со временем ушли, а твои могут укорениться! Не надо так. Но всё-таки перед уроком я тебе сообщу радостную новость, которая даже заставила меня забыть отпереть тебе дверь!

Илдани сидел поникший. Учитель в нём разочаровался. И хотя он чувствовал, что учитель не прав, но всё равно: он был самый близкий ему человек и самый авторитетный. И он впервые оказался разочарован. И ладно бы учитель разочаровался по пустяку: например, если бы он, ученик, громко хлопнул дверью или капнул на стол чернила. Но нет! Предмет возмущения не знал равных. И какое противное слово произнёс учитель. Он сказал: «ересь». «Неужели я правда отклоняюсь от верного курса?» – печально подумал Илдани.

– Можно я на днях схожу к служителям очиститься? А то я чувствую хаос в своей голове. Мне нужен этот ритуал…

– Разумеется, – улыбнулся Тальми и даже потрепал его по голове, протянув руку через стол. – Я рад, что ты, как только я поймал тебя на глупых мыслях, сразу попросил об очищении, а не стал спорить. Значит, ты действительно далеко пойдёшь! А ошибки – у какого умного человека их нет! Так вот, новость… – Учитель призадумался, пытаясь лучше сформулировать мысль.

Ученик тем временем испытывал противоречивые чувства: с одной стороны, он был утешен добрым жестом своего учителя. С другой же стороны, он понимал, что эти мысли отогнать будет тяжело. Но вдруг ритуал очищения и правда поможет…

– Сегодня, спустя очень долгое время обсуждений, было закончено нынешнее Полное Собрание Всех Мудрецов.

– Ничего себе! – вырвалось у Илдани.

Мало того что такие Собрания проходили не чаще чем раз в век, так это длилось уже больше года! Мудрецы давно разъехались, так ничего и не решив, но обсуждение продолжилось в письмах. О чём там писалось, узнать было невозможно: решения оглашались только в конце, чтобы никто не принял неокончательное решение за окончательное и не впал в ересь.

– Я тоже удивился, – подмигнул ему Тальми. – Я, как член коллектива при Зале Явлений, тоже принимал участие в Собрании. Оно вошло в историю как Последнее Полное Собрание Всех Мудрецов, потому что было принято решение о прекращении дальнейших собраний.

– Как это?! – Илдани чуть не вскочил из-за стола.

– Это было в духе принятого решения. Я тоже поддерживал эту идею. Она состояла вот в чём: мудрецы посчитали, что люди имеют недостаточно уважения к Закону, так как смеют дополнять его, несмотря на большое число Дополнений, которых и так уже – пятнадцать толстых томов! Шутка ли! И мы решили, что Закон уже достаточно отражён в литературе и отныне нет смысла дополнять его. Остаётся только анализировать материал. Какой он сейчас – таким будет и через тысячу лет, и всегда! Ты как раз высказывался против таких выводов и только что настаивал на развитии. Надеюсь, решение Собрания укрепит тебя в мысли о том, что ты ошибался. Кстати, у меня для тебя есть подарок. Думаю, ты заслужил. Поскольку решение о конце Собрания было принято несколько часов назад, то книжные издательства и газеты ещё не успели снабдить нас всей информацией, касающейся хода Собрания. Да и книги с его решениями пока не пошли в массовую печать. И всё же несколько комплектов – готовы. Один из первых и получишь ты.

– Очень интересно посмотреть, – сказал Илдани.

Решение совета стало для него ударом. Он мечтал написать текст, который пополнит когда-нибудь Великие Дополнения. И дело тут было вовсе не в гордости: он хотел открыть что-то новое, но не ради славы. Своими стараниями и открытиями он хотел принести людям пользу, дать новые глубинные знания о Законе и этим улучшить их жизнь. Пусть его имя никто не узнает и злодей присвоит себе его труды – Илдани было не важно. Лишь бы они принесли пользу. И вот теперь его надежды умерли.

Теперь он не разуверился, как думал учитель, а укрепился в том, что люди отдаляются от Закона. Изучают не его, а то, что создали предки; что наука о Законе всё меньше места оставляет духовному развитию и всё больше – лингвистике и истории! Последняя щёлочка, через которую било новое знание, оказалась закрыта. Вместо луча знаний они получают тонны книг, которые ходят вокруг да около, но не смотрят в глубину. Они написаны не для нынешней эпохи, а для минувших времён, там написаны лекции о нравственности, которые не вникают в тайны Закона; там сто раз сказано одно и то же, и только исследователи находят везде «неповторимые оттенки», но и эти оттенки скорее способны сказать больше об авторе, но не о Законе.

– С… спасибо большое, – с трудом выговорил Илдани.

– Вот, посмотри, – сказал учитель, встал из-за стола и взял с нижней полки шкафа два свёртка. Один был очень большой, второй довольно маленький. Книги были завёрнуты в приятную на вид хрустящую коричневатую бумагу. – Сейчас не открывай. Посмотришь и почитаешь в свободное время. Это тебя займёт надолго и настроит на нужный лад.

Паровые трубы под Залом начали цикл работы. Раздался гул и пощёлкивание тысяч шестерёнок. Это усугубило неприятные настроения в душе Илдани. А его учитель беззаботно улыбался. Может, и он в старости тоже отбросит все «лишние» мысли и будет улыбаться…

– В маленьком свёртке вышедший шестнадцатый том Великих Дополнений. Это последний на все времена том: семнадцатого не будет. Да и этот тоньше остальных, ведь работа над ним должна была идти ещё полвека, но резко прекратилась.

«Неужто это последний ценный том, который я увижу, – с горечью и надеждой на лучшее подумал Илдани. – Что бы там ни написали, я уже предвкушаю, что это великая книга!»

– А в большом свёртке – полное, двадцатисемитомное собрание материалов, в том числе и писем, с Последнего Полного Собрания Всех Мудрецов.

«Макулатура, – в страхе от осознания, что ему в голову лезут такие мысли, подумал Илдани. Но поток мыслей не останавливался. – Нет уж, – с твёрдой решимостью, которую никак нельзя было бы назвать подростковым максимализмом, а скорее взвешенными идеями, подумал он, – так нельзя поступать! Нельзя! Тальми постоянно говорит о гордыне: что нельзя гордиться, что надо смиряться. Это правда, конечно, я и не спорю. От гордыни родились все тёмные сущности. Но ведь когда мы говорим, что полностью постигли Закон, – тогда мы и гордимся больше всего! Почему он этого не замечает? Мы ещё не знаем всех свойств великого и бесконечного Закона, он неизмеримо выше того, что мы способны понять. Закон ещё не явил себя миру и никогда не говорил, что учение окончено. Он ещё не даровал нам особой силы мудрости, не дал нам силы безошибочности, а дал только возможность собираться вместе и понимать хоть что-то. Может, этот дар – не ошибаться на Собраниях Всех Мудрецов – будет дан нам в будущем, но теперь его ещё нет. Только у наших отколовшихся единоверцев есть поверие, что их лидер получил от Закона особую благодать распознавать ошибки и благодаря этому они не ошибаются. Но он лишь распознаёт ошибки, а нового сказать почти никогда не может. Он не гений и не герой; Закон просто дал ему дополнительную силу не ошибаться, чтобы люди совсем не впали в заблуждение и не извратились. Да и мы должны верить, что они еретики – те, кто верит в этого лидера и в его Альтернативные Собрания Мудрецов. Они же откололись от нас тогда. Но история так сложна. Хорошо бы ещё знать, кто от кого откололся на самом деле!

Знаю только, что мы не достигли совершенства. Ещё пока ни разу Закон не сказал, что он нам отец, или друг, или брат. Он не роднился с нами; он там – в вышине непостижимого. Он не друг, а Другой, непонятный Другой с большой буквы. Может, когда-нибудь он перестанет быть Другим и явится нам открыто, во всей красоте. Надо молиться об этом и надеяться, но не гордиться, как мы.

Да, конечно, для постижения Закона нам не нужны сектанты, не нужны сторонники глупых теорий заговора, не нужны гадатели и маги, которые работают под покровительством тёмных сущностей. Не нужны те, кто верит с первого слова во всякую ложь, кто определяет судьбу души по бездушным звёздам и кто мнит себя Избранным без всяких оснований. Не нужны те, кто проводит тайные мистерии в загородных домах, никого из посторонних не пуская к себе и устраивая там непонятные, пугающие ритуалы. Все эти люди лишь отвлекают от понимания Закона и раскалывают единство его последователей, а Закон, будучи един, всегда желал единства и среди нас. Я понимаю это, и Тальми много раз учил меня этому. Но разве гордые, упёртые служители Закона, которые считают, что знают всё; которые сами себя украшают венками мудрости и которые готовы вместо того, чтобы постигать Закон, изучать археологию и поэзию – и которые скорее удавятся, чем изменят хоть одну буковку в уже устаревшей и никому не понятной форме воззвания к Закону – разве полезны нам такие люди? Мне кажется, они вредят ничуть не меньше.

А я должен учиться именно у таких людей. Потому что больше учиться – страшно подумать – не у кого. Может, пойти к „альтернативщикам“, как мы их называем? Сами себя они называют как-то по-другому, более уважительно, но не помню как. Вроде у них меньше зашоренности. Но, с другой стороны, я не могу покинуть свою страну, своих учителей… Здесь моё место. Это только говорят, что на соседнем берегу всегда лучше ловится. А вдруг… вдруг и правда лучше?

Я уже начинаю думать о чём-то не том! Что же делать? Ах, я понятия не имею! Ни малейшего!!!»

Илдани тяжело вздохнул и с трудом сдержал слёзы отчаяния. Он не хотел позориться перед Первослужителем Закона.

Глава 3. Снова к Ахелю

До жителей селения руки дворца, конечно, не дотягивались. Купцы были единственными, кто вообще наведывался туда, не считая того, что периодически из селения уезжали прежние жители, а их место занимали новые. Кому-то эта жизнь и могла показаться верхом совершенства, но явно не Ахелю. Он любил природу, но обязанности по ловле рыбы и скверные соседи отбили всю охоту смотреть на леса и озёра.

– Я мог уехать сегодня же! – с огромной горечью сказал он сам себе и закрыл лицо руками, потому что понял, что совершил ошибку. – Ну зачем мне вся эта конспирация, интриги… Купцы ничего не знают обо мне, а вот я знаю о себе достаточно – и я мог, мог уехать, причём сразу. – Он лежал на твёрдом матрасе, которым довольствовался вместо кровати. – А теперь надо ждать… Да при чём тут ожидание! – внезапно вскрикнул он, удивившись своей же глупости.

От удивления и от злости на самого себя он рывком поднялся с матраса и что есть силы ударил себя ладонями по бёдрам. Об этом горячем жесте он сразу пожалел, потому что перестарался. Руки и бёдра начало жечь.

Теперь о сне не могло идти и речи. В ярости он сорвал череп Наблюдателя с шеи, слегка порезавшись цепочкой, и швырнул его на пол. К счастью, череп не разлетелся. Если бы он всё-таки разбился, то все приключения Ахеля оказались бы напрасными. Настроение бы испортилось окончательно и бесповоротно. Оно и сейчас было ниже земли: Ахель горько сожалел о том, что потратил свою жизнь. Он понимал, что поступил необдуманно, что мог бы отказаться от дуэли – и это бы получилось! Был у него в кармане аргумент, который мог бы его выручить. Однако он поступил как истинный глупец, который, играя в карты, с самой раздачи прибрал к рукам козырного туза, просидел с ним всю игру, да так и не успел воспользоваться. А потом стыдился, что всю игру отбивался мелкими картами, скупо отрывая от сердца валетов, жалея дам и боготворя королей.

Потом Ахель решил успокоиться. Череп таинственного Наблюдателя стал ему ненавистен, ведь именно он послужил причиной дуэли. Да, Ахель не мог принять на себя всю вину за происшедшее, слишком сильно он оплошал, потеряв жизнь и оставшись в селении. Сознаться в том, что причиной этому всему была собственная глупость, оказалось бы выше сил не только Ахеля, но и почти любого. В итоге он поделил вину: дал треть черепу, треть Ояду и треть себе.

Череп отправился в подвал, так как Ахель просто не желал смотреть на него. Подвал был маленькой комнаткой, в которую можно было попасть через люк в полу по приставной лестнице. Там хранилась еда. Ахель также припрятал в подвале некоторое количество денег, вещей и кое-какие документы. Теперь череп отправился прямо на влажную землю – и люк захлопнулся.

– Ну, – вскричал Ахель, – что же ты, Наблюдатель? Соврал мне?! Говорил: за мной придут, за мной придут… И где все? Что-то не видно никого! Может, они в дороге застряли, а? Я жду! Как раз сегодня у меня такое настроение, что я готов их принять! Милости, так сказать, прошу. Даже ружьё не заряжу! Ох, – вздохнул он, – я совсем схожу с ума. Ладно, надо прилечь.

Ахель тяжело опустился на матрас, прямо в одежде. Он твёрдо решил уехать на следующий же день. Раньше его удерживала мысль о поимке существ – теперь существо было поймано, а череп лежал в подвале. Его могла удерживать возможность опросить очевидцев – но он понял, что очевидцы тут такие грубые и неадекватные, что говорить с ними вообще ни о чём серьёзном не стоит. Словом, ни одна мысль не могла его удержать в этом месте, где не понимали таких тонких натур, как Ахель. Анализируя свои поступки, он понял, что наделал много глупостей, потому что такая жизнь буквально выворачивает его сознание наизнанку.

– Один день роли не играет, – утешил он себя. – Жизнь, конечно, жалко. Но прошедшего не вернёшь… Не хочу спать! – решил он и подумал, что всю ночь будет лежать и думать о том, что он наделал, и о том, как быть дальше.

Первым, что он вспомнил, было то, что он не спал прошлой ночью. Значит, теперь он будет не спать уже две ночи подряд? Нет, увольте, это явный перебор. Тем более завтра он должен предстать перед купцами, а делать это, несмотря на козырь, надо в приличном виде. Иначе он просто опозорит себя. А может ли прилично выглядеть тот, кто не спал две ночи, да к тому же пережил сильный стресс? Организм всё-таки требовал отдыха. Ахель словно бы дал своему телу разрешение: сможешь уснуть – спи, а нет – так и не надо! Однако он задул все свечи, снял верхнюю одежду, оставшись в тонкой футболке, накрылся тёплым шершавым одеялом, закрыл уставшие глаза, протёр их пальцами, чтобы снять накопившееся напряжение, – и расслабился. Только теперь, после того как он понял, что нуждается в отдыхе и что не надо сильно печалиться, он захотел спать. Организм сыграл с ним злую шутку, пряча усталость под личиной бодрости. Эта шутка могла бы дорого ему обойтись, но теперь он понял эту хитрость собственного перевозбуждённого мозга и смог подготовиться ко сну.

Через минуту он уже крепко спал, тихо вдыхая остатки дыма от свечей вперемешку с запахом рыбы и запахами ночной природы. Десять часов сна пролетели как одна секунда.

Следующий вопрос, который задал себе Ахель, был: почему уже светло? Только взглянув на часы, он начал догадываться, что ночь прошла и он успел поспать дольше обычного. Усталость слабо, но всё ещё ощущалась.

– А теперь я уеду в город! – радостно сказал он себе и принялся готовиться к отъезду.

Однако перед выходом он сменил одежду на свежую, впервые за несколько дней умылся и, что самое приятное, позавтракал. За прошлые два дня он почти ничего не ел из-за хлопот с черепом и с сопутствующими проблемами. Теперь же он довольно откинул люк в подвал и взял оттуда копчёную колбасу, большой кусок сыра и круг хлеба. Рядом лежал и кусочек от старой буханки, но он уже совсем зачерствел, а в день отъезда Ахель не хотел омрачать настроение плохой едой. В отличие от короля, который не уставал нахваливать кофемашину в своём кабинете, Ахель не мог даже издалека посмотреть и на самую плохую кофемашину. Пришлось высыпать молотых гранул из пакета, пока на газу подогревалась кружка с ещё холодной водой, набранной из бадьи, стоявшей в подвале. Наконец, он взял череп и надел себе на шею, как вчера.

Желудок жалобно просил насытить его, потому что вчера его наполняли только водой, а энергии было потрачено много. Зато теперь Ахель наслаждался предвкушением завтрака. Он посмотрел на большой стакан с водой, стоящий на переносной газовой плитке. Синие языки пламени горячо целовали его, и вода начинала едва пузыриться. Не дожидаясь окончания этого процесса, Ахель открыл банку с кофейными гранулами – и на него повеял обволакивающий аромат кофе. Щепотка кофе сразу же отправилась в начинающую кипеть воду, и гранулы беспокойно задёргались в горячей воде, растворяясь в ней и наполняя собой всё водное пространство. Следом отправилась большая щепотка сахара. Пока напиток закипал, Ахель взял нож и отрезал от края круглого хлеба толстый ломоть. Затем он отрезал четыре кружка колбасы и уложил их на хлеб, слегка перекрывая каждый предыдущий последующим. К густому запаху кофе прибавился колбасный запах, и эта смесь могла свести с ума… Большие пузыри поднимались к поверхности стакана и с бульканьем лопались, орошая всё пространство около себя мелкими брызгами. Ахель снял стакан с плитки и налил в него немного молока, отчего пузыри перестали образовываться. Затем он отрезал другой кусок хлеба, положил на него два толстых и длинных ломтика сыра, поставил бутерброд на металлическую тарелку и поместил на горящую плитку. Скоро сыр начал плавиться, наполняя собой все хлебные поры, переливаться через край, стекая на тарелку. Слышалось лёгкое шипение.

Ахель выключил плитку, и пламя сразу перестало подниматься к тарелке. Сыр прекратил движение и застыл в новой форме. Он, как и тарелка, и хлеб, был ещё горячий и ждал той минуты, когда остынет и накормит того, кто его приготовил. Но Ахель уже не мог ждать. Начав с колбасы и запивая её ароматным кофе, он быстро добрался до мягкого сыра. Вскоре приготовленная им еда закончилась, а кофе был выпит до дна. Пребывая в очень приятном состоянии, Ахель лёг на матрас и неглубоко задремал.

Проснулся он достаточно скоро и теперь чувствовал себя по-настоящему отдохнувшим. Вещи он пока решил не собирать, чтобы сперва уладить все дела с купцами, а уже потом, когда его примут к себе, собраться и отправиться в путь.

С радостными мыслями он быстро добрался до платформы. Там никого не было, поэтому Ахель сразу развернул её в нужную ему сторону и поехал к торговой площади. Ещё на подъезде к ней он услышал песни. Обычно с площади доносился только шум, образованный сотнями голосов, но теперь сквозь этот шум пробивалась песня. Ахель не заподозрил ничего плохого. Напротив, он ещё больше обрадовался: давно он не слышал ни одной песни. Жаль, что она звучала печально, ведь хотелось чего-то весёлого, но Ахелю было так весело, что и эта песня воспринималась им как нечто радостное. Слова же были такими:

– А теперь все вместе! – послышался голос. – Громче: «По плаванью в иле рекорды побив!» А теперь заново: «В тумане болота…» – И всё повторилось заново.

Ахель заинтересовался, почему же сегодня на площади поют песни, а не просто торгуют. Такие новшества могут мешать торговле, а значит, не способны полюбиться жителям селения. Однако все подпевали, никто не орал «Прекратите!». Подъехав ближе, Ахель увидел пёструю картину. Рассеявшийся туман прекрасно способствовал проведению торжества. Над всеми палатками, которые сегодня большей частью пустовали, развевались флажки из яркой ткани. Ленты были такие чистые, словно их только что вымыли. Вероятно, они пылились в ящиках целый год, но накануне аккуратные хозяйки выстирали их с мылом.

Из центра раздавалась примитивная музыка – только такую и могли себе позволить играть жители селения. Несколько гитар издавали каждая по нескольку простых аккордов, и одна труба, которая через ноту явно фальшивила, извлекая то неприятно высокий, то слишком низкий звук. Однако тот факт, что мелодию можно было хоть примерно уловить и что она – о чудо – соответствовала исполняемой песне, уже говорил, что обладатель трубы репетировал несколько ночей напролёт. Именно ночей, ведь днём он ловил рыбу или охотился. Пожалуй, только сельские музыканты и были благодарны туману и превращению воды в слизь: это хотя и грозило сорвать весь праздник, но зато дало им полдня для репетиции. Только занятый Ахель ничего не слышал.

Над входом на площадь висела надпись:

Конец надписи не умещался на плакате, и его пришлось неровно перенести на вторую строчку.

Ахель своим чутким глазом мгновенно уловил вездесущий пёстрый и тошнотворно приторный и наивный аромат самодеятельности, которую он не любил с самого детства. Ребёнком он и сам часто старался что-то исполнить или смастерить, но теперь понимал, как это выглядело со стороны, и стыд за свои безделушки пробудил в нём ненависть ко всему подобному. Он слез с платформы и направился вдоль площади, смахивая налипшую на руки ржавчину от рычага.

В тех редких палатках, которые сегодня были открыты, продавали праздничные вещи и еду. Часть товаров представляла собой безделушки, которые можно купить, только если совсем сломал голову в поисках ответа на вопрос: куда потратить деньги? Другая часть была гремучей смесью из ненужных вещей и сумбурной фантазии их изготовителей. Например, вместе со всякими пледами, подушками, открытками, платками, картинками, кружками и прочим можно было купить «вино из еловых шишек». Что это такое, Ахель не стал пробовать, но, зная, какие люди живут в селении, предположил, что вино из шишек – это обычное вино, в которое просто добавили перемолотые в крошку шишки. Нужно же было людям заработать на празднике – а делать ничего не хотелось. Вот и делали всякую чушь. Взять, к примеру, ожерелье… опять из шишек! Рядом был огромный лес, поэтому шишки – это самый доступный материал, открывающий посредственным мастерам неограниченные возможности для творчества. Особо умные догадались покрасить шишки в разные цвета.

Продавалось множество соков, то есть простой воды, куда выжали сок из ягод. Разумеется, ягод старались выжать как можно меньше. Рядом продавали сушёные ягоды – то есть оставшийся после давки жмых.

Только часть товаров была действительно стоящая и приготовленная если не с душой, то хотя бы с умом. Привередливый Ахель и тот с радостью купил себе булку с изюмом и корицей, а также стакан чая с мёдом и имбирём. И, надо сказать, не пожалел, потому что это угощение оказалось очень неплохой добавкой к завтраку. После того как язык почувствовал лакомые вкусы, захотелось уже всего: и соков, и засахаренного жмыха, и ещё какой-нибудь гадости, но Ахель взял себя в руки и ограничился покупкой бутылочки земляничного сока. Что сок из земляники, можно было поверить, ведь в лесу этой ягоды было действительно много, а вот сок из клубники… из чего он на самом деле? Клубника в лесу не росла, да её и не выращивал никто! Наверно, это была другая ягода, которую выдавали за клубнику, чтобы набить цену.

Послышалась новая песня. Часть жителей и так уже давно пустилась в пляс – вообще без песни и без музыки! Но чей же это голос пел красивую медленную песню? Как жаль, что слова не передают музыку! Можно только представить её мечтательный мотив, а чтобы это было сделать хоть чуточку легче, можно обозначить особо затяжной слог дроблением строки на несколько. Слова были такие:

Эту песню пела, конечно же, Линва. Она полюбила Ахеля непонятно за что и старалась везде, где можно, показать ему это. Но Ахель не отвечал ей взаимностью, хотя как к другу относился к ней нормально. Ахель не воспринимал свою жизнь в селении как нечто длительное, да и вообще не воспринимал селян всерьёз, поэтому не хотел ни с кем сближаться. Не исключено, что этим он и навлёк на себя презрение со стороны окружающих. Линва казалась ему слишком простым человеком, за что её нельзя было винить: она жила в селении, по её собственным словам, с самого первого дня своей двадцатилетней жизни – и не видела ничего дальше его пределов. Ахель понимал её простоту и искренность, но эта простота его и раздражала. Впрочем, он ценил в ней хотя бы то, что она не отзывалась о Гарпе положительно, а ведь он с его шутками ниже пояса и даже ниже плинтуса был любимчиком всего селения.

Ахель узнал, что голос у Линвы неплохой: чистый, нежный и звонкий. Конечно, в городе на любом концерте можно найти множество голосов куда лучше, но именно в пении Линвы чувствовалась искренность и любовь к тому, о чём она поёт. Искренность, возможная, пожалуй, только в таком вот самодеятельном концертике, за который ни медяка не платят. Всё держится на энтузиазме, и этот энтузиазм дорогого стоит, если не уходит в область абсурда, считал Ахель.

Он подходил всё ближе и ближе к сцене. Дело тут было вовсе не в том, что он хотел послушать пение Линвы, и не в том, что он влюбился в неё из-за голоса, – нет, такое бывает только в сказках. Да и на саму Линву он бросил взгляд между делом – просто чтобы посмотреть, как она подготовилась к празднику, что надела. Конечно, ничего необычного она не надела: она ведь жила в селении! Тут не до роскоши, а самое эксклюзивное, что тут есть, – это вино из шишек. Линва была одета как обычно. Тем не менее Ахель действительно подходил всё ближе к сцене, пока толпа зрителей не преградила ему путь. Не желая толкаться, он не задумываясь начал обходить толпу по периметру. Жителей было не много, так что Ахель быстро обошёл её.

– Прощай, рог! – сказал он с улыбкой, глядя на отполированный рог селения, в который нужно было дуть в случае опасности и в который не дули ни разу. Этот рог был предметом многих легенд и слухов, и это было то единственное прекрасное, что находилось во всём селении. – Тебя сделал городской механик, – сказал ему Ахель. – Он, похоже, был единственным из образованных людей, кто вспомнил об этом месте. Ну, кроме некоторых… – Он вспомнил о купцах.

Эти слова были сказаны не из-за гордыни, а из-за стремления к точности, ведь Ахель и правда имел неплохое образование. Правда, юридическое.

За сценой виднелись закрытые ворота и забор, отгораживающий селение от туманных полей.

– А… купцы?! – прошептал он и только теперь понял, почему шёл к сцене всё это время.

Так он и стоял несколько секунд в полной растерянности, пока люди упоённо слушали Линву, исполняющую последний куплет песни:

Глава 4. Наблюдатель напоминает о себе

Судьба словно нарочно посмеялась над несчастным Ахелем, вновь отодвинув его отъезд. Оказывается, он всё это время шёл к сцене только потому, что обычно на этом месте находилась база купцов. Сегодня их не было. Очевидно, они узнали о торжестве и решили не приезжать. Значит, вчера они уехали. А ведь и правда: два-три раза в неделю им приходится уезжать, чтобы доставить товар на склад и потом сбыть его. Они обычно работали бригадами и заменяли друг друга, но сегодня не было никого. Жаль! Только праздник, ощущение скорого отъезда да сладкая булка в руках и согревали душу. А сколько приятного готовил этот отъезд! Ведь тайна Наблюдателя может быть раскрыта: в городе он найдёт умных людей, сможет обратиться к учёным. Да они же с руками оторвут его находку, чтобы постичь тайну. Разумеется, он будет помогать им, а если помощь не понадобится, то попросит разрешения сопровождать их, чтобы быть в курсе дела.

– Наблюдатель, – проговорил он, – как я жалею, что убил тебя! Я был не прав, а судьба мне отплатила: ведь если бы ты остался жив и сказал мне ещё хоть несколько фраз, то я бы мог знать куда больше. Были бы зацепки! А теперь учёные должны будут по крупицам пытаться понять то, что было известно. За тобой придут: так ты мне сказал. О, я бы извинился перед ними, встал бы на колени, дал бы понять, что я не враг, – и тогда мог бы надеяться быть прощёным. Может, они бы рассказали мне нечто важное, но они не приходят. Зачем ты соврал?

– Они придут, – внезапно послышался слабый шипящий голос. Он исходил из-под рубашки, прямо оттуда, где висел череп. – Они почти настигли… – продолжилось шипение.

Ахель вздрогнул. Получается, он всё это время был жив? Быть такого не может, ведь от таких ранений не оправляются. Да и кость – это совсем не то же, что полноценный организм.

На этих словах череп умолк и не торопился продолжать речи. Ахель взволнованно ждал, затем устремил взгляд на рубашку. Она была мокрой на груди, ровно в месте, где под ней находился череп. Ахель вытащил его: он оказался липким от слизи. Вот почему рубашка намокла! Снимать череп и прятать в карман Ахель не хотел: на праздниках бывает много карманников, да и само действие может привлечь внимание. Раз уж купцы готовы убить за эту вещь, значит, селяне и подавно растерзают. Ахель ушёл с площади, скрылся за деревьями и начал искать какое-нибудь растение с большими листьями. Бутылку с земляникой он забыл на площади. Её, скорее всего, уже кто-то допил, но сейчас это не имело никакого значения.

Взгляд упал на широкие листья. Ахель сразу сорвал один и обтёр череп. Тот высох. Новая жидкость не выделялась. Ахель заметил странную особенность, которая и успокоила, и разочаровала его. Череп стал немного меньше. Значит, в нём ещё были какие-то остатки живительной влаги, которые сейчас вышли наружу, а с ними и последние слова. Что там он сказал перед окончательной погибелью? «Они почти настигли…» Да, словечки под стать существу, так же пугают! Любопытство смешалось со страхом. Уезжать или нет?

– Конечно уезжать! – в холодном поту прошептал Ахель и вторым листом протёр пот с лица. – Нельзя больше ждать. Это проигрышный вариант. В городе умные люди – они смогут разгадать загадку, а тут… Смогу ли я договориться с теми, кто придёт, или они будут действовать на поражение? Мне не хотелось бы убивать второй раз, пусть и существ. У них и лица почти как у людей, и разум у них довольно значительный. Нет уж, я ввязался в слишком опасную игру, без шансов на победу. – Он вышел из-за деревьев и направился снова к площади. – Но шансов на победу нет, только если играть в одиночку! Поэтому-то я и должен – обязан – отправиться в город.

Больше всего Ахелю сейчас хотелось отдохнуть, расслабиться, снять тревогу, наполнившую его до краёв. Каждая мышца тела напряглась в ожидании чего-то ужасного. Виски начали пульсировать, кровь прилила к голове. Стало жарко, несмотря на прохладу. Снимать череп не хотелось: вдруг произойдёт что-то ещё важное? Да и опасность он теперь едва ли представлял. Хотелось поговорить хоть с кем-нибудь, неважно о чём. Лишь бы снять стресс; лишь бы этот кто-то не относился к нему как к неудачнику и ничтожеству. Только бы поговорить с кем-то на равных, а не с зазнавшимся человеком, только и ищущим, чтобы самоутвердиться за его счёт. Увы, родственных душ тут быть не могло – жители селения невзлюбили его за неспособность выполнять норму, за жалобы старосты и за неуважение к Гарпу. Купцы же считали его настоящим врагом из-за смерти Ояда. Меж двух огней трудно найти того, кто тебя поймёт.

Ахель купил бутылку разведённого водой сиропа из какого-то растения и небольшой кулёк орехов, хотя есть не хотелось. Не важно. Ему надо было хоть как-то отвлечься от тягостных мыслей, отвлечься пусть даже и на еду. «Хоть бы кто-то подсел ко мне и нормально поговорил», – мечтал он. Тяжело в окружении недоброжелателей ещё и терзаться своими мыслями. Как же хорошо, что во всём этом людском потоке нашёлся один внимательный человек.

Им оказалась Линва, незаметно подсевшая к нему и тихо сказавшая:

– Ахель! Что случилось? Как тебе праздник? Правда, он отличный?!

Эти незамысловатые вопросы произвели почти лекарственный эффект. Ахель почувствовал огромное облегчение, будто с плеч сняли гору, оставив лишь жалкий холмик. Он благодарно повернулся к Линве. Если бы он знал, что эта встреча окажется столь важной. Если бы не она, то Ахель бы умер, и вовсе не от грусти, а от проделок Наблюдателя.

Глава 5. Разговор, прерванный на полуслове

– Со мной ничего не случилось, – соврал Ахель, потому что не хотел рассказывать обо всех происшествиях, да и тайны подобного рода можно доверять только самым близким, а Линва таковой не была. Доверять тайны любящим наивным людям – это почти то же, что доверять их врагам. А врагов, жаждущих информации, тут было и так полным-полно. – Я, кстати, слышал, как ты пела. Очень неплохо, – «для непрофессионала» – добавил он про себя.

– Спасибо, – сказала Линва. Было видно, что этой фразы ей достаточно, чтобы считать разговор успешным, а ведь это только его начало.

– Ты сама сочинила эту песню? – поинтересовался Ахель.

– Нет, – честно ответила она, даже не подумав, что можно ответить согласием. – Куда мне. Я пробовала, но ничего не получается.

– И почему же ты прекратила попытки?

Ахелю было приятно отвлечься от забот и поговорить на незначительные темы. Да и психология таких искренних людей, как Линва, тоже довольно интересна. Ничем не хуже психологии существ из леса: и про ту и про другую людям ничего не известно. Ахель внезапно почувствовал сильное щекотание в горле, как при простуде. Только он не простужался. Не в силах терпеть, он поморщился и громко кашлянул, потирая горло. Появилось ощущение, что не хватает воздуха. Он сел прямо, чтобы раскрыть все возможные дыхательные пути, хотя поза прямого сидения не является правильной в этом случае. Вроде бы стало легче.

Глубокий вдох; выдох; вдох…

Да, вроде отпустило. Что за напасть! Линва во все глаза смотрела на Ахеля с обеспокоенным видом.

– С тобой всё в порядке? – с опаской спросила она. – Ты здоров?

– С утра был здоров, – пожал плечами Ахель. – С тех пор ничего не менялось. Наверно, наелся на празднике всякой всячины, вот организм и сопротивляется. Хотя ничего необычного я не ел. Мало ли! Нормальность еды зависит не только от ингредиентов, но и от повара, а повара тут!..

– Ой, – отмахнулась Линва и заливисто засмеялась. – Повара тут, конечно, и не повара вовсе – но готовят хорошо.

– Особенно вино из шишек, – напомнил Ахель.

– Я не пробовала, – призналась Линва. – Зато пробовали два моих брата. Они в один голос сказали, что это хорошая вещь, хотя вкуса шишек не почувствовали.

– А где сейчас твои братья? – спросил Ахель. – Почему ты не с ними?

– Они где-то ходят. Либо у сцены стоят, либо помогают кому-нибудь с палатками. На празднике можно хорошо подзаработать таким способом.

– Прямо-таки хорошо! – улыбнулся Ахель.

– А то! – утвердительно сказала она. – Можно получить и по пятнадцать медных монеток в час. И это за такую лёгкую работу. К тому же она больше состоит из шуток и смеха, чем непосредственно из работы.

– М-да, неплохо, неплохо, – буркнул Ахель, и его рука машинально дотронулась до кармана.

Там лежала платиновая монета, эквивалентная четырём тысячам медных, которую он забыл выложить. Если её найдут, то, скорее всего, будет скандал. Хотя местные воры могут оказаться настолько глупыми, что примут её за серебряную. Платиновых-то они в глаза не видели. Тогда скандала не будет.

– А почему ты не идёшь с ними? – спросил Ахель.

– Они сами не захотели, чтобы я им помогала. Говорят, что буду мешать. Я-то понимаю, что им просто хочется расслабиться. Рядом со мной они всё-таки чувствуют себя немного скованно: в мужской компании им легче.

– Вы же одна семья, как-никак.

– Ну, мы друг друга не выбирали. Раньше, может, и были близки, но в селении они сразу нашли «своих» – и теперь мы отдалились.

– Ничего, – подбодрил Ахель, – не вечно же вы будете жить в селении. Тут только временно зарабатывают.

– Не всегда! – напомнила Линва. – Многие живут тут всю жизнь. Здесь мы зарабатываем больше, чем могли в городе, здесь у братьев есть друзья. Нет, мы останемся тут.

– И тебе это нравится? – удивился Ахель.

– Здесь не плохо, – согласилась Линва, – но и не очень хорошо. Тут нечего делать, довольно скучно. Но одной мне отсюда не выбраться. Вот если бы кто-нибудь забрал меня отсюда…

«Если это намёк, – подумал Ахель, – то Линва достигла просто вершины своего мастерства. Надо менять тему».

– Так почему ты перестала писать песни? – повторно спросил он.

Линва сразу погрустнела. «Значит, это был намёк», – решил Ахель.

– Блокнотик кончился, – последовал ответ, – а другого я не нашла.

– А жизнь тут ужасная, – сказал Ахель просто потому, что должен был хоть кому-нибудь это сказать. Только бы Линва не посчитала эту фразу намёком с его стороны!

– Тут не так уж и плохо! – возразила она. – Просто скучно, и люди нервные. Город почти такой же, только людей больше, и разные события происходят чаще.

«Боже мой! – подумал Ахель. – Да девушка совсем не знает города. В каких подвалах надо жить, чтобы сравнить его с этим селением. Эта фраза – просто плевок в душу города!»

– Но тут, если я правильно понимаю, единственное событие – это праздник, проходящий раз в год. И тот донельзя убогий.

– Да, не часто судьба тут балует нас праздниками. В городе ещё были редкие дни рождения, куда нас звали. А впрочем, разница невелика. Тут праздник даже роскошнее, чем мы видели в городе. Там, правда, отмечали День города на площади, но там было очень много народу, всюду очереди, а цены в палатках такие высокие, что ничего нельзя купить. Тут праздник лучше! В разы!

«Да где, объясните мне, – мысленно обратился Ахель непонятно к кому, – можно жить, чтобы иметь такое превратное представление о городе! Это плевок в его душу, хотя… Если с деньгами у них было туго, то она, может быть, и права. Да, город немного жесток. Но нельзя же в упор не видеть его прелестей. Ох, как я туда хочу. А День города… Просто прелесть. Показать бы ей этот праздник с нормальной позиции». Дальше этого его мысль не пошла, потому что Линву он не любил, а везти её в город просто на экскурсию без всяких последствий – идея очень глупая.

– А по мне, так этот праздник – слабая самодеятельность, – сказал он. – Посмотри на табличку. Там написано: «Поздравляем с днём рыбака и охотника». Последнее слово перенесено на другую строку просто потому, что не хватило длины первой строки. Они сделали буквы слишком крупными и не рассчитали место. Поскольку другой ткани не было – они так и оставили.

– У них и не было другой ткани, – удивлённо сказала Линва. – Зачем её менять? Мы же не на табличку пришли смотреть, а веселиться! Табличка – это так, символ праздника, но не сам праздник. Ты прости, я слишком заумно сказала.

– Да нет, – машинально ответил Ахель, – я всё понял. «И правда, – подумал он, – почему я мыслю с позиции человека, имеющего в кармане платину. Надо быть как-то гибче. От таблички праздник и правда не испортился бы, если бы сам не был таким убогим. Зато сейчас тут тихо. Да, временами я выдаю такое, что сам начинаю себя ненавидеть за плохие мысли».

Началась песня про рыбака, который не мог поймать рыбу. Наверно, это задумывалось смешно, но шутка не удалась. Нет, ну зачем начинать песню со слов: «Рыба плавает по делу, двигать воду надоело, и теперь вся рыба смело огорчает рыбаков»?

К горлу подкатила тошнота, но не от песни: Ахелю правда стало очень плохо. Он сдержался, тем более что рядом сидела девушка. Однако горло снова защекотало, а воздух в лёгких разом кончился. Ахель открыл рот, чтобы кашлянуть, но так как воздух кончился, то он не мог этого сделать. Кроме того, кашель подразумевал выдох, а Ахель отчаянно нуждался во вдохе. Какому-то садисту и могло показаться смешным, но Ахель всерьёз испугался задохнуться. Он с превеликим трудом вдохнул воздух и со всей силы несколько раз кашлянул. Потом он попытался вдохнуть глубже, но воздуха не хватало. Он сам, как пойманная рыба, начал дышать ртом, чуть не высовывая язык. Наконец он перестал задыхаться и почувствовал облегчение. Перед глазами поплыли пятна. Сознание помутилось. Ахель пока ещё мог осознанно воспринимать реальность, он попытался успокоиться и начать глубоко дышать. Это удалось. Спустя несколько секунд он начал приходить в норму. Только тогда он заметил, что Линва положила его на скамейку, а на лбу у него появилась не пойми откуда взявшаяся холодная тряпка. Ахель сомневался в действенности этих средств, но поблагодарил Линву и даже встал со скамейки.

– Ты весь бледный, – испуганно сказала она.

Ахель не видел себя со стороны, но поверил Линве: в таком состоянии бледность была вполне ожидаемым явлением.

– Мне плохо, – признался он. – Я пойду к себе в избу.

– Может, тебе лучше к лекарю? – предложила Линва.

– Я даже не знаю, где он живёт и дома ли, – ответил Ахель.