Когда я прихожу в себя, то уже нет ужасной камеры, холодного пола и кучи соломы с мышами. Я лежу на огромной кровати застеленной белоснежными простынями на которых виднеются следы уже бурой и подсохшей крови. Лежу на животе, а чьи-то заботливые руки наносят мазь на мою спину. Это не очень приятно, но терпимо. Да и потом мазь видимо какой-то целебной, потому что после нанесения кожа охлаждается и боль немного отступает, это как обезболивающее.
Каково стало мое удивление, когда я поворачиваю голову и вижу около себя старуху. На первый взгляд она кажется мне настолько дряхлой, что я всерьез пугаюсь как бы она не рассыпалась в прах. Но присмотревшись я понимаю, что она еще довольно крепкая женщина, а глаза вообще могли бы принадлежать молодой девушке. Я даже замираю на несколько секунд, никогда не видела такого оттенка. Аметист, точно, у меня в прошлой жизни были серьги с камешками такого цвета. От бабушки остались. Он мне их на совершеннолетие подарила.
«Прошлая жизнь» эти слова словно возвращают меня в реальность. Спина заныла, а замершая старушка оживает. Она вновь наклоняется надо мной и водит пальцами по рубцам. Я буквально ощущаю, как ее пальцы касаются краев разошедшейся кожи.
Я стараюсь сосредоточится на чем-то постороннем, только бы не думать о том, что моя спина теперь превратилась в кровавое месиво. Перевожу взгляд на письменный стол, он стоит сбоку, ярко освещен светом, льющимся из незашторенного окна. Сосредоточиваю все свое внимание на нем. Огромный, почти трехметровой длины, покрытый зеленым сукном. Резные ножки, оканчивающиеся львиными головами, подпирают его с четырех сторон. А по бокам расположились две тумбы с ящиками. На столешнице небрежно разбросанные бумаги и перо в чернильнице. Кто-то видимо писал, когда ему помешали и строки на бумаге обрывались посередине листа. А еще вдоль дальнего края стоят и лежат какие-то причудливые инструменты. Я никогда таких не видела, но к сожалению мое положение не позволяло их рассмотреть более подробно. На самом углу немного дымит трубка.
Я настолько погружаюсь в свои мысли, что не замечаю, как вошел Дмитрий. Старуха зыркает на него, а он, не обращая внимания на гнев в ее глазах подходит ближе.
— Как она? — равнодушно, словно я зверушка какая-то.
— Жить будет, ночью кризис был. Хорошо, что позвал меня, да и ее вытащил с того света. Но… — хочет было что-то еще сказать старушка.
— Давай без, но, ты помогла, я щедро отплачу. Не переживай, — кажется он готов ее вытолкать за дверь прямо сейчас лишь бы она молчала.
— Нет, я скажу. Ты сек ее? — Дмитрий молчит, — Вижу ты, рука твоя. Спасти хотел? Она….
— Молчи, старая, не накликай беду на свою и мою голову, — Дмитрий вновь перебивает ее, — Иди восвояси, я сам приду расплатиться, когда время наступит.
Старушка молча собирает какие-то узелки в большую холщовую сумку. Ставит на стол небольшой горшочек:
— Спину мазать будешь дважды в день, не вставать с кровати две недели.
Тут уже не выдержала я:
— Как не вставать? Я не смогу здесь, это же Дмитрия спальня.
Дмитрий хохочет:
— Кровать большая и вдвоем влезем, или ты стесняешься?
Я покраснела до кончиков волос. Мне вовсе не хотелось оставаться наедине с этим чудовищем. Спас он меня, как же. Располосовал мне всю спину.
— Не бойся, я могу спать на диване, если ты его не заметила.
Я проследила за его взглядом и действительно заметила диван у противоположной стены.
— Я провожу старушку, а ты пока полежи. Скоро обед будет.
Они выходят, а я только сейчас поняла, что даже не поблагодарила бедную женщину.
Я положила ладошки на подушку и уткнулась в них лбом. Все время лежать на животе не так уж и удобно. Да и шевелиться в целом я почти не могу. А туалет? Черт, столько вопросов без ответа. Хорошо хоть додумались рубашку на мне оставить и просто вырезали на спине дыру.
Дмитрия долго не было, и я уже начала дремать.
— Аня, Ань, не спи, тебе нужно поесть. Придется сесть. Я тебе помогу. Давай аккуратно.
Он подсунул руку под мои колени и ловко перевернув второй рукой удержал под шею, чтобы моя спина не коснулась простыни. Сама не поняла, как это у него получилось, но вот я уже сижу.
— Так я на кухне бульон попросил, они конечно удивились, но сварили, он так пахнет, я пока нес чуть слюной не подавился.
Он придвигает к кровати небольшой круглый столик и ставит на него тарелку с бульоном и ложку. В желудке предательски урчит.
Я пытаюсь поднять руку и взять ложку, но острая боль тут же пронзает все тело. Роняю кисть обратно и из глаз текут предательский слезы.
— Ты чего? — обеспокоенно спрашивает Дмитрий.
— Рука болит, я не смогу поесть, извините, — шепчу я себе под нос.
— И что? Сильно больно?
Я киваю, а он берет ложку и усаживается напротив меня на стул.
— Ну открывай ротик, так и быть не дам умереть тебе с голода.
Я растерявшись открываю рот чтобы возразить ему, но тут же в меня пихают полную ложку бульона и мне приходится глотать. Так что я даже не замечаю, как следом за первой в меня попадает вторая и третья. И так пока я не съела все.
— Вот видишь, не все так страшно, — он терпеливо вытирает мои губы салфеткой, а я даже руку поднять чтобы оттолкнуть его не могу.
— Дмитрий, а меня опять в подвал отправят? — с опаской интересуюсь я.
— Нет, матушка уже про тебя забыла, а батюшка не рискнет ей напомнить об этом инциденте, так что вспомнят о тебе не раньше, чем через две недели. А пока поживешь у меня, здесь тебя никто не увидит. А теперь ложись на бочок и постарайся уснуть. Я вернусь только ближе к ночи. А заняться тебе больше нечем.
Я послушно опускаюсь набок и слежу за тем, как он накидывает камзол, а следом плащ. Потом замирает в дверном проеме.
— Я не хотел, прости меня.
И быстро выходит, заперев дверь на замок.