Красный Герцог

Глава 1 Оазис

Скрип половицы и громкий топот босых ног раздались по всему дому, они были слышны как в старом погребе, так даже и за пределами самого дома. Каждая деталь здания почти незаметно содрогалась от столь неосторожных действий; вибрации расходились по всем углам и тихо затихали в трещинах стен.

— Когда-нибудь ты точно сломаешь или ноги, или весь дом, — с небольшой улыбкой и усталым взглядом сказал Людвиг, стараясь сделать сыну замечание, но не пытаясь напугать или расстроить его.

— Кто бы ни сломал этот дом, это уж точно буду не я! — Как герой старого романа, гордо и громко проговорил Генрих. Он знал, как можно неожиданно и грациозно представить своё появление, и всегда любил громко заявить о себе перед всеми.

— Посмотрим… иначе мне придётся переделать весь дом. Кто знает, что может быть спрятано под старой половицей… — протяжно и тихо произнёс Людвиг. Слегка выделив в своих словах слабо скрытый посыл, он ожидал от своего сына ответной реакции.

Немного покраснев, Генрих опустил глаза вниз и тихо извинился перед отцом за случившийся шум и гам. На самом деле, Людвиг не знал, что его сын может что-то таить от семьи, но недавно, — в один прекрасный день, — одна из досок в дальнем углу второго этажа начала подозрительно скрипеть от малейшего нажатия. Реакция Генриха на брошенную приманку только сильнее подтвердила все догадки отца. После переезда в новый дом, он научился прислушиваться ко всем звукам, прекрасно отдавая себе отчёт в едва уловимых переменах.

Людвиг был рослым мужчиной, с приличной залысиной. Он два десятка лет работал в металлургическом цехе, пока в ходе аварии не получил ожог на половину лица. В тот момент у него уже рос первый ребёнок — Генрих, и очень скоро вся небольшая семья переехала за город.

Размышляя о секрете сына, он вспоминал, что тоже в этом возрасте делал тайники от своих родителей, и, прятал там то, что было бы стыдно выставить на всеобщее обозрение, или вовсе случайно забыть на видном месте. (Это могло сильно смутить непосвящённого человека.) Через этот этап взросления Людвиг проходил давно, и благополучно знал, что у каждого ребёнка должны быть свои собственные секреты. В основном это мог быть запас карманных денег на разные случаи жизни, резные фигурки обнаженных девушек или чудом взявшиеся эротические портреты и фотоснимки. Если Генрих будет повторять путь своего отца, каким тот прошел большую часть своей жизни, что было очень вероятно, что Генрих также вырастет хорошим семьянином, который в свою молодость пройдёт не лёгкий, но укрепляющий характер путь. Людвиг боялся только одного — взросление за пределами цивилизационного города мог отрицательно повлиять на подростка, что борется с бушующей ордой гормонов и новым «я».

Как бы долго Людвиг не работал с разными людьми, ему никогда не доводилось встречать тех, кто всё равно оставался загадкой для него. Видел ли его сын обнаженную девушку, а если и видел, то где? Как? Может, сорванец Вольфганг тянет Генриха на дно омута? Последняя мысль накинула сеть лёгкой дрожи на взрослого мужчину. Вопросы давались сложно, — их было много, — и Людвиг тонул в них, как в океане, без спасательного круга. На некоторые вопросы он не хотел получать ответы, но чувствовал, что рано или поздно всё узнает сам. Он всего лишь хотел быть ближе к сыну, чтобы помочь ему там, где сам раньше не получал должного внимания.

— Где все? — неожиданно спросил Генрих. Этот вопрос вывел Людвига из оцепенения. Это был тот самый спасательный круг, который хоть и на время, но вытянул его из неукротимых вод рассуждений.

— Мать ушла к колодцу за водой; Анна, наверное, спит — я ещё её не видел этим утром. Проверишь? — Из-за резкого стечения мыслей, Людвиг с неприятной медлительностью ответил на вопрос сына, но всё же смог выдать ответ, и заодно нашел способ на время занять Генриха.

Генрих развернулся и пошел обратно наверх по старой деревянной лестнице, каждая ступень которой скрипела под его весом. Самым же запоминающимся звуком выделялась последняя ступень, при нажатии на которую помимо скрипа было слышно, как трутся друг о друга гвозди, что были ненадежно вбиты. Выглядело это очень некрасиво, и ни у кого почти не получалось найти время, чтобы убрать это безобразие. Таким образом они оставались на своём прежнем месте, и все к этому привыкли. Поднявшись, юноша смотрел вдаль коридора на закрытую дверь, что была на пару голов выше его. Она имела бурый древесный цвет по бокам, и в самой двери, в щели досок были заложены цветы: лилии, ромашки и орхидеи. Из всего дома, эта дверь выделялась сильнее прочих, она выглядела вычурной, необычной, словно, пришла из сказок. Порой, когда цветы были свежи и душисты, складывалось ощущение, что если открыть дверь, за ней можно увидеть красивый сад, где пчёлы летают с цветка на цветок, перенося пыльцу на своих маленьких ворсистых лапках, а бабочки в танце порхают между кустами, выискивая сладкий нектар. Даже слабо ощутимый запах наводил бурное воображение на игру образов, уже рисуя где-то вдали красивые водопады и высокие деревья.

На сколько бы сильным не было воображение у Генриха, но все образы были уничтожены противным скрежетом металлических петель. Магия цветов улетучилась, её заменила полутемная комната, полностью укутанная в томный синий цвет, что просвечивался через плотные шторы. Теперь в голове был не цветущий сад, а мертвенно неподвижная океанская пучина.

«Ну да… как спать, так первая, а как работать — последняя» — подумал Генрих, слегка закатив глаза и медленно продвигаясь ближе к окну. Он осторожно ступал на пол, надеясь ничего не пнуть и не сломать. Но Генрих всё же что-то задел, — он наступил на что-то маленькое и хрупкое, что под его весом болезненно хрустнуло. Замерев на секунду, он не понимал, что именно лежало под его ногой; всё никак перед глазами не появлялась картина, что это было и что оно делало на полу. Убрав ногу в сторону, а также надеясь, что это был последний «сюрприз» от сестры, Генрих продолжил свой путь. Подойдя вплотную и крепко сжав грубую ткань в руках, он резко раздвинул шторы в разные стороны и, солнечный свет моментально наполнил всю комнату, сильно ослепив молодого человека. Поморщившись с закрытыми глазами, он уже представлял события, что происходят за его спиной. Ориентируясь по знакомым звукам, он создавал в своём воображении подробную картину происходящего.

Медленное и неловкое движение в кровати и звук трения одеяла о наволочку говорили о том, что Анна повернулась к окну, или наоборот — отвернулась от него. Но негодующее мычание под нос, — которое она издала при этом, — говорило о том, что девочка отвернулась. Генрих уже давно заметил, что если дать его сестре волю и не разбудить её вовремя и окончательно, то она будет спать еще дольше и напрочь перестанет реагировать на окружающие раздражители, пока солнце совсем не окажется в пиковой точке. Взяв двумя руками тяжелое одеяло, под которым укрылась Анна, Генрих одним ловких движением смог его поднять и откинуть в сторону. Под одеялом находилось тело маленькой девочки, которая свернувшись калачиком положила свою румяную щёчку на ладошку. Темно-зеленая пижама и черные распущенные волосы создавали вид того, что вместо хрупкой маленькой девочки на кровати лежит очень большой цветок, словно королева сказочного сада. Мягкие очертания лица, карие глаза, — что она унаследовала от матери, — и хрупкое телосложение вызывало умиление у всех, кто смотрел на Анну. Ещё сильнее оно возникало тогда, когда она наряжалась в своё платье, которое у неё было только одно. Его специально купили Анне на день рождения, тогда Генрих поехал с матерью в город, чтобы помочь ей с «особыми делами».

Прошла пара минут, а Анна всё ещё лежала, без какого-либо желания просыпаться. «Уснула?» — удивился про себя Генрих. Стоило ему сделать только шаг в сторону кровати, как в него сразу же полетела одна из подушек у изголовья.

— Какое зло я тебе сделала, братик?! — Анна была шокирована такой наглостью со стороны родного брата, — её огорчил тот факт, что её так грубо разбудили. — Убирайся прочь! — кричала она вслед другим выпущенным снарядам. Несмотря на небольшие размеры и детские ручки, Анна превосходно бросала всё, что попадалось ей под руку.

Генрих не собирался просто стоять столбом под градом из постельной принадлежности, ибо стоя как статуя на одном месте, он казался глупым и слабым, не способным на «достойный» ответ. Вытянув руки вперед, он ждал начало своего хода, как в шахматах; главное — выбрать правильное время для совершения важного стратегического манёвра, идеально сочетая атаку и защиту. Словно полководец он уже представлял овации и хвальбу, за столь умелый трюк, что будет неожиданным для противника. И вот, игра: летит следующая подушка, укутанная в белую наволочку с вышитыми на ней листьями. «Как грубо Анна относится к тому, что делала её мама» — успел сказать самому себе Генрих. Когда же подушка Анны подлетела на достаточное расстояние, юноша сразу понял, что момента лучше он уже не подберёт. Поймав летящую подушку в руки, он заводит её через голову за спину, принимает стойкое положение ног и концентрирует точки опоры чтобы не упасть, и уже сосредоточившись на мишени в виде головы своей сестры, приготовился привести все напряжённые мышцы в дело!

Генрих резко замер — его отвлёк пронзительный хлопок со стороны двери.

Неловкая тишина заполнила всю комнату, полностью уничтожив прежнюю шумную и слегка радостную атмосферу. Людвиг стоял на пороге комнаты, упираясь рукой в дверную раму, на полусогнутых ногах он переводил дыхание. Анна и Генрих замерли и пристально смотрели на ворвавшегося в комнату отца. Мужчина стоял неподвижно в дверном проеме и сверлил взглядом сына. Всем было понятно, что сейчас будет долгий разговор на очень неприятные темы. «Нельзя потакать детскому поведению своей сестры, ты так только награждаешь её за баловство, а не воспитываешь», - уже прозвучали знакомые фразы отца в голове Генриха. Он понимал, что всё именно так и будет.

— Пойдем вниз, — приказным тоном сказал Людвиг.

По интонации уже было понятно, что он не собирается быть столь добрым и ласковым, каким был пять минут назад. Опустив подушку на пол и стиснув зубы, Генрих пошел вслед за отцом. Он не боялся его, а любил и уважал, но когда его самого ругали — это создавало сильно неприятное чувство собственной вины. Но даже несмотря на это, Генрих понимал, что нужно терпеть и идти к трудностям с высоко поднятой головой.

«Если ты проявляешь грубое поведение по отношению к любимым или же нарушаешь общие правила, то надо платить за свои поступки», — эта простая истина уже давно отпечаталась в голове Генриха. Каждый раз он вспоминал один страшный давний случай, когда ему было лень поливать огород, и в итоге половина растительности погибла под палящим светилом. Тогда его семье приходилось есть меньше, а также недоедать и экономить на самых простых продуктах. Это было ужасно. Хуже всего доставалось Петре: мать семейства не могла смотреть как её чадо голодало, поэтому половину своей порции отдавала сыну. В добавок к этой беде, она была беременной, из-за чего часто болела и чувствовала сильную слабость. После рождения Анны, Генрих связывал её раннюю болезненность и слабость именно с тем самым происшествием. В тот момент он слишком быстро вырос, позабыв, что такое беззаботное детство.

Но даже несмотря на такое мрачное прошлое, иногда эмоции брали верх над логикой и осторожностью, как сейчас, когда он баловался с Анной, позволяя кидать ей мамины подушки. Он шел вслед за отцом, уже зная заранее, о чем пойдёт речь. Как только они спустились вниз, Генрих решил не затягивать со всем и сразу решил признать свою вину.

— Я опять всё испортил, да? — Поднимая виноватый взгляд с пола на отца, Генрих смотрел прямо в его голубые глаза.

— Если ты уже понимаешь, что натворил, то всё не так уж и плохо. Главное, чтобы ты это помнил. — Людвиг говорил это достаточно отстранённо, словно преподаватель в лекционном кабинете. — Что у вас стряслось? — пытаясь уже загладить своё любопытство, мужчина начал менять тему — не каждое утро он мог слышать пронзительный крик собственной дочери.

— Анне не понравилось то, что я её разбудил, и она начала в меня кидать подушки… — со стыдом начал рассказывать Генрих, опасаясь того, что отец начнёт его подтрунивать.

— Не ранен? — с удивлением и лёгкой насмешкой в голосе спросил Людвиг.

— Не сильно, пару дней без тяжелого труда и постельный режим поставят меня на ноги, — пряча улыбку ответил Генрих.

— Ой, не заставляй меня подниматься за подушками, чтобы тебя, — такого мучающегося в агонии бедолагу, — добить.

После этой фразы кухня заполнилась легкими смешками, которые унесли с собой за пределы дома грубую атмосферу, что царила там минуту назад.

— Ты же понимаешь, Генрих, что твоя сестра не совсем здорова. Каждый день мы боимся, что может случиться что-то ужасное. Я с самого её рождения боюсь каждой её бурной реакции. — Людвиг резко переменился в лице, и надеялся в том, что Генриху никогда не придётся проходить через похожий путь. — Петра думает, что это особенность взросление вдали от города, но я не верю ни в какое «уединение с природой» и понимаю, что девочка больна. Она больна чем-то, может, и не опасным, но не совсем обычным…

— Что у нас на завтрак? — спускаясь по лестнице спросила Анна своим нежным, слегка писклявым голоском. — Я проснулась и хочу кушать, — продолжала она, протирая свои глаза, что никак не собирались окончательно раскрыться.

— Кушать мы все хотим; я достану заготовки, а вы пока подумайте, что скажете маме насчёт её подушек, — вставая со стула, Людвиг продолжал поучительную беседу, заполучив в своей аудитории нового слушателя. Он действительно представлял себя учителем, ибо его жена ни один раз говорила, что его грубый и властный голос привлекает к себе внимание.

— Конечно же мне отвечать. Я это начала, я и закончу.

— Неужели ты становишься взрослой и ответственной? — ехидно сказал Генрих, повернувшись к сестре.

— Из нас двоих кто-то же должен быть первым, — с насмешкой отрезала Анна, не поддаваясь на шуточные провокации брата. Где-то из угла кухни раздался слабый смешок Людвига.

«Где она научилась таким ехидным словам?» — подумал Генрих. Он, конечно, слышал от матери, что девочки растут быстрее, но чтобы настолько! Она уже шутит, как шутил он в свои пятнадцать лет. А сама ведь в два раза моложе этого возраста! Уже открыв рот, чтобы попытаться также ехидно ответить своей сестре-зазнайке, он был грубо прерван отцом, который решил своевременно остановить на корню новый конфликт среди детей. Хлопнув ладонью по мебели, он привлёк к себе всеобщее внимание:

— Сейчас самое время «взрослому и ответственному» проверить грядки и заодно позвать его маму к завтраку.

— Мама, еще не ела? — удивился Генрих.

— Нет, ждала вас.

Услышав это, Генрих сжал кулак, вспоминая ту холодную осень, когда по его халатности и лени голодала мать. Сейчас, даже если в доме останется последняя крупинка каши, он отдаст её матери и сестре. Генрих развернулся к выходу и собрался идти звать Петру.

На улице было прохладнее, чем дома. Несмотря на тёплый день, в доме работала печью, что находилась на первом этаже и обогревала всё здание. Снаружи дома дул холодный ветер, Генрих ощущал тёплые прикосновения солнечных лучей через лёгкую рубашку. Приглядевшись к рабочей территории, он высматривал свою мать, которая должна, согнувшись, собирать созревшие овощи. Точное местоположение было сложно высмотреть, так как высокие зелёные клубни закрывали обзор и прятали нужные для ориентиров тропинки между ними. «Значит, придётся прибегнуть к плану Б» — подумал Генрих и, вдохнув полную грудь воздуха, крикнул: «Мама!»

Не прошло и минуты, как среди огромного множества кустов и стеблей показалось движение. Над всеми грядками и листьями возвысилась Петра; белая голова показалась над растительностью, что служила пищей для всей семьи. Её светлые волосы были заплетены в одну длинную косу, которая едва дотягивалась до копчика. Мать семейства не так сильно ухаживала за волосами, как это делала Анна; по сравнению с ней, её волосы были жесткие и грубые; единственный должный уход, что они получали — полив водой раз в неделю. Когда Петра встала в полный рост, ветер сразу же поднял эту дивную косу и позволил той плыть в своём извечном течении. На ветру она казалось легкой, и солнечные лучи перекрашивали волосы в самый золотистый и блестящий цвет. Это выглядело так, будто бы солнце отрастило длинные локоны, которые при одном лишь взгляде, болезненно щипали глаза.

Петра была строгой, крепкой, но очень чувствительной женщиной — учитель по профессии и призванию. Однако на своих детей она ни разу не повышала голос. Тяжело было хоть когда-нибудь увидеть её в злом расположении духа, или и вовсе негодующей на что-то.

Мать семейства медленно пошла к своему сыну и, с каждым её шагом, Генрих мог более внимательно приглядеться к своей матери, и к тому, как именно она выглядит этим летним утром. Он увидел, что её карие глаза отображали бессилие и усталость, и под ними красовались слабозаметные фиолетовые пятна. «Опять мало спала» — подумал Генрих, смотря на Петру, с угасающей улыбкой. Он жалел маму и сочувствовал ей; ему было тяжело видеть, как она отдаёт себя всю для семьи, почти и не задумываясь о себе самой. Наблюдая схожую картину каждый раз, он всё сильнее и сильнее пытался помочь матери во всем, но и этого было мало. Вместо неё, он хотел жертвовать собою, но не дать сделать это ей.

— Ты опять не спала… — произнёс с небольшой грустью в голосе Генрих.

— Я спала… просто меньше, чем обычно.

— И что ты делала ночью? — начал свой расспрос юноша.

— Я подумала, что нам вскоре нужна будут новая одежда на зиму; говорят, что она будет очень холодной.

— Кто говорит?

— Приметы.

Услышав это, Генрих недовольно нахмурился. Он знал, что в его семье есть человек, который мог, будто на самом деле, смотреть в будущее, и имел идеально точное чутьё на любое важное события. Петра, конечно, решила не спрашивать совета у мужа, а смотреть, что скажут какие-то там «приметы». Будучи озадаченным данным ответом, Генрих стоял и думал, что его мать хочет для своей семьи то, что просто не подвластно человеку, и, пытаясь добиться этого, только сильнее губит саму себя. Никто не способен на это, в этом и есть суть семьи, что её члены дополняют друг друга, и их узы создают прочные взаимоотношения между ними, что помогает им в различных бедах. «Нужно будет спросить у отца, что он думает. Может, мама зря старается», — к такому умозаключению пришел Генрих, выслушивая слова матери.

— Ты, наверное, еще не завтракал… Надо пойти и поесть, — прервав размышления сына, сказала Петра.

Она медленно отошла в сторону и попыталась обойти Генриха, параллельно надеясь не наступить на грядки. Уже будучи за его спиной, она почувствовала, как её сзади обнимают тёплые руки, и остановилась. Ей были приятны эти объятия, она таяла в них, чувствовала себя защищенной и нужной. Бережно поглаживая руки своего сына, она успокаивала его, потому что как настоящая мать, она нутром ощущала, как его что-то тревожит.

— Мама, я знаю, что я не на многое способен, но… если тебе в следующий раз понадобится помощь, хоть даже в женских делах то, пожалуйста… Пожалуйста, позови меня, или Анну, или папу, незачем всё делать самостоятельно, мы же есть друг у друга не просто так!

Эти слова растрогали Петру, она повернулась лицом к сыну и увидела, как из его голубых глаз текли ручьи слёз. Она не выдержала тех слов что услышала, и вид плачущего сына, вид который она не видела уже очень давно давили на неё. Это было как удар в самое слабое место, и она почувствовала нужду в утешении, которое она нашла в его объятиях. Так они стояли несколько минут, — они могли простоять и дольше, если бы не заурчали их животы. Эта нахлынувшая неловкость позабавила обоих, и они тихо посмеялись над тем, что так сильно испортило столь трогательный момент.

— Пошли, Генрих, утром у нас будет вкусный суп из гороха и картошки, — улыбаясь сказала Петра, вытирая слезы с его набухших щёк.

— Все твои супы вкусные, мама!

Они высвободили друг друга из крепких объятий, но и не остановились на этом: погладив по светлой голове своего сына, Петра вместе с ним направилась в сторону дома. Зайдя внутрь и переступив порог, они поймали на себе взгляд остальных членов семьи: Людвига и Анны. Они вместе удивлённо смотрели на прибывших, вернувшийся Генрих и Петра тоже удивлённо уставились в ответ. Одни не понимали, почему у других красные глаза, другие не понимали причины столь пристальных взглядов.

— Что у вас случилось? — спросил их Людвиг, наконец прервал минуту молчания.

— Всё в порядке, просто обсуждали планы на день, — ответила ему Петра, вытирая свои глаза от слёз.

— Всё настолько печально?

Хоть ответа жены Людвигу было мало, но он почувствовал, — как обычно, — что всё не так критично, как может казаться на первый взгляд. Генрих и Петра прошли за стол, и вся семья дружелюбно смотрела друг на друга, вдыхая приятный запах вареного картофеля и гороха. Суп Петры действительно был вкусным. Был ли он таким из-за того, что его делала любящая мать, или же потому, что в нем были особые специи, которые идеально гармонировали с основными ингредиентами? Генрих надеялся, что когда-нибудь, и Анна сможет так же готовить. Время трапезы проходило тихо, все спокойно и молча ели, один раз Анна просила хлеб у отца, иногда можно было слышать то, как Петра остужает часть супа в ложке, чтобы тот не обжигал рот и не вызывал дискомфорт. Такое же поведение и особенность в виде повышенной чувствительности к температуре имел и сам Генрих.

— Мама… — раздался тонкий и слегка жалобный голосок Анны.

Все замолчали в ожидании продолжения, но Анна не спешила, точнее, она поспешила с началом и не знала какие стоит подобрать слова, чтобы признаться в недавнем происшествии. Все заметили, как девочка начала нервно ковыряться в пустой тарелке.

— Что такое, деточка? — спросила её Петра, не дожидаясь продолжения слов дочери.

— Сегодня утром я кидалась твоими подушками, и боюсь, что, наверное, порвала их. Прости меня, пожалуйста… — Анна говорила грустно и медленно, поднимая взгляд с тарелки вверх.

— Ничего страшного! я посмотрю на подушки и проверю, всё ли с ними в порядке. Их всё равно надо было давно заменить на новые. — Петра не осуждая своего ребёнка за обычные шалости, а говорила спокойно и ласково.

Наличие дополнительной работы для Петры не понравилось Людвигу, но стиснув зубы и крепче сжав ложку, он молча сидел дальше, не смея оспаривать осмысленные решения его жены — матери его детей. Но параллельно этому, Петра уловила взгляд своего сына на себе, в этом взгляде читалась просьба, или даже мольба. Она понимала, что хочет от неё Генрих, и вскоре добавила: «Можешь мне с этим помочь, мы посмотрим на подушки и зашьем их при необходимости; если что, сможешь даже сделать их лучше прежних».

Эта необычная новость обрадовала Анну, она была счастлива от того, что мама попросила её о помощи, ведь она взрослая, а взрослые часто помогают друг другу с полезными и важными делами.

Генрих внимательно осмотрел свою семью. Он безумно радовался тем моментам, когда все собирались вместе, даже за обычной трапезой. Смотря на мать и отца, он вспоминал историю их первой встречи: из учебного заведения Петры были отправлены студенты на металлургический завод, этакая экскурсия в помеси с рекламой возможного места работы. Петра почти сразу приглянулась Людвигу. Металлург долго ухаживал за ней, и однажды она сказала ему: «да».

Конец завтрака был уже менее эмоциональным, чем в самом начале, все спокойно сидели за едой, иногда спрашивая друг у друга что-то новое и важное. Уже после завтрака Генрих знал, что его ждёт несколько часов полевых работ. Он встал из-за стола, убрал свою тарелку в тазик с водой и поблагодарил мать, за столь вкусную пищу. Выйдя на крыльцо, он встал рядом с отцом, что своим взглядом осматривал огородное поле.

— Сегодня, всё как обычно, — сказал Людвиг, поворачивая голову в сторону сына.

— Полить сорняки, вырвать грядки, закопать забор вдоль оврага и проверить целостность дыр под домом? — улыбаясь спросил Генрих.

— Я, кажется, не был шутом, в кого ты у нас такой весельчак?

— Чистый воздух и теплое солнце позволяют вырасти самым разным плодам! — театрально ответил Генрих.

Этот небольшой диалог отбросил Людвига обратно в океан старых мыслей и переживаний, с рассуждением о том, как может повлиять на взросление сына столь длительная жизнь за пределами города, вдали от прочего общества и цивилизации.

Людвиг начал спускаться по ступеням веранды вниз, и спустившись пошел в сторону гигантского, серого и грязного тента, под которой была семейная машина.

— Ты куда? — удивленно спросил Генрих. Он не часто видел то, что его отец собирается в город. Обычно он это делает раз в две или три недели, и тем более не в такую рань. Только в город и ехала эта колымага, потому что в лес на ней — громко, а к соседям — дорого.

На счёт денег семья могла не беспокоится, ибо после переезда у них была возможность сохранить некоторые средства. В самые богатые на урожай года, они даже отправлялись в город, где продавали свежие и сочные овощи.

— Я должен навестить друга в городе, есть к нему одна просьба и пара вопросов, — произнёс Людвиг.

— Сейчас? не проще написать письмо и отправить через неделю с почтальоном?

— Сейчас. Нужна ещё будет овчина, попрошу потом Петру сделать к осени тёплую одежду.

То же самое говорила и Петра. «Неужели отец тоже по приметам смотрит свои прогнозы, или мама посредством долгого общения с папой научилась некоторым трюкам?» — подумал Генрих.

Перед крыльцом они разделились: отец пошел в противоположную от сына сторону. Генриха ждали старая деревянная мотыга, два ведра, молоток и небольшая коробка ржавых гвоздей. Отец же нашел в своём направлении старый автомобиль фирмы «Brennabor», который мирно ожидал его под тяжелым и толстым тентом; эту машину Людвиг несколько лет назад смог воскресить из мёртвых. Её ему дали даром, — точнее то, что от неё осталось; она попала в аварию по абсолютной нелепице, так как ей управлял один неисправимый, по крайней мере до той катастрофы, пьяница. В ходе происшествия, человек и его железная колесница оказались в плачевном состоянии. Машину должны были сдать на металлургический завод для переработки, но Людвиг уговорил отдать её ему. Больше года он потратил на её восстановление и, в конечном итоге, у него получилось, — этот автомобиль уже давно служит ему и его семье верой и правдой.

Когда Генрих выходил из сарая с инструментами в руках, он видел, как вздымается в небо огромный тент, и, Людвиг освобождал свою красавицу для проверки перед поездкой. Это зрелище остановило Генриха, он смотрел на то, как его отец бережно относиться к своей машине, словно к старой реликвии. Людвиг подробно осматривал каждый сантиметр, проверял шины, окна и механизмы под капотом. Генрих надеялся, что когда-нибудь он сможет на ней прокатиться, взяться руками за её кожаный руль и ехать куда глаза глядят. Только для этого нужно будет учиться, учиться и учиться. Пока Генрих уделял своим мечтам долгие часы, сам Людвиг не горел идеей о таком необычном подарке. «Самое ли сейчас для этого время? Или лучше подождать пока отец сам мне предложит?» — размышлял Генрих, не зная, как более грамотно намекнуть отцу о своих желаниях. Каким бы не было прекрасным вид заботливого отца и его машины, Генриху всё же стоит идти работать в огороде. О машине он сможет подумать еще много-много раз.

Генрих принялся за работу, не отвлекаясь на посторонние искусители. Он опустился на колени и начал вырывать сорняки из мягкой, тёплой почвы. Большинство из них вырывались с легкостью, другая же часть наоборот поддавалась очень тяжело, поэтому иногда приходилось подкапывать землю под ними. Через несколько минут не очень интересной и муторной работы, Генрих уже слышал, как заводится двигатель отцовской машины, как громко с хлопком закрывается дверь, и машина начинает своё движение. Генрих знал, что отца можно не ждать дома еще шесть или семь часов. Ему потребуется два часа пути в город и обратно, и ещё часа четыре на необходимые там дела. Отец мог вернуться и раньше, но это было маловероятно.

Рутинная работа по истреблению огромного скопления сорняков продолжалась. В особо густых местах, Генрих был вынужден замедлять темп работы, чтобы случайно не вырвать то, что должно оставаться дальше в земле. Уже через пару десятков минут, эта работа была завершена, остальная часть сегодняшних заданий была пригодна для стоячего положения, и тогда его ноющая спина сможет отдохнуть от долгого напряжения. Он пошел к колодцу, из которого вся семья брала воду для питья, готовки и полива огорода.

Колодец появился почти сразу после постройки дома; его выкопали за три дня, и, потом, он стал таким же ценным местом для поддержания жизни семьи, как и сам огород. Его точная глубина была никому не известна, потому что он впадал в подводную реку, размеры и продолжительность которой также были загадкой. Опуская ведро на веревке до водной глади, Генрих думал, что будет если в этот колодец упасть: сколько будет он лететь до воды; какая там глубина; сколько он сможет проплыть до поверхности или до следующего колодца и т. д. Задумавшись об этом, он слабо почувствовал, как медленно веревка сама по себе начинает уходить из его рук, и все стало понятно — ведро наконец-то достигло воды и теперь просто пытается уплыть дальше по течению. Вытащив ведро из колодца, Генрих понёс его к огороду. Несколько раз Генрих ходил между грядками и колодцем туда-сюда, уставая и засыпая в этой надоедливой рутине.

После полива, Генрих решился пройтись мотыгой между грядками, чтобы убрать оставшиеся корни от сорняков. Это, пожалуй, была самая легкая и интересная работа, потому что ему не приходилось ползать на коленях и не нужно было носить тяжелые вещи. Тут было куда проще представить что-то более новое и приятное, и сейчас, он вообразил то, что сдирает чешую с гигантской рыбы. Он бережно проходил вдоль всех рядом, не оставляя на рыбёшке ни единой чешуи.

— Работаешь не покладая рук, да? — раздался откуда-то поблизости неожиданный голос.

Эта фраза нарушила окружающую идиллию молчания и бурную фантазию заработавшегося юноши. Вслед за этим и смолкли звуки трудовой деятельности.

Генрих поднялся и повернулся в сторону незваного гостя; он увидел своего старого друга — Вольфганга. Это был молодой юноша, на полтора года старше самого Генриха, и сильно отличался от него, как внешностью, так и поведением, даже несмотря на то, что они росли почти в одинаковой обстановке вдали от городов. Своей наружностью Вольфганг имел некую схожесть с полевой мышью: у него был длинный и острый нос, а маленькие глаза всё время бегали как-то особенно притворно и хитро. Вольфганг любил улыбаться, и делал это во все зубы, некоторых из них он лишился в ходе драк и неудачных падений. Последняя деталь только усиливало его схожесть с грызуном. По нему было видно, что он человек не острого ума, но очень хитрый и злопамятный. Вольф вальяжно стоял между грядками, почти наступая в одну из них. На нём была одета рванная куртка и поношенная обувь — столь привычный костюм для грязных работ на свежем воздухе.

— Мы могли бы куда-нибудь пойти. Сегодня хороший день для приключений. Я бы отправился к реке или в лес, — не долго раздумывая, продолжал Вольфганг. Даже не давая и секунды своему собеседнику, чтобы что-то ответить. — Если повезёт, мы можем найти что-нибудь или кого-нибудь интересного.

— Вольф опять что-то задумал? Наша прошлая прогулка чуть не закончилась тем, что ты мог легко лишиться глаза, — ответил ему Генрих, морща своё лицо и демонстрируя лёгкую усталость.

— Тот поросёнок был слабаком! я мог его сразить, если бы ты не напугал его. — После похвалы самого себя, ухмылка Вольфганга становилась всё шире и шире, он будто пытался доказать, что Генрих в чем-то не прав, хотя тот просто хотел защитить друга. Вольфганг был одним из тех людей, которые в начале делают, а только потом думают.

Если бы каждому из них пришлось рассказать «ту самую историю», к ходе которой Вольфганг мог «потерять глаз», то Генрих рассказал бы её максимально приближенно к правде. Но, доверяя больше объективной оценке, а не ещё достаточно созревшему и богатому воображению Генриха, то можно всё описать куда проще и прозаичней: неделю назад мальчики отправились в лес; разыскивая что-нибудь увлекательное и новое, один из них полез в густые заросли терновника, откуда слышал странные звуки. Благополучно запутавшись в ветвях, Вольфганг случайно встретил маленького дикого поросёнка. В его глазах, этот страшный зверь, размером чуть меньше средней домашней кошки, был ужасающим и опасным. Вольфганг начал кричать, — как он говорил: отпугивал зверя, — и тем самым заставил поросёнка бежать, как и многих других животных в радиусе более километра. Генрих же, услышав крики друга, сам полез в кустарник, пытаясь вытащить того из беды. Учитывая, что после того, как не выросший кабан сбежал, и рядом находился Генрих, то на него и упали обвинения в поражении Вольфганга.

— Значит, ты хочешь к нему вернуться?

— О да, теперь-то я готов! — ответ Вольфа был громким и, излишне самоуверенным.

— К чему? Ты тогда уже «мог сразить его». К чему тебе быть готовым?

— Сделать это еще быстрее.

Закончив свою последнюю фразу, Вольфганг потянулся рукой себе за спину и достал из заднего кармана небольшой сверток. Развернув его, он продемонстрировал Генриху самодельный нож. Он был коротким, ржавым, и будто бы сделан ужасно неуклюжим человеком.

— Где ты его достал? — поинтересовался Генрих.

— Веришь, не веришь, а его я сделал сам! закончил ещё вчера вечером и потратил на это весь день. Недавно нашёл старое ржавое лезвие, — когда-то принадлежавшее кухонному ножу, — взял деревяшку и заклеил всё древесной смолой. — Гордость распирала Вольфганга, он медленно и довольно размахивал ножом перед собой, рассекая воздух.

— Как по мне — хлам.

— Как по тебе… — передразнил его Вольфганг. — Ты не видишь мир дальше своего огорода, постоянно тут пропадаешь. Давно бы бегал в лес или к реке. Ты такими темпами мир не увидишь, а останешься здесь, как огородное пугало. — Эти слова звучали, как презрение, но Генрих знал, что Вольфганг, просто пытается взять его на «слабо».

— Лучше сидеть уставшим и грязным в огороде, чем на пеньке с ноющими ушибами и ссадинами после драк с местной дичью.

— Но ты же будешь поддерживать меня?!

«Проклятье!» — подумал Генрих. Вольф опять поймал его. Если с ним что-то случиться, то Генрих будет первым, к кому придут с вопросами и претензиями. Может, Вольфганг и глуп, но он не заслуживает того, чтобы с ним случилось что-то плохое.

— Конечно, я тебя поддержу… — ответил с грустным вздохом Генрих.

— Отлично! сейчас и пойдём! — Вольфганг получил то, чего добивался последние несколько минут.

Завернув свой нож обратно в тряпки, он начал убирать его в задний карман своих штанов, но не рассчитав силы проткнул лезвием всё, что находилось у того на пути. Недолго постояв на месте, он подумал, что лучше будет если потом он сделает ножны. Деревянные, резиновые, без разницы — главное, что ножны. Без них будет очень неприятно, если он себя ранит и чем-нибудь заразится.

— Дай мне пять минут: надо проверить забор у оврага и фундамент дома. После этого, пойдём за твоим кабаном. — Поднимаясь на ноги, Генрих прихватил все свои инструменты и отправился в сарай, чтобы сложить ненужные и оставить только молоток и гвозди.

Он ожидал, что Вольфганг пойдёт с ним и составит ему компанию, или для разнообразия расскажет что-нибудь скучное и неинтересное. Этого не случилось. Генрих начал проверять забор, что ограждал его дом от соседнего оврага, совершенно один. Вся эта конструкция была необходима, чтобы Анна будучи маленькой, не могла свалиться случайно вниз. Также забор мешал лесной живности проникнуть ночью на территорию огорода. В основном все эти баррикады служили против лис, которые уж слишком любили близко подбираться к дому. Проверяя целостность забора и обходя дом по периметру, Генрих проверил его основание; он гадал, чем же там занимается его незадачливый приятель. Сидит ли он на крыльце, или рыщет в огороде в поисках свежей и бесплатной еды. Возможно, Вольфганг разрезает своим ножом воздух, представляя, что дерётся с большим медведем. Быть может и такое, что он решил зайти в дом, желая найти того, кому еще можно докучать.

Завершая свой обход, Генрих подходил к крыльцу и услышал то, что ему сразу не понравилось: он слышал, как Вольфганг о чём-то громко говорил с Анной.

— Тогда я ударил его палкой по голове! Он так завизжал, будто гром прошелся по небу! Аж птицы разлетелись в стороны! А в тот момент, твой брат метко закидывал его камнями! Вот так мы и прогнали этого медведя из нашего леса! — разносились крики Вольфганга у входа в дом.

Анна с выпученными от изумления глазами и широко открытым ртом слушала каждое слово стоящего рядом юноши. Она была так удивлена тому, что смелый Вольф и её брат прогнали опасного зверя, который — по словам самого Вольфганга — терроризировал всю округу. Также ей сильно было интересно то, что происходит за пределами их дома, но всё, что рассказывал Вольфганг, было лишь большой выдуманной им же сказкой. Любя выстраивать мрачные детали, он не раз пугал маленькую девочку, из-за чего Анне иногда даже снились кошмары, которые кончались далеко не за одну ночь.

— Ах, вот и братик вернулся! — Крик Анны резко прервал Вольфганга, из-за чего он даже вздрогнул от неожиданности. — Братик! Почему ты не рассказывал, как вы дрались с очень-очень злым чудищем? — Она побежала к Генриху и врезавшись в него, крепко обняла за талию.

От такого толчка Генрих попятился назад, но смог устоять на ногах и придержать Анну за плечо, чтобы та сама не свалилась наземь. Поглаживая её по голове и слушая, какой он всё-таки смелый и сильный, он посмотрел с ноткой презрения на Вольфганга, но тот начал закатывать глаза, так как его лишили слушателя, которому он мог говорить свои «правдивые истории».

— Анна, я должен помочь Вольфу с одним делом, не могла бы ты сказать маме, чтобы ждала меня ближе к ужину? — не отрываясь от пристального взора на Вольфганга, говорил Генрих. От того, что всё идёт так, как и было задумано, Вольф уже перестал закатывать глаза и хитро подмигнув своему приятелю, решил добавить:

— Мы найдём то чудище и больше оно никого не побеспокоит.

Услышав это, Анна была шокирована пуще прежнего. Она уже знала, что оба юноши способны прогнать этого страшного зверя, но и не догадывалась, что это можно сделать навсегда. Читая сказки, она примечала, что только самые добрые, сильные и хитрые могли совершить такое подвиг.

— Анна, только не говори маме; просто скажи, что я вернусь позже, пожалуйста. — Генрих, взяв инициативу в свои руки, решил больше не давать Вольфгангу время на ещё более глупые слова и выражения.

— Почему? Мама должна знать, какой ты у нас сильный! — Анна уставилась в глаза своего брата, выискивая в них разрешение и поддержку. Она могла и без него всё сказать, но расстраивать брата и вредить ему было для неё грубо и не по-семейному. Если баловаться с братом и подшучивать над ним, — как это уже было утром — это весело и забавно, а делать ему зло и создавать проблемы — совсем другое, а Анна этого не хотела.

— Потому, что… — Генрих сделал паузу, пытаясь подобрать нужные слова. Он не обдумал, что стоит сказать Анне, он не знал, как это сделать максимально правильно и надежно.

— Потому, что?..

— Потому, что если люди будут знать и помнить о чудовищах, то они рано или поздно вернутся, так как их притягивают воспоминания, — наконец высказал Генрих.

Эти слова показались Анне логичными и даже правдоподобными. Ведь это так хорошо объясняет то, что одни и те же чудовища появляются в совершенно разных сказках, снова и снова терроризируя людей.

— Ради безопасности, я спрячу эти страшные знания тут, — указывая пальцем на висок, говорила Анна. Это было знаком того, что она приняла просьбу брата и будет молчать.

— Спасибо, сестрёнка. — Генрих был рад этому ответу, он нежно поцеловал Анну в макушку и пошел в сторону сарая, где и оставил инструменты по окончанию работы.

Возвращаясь к веранде дома, он уже видел сидящего на ступенях Вольфганга, который упершись подбородком в кулаки, смотрел куда-то в сторону.

Генрих подошел к своему другу вплотную и, когда их взгляды пересеклись, кивнул ему, давая понять, что готов к дальнейшему делу. Улыбаясь, Вольф встал, и, они оба молча направились в сторону леса, что при свете солнца выглядел, как черная туча, которая ползала по самой земле.