Крестовый поход

Пьяный поход

Святые Киприан и Устинья[8], словно тоже утомленные долгим запоем храбрых воинов, в свой день пришли на помощь Егору и обрушили на землю неожиданный для октября крепкий морозец. Не запредельный, при котором деревья лопаются и птицы на лету замерзают, а просто зимний, прихвативший все водоемы льдом в ладонь толщиной. Для груженых саней прочности такой дороги хватало с избытком.

На рассвете, отстояв заутреню на просторе озера Воже и выслушав наставление отца Никодима о единстве православного люда, о присущем христианам миролюбии и важности покровительства слабым и немощным, почти шеститысячная армия князя Заозерского тронулась в путь, втянулась в устье реки Вондонги и за день дошла до самых истоков, потерянных среди Коростеловских болот. Здесь заночевали, изведя на костры все камыши вокруг, но так толком и не согревшись. С рассветом двинулись дальше, уже по реке Ухтомице, и остановились на ночлег на берегу Кубенского озера. Еще один переход – и новый воинский лагерь встал уже под стенами Кубенского городка, обосновавшегося в устье реки Кубены.

Усадьба князя Дмитрия Васильевича, сына великого князя Ярославского, мало чем отличалась от родовых хором Елены на озере Воже. Земляной вал высотой с двухэтажный дом, частокол поверху, башенки по углам с площадками для лучников да тесовые крыши в глубине двора. Жалкий осколок некогда огромного и могучего удела. Было княжество Великим, а как роздал его Василий сыновьям в наследство, вышли уделы мелкие и никчемные. Что же это за княжество, коли ни одного города в нем нет, земли на полдня пути, да в дружину больше сотни ратников не набрать? С Дмитрием Васильевичем, похоже, даже купцы не считались. Только этим можно объяснить, что, сидя на самом оживленном водном пути, возле знаменитого Славянского волока, князь так и не смог ни крепости добротной для себя возвести, ни люда торгового рядом посадить. Видать, пошлину за проход никто не платил. Посылали купцы мытарей куда подальше, пользовались озером, как своим. Подкрепить же свое требование силой князь не мог. Если у купца на ладье судовой рати больше, чем у княжества дружины… Скажи спасибо, коли самого податью не обложит.

При появлении чужого воинства местные витязи храбро затворили ворота и выставили на башни еще по паре лучников. Причем сделали это столь быстро, что часть смердов, живущих во дворах у реки, не успели скрыться в крепости и попытались убежать в лес. Однако высланные Егором дозоры быстро догнали их по следам и повязали.

Привычные к походам ватажники сноровисто разбили лагерь, составив возки и сани в широкий круг, под прикрытием которого соорудили несколько полотняных навесов для лошадей и около полусотни татарских юрт для себя. Ничего более удобного для кочевой жизни никому еще придумать не удалось – русские люди знали это очень хорошо, опыт походов в степи имели немалый.

Княжеская юрта отличалась от прочих несколькими атласными клиньями на крыше, сходящимися к макушке, чтобы сразу было видно, где находится воевода, и тем, что внутреннее пространство было разделено на несколько частей парусиновыми полотнищами. Изначально задумывалось просто отделить княжескую опочивальню, сундуки с казной и прикрыть место отдыха для служанок, но получилось, что возле очага образовалась просторная горница правильной прямоугольной формы.

Угрюм приволок пленников уже после того, как дворня выгрузила припасы в княжескую юрту, спрыгнул с седла, скинул веревку с луки, толкнул мужиков на кошму у порога походного дома, прихлопнул плетью себе по сапогу:

– Вот, княже! Убечь хотели. Че с ними делать?

– А чего делать? – Егор прошелся перед понурыми смердами в старых истрепанных кафтанах. Трое были в возрасте, бородатые, с морщинистыми лицами, еще двое – совсем молодыми мальчишками. – Мы же не воевать сюда пришли. Так, по-соседски, заехали мимоходом. Чего бежали-то, селяне?

– Кто вас знает, с добром али с мечом? – ответил седобородый пленник. – Голова-то одна. Ее поперва лучше спрятать, а уж потом и смотреть.

– Кабы голова была, вы бы уже рыбу свою путникам усталым несли, пиво предлагали. Глядишь, серебра бы лишнего получили по случаю. А самые умные так уже в закуп бы попросились. В холопах, чай, не в драных кафтанах, а в зипунах нарядных ходили бы. Не в лаптях, а в сапогах яловых. У меня в дружине каждому человеку рады. И смерду обычному, и сыну боярскому. Каждого готовы в люди вывести.

Вожников прошелся перед пленниками еще раз и кивнул:

– Отпусти их, Угрюм.

Ватажник, недовольно нахмурившись, приказ выполнил, а когда смерды убежали, спросил:

– Нечто мы тебе уже не по нраву, атаман, коли холопов и детей боярских на службу зазываешь?

– А ты в бояре пойдешь, Угрюм? – ответил вопросом на вопрос Егор.

Воин крякнул, поднял ворот тулупа, потер им щеку. Подергал себя за бороду, сунул плеть за пояс, махнул было рукой – и тут же покачал головой:

– Не, княже, не пойду. За уважение, конечно, спасибо, да токмо какой из меня боярин? Я вольным днем выпить люблю да брюхом кверху поваляться, баб потискать. А невольным – так и сабелькой помахать завсегда согласен. У меня о дне завтрашнем заботы нет, и страха потому нету. Сегодня сыт, пьян, в том и счастье. Завтра коли на пику насадят – на то божья воля. Вдов-сирот не оставлю, добра за душой никакого. Оттого и жизнь беззаботна. Боярину же всякий миг за землю свою думать надо, детей кормить, смердов стеречь, да еще и службу исполнять. А коли недород? А подати? А торги? Не, не серчай, атаман, не пойду. Мое место на банке гребной, да чтобы ветер свежий, да сабля острая в руке. Грядки же копать да горшки в погребе считать – это не мое.

– Вот видишь, не твое, – кивнул Вожников. – А как правителю без бояр? Я же не могу един за всеми землями уследить, со всеми городами управиться, все дороги залатать, все десятины перемерить? Кто-то на местах сидеть должен, за порядком следить, о доходах и расходах заботиться.

– Никита Кривонос, мыслю, согласится, – опять подергал себя за бороду Угрюм. – Заматерел он ныне. К гулянке не тянется, солидность на себя напускает. В Орде к хану ходил – так смотрелся, ако князь! И речи вел с гонором, и решал все толково. Ванька Карбасов тоже деревеньку мечтал прикупить. Так отчего ему в детях боярских и не сидеть? Еще, может статься, кое-кто от вольности устал, нагулялся.

– Кто нагулялся, пусть не уходит с серебром накопленным, а мне о желании таком сказывает. Запомню и землю при первом случае от имени своего отпишу, – сказал Егор. – Пока же средь друзей своих пару сотен хороших воинов выбери да службу сторожевую устрой. Чтобы войско пиво могло без опаски на веселье переводить.

– Почему я, атаман?! – возмутился Угрюм. – Я с утра в дозоре!

– Ты что, забыл? На ближайший год ты мой единственный однозначно трезвый воин, – подмигнул ему Егор и ушел в юрту.

Увидел, как у очага хлопочут Милана и иноземная невольница, пытаясь установить треногу, вздохнул, отогнал глупых женщин, разобрался с согнувшимися в санях опорами, нащипал топориком лучины, запалил. Взглянул на девку:

– Ну, чего таращишься? Иди, снега чистого нагреби, пока не затоптали!

Милана подхватилась, выскочила из юрты и почти сразу вернулась с тяжелым котлом, полным воды.

– Мужики там прорубь вырубили, – пояснила она.

– Давай помогу… – Вожников подсобил ей пристроить емкость над огнем, подбросил дров.

Девка жестом подозвала «немку», сунула ей нож и показала, что нужно резать мерзлую ветчину, сама взялась за лук, засыпала его в котел вместе с гречкой…

Все делалось споро, работа-то привычная. Конечно, предыдущими вечерами путники обходились взятыми в дорогу пирогами и не тратили время на юрты, но ведь не в первый раз в дороге, каждому его обязанности известны. Не прошло и получаса, как неподалеку от очага лежала груда поленьев, чтобы на всю ночь хватило; в котле доходила ароматная каша с ветчиной, сдобренная луком, базиликом и укропом, за очагом стоял стол на резных ножках и два кресла. Слуги поставили на столешницу серебряный кувшин тонкой чеканки, два золотых кубка, две тарелки.

– Готово, княгиня! – наконец решила Милана.

По ее команде двое пареньков сняли котел и переставили на кошму. Служанка перемешала кашу в последний раз, ткнула пальцем на молодую девку:

– Озяба, как сядут, вина сразу наливай, не забудь.

– Да, матушка, – послушно склонилась перед ней недавно взятая в прислугу девушка.

Колыхнулся правый полог, к столу вышли князь и княгиня: Егор в синей ферязи с бобровой оторочкой, Елена в тяжелом бархатном платье с собольей душегрейкой и в высоком кокошнике. Сели. Озяба кинулась наливать вино, но руки ее вдруг затряслись, и Милана, решительно взяв кувшин и отодвинув неопытную девку, наполнила кубки сама.

– Федьки так и нет, – мрачно произнесла Елена.

– К вечеру прибежит, верно говорю, – пообещала Милана.

– А сейчас что? Темень за пологом какая, ночь, поди, давно.

– Прибежит… – Служанка забрала тарелки, щедрою рукою наполнила кашей, поставила на стол.

Дочь индийского ювелира, испуганно охнув, вскинула ладонь к губам.

– Чего это с ней? – поинтересовался Вожников.

– А кто ее, немку, знает? – пожала плечами Милана и склонилась в поклоне: – Кушайте на здоровье.

Остальная дворня тоже приступила к еде, но куда менее торжественно: они просто окружили котел и заработали ложками, благо у каждого имелась своя.

– Ой, хорошо! – Опустошив тарелку, князь допил вино, откинулся на спинку: – Сразу в сон потянуло. Идем, милая, перина заждалась. Милана, дежурного оставь за огнем следить. А то ночью дуба дадим.

– Слушаю, княже, – кивнула девка, обежала остальных слуг глазами, указала пальцем на самую бестолковую: – Значит, так, Немка. Надеюсь, хотя бы дрова подбрасывать у тебя ума хватит? – Она показала на дрова, на догорающие угли. – Поняла?

Та кивнула, взяла несколько поленьев, бросила в очаг.

– Ну, слава Богу, хоть какая-то польза! Тогда остальные – спать.

Вскоре Манджуша осталась одна. Она добавила в огонь еще несколько поленьев и села перед пламенем, поджав под себя ноги и открыв ладони небу. Сделала глубокий вдох и отверзла душу, что есть силы умоляя веселого Ганешу вразумить ее, как выжить в этом мире безумия, где ремесленник из касты шудр добровольно унижается до женской работы с очагом, а потом нежданно садится за один стол с властительницей людей и земель – и никто не карает его беспощадной рукой закона; где высшая каста ест мясо и прикасается к трапезе, приготовленной, или, вернее – оскверненной руками слуг, руками шудр и неприкасаемых. В месте, где рабы смешивают карму с браминами, а брамины – со слугами, ибо употребление общей пищи с кем бы то ни было ведет к перерождению в форме низшего существа, впитавшего светлую энергию более развитых созданий. Она знала, что грехи прошлого воплощения, испорченная распутством предыдущей жизни карма привели ее в мир грязных дикарей. Но Манджуша никогда не подозревала, что бездуховность, распутство и недоразвитость могут доходить до такого беспросветного кошмара!

Лучше бы отец продал ее в проститутки ваддарам [9]! Они осквернили бы только тело, но карма очистилась бы искуплением и завершилась более счастливым воплощением. В этой же бездне порока она обречена потерять всякую надежду на будущее.

Федька появился только под утро, в изрядном подпитии, но чистый. Скорее всего потому, что среди льда и снега выпачкаться было просто негде – судя по намокшему во многих местах кафтану, ночью он где-то повалялся.

– Боя-а-арин, – оглядев его, презрительно протянула княгиня. – Ладно, коли пришел, возьми человек десять дружков своих для солидности и к Кубенскому городку сходи. Скажи страже тамошней, что князь Егорий Заозерский с супругой, в княжество Галицкое проезжая, князя Дмитрия Васильевича с супругой к обеду приглашают.

Паренек молчал, и вместо него заговорила Милана:

– Исполнит все в точности, матушка! – Девка за руку уволокла миленка из юрты.

– Что там? – спросил из-за занавеси залежавшийся в постели Егор.

– Твоя дружина пьет, атаман. Токмо рази это новость?

– Так мы хоть и в походе, Леночка, да все же не в ратном. «Боевые» я им не плачу, посему и дисциплины требовать не вправе. Мы вроде как на прогулке, получается. Иди лучше ко мне! Одному холодно.

– Да ведь только что согревала!

– Не помню такого. Холодно!

– Экий ты ненасытный! Опять из-за тебя платье снимать… – пробурчала княгиня, однако на губах ее появилась довольная улыбка.

Три перехода, во время которых путники не тратили время на установку юрт и спали на попонах, кошмах и шкурах, в санях и возках, дали супругам, оказавшимся наконец-то в нормальной постели, право на лишний отдых, и потому из-за полога они выбрались только к полудню. Дворня под присмотром Миланы уже накрывала пиршественный стол, таская лотки с запеченной рыбой и мясом, вертела с зячьими почками и крохотными рябчиками, раскладывая щедро нарезанную буженину и жирные куски жареной баранины, выставляя кубки, блюда и кувшины с вином.

Посмотрев на бестолково мельтешащую среди служанок невольницу, больше мешающую, чем приносящую пользу, Елена подозвала Милану:

– Немку в ее наряд обратно переодень. Хочу князя Кубенского диковинкой удивить. Он о таких девках, мыслю, и не слышал.

– Прости, матушка, да токмо тряпки ее на Воже остались, – виновато развела руками служанка.

– Ну, так придумай чего-нибудь! Татарскую одежку дай, али сама пусть чего выберет. Сообразит хоть, чего от нее требуют?

– Сообразит. Немая, но старательная…

Танец иноземки, закутанной понизу в атласную ткань, а сверху – в полупрозрачный легкий голубой сатин, с золотой серьгой в носу и большими сверкающими бусами из разноцветного бисера, ее огромные черные глаза, алые губы и длинные распущенные волосы и вправду заставили гостей восхищенно вскидывать руки и изумляться ловкости танцовщицы, что ухитрялась не путаться в ниспадающих разноцветных отрезах и при этом совершать странные, непривычные движения телом, руками и головой.

– Прямо чудо из чудес, хозяюшка! – восхитился Дмитрий Васильевич. – Видать, далеко рати твои хаживают, коли невольницы столь диковинные в полон попались!

Прямо к Егору Вожникову он подчеркнуто не обращался, вроде бы даже и не замечал. Ни он сам, ни трое его сыновей, которых князь Кубенский привел к обеду вместо супруги, отговорившись ее отъездом. И понятно почему: атаман был в его понимании безродным выскочкой, жалким смердом – пусть и с огромной армией. Другое дело – княгиня Елена Заозерская, род которой уходил в глубину веков. Общаться с ней князь Дмитрий Кубенский не брезговал.

Гости не только посматривали на хозяина свысока, они и выглядели, как сошедшие с картинок русские витязи: расшитые цветами валенки, синие и зеленые шаровары, судя по пухлости – меховые, стеганые поддоспешники, обшитые атласом и подбитые соболями, бобровые шапки, окладистые курчавые бороды. На плечах – суконные плащи, отороченные горностаем, на поясах – мечи с отделанными самоцветами рукоятями. Рядом с ними Егор в обычном зипуне, пусть и с золотыми шнурами по швам, в серых сапогах да лисьей ушанке казался выползшим из подвала ярыгой [10]. Вожников не обижался. Показушное бахвальство хозяев крохотного дворика перед атаманом армии в несколько тысяч мечей его скорее забавляло.

– Ныне опять в края дальние путь держишь, хозяюшка, али недалече дела нашлись? – продолжил свою мысль Дмитрий Васильевич и опрокинул кубок в рот.

Выглядел князь Кубенский лет на сорок и рядом с Федором, Семеном и Андреем Кубенскими смотрелся скорее братом, нежели отцом. И даже не старшим. Все-таки бороды здорово скрывали возраст, особенно если шапка глубоко надвинута на лоб. Только нос и глаза видны.

– Ныне нам с супругом моим любимым надобно дела домашние в порядок привести, покамест не до поездок. – Елена открыла стоявшую рядом на раскладной скамейке шкатулку, извлекла из нее свиток желтой рыхлой бумаги, положила рядом со своим кубком. – Сим ярлыком хан Темюр, великий хан татарской Орды и подвластных ей улусов, даровал мужу моему, князю Егорию Заозерскому, земли заволочные в вечное и безраздельное владение.

Один из сыновей Дмитрия Васильевича вскочил, схватившись за оголовье меча, другой сглотнул, не прожевав, заячью почку. Остальные гости просто вздрогнули.

– Ярлык как один выписали, так и другой написать могут! – горячо выкрикнул вскочивший княжич, расстегнул ворот поддоспешника и сбил шапку на затылок. Похоже, это был самый младший, Семен.

– Это вряд ли, – наконец вступил в разговор Вожников. – Я ныне вместо хана Темюра в Орде в правители царицу Айгиль посадил. Она сей ярлык первым делом за законный признала.

– У ханши на столе не столь прочное положение, чтобы ссориться с единственным союзником, – добавила княгиня и дала невольнице знак остановиться.

Немка замерла, а потом устремилась к столу, наполнила опустевшие кубки, забрала лоток из-под рыбы и блюдо, на котором почти не осталось ветчины, с поклоном ушла.

– Тебе не о чем беспокоиться, князь, – откинулся с золотым бокалом на спинку кресла Егор. – Мы же соседи, отношения у нас добрые, я их ценю. Посему отбирать ничего не собираюсь. Более того, хоть сейчас грамоту готов составить, что права на удел Кубенский за тобой признаю и за детьми твоими. И в знак благожелательности своей готов дать тебе отсрочку в уплате выхода сроком на три года, а также мытников своих не присылать вовсе.

– Сиречь, сказываешь, податями меня обложить хочешь? – Гость хлопнул ладонью по столу и поднялся. – Я свое княжество от отца получил и никому отродясь за вольность свою не отчитывался! Не ты меня на стол ставил, не тебе и дани требовать!

– Отец твой, Дмитрий Васильевич, у Москвы в служилых князьях ходил и воли своей не имел, – тихо напомнила княгиня. – Брат твой Иван, великий князь Ярославский, по воле Василия Московского послушно на Нижний Новгород хаживал кровь свою за прихоти чужие проливать [11]. Муж же мой ту Москву позапрошлым летом взял и за своеволие наказал изрядно. Посему тебе, княже, крепко подумать надобно, кто надежнее будущее рода твоего подтвердит: брат твой безвольный, Василий, в Москве без ратей запертый, али муж мой, право которого ярлыком ханским и войском храбрым обеспечено.

– Сядь, княже, – посоветовал Егор. – Ныне судьба не токмо твоя, но и детей твоих, всего рода решается. Я человек не новгородский, не московский и не вожский. Я русский, и для меня вся земля русская своя, от морей Каспийского и Черного до океана Ледовитого. И люди здесь для меня все свои, лишней крови проливать не хочу. Посему желаю достоинство твое сохранить и покой в княжестве твоем. Креста мне на верность целовать не заставлю, звание твое громкое за тобой и сыновьями оставлю, за сохранность рубежей мечом своим поручусь. Ты же, князь, младшим детям боярским из свого княжества не мешай в войско мое записываться. Они ведь молоды, у них вся жизнь впереди. Им славы хочется, богатства, поместий больших и богатых. Зачем удальцам храбрым судьбу ломать? Они ведь не токмо за меня, они и за твой покой сражаться будут. А я им за то землю дам.

– Земли у меня у самого хватает, – не садясь, угрюмо сказал князь Кубенский. – Поболее, чем у тебя на Воже имеется. Да токмо что от нее проку, коли леса лишь да болота окрест? Боярам земля со смердами нужна. С пахарями, деревнями, наделами.

– А я места хорошие знаю, – широко улыбнулся Егор. – Там кормлений на всех хватит. И боярам, и князьям. У тебя, вижу, славные сыновья выросли. Трое. Коли княжество свое на три удела поделишь, что от него останется? Да и муж ты, вижу, крепкий, здоровый, у тебя еще вся жизнь впереди. Что их ждет? И когда? Я же за службу честную да за доблесть ратную так бы наградил, что богаче тебя, Дмитрий Васильевич, каждый станет!

– Никогда князья Кубенские, потомки великих князей ярославских, татю безродному под руку не встанут! – резко заявил княжич Семен, продолжая тискать оголовье меча.

– А ты ко мне под руку встань, – предложила ему Елена. – Чай, мой-то род никак твоего не захудалее, от одного колена счет ведем.

– Бабе кланяться?

– А ты матери своей скажи, что она поклона твоего недостойна, – резко сказала княгиня. – Посмеешь?

Княжич, не ожидавший столь быстрой и решительной отповеди, стушевался и ответа не нашел. Тем более что его отец неожиданно сел за стол и осушил налитый ему кубок.

– Гладко сказываешь, князь Егорий, много сулишь, – сказал Дмитрий Васильевич. – Да так ли оно на деле-то? Про участие твое в делах летних, что в Диком поле творились, я слыхивал и про набег на Москву знаю. Так ведь ты прибежал-убежал, а Василий Дмитриевич как на столе сидел, так и остался. Хана Темюра ты скинул – ан хан Джелал-ад-Дин от тебя ушел. Старшинство же в Орде у него, а не у царицы твоей, и союзников имеется преизрядно.

– Да! – довольно кивнул за его спиной княжич Семен.

– Посему такое будет мое слово…

Скользнувшая от парусинового полога танцовщица взяла кувшин, наполнила его кубок, бесшумно исчезла. Князь Кубенский приподнял брови, улыбнулся:

– Снисходя к долгому добрососедству нашему с отцом княгини Елены, дам я слово, что на призыв выступить супротив тебя не откликнусь, кто бы в поход ни позвал. Большего не проси. Ну а коли из детей боярских кто удачи поискать пожелает, славы и кормлений, так они у меня на цепи не сидят. Пусть отъезжают, обиды держать не стану. Хорошее у тебя вино. И невольницы забавные. Теперь моя очередь тебя в гости звать. Как оказия случится, жди гонцов…

Дмитрий Васильевич решительно поднялся, коротко поклонился хозяевам и отправился к близкому городку. Его сыновья поспешили следом.

– Видишь, милая, сделали все по-твоему, – глядя им вслед, накрыл своей ладонью руку жены Егор. – Ну и что это дало? Надо было ворота тараном высадить, князя турнуть да наместника посадить. И проще, и надежнее.

– Обожди, Егорушка. Еще не вечер.

Однако вечером ничего не произошло. Равно как и на второй день, и на третий. На рассвете четвертого армия свернула лагерь и двинулась дальше, к истоку Сухоны и далее по ней. Через два перехода ватажники вышли к Вологде. Древний богатый город встретил их запертыми воротами и…

Лотками и навесами, вынесенными к самому берегу реки. Слухи о пути и целях заозерцев, похоже, успели добраться сюда еще позавчера, а потому местные купцы, пекари, мясники и пивовары поспешили воспользоваться случаем и выставить угощение для богатых путников. На всякий случай вологодские торговцы притащили и одежду, и обувку, и оружие – мало ли кому что понадобится? Здесь оказались даже возки с печками, где воинам предлагалось согреться, выпить и расслабиться со всеми удобствами.

Вожников позволил ватаге два дня отдохнуть, после чего повел их дальше по Сухоне, по ровной ледяной дороге, уже даже не похрустывающей под весом людей и саней. По Векшеньге повернул направо, на зимник. Соль – товар ходовой и всесезонный, а поэтому к Соли-Галицкой дорога шла широкая и накатанная. Чай, не один десяток саней по ней за день прокатывался. Заблудиться было трудно даже без проводников. Один переход – и армия, обогнув по тракту обширную незамерзающую топь, вышла к брошенным на произвол судьбы обширным амбарам и бревенчатым солеварильницам: огромным, в три этажа высотой и полста шагов в длину, с закопченными окнами наверху. Видать, дым выпускали наружу прямо через них.

Пустыми были и деревеньки на пути ватажников, и постоялые дворы окрест города. Дворов стояло много – все же место торговое, оживленное, иным купцам подолгу потребный груз ждать приходилось, а жить где-то надо. Да и просто после дороги баньку принять, отдохнуть на мягкой постели.

Город, стоявший на правом берегу реки Костромы, отгородился от гостей высоким, этак сажен в пять, земляным валом, поверх которого тянулись темные и порядком обветшавшие бревенчатые стены примерно той же высоты. С башнями горожане пожадничали – их было всего пять на крепость. И это при размерах укрепления примерно пять сотен шагов в окружности. Пушечных бойниц не имелось даже возле ворот, лучников Егор тоже не заметил, а потому без опаски подъехал почти к самому поднятому мосту и крикнул:

– Что же вы так гостей встречаете, галичане?! Ни домов натопленных, ни столов накрытых?

– Незваный гость хуже татарина! – отозвались с привратной башни.

– Коли гость пришел, галичане, что есть в печи, все на стол мечи! Так у нас на Руси положено!

– На штурм пойдешь, так и угостим от души, не сомневайся!

– Ну, смотрите сами! У меня через час-другой войско-то подтянется, отдохнуть захочет. Коли хозяева дворов постоялых их накормят, напоят да приютят – во дворах остановимся, да еще и за постой заплатим. А коли не выпустите кабатчиков – в городе заночуем, попомните мое слово!

Вожников поворотил коня, поехал к обозу, что медленно сворачивался в круг на левом берегу Костромы. Выгонят горожане хозяев, не выгонят – а все едино столько возков на дворах не поместится, понадобится лагерь ратный.

Однако жители Соли-Галицкой сделали правильный выбор: с отчаянным скрипом бревенчатый помост опустился через ров, ворота отворились, из них выехало несколько высоко груженных возков.

– У кого лучший постоялый двор в округе? – тут же повернул к ним Егор.

– У меня! – ответил первый возничий, одетый, однако, бедно, в поеденном молью треухе и дырявом тулупе.

– Неправда твоя, мой самый лучший! – заорали в ответ из ворот. – У тебя баня черная и печь на кухне коптит!

– Сам ты коптишь, Никифор! – развернулся назад мужик. – О прошлом годе выбелены, ни единой сажинки нигде не проступило!

– Так ты каженный день мажешь! У тебя кадка с мелом прямо у топки стоит!

– А ну, хватит! – отмахнулся Егор. – То вас не дозовешься, то не отбиться. Ты первый, у тебя с женой и дворней и остановлюсь! Скажешь всем, что уже занято. Баню давай топи, да ужин нам организуй с медом хмельным. У вас, сказывают, самый сладкий.

– Лешка, Лешка! – невесть кому закричал мужик, крутя головой. – Не слышишь, что ли? Беги, затапливай!

Увидев, что кабатчиков не бьют, горожане осмелели, снова открыли ворота, выпустив к постоялым дворам еще с полсотни возков с припасами, спрятанными было от набега. Потом вслед за возками побежали работники и даже бабы. Потом понадобилось что-то еще – и когда к Соли-Галицкой подтянулись основные силы заозерской рати, крепость уже стояла с распахнутыми настежь воротами, а стража отставила копья и щиты к стенам, прогуливаясь возле моста налегке.

Егор от соблазна войти в город удержался. Узнал у одного из бегущих с бурдюками смердов, что князя здесь нет, и махнул рукой, даже воеводу на разговор звать не стал. Сходил только к солеварням, полюбопытствовал, как все работает. Но ничего, кроме банальных сковородок и скребков, не увидел. Разве только размеры и у того, и у другого измерялись в саженях – целого верблюда целиком зажарить можно, а опосля, пригорелого, соскоблить.

На выходе из солеварни князя перехватил Угрюм, поклонился с седла, приложив руку к груди:

– Дозволь на сход тебя пригласить, атаман. Люди расспросить тебя желают.

– Сход? Почему не знаю? – Егор поднялся в седло своего скакуна. – Кто созывал?

– Да не понадобилось, атаман, – пристроился стремя к стремени ватажник. – Ты же спрашивал, кто из ушкуйников на землю осесть подумывает? Ну, так вышло, серебро они копят, не прогуливают. Оттого и пьют меньше, и службу лучше несут…

– Короче, именно их ты к себе в дозорные сотни и собрал, – понял его мысль князь. – И в чем трудность?

– Нет трудности, атаман. И ясности тоже. Хотят про землю понять, о чем ты сказывал…

Ватажники, что намеревались оставить его дружину, были, понятное дело, уже в возрасте, почти все четвертый десяток разменивали. Плечистые бородачи в стеганых и войлочных поддоспешниках, некоторые даже в кольчугах. Хорошие шаровары, добротные сапоги, дорогие шапки. Каков характер, такова и одежда. Люди думали о будущем, строили планы, копили деньги – и выглядели, знамо, солиднее, нежели гуляки, живущие одним днем. Собрались «куркули» возле составленного в круг обоза, будучи одновременно и его охраной, и обитателями.

– Тут нам Угрюм сказывал, княже, – не стал тянуть воин в наброшенном поверх кольчуги тулупе, рыжебородый, с бритой наголо макушкой, прикрытой войлочной тюбетейкой, – что намерен ты желающим землю нарезать. Мысль сия нам доброй кажется, однако же обществу интересно, где сие задумано? Не первый день гадаем, но разрешить эту загадку не получается. От сего и беспокойство.

– Понятно, други, – спешился Вожников. То, что остепенившиеся разбойники звали его князем, было многообещающе. Однако, к стыду своему, никого из возможных бояр по имени Егор не знал. Прошли те времена, когда под его рукой две сотни бойцов ходило. В шеститысячной армии каждого в лицо не упомнишь. – Вы со мною не один раз в походах были и хорошо знаете, как они обычно случаются. Налетели на чужой удел, объяснили, кто под солнцем самый главный, собрали свою дань и уплыли. В местах покоренных не задерживаемся. Кто в них правит, кто людьми повелевает и законы устанавливает, то от нас не зависит. А сие неправильно. Земля, на которую нога русская ступила, должна и впредь навеки нашей оставаться. Посему полагаю я отныне укрепляться там, где смог доказать свою силу. Укрепляться же можно только одним способом: своих людей на месте оставлять. Знаю, далеко не все там будут вам рады. Но ведь и вы все далеко не овечки. Постоять за себя сможете. Наделы же, что вы получите от меня, будут куда как больше тех, что вы за скопленное серебро купить сможете, за то ручаюсь твердо. И на жизнь хватит, и на слуг, и холопов собственных набрать.

– За такие наделы, княже, ты службу потребуешь, – задумчиво сказал рыжебородый.

– Насильно мил не будешь, – пожал плечами Егор. – Коли кто желает остаток жизни на печи лежать, тому, знамо дело, лучше всего где-нибудь в Заволочье избушку прикупить али двор постоялый да и коротать деньки в покое и сытости. Однако же, если у кого на примете девица имеется и в плане детишек завести, то о них подумайте. Ваша служба для них званием боярским обернется да наследством богатым. Кем вы внуков своих и правнуков видеть хотите – смердами простыми или боярами родовитыми? Любой знатный род именно с этого, с надела первого, начинается.

– Сказывал же, не так просто сие обернется! – произнес кто-то слева.

– А ты хотел и на елку влезть, и штаны не ободрать? – тут же ответили ему, по толпе мужчин прокатился смешок.

– Воевали вы храбро, право свое на отдых заслужили, посему неволить никого не буду, и обиды держать не стану. Желает кто забыть про жизнь буйную и веселую, так тому и быть. А коли кто готов ради детей еще мечом послужить да избранницу свою поместьем обширным поразить, буду рад тех и впредь сотоварищами называть и в рядах дружины своей видеть.

Егор прижал ладонь к груди, взял коня под уздцы и пошел к постоялому двору. Говорить больше было нечего, оставалось только ждать выбора этих заматеревших в набегах воинов.

Ватага кутила возле Соли-Галицкой три дня, оставив ее после себя целой и невредимой, порядком обогатившейся и хорошо знающей, кто является хозяином их земель, княжества Галицкого и всего Заволочья согласно ханскому ярлыку. Причем новый правитель обрел среди местных жителей немало искренних сторонников.

Один день дальше по Костроме, еще переход вверх по Вексе, и заозерское войско вышло на лед обширного Галицкого озера, на высоком берегу которого и раскинулась столица здешних земель.

Как и достойно высокому званию, Галич издалека ослеплял путников множеством золотых куполов и белоснежных звонниц, поражал размерами, манил стоящими вдоль берегов баньками, причалами, дымами из сотен труб, словно говоря: «Идите сюда, здесь тепло, свежо и сытно». При всем своем броском богатстве, стены город имел деревянные – однако с башнями через каждые полста шагов и тремя воротами только со стороны озера, причем в привратных башнях через бойницы наружу грозно выглядывали черные зевы бронзовых тюфяков.

Слухи явственно обгоняли гуляющую по зимним дорогам армию – в этот раз из окрестных деревень никто не убегал, добро и припасы не прятал, а постоялые дворы не то что не были брошены, их хозяева вроде даже наняли дополнительных слуг и прикупили вина и припасов. Однако Егор велел поставить напротив центральных ворот свою юрту. Он хотел не гостевать, а иметь здесь свой дом. Место, где он был безусловным хозяином.

Поутру к воротам Галича отправился Федька, на этот раз в сопровождении полусотни хорошо одетых ратников из дисциплинированных сотен Угрюма. Вернулся боярин через час, вошел в юрту, виновато развел руками:

– Прости, княже, но Юрий Дмитриевич не желает принимать твое приглашение. Он сказывает, что он в здешних землях хозяин, и потому это тебя с супругой у себя принять желает, в своих хоромах и за своим столом.

– Желает или приглашает? – строго переспросила Елена. Она за занавесью примеряла новое платье, богато отороченное мехами. Самое подходящее для прогулок по холодным зимним палатам. Они, известное дело, только у печей теплые. А за дверь выйдешь – иной раз и стены с инеем.

– Приглашает, – после некоторого колебания ответил Федька.

– Уверен?! – Княгиня откинула полотнище, вышла на свет. – Коли приглашает, то можно и согласиться. Коли желает, то сие уже оскорбление, нам его желанию подчиняться позор, за такие слова впору пушки к воротам выкатывать.

– Приглашает! Точно приглашает. А что ждет, так это он завтра к обеду звал.

– Ждет, приглашает или желает?! – возмутилась Елена. – Ты насмешки чинить удумал?

– Князь Галицкий Юрий сказывал, что как хозяин города и окрестных земель он приглашает гостью свою княгиню Елену Заозерскую с супругом к себе на пир завтра перед полуднем! – выпалил юный боярин.

– Так бы сразу. Коли так, хватит времени, чтобы нашить самоцветы. Ступай. Будь готов завтра с утра составить нам свиту.

Новое платье удалось на славу: бирюзовое персидское сукно тонкой выделки, ленты соболиного меха над плечами, пышные рукава, усыпанный рубинами, сапфирами и жемчугом матерчатый клин, углом сходящийся через высокую грудь к животу, широкий янтарный пояс, от которого расходилась складками длинная юбка с атласными вставками. В накинутом поверх этой роскоши, подбитом песцами плаще Елена была диво как хороша.

В открытые городские ворота они въехали на конях, однако перед воротами детинца спешились и вошли на тесный двор. Впрочем, и хозяева встретили их с уважением, спустившись навстречу до нижних ступеней крыльца. Княгиня Анастасия с легким поклоном подала Егору большой серебряный ковш:

– Рады видеть вас, гости дорогие. Вот, испейте сбитня с дороги. Лучше нет удовольствия, чем горячее на морозе пить.

Вожников, уже ученый правилам и традициям, принял угощение двумя руками, выпил до дна. Перевернул, показывая, что не осталось ни капли.

– Благодарствую за угощение, хозяюшка. – Егор с поклоном вернул ковш.

– Разве это угощение? – улыбнулась княгиня. – Настоящее угощение в верхнем тереме нас ждет. К столу идите, гости дорогие, а то уж заждались.

Обширный стол с самыми изысканными яствами был накрыт и вправду в тереме – в просторных светлых палатах над воротами, частые бойницы которых ныне закрывались стеклянными витражами в свинцовых рамах. Высший шик, доказывающий богатство хозяина, и одновременно – хитрая экономия. Витраж можно набрать из любых осколков, а стекло в этом мире дорого. Каждый кусочек на счету.