Кремль 2222. Тобольск

Пролог

Он видел страшную, искаженную злобой и ненавистью морду, до самых глаз заросшую густой шерстью. В ней все-таки присутствовало нечто человеческое и разумное. Но присутствовало как исчезающее или едва начинающее проступать: уже не зверь, но еще не человек.

Если бы Павел не спал, то он, конечно, сразу бы понял, что видит харю нео. Пусть в чем-то и похожую на человеческое лицо. Но ему снился сон, и поэтому он не мог ничего осознать, лишь ощущал. И только в глубине мозга невнятно пульсировало: нелюдь.

Харя нелюди то возникала, то исчезала, заслоняемая мешаниной из тел и оружия: мечей, копий, секир, дубин… И все это лихорадочное мельтешение дышало ненавистью и яростной злобой.

А потом вдруг возникла фигура – человеческая фигура в латах воина. Возникла и пропала, заслоненная все той же мордой с выпученными глазами. Огромной мордой – предки Павла сказали бы: «Во весь экран». Но Павел никогда не видел кино. Поэтому он ничего не подумал, а лишь попытался зажмуриться, чтобы избавиться от навязчивого и пугающего образа…

Не получилось. Правда, нелюдь все же исчезла и вместо нее снова появилась человеческая фигура в доспехах. Затем человек обернулся – у него были кудрявая черная борода и пронзительно синие глаза. И Павел…

Нет, в ту секунду он ничего не успел сообразить – лишь ощутил, как перехватило дыхание. А в следующее мгновение увидел, как что-то блеснуло, и из рассеченного горла человека с синими глазами брызнул фонтан крови.

Вот тогда Павел закричал: отчаянно, хрипло, с надрывом. Потом закашлялся. И проснулся, хватая ртом воздух.

Через несколько секунд Павел понял, что лежит на своем топчане. Тогда он резко приподнялся и сел, опустив босые ноги на пол. И сразу почувствовал, что рубаха взмокла от пота.

Мысли ворочались с трудом, выбираясь из вязкой тины кошмара. Тряхнув головой, он поднялся и приблизился к проему окна. На зиму створку затягивали полиэтиленовой пленкой. Но сейчас заканчивалась весна, и пленку сняли. Чего в духоте париться, если уже почки на деревьях набухли, и снег почти растаял?

Люди Тобольской Промзоны, выжившие в страшных условиях постъядерного мира, не боялись холода, ибо давно адаптировались к нему. Павла, как и других детей его поколения, с раннего возраста приучали умываться снегом и ходить по нему босиком. Вот и сейчас, когда на улице держалось немногим выше нуля градусов, он стоял у окна и не ощущал холода.

Лишь взмокшая от пота рубашка неприятно липла к телу, напоминая о кошмарном видении. И внутри неприятно подрагивало. Но если это и имело отношение к холоду, то совсем к другому. К холоду смерти, которым дыхнуло на Павла во сне. И смерть грозила не ему.

Он выглянул в оконный проем, интуитивно, не признаваясь себе в таком желании, опасаясь обнаружить отца. Не обнаружил. Тогда надел сапоги и отправился во двор. Там, по углам, лежал не растаявший снег, и зачем тратить на умывание воду, когда можно воспользоваться им?

С отцом столкнулся на крыльце.

– Встал? – спросил Корней. – А я уж собрался тебя будить. Тебе на смену скоро.

– Я помню.

– Тогда чего такой квелый? Не выспался, что ли?

– Наверное. – Павел не мог себя заставить взглянуть в глаза отца. Не мог – и все. – Я это…

– Чего?

– Это я… Да ничего, наверное. Просто не выспался.

Лицо отца напряглось. Глаза сузились.

– Просто не выспался? Или… плохо спалось?

Сын сглотнул слюну. И, продолжая смотреть в сторону, пробормотал:

– Мне это… в общем… Кошмар мне сегодня приснился.

Лицо отца совсем окаменело. Он стоял, засунув большие пальцы рук за широкий кожаный пояс, и молчал. И Павел понимал, почему молчит отец. Все обитатели Промзоны знали о том, что сыну Правителя Корнея очень редко снятся сны. Но если уж снятся, то обязательно вещие. Потому и прозвали Павла Сновидом.

Прозвище на то и дается, чтобы о человеке без лишних слов сказать: чем известен, какой из себя, чего от него ждать. К Сновиду жители Промзоны относились с настороженностью – потому что опасались его ночных видений. Ведь они всегда предвещали беду.

После того, как Павел провидел смерть матери, Корней запретил сыну рассказывать о снах. Рассказывать кому-нибудь, кроме как ему. Чтобы не пугать других людей раньше времени. Во-первых, вещий сон ведь еще правильно растолковать надо. А во-вторых…

Во-вторых, от судьбы все равно не уйдешь. Но дурные видения сыну продолжали являться, хотя и редко. И всегда затем оборачивались большой бедой.

Вот почему молчал сейчас Корней. Долго молчал. Потом осторожно спросил:

– И о чем на этот раз?

И опять Сновид не смог взглянуть в глаза отцу.

– Даже не знаю – странный какой-то сон, – не произнес, а промямлил. – Непонятный. Люди и нео. Дрались. Мечи, копья, дубины. И много крови.

Отец глубоко вздохнул.

– И все?

– Все. Очень много крови. И… и все. Я закричал. И проснулся.

– И проснулся?.. Ну, если так… – в голосе отца звучало недоверие. – Если так, то время покажет. Крови при штурме кремля наверняка прольется много. На войне, как на войне, про то мы и без снов догадываемся. Но оно того стоит. Верно, сын?

– Не знаю, – тихо отозвался Сновид. – Может… отложить штурм?

– А вот это – никогда! – сжав кулак, почти выкрикнул Корней.

Помолчав, уже мягче добавил:

– Пойми, сын, от судьбы не спрячешься. Она – в тебе. И всегда с тобой…

Павел так и не смог рассказать отцу о чернобородом воине из сна. Не осмелился, язык не повернулся. Вон, о матери тогда сказал, и… Не все же его кошмары должны, в конце концов, сбываться?

Да и чернобородых мужиков в Промзоне хватает. Вон у Рината Ворона, дяди Павла по матери и начальника отдела безопасности, тоже борода черная. Правда, маленькая, и глаза черные, а не синие, как у воина во сне…

На обрывистом берегу реки, взобравшись на высокий полковой барабан, стояло неизвестное существо с человеческой фигурой. А вот лица у него не было – его заменяла плотная маска. На ней неизвестный художник изобразил алые губы, продолговатые глаза с дырками вместо зрачков, черные брови… А поверхность маски раскрасил белой краской «под кожу».

В общем, почти человеческое лицо. Если не считать третьего глаза на лбу, обрамленного драгоценными камнями. Он, вкупе с неподвижностью маски, вызывал ассоциацию с лицом мертвеца. Но не простого смертного, а высокопоставленного – правителя или жреца.

Однако существо, облаченное в длиннополый черный плащ, совсем не собиралось умирать. Оно держало в руке подзорную трубу и следило за событиями, происходящими в широкой ложбине. По ней бежал мальчик лет семи-восьми, одетый в голубенькую рубашку. Он торопился к густым зарослям кустов, намереваясь там укрыться. За ним гнался высокий воин в доспехах. И, судя по всему, проигрывал в этой гонке.

Существо в маске недовольно хмыкнуло. Стоящий рядом с ним воин тут же отреагировал, спросив скрипучим голосом:

– Ты что-то сказал, великий хайн?

– Дай мне лук.

Воин вытащил из кожаного сайдака, висевшего на спине, лук и протянул его хайну – вместе со стрелой. Тот принял оружие, отдав воину подзорную трубу. Потом, приложив древко стрелы к тетиве, натянул лук. Прицелился. И спустил тетиву.

Стрела, разрезая воздух, помчалась вслед за бегущим мальчиком. Он уже почти достиг зарослей, но не успел укрыться в них. Наконечник вонзился ему в спину и, прошив тело насквозь, пробил грудную клетку.

– Мастерский выстрел, – бесстрастно произнес воин. – Дичь даже не трепыхнулась.

– Лучше бы его поймали, – сказал хайн. – Мутант умел быстро бегать. Мог бы получиться хороший кешайн.

В это время раздался нечленораздельный крик. Через несколько секунд на поляне, обогнув разлапистую ель-мутанта, появились двое воинов. Они волокли за руки растрепанную женщину. Та кричала и дергалась, пытаясь вырваться, но усилия были напрасны. Воины подволокли жертву и остановились в нескольких шагах от хайна.

– Вот, поймали тут, великий хайн, – доложил один из воинов. – Что с ней делать?

Женщина подняла разбитое лицо. Посмотрев на человека в маске, плюнула и выкрикнула:

– Ирод!

Кровавый сгусток слюны упал на мембрану барабана, чуть-чуть не долетев до ног хайна. Один из воинов тут же ударил женщину в висок кулаком. Она, всхлипнув, бессильно уронила голову.

– Возьмите эту самку себе, – с брезгливостью в голосе распорядился хайн.

– А потом?

– Скормите гребцам.

Подождав, пока воины отволокут женщину в сторону, хайн вздохнул и произнес:

– Какие они крикливые, эти человеки… Пожалуй, Лу-тзы, мне пора пообедать.