Крестьянский сын, дворянская дочь

Второе явление меча

Глава 3. Николка

Мальчик, нет, не мальчик, юноша запечатал конверт, загасил свечу, и отправился спать. Небо уже начинало сереть, и далеко на востоке только-только разгоралась алая заря. А Николке надо было рано вставать — проследить за растопкой кузницы.

За окном Николкиной комнаты тихо спал губернский город С. — типичный волжский город. Срубленный как крепость на высоком холме при впадении заволжского притока в Волгу одним из царских воевод, город долгое время был форпостом растущего Русского государства на его восточной украине. До середины девятнадцатого века город С. был заштатным провинциальным городишкой, не имевшим даже губернского статуса. Зарождающийся русский капитализм и дал толчок развитию города. Сначала оказалось, что мысок при впадении местной речки в Волгу — очень удобная пристань, так в городе появился речной порт. Второй роковой причиной, пробудившей городок от спячки, стала «железка» и мост через Волгу. Через город С, протянулись нитки, ведущие из центра России в Южный Урал, Сибирь и Туркестан. Тут и волжская грузовая пристань кстати пришлась: образовался мощный транзитный узел. Поэтому ко времени описываемых событий С. уже был солидным губернским городом, «русским Чикаго», городом богатейших в России мукомолов, оборотистых купцов, умелых промышленников и дерзких предпринимателей. Била ключом культурная и общественная жизнь губернского города: театры, газеты и даже свой квартал красных фонарей.

Что такое два часа сна для молодого организма? Запасов жизненной энергии — на всю жизнь впереди! Уже в пять часов Николка был на ногах, только забежал на кухню, взял у кухарки кусок свежего, только испеченного хлеба, отказался от чая, запив холодной водой, и бегом в кузницу. Благо путь от дома до кузни занимал совсем немного времени. Средний отпрыск Георгия Никитича Заломова, Алексей, с семьей жил на улице Москательной, спускавшейся к самой реке. По обычаю того времени, кузницы располагались вдоль реки. Ибо вода была универсальным движителем для горна и молота в кузнях на водной тяге. Многие зажиточные кузнецы уже обзавелись паровой тягой и пневмомолотом, но и в паровом двигателе без воды никак не обойтись. Вот и не спешили кузнецы переносить свое производство далеко от реки. От мыса при впадении притока в Волгу тянулись: сначала грузовой причал, затем пассажирские пристани, за ними вверх по реке кучно расположились кузницы аж до самого сада, любимого места отдыха горожан.

— Вишь ты, брательник хозяйский прибыл! — заметил паренька истопник Федор, степенный мужчина с седой бородой лопатой, и поприветствовал, — Ну, здоров, что ли?

— Здоров! — улыбнулся Николка.

— Наше Вам почтение! — с шутливым полупоклоном поздоровался молотобоец, чернобровый и черноусый балагур Кирилл.

— Да ладно уж, — не обиделся мальчишка, и сразу сменив тон, деловито спросил, — Ну как сегодня вода? Исправно идет?

Взглянув на манометр, Кирилл ответил:

— А чё ей сдеется? Давление воды в системе нормальное, горн сегодня запустим к сроку.

— Угля заготовлено достаточно? — обратился Николка к истопнику, впрочем, скорее для проформы, надежный был мужик Федор.

И, неожиданно, нарвался на целую речь обычно немногословного Федора:

— Угля-то хватит, но жрет это чрево горючего камня немеряно! Давно уже говорил хозяину: «Егорыч, разоришься ты с этой утробой ненасытной! Пора, наконец, на мазут переходить. И жара больше, и топлива меньше, и нагревается шибче, и отдача больше будет».

— Знаю я, обсуждали они это с батей и инженером. Вроде на будущий год собираются.

Мальчик улыбнулся: все сегодня ладилось, а, значит, появилась возможность спуститься к Волге, окунуться в утреннюю воду.

Быстро спустившись к самой воде, юноша разделся, и перед тем как прыгнуть в воду задержался, вдохнул полную грудь свежего утреннего речного воздуха. Коля, как и все волжские уроженцы, любил воду, любил реку. Волгу он любил с каким-то восторженным чувством местечкового патриотизма. Река возле села Васильевка была спокойной, медленной, уверенной в себе. Дух замирал, глядя на Волгу с утеса: огромная масса воды почти до самого горизонта, островки, бесчисленные ерики, пойменные озерца и протоки. Возле города Волга имела совсем другое очарованье и предназначенье: река жила единой с городом хозяйственной жизнью. Гудки пароходов и огромные баржи с арбузами и рыбой из-под Астрахани и лесом от Казани, причаливающие к пристани, суетливый гомон пассажиров и перекличка артельщиков грузовых бригад, мерный перестук множества водяных колес и пыхтенье паровых машин. Река-труженица, Волга-кормилица, рабочая, мастеровая и предпринимательская — вот какой она предстала Николке. Он любил и эту строну великой реки, она позволяла ему ощущать свою сопричастность к человеческому труду, к народу, который за много столетий освоил, подчинил и поставил себе на службу великую реку.

— Пан Николас ранняя пташ-ш-ш-ка?!

«Пан» обернулся на возглас, заранее предполагая по характерному пшеканью, что увидит инженера Казимира Колоссовского, и не ошибся.

— Я за растопкой кузни проследить.

— Сдается мне, что рабочие и без тебя прекрасно справляются, — иронично сказал инженер, и добавил:

— Вы, руска, привыкли все делать из-под палки, поэтому создали систем контроль, не верите в людзей. А где вша инициатива, где самодеятельность?

Казимир был из семьи польских повстанцев, некогда высланных в Поволжье. Польские ссыльнопоселенцы образовывали в городе довольно большую и сплоченную общину, «вросли» в местное общество, построили католический костел, даже соперничающий по красоте с местным кафедральным православным собором. Инженер Колоссовский, принадлежал ко второму поколению и, несмотря на изрядное обрусение, сохранил и свою веру, и свой акцент, и… традиционную неприязнь к России и государственному строю, что в прочем не мешало ему поддерживать вполне приятельские отношения с городской властью, местной интеллигенцией и многими представителями промышленного класса. Вот и сейчас, видя, что вьюнош начинает закипать, поспешил переменить тему разговора:

— Погодка нынче — ищще ранок, а вжеж жара, — Казимир стоял рядом с Колей и потягивался, причем его роскошные пшеничного цвета усы словно потягивались вместе с поджарой, натренированной фигурой. — Сплаваем до острова?

Поляк был одет в новомодные полосатые купальные трусы — боксеры-брифы — предмет зависти парня. Сам он до брифов пока не дорос, купаясь, как и большинство жителей города, в обыкновенных подштанниках, в родном селе называемым просто и незамысловато «исподнем». Впрочем, передовая молодежь предпочитали их называть французским словом «caleçon».

— А давай! — поддержал поляка Николка. — Саженками наперегонки.

Его охватил боевой азарт:

— Сейчас я этой польской немощи покажу русскую самодеятельность!

— Не сдрейфишь? — проявил наигранное сомнение инженер, прекрасно знающий возможности парня.

— Мы еще поглядим, кто из нас сдрейфит! — подумал юноша, но вслух этого не сказал, а просто стал решительно заходить в воду, надеясь своей стремительностью получить фору в начале. Но Казимир как будто ждал этого решения, поэтому полез в воду вслед за Николкой.

Первые саженей[10] сто пловцы прошли молча и сосредоточенно. Как и все волжане, они умели и любили плавать. Утверждают, что «саженки», известные всему миру как «crawl», позаимствовали англичане у североамериканских индейцев, однако волжане и не подозревали об этом, исстари пользуясь удобным и быстрым способом плавания. В этом заплыве соревновались опыт и молодецкая сила. Поляк плавал кролем методически правильно, экономно, выбрасывая руки строго вперед. Мальчик плыл более размашисто. По мере уставания скорость пловцов стала падать. Первым не выдержал Колоссовский:

— «Редкая птица долетит до середины Днепра». Может, передохнем?

— Давай! — словно делая одолжение, согласился Николка. — Днепр не видел, но Волга-то поболе будет.

Внутри его все ликовало: шутка ли, сам Колоссовский, по праву считающийся лучшим спортсменом, первым запросил пощады. Надо будет рассказать ребятам в училище, ведь все предыдущие заплывы оканчивались наоборот. До острова оставалось еще пару сотен саженей, но последние метры, как водится, были самыми трудными, поэтому оба легли на спину: передохнуть перед последним броском.

Наконец заплыв возобновился. Теперь пловцы не спешили гнать во всю дурь, экономили силы, переглядывались, стараясь поймать момент для ускорения. И лишь метров за сто до берега заработали руками как лопастями гребного винта. Николка опережал Казимира на полкорпуса, но инженер был выше и первым нащупал дно, и пока визави еще работал руками, встал и пошел к берегу.

— Ничья?

— Ничья!

На берегу спорщики обменялись рукопожатием и в изнеможении упали на песок.

Лежать на теплом песке было приятно. Казимир с Николкой расслабились и старались не думать об обратной дороге.

— Пан Казимир, помните, вы интересовались рукописью о холодном оружии из библиотеки Воиновых?

— Никогда не называй меня паном, сколько раз говорил — просто Казимир, — усики инженера возмущенно задвигались. — Воинов, не этот рохля, а тот, его отец, слыл большим оригиналом, всю жизнь занимался холодным оружием, интересовался реконструкцией сражений древности. Если он действительно оставил после себя книгу или записи какие, то хотелось бы взглянуть на нее хоть одним глазком.

— Молодится инженер, — подумал юноша, — Требует, чтобы называли по имени, а сам все время подтрунивает «пан Николас, а то и «пан Микола», — а вслух сказал, — Что ж не взглянуть, взглянуть можно, и не одним глазком. Манускрипт и перевод у меня, только я должен ее отдать буду Наталке, внучке Олега Игоревича.

— О, да тут видать амуры порхают, — догадался Казимир Ксаверьевич.

— И сколько в моем распоряжении времени?

— Она только началу учебы в гимназии приедет.

— Успеем проштудировать. Плывем обратно?

Возвращались медленно, с частыми остановками. Уже на берегу Николка сказал:

— Казимир, я вам вечером занесу тетрадь.

На том и договорились.

В один из промозглых осенних вечеров тринадцатого года к дому по улице Москательной сходилось и съезжалось множество делового люда губернского города С. В этом доме в квартире из семи комнат обитал один из самых преуспевающих кузнецов Алексей Георгиевич Заломов со своими домочадцами. Судя по составу гостей, намечалась не веселая гулянка и не семейное торжество, а серьезный и обстоятельный разговор. Среди приглашенных были замечены два-три коллеги Алексея — тоже кузнецы — хоть и поплоше, во всяком случае Заломов среди своих собратьев был самым сильным[11]. Видное место в собравшемся обществе занимали инженер Казимир Колоссовский, со своим знаменитым портфелем из которого едва не выпадали схемы, чертежи, расчеты; известный в деловых кругах мировой судья; пара продажных чиновников городской думы, готовых за хорошую мзду провести любое решение. Присутствие среди гостей представителей Банка и Ссудной казны говорило, что здесь затевается большое и денежное дело. По такому важному делу и родитель, Георгий Никитич, обрядился в европейский костюм и почтил присутствием сие собрание. Лишь приглашение на сугубо деловую встречу помещика Воинова с дочерью выглядело неуместным, однако это стало результатом хитрой комбинации Николки, которому была необходима легализация в глазах местного городского общества свободного общения с Наталкой на правах старых знакомых.

До ужина еще оставалось время, и все гости сгрудились в гостиной вокруг свободного стола, на котором инженер разложил свои схемы и расчеты. Напрасно Катерина Евграфовна, супруга Алексея Заломова, молодая, несколько дородная женщина с красивым чисто русским лицом и неистребимым волжским оканьем предлагала:

— Чаю, гОспОда! Откушайте пред ужинОм!

Кроме чая предлагались и более изысканные и горячительные напитки, а также разнообразная закуска, но воспользовались приглашением и налегли на питие лишь Воинов и городские чинуши. Остальные собрались вокруг Колоссовского и оттуда время от времени доносилось:

— Турбина… коловратная машина[12]… котел Беллвиля, Сименс… Виккерс… киловатты… атмосферы… ссуда…, проценты…, доли…

Банкиры, нахмурив лбы, высчитывали, словно в их головах были спрятаны костяные счеты. Мировой судья, достав кодекс, что-то втолковывал Заломову-старшему. Кузнецы скребли в затылке, слушая инженера. Воинов и вороватые чиновники кушали самодельную водку, импортное вино и домашнюю вишневую наливку деда Калги, привезенную Егором Заломовым из-за Волги. Николка разрывался между столом с чертежами и своей очаровательной гостьей.

А речь шла об установке Заломовым-младшим парового двигателя для своей кузни, с долевым участием своих товарищей — кузнецов. Объединение капиталов, а в перспективе и самого дела, сулило в будущем хороший куш. Попутно обговаривалась выдача разрешения от городских властей. Юридическое обеспечение спорных вопросов обещался обеспечить судья. Техническое обеспечение и монтаж машины вызвался решить инженер. Судя по тому, что общество вокруг стола стало разбредаться на отдельные группы, а некоторые с явным нетерпением поглядывать в сторону столовой и непроизвольно потягивать носом, о главном было договорено, остались детали.

Георгий Никитич мог быть доволен: слаживается большое дело. Он, сын бывшего крепостного и сам крепостной и помечтать не мог об открывшихся перспективах. Род Заломовых считался коренным, волжским. Не только дворянство вело свои родословные, крестьянство помнило о своих корнях и рядилось ими не меньше знати. Сами Заломовы вели счет своих предков от лихого вятского ушкуйника Васьки Кистеня, невесть в какие времена, едва ли со времен татарского ига, обосновавшегося в Жигулевских горах. По семейному преданию неземная любовь не то к юной черкешенке, не то к татарочке подвигла прародителя расстаться с вольной ватагой и осесть. Все мужчины в роду Заломовых славились необыкновенной физической силой, даже свое родовое имя, прозвище, им досталось от одного из предков, по местному преданию заломавшего последнего медведя в Жигулевских лесах.

Минули века, и дикий край обживался, прирастал великорусским земледельческим населением. За людьми пришла и власть Московского царя. Заломовы числились то землепашцами — однодворцами, то городовыми казаками[13], пока Царь-Антихрист, большой любитель единообразия, не отменил «лишние» сословия и записал всех поволжских мужиков и казаков разом в государственные крестьяне. А уж немка Катерина щедро раздавала крестьян своим любимцам, а то и просто хорошим людям в благодарность за службу. Так и оказались бывшие вятские ушкуйники, бывшие казаки Заломовы в крепости у помещика. С завистью смотрели приволжские крестьяне на ту сторону Волги, где расстилались бескрайние степи Заволжья. В Жигулях, на скалах и утесах, всегда было не очень густо с землей, поэтому рано мужики стали подаваться в отход, на промысел, в город или бурлачить на реку. Крестьянская реформа мало, а точнее практически ничего не изменила в жизни жигулевских крестьян. Заломов-старший боготворил Александра III, Царя-Мротворца, уменьшившего выкупные платежи[14], в результате чего Георгий Никитич, скопивший средства на бурлачестве, стал свободным человеком. А когда барин, Олег Игоревич Воинов, решил бывших своих крепостных, а ныне вольных хлебопашцев, превратить в арендаторов и стал сдавать господские земли в аренду, Заломов неожиданно попросил сдать в аренду не делянку пахотной земли, а неплодородный, безжизненный утес у самой Волги.

Практическая сметка волжского мужика себя оправдала. Белый камень, добываемый им из горы, воистину стал золотым, когда началось сооружение моста через Волгу и строительство сначала Моршанской, а затем и Златоустовской железных дорог. Строительство требовало много щебня, известняка, мела и булыжника, и заказами Дело Заломовых было обеспечено на долгие годы, да и растущий губернский город С. поглощал немало камня. У Заломовской пристани постоянно грузились баржи, почитай едва ли не полсела батрачило на каменоломнях, а в сезон приходилось нанимать и пришлых. Георгий Никитич мерковал, что вот и у Алексеюшки дело наладилось, старшой при нем, наследник всего дела, средний здесь расстарается, осталось младшенького, Николку, пристроить. Была у Заломова-старшого мечта — очень хотел старик, чтобы младшенький выучился, в университет поступил, в люди вышел, — для этой своей мечты какие угодно средства готов был не пожалеть.

Тем временем Алексей Георгиевич вместе с супругой встали у входа в столовую.

— МилОсти прОсим гОсти дОрОгие Отужинать чем бОг пОслал! — нараспев по-волжски Катерина Евграфовна пригласила гостей.

Дважды повторять не пришлось — проголодавшиеся гости устремились к столам. Алексей был в хорошем настроении.

— А дело-то, кажется, слаживается! — думал он и скрывал улыбку в своей аккуратно подстриженной по последней моде пшеничной бородке.

А начиналось все десять лет назад очень тяжело — с семейной распри с батей, который никак не мог простить сыну, что после ремесленного он отказался продолжать учебу дальше и пошел в ученики к кузнецу. За десять лет Алексей вдоль и поперек изучил кузнечное дело, и с помощью отца, который оттаял, видя, что из увлечения среднего сына выйдет толк, приобрел кузню. Встав на ноги, Алексей не чурался, как некоторые собственники кузниц, самому встать к наковальне, хотя человек двадцать работало у него в кузнице. Вот теперь и меньшой братишка, Николка, пристрастился работе с железом. Помогает ему в перерывах между учебой.

— Выйдет толк из парня, есть у него техническая хватка», — с нежностью думал Алексей о своем младшем брате, — Прямая дорога ему в университет или в Горный институт.

Ужин был знатный! И едоки собрались отменные! Поэтому, когда все гости воздали честь предложенным блюдам, Николка с Наталкой улизнули. Обстановка в Николкиной комнате была спартанской: кровать, письменный стол, два стула и этажерка с книгами, учебники и тетради. На столе — письменный прибор и глобус, вместо ковра — большая географическая карта. На противоположной стене — схемы паровых машин, автомобилей и еще каких-то механизмов, нарисованные образцы холодного и огнестрельного оружия. Словом, эта была типичная комната обыкновенного мальчишки.

— А это моя коллекция оружия, — смущаясь сказал Николка, — Пока в картинках.

Наталка медленно прошла вдоль стены без тени улыбки внимательно разглядывала чертежи и рисунки. Они еще не виделись в той последней встречи на Волге, было начало учебного года и оба с головой ушли в учебу, шутка ли — выпускной класс! Затем она резко обернулась к Николке:

— Я получила твое письмо, мне его передали перед самым отъездом в город, так что мог бы не писать, но все равно, спасибо.

Этого мига, когда они смогут остаться наедине, он ждал целый вечер.

— Моя Наталка! — без конца мысленно повторял мальчик. Он возликовал, едва только Наталка с ее отцом возникли на пороге: мокрые и озябшие с ненастной осеней погоды. Обратил внимание на чудесное дитя не только Николка, с шляхетской учтивостью к новоприбывшим подскочил Колоссовский:

— Шановний пан, дозвольте пшепставичша, инженер Колоссовский. А эта файна квиточка — Ваша доня? Ваши рончики, пани! — и Казимир, поприветствовал Наталку целованием руки, этим уходящим в прошлое обычаем. Девочка была польщена, и, отметив это, Николка ощутил легкий укол ревности.

Видя такое обходительное внимание к своей персоне и таких знатных гостей, Александр Олегович успокоился и оттаял. Он всю дорогу сомневался, стоит ли принимать приглашение от своих бывших крестьян. Знал бы он, какие споры вызовет предложение Николки пригласить помещика Воинова несколько дней назад.

— А он нам зачем? Сидеть с недовольным видом и водку лакать? — мрачно спросил Алексей Георгиевич.

— Это ваш помещик? — уточнил инженер и добавил презрительно. — Титулованная голытьба, вымирающая порода.

А на возражение Николки ответил:

— Я сам шляхтич, знаю, что говорю! Гонора выше крыши, а штаны в заплатках.

— Действительно, мы для него не ровня. Но с другой стороны, нашим планам он не помеха, а статус собрания своим присутствием повысит. Пусть будет! — заключил Алексей.

Все это пронеслось в голове у Николки, когда он, стоя лицом к лицу с Наталкой, глядя в ее расширяющиеся глаза, мучительно соображал, что же ответить девушке. И тут раздался спасительный стук в дверь. Это, конечно же, был Колоссовский собственной персоной, который, со свойственным им изыском, выразил восторг красотой юной пани, и восхищение прочитанной книгой, и изъявил желание высказать свое суждение относительно прочитанного материала. А затем, не дожидаясь согласия, приступил к рассказу, причем Николка отметил про себя, что когда инженер излагает по делу, а не треплет языком, у него куда-то пропадает все его пшеканье, как будто это был просто один их способов выразить свое фрондирование по отношению к России.

Третье явление меча

— Да-а-а, жаль, что не довелось лично познакомиться с вашим батюшкой, простите, дедушкой, юная пани. Он слыл большим оригиналом и до сих пор в городе о нем ходят легенды. Как я понял из этого увлекательнейшего сочинения, ваш доблестный дед, кроме героизма на поле брани обладал как минимум еще двумя достоинствами: несомненным литературным талантом, знанием языков и истории холодного оружия. И вы, мои юные друзья вслед за ним считаете, что один из мечей коллекции Воиновых как раз и является тем самым мифическим Мечом Тамерлана? Эх, взглянуть бы на него! Но я, собственно говоря, сомневаюсь.

— Предвижу ваши возмущенные возгласы и расскажу, почему я так думаю. Во-первых, у любого полководца древности, коронованного монарха не мог быть один меч. Были мечи церемониальные, для придворных церемоний, были мечи ритуальные, для отправления культовых ритуалов. И те, и другие никак не годятся для битвы или поединка. Это как средневековые парадные рыцарские доспехи, в которых ни один рыцарь, будучи в здравом уме, на поле боя не выйдет. Кроме того, мечи делились на турнирные и тренировочные. Меч для фехтования просто тупой, чтобы не нанести увечья ни себе, ни сопернику во время тренировки. Турнирный меч, конечно опаснее, но тоже не годиться для рати. Задача поединка — не убить соперника, а выявить победителя, иначе вся европейская знать еще в средние века перебила бы друг друга. Так какой же меч был выкован Тамерлану? Символический для церемоний, тогда толку от него было мало, или все-таки боевой?

Вот вам и пища для размышлений: из легенд о Сиде известно, по меньшей мере, два меча. И знаменитый Жуаез Карла Великого — не единственный сохранившийся его меч. Вы будете удивлены, но и Эскалибур короля Артура — это не тот меч, что он смог вытащить из глыбы красного гранита, доказав свое право на престол Камелота, тот меч назывался Кларентом. А Эскалибур подарила Артуру Владычица Озера. Но это Европа, а Восток? Та же самая картина! Все знают Зульфикар, меч пророка Мухаммеда. А остальные его девять(!) мечей? Задира, Вояка, Смертная, Кадим, Мизам, Аль-Абд… Всех и не вспомню, да оно и не к чему, мы же не правоверные. Но уже можно сделать вывод, что у любого известного деятеля за свою жизнь был никак не один меч.

Да что мы все о заморских мечах? Все-таки это неистребимое наше славянское — преклонение перед иностранным. Многие ли знают, что в моей родной Польше хранится меч святого Петра? Тот самый, которым он отсек ухо Малху, рабу первосвященника. Меч хранится в Познани. Конечно, реликвий так много, что откопают где-нибудь что-то, сразу объявляют реликвией, и легенду красивую сложат. Тем не менее, приятно. И, главное, люди верят! А регалия древних польских королей — Пястов, меч Щербец? Между прочим, щербина на лезвии у меча осталась после того, как Болеслав Храбрый стучал им по Золотым воротам Киева. Красивая сказка? Не знаю, не знаю… Но если Шербец — олицетворение силы и славы польского королевства, то владелец еще одного знаменитого меча, Груса, Болеслав Кривоустый, едва не стал могильщиком Польши, поделив страну между наследниками.

Кстати, имена известных мечей сохранилось и на Руси. Немало среди них легендарных, а то и просто сказочных. Да вы их и сами знаете, просто не задумывались: меч-кладенец, меч Святогора, он же Финист. А есть и исторические, такие как меч святого Бориса. Как принято считать он принадлежал сыну Ярослава Мудрого, святому князю Борису. Борисовы убийцы отвезли меч Святополку Окаянному в качестве трофея. Но на этом история меча не закончилась. Удирая из Киева в Залесье его, вместе с иконой Владимирской богоматери, прихватил Андрей Боголюбский. Это не принесло ему счастья, бояре составили заговор, и князь был убит. Возможно, что именно этим мечом Улита, жена Боголюбского, отрубила ему руку. Всеволод, брат Боголюбского, жестоко казнил заговорщиков, а меч распорядился, как и икону Владимирской богоматери, хранить в Успенском соборе. Меч пропал во время Батыева нашествия. В городе Псков хранится еще один прославленный меч — меч князя Довмонта. Литвин Довмонт бежал на Русь после убийства им князя Минодвига, к слову сказать, было за что, не для дамских ушек будет сказано, за изнасилование Минодвигом довмонтовой жены. Сей означенный беглец был принят во Пскове, и, как тогда говорили, сел на Псковский стол. Приняв вашу веру под именем Тимофея, князь совершил множество ратных подвигов. Во многом ему обязана Псковская земля сохранением своей независимости после Батыева нашествия, хотя покушались на нее и крестоносцы и Литва. Довмонт всех бил: и литовцев, и ливонских рыцарей, и чудь. В вашей версии христианства он, как оберегатель земли Русской, причислен к лику святых, а его меч — оберег Пскова и хранится в кафедральном соборе города.

— Не удивляйтесь, дорогие мои, моим знаниям. Ими я обязан желанию учиться. А еще, я — дитя двух культур, двух народов. С колыбели мой польский отец пел мне шляхетские военные гимны, а моя русская мать пела русские песни и рассказывала русские сказки. Так что русскую и польскую историю я могу рассказывать очень долго, но вернемся к Тамерлану и его мечу. Вы сами Натали видели дедов меч? А теперь припомните точно, он был прямым, или пусть с легким, но изгибом? Так я и думал! Поймите, мои юные друзья, традиционно различают европейский и персидский комплекс вооружения. Европейские мечи должны рубить с силой тяжелые рыцарские доспехи, а азиатские — резать гибкую, но прочную кольчугу. Конечно, все это очень условно, но клинки Европы преимущественно рубящие, а клинки Азии, соответственно — режущие. Поэтому в Азии раньше, чем в Европе стали изгибать клинок, что снижало силу удара, но резко увеличивало поверхность режущего лезвия. Учи физику, вьюнош, именно так со временем появилась сабля, коей можно человека разрезать напополам. У арабов, много воевавших с европейцами, встречаются прямые клинки, а далее на восток сражались саблями, поэтому, чтобы на равных противостоять туркам, клинки армии Тамерлана должны быть сабельного типа. Наличие европейского клинка на так называемом мече Тамерлана свидетельствует лишь о том, что это более поздняя подделка.

— О мой бог! Наташенька, милое дитя, я вижу слезы в ваших очаровательных глазках. Я этого не хотел, но истина мне дороже всего. С иллюзиями надо уметь расставаться, коль вы решили заняться исследованиями. Мне продолжить или закончим на этом? Мне есть еще что рассказать! Хорошо, но только без слез, договорились?

Теперь о булате. Тамерлану вовсе не требовалось забираться так далеко, в Сирию, чтобы получить клинок из дамасской стали. Достаточно было Афганистана, Индии и Персии, которые и являются родинами булатной стали, по недоразумению названной дамасской. Все известные дамасские клинки родом из Индии и Ирана. Я же недаром упоминал о европейском и иранским комплексе вооружения. И не делайте удивленные глаза, манускрипт читали, но не ПРОЧЛИ! А ведь в рукописи есть упоминание о том, что персидский кузнец оказался искуснее сирийских мастеров. Кстати самое первое описание способа изготовления дамасской стали оставил исламский ученый Аль-Бируни, а он как раз родом из Туркестана, примерно с тех же мест, что и Тимур. Самое интересное, что арабские источники оставили восторженные упоминания о мечах из далекой Артании, а именно так у арабов именовалась Русь. Значит ли это, что славяне владели секретом изготовления булата? Однозначно ответить не берусь, но в летописях не раз встречается упоминание о харлужном оружии. Может быть, харлугом[16] и именовали булат наши предки?

Ребята, я ведь после Горного института долго служил в Златоусте на железоделательном заводе. Там накоплена серьезная библиотека по булату, по истории металлургии и оружия, а, главное, там много увлекающихся людей. Так что Николай, если решил серьезно стать оружейником или металлургом — просись на практику в Златоуст. Вообще вокруг булата нагромождено много фантазий и мифы о его особых свойствах возникли не без помощи Вальтера Скотта, чьими романами увлекаются восторженные юноши и девушки. Ну-ну, не обижайтесь, кто не был молод и не читал приключенческой литературы! Это необходимый этап в становлении личности. Я вам расскажу о человеке, у которого юношеские мечты превратились в дело всей жизни.

Речь идет о генерале Аносове Павле Петровиче[16], начальнике горных заводов Урала и Сибири. Мальчик-сирота поставил своей целью раскрыть тайну булата. Получил образование, стал отменным инженером. Всю свою жизнь он хранил юношескую мечту и в сороковых годах прошлого века в Златоусте получил литую булатную сталь, имеющую знаменитый узор. Причем булатная сталь была получена не тем способом, который использовали кузнецы Древней Индии. Аносов изучал структуру стали под микроскопом и с помощью современной технологии обработки металлов изобрел свой способ науглероживания металла. Я читал его статью «О булатах», опубликованную в 1841 году в Горном журнале, дельно, очень дельно.

Вот так, сын простого служащего дослужился до потомственного дворянства. Это вам не титулованные голодранцы, как я называю современных помещиков. Я вижу, вы не обижаетесь, Натали? И даже разделяете эти взгляды! А то вот Николай — дремучий субъект в вопросах общественной жизни. Корме техники ничего не видит, а на окружающий мир нужно смотреть с открытыми глазами, и не повторять как попугай нафталиновые знания, что дают гимназиях и училищах. Запомните, в любой стране есть слой, именуемый элитой, очень много зависит от меры ее ответственности перед обществом, если хотите, от ее готовности к компромиссам, от мудрости делиться властью, от умения разумно распоряжаться собственностью. Моя бедная Польша тому пример. Я — шляхтич, и по молодости гордился этим. А когда побывал в Польше — понял — гордиться нечем. Шляхтич на шляхтиче и шляхтичем погоняет. И вся эта орава заграбастала себе столько вольностей, что погубила страну. Эх, шляхетство: весело кутили, гонялись друг за другом по стране, буянили, задирали юбки всем окрестным девкам, дрались и пьянствовали и не заметили, как прокутили всю страну. Сейчас этим путем идет российское дворянство. Сидят, держаться за свою землю, а делать ничего не хотят. Более полувека прошло после отмены крепостного права, а страна до сих пор полуфеодальная, полуабсолютистская. А ведь будущее не за ними, а за такими, Коля, как твой брат Алешка. Две главные силы в стране, да и мире — сила предпринимательская и сила производительная. Как класс предпринимательский и класс производительный укладут свои взаимоотношения — такова и страна будет. Это если дворяне подвинуться, а нет — ждет Россию кровавая баня, почище североамериканской гражданской войны будет.

Глава 4. Наталка

Зима тринадцатого — четырнадцатого года для Наталки и Николки казалась одной большой сказкой или бесконечным сладким сном. Юношеская любовь сыграла шутку не только с мальчуганом, буквально «взорвался» и духовный мир девочки. Они часто виделись, много гуляли по заснеженным улицам и аллеям города. Сначала просто держались за руки, но потом Наталка осознала, что это выглядит со стороны довольно глупо, и взяла своего кавалера под руку. Николка был не против.

На время учебы Наталка тоже переезжала в губернский город С. и жила у своей, как она ее называла, бабушки, родной сестры Олега Игоревича Воинова. После своего деда это был самым близким Наталке человеком, и если бы это зависело только от нее, то она вообще осталась бы у Клавдии. Дружбе с Николкой это нисколько не мешало, ибо Клавдия Игоревна во взаимоотношениях с полами придерживалась весьма либеральных взглядов, а сословные перегородки, в отличие от своего племянника, считала старорежимной чепухой. Старая дева была вообще весьма экстравагантна: много курила, одевалась подчеркнуто неряшливо, волосы собрала в простой пучок, который закалывала на затылке, и отчаянно ругала власти вообще и царя в частности. Тем не менее, она до сих пор пользовалась большой популярностью у мужчин, которые частенько собирались у нее в гостиной обсудить новости, поиграть в карты и послушать по граммофону «курского соловья» Надежду Плевицкую, «чайку русской эстрады» Анастасию Вяльцеву и, конечно, Федора Шаляпина. Не раз, возвращаясь из гимназии, Наталка в гостиной за партией в шахматы заставала товарища губернатора. Однако, несмотря на неизменную группу поклонников, Клавдия, принадлежа едва ли не к первому поколению нигилистов, отвергала все предложения руки и сердца. Тем не менее, Николку она одобрила, и ей доставляло удовольствие поддразнивать молодежь:

— Наталка, выходи, твой Ромео пришел, — звала она девушку.

И усмехалась про себя, видя, как наливаются пунцом щеки Николки.

Гимназистам и реалистам того времени циркуляром от 1896 года предписывалось носить школьную форму и во внеучебное время, а для девочек в том году как раз и был утвержден фасон женской гимназической формы. И хотя это событие произошло еще до рождения Нтаталки и Николки, оно было действующим, и преподавательский состав строго следил за выполнением требований. Однако на практике учащиеся старших классов мало носили форму вне учебных заведений, за годы учебы строгая полувоенная форма так надоела, что гимназисты и реалисты после уроков спешили поскорее облачиться в цивильное. Вот и влюбленные юноша и девушка, маскируясь, барражировали по городу, переодевшись в цивильное платье. С виду можно было подумать, что под ручку гуляют молоденькая девица из приличной семьи и ухлестывающий за ней клерк, только начавший свое восхождение по карьерной лестнице. Но влюбленные не только часов не наблюдают, они вообще никого не видят вокруг себя, а как же иначе, если весь мир сосредоточился в одном человеке, в его милом и любимом лице.

Почин к углублению отношений подала первой Наталка.

— Как ты думаешь, с какого возраста прилично целоваться юноше и девушке? — спросила девушка и мило зарделась.

Наталка и раньше, в их детской дружеской компании, в которой, как в классическом сюжете, Сенька оказался «третьим лишним», считалась заводилой, но то были детские шалости.

Предупреждая ответ, готовый сорваться из уст Николки, уточнила:

— ТОТ, на причале, не считается.

Юноша задумался. Ему только-только стукнуло семнадцать, и он считал себя совсем взрослым: шутка ли, выпускной класс. Он уже совсем было хотел ответить, сместив возраст пораньше, но тут вспомнил скабрезные разговоры и сальные шуточки бытующие в мужской среде ремесленного училища и пробормотал что-то невразумительное. Больше всего на свете ему захотелось оградить любимую от грязи этого мира. Но потом решился и ответил честно:

— Знаешь, Наташенька, у нас, в реальном, среди ребят разное говорят. Некоторые откровенно пошлят, другие хвастаются своими победами среди девчонок, хотя, скорее всего, врут. Я не хочу, чтобы наши отношения коснулась сплетня или похабщина, не желаю, чтобы твое имя втаптывали в грязь. Поэтому, если честно, не знаю, главное, готовы ли к этому оба?

Наташа была удивлена такой откровенностью и честностью. Наталка в июне должна была отметить шестнадцатилетие, но, как обычно водится, считала себя старше и опытнее своих лет. Разные разговоры об отношениях мужчины и женщины, ходили и в ее среде. Классные дамы, все как на подбор «синие чулки», постоянно предостерегали воспитанниц от легкомысленности, говорили о приличиях в обществе. Преподаватель «Закона божьего», отец Онуфрий, бесконечно твердил о грехе и греховной сущности женского начала. Он надоел своими проповедями хуже горько редьки, но об этом же твердила и родная матушка. В среде гимназистских подруг, напротив, приветствовались нигилистические и феминистские взгляды на взаимоотношения полов. Самые смелые гимназистки старших классов заводили романтические «отношения», окунаясь в них как «в омут с головой», делясь опытом со своими более робкими подругами, конечно без мужской скабрезности.

— Спасибо за честность, Николаша! — с чувством ответила девочка. — Но если твое чувство честное, то ничего плохого мы не делаем, правда, ведь?

— Правда!

И они поцеловались, в первый раз по-настоящему. Понравилось. Теперь они как будто невзначай во время прогулок стремились оказаться в уединенном месте города. Чтобы вновь испытать и волнующее чувство нового, и необычную близость, возникшую между ними.

С того самого памятного разговора на квартире у Николкиного брата в их отношения незримо влез не в меру галантный поляк. Во-первых, он посеял немалую толику сомнений в их версию происхождения семейной реликвии Воиновых. Тем не менее, несмотря на убойные аргументы Колоссовского, они решили не спешить отказываться от своих убеждений:

— Мой дедушка не врун и не фантазер, а он определенно считал свой меч именно знаменитым мечом Тамерлана, — горячилась Наталья. — Помнишь, он говорил нам об этом, когда показывал клинок. Значит, у него были на то основания, какие-то аргументы о которых нам просто еще неизвестно.

— Эх, взглянуть бы на него хоть одним глазком, — мечтательно говорил Николка, юноше казалось, что стоит меч увидеть, как все станет ясно. — Жаль, что тогда мы были маленькими.

— Я же уже не раз говорила тебе, что это невозможно, московский дом и все имущество в залоге у банка. Папа летом собирается в Москву, решать вопрос с наследством, обещал и нас с мамой с собой взять, если экзамены хорошо сдам.

— Сдашь! — убежденно сказал Николка. — А ты знаешь, рукопись как-то внезапно обрывается. Или есть продолжение, либо неизвестный автор просто не успел ее дописать.

— Это все, что я нашла, больше ничего нет!

— Мне одна мысль в голову пришла, что инженер только запутал нас с множеством мечей. Какой церемониальный меч! Мастер выковал его специально для битвы с османами, это ясно из текста. Тем более, что Тамерлан вскоре умер, значит, этот меч был ПОСЛЕДНИМ, и никаких других у него не было.

— Если суждено мне попасть в наш Московский особняк, то все обыщу. — пообещала девочка.

А еще волей или неволей, но после той встречи Наталка и инженер стали видится гораздо чаще. Казимир отметил девичье увлечение общественными вопросами и почел своим долгом заняться политическим образованием девушки. Они много беседовали на политические темы, инженер снабжал Наталку литературой, не всегда, кстати, легального характера. И, в конце концов, привлек девушку к участию в одном из многочисленных кружков, которыми был переполнен в ту пору любой губернский город. Наталка видела, что Николке претят ее частые свидания с поляком помимо него, но поделать с этим уже ничего не могла. А у парня хватило проницательности не высказывать открыто свою ревность, пряча ее за беспокойством о безопасности любимой.

— Да ты дундук какой-то, — смеясь, парировала Наталка, ей было непонятно упорство Николки, неизменно избегающего острых тем, — Лучше в ближайшую субботу пойдем, сходим на кружок вместе, у нас многие девочки посещают, да и ваших я там видела.

— Да что я там не слышал, песни будете орать, да лозунги произносить: «Долой царя!», «Свободу рабочему классу и крестьянству!», «Долой эксплуататоров!». Все это я уже знаю от Колоссовского. Так и братьев моих с батей в эксплуататоры запишите.

— Конечно! Твой отец с твоим старшим братом — сельский богатей, кулак, который эксплуатирует своих односельчан. А средний — городской буржуа.

— А ничего, что батя мой горбатился всю жизнь, бурлацкую лямку тянул? А брат — у наковальни стоял, пока дела не пошли, и сейчас нет-нет, да возьмет в руки молоток и сам встанет у наковальни, особенно если заказ срочный или важный. — кипятился Николка. — Да и что, они насильно заставляют работников на них работать, тем более они деньги за это получают. Вон Кирюха, что у нас молотобойцем, отмахал молотком и свободен, а у брата — и о заказах, и о барышах, и о развитии голова болит, он за все в ответе, в том числе и за то, чтобы у Кирилла копейка в кармане лежала и на бублики, и на рубаху, и на девочек. Не спорю — тяжко цельный день кувалдой махать, сам машу — знаю. Но смена кончилась и Кирюха уже в начищенных сапогах и с гармошкой с барышнями по бульвару гуляет, а брат — то с инженером, то с приказчиком сидит допоздна. Вот раньше — неволей на помещиков спину гнули, задаром, впрочем, Вы, мамзель, из дворян, кому как не Вам знать!

Теперь пришел черед обидеться Наталке:

— Ишь какой! Нашел чем попрекать! А знаешь, сколько революционеров из дворян вышло? А Софья Перовская? А декабристы? Я может и в кружок стала ходить, чтобы искупить вековую вину дворянства.

— Да я то что? Я ничего, я просто за тебя волнуюсь, Наташка! — попытался включить задний ход Николка.

Но было уже поздно, Наталку понесло:

— Раньше дворяне всю жизнь служили, только под старость лет в своих поместьях и проживали, будучи списанными за дряхлостью и немощью. Им и поместья-то давали, чтобы прокормиться могли, денег тогда у государства мало было, а товаров не было совсем. В технике-то разбираешься, а политэкономию совсем не знаешь, а она, друг мой, всему голова. Ее даже Пушкин уважал. Надо будет сказать Казимиру, пусть займется твоим образованием, хотя бы «Капитал» Маркса дал прочитать, он всем экономам голова, сразу взглянешь на мир другими глазами.

Упоминание об инженере больно кольнуло Никиткино сердечко. Юноша и сам не отдавал себе отчет, что это обычная ревность, свойственная всем влюбленным. Не то, чтобы он опасался, что Клоссовский займет все мысли предмета своего обожания, за голову возлюбленной Никитка был спокоен. Он беспокоился за юность, доверчивость и неопытность Наталкиного сердечка. Если бы Николка знал, что его волнение зряшное, то не бросился столь опрометчиво с новой силой в угасающий спор, едва не приведший к разрыву. Но молодая кровь и дух противоречия заставили продолжить, уже затухший было, спор.

— Не скажи, пусть мы буржуи, но вышли-то мы все из народа, ничего моему отцу с неба не упало, все своим потом добыто. А помещички нынешние? Смех один — только-то и умеют, что вина кушать! Зато все с рождения дадено: «Чего изволите?», «Кушать подано!» Шутка ли, столбовые дворяне государства Российского!

Тут Николка прикусил губу, ибо все сказанное было будто с Наталкиного отца списано. Да поздно, Наталья от возмущения даже растерялась и первое время слова не могла вымолвить, только хватала открытым ртом морозный воздух. Раскраснелась от волнения, шапочка сползла на бок. Наконец собралась с мыслями:

— Так вот значит, как вы о нас думаете! А как в голодные годы мой дедушка открывал свои амбары для крестьян, забыто? А Самарины, помещики заволжские, реформу готовили, состояние свое крестьянам завещали, все забыто? А друг моего деда, Ульянов, гражданский генерал, школы в селах открывал, чтобы крестьянские детишки грамоту разумели, тоже забыто?

Наталка и слова не давала вставить Николке.

— А ты знаешь, как самодержавие отплатило ему за службу? Александр III приказал повесить его старшего сына за подготовку покушения на царя!

После этих слов, уже почти сдавшийся Николка воспарял духом, уж что-что, а покушения на царя простить он не мог, тем более, что в его семье чтили покойного императора.

— Нет, он должен был простить убийц, а потом самому положить голову на плаху: «Режьте! Рубите, господа революционеры». — с изрядной долей ехидства прокомментировал Николай, он был до смерти рад, что в пылу спора Наталка сама ушла с семейной темы. — Он Император Всероссийский, а не кисейная барышня! Ему государство дано для сохранения порядка, поэтому Александр просто не мог не казнить потенциальных самоубийц, дабы другим неповадно было.

— Темный ты, — парировала Наталья. — Почитаете душителя свободы! Определенно тебя надо сводить в кружок. Репрессии только множат ряды борцов с царизмом. Если хочешь знать, другой сын Ульянова тоже стал революционером. Я книги его читала, хочешь дам одну?

— Ну и что он написал? — не говоря ни да, ни нет, произнес Николка.

— Сейчас обсуждают его статьи по национальному вопросу, спорят по поводу права наций на самоопределение вплоть до отделения.

— А зачем оно? — недоуменно уставился Николка. — Этак дай волю и все народы разбегутся, а от России что останется?

— А из «тюрьмы народов» угнетенным нациям и убежать не грех! — парировала девушка.

— И кто же здесь угнетенная нация?

— Татары, поляки, украинцы… все народы, проживающие на территории России.

— Татары угнетенная нация? Те, что с нас почитай триста лет дань брали? Или поляки, в 1612 году стоявшие в Кремле? Знаю я в городе одного «угнетенного» Колоссовского. Ходит гоголем, с губернатором приятельствует, с полицмейстером ручкается, едва ли не со всеми деловыми людьми чуть ли не на брудершафт пьет и одновременно Россию хает, да революцию готовит. Вы, революционеры, нации нынче как блины печете, уже и украинцы отдельный народ у вас. Этак скоро от русских ничего не останется. Это Фрол Яценюк угнетенный? Первый мироед в Васильевке! Дед Калга угнетенная нация? Хорош угнетенный! Сад под сто соток, деревья ломаются от плодов, запамятовала, когда он тебя дрыном промеж спины хватил, всего-то за десяток яблок. Только в нашем селе и татары живут, и мордва, и русаки. Как делить будем? Каждый ведь право имеет? Отдельная улица — свое государство! Путаник великий твой Ульянов.

Девочка не могла не признать определенного резона в словах друга. В который раз умные аргументы разбивались о простое мужицкое сермяжное здравомыслие.

На сей раз размолвка была долгой. Аж две недели дулись друг на друга. Клавдия сначала понять не могла, отчего перестали лучиться глаза любимой внучатой племянницы и исчез румянец на ее ланитах. В конце концов, села перед внученькой, вставила свою любимую папироску в мундштук, не спеша раскурила, и лишь потом спросила:

— Ну, рассказывай, сударыня, что у вас случилась?

Наталка не выдержала, расплакалась и все как на духу выложила бабушке.

— Дураки! Молодые и горячие оба, честные и открытые сердца! Вам бы радоваться жизни, целоваться, да миловаться. А вот поди ж ты, обсуждают общественные дела, ругаются и ссорятся. Да я в молодости такой же идейной была, и что это мне принесло? Всю жизнь бобылем так и прожила. Правда и сейчас замуж зовут, не иду — старуха и в невесты. А тот, единственный, после ссоры за границу учиться уехал, не смог он понять моего глупого желания жизнь революции отдать. Ты не смотри, что я бодрая и веселая, маска все это. Вот мой совет: утри слезы, девочка, выкинь блажь и гордыню из головы и беги мириться.

Выкидывать гордыню не пришлось: Николка первым не выдержал и со сконфуженным видом возник на пороге дома. Куда только девалась вселенская скорбь у девчонки? Она снова была на коне! Однако игру в немилость решила доиграть до конца. Сначала помучить и лишь потом смилостивиться. Встретила холодно, руки не подала, цветы не приняла, приказав положить на столик в прихожей, строго кивнула и не повела в свою комнату, а проводила в гостиную. Кроме неизменной Клавдии, в комнате находились еще два важных господина. И в качестве пытки юноша вынужден был три четверти часа выслушивать нудные сентенции господ. О политике, о развратной немке-императрице и богохульнике Гришке, о наглости кайзера, о неизбежности войны в Европе. Пока, наконец, Наташа не оделась и не увела Николку из пыточной, освободив от словесной экзекуции.

Больше сдерживаться и играть девушка не могла и уже на улице бросилась юноше на шею, а затем взяла за руку и, глядя в глаза, сказала:

— Как хорошо, что ты пришел! Давай больше никогда не будем ссориться?

Сие предложение было встречено Колей с полным восторгом, ведь он так боялся, что получит на этот раз от ворот поворот. Клял себя за несдержанный язык. Пытка гостиной, устроенная лукавой подружкой, была сразу забыта:

— Наташка! Да я… Да мы… Никогда!

В этот промозглый мартовский вечер гулять совсем не хотелось. Но и в кондитерскую, где было много публики, они не зашли, а забрели в Струковский сад, что был разбит над Волгой. Их любимое место возле грота было занято другой влюбленной парочкой. По Центральной аллее, которую горожане прозвали скотопрогонной, гуляла так называемая «горчица» — развязные молодые люди из мастеровых, приказчиков и недоучившихся студентов-переростков — задирали прохожих и приставали к дамам. В конце концов, им посчастливилось найти свободную скамейку в самом конце Набережной аллеи, возле самой реки. С реки дул пронизывающий холодный ветер и прохожих было мало. Влюбленные устроились на скамейке, прижавшись друг к другу. Наталка повернулась и подставила свои губы для поцелуя, чем не замедлил воспользоваться юноша. Известно, что нет слаще поцелуев после ссоры. Поцелуй вышел долгим и особенно страстным, даже сладострастным. Девушка слышала гулкое стуканье Николкиного сердца и его прерывистое дыхание. И у самой сердечко запрыгало в тревожно-радостном ожидании. На этот раз к томлению в груди добавилась неизведанная ранее ноющая тяжесть в самом низу живота. Занятые только собой, юноша и девушка никого не видели вокруг и не обратили внимания на устремленный на них пронзительный взгляд. Взгляд недобрый, зловещий.

Глава 5. Сенька

Взгляд принадлежал их закадычному другу Сеньке Яценюку. Незамеченный он прошел мимо них раз, другой, пока, наконец, не устроился неподалеку. Все его существо переполняла неудержимая клокочущая ненависть — мальчик уже давно стал ощущать себя лишним в их прежней неразлучной троице. Он привыксчитать Наталку чуть ли не своей собственностью, а Николку в мыслях держал за бесплатное приложение к их компании. А оно вон как вышло! Сенька не учел крепнущую духовную близость Наталки и Николки, пропустил момент, когда их общее увлечение тайнами холодного оружия переросло во взаимный интерес между ними. Уже минулым летом совместные прогулки втроем стали редки, а в городе ему пришлось выполнять унизительную роль посыльного, доставляющего записки от Николая к Наталье. Сенька это расценил как предательство. И от кого — от этого увальня Николки! Себя он, естественно, держал за образц мужской красоты, к тому же к своим семнадцати годам вкусивший плод запретной продажной любви. Сенька считал, что вступив в полосу взросления, просто обязан попробовать в жизни все. Поэтому его можно было встретить и в разнузданной компании «горчицы», и на кокаиновых вечерах городской богемы, парня не раз видели на конспиративных сходках революционной молодежи, захаживал вместе с шумной компанией мастеровых в питейные заведения, был завсегдатаем увеселительных домов и бахвалился своими успехами у местных шлюх. В общем, к семнадцати годам Сенька превратился в законченного мерзавца.

— Ничего, вы у меня еще попляшете. Вспомните друга Арсения. Ты, милая, еще прибежишь, молить будешь о помощи, в ногах валяться, — едва слышно бормотал Сенька. Не то, чтобы он имел ввиду что-то конкретное, но мысль заработала в верном направлении.

Тягаться с Колей на равных в силе ему и в голову не пришло. Памятен был эпизод полугодичной давности в цирке. В ту пору в губернском городе гастролировал известный в России цирк-шапито грека Джембаза, дородного господина представительного вида с изящными манерами, обладателя шикарных усов. Для провинциальной публики, не избалованной зрелищами, гастроли цирка стали настоящим праздником среди сырых осенних будней. На представление пошли втроем — оба друга и подруга. У Арсения по случаю оказались лишние деньги, поэтому друзья не полезли на галерку — традиционное место гимназистов, а приобрели билеты на скамейку поближе к арене. Как у них было заведено, парни усадили девушку посередине, а сами, словно верные рыцари, расселись справа и слева от своей Госпожи, как в шутку друзья называли Наталку.

Джембаз был одним из немногих циркозаводчиков, которые содержали свое дело в полном порядке. Шатер шапито был без заплат и потертостей, сиял не поблекшими красками и был оборудован отоплением. Звери выглядели на редкость упитанными и ухоженными, что по тем временам было редкостью. Еще недавно друзья побывали в заезжем зверинце, и Наталка потом горько плакала от впечатления: худющий и грязный медведь метался по крохотной клетушке, волки со впавшими животами вызывали не страх, а сострадание, от дикобраза, полное впечатление, остались одни иглы. Здесь же четвероногие артисты выглядели вполне довольными жизнью и охотно выполняли все команды укротителей. То же самое можно было сказать и о двуногих артистах: атлетов, акробатов и гимнасток. Артисты — подтянутые мужественные красавцы с сильными торсами, артистки — все как на подбор красавицы — кровь с молоком.

Впечатлило и представление. Башкирские наездники ловко скакали на лошадях, гимнасточки и гуттаперчевый мальчик вытворяли чудеса под куполом, у умельца фокусника не удалось разгадать ни одного трюка, причесанные и завитые собачки послушно катали кошек в маленькой карете, над шутками и репризами Рыжего и Белого до слез обхохатывалось все шапито. Но публика ждала самого интересного и любимого зрелища — борьбы атлетов. Шапито Джембаза, как и многие другие в России, практиковало турниры по борьбе на кушаках, или поясах — исконно русский и любимый зрителями вид единоборства. Как и все виды борьбы, возникшие как элементы боевой подготовки воинов, борьба на поясах имитировала конный поединок, когда главной задачей поединщика было выбить соперника из седла. Поэтому характер борьбы заключался в стремлении, ухватив соперника за кушак, вывести из равновесия и при помощи броска с зашагиванием и тяговым усилием, бросить его на ковер. Атлеты были кумирами молодежи, имена Поддубного, Заикина, Бородатого, Гаркавого мальчишки произносили с придыханием. Поговаривали, что на сей раз Джембазу удалось собрать очень сильный состав участников турнира во главе с непревзойденным Великим Арапом.

Действительно, когда начался ПАРАД-АЛЛЕ, среди прочих атлетов выделялся огромного роста лиловый негр с горящими, как угли, глазами на разрисованной физиономии. По цирку пронесся восхищенный шепот. Сам турнир оказался коротким — Великий Арап с легкостью бросил на арену всех своих соперников. Наконец настала кульминация, и на арену цирка вышел Джембаз:

— Достопочтимая публика! Кто желает померяться с силой с победителем турнира? Любого, кто устоит против Великого Арапа Сахары и Магриба, Властителя Четырех Стихий и Победителя Трех мировых турниров более трех минут, ждет приз 10 рублей!

Раздался шум аплодисментов: начиналось самое интересное. Городской люд давно готовился к этому событию, многих будоражила сказочная карьера волжского богатыря Капитана воздуха и Короля железа Ивана Заикина. Своих лучших борцов выдвинули бригады грузчиков и кузнецы, путейцы и каменщики. По одному выходили на ковер кочегар локомотивного депо Савелий, грузчик речного порта Макар, молотобоец Сидор и каменщик Глеб. Никто на смог выдержать! Только стала уменьшаться очередь желающих померяться силой с Великим Арапом. От волнения Сенька заерзал на сиденье: неужели со всего города никто не устоит против чемпиона? И вдруг увидел, что юноша в форме реалиста стоит у края арены и, сняв ремень и фуражку, опоясывается кушаком поверх гимнастерки. Он посмотрел слева от себя: так и есть, место за Наталкой пустовало, а сама она сидит, напряженно прикрыв рот крепко сжатыми кулачками.

Ладный и крепкий Николка тем не менее казался карликом перед нависшей над ним горой мышц, называемой Великим Арапом. При первом подходе гора мышц легко взяла парня за пояс, подняла и резко бросила через себя. Уверенный в себе атлет даже не посмотрел на результат своего броска и принялся раскланиваться перед публикой. Однако, напряженная тишина, повисшая под куполом шатра, заставила гиганта обернуться. Это казалось чудом, но юноша, сделав в воздухе издевательское сальто-мортале, приземлился на ноги и спокойно стоял, ожидая продолжения боя. Наталка при первом броске взяла Сенькину ладонь в свою и судорожно сжала. Так, рука в руке, друзья весь поединок и сидели. Между тем бой развивался по непонятному сценарию. Атлет бросал мальчика через плечо, через бедро, через голову, но его визави неизменно приземлялся на ноги. С каждым неудачным броском аплодисменты становились все громче и громче, а затем перешли в овации, зрители стали скандировать:

— Неваляшка! Неваляшка!

В бешенстве Арап поднял Николку над головой, закрутил и с силой бросил на арену, но результат оказался все тем же. Наконец опозоренный чемпион, забыв об осторожности, с налитыми кровью глазами, пошел на неуступчивого мальчишку. Николка сдвинулся в сторону, взял Арапа за кушак, потянул на себя и, сделав зашагивание, сильно толкнул соперника. Споткнувшись о подставленную ногу, Властитель Четырех Стихий, позорно полетел на ковер. Трибуны неистовствовали, галерка бесновалась. Такого конфуза публика еще не видывала, ведь это был не просто проигрыш, чемпион повелся на простую детскую подножку! На арену Николке летели цветы, предназначавшиеся Арапу. А у улыбающегося и хлопающего Сеньки на душе кошки скребли, ему достаточно было взглянуть на сияющие влюбленные глаза Наталки, устремленные на триумфатора арены.

Еще уязвленнее ощутил себя Арсений, когда Николка не загордился, не задрал нос, не вознесся после поединка. Он просто вышел от Джембаза и, ни слова не говоря, повел друзей в кондитерскую, где они начали успешное растранжиривание гонорара, поедая эклеры и марципаны и запивая это большим количеством ситро. Кондитерская дала еще один повод для зависти: в выходной день в заведении было богато люда, и многие, знакомые и незнакомцы, важные господа и простолюдины, взрослые и дети, спешили выразить свое восхищение земляком и пожать руку Неваляшке.

— Нет, бугая голыми руками не возьмешь, тут не сила нужна, а ум и хитрость. — решил Сенька, вспоминая осенний поединок. Хитрость была родовой чертой его фамилии. Сенькин отец, Фрол Демьяныч, хитростью и лестью втерся в доверие к Александру Олеговичу Воинову, настроил его против многолетнего управляющего Тимофея Кондратьева, и добился своего назначения на должность управляющего поместьем. Получив в управление господские земли, Фрол развернулся и со временем стал типичным мироедом, жестко угнетающим своих односельчан. Ему было мало скомпрометировать Кондратьева, прежнего управляющего, он довел до разорения и бедности его семью. Поэтому было ясно, что если Сенька пошел в отца, его коварным планам рано или поздно суждено сбыться. Думал Сенька долго, планы, коварнее один другого роились в его голове, но все было не то. Наконец с наступлением весны кое-что стало вырисовываться.

В апреле город стал пробуждаться от зимней спячки. Грязные сугробы сначала превратились в непролазные лужи, затем высохли и они. С теплым ветром появились и невиданные зимой птицы и деловито стали вить себе гнезда. Наконец, освободилась от льда могучая красавица Волга.

Оживился и городской люд. Снявопостылевшие за долгую зиму шубы, горожане спешили на аллеи и в парки города: глотнуть ароматного весеннего воздуха и погреться под пока ласковым, теплым, но не палящим солнцем. Самым популярным местом отдыха жителей губернского города С. был Струковский сад. По центральной аллее сада медленно фланировали держащиеся под ручку влюбленные парочки, и опиравшиеся на тросточки главы семейств со своими домочадцами. Сюда же в поисках развлечений стекалась и «горчица», изнанка городского общества. Молодые повесы «прославились» дикими, подчас непристойными выходками. Любимым их развлечением было, сидя на скамейках аллеи, внезапно вытягивать ноги перед прохожими, громко гогоча, при виде как кубарем катиться какой-нибудь споткнувшийся старикашка. А то, подкравшись, внезапно тросточкой задрать подол платья жертвы, явив миру ее атласные панталоны. Причем жертвой могла стать как молодая девица на выданье, так и почтенная мать семейства. Несмотря на пристальное внимание полиции, «горчица» умудрялась совершать свои гнусности. В такой компании любил проводить все свое свободное время Сенька. Однако дикие развлечения не отрывали мальчугана от поставленной цели: дискредитации Николки в глазах Наталки. Наблюдательный Сенькин взор обратил внимание, что ежедневно часов в пять — полшестого пополудни, через Струковский сад проходят держащиеся за руки юноша и девушка. Оба одеты в свою гимназическую форму, из чего можно было заключить, что они — учащиеся женской и мужской гимназии, возвращающиеся с занятий домой. Сразу созрел план.

Грозой прохожих была не только «горчица». По весне, вооруженные рогатками, выходили «на охоту» гимназисты и реалисты младших классов. Горе воробьям и голубям, а также зазевавшимся прохожим, при встрече с такими вот «охотниками». Удачный выстрел из рогатки ценился в мальчишеской среде и давал возможность подняться в мужской неформальной иерархии. Школьное начальство вело беспощадную борьбу с «охотниками» вплоть до исключения из учебного заведения, но это не останавливало сорванцов, стремившихся показать свою доблесть, поэтому очередной год давал новую пищу для хвастливых рассказов о своих победах.

Был у Сеньки преданный зверь — первогодка Витька Соков, которым он обзавелся в старшем классе. Дело в том, что Арсений был ревностным сторонником цука[17]. Еще в первый день пребывания в училище сразу после окончания уроков деды построили первоклассников на заднем дворе училища. Старшеклассники вальяжно прохаживались перед строем испуганной малышни, выбирая себе рабов. Сенька и Николка оробели и держались вместе. Наконец из среды старших вышел Борис Галабин по кличке Оглобля, небрежно одетый развязный юноша (небрежность формы — особый шик и привилегия старших учеников) и торжественно начал свою речь:

— Братья, сегодня вы вступаете в наше школярское товарищество. Желаете соблюдать требования нашего товарищества, разделять все права и обязанности учеников училища?

— Да! Да! Да! — нестройным хором отозвались первоклашки.

— Тогда запомните, отныне и на предыдущие два года вы — ЗВЕРИ! Запомнили? Повтори те!

— Звери! — уже без прежнего энтузиаста ответили новички.

— Мы старшеклассники тоже были зверьми, а теперь на нас лежит ответственность за все училище, поэтому мы — ДЕДЫ. Отныне обращаться к нам можно только «Господин дедушка». Если понятно, повторите!

— Понятно, господин дедушка!

Сенька замешкался с ответом и к нему сразу подошел один из четверокурсников, выполнявших роль собак у дедов.

— Что, зверь, воды в рот набрал, против коллектива пойти решил?

И, не дожидаясь ответа, сильно ударил мальчика в грудь. Сенька, сложившись пополам, стал беззвучно глотать воздух. Из глаз брызнули слезы. Николка, стоявший рядом, бросился поддерживать друга.

Между тем Борис, словно не заметив инцидента, продолжил свое выступление:

— Каждый зверь будет иметь своего покровителя среди дедов. За это на два года он становиться его рабом и будет выполнять все желания деда. За ослушание — наказание. И это справедливо, когда вы станет дедами, тоже обзаведетесь рабами. Получая покровительство деда, зверь обретает защиту. Никто не имеет право ударить, наказать или обидеть зверя кроме его личного деда. В целом звери находятся под защитой всего нашего товарищества, в стычках с другими школами и гимназиями мы все выступаем заодно.

Поскольку цук в училище был делом сугубо добровольным, то после этой речи старшеклассники поочередно спросили каждого новичка:

— Готов ли ты верой и правдой служить товариществу, соблюдать все наши традиции и слушать дедов?

Новоиспеченные первоклашки вступали в новую неведомую для них школьную жизнь, где нет пап и мам, и никто не сможет защитить кроме своих товарищей. Видимо поэтому все как один отвечали:

— Да!

Или;

— Готов!

На фоне общего, хотя и не слишком искреннего единодушия, как гром среди ясного неба, прозвучало тихое, но твердое:

— Нет!

И это был голос Николки. Сенька, только что поддакнувший, повернул свое удивленное лицо с грязными полосами от слез в сторону друга. Да и весь нестройный ряд первоклашек стал смотреть на смельчака. Некоторое замешательство произошло и среди дедов, которые стали шептаться по поводу отказника. Наконец вперед вышел Иван по прозвищу Адвокат, ибо действительно был сыном мирового посредника.

— Священные законы нашего товарищества гласят, — высокопарно начал Адвокат, выполняющий в коллективе роль третейского судьи и разбирающий в этом качестве конфликты в среде реалистов, — Существующий порядок вещей — дело сугубо добровольное. Каждый решает сам подчиняться традициям цука или нет. Решение принято, один из зверей поставил себя вне коллектива и отныне лишается нашей защиты и покровительства. Третейский суд торжественно постановляет: не принимать реалиста Заломова в ряды товарищества! Отныне он изгой, но преследовать его никто не имеет права. Высокий суд присваивает изгою кличку Козел. Отныне все обязаны именовать Колю только так и никак иначе.

После заломовского «Нет» перечить воле коллектива никто больше не посмел. Между тем деды принялись выбирать себе рабов. Сенька достался Борису, и мальчик не знал; радоваться или плакать. Церемония продолжилась зачислением новичков, заключающееся в ударе бляхой ремня по ягодицам первоклашек. Уже тогда стало ясно: кто из дедов — «форсилы» и «забывалы», а кто «силачи»[18]. Одни, ревностно относящиеся к традициям цапа или просто от природной жестокости, заранее заливали в пряжку свинец, и били что называется «от души» по мальчишеским ягодицам. Другие экзекуцию проводили довольно формально, ограничиваясь легким ударом по своему рабу. В этот день Сенька получил на ляжку здоровенный синячище, который болел едва ли не полгода и понял, что попал в рабство к форменному изуверу.

После церемонии реалисты разбрелись по двору училища, занявшись своими делами. Место Сеньки отныне было возле своего хозяина, поэтому он опустился на травку возле группы, в которой заправлял Борька Галабин. Сначала он просто сидел, думая о чем-то своем, потом его взгляд переместился на Николку, отныне Козла, стоявшего в стороне. Никто к нему не подходил, одноклассники шарахались от мальчика, как от зачумленного. Потихоньку Сенька стал прислушиваться к обрывкам фраз, доносящихся от Оглобли и группы четвероклассников:

— Изгой… Наказание… Другим неповадно… Бунт… Бывало такое… Темная…

Заинтересовавшись, Сенька незаметно стал пододвигаться к собеседникам. Он понял, что разговоры о добровольности цука — сказки для доверчивых новичков. А отказники — угроза существованию самой системы. Еще он услышал, что несколько лет назад, группа реалистов из села Екатериновка подняла бунт против цука и несколько лет в училище его не было. Зато вместо цука пышным цветом расцвело землячество, что оказалось много хуже дедовщины, поэтому негласным общим собранием учащихся прежняя система была возрождена, как более справедливая. В конце концов, он услышал, что Оглобля поручил группе четвероклассников и пятиклассников напасть на Козла на улице и хорошенько проучить.

Прикусив губу до крови, Сенька лихорадочно размышлял. С одной стороны, он всецело одобрял цуп и был согласен рассуждениями дедов, мало того, поступок Николки его неприятно удивил. С какой стати, когда все остальные будут пахать на дедов, Николка должен прохлаждаться? Несправедливо! Пусть бы и получил по шее за свой характер. Но и предавать односельчанина, друга не хотелось. Решения могло быть три: предать и оставить все как есть, предупредить или пойти с другом и вдвоем защищаться против заведомо более сильного врага. Мальчишка принял самое трусливое и половинчатое решение и, лихорадочно нацарапав записку, тайком передал ее Николке.

На следующее утро Николка появился в училище украшенный синяками и шишками.

— Смотрите, Козла разукрасили! — крикнул кто-то из зверей. — Козел отпущения.

— Козел! Козел! Козел отпущения! — радостно подхватили одноклассники Николки.

Сеньке было мучительно стыдно, но он вместе со всеми принял участие в травле и сперва тихо, а затем все громче и громче стал выкрикивать обидную кличку. После этого в душе у него поселилась какая-то смутная неприязнь к другу и односельчанину. На перемене стала известна новость, что один из задир не пришел не занятия и отлеживается после побоев дома, да и остальные участники экзекуции никак не выглядели триумфаторами, старательно пряча свои побитые физиономии. Происшествие не осталось без внимания руководства реального училища и участники действа были вызваны к директору училища Максиму Фроловичу Яблокову. К великой досаде дедов никакой изоляции Козла не получилось, наоборот, пришлось совместно с ним выдумывать легенду о нападении на реалистов уличного хулиганья и доблестных действий Коли Заломова, который благородно бросился на выручку своих старших товарищей. Мальчишки все подтвердили и из кабинета директора вышли едва ли не друзьями. К чувству Сенькиной неприязни к старому другу добавились новые краски.

Шли годы учебы и взросления. Сенька попал в рабство к настоящему профессионалу по придиркам и тумакам. А повзрослев, унаследовал у своего учителя Оглобли замашки палача и тирана. Николку, видя, что он не реагирует на травлю, постепенно перестали дразнить Козлом. Мало того, именно к нему, учитывая его беспристрастное положение вне цука, в последние годы стали все чаще обращаться как к Третейскому судье. Тем более, что крепкий и неподатливый Николка был незаменим в многочисленных уличных разборках реалистов со своими извечными недругами — гимназистами и коммерсантами, учащимися коммерческого училища. А уж после известных событий в цирке за бывшим Козлом прочно утвердилось новое прозвище — Неваляшка.

Все эти не очень приятные воспоминания в одно мгновенье пронеслись в Сенькиной голове, пока он подзывал своего личного раба Витьку Сокова. Инструктаж зверя затянулся, несмотря на всю забитость и полное подчинение своему деду, Витька долго отказывался от предназначенной ему роли. Пришлось прибегнуть к паре «горячих», раздавать которые Сенька был большой мастак. Затрещины сделали свое дело, и мальчик согласился. Всю ночь Сенька трудился над изготовлением особо хитрой бомбочки, начиненной чернилами и карбидом в двух отдельных камерах.

В назначенный час на Центральную аллею Струковского сада вступила мишень — известная пара влюбленных гимназистов. Они шли, не замечая никого вокруг, увлеченные разговором. Вдруг раздался характерный звук летящего предмета, один миг — и вся парочка оказалась заляпанной чернилами с головы до ног. Карбид не замедлил вступить в реакцию с жидкостью и воздухом и к чернильным пятнам на гимназической форме потерпевших добавились едко дымящиеся проплешины. Однако роль была еще не доиграна. Размахивая рогаткой, на аллею из кустов выскочил Витка и прокричал:

— Смерть Синей говядине[19]!

Теперь нужный эффект был создан и Сенька постарался как можно незаметнее вывести Витьку с места происшествия. Собственно, главное уже было сделано, поэтому дальнейшее присутствие не требовалось, напротив, становилось опасным.

— Ма-а-ма-а! — причитала и выла девочка, размазывая по лицу слезы и сопли. Гимназист в заляпанной гимнастерке и прожженной тужурке сидел в луже и не переставая кашлял, вдохнув удушающие пары ацетилена.

Вокруг сразу собралась толпа зевак. Мальчишки улюлюкали и свистели, прохожие показывали на потерпевших пальцами и некоторые откровенно смеялись. Гимназистов в городе не любили. Лишь две сердобольные женщины подошли и стали утешать гимназистку, одновременно пытаясь хоть как-то очистить платье и передник. Одна из дам, строго глядя на толпу поверх своего пенсне, принялась отчитывать толпу:

— Эх вы, люди добрые, у детей горе, а вы скалитесь. Нечего здесь стоять, вызовите полицию.

Слова Клавдии, а это была она, возымели действие, в толпе произошло замешательство, люди стали расходиться по своим делам, а некоторые присоединились к помощи, оказываемой детям.

— Ну, ну, милочка, в жизни, поверь и не то бывает, — приговаривала Клавдия, пытаясь оттереть своим белоснежным платочком пятна на платье. — Пойдем ко мне домой, попробуем привести платье в порядок.

Глава 6. Поединок. Май 1014-го

На следующий день реальное гудело как улей, все обсуждали давешнее событие в городском саду, сходились во мнении, что битвы не избежать. Сенька предполагал, что не менее бурно протекают события в обеих гимназиях. Пока все шло по плану. Ссора гимназистов с реалистами воздвигала ров и между влюбленными. А неминуемое участие в драке Неваляшки делало этот ров вовсе непреодолимым. Дело в том, что он знал Наталью как принципиального сторонника мирного решения проблем настолько, насколько Коля был любитель кулачного боя. Наконец, ближе к концу занятий училище посетила чрезвычайная и полномочная торжественная делегация мужской гимназии. Представители вручили документ уполномоченным от реального училища. Сей документ был ультиматумом, в котором выдвигались заведомо невыполнимые и унизительные для реалистов условия. Помимо всего прочего в нем было изложено требование выдачи виновника оскорбления на экзекуцию в мужскую гимназию, а от остальных реалистов — изъявление прилюдного раскаяния в виде пятиминутного стояния на коленях под окнами женской гимназии. В конце документа в изысканных выражениях констатировалось, что если бы дело касалось только их, то, несомненно, гимназисты удовлетворились бы единственно наказанием непосредственного виновника инцидента, но поскольку была затронута честь дамы, то без искреннего раскаяния всего мужского состава реального училища, прощения не будет. В случае отказа от выполнения требования ультиматума, учащиеся классической мужской гимназии вызывают реалистов на поединок, оставляя за ними право на выбор места и времени сатисфакции.

В тот же вечер на берегу реки собрался Военный совет училища. Ребята расположились на перевернутых лодках и приступили к обсуждению ситуации. Председательствовал Николай в качестве третейского судьи. К удивлению Арсения, Николка-Неваляшка вовсе не рвался в бой, а был склонен свести дело к миру. Мастерство кулачного бойца было одной из причин сорвавшегося бойкота Николки на заре обучения в реальном училище. Не раз он, вставая в стенку наряду с более старшими товарищами, отстаивал честь училища. Но на сей раз Неваляшка был крайне осторожен:

— Господа реалисты, драка будет нешуточной, оскорбление действительно нанесено и нанесено прилюдно. Мнение заинтересованныхгорожан всецело на стороне гимназистов и нам будет трудно вербовать сторонников для усиления. Я в последний раз спрашиваю, если кто знает имя обидчика — назовите! На расправу мы его, конечно, не отдадим, но накажем сами, тем самым продемонстрируем добрую волю и искренность извинений.

— Никаких извинений!

— С Дона выдачи нет!

— Поджарим Синюю говядину!

Воинственные крики показали, что реалисты рвутся в бой. Напрасно Неваляшка призывал товарищей к здравомыслию, эмоции перехлестывали. Никто не слушал разумные доводы. Наглый ультиматум требовал жесткого ответа, и первопричина отошла на второй план. Сенька невольно перевел дух: по счастью Витька остался нераскрытым и на сходке об оскорблении если вспоминали, то мимоходом. Однако расслабляться ни в коем случае было нельзя, поэтому предусмотрительный Арсений заранее своего зверя запугал последствиями и мальчик должен был молчать. Тем более, что еще днем Неваляшка кулуарно попытался выявить нарушителя спокойствия, но «малыши»[20] то ли не знали, то ли молчали.

Между тем приступили к выработке условий поединка. Было решено, что реалисты принимают вызов и назначают бой на три часа пополудни ближайшей субботы. Дуэль должна пройти в форме кулачного боя стенка на стенку. Запрещались удары ногами, драка допускалась исключительно на кулачках. В качестве оружия разрешалось использование предметов школьной формы одежды, но запрещалось использование традиционного для драк оружия, а именно кастетов и стилетов, шпор и крупных камней, однако допускалось использование рогаток. В битве должны были принять участие по десять представителей каждого класса без исключения и возрастных ограничений. Это была особо важная оговорка, ибо при тогдашней системе образования в одном классе могли проходить обучение дети совершенно разных возрастов. Классическая гимназия и реальное училище — вторая ступень среднего образования, на которую поступали в 10–13 лет. Кроме того, действовало железное правило — за плохую успеваемость нещадно оставляли на второй год. Нередко в старших классах великовозрастные «дядьки» с усиками сидели за одной паратой с четырнадцатилетними подростками. На заключительном этапе поединка, если проигравший не покинет поле боя, разрешалось вступление в драку союзников. На том и порешили. На следующий день составленный по всей форме ответ был вручен представителям классической гимназии.

Оставшиеся до дуэли дни были заполнены подготовкой к кулачному бою. В бляхи ремней с буквами РУ заливался свинец. Многие обзавелись свинчаткой и полосками кожи для обматывания кистей рук. Готовились рогатки. Несмотря на запрет использования ног, форменные сапоги были тщательно подкованы, а в каблуки залит свинец. Кое кто из реалистов припрятал запрещенный кастет. Сенька свой кастет всегда имел с собой, гордился им, выполненным по индивидуальному заказу, и не собирался отказываться от его использования. Неваляшка в поисках союзников обегал весь город. Встречался с мастеровыми и докерами, деповскими рабочими и грузчиками, но на сей раз симпатии горожан были явно не на стороне реалистов, поэтому согласились подсобить лишь работники кузнечных цехов и грузчики речного порта.

— Не дрейфь, Никола, — говорил Кирилл, работающий у брата молотобойцем, — соберем наших, они парни крепкие, авось сдюжим гимназию.

По слухам, на стороне гимназистов готовились выступить рабочие железнодорожного депо, носильщики и «коммерсанты», учащиеся коммерческого училища. Наконец наступила суббота — день поединка.

Задолго до начала поединка противостоящие стороны стали сходиться к большому пустырю на окраине города возле небольшой речки, впадающей в Волгу. Ребята мерили ногами пустырь, ощупывая, обживая грядущее поле битвы, кое-кто даже откинул подальше в сторону попавшиеся камни. При этом враги молчали, бросая друг на друга косые взгляды. Наконец подошла малышня, и реалисты с гимназистами разошлись по разные стороны площадки. Вперед выступил неформальный глава гимназистов, сынок председателя губернского суда, Лев Губерман.

— Милостивые государи! — подчеркнуто церемониально, по-книжному обратился он к своим визави. — Вы нанесли смертельное оскорбление и изволите ли выполнить наш ультиматум и тем самым искупить свою вину?

— Нет! Мы приносим свои извинения за недостойный поступок нашего товарища, но не подчинимся унизительным требованиям. — в тон ему отвечал Неваляшка.

— Тогда только поединок рассудит нас!

Стороны изготовились к бою. По традиции перед началом драки стороны приступили к обстрелу позиций врага из рогаток. Реалисты с гимназистами выставили вперед своих лучших стрелков. Одновременно мальчишки посыпали друг друга бранью. То и дело раздавались обидные прозвища:

— Синяя говядина! — кричали реалисты.

— Яичница! — получали в ответ от гимназистов.

— Не сгнила еще селедка?

— Почем у вас копченки[21]?

Звучали оскорбительные частушки:

— Гимназист Иванов любит жрать как боров, гимназистка Иванова располнела как корова!

— Реалист! Реалист! Ты чумазый трубочист!

Этим реалисты и гимназисты раззадорили себя до такой степени, что уже трудно было сдерживаться. Наконец вперед выступили мальчишки младших классов, которые по обыкновению начинали бой после «артподготовки». Ребятня вооружена была ранцами, набитыми книгами. Пока старшие выстраивались в боевой порядок, малыши азартно лупили друг друга ранцами и кулаками. Появились первые жертвы: не счесть было разорванных воротников, затоптанных фуражек, выдранных волос, расквашенных носов.

Время приближалось к четырем часам, и победитель пока выявлен не был. Малыши держались стойко, несмотря на первую кровь, никто не покинул поле боя, хотя многие едва сдерживались, чтобы не разрыдаться. Раздался свист, и звери откатились в сторону: зализывать раны и наблюдать за боем дедов. Две стенки стали сходиться. Неваляшка, как его отец прежде, когда был коренным бурлацкой артели, стоял в центре построения. Сенька, как один из самых умелых кулачных бойцов, тоже стоял в стенке, за два человека от друга. Подойдя вплотную, противники вновь стали сыпать взаимными оскорблениями, пока кто-то не выдержал и не ударил обидчика. В ответ посыпались удары. Уже никто не сдерживал себя. Старинная русская забава началась. Реалисты и гимназисты яростно мутузили друг друга, впрочем, стараясь более целить в грудь противника, нежели в лицо. Сенька молотил направо и налево, не забывая краем глаза следить за Николкой. Тот, оправдывая свое прозвище, стоял неколебимо как скала. Ожесточение кулачного боя нарастало. Появились первые выбывшие, упавшие и отползающие в сторону. Но никто не уходил, и, отдышавшись, снова заступал место в стенке. Постепенно пошли в ход в запрещенные приемы. Кто-то ударил кованным сапогом соперника по ягодице, кто-то просто попытался отдавить ногу тяжелым свинцовым каблуком. А подставленным подножкам уже было несть числа. Потихоньку стали прибывать союзники, которые пока стояли в стороне и наблюдали, подбадривая своих.

Постепенно чаша весов стала клониться в сторону гимназистов. Обычно стычки между гимназистами и реалистами, этими заклятыми врагами, заканчивались в пользу последних. Однако, на сей раз, то ли осознание собственной правоты, то ли пойманный кураж, сделали свое дело, но, спустя полчаса схватки, гимназисты стали одолевать. Реалистов в стенке становилось все меньше и меньше. Побитые, они откатывались в сторону, и возвращение их в строй было под большим вопросом. Уже Сенька дрался рядом с Николкой, и махать кулаками приходилось против двух, а то и трех соперников. Парня так и подмывало достать из кармана припрятанный кастет, но он удерживался от соблазна. Пока против него не оказались Лева Губерман, знатный на весь город боксер, и здоровенный верзила-переросток лет восемнадцати. Им удалось расколоть стенку реалистов, оттеснить Сеньку и взять его в клещи. Николка увидел отчаянное положение друга и стал пробиваться в нему, несмотря на сыпавшиеся на него со всех сторон тумаки. Теперь уже Лева оказался между друзьями. Но, несмотря на подмогу, Сенька уже не мог держаться: разбитая бровь заливала кровью глаза, в голове стучала тысяча молотков, от боли он плохо соображал. Когда на мгновенье представилась небольшая пауза, Сенька достал кастет и надел на руку. «Так надежнее», — подумалось парню. Тем временем на Николку насели трое гимназистов, вынудив его отбиваться от новой угрозы.

— «Бац!» — обмотанный кожаными ремнями Левкин кулак заехал Сеньке по ребрам под самое сердце. Удар был такой силы, что у реалиста перехватило дыхание, и он стал открытым ртом хватать воздух. Держась рукой за ушибленный бок, мальчик стал сгибаться.

— «Бац!» — он пропустил второй удар от верзилы-гимназиста. Кулак заехал прямо в рассеченную ранее бровь около виска. От боли все потемнело у Сеньки в глазах, а когда он, превозмогая боль, открыл глаза, то увидел медленно летящий прямо в лицо кожаный кулак. Сенька успел отклониться от удара Левки и машинально дал отмашку. Страшный удар кастетом врезался Левке прямо в висок. Раздался хруст костей, Сенькин соперник как подкошенный рухнул на землю.

И в это самое время зазвучала пронзительная трель полицейского свистка.

Глава 7. Наталка

С той самой минуты, когда Клавдия ввела в их квартиру Софочку, ее лучшую подругу, Наташа потеряла душевный покой. Нехорошее предчувствие о неминуемости чего-то ужасного, необратимого поселилось в ее сердечке. Выглядела Софочка ужасно: и платье и передник были забрызганы грязью и чернилами. Одежда была пропалена, а на руках багровели волдыри ожогов. Кроме того, от Софьи нестерпимо воняло — оказалось, что от страха подруга обмочилась. К запаху мочи примешивался запах гари и еще чего-то химического.

Следующие два часа были потрачены на приведение Софочки и ее одеяния в божеский вид. Клавдия замочила ее белье и одежду, а Наталка нагрела воды, налила в большую оцинкованную ванну, взбила пену и посадила туда Соню — отмокать. Пока Наталка оттирала разомлевшую в горячей ванне подругу, ее тетка очистила от грязи ботики и попыталась заштопать все, что осталось более-менее целого и чистого из Софьиных туалетов. В конце концов, эта бесполезная затея была оставлена и было решено пока облачить потерпевшую в одежду от Наталки. Правда возникло препятствие в виде разницы комплекций девиц, белье худощавой и стройной Натальи никак не хотело налезать на пышные формы ее подруги. Но с божьей помощью и благодаря умелым рукам Клавдии и эту сложность удалось преодолеть. Наконец через добрых два часа, усталые и умиротворенные, все сели пить чай. Распаренная, размякшая в поданном ей одеяле, София поведала о том, что с ней произошло. При этом она не забывала громко отхлебывать чай из блюдца и заедать его свежими бубликами. Обработанные Наташей мазью из жигулевских трав ожоги были аккуратно перевязаны. По мере рассказа подруги бриллиантовые глаза девочки сначала удивленно расширились, а затем от негодования сузились. Словно не веря, она переводила взгляд с рассказчицы на Клавдию, но та легким опусканием ресниц подтверждала сказанное.

— Что-то теперь будет? — скорее размышляя, чем спрашивая, сказала Наталка.

— Гимназисты этого так не оставят. Их прилюдно оскорбили! Они теперь будут мстить! — ожесточенно сказала Софочка.

— Да, пожалуй, будет драка. — подтвердила и Софины предположения Клавдия.

— Нет, ну мы же цивилизованные люди, а не дикари какие-то. Разве нельзя решить все дело миром?

Наташа продолжала цепляться за соломинку. Уж она-то знала, что ЕЕ Николка будет в первых рядах драчунов. Угнетало, что на этот раз он будет не на правой стороне.

— Ублюдков надо наказать! Быдло распоясалось и его надо загнать в стойло. — с невиданной злостью и ожесточением продолжала твердить Софочка. — Скот должен знать свое место!

С изумлением и неприязнью, словно открыв что-то новое, мерзкое и грязное, смотрела Наталка на свою подругу. Впрочем, она обратила внимание, что и Клавдии оказались не по нраву эти слова. А Софа, словно не замечая, что в воздухе повисло осуждающее напряжение, дала волю своему раздражению:

— Не понимаю тебя, Натали, как вообще можно дружить с этими свиньями, которые вчера только из хлева вылезли?!

— Я своих друзей выбираю не по происхождению! — отчеканила Наташа, которую к тому же давно бесило офранцуживание ее имени гимназистками, девушка предпочитала, чтобы её называли по-крестьянски, Наталкой. — Они славные ребята и мои друзья детства. Уж с ними-то я точно, как за каменной стеной и знаю, что в отличие от жеманных женоподобных гимназистов, они меня в обиду не дадут.

После Наташиной отповеди в гостиной повисло напряженное молчание, впрочем, скоро прерванное приездом родителей Софьи.

Когда полные праведного гнева Софьины родители увезли девочку, Клавдия тоже дала волю словам. При чем некоторые из которых были непечатными:

— Подумаешь, цаца какая! Да мальчишки всю жизнь такими делами балуются. А ее чуть тронули, и она уже чуть ли не убивать готова. Представляешь, а что будет, коли натоящая война начнется! Вмиг все озвереют и станут убивать друг друга, благо ныне способов убийства куда как более, чем в средние века придуманы. Мальчишки! Ведь покалечатся почем зря. Давай, дочка, спасай своего кавалера.

Самое любопытное, что в душе осознавая правоту Клавдии, Наталка никак не хотела мириться с выводами. «Надо что-то делать! Надо что-то делать! Это надо как-то остановить!» — постоянно стучало в ее голове. Девушка только укрепилась в этой мысли после разговора с Николкой на следующий день после происшествия. После посещения гимназии, где все только и говорили о происшествии и ультиматуме, который мальчики из гимназии предъявили реалистам. Наталке было мучительно видеть, как рассудительных в общем-то девушек обуяла жажда мщения и желание расправы. В гимназии царила атмосфера ненависти, которую разделяли в том числе и те девицы, которые раньше не считали предосудительным в открытую встречаться с реалистами. Гимназистки возвели Софочку едва ли нее в ранг героини и предвкушали удовольствие от вида коленопреклоненных перед ними мальчишек. Под впечатлением от увиденного и услышанного в гимназии, Наталка была полна решимости уговорить Колю принять условия ультиматума. Но тут ей суждено было узнать меру мальчишеского упрямства и самолюбия и убедиться, что ее чары над мальчиком небезграничны.

Когда раздался долгожданный звонок, Наталка было попыталась напустить на себя неприступный и строгий вид, который так ей помог во время первой размолвки. И не смогла. Глаза девушки, самолично открывшей дверь Николке, горели лихорадочным тревожным огнем. В них было беспокойство и решимость, что очень тронуло юношу.

— Я все знаю! — без обиняков и обычных приветствий начала Наталка. — И считаю, что вы не правы.

— А кто спорит? Я сам мечтаю найти мерзавца и проучить как следует.

— Правда? — с надеждой спросила девушка. — Значит, вы приняли условия?

— Нет! Так не пойдет! Одно дело — наказание виновного, другое — унижение, которому хотят подвергнуть всех. К тому же, это не только мне решать. Я бы может и принял, но честь реалиста, законы нашего братства не позволяют мне этого сделать! Тем более, когда я сказал проучить, это не означало отдать его на расправу копченкам. Мы и сами можем отдуть его так, что мало не покажется. Но его нет! Мы не знаем, кто учинил такое. А если бы знали, то все равно не отдали.

— «Честь», «законы», «братство» — за этими словами стоит только глупое соперничество между гимназистами и реалистами и желание выгородить своих. И что они стоят эти слова, если из-за них могут пострадать люди? Ведь теперь будет драка? Будет ведь?

— Пожалуй. — со вздохом признал Николка. Ему самому не нравилась эта идея, не хотелось в выпускном классе портить себе репутацию. Но все его расспросы среди малышей, о том, кто виновник, ничего не дали. — Нам остается только драться.

— Покайтесь! Пять минут позора, зато все целы останутся… — начала, было, Наталка, но осеклась, наткнувшись на ставший ледяным взгляд Николки.

— Покаяние может быть только добровольным. Иначе это не покаяние, а принуждение! — сам того не замечая, Николка почти слово в слово повторил фразу, сказанную Колоссовским давеча за обедом. — Мы бы, может, и сами придумали, что-то подобное, но когда разговаривают языком ультиматумов, то это похоже на желание унизить.

— Тогда я тоже буду солидарна со своими подругами. Обещай ради меня, ради нас с тобой, что не допустишь поединка? — прибегла к последнему аргументу девушка.

— Нет! — неожиданно твердо сказал Николка. Сказал, как отрезал, хотя у самого кошки на душе скребли.

— Значит все, кончено?

— Как знаешь. — пожав плечами, ответил юноша.

Все было сказано. Дальнейший разговор стал бессмысленным, Николка развернулся и ушел. Обоим хотелось плакать, вот только глаза оставались сухими.

Все последние дни до поединка и Николка больше не появлялся, и девочка сама гнала мысли о нем прочь. Да только желание не властно над мыслями, и, размышляя, Наталка пришла к мысли, что Николка не мог поступить иначе. Но и она способна на поступок. «Надо что-то делать! Надо что-то делать! Это надо как-то остановить!» — постоянно стучало в ее голове. Ощущение, что должно произойти что-то непоправимое, не покидало ее. Наконец в день поединка пришло решение. Ни секунды не размышляя, она обулась, надела шляпку и бросилась вон из дома.

Глава 8. Яблоков

Субботним вечером директор городского реального училища Максим Фролович Яблоков по обыкновению прогуливался в городском саду с домочадцами. Он любил эту пору года. Начало мая для него означало перерождение природы. Что может быть прекраснее запахов молодой листвы и первых цветов! Буйные, незапыленные ветром и не опаленные зноем, ярко зеленые майские краски, первые, очнувшиеся от зимний спячки шмели и пчелы, спешащие на первоцвет, и радостно щебечащие птицы, затевавшие свои брачные певческие соревнования, — все это настраивало на благостный, даже благодушный лад. В такие минуты хотелось всех любить и пригонять вон из своей головы тяжелые мысли. Но тяжелые мысли одолевали и никак не хотели покидать голову. Поэтому Максим Фролович против обыкновения был хмур и не обращал внимания на весеннее буйство возрождающейся природы. Неужели двадцатилетние плоды его усилий пойдут насмарку из-за глупой шалости желающего самоутвердиться мальчишки? Уже давно в городской думе ходят проекты экономии бюджета путем сокращения расходов на образование. Как-то получилось, что именно у реального училища не нашлось высоких покровителей и именно его хотят сократить городские бюрократы. До сих пор силой своего авторитета Яблокову удавалось отстоять профессиональную техническую школу, что будет теперь, когда случай в парке возбудил такой общественный резонанс?

Но в этот момент что-то отвлекло его внимание, словно Максим Фролович почувствовал чуждое вторжение в его размышления. Он недовольно поднял голову и его взгляд уперся во взволнованный девичий затылок. Судя по тому, что тихонько ойкнула его супруга, для нее появление девчушки было тоже неожиданным.

— Ваше превосходительство[22], дозвольте слово молвить? — Девушка сделала книксен и низко опустила голову.

Максим Фролович отметил, что девица еще очень молода, одета в простое серое платье гимназистки с легкой накидкой поверх платья, волосы на непокрытой голове собраны в обычный пучок.

— Что Вам угодно, сударыня? — против своего обыкновения довольно сухо начал он.

— Сегодня… Они… Драка… — сбивчиво скороговоркой заговорила девочка.

Положительно ничего нельзя было понять.

— Кто они? Какая драка? — переспросил Максим Фролович.

Он этих вопросов девица смутилась еще больше и, всхлипывая, продолжила говорить загадками:

— Реалисты… Гимназисты… Ультиматум…

— Да ты что, Максим Фролыч, разве не видишь, что милое дитя скоро совсем расплачется? — решила спасти ситуацию супруга. — Пойдемте, милочка, присядем на скамеечку, успокоитесь и расскажете Максиму Фроловичу все по-порядку.

С этими словами обширнейшая Маргарита Павловна приобняла девушку и, ласково поглаживая, усадила на скамейку, и сама села рядом. Постепенно Наталка, а это была она, успокоилась и поведала Максиму Фроловичу о событиях последних дней.

«Старый осел», — подумал он про себя, когда все стало ясно. Он-то думал, что всяческих официальных извинений от руководства училища и обещания найти, разобраться и наказать охальника будет достаточно. Пока взрослые политесы друг перед другом выписывали, дети решили все по-своему! Непростительно педагогу с таким стажем не просчитать вариант с уличной дракой, обставленной в виде дуэли. Девушка права, ожесточенье схватки может привести к несчастью и усугубить ситуацию.

Всю свою жизнь Максим Фролович Яблоков посвятил делу народного просвещения, был сторонником всеобщего равного всесословного образования. Ради этого пожертвовал научной карьерой. Был известным ученым-славистом, а возглавил техническое учебное заведение. Презирал чины и звания и гордился тем, что он выходец из простого народа, а дослужился до гражданского генерала и потомственного дворянина. Честью не торговал и был вторым отцом для нескольких поколений реалистов, которые за глаза называли его «Батей».

Особую известность Яблоков приобрел в период волнений 1905-го года, когда смог удержать учащихся реального училища от революционного выступления. Это было время, когда забурлили не только заводы и университеты. Многие из «сочувствующих» революции старшеклассников гимназии, коммерческого и реального училищ принялись фрондировать и показывать свое отношение к власти, демонстративно нарушая установленную форму одежды — надевали русские рубашки-косоворотки, подпоясанные бечевкой, которые осенью и зимой носили под куртками, крепили красные банты к кокардам фуражек, посещали маевки. А один из учеников демонстративно явился в училище в красной рубашке. Он всячески «козырял» своей рубахой, надзиратели были бессильны, товарищи ходили за ним толпой и были в полном восторге. Батя попросил позвать «преступника» к нему. Тот явился, но не один, а с группой поддержки — товарищами, готовыми «дать отпор посягательствам на свои права».

— Что это у вас надето? Ведь вы же знаете, что в гимназию надо ходить одетым по форме? — спокойно и с маленьким оттенком брезгливости обратился Батя.

— А почему же я не могу надеть красной рубашки? — довольно развязно спросил реалист.

Свита его восторженно насторожилась: «Сейчас они поспорят». Но директор решил не давать повода для волнения и при этом не дать нарушить устав заведения. Он знал, что благодаря времени и всей сложившейся в средней школе конъюнктуре из этой рубашки может разрастись целая история, которая может взволновать училище.

— Ах, вы же, взрослый и сознательный юноша, не понимаете, почему ученику реального училища не подобает надевать красную рубашку? — сурово и несколько повысив голос, произнес Батя. — Ходите в косоворотках, демонстрируя любовь к истории своего народа, а не знаете элементарных вещей! Дело в том, что красная рубашка являлась всегда форменной одеждой палача: красная для того, чтобы на ней не были заметны капли крови казнимого. Поняли вы теперь, насколько она на вас неуместна? Отправляйтесь домой и переоденьтесь, — закончил Яблоков, уходя в свой служебный кабинет. — Я убежден, что вы поняли.

Возражений не последовало, ожидавшегося диспута не состоялось, инцидент был погашен в самом зародыше.

Вот и сейчас в этот цветущий майский день директор реального училища был поставлен перед не менее сложной ситуацией. Некоторое время он раздумывал, оценивая ситуацию. Информация, полученная от девочки-гимназистки, лишь только усугубляла проблему, над которой недавно размышлял. «А ведь, действительно, мальчишки, могут и покалечить друг друга в пылу драки!» — подумалось Яблокову. Что же предпринять? Просто подойти к постовому и все рассказать? Не годиться! Слишком долго. Пожалуй, и посещение полицейского участка не поможет! Слишком неповоротлива бюрократическая система. Вот оно! Надо срочно нанести визит обер-полицмейстеру города. Его я знаю лично. Он поймет! Максим Фролович резко поднялся:

— Едем! Тот час же.

— Куда? — глаза девочки расширились от испуга. — Никуда я не поеду! И вообще, зря я вам это рассказала. Мне не простят, если узнают.

Максим Фролович все понял, девочка и так совершила поступок равноценный подвигу, и большего требовать от нее он не имел права.

— Сударыня, милая, спасибо, что доверилась старику и рассказала. Обещаю, что информация будет употреблена во благо, и ни одна живая душа не будет знать об источнике сведений. А сейчас иди домой, все, что в твоих силах, ты уже сделала.

И к супруге:

— Душечка, будь добра, отведи нашу гостью домой. А мне еще надо навести визит.

Полицмейстер города, только подтвердил свою репутацию бульдога: несмотря на то, что его оторвали от увлекательнейшей шахматной партии, он все понял довольно быстро и зателефонировал сразу в полицейское управление. И вскоре на место происшествия выехали три полицейских пролетки.

Глава 9. Сенька

За первым свистком раздался такой же продолжительный второй, и сразу третий… Па дороге, ведущей к пустырю, показались пролетки набитые полицейскими. Следом за полицией пылил и отчаянно сигналил клаксоном автомобиль его высокропревосходительства господина полицмейстера. С первыми трелями свистка драчуны с обеих сторон бросились врассыпную, оставляя на поле боя ранцы, ремни и фуражки. Полицейские, на ходу спрыгивая с экипажей, устремлялись вылавливать разбегающихся драчунов. Вместе с ними устремился и вездесущий Колоссовский, непонятно как оказавшийся в автомобиле полицмейстера. Готовые ввязаться в драку, причем за разные стороны конфликта, кузнецы и железнодорожники, объединились и дружно рванули с поля боя.

Несмотря на шум в голове, боль в боках и тяжесть в ногах Сенька сумел оценить обстановку, сбросил окровавленный кастет и дал деру подальше от места драки. Сначала он, как и большинство школяров, метался как заяц, но затем заприметил брошенную кем-то неподалеку перевернутую лодку и залез под нее. И правильно сделал: метнувшихся в сторону драчунов методично, по одному, вылавливали жандармы, успевшие окружить пустырь.

Под остовом полуистлевшей лодки было относительно безопасно, пахло запахом гнили и рыбы, сверху время от времени на парня сыпалась труха. Сенька отдышался и, осматривая сквозь многочисленные дырки поле битвы, предался размышлению: «Что-то теперь будет? Что с Левкой? Зачем я взял этот злосчастный кастет? Может все и сойдет, если ранение оказалось небольшим. Хорошо, что успел скинуть кастет, возможно, его и не свяжут со мной, мало ли что произошло в суматохе». Понемногу ужас, который он испытал по поводу ранения Левы, уступил место трезвому расчету, особенно после увиденного. А взору прильнувшего к щелке реалиста предстал пустырь с безжизненно лежавшим телом гимназиста. Над телом склонился Николка, пытаясь привести Левку в чувство. Сенька видел, как к телу подошли сначала Колоссовский, затем какой-то крупный полицейский чин вместе с Батей, как ребята окрестили своего директора, немного погодя подоспели медики на карете скорой помощи. Колоссовский наклонился, взял за плечи Николку и заставил подняться. Было видно, как полицмейстер с инженером и директором о чем-то расспрашивают Колю, а подошедший врач принялся осматривать тело Левки. Последующее заставило похолодеть сердце мальчишки: после осмотра доктор накрыл Левкино лицо простыней, повернулся к полицейским и медленно покачал головой из стороны в сторону. Все сняли головные уборы, а Николка, уткнувшись в плечо Казимиру, зарыдал.

После этого сразу изменилось отношение к Николке. По знаку полицмейстера к гимназисту подошли два жандарма, взяли его под стражу и повели к полицейской карете. Санитары уже уносили труп, когда инженер, уже некоторое время рыскавший глазами по земле, вдруг наклонился и поднял что-то валявшееся в пыли. «Нашел-таки!» — догадался Сенька: «Видит бог, я этого не хотел! Я хотел только поссорить их, а теперь кастет свяжут с Николкой и искать виноватого не будут. Николка, если что и видел, то промочит из солидарности, да и кто теперь поверит ему. Ну почему, почему он не удрал как все! Ох уж эти его идеалы, теперь отдуваться за всех будет!»

Немного погодя, когда все утихло, и злосчастный пустырь опустел, Сенька покинул свое укрытие, и в задумчивости опустился на лодку, послужившую ему убежищем. Смесь чувств обуревала мальчугана. Это был и страх, и раскаяние о содеянном, и жалость к другу, которого сам же и подвел под монастырь, и облегченье оттого, что остался нераскрытым. А ведь эта ситуация дает новый шанс! Сенька внезапно осознал, что его комбинация по дискредитации дружка удалась с лихвой. Теперь Николка исчезнет из Наташиной жизни далеко и надолго и грех этим не воспользоваться. Приняв решение, Сенька, даже не потрудившись привести себя в порядок, помчался по известному адресу.

Дверь в известную квартиру открыла она сама. По ее лицу видно было, что переживала, видно было, что готовилась к встрече, напустив неприступный вид. Но явно не ожидала увидеть того, кто пришел и неприступный вид сменился растерянным.

— А, это ты… — протянула Наталка, а это была она, разочарованно. — А я думала, ты сейчас на пустыре.

Но Сеньке не было дело до анализа сложных движений Наташиной души, надо было ковать железо пока горячо:

— Я только что оттуда, нас жандармы с казаками разогнали.

Только теперь Наташа обратила внимание на порванный воротничок гимнастерки, запекшуюся на брови кровь, мятые брюки своего друга. «Значит, все уже закончилось. А он даже не пришел! Сеньку прислал», — с досадой подумала девочка. Но задуманный спектакль требовалось доиграть до конца, Наташа не сомневалась, что Сенька все передаст другу. Поэтому, напустив безразличный вид, произнесла как можно равнодушнее:

— Мужские дела меня не волнуют. Деритесь сколько хотите!

И развернулась, чтобы уйти. Семен крикнул вдогонку:

— Наташа! Колю арестовали.

Девочка замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась.

— Арестовали? За что?

— Он человека убил! Леву-гимназиста. В драке.

— Убил? Как же так?

С Наташиного лица в одно мгновенье слетело неприступное выражение, и на нем отразилась растерянность и беззащитность, а прекрасные глаза, из-за которых собственно и началась эта заваруха, стали мокрыми. Девочка часто заморгала ресницами, невольно пытаясь согнать предательские слезы.

— Точно! Его прямо возле тела задержали.

С полминуты Наталка что-то обдумывала, потом от нее снова подуло холодом:

— В любом случае меня это не касается. А Николка? Нет у меня друга с таким именем!

И хотела уйти, но не смогла, словно что-то надломилось у нее внутри. Развернулась к Сеньке, спрятала лицо у него на груди и горько-горько, уже не сдерживаясь, зарыдала:

— Да как такое могло произойти? Он же мухи не обидит! Скажи?

Мальчишка был на седьмом небе от счастья и только поглаживал Наташины волосы. Наконец, дав девочки выплакаться, сказал, стараясь скрыть ликование:

— В пылу драки и на такое бывает.

Постепенно глаза у девочки высохли, а голова приобрела способность соображать.

— Ой, да ты весь в крови, и одежда все порвана. — Она сделала вид, что только сейчас обратила внимание на состояние Сеньки. — Пойдем, я тебя приведу в порядок.

Наталка взяла юношу за руку и потащила вглубь квартиры, несомненно, намереваясь поподробнее расспросить его о событиях на пустыре.

Сенька торжествовал: его затея, кажется, удалась.

Через день Сенька вновь прибежал к Наталке с ошеломляющей новостью:

— Николка сбежал из-под ареста!

— Зачем он это сделал, дурачок! — отчаянно вырвалось у Наталки, а затем уже значительно спокойнее. — Как же так?

Сенька и сам знал немного, но подробно пересказал циркулирующие слухи о том, что у Николки нашлись сообщники, которые помогли ему сбежать из полицейского участка. Весь город только и обсуждал убийство на пустыре и побег подозреваемого. Громко и в открытую смеялись над полицией, от которой смог удрать простой мальчишка. Многозначительно улыбаясь, говорили иронически:

— Воистину, моя полиция меня бережет!

И снова прекрасные глаза были на мокром месте, и снова Сенька выступил в роли утешителя. Похоже, это дело уже начало ему нравиться.

Все последующие дни Сенька почти ежедневно наносил визиты Наталке. Он приходил к ней с последними известиями о настроениях в городе и о поиске беглеца. Выслушивал слова проклятия в адрес их общего друга, сменяющиеся беспокойством о доле «бедного Николаши». А вести из города для сбежавшего юноши складывались пренеприятно. Вчерашний кумир общественного мнения превратился в парию. Боготворившие и превозносившие Неваляшку журналисты теперь не называли его иначе как «кровавый убийца» и «мясник». Местная пресса приписывала убиенному Левке всяческие, совершенно несвойственные ему добродетели, и требовала суда над убийцей. Ни одно издание нимало не сомневалось в официальной версии и на роль убийцы будущего «светоча русской демократии» единодушно был назначен многострадальный Николка, что принесло облегчение Сеньке, боявшегося серьезного следствия. «Гордыня одолела юношу» после победы над Великим Арапом, писали про Неваляшку, сообщали, сто он стал надменным и неуправляемым, почувствовал вседозволенность. Нашлись поганцы среди реалистов, поведавшие репортерам о нескольких неприглядных, большей частью выдуманных историй, представлявших обвиняемого в невыгодном свете. Нахватавшим «жареных фактов» журналистам было невдомек, что в большом ученическом коллективе, сколько человек — столько и мнений, что интервьюированные — гнусные типы, наказанные Николкой, как неформальным мировым судьей, за отвратительные поступки против своих же товарищей. Председатель губернского суда Галабин выступил в «Губернских вестях», требуя от городских властей найти и судить убийцу сына. Во всей этой вакханалии потерялось опубликованное мелким шрифтом на последней странице мнение Максима Фроловича Яблокова о невиновности Николки и необходимости беспристрастного расследования случившегося. В принципе Наталка все знала и видела, да только слышать все это из уст друга было вдвойне невыносимо.

Собранные сведения Сенька передавал бедной девочке во всех подробностях, иногда даже сгущая краски, с садистской мстительностью наблюдая душевные терзания Наталки. У него выработался целый комплекс «утешения»: рассказывая, он брал девочку за руки, добившись слез, прижимал ее к себе и гладил по спине, а слушая ее рассуждения, приобнимал за талию. Все шло хорошо, да что-то нехорошо. Два обстоятельства мешали осуществлению Сенькиного плана. Парнишка никак не мог избавиться от всепроникающего взгляда Клавдии. Казалась, старая дама все видела и все понимала. Сенька не без оснований предполагал, что она его невзлюбила с момента, когда он в первый раз переступил порог этого дома.

— Чтобы она провалилась, эта гадкая старуха! — часто в сердцах повторял про себя Сенька и добавлял: — Ведьма!

Но это за глаза, а так визитер казался верхом учтивости:

— Мое почтение, Клавдия Игоревна! Как ваше здоровье?

Если бы знал мальчуган, что для свободной женщины, ведущей независимый образ жизни, это был самый ненавистный вопрос, напоминающей о ее годах.

В общем, на старуху можно было бы и не обращать внимание, если бы не второе но, которое касалось самой Наталки. Несмотря на полное смятение в своей душе и перепады настроения от проклятий другу к едва ли не материнскому желанию его защитить, девочка упорно не желала признавать Николку убийцей. Это было не истовое желание докопаться до истины, а почти мистическая убежденность, девичья вера вопреки всем фактам, в невиновность ее Николки.

— А я не верю, не верю что Николка стал убийцей. Он не мог убить человека просто так! — повторяла она как заклинание, как молитву.

Эта вера помогала ей держаться, посещать занятия, вести себя так, будто ничего не произошло. Поэтому все ухаживания Сеньки она принимала безучастно, дозволяла, но не откликалась.

В конце концов, парню просто надоело ждать, и он допустил ошибку. Сенька решился пойти на штурм в один из дней, когда они по обыкновению сидели рядом на диване, девушка предавалась своим невеселым размышлениям, а свежий кавалер обнимал ее за талию. Тут Сенька решился и, наклонившись к девочке, впился в ее губы страстным, как ему казалось, поцелуем. Наталкины губы поначалу привычно раскрылись и ответили на поцелуй, но вдруг в одно мгновенье сжались и стали твердыми и сухими. Одновременно девочка двумя руками уперлась в его грудь и стала отталкивать. Понимая, что все пропало, Сенька усилил напор и еще сильнее прижал девушку к себе. Некоторое время продолжалась борьба, пока Наташе не удалось отпихнуть неудавшегося ухажера. Запыхавшийся Сенька с пунцовым лицом переводил дух и смотрел на такую желанную и такую неприступную Наталку, на ее плотно сжатый рот и метавшие гневные молнии лучистые глаза.

— Ты чего? — только и спросила девочка строго у красномордого Сеньки.

— Да я… — он попытался оправдаться, да понес что-то совсем нечленораздельно-невразумительное.

А Наталка брезгливо оттерла рот платком, словно очищаясь от чего-то противного, и произнесла роковую фразу:

— Я думаю, тебе более не следует сюда приходить!

Юноша машинально надел фуражку и с видом побитой собаки поплелся к выходу. У входной двери он обернулся и попытался улыбнуться:

— Это все?

— Все!

— Но я могу рассчитывать, что мы будем общаться?

— Конечно, ведь мы друзья. — сказала Наталка и презрительно скривила губы.

Это было полное фиаско.