Кричащие часы

Михаил Первухин ГОНИМЫЕ БОГИ (Из итальянских легенд)

На самом берегу моря, в глубине великого залива, поблизу от города Таранто, есть место, куда не заглядывает ни один иностранный турист, да не очень-то охотно заглядывают и местные жители. «Bosco Sacro» — «Священная роща» — зовется этот угол. Но нет там и следа не только рощи, но даже хотя бы и отдельных дерев. Грудами лежат голые серые камни, лишь кое-где меж ними пробивается чахлая, всегда сухая и хрупкая, как стекло, колючая трава. В щелях меж камней — не земля, а словно серый пепел. Был когда-то здесь ручей и, по-видимому, многоводный, буйный. Но теперь почти всегда сухо усеянное мелкими голышами его ложе.

А с местностью этой связана Бог весть сколько столетий тому назад родившаяся странная легенда о «гонимых богах».

Вот она:

В дни древности здесь стоял языческий храм, посвященный Диане Девственнице. За храмом шла пышно разросшаяся роща, считавшаяся священной, и через рощу протекал чудесный ручей с кристально чистыми водами, а дальше в глубине маленькой бухты стоял рыбачий поселок, и в самой бухте, защищенной скалами от волн и ветров, — держались, словно стая водяных птиц, — барки и лодки местных жителей.

Было, и прошло.

На смену одряхлевшему язычеству пришло христианство. Долго шла жестокая борьба двух культов. Сначала язычники преследовали и угнетали христиан, разоряя их храмы, потом, окрепнув, сами христиане принялись истреблять храмы языческих богов и разрушать их статуи. И когда, — это было в дни императора Константина, — христиане окончательно одолели, — буйная толпа из соседнего городка разрушили старый храм Сребролукой, проникла в рощу, свалила с пьедестала античную статую богини и разбила ее ломами и топорами, а куски мрамора бросила в море. Но на чудесно разросшуюся рощу из кряжистый дубов, гордых пиний и молитвенно устремляющихся к небу кипарисов — толпа христиан не посягнула, топор не поднялся.

Прошли годы. Христианство торжествовало повсюду. Тогда в его недрах началось новое движение: везде и всюду стали появляться отшельники, стремившиеся к уединенной жизни, чтобы уйти от греховного мира и ждать кончины в созерцании и размышлении. Появился один такой отшельник и на берегах залива. Сначала поселился в какой-то выбоине в скале, потом перебрался в бывшую священную рощу, своими руками соорудил там убогую хижинку, развел маленький огород, и на мысу над вечно волнующимся морем поставил неуклюже сделанный, но издалека заметный крест. Весть о появлении отшельника разнеслась по окрестностям, и многие стали приходить к нему, но старик Амвросий дичился людей.

Нашлись люди, занявшиеся соглядатайством за стареньким отшельником. И вот, стали ходить странные слухи по окрестностям священной рощи, где жил Амвросий: видели его бродящим по развалинам храма Дианы и о чем-то сокрушающимся. Подглядели, как прибегали к порогу его хижины безбоязненно дикие звери, и он ласкал и кормил их. Но этого мало: кое-кто видел и то, что лунными ночами к единственной уцелевшей на огромном пространстве Священной роще язычников и светлому ручью пробирались по тропинкам и по бездорожью странные существа: нежные стройные дриады и зеленоглазые наяды, козлоногие фавны. И кто-то подглядел, как эти уже всеми отверженные существа толпились вокруг отшельника, а он не только не гнал их, но дружелюбно беседовал с ними.

Слухи дошли до местного епископа. Тот послал своих слуг и ученого диакона Арсения — испытать отшельника в вере. Арсений, опросив Амвросия, донес, что старик хоть и не проявляет большой учености, но символ веры и заповеди знает твердо, кресту поклоняется и ведет жизнь аскетическую. На время Амвросия оставили в покое, но потом опять пошли темные слухи, и вот, сам епископ решил расследовать дело лично и, выбрав удобное время, отправился в Священную рощу. Придя туда после полудня, он без труда разыскал хижину отшельника, освидетельствовал ее: все в порядке. На стене висит крест с изображением Распятого, на грубо сделанном столе — пергамент с текстом молитв. Но сам-то отшельник отсутствует. Епископ отправился искать его в роще, — и нашел на берегу ручья, но в очень, признаться, странной компании: седобородый отшельник с крестом в руках восседал на камне и громко рассказывал о земной жизни Христа, а на песчаном бережку толпились мохнатые козлоногие фавны, за ними — прикрывающие свою наготу свежесорванными листьями дриады, и в кристальных водах ручья — стройные наяды и уродливые тритоны. Какая-то молодая нимфа-мать, не смущаясь присутствием посторонних, на бережку, расположившись у ног отшельника, кормила грудью своего младенца, сына сидевшего тут же в глубоком раздумье сатира.

Епископ почти обезумел от негодования и с воплем, размахивая своим тяжелым посохом, ринулся на слушателей отшельника, рассыпая удары. Но ни один из этих ударов не попал в цель: вся толпа отверженных всколыхнулась и с невероятной быстротой разбежалась. Остался один отшельник. На него-то и набросился епископ, крича:

— Так вот какими делами темными ты занимаешься?

— Но разве темное дело — проповедовать слово Божие? — возразил тот.

— Людям надо проповедовать, а не нечисти языческой, не погани лесной!

— Да, но ведь и они — тварь Божия! Да и несчастные какие…

— Враги рода человеческого! Бесы злокозненные! — вопил епископ.

— Ну, какие же «враги» и какие же «бесы злокозненные»?! — запротестовал робко отшельник. — Наплетено на них много. Вон, возьми, отец святый, дриад: кому и когда хоть какое зло делают? Родится по воле творца деревце — с ним родится и его душенька. Тихая, робкая, светлая, прекрасная. Это и есть дриада. Живет дерево, никого не обижая, живет и дриада. Только что любят по ночам на лужайках порезвиться: хороводы водят. Да и наяды: кого обижают? Ведь это же сказка, будто они людей в омуты затаскивают.

— А сатиры?

— Что сатиры? Может быть, раньше, когда язычество в силе было и люди их боялись, они, чувствуя свою безнаказанность, и пошаливали. Да ведь, и то взять: разум-то их малой? Вот, тут повадился ко мне старый-престарый сатир один. Еще при цезаре Нероне, говорит, жил возле Рима. А разума у него — как у козла. И сейчас — это прожив чуть не четыреста лет — бодаться любит. Крепость лба пробует. А сам — облезлый весь. И беззубый. Дам ему хлебца кусок, так он голыми деснами жует, жует, а размочить в воде сам никогда не догадается. Приходится мне ему, дурачку, и хлеб же размачивать. Я-то помоложе его…

Епископ чуть не задохнулся от негодования: так вот какие дела. Верующие отшельнику хлеб в подаяние приносят, а он, выживший из ума, своими руками эту снедь в рот нечисти поганой запихивает!

Чуть не предал анафеме епископ отшельника, и строго- настрого запретил ему впредь якшаться с нимфами, дриадами, сатирами, тритонами.

— А чтобы нашу страну от этой нечисти избавить, — закончил он, уходя в город, — завтра же пришлю из города слуг моих: пусть сведут всю рощу языческую! Пусть погибнет последнее убежище погани нечистой!

И ушел, бормоча угрозы.

Не спалось в эту ночь старому отшельнику. Попробовал молиться — не молится что-то: кручина одолевает. Жаль «отверженных»! Ведь вот, беда какая! Раньше люди им как поклонялись, как чтили, как заискивали! Дарами осыпали. Преклонялись. А теперь — словно мстят за это. Злоба людская неразумная!

И потекли слезы по морщинистому старческому лицу, по склоченной седой бороде. Не выдержал отшельник: вышел из хижины. Глядь — а отверженные, гонимые толпятся вокруг хижины. Фавны стонут. Дриады и нимфы ломают белые руки и рыдают. Хорошо знакомая старику молодая нимфа-мать протягивает к нему своих двух козлоногих близнецов, молит:

— Спаси хоть их-то! Чем они же виноваты? Спаси!

И весь лес загудел:

— Спаси! Спаси!

— Дети мои, дети! — воскликнул старик. — Как спасти-то? Жалко мне вас, да что могу я сделать?

— Спаси! Ты можешь! Тебя новый Бог любит. Ты мудрый. Спаси! Не дай погибнуть. Уведи нас отсюда! Ты можешь…

— Когда так — идите со мною! — крикнул отшельник. — Уйдем отсюда!

И увел их из рощи. Провел к морскому берегу, к бухте. И там, пользуясь глубоким сном рыбаков, усадил их на стоявшие в бухте суда. И подняли они паруса, и ушли, уплыли в море. И никто не знает, что сталось с ними. А утром в Священную рощу явились слуги епископа, и срубили деревья, и свалили их в один гигантский костер, и подожгли. И сгорела тысячелетняя роща. А там, где она была — теперь пустыня. И пересох светлый ручей.