Красные камзолы

Глава 1

Я копал могилу. В мерзлой земле, деревянной лопатой. Холодный ветер закручивал вихри мелкого снега вокруг моих ног, а я продолжал копать. Лопату, которой я долбил землю, тут называют словом «заступ». Это не мотыга и не кирка, как я думал раньше, когда встречал это слово на уроках русского языка. Это толстое деревянное весло, обитое по краю толстой полосой грубо обработанного железа. Тяжелая штука, несколько килограмм весит. А заступ – потому что есть полочки, на которые можно наступать ногой. Старинный предок нашей садовой штыковой лопаты.

Кстати, о русском языке. Тот язык, которому меня учили в школе, сильно отличается от того, на каком говорят здесь. Другая дикция, другие слова, другое построение фраз. Например, лейтенанта здесь называют «порутчик». Не поручик, как в кино «Белое солнце пустыни», а именно порутчик. Буква «т» артикулируется особо, как будто разбивает слово пополам и прям требует, чтобы ты вытянулся по стойке «смирно». Или как тут говорят – «во фрунт».

Сегодня утром умер рекрут. Тот самый, что вчера еле ноги волочил и надсадно кашлял. И вроде немолодой уже был для призывника. На вид так лет за тридцать. Потому, наверное, его староста в солдаты и сдал. Чувствовал, что тот зиму не переживет. Ну он и не пережил.

Странное дело этот рекрутский набор. Бардак полный, контроля, считай, почти что нет никакого. Какие военкоматы, о чем вы? О военкоматах тут и не слышали никогда. Здесь все проще. Выдали землевладельцам указ, сколько нужно рекрутов набрать. Те сбагрили выбор на управляющих, а те – на старост. Старосты же в солдаты сдавали самых негодных – либо бездельников и горьких пьяниц, от которых общине одни неприятности, либо откровенных гопников. Их тут называют словом «забияка». Забияки, ага. Я почему-то думал, что забияка – это нечто вроде клоуна. Оказалось, ничего подобного. Забияка – от слова «бить». Хулиган, задира.

А еще у них тут с рекрутским набором целый специальный бизнес существует. Ловят чужаков и сдают в солдаты. Чтобы, значит, своих не трогали. Целые банды промышляют отловом чужих, а с деревенских потом мзду берут. Откупные за того парня, что в рекруты пошел. Казалось бы, должен быть какой-то учет, списки, печати землевладельца… Говорят, в былые годы оно обычно так и бывало. А в этом году все с бухты-барахты, впопыхах. Пришел высочайший рескрипт – вынь да положь столько-то душ в солдаты. А коли не наберете – недостачу компенсируйте из гарнизонного полка или из прошлогодних рекрутов размещенного неподалеку Владимирского полка. Ага, сейчас командир владимирцев, барон фон Альбедиль, прям все бросит и станет своих людей отдавать, разбежался. Да и сам набор по новому закону должен проходить раз в пять лет в каждой полосе. Но, разумеется, недавняя реформа буксовала и нуждалась в костылях. Вроде разового срочного донабора и тому подобного. Но эти тонкости я уже узнал потом. После того, как попал под раздачу.

А чего? Я не местный, никого не знаю, никто не знает меня. По внешним параметрам подхожу – рослый, статный… здоровый опять же. По местным меркам, конечно. Вот и попал. Вообще, все как-то сумбурно получилось. Так обрадовался, что встретил людей, когда вышел к деревне. Сразу подошел и начал нести какую-то чушь. С точки зрения местных, конечно. Ну и по моему говору они сразу определили, что я нездешний.

Зато теперь я знаю, откуда взялась у наших гопников манера спрашивать, кто ты, чьих будешь и кого знаешь. Наверняка от этих самых рекрутских наборов. По крайней мере те, что меня встретили, именно эти классические вопросы и задавали. Кто, откуда, кого знаю, чьих буду… Я тогда растерялся. Прямо какой-то ступор напал. Стоят трое ребят, вроде бы меньше меня ростом, не шибко крепкие, и только смотрят исподлобья да двигаются как-то своеобразно. А мне руки девать некуда вдруг стало. То я их на груди скрестить хочу, то вдруг в карманы сунуть. То вдруг боком встать. А они еще суетятся так, один говорит, а другие в глаза не смотрят… Сильно растерялся я, одним словом. Что-то мямлил, потом с какого-то перепугу взялся оправдываться. А как оправдываться начал – так они сразу начали бить. Несильно. Так, слегка, но очень обидно. То в живот несильно ткнут, то в плечо толкнут, то по ноге стукнут. Да еще вопросы начали задавать, из которых выходило, что я еще им должен остался за какое-то оскорбление, которое я им умышленно нанес. Почему не дал отпор? Вроде же из кино знаю, что в таких случаях бить надо. А я как… Боялся, наверное. Чего боялся? А того, что потом будет. Если какую-то границу перейти, то потом же точно драка начнется и уже никак по-хорошему не закончить. Тем более в школе так учили – драться, мол, нехорошо. Последнее дело. Вдруг кто заявление напишет, или еще чего. Куча глупых мыслей и самооправданий в голове. Таких, знаете – «да я бы, если бы с ними драться начал, – я бы их покалечил, эх какой я». Вот только все это молча, про себя, а не вслух.

Загнали они меня в сарай какой-то, где сено хранится. Пригрозили, что если попробую сбежать – прибьют. А уже через час вывели, посадили на сани с еще несколькими людьми и повезли в город.

Помню, в детстве недоумевал, как десяток конвоиров может сопровождать колонну в тысячу пленных. В кино как-то это странно выглядело. Мне с дивана тогда казалось, что можно же кинуться на конвой, накостылять им… Потом я понял, как это делается. На своей шкуре. И даже научился сам такому мастерству контроля толпы. Но это было потом. А тогда я просто сидел на санях и думал: может, все обойдется. Или это не я думал, а бормотал кто-то из тех, с кем вместе меня везли? Я, кстати, так и не узнал их имен.

Одежда странная на них была. Собственно, тогда я и начал подозревать, что все это всерьез. Например, пальто, в которые были одеты мужики, оказались без пуговиц. Это называлось словом «армяк». Такое пальто запахивалось на манер халата и завязывалось поясом. Длинным, вроде того, какой на кимоно в карате повязывают, в два оборота. Странно, я почему-то думал, что армяк – это шапка такая. Впрочем, мое представление об истории наш препод охарактеризовал очень емко и едко, по-молодежному: «дно».

Следующие сутки помню как в тумане, эпизодами.

Нас привезли в город Кексгольм, как его называли местные. Говорят, там еще крепость была, только я ее почему-то не заметил в тот раз. Вроде домики как домики, ничего особенного. И маленькие избушки, и несколько больших коттеджей с мансардами. А где там крепость – непонятно.

Высадили из саней и передали человеку, которого представили как старшего команды рекрутов. Высокий, с меня ростом, мужчина. Собственно, его и звали «порутчик». Господин порутчик. Имя он назвал вскользь и скороговоркой, поэтому я его не запомнил. Обратил лишь внимание на то, что он был одет в белый мундир. Белые штаны, белая куртка, на голове шапка вязаная, поверх нее – треуголка. Только воротник и отвороты рукавов красные. Он построил нас по линии и с сильным нерусским акцентом объявил, что мы теперь рекруты Ее Величества матушки-императрицы и душами принадлежим ей, как и всякие государевы люди. Потому за побег – лютая казнь. Ну и все такое прочее. Стращал по-всякому, значит. Парни в строю еще шептались – куда бежать, зимой-то? Зимой ведь по домам сидят, все же как на ладони видны.

На ночлег нас определили в большой серый ангар, который господин порутчик по какому-то недоразумению назвал казармой. Хотя мужики эту казарму именовали словом «овин». Тоже непонятное слово. Пустое длинное одноэтажное здание, без окон и отопления, с неровными кучками соломы на земляном полу. В ту ночь я мысленно благодарил мать, которая заставила перед выходом надеть термобелье. Без него, думаю, я бы околел.

В тот вечер нас не кормили. Позже я узнал, что собранные с окрестных деревень рекруты делились на две части. Кто-то оставался в местной ландмилиции, а остальных отправляли в полк. Ландмилиция финансировалась из местного бюджета, полк – из государственного. Потому пока было неясно, кто из нас куда распределен – ни те, ни другие не собирались тратить деньги на нашу кормежку. А может быть, выделенную на нас еду постовые сперли или кто-то из их начальников. Такое тут, говорят, сплошь и рядом. Опять же, ночью выяснилось, что попадание в ландмилицию – платное. По крайней мере, некоторые из рекрутов где-то ближе к полуночи о чем-то шушукались с охранявшим выход часовым в белом мундире. Звенели монетами. Солдатчина в ландмилиции не строгая, далеко не угонят. А вот те, кого в полк определят, – они, считай, своего дома больше не увидят никогда.

Утром нас, голодных и замерзших, вывели из ангара на построение. Проснулись не все. Двое так и остались лежать на соломе. Может, крепко спали, а может, замерзли насмерть. Обычное дело, как я узнал потом. В тот момент же я ничего не чувствовал, кроме озноба и какого-то странного отупения.

Рекрутов собралось около сотни. Выстроились кое-как более-менее ровной толпой на площадке перед ангаром. Напротив нас стояло десять мужиков в белых мундирах и светло-серых кожаных плащах поверх. С ружьями, за спиной – ранцы, через грудь перекинута перевязь со шпагой. На поясе сзади видна какая-то квадратная кожаная сумка типа барсетки.

– Кто это? – спросил я вслух.

– Ну ты темнота! – ответил какой-то бородатый мужичонка, стоявший рядом. – Это из ландмилиции, вроде сопровождения, получается. Те, кому повезло. А вон та группа рядом с ними, как оборванцы одетые, – это тоже из ландмилиции, но которых с нами в полк отправят. Будут нашими дядьками на первое время. Не откупились, получается. Или забияки какие, что их в полк ссылают. Оно кто ж по доброй воле из ландмилиции в армию-то пойдет?

– А ты-то откуда это знаешь?

– Пф! Скажешь тоже! – мужичонка аж обиделся. – Я ж городской! Не первый раз уже рекрутские наборы вижу. Я тута кожевенником работал, батя у меня кожевенную мастерскую держит. И в полку тоже по коже работать буду. По конской сбруе али сапожником. Я все могу!

– А разве городских призывают? – это спросил парень слева от мужичка, щуплый да нескладный.

– В рекрутский набор всех призывают, кто к какому-то делу не приписан. Я вот приписан был, да в семье нужда большая. Братьев и сестер много. А за рекрута, коли вместо кого служить пойдешь, можно и сто рублев получить. Они, чай, в семье не лишние будут. А там я все одно к делу прибьюсь. Не вечно же у бати в подмастерьях ходить, он-то у меня еще крепкий!

Понял я из его объяснений не много, но уточнять не стал. Зуб на зуб не попадал после ночевки в ангаре, и живот сводило от голода. Считай сутки не ел к тому моменту. Любопытства не было как факт.

Вскоре подошел господин порутчик и еще какой-то военный, одетый совсем иначе. На голове треуголка, как и у всех здешних военных, но плащ темно-серый, мундир из-под него виднеется зеленый, а штаны – красные. Они о чем-то переговорили с господином порутчиком, после чего зеленый произнес речь:

– Здравствуйте, будущие государевы люди. Вы зачислены, значитца, рекрутами в наш достославный Кексгольмский пехотный полк. С чем вас и поздравляю, получается.

Интересно так это прозвучало, он произнес слова «Кексгольмский пехотный полк» с каким-то внутренним наслаждением, как бы смакуя.

Зеленый провел перчаткой по своим черным с сединой усам, кхекнул, после чего продолжил:

– Будете служить у нас, значит, бравыми мушкетерами. Так как вышел приказ нашей матушки-императрицы и самодержицы Всероссийской о подготовке к войне скорой, то обучаться ремеслу воинскому вы будете не в ландмилиции али гарнизоне, как ранее заведено было, а сразу у нас в полку. Командир наш для учебы выделил третий баталион полка, в расположение которого мы с вами и направимся. Там обучитесь ратному делу, там и к присяге под полковое знамя вас приведем. Именовать меня вам следует «господин начальник партии Фомин». Как присягу примете – сможете по званию обращаться, значит. Видите вот этот галун червленый на обшлаге? Это значит, что я ундер-офицер. Тех, у кого галуны, слушаться, как отца родного. За непослушание, али побег кто удумает… ну да вы люди взрослые, сами все понимаете. Времени зазря тянуть не будем, сегодня и отправимся.

И мы отправились. Двое саней с провиантом и около сотни мужиков. Пешком. Зимой. По снегу. В город Луга. Который находился, как выяснилось, в трехстах верст от Кексгольма.

Каких-либо списков рекрутов не составлялось. Писарь, что крутился около господина порутчика, бегло пересчитал нас по головам, чирканул что-то на листке, закрепленном на деревянной планшетке, – и все на том. Никакого медосмотра или еще чего подобного. Даже зубы не смотрели. Уверен, что писарь при подсчете наверняка ошибся, потому как толпились мы густо, а усердствовать ему было откровенно лень.

Так началась моя служба. В мое время считалось, что служба начинается после принятия присяги, но здесь, кажется, такими условностями не заморачивались. Все, после того как в партию попал, ты уже не крестьянского сословия. Для деревенской общины ты отныне отрезанный ломоть.

Я тогда еще не осознавал, что это и правда на всю жизнь. Впрочем, как я уже говорил, для меня первые дни были как в тумане. Может быть, от голода, а может быть, это и был тот самый футур-шок, о котором так много писали в книжках про попаданцев.

Вел себя как робот. Сказали идти – шел. Сказали собирать валежник – собирал. Сказали есть – ел. Посуда здесь, кстати, вся была деревянная. Деревянные миски, деревянные ложки. На весь отряд – десять комплектов. Казенные. Потому как рекруты с собой из дома не брали ничего. Обреченный на солдатчину навсегда покидал родную деревню, у него теперь все государево будет, потому все более-менее ценное оставалось дома, общине. Теплая одежда у деревенских тоже в цене. Кто ж ценную одежку отдаст тому, кто в солдаты уходит? Это ж считай что выкинуть! Вот и замерзали рекруты на ночевках. Бывало, что и насмерть. А из тех, кто живой, уже на третий день пути половина кашляет. И это, кажется, никого не волновало. Ни начальника отряда, ни собратьев по несчастью. Умер и умер, пусть его. Копай могилу, потом пойдем.

Вот я и копал могилу. В мерзлой земле, деревянной лопатой. И это только начало пути. Долгого пути рекрутов из Кексгольма в Лугу. Огромная дорога, которую мы будем идти неделю, если не больше. Хотя местные говорят, что неделя пути – это немного. Ну, по их меркам. Скорости другие, расстояния тоже.

Подошел мужик из второй артели. Один из тех ландмилиционеров, что отправились в полк вместе с нами.

– Сменись, братец. Иди в дом, там ваша очередь трапезничать подходит.

Оставляю заступ в яме, выбираюсь, уступая место другому рекруту.

Дом, где остановилась наша партия, местные называли станцией. Иногда – просто станом. Трехэтажное деревянное строение с комнатами для постояльцев, кухней, столовой на первом этаже и обширными конюшнями. Все достаточно хорошо отапливалось, к нашей радости. В комнаты нас, конечно же, не пустили, ночевали мы в конюшне. Зато ужинали и вот теперь завтракали в столовой. Партию офицер в зеленом разделил на артели по десять человек, за старших артелей поставил ландмилиционеров, что шли с нами из Кексгольма.

В столовой было тепло. Я расстегнул куртку и быстро прошел к длинному столу, за которым расселась моя артель. Старший, Ефим, из общего котла набухал миску обжигающей пшенной каши на шкварках и пододвинул ко мне вместе краюхой свежевыпеченного ржаного хлеба.

Как мало нужно для счастья! Всего лишь теплое помещение и горячая еда. Впервые за несколько дней я почувствовал себя человеком. Странно, да? Вроде только что копал могилу для умершего попутчика, можно ж было хоть для приличия не жмуриться от удовольствия за столом. Что-то казалось в этом неправильным. Но еда была действительно вкусная. И она вот, на столе, горячая, с одуряющим запахом. А могила – там, на улице, за дверью. Считай, что вообще в другой вселенной.

– Ешьте, братцы, ешьте. Ближайшие к столице станции – они все такие. Уютные да сытные. Как дальше отойдем – опять будет такая же голытьба, как третьего дня. Там уже так из отдельных мисок покушать не получится. Будем по-походному, из одного котла хлебать.

Умяв половину миски, я немножечко замедлил темп и начал смаковать каждую ложку. Мы с ребятами уже усвоили простую местную хитрость: пока едим, мы как бы чем-то заняты и ничем другим нас не загрузят. Кто доел – тут же будет озадачен какой-нибудь работой. Скорее всего, на улице, на холоде. Потому большая часть порции съедается быстро, а последние ложки растягиваются до бесконечности, пока не погонят из-за стола.

Я наконец-то собрался с мыслями и первый раз за все это время попробовал обдумать все произошедшее.

Итак. Где же я? Вероятнее всего – на почтовой станции, как сказал бы Капитан Очевидность. Так написано у входа в комплекс зданий, в котором мы остановились на постой. Кириллицей, на русском языке, но старорежимно, с ятями, твердыми знаками и прочими дореволюционными буквами. Там же, у входа, изображен герб – черный двуглавый орел на желтом фоне. Только крылышки не как у герба России из моего времени – распахнутые во весь рост, а махонькие, в половину корпуса. Рядом – еще какой-то непонятный герб. На красном поле две руки в латных рукавицах с мечами, над ними – царская корона. О чем это мне говорит? Ни о чем, вообще-то. В истории я совсем слаб. Одно понятно: я сейчас где-то в Российской империи. Иду от некоего населенного пункта Кексгольм. Название какое-то нерусское. Впрочем, если империя, так мода на нерусское уже вовсю идет. Например, Санкт-Петербург – тоже название не совсем в русской традиции. Попал я в рекруты Кексгольмского пехотного полка, а служить там буду – внезапно – мушкетером. Хм… Мушкетеры – это же вроде бы д’Артаньян, шпаги, белые кресты на синих накидках… И вроде бы все дворяне. Однако мы с остальными рекрутами на дворян никак не похожи. Хотя у солдат ландмилиции шпаги есть. И у офицера есть. Кстати, и у офицера, и у ландмилиционеров под куртками – их тут называют словом «кафтан» – оказались красные мундиры. Красные – это что, от англичан, что ли? Непонятно. Ладно, потом все расскажут.

Правит сейчас ее величество императрица и самодержица. Это кто? Помню, в России была императрица Екатерина Вторая. Она еще Медного Всадника поставила в Питере. Хм, раз она вторая – значит, была и первая? А может, еще какие? Интересно, а сколько вообще в России было императриц? Минимум две, это точно.

Размышляем дальше. Как я здесь оказался? С этим вообще ничего не понятно. Вроде ехал на электричке в Приозерск, отмечать Новый год. Встретил там знакомых. Дорога дальняя – два часа с лишним. Потому распивать начали по-быдляцки, прямо в поезде. Спорили о чем-то… Знакомый как раз читал «Розу Мира» Даниила Андреева и взахлеб о ней рассказывал. Про каких-то духов, про коллективное бессознательное… Потом знакомые вышли в Петяярви, а я продолжил беседу с толстым мужиком зрелого возраста, подсевшим в Сосново поучаствовать в беседе. Андреева он очень уважал. Мол, хорошо пишет.

– Жрун! Называй меня так! – и почему-то засмеялся.

Он был и правда толстый – килограмм так сто двадцать, если не больше.

Я эту их книгу не читал, потому шутки фанатов эзотерики были мне непонятны. Все эти андреевцы, ошевцы и прочие сектанты – какой-то совсем наркоманский вывих мозга. Однако коньяк уже дал о себе знать, и я зачем-то взялся этому Жруну рассказывать о своих детских мечтах. Ну а чего б не поведать сокровенное хорошему человеку? Собутыльник – он ведь плохим быть не может, верно? Ну уж к середине второй бутылки точно. А он мне в ответ рассказывал что-то нравоучительное. Про то, как важно вовремя помочь ребенку, защитить от дурного влияния и конкурентов, и тогда он вырастет… а дальше опять какая-то эзотерическая дичь.

К концу бутылки мужик взял меня за руку и сказал:

– Поможешь мне? Очень надо.

О чем вопрос? Конечно же, помогу! Кто же по пьяни откажется помогать такому замечательному человеку, как нынешний собутыльник!

– Тут один знакомый – Бартрад – решил мне немножечко детство испохабить. Ты уж будь любезен, объясни ему, что он это все зря затеял. Лады?

– Лады! Обязательно объясню. Только кто это?

Мужик некрасиво засмеялся, обнажив желтые кривые зубы.

– Узнаешь. Очень хорошо, кстати, что ты в школе французский учил. С английским там далеко не уедешь. Ну а я буду письма твоим родным слать, чтобы они за тебя не переживали! Договорились?

Затем толстый дядька позвал меня курить в тамбур, потом что-то произошло, и… я оказался на перроне без рюкзака, без документов, смотреть в хвост уходящей последней электричке. Помню, в тот момент мне это показалось очень смешным.

– А вот возьму и потеряюсь! И ищите меня потом! – хихикая от такой оригинальной мысли, я пошел прочь от станции Синево. В ночь, в метель.

Ну а протрезвел я уже в том сарае, куда меня загнали трое деревенских. Момент перехода не запомнил или не заметил. Понятно, что ничего не понятно.

– Все, закончили трапезу! Встаем, православные! Айда строиться!

Постояли всей толпой у могилы, священник со станции прочитал короткую молитву, и наша партия пошла дальше. Прочь от безымянной почтовой станции, вперед, в неизвестность.