Красное и зеленое

Глава первая Три письма. Срочная эвакуация. Трагедия в степи. Ильин сжигает важные материалы

Аркадий Павлович Ильин писал домой, в уральский город Златоуст:

Ион Петрович Терещенко, сослуживец и друг Ильина, тоже сумел как-то выкроить из своего страшно загруженного времени несколько минут и на ходу, в коридоре института, уселся писать письмо, отрываясь от листка только затем, чтобы прислушаться к смутному и грозному гулу от близкого теперь фронта.

писал он, и карандаш выводил на бумаге не очень красивые и не очень ровные строчки. —

И еще одно письмо ушло в этот день из института — тонкий конверт с громадной сургучной печатью. Его повезли в областной город, в дом, охраняемый часовыми. Там его вскрыли, сломав печать, зашифровали, и тотчас же радист отстукал на аппарате ряд совершенно бесстрастных цифр. Они бесконечными точками и тире пронеслись в эфире, были приняты внимательным человеком в столице и затем легли на стол ответственного работника в виде нескольких скупых строк.

Вот эти строчки:

И мгновенно на юг полетел приказ:

Получив приказ, Максатов дал указание: срочно эвакуироваться.

…Фашистские армии двигались через русские степи широким полукольцом от Курска до низовьев Дона.

Фон Паулюс торопился прорваться к Волге. Он считал, что там его ожидает слава, фельдмаршальский жезл, а солдат его армии — скорый конец этого сущего ада, называемого Восточным фронтом. Немецкие дивизии тяжелой поступью шли вперед, и вряд ли кто из сотен тысяч чужеземцев задумывался над своей судьбой. Они были слишком упоены надеждой на победу.

Маленький городок в степи и здание института рядом с этим городком волею случая оказались в самом русле двигающихся немецких армий.

Люди в городке и окружающих селах бросали свои дома, скот, имущество и бежали с отступающими русскими войсками на Восток. Но институт так просто бросить было нельзя. Он слишком много значил для всех, кто работал в нем, и слишком дорог для страны. Из него нужно было вывезти все, оставив немцам разве только стены.

Десятки людей бережно собирали и укладывали в ящики приборы, книги и бумаги. А в окна уже бил тревожный красный свет. Это горел городок. Фронт подошел так близко, что ухо различало порой отдельные звуки боя. Откуда-то издалека били тяжелые пушки, на окраине города взвизгивали мины, в степи трещали пулеметные очереди. Через парк проходили отряды солдат, до предела уставших, пыльных, заросших щетиной, удручающе молчаливых. Они прятали глаза, но крепко держали в руках винтовки.

Аркадий Павлович Ильин сутки не выходил из кабинета, где работал последние шесть месяцев. Ему выпало наиболее сложное дело — в полном порядке свернуть лабораторию, так, чтобы на новом месте в самый короткий срок наладить ее работу вновь. Только изредка отрывался он от дела и тревожно поглядывал в настежь открытые окна. Руки его были в ссадинах и порезах, с уставшего лица не сходил румянец возбуждения. Он очень спешил. Максатов прислал ему трех помощников и машину. Лаборатория являлась наиболее важной в институте, и оставить что-либо из нее немцам Ильин не имел никакого права. Только бы успеть…

Рывком открылась дверь. Ильин оглянулся. На пороге стоял Терещенко. Он был бледен, дышал открытым ртом, словно от быстрого бега.

— В чем дело? — недовольно спросил Ильин.

— Машину нашу… В общем, подбили. Шальной осколок. Прямо в мотор…

— Где Максатов?

— Прислал к тебе. Давай скорей, сейчас подойдут лошади. Твою лабораторию приказано грузить на первую же подводу. Я помогу.

Несколько минут они работали молча, два молодых научных сотрудника, чем-то похожие друг на друга и в то же время очень разные. Ильин украдкой несколько раз взглянул на товарища. Руки у Терещенко дрожали, на лице замерло испуганное выражение. Он суматошно бегал из угла в угол, помощи от него было мало.

— Слушай, Ион, — раздраженно сказал Ильин. — Ты сядь и посиди спокойно пять минут.

— Почему?

— Приведи в порядок нервы. Ну, чего раскис?

— Страшно. А тебе — нет?

— И мне страшно. Но возьми себя в руки.

Терещенко стоял посреди комнаты, то сжимая, то разжимая кулаки. Он неотрывно смотрел в окно. Там полыхало зарево. Городок…

— О, черт! — в сердцах воскликнул он и, сорвавшись с места, начал выносить из комнаты готовые тюки.

Ильин через силу засмеялся. Проняло! Лицо Ильина, худощавое, живое, с уже наметившимися складками у рта и крупной ямочкой на подбородке, приобрело сосредоточенное, даже угрюмое выражение, не свойственное юности. Юность! Какая там, к черту, юность, когда творится такое!.. Он со злостью затянул проволоку на ящике.

Снова влетел Терещенко. Щеки его теперь зарумянились. Ни слова не сказав, он схватил новый тюк и бросился в дверь.

Кто-то крикнул в окно:

— Эй, у Ильина! Подводы прибыли! Давай грузи!

Вбежал Терещенко с двумя рабочими.

— Живо, живо! — торопил Ильин, косясь на красные отсветы близкого пожара.

Он вместе с Терещенко потащил кипу бумаг. Потом они вынесли тяжелый ящик.

— Осторожно, — сказал Ильин. — Здесь готовый препарат.

— Тот самый? — уточнил Терещенко.

— Да.

— Бумаги все забрал? — опять спросил Терещенко.

Ильин кивнул головой.

— Груз важный, как это его раньше не отправили? — заметил Ион Петрович и тщательно уложил ящик среди других вещей.

Из дверей института торопливо вышел Максатов.

— Ну как? — спросил он Ильина.

— Все в порядке, Николай Александрович, — спокойно и даже весело ответил Ильин.

Он знал характер своего шефа. Как и многие из людей, всю свою жизнь отдавших науке, Максатов был очень непрактичен в обыденной жизни, а такой из ряда вон выходящий случай, как эвакуация института, совсем выбил его из колеи. Он нуждался в поддержке.

— Все в порядке, — повторил и Терещенко. — Давайте трогаться, пока не поздно.

— Наши люди здесь? — спросил Максатов.

— Сейчас подойдут, — сказал Ильин. — Не видно только Бегичевой. Она еще у себя.

— Па, па, надо ехать! — с горечью воскликнул Максатов. И вдруг взялся за голову. — Ехать! Бросать свой институт! А куда ехать? В неизвестность.

Но его уже подхватили под руки и повели к рессорной тележке, где сидели с чемоданами на руках две заплаканные женщины.

— Маша, а Маша! — взывала к раскрытым окнам одна аз них.-=Ну, где же ты? Скорее! Не задерживай, ради бога!

— Я сейчас! — раздалось из одного окна. — Иду, иду!..

Все оглянулись на это окно. Ильин побежал к дверям. Через несколько минут он вышел оттуда вместе с девушкой, которая прижимала к себе клетку с морской свинкой.

— Да брось ты ее! — крикнул женский голос с первой тележки. — Иди скорее сюда!

Маша переглянулась с Ильиным. Он взял у нее клетку, поставил на телегу и легко подсадил туда же девушку. Она благодарно улыбнулась, крикнула: «Я здесь поеду, с Аркадием!..» И лошади тронулись.

Они выехали за черту парка, когда день только что начинался. Солнце еще не взошло, но небосвод над степью светился бледной голубизной, а на востоке ясное, без единого облачка, небо уже окрасилось в чистые оранжевые тона; восход предвещал жаркий и безветренный день. На выжженной солнцем траве блестели росинки, от земли тянуло горечью полыни, суслики стояли, любопытно вытянув головы, около своих холмиков… Раскинувшаяся перед путниками степь была такой мирной, что не верилось ни в войну, ни в их спешный отъезд, ни тем более в смертельную опасность, которая надвигалась со всех сторон.

Оглянувшись назад, Маша вдруг заплакала. Она закрыла лицо ладонями и уронила голову. Ильин растерянно смотрел на нее.

— Чего ты? — спросил он. — Боишься?

— Да нет же, — сквозь слезы сказала она. — Жалко…

— Кого жалко?

— Жизни, чудак ты этакий. Кончилась наша юность. А что впереди — никто не знает.

— Знаем. Все знают. Битва.

Он отвернулся и долго смотрел на дымный горизонт. Там шел бой. Пока что они уходили от этого боя.

Скоро взошло солнце. Близко от дороги проскакал эскадрон. Куда-то протащили две маленькие приземистые пушки. Беженцы, заполнив всю дорогу, растеклись в стороны, пошли прямо по целине. Несчастье случилось у моста.

Возле него сгрудились десятки машин, сотни подвод и большая толпа людей. Когда тележка Максатова и подводы института добрались до этой толпы, немецкая батарея уже нащупала мост. Первый снаряд разорвался чуть ближе моста, второй — за балкой, а третий угодил в самый мост. Все бросились в стороны. Еще один снаряд лег прямо возле тележки академика. Маша увидела, как в разрыве взлетел чей-то яркий платок. Грохот на мгновение оглушил ее. Лошадь вскинулась на дыбы и бросилась в сторону. Больше Маша ничего не видела.

Очнулась она на земле. Ее голова лежала на коленях у Аркадия. Рядом сидел закопченный дымом Терещенко. В тридцати метрах от них горела телега. Бумаги на ней пылали, из огромного костра на колесах высоко летели черные хлопья бумажного пепла. А еще дальше, в степи, против телеги стоял маленький, будто игрушечный, танк с крестами на боках и, неторопливо поворачивая во все стороны башенку с пулеметом, валил на землю человеческие фигурки, разбегавшиеся по степи.

— Кто сжег телегу? — тихо спросила она Ильина.

— Я… — так же тихо ответил он.

— А Максатов?

— Погиб…

Она помолчала, не в состоянии сразу понять случившегося. Потом все же решилась:

— Мы в плену?

Ильин обреченно нагнул голову.

Глава вторая В глиняном карьере. Что же делать? Утренняя проверка. Неожиданная свобода. Они идут в городок. Находчивость Маши. Три русских бойца приходят в свою часть

Через час их вели по степи назад. Большая толпа захваченных людей состояла из беженцев и солдат, мужчин и женщин, детей, больных и раненых. Шли медленно. После каждой остановки на месте оставалось несколько человек. Остекленевшими глазами смотрели они на высокое блеклое небо. Солдаты, охранявшие пленных, были неразговорчивы и свирепы. Жара и пыль мучали их так же, как и тех, кого они вели.

Аркадий Ильин шел вместе с Машей и Терещенко. Оба они держали девушку под руки. Маша механически переставляла ноги и безучастно смотрела на землю перед собой. Все произошло так быстро и так страшно, что она еще не вполне осознала случившегося. Эта жаркая, совсем недавно такая спокойная степь выглядела теперь нездешней, населена чужими людьми, которые выкрикивали злые слова команды, неуклюжими машинами, наполнена грохотом моторов и трупами, трупами… В небе, затянувшемся пылью и дымом, парили степные орлы, высматривая жертву. У них вдоволь добычи. Мертвые лежат, живые бредут, подымая тучи пыли. Куда они идут? И что будет с ними, мирными людьми, которые попали в военный водоворот? Или весь этот ад кромешный кончится, как только они придут в свой парк? Маша вдруг отчетливо представила себе, как она откроет ключом свою комнату, стряхнет с себя пыль, умоется, ляжет спать, а, выспавшись, встанет с кровати, посмотрит вокруг — и ничего этого уже не будет, все окажется жутким сном. Если бы так!..

Она освободила одну руку, сунула ее в карман. Здесь… С радостью нащупала заветный ключ, будто все дальнейшее зависело только от него, и удовлетворенно вздохнула. Когда она подняла голову и посмотрела вперед, то не дальше как за километр увидела зеленые акации в парке, их белый двухэтажный дом. Ну вот, они почти пришли…

Неожиданно солдаты стали теснить колонну справа, все сильней и сильней. Когда Маша еще раз подняла глаза, зеленый парк института остался в стороне и медленно заволакивался пылью. Она выпустила из потной ладони ключ, с немым вопросом посмотрела на Аркадия. Что же будет с ними?

Ильин отвел глаза. Ответить ему было нечего.

Между городком и институтом в степи стоял на солнцепеке старый кирпичный завод. Полуразвалившиеся навесы, дырявая крыша над механическим цехом, одинокая труба, горы битого кирпича, заросшие глиняные карьеры.

Это место стало первым лагерем для захваченных немцами людей.

Их заставили сойти в карьер с крутыми глиняными склонами. Над краями огромной ямы возникли фигуры часовых. До самой ночи спускались в карьер все новые и новые партии пленных и беженцев.

Ночь не принесла успокоения, хотя стало прохладнее. Тысячи людей, кто как мог, стали устраиваться на ночлег. Где-то плакали дети, стонали раненые, кто-то просил воды. Изредка ночь прорезала автоматная очередь или сухой винтовочный выстрел. Все понимали: еще кому-то не удалось бежать.

Аркадий присел возле Маши. Он подогнул колени к самому подбородку, охватил ноги руками и широко открытыми глазами смотрел в спину красноармейца, сидящего перед ним. Он думал сразу обо всем. Мысли вертелись вокруг препарата, который ему почти удалось создать, о дальнейшей судьбе открытия, о себе, наконец — о Маше. Та самая Маша, с которой он познакомился год назад, когда она только что пришла к ним в институт, сидит сейчас рядом с ним, молчаливая и замкнутая. Маша была лаборанткой Максатова, она делала подопытным свинкам инъекции, следила за ходом опытов. К концу года их знакомства Аркадий уже не мыслил себе ни лаборатории, ни собственной жизни без Маши, без ее чуть-чуть картавящей скороговорки, без веселого смеха и очень мягких, почти белых волос.

Он сидел на жесткой глине и думал о девушке, а в его юношеские думы все время вплетались мысли о войне, о его собственной роли в ней и о том совершенно неожиданном, что случилось за последние двенадцать часов.

Погиб Николай Александрович Максатов. Какой это был человек! И что он мог сделать в будущем! Его биологическую лабораторию ценили не меньше, чем военные лаборатории. Когда война к осени сорок первого года заставила свернуть многие научные работы, даже тогда их институт продолжал работать. Максатов, лично руководивший работами Ильина, твердо обещал представителю Государственного комитета обороны, что не позже чем через год институт закончит разработку удивительно важной проблемы. Все, что было пока еще тайной для остальных людей, не являлось тайной для руководителя института. Он сам шефствовал над лабораторией Ильина. Именно он предложил Ильину несколько очень важных технологических приемов, когда тот начал работать над своим «веществом Ариль», как неофициально был назван новый препарат. Ильин понимал, каким может стать его открытие. Закрыв глаза, он и сейчас мог представить в уме все детали своих опытов. Молодой ученый первым из всех людей держал в руках свинку необыкновенных биологических качеств, и Маша Бегичева ничего не понимающими, даже испуганными глазами смотрела на него и на подопытное животное, которому влили «вещество Ариль». Они стояли тогда на пороге открытия.

Аркадий Ильин вполне отдавал себе отчет в том, что он делает, когда дрожащими пальцами подносил спичку к кипам бумаг, нагруженным на телегу. И когда драгоценные бумаги вспыхнули, и когда стал тихо постреливать ящик, где лопались от огня первые пробирки с необыкновенным препаратом, Ильин до крови закусил губы и так посмотрел на Терещенко, что у того сразу отпала всякая охота спасти из вороха бумаг хотя бы одну страницу. Нет, врагу такие материалы отдавать нельзя!

Все сгорело. Максатова нет. Конец опытам. На всем его открытии лежит крест. Остался только один человек, который знает детали чудесного открытия и может по памяти восстановить многое из того, что делал в течение полутора лет напряженных опытов, это он — Аркадий Павлович Ильин, человек, сидящий теперь в глиняном карьере.

К его плечу прислонилось плечо Маши. Спит она или просто молчит? Ильин нагнулся, участливо заглянул в лицо. Глаза девушки были открыты и сухи.

— Ты как себя чувствуешь? — шепотом спросил он.

— Очень хочу пить. Как долго может продолжаться этот кошмар?

— Успокойся. Будем терпеливо ждать. Думаю, утром нас отпустят. Зачем мы им? А если не отпустят, убежим. Только бы не разлучили.

Шепот молодых людей отвлек Иона Петровича Терещенко от собственных, тоже далеко не веселых дум. Он обернулся, посмотрел на Ильина, на Машу и подвинулся ближе.

— Что будем делать?

— Ждать, — ответил Ильин. — А если что — попытаемся бежать.

Ночь, наполненная шорохом движений тысяч людей, вскриками, стонами, плачем, стрельбой, ракетами и чужой, резкой командой, была жуткой.

Они сидели, прислушиваясь к стрельбе наверху, к крикам людей. Что же делать?.. Только ждать. Слушать и ждать.

Ночь кончалась. Занималось утро. Поблекло черное небо, на востоке потухли звезды. Свет быстро разливался по широкой степи. Но в карьере было еще темно, сумрачно. В этом сумраке копошилась огромная толпа людей.

Раздалась команда, в карьер спустилась цепочка солдат, и люди, повинуясь другим людям в зеленых мундирах, с автоматами в руках, медленно потянулись наверх.

Две шеренги солдат стояли наверху плотно, плечом к плечу. Между ними тонкой ниточкой шли снизу пленные. Фашисты внимательно всматривались в их лица и одежду. Пленных пропускали через «фильтр».

Ильин шел за Машей; Терещенко переступал с ноги на ногу за спиной Ильина, тревожно дыша ему в затылок.

— Юде? — спросил здоровенный солдат у человека впереди Маши и, не дожидаясь ответа, выдернул его в сторону.

Ильин вздрогнул, подался вперед. Маша обернулась, строгие глаза ее глянули на Аркадия. Солдаты пропустили всех трех без расспросов.

— Комиссар?! — заорали на кого-то сзади, и вслед за этим послышались удар и быстрая немецкая речь.

Ильин увидел, как из шеренги выбросили раненого бойца; он упал и вдруг, не поднимаясь с земли, из последних сил ударил ногой ближнего немца. Тот отскочил, ткнул в лежащего автоматом. Терещенко побледнел и закрыл лицо руками. Раздалась короткая очередь.

Часа через два людей рассортировали. Группу обреченных выстроили у края карьера, приказали раздеться. А остальных отвели метров за пятьсот и остановили в степи.

Подъехал автомобиль. Маленький щеголеватый офицер поднялся с сиденья и, задрав лицо к жаркому небу, начал что-то быстро и с пафосом говорить, размахивая рукой.

Переводчик почтительно выслушал его речь и, когда офицер сел, поднялся, спросил у него что-то и сказал в толпу:

— Великая и могущественная Германская империя не воюет с мирными жителями России. Она великодушна и к побежденным солдатам. Она беспощадна только к советским комиссарам, евреям и к тем, кто не сложил оружия. Фюрер желает, чтобы русский народ признал тысячелетнюю Германскую империю, понял непобедимость германской армии и покорно подчинился неизбежному. По великодушному распоряжению фюрера вы свободны. Идите по своим селам и городам, приступайте к работе и выполняйте указания местных властей, назначенных немецким командованием. Хайль!

— Хайль! — закричали конвоиры, солдаты и офицеры.

Толпа молчала, ожидая какого-то подвоха. Но ничего не случилось. Офицер уехал, конвой построился в колонну и пошел прочь.

Некоторое время толпа все еще стояла, не веря в свободу. Когда колонна немцев скрылась за пыльным облаком, люди в одно мгновение бросились в разные стороны с криками и плачем.

Ильин, Маша и Терещенко стояли на месте, ошеломленные не меньше других, и не знали, что делать.

И вдруг Маша засмеялась.

— Ну чего мы стоим? — сказала она весело. — Пошли, ребята.

— Куда? — спросил Терещенко.

— Домой, ясно куда. Во-он наш дом! За парком, тут недалеко.

— Нельзя туда, — сказал Ильин.

Две пары глаз с недоумением уставились на него.

— Нельзя, — повторил он. — Нас там слишком хорошо знают. Кроме того, могут заставить работать. А я совсем не хочу работать на оккупантов. Надо пробраться к своим. Наша бронь кончилась, понятно? Мы бойцы сейчас, хоть и в тылу врага, но бойцы.

Вечером они втроем пришли в соседний городок.

Наглухо закрытые ставни, безлюдье, дымящиеся воронки на улицах и в огородах, поваленные изгороди, обожженные деревья вот что они увидели в городке.

Ильин и его товарищи остановились у крайнего дома. Стало темнеть, звуки из центра города становились глуше, они застревали в теплой темноте, как в вате.

— Куда теперь? — спросил Терещенко.

Никто ему не ответил.

Потом Маша неуверенно сказала:

— Здесь где-то живет тетя Клава. Помните, наша уборщица. Я у нее раз была, вот только плохо запомнила адрес. Кажется, на этой улице.

Маша первой пошла вдоль домов. Никто им не встретился, никто не окликнул. Даже собаки не лаяли. Маша приглядывалась к слепым окнам, с надеждой заглядывала во дворы.

— Кажется, вот тут… — Она остановилась около белого саманного дома, тронула щеколду калитки и очутилась во дворе. — Ну да, здесь. Вот и колодезь.

Маша постучала. Никто не ответил. Незапертая дверь поскрипывала. Девушка с похолодевшим сердцем вошла в сени. Аркадий — за ней. Пусто, тихо. В комнате тоже никого. Мебель, половички, цветы — все на месте, а хозяев нет.

Друзья переночевали в пустом доме. Утром нарыли мелкой картошки, поели. Что теперь делать? Как поступить дальше?

За дверями послышались шаги, уверенный разговор.

— Живые есть? — спросил кто-то из сеней, и тут же в комнату вошел пожилой человек с книгой в руках, а за ним два немецких солдата.

— Кто такие будете? — начальственно спросил человек. — Живете здесь или пришлые?

— Живем, — стараясь быть спокойной, ответила Маша. — А вы кто?

— Из городской управы. — Человек без приглашения уселся, разложил на столе книгу. — Паспорта есть? Нет? Почему? Выбросили? — Он усмехнулся. — Сейчас все выбрасывают. Фамилии?

Маша назвала три фамилии, какие пришли на ум. Ее товарищи молчали. Осмелев, она рассказала, что они студенты, приехали отдыхать и вот…

Чиновник сказал:

— Считайте, что вы теперь прописаны по этому адресу. Без ведома комендатуры покидать пределы города запрещается. За нарушение расстрел. Ждите вызова на работу или определяйтесь сами. Понятно?

Чиновник и солдаты ушли. В доме повисло тягостное молчание.

— Как кур во щи, — сказал Аркадий. — Влипли что называется.

— Ну, это еще посмотрим! — весело отозвалась Маша. — Он сказал «определяйтесь сами», да? Вот мы и пойдем определяться. Ройте картошку на дорогу, ребята. Дорога длинная.

Едва стемнело, Ильин, Терещенко и Маша вышли из дома, где были прописаны. Степь поглотила их и укрыла.

Бойцы, у которых кончилась бронь, пошли искать свою воинскую часть. Через заставы и фронты. Через города и села, набитые оккупантами. Через степи и реки, несжатые поля пшеницы и огороды, заросшие бурьяном. На восток, на юг, опять на восток. Потом на север и даже на запад, петляя по великой русской земле, заметая следы, появляясь в совсем неожиданных местах, пока не напали наконец на след партизан где-то в лесах Сумской области, на востоке Украины, и не остались с ними.

В руках бойцов появилось оружие. Хождение кончилось. Они воевали.

Оставим друзей на время и пожелаем им удачи в суровой и опасной боевой жизни.

Глава третья Работой Ильина интересуются. Новые данные об открытии. Розыск. В партизанском отряде. Последний бой и облава. В рабстве

Агентурная разведка ТОДТа, занимавшегося организацией тыла и работами в самой Германии и на оккупированных территориях, все же узнала о работах молодого биолога Аркадия Павловича Ильина и его шефа академика Максатова. Кто-то из бывших сотрудников института неосторожно упомянул о «веществе Ариль», радиоперехват в свое время оповестил о странных шифровках относительно эвакуации института; гестаповцы выколотили из сотрудника еще кое-какие данные об Ильине, все это сопоставили, и вот уже собрались весомые доказательства о существовании крупного открытия, мимо которого ведомство Функа никак не могло пройти.

На территории бывшего института появилась группа действия. Осторожно, чтобы не вызвать ненужного ажиотажа, немецкие следователи повели опрос попавших им в руки работников института, и наконец стало ясно, что в стенах института действительно было создано, и притом совсем недавно, чудесное «вещество Ариль».

Теперь следовало узнать, где авторы открытия. Без труда установили факт гибели академика Максатова. Подтвердились слухи и о том, что Ильин попал в плен вместе с Бегичевой и Терещенко.

Поиски Ильина продолжались без результатов почти весь 1943 год. И даже когда армия фон Паулюса оказалась в огромном котле и была разгромлена, а другие армии Гитлера неудержимо покатились на запад, даже и тогда по линии гестапо и ТОДТа все еще шли категорические указания продолжать розыск Ильина и его сотрудников.

Создатель удивительного «вещества Ариль» оказался неуловимым.

До поры до времени «дело Ильина» положили в архив.

В августе 1943 года, когда танковые корпуса Гитлера после неудачи под Курском и под Орлом медленно стали пятиться на запад и весь Восточный фронт дрожал и трещал под ударами советских дивизий, «дело Ильина» снова вынули из архива.

На этот раз новые показания дал предатель, добровольно перешедший к немцам где-то под Вязьмой.

История не сохранила его фамилии. Бывший работник одного из отделов Академии наук, он знал кое-что о трудах академика Максатова и его института. На допросе он был чрезвычайно удивлен, когда услышал вопрос, не знает ли он некоего Ильина. Предатель ответил, что слышал об Ильине и его открытии, и выложил все, что в свое время коснулось его ушей.

— Ильин, — сказал он, — работал над сближением хлорофилла растений и гемоглобина крови, расширяя тем самым гипотезу Тимирязева и Нисского о связи этих двух самых сложных и пока еще таинственных веществ органического мира. Ученому удалось перед самой эвакуацией получить препарат, с помощью которого он превращал животных в некие гибриды между растениями и животными. Такое зеленое животное приобретало способность ассимилировать углекислоту из воздуха и развивалось на солнце без органической пищи. Первая веха на пути к самому дешевому и самому массовому производству мяса без каких бы то ни было кормов.

И снова — в который раз! — во все концы Германии, по всей Европе, завоеванной гитлеровцами, по оккупированным областям России, Украины, Белоруссии и Прибалтики понеслись секретные депеши с требованием разыскать Ильина. И снова — никаких следов.

А Ильин между тем жил, воевал, ждал освобождения и боролся за него.

Партизанский отряд, где находились наши герои, действовал в больших лесах северо-западнее украинского города Сумы. В начале 1943 года партизаны под давлением противника ушли на запад, сначала к Полтаве, а затем перешли Днепр и обосновались на стыке Украины и Белоруссии. Отряд не был связан с Большой землей, не удавалось ему установить контакта и с крупными частями украинских и белорусских партизан. Но это не мешало отряду наносить довольно чувствительные удары по немецким гарнизонам, по коммуникациям и полицейским постам. Мы теперь не узнали бы наших друзей. Аркадий Павлович за год трудной и опасной жизни почти утерял свой юношеский азарт, стал более сдержанным, молчаливым и расчетливым в действиях. Изменился он и внешне: похудел, на узком лице резче проступили мужественные складки. В твердо сжатых губах и упрямом подбородке с продолговатой ямочкой чувствовалась твердая воля бывалого бойца. Серые глаза смотрели строго и холодно. Он выглядел значительно старше своих лет.

Не в пример ему, круглое и белое лицо Иона Терещенко осталось таким же круглым, но только не таким мальчишески румяным. Первая встреча со смертью, с войной, с опасностью там, около степного мостика, и потом в глиняном карьере не прошла для него бесследно. Испуг так и остался жить в его светлых, чуть навыкате глазах. Он мог шутить, улыбаться, но глаза его все время были настороже, словно он ежеминутно, ежечасно ждал опасности, беды, какой-то трагедии. Высокая, плотная фигура Терещенко, предрасположенная в обычной обстановке к полноте, как-то увяла; он стал слегка горбиться и, когда сидел в одиночестве, заметно сжимался, как напуганная до смерти большая нахохлившаяся птица.

Но в боевых действиях он не отставал от других и непременно держался ближе к Ильину, которого считал своим покровителем.

Из этой троицы только Маша Бегичева, пожалуй, осталась такой же задорной и восторженной девушкой, какой ее знали еще в институте.

Месяцы трудной жизни в землянках, бои и смертельная опасность словно бы не затрагивали душу и мысли девушки. Она могла петь, собираясь в рискованную операцию, на находила, над чем посмеяться, когда партизаны из последних сил пробирались в ночную пору в густолесье, ходя от врага. Она видела кровь, много крови, но с ранеными разговаривала веселым тоном, каким говорят с друзьями на товарищеской встрече, когда вокруг музыка и счастье. Она и внешне не очень изменилась, только покороче остригла свои белые волосы. Когда она появлялась в землянке или в лесном домике, веселая, жизнерадостная, там быстро исчезала угрюмая напряженность, лица суровых людей разглаживались, разговор становился оживленным. Именно за эту ласковую веселость и неунывающий характер ее и любили в отряде.

Командир отряда называл Машу дочкой.

Тяжкое испытание выпало на долю отряда в конце 1943 года.

Партизаны пустили под откос воинский эшелон немцев. И не успели уйти. Район леса, где находилась база, был окружен карателями. Бой продолжался два дня, отряд понес большие потери. Когда кончились патроны и гранаты, командир приказал оставшимся бойцам рассыпаться и небольшими группами пробираться в дальний, всем известный район. Оружие оказалось теперь ненужным: патронов не было.

Ильин, Терещенко, Бегичева и еще три бойца ночью вышли из леса на зады небольшой деревни. В первом же доме их приняли, накормили, поделились одеждой. И тут на деревню наскочила облава. Партизан, как, впрочем, и остальных жителей, захватили, увезли в город. Их подержали в тюрьме, допросили для порядка, записали вымышленные фамилии и без задержки погнан ли на железнодорожную станцию. Погрузили в вагоны, двери вагонов задвинули, повесили замки и повезли.

Ехали двое суток.

Прошел слух, что проехали Польшу. Неужели еще дальше, в самую Германию?

Когда однажды вечером поезд остановился в тупике и двери вагонов распахнулись, пленники увидели чужой лес, чужие горы и домики полустанка. Это был конечный пункт маршрута.

Выгрузились, стали строиться, пошатываясь от изнеможения. По площади перед станцией расхаживала группа офицеров в форме войск СС. Друзья поняли, что их ждет лагерь.

Пленных повели через лес в полном молчании.

У ворот лагеря Маша сказала еле слышно:

— Прощай…

— Крепись. Я найду тебя. Ни слова о прошлом, слышишь?

Ее увели. Терещенко тоже.

Ильин остался один. Голодный, измученный неизвестностью и потерей Маши, он упал лицом вниз на жесткие нары, охватил голову руками и так пролежал всю ночь. Привычный мир, созданный трудом таких же людей, как он сам, рухнул. Впереди была грозная опасность, несравненно большая, чем в отряде. Лицом к лицу со смертью.

Глава четвертая Терещенко не выдержал. Вызов в гестапо. Размышления Ильина. Что делать? Знакомство с новым хозяином

Лагерь, куда привезли Ильина, Бегичеву и Терещенко вместе с тысячами других русских людей, оказался обычным лагерем для восточных рабов, рассчитанным на то, чтобы невероятным трудом и страшным режимом каторги за короткий срок превратить людей в тупых и покорных животных или в трупы.

Ильин скоро почувствовал, что его сил хватит ненадолго. Днем он работал, стараясь не отставать от других, а ночами забывался в тяжком полусне, когда нет ни облегчения воспаленному мозгу, ни отдыха натруженному телу. Все его попытки встретиться с Машей успеха не имели. Никто в лагере не знал, где работают женщины, а за разговор через проволоку следовала пуля. Неизвестно, где был и Терещенко.

Если бы Аркадий Павлович имел возможность проникнуть в третью зону, которая находилась за двести метров от первой, где работал Ильин, то он увидел бы Терещенко, хотя с трудом узнал бы в нем своего круглолицего товарища по институту.

Испуганные серые глава Иона Петровича почти совсем утеряли способность реагировать на команды и приказы. Воли в человеке не было, она была подавлена де конца. С тупым равнодушием принимал он удары, машинально закрываясь от палки надзирателя; пошатываясь от слабости, шел, куда приказывали, и делал, что заставляли. Он смутно, как во сне, помнил прошлое, память его слабела день ото дня, и если что могло еще вывести Терещенко из состояния подавленности и обреченности, то только пища, хлеб — один вид любой пищи. Конец его был близок…

Зимой только что начавшегося 1944 года лагерное начальство получило приказ выявить среди заключенных медиков и ученых разных специальностей. На вечерней проверке комендант три раза подряд выкрикнул:

— Для работы по специальности требуются врачи, химики, физики и ученые-агрономы. Повторяю еще раз. Для работы…

Строй молчал. Здесь, конечно, были и те, и другие, и третьи. Но заключенные не привыкли особенно доверять фашистам. Кто знает, приглашение это на работу или досрочная отправка в газовую камеру. К тому же работать на врагов… И люди молчали.

Комендант добавил:

— Указанным лицам обеспечивается жизнь вне лагеря и особый паек.

При упоминании о пайке Терещенко проглотил слюну. Паек… Это хлеб, мясо, сахар. Паек… Это жизнь, которая вот-вот ускользнет из его надорванного тела. Паек… Может быть, Аркадий уже согласился?

Из строя выступил один, другой, третий заключенный. Терещенко глянул испуганными глазами по сторонам и тоже шагнул вперед. Будь что будет!

Их повели в комендатуру.

Иона Петровича допрашивал вежливый, холодно-официальный чиновник. Не глядя на заключенного, он спросил: Фамилия?

— Савченко, — прошептал Ион Петрович ту самую фамилию, под которой значился в лагере.

— Специальность?

— Биолог.

— Где работал?

— В институте прикладной ботаники. — Терещенко назвал адрес института.

У офицера вздернулась бровь. Он впервые посмотрел на стоящего перед ним человека.

— Кто руководил этим институтом?

— Академик Максатов, — тихо сказал Терещенко, не успев придумать какой-нибудь лжи.

— Занятно… — процедил офицер и с необычайной учтивостью заботливо спросил: — Есть хотите?

— Да, — прошептал Терещенко.

Его тут же увели в другое служебное помещение, посадили за стол. Он придвинул к себе сразу три тарелки и стал есть, поглядывая исподлобья на окружающих, как волк. Он ел до тех пор, пока стало трудно дышать. Но и тогда он не мог равнодушно смотреть на пищу и быстро, воровато стал прятать по карманам куски хлеба. И вдруг он понял, что совершил подлость. Зачем он сказал о Максатове?

Но ему не дали много времени на размышление. Все тот же офицер подсел поближе к Терещенко и спросил тоном дружелюбного собеседника:

— Жаль, что Максатов погиб, не правда ли? Светлая личность.

Терещенко теперь подавленно молчал и смотрел на свои ноги. Офицер добавил с нотками раздражения:

— Вы, кажется, видели его смерть. Не расскажете ли мне? Пожалуйста, будьте отзывчивы к моим вопросам. Сказали «а», говорите «б»… Ну? Я жду.

— Я вам солгал, — ответил Терещенко, собрав остатки мужества. — Я не работал в этом институте, не знаю никакого Максатова. Я только слышал о нем. Я не биолог, я просто учитель, а назвался ученым затем, чтобы поесть. Обманул вас. Избейте меня и отправьте назад.

Офицер злобно рассмеялся:

— Хватились? Поздно, приятель. Хотите, я скажу, кто вы такой? Вы не Савченко. Ваша фамилия Ильин, Аркадий Павлович Ильин. Давненько мы ищем вас!

— Нет, нет! Что вы! — Ион Петрович испуганно встал. — Я совсем не Ильин, я не знаю никакого Ильина, вы заблуждаетесь.

— Вы упорствуете? Тем хуже для вас. Даю две минуты на размышление. Или вы сознаетесь, или я вас передам в гестапо. Не хотите по-хорошему, заговорите у них.

Он отвернул рукав и стал смотреть на часы. Секундная стрелка резво прыгала по циферблату. Терещенко молчал. Сердце у него упало, он был невменяем, он сам не знал, что делать.

— Все, — сказал офицер. — Время истекло.

Терещенко отвели в гестапо.

Однажды Ильина задержали утром у проходных ворот лагеря и, ни слова не говоря, повели в гестапо. Все знали, что это значит. Оттуда не возвращались.

В комнате его встретил офицер в черной форме. Он вежливо привстал за столом, сказал по-русски:

— Добрый день, герр Ильин. Садитесь.

Ильин не ответил на приветствие, но сел. Ноги его не держали.

— Устали?

— Да, устал.

— И хотите есть?

— Да, хочу. Но я боюсь, что вы ошиблись. Моя фамилия не Ильин.

Офицер улыбнулся и позвонил. Вошел солдат, вытянулся у двери.

— Проводите Ильина в столовую, покормите его, а потом приведите ко мне.

Впервые за много месяцев пребывания в лагере Аркадий Павлович поел по-человечески. И сразу страшно захотелось спать. Усилием воли он старался не поддаться соблазну уснуть, широко открывал глаза и выпрямлялся. Неужели кто-то выдал его? Эта мысль все время сидела у него в голове. Что с ним хотят делать?

Солдат повел его обратно, и тут, в приемной, Ильин сразу же уснул. Спал он, вероятно, немного. Когда его растолкали, он с трудом поднял тяжелую голову и только после грубого окрика пришел в себя окончательно.

— К следователю! — приказал ему уже другой солдат.

Спустя минуту он снова очутился на том же стуле в кабинете. Через стол от него сидел офицер и с благожелательной улыбкой осматривал его.

— Теперь лучше, не правда ли?

Ильин промолчал. Потом спросил, стараясь подавить поднимающееся раздражение:

— Что вам надо? Чего вы от меня хотите?

— Не спешите, герр Ильин. Мы вам хотим добра.

— Я не Ильин, прошу это запомнить.

— Ничего, ничего. Давайте лучше начнем деловой разговор. Нам весьма неприятно, что такой одаренный человек, как вы, занимаетесь несвойственным вам делом. Каменоломня скверно действует на ваше здоровье. Вы можете окончательно надорваться. Это невыгодно и для нашего райха. Вы можете принести пользу куда более значительную, чем ломка камня. Разве я не прав? — перебил он самого себя, заметив на лице Ильина язвительную усмешку.

— Я слушаю, — коротко сказал Ильин.

— Да, гораздо более серьезную пользу. И я должен вам сказать, что в Германии ценят талантливых людей. У нас научных лабораторий во много раз больше, чем лагерей. Это понятно и закономерно. Мы — передовой народ мира. Науку делают только избранные. К таким людям, к счастью, принадлежите и вы.

— Я не имею к науке никакого отношения. Я был студентом, когда началась война. Я собирался работать, создавать, а не разрушать.

— Хорошо сказано. Мы тоже не только разрушаем, но и создаем. Новую тысячелетнюю империю, новых сверхлюдей, новые продукты питания, новую арийскую культуру. И если бы не фанатическое сопротивление ваших соотечественников… Впрочем, это уже другая тема, к нашему разговору она не относится. Так вот, вы — биолог, а у нас как раз есть письмо от одного научного учреждения с просьбой подыскать им специалиста. Мы хотим направить вас. Как вы на это смотрите?

— Еще раз повторяю, я не биолог. Я студент.

Офицер нахмурился.

— Подобное упрямство присуще азиатским народам и неполноценным людям. Оно меня выводит из равновесия, Ильин. Хватит изощряться во лжи! Мы прекрасно знаем, кто вы, осведомлены о вашей партизанской деятельности, о всей вашей жизни и жизни ваших близких. Я еще неделю назад мог бы отправить вас в крематорий, если бы… Кстати, ваша невеста, фрау Мария, тоже здесь. Итак…

Аркадий Павлович не смотрел на офицера. Он понял, что его выдали.

— Кто? — спросил он. — Терещенко?

— Да, Терещенко. Скрывать мне от вас нечего. Он выдал себя, а потом и вас. Молитесь за него богу. Не будь Терещенки, вы бы не прожили до следующего понедельника. Вы обязаны ему спасением. Теперь вы будете работать на нас, Ильин.

Работать на этих извергов, на их так называемую культуру? Ну, это мы еще посмотрим! Что они от него потребуют? Знают ли они о «веществе Ариль»? Может быть, им нужны биологи, и только.

— На вашем месте я бы не стал раздумывать, Ильин, — сказал офицер. — Вам предлагают выбор между жизнью и смертью, а вы еще колеблетесь. Странно в ваши двадцать шесть лет… Или вам не дорога жизнь? Мы предлагаем интересную для вас работу.

— Простите, — сказал он, — но я не знаю, в чем она будет заключаться.

— О, это обычная работа биохимиков. Синтетические пищевые продукты, в которых нуждается все человечество, может быть, какие-нибудь новые проблемы…

— Я очень неопытен. Всего три года самостоятельной работы.

— Три года под руководством такого человека, как покойный академик Максатов…

Офицер вдруг прикусил язык. Аркадий Павлович вспыхнул. Он сразу понял, что его собеседнику известно все. Им нужно получить «вещество Ариль».

Следователь, в свою очередь, понял, что допустил ошибку. Теперь нужда в какой бы то ни было маскировке отпала.

— Откроем все карты, Ильин. Нам известно многое из того, что вы сделали за последние годы. Мы знаем, что вы сами сожгли все документы, касающиеся вашего препарата. И вы один из оставшихся в живых, кому знакомы научные опыты. Мы желаем, чтобы вы передали свои знания империи. Все знания до конца! Ясно вам? Хорошенько подумайте. А теперь — марш в лагерь!

С утра все пошло по заведенному кругу. Он получил свой паек хлеба, проглотил свекольный чай и стал в общую колонну. Заключенных повели в карьер, расставили по работам. Ильин оказался возле одного из надсмотрщиков. Самое скверное место.

— Эй, ты! — крикнул надсмотрщик. — Заметь себе, я не люблю, когда слишком часто разгибают спину… — и выразительно помахал ременным кнутом.

Аркадий начал работать. Надсмотрщик вился около него, как злой овод. Он придирался к каждому движению заключенного. К полудню Ильин был избит до полусознания. Когда надсмотрщик снова подошел к нему и поднял руку, Ильин, обезумев, схватил подвернувшийся кол и изо всей силы ударил своего палача. Но сил было мало, негодяй только пошатнулся. Люди, видевшие это, замерли. Надсмотрщик потянулся за пистолетом и медленно, стараясь как можно дольше продлить зловещую минуту, вынимал оружие из кобуры. Ильин стоял перед ним и не мигая смотрел на черный пистолет. Он не боялся смерти. Черт с ней, с такой жизнью. Не все ли равно? Хоть его тайна уйдет вместе с ним.

Надсмотрщик поднял пистолет на уровень лица. Ильин смотрел в черное отверстие. Ну!..

— Отставить! — сказал кто-то сбоку. — Он еще не успел проститься с невестой, ему надо подарить несколько часов.

Знакомый гестаповец подошел вплотную к Ильину.

Надсмотрщик опустил пистолет. Ильин оглянулся. Рядом с гестаповцем стояла Маша.

— О-о! — вскрикнула она и бросилась к Аркадию. — Ты?.. Живой?..

Ильин задыхался. Слишком много волнений за один день. Он обнял Машу, потом отстранил ее от себя. Она… В какой-то немыслимой одежде, страшно худая, одни глаза, бледная, изможденная, от белых пышных кудрей остались жалкие косички.

— Откуда ты? — хрипло спросил Ильин.

— Не спрашивай. Такая же работа, как и здесь. Я долго не выдержу, Аркадий, я умру.

Она не плакала. Только дрожали губы и горели сухие, воспаленные глаза.

Гестаповец сделал знак рукой. Два солдата подтолкнули Ильина и Машу и повели их в сторону лагеря.

— Где Терещенко? — спросил Аркадий, дотронувшись до руки Маши.

— Не знаю. На прошлой неделе мельком видела, как он шел по ту сторону зоны.

— Без конвоя?

— О да! Вид у него вовсе не такой, как у всех.

— Тогда ясно. Это он.

— Что ясно? Что он сделал?

— Он предал нас — И совсем тихо добавил: — Им все известно о нашей лаборатории.

Маша промолчала. Гестаповец шел сзади, напевая что-то себе под нос. Он был твердо убежден в успехе. Сцена удалась на славу.

Ильин понял, что на карту поставлена не только его жизнь, но и жизнь Маши.

И снова тот же кабинет, тот же стол и тот же разговор. Только теперь против Аркадия сидела Маша и напряженно смотрела на дорогого для нее человека. Строгое лицо Ильина было замкнуто.

— Как мы думаем поступить, герр Ильин? Подходит вам наше предложение или вы решили отказаться?

Аркадий Павлович не мог открыть рта. Что сказать? Послать его к черту? Замучают, если не убьют сразу. Он сможет выдержать, но вот Маша… Что они сделают с ней? Словно подслушав его мысли, гестаповец сказал:

— Отказ от работы мы расценим как активное противодействие интересам Германии. За это — смерть. Но, прежде чем умрете вы, на ваших глазах нечто ужасное произойдет с Бегичевой. До виселицы ей придется еще многое испытать. Мы шутить не любим.

— У меня есть вопрос.

— Слушаю.

— Где Терещенко?

— Он неподалеку. Дал слово работать с нами.

Тогда Ильин сказал, желая выиграть время:

— Дайте мне два дня. И ей тоже. В таком состоянии, вы сами понимаете… цена слову не очень велика.

Гестаповец поморщился:

— Зачем тянуть время, Ильин? А впрочем, извольте. Сорок восемь часов ваши.

Сорок восемь часов. Длинная узкая камера. Аркадий Павлович ходил взад и вперед, взад и вперед, от двери до окна и никак не мог додумать свою мысль до конца, никак не мог решиться произнести окончательное слово: «Согласен».

Если бы не Маша, он знал бы, как поступить: плюнул бы в лицо этому самоуверенному офицеришке, и конец. Но что будет с ней?

— Мы с тобой уйдем из этого ада, — сказал он Маше тихо. — Новое место, новые возможности. Как знать, не удастся ли бежать оттуда, хотя бы тебе. Подожди, слушай меня, не перебивай. Надо оттянуть время как можно дольше. Мы выиграем, если оттянем время. Либо война кончится, либо…

— Но твое открытие? Ты же будешь обязан…

— Почему ты думаешь, что я обязан? Я не имею перед ними никаких обязанностей. Я в плену, в рабстве, какой может быть разговор об обязанностях? Я буду их водить за нос до тех пор, пока им не надоест или пока не удастся скрыться, бежать тебе или нам обоим. Мы еще поборемся с ними, вот увидишь!

Глаза Аркадия Павловича горели. Он решился.

Сорок восемь часов истекли. Ильина и Бегичеву снова повели в гестапо.

На этот раз в кабинете, кроме уже знакомого гестаповца, находился еще один человек. Представительный, полный, в форме полковника немецкой армии, он сидел в стороне, удобно развалившись в кресле. Он заинтересованно поглядел на вошедших, кивнул Ильину и чуть-чуть улыбнулся. Улыбка у него была усталая, доброжелательная.

— Как отдохнули? — с циничной ухмылкой спросил гестаповец.

— Благодарю вас, — ответил Ильин, — Очень хорошо.

— Итак?

Ильин развел руками:

— Выход у меня один. Придется работать. Тем более, что моя родина, как вы изволили сказать, накануне краха.

Полковник быстро, изучающе взглянул на Ильина. Или он почувствовал в его словах издевку?

— Вот и прекрасно, герр Ильин.

— Позвольте мне высказать просьбу. Терещенко, вероятно, сказал вам, что Мария Бегичева работала в лаборатории Максатова и в какой-то мере причастна к нашему открытию. Поэтому я хотел бы, чтобы наше сотрудничество продолжалось. Это будет полезно для дела.

Офицер, раздумывая, произнес:

— Фрау Бегичеву мы хотели определить на другую работу… — Он в замешательстве взглянул на полковника.

Тот едва заметно кивнул и перевел взгляд на Бегичеву.

— Ну, хорошо. Значит, будем считать, что согласие достигнуто, не так ли, герр Ильин? Господин полковник, вы можете забирать Ильина и его лаборантку. Герр Ильин, представляю вам профессора Вильгельма фон Ботцки. Не обращайте внимания на его мундир, он такой же биолог, как и вы. Ваш коллега.

Глава пятая Лаборатория на Рейне. На сцене снова появляется Терещенко. Вильгельм фон Ботцки. Первый разговор с профессором

Полковник фон Ботцки, Ильин и Маша ехали в большой закрытой машине по горным дорогам, пересекая лесистый район южной Германии.

В полдень второго дня машина остановилась возле очень знакомых ворот. Снова лагерь. Такие ворота сооружались в лагерях по всей Германии. Качаясь от усталости и голода, Ильин и Маша вылезли из машины. Но их не повели через ворота. Обогнув высокий забор, приезжие пошли по тропе на гору и через пять минут оказались возле другого сплошного забора, за которым лаяли собаки.

Ильин остановился перевести дух и оглянулся по сторонам. Картина исключительно красивой природы развернулась перед ним.

Всюду лежали горы, покрытые по-зимнему обнаженным дубом. Местами дубовые рощи сменялись темной зеленью величественных хвойных деревьев. Кое-где лес был разорван голыми скалами, темными провалами оврагов, и эти скалы и щели провалов придавали ландшафту особую, мрачную красоту. Холмы уходили круто вниз. Там, под скупым зимним солнцем, блестела широкая река с висячими ажурными мостами. За рекой дымили трубы, над ними темнело облако. А ниже угадывался большой город. В живописных местах по холмам приютились белые домики, окруженные аккуратными заборами. А совсем близко, почти под ними, страшным серым пятном выделялась вытоптанная до глянца земля. Низкие бараки, каменный блок, высокая труба…

— Что это? — спросил Ильин у солдата, сопровождавшего его.

— Лагерь для режимных заключенных.

— А река?

— Рейн… — сказал он и боязливо оглянулся, не слышит ли кто.

Их провели через вахту. Первый, кого они встретили у входа в дом, был Ион Петрович Терещенко.

Увидев его, Ильин вспыхнул и весь напрягся. Но то, что он услышал от Терещенки, поразило и остановило его. Ион Петрович бросился к нему, сжал руки Аркадия и взволнованным голосом, не обращая внимания на стоящих рядом немцев, быстро заговорил:

— Наши вошли в Польшу, переправились через Вислу. Есть слухи, что на Днепре… И насчет второго фронта… Наступил перелом. Какая радость, товарищи!

Это сообщение, сказанное взволнованным голосом, подействовало на Ильина и Машу настолько ошеломляюще, что они забыли обо всем остальном. Неужели правда? Все презрение, вся ненависть к человеку, который предал их, на какое-то время исчезли. Ведь это первая за полгода настоящая весточка с Родины! Охрана топталась на месте, не решаясь прервать сцену встречи соотечественников, истинного значения которой они не понимали, полагая, что вновь прибывшие просто обрадовались друг другу.

Терещенко спешил использовать благоприятный момент.

— Слава богу, что вы оба остались живы. Я уж не надеялся вас увидеть. Теперь мы можем спокойно работать. Это очень хорошо, что мне удалось вырвать вас из лагеря смерти. Есть сведения, что наш город давно уже освобожден. Еще немного — и войне конец, и мы снова поедем к себе. Как я рад, что вы приехали, друзья! Здесь довольно прилично можно жить…

Ильин вдруг нахмурился. Слово «друзья», сказанное этим человеком, резануло ухо. Постепенно все становилось на свое место. Аркадий замкнулся и не смотрел больше на Терещенко.

— Что же мы стоим! — спохватился тот и на правах гостеприимного хозяина сказал: — Комнаты готовы, вам надо отдохнуть с дороги.

Терещенко побежал вперед. Он прекрасно выглядел. Сытое лицо опять стало круглым. И только бегающие глаза выдавали его беспокойство.

У входа в дом Ильин круто остановился и спросил Терещенко:

— Это ты рассказал в гестапо о «веществе Ариль»?

— Да. — Терещенко натянуто улыбнулся. — Единственный способ вырвать тебя и Машу из лагеря смерти. Немцы ухватились за мое сообщение, и вот ты и Маша здесь, в относительной безопасности и в человеческих условиях.

— Ты предатель, Терещенко! Ты наше дело предал. И это тебе не забудется.

Ион Петрович отвел взгляд, потупился. Он сразу как-то сжался, ссутулился и с минуту стоял так перед Ильиным. Не поднимая глаз, тихо промолвил:

— Ты не знаешь, как меня пытали, Аркадий. Никто бы не выдержал. Это такие муки, такой ужас… И я сдался. Я знаю, что достоин только презрения, мне иногда жить не хочется, до того я противен себе. Но теперь уже не вернешь, засосало, как в трясину. Можешь ненавидеть меня, можешь отвернуться, я даже прощения просить у тебя не решаюсь. Но войди в мое положение, пойми меня, Аркадий…

Он поднял испуганные, умоляющие глаза, встретил холодный взгляд Ильина, с той же мольбой посмотрел на Машу. Она отвернулась. Ей было жаль этого человека, но вместе с тем она ненавидела его. Разве не он поставил их перед страшной пропастью?

Ильин и Маша повернулись и пошли в дом. Терещенко остался.

— Вот ваша комната, герр Ильин. А ваша рядом, фрау Бегичева, прошу сюда. — Вежливый человек в штатской одежде указал на двери, кивнул головой и ушел.

Ильин огляделся. Длинный коридор, много дверей, тишина. У входной двери столик с телефонами.

Войдя в свою комнату, он сразу же увидел решетки на окнах. Обстановку комнаты составляла опрятно убранная кровать, стол, на нем библия и графин с водой. Потоптавшись немного, Ильин снова вышел в коридор.

За столиком сидел тот же вежливый человек. Заметив Ильина, он встал.

— Куда мы попали? — спросил Ильин по-немецки.

— В лабораторию профессора фон Ботцки. Это общежитие научных работников.

— Русских?

— Не только русских, герр Ильин. И английских, и чешских, и французских, и датских. Здесь много ваших коллег, все они работают под руководством профессора. И не жалуются.

— Я могу выйти из дома?

— О да. Пожалуйста! Вокруг нас зона. Не столько для охраны, сколько для вашей безопасности. Знаете, рядом лагерь с опасными людьми… и вообще военное время. Внутри зоны вы можете гулять когда угодно.

Ильин молчал, разглядывая собеседника, потом спросил:

— Чем занимаются здесь сотрудники?

— Каждый своим делом.

— А точнее?

— Это вы можете узнать у профессора. Вообще любопытство здесь не поощряется, герр Ильин. И даже наказывается. Также наказывается посещение чужих комнат.

— Общение научных работников друг с другом — обязательное условие для успешного творчества.

— В пределах лаборатории. Только.

Зазвонил телефон. Комендант снял трубку, выслушал и обратился к Ильину:

— Сегодня в девятнадцать ноль-ноль вас вызывает к себе герр профессор. А сейчас не угодно ли вам пройти покушать?

Фон Ботцки был занят до самого вечера. В приемной профессора томился Ион Петрович Терещенко. Вильгельм фон Ботцки внимательно читал служебную записку, сочиненную Терещенко. Там было сказано следующее:

Читая это место, фон Ботцки улыбнулся. Видно, Терещенко боялся написать «по оккупированной территории», чтобы не обидеть своих новых хозяев…

Далее он прочел:

Фон Ботцки отложил листы бумаги, откинулся в кресле и закрыл глаза. Нужно поразмыслить над этим странным делом.

Он был еще не стар, профессор биологии и химии Вильгельм фон Ботцки, полковник германской армии, начальник одного из отделов по научно-исследовательской работе вермахта. На вид ему можно дать лет пятьдесят — пятьдесят пять. Широколицый, отяжелевший, как большинство людей, десятилетиями ведущих сидячий образ жизни, он действовал всегда неторопливо и продуманно. Даже походка его, величаво-медленная, но уверенная, подчеркивала в нем эту черту характера.

В штабе корпуса и среди сослуживцев по штатской работе фон Ботцки слыл умницей. Когда Гитлер пришел к власти, ученый вместе со своими друзьями на какое-то время занял выжидательную позицию. «Посмотрим, что скажет и сделает этот одержимый человек». Они считали, что наука от политики так же далека, как некая Альфа Центавра от нашей планеты. Жизнь показала, что друзья фон Ботцки и сам он глубоко заблуждались.

Началась война. Институт биохимии, где работал фон Ботцки, стал регулярно получать заказы, от которых у сотрудников института голова пошла кругом. Опыты с органическими ядами, изучение быстроразмножающихся насекомых, работа над гербицидами, способными убивать растения, — вот чем стал заниматься институт. Многие ученые тогда же покинули институт, скрылись, эмигрировали. Фон Ботцки не был в их числе. Он вздыхал, раздумывал, что-то в меру критиковал, но упорно держался за свою должность, обеспечивающую ему спокойную жизнь в хорошем доме.

Как-то так получилось, что профессор даже не удивился, увидев в стенах института людей в военной форме; он испытывал лишь небольшие угрызения совести, когда его приглашали на совещания, где разбирали военно-прикладные вопросы науки. «Что поделаешь?» — говорил он самому себе и, чтобы не прослыть невеждой, в меру сил и знаний помогал разрешать эти вопросы и постепенно становился своим человеком у военных.

А затем мобилизация, чин полковника, мундир, два ордена и уж вовсе благоустроенная жизнь, особый почет и внимание. И вот последнее: его назначили начальником специального научного учреждения, в котором были насильно собраны десятки ученых из разных стран Европы.

Фон Ботцки развернулся. В его руки были переданы сотни патентов на открытия и изобретения, украденные в разных странах; в кабинетах работали выдающиеся специалисты, за которыми помощники профессора буквально охотились по всей Европе. Заманчивые идеи. Блестящие виды на будущее. Великолепные открытия! Кому? Зачем?..

На это Вильгельм фон Ботцки научился отвечать без запинки, усвоив строй мыслей своих высоких покровителей: «На благо великой германской нации».

Когда ему передали первые сведения об открытии Ильина, он только усмехнулся. Небылица. Вздор, близкий к чертовщине. Зеленые животные? Еще чего не хватало! Уж если талантливые немецкие биологи не рискнули заняться такой проблемой, где там какому-то русскому… Поразмыслив, он вспомнил, что, кроме Либиха, Кирхгофа, Майера и других выдающихся немцев, были Менделеев, Тимирязев, Сеченов, Павлов, Максатов. Над этим стоило подумать. В развитии биологии и химии, как нигде, роль русских была всегда очень велика. Почему бы и не появиться некоему Ильину? Но глубина проблемы, сложность задачи, за которую взялся этот Ильин, пугали. Может, просто шарлатанство? Во всем этом надо было разобраться.

Он снова взял записку Терещенки, еще раз прочитал ее. Ильин, Ильин… Профессор лично поехал за ним, чтобы увидеть этого человека. Так, ничего особенного. Молодой человек. Видно, фанатик, истощен, измучен, но деятелен. Знает себе цену.

Профессор позвонил адъютанту:

— Позовите сюда Терещенко.

Ион Петрович вошел и стал у дверей, пятки вместе, руки по швам, не спуская глаз с грозного начальника. Фон Ботцки с удовлетворением отметил послушание в напуганном молодом человеке. Терещенко, конечно, звезд с неба не снимет, но может оказаться очень полезным. Дисциплина — это все.

— Пройдите, Терещенко, сядьте, — сказал он мягко и спросил: — Все, что вы написали, соответствует правде или что-то приукрашено, раздуто?

— Все только правда, герр профессор.

— Значит, если вам верить, то ваш друг Аркадий Ильин создал необыкновенный препарат, который… — Тут он сделал паузу, увидев, что его собеседник рвется начать свой рассказ.

— …который делает чудеса, герр профессор. Об этом веществе я написал в своей записке. Оно изменяет физиологию животного до такой степени, что животное перестает ощущать нужду в любой органической пище. Животные становятся зелеными и продолжают жить за счет усвоения лучистой энергии солнца. Этот препарат в институте назвали «веществом Аркадия Ильина», или сокращенно «веществом Ариль».

— Гм… Вот как!

— Это великое открытие, герр профессор, поверьте мне. Вы представляете, что значит, когда отпадет нужда в кормлении животных! Они будут расти совсем без корма. Сколько зерна останется в распоряжении государства, владеющего «веществом Ариль»! Сколько земли из-под трав и других кормовых культур можно занять пшеницей для людей! Мясо начнет расти так же, как растет картофель и кукуруза, за счет солнечной энергии.

— Занятно…

— Для Германии, которая сейчас испытывает нужду в продовольствии, это открытие будет особенно полезным. Оно принесет горы мяса, совершенно бесплатного, дарового. Сами понимаете, военный потенциал…

— И вы утверждаете…

— Клянусь вам, я своими глазами видел в лаборатории Ильина зеленых свинок и мышей. Это было страшно, неправдоподобно, но это было так.

— Хорошо! — Фон Ботцки тихонько ударил ладонью по столу. — Посмотрим, что получится. Вы, Терещенко, будете посредником между мной и Ильиным. Что ему надо для работы, мы немедленно приготовим. Лабораторное оборудование у нас есть любое. Установим твердый распорядок дня, ни минуты без дела. Строгий контроль за работой Ильина. На вас, Терещенко, я возлагаю работу вместе с Ильиным. Сколько времени потребуется для получения первого готового вещества?

— Два-три месяца, герр полковник. Так говорил сам Ильин. Нужны морские свинки. Бегичева займется ими, у нее есть опыт.

— Она возлюбленная Ильина?

— Так точно.

Полковник подумал немного, улыбнулся, но ничего не сказал на это.

— Хорошо, будут вам и морские свинки. Итак, два месяца. Помните, Германия очень заинтересована в этом препарате. Нам надо много продовольствия. Вы правильно поняли задачу, Терещенко. Успешное разрешение нашего предприятия принесет лично вам «железный крест» и германское подданство. Я сам буду хлопотать о вашем награждении.

У Терещенки екнуло сердце. До чего он дошел! Но отступать он уже не мог. Будь что будет!

— Кроме вас, — сказал фон Ботцки, — с Ильиным будут работать два биохимика. Так надежнее. Можете идти, Терещенко, я доволен нашей беседой. До свиданья.

Когда Ион Петрович ушел, профессор хотел встать, но потом раздумал. Посидев немного в одиночестве с отрешенным лицом и закрытыми глазами, он глубоко вздохнул и снова потянулся к звонку.

— Ильина ко мне.

Ильин вошел спокойно. Он тихо открыл дверь и так же тихо закрыл. Кабинет был большой; в глубине, за столом, возвышался герр профессор.

— Сюда, пожалуйста, — сказал фон Ботцки мягко и устало. — Садитесь.

— Спасибо. — Ильин сел, мельком глянул на профессора и отвел глаза. Он ждал. Его дело было ждать и слушать.

Фон Ботцки тут же начал говорить, обращаясь не к Аркадию Павловичу, а как бы вообще. Он говорил о развитии науки, о биологии, об открытиях, которые двинут человечество к невиданному прогрессу, об избранных, кому сам господь бог вдохнул талант и ясность мысли. Потом перешел к особой роли германской нации в развитии прогресса, сказал о войне, что это «печальный, но неизбежный период в общественном развитии, который, как мы надеемся, закончится в самом скором времени, после чего настанет век разума, век безмятежного творчества и счастья».

Ильин слушал, отвернувшись от оратора, и трудно было понять по его замкнутому лицу, что он думает о словах профессора и о нем самом.

Закончив обширную преамбулу, фон Ботцки перешел к делу:

— А теперь, дорогой коллега, я прошу вас рассказать все о вашем открытии.

— Это уже сделал за меня Терещенко, ваш слуга, — проговорил Ильин.

— Мне недостаточно его сведений.

— Я все забыл. Так давно…

— Ах, как жаль! Как жаль! — Фон Ботцки покачал головой. Он злился, но сдерживал себя. Не стоит горячиться. — Этак мы с вами ни к чему не придем, дорогой коллега. А ведь я взял вас работать, а не беседовать на философские темы.

— Вот и будем работать, вспоминать.

— Ах, так! Ну что ж, это правильно. С вами вместе начнут вспоминать два моих соотечественника и герр Терещенко. Надеюсь, дело у вас двинется быстро. Очень рад, что вы изъявили желание работать. Условия у нас прекрасные. Я хочу только напомнить, что ваше «вещество Ариль» необходимо получить не позже, чем через два месяца. Срок категорический. Германия ждет от вас подарка. Поймете это, пойдете нам навстречу — станете уважаемым человеком империи.

— Я не ариец…

— О, не так важно. При желании все можно сделать, герр Ильин. Это уж предоставьте мне. А теперь не лучше ли нам поговорить о технологии открытия?

— Прошу извинить, но я устал.

— Хорошо. Отложим. Я и на это согласен. Мы будем встречаться с вами довольно часто.

Ильин встал и, не оборачиваясь, пошел к двери.

«Твердый орешек, черт возьми!» — глядя ему в спину, думал Вильгельм фон Ботцки.

Глава шестая Трудный подопечный. Инспекция высоких лиц. Мария Бегичева исчезла. В лагере смертников. Что придумал фон Ботцки

Научный сотрудник секретной лаборатории, русский пленный Аркадий Ильин вдруг закапризничал. Все было не по его, все не так. Когда привезли им же самим заказанное оборудование, он состроил презрительную гримасу и с обидной издевкой заявил:

— И это хваленое имперское производство! Где вы разыскали подобный хлам? Разве это перегонный аппарат? Какой-то самовар! А реторты? Мутное стекло, неровные края… Я очень удивлен, Терещенко, такое служебное рвение — и такие скверные результаты. Хотите как можно быстрее получить препарат и не можете добыть приличного оборудования. При ваших связях, господин начальник…

Терещенко хмурился, отмалчивался, писал длинные заявки, и в лабораторию шли все новые и новые ящики.

Даже подопытными свинками Ильин остался недоволен.

— Шерсть длинная. Что я с ними буду делать? Мне нужны гладкошерстные экземпляры, чтобы я видел малейший оттенок кожицы, а эти похожи на монгольских яков. Ну, что вы держите их передо мной, как хлеб с солью на приеме? — закричал он. — Уберите!

Потом он вдруг заявил, что не может сосредоточиться в помещении, на него давят стены, угнетающе действует обстановка. Ему нужна прогулка. Комендант посоветовался с начальником охраны, и Аркадий Павлович получил разрешение гулять по утрам на ближайшей лесной лужайке. Прогулки продолжались по часу и более. После таких прогулок Ильин долгие часы просиживал за лабораторным столом. Но со своими коллегами делиться мыслями не спешил. Однажды он попросил разрешения гулять вместе с Машей, чтобы было кому высказывать свои суждения. И с тех пор выходил из зоны вместе с лаборанткой. Охрана не спускала с них глаз.

Как-то, гуляя с Машей, Аркадий Павлович сказал:

— Мне говорили еще в лагере, что в лесах Шварцвальда, это в сотне километров отсюда, есть партизанские отряды из бежавших заключенных. Вон, видишь ту большую гору на горизонте? Где-то там… В той же стороне Швейцария.

— А где Россия, с какой стороны?

— Вон там. Очень далеко, Маша, за горами. Польша, потом СССР…

Долгим задумчивым взглядом посмотрела Маша сперва на восток, потом на высокую гору на юге.

…Быстро пролетел месяц, второй. Сперва это были дни тоскливого равнодушия, когда ни к чему не лежит душа и вся энергия уходит лишь на издевку над Терещенкой и «коллегами». Но потом в Ильине заговорил ученый. Лаборатория, оборудованная по последнему слову техники, властно притягивала его. Захотелось продолжить прерванное дело. Ведь ему тогда удалось получить только первый, еще далеко не совершенный препарат. Он быстро разлагался в организме, животное возвращалось в первоначальное состояние. Введение этого препарата в тело животного вызывало очень бурную реакцию, нередко кончавшуюся смертельным исходом. В общем, это было лишь началом. Оставалась масса нерешенных вопросов. Все, что сделал тогда Ильин, теперь хранилось только в его памяти. Как же можно было удержаться и не проверить хотя бы детали, отдельные части общей схемы, если для этого есть все возможности! Делать это надо было скрытно, опасаясь малейшего вторжения чужих биологов в святая святых «вещества Ариль».

И Ильин начал работать, все больше и больше увлекаясь опытами. Долгие часы просиживал он, обложившись книгами или склонившись над приборами. Его помощники стояли рядом затаив дыхание. Они не пропускали ни одного движения русского биолога.

Так прошел третий месяц. Результатов все не было. Терещенко не знал, что и делать. Каждая встреча с полковником превращалась для него в тяжелое страдание.

Руководители ведомства Функа, с нетерпением ожидавшие, когда же им наконец представят доказательства этого важного открытия, решили проверить работу секретной лаборатории и выслали к полковнику опытного инспектора.

Вильгельм фон Ботцки принял гостей в своем кабинете: молчаливого, жестоколицего генерала и сухого офицера в форме войск СС.

Генерал выслушал подробный рассказ фон Ботцки об Ильине, его поведении и, подумав несколько секунд, спросил:

— Саботаж?

— Вероятно. Он ссылается на то, что забыл схему опытов. Добросовестно сидит над приборами. А мои ассистенты в один голос заявляют, что Ильин занимается ничего не значащими фокусами. Во всяком случае, нового в его работе нет ни на йоту.

— А вы уверены, что это самое «вещество Ариль»…

— Ильин сперва отрицал факт открытия, но позже, не без помощи Терещенки, вынужден был признать. Его подруга Мария Бегичева на очной ставке с Терещенкой подтвердила, что держала в руках зеленую морскую свинку, которая ничего не ела…

Генерал посмотрел на своего спутника. Офицер с готовностью поднял брови.

— Может быть, вы вмешаетесь, Габеманн.

Фон Ботцки не впервые слышал эту фамилию. В среде научных работников Габеманн был известен как специалист по развязыванию языков у самых неразговорчивых иностранных ученых.

Генерал сказал:

— Пригласим Ильина. Если он не поймет, что мы не намерены больше терпеть его пассивность, предоставим вам действовать, Габеманн.

Когда вошел Ильин и встал у дверей, генерал, уставившись строгими глазами на Аркадия Павловича, спросил:

— Как далеко продвинулись ваши опыты, герр Ильин?

Ильин печально посмотрел в лицо генералу и молча вздохнул.

— Я понимаю, что вам трудно восстановить по памяти длинную цепь опытов. Однако времени у вас, Ильин, было предостаточно. Пора получить результаты. Скажите прямо: дадите вы нам свой препарат или нет?

Ильин молчал. Сказать им правду? И тут же смерть, конец всему. Снова солгать? Не поверят. И он стоял и молчал.

— Мы расцениваем ваше упрямство как открытый саботаж, — продолжал генерал. — Вам здесь устроили слишком беззаботную жизнь. Это плохо на вас действует, я бы сказал — портит вас. Мы изменим обстановку. С сегодняшнего дня вы будете переведены на работу в лагерь. Там режим обычный, он вам уже несколько знаком. Условия наши таковы: лишь только вы вспомните, как получают зеленый препарат, сию же минуту будете свободным человеком. В ваших интересах ускорить создание препарата. Не сумеете вспомнить, пеняйте на себя. А теперь можете идти.

Аркадий Павлович повернулся и пошел к двери.

— Да, вот еще… — вдогонку ему сказал генерал. — Здесь находится ваша невеста Мария Бегичева. Определим заодно и ее судьбу…

Но генерал не успел договорить.

Раскрылась дверь, и начальник охраны, заикаясь от волнения, произнес:

— Бегичева исчезла.

— Что-о?!

— Заключенная Бегичева сбежала.

Ильин выскочил из кабинета. Маша сбежала!

Ему не разрешили зайти в комнату. Конвоиры грубо вытолкали его во двор, провели по узкой тропинке к серому зданию, к через тридцать минут Аркадий Павлович в полосатой куртке особорежимного заключенного был водворен в барак номер два.

Весь день и всю ночь по окрестным лесам слышались свистки, крики и даже стрельба.

Искали Машу Бегичеву.

Режимный заключенный… Это нечто такое, что стоит за гранью нормального человеческого воображения. Здесь не бьют с утра до ночи палками, не ломают суставов и не сдирают с живых людей кожу. Здесь с изуверской педантичностью, по особому, продуманному порядку трудной работой и голодом доводят людей до предельного истощения, когда человек перестает быть человеком.

Генерал, определивший судьбу Ильина, сказал Вильгельму фон Ботцки:

— Если история с зеленым препаратом не блеф, а действительность, то Ильин сдастся. Я не верю, чтобы человек мог устоять. Он выдаст свой секрет за кусок хлеба.

Аркадий Ильин сразу резко изменился. Его беспокоило не столько собственное положение, сколько судьба Маши. Что с ней, где она, сумеет ли скрыться? Лишь бы ей удалось… Сам он понял, что впереди у него смерть. Секрет «вещества Ариль» уйдет с ним в могилу. Что смерть не заставит себя ждать, он знал отлично. В лагере ежедневно умирали десятки людей. Крематорий дымился непрерывно. Голод взял его в жесткие клещи. Что бы ни делал теперь Ильин, он никак не мог не думать о пище. Организм требовал ее настойчиво и постоянно. Часы между завтраком и обедом, обедом и ужином протекали дьявольски медленно.

Появились частые обмороки, вялость сковывала тело, работу он выполнял механически.

Аркадий Павлович присматривался к людям, которые окружали его. Кто они? Знакомства и близости он избегал. Боялся гестаповской агентуры. Вокруг него были такие же, как он сам, высохшие призраки. Они лежали на нарах, уставившись воспаленными глазами в черный, низкий потолок барака.

Однажды Ильин, не выдержав молчаливого гнета, повернулся к своему соседу по нарам и спросил:

— Вы кто?

— Франц Кобленц.

— Немец?

— Да, из Лейпцига. А вы?

— Русский.

Сосед возбужденно зашептал:

— Я рад познакомиться с вами. Ваши друзья рано или поздно освободят нас. Если только не слишком поздно.

— Почему вы здесь? Ведь своих они держат отдельно.

— Я им не свой. Я коммунист. Был во всех тюрьмах и лагерях. Это, кажется, последний.

— Давно вы в лагере?

— О да. Три года в Моабите, два года в других тюрьмах и здесь шесть месяцев и восемь дней.

Он надолго замолчал. Ильина поразило его спокойствие. Бесконечная апатия или выдержка? Он не знал. Если бы найти здесь друга!..

Прошел еще месяц. О Маше Ильин не имел никаких вестей. Его теперь нельзя было отличить от остальных заключенных. Он походил на ходячего мертвеца.

Вильгельм фон Ботцки довольно часто справлялся об арестованном, но всякий раз слышал от коменданта одни и те же слова:

— Ничего нового, герр полковник.

Упрямство ученого бесило полковника. На что он надеется? Может быть, ему стало известно, что фронт уже за Вислой? Именно на это он и надеется. Может быть, попытаться выбить из рук Ильина последний козырь? Но как это сделать?

И вдруг полковника осенило. Он просветлел. Ну конечно! Фон Ботцки потянулся к звонку. Но не позвонил. Что-то остановило его. Совесть? Возможно, и совесть. Удобно ли ученому с именем вмешиваться в грязную историю? Нет, лучше он останется в стороне. Его дело — чистая наука. Пусть этим займется Габеманн.

В тот же вечер он встретился с Габеманном.

Они беседовали об Ильине целый час. Фон Ботцки тонко наводил эсэсовского офицера на свою мысль. Тот не понимал. Тогда профессор, отбросив дипломатию, сказал:

— Ильин ждет победы Советов. Он надеется на нее. Нужно выбить у него эту надежду и повернуть дело так, будто он с нами.

Габеманн восхищенно уставился на полковника.

— У вас светлая голова, герр профессор! — воскликнул он и засмеялся.

Глава седьмая Ильина приглашают на вечеринку. Фотографии «на память». Лейтенант Райнкопф получил по заслугам. Встреча с фон Ботцки. Восстание заключенных

Ранним утром Аркадия Павловича вызвали из рабочей колонны и повели к вахте. Охранник критически осмотрел тощую фигуру Ильина и не спеша открыл перед ним ворота.

— Можешь идти. Да-да, без конвоя. Давай иди налево, вон туда. Видишь домик? Там тебя ждут. Ну, чего уставился? Иди!

Ильин ничего не понял, но пошел. Даже не оглянулся. Ведь худшего уже быть не могло.

В двухстах метрах от лагеря стоял небольшой дом. Он пришел к этому дому, остановился у калитки, не имея сил шагнуть дальше. Закружилась голова. Ильин ухватился за ограду. Его увидели. Из дома вышла женщина в белом переднике, улыбнулась ему, взяла под руку, ввела в дом и усадила на стул. Через минуту она принесла ему чашку кофе. Аркадий Павлович выпил густой ароматный напиток и сразу почувствовал теплоту.

— Кто вы? — спросил он женщину.

— Экономка господина начальника охраны. Это его дом. Мне приказали принять вас, вымыть, одеть, накормить и предоставить комнату.

Пока удивленный Ильин мылся и переодевался, он все время смотрел на стеклянную дверь столовой. За этой дверью он видел стол, а на столе все, что могло только пригрезиться ему во сне или в мечтах. Экономка вертелась около стола.

Когда Ильин, одевшись, вышел, она предложила ему:

— Пожалуйте сюда. Садитесь и кушайте.

Хотелось брать все. И все сразу съесть. Но Ильин сдерживался, напрягая волю. Он ел медленно и неторопливо, изредка посматривая на немку, которая удивленно поднимала брови: такой голодный человек и так осторожно кушает! Не слишком насытившись, он встал из-за стола, сделал пять шагов к дивану, сел и тут же сидя уснул.

Проснулся он от гула человеческих голосов. Едва открыв глаза, он вскочил. За столом сидели восемь или десять охранников и офицеров гестапо. Они шумели, поднимали рюмки, пили, ели и вообще вели себя как в гостях за столом у радушного хозяина.

— Ну, что вы там, Ильин! Идите сюда, будьте как дома. Вы сегодня у меня в гостях, — громко засмеялся комендант.

Он встал и, не опуская правой руки с салфеткой, которой вытирал жирные губы, левой рукой обхватил Ильина за плечи и потянул за собой к столу, налил ему вина и подставил закуску. Аркадий Павлович уяснил, что является участником какой-то провокации.

— Давайте, Ильин.

К нему потянулись с бокалами. Ом настороженно смотрел на гостей.

— Я не буду пить.

— Ну что вы, Ильин! Пейте, раз угощают. Плохого вам ничего не сделают. За что выпьем? За победу германского оружия? Э, да вы не станете пить за этот тост. Ну, за что же? За победу советского оружия? Выпьете? Ах, вот как! Браво, Ильин, и мы за это выпьем. А теперь споем… как это… «Выходила на берег Катьюшка…»

«Что они хотят со мной сделать?» — вертелось в голове у Аркадия Павловича.

Налили еще. Теперь уже силком заставили Ильина выпить.

На этот раз что-то крепкое. У него закружилась голова, и он потерял сознание.

Ильина перенесли на диван. Двое охранников притащили одежду и стали его переодевать, пока он не пришел в себя.

— Готово? — спросил Райнкопф.

— Да, лейтенант.

— А ну-ка, посмотрим теперь на него. Подымите! Вон какой красавец! Фуражку ему наденьте. Встретишь такого, еще откозыряешь, как своему. А теперь дайте ему понюхать вон ту жидкость, скорее очнется. И тащите сюда, сажайте рядом.

Нашатырный спирт привел Ильина в чувство. Он открыл глаза, осмотрелся. Как, он опять за столом? Вокруг него все так же шумели и пили. Его рука лежала на плече лейтенанта. Во второй руке оказался бокал с вином. Все тянулись к нему, чокались. Ильин попытался вырваться, но сзади его держали. Прямо перед собой он увидел глазок фотоаппарата. Вспыхнула лампочка. Он не успел даже зажмуриться.

— Спокойнее, Ильин, — услышал он сзади. — А теперь повторим, чтоб были видны погоны. Начали!..

И снова вспышка, щелчок затвора, общий хохот. На коленях у Аркадия Павловича очутилась экономка. Она наклонилась к нему и, смеясь, полезла целоваться. Что же это такое? Ильин оттолкнулся ногами и упал вместе со стулом и с женщиной. Но, кажется, он больше и не был нужен. Его грубо подняли с пола и вытряхнули из одежды. Когда Ильин попытался кого-то толкнуть, он тут же получил сильный удар в лицо и упал.

…Очнулся он на своих нарах. Болела разбитая голова, распухли губы. Он с трудом открыл глаза. Над ним сидел Франц Кобленц и прикладывал к его голове мокрую тряпку.

— За что они вас? шепотом спросил он. Не знаю, — морщась от боли, ответил Ильин. Распухший язык еле умещался во рту. Болело все тело, он не мог шевельнуться.

— Звери! — сказал Кобленц и участливо нагнулся к Ильину. — Лежите спокойно, не ворочайтесь.

Ильин болел долго. Франц Кобленц лечил его как мог. Наконец зажили раны на лице, исчезли синяки, но все еще сильно болели вывернутая рука и избитая грудь. Ильин с трудом мог говорить.

— Чего они хотели от меня, Кобленц, я так и не понял. Накормили, напоили, а потом избили. Правда, и я кому-то дал… Но, что я мог сделать обессиленный? И почему они не убили меня, тоже не знаю. Впрочем, можно догадаться. Я нужен им, и они на что-то надеются.

Ильина не беспокоили. Не заставляли ходить на работу, не замечали на поверках. Ему швыряли по утрам крошечный паек хлеба и миску с баландой и оставляли в покое. Это был покой, ведущий к смерти. Истощенный организм существовал как бы по инерции. В нем еле-еле теплился огонек жизни; малейшего ветра было достаточно, чтобы погасить этот огонек.

И снова его вызвали к полковнику.

Проделав с большим трудом путь на гору, где была расположена лаборатория, Аркадий Павлович вошел в дом и по знакомому коридору попал в кабинет Вильгельма фон Ботцки. Тот сидел, небрежно развалившись в кресле. Рядом стоял Габеманн. Полковник скользнул взглядом по лицу Ильина и страдальчески поморщился.

— Плохо выглядите, Ильин, очень плохо, — проговорил он со вздохом сожаления. — Не надоело жить на нашем курорте?

Ильин стоял в позе напряженного ожидания, молча разглядывая своих палачей. И вдруг сказал:

— Я ведь думал, вы ученый, фон Ботцки. А вы гестаповец.

— Молчать! — неожиданно для самого себя выкрикнул фон Ботцки. — Я не позволю!.. — Он покраснел от негодования, тяжело задышал.

Габеманн спросил:

— На что вы надеетесь, Ильин, хотел бы я знать? На счастливую фортуну? Или на разгром Германии? Скажите откровенно.

— Я не хочу говорить с вами, — ответил Ильин. И столько в его голосе было презрения, что фон Ботцки заерзал в кресле, а Габеманн нахмурился.

— До конца войны вы не доживете, Ильин. А если и доживете, так сказать, чисто случайно, то радости вам будет мало. Даже если Советы победят. Узнаете это? — И он протянул Ильину через стол большую фотографию.

Аркадий Павлович машинально взял фотокарточку и долго смотрел на нее непонимающими глазами.

Он видел перед собой знакомое лицо, искаженное какой-то больной улыбкой. Это было его лицо. На его плечах светлели погоны. Ненавистный гестаповский мундир, фуражка с высокой тульей, «железный крест». А вот еще фото. Гестаповец с лицом Ильина сидит в обнимку с другим офицером, держит в руке рюмку. Перед ним стол, с обоих сторон такие же пьяные молодчики. Оргия палачей. И в центре — он, Ильин, русский ученый, советский гражданин.

А вот третье фото. Снова Ильин с бокалом вина в руке. На коленях у него фрау. Боже мой! Что это за страшные снимки! Откуда они?

И вдруг вспомнил. Дом начальника охраны. Запах жаркого, добродушная экономка, вино и тост за победу русского оружия… Так вот зачем была нужна инсценировка!

— Понравилось? — спокойно спросил Габеманн. — Ах, вы рвете эти карточки! Ну что ж! Пожалуйста! Рвите, герр Ильин. Мальчишеская выходка. Фотографий мы напечатаем сколько угодно. Как обрадовался, между прочим, ваш старый знакомый Терещенко, когда мы показали ему эти фото! Он изволил выразиться так: «Я вижу, что мой друг Аркадий Павлович излечился, теперь он тоже с нами». Еще один свидетель вашего предательства. Попробуйте опровергнуть…

— Мне вас жаль, коллега, — сказал фон Ботцки. — Искренне жаль. Не лучше ли подать нам руку и работать вместе?

Ильин молчал. Он чувствовал, что еще минута — и он упадет…

И опять барак, беспросветные дни голода и страданий. И опять вереница страшных суток, которым нет конца. В эту жизнь по ночам врывается гул сотен самолетов, грохот близкой бомбежки, зарево пожарищ за рекой, возбужденный шепот заключенных. Германию штурмуют с воздуха. Наступил 1945 год.

Во время очередной бомбежки города за Рейном в лагере режимных заключенных царило едва сдерживаемое возбуждение. Никто не спал. Охрана нервничала: то на одной вышке, то на другой слышалась шальная стрельба. Под утро несколько бомб упало на территории лагеря. Гестаповцы растерялись. И тогда случилось то, чего никак не ожидали солдаты охраны. Полосатая лавина заключенных бросилась на вахту прямо под треск автоматов, перебила ненавистных надзирателей, зажгла лагерь и ушла в ближние леса.

Вокруг пылали пожары. Лагерь горел. Горел город за Рейном. Зарево висело над всей Германией. С востока и с запада надвигались фронты.

Умирающему в агонии «новому порядку» было не до заключенных, которые ушли из лагеря.

Ушел с ними, не веря в свою свободу, и Аркадий Павлович Ильин.

Глава восьмая, из которой читатель узнает, что стало с Машей Бегичевой. В лесу. Встреча со своими. На перевале. Последние шаги. Доктор Фихтер

Нам давно пора вернуться к Маше Бегичевой, которая бежала из секретной лаборатории фон Ботцки. Где она? Что с ней?

Как только Маша с Ильиным прибыла сюда, она стала замышлять о побеге. Она с ужасом думала о том, сможет ли выдержать Аркадий все испытания, если на карту будет поставлена ее жизнь. Она прекрасно понимала, что служит приманкой, средством давления на Ильина.

Единственным выходом из создавшегося положения оставался побег. Маша, конечно, не представляла себе всех трудностей, которые возникнут, если ей удастся благополучно уйти из лагерной лаборатории. Куда она пойдет дальше? Кто приютит ее? Неведомые люди в неведомых лесах близ той горы, на которую ей указал Ильин? И не окажется ли она, а вместе с ней и Аркадий в еще более трудном положении? Ведь кругом Германия, враждебные или, в лучшем случае, напуганные люди, которые сразу же выдадут ее гестаповцам. Немецкий язык она знала так же хорошо, как и Аркадий, но всякий мало-мальски смыслящий немец сразу же мог узнать в ней русскую. И не застигнут ли ее в километре от ворот лаборатории? Но выхода не было, и, сколько ни рассуждай, смелости от этих рассуждений не прибавится.

Она решилась на побег.

Сказать прямо о своем решении Ильину Маша не хотела. Вдруг он побоится отпустить ее одну.

Маша изредка выходила за зону лаборатории. Несколько раз она с Аркадием гуляла на лесной поляне. Тогда их тщательно охраняли. Она ходила за ворота и одна. За ней одной не особенно следили: маленькая и слабая белокурая женщина, куда она уйдет от своего возлюбленного? Когда вахтер спрашивал ее, зачем она выходит, Маша всегда отвечала:

— Нарвать травы для подопытных животных.

Это звучало убедительно. На попечении лаборантки находилось почти полсотни свинок и кроликов, с которыми предполагалось вести опыты по инъекции «вещества Ариль».

Маша решила воспользоваться своей относительной свободой. Когда она узнала, что приехала комиссия, она поняла, что надо бежать сейчас же. Маша быстро оделась, положила в карманы галет, немного хлеба, оглядела последний раз свою комнату и вышла во двор.

— Далеко, красавица? — спросил солдат на вахте, осматривая девушку с ног до головы.

— За травой.

— Может, тебе провожатый нужен? — добавил он, прищурившись.

— Благодарю вас, я на несколько минут.

Под взглядом охранника она неторопливо пошла к лесу, наклоняясь и делая вид, что рвет траву. А когда первые кусты скрыли ее, что есть силы побежала прямо в лес.

Этот район южной Германии, где берут начало великий Дунай, полноводный Рейн и десятки других мелких речушек, донес до наших дней почти первобытную природу далекого прошлого Европы. На горах, не утративших самобытной прелести, вольно раскинулся черный — дубовый и хвойный — лес. Огромные буки и дубы закрыли землю, и под их ветвями даже в самый яркий день стояла таинственная тень, наполненная тишиной и запахом прелых листьев. В лесах скрывались глубокие овраги, по мшистым камням бежали ручьи; кое-где из земли выглядывали обветренные скалы, видавшие Нибелунгов; разрушенные альпийские вершины гордо возносили к облакам гранитные останцы, похожие на фигуры древних воинов.

Сама того не зная, беглянка уже на первых километрах сбила со своего следа погоню. Она перешла два или три ручья, долго брела по голому каменистому берегу горной речки вверх и к концу дня пересекла дивно красивые луга уже близко от вершины какой-то горы. Здесь, среди хаотического нагромождения скал, выбившаяся из сил девушка уснула. Ночь прошла спокойно. Изрядно продрогнув, с первым проблеском света Маша поднялась и пошла еще выше. Восход солнца застал ее на самой вершине горы.

Перед Машей открылось величественное зрелище. Освещенный красноватым проблеском утренней зари, внизу во все стороны, куда только хватал взор, раскинулся позолоченный солнцем лес. Он заполнял ущелья и низины, взбирался на пологие холмы и крутые склоны, заселял весь видимый мир. Так не хотелось уходить с открытого места под темные своды деревьев! Маша посидела немного, пожевала галету и, определив по солнцу, где юг, пошла вниз, в леса, ориентируясь на другую, столь же высокую отдаленную гору. Идти прямо к ней через лес казалось так просто.

Но в лесу она сразу же заблудилась, сбилась с направления и долго ходила из стороны в сторону, потеряв ориентир.

Ночь застала ее на краю большого ущелья, перейти которое в сумерках было так же страшно, как спуститься в глубокий черный колодец. Девушка нашла большой куст можжевельника и забилась в самую середину его. Так прошла еще одна ночь и еще одни сутки. Пошатываясь от усталости, она брела все дальше и дальше. Дорогу пересекло шоссе. Куда ведет оно? Но разве можно у кого-нибудь спросить! Оглядевшись, она быстро перебежала шоссе, обошла стороной какой-то фольварк и снова углубилась в девственный лес.

Прошел еще день, второй и третий. Лес, кусты, овраги, скалы, пугливые лоси, по ночам крик каких-то зверей, и лес, лес, бесконечный молчаливый лес.

Кончились галеты, давно уже не было хлеба. Маша стала собирать прошлогодние ягоды, орехи и желуди. К концу первой недели побега Маша Бегичева, голодная, измученная, свалилась в лесу, уже не в силах двигаться дальше. «Вот и все, — подумала она, поглядев на зеленый шатер над собой. «Вот и конец. А я ведь даже не простилась с Аркадием. Зато он теперь свободен в своих действиях. Хоть это…»

В полузабытьи Маша услышала над собой голос. Кто-то сказал по-русски:

— Ой, она дышит!

Маша застонала, голос затих. Но тут же она почувствовала, что ее подняли и повезли куда-то на тряской повозке.

Очнулась она уже в постели. Тепло и горячее молоко окончательно привели Машу в сознание. Она увидела около себя двух женщин. Одна из них спросила сначала по-немецки, потом по-русски:

— Ты кто, девушка?

Маша открыла глаза и осмотрелась. Маленькая комнатка с маленьким окошком, с потемневшими от времени бревенчатыми стенами, железной печью. Видно, лесная сторожка. Маше не хотелось отвечать, она, в свою очередь, спросила по-русски:

— А вы кто?

— Мы работницы с фермы, русские мы, пленные. Ухаживаем за скотом у одного фрица, прости господи. У здешнего фермера. Я калужская, а товарка моя с Черниговщины. Нашли тебя на дороге. Ты говори, не бойся.

Маша поверила им, устало улыбнулась.

— Я не боюсь. Я бежала из лагеря…

Женщины переглянулись.

— Куда ты шла?

— На юг.

— Зачем?

— Надо же куда-то идти.

— Ще дытына, — с материнской нежностью по-украински сказала другая женщина и погладила Машу по голове.

Женщины пошептались между собой.

— Слушай… Ты лежи здесь, пока мы не придем. Никто тебя не найдет. Мы завтра повезем молоко на завод и заедем к тебе. Дадим одежонку и скажем, куда тебе лучше идти. Ладно? На столе молоко, пей и поправляйся. Больше у нас ничего нет. Жди и никуда не выходи.

Они ушли. Маша протянула руку, достала кувшин с молоком, напилась. Хотела встать и не могла. Слабость. А вдруг все это ложь и они приведут полицию? Промучавшись наедине со своими подозрениями, она уснула и проспала довольно долго. Проснулась среди ночи. Было темно и тихо. Скрипела неплотно прикрытая дверь. С замершим сердцем Маша поднялась и захлопнула дверь. Кружилась голова. Она снова напилась молока и села на постели. Когда же утро? Ночь шла длинная, бесконечная.

Наконец небо стало сереть, но Маша уже снова спала. Она не услышала, как заржала лошадь, как вошли в сторожку женщины.

— Вставай, девочка, — прошептал над ней голос.

Маша улыбнулась во сне: она видела свою мать. Но ее настойчиво потрясли за плечи. И Маша испуганно открыла глаза.

— Это мы, не бойся. Ну как ты? Хорошо? Можешь идти? Тогда одевайся. Неказистая одежонка, но крепкая. Новостей не знаешь? Слава богу, хорошие новости. Наши уже близко. Хозяин наш подобрел, все «гут, гут» говорит. Чует, стерва, конец им приходит. Ты иди на юг. Только придется тебе крюку дать, городишко тут на пути есть, обойди его. Да не надо благодарности. Что ты! Как звать-то? Маша? А лет тебе сколько? Двадцать три? Ну, счастливо тебе, доченька. А это мы тут трошки поесть тебе собрали на дорогу.

Маша распростилась с добрыми женщинами и пошла под гору. Не выдержала, оглянулась. Женщины стояли на дорожке и вытирали глаза…

Она обошла стороной небольшой городок. Снова перебежала через автостраду и углубилась в леса. На этот раз ориентиром для нее служил высокий скалистый хребет. Освещенные утренним солнцем вершины хребта пылали красным светом и казались заманчиво близкими. Не знала Маша, как они далеки и неприступны.

И снова дни и ночи она брела, тяжело волоча ноги и опустив голову. Снова густой туман в оврагах, сумасшедший стук собственного сердца, таинственные звуки черного леса, одиночество, от которого хочется кричать во весь голос, и страх за свою жизнь. Скоро мешочек с едой стал лишним. В нем не осталось ни крошки. Маша выбирала в траве редкие ягоды, обрывала с кустов можжевельника сизые, терпкие, приторно-сладкие плоды. Хребет уходил вверх, рассеченный ущельями, усеянный скалами.

Маша Бегичева подымалась все выше и выше. Она боялась остановиться, боялась упасть. Здесь ее никто не подберет. Кругом безлюдье и дичь, наводящие на мысль о далеком времени гейдельбергского человека. К вершине хребта Маша не пришла, а приползла. Ей повезло: она наткнулась на птичье гнездо с шестью крупными яйцами. На самой вершине, среди голых скал, Маша спала весь день, а к вечеру, когда взошла луна, снова пошла вниз, в неведомые лесные дали, раскинувшиеся перед ней в зеленоватом фантастическом свете полной луны. Где-то внизу, далеко-далеко, словно звездочки, сияли огни городов или заводов. Может, это и есть Швейцария?

На исходе следующего дня Маша Бегичева поняла, что дальше идти она не сможет. Силы оставили ее. Тоскливыми глазами оглядела она редкий лес вокруг, светлые поляны и упала навзничь. Она долго лежала в забытьи. Потом открыла глаза. В кустах рядом с ней кто-то фыркнул. Маша повернула голову. На нее почти в упор смотрели четыре круглых приветливых глаза. Козочки… Их милые мордашки с любопытством уставились на лежавшую девушку. Но стоило ей только повернуться, как косули подпрыгнули на месте и моментально исчезли.

Маша лежала и думала. Может быть, они ручные и здесь есть кто-нибудь поблизости? Так не хочется умирать… С трудом поднявшись, она собрала последние силы и побрела вперед. Метр, другой, третий… Маша едва преодолела поляну и, совсем обессилев, легла около узкой дорожки, пересекавшей лесную поляну на другом конце.

Тут она забылась, мир перестал для нее существовать.

Ночью на лесной дороге показалась легкая тележка, запряженная парой лошадей. Лошадьми правил старик.

Он держал вожжи в расслабленных руках и, опустив голову на грудь, мирно дремал.

Кони почуяли неладное еще издали; они подняли головы, навострили уши, прошли несколько шагов., потоптались на месте и остановились; тревожно фыркнув, оглянулись на хозяина. Он дремал. Тогда лошади свернули с дороги в обход опасного места. Тележку затрясло на пеньках, человек проснулся и что-то пробурчал по поводу глупых животных, которые не видят дороги. Вожжи натянулись, лошади снова ступили на дорогу и… встали.

Старик зачмокал, задергал вожжами, но лошади только танцевали на месте.

— Что такое?

Присмотревшись, он увидел на дороге лежавшего человека и проворно соскочил с двуколки.

— О, mein Gott! — воскликнул он. — Здесь мертвое тело. Бедное дитя! Совсем ребенок! Но она, кажется, жива… В таком случае, Фихтер, за дело!

Он бережно поднял девушку, уложил ее в тележку и, кое-как примостившись сбоку, задергал вожжами и помчался по лесу. Скорей домой!

Вырвавшись из леса, лошади понеслись по горным лугам мимо редких скал и кустов и через несколько минут остановились перед домом, над входом в который висела небольшая вывеска, извещающая, что здесь находится «Контора высокогорного заповедника доктора Фихтера».

— Эй, кто там, скорее ко мне! — громко закричал Фихтер.

Из дома вышла женщина, засуетилась, побежала вперед, открыла двери, помогла Фихтеру уложить девушку на кушетку и выбежала за водой и лекарством.

Через несколько минут Маша Бегичева пришла в себя.

— Она просто ослабла от голода, — шепотом сказала женщина. — Можно дать ей кофе?

— Да, да, Лиззи, теплого сладкого кофе. И, пожалуйста, никому ни слова. Я надеюсь, вы понимаете меня?

Лиззи чуть-чуть присела. Она, разумеется, прекрасно все понимает. Пусть доктор Фихтер не думает, что его старая служанка такая уж дура. Пора бы знать ее, второй десяток вместе — и такие наивные вопросы! Вот именно. Может быть, она даже больше доктора Фихтера разбирается в подобных делах.

Но Лиззи все это произнесла только про себя. Ни к чему начинать спор, тем более что перед ними лежит человек, нуждающийся в срочной помощи. И Лиззи стала действовать. Она мигом принесла кофе, подсела к девушке, приподняла ее голову и стала поить. Маша пила маленькими глотками, не открывая глаз.

— Кто бы вы ни были, спасибо, — прошептала она.

Лиззи опустила голову девушки и строго глянула на Фихтера.

— Вам лучше уйти, Фихтер, — сказала она и взглядом показала на девушку.

Он не понял своей служанки, потоптался и сказал:

— Но я хотел бы…

— После, после, герр Фихтер. Я займусь сейчас этой девушкой, переодену ее, уложу, а тогда уже вы можете задать ей свой миллион вопросов.

Когда Фихтер вошел снова в комнату, Маша лежала на постели переодетая, щеки ее жарко горели. Она тяжело дышала. Было ясно, что она не только голодна, но и больна. Ни о каком миллионе вопросов не могло быть речи. Фихтер понял это прежде, чем Лиззи успела в своей обычной манере отчитать его.

Он не сказал ни слова. Просто сел около девушки и стал смотреть на нее поверх очков. Лиззи, в свою очередь, смотрела на доктора Фихтера.

Он был совершенно лыс, этот старый человек. Его лоб, бритая голова и гладко выбритые щеки лоснились, освещенные электрической лампочкой. Прямой длинный нос угрожающе нависал над резко вычерченной линией рта. По-молодому живые глаза светились умом. В уголках подвижных губ таилась добрая усмешка. Узкие белые руки с длинными пальцами и синеватыми венами беспокойно шевелились. Видно, эти руки не привыкли лежать вот так, без дела.

— Что вы скажете, Лиззи? — спросил Фихтер и перевел взгляд на свою служанку.

— Бедная девочка, вот что я скажу. И больше ничего, если не считать моего тысячного по счету проклятия войне и тем, кто ее породил, и нашим неразумным вождям, которые подожгли всю Германию, и злым людям, по чьей вине страдают вот такие дети, на каком бы языке они ни говорили и какому бы богу ни поклонялись. А еще, доктор Фихтер, добавлю, что…

— Лиззи! — укоризненно перебил ее Фихтер. — Всего, что вы сказали, уже вполне достаточно, чтобы обоих нас засадить на очень долгий срок в ближайший лагерь. Пожалуйста, замолчите. Или, если уж вы не можете молчать, выскажитесь, кто, по-вашему, эта девушка и что нам с ней делать? Только, будьте добры, не повышайте голос. Она спит, а я, слава богу, неплохо слышу нормальную речь.

Лиззи пропустила мимо ушей этот выпад. Она смотрела на девушку задумчивым взглядом матери.

— Беглянка из лагеря — вот кто она. Может быть, полька или норвежка, русская, француженка. Не все ли равно. Убежала — и хорошо сделала, поверьте мне. Пусть себе отдыхает и поправляется. Вы думаете, я ее отдам? Да пусть меня лучше повесят, но я ее поставлю на ноги. И не смотрите на меня своими ужасными глазами, Фихтер, не раздражайте мою больную печень. Поправится и пусть себе идет, куда хочет, пусть все они идут по своим домам — ведь у каждой есть мать и жених… Или вы что-то хотите сказать мне?

— Нет, нет, Лиззи, я просто слушаю вас. Беглянка? Очень может быть. Очень. Только откуда она? Ведь не попадись ей на дороге я, она умерла бы в лесу. Ну, так быть по-вашему, Лиззи. Мы ее поставим на ноги.

Этот старый немец, в годы разнузданного нацизма удалившийся в такую глушь, как Шварцвальдский заповедник, этот немец, профессор Фихтер, снова задумался над судьбой своей родины. Что-то будет теперь с их великой и древней страной? Кто укажет ей путь в будущее? Она пала в глазах всего мира так низко, она поступила так подло, что захотят ли теперь люди протянуть ей руку помощи и вытянуть из пропасти? Все решится в ближайшие месяцы. Все.

Он вспомнил своего друга, биолога фон Ботцки, который не сумел сохранить своей совести. Вильгельм отошел от него, ему показался удобнее другой путь. Говорят, он теперь высоко поднялся. Во всяком случае, не прислал ни одного письма, ни одной весточки за семь лет. Это уже кое о чем говорит. А ведь были друзьями, вместе работали, вместе распевали песни Гейне…

Лиззи незаметно вышла. Больная вдруг заворочалась, тихо застонала и открыла глаза. Она увидела бритое, спокойное лицо Фихтера и тут же испуганно заметалась в постели.

— Где я? — спросила она по-русски.

— У друзей, — по-немецки ответил Фихтер.

Она поняла его. Немного успокоившись, спросила, уже по-немецки:

— Это правда?

— О чем вы, дитя мое?

— Что вы — друг…

— Клянусь святой Марией, — шутливо сказал Фихтер.

— Мария — мое имя.

— Вот как! Но я вас нашел не в раю, а в лесу.

— А где та женщина… Или мне показалось?

— Нет, нет, она есть в самом деле. Сейчас я позову.

Он вышел и вернулся вместе с Лиззи. Ее лицо сияло.

— Она звала меня? Меня? — радостно восклицала женщина. — Я здесь, фрейлейн. Что вам угодно?

Маша улыбнулась ей.

А Лиззи вдруг повернулась к Фихтеру и строгим голосом сказала:

— Вам лучше идти, Фихтер. Пора отдыхать. Я побуду с девочкой, не волнуйтесь. Спокойной ночи, герр профессор. Приберегите свои вопросы до утра.

Глава девятая Беглецы. Встреча с Райнкопфом. О чем думал профессор фон Ботцки. Последнее убежище заключенных

Беглецы метались по лесу, как затравленные звери. Опомнившись от первого испуга, гитлеровцы бросились в погоню. Лес и горы наполнились солдатами, послышалась трескотня автоматов.

Майор Габеманн, взбешенный всем случившимся, взял на себя руководство карателями. Он лично просмотрел тела убитых заключенных. Ильина среди них не оказалось. Черт бы его побрал! Уж лучше бы его тут прикончили!..

Фон Ботцки печально вздохнул, выслушав сообщение майора.

— Значит, сбежал?

— Вероятно, так, господин полковник…

— Что же вы думаете делать, Габеманн?

— Искать, господин полковник.

— Так ищите, майор, действуйте, не стойте в моем кабинете, прошу вас… — В голосе фон Ботцки слышалось раздражение.

— Примем все меры, уверяю…

Беглецы метались в лесу. Их брали в кольцо. Они слышали выстрелы и справа, и слева, и впереди, и сзади. Что делать дальше? Куда идти?

Сперва заключенные двигались большой шумной толпой. Потом толпа стала редеть. Отставали слабые. Уходили в стороны группы, надеявшиеся пробиться своими силами. Когда рядом с Кобленцем оставалось человек десять, Ильин вдруг увидел Терещенко.

— И ты здесь? — с угрозой в голосе спросил он.

— Я ведь тоже был в лагере. И тоже… Меня посадили в один день с тобой.

— Дослужился, негодяй!

Больше Ильин с ним не разговаривал. И тем не менее Ион Петрович старался держаться ближе к своему старому другу, хотя и боялся его. У обоих было по пистолету.

Им удалось проскочить один заслон и уйти от карателей. Голодные, оборванные, они кружили по лесу всю ночь, а утром увидели перед собой домики какого-то местечка.

Кобленц подошел к Ильину и сказал:

— Надо расставаться, Ильин. Мы пойдем на запад. А вы пробирайтесь на юг, к границам Австрии или Швейцарии.

— Куда вы пойдете?

— Будем искать своих в городе.

— Но ваша одежда…

— Мы найдем другую. Пошли.

Ильин, Кобленц и еще один товарищ смело вышли из леса и приблизились к крайнему дому. Кобленц постучал.

Дверь распахнулась. Пожилая немка ахнула и в ужасе отшатнулась.

— Не бойтесь, — сказал Кобленц. — Ничего плохого мы вам не сделаем.

— Русиш? — тихо спросила хозяйка.

— Нет. Немцы. Из лагеря. Мы просим у вас одежду, фрау. Дайте нам что-нибудь.

Немка залилась слезами, полезла в сундук и, всхлипывая, рассказала о своем горе. У нее убили мужа и братьев. Вот их одежда. Зачем она ей? Пусть берут. И что за проклятая война! Одни гибнут на фронте, другие в тюрьме. Скорее бы конец этому аду!

Она накормила нежданных гостей, отдала им всю одежду и, не переставая плакать, осторожно проводила огородами в лес, не забыв рассказать, где опасно и где можно встретить полицию.

— Немцы стали думать. Они, наконец, начали рассуждать и делать выводы, — задумчиво сказал Кобленц, шагая рядом с Ильиным. — А все вы, русские…

Беглецы переоделись. Кобленц и еще два товарища пожали Ильину руку и пошли в сторону.

— Мы еще встретимся, друг, — убежденно сказал Кобленц на прощанье.

Ильин и семь русских пленных пошли на юг.

Ночью они натолкнулись на новый заслон, вызвали стрельбу и бросились назад. Шли всю ночь, а утром произошла еще одна встреча, на этот раз с человеком, которого Ильин никак не ожидал больше встретить.

Старый его знакомый, лейтенант Райнкопф, убежал из лагеря при первом же выстреле. Будучи человеком далеко не храброго десятка, он сразу понял, чем пахнет для него восстание заключенных. Целый день он просидел в густых зарослях можжевельника и тут обнаружил недалеко от своего убежища еще одного охранника. Они стали думать о том, как же им теперь возвратиться на службу, и пришли к выводу, что лучше всего сделать так, будто они бросились в погоню. Но для убедительности им нужно обязательно привести кого-нибудь из беглецов.

Они подались в лес, долго блуждали и, уже когда совсем отчаялись встретить жертву, оказались лицом к лицу с группой Ильина.

Первым заметил офицера и охранника Терещенко. Сердце у него испуганно замерло; он хотел крикнуть товарищам, но язык не слушался. Он даже забыл, что у него в руках пистолет, ужас охватил его. Он вдруг страшно закричал и, подняв руки, бросился навстречу Райнкопфу. Охранник дал очередь из автомата. Терещенко свалился, как подрезанный. А сам охранник, увидев группу заключенных, шарахнулся в кусты, предоставив своему офицеру выкручиваться из создавшегося положения.

Лейтенант какую-нибудь секунду стоял с пистолетом в руке, не решаясь стрелять. Ему тоже было страшно. И вдруг он увидел перед собой знакомое лицо.

— Ильин! — на весь лес крикнул он и нажал спусковой крючок.

Пистолет подскочил в его дрогнувшей руке, пуля впилась в ствол дерева рядом с Ильиным. Второго выстрела он сделать не успел. Ильин поднял пистолет. Гестаповец выронил оружие и ничком упал на траву.

— Ну вот, — сказал Ильин. — Я опять начал воевать. Первый выстрел, кажется, удачный.

Он подошел к Райнкопфу, взял его пистолет, свой отдал товарищу. Потом остановился над телом Терещенки. Аркадий Павлович перевернул его, посмотрел на уже отрешенное лицо и вздохнул. Он не сказал ни слова осуждения, ни слова сочувствия.

Эта короткая и драматическая встреча в лесу имела свои последствия.

Сбежавший охранник довольно скоро нашел своих и повел солдат к месту происшествия. Отряд разыскал убитых лейтенанта и заключенного и бросился в погоню.

С Аркадием Павловичем осталось шесть человек. У них был один автомат, две гранаты и три пистолета. Когда их нагнали, обреченные люди не подняли рук. Они забились между скалами на вершине небольшой горы и решили отдать свою жизнь как можно дороже. У солдат, окруживших беглецов, такой решимости, к счастью, не было. Они не полезли на верную смерть и начали осаду. Связной бросился в ближайший фольварк доложить Габеманну о положении.

Майор выслушал связного по телефону и приказал:

— Уничтожить на месте.

Связной сказал:

— Отто Кранц, который обнаружил беглецов вместе с покойным лейтенантом, слышал, как бедняга Райнкопф перед смертью выкрикнул фамилию Ильина. Это не тот русский, которого вы искали?

Майор молчал больше, чем полагалось молчать начальнику перед вынесением серьезного решения. Справившись с волнением, он приказал:

— Повторите еще раз…

Связной повторил.

— Приказываю держать группу до моего приезда. Ясно?

— Так точно!

Майор бросился к фон Ботцки.

— Нашли! — сказал он с такой радостью, будто разыскал самого близкого человека. — Взяли вашего Ильина, профессор! Вот здесь. — Палец Габеманна показал в зеленый угол на карте.

Фон Ботцки прочитал надпись «Заповедник». Он тут же вспомнил Фихтера. Ну да, именно здесь живет старик Фихтер. Боже мой, как это он совсем забыл о нем! Добряга Фихтер, жив ли ты?

В голове герра профессора поднялась целая волна воспоминаний, а вместе с ними и тревог за собственное будущее. Он подумал, что его кумир, на которого он ставил, вот-вот будет бит, а ему самому надо еще жить да жить. Он вдруг понял, что, для того чтобы жить, ему необходимо плюнуть на всех и вся и заблаговременно отвести от себя крупные неприятности, какие могут возникнуть в связи с лабораторией и вот с такими друзьями, как этот долговязый Габеманн. И фон Ботцки поймал себя на мысли, что хорошо бы податься к Фихтеру, переждать у него в блаженной тишине лесов катастрофу и хорошенько обдумать будущее. Но тут же он вспомнил об Ильине, участь которого должна быть решена сейчас, сию минуту, и о своей лаборатории, которую пора бы перевести в другое, более покойное место, если вообще в Германии найдется сейчас такое место. Ему страшно захотелось владеть секретом Ильина, теперь, быть может, уже не для величия тысячелетней империи, а для себя лично, чтобы иметь что-то выдающееся на руках, когда придется явиться в иное общество, где не будет ни Гитлера, ни вот этого черномундирного Габеманна. В самом деле, не он ли, фон Ботцки, любил говаривать, что хозяева могут меняться, а наука вечна. Человечество, конечно же, не погибнет вместе с нацистами. И Германия останется. Значит, и он, Вильгельм фон Ботцки, останется. Надо только умно и быстро смыть с себя коричневую краску, которая не пользуется больше популярностью даже в Мюнхене, и позаботиться о собственной безопасности. Что же касается господина Ильина…

Он посмотрел на Габеманна. Майор явно ждал его слова и с жадным нетерпением следил за лицом профессора. Уж не читает ли он его мысли?

Фон Ботцки выпрямился, свел на лбу глубокие складки и сказал:

— Ильина надо сохранить. Мы все-таки возьмем у него тайну вещества. Дайте ему возможность выйти вот в этот район. — Палец профессора ткнулся в поляну с надписью «Заповедник». — Пусть он придет сюда. Можно не сомневаться, его там встретят сердечные и добрые люди. А вы блокируйте этот район, чтобы он не ушел. Запрем здесь. Я все устрою так, что Ильин сам выложит нам свое изобретение. Лично я еду в заповедник сегодня же.

Майор не все понял. Собственно, он даже ничего не понял. Но расспрашивать полковника счел неудобным, сказал: «Есть», — и вышел.

…На восходе солнца Ильин поднялся на самый верх скалы, у подножия которой засели его товарищи, и осторожно огляделся вокруг.

Лес, лес и лес. Вершины невысоких гор. Скалистые останцы. Далеко внизу виднелись красные крыши каких-то селений, сверкало озеро.

Километрах в трех, на кромке леса, он увидел большое здание служебного типа, рядом несколько домиков поменьше. Из трубы одного дома шел дымок…

Глава десятая Фон Ботцки плетет хитрый план. Посещение старого друга. Ганс Фихтер — простофиля. Лаборатория заповедника под охраной высокого лица

Вильгельм фон Ботцки решил пройти до заповедника пешком. Каких-нибудь четыре километра, да тем более лесом.

Профессор сменил военную форму на штатский костюм, вооружился толстой палкой и не торопясь пошел в гору, по пути обдумывая, как ему вести себя со старым товарищем.

Придерживаясь заросшей лесной дороги, профессор шел все выше и выше. В его руках подымалась и твердо стукалась о землю палка. Фон Ботцки часто останавливался и осматривался. В такой глухомани нетрудно и заблудиться.

Никто ему не встретился, никто не потревожил. Здесь было очень тихо и очень спокойно.

Он опять подумал об Ильине. Все-таки он его перехитрит, выманит у этого русского секрет открытия, заставит работать на него, на фон Ботцки. Если бы удался его тонко задуманный план!..

Все зависит сейчас от старого Фихтера. Попадется он на удочку или нет.

Лес стал редеть. Фон Ботцки поднялся на пологую гору. Под ногами хрустели осколки скальных пород, чуть покрытые мхом и травой, деревья цеплялись за камни узловатыми корнями.

Полковник шел уверенно. Он уже не боялся заблудиться.

Скоро он вышел из леса. Здесь начинались альпийские луга. А дальше и впереди по склону возвышались вершины гор.

Вильгельм фон Ботцки с любопытством осматривал горы, лес и луга. Давно он не был в таких местах. Городской житель. Глаза его приятно отдыхали на нежной зелени, наслаждались игрой света и тени в скалах, уши улавливали блаженную тишину первозданной природы. Какое-то давно не испытанное чувство покоя охватило его. Хотелось лечь на траву, закрыть глаза и лежать так долго-долго, забыв о человеческой суете.

Полковник нахмурился. Что это его тянет на сантименты? Впереди серьезные дела, а он расчувствовался. И вдруг он понял: дело не в Фихтере и не в этом пейзаже. Дело даже не в Ильине. Все это частности. Дело в войне. Если говорить честно, она проиграна. Может быть, вот сейчас, сию минуту, русские уже пошли через Одер на Берлин. И нет больше Гитлера, нет нацистов, а он — большой, уверенный в себе, сильный фон Ботцки, как сирота, без папы и мамы. И кто знает, что ждет его завтра? Не потянут ли его, полковника нацистской армии, к ответу вместе с Габеманном и другими воинами Гиммлера?

Скверно чувствовать себя покинутым. Очень скверно. Надо искать выход. Не пора ли подобрать нового хозяина взамен тонувшего. Но ведь к новому хозяину, кто бы он ни был, с пустыми руками приходить не следует. Разве это не ясно?

И он снова вспомнил Ильина.

Надо, чтобы получилось с зеленым препаратом!

Вильгельм фон Ботцки вышел на территорию заповедника. Это был небольшой благоустроенный поселок на семь или восемь семейств, расположившийся на большой высоте над уровнем моря в зоне лесов и субальпийской растительности. Добротное здание, выстроенное в виде буквы «П», с удобством объединяло на своих полутора этажах служебные помещения, кабинеты и библиотеку. Средняя часть дома с надстроенным вторым этажом являлась в то же время квартирой директора заповедника. Окна гостиной выходили во внутреннюю сторону буквы «П», из них хорошо были видны оба крыла дома и чудесный пейзаж близких и дальних лесистых гор, на многие десятки километров уходящих к глубокой долине большой европейской реки.

Между крыльями дома, чуть выдаваясь вперед, стоял одноэтажный особняк. Это была лаборатория, гордость Фихтера. Когда-то профессор проводил в особняке долгие часы, занимаясь биохимическими исследованиями. В последние годы лаборатория, по существу, пустовала. Два химика-биолога ушли на фронт. Сам Фихтер был слишком загружен директорскими обязанностями; он с трудом преодолевал трудности военного времени, когда штат стал вдвое меньше, а работы в заповеднике вдвое больше. Где уж там заниматься химическими исследованиями! Лабораторные окна не светились по ночам; Лиззи раз в месяц заходила в особняк, чтобы смахнуть со столов пыль да вытереть пол. Кроме нее, там никто не бывал.

По сторонам служебного здания стояли четыре жилых коттеджа.

Вильгельм фон Ботцки одним взглядом охватил мирный пейзаж заповедника и уверенно направился к служебному помещению.

Его встретил, сам Фихтер.

Он долго смотрел на улыбающегося, полного господина, обратил внимание, как он вежливо снял шляпу, как дрогнул его круглый подбородок и поплыли в сторону толстые складки на щеках, как протянулись к нему, к Фихтеру, руки, и только тогда узнал старого товарища.

— Вилли, разве это ты? — сказал он, досадуя на непрошеные слезы и на дрожь в пальцах рук, которые уже сжимал его гость.

— Ганс, как я рад!.. — пробормотал искренне взволнованный фон Ботцки. Он хлопал легонько по тощей спине Фихтера и прижимался щекой к его острому плечу.

— Ну подожди, дай я посмотрю на тебя, — говорил Фихтер, вытирая глаза. Потом, отойдя на два шага, стал снова удивленно осматривать гостя. — На чем ты добрался?

— Пешком. Вспомнил наши прогулки, взял палку и…

— Пойдем же, пойдем, я усажу тебя, накормлю и с удовольствием буду слушать, что привело тебя в нашу глушь. Лиззи! Милая Лиззи, где вы там?

— О, ты зовешь фрау Фихтер?

— Нет, друг мой, только служанку. Всего только служанку. Фрау Фихтер давно уже в лучшем из миров.

Пока фон Ботцки молчал, отдавая дань памяти покойной Фихтер, добрая Лиззи металась по соседним комнатам, схватив за руку Машу, и никак не могла придумать, куда бы скрыть девушку подальше от глаз постороннего. Бог его знает, кто он такой. Наконец она бросилась в спасительную кухню, оттуда проникла к черному ходу. Отомкнув чулан, Лиззи запрятала туда девушку и строго наказала сидеть тихо, пока она сама не откроет дверь. Маша покорно кивнула головой, услышала, как щелкнул замок, поморгала глазами в темноте и свернулась калачиком на старой лавке. Страха она не испытывала: рядом с Лиззи она чувствовала себя спокойно.

Лиззи вошла в комнату, когда Фихтер и фон Ботцки уже сидели друг против друга, хлопали один другого по коленкам и говорили наперебой, через каждые десять слов по-молодому выкрикивая: «А помнишь?», «А это помнишь?..»

Лиззи отметила про себя, что гость, должно быть, живет неплохо, коли весь лоснится от жира. Она быстро принесла закуску и, так как была тактичной женщиной, вышла, оставив мужчин одних предаваться воспоминаниям.

Когда первые расспросы кончились и старые друзья немного успокоились, Фихтер проговорил:

— Я встречал твое имя в газетах. Ходишь в больших чиновниках?

Фон Ботцки досадливо махнул рукой:

— Это как напасть. Заставили служить, осыпали почестями. Вот уже несколько лет мне действительно приходится тянуть лямку. Но я остался верен только одному кумиру — науке, нашей славной и вечной науке.

Фихтер промолчал. Не особенно верил. Тогда фон Ботцки сказал:

— Милый Ганс, я всегда завидовал твоей способности находить себе место по душе. Хорошо тебе, уединился вот здесь и избавился… А я остался рядом с нацистами. Надо же было как-то жить. Хочешь не хочешь — пришлось идти на уступки и чем-то пожертвовать. Я думаю, ты поймешь меня, друг, и не очень строго осудишь.

— Но твое продвижение…

— Воля случая.

Фихтер задумчиво почесал голый подбородок:

— Ну, а теперь?

— Все то же. Видно, придется до конца оставаться с ними.

— До конца?

— Ты же не ребенок, Ганс. Все понимают, что конец скоро.

— Хорошо, хоть вспомнил обо мне.

— Честно тебе признаюсь, с корыстью, друг мой. У меня к тебе дело…

Фихтер озабоченно посмотрел на фон Ботцки:

— Говори.

— Надо спасти мою личную лабораторию. Что бы ни случилось, я не могу подвергать опасности разрушения такую ценность. Созданная годами труда… Ты понимаешь меня?

— На это я согласен. Но чтобы твои соратники…

— Ни один! Просто привезу к тебе ценные приборы, реактивы. Кончится весь этот ад, останемся мы живы, и я приеду пожать тебе руку, Ганс, и отдамся любимому делу.

— Не забывай, что и здесь не так уж безопасно.

— Ты получишь охранный документ. Никто не рискнет даже близко подойти к твоей лаборатории.

Фихтер наклонил голову и улыбнулся. Он подумал о беглянке. Не так уж плохо заполучить подобный документ. Им всем будет спокойней.

— А сам ты? — спросил Фихтер.

— Останусь на службе. А после войны я снова займусь своей темой, Ганс. Мечтаю о спокойной работе в лаборатории где-нибудь в тихом, уютном городке. Какое счастье!..

— Чем ты хочешь заниматься?

— Исследование хлорофилла. Майер, Тимирязев…

Фихтер расчувствовался. В такое время Вилли не забывает о мирной физиологии! Он положил руку на колено друга:

— Мой дом и моя лаборатория всегда открыты для тебя, Вилли. Благородная цель науки — мое божество. Кончится твоя страшная служба, пощадит судьба — приезжай и трудись.

— Спасибо, старый товарищ.

Когда Вильгельм фон Ботцки, сославшись на занятость, расцеловался с Фихтером и ушел по дороге в Рейнбург, Лиззи спросила:

— Кто это был у вас, Фихтер, если не секрет?

— Мой старый товарищ, Вилли.

— Я так испугалась за Марию!

— О, она теперь в безопасности. Мой друг обещал прислать документ, по которому нас не могут даже обыскать. Табу для нацистов.

— Он высокий чин?

— О да. Но он все-таки несчастный человек, Лиззи.

Фихтер не кривил душой, когда говорил так. Он действительно верил, что фон Ботцки несчастен и раскаивается теперь в ошибках, которые совершил по нестойкости характера.

А Вильгельм фон Ботцки шел в это время вниз по лесной дороге, насвистывал, играя палкой, и улыбался. Как просто было провести Фихтера и поймать на крючок! Расплылся от доброты, даже всплакнул и на все согласился. Спасибо тебе, старый друг! Выручил. Спасибо, хоть и жаль тебя. Теперь-то ты поработаешь на нас. Поздно? Лучше поздно, чем никогда.

План удался.

В тот же день автомобиль доставил в лабораторию Фихтера несколько ящиков с приборами и реактивами. Молчаливые техники собрали приборы, поставили современный холодильный шкаф, виварий и, раскланявшись с Фихтером, уехали.

А ночью явился специальный курьер и под расписку вручил директору заповедника конверт. В нем лежало охранное свидетельство, подписанное начальником войск безопасности (СД) в Мюнхене. В нем говорилось:

— Ого! — сказала Лиззи, заглянув в бумагу с внушительной печатью.

— Вот видите! — удовлетворенно произнес Фихтер, бережно складывая бумагу. — Теперь мы можем спокойно поселить фрейлейн Марию в особняке. Там есть хорошая внутренняя комната. Вы, конечно, ее знаете, Лиззи?

— Я бываю там два раза в месяц, герр профессор, вот уже восемь лет подряд, — с чувством достоинства ответила служанка, оскорбившись вопросом Фихтера. Как будто она не знала своих прямых обязанностей!

Глава одиннадцатая Беглецы в осаде. Туманный день. Бегство и гибель товарищей. Странный коридор в лесу. Последнее прибежище

Солдаты, осаждавшие беглецов, лениво постреливали. Эти редкие выстрелы служили напоминанием о прочно сжатом смертном кольце, из которого не было выхода. Ильин и его товарищи не отвечали на выстрелы. У них было очень мало патронов. Еще меньше было у них пищи и совсем не было воды.

— Измором хотят взять, подлецы, — сказал кто-то, облизав высохшие губы.

Так прошли ночь, день и еще ночь. Иногда выстрелы становились чаще, вероятно, солдаты просто развлекались, слушая, как поют пули, отскакивая рикошетом от скал, среди которых притаились беглецы.

Второй день занялся туманный, холодный. Заключенные напряженно всматривались в туман и проклинали своих преследователей.

— Даже в тумане боятся выползти, гады, — сказал Ильин. — А что, если нам самим, товарищи? Все равно хуже не будет.

— Согласны, — сказали двое.

— Согласны, — ответили, помедлив, остальные.

С отчаянием обреченных бросились шесть храбрецов вперед. Они почти вплотную подбежали к засаде, первыми открыли стрельбу и схватились врукопашную с тремя охранниками, которые встали им па дороге. Ильин бежал первым. Он видел, как вскинул один из гестаповцев автомат, но очередь почему-то прошла мимо него, хотя стрелял солдат всего в пяти метрах. Аркадий Павлович разрядил пистолет в другого солдата, перепрыгнул через его тело и, проскочив засаду, скользнул в темный, мокрый от тумана лес. Правая нога у него горела огнем.

Остановившись, он увидел рядом с собой только двоих.

Из тумана снова раздались выстрелы, и еще один товарищ без звука и без стона повалился на землю.

Еще очередь. И снова целились не в Ильина, хотя он стоял ближе. Хотят взять живым?.. Последний товарищ споткнулся, упал сперва на колени, потом неуклюже уткнулся лицом в траву.

Ильин, сжимая в руке пустой пистолет, оглянулся и, превозмогая боль в щиколотке, бросился вправо. Трассирующая очередь прошла сбоку очень близко и заставила его кинуться в другую сторону. Но оттуда тоже засверкали железные огоньки пуль. Тогда Ильин лег на землю и пополз. Он полз, прижимаясь к мокрой земле, и чувствовал, что сейчас умрет. Сердце выскакивало из груди, оно билось так, что Ильин ощущал его удары в голове, в руках, в пальцах, в каждой клетке своего измученного тела. Он лег, раскинув руки, и опустил голову на холодную землю. Щека его ощутила мягкий влажный мох, по телу разлился покой. Сердце стало биться ровнее.

Немного отдохнув, он приподнялся и прислушался. Сзади, откуда он полз, слышался говор. Впереди было тихо. Когда голоса стали приближаться, Ильин поднялся, нашел какую-то палку и, покачиваясь от усталости и придерживаясь свободной рукой за стволы деревьев, пошел вперед.

Слева и справа стали чаще стрелять. Он шел словно по огненному коридору, подгоняемый сзади голосами облавы. «Ищут, — пронеслось у него в голове. — Может быть, думают, что всех убили? Когда найдут только пять трупов, хватятся меня…» Он попытался ускорить шаг. Впереди ничто ему не угрожало, и беглец шел и шел, не думая о том, куда приведет его этот странный огненный коридор.

Ильин остановился и лег под кустом можжевельника. Впереди лес редел, виднелась опушка. Идти туда невозможно. Сразу заметят и пристрелят. Он лежал и всматривался в светлое пространство за деревьями.

Недалеко от последних черных пихт он видел дома, те самые краснокрышие дома, которые наблюдал днем раньше со скал. Какой-то лесной поселок. Кто там живет? Ближе к лесу, между крыльями большого дома, построенного в форме буквы «П», стоял отдельный флигель с широкими окнами. Из трубы его не вился дымок, окна не светились. Может быть, нежилое помещение. Или склад.

Аркадий Павлович стал ждать темноты. Он дрожал от холода и никак не мог согреться. Одежда промокла, нога заметно распухла и страшно болела. Встать бы, походить. Но разве можно!

Он видел, как правее, а потом левее его из леса вышли галдящие солдаты. Они сходились кучками, размахивали руками, показывая на дома. К ним подошли три офицера в плащах. Они прошли мимо Ильина довольно близко, не осматриваясь по сторонам, закинув автоматы за спину. Похоже было, что азарт охоты у них уже прошел.

Затем все вместе — и солдаты и офицеры — кучкой пошли к домам.

Ильин видел, как навстречу им неторопливо вышел высокий человек. Офицер что-то сказал ему и рукой показал на дома. Другой офицер, не дожидаясь конца разговора, отдал приказ, и солдаты с автоматами наизготовку стали окружать поселок. «Будут искать. Значит, они меня хватились», — подумал Ильин.

Он оглянулся назад. Разве уйти, пока они будут заниматься обыском? Самый верный ход…

Ильин приподнялся. Но в это время сзади послышались громкие голоса, и он снова сжался в густом можжевельнике.

Переведя взгляд на поляну, он стал смотреть, уже не отрываясь.

Что-то случилось за эту минуту. Высокий человек вынул бумагу, показал ее офицеру. Остальные два офицера тоже заглянули в нее и вдруг все трое отдали человеку честь, вытянувшись, как перед генералом. Видно, это был большой чин. В ту же секунду отряд карателей построился в колонну по два и тронулся дальше через поселок.

Аркадий Павлович облегченно вздохнул.

Стало быстро темнеть. Голоса сзади стихли. В лесу установился ночной покой.

Когда совсем стемнело, он кое-как поднялся, вышел на опушку и прислонился спиной к дереву. Стоять ему было трудно. И тут он увидел огоньки. Оказывается, солдаты не ушли. Они окружили поляну кольцом дозоров и разожгли костры. Значит, облава не кончилась, его ищут. Завтра чуть свет солдаты снова разбредутся по лесу. Скорей назад! Только назад!

Припадая на больную ногу, натыкаясь на деревья и падая, пошел он прочь от заманчивого поселка, от опасности.

А спустя немного времени он уже ковылял к нему снова. В лесу по-прежнему шарили солдаты, впереди он увидел костры. Выхода нет. В кольце.

И снова Ильин стал на опушке; ноги едва держали его, хотелось кричать от боли. Утром он уже никуда не пойдет, просто свалится здесь от усталости и истощения, и его возьмут живого.

Мысль о спасении мелькнула у него в голове при взгляде на дома. Как он не догадался об этом раньше! Ведь если отряд карателей не стал обыскивать дома в лесном поселке сегодня, то они не сделают этого и завтра! Ну конечно! Он может укрыться в поселке.

Он стал вглядываться в домики. Везде горел свет. Только особняк не был освещен. Значит, он пустой. И если скрываться, то только в нем.

Аркадий Павлович еще раз внимательно огляделся и направился к особняку, доплелся до дверей, остановился, прислушался. Тишина. Толкнул дверь, потом посильнее. Заперта. Как же проникнуть внутрь?

Осмотревшись, он увидел лестницу на чердак. Собрав все силы, Ильин забрался по лестнице в слуховое окно и очутился на темном чердаке. На худой конец можно переждать опасность и здесь. Но голод…

Он метр за метром ощупал потолок, натыкаясь на старые корзины с бутылями, посуду, какие-то ящики. Специфический запах химических реактивов преследовал его. Неужели здесь, под ним, лаборатория? Это и хорошо и плохо. Можно найти прибежище. Но людей, видно, в доме нет, а голод уже мутит рассудок… Наконец он нащупал люк, ведущий вниз. Немного труда, и люк открылся. Снизу потянуло теплом. Есть ли лестница? Ильин долго всматривался в звенящую темноту, спустившись в люк, пошарил здоровой ногой. Лестница была. Боже, как она скрипит! Впрочем, дом пустой, никто его не услышит.

Да, это лаборатория. Он тенью ходил из комнаты в комнату, держась за стены, видел в тусклом освещении ночи стеклянные шкафы, вытяжные трубы, блестевшее оборудование, столы, ощупывал сушилки и баллоны, бесшумно открывал дверь за дверью и всюду чувствовал чистый воздух лаборатории, так знакомый ему.

Одна дверь не открывалась. Он долго дергал ее, царапал, нажимал на замок, но она так и не поддалась. Значит, здесь что-то другое. Ильин обыскал все замки в других дверях, нашел три ключа, попробовал один, другой. Не подошли. Когда он хотел вставить в замочную скважину последний ключ, изнутри раздался какой-то слабый звук. Потом все стихло. Но ему показалось, что за тонкой дверью кто-то стоит и сдержанно дышит… Аркадий Павлович опять стал вставлять ключ. Он не влезал. Догадка обожгла его: кто-то изнутри вставил свой ключ.

С внезапно забившимся сердцем он отступил от таинственной двери и сел на пол. Кто там? И почему не выходит? Если это хозяева, то они хотя бы подали голос. Может быть, испугались?

Голова у него кружилась. Он совсем лишился сил. А не все ли равно! И он сказал, не подымаясь с пола:

— Откройте. Не бойтесь. Здесь человек, нуждающийся в помощи…

Послышался щелчок отомкнувшегося замка. Дверь открылась. В щель просунулась голова. Сильный свет электрического фонарика ослепил его, заставил зажмуриться.

Кто-то крикнул высоким, срывающимся, таким знакомым голосом:

— Аркаша!..

За окнами пустой лаборатории тянулась долгая тусклая ночь. Мрачной стеной стояли окутанные туманом деревья, едва мерцали холодные звезды, по краям высокогорной поляны догорали сторожевые костры карателей.

В домах заповедника гасли огни. Полночь.

Глава двенадцатая План Вильгельма фон Ботцки. Зима в горах. Лиззи идет в лабораторию. Фихтер узнает все. Заблуждение

Секретная лаборатория профессора Вильгельма фон Ботцки по распоряжению свыше была переведена в другое, более безопасное место в окрестностях города Мюнхена. Холмы возле сожженного лагеря режимных заключенных опустели.

Сам полковник устроился в Мюнхене, откуда он мог ежедневно ездить в лабораторию. Надзор за Ильиным он поручил майору Габеманну.

Майор сообщил по телефону:

— Птичка прилетела в точно указанное место. С остальными покончено, лес очищен. Мой помощник сам видел, как интересующее вас лицо пробиралось в особняк. Увильнуть в сторону ему не удалось. Мы устроили огневой коридор. Ни вправо, ни влево. Теперь он там. Охрана надежно блокировала поселок, уйти он не сможет.

— Очень хорошо! Спасибо, майор! Я доволен сделанным. Пожалуйста, следите за особняком круглые сутки. Но ни в коем случае не будьте назойливы. Смотрите сами не попадайтесь ему на глаза. Увидит вас — сразу поймет нашу игру. Это хитрая бестия, и, чтобы провести его, нужно быть вдвойне осторожным.

— Какие будут распоряжения еще?

— Предоставьте событиям развиваться спокойно. Я уверен, что наш подопечный с голоду не умрет. Фихтер слишком добр, чтобы оставить нового квартиранта без поддержки. Пусть себе… Что касается дальнейших действий, о них я вам сообщу позже. Сейчас от вас требуется обеспечить охрану, и только.

Положив трубку, фон Ботцки потер от удовольствия руки. Замечательно получилось! Его план — в действии. Ильин считает себя в относительной безопасности. Девять шансов из десяти, что он не утерпит и станет работать. Какой ученый сможет сидеть без дела рядом с лабораторией? Тем более Ильин. Уж кто-кто, а фон Ботцки знает характер этого одержимого человека. Вы отказались работать даже под страхом смерти, Ильин? А в своем новом положении, когда у вас никто не стоит за спиной, будете тоже бездействовать? Ну, положим, вы удержитесь от соблазна день-другой. А потом? Не потянет ли вас взяться за опыты хотя бы для того, чтобы проверить отдельные части своего эксперимента или просто от скуки? Тем более, что бояться вам некого, вы один во всем доме. Вот только как узнает о вас Фихтер… Вдруг не догадается навестить особняк и вы умрете там с голода? Ну нет, мы сейчас направим герра Фихтера.

Он тут же сел и написал своему «милому старому другу» коротенькое письмецо:

В эти дни по всей южной Германии выпал глубокий снег и установилась тихая пасмурная погода. На ветках повисла белая снежная бахрома, столбики пушистого снега основательно присели на пеньках, каменных глыбах и дымовых трубах. Тишина залила окрестные холмы и горы. В ущельях под снегом бормотали ручьи, по утрам хлопали крылья испуганного глухаря, поднявшегося спросонок из густого куста дикой розы. Усадьба заповедника выглядела уютно и мирно. Чернели запотевшие стекла в окнах. Из труб подымались легкие дымки. Неторопливо действуя широкими лопатами, рабочие расчищали двор и дорожки, на деревьях щебетали снегири, мир казался заново сделанным, свежим и чистым.

Вдоль лесной опушки, в двух-трех сотнях метров от заповедника выросли зеленые палатки охраны. Всякий входящий и выходящий был под надзором.

Служанка Лиззи, подобрав широкие юбки, самоотверженно, не дожидаясь рабочих, протоптала к дверям лаборатории узенькую тропу и на виду у всех, поставив ведро и щетку на крыльцо, открыла скрипучую дверь. Пусть видят, как она аккуратна. Даже в пустом доме у нее должен быть образцовый порядок.

Маша встретила своего ангела-хранителя как-то смущенно; Лиззи вынула из ведра и передала девушке завтрак. Обмахнув для порядка окна и столы, Лиззи направилась в комнату Маши, чтобы посудачить с милой девушкой. Но Маша поспешно вышла ей навстречу, прикрыв за собою дверь. Ее настороженные глаза следили за каждым движением Лиззи.

— Что за солдаты на опушке? — спросила Маша.

— Весь день от них покоя нет. Хотели даже обыск у нас делать, но доктор Фихтер запретил. Кого-то ищут. Из лагеря убежали. Вчера стреляли в лесу. Ужас!

— Они охраняют вас?

— Чего нас охранять? Разве боятся беглецов? Господи, кто нас тронет? Вы, Мария, очень испуганы. Успокойтесь. Никто вам не угрожает. Вот уйдут солдаты, вы поправитесь, и тогда я вас отпущу. У вас мама жива? Ну вот, видите. Как она ждет вас, наверное! Будьте терпеливы, деточка.

— Спасибо вам, фрау Лиззи, Не знаю, что я стала бы делать без вас. Вы хотите взять посуду? Я сама, я сама, я сейчас… я еще не поела, если можно, оставьте завтрак. Спасибо. Большое вам спасибо!

Лиззи ушла. Маша облегченно вздохнула, заперла за ней дверь и вернулась в комнату.

— Узнает, — сказала она Аркадию Павловичу. — От нее не скроешься.

— Ты ей веришь?

— Посуди сам: она поставила меня на ноги. Необыкновенно добрая женщина.

— Не выдаст?

— Убеждена.

— Я говорю о себе.

— Не знаю, Аркаша. Как ей сказать, кто ты? Я и сама еще не приду в себя. Ты ли это? Такое стечение событий, как в приключенческом романе. Встретились… Ну кто мог подумать! Судьба, видно. Если скажу ей, ни за что не поверит.

— А Фихтер, как он?

— Тоже не знаю. Он мало говорил со мною. Кажется, он просто жалеет меня, и все. Порядочный человек, но боюсь…

— Пожалуй, лучше уходить отсюда как можно скорее.

— Ты забываешь, что тебя ищут. Фон Ботцки так легко не расстанется с тобой. А тут еще снег. Все видно как на ладони. И охрана вокруг поселка. И твоя нога… Нет, милый, уходить сейчас нельзя. Будем ждать и благодарить добрых людей.

— Думающие немцы… — сказал Ильин, вспомнив слова Франца Кобленца.

Аркадий Павлович не верил в свое счастье. Маша… Она снова приходит ему на помощь в самое страшное время. Ведь сутки назад он уже был готов покориться неизбежному и умереть. И вдруг…

Они опять вдвоем. Ничего не страшно! Пусть кругом враги, а впереди опасности и неизвестность. Вдвоем они сильнее не вдвое, а в десять раз. Пройдут насквозь всю Германию, всю Европу, но вырвутся к своим. Лиззи говорила Маше, что русские уже близко от Берлина. Значит, скоро конец войне, Гитлеру, всем этим ботцки и габеманнам! Жить здесь? Ну что ж, если иного выхода нет, они продержатся в этом доме, как в крепости, пока не снимут охрану или хотя бы пока не подживет нога!

Он посмотрел на ногу. Вся ступня была синей, распухла, он не мог даже пошевелить ею. Что-то надо делать, а что, ни он, ни Маша не знают.

В этот день они так ничего и не сказали Лиззи.

На другой день фрау Лиззи явилась не одна. Вместе с ней пришел Фихтер. Он получил письмо Вилли и не мешкая решил осмотреть лабораторию.

Ильин затаился в комнате Маши. Если бы не нога, он бы залез на чердак. Но он не мог встать. И не успел.

Фихтер обошел комнаты, осмотрел приборы. Маша, занятая с Лиззи уборкой, следила за ним. Сердце у нее упало, когда Фихтер толкнул дверь ее комнаты… Что-либо предпринимать было уже поздно.

Едва освободившись, она кинулась к себе.

…Фихтер сидел на кровати и, наморщившись, с деловым видом ощупывал ногу Ильина. Тот лежал бледный как бумага, капли пота выступали у него на лбу.

— Почему не сказали раньше, фрейлейн? — с упреком взглянул на девушку Фихтер. — Попросите Лиззи, чтобы она приготовила горячей воды.

Когда Маша вышла, Фихтер спросил:

— Это вас ищут?

— Да.

— Вы знали, что ваша соотечественница обитает здесь?

— Нет, не знал.

— Странно. Как вы проникли сюда?

— Через чердак.

— Испугали Марию?

— Нет. Дело в том, что Маша — моя невеста.

Фихтер опустил ногу больного и встал:

— Молодой человек!

— Клянусь вам.

Фихтер промолчал.

— Не верите?

— Вот что. Вы очень больны. Вам не стоит много говорить, не надо волноваться. Я все узнаю у самой фрейлейн… Будьте спокойны, у меня вам нечего опасаться.

Фихтер и Маша говорили долго. Фихтер был расстроен, Маша плакала, Лиззи не знала, что случилось, и беспрестанно задавала вопросы. Фихтер обратился к ней:

— Что один, что два, не правда ли, Лиззи? Если вы еще не поняли, пойдемте, я покажу вам жениха Марии. За ним придется поухаживать, он нуждается в этом.

Фихтер вместе с Лиззи шел по тропинке к своему дому и бормотал:

— Бедный Вилли и не догадывается, как пришлась кстати его охранная грамота… — И засмеялся, очень довольный своей хитростью.

— Вы что-то сказали, герр профессор? — спросила Лиззи.

— Я сказал, что бог послал мне хорошую служанку.

Низкое зимнее солнце пробило наконец холодный туман и осветило лес и горы красноватым негреющим светом. В то же мгновение свежий снег заиграл красными, синими, зелеными и фиолетовыми огоньками. На него нельзя было смотреть — так ярко и многокрасочно светился и блестел он, словно хотел отблагодарить солнце за его щедрую доброту.

Глава тринадцатая Ильин в лаборатории. Искушение. Фихтер в затруднении. Задание герра Фихтера. Спешная работа. «Вещество Ариль».

Ганс Фихтер и Лиззи вдвоем довольно удачно начали лечить ногу Аркадия Павловича Ильина. Через три дня он уже мог ступать на нее.

Боясь залежаться, Ильин вставал с постели как можно чаще. Опираясь на самодельный костыль или на руку Маши, он отправлялся по комнатам большого дома, останавливался у окон, смотрел на лес и видел иной раз караул, обходивший заповедник.

В первые часы прогулки Ильин старался не замечать лабораторного оборудования, он даже побаивался его. Приборы внушали ему страх, они слишком напоминали лабораторию фон Ботцки и все то, что было потом. Но профессиональное любопытство скоро взяло верх. Он стал останавливаться около приборов и с большим интересом присматриваться к ним.

— Ты видишь, — говорил он Маше, — этот электронный микроскоп. Махина как две капли воды похожа на ту, что стояла в лаборатории фон Ботцки. Именно на таком аппарате я впервые получил фотографию молекулы хлорофилла; она напоминала гроздь винограда с более крупным шариком магния в середине. Уже тогда я понял, что это вещество нельзя отнести ни к аморфным, ни к кристаллическим телам… А вот спектроскоп. Смотри, как он изумительно сделан! Это последнее слово техники, Маша…

На другой день Ильин уже сидел за лабораторным столом. Ученый взял верх над конспиратором.

Маша не препятствовала ему. Она только спросила:

— Ты всерьез хочешь заняться?

— Проверю отдельные детали, не больше. Понимаешь, это так интересно.

— Может быть, лучше спросить разрешения у Фихтера?

— Я это сделаю.

Фихтер пришел неожиданно. Увидев Ильина возле приборов, он сразу же понял, что имеет дело с опытным человеком. Ильин смутился и встал.

— Любопытно, — протянул Фихтер. — Чем вы интересуетесь, коллега?

— Я биолог, герр Фихтер. Знаете, давно уже не приходилось бывать в лаборатории. Простите, что без разрешения.

— Понимаю вас. Лабораторные занятия помогут коротать время. Ну, как нога?

Когда Фихтер собрался, уходить, Ильин спросил:

— Могу ли я продолжать мои ученические опыты?

— О да! Я надеюсь, что взрывчатку вы не станете делать?

Ильин рассмеялся. Если бы Фихтер знал, над чем он хочет работать! За динамитом или толуолом фон Ботцки не стал бы так гоняться.

С каждым новым днем Аркадий Павлович проделывал все более и более сложные опыты. Он загорелся. По ночам, закрыв черными шторами окна, он садился за стол и работал почти до утра.

Ильин вдруг почувствовал, как он отстал, как много забыл из того, над чем трудился еще до войны. Наладить приборы, отрегулировать аппараты, вспомнить схему опытов — все это давалось ему не легко. Биолог нервничал, раздражался, впадал в отчаяние. Торопливость мешала ему еще больше.

В спокойной обстановке мирных лет, когда Ильин только начал работать над интересующей его темой, он казался удачником. Академик Максатов, обративший внимание на молодого ученого, был поражен уже первыми выводами своего талантливого ученика, доказывавшего возможность совмещения двух очень далеких друг от друга материй природы красных кровяных шариков крови животных и ярко-зеленого хлорофилла растений. Доказательства были очень вескими, они подтверждались делом. Ильин развернул перед ученым остроумную схему своих опытов, в основе которых лежала новейшая теория превращения вещества путем внутриатомных изменений.

Русские ученые-физиологи уже давно установили родственность хлорофилла растений и гемоглобина крови животных. Биохимик Нисский, физиологи Сеченов и Тимирязев, выдающиеся исследователи Палладин, Коржуев и Вериго в своих трудах не один раз останавливались на родстве важнейших для жизни веществ. Но ни один из них не делал даже попыток сблизить хлорофилл и гемоглобин. Двадцатый век, когда физиология, химия и особенно физика сделали большой скачок вперед, позволил взглянуть на эту проблему иными глазами. Возможность заменить в сложной молекуле отдельные атомы стала предметом работы лабораторий. Фантастическое теперь уже не отпугивало энтузиастов науки, одним из которых был Аркадий Павлович Ильин.

Максатову на первых порах пришлось сдерживать нетерпеливого ученика.

«Знаете, Аркадий Павлович, — говорил он, — в таких серьезных вещах нельзя быть поспешным».

«Я жду возражений», — парировал Ильин.

«Они будут, не сомневайтесь. Но сейчас я хочу сказать о другом. Убедительные выводы, которые я слышу от вас, дают основание предполагать, что вы находитесь где-то очень близко от истоков великой тайны природы, на грани между наукой и фантастикой. Близко, но не рядом. Все это, конечно, страшно любопытно, и я с удовольствием помогу вам и советом и возражениями. Истина рождается в споре. Продолжайте свои опыты, ищите, действуйте смело, но, ради бога, не увлекайтесь гипотезами, не отходите от фактов и не спешите с выводами».

Максатов находился тогда рядом с ним. Он приходил к Ильину в минуты радостных находок, поддерживал в часы отчаяния и давал дельные советы.

В налаженной лаборатории института истина, казалось, была совсем рядом. Еще миг — и он схватит ее. Ильин сделал серию очень сложных опытов, ему помогали способные физики и химики. Дело двигалось вперед — он получил массу интересных обнадеживающих фактов. Опыты продолжались долгие месяцы. Один эксперимент сменялся другим, еще более сложным, чтобы уступить дорогу третьему, четвертому, двадцатому… Наконец биолог получил препарат, сделал опыт на животном. Морская свинка позеленела. Это была победа. Максатов именно так оценил опыт Ильина. Но потом свинка потеряла благоприобретенные качества.

«Не отчаивайтесь, Аркадий Павлович, — успокаивал Максатов. — Вы на верном пути. Попробуем вот так…»

Они начинали ход рассуждений сызнова и проводили за опытами длинные недели и месяцы.

Какая-то неуловимая помеха мешала дойти до конца. Молодой ученый не раз в сердцах бросал работу, уходил ночью в степь и бродил по темной равнине за институтским садом, обдумывая всевозможные варианты, так и этак анализируя свою работу. Скоро он опять приблизился к старым опытам Тимирязева, где и удалось найти еще одну разгадку. Теперь уже свинка не теряла новых качеств длительное время. Но через три недели она снова стала есть. Хлорофилл в тканях кожи перестал кормить ее.

Перед самой эвакуацией институт должен был получить несколько новых аппаратов. Дальнейшие события, о которых нам уже известно, помешали Ильину. Эксперимент остался незавершенным.

В лаборатории фон Ботцки были такие аппараты. Ильин едва сдерживал себя, чтобы не испытать их, не попробовать. Но он тогда ни на минуту не забывал, что малейший шаг вперед мог открыть его тайну. Он вытерпел, устоял.

Сейчас он снова сидит перед новейшей аппаратурой. Кто помешает ему проверить себя? Рядом ведь только Маша. Утром, когда придет Фихтер (а может, и не придет), можно расстроить схему, запутать ее, а вечером наладить и продолжать эксперимент. Время… Оно так дорого!

Фихтера, конечно, нельзя было провести. Когда он пришел и посмотрел на смонтированное оборудование, ему стало ясно, что беглец из лагеря занят далеко не пустяками и не школьными опытами. Чем же в таком случае, позвольте узнать? Директор забеспокоился. Если он предоставил людям убежище из самых гуманных побуждений, то это вовсе не значит, что они могут организовывать под его крылышком какую-то тайную лабораторию.

— В чем дело? — строго спросил он Ильина. — Я вижу, что тут не ученические опыты.

Аркадий Павлович смутился. Но быстро нашелся. Он сказал:

— До войны я занимался изысканиями в области пищевых белков. Ваша аппаратура очень похожа. Я не удержался. Осахаривание клетчатки…

— Зачем вам это?

— Я все забыл, герр профессор. Я не хочу терять время и профессию. Если вы позволите…

Фихтер задумался. Объяснение в общем-то его устраивало. Опыты с осахариванием древесины ему известны. Как же поступить? Фихтер знал, что его подопечный пробудет здесь недели две-три, не меньше. Не выгонять же больного! Да и охрана… А что, если он предложит ему свою работу?

Он сказал:

— Уж если вам не терпится поработать, я мог бы вам предложить. Займитесь антибиотиками. Исходный материал я вам представлю. Для заповедника с дикими животными это очень важная тема.

— Согласен, профессор. Что угодно! Вы только покажите мне…

— Ну конечно. Вам с фрейлейн Марией придется пробыть здесь еще недели две-три. Куда вы пойдете зимой? Да еще с такой ногой.

Ильин проводил Фихтера до дверей и вернулся к Маше с сияющей улыбкой на лице.

— Ты понимаешь, он дает мне тему! Простенькие опыты. Значит, я смогу продолжать и свои.

— Не боишься?

— Его? Ничуть. За две-три недели я смогу сделать очень многое!

Фихтер принес схему опытов, исходные материалы и очень обстоятельно разъяснил Ильину, как проводить работу. Маша слушала директора с особенным вниманием.

— А когда вы подготовите антибиотики, я принесу несколько мелких животных, и вы испытаете на них.

Вечером Ильин снова уселся за приборы. Задание Фихтера стала делать Маша.

Через несколько дней биолог подошел к самому важному. Удастся ли ему с помощью сложнейших манипуляций выбить из молекулы гемоглобина атом железа и заменить его атомом магния, не нарушив при этом жизнеспособности сложнейшего вещества?

Первые три попытки не увенчались успехом. Гемоглобин разрушался, он не хотел воспринимать новое качество. Еще несколько ночей просидел Аркадий Павлович над приборами, испытывая разные катализаторы и среды. И снова неудача. Он пришел в отчаяние. Неужели все забыто? Или успех и талант изменили ему?

Он кусал губы от досады. Зачем же тогда все муки, все переживания? Зачем годы пыток и страха перед гибелью?

Маша не успокаивала его, на первый взгляд она казалась совсем безучастной.

Ильин с удивлением смотрел на нее:

— Тебя не волнует моя неудача?

Она спокойно ответила:

— Не узнаю тебя. Всегда такой упрямый, решительный… Неужели у тебя осталось так мало воли, Аркаша?

Он с досады махнул рукой и пошел, прихрамывая, к своему столу. Ну нет! Он еще никогда не сдавался перед трудностями, ты это увидишь, Маша!..

Поздно ночью он разбудил ее. Маша протерла глаза, увидела лицо Аркадия Павловича и сразу все поняла.

— Получилось?

— Красное стало зеленым. Гемоглобин принял новое качество. Наконец-то вышло!

Рассвет он встречал у окна.

Убраны аппараты и реактивы, до блеска натерты столы лаборатории, воздух в комнате проветрен, ничто не напоминает об упорном ночном бдении. Усталое лицо Ильина было взволнованно. Он стоял у окна и смотрел на лес.

Всходило зимнее солнце. Вековые дубы, ели и бук, густой серый орешник и мрачные высокие пихты, осыпанные снегом, наливались красноватым веселым светом. Снег на ветках заискрился, лес разом ожил. Еще выше поднялось солнце, еще веселей стал выглядеть лес: лучи плавились на бронзовых стволах сосен, пронзали густые заросли орешника. Снег осветился до самой земли и стал прозрачным, как слюда.

Ильин счастливо и глубоко вздохнул: лес напоминал ему о родине.

Они пройдут где угодно, но встретятся со своими!..

Мария Бегичева выполняла поручение Фихтера с тем прилежанием, которое всегда отличало ее на работе в институте. Фихтер был очень доволен, что у него в заповеднике делается еще одна научная работа.

Аркадий Павлович тем временем весь отдался своему делу. Первый успех окрылил его. Он уже не мог остановиться на полпути. Через несколько дней они уйдут отсюда. Славно было бы унести с собой уверенность, что восстановлена по памяти вся сложнейшая схема эксперимента и получен конечный результат.

О конечном результате он ни на минуту не забывал в эти последние дни их заточения в лаборатории.

Что такое для него конечный результат?

Это две-три ампулы с зеленым препаратом, который можно было бы испытать на тех самых животных, что возились в клетках вивария. Фихтер прислал несколько пар мышей. Среди них имелись и белые. Для опытов с антибиотиками в лабораторный виварий он поместил, кроме того, восемь морских свинок и две прелестных косули — неразлучную пару с романтическими именами Джу и Ром. Кажется, есть все для исследователя. Нет только готового препарата, этого самого загадочного и желанного «вещества Ариль».

Нога почти зажила. Ильин лишь слегка прихрамывал, да и то, когда думал о ней. Если Маша видела, что Ильин идет по коридору совершенно ровно, не припадая на больную ногу, она точно могла сказать, что у Аркадия новая удача и он начисто забыл о боли; если же он прихрамывал и по-стариковски сутулился — значит, что-то опять не получалось.

На этот раз он подошел к ней твердым шагом с широкой улыбкой на лице.

— Смотри… — сказал он и разжал кулак.

На ладони лежали четыре ампулки. В них переливалась мутноватая жидкость.

— Зеленый препарат?

— Он самый.

Маша испуганно огляделась. Она боялась этого препарата. Столько мук перенесли они из-за него.

— Разбей. Теперь ты умеешь.

— Нет, мы испытаем их.

— Где?

— На свинках. На косулях.

Она вспомнила, как давным-давно в институте был сделан первый опыт с препаратом; как взяла она в руки странную свинку с зеленой кожей и зелеными глазками. Безотчетный страх перед огромной тайной, открывшейся в виде этого странного существа, овладел тогда ею. Она до сих пор помнит неизъяснимое состояние. И вот снова препарат.

— Может быть, не будем, Аркаша? Разбей их.

— Что ты! А вдруг что-нибудь не так. Я должен быть уверен.

Она задумалась, помрачнела.

— Ах, как мне не хочется! — произнесла Маша с какой-то тоской в голосе.

Разумеется, Ильин настоял на своем.

В тот же день он сам сделал инъекцию вещества двум свинкам, четырем белым мышам и двум косулям. У него остались еще две ампулы. Ильин положил их в карман пиджака.

— Если не удастся, проверим другие дозы.

Ни он, ни Мария Бегичева не подозревали, какую страшную роль сыграют эти две ампулы в их дальнейшей жизни.

Ильин был полон самых радужных надежд. Маша только и думала о том, как они уйдут из гостеприимного заповедника; она откладывала на дорогу хлеб, чинила одежду. Лиззи помогала ей готовиться к трудному и долгому пути.

Теперь уже скоро.

К счастью, прошла полоса теплых дождей. Снег растаял, сошел ручьями. Лес посерел, постарел, зимние краски слиняли. Опять начались туманы, холодные росы, плаксивая и мрачная южная зима.

Такая погода только на руку беглецам. Темные ночи, вода под ногами — поди сыщи их.

Ильин и Маша каждый день спрашивали Лиззи, посещавшую их по утрам, не ушла ли охрана.

Однажды Лиззи объявила:

— К нам в контору приходил офицер. Заявил, что на днях они уходят. Герр Фихтер заверил господина офицера, что заповедник и лаборатория прекрасно обойдутся без помощи солдат. Они, кажется, поняли друг друга. Будь при том разговоре я, офицерик так бы просто не ушел. Я бы высказала ему все, что думаю о них.

Лиззи несколько покривила душой. Она присутствовала при разговоре. И она действительно ругательски ругала длинного, белобрысого офицера с лошадиными зубами, который улыбался, как волк при виде овец.

Но все филиппики она произносила, разумеется, про себя.

Маша и Аркадий Павлович переглянулись. Обстоятельства складывались как нельзя лучше. Охрана уйдет, результат действия препарата будет известен завтра-послезавтра, и тогда — прощай, Шварцвальд! Они пойдут на восток, к своим.

Глава четырнадцатая Вильгельм фон Ботцки находит нового хозяина. Решающие сутки. Животные не зеленеют. Перед дорогой. Ночной арест. «Вещество Ариль» у врага

Вильгельм фон Ботцки приехал в ближайший к заповеднику городок Рейнбург и встретился там с Габеманном.

И тот и другой были не в духе.

Смутные и тревожные слухи приходили сюда из центра. Все рушилось. Империя Гитлера трещала по швам. Германия горела с двух сторон. Ужасной силы удары наносил Восточный фронт. Русские стояли на Одере, они уже ворвались в Померанию, обходили столицу райха с юга и с севера. Война еще шла, еще уносила каждый день тысячи жизней, но даже слепые видели близкий ее конец.

Крупные чиновники гибнущей империи расползались по нейтральным странам. Исчезали золотые запасы, банки перебирались в Швейцарию и за Пиренеи. На тайных аэродромах стояли самолеты, готовые к долгому полету в Южную Америку. В фешенебельных квартирах прятали вещи и собирали чемоданы. Сильных мира обуяло одно желание: бежать, бежать!

Фон Ботцки получал многочисленные и весьма противоречивые указания из научно-исследовательского центра Гиммлера. В одних приказывалось продолжать работу во что бы то ни стало. В других предписывалось собрать все ценные бумаги, относящиеся к открытиям и изобретениям, все патенты и чертежи и заранее подыскать место для их захоронения. В третьих категорически запрещалось уничтожать материалы, имеющие хоть какое-то военное значение. Для сведения сообщалось, что наиболее осведомленные ученые-иностранцы будут в скором времени убраны.

А что делать ему?

В распоряжении профессора фон Ботцки находились ученые, занятые самыми разными проблемами. Да еще Ильин со своей так и не открытой тайной зеленого препарата. Распустить ученых? Вывести на улицу и сказать: «Идите с миром?» Они с удовольствием уйдут, в этом он уверен. Но через короткое время весь мир узнает о рабском труде в лаборатории фон Ботцки, о страшных «научных» темах, над которыми он заставлял их работать. Покончить с ними? Но это уж не его функция: подобная «грязная» работа пусть выполняется другими.

На запросы фон Ботцки ответа не поступало. Он уже подумывал, как бы свалить ответственность на своего помощника и уйти заблаговременно в тень, но в это время судьба наконец сжалилась над растерявшимся полковником и послала ему ангела-хранителя.

Посланец небес предстал перед Вильгельмом фон Ботцки в виде довольно молодого человека, одетого в гражданский костюм.

— Я от герра Кирхенблюма, — представился он. — Меня зовут Август…

Имя известного физика подействовало на фон Ботцки.

— Я польщен… — произнес он и слегка покраснел от волнения. — Как здоровье вашего уважаемого шефа?

Август не стал терять времени на вступительные фразы. Он спросил, нельзя ли уединиться, и тут же повел речь, сущность которой заключалась в приглашении профессора фон Ботцки на работу.

— Это частная фирма, не зависящая от правительств — настоящих и будущих, — подчеркнул посланец.

Фон Ботцки понял, что ему предлагают спасение.

Август сказал:

— Вы возьмете с собой только тех ученых, чьи исследования близки нам и так или иначе соприкасаются с деятельностью фирмы.

Не откладывая дела в долгий ящик, гость и хозяин тут же отобрали семь фамилий. В числе их оказался Ильин.

На прощание Август сказал:

— Мой совет, профессор. Бросьте носить этот мундир. Гражданский костюм вам будет больше к лицу.

— Я понял вас, — ответил он.

Адрес, куда надо было доставить ученых и явиться самому, приятно поразил фон Ботцки: загородная дача близ Мюнхена. Знакомые места.

Когда Август ушел, Вильгельм фон Ботцки перекрестился. Всевышний не оставил его в беде.

Он тут же начал хлопотать о переводе своих подопечных, собирать нужные материалы. Уже ночью дал телеграмму Габеманну и, не выспавшись, не отдохнув, уехал в Рейнбург решать вопрос с «этим проклятым Ильиным».

— Ну, что у вас нового? — спросил он майора.

— Судя по всему, птичка собирается лететь. Вероятно, поправился. Я сообщил Фихтеру, что охрана уходит. Старый дуралей не мог скрыть своей радости.

— Это мой друг, майор…

— Прошу прощения. Но герр директор так откровенно обрадовался, словно его самого досрочно освобождали из тюрьмы. Служанка Фихтера вчера ходила в особняк три раза, что-то носила. Мои ребята уверены, что она готовит беглеца в поход. Не знаю, интересуют ли вас животные.

— Какие животные?

— Третьего дня Фихтер распорядился доставить в особняк двух косуль, свинок и еще что-то.

У Вильгельма фон Ботцки блеснули глаза. Неужели для Ильина? Ведь если так, значит, он уже создал препарат и теперь испытывает его! Все-таки три недели.

— Вот что, Габеманн, — сказал он дрогнувшим голосом. — Сегодня вы арестуете Ильина. Фихтер ничего не должен знать и слышать. Сами вы тоже оставайтесь в стороне, не надо, чтобы Ильин вас видел. Сделайте так, чтобы застать беглеца врасплох. Ну, это вы умеете, не мне вас учить. Обыщите все кругом как можно тщательнее. У него, возможно, есть интересующая меня жидкость в пузырьке, в ампулах или пробирке. Ее надо взять и сохранить, понимаете?

Габеманн кивнул:

— Можете быть уверены, полковник.

— Ильина доставьте в Мюнхен вот по этому адресу. Да-да, в тюрьму. Прежде чем мы возьмем его в лабораторию, он переживет еще одну неприятность. Итак…

Фон Ботцки уехал, даже не повидавшись со своим «старым другом». Габеманн в тот же час направился в заповедник.

Тем временем Ильин и Маша готовились покинуть гостеприимный особняк. Ильин ходил по лаборатории с пылающими от волнения щеками. Каждые полчаса он вытаскивал на свет морских свинок, разглядывал их, потом брался за косуль, за белых мышей и с досадой отворачивался. Животные не зеленели. Они чувствовали себя нездоровыми, они вяло ходили по клеткам вивария, мало и нехотя ели, много пили воды, но признаков развития хлорофилла в их организмах еще не наблюдалось.

— Третий день, черт возьми! — негодовал Ильин. — Пора бы.

— Может быть, доза мала? — утешала его Маша. — Подождем до вечера.

Вечером никаких изменений. Пришел Фихтер. Лиззи сказала ему, что пленники лаборатории ночью уйдут. Маша передала директору заповедника материалы по антибиотикам, указала, какие животные подвергались опытам, и… заплакала. Она была так благодарна этим добрым людям.

Фихтер погладил ее по белым мягким волосам:

— Будем надеяться, что у вас все обойдется хорошо. Мы еще встретимся.

Ильин в последний раз осмотрел животных и вдруг решительно сказал:

— Мы останемся еще на один день.

— Что-нибудь случилось? — спросил Фихтер.

— Нужно подождать результата.

— Не понимаю вас.

— Я сделал один опыт, профессор. Я не могу вам сказать о нем, но это очень важный опыт. Завтра будут результаты. Должны быть. Позвольте остаться еще на сутки. Вы так добры к нам.

— Извольте. Я не гоню вас. Я только досадую по поводу тайны.

— Поверьте, герр Фихтер, вас эта тайна нисколько не затрагивает. Я скажу вам завтра.

— В таком случае никаких неясностей у меня не останется. Завтра так завтра. Спокойной ночи. Идемте, Лиззи.

Когда Фихтер и Лиззи ушли, Маша сказала:

— Мы рискуем, Аркаша.

— Один только день. Надо же узнать! Конечно, рискуем. Мы уже четыре года рискуем с тобой, Машенька. И свободой и самой жизнью. Но игра стоит свеч.

Утром чем свет Аркадий Павлович был уже возле клеток. Белые мыши едва ползали, глаза у них закрывались, вялость усилилась. Они болели. Но зелень не выступала. Свинки были бодрее. Косули пережевывали сено, как обычно.

Прошел долгий томительный день. Изменений так и не было. Пришла Лиззи. Она горестно вздыхала.

— Герр Фихтер не поднялся сегодня с постели. Простыл. Мы послали за доктором в Рейнбург. Он просил передать вам поклон и пожелание удачи.

Вечером все было готово. Маша и Аркадий Павлович оделись по-дорожному, приготовили рюкзаки и уселись еще раз над маленькой картой Баварии, чтобы проследить свой путь. Леса покрывали эту провинцию более чем наполовину, горы шли до самой австрийской границы.

Ближе к полуночи в домах заповедника погасли последние огни.

— Пора? — спросила почему-то шепотом Маша.

— Сейчас. Я открою дверь.

Ильин осторожно подошел к входной двери. Тишина. Он повернул ключ. Ему послышалось, что на крыльце скрипнула половица. Он постоял, прислушался. Тишина. И он взялся за дверную ручку.

Резкий рывок — и Ильин очутился на крыльце. Чьи-то руки схватили его, заткнули рот.

— Ну вот и все. Чисто, — сказал кто-то и засмеялся. — Пошли, ребята, давайте его сюда.

В это время из комнаты вышла Маша. Она увидела гестаповцев и остолбенела.

— О, здесь еще фрейлейн!

Маша дико вскрикнула, бросилась назад, но ее схватили.

— Спокойно, фрейлейн, мы не ожидали вас встретить.

Ввели Ильина. Взгляд его блуждал. Увидев лежавшую Машу, он рванулся, ударил конвойного ногой, но тут же свалился сам.

— Ты, мерзкая свинья, — сквозь зубы процедил офицер. — Веди себя спокойно; а не то с живого сдеру шкуру. Обыскать! — приказал он.

Ильина раздели, прощупали каждую складку его одежды.

Офицер повертел в руках пистолет и удивленно сказал:

— Это оружие Райнкопфа. Вот метка. Значит, ты его убил, мерзавец?

Ему показали две ампулы.

— Что это?

Ильин хотел выбить ампулы из рук гестаповцев, но промахнулся. Он тут же увидел глаза Маши. Она смотрела на ампулы с безотчетным испугом.

«Вещество Ариль» попало в руки врагов.

Если бы оно оказалось недейственным! Как он теперь хотел этого!

Когда обыск закончился, офицер приказал:

— Отправляйтесь.

Он последним вышел из комнаты, по-хозяйски оглядел помещение, тщательно запер двери и исчез в темноте. Автомобили стояли возле леса. Ни один звук не нарушил тишины уснувшего заповедника.

Утром, как обычно, в особняк пришла служанка Лиззи с ведром и щеткой. Она открыла дверь в комнату Маши. Тихо. Лиззи громко сказала в сторону леса:

— Пусть вам будет хорошо!

А через день в заповедник совершенно неожиданно приехал Вильгельм фон Ботцки.

Фихтер уже вставал, но еще не выходил из комнаты. Он с радостью приветствовал Вилли.

— Плохо выглядишь, старина. — Вилли покачал головой. — Устал? Заботы?

— Нет, вульгарная простуда. Знаешь, как скверно действует такая погода. То морозит, то оттепель. А ты словно бы посвежел, Вилли.

— Стал лучше спать. Тревога прошла. Я теперь убежден, что не все еще потеряно, Ганс. Мы проиграли войну, это факт. Но Германия возродится из праха, как Феникс из пепла.

— Только без Гитлера и без нацистов! — заметил Фихтер.

Вильгельм фон Ботцки промолчал.

— Как наша лаборатория? — спросил он. — Сходим посмотрим?

— Сходи один. Лиззи тебя проводит.

Фон Ботцки не стал терять времени. Ведь он и ехал из-за этого. Лиззи открыла ему дверь.

— Так, — сказал фон Ботцки, обходя кабинеты. — Так, так. Все чисто, все в порядке. Можно подумать, что здесь работали, настолько разумно расставлены приборы. Спасибо, Лиззи.

Служанка молчала. Фон Ботцки прошел в виварий. Животные интересовали его куда больше, чем лаборатория. Лиззи с недоумением наблюдала, как толстый профессор брал в руки мышей и свинок, осматривал их в очках и без очков, что-то бормотал про себя и вдруг спросил:

— Они больны?

— Не знаю, герр профессор, — ответила она и тут же добавила, конечно же про себя: «А тебе-то какое дело, толстый боров. Уж больно ты любопытен…»

— Зачем Фихтеру эти животные? — Вопрос был задан уже не в адрес служанки, а просто так.

Лиззи промолчала.

В комнате Фихтера фон Ботцки сказал:

— Ты работал в лаборатории?

— Да, немного. Выдались два свободных дня.

— А животные зачем?

— Испытывал на них антибиотики. Не смог провести опыт до конца, заболел.

— Вот что! — В голосе фон Ботцки послышалось разочарование. А он-то думал…

Они проболтали еще час-другой. В конце беседы Вильгельм фон Ботцки удостоверился, что Фихтер ничего не знает о ночном аресте и обыске. Видно, убежден, что Ильин благополучно скрылся.

Распрощались они друзьями.

Глава пятнадцатая В тюрьме. Разговор Габеманна с профессором. Два страшных приговора. Фон Ботцки испытывает препарат. Предложение фирмы и ответ Ильина

Ильина и Машу разъединили сразу же после ареста. Когда Аркадия Павловича вели к машине, он увидел, как другая машина уже выруливала на дорогу. Вероятно, Маша была там.

— Прощай… — сказал он едва слышно и проводил глазами красный огонек стоп-сигнала.

Три здоровых солдата усадили Ильина в тесную клетку черного, зловещего даже с виду вездехода и увезли вниз, в долину.

Всю дорогу конвоиры, сидевшие по бокам арестованного, не проронили ни слова. Автомашина пролетела через Рейнбург, выскочила на магистральное шоссе и, прибавляя скорость, помчалась на север. Они ехали остаток ночи и весь следующий день. Вечером, когда в маленькое зарешеченное оконце автомобиля Аркадий Павлович увидел бледную звезду, загоревшуюся на потемневшем небе, походная тюрьма остановилась. Открылись двери. Машина стояла почти впритык с распахнутыми железными воротами большого здания.

— Выходите, — коротко приказали Ильину.

Его шаги гулко простучали по цементному полу длинного коридора. По обеим сторонам мрачного каменного тоннеля на равном расстоянии друг от друга краснели двери с круглыми глазками посредине. «Тюрьма», — понял он и почувствовал, как непонятная тяжесть подкашивает ему ноги, холодом хватает за сердце. Опять все сначала… Пересиливая себя, он продолжал шагать вперед. Скрипнула дверь. Ильин почти машинально переступил порог.

Он находился в маленькой камере с высоким потолком, откуда тускло и будто нехотя светила желтая лампочка. Под самым потолком темнел сырой срез подоконника, а где-то там, за окном, мир уже накрыла черная ночь, отделенная от него пыльным стеклом и двойной решеткой. Стояла тишина, мрачная, давящая тишина, настороженная, чем-то постоянно угрожающая всем, кто здесь находился.

Ильин постучал в дверь. Ни звука. Тогда он постучал сильнее. За дверью послышался шорох, в глазке что-то мелькнуло, и тихий голос произнес:

— Шуметь нельзя.

Глазок закрылся. Ильин беспокойно зашагал взад-вперед. Ударил ногой в дверь, решительно крикнул:

— Слушайте, какого черта я здесь?

С той стороны ответили:

— Шуметь нельзя. Иначе карцер.

Аркадий Павлович понял, что требовать чего-либо бесполезно. Он сел на койку и предался размышлениям.

Вот она, цена ошибки. Когда находишься среди врагов, любая самая крошечная оплошность может уничтожить тебя. Одни сутки опоздания, и он снова в руках гестапо. И Маша. И — что самое страшное — его препарат у врага. Поразмыслив, он пришел к выводу, что сам препарат еще далеко не открытая тайна. Химики могут сколько угодно анализировать «вещество Ариль», но секрет его производства не будет сразу разгадан. Опаснее другое: гестаповцы теперь знают, что он может создать препарат. Может, но не хочет. Значит, они будут опять принуждать его. Опять пытки? Мучения? Если бы он был один! Маша… Что сделают они с ней?

Ильин вскочил и зашагал по камере: пять шагов от двери к окну, пять обратно. В голове шумело, хотелось кричать, колотить о стенку кулаками, ногами, чем угодно!

Не в силах выдержать напряжения, Аркадий Павлович бросился на жесткий матрац и уснул. Сон был тяжелый, мучительный и беспокойный.

Когда он открыл глаза, была ночь. Окно чернело под потолком. Все, о чем он думал несколько часов назад, вернулось и завертелось нескончаемым круговоротом.

Аркадий Павлович подошел к двери и постучал. Глазок открылся.

— Позовите кого-нибудь.

— Шуметь нельзя, — буркнули с той стороны, и глазок закрылся.

Опустив голову, подавленный неизвестностью, арестованный отошел от двери.

Он не знал, сколько прошло времени. Окошко побледнело. Начинался новый день. Что принесет он?

Щелкнул замок. Дверь приоткрылась, на полу появилась миска и кусочек хлеба. Так кормят собак. Ильин был голоден. Но кусок не лез в горло. Он отшвырнул миску и снова зашагал из угла в угол.

Прошел весь день, потом вторая ночь, и снова настал день. Двое суток, словно две вечности. В каком он городе? Судя по времени, они отъехали довольно далеко. Нюрнберг? Мюнхен? Аугсбург? Решил спросить. Постучал, вежливо осведомился, в каком городе находится их прекрасная тюрьма.

Надзиратель не оценил юмора, буркнул свое:

— Шуметь нельзя! — и захлопнул глазок.

Наступила третья ночь. Ильин уже не шагал по камере, не думал. Все было передумано, и ничего не прояснилось. Он сидел на койке, вяло опустив руки. В голове мерзкая пустота. Сколько прошло времени? Так можно просидеть в каменном мешке годы. И никто знать не будет. Закон? Какой закон у палачей и людоедов? Есть только одна надежда: победа. Она где-то близко, вот-вот ворвется и сюда, в тыловой город фашистского райха. Доживут ли они с Машей до светлого дня? Надо, чтобы дожили.

Заскрипела дверь. Ильин встал и… замер от неожиданности.

В камеру втолкнули Машу. Дверь тотчас же закрылась.

— Аркаша… — сказала она и бросилась к нему.

Ильин взял ее за плечи, посмотрел в лицо. Глаза у нее были сухие, выражение странной решимости делало лицо девушки строже и старше.

— Сядем, — попросила она.

— Как ты очутилась здесь?

— Попросила.

— И они разрешили?

— Потому что я сказала, что уговорю тебя работать. — Маша провела ладонью по его заросшей щеке. — Они поверили. И вот я с тобой. Хоть пять минут вместе.

— Ты говоришь так, словно пришла прощаться.

Маша промолчала, опустив голову.

— Говори все, — потребовал Ильин.

— Меня повесят, — тихо произнесла она. — Послезавтра утром. Так объявил начальник гестапо. За побег из лагеря.

Ильин вскочил. Он не знал, что сказать. Ее повесят!

— А если я соглашусь?

— Не надо, Аркаша. Лучше умереть.

Опять скрипнула дверь. Надзиратель сказал:

— Выходите…

Маша поднялась. Она не плакала. Она только посмотрела еще раз на Ильина, побледнела, быстро обняла его и поцеловала. Губы у нее были холодные и сухие.

— Прощай, — прошептала она и шагнула в дверь.

Ильин остался один. Он так и стоял на месте, охваченный непонятным столбняком. Ушла… Послезавтра утром… Схватив табурет, он грохнул им о железную дверь. Щелкнул замок, в камеру ворвались сразу трое. Ильин изо всех сил ударил одного обломком табурета, схватил за горло, но тут же был смят, избит и связан. Он и сам не помнил, как буйствовал. Уже без сознания его унесли в карцер.

Холодный пол — вот что привело его в чувство. Мокрые стены, капли воды возле лампочки на потолке. Гроб из бетона. На полу — следы старой крови.

Послезавтра утром… Пусть его раньше. Он встал, шатаясь, и принялся колотить в дверь. Никто не слышал его слабых ударов.

Здесь он был надежно изолирован. Послезавтра утром…

…Габеманн встретился с фон Ботцки в Мюнхене.

— Поздравляю вас, майор, — сказал профессор. — Операция выполнена безукоризненно. Я посетил Фихтера. Он в полном неведении.

— Вместо одной птички мы поймали две.

— Две? Кого вы имеете в виду еще?

— Марию Бегичеву. Она оказалась вместе с ним.

— Боже мой, какая удача! Но как она очутилась в лаборатории?

Шансы фон Ботцки улучшились. Появилась уверенность. Теперь Ильин в таких тисках, что не вывернется. Приманка удачная, что и говорить.

— Где она? — спросил полковник.

— В тюрьме, где же ей быть! Но это не все, герр профессор. Вот две странные стекляшки, которые мы нашли в кармане у Ильина. Извольте посмотреть, не эта ли жидкость, которая вам нужна?

Фон Ботцки схватил ампулы и уже больше ничего не видел. С этой минуты он почувствовал себя на седьмом небе. С ампулами в руках профессор проследовал в свою лабораторию и в тот же день развернул деятельность целого десятка химиков. Капельки мутноватой жидкости подвергались самому тщательному анализу. Он сам впрыснул жидкость шести белым мышам. Он ждал результатов с таким щемящим интересом, которого давно уже не ощущал в стареющем сердце. Если это то самое, то он недаром истратил столько крови в борьбе с Ильиным.

Химический анализ не дал ничего интересного. Сложное органическое соединение, белок с явно смещенной цепью атомов. Таких белков в природе миллионы, и все они чем-то неуловимым отличаются друг от друга. Самое непостижимое для химии вещество. Создать искусственно подобное тело — все равно что вычерпать решетом Женевское озеро.

Зато белые мыши принесли профессору большую радость. На шестой день они, основательно переболев, позеленели.

Их розовая кожица, скрытая короткой белой шерсткой, вдруг стала похожа на молодой листок дуба, когда он, нежно просвеченный солнцем, слабо зеленеет на ветке. Глазки мышей заблестели зеленым изумрудным огоньком. Они перестали есть даже самые вкусные вещи. Фон Ботцки подносил им кусочки сыра, колбасу. Мыши принюхивались к знакомому запаху, грызли лакомства, но вскоре забывали о них, предпочитая покойно дремать в солнечном углу клетки. Вот оно, заветное вещество! Фон Ботцки с затаенным вожделением держал в руках вторую, еще целую ампулку. Уж он-то сумеет воспользоваться препаратом, будьте уверены, герр Ильин! Спасибо вам.

По его поручению корректный следователь гестапо начал беседы с Марией Бегичевой. К сожалению, она не сказала ничего нового. Убежала, бродила по лесу, скрывалась в заповеднике. Знал ли о ней Фихтер? Конечно, не знал. А служанка Лиззи? Она скрывалась и от служанки. Чем же питалась беглянка? На этот вопрос следовало пожатие плеч. Хорошо, но как же они нашли друг друга — Мария Бегичева и Аркадий Ильин? Судьба? Очень, очень странно. И снова Фихтер ничего не знал? Даже когда Ильин стал работать в его лаборатории? Над чем он, кстати, работал? Ах, тоже не знает, не интересовалась! Склянки, которые взяли у Ильина, знакомы ей? Нет? И она не знает, что в них? А знает ли фрейлейн, что ее ждет виселица за побег? Она готова ко всему? Скажите, какая самоотверженность! Ну, тогда извольте посмотреть, как это делается. Ваше окно, Бегичева, выходит во двор тюрьмы. По утрам вы можете наблюдать, как отправляются в лучший из миров узники. Да, да, не будьте застенчивы, пожалуйста. Хотите знать, есть ли выход для вас и для Ильина? Выход есть. Уговорите его работать. Если он создаст препарат, и он и вы останетесь живы. Да, можете увидеть его, встретиться, это мы устроим.

После встречи с Ильиным Маша сказала следователю:

— Он не будет работать на вас.

— Значит…

— Я готова.

Когда Вильгельм фон Ботцки узнал о результатах допроса Бегичевой, он помрачнел. Неужели Ильин снова окажется сильнее его?

Впрочем, гадать еще рано. Надо заняться им.

Ильин не вставал с сырого пола. Сон сменялся забытьем. Он не знал, наступило это страшное «послезавтра утром» или нет. Никто не приходил к нему. Об узнике, казалось, забыли.

Но за ним пришли, подняли и выволокли.

— Живуч, дьявол, — сказал надзиратель.

В прежней своей камере Ильин немного пришел в себя, поел, потом уснул и проспал несколько часов. Когда он открыл глаза, над ним стояли два надзирателя. Дверь камеры была открыта, в коридоре стояли еще двое.

Ильин поднялся:

— Что вам надо?

— Идите, — ответили ему и показали на дверь.

Ильин вышел. Впереди и сзади него шли по два конвоира. Они поднялись по лестнице, пересекли небольшой чистый дворик. Стояла глухая ночь. В небе мигали яркие крупные звезды. Вошли во второе здание; звук шагов тонул в ковровой дорожке. Открылась дверь. Конвоиры остались в коридоре. Ильин вошел в комнату.

Это была светлая, большая комната. Около дальней стены стоял темный письменный стол. За ним возвышалось распятие. За столом сидел тучный, добродушного вида чиновник в черной гестаповской форме и смотрел на вошедшего.

— Садитесь, Ильин, — кивнул он на свободный стул — Вы хорошо говорите по-немецки?

— Да, хорошо.

Шеф гестапо отметил, как измучен и издерган человек. Он еще раз осмотрел арестованного и спросил:

— Как вам нравится у нас?

— Испытайте на себе, получите исчерпывающий ответ, — сказал Ильин и тут же добавил: — Мне кажется, что комедия затянулась. Пора кончать.

— Ну-ну, как вы спешите. Это просто невежливо. Терпение, Ильин, терпение.

— Я слушаю вас.

— Скажите, откуда у вас пистолет?

— Со времени побега из лагеря. Взял у надзирателя.

— Ого! А этого надзирателя убили? Не помните его фамилию?

Ильин не ответил.

— Ясно. Еще вопрос. А вы в кого-нибудь стреляли из этого пистолета? Потом, когда были уже вне лагеря?

— В одного мерзавца, которому под стать не пуля, а веревка.

— В лейтенанта Райнкопфа, не так ли?

— Да, в него. Убили?

— Разумеется.

— Смотрите, как хорошо!

— Что хорошо?

— Хорошо идет следствие.

Он опять промолчал. Скорее бы конец.

— Итак, — продолжал шеф гестапо, — нам не требуется прибегать даже к пыткам. Вы прекрасно себя ведете, Ильин. Это мне нравится. Остается объявить вам решение, которое сегодня же будет скреплено моим начальством. За побег из лагеря, вооруженное нападение на военнослужащих гестапо и за убийство офицера вы приговариваетесь к смертной казни. Вас повесят в ближайшие двадцать четыре часа. Не забудьте передать мой привет Вельзевулу…

— Он вас и так знает. Родня… — Ильин говорил зло. Приговор не потряс его. Он был готов ко всему.

Гестаповец засмеялся.

— Вы не лишены юмора. Мне вас жаль. Такой молодой и, говорят, талантливый… Можете идти, Ильин. Все.

Когда Ильина привели в камеру, занималось утро. Он сел на койку и неотрывно стал смотреть на светлеющее небо, перехваченное густой решеткой. Он думал о Маше и плакал. Ее уже нет. Через сутки его черед. Как это глупо и просто! Борьба, столкновения, радости и огорчения, любовь, печаль, надежды на грядущее, азарт настоящего труда, друзья и враги, страсти и утешения, боль и восхищение — все, чем живет человек, все вдруг обрывается, и ничего больше нет, кроме мрака и бесконечной тишины… Он плакал о Маше и думал, что он все-таки сильнее своих врагов, — даже смертью своей он утверждает это.

Небо за окном стало совсем светлым, на пол легла тень решетки, звенело в ушах от тишины, и ни о чем больше уже не думалось. Последний день на земле.

Ему сунули в дверь завтрак. Он даже не оглянулся. Сколько просидел Ильин так, в полной неподвижности, с руками, устало брошенными на худые колени, он не мог сказать. Тень от решетки переместилась на стену, другую, перебежала в угол и, сжавшись, исчезла, поглощенная черным выступом толстой стены.

Заскрипела дверь. Ильин обернулся. Брови его удивленно поднялись.

— Можно к вам, герр Ильин?

Почтенный господин, безукоризненно одетый, снимал перчатки, оглядываясь, куда бы положить толстую папку, на которой острыми штычками были нанизаны буквы: «Дело Ильина». Аркадий Павлович увидел это в первую же секунду.

«Вот теперь начинается что-то новое…» — подумал он и слегка отступил, давая место посетителю.

— Благодарю вас, — сказал господин и, обернувшись к надзирателю, махнул перчаткой. — Оставьте нас. Не беспокойтесь, мы с Ильиным друзья.

Дверь закрылась. Они остались в камере вдвоем.

Ильин молча ждал. Посетитель осторожно сел на край койки и брезгливо огляделся:

— Плохо у вас тут, герр Ильин. Я очень сожалею, что вы, такой талантливый человек, впутались в столь страшную историю. Я, кстати говоря, старый друг России. Люблю вашу страну. С уважением отношусь к великим вашим соотечественникам Толстому, Достоевскому, Менделееву… Э-э… и другим, таким, как Павлов и Плеханов. В вашей стране много гениальных людей, очень много.

Ильин молчал, слушая дифирамбы, которые не могли обмануть даже школьника. И ждал. Посетитель продолжал говорить:

— А у нас, в нашей бедной Германии, не понимают великих людей. На Гиммлера молимся, а фон Вернер и Мессершмитт живут на подозрении. Фон Мольтке пели псалмы, а Либих и Кирхгоф всю жизнь скитались по чужим квартирам… Такова история. И даже теперь, в преддверии катастрофы, не все отдают себе в этом отчет…

Ильин не выдержал. Он резко прервал говорившего:

— Довольно экскурсов в историю. Давайте ближе к делу. Что вам угодно?

Почтенный господин улыбнулся:

— Вы — деловой человек, герр Ильин, и, как я вижу, цените время даже здесь. Но согласитесь, о важном как-то неудобно говорить без соответствующей подготовки.

— Считайте, что вы ее провели.

— Отлично. Тогда приступим к делу. Оно заключается вот в чем. Вы — гениальный ученый, сделавший великое открытие. Об этом открытии пока что мало кто знает. И чем меньше будут знать, тем лучше. Ваше открытие заинтересовало одну фирму, или, иначе говоря, группу очень влиятельных людей. Они хотят предложить вам выгодную сделку. Вы поступаете к нам на работу и полностью отдаете себя и свое открытие в распоряжение фирмы, о чем будет составлен юридический документ. Мы, со своей стороны, даруем вам жизнь. Вот тут со мной злосчастное дело гестапо о побеге и об убийстве Райнкопфа. И смертный приговор. Фирма через своих могущественных покровителей договорилась с гестапо. Если вы согласитесь, мы вывезем вас отсюда и вы начнете новую жизнь. Вот, собственно, в чем заключается мое предложение.

Аркадий Павлович слушал спокойно. Ну конечно, старая история. Ему предлагают свободу. Но за нее он должен отдать свое открытие. Кому? Ведь гитлеризму конец. Кто и что заставят его делать? Медленно, продолжая все еще размышлять, он заговорил:

— Как вы изволили проницательно заметить, я принадлежу к русскому, советскому народу. Вряд ли вы поймете, что это такое, но я считаю своим долгом объяснить вам, что мое сердце и моя голова принадлежат моей стране. Сам я не волен распоряжаться своим открытием. Оно является собственностью Советской России, всех моих соотечественников, которые сейчас добивают Гитлера. А вы предлагаете мне продать себя и мое открытие! И кому! Какой-то таинственной фирме! Что она будет делать с моим препаратом? Может быть, это организация филантропов, которые задались целью кормить всех безработных мира или давать бесплатные обеды обездоленным людям Европы?..

Господин смотрел на Ильина тем взглядом, каким смотрят на своих неразумных детей отцы: снисходительно и грустно. Вздохнув, он сказал:

— Мне поручено сообщить вам условия деловой сделки. И только. Я не собираюсь ни спорить, ни развивать прекраснодушные теории. Тюремная обстановка не располагает к такого рода разговорам. Фирма предлагает вам жизнь и берет вас на службу. Вы должны ответить — согласны или нет. Если согласны, я сейчас же вывожу вас из тюрьмы. Нет — вы остаетесь здесь, и у вас будет только один путь — к виселице.

Аркадий Павлович не спускал с посетителя глаз. Опять задумано какое-то тайное дело. Ильину предлагают участвовать в нем.

Он спросил:

— Мою невесту убили?

Посетитель что-то промычал, отвел глаза:

— Кажется, нет.

— А точнее?

— Бегичева пока еще жива.

Сердце Ильина забилось быстрее. Жива! Он сказал:

— Я соглашусь на сделку с вами. Мое непременное условие таково: гестапо освобождает Марию Бегичеву и переправляет ее через линию фронта. Когда я узнаю об этом из достоверных источников — начну работать.

Господин встал. Он был в растерянности.

— Я не уполномочен говорить с вами о каких-либо новых условиях. Боюсь, что ваше требование слишком… как бы сказать… смело, что ли. Никто не согласится.

— В таком случае, уважаемый, идите-ка вы к чертовой матери!

Оставшись в одиночестве, Ильин вдруг понял, что еще не все проиграно. Маша жива. Они ее держат, как приманку. Ну что ж, поборемся!

Глава шестнадцатая Только наблюдения за зелеными животными. Профессор Фихтер делает правильные выводы. Записи из дневника

Когда доктор Фихтер убедился, что Ильин и его спутница благополучно скрылись в лесах Шварцвальда, он вздохнул с облегчением. Раз нет известий, значит, опасность миновала. Разумеется, она миновала и для них с Лиззи. Только сейчас Фихтер вполне осознал, как сильно рисковал он, предоставив убежище двум беглецам из лагеря. Ведь если бы их накрыли, ни ему, ни старой Лиззи не миновать тюрьмы. Законы гитлеровского государства на этот счет были очень жестокими. Покровительство врагам считалось одним из самых тяжких преступлений.

Фихтер сказал своей верной Лиззи:

— Если их поймают, что станет с нами?

Лиззи ответила коротко:

— Меня арестуют.

— А меня?

— За что же вас, доктор Фихтер? Это только я.

Он с теплотой взглянул на служанку. Добрая, самоотверженная Лиззи… Она именно так и сделает, возьмет все на себя.

Лиззи не хотела распространяться на эту тему. Но про себя она продолжала разговор. Да, конечно, она так бы и сказала: «Это я. Вяжите меня. Я спасла двух людей и горжусь этим. Немка? Ну и что ж? А разве русские не люди? На земле все равны. Пусть господа вспомнят хотя бы евангелие. Ах, они не читают его? Тем хуже для них. Тем хуже…» Она представила себе, как ее везут в тюрьму и Фихтер трясущимися от волнения руками сует ей узелок с бутербродами. Он остается один. Нет, это просто невозможно даже представить! И она, отбросив тяжкие видения, с облегчением вздохнула:

— Хорошо, что все удачно кончилось.

Фихтер теперь один продолжал опыты с антибиотиками. Надо было завершить начатое.

Он стал регулярно посещать опустевшую лабораторию и проводить там два-три часа в день.

Занимаясь с животными, Фихтер обратил внимание на некоторые странности в поведении свинок, мышей и косуль. Они совсем игнорировали пищу. Фихтер всполошился. Может быть, корм плохой? Нет, сено свежее, мучные лепешки приятно пахнут. В чем же дело? Вдобавок ко всему животные стали очень флегматичными. Не играли, не бегали, зато много лежали и старались при этом занять уголок посветлее. Больны? Но температура нормальная, носы влажные… И особенно его смущал цвет. Это уж просто из ряда вон выходящий факт. Животные заметно позеленели. Да-да, позеленели! Даже глаза.

На память Фихтеру пришли слова Ильина, сказанные перед уходом: «Я сделал один опыт, профессор. Я не могу вам сказать о нем, но это очень важный опыт…» Уж не результат ли опыта Ильина он видит перед собой?

Шли дни. Зеленые животные оставались верны своей новой расцветке и наклонностям. Они отказались от пищи, но в то же время были, что называется, в хорошем теле.

Фихтер перетащил клетки с зелеными животными ближе к окнам и заметил, что лежать на солнце было для них основным условием жизни. Они, казалось, с удовольствием впитывали живительные солнечные лучи, переворачиваясь с боку на бок. Зелень просвечивала сквозь короткую шерсть свинок, обливала мордочки, даже нос. Глаза животных поблескивали изумрудом.

С неослабевающим интересом Фихтер продолжал вести наблюдения.

Повадки зверей день ото дня изменялись все более резко. Они стали малоподвижны, не бегали и не резвились, ходили по клеткам не спеша, часто ложились; казалось, что передвижение было для них тяжелой и ненужной обязанностью.

— Полюбуйтесь на этих милых козочек, Лиззи, — говорил Фихтер своей служанке, испытывая потребность поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями. — Они стали похожи на болотных лягушек.

— Больные, и все тут. Предоставьте им самим лечить себя. Животные это умеют лучше нас.

— Нет, милая Лиззи. Это не болезнь. Это, это… Я сам не знаю, что это такое. Вы только посмотрите. У животных отпала нужда в пище. Они ощущают постоянную сытость, голод не мучит их больше. Если так пойдет дальше, вполне возможно, что животные станут подобно растениям. Ну конечно. Так и должно быть! Они будут спокойно и бесстрастно расти, накапливать органические вещества и жить растительной жизнью.

— Разве это плохо, Фихтер? — спросила Лиззи. — Пусть себе.

— Это не просто плохо, это ужасно! Это катастрофа! Представьте себе, что зеленые животные появились на земле. Они ведь перестанут размножаться, они потеряют главное биологическое назначение — продолжать свой род… Зеленые животные не знают привязанности. Они только кажутся живыми, а в сущности они мертвы.

Но Лиззи оставалась спокойной. Она не разделяла ни взволнованности ученого, ни его опасений. Зеленые так зеленые. Бывают и желтые, когда желтуха… Ну и что? Выздоровеют — и порозовеют.

Но Фихтер уже понял, что это такое. Хлорофиллоносная кожа. Животные-растения, способные использовать свет солнца. Чудо двадцатого века. Неужели это сделал Ильин? За такой короткий срок?..

Фихтер долго думал, а не написать ли ему об интересном случае своему другу Вилли? Все-таки он биолог. Для него это будет крайне интересным.

Он уже взялся было за перо, но вспомнил портрет Вильгельма фон Ботцки в одном из журналов прошлых лет. Фихтер не посчитался со временем, встал из-за стола, нашел этот журнал. Вот и портрет. Гм… Действительно, в полковничьем мундире. Ишь ты!.. Мундир заставил профессора Фихтера отложить перо. Не стоит посвящать в тайну человека, носившего официальные одежды гитлеровской империи. Кроме того, ему ведь придется сказать и об авторе, о русском ученом Ильине. Нет. Пусть это останется пока тайной. Вот кончится война, тогда…

Что касается близкого окончания войны, то в этом не сомневался уже никто. Шел март 1945 года. Русские заняли Померанию, Восточную Пруссию, вторглись в центральные провинции Германии. Американские армии стояли где-то возле Страсбурга. Через леса Шварцвальда шли и бежали остатки разбитых германских воинских частей. Еще несколько ударов — и конец.

Честный Фихтер с нетерпением ждал этого конца.

Может быть, тогда он снова встретится с русским ученым Ильиным?

Глава семнадцатая Вильгельм фон Ботцки придумал новый план. Болезнь Маши Бегичевой. Любезность тюремного врача. Первый зеленый человек. Ильин сдается

— Каково ваше решение, фон Ботцки?

Этот вопрос задал представитель фирмы, в которой профессор фон Ботцки имел теперь честь работать. Вопрос касался Ильина. Надо было решать, что с ним делать.

Положение и вправду трудное. С одной стороны, зеленый препарат, действие которого уже испытано, с другой — неуступчивый, фанатически упрямый Ильин, принявший угрозу смерти со стоическим спокойствием. И эта фрейлейн, готовая чуть ли не сама сунуть голову в петлю, лишь бы облегчить положение Ильина. Что за народ!

Фон Ботцки должен сейчас же решить: или забыть о надеждах, связанных с «веществом Ариль», и согласиться на физическое уничтожение Ильина и Бегичевой, или найти какой-то новый ход и заставить его наконец выложить свою тайну. Легко сказать: забыть о надеждах! Теперь-то и помнить о них. Сняв с себя полковничий мундир, фон Ботцки тем самым как бы порывал с прошлым. Ведомство Гиммлера сейчас котировалось не слишком высоко, впереди ему грозили виселицы и гнев народный. Но будущее… Фирма — не благотворительное учреждение. Руководитель ее — человек дела. Он хотел бы заполучить Вильгельма фон Ботцки не просто как одаренного индивидуума, а с кучей ценных патентов, чтобы потом, когда все уляжется, развернуть деятельность для восстановления своей поруганной и попранной страны. Что же притащит с собой фон Ботцки? Нескольких ученых, которые спят и видят, как бы улизнуть из их ведомства. Два десятка не очень крупных открытий. И русского биолога Ильина, не желающего выдать своего изобретения.

Две ампулы с препаратом приоткрыли завесу над тайной Ильина. Всякие сомнения теперь отпали. Вещество есть, действие его испытано, впереди чертовски заманчивые результаты.

Профессор фон Ботцки, проведя опыт всего с одной ампулой препарата, понял огромное значение открытия Ильина. Да, зеленое вещество может сделать человечество более богатым. Зеленые животные — это гарантия от голода, это горы дешевого, дарового мяса. Страна, способная по своему усмотрению превращать часть животных в зеленых, сразу выделится среди других стран. Разве не в этом нуждается теперь их бедный фатерланд? Наконец, космос. Когда придет время и люди освоят другие планеты и звезды, не возьмут ли они с собой в космические корабли зеленых животных, для существования которых достаточно лишь света солнца? О, здесь перспективы еще только намечаются, они так значительны, что до поры до времени о них не хочется даже говорить. Если бы удалось приручить Ильина, как был бы доволен Кирхенблюм! Профессор фон Ботцки стал бы его правой рукой.

Нет, ставить крест на Ильине еще рано. Нельзя!

— Итак?.. — Собеседник профессора все же хотел получить ответ на свой вопрос.

— Будем продолжать обработку, — ответил фон Ботцки.

— До каких пор?

— Пока не добьемся своего.

— Или пока он не добьется своего. Не забывайте, скоро нам придется иметь дело с оккупантами. Сюда войдут американцы. Тогда что?

— Мы не выпустим Ильина.

— Ну, так они его выпустят. Не из соображений гуманности, а чтобы перехватить открытие.

Фон Ботцки задумался.

— Позвольте узнать, — спросил он, — майор Габеманн работает у нас?

— Почему это вас интересует?

— Могу я быть откровенным с ним?

— Да. Можете. Дальше?

— Он мне должен помочь.

— Габеманн получит такое указание. Значит, вы остаетесь при своем мнении, профессор? Какой же срок вам потребуется?

— Десять дней.

— Хорошо. Я так и доложу Кирхенблюму.

Ильин все еще томился в тюремной камере.

Прошли сутки, другие, третьи. Смертный приговор повис в воздухе. Он знал: его берегут. О Маше никаких известий не было. Жива ли она? Что там, на воле? Может, и война уже кончилась. Ему ведь не скажут.

Апатия, поразившая его в первые дни после ареста, бесследно прошла. Если бы только он мог узнать о судьбе Маши!

А Маша Бегичева находилась в той же тюрьме, этажом выше. Она пережила самое страшное — ожидание казни. Ночь перед утром казни стоила тысячи дней. Девушка не сомкнула глаз. Слез не было. Какое-то очень тяжелое, мучительное чувство владело ею все эти страшные часы до рассвета. К концу долгой ночи Маша уже не боялась смерти, она лишь хотела, чтобы все быстрее кончилось. Когда наступило утро, узница не выдержала, встала на табурет и поглядела в окно. На страшном помосте во дворе тюрьмы маячила зловещая буква «Г». Она не отвела глаз, когда на помост ввели первую жертву. Скорее бы… Но за ней не пришли. Утро сменилось полднем. Начало смеркаться. Вечером Маше стало плохо. Пытаясь встать с постели, чтобы постучать в дверь, она потеряла сознание. Она не слышала, как в комнату вошли люди, не чувствовала, как несли ее в тюремную больницу. Очнулась она уже на новом месте. Увидела кровати, людей в белом.

— Где я? Что со мной? — спросила она.

— Скоро вы будете здоровы, — без улыбки, с отсутствующим взглядом ответила сестра.

Маша уснула, но кошмары не оставляли ее и во сне. Ей чудилась черная виселица, окровавленный Аркадий.

Она задыхалась. Когда она очнулась, то увидела около себя трех людей в белом. Маша скользнула взглядом по их лицам и вдруг страшно закричала. Один из трех сразу же встал и ушел. Маша узнала его: Габеманн!

— У вас галлюцинация, больная, — сказал ей врач. — Никакого Габеманна здесь нет. Успокойтесь.

— Я видела его, — упрямо повторяла она и не спускала глаз с дверей.

В больнице Маша провела почти неделю. Вместе со здоровьем к ней вернулись и муки неизвестности. Ставший для нее единственно желанным страшный конец так и не настал. Почему? Болезнь помешала? Вряд ли можно ждать подобной гуманности в гестаповской тюрьме. Ее бы и больную вывели во двор. Значит, опять что-то связанное с Ильиным, опять приманка.

Она не знала, какое злодеяние готовится.

Маша не ошиблась. К ней в больницу действительно приходил майор Габеманн.

Фон Ботцки пригласил его к себе, чтобы поделиться некоторыми соображениями, возникшими у него, как он выразился, «в минуту особой ясности мышления».

Он сказал:

— Я не уверен, майор, удастся ли нам сломить упорство Ильина обычными методами.

— Но мы еще не применяли всех методов.

Фон Ботцки поморщился:

— Нет, Габеманн, ваши методы мы не станем применять. Не то время. И не тот человек. Он может, конечно, не выдержать, особенно если вы приметесь за Бегичеву. Скажет «да». А потом все-таки обведет нас вокруг пальца. И мы опять будем ходить около него. Уже было. Знаем. Надо придумать другой план.

— У вас он есть?

— Так, наметки. Но я поделюсь с вами. Дело вот в чем. У меня осталась, как вам известно, одна ампула с зеленым препаратом. Вторую я использовал для опытов. Опыты удались. Животные, которым ввели этот препарат, стали зелеными. Они отказались от пищи, целиком живут за счет солнца. Они стали очень странными животными, их поразила полная апатия. Понимаете — апатия: исчезла потребность в общении, в поиске пищи, нарушена память. Все страсти, обычно присущие теплокровным животным, у них отмерли. Понимаете? Если подобную операцию сделать с человеком, он тоже станет зеленым и…

— Занятно! — протянул майор.

— Так вот, у меня есть одна ампула… — напомнил Ботцки.

Габеманн заморгал:

— Сделать Ильина зеленым? Но он же тогда…

— Ах, не в Ильине дело! Как вы не понимаете!

— А в чем же, полковник! Я теряюсь…

— Ну, как вам сказать. Если близкий Ильину человек станет зеленым, что будет делать Ильин?

— Искать виновных, конечно.

Фон Ботцки как-то странно посмотрел на Габеманна. Все-таки он очень недалек. Очень.

— Он будет искать путей для излечения. Ну, теперь вы понимаете?

— Конечно, будет искать. Но это же как раз наоборот, а не то, что нам надо.

Раздражаясь, фон Ботцки сказал:

— Для того чтобы искать пути излечения, ученый должен делать сотни экспериментов над животными, над зелеными животными. А чтобы иметь зеленых животных, надо сделать еще десятки таких ампул.

Габеманн широко улыбнулся:

— Ох, и голова у вас, герр профессор!

Именно после этого разговора майор стал проявлять особенную заботу о больной узнице. Он завел знакомство с тюремными врачами и сестрами, и через несколько дней Габеманн стал своим человеком в больнице. Медики считали, что майор специально приставлен к Бегичевой. Это было в порядке вещей.

— Когда вы ее выписываете? — спросил он однажды у врача.

— Послезавтра.

— Мне необходима ваша помощь, доктор.

— Готов, майор. Выкладывайте.

— Дело вот в чем. Мне надо развязать Бегичевой язык. Она знает явку одной подпольной группы, но упорно молчит. В следственном отделе мне дали лекарство, которое ослабит волю преступницы, сделает ее разговорчивой. В день выписки влейте ей лекарство в вену под видом какого-нибудь укола.

Врач пожал плечами. Пожалуйста! Он привык и не к таким фокусам. На то он и тюремный врач.

— Давайте ваше средство, майор.

Он повертел ампулу в руках, неопределенно хмыкнул и сунул ее в карман. «Что это такое? А не все ли равно. Даже если яд… Узница все равно приговорена, ей же лучше будет».

Майор ушел довольный.

А на следующий день доктор подошел к Бегичевой:

— Завтра утром мы вас выписываем. Вечером последний прием лекарства и — желаю вам здоровья, фрейлейн.

Маша ничего не ответила.

Перед сном пришла сестра и, как всегда молчком, с профессиональной ловкостью взяла руку больной, перегнув, нащупала вену — и в кровь Марии Бегичевой вошло содержимое ампулы.

И снова она попала в прежнюю камеру. Долгие дни, бессонные ночи, затаенное дыхание при каждом стуке за дверью и мрачная неизвестность. К этим привычным ощущениям неожиданно добавилась мучительная тоска, переворачивающая сердце. Маша не находила себе места. Хуже, чем в ночь перед казнью. Она металась по камере, судорожно плакала, часами сидела в состоянии полной угнетенности, а тоска грызла ее все сильнее и сильнее.

Через два дня она успокоилась. Снова начались недомогание, жар. Заключенная целые сутки провела в постели. Потом все кончилось. Выздоровела.

Надзиратели недоумевали. Больная ничего не стала есть.

— Второй раз забираем пищу нетронутой, — рапортовал тюремному начальству коридорный. — Голодовку объявила.

Когда об этом услыхал фон Ботцки, он понял, что дело сделано.

Марию Бегичеву навестил Габеманн. Она не узнала его. Или, может быть, узнала, но не испугалась и не удивилась.

Майор потребовал перевести Бегичеву в солнечную камеру.

Вскоре явился и сам фон Ботцки. Маша отнеслась к его появлению со странным спокойствием. Поглядела и отвернулась. Профессор взял девушку за плечи и повернул лицом к свету.

— Взгляните на меня, — приказал он.

Маша подняла глаза. Они были зелеными, как два влажных изумруда. В глазах девушки не было ничего — ни любопытства, ни гнева, ни ненависти. Они глядели на фон Ботцки с полной отрешенностью. Профессор не мог выдержать. Он даже побледнел и в ужасе отвел глаза.

— Черт знает что! — пробормотал он и быстро ушел.

В один из томительных долгих дней в камеру Аркадия Павловича Ильина вошел незнакомый штатский человек.

— Я врач, герр Ильин, — отрекомендовался он. — Пришел к вам по важному делу. Видите ли, мне в палату доставили одну заключенную. Она очень больна, причем болезнь ее неизвестна. Эта женщина, как мне сказали в канцелярии, ваша невеста.

— Бегичева? — У Ильина вспыхнули щеки.

— Мария Бегичева, совершенно верно. Повторяю, она очень больна, молчалива, замкнута, я не могу добиться от нее ни одного слова. Похоже на психическое расстройство. Не могли бы вы навестить ее, поговорить…

Аркадий Павлович выскочил из камеры. Врач едва поспевал за ним. Они поднялись на второй этаж.

— Сюда, пожалуйста.

Врач открыл дверь. В светлой комнате стояли одна кровать и столик. На кровати сидела больная. Она даже не повернулась к вошедшим. И только на крик Ильина: «Маша!» — обернулась к нему.

На Ильина равнодушно смотрели совершенно зеленые глаза. Лицо светилось слабой зеленью, ногти рук странно белели на светло-зеленых пальцах.

— Что это? — пробормотал он. — Ты — зеленая?.. Маша! Что с тобой! — неистово кричал он и тряс ее за плечи.

— Оставь меня. Больно, — тихо сказала она.

Ильин повернулся к врачу.

— Кто? — сдавленно спросил он.

Врач не успел ответить. Страшный удар, в который Ильин вложил всю злость к своим врагам, пришелся по лицу врача, и тот свалился как подкошенный.

В комнату вбежал надзиратель, за ним второй. Ильин буйствовал до тех пор, пока его не связали.

Маша Бегичева даже не встала.

Ильина унесли в камеру.

На другой день к нему явился господин, который предлагал ему сотрудничество с фирмой. Его лицо выражало истинную скорбь.

— Я слышал, что у вас большое горе, Ильин. Примите, пожалуйста, мое глубокое…

Аркадий Павлович не дал договорить ему.

— Скажите своим хозяевам, что я буду работать. И, пожалуйста, скорее дайте мне возможность выйти отсюда вместе с Бегичевой.

Глава первая В новых условиях. Фон Ботцки узнает об острове Красных камней. Встреча с Габеманном. Профессор размышляет

Второго мая 1945 года советские войска окружили Берлин, замкнули кольцо. Над дымящимся рейхстагом, над тусклым его куполом с выбитыми стеклами, над всем Берлином три солдата Советской Армии водрузили красное знамя.

Берлин был взят.

За два дня до окончания битвы, 30 апреля, кровавый маньяк Гитлер покончил с собой. Ближайшие сподвижники фюрера разбежались по стране в поисках спасения.

Последующая неделя была наполнена драматическими событиями.

Зажатые между быстро наступающими на запад советскими армиями и войсками союзников, которые приближались к Эльбе, деморализованные фашистские войска метались, как в ловушке. Выхода для них не было. Сдавались в плен целыми дивизиями и армиями. Пленных считали сотнями тысяч…

Наступательным броском танковые войска Советской Армии ворвались в Прагу, где еще сидели в обороне немцы, и смяли последний организованный пункт сопротивления. На Эльбу, на ее берега, вышли победители; нетерпеливые плыли через реку навстречу друг другу. Последние выстрелы великой битвы умолкали. Гремели залпы салютов.

9 мая 1945 года Советский Союз праздновал полную победу над гитлеровской Германией.

Империя Гитлера, просуществовав 13 страшных лет, исчезла. Территория Германии была оккупирована войсками союзников.

Но тишина не наступала. Спокойствия не было. Еще шла тайная, подпольная война.

Фашисты продолжали действовать, скрываясь в темных углах страны от гнева народов, они пытались, собрать силы, организоваться; кусали исподтишка, составляли союзы, выносили декларации, прятали награбленное, плели сложные интриги, стараясь столкнуть между собой победителей.

Когда и это не удалось, тайные силы фашизма перестроились. Теперь их задача состояла в том, чтобы исподволь работать для будущего. Разные союзы и фирмы, припрятавшие награбленные патенты и изобретения, искали окольные пути для открытой или нелегальной деятельности. Самые мощные из них готовились ковать новое оружие, восстанавливать арсеналы и силы, тайно строить базы и мастерские.

Эти были самые опасные.

Среди них конспиративно и умно действовала фирма «Эколо», в которой работали теперь профессор Вильгельм фон Ботцки и бывший майор Габеманн.

В одном из малоизвестных предместий Мюнхена в старой пивной по вечерам собирались за кружкой пива старые друзья. Эта пивная имела для собиравшихся особую притягательную силу. Именно здесь, в небольшом зальчике с серо-коричневыми стенками, на этих прочных, грубо сколоченных креслах, за тяжелыми дубовыми столами когда-то, в «добрые старые времена», сиживали мюнхенцы, которые потом, десятилетия спустя, взяли в свои преступные руки судьбу большой страны и почти всей Европы, а еще позже в национальном угаре бросились через границы на восток и залили кровью огромный материк. Все знают, чем это кончилось, хотя, впрочем, не очень многие из оставшихся в живых могут сказать, где дотлевают кости и где развеян пепел этих самых мюнхенцев, героев двадцать девятого — тридцать третьего годов. Но тень их витала над пивной и поныне, и оставшиеся в живых свидетели силы и бесславия предпочитали собираться именно здесь, где все так напоминало начало военного взлета и безграничной власти над умами местных обывателей.

Много хозяев сменилось в пивной за эти неспокойные и грозные годы. Часто дрожали узорные стекла в окнах от хриплого выкрика «хайль!» и громких строф из «Хорста Весселя», и от разрывов авиационных бомб на улицах города, и от вызывающего гомона чужеземных солдат, оккупировавших южную зону страны.

Но во все времена торговля шла, и пиво пенилось в больших фарфоровых кружках, и за столами по-прежнему звучала отрывистая речь разномастных посетителей.

Почетный профессор Вильгельм фон Ботцки всякий раз, когда ему приходилось бывать в Мюнхене, заходил в это заведение, зная, что наверняка встретит здесь кого-нибудь из своих старых приятелей. Сослуживцы фон Ботцки во время подготовки Нюрнбергского процесса старались не подавать признаков жизни по вполне понятным причинам: в памяти народов были слишком живы воспоминания об их делах. Но вскоре они осмелели. Снисходительность официальных лиц из нового правительства земли Бавария и оккупационных властей позволила им выползти на свет белый. И те же официальные лица закрывали глаза на организацию всевозможных союзов, партий и товариществ.

Фон Ботцки теперь жил в Мюнхене постоянно. Шеф фирмы пока еще не удостаивал профессора личным приемом. Но у Ботцки и без того было немало забот, и главной до сих пор оставался Ильин. Вильгельм фон Ботцки не знал, какие виды на русского ученого у шефа. Но по тому, как часто и подробно его расспрашивали обо всем, что касается зеленого препарата, фон Ботцки понимал, что фирма очень заинтересована работой Ильина.

В свободные часы Вильгельм фон Ботцки шел в знакомую пивную, чтобы там за кружкой пива и в разговорах с приятелями убить время и узнать новости, которыми буквально кишел воздух этого заведения.

Здесь, в этой пивной, он и услышал впервые об операции «Красные камни».

Говорили полушепотом, близко подвигаясь друг к другу, хотя знали один другого многие годы и не имели оснований не доверять своим товарищам.

— Где находится этот райский уголок? — спрашивали непосвященные, осторожно косясь на собеседника.

— Кажется, где-то в районе Мадагаскара, южнее или восточнее. А впрочем, черт его знает. Набирают добровольцев и везут. Связи с островом нет, письма не шлют. Платят хорошие деньги, но охотников мало. А кто обнаружил руду?

— Наши морские силы. Помните экспедиционное судно из Гамбурга? Кстати или некстати, но оно натолкнулось на этот забытый богом остров; команда высадилась на берег для разминки, устроила небольшую разведку в горах. Остров невелик, обследование провели быстро.

— Ну и что?

— Успех небывалый. Оказывается, там в горах огромные запасы радиоактивной руды. Уран или что-то в этом роде. Отто Кирхенблюм сказал, что это именно то, о чем он мог только мечтать. Первый же кусок руды, который ему доставили, он отправил в дело.

— Новость невелика. В Бельгийском Конго такой руды огромные запасы. Говорят, оттуда ее вывозят в железных бочках целыми транспортами.

— Но за океан, в другое полушарие, а не в Гамбург и не в Киль.

— Есть слухи, что и для нас скоро перепадет. Всему свое время.

— То-то и оно, перепадет. А если бы мы имели свои расщепляющиеся материалы, тогда по-другому заговорили бы.

— Во всяком случае, Кирхенблюм знает, что делает. А он ухватился за этот остров, как черт за душу Фауста.

— Но тогда в чем же дело? Организовать широкую добычу урана, и дело с концом. Разве у нас для этого не хватает сил? — Профессор фон Ботцки задал этот вопрос и показал себя явным новичком.

Его собеседник поморщился:

— Как вы отстали, Ботцки! Кто же разрешит побежденной стране заниматься добычей расщепляющихся материалов? Да еще сразу после окончания войны. Остров к тому же не наш, он принадлежит другой стране, хотя на нем никто и не живет. Суверенитет и прочие искусственные ограничения. Добычу руды приходится проводить в глубокой тайне, с огромными осторожностями. Малейшая ошибка может повлечь за собой провал всего предприятия, пойдут запросы, ноты протеста, шумиха в газетах и тому подобное. Вот почему надо быть исключительно осторожными.

Вильгельм фон Ботцки почувствовал, что он приятно взволнован. Не так уж плохи дела у его бедного отечества, если затеваются подобные мероприятия. Жизнь входит в свою колею.

В один из свободных вечеров фон Ботцки встретился в пивной со своим сослуживцем майором Габеманном.

Майор был одет в штатское и носил очки с затемненными стеклами. Ему надо было маскироваться. Ходили слухи, что польское правительство потребовало выдачи его как военного преступника. В Мюнхене сделали вид, что Габеманна не знают.

Высокий, худой, с длинным бледным лицом диккенсовского Урия Хипа, майор Габеманн и теперь оставался в одиночестве, на отшибе. У него никогда не было друзей, а в это неустойчивое время и подавно. Вот только разве фон Ботцки… Он был рад и этому. К тому же Габеманн имел поручение, касающееся профессора.

Профессор не знал, что его бывший подчиненный выполнял пикантные задания шефа, который считал не лишним проверить новых сотрудников, в том числе и фон Ботцки. Габеманн уже несколько раз встречался с Вильгельмом фон Ботцки, заводил разговор на разные темы и потом докладывал о своих наблюдениях шефу. Фирме нужны были люди абсолютно надежные. А поражение гитлеровского райха скверно повлияло на некоторые головы, куда более устойчивые, чем голова фон Ботцки. Неизвестно еще, о чем думает теперь этот бывший полковник. Но в общем профессором были довольны. Такому можно доверять.

— Что нового, Габеманн? — спросил профессор.

— Теперь только и говорят, что об острове. Новость номер один.

Фон Ботцки промолчал. Габеманну это понравилось. Он подвинулся к профессору:

— Как старому другу…

Они уселись в сторонке от всех, и Габеманн стал посвящать его в детали.

— …Открытое море, тяжелые подступы к берегам, а самое главное — почти невыносимые условия жизни: скудная растительность, жара, голые камни. Вот почему на острове никто и не живет. Понимаете? Кто же согласится в таких условиях работать? Да еще в шахте с радиоактивной рудой! Сначала удалось завербовать немного рабочих из «Союза фронтовиков». Вместе с ними привезли туда машинное оборудование, продовольствие, и все это ночью, скрытно, в глубокой тайне от всех. Лодки тотчас же ушли, а рабочие начали грызть и ковырять эту самую руду. И знаете, сколько они выдержали? Около двух месяцев. А потом устроили настоящий бунт, не согласившись ни на какие приманки и посулы, и фирме пришлось увозить их с острова.

— Куда?

— Домой. Ни деньги, ничто не могло удержать их. Мой друг, который побывал там, говорил, что это хуже Кайенны.

— А фирма не боится разоблачения?

— Этими людьми? О нет! Они и сейчас в надежных руках.

— Ну, а дальше?

— Вербуют еще одну партию. Кстати, здесь, в Мюнхене. Человек тридцать удалось собрать. Правда, не очень надежные, но что же поделать! Дней через двадцать их повезут в Гамбург. Там все готово к отплытию.

— И снова через месяц бунт? И снова возвращение? И снова опасность разоблачения? А что хоть сумели добыть на острове?

— Доставили первую партию руды. Отто Кирхенблюм потирает руки. Для его лаборатории необходимо расщепляющееся сырье, нужно организовать свое атомное производство, понимаете, свое! И как можно скорее. В этом деле заинтересованы большие люди, фон Ботцки. Наша фирма не так проста, как это кажется на первый взгляд. Одни связи чего стоят… — Он помолчал и вздохнул. Сказал горестно: — Мне поручили заняться набором людей.

— Я вам не завидую, Габеманн, — посочувствовал фон Ботцки. — Что вы будете делать? Неужели продолжите вербовку каторжников?

— Иного выхода нет. Люди всюду остаются людьми. Даже верные немцы не желают больше умирать за свой фатерланд. Им это надоело. Еще при Гитлере. — Он приложился к фарфоровой кружке с пивом, сделал глоток и добавил: — Кретинов, что ли, собрать по всей нашей милой стране? Слава богу, после войны их более чем достаточно.

Фон Ботцки забарабанил пальцами по столу. Значительно кашлянув, он проговорил:

— А почему бы не попробовать на этом деле русских?

— Из числа пленных?

— Да.

Габеманн засмеялся. Его длинное узкое лицо еще более вытянулось, тонкие губы раздвинулись и показали собеседнику крупные редкие зубы. Профессор недоуменно посмотрел на него поверх очков. Почему этот идиот смеется? Что тут смешного? Он лично не видит причины для смеха.

— Ну что вы! — сказал улыбающийся Габеманн. — Если немцы не хотят, то русские просто не станут и разговаривать. И потом, с точки зрения безопасности…

— Ну, если так… — Фон Ботцки замолчал.

Габеманн с интересом посмотрел на него:

— Вы чего-то не договариваете, герр профессор?

— Потом, потом, — ответил он.

Когда Габеманн ушел, Вильгельм фон Ботцки задумался. Этот разговор навел его на очень интересную мысль. Может быть, фирма как раз имеет в виду Ильина и его открытие? Следовало хорошенько все обдумать, прежде чем идти со своим предложением к шефу. Русские пленные…

Использование пленных на тяжелых работах не было новинкой в деятельности администрации всех трех зон Западной Германии, да и стран, оккупирующих эти зоны.

Но для такого серьезного дела, как у фирмы «Эколо», пленные не подходили. Кто знает, что у них на уме? Малейшая дерзновенная мысль могла вызвать возмущение, бунт и неминуемое разоблачение. Фирма «Эколо» не рискнет на такой шаг. Ей нужны безропотные, абсолютно надежные рабочие. А где их взять?

Может быть, действительно подумать в этой связи об открытии Ильина?

Фон Ботцки повеселел. Если он предложит своему шефу план, о котором только что размышлял, как повысятся его акции! Поистине, он умеет жить: он родился в сорочке — Вильгельм фон Ботцки.

Глава вторая Остров Красных камней. Первые рабочие в шахте. Фирма «Эколо» перед крахом. Наблюдения над Машей Бегичевой

Для того чтобы читатель уяснил себе, насколько нужен был Ильин ведомству Отто Кирхенблюма, придется заглянуть в другую часть нашей обширной планеты, в тот район мира, что расположен за экватором, в нескольких тысячах километров от Гамбурга, Мюнхена и лесов южной провинции Германии, — на остров в западной части Индийского океана.

Этот остров своим существованием обязан грозным вулканическим силам. Весь его облик свидетельствует о долгой и упорной борьбе двух титанических сил содрогающейся земли — огня и воды, в результате которой победил подземный огонь. Островок являлся его детищем, бородавкой на теле старого и грозного Плутона, скрытого под километровой толщей океанского дна.

Еще издали остров поражал человека высокими остроконечными горами, склоны которых местами падали в океан почти отвесной стеной из черных граней застывшей лавы. Океан свирепо бился денно и нощно о твердые скалы берега. Неумолкаемый гул грозного прибоя слышался далеко в открытом море. Белая пена с шумом налетала на камни, и трудно было различить — чайки бьются о берег или живые волны тщетно пытаются слизать хотя бы кусок неподатливого черного камня. Глубокие пещеры зияли в обрывах на уровне прибойной волны. Во время больших приливов океан с ревом вливался в таинственные ходы и затапливал их, глухим эхом отдаваясь в подземных залах.

Только в двух местах можно было подойти к острову.

Неглубокая долина с узеньким ручейком посредине спускалась к океану с юго-западной стороны. Дельта ручья образовала песчаный пляж крохотного размера. Океан был бессилен разрушить его: в километре от берега из морских глубин подымалось полукольцо коралловых барьеров. Естественный мол укрощал силу волн. Водная гладь между рифами и берегом почти всегда была спокойной и чистой.

По берегам ручья лежали красноватые, поросшие травой клочья почвы. Кое-где зелень пробивалась сквозь гранитные и скальные обломки и слегка украшала мрачный ландшафт долины. Редкая тропическая растительность раскинулась по склонам гор. Ее зеленые пятна были разбросаны среди красных камней. Почти на кромке воды, у самого берега, безжалостно раскачивались ветром два или три десятка самых неприхотливых в мире пальм цикад с красивыми крупными листьями. В тени этих пальм стояло несколько хижин, где по месяцу или два в году проживали темнокожие рыбаки, приплывающие с ближнего к острову архипелага ловить рыбу и крабов в спокойной лагуне.

Хижины были жалкие, полуразрушенные, с явной печатью запустения.

Океанский бриз свободно гулял в них, и солнце заглядывало внутрь сквозь редкие тростниковые стены.

Маленькие горные антилопы, кажется, единственные обитатели гор, спускались иногда в долину. Они не слышали никаких других звуков, кроме вечных ударов волны о берег да свиста унылого до боли ветра в горных ущельях.

Это безлюдное место не привлекало даже непритязательных туземцев из племени банту, расселившихся по мелким островам в пятидесяти — ста милях от острова Красных камней. Остров был необитаем.

Долина тянулась в глубь острова на два-три километра, все время подымаясь, и исчезала в морщинах гор, мрачно подступающих к ней со всех сторон. Выше были только голые горячие камни, слезившиеся по утрам капельками росы, из которых и брал свою воду тощий ручеек. Утренние слезы на красных камнях казались кровавыми.

Чуть дальше к западу, за пологим перевалом, лежала вторая, и последняя, долина острова. Она была еще меньше первой. Правда, и здесь струился ручеек с пресной водой, и здесь пять-шесть месяцев в году зеленели мхи, плауны, печеночники, а по склонам росли редкие кусты, но уже не было широколистых цикад, а скальные обломки валялись по берегам ручья до самого океана и украшали песчаный пляж живописными грудами выветрившихся останцев из лавы и кварца.

Здесь тоже далеко от берега океан был обуздан прибрежными рифами. В кольце их имелся проран, через который с шумом входила и уходила из лагуны вода. В этот проран когда-то и ухитрилось проскочить небольшое экспедиционное судно из Гамбурга.

Члены экипажа очень хорошо разбирались во всем, что касалось геологии. И, пока одни из них заправляли судно пресной водой, другие рассыпались по склонам гор и скоро обнаружили огромные запасы радиоактивных урановых руд.

После этого судно бросило второй якорь и осталось в бухте еще на несколько дней. А весь экипаж, исключая двух наблюдателей и хромого кока, двинулся по долинам и распадкам с инструментами, счетчиками Гейгера и всякой другой физической премудростью.

На острове осела небольшая колония. Новые островитяне решили не раздражать своим присутствием возможных посетителей острова. Они ушли в глубь долины, поставили палатку среди скал, очистили берег от всяких следов пребывания людей, помахали на прощание своему флагу, и судно ушло в океан. Остров остался таким же тихим и безлюдным, каким был до прибытия корабля.

Менее чем через месяц это судно снова появилось в виду острова. Ночью, словно призрак, проскользнуло оно через рифы и бросило якорь в тени высокой красной скалы.

С корабля поспешно сгрузили небольшой двигатель, передвижную электростанцию, перфораторы, компрессор, кучу разного инструмента, плотные брезентовые мешки и бочки. Вслед за этим на берег сошли те тридцать человек, которые были завербованы в Мюнхене. Ночью хозяйственные грузы перетащили в горы, а перед рассветом судно ушло. В долине колыхался мираж. Нещадно жгло солнце. Камни накалялись и лопались. Кроме бездонного неба с солнцем в зените, голубого безбрежного океана и молчаливого красного острова, никого не было вокруг на сотни километров.

А между тем на острове уже кипела жизнь.

Люди, которые остались здесь, не сидели сложа руки. В укромном ущелье они натянули новые палатки из рыжего брезента, поставили кухню, и уже к вечеру в пропасть полетели пустые жестянки из-под консервов и бутылки из-под вина. Лагерь начал жить. Застучал мотор, послышались тяжелые вздохи компрессора и треск отбойных молотков, нацеленных в грудь мрачной горы. Через день наметился штрек, а еще через два дня — горизонтальная шахта. В глубине ее сияли электрические лампочки. Изредка по ночам в спокойную лагуну стала приходить подводная лодка. С ее палубы перебрасывали сходни прямо на берег. Лодка покачивалась на волне, качался и трап, но это не мешало людям деловито сновать с берега на подводный корабль и обратно. С лодки сгружали горючее и продовольствие, а она поглощала брезентовые мешки с черной рудой.

Утром лагуна снова была девственно чиста, пустынна и молчалива.

Тайный промысел выдавал продукцию. Где-то в маленьком городке земли Бавария за лабораторным столом сидел старый человек с седой головой и выпуклыми глазами и довольно потирал руки. Физик Отто Кирхенблюм имел все основания радоваться. Его лаборатория и после окончания войны снова работала над созданием современного вооружения.

Все шло хорошо до тех пор, пока рабочие из первой партии на острове Красных камней не вспомнили, что они все-таки люди.

Началось, как часто начинается все непредвиденное, с обычной выпивки. Рабочие сидели в своих палатках, пили и скупо перебрасывались словами.

— Жарко, — сказал один.

— И скучно, — в тон ему ответил другой.

— Год покажется целой вечностью, — высказался самый многословный. — Когда-то нас сменят! Мы тут несколько недель, а уже все осточертело!

— Это бы ничего, да малярия…

Кто-то сказал:

— Какая там, к черту, малярия! Это, наверное, лучевая болезнь, ребята!

Все сразу смолкли. Страшный смысл сказанного поразил до глубины души.

— Так что ж, выходит, мы кандидаты на тот свет? Теперь понятно, почему нам дали так много денег!..

— Расценили жизнь по таксе. А мы продешевили.

— Стойте! Это надо точно выяснить. Может быть, в самом деле простая малярия, а лучевую болезнь мы выдумали.

— Давай врача!

Врач, прижатый к стенке, долго мямлил о том, что руда на острове не такая, как в других месторождениях, что она хотя и радиоактивна, но можно ведь найти средства защиты, и что он уже заказал для работы специальную одежду…

Кончилось тем, что врача избили и спустили под откос в долину, где он и провел ночь, жалуясь ночным совам на грубость своих соплеменников.

А у горняков отпала всякая охота лезть в пробитый штрек. Мешки с готовой рудой обходили стороной. Трое рабочих действительно лежали в бреду с высокой температурой. Хинин не помогал. Все с тоской и надеждой смотрели на голубой океан. Работы прекратились.

Ночью пришла подводная лодка. Рабочие столпились на берегу. Здоровые принесли больных. Движок в горах молчал.

Вместо, мешков по трапу пронесли больных. Остров мстил людям за нарушенный покой. Потом в лодку набились рабочие, и моряки удивленно уставились на их злые и решительные лица.

— В чем дело? — строго спросил капитан.

— Мы едем домой. Сидеть в этой красной печке нам не нравится. Мы хотим жить.

Представитель фирмы скандал подымать не стал. Решил «поговорить» с дезертирами на месте.

Остров Красных камней безмолвствовал больше месяца. Ветер трепал полы пустых палаток. Ржавчина покрывала дизель и компрессор. На берегу валялись отбойные молотки. Черепахи с опаской принюхивались к брошенным шахтерским каскам.

Фирма «Эколо» терпела крах. Лаборатория Кирхенблюма не работала. Виды на будущее стали мрачными. Где взять людей?

Профессор фон Ботцки посещал Марию Бегичеву по нескольку раз в день. Он часами просиживал вместе с ней в комнате. Врач по указаниям профессора делал бесконечные исследования крови больной, выслушивал и выстукивал ее, проверял работу сердца и легких. Сам же фон Ботцки больше интересовался психическим состоянием Бегичевой.

С удивлением отмечал он, что Бегичева забыла все, что с ней случилось месяц назад, год и десять лет назад, словно у нее вообще не было прожитых двадцати пяти лет.

Он спрашивал:

— Вы знаете меня?

— Да, знаю. Вас все знают.

— Как вы относитесь ко мне?

Она удивленно поднимала брови. Как можно относиться?

— Помните Ильина?

— Да, помню.

— А как его зовут?

— Аркаша. Аркадий Павлович.

— Как вы относитесь к нему?

— Хорошо.

— Вы любите его?

— Люблю. — Она говорила это таким тоном, каким говорят: «Хочу пить. Стою. Жду».

— Сожмите мне руку, — просил фон Ботцки.

Она сжимала, но смотрела в сторону.

— Мойте пол, — приказывал он, и Маша покорно сгибалась с тряпкой в руке, мыла пол, а окончив работу, скорее садилась у окна на солнце.

— Вы знаете, что война кончилась? — спрашивал Ботцки.

— Хорошо, что кончилась, — отвечала Маша безразличным тоном.

Ничто человеческое уже не волновало Бегичеву. Она жила в каком-то ином мире, бесстрастно и покорно перенося все, что ей приказывали и заставляли делать другие люди. Глаза ее не загорались ни радостью, ни гневом. Окружающий мир не производил на девушку никакого впечатления, словно был отделен от нее прозрачной, но плотной стеной.

Фон Ботцки в общем остался доволен результатами наблюдений.

— Что ж, — сказал он врачу, — больная не лишилась способности к труду, а это особенно важно. Но рассуждать она — увы! — не может. Полная апатия. В качестве жены девушка не принесет супругу счастья, но прислуга из нее получится просто идеальная. Интересно, обратимое это явление или нет? Но что оно стойкое, за это можно ручаться. Не так ли, доктор?

— Вы правы. Мне кажется, психика у нее не нарушена. Скорее просто подавлена. На какой срок — вот вопрос.

После этого Вильгельм фон Ботцки решился наконец изложить свое мнение шефу фирмы. Он написал очень обстоятельную записку и с ней пошел на прием к герру Кирхенблюму.

Беседа их продолжалась больше часа.

Весь обратный путь до дома профессор фон Ботцки прошел пешком.

Он насвистывал, гладил свой круглый подбородок, потирал руки и вообще производил впечатление человека, который обогатил мир очень важным, просто выдающимся открытием.

А что? Разве не так? Ведь если ему поручат… Но тише, тише, Вилли, дело еще не сделано…

Глава третья «Заманчивое» предложение. Размышления Ильина. Загородная вилла — комфортабельная тюрьма

Вечером Ильина вызвали из камеры, усадили в автомобиль и умчали за город, на одинокую дачу, охраняемую огромными овчарками. Там ему предоставили комнату с ванной, где было все необходимое для того, чтобы человек мог привести себя в полный порядок. Через два часа Аркадий Павлович появился перед своими шефами в приличном виде, сдержанный и молчаливый.

На столе лежала знакомая папка — «Дело Ильина». Тут же стояли приборы и аппараты из лаборатории Фихтера. Глаза Ильина блеснули яростью. Вид лабораторного оборудования напомнил ему о Маше. Кто сделал ее зеленой, хотелось бы знать?..

Он осмотрелся. Знакомые лица, черт возьми. Габеманн, два химика, в свое время безуспешно следившие за Ильиным еще в лагерной лаборатории, почтенный господин, прельщавший его «выгодной сделкой». Компания, что и говорить.

— Ну вот, коллега, вы свободны от страха перед смертью, — вежливо сказал один из химиков, тоном своим давая понять, что он такой же ученый, как и биолог Ильин. — Теперь мы можем приступить к прерванным занятиям в новых условиях.

— Я готов, — ответил Ильин и сел в кресло. — Что же дальше?

В комнате воцарилось молчание. Ильин усмехнулся. Не найдут оратора?

Оратор нашелся. Габеманн одернул свой штатский пиджак и сказал отрывисто и сухо:

— С тюрьмой покончено. Однако вы не забывайте, что секретность наших работ требует изоляции лаборатории от мира. За вами будут постоянно и неусыпно следить, Ильин.

— Это ваша профессия.

Габеманн не ответил на дерзость. Заговорил почтенный господин:

Присутствующие здесь биологи являются вашими правопреемниками, перед ними у вас не должно быть тайн. Заболеете вы, потеряете способность к исследованиям, покинете нас — мало ли что может произойти в нашей неустойчивой жизни! — мы должны уметь пользоваться препаратом и применять его всюду, где нам нужно. Согласны вы на эти условия?

— Согласен, — быстро ответил Ильин.

— Очень хорошо. Тогда пойдем дальше. Вы примете участие в одном небольшом предприятии, целью которого будет увеличение мощи нашего любимого и несчастного отечества. Я имею в виду, конечно, Германию. Если вы покажете себя человеком, преданным нашему делу, мы поручим вам более ответственное дело и снимем с вас все ограничения. Вы станете нашим постоянным сотрудником. Мы сделаем вашу жизнь богатой и сладостной. Вам, человеку, очень много пережившему, необходимо хорошо отдохнуть, чтобы можно было потом наслаждаться всеми прелестями жизни. Согласны вы с этим?

— Согласен, — так же быстро, не раздумывая, ответил он.

— Вот и прекрасно. Приятно иметь дело с умным человеком. Я бы хотел сказать в заключение еще об одном. Наш с вами разговор — это джентльменское соглашение, без бумаг и протоколов, но не менее важное, чем официальные документы. Не знаю, стоит ли вам напоминать об ответственности сторон… Пожалуй, лучше напомнить. Нарушение нашего соглашения означает для вас верную смерть. Вы должны постоянно помнить, что наше дело требует абсолютной тайны и если вы нарушите ее, ничто уже не спасет вас ни в фатерланде, ни в любой другой стране. Итак, если у вас нет вопросов, мы покончим с формальной стороной и будем считать вас, герр Ильин, своим сотрудником.

— У меня есть вопросы, — сказал Ильин. — Их несколько. Это не только вопросы, но и условия с моей стороны. Я прошу извинить меня, но раз джентльменское соглашение…

— Пожалуйста, говорите.

— Кто вы и что вы делаете? Уж если быть откровенными, давайте выскажемся до конца.

Габеманн быстро взглянул на почтенного господина. Тот слегка кивнул ему. Это означало, что он отлично знает, о чем можно сказать и о чем нельзя.

— Извольте, — натянуто произнес он. — Фирма «Эколо», которая заинтересовалась вашим открытием, — это частная фирма. Она имеет свои рудники, шахты, заводы и другие предприятия. Среди них есть и вредные для здоровья. Мы стремимся обеспечить их рабочей силой. Ваш препарат облегчит, так сказать… э… э… жизнь этим рабочим в тяжелых условиях.

— Точнее?

— Точнее вы узнаете потом. Не спешите.

— Слушайте, — резко сказал Ильин. — Я согласен работать у вас, но если мои руки или мой мозг будут использованы для преступных целей или в ущерб моей Родине, то…

— Довольно! — так же резко прервал его господин. — Здесь не заключают капитуляций с побежденными. Вы забываетесь, Ильин. Но мы вам можем кое-что обещать и пощадить ваши гуманистические догмы. Вы будете только делать препарат и испытывать его.

— Где я буду работать?

— Здесь, на этой вилле.

— Меня будут охранять?

— О да. До того времени, пока вы не зарекомендуете себя.

— А вы не боитесь огласки?

— Примем меры.

— Хорошо. Теперь еще одно условие… — Ильин поднялся. — У меня есть невеста, над которой проделали изуверский эксперимент. Я хочу, чтобы она была со мной. Как живое свидетельство результатов моего открытия.

Он скрипнул зубами. Знать бы, кто это сделал!.. Задушил бы своими руками.

— Может быть, ей лучше полечиться в клинике? — неуверенно спросил господин.

— Я собираюсь лечить ее сам, — твердо произнес Ильин.

— Если вы настаиваете… Ну что ж, пусть будет так.

— Еще одно. Где вы взяли препарат для опыта над Бегичевой?

Настало время вступить в разговор двум химикам.

— Препарат изготовлен нами, — сказал один из них.

— Лжете! — крикнул Ильин.

— Вы убедитесь в этом, — спокойно отпарировал химик.

— Тогда зачем вам я? Вы можете сами… Работайте!

— Вы все будете работать, — вмешался в разговор господин. — Каждый по своей методике и своими приемами. Не стоит спорить, господа. У вас нет больше вопросов, герр Ильин?

— Есть. Скажите, война кончилась?

Он ничего не знал. Ничего. Тюрьма скрыла от него и разгром фашизма и День Победы.

— Какое это имеет значение, Ильин? — небрежно ответил господин. — Войны больше нет, но государства остались. И ваше. И наше. Впрочем, оно теперь и ваше.

Так! Ясно. Война кончилась, а они все еще не сдались. Они его хотят удержать. Его и Машу. Валяйте, господа, держите. Теперь я знаю, что мне делать и как поступать. Война кончилась! А он и не знал. Когда? Как? Где наши? Кто ему ответит? Он-то еще воюет.

Ночью Ильин спал плохо. Он долго лежал в постели, потом встал, плотно закрыл шторы, погасил огонь и стал тихо ходить в темноте из угла в угол по толстому мягкому ковру.

Правильно ли он поступил, согласившись работать? Не лучше ли ему было остаться в тюрьме до того дня, когда победа распахнет ее железные двери? Но его убили бы раньше. И Машу. Это не выход.

Другого пути, чем этот, у Ильина не было.

Зеленый препарат попал в руки врагов. Аркадий Павлович сознавал, что рано или поздно химики фон Ботцки сумеют воссоздать технологию изготовления препарата по готовому образцу. Это неминуемо. Дело только во времени. А как помешать? Если кто и сумеет помешать раскрыть тайну «вещества Ариль», то это только он сам. Он должен направить химиков и биологов по ложному пути. Он может и должен водить их вокруг да около. Он должен и обязан всячески затруднить поиск истины. Эти люди говорят, что освоили производство препарата? Чушь! Они не знают тайны и только поэтому хотят использовать знания Ильина.

История с Машей Бегичевой толкнула Аркадия Павловича на рискованный, но необходимый путь соглашения с фирмой. Помимо всего прочего, ученый не мог допустить, чтобы его открытие, которое способно сделать людей более богатыми и счастливыми, оказалось повернутым в другую сторону, во вред людям. Ведь это преступление вдвойне. Его хотят теперь заставить служить на новую войну. Маша — первая жертва богу Марсу. Раз так случилось и бессовестные ученые использовали человека в качестве подопытного животного, не его ли задача найти возможно скорее обратный путь реакции, излечить Машу Бегичеву и выбить из рук врагов такое грозное оружие, каким может стать «вещество Ариль».

Когда Ильин находился в лагере, он отдавал себе отчет в том, какой огромный выигрыш получит страна, располагающая беспредельной возможностью получать средства питания за счет солнечной энергии. Зеленым животным не нужна органическая пища, они лишь пьют подсоленную воду и требуют солнечного освещения. Они в состоянии ассимилировать энергию солнца и превращать с ее помощью в клетках своей зеленой кожи углерод воздуха в углеводы, а потом в сложные белки, жиры и аминокислоты. Зеленым животным достаточно трех — пяти часов пребывания даже на рассеянном свете, чтобы поддерживать свою жизнеспособность на необходимом уровне. Ходячие лаборатории, имеющие вид высокоразвитых теплокровных животных.

В применении к части животным это открытие выглядит не только очень выгодным, но и гуманным. Человечество получит бесконечно большое количество буквально дарового мяса; много плодородной земли, занятой сейчас кормами для животных, освободится, и люди могут занять их садами, лугами, парками или хлебными культурами. Стада зеленых животных будут нагуливать тело в любом месте земного шара, где только светит солнце, будь то знойные пески Африки или вечные льды Гренландии и Сибири. Страна, обладающая тайной зеленых животных, навсегда освободится от последствий таких стихийных бедствий, как засуха, недороды и затопления. В этой стране будет много мяса и других продуктов животноводства. Выгода от существования зеленых животных очевидна. Она не поддается учету. Ильин понимал, что, открыв способ сближения хлорофилла растений и гемоглобина крови в одном организме, он совершает настоящий биологический переворот.

В то же время он хорошо сознавал, что это открытие имеет и много темных сторон.

Зеленое животное — обыкновенная трава в образе животного. Зеленый организм быстро становится примитивным, растительным организмом. Обладая нормальным телом и мускулатурой, зеленое животное теряет все, чем интересна жизнь особей с живой кровью. Происходят изменения, связанные и с нервной тканью, и с деятельностью и питанием мозга. Зеленое животное не страдает от боли, не гневается, не радуется.

Страшно было подумать, что это новейшее достижение биологии попадет в руки людей, способных повернуть его против людей. Поэтому он так хранил свою тайну. И вот тайна попала в руки фашистов. Они хотят использовать «вещество Ариль» совсем для иных целей — для создания тупых роботов, для увечья людских организмов. «Ну нет, господа, — думал Ильин, шагая в темноте. — События поставили меня в зависимое положение. Мне нужно время и средства, чтобы работать и найти обратный ход реакции. Я их теперь имею. А потом…»

Но что будет потом, Ильин не знал и сам.

Первой мыслью Аркадия Павловича было вернуть Машу в нормальное состояние. Увидев ее, он убедился, что зеленый человек теряет человеческое начало, превращается в некое полурастительное существо. Только связав себя с этой компанией, он может оказать Маше необходимую помощь. Иного пути нет.

Утром Ильин спросил:

— Бегичеву еще не доставили?

— Нет, герр Ильин.

— В таком случае нечего и думать о работе.

Ему никто не перечил.

После завтрака он пошел осматривать дом.

Несколько комнат предназначались под лабораторию. Оборудование лежало грудами, ничего еще не успели разобрать. Только те самые приборы, с которыми работал Ильин в заповеднике, стояли в полном порядке. Рядом находились пустые помещения для подопытных животных.

Ильин вышел во двор. Большой сад, искусственный пруд перед верандой. Молчаливые люди, охрана во дворе, овчарки за проволочной сеткой вдоль внутренних стен. И, наконец, сами стены — высокие, каменные, с двойным проводом на изоляторах поверху. Очевидно, под напряжением. Железные тяжелые ворота.

Он пошел к воротам. Тотчас же перед ним появился охранник.

— Сюда нельзя, — сказал он.

— Почему?

— Нельзя.

Ильин направился в сад, приблизился к стене. За ним следили овчарки. Снова подошел человек.

— Потрудитесь пройти в дом, — вежливо попросил он.

Ильин повернул назад. Ничего не скажешь, та же тюрьма. Только комфортабельная.

Через три дня в загородный особняк прибыла Мария Бегичева.

Глава четвертая Дальнейшие события в лаборатории биологических препаратов. Биологи Мейер и Крафт. Маленькая свинка летит через забор

Господин Мейер и господин Крафт, в обязанность которых входила неусыпная опека над Ильиным, оказались очень расторопными учеными с большими связями. Стоило только Ильину пожелать приобрести для лаборатории самый сложный прибор, как он тут же доставлялся. Их стараниями раньше чем через полмесяца после прибытия Ильина на дачу была создана первоклассная биохимическая лаборатория. Аркадий Павлович усмехался про себя: все напоминало ему концлагерь, фон Ботцки, Терещенко. Повторение пройденного. Только в новых условиях, без Вильгельма фон Ботцки. Профессор не появлялся в загородной даче. Ильин так ни разу и не видел его со дня побега из лагеря.

— Итак, с чего начнем? — спросил Ильин своих коллег.

Мейер замялся.

— Видите ли, коллега, наша фирма хочет иметь зеленый препарат, и больше пока ничего. Это вам известно. Давайте с него и начнем. Покажем шефу, что мы не зря проводим время.

— Не так это просто, как вы думаете, — ответил Ильин. — Раньше чем через месяц-два вы не сумеете освоить производство препарата. Мне самому хочется создать его возможно скорее, но я знаю, насколько сложен этот путь, и не строю иллюзий…

Ильин в данном случае говорил правду. Он действительно спешил. Зеленый препарат был нужен ему для того, чтобы иметь нескольких зеленых животных и начать с ними опыты по превращению животного хлорофилла в гемоглобин.

Маша Бегичева находилась рядом с ним, как напоминание о необходимости действовать.

Аркадий Павлович проводил с ней все свободные часы. С ласковой предупредительностью он исполнял редкие желания больной. Но он не в силах был изменить подавленного состояния несчастного зеленого существа. Маша оставалась равнодушной ко всему на свете. Она отвечала на вопросы нехотя, лениво и сразу же замолкала. Она что-то делала у себя в комнате — убирала, переставляла вещи, но только если ей говорили об этом. Если же Ильин забывал сказать, Маша не трогалась с места.

Что же делать? Как излечить ее? Эти вопросы не давали покоя Ильину.

Однажды Ильин попросил Крафта:

— Достаньте для меня несколько белых свинок, мышей и других животных.

— С удовольствием, герр Ильин.

Через день в клетках вивария уже бегали чистенькие белые животные, и среди них три розовых поросенка-отъемыша.

Не успели Крафт и Мейер развернуть свою деятельность в новой, лаборатории, как Ильин за четверо суток напряженной работы получил первую дозу своего препарата. Они не знали об этом.

С аккуратностью, присущей исследователям, Ильин разлил препарат по ампулам, еще раз проверил содержимое всех ампул, запаял их и положил коробочку в боковой карман пиджака.

— Итак? — спросил Мейер, встретив на другой день утром Ильина.

— Итак, начинаем! — ответил Ильин. — Вы желаете работать сами или предпочитаете находиться рядом со мной?

— Нас устраивает второе.

— Хорошо. Так мы и сделаем.

Аркадий Павлович задумал повести опыты в обратном порядке — от хлоропластов к гемоглобину. Изготовленные ампулы нужны были ему лишь как исходный материал. В лаборатории биохимики следили за каждым его движением. Поэтому он очень тщательно продумал план работы для обоих своих ассистентов и вручил им замысловатые схемы опытов, итоги которых отнюдь не отвечали на интересующий фирму вопрос. Они скорее являлись только кусками какого-то очень сложного процесса, сущность которого Ильин носил в голове и не собирался рассказывать. Крафт и Мейер пожали плечами, но принялись за работу. Сам Ильин погрузился в исследования и на время забыл о своих ассистентах.

Ночью, когда его сотрудники по лаборатории спали, Ильин прошел в помещение, где находились животные, заперся там и, провозившись час или полтора, сделал двум десяткам животных инъекцию препарата. Он был очень осторожен. Закончив работу, Аркадий Павлович пересчитал оставшиеся ампулы. Их было семнадцать. Поразмыслив, он сунул коробку с ампулами под одну из клеток. Кто догадается искать их здесь? Носить с собой гораздо опаснее.

Ильин не заметил ничего подозрительного. Вернувшись в свою комнату, он спокойно заснул.

А между тем за действиями ученого следили. Фон Ботцки наперед знал, чем займется Ильин, и отдал нужные распоряжения. Ильин потребовал животных? Так и должно быть. Значит, он хочет сделать их зелеными. Наблюдать!

В стене помещения, где находились животные, был проделан глазок, и ни один шаг Ильина не проходил незамеченным. Через несколько минут после его ухода коробочку с ампулами извлекли из тайника. Той же ночью она была доставлена фон Ботцки. Под утро посыльный привез на дачу коробочку с точно такими же ампулами.

Утром Аркадий Павлович в первую очередь пошел осмотреть животных. Изменений еще не было. Затворив за собой дверь, он сунул руку в тайничок, нащупал коробку. Здесь…

Уверенный, что все удалось прекрасно, Ильин пошел в лабораторию, где его с нетерпением ждали Крафт и Мейер. Началась напряженная работа. Ученые ставили бесконечные опыты. Пока Мейер и Крафт путались в различных вариантах химической задачи, которую им задал Ильин, сам Аркадий Павлович все дни посвящал изучению обратной реакции. Он еще и еще раз убеждался, что эта проблема много сложнее, чем первая. Животный организм гораздо быстрее воспринимал некоторые свойства зеленого растения, чем растение — специфику животного организма. Зеленые зерна хлорофилла прижились в клетках тканей животного организма. Один из экспериментов вдруг дал обнадеживающий результат. В клетках скорорастущего растения бегонии в результате длительных опытов со «штаммом 1662» появились и не погибали сгустки гемоглобина. Красный пигмент как бы приклеился к ядрышкам растительных клеток и не уступал своего места.

Взволнованный Ильин оторвал от микроскопа уставшие глаза, распрямил натруженные плечи. Начало цепи физиологических изменений есть!

Он хотел поделиться своей радостью с Машей.

Скользнув по лицу Ильина взглядом зеленых глаз, Маша подвинулась ближе к солнцу и в ту же секунду забыла о вошедшем. Аркадий Павлович положил руку на плечо девушки:

— Скоро ты поправишься, дорогая, — сказал он.

— Я не больна.

— Ты не знаешь…

Он посидел с ней рядом, помолчал и, вздохнув, вышел.

Нет, пока еще она очень далека от него.

Ильин прошелся по дорожкам сада, посмотрел на стены. Что там, по ту сторону стен? Как живет мир после войны, кто окружает эту виллу, что за люди ходят за стеной? Он вспомнил своего друга Франца Кобленца, доброго Фихтера, старую Лиззи. У него в Германии не только враги. Скорее бы исполнилось заветное: препарат обратного действия. А уж потом…

Вдруг озорная мысль мелькнула в его голове. Почему бы не сделать так, чтобы о нем заговорили? Стены? Но за стенами есть же люди!

Он повернул к дому. В саду никого не было, только бодрствовали собаки за сеткой. Ильин вошел в лабораторию. Его коллеги прилежно сидели за приборами. Тогда он направился к подопытным животным. Выбрав смирного розового поросенка, он взял его на руки и направился в сад, не переставая улыбаться своим мыслям.

Медленным шагом отдыхающего человека Ильин пошел вдоль забора. Собаки по ту сторону проволочной сетки зорко следили за каждым шагом человека. Вид постороннего, да еще с поросенком, раздражал их, они хрипло лаяли, кидались на сетку и, перехватываясь передними лапами по ней, шли за Ильиным.

Так он прошел вдоль одной, потом второй стены. Охраны не видно. Он повернул назад и еще раз обошел все дорожки. Не следят ли за ним? Но в этот дневной час все было спокойно. Ильин уселся на скамейку и, поглаживая поросенка, стал внимательно смотреть по сторонам. Стена была рядом. Собаки успокоились. Тогда Ильин встал, подошел возможно ближе к стене и, размахнувшись что есть силы, бросил не успевшего даже взвизгнуть поросенка через стенку. Розовый комочек плюхнулся за стеной. Слышно было, как он пронзительно заверещал.

Аркадий Павлович как ни в чем не бывало пошел прочь. Интересно, что из этого получится?

У входа в дом охранник удивленно спросил у Ильина:

— А где поросенок?

Аркадий Павлович смущенно улыбнулся:

— Я его упустил.

— Где? — Охранник поднес к губам свисток.

— Поздно, уважаемый. Поросенок попал к вашим собакам. Разве вы не слышали визг? Они разорвали его за одну минуту. Очень жаль, конечно, глупо все вышло. Я сам виноват. Но у меня остались еще два.

Охранник подозрительно смотрел на него. Худощавое лицо Ильина выражало только искреннее смущение.

Вечером Ильину учинили целый допрос. Он рассмеялся.

— Стоит ли говорить о пустяках, господа! Подумаешь, утрата!

Мальчишеский трюк, который он выкинул, весь вечер веселил его. «Посмотрим, что из этого выйдет».

На другой день его ожидала неприятность покрупнее. К нему в комнату вошли Мейер и Крафт. По их лицам было видно, что они сконфужены и рассержены.

— Что случилось, коллеги?

Мейер выложил перед Ильиным светлый кристаллический порошок.

— Вот что мы получили в результате схемы, которую вы нам предложили. Обычная фруктоза. Что это? Насмешка?

Аркадий Павлович стал очень серьезным.

— Ваша обида мне непонятна. Да, фруктоза. Я имел в виду именно ее. Органический сахар при получении активно действующего препарата играет очень важную роль. Вы сделали первый шаг.

— Но фруктозу можно купить в любой аптеке. Хоть килограмм…

— Я не доверяю аптечным реактивам. Мы должны приготовить усвояемого сахара как можно больше и только по той схеме, которую я вам дал. У вас еще есть вопросы?

Мейер и Крафт ушли. Но они не были убеждены. Кажется, надо придумать для них что-то более туманное, нежели извлечение из растений инвертных сахаров.

Вскоре Ильин увидел в коридоре новую вывеску, которую хозяева дачи собирались прибить на воротах: «Лаборатория биологических препаратов».

«Недурно придумано, — подумал он. — Вот мы их и приготовим».

Глава пятая Разговор с шефом. Неприятная командировка. Зеленые люди на острове. Вильгельм фон Ботцки совершает инспекцию

Первая партия зеленого препарата не залежалась. Она пошла в дело.

Вскоре после этого шеф фирмы «Эколо» вызвал профессора фон Ботцки к себе.

— Поздравляю вас, — сказал Кирхенблюм. — Теперь я вижу, что Ильин начал работать всерьез. Курочка несет золотые яички.

Вильгельм фон Ботцки смущенно улыбнулся. Не без его усилий. Не без его!..

— Золотые яички, — повторил шеф. — Очень хорошо. Мы можем теперь использовать открытие Ильина для увеличения запасов продовольствия в нашей бедной стране. Уместное вмешательство, не правда ли? Густота населения у нас превзошла все ожидания. В трех западных зонах осели миллионы беженцев из восточных областей. Здесь живут также миллионы восточных рабов, которые ожидают репатриации. Стоят чужеземные войска. Все это создает большие трудности, подкрадывается голод:

— Мы можем в какой-то степени предотвратить его. Через год-два…

Кирхенблюм поморщился и остановил собеседника:

— Дорогой Ботцки, есть соображения иного порядка. Благотворительность никогда еще не способствовала укреплению порядка. Скорее наоборот. У нас есть более ограниченная, но целеустремленная задача.

— Я готов выполнить ее.

— Вам предстоит довольно длительная поездка, профессор. Я имею в виду остров Красных камней. Обстоятельно выясните способность зеленых людей к работе, можно ли широко использовать их…

Вильгельм фон Ботцки не выразил особого восторга. Он сказал:

— Мой возраст…

— Это очень короткое путешествие, Ботцки. Вы скоро вернетесь, доложите нам свои наблюдения, и, если наши предположения оправдаются, начнем дело с широким размахом.

— Когда ехать? — упавшим голосом спросил фон Ботцки.

— Я сообщу вам. Что касается рабочих, то они уже выехали.

Кирхенблюм имел на этот счет вполне точные сведения.

В лагерях, где еще не начались репатриации, фирма отобрала и почти насильно завербовала сроком на год тридцать молодых и сильных русских рабочих. Им заявили, что они будут работать на колониальных плантациях Испании и в Анголе, в Африке. Через несколько дней партию рабочих погрузили на корабль и в первые же часы плавания сделали прививку против… малярии.

Корабль привез на остров тридцать зеленых людей.

Выгрузка происходила в полной тишине. Звякало изредка железо, плескалась вода, в свете звезд поблескивали мокрые весла. Человеческих голосов не было слышно.

Утром солнце осветило пустую лагуну. Берег был чист и безмолвен. На голубом горизонте ни пятнышка. А в палатках на алюминиевых кроватях лежали тридцать вновь прибывших. Они отдыхали от долгой морской дороги. Люди смотрели на брезент над головой и молчали. Свет проникал в палатку сквозь дверную прорезь и освещал их зеленые лица и руки, зеленым изумрудом блестел в глазах, не похожих на человеческие глаза.

Это были странные люди.

Они вели себя удивительно тихо. В палатках не слышно было человеческих голосов. Люди ходили, сидели, лежали, смотрели друг на друга, и если разговаривали, то тихими ровными голосами, спали, пили много воды. Что-то гнетущее, тяжелое постоянно давило на них, и они мучительно и бесконечно думали и никак не могли освободиться от своих трудных дум.

По утрам, как только вставало солнце, рабочие расходились по укромным уголкам недалеко от жилья. Скинув рубашки, они ложились на солнце, закрывали глаза и замирали, ни звуком не выдавая своего присутствия. Так в песках пустыни выползают на солнце зеленые ящерицы и, закрыв шторочками свои блестящие глаза, часами лежат, распластавшись на горячем песке.

Через час возле палаток раздавался свисток. На площадку выходили три розовощеких человека. Они громко разговаривали, шутили, пели немецкие песни. Охрана шахты — полномочные представители фирмы «Эколо» могла позволять себе и петь и пить.

— Эй, подымайтесь!

На площадку сходились разморенные на солнце люди. Кожа их тел напоминала кленовый лист, просвеченный солнцем. Под зеленой кожей проглядывались сосуды, в груди людей билось сердце, наливались силой мускулы. А в глазах зеленым огоньком светилась такая беспросветная тоска, такое отрешение от всего мирского, что даже охранникам, привыкшим ко всему, становилось подчас не по себе.

— Ну, чего вытаращился? — кричали они и отворачивались. — Давай за дело!..

Зеленые люди брали отбойные молотки, надевали шлемы и цепочкой уходили в штольню. Компрессор начинал подавать воздух, двигатель выбивал дробь, в горе вспыхивали лампочки.

Зеленые люди пришлись к месту. Организм их оставался таким же крепким и жизнеспособным, как и у обычных людей. Но психика была подавлена. Они постепенно забывали прошлое, их не тревожили судьбы товарищей и даже на смерть они взирали с таким стоическим спокойствием, которому могли позавидовать самые закоренелые приверженцы буддизма. Зеленые люди не выказывали ни гнева, ни радости. Лишь что-то похожее на удовлетворение мелькало в их глазах в те минуты, когда они, отработав час или два в полутемной штольне, выходили на несколько минут на солнце. Они быстро срывали с себя одежду, выбирали хорошо освещенное место и ложились под солнцем, закрыв глаза и время от времени поворачиваясь с боку на бок. Но, когда снова раздавался свисток, оповещающий шахтеров о конце отдыха, зеленые люди подымались и беспрекословно шли в шахту. Это были самые послушные, абсолютно бессловесные рабы. Они работали, руда шла, и большая подводная лодка не уходила с острова пустой. Все было именно так, как намечалось руководителями фирмы.

Удачнее зеленых людей фирма «Эколо» не могла ничего придумать. Но зеленых людей было мало. Как мы знаем, в первой партии, привезенной на остров, было тридцать человек. Через месяц их осталось двадцать шесть. Непривычный тропический климат и повышенная радиация в шахте делали свое дело.

Лаборатория физика Отто Кирхенблюма торопила и подстегивала производство. Для широких опытов требовалось все больше и больше руды. Фирма «Эколо» через своих людей выразила недовольство работой служащих на острове. Те реагировали на подхлестывание по-своему: увеличили рабочий день зеленых рабов, уменьшили часы отдыха.

А организм зеленых людей требовал для нормального функционирования определенной дозы солнечного света. Солнечный свет, подсоленная вода и углерод воздуха были для них источниками жизни. Солнечные облучения давали все, что нужно для работы хлорофиллоносных клеток; в них происходила ассимиляция углекислоты, создавались углеводы, которые превращались далее в сложные белки и жиры. Организм получал пищу из зеленых клеток, кровь разносила ее по телу и восстанавливала утраченные силы. Когда охрана решила сократить часы отдыха и увеличить время работы, началось истощение. Организм зеленых людей слабел, изнашивался, шахтеры один за другим выходили из строя, и очень скоро выработка руды снизилась.

Круг замыкался. Выход был только один: нужно создавать новую партию зеленых рабов, чтобы расширить добычу руды.

Вильгельм фон Ботцки должен был изучить положение на месте. Его по праву считали отцом новой разновидности людей. Именно по его проекту, благосклонно принятому фирмой, были использованы первые семнадцать ампул зеленого препарата. Теперь профессору отступать было некуда. Он и сам это прекрасно понимал.

Вильгельм фон Ботцки сошел на берег острова темной ночью. Ему хотелось бы вступить в свои новые владения с торжественностью, присущей такому случаю. Ведь он, по существу, являлся теперь временным губернатором острова Красных камней. Но условия не позволили выполнить задуманное. В темноте и спешке с лодки сгрузили кучу инструмента, ящики и тюки, затем начали таскать по узкому трапу тяжелые мешки с рудой. Работа шла в полной тишине. Экипаж лодки не обращал никакого внимания на тучного человека в пенсне, который расхаживал по берегу. Через шесть часов лодка ушла в открытое море, оставив фон Ботцки в полном одиночестве.

Остаток ночи он провел на тюках с одеждой. При первом проблеске света пошел в горы.

Лагерь еще спал. Фон Ботцки нашел охранников, представился и остался недоволен их нерасторопностью.

Сказал ворчливо:

— Организуйте переноску грузов с берега. Где ваши рабочие? Покажите мне их.

Его повели в палатки.

Здесь профессор снова, впервые после Маши Бегичевой, увидел зеленых людей. Он содрогнулся, но виду не подал. С трудом заставил себя смотреть в их ничего не выражающие глаза.

Зеленые люди послушно встали, вытянулись цепочкой и пошли к бухте. Неторопливо, без всякого энтузиазма, как замученные рабочие лошади, начали они ходить с грузом и обратно.

— Ну и плохи же они у вас, — вырвалось у фон Ботцки. — Как в лагерях во время войны.

— Много работать приходится, — услышал он в ответ.

— Сколько осталось?

— Двадцать три. Мрут, понимаете ли…

— Все умрем, — мрачно изрек фон Ботцки и добавил: — Но нельзя торопить. Они должны работать еще долго.

— Пополнение требуется.

— Будет пополнение, — ответил он уверенно.

Уверенность Вильгельма фон Ботцки строилась на предположении, что его людям удастся еще не раз обокрасть Ильина.

Глава шестая Карл Биглер — простой фермер. Странная находка. Первые вести о зеленом животном. Мир заговорил о зеленых животных. Просчет Биглера

Соседи говорили про Карла Биглера, что он счастливчик. Ему всегда везет, этому толстяку, неповоротливому крестьянину. Посудите сами. Его домик каким-то чудом уцелел во время войны. Войска и сражения обошли поля Карла стороной и не вытоптали топинамбура и свеклы, не сожгли садов и цветников, даже не повыдергивали из ограды жердей для того, чтобы подложить их под колеса буксующих машин. И потом — ну разве это не доказательство особой благосклонности судьбы! — его жена дарит ему уже третьего сына. Биглеру незачем искать себе батраков, тратиться на них и наживать всякие неприятности, неизбежные в таком деле, как наем рабочей силы. Сыновья, такие же толстые и неуклюжие, но пронырливые, как и их отец, быстро росли и уже к семи годам могли присматривать за коровами, возить корма и переставлять проволоку на пастбище, где ходят свиньи. Да, этому Биглеру несомненно везет!

На этот раз благосклонность судьбы приняла необычайные формы. Маленький Курт трижды пересчитал всех поросят, которые паслись вместе со свиноматками в загоне около зарослей барбариса, и тяжело вздохнул. Видно, он все же не в ладах с арифметикой, на что совсем недавно намекал господин учитель. Но арифметика арифметикой, а один поросенок все-таки лишний. Мальчик протер глаза и снова, в четвертый раз, принялся считать:

— Eein, zwei, drei…

И опять сорок три. А было сорок два.

Бросив поросят, Курт побежал домой и скоро вернулся в сопровождении самого Биглера. Тот уселся на камень и приказал сыну прогнать возле него четырех маток с приплодом. У третьей матки, важно шествующей со своим семейством, Биглер прямо из-под ног выхватил розового поросенка, который тут же поднял неистовый визг. Это был чужой, приблудившийся.

— Вот видишь, Курт. Он без матки. Это не наш. Откуда он мог взяться? Ну бог с ним, пусть ходит. Если соседи спросят, тогда отдашь. Впрочем, наши соседи занимаются как будто другими делами… — Он мельком бросил взгляд на высокую каменную ограду за кустарником и, очень довольный случившимся, ушел по своим делам.

Найденыш прижился. Никто его, разумеется, не искал. И через три дня удачливый Биглер мог вполне считать поросенка своим. Маленький Курт по этому поводу получил в воскресенье лишнюю ложку варенья.

Как-то в полдень Биглер застал своего сына Курта за странным делом. Он стоял в луже, придерживая за спину Найденыша, и что есть силы тер ему мочалкой бока.

— Испачкался? — спросил отец, удивленный внезапно пробудившейся чистоплотностью сына, который не любил проделывать подобный туалет даже над собой.

— Он никак не отмывается. Я его второй раз мою, а он все зеленый. Где только мог выкраситься?

— Плохо мыл, — сказал отец и нагнулся к Найденышу, который с довольным видом стоял в воде и только похрюкивал.

Подняв мордочку, поросенок снизу вверх посмотрел на хозяина. Биглер удивленно вытаращил глаза. Трубка чуть не выпала изо рта фермера. Он увидел совсем не поросячьи, изумрудно-зеленые глаза…

Биглер, честно говоря, испугался. Какая-то чертовщина! Будь то ночью или даже в сумерки, набожный фермер, пожалуй, просто смотал бы удочки от греха подальше. Но тут светило солнце… Курт, разинув рот, стоял рядом, и чертовщина не казалась такой уж страшной. Собрав все мужество и пробормотав на всякий случай «mein Gott», Биглер еще раз осмотрел странного поросенка с головы до ног. Чистая кожа животного светилась бледной зеленью, как у молодой травы. Биглер поплевал на редкую щетину, потер пальцем. Нет, зелень не смывается. Вот уж дела так дела!

— Он всегда был такой?

— Нет, папа, сперва он был как все, а потом стал таким.

— Гм… Вот это чудо… Ну, ты смотри за ним.

В воскресенье к Биглеру пришли гости. Он рассказал им о зеленом поросенке. Всей гурьбой гости пошли смотреть чудо. Найденыш лежал на солнце, зажмурив от удовольствия свои зеленые глаза.

— Как он себя чувствует, Курт?

Мальчик огорченно вздохнул:

— Он ничего не ест, папа. Я два дня смотрю за ним, так он только и делает, что пьет. Даже свеклу не берет.

— А не видно, чтобы болел! Толстый, плотный… Вот, друзья, какое чудо природы досталось мне! — Биглер гордо выпятил грудь и весь засиял.

— Об этом интересно рассказать в газете, — предложил кто-то.

— О да, я это сделаю, — важно ответил хозяин Найденыша.

Биглер сдержал свое слово. Заметку о странном поросенке без всякого промедления поместила крупная газета «Зюддейче цейтунг», падкая на сенсации. Двести тысяч экземпляров этой газеты разнесли весть о странном Найденыше не только по южной провинции, но и по другим землям Западной Германии. И опять Биглеру повезло. Он получил хороший гонорар, стал известным человеком и с достоинством принимал теперь корреспондентов и любопытствующих. Портреты удачливого Биглера поместили в ряде газет, а цветные фото разнесли симпатичную зеленую мордочку Найденыша по всей стране.

Удивительные открытия в связи с Найденышем последовали одно за другим. Изумленные читатели вдруг узнали из новой заметки о том, что зеленый поросенок прибавляет в весе до 900 граммов в сутки. Привес небывалый. Вслед за этим появилась очередная ошеломляющая новость. Чтобы не впасть в ошибку, мы приведем весь диалог, напечатанный на страницах крупной западной газеты.

После такой корреспонденции, напечатанной на первой странице солидной газеты и тут же перепечатанной (с указанием источника) в десятке других газет и журналов, ферма Биглера стала местом паломничества физиологов, химиков и биологов из всех городов трех зон разделенной Германии.

Герр Биглер растерялся.

В шуме событий никто не заметил, как на воротах соседней таинственной виллы внезапно исчезла вывеска, уведомляющая о том, что здесь находится «Лаборатория биологических препаратов».

Глава седьмая Нужны ампулы. На Ильина смотрят косо. Телефонный разговор. Эвакуация «Лаборатории биологических препаратов»

Лаборатория биологических препаратов продолжала работать даже в тот трудный для фирмы день, когда газеты подняли шум по поводу зеленого поросенка. Добросовестные, исполнительные химики Мейер и Крафт засиживались в своих кабинетах допоздна. Опыт следовал за опытом. Ильин заходил к ним по два раза в день и неизменно с серьезным видом спрашивал:

— Ну как? Вытяжку еще не делали?

— Нет, герр Ильин, — отвечали они и сконфуженно пожимали плечами.

Ничего у них не выходило. Химики пунктуально следовали схемам Ильина, но в какой-то самый последний момент, когда препарат должен был появиться, дело неизменно срывалось. Ильин сердился, хмурился и приказывал начинать все сначала. Только очень наблюдательный человек мог бы увидеть в этот момент в уголках рта Аркадия Павловича легкую усмешку.

Сам он работал не меньше своих подчиненных. Он спешил. Он хотел скорее закончить серию опытов по превращению хлорофилла в сложные белки, из которых состоит кровь животных. Упитанные морские свинки, зеленые, как лягушки из болота, то и дело получали уколы, но упорно не хотели расставаться с полюбившимся им зеленым цветом. Аркадий Павлович использовал все ампулы. Препарат почему-то не подействовал. Тогда он приготовил еще два десятка ампул с «веществом Ариль», употребил часть из них, остальные запрятал в кармане пиджака до того времени, пока не получит новых подопытных животных.

Но события развернулись так, что ему не удалось применить эти ампулы, как хотелось.

Первые вести с острова Красных камней от Вильгельма фон Ботцки были неутешительными. Зеленых рабов становилось все меньше. Нужны были новые рабы, а для этого требовался препарат. К сожалению, Мейер и Крафт еще не переняли от Ильина секрет производства, а сам он делал препарат в мизерных дозах.

Как-то на дачу явился Габеманн. Он был зол и угрюм. Дни шли, химики работали, а толку от их работы не было. У фирмы возникли подозрения. В самом деле, кажется, Ильин опять водит их за нос, как некогда делал с фон Ботцки. В конце концов давно пора передать секрет производства фирме.

На виллу, где проводились опыты, зачастили и другие высокие гости.

Они беседовали по вечерам с Ильиным, Мейером и Крафтом, даже заходили к Маше Бегичевой, вели разговор на отвлеченные темы, но всем участникам этой игры было ясно, что надвигается гроза. Аркадий Павлович решил сам разрядить атмосферу, не дожидаясь, когда грянет гром.

— Вам нужен препарат? — в лоб спросил он Габеманна.

— А как вы думаете? — вопросом на вопрос ответил тот.

— Думаю, что да. И много?

— Нет, пока в ограниченном количестве. Нам надо начать разведение зеленых коров на экспериментальной ферме.

Ильин пристально посмотрел на Габеманна:

— Где эта ферма?

— Около Гамбурга. Мы решили разводить животных с зеленой кожей. Коровы, свиньи…

Аркадий Павлович промолчал. Так ли это? Первая ампула, насколько ему известно, пошла на другое дело. Об украденном препарате Ильин ничего не знал.

— Я думаю, как только Крафт и Мейер поймут мой замысел…

Габеманн недобро засмеялся.

— Упрямый вы человек, Ильин. И довольно странный. Мы вас спасли от смерти, вы согласились работать, стали нашим служащим и в то же время продолжаете нас обманывать. До сих пор вы не передали свой опыт Крафту и Мейеру. Что это значит? Или вы думаете, что мы не найдем способа выбить из вас нужные сведения? Берегитесь, Ильин, вы играете с огнем!

— Спросите Мейера и Крафта, почему у них не получается. Схему и технологию они получили. Конечно, у меня есть перед ними преимущество — определенный навык. Но это — дело времени.

— Боюсь, что ваши доводы не подействуют на фирму. Даю вам последний срок — неделю.

Ильин насмешливо поклонился.

Габеманн уехал. Но не успел он войти в свой дом, как раздался звонок и в трубке забубнил старческий голос самого Кирхенблюма:

— Есть сообщение от фон Ботцки. Дело на Красных камнях может совсем остановиться. Приезжайте сейчас же ко мне.

Чертыхнувшись в душе, Габеманн сломя голову кинулся к шефу. Старик принял его в присутствии двух своих коллег.

— Из письма фон Ботцки видно, что шахтеры один за другим умирают. Осталось двадцать три. Работа идет медленно. Нужно собирать еще одну партию. Сколько у вас завербовано людей?

— Сорок…

— А сколько сделано препарата?

Габеманн сконфуженно пожал плечами:

— Препарата еще нет.

— Почему? — Глаза физика сузились.

— Ильин утверждает, что его изготовление требует времени.

— Я не узнаю вас, майор! Такой деятельный и способный, вы просто пасуете перед этим человеком. Или боитесь его?

— Что вы!..

— Но вы сами-то бываете на даче?

— Я только что оттуда.

— Ну так в чем же дело? Готовьте партию рабочих. Везите их в Гамбург, устраивайте. И в день отъезда сделайте инъекцию. Препарат должен быть у вас любой ценой.

— Я постараюсь, герр профессор…

— Военные так не отвечают:

— Есть! — откозырял Габеманн и, круто повернувшись, вышел.

Он ехал от Кирхенблюма с таким чувством, будто ему только что объявили приговор и он должен готовиться к наказанию. Тон Кирхенблюма не понравился Габеманну. Он понял, что им недовольны. Как заставить Ильина?..

С этим мучительным вопросом он улегся в постель.

Сквозь сон он услышал громкие звонки телефона. С трудом открыл глаза. В окнах брезжил рассвет. Телефон за стеной в кабинете заливался. Шлепая тапочками, Габеманн подошел к столу и, прокашлявшись, поднес трубку к уху.

Трубка захлебывалась, неистовствовала, из черной раковины вылетали дикие ругательства вперемежку с его именем. Габеманн остолбенел. Сон слетел в одну секунду: он разобрал голос шефа.

— Дураки! Идиоты! — неслось из трубки. — Что вы делаете? Весь мир теперь будет гоняться за этим русским ученым. Уже в самом городе бегают зеленые поросята. Чему вас учили, безмозглые твари! Весь город на ногах! Бегите, поезжайте туда немедленно, вывозите всех и все, чтобы и следа не было. Ничего не оставлять, биолога беречь как свой глаз. Доложите мне лично. Да отвечайте же! Или вы оглохли, черт вас побери!..

Кирхенблюм рвал и метал. Но Габеманн уже не слушал. В пижаме и тапочках выскочил он из дому и, надев очки, с надеждой стал высматривать в сумеречной утренней мгле первых газетчиков. Ему повезло.

По улице ехал велосипедист и орал во все горло:

— Чудо на ферме Биглера! Зеленый поросенок! Двадцать пфеннигов за чудо!..

Габеманн вырвал у него газету.

Через десять минут он мчался в сторону лаборатории биологических препаратов.

Габеманн выскочил из машины, едва она затормозила, и бросился к воротам виллы. Тут уже стояли три крытых грузовика. Мимо них шли группы возбужденных людей. Они направлялись на ферму Биглера. В разговорах то и дело упоминались слова «Найденыш» и «зеленый». Габеманн лихорадочно соображал. Ну конечно, эта история — очередная проделка Ильина. Но как мог он подсунуть на ферму какого-то Биглера зеленое существо? Или он кому-нибудь передал препарат? Значит, он снова есть у Ильина?

Бросив на ходу распоряжение открыть ворота и завезти грузовики во внутренний двор, Габеманн быстро, боясь утратить запас кипевшей в нем злости, прошел в лабораторию.

Ильин сидел за столом и сосредоточенно следил, как капля за каплей титруется какой-то раствор. Он даже не обратил внимания на шум в дверях.

В этот день Ильину, что называется, повезло. Стал явственно обозначаться будущий новый препарат, который способен растворить зеленые зерна хлорофилла в клетках кожи животного. Состав не вызывал никаких сомнений. Он испытал его уже на десятке животных. Однако и здесь была своя «ложка дегтя». Свинки теряли свойства зеленого существа, но их поражал шок. Только отдельные экземпляры сумели пережить трудную ломку организма.

Перед ученым возникла другая проблема: чем «исправить» недостаток нового препарата, как подстегнуть живой организм, чтобы он сам перешел на обычный способ питания органической пищей?

Ильин испытывал чуть ли не сотый катализатор. Что-то туманно вырисовывалось. Он напряженно следил за результатами.

Побелевший от ненависти Габеманн подскочил к нему и грубо оттолкнул от прибора.

— Что вам надо? — закричал Ильин.

— Я сейчас рассчитаюсь с вами, — прошипел Габеманн и длинной костлявой рукой потянулся к горлу Ильина. Лицо его было искажено гневом.

Аркадий Павлович с силой ударил его по руке.

— Вы с ума сошли! Марш отсюда, или я вас убью! — Ильин, не владея собой, бросился на Габеманна и в одну секунду вытолкнул его за дверь. — Негодяй! — выругался Ильин и снова сел за прибор. — Еще минута и весь труд был бы потерян…

Между тем Габеманн уже вел допрос. Как оказался за стеной зеленый поросенок? Мейер и Крафт уверяли, что ни они, ни тем более Ильин все эти дни не покидали да и не могли покинуть территорию дачи. Охрана подтверждала их слова.

— Больше того, — сказал Крафт, — у нас на даче нет ни грамма препарата. Все ампулы израсходованы.

— А что, собственно, случилось? — спросил Мейер.

Вместо ответа Габеманн сунул ему газету. Все с интересом прочитали сенсационные сообщения. И тогда охранник вспомнил историю с пропавшим поросенком. Значит, он не попал в пасть к овчаркам?

— Разрешите сказать, шеф, — вставил он слово. — Я знаю, в чем дело. Этот поросенок просто сбежал от нас. Ильин его упустил. Мы думали, что его разорвали собаки. А он сумел разыскать лазейку и удрал. Ильин тут ни при чем.

Габеманн остыл. Какая глупая история! И вот результат.

Он не захотел встречаться с Ильиным.

— Передайте ему, что мы выезжаем, — сказал он Крафту. — Пусть собирается. На сборы три часа. История с зеленым поросенком может наделать нам много неприятностей. Сворачивайте лабораторию, господа, грузите на машины. Чтобы сегодня же до темноты все было закончено!

Из комнаты вышел Ильин:

— Успокоились, Габеманн? Будьте любезны разъяснить мне, обдуманные это действия или истерический припадок, болезнь, приобретенная вами на фронте?

Габеманн только скрипнул зубами. Жаль, что этот наглец нужен фирме, он бы показал ему, как надо разговаривать… Но положение обязывало.

Как только мог спокойно, он ответил:

— Некоторые обстоятельства принудили меня к этой вспышке. Все выяснено, обвинение снимается. Мы выезжаем на новое место.

— Зачем? Куда?

— Потрудитесь прочитать.

— Габеманн передал Ильину газету.

Пробежав глазами по столбцам, Ильин рассмеялся:

— Все ясно! Маленький паршивец убежал от нас в сад, и я думал, что он угодил к овчаркам. Поросенок, как видно, оказался храбрее, чем мы о нем думали. Ну, и что из этого?

— Вокруг нашей дачи большое волнение. На ферме Биглера — толпы людей. Мы вынуждены выехать в другое место.

— Я не смогу тогда выполнить условия нашего договора, Габеманн. Свернуть лабораторию это значит начать все сначала.

Он действительно боялся за свою работу, за судьбу «штамма 1662», который уже дает такие обнадеживающие результаты. Еще бы несколько дней…

— Куда вы отправляете нас? — спросил он.

— Туда… — Габеманн неопределенно махнул рукой на север.

— Повторяю, это осложнит работу лаборатории.

— Приказ шефа.

Взгляды, которыми они обменялись, были не из тех, что называются дружескими. «Есть ли у него еще ампулы?» — мучился Габеманн.

«Ты затеял что-то недоброе», — в свою очередь, думал Ильин. Он повернулся и пошел в свою комнату.

Габеманн посмотрел ему вслед: «Надо быть начеку», — решил он.

Длинные железные полуприцепы с маленькими зарешеченными окнами и плотными дверями видом своим напоминали душегубки военных лет. По коричневому фону шла надпись: «Хлеб». Теперь в них грузили ящики с приборами. Весь большой груз в металлических коробках грузился на автомобили с поспешностью, какую можно наблюдать только во время пожара или наводнения.

За стенами виллы до самой ночи вспыхивали лампы фотографов, слышался смутный гул человеческой толпы, шум то и дело проносившихся машин. А вилла стояла без огней, тихая и затаившаяся, словно и не было там двух десятков очень деятельных людей, с молниеносной быстротой опустошающих комнаты.

Ильин задержался у себя в комнате. Он нервничал. Куда его повезут? За свою жизнь он не боялся. До тех пор, пока в нем нуждаются, пока он не открыл тайну препарата другим, его не уничтожат. Стоит ему доверчиво передать схему получения «вещества Ариль» тому же Мейеру или Крафту, как на другой день его вычеркнут из списка живых. А жить надо! Еще не до конца выяснена важнейшая проблема обратного хода реакции.

Он нащупал в кармане коробку с ампулами. Куда их деть? Может быть, лучше разбить? Он вынул ампулки, но тут же снова спрятал в карман и пошел в комнату к Маше.

— Мы сейчас уезжаем, Маша, — сказал он.

— Зачем?

— Так приказано. Я помогу тебе собраться.

Она стояла, опустив руки. Ильин начал складывать вещи.

— Надень это. — Он подал девушке костюм.

Маша послушно переоделась. Тогда Ильин вынул коробочку, выложил половину ампул в свой карман, а коробочку с оставшимися ампулами спрятал в карман Машиного костюма.

— Коробочку видишь? Я кладу ее вот сюда, в этот карманчик, — сказал он ей. — Береги.

Аркадий Павлович считал, что так будет надежнее.

Маша равнодушно откликнулась:

— Клади. Буду беречь.

Ильин не успел выйти из комнаты, как открылась дверь и вошел Габеманн.

— Вы здесь? — удивился он.

Его глаза быстро пробежали по лицу Ильина, скользнули по девушке. «Интересно», — подумал он и произнес:

— Прошу вас побыстрее уложить приборы. Вас там ждут помощники.

Ильин не ответил ему. Он был слишком озабочен. В этой спешке, в этом бегстве разве долго забыть что-нибудь очень важное. Надо действительно самому заняться лабораторией. Поросенок… Выходит, что его поступок обернулся против него самого. Это хорошо, что поднялся шум. Но переезд… Вот об этом он тогда не подумал.

В темноте ранней ночи бесшумно открылись ворота виллы, из них выехали грузовики и, не включая фар, помчались, все ускоряя ход, по шоссе дальше от города, огни которого образовали огромное зарево на южной стороне горизонта.

Эвакуация «Лаборатории биологических препаратов» закончилась в срок, назначенный Кирхенблюмом.

Глава восьмая Ажиотаж вокруг Найденыша. Похищение зеленого поросенка. Статья доктора Фихтера. Биглеру вторично не повезло. Смерть Фихтера

Статьи в газетах о загадочном Найденыше следовали одна за другой. Общественное мнение требовало новых и новых данных.

Авторами статей являлись уже не только досужие репортеры, но и маститые ученые с именем. Версия о живом существе, способном к прямому синтезу солнечной энергии, нашла несколько приверженцев и в то же время, как и подобает любой гипотезе, приобрела столько же, если не больше, противников.

Со страниц газет известие о зеленом существе перешло на страницы научных журналов. Там сразу же начался спор. Он вовлек в свою орбиту ученых из других стран и сделался на какое-то время буквально всеобщим, затмив сообщения о катастрофе на угольных шахтах Бельгии, и очередное дело об атомном шпионаже, и сенсационное открытие, связанное с находкой в водах Индийского океана кистеперой рыбы, жившей на Земле триста миллионов лет назад.

Все зеленые по цвету представители мира насекомых и пресмыкающихся подверглись массовому анализу и строгому исследованию на столах физиологических лабораторий. С особой страстью споры возобновились вокруг вопроса, является ли зеленый пигмент у гусениц, некоторых земноводных и гадов близким к хлорофиллу. Ученые доказывали каждый свою точку зрения со страстностью, часто переходящей в форму язвительную и оскорбительную для противника.

Научная перепалка продолжалась довольно долго. Она велась в форме отвлеченных, абстрактных суждений. Удивительно, как большие ученые, натренировавшиеся в спорах и логических рассуждениях, не додумались до простой вещи: исследовать не лягушек, не гусениц и не земноводных, а самого виновника кутерьмы — поросенка Найденыша, который ничего не знал о шуме, бушевавшем на обоих полушариях планеты, жил себе по-прежнему покойно и привольно, принимал солнечные ванны и рос да рос.

Наконец кому-то пришла в голову эта простая мысль. Но было уже поздно.

История с Найденышем закончилась весьма прозаически.

Часов в одиннадцать вечера к ферме Биглера подъехал «мерседес-бенц» — сверкающая лаком и хромированной сталью дорогая машина. Из нее не торопясь вышел высокий худой господин в дымчатых очках и шляпе, с несколько излишне загнутыми на лоб полями, отчего лицо его оставалось в тени.

— Чем могу служить? — вежливо спросил фермер, уже привыкший за эти шумные дни к приему всяких ученых персон.

— Я хочу купить вашего зеленого поросенка, — просто ответил приезжий. — Он мне нужен для экспериментальной работы. Сколько вы за него хотите?

Биглер пожал плечами. Хитрый крестьянин тут же сообразил, что из этого предложения можно сделать бизнес. Боясь прогадать, фермер не спешил с ответом.

— Прошу вас в дом, господин, как вас, простите?..

Но приезжий не счел нужным называть свою фамилию.

— Не тяните, Биглер. У меня мало времени. Сколько?

Герр Биглер понял, что имеет дело с человеком деловым и решительным. Почти зажмурившись от страха за свою смелость, он выпалил:

— Двадцать пять тысяч марок.

Приезжий только хмыкнул в ответ.

Биглер пролепетал, оправдываясь:

— Мне уже давали пятнадцать тысяч.

— Дурачье! За паршивого поросенка, в котором только и радости, что какой-то там цвет… Ну вот что, получайте шестьсот марок и давайте своего гибрида.

Фермер выпрямился, на лице его появилась наглая решимость.

— Двадцать пять тысяч, уважаемый, и только двадцать пять.

Господин в шляпе обернулся назад. Тотчас же из машины вышли еще двое. И не успел Биглер моргнуть, как получил от одного из них такой удар в подбородок, что тут же сел на ступеньки крыльца и забыл на какое-то время о нашем дивном мире. Очнулся он с тряпкой во рту и связанными руками и ногами. Около него стоял приезжий господин и выразительно играл пистолетом, подбрасывая его на ладони.

Биглер тоскливо вздохнул и опять зажмурился. Приоткрыв глаз, фермер заметил, как мимо него прошли два человека. Один из них нес мешок с Найденышем.

Господин сказал:

— Минуты через три можете помычать, герр Биглер. Вас услышат в доме и развяжут. Но не раньше. Я бью из пистолета без промаха на семьдесят метров, пять лет практиковался в этом спорте на войне. И, пожалуйста, забудьте о нас. Желаю здоровья!

«Мерседес-бенц» заворчал, рванулся и скрылся. Герр Биглер полежал еще немного и начал языком выталкивать изо рта тряпку и мычать. И тут же из дома выскочил проворный Курт, испуганно вскрикнул и бросился обратно.

Когда хозяина развязали, ввели в дом и влили ему в рот полстакана мятной настойки, Биглер засопел и вдруг захныкал как маленький:

— Старый я дурак! Надо было брать шестьсот марок. А теперь ни денег, ни Найденыша…

Соседи были крайне удивлены, узнав о случившемся. Это был, пожалуй, единственный случай, когда толстому, неуклюжему фермеру не повезло.

Зеленый поросенок исчез. Шум, поднятый в печати из-за этого чуда с изумрудно-зелеными глазами, стал понемногу утихать, а через несколько дней если кто и вспоминал о зеленом животном, то не иначе, как с юмористическим оттенком, как об анекдоте, раздутом бессовестными журналистами.

Новый, неимоверный по силе взрыв сенсации последовал однажды после шести часов вечера, когда в Мюнхене вышла все та же газета «Зюддейче цейтунг». Говорят, что тираж ее разошелся самое большее за три часа. Типография срочно начала печатать вторые двести тысяч. Виной тому была статья доктора Фихтера, директора заповедника где-то в верховьях Дуная.

Чтобы не допустить ни малейшей неточности, нам придется воспроизвести здесь целиком этот небольшой документ, который потряс людей во всех странах мира.

В статье говорилось следующее:

Буря удивления, негодования, возмущения и любопытства бушевала в этот вечер на улицах городов и сел южной провинции Германии. Толпы народа осаждали официальные учреждения, помещения газет и радио, требуя разъяснений и новых сведений об Ильине и его открытии.

К восьми часам вечера «Зюддейче цейтунг» конфисковали под предлогом «возбуждения народа в пределах, вызывающих общественный непорядок». Патрули полиции и оккупационных войск разъезжали но улицам городов. Во всех собраниях, в театрах, в пивных, клубах только и говорили о статье доктора Фихтера.

Вполне естественно, что первыми откликнулись на призыв доктора Фихтера репортеры. Они снова нагрянули на ферму к Биглеру. Если у него появился продукт творения Ильина, значит, и сам Ильин обитает где-то недалеко.

И тут Биглеру не повезло второй раз в жизни.

Вслед за газетчиками ферму наводнили разные люди. Огромная толпа любопытных, потрясенных открытием людей — ученых, дилетантов и, конечно, полицейских, — заполнила все десять гектаров земли около фермы и через день превратила вспаханные участки в хорошо утрамбованные площадки. Ни уговоры, ни угрозы не помогли. Люди хотели услышать новости из первых уст. То, что пощадили в свое время война и бомбы — огороды, поля, посевы, — в течение дня было вытоптано, вырвано, изъезжено колесами автомобилей. Каждый поросенок, принадлежавший несчастному фермеру, прошел через сто рук. Визжавших животных ощупывали, осматривали, пребольно щипали только потому, что они когда-то имели честь пастись рядом с Найденышем. Толпа, осаждавшая дом Биглера, шумела.

— Где Ильин, который принесет людям сытую жизнь?

— В петлю мерзавцев, укравших ученого!

— Искать Ильина!!!

В отдельной комнате трепещущего, напуганного до смерти фермера допрашивали опытные детективы. Кое-как им удалось понять, что Найденыш пришел в стадо со стороны особняка, окруженного стеной. Как только слух об этом донесся до толпы, на штурм стены полезли сотни добровольцев. Вилла была исследована метр за метром. Увы, она была пуста!

Возбуждение в районе заповедника было еще большим. Полиция оцепила поселок и с трудом сдерживала толпу. К зеленым косулям, Джу и Рому допускали только ученых. Фихтер давал объяснения. Лиззи держалась с достоинством. Она восседала в плотном кольце репортеров и отводила душу, рассказывая все, что касалось Ильина и Бегичевой, а заодно и все, что в свое время позволяла высказывать только про себя.

Ученые осматривали зеленых животных, с чувством жали Фихтеру руку и требовали разъяснений, бесконечных разъяснений.

И вдруг однажды утром Фихтера нашли в постели мертвым.

Еще одна трагедия. Месть за разоблачение тайны открытия. Газетам было запрещено печатать сообщения о смерти. Служанку Лиззи куда-то увезли. Эксперты молчали. Они-то знали: в стакане с остатком минеральной воды, которую доктор пил на ночь, и в бутылке с этой водой найдены следы синильной кислоты. Пробка была аккуратно проколота шприцем…

Несчастный ученый пал жертвой своей смелой статьи.

Со смертью Фихтера всякая возможность установить место нахождения Ильина или близких ему людей совершенно исчезла.

Еще не успел затихнуть шум, вызванный статьей Фихтера, а затем его смертью, как новые сведения об Ильине взбудоражили общественное мнение Западной Германии. На этот раз под статьей стояла подпись Франца Кобленца.

Он писал:

Вмешательство советских военных властей и общественное мнение заставили на этот раз официальных лиц из местного правительства потрудиться над «делом Ильина». Специальная комиссия напала, наконец, на путь следования сбежавшей «Лаборатории биологических препаратов», в которой, по всей вероятности, и работал Ильин. Выяснилось, что эта «лаборатория» не принадлежала ни к одному из ведомств, а была в некотором роде ничейной, частной. След лаборатории вскоре нашелся в Гамбурге, но снова потерялся в порту, откуда в широкий мир ежедневно уходили десятки кораблей разных стран.

Собственно, члены комиссии узнали некоторые подробности о фирме «Эколо» и ее руководителе, старом Кирхенблюме, а узнавши, до смерти испугались последствий. Им довольно прозрачно намекнули, что будет полезнее для их собственного спокойствия и благополучия не замечать кое-каких вещей. В результате комиссия ограничилась составлением очень куцего документа, который подтверждал важность биологического открытия, сделанного человеком, «имя которого и сам факт его существования вызывают большое сомнение».

Постепенно о Фихтере, об Ильине, о зеленом Найденыше и о странных существах Джу и Роме стали забывать…

Глава девятая Поездка в неизвестность. Украденные ампулы. Приметные знаки на пути фургонов. На берегу моря

Фургоны неслись по бетонным автострадам с огромной скоростью. Но от Мюнхена, южного города Германии, до ее северных границ — немалое расстояние. Машины нуждались в заправке, люди еще больше, чем машины, нуждались в отдыхе. Поэтому, как ни поспешно было бегство, на ночь фургоны останавливались, хотя распорядителям этого блиц-путешествия такие остановки были явно не по душе.

Если бы можно было одним взглядом окинуть дороги страны на протяжении, скажем, пятисот километров, то наблюдатель сразу заметил бы в потоке самых разнообразных автомобилей эту колонну, которая неслась со скоростью, превышающей всякие нормы движения. Колонна шла точно на север.

Она состояла из трех огромных фургонов коричневого цвета и одной блестящей «мерседес-бенц», за рулем которой сидел хорошо одетый мужчина в дымчатых очках и шляпе, надвинутой на лоб, отчего лицо его находилось в тени. Эта быстроходная машина нагнала фургоны уже довольно далеко от виллы и теперь шла впереди, указывая путь. Только один раз все четыре машины остановились в густом лесу, вдали от жилья, да и то на четверть часа, не больше.

Из легковой машины вышли трое. Двое из них с лопатой и мешком ушли в лес. Третий, как нетрудно догадаться, был Габеманн.

Он подошел к одному из фургонов и открыл запертую дверь.

— Разомнитесь. Остановка, — сказал он.

Из фургона вышел Ильин, сел на обочине дороги и безучастно стал смотреть на темнеющее небо и высокие дубы, склонившиеся возле дороги. Маша села недалеко от Ильина.

К Аркадию Павловичу подошел рослый, флегматичный на вид дог. Эта собака принадлежала Габеманну. Он всегда возил ее с собой. Дог имел свою биографию. Старый злой пес был натренирован на заключенных в лагерях военнопленных. Уставившись на Ильина глазами безработного палача, дог завилял хвостом. Аркадий Павлович подозвал его, погладил. Оглядевшись, он осторожно вынул из кармана какой-то предмет и ласково обхватил собаку. Дог легонько взвизгнул, отскочил от Ильина и уселся в стороне, обиженно поглядывая на человека. Ильин, довольный сделанным, бросил пустую ампулу.

Через несколько минут из лесу вернулись двое. Мешка у них не было. Найденыш покоился в земле.

— Поехали, — сказал Габеманн и запер за пассажирами дверь фургона.

Машины понеслись дальше.

Возле какого-то городка они свернули с автострады, проехали несколько минут по узкому проселку и требовательно загудели у закрытых ворот, за которыми виднелось низкое здание, окруженное тенистыми вязами. Ворота открылись, автомобили въехали во двор.

Когда путники вышли из фургона, то увидели сцену, довольно удачно воскресившую дни военного угара гитлеровской Германии. На крыльце дома стоял хилый старик в бархатной пижаме и домашних туфлях. В одной руке он держал палку, несомненно очень нужную в его теперешнем состоянии. Он был настолько стар и разбит, что тело его тряслось и дергалось. Но другую руку старик воинственно вскинул над головой, и изо рта его хрипло вырвался звук «хайль!» Перед трясущимся манекеном стоял Габеманн в дымчатых очках по стойке «смирно», с вытянутыми вперед руками. Вокруг участников странной сцены заливались шпицы и таксы, явно не сознававшие торжественности момента.

— Кто это? — спросил Ильин у одного из надзирателей.

— Командир дивизии, генерал СС в отставке. Его недавно выпустили из тюрьмы в Люнебурге, сейчас живет в своем поместье. Старый знакомый Габеманна, его начальник во время войны.

Когда церемония встречи окончилась, все пошли в дом. Трясущийся хозяин подозрительно осмотрел Ильина, но тут же забыл о гостях, занявшись своими собаками.

Аркадий Павлович после ужина изъявил желание немного погулять по усадьбе его превосходительства. Ему разрешили. Следом за Ильиным ходили двое, но они были настолько деликатны, что не мешали ученому сидеть в маленьком парке, баловаться с собаками хозяина и даже заходить любопытства ради на скотный двор и в свинарник.

Уже в комнате Аркадий Павлович обшарил карманы. Осталось только две ампулы. Свою дозу получили в знак признательности за гостеприимство этого военного преступника три его любимых собачки, две породистые свиньи и две крупные коровы. «Он непременно покажет живность ветеринарам, как только заметит, что животные позеленели…»

Перед сном Аркадий Павлович навестил Машу.

— Я возьму у тебя коробку, — сказал он.

— Возьми…

Он сунул руку в карманчик ее костюма. Коробки не было.

Ильин взволнованно спросил Машу:

— Где коробка?

Она смотрела на него бессмысленно-зелеными глазами.

— Не знаю…

В соседней комнате на тахте лежал Габеманн и любовно перебирал в руке стеклянные ампулы. Их было тринадцать. Габеманн был доволен собой. Теперь есть с чем прибыть в Гамбург на встречу с рабочими, едущими в далекое плавание.

Утром машины понеслись дальше.

В тот же день колонна подошла к городу. Машины остановились в заранее подготовленном месте — во дворе большого дома, окруженного каменной стеной.

С какой-то веселой злостью Ильин разбазаривал оставшийся препарат. В доме новых хозяев, кроме старушек, отставных, но довольно бравых военных, портретов генералов, в фуражках с высокой тульей, и зачехленной мебели, на которой стояли еще номера известных европейских музеев, кроме всего этого, были кошки. Старые, тощие, толстые, пышные, нежно изгибающиеся и деликатно мурлыкающие, они в этот день стали жертвами хитрости ученого, которому не терпелось оставить на своем пути побольше приметных знаков. Ильин вполне справедливо надеялся, что если из-за поросенка поднят такой шум, то новые зеленые животные еще больше возбудят общественное мнение и хозяевам все труднее и труднее будет скрывать его, Ильина.

Аркадий Павлович не знал и не мог знать, что они уедут очень далеко.

Фирма Кирхенблюма, завладев ученым, не желала выпускать его из своих рук. Но в то же время шеф понимал, что держать Ильина в Германии после случая на ферме Биглера, статей Фихтера и Кобленца стало очень опасно. Советские офицеры уже искали его и могли обнаружить каждую минуту. Тогда было принято решение отправить Ильина вместе с лабораторией на остров Красных камней. Там он сделает все, что надо. «Подопытных» у него будет более чем достаточно, тайна работы надежно обеспечена, а когда придет время, этого опасного человека можно будет без всяких хлопот убрать.

Когда старый Кирхенблюм прочитал в газете статью Франца Кобленца, он задумался. Отложив газету, Кирхенблюм сказал самому себе: «Командировка профессора фон Ботцки, вероятно, затянется. И надолго. В Германию ему хода нет. Бедный Вильгельм!..»

На этой последней остановке близ Гамбурга Ильин спросил Габеманна:

— Долго нам еще придется ехать?

— Теперь уже близко.

— Мы на севере?

— Да, возле моря.

— Куда же мы едем?

— Маленькое путешествие по морю, герр Ильин…

Габеманн улыбнулся. Улыбка его не понравилась Ильину. Куда его хотят спрятать? Об острове Красных камней Ильин не знал. Если бы не Маша, он мог попытаться бежать. После событий с поросенком его приняли бы в каждом доме. Но Маша!..

Через полчаса «мерседес-бенц» перевез Ильина, Машу и Габеманна с догом на условное место за городом.

Ильин вышел из машины. Перед ним лежало Северное море, тяжелое, мрачное, отливающее свинцом. Низкие облака висели над водой. Чайки молча летали над морем. Вид сурового моря вызывал тоску. Подошла шлюпка. Аркадий Ильин и Мария Бегичева сели в качающуюся лодку. Габеманн помахал им рукой.

— Привет моему другу фон Ботцки! — крикнул он.

Шлюпка исчезла за волной. Габеманн довольно потянулся и сказал своему догу:

— Ну, вот и все. Покойник поехал на кладбище сам. Задание выполнено. Мы теперь свободны с тобой от всяких забот, дружище.

Он еще не знал, какую штуку выкинет его дог.

Глава десятая На новом месте. Встреча с зелеными людьми. Стычка с Крафтом и Мейером. Неожиданный финал испытания. Оба химика списываются со счетов

Огромная палатка-лаборатория стояла в небольшом распадке, метров на двести в сторону от основного лагеря, где жили рабочие урановой шахты.

Место для Ильина и его лаборатории выбирал сам фон Ботцки. Он хотел всегда иметь Ильина перед глазами и в то же время дать ему и его коллегам относительную свободу, необходимую для их труда.

С двух сторон над палаткой подымались крутые откосы из красных камней. Правая сторона возносилась далеко вверх; левая подымалась всего метров на двадцать и потом почти отвесной стеной падала к океану. Сзади палатки распадок быстро сужался и исчезал. Там среди камней торчало несколько жалких кустиков, и после редких в этом месте дождей струился день-другой робкий ручеек. Потом он высыхал, и каменное ложе его покрывалось радужной пленкой пустынного загара. С трудом, цепляясь руками и ногами, можно было вылезти по следу ручья на высокое плато, откуда просматривался весь остров. Каменная площадка над ущельем обрывалась к морю. Таким образом, был только один вход в укромное место, где поставили лабораторную палатку. Вход находился под наблюдением людей, живущих в другой палатке. Стоит ли говорить о том, что в этой палатке жил Вильгельм фон Ботцки и надзиратели. Сюда теперь прибыли еще двое охранников, которые сопровождали в дороге Ильина и Бегичеву.

Всякий, кто входил в распадок снизу, из долины, или шел сверху, от шахты, неминуемо попадал под контроль сторожей.

Расторопные Мейер и Крафт, немного смущенные непривычной обстановкой, в которой создавалась островная лаборатория, тем не менее довольно быстро установили оборудование и проявили такое рвение, что Ильину оставалось только изумляться их работоспособности.

Они предвкушали скорую победу над своим «русским коллегой», которого явно недолюбливали. Здесь, на одиноком острове, Ильин был полностью в их руках. Как ни крутись, а придется ему расстаться со своей тайной. После Ильина они — Крафт и Мейер, окажутся теми влиятельными особами, которые начнут новую эру в биологии и химии. Рано или поздно они должны взять реванш за постыдное унижение на даче.

Аркадий Павлович Ильин в первые дни своей жизни на острове, казалось, не замечал ровным счетом ничего. Он был слишком измучен дорогой и, конечно, подавлен тревожными мыслями о будущем. Высадившись на пустынном острове, он понял: это конец.

Маша ничего не понимала. Она по-прежнему оставалась безучастной ко всему на свете.

Вильгельм фон Ботцки при встрече с Ильиным выразил нечто вроде радости:

— Не ожидал вас увидеть здесь, Ильин, — сказал он и протянул ему руку, как старому знакомому.

Ильин побледнел от удивления и возмущения. Он здесь? Этот палач и истязатель разыгрывает перед ним друга!

— Очень жаль, профессор, что вы еще ходите по земле, — едва сдерживая бешенство, сквозь зубы сказал Ильин. — Я считал, что с вами будет покончено сразу же после войны. Не угадал. Но можете не сомневаться, вас разыщут даже здесь. Петля по вас плачет…

— Вы все такой же жестокий, Ильин, — с отеческим сожалением проговорил фон Ботцки. — А время-то другое. Была война, мы были врагами. Тогда ваше ожесточение находило еще какое-то оправдание. Ну, а теперь? К чему подобная непримиримость? Мы с вами коллеги, служим одной фирме, делаем общее дело. Не пора ли забыть прошлое?

— Мы и сейчас враги, фон Ботцки. И везде будем ими, запомните это!

Ильин отвернулся. Мерзавец! Он хочет мира? Евангельское всепрощение? Ну, нет! Он понял, что фон Ботцки здесь неспроста.

Все объяснилось через несколько часов. В лабораторную палатку явился фон Ботцки; на этот раз он облачился в свой полковничий мундир. Рядом с ним стояли два охранника.

— Пойдемте, Ильин, — тоном приказа произнес он.

— Никуда я не пойду, — бросил Ильин.

Фон Ботцки кивнул своим спутникам. Они бесцеремонно взяли Ильина под руки.

— Марш! — скомандовал один из них.

Ильин отбросил руки охранников и молча вышел из палатки. Ну да, по-прежнему тюрьма. Они направились к шахте.

Из шахты один за другим выходили рабочие.

— Что это? — Ильин споткнулся и остановился, словно его оглушили.

Не моргая, он смотрел, как проходили мимо зеленые люди. Зеленые люди? Откуда? Почему зеленые? Он заставил себя подойти ближе к ним, взял кого-то за плечи, всмотрелся в бессмысленные глаза.

— Ваша работа, Ильин, — раздался сзади голос фон Ботцки. — Любуйтесь.

Как только Аркадий Павлович очутился рядом с зелеными людьми, в его глазах появился ужас. Он оглядывал этих несчастных с таким выражением, словно они были выходцами с того света. Его окружали, на него со всех сторон смотрели зеленые равнодушные глаза совершенно бессмысленных существ, а он, схватив себя за волосы, вдруг сел прямо на землю среди этой толпы и застонал, раскачиваясь из стороны в сторону.

Наконец он поднялся, раздвинул руками толпу и пошел. Его спутники последовали за ним.

— Кто эти несчастные? — спросил он, не оборачиваясь.

— Ваши соотечественники, русские пленные, — ответил фон Ботцки.

Ильин живо обернулся и очутился лицом к лицу с полковником. Охранники встали по сторонам.

— Кто их сделал зелеными?

— Вы, Ильин.

— Неправда! Откуда препарат?

— Вы его сделали, Ильин.

— Я не делал! — окрикнул Ильин.

— Увы, делали. И поделились с фирмой.

Тогда он вспомнил об украденных ампулах.

— Давно они здесь? — спросил он о людях.

— Давно.

Значит, это было еще на даче. Он вытер вспотевший лоб. А, вот оно что: некачественные ампулы, которые он хоронил под клетками животных… Их просто подменили.

Аркадий Павлович не мог больше говорить. Совершенно убитый и удрученный, он направился к своей палатке. Фон Ботцки, Крафт и Мейер переглянулись и пошли за ним.

После этой встречи Ильин стал мрачен и задумчив. На обоих помощников он смотрел с холодной враждебностью.

«Ну что же, — думали они, — как вам угодно, Ильин. Мы свое дело сделаем».

Перед отъездом из Европы Мейер и Крафт пережили много неприятных минут. Их вызвал руководитель фирмы и, даже не предложив сесть, набросился с руганью: «Жить и работать почти два месяца бок о бок с Ильиным и не найти подхода к его тайне — это ли не доказательство вашей тупости, господа! Он водит вас вокруг пальца, а вы только хлопаете глазами! Или вы неспособны? Если так, мы вас заменим». Но они не хотели, чтобы их заменяли. Неужели они, опытные специалисты, действительно оказались не способными попять Ильина? Самолюбие их страдало, они возненавидели Ильина.

Аркадий Ильин обходил их уловки, как опытный лис обходит раскрытый капкан. Естественно, Мейер и Крафт были оскорблены и взбешены. С каждым днем они проявляли все большую настойчивость в работе, все заметнее наглели в разговоре с Ильиным и все более тщательнее и скрупулезно копались над сложными опытами, которые поручал им Аркадий Павлович. Он, в свою очередь, видел их состояние и беспокоился не меньше, чем они. Ясно, что долго хранить тайну не удастся. Хотя и очень медленно, химики вплотную подходили к методике изготовления «вещества Ариль». Они уже знали много звеньев в цепи опытов. Еще на даче ими был изготовлен препарат точно так же, как это делал сам Ильин. Но, когда его испробовали на свинках, они не захотели зеленеть. В препарат не добавили катализатор. Он был сделан Ильиным, отдельные маленькие ампулы лежали в кармане его брюк. Без этих ампул препарат не действовал.

— Вы смеетесь над нами, Ильин, — раздраженно заговорил Мейер и словно для драки подошел вплотную к Аркадию Павловичу. В глазах химика светилась откровенная ненависть. — Почему вы продолжаете скрывать от нас тайну? Разве вы не подписали обязательство передать технологию изготовления препарата мне и Крафту? Или вы полагаете, что здесь, на острове, вы останетесь безнаказанным, как там, на материке?

Ильин зло рассмеялся прямо в лицо Мейеру:

— Я не виноват, что ко мне прикрепили таких неспособных помощников, как вы, Мейер. Не сваливайте вины с больной головы на здоровую. Учитесь, коллега, и еще раз учитесь.

— Хорошо, — сказал сквозь зубы Мейер. — Будем учиться. Но перед отъездом мы заручились согласием фирмы на последнее испытание. И не хотим больше, чтоб нас дурачили. Завтра в присутствии фон Ботцки и охраны вы на глазах у всех проведете опыт получения «вещества Ариль» от начала до конца. И, если он не удастся, вас пристрелят, как собаку.

В тот же вечер они встретились с фон Ботцки и детально обсудили с ним свой план. Профессор одобрил его. Действительно, сколько же можно! Ильин порядком надоел ему еще в Германии. Теперь он с радостью готов был отделаться от него. Черт с ним, с препаратом! Надо уезжать отсюда скорей, из этой дыры. А пока Ильин здесь, вряд ли ему разрешат уехать.

В конце концов он свое сделал. Зеленые люди есть, они работают, дают руду, и не его вина, если они потихоньку умирают. Если Мейер и Крафт докажут виновность Ильина, охрана прикончит его. Он тут ни при чем. Смерть Ильина не падет на его голову. Великолепно!

Настал день опыта.

Большой лабораторный стол выдвинули на середину палатки. Ильин неторопливо начал работать. Он был совершенно спокоен. По обе стороны ученого сидели Мейер и Крафт и пунктуально повторяли все операции, которые делал Ильин. Казалось, что это не живые люди, а два зеркальных отражения ученого манипулируют с химической посудой, титруют и гальванизируют жидкости, смешивают составы.

В стороне сидел Вильгельм фон Ботцки и пристально изучал лицо Ильина. В глазах профессора застыло любопытство. С нетерпением ждал он окончания опыта. Неужели и на этот раз Ильин вывернется? Вряд ли. Ведь если он сейчас создаст препарат, Крафт и Мейер, точно копирующие его, тоже создадут препарат. Тогда Ильину конец. А если у них двоих не получится, Ильину все равно конец. В обоих случаях выигрывает он, фон Ботцки.

Из угла палатки на профессора смотрели другие глаза. Маша Бегичева спокойно смотрела на человека, который когда-то приказал сделать ее зеленой. Она не знала этого, не помнила фон Ботцки, забыла о мести, как забыла любовь к другу.

Перед химиками посреди стола был установлен штатив с пустыми пробирками. Когда Мейер хотел зачем-то передвинуть его, Ильин вскинул глаза и резко бросил:

— Оставьте здесь…

Мейер пожал плечами. Какая дерзость! Но штатива не тронул.

Позвякивала тонкая химическая посуда, гудел ток в трансформаторе, слышался плеск тяжелых капель в ретортах. Прошел час, другой. Лоб Мейера заблестел от пота. Крафт шумно вздыхал. Ильин сидел неподвижно с обострившимся лицом, весь ушедший в дело. Он словно не замечал окружающих и проводил реакцию за реакцией. Крафт и Мейер умело и привычно повторяли каждое его движение. Все шло, как в хорошей академической лаборатории, где профессор и ассистенты проводят многократно изученный опыт и тут же дублируют его в двух вариантах.

Наконец Ильин откинулся назад и вздохнул:

— Теперь можно подождать. Реакция идет медленно.

Он хотел встать.

— Сидите! — прикрикнул охранник. Он подошел сзади к Ильину. — Сидите.

— Хорошо, посидим, — спокойно ответил он и устроился поудобнее.

Прозрачные капельки еле заметно плыли по стеклянным трубкам, освещенным светом кварцевых ламп, и медленно стекали в пробирки. Все трое брали пробирки из одного штатива, того самого, который так неосмотрительно хотел отодвинуть Мейер. Ильин первым взял из середины штатива сразу две пробирки и подставил под зажимы. Мейер и Крафт тоже взяли по две пробирки. Аркадий Павлович чему-то улыбнулся.

— Ну, вот вам и препарат, господин полковник. Опыт закончился, — сказал Ильин. — Сразу шесть полных доз. Устраивает это вас?

Фон Ботцки внимательно проследил весь процесс опыта. Придраться не к чему. Довольно несложно. Он вопросительно глянул на Мейера и Крафта. Мейер тяжело задышал, выпятил губы и бросил на Ильина подозрительный взгляд:

— Клянусь своей матерью, это не то!

— Что — не то? — спросил Ильин.

— Препарат недейственный. Мы точно таким же методом работаем уже больше месяца, а потом выливаем содержимое в помойку. Вы снова обманываете нас, Ильин. Это не «вещество Ариль».

— Вы уверены в этом, Мейер?

— Совершенно уверен! — выкрикнул химик.

— А вы, Крафт?

— Абсолютно! Это недейственный препарат — и тот, что у меня, и тот, что у вас.

— Как вы докажете свое утверждение, коллега?

— Докажу! — Крафт вдруг швырнул свои две пробирки в сторону, препарат брызнул на пол. — К сожалению, подопытные животные еще не поступили, испытать не на чем. Но можете хоть сейчас влить эту бурду в мое тело, и Крафт останется таким же краснощеким, каким вы его видите перед собой. Вот, пожалуйста…

Возбужденный Крафт протянул оголенную руку. Ильин взял его руку повыше кисти, с видом знатока осмотрел вену и покорным тоном сказал:

— Ну что же, попробуем. У вас хорошие вены, Крафт. Мейер, будьте любезны, шприц…

Крафт покраснел. Глаза его забегали и с мольбой остановились на товарище. Но Мейер тоже преисполнился уверенностью:

— Правильно, Крафт. Мы не будем ждать, пока привезут животных. Мы сейчас докажем Ильину, что он лжец, и раскроем перед фирмой обман. Вы не надуете нас, Ильин. Вот вам моя рука, можете колоть. Эта безобидная водичка не приведет нас в трепет, не думайте!

— Будьте добры, Крафт, теперь вы подержите шприц. Благодарю вас…

Ильин изо всех сил старался сохранить серьезность. Он хмурился, покашливал, но глаза его выдавали бешеную радость, которая так и распирала его. Какой неожиданный финал спектакля!

Мейер и Крафт деловито потирали ваткой укол. Фон Ботцки сидел, как истукан.

— Не пожелаете ли и вы, полковник? — любезно обратился к нему Ильин. Он подчеркнуто величал фон Ботцки «полковником».

— К черту! — вскочил тот. — Мои друзья сделали правильно, что дали уколоть себя. Вы будете уличены! Мы подождем двое-трое суток. И тогда, Ильин, вы подыметесь вон на ту скалу и вам придется распрощаться с прекрасным миром. И вашей даме тоже… Вы пожалеете наконец, что не захотели честно работать с нами. Но будет поздно. Умрете, превратитесь в ничто, а мы останемся. Мы будем жить, Ильин, жить!

Аркадий Павлович даже не повернул головы в его сторону.

— Через три дня вы будете такими же зелеными, как болотные лягушки, господа Мейер и Крафт, — спокойно отчеканил он. — Можете поверить мне…

Теперь, когда возбуждение прошло, краснощекий Крафт вдруг побледнел и испуганно вытаращил глаза. Его товарищ смущенно отвернулся. Слова Ильина показались им слишком уж весомыми. Но было поздно.

На другой день за лабораторным столом Аркадий Павлович работал один. Мейер и Крафт отсиживались в палатке Вильгельма фон Ботцки. Страшная тревога за свою судьбу и неведомая тоска душили их, оба химика проклинали ту минуту, когда согласились сделать себе укол.

Ильин снова обошел своего противника. Никто теперь не мешал ему работать. Он оставался хозяином положения. Только бы скорее проверить новый штамм! Когда же привезут животных?.. Они так нужны ему сейчас!

Прошло два дня. Никто не приходил в палатку Ильина, и он ничего не знал. Аркадий Павлович подумал и под вечер сам пошел к своим коллегам.

У входа в палатку его встретил охранник.

— Нельзя. — Он заслонил собой дверь.

Ильин спокойно отстранил его.

Вильгельм фон Ботцки спал, отвернувшись к стене. Его толстый зад угрожающе нависал над узкой раскладной кроватью. Полковничий мундир висел над головой. Возле узких окон сидели молчаливые Мейер и Крафт. Они не оглянулись на вошедшего Ильина, не перевели взора от маленьких окошек, за которыми догорала вечерняя заря.

Ильин подошел к Мейеру и, взяв его за подбородок, повернул лицом к себе. На него глянули бессмысленные зеленые глаза. Аркадий Павлович мельком посмотрел на Крафта и тихо, так и не разбудив фон Ботцки, вышел. Охранник боязливо посторонился, пропустив его.

Каждому — свое. И не по его вине началась эта страшная борьба.

А ведь все решилось за каких-то две минуты. Утром перед началом опыта Ильин достал одну ампулу с катализатором и вылил содержимое сперва в одну пробирку, затем в другую. Только сполоснул их и тут же выплеснул лишнее на землю. Пробирки поставил на место в штатив. Единственно, чего он опасался, — это перепутать их. Вот почему он так вздрогнул, когда Мейер хотел отодвинуть от него штатив с пробирками. Как мы знаем, все обошлось благополучно. И, если бы не безрассудное предложение Крафта, он испытал бы несколько новый полученный препарат на свинках, лишний раз убедив фон Ботцки в своей «непогрешимости», и мог бы, наконец, надеяться на избавление от назойливых помощников. Их просто убрали бы от него. Но случай решил иначе.

А пока он оставался единственным хранителем своей тайны и никому не собирался ее передавать.

Глава одиннадцатая Новая партия зеленых людей. Габеманн имеет все основания рассчитаться с Ильиным. Приказ фирмы — немедленно изготовить вещество

Ночью пришла подводная лодка. В полной тишине с нее выгрузили новое оборудование, продукты для охраны, какие-то ящики. По сходням сошла цепочка людей. Утром корабля в бухте уже не было.

Когда рассвело, цепочка людей потянулась по долине в горы.

Аркадий Павлович перед рассветом вышел из палатки, взобрался на высокую площадку скалы и стал смотреть, как из синей воды выкатывается сверкающее солнце. Горизонт уже горел оранжевым светом, на глади океана стелилась длинная дорожка света. Ильин любил эти ранние утренние часы. Вид пробуждающейся природы, беспредельный океан и раскаленное солнце, выходящее из него, — все это навевало неясную грусть. Океан напоминал Ильину русскую бескрайнюю степь.

Взошло солнце, вода и горы на острове; осветились, заиграли его отражениями, красноватые утренние лучи в одну минуту согнали ночной сумрак с горных перевалов; ночная тень переселилась в глубокие распадки и засела там, не желая расставаться с прохладным уютом ущелий.

Ильин посмотрел в сторону шахты. Из своих палаток выходили зеленые люди. Они медленно брели в укромные уголки и ложились на солнце. Даже отсюда были заметны зеленые пятна их тел. Ильин вздохнул. Неужели ему не удастся «излечить» и освободить своих соотечественников?

Он отвернулся и стал смотреть в долину. Там что-то двигалось. В синеватой ночной тени, которая все еще заполняла долину, шла цепочка людей. Кто? Откуда?

Подошла Маша. Она села рядом и закрыла глаза.

— Посмотри. Ты видишь что-нибудь?

— Вижу. Там идут люди.

Ильин быстро пошел вниз. Маша осталась на скале. Он встретил прибывших в полукилометре от палатки. Два десятка зеленых людей медленно, гуськом шли друг за другом. Все они несли груз.

— Снова зеленые люди! — в ужасе прошептал Ильин и беспомощно обернулся.

Фигура Маши Бегичевой вырисовывалась на скале.

«Ампулы из твоей коробки, Маша», — подумал про себя Ильин.

Вместе с этой партией рабочих совершенно неожиданно даже для него самого на остров явился Габеманн. Он понуро вышагивал позади зеленых людей, смотрел под ноги и не заметил Ильина, который стоял возле скалы в тридцати метрах от него. Габеманн пошел прямо к фон Ботцки. Его любимого дога с ним не было.

— Где этот проклятый Ильин? — спросил он у фон Ботцки после приветствия.

— Здесь. Работает над своим дьявольским препаратом. Вы, кажется, сердитесь на него?

— Я? Сержусь? Я его растерзаю, мерзавца! Заживо зарою в этих камнях! Если бы не предписание шефа, вы через час уже видели бы его физиономию с вывалившимся языком!

Фон Ботцки был рад товарищу. Он улыбался, видя его бессильную ярость. Бессильную, потому что в кармане полковника лежало предписание «беречь и охранять Ильина, нужного для больших дел впереди».

— Что случилось, Габеманн?

— Читайте. — Он сунул в руки фон Ботцки несколько газет.

— Давненько не видел отечественной прессы, — заметил полковник, раскрывая первую газету. — Э, да тут что-то опять об Ильине. — И он углубился в чтение, забыв про своего разгневанного товарища.

Нам тоже придется несколько отвлечься от повествования, чтобы рассказать читателю о событиях, предшествовавших приезду Габеманна на остров Красных камней.

Первым «зеленым чудовищем», попавшим на глаза газетчикам и фотокорреспондентам, был престарелый дог Габеманна. Вскоре после отъезда Ильина дог позеленел и, естественно, привлек внимание людей. «Снова Ильин», «Следы исчезнувшего ученого найдены», «Ильин действует» — такие заголовки запестрели в газетах. Несчастный дог, усталый, измученный, с отвисшей челюстью, жалобно смотрел зелеными глазами на толпу людей, жаждущих увидеть новое «чудо XX века».

Вполне понятно, что интерес к позеленевшей собаке немедленно вызвал интерес и к ее хозяину. Габеманна осадила толпа. Он как мог изворачивался и увиливал от вопроса: «Где Ильин?» Ажиотаж вокруг Аркадия Ильина снова достиг апогея. Все понимали, что хозяин дога должен знать, кто сделал операцию собаке. Габеманн оказался в центре внимания. Его особой заинтересовались. Вскрылись неприятные подробности из того отрезка его жизни, который был связан с лагерями смерти. Нашлись живые свидетели, вспомнившие о доге-убийце. Собаку удалось спасти от разъяренной толпы и увезти в научно-исследовательское учреждение. Габеманну грозило худшее: или надо говорить, где Аркадий Ильин, или ему предстояла расправа на месте. Таинственная третья сила сумела вовремя вмешаться в конфликт. Полицейский автомобиль увез насмерть перепуганного гестаповца.

Полиция объявила, что Габеманн арестован, что ведется следствие и в свое время пресса и публика будут оповещены о дальнейших событиях, связанных с ним.

Фирма «Эколо» встревожилась. Габеманна посетил представитель шефа и по его поручению передал слова шефа о том, что если он за сутки не исчезнет с территории Германии, то… Что означало это «то», Габеманн прекрасно знал. Расспрашивать он не стал, а воспользовался предоставленной ему возможностью и бежал из полицейского участка в Гамбург, где дождался транспорта и через несколько дней вынырнул на острове Красных камней — на единственно безопасном для него куске суши.

Но шум, поднятый зеленым догом, с исчезновением Габеманна не затих. Напротив, он вдруг усилился до невероятного предела. Газеты запестрели новыми аршинными заголовками: «Ферма зеленых животных», «Старый генерал сходит с ума», «Зеленые коровы не едят травы», «Ильин побывал и здесь», «К допросу генерала!»

Толпы людей бросились на север. Ферму, где когда-то переночевал со своими провожатыми Ильин, оцепили полицейские. Трясущийся генерал ходил по двору с палкой в руке и беспричинно хихикал. За ним брели унылые зеленоглазые болонки. Хозяин дома, увидев вокруг себя столько странных зеленых тварей, сошел с ума. Толпа буйствовала. Крики: «Где Ильин?», «Дайте ученого!» — днем и ночью слышались в наэлектризованной атмосфере городов и сел во всех трех зонах Западной Германии.

В местном правительстве запрос следовал за запросом. Никто и ничего толком не знал, но факты говорили сами за себя. Зеленые животные существовали. Ильин где-то работал.

Официальных лиц из правительства земель посетил сотрудник советского Контрольного аппарата и выразил желание ознакомиться с делом русского подданного Аркадия Павловича Ильина.

Газеты издевались над органами внутренних дел и над полицией, которые замяли в свое время убийство доктора Фихтера и не могли найти даже следов русского ученого, таинственная работа которого вела прямехонько на север, к большому порту Гамбург.

Вскоре взметнулась третья волна новостей — свежие данные об Ильине. «Свора зеленых кошек», «Куда увозят ученого?», «К ответу людей, заточивших Ильина!» Теперь всем стало ясно, что Ильина украли, везут куда-то и он, словно мальчик из известной сказки Перро, бросает по дороге камешки, метит животных, чтобы дать знать о себе. Но след Ильина исчез. «Был ли Ильин?» — глубокомысленно спрашивала одна газета. Эта мысль на все лады ревностно развивалась на страницах газеты еще дней десять. Неизвестные благотворители за каждый день выпуска газет с подобными статьями переводили на счет редактора и издателя по две тысячи марок…

Все это Вильгельм фон Ботцки узнал из газет, которые привез Габеманн.

Разумеется, неприятные новости. Но самое ужасное для себя фон Ботцки вычитал в статье за подписью Франца Кобленца.

Профессор почувствовал слабость в ногах и сел, уронив газету на колени. Его фамилия… Его работа в секретной лаборатории… Все, что фон Ботцки так старательно скрывал и уже надеялся, что скрыл, стало достоянием паршивых газеток! Как теперь он вернется в Германию? И зачем вернется? Чтобы сесть в тюрьму?

Только вчера он отправил с обратным рейсом корабля Мейера и Крафта и даже позавидовал им в душе: все-таки на родину… Он передал капитану конфиденциальное письмо со своими наблюдениями. В этом же письме он просил разрешения покинуть остров со следующим кораблем… Все лопнуло!

Остров Красных камней — его единственное убежище. Рядом с зелеными людьми. Рядом с Ильиным. Больше на земле ему нет места.

Он отложил газеты и задумался. Вот тебе и Ильин! Популярность его растет. Удастся ли и дальше скрывать его?

— Да, — нерадостно усмехнулся профессор. — Наделал нам хлопот Ильин… Но когда он успел так близко познакомиться с вашим догом?

— Не представляю себе. Дог все время был со мной. И тем не менее… Может быть, кроме Ильина, есть еще кто-нибудь с этим проклятым препаратом? Я уже сам посматриваю на себя в зеркало с опаской. Вдруг в один прекрасный день позеленею, как кленовый лист. От проклятого русского всего можно ожидать. Ну, идемте к нему!

— О событиях на родине — ни слова, — предупредил фон Ботцки.

Ильин работал. Опыт следовал за опытом. Он искал новый препарат — обратный процесс превращения зеленых людей. Свинки наконец прибыли. Они сразу же получили по дозе зеленого препарата. Через три — пять дней Ильин сможет начать исследование своего «штамма 1662», который уже давал обнадеживающие результаты. Успеет ли он до того, как с ним расправятся по приказу фирмы? Надо успеть!

Фон Ботцки вошел и сказал официально:

— Фирма требует доставить в ближайшие две недели не менее трехсот ампул «вещества Ариль». Что вы на это скажете, Ильин?

— Фирма разными жульническими способами уже взяла у меня свыше тридцати ампул и применила их чудовищно. В свое время я оговорил себе право работать над препаратом, но только не для преступных замыслов. Гарантирует ли фирма, что эти триста ампул она использует для целей, совместимых с человеческой гуманностью?

Вильгельм фон Ботцки усмехнулся:

— Вы такой же служащий фирмы, Ильин, как и я. Но я не рассуждаю. Я выполняю приказ. Извольте выполнять приказ и вы.

— В таком случае, я отказываюсь.

— Что ж, я сообщу ваше решение шефу. Боюсь, Ильин, что это последние ваши дни. Память о себе вы оставите хорошую…

Он кивнул в сторону шахты.

Габеманн остался на острове в качестве помощника фон Ботцки. Профессор был доволен. Урановая руда без перебоев шла в бухту. Ночные гости увозили мешки в Европу.

Пришел день, когда фирма откликнулась на сообщение с острова. Фон Ботцки прочитал бумагу и радостным голосом сказал Габеманну:

— Можете придумывать способ ликвидации Ильина. Вот разрешение. Видно, Кирхенблюму надоело иметь такое беспокойное сокровище, каким является Ильин.

— Покажите это предписание Ильину. Уверяю вас, психологический эффект получится неплохой.

Глава двенадцатая Новый план русского ученого… «Штамм 1662». Опыт со свинками. Опыт с Машей Бегичевой. Кризис и выздоровление Маши

Но психологического эффекта не получилось. Зато произошло нечто другое.

Аркадий Павлович взял из рук фон Ботцки бумагу и медленно — слово за словом — прочитал текст. Человек, не рискнувший подписать свою фамилию под смертным приговором Ильину, лаконично сообщал фон Ботцки:

Ильин в упор посмотрел на фон Ботцки. Профессор стоял перед ним, облаченный в мундир полковника разбитой армии. За стеклами пенсне поблескивали острые глаза. В них Ильин увидел плохо скрытое торжество.

— А вам этот мундир очень к лицу, — сказал Ильин и протянул бумагу.

Фон Ботцки не знал, что ответить. Его выручил Габеманн. Он спросил Ильина:

— Вы будете делать препарат?

— Нет, не буду.

— Мы выполним распоряжение фирмы немедленно.

— Попробуйте, Габеманн. Я не овца, которой просто перерезать горло…

— Сутки на размышление…

Ильин отвернулся.

Всю ночь он не спал. Что ему делать? Они, конечно, убьют его. Ему нечем защищаться. Их шестеро, и с оружием. Он один, с голыми руками. Убежать с острова невозможно. И неоконченная работа… Сколько ему надо времени? Две-три недели. Их надо выиграть, эти недели, для того, чтобы вернуть тридцать жизней, излечить тридцать зеленых людей, создать новый препарат и выбить таким образом из рук врагов всякую возможность уродовать людей в будущем, даже если они овладеют секретом зеленого препарата. Хорошо, он снова обманет их, выиграет три недели. А дальше? Дальше жизнь и надежды на успешное окончание начатых опытов, освобождение зеленых людей и…

Ильин зажег все лампы, бросился к своему столу и лихорадочно начал включать приборы. Все силы — на работу!

Свет в лаборатории горел всю ночь. Габеманн два раза, крадучись, заглядывал в дверь лаборатории. Ильин работал.

Вернувшись к себе, Габеманн сказал задумавшемуся, мрачному профессору:

— Этот Ильин, видно, решил все-таки сделать нам триста ампул. Ваша твердость подействовала, фон Ботцки. Да перестаньте вы терзать себя! Вернетесь на родину, никто вас пальцем не тронет. Подумаешь, какие-то статьи!

Под утро Аркадий Павлович встал из-за стола. Он даст им ампулы. Даст! Лицо его было уставшим, под глазами легли густые тени. Он вышел из палатки и побрел вниз. Маша Бегичева шла за ним. В предрассветной мгле они прошли в долину. Ильин искупался в бухте. Маша сидела на берегу. Она не сказала ему ни слова.

Взошло солнце. Наверху раздались свистки — зеленые люди вышли на солнце. Яркие лучи осветили вершины гор, обшарили их склоны и вырвали из тьмы долину, красный берег и двух человек, которые все еще сидели около моря.

Ильин работал весь день, потом всю ночь. Никогда еще его организм не испытывал подобной нагрузки. Он до предела истощал свой мозг, надеясь обогнать время. Отдыхал два-три часа, засыпал на берегу моря после купания и снова шел к себе. Маша ходила за ним тенью. Они оба молчали.

— Есть готовые ампулы? — деловым тоном спросил фон Ботцки на третий день после их разговора.

— Да, есть.

Профессор сделал удивленное лицо:

— Сколько?

— Штук десять-пятнадцать.

— Когда будут готовы все триста?

— Через месяц. Может быть, несколько раньше.

Это меняло дело. Посоветовавшись с Габеманном, фон Ботцки решил:

— Черт с ним, пусть делает. Отправим эту партию, и тогда вы разделаетесь с ним. Скажем, что покончил с собой. Кто будет проверять?

Больше они не беспокоили Ильина. Ежедневно в лабораторию приходил кто-нибудь из них, молча забирал готовый препарат и уходил, бросив на Ильина равнодушный взгляд. Для них он был уже мертвец.

Аркадий Павлович не отходил от приборов. Тридцать-сорок минут в день он тратил на то, чтобы заполнить пробирки простой зеленоватой водой и запаять их. Остальное время он проводил за изготовлением и испытанием «штамма 1682».

Улучшение этого препарата требовало много труда. Тогда, на даче, он использовал для приготовления нового препарата совершенно иные составы. Зеленые животные не перенесли инъекции чужого деятельного белка. Сейчас ученый значительно упростил состав препарата. Будет ли он действенным? Может быть, инъекцию подкрепить еще одним ускорителем? А чем? Разве кровью?..

Он сделал свежий препарат. Нужна кровь. Где ее взять? Как трудно самому себе вскрывать вену! Стиснув зубы, он проделал эту операцию. Наскоро забинтовав пораненную руку, Аркадий Павлович снова засел за приборы. «Штамм 1662»… Только бы удалось! Уже на рассвете Ильин вооружился иглой и шприцем и стал вливать препарат подопытным зеленым морским свинкам.

Весь день он спал. Сил больше не было. Пришел Габеманн. Маша поднялась ему навстречу и молча ждала, что будет делать гость. Габеманн взял приготовленные ампулы и, с любопытством осмотрев зеленую женщину, ушел.

К исходу второго дня биолог с сильно бьющимся от волнения сердцем начал осмотр животных. Какова же была его радость, когда две зеленые свинки, еще не потерявшие зеленой окраски кожи, вдруг начали есть! Есть!.. Это была почти победа! У них порозовели ободки глаз. Они возрождались!

Но Ильин не спешил с выводами. Он был осмотрителен. Он уже знал, что обратная реакция совершается куда труднее. Это было совершенно новое явление в эволюции живых организмов — очень резкий переход от низшего качества к высшему. Каким бы совершенным ни был препарат, который вызывает столь большие превращения, организм не может обойтись при этом без потрясения. Требуется время и особые качества изменившихся органов, чтобы появились красные кровяные тельца и началось постепенное рассасывание хлорофилла. Ученый ждал реакции с большим волнением.

Через день свинки опять вдруг перестали есть и очень ослабли. Ломка организма проходила не до конца. Требовалось какое-то дополнительное воздействие на животных, с помощью которого можно было бы безболезненно закрепить новое качество.

Ильин до помрачения ломал голову над новой проблемой.

И вот, когда уже, казалось, не было выхода из тупика, он вспомнил о Ламарке, о Дарвине. Нужен толчок, сильное воздействие!.. Ведь чаще всего новое качество в организмах появляется именно в результате толчка извне. Что же в данном случае может послужить детонатором для начала бурного кроветворного процесса? Ну конечно, не что другое, как сама кровь! Ильин даже вздрогнул от сознания, что искомое решение оказалось не так уж сложным.

Тут же, не откладывая дела в долгий ящик, Аркадий Павлович сделал инъекцию еще двум свинкам и одновременно перелил им небольшую дозу крови от здоровых свинок. Последовала бурная реакция, лихорадочное состояние, затем постепенное выздоровление, и — о радость! — свинки быстро освободились от зелени в коже, зрачок потерял изумрудный цвет.

После стольких трудов и испытаний ученый был на пути к еще одной победе! Ильин большими шагами заходил по палатке. Жизнь казалась теперь такой заманчивой. Борьба и лишения не напрасны. И жертвы тоже.

В тот же день поздно вечером Ильин решил сделать инъекцию Маше.

Он определил у себя группу крови. Она была сходна с той, что текла в ее жилах. Аркадий Павлович взял у себя немного крови, приготовил нужный препарат.

Маша равнодушными глазами следила за ним. Ильин волновался, щеки его пылали от возбуждения.

— Ты что хочешь делать? — спросила Маша.

— Ничего особенного, не бойся. Дай мне руку. Вот так. Теперь ложись и лежи спокойно.

— Ты будешь колоть меня?

— Да, Маша.

— Это больно?

— Немного больно. Пожалуйста, не вырывай руку.

Маша легла на постель и слабо улыбнулась. Аркадий Павлович, прикусив от волнения губы, сделал ей вливание препарата «1662». Чтобы успокоиться, он вышел ночью на скалу и долго сидел, овеваемый теплым ветром океана. Если бы все прошло удачно! Тогда…

Он вернулся в палатку немного отдохнувший, готовый к новой операции.

Аркадий Павлович присел рядом с Машей и долго смотрел ей в лицо. Она лежала спокойно. Тогда он наполнил шприц своей кровью и сделал второе вливание.

Маша еще некоторое время лежала с открытыми глазами, потом уснула. Ильин остался возле нее.

Остаток ночи прошел спокойно. А утром Маша металась в бреду и все пила и пила воду.

Потом кризис миновал, Маша снова уснула.

Выздоровление шло быстро. Больная перенесла неизбежную в этом сложном процессе лихорадку, сутки находилась в состоянии какой-то прострации, а когда очнулась, то вдруг потянулась с таким нескрываемым удовольствием, что всякие сомнения в ее выздоровлении сразу отпали.

Вставать Аркадий Павлович ей не разрешил. К вечеру третьего дня она попросила:

— Я хочу есть, Аркадий.

Он заторопился, радостный, суетливый. Бросился что-то стряпать, испачкался, обжегся, перевернул все вверх дном. Скоро перед Машей стоял бульон. Она съела несколько ложек и сказала:

— Сюда бы еще перцу. Отменный бульон!.. Аркадий, — заговорила она немного погодя, — почему ты такой запущенный, небритый? И пуговицы нет на пиджаке. Ай-я-яй, как же мы с тобой оплошали!..

Жизнь для нее начиналась вновь, ее интересовали все мелочи, все детали быта. В тот же день Маша уже что-то шила и напевала веселую песенку. Но вдруг она оборвала песню и спросила:

— Где мы находимся?

— Очень далеко. На острове.

— На каком острове?

Она нахмурила брови, припоминая события последних дней, но так ничего и не вспомнила.

— А почему мы здесь? Что случилось, говори?

— Не спеши, Маша, я все расскажу тебе. Мы еще в неволе. Остров — та же тюрьма. Рядом с нами охрана, те же мерзавцы — Габеманн и фон Ботцки.

— Вот как! Значит, война еще идет?

Аркадий Павлович слушал голос Маши, смотрел на нее и думал о своей странной судьбе. Что будет дальше? Сумеет ли он выполнить план, который наметил? Но, когда Маша подошла к нему и неожиданно поцеловала его, со смехом повиснув у него на шее, он отбросил все мрачные мысли и сам засмеялся счастливым смехом.

Они уселись в уголке, и Аркадий Павлович обстоятельно стал рассказывать ей обо всем, что случилось с ними после Шварцвальда и как они очутились здесь. А потом посвятил ее в детали своего плана.

Теперь их было двое. Они были во много раз сильнее.

Упорство и гений Ильина принесли первые плоды — Маша вновь обрела образ человека; путь обратной реакции стал известным. На своем маленьком совете Аркадий и Маша решили сделать так: Маша не будет показываться фон Ботцки и Габеманну на глаза. Они ничего не должны знать. На всякий случай, если фон Ботцки явится сюда и избежать встречи будет невозможно, приготовили раствор зелени. Маша попробовала накрасить себе щеки. Зеленый цвет был ярким, свежим, но плохо смывался. Маша шутила. Она еще не вполне ясно представляла себе их положение. И, только когда вспоминала слова Аркадия, тяжелые опасения заставляли ее становиться серьезней.

Неожиданно зашел фон Ботцки. С ним явились еще трое. Они стали у дверей, не решаясь войти в помещение. Из угла на полковника смотрели голубые, полные ненависти глаза Маши. Лицо ее светилось яркой зеленью. Ильин не обратил внимания на вошедших, продолжая работать за столом.

— Слушайте, Ильин, — начал фон Ботцки, — мне надо знать, как движутся ваши дела? Сколько препарата у вас есть?

— К сроку будут сделаны все триста ампул.

— Прекрасно…

К уху полковника наклонился его спутник:

— Такая красотка здесь. И вы ничего не говорили нам. Непростительная оплошность, герр полковник.

Фон Ботцки промолчал. Потом сказал:

— Фрау Мария, вы можете посетить нас в нашем уединении. Здесь ребята веселые. И, уж конечно, не зеленые. В противном случае я не ручаюсь, что они не захотят прийти сюда сами.

Маша отвернулась. Ей стало страшно.

Теперь, ложась спать, она клала около себя хирургический нож — единственную свою защиту от врага. Приглашение полковника заставило их обоих быть настороже. Эти мерзавцы ни перед чем не остановятся.

Глава тринадцатая Дерзкий план Ильина. Ночные экскурсии в палатку зеленых людей. Случайная встреча ночью. Восстание. Главари бегут

Ильин и Бегичева решили любой ценой вырвать из зеленого плена оставшихся в живых двадцать девять человек. Вдвоем они были слишком слабы, чтобы рискнуть на открытую борьбу с вооруженными людьми, которые набили себе руку на истреблении пленных в лагерях. Нужна была более серьезная сила для борьбы с ними. Этой силой могли стать только шахтеры. Ильин надеялся на них.

Теперь, когда препарат был создан и успешно испытан, нужно было незаметно от охраны сделать операцию всем или хотя бы части зеленых рабов, вернуть им образ и мысли нормальных людей, рассказать обо всем, что было с ними, и, договорившись о едином действии, уничтожить или обезвредить кучку подлецов, которые руководили этим кошмарным производством. После того что сделали фон Ботцки и Габеманн с людьми, они поставили себя вне закона. Это были настоящие преступники, действующие без всякой маскировки.

Правда, план был продуман не до конца. Ну, а что же дальше? Если даже удастся обезвредить представителей фирмы «Эколо», то как выбраться с острова? Надеясь больше на случай, чем на организованную помощь извне, Ильин все же считал, что важнее всего сейчас иметь дельных и сильных помощников и ликвидировать преступников. Такие помощники имелись в лице зеленых людей, пока что без мыслей, без чувств, без надежд и страстей.

Ильин и Маша каждый вечер разговаривали на эту тему, обсуждая один вариант за другим.

— Лучшего мы ничего не придумаем, Маша. Препарата у нас изготовлено достаточно. А вот переливание крови будет сложнее. Вначале придется определить у всех группу крови. Но как это сделать? Сколько риска!

— Зачем? У меня всегда была первая группа, она подходит всем. Отберем сначала пять-шесть человек. С них и начнем. А когда эти пятеро станут нормальными людьми, договоримся, чтобы они молчали, и с их помощью излечим остальных. Целые ночи в нашем распоряжении, Аркадий. Охрана настолько уверена в беспомощности людей, что не заходит в их палатки.

В одну из ночей Ильин и Маша осторожно вышли из лаборатории и направились к палаткам рабочих.

На пути стояла палатка фон Ботцки. Они остановились около нее и прислушались. В палатке спали. Не один раз Ильин и Маша Бегичева поблагодарили природу тропиков за совершенно черные ночи. Крупные звезды мигали в черном небе, влажный ветер чуть шуршал в камнях, снизу доносился приглушенный расстоянием гул прибоя, за два метра ничего нельзя было увидеть. Тишина и темнота.

Отведя в сторону полу палатки, Ильин вошел в нее первым. Как встретят их зеленые люди? Не подымут ли они шум? Узкий лучик фонаря осветил ряды раскладных кроватей, раскинувшихся на них сонных людей.

Они прошли в дальний конец палатки. Никто не пошевелился.

— Начнем с этого, — сказал Ильин и осторожно дотронулся до руки спящего человека.

Тот сразу открыл глаза и сощурился на свет.

— Не бойтесь! И молчите, — прошептал Ильин.

Человек ничего не ответил. Он не обнаружил страха, лежал и молчал, ожидая, что будет дальше. Маша быстро сжала ему локоть, Аркадий Павлович одним движением сделал укол. Человек тихо вскрикнул и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Они меня укололи…

— Молчите. Мы больше вас не тронем.

Никто не откликнулся и не помешал им. Свет фонарика выхватил из темноты только кусок кровати и быстрые руки ученого.

— Следующий…

Операция повторилась пять раз. Зеленые люди переносили укол равнодушно. Они тихо произносили в полусне одно-два слова и тут же замолкали, снова погружаясь в сон.

— Мы их перепутаем, — испуганно прошептала Маша. — Я сделаю пометки, так вернее.

Она достала зеленку и на руках всех оперируемых поставила метки.

Так же бесшумно они покинули палатку, прошли мимо сторожевого поста и в совершенном изнеможении от физической усталости и нервного напряжения вернулись к себе. Ильин начал готовить новую партию препарата. Потом свет в лаборатории погас, и все утихло до утра.

На вторую ночь предстояло более серьезное дело. Нужно было перелить кровь. Вечером Маша и Ильин собрали около полулитра своей крови и легли отдыхать. А после часу ночи она и Аркадий Павлович снова пошли к рабочим. Ильин вооружился большим шприцем. По своим меткам они быстро нашли пятерых рабочих, влили каждому небольшую дозу крови.

— Зачем вы мне делаете больно? — громко сказал один из них и хотел встать.

— Лежите и молчите, — успокоил его Ильин. — Так надо…

Человек послушно лег. Когда луч фонарика скользнул по соседней койке, Маша увидела, что на нее смотрит еще пара широко открытых глаз. Она посветила вправо, потом влево. Отовсюду на них смотрели глаза, лишенные человеческого смысла. Никто не спал. Ей стало страшно.

Она схватила за руку Ильина:

— Как они смотрят! И ничего не понимают… Это ужасно, Аркадий!

— Лишь бы молчали. Давай следующего…

Вторая ночь тоже прошла без осложнений.

Утром надзиратель с удивлением заметил, что пять человек не встают со своих коек. Он подошел к ним, размахивая хлыстом. На щеках больных пылали красные пятна. Они были в лихорадке.

— Скажите пожалуйста, вы еще болеть вздумали, зеленые лягушки! А ну, вставайте!..

Но больные встать не могли. Фон Ботцки забеспокоился:

— Неужели новая вспышка лучевой болезни? Уж очень быстро она их косит.

И опять ночью в рабочую палатку пришли двое. Но на этот раз их встретили иначе. Ильин и Маша еще не успели подойти к кровати первого больного, как раздался тревожный возглас:

— Кто здесь?

— Тише, — прошептала Маша. — Друзья.

Человек поднялся, всматриваясь в темноту:

— Я ничего не вижу. Вы кто?

— Не говорите так громко, — ответил Ильин. — Сейчас вы все узнаете.

— Почему вы говорите по-русски? Вы русский?

— Да, русский.

— Как вы сюда попали? И что с нами делаете? Мои товарищи такие странные…

— Слушайте, друзья… Когда вас завербовали, вы не знали, куда едете. Вспомните, не так ли?

— Я ничего не помню. Подождите… Нет, припоминаю. Нам сказали, в Испанское Марокко.

— А привезли на этот остров. Здесь вы добываете урановую руду. Руководят производством фашисты. Все делается тайно. Никто в мире не знает об этом промысле. А чтобы вы не вздумали протестовать или размышлять, вам сделали особую прививку.

— Последнее, что я еще помню. Это было на корабле.

— Вот-вот. Прививка сделала вас зелеными. Вы потеряли способность размышлять, думать, гневаться, потеряли память и стали просто, зелеными рабами. Теперь мне удалось вернуть вам человеческий облик.

— Но вы-то сами?..

— Я создал этот препарат. Меня так же, как и вас, обманули и привезли сюда.

— Зеленый препарат? Так вы Ильин!

— Да, я — Ильин.

— Мы знаем вас. Все газеты писали о вашем открытии.

— Это было два месяца назад. С того дня произошло много новых и тревожных событий. Слушайте…

Ильин, волнуясь и запинаясь, все так же шепотом коротко рассказал о событиях последних недель.

— Вы первые, кого нам удалось спасти. Теперь дело за остальными. С вашей помощью мы должны спасти их. Но, если охрана узнает об этом, мы все погибли.

— Что же нам делать?

— Не подавайте вида, что вы стали нормальными людьми. Вот краска. Позелените себе лицо и руки. Избегайте смотреть в глаза надзирателям, особенно будьте осторожны с человеком в полковничьем мундире. Скрывайте чувства, будьте покорны, как ваши несчастные товарищи. Ешьте только ночью. Старайтесь ничем не выделяться. Еще четыре-пять дней, и вы все будете совершенно здоровы. Тогда мы посчитаемся с полковником и его компанией. Завтра нам будет нужна ваша кровь.

— Хорошо. Мы сделаем так, как вы сказали, товарищ Ильин.

Утром надзирателя ждал еще один сюрприз: заболели десять новых, а вчерашние пять больных встали и, не говоря ни слова, ушли в шахту.

— Что за черт! — воскликнул фон Ботцки. — Это не лучевая болезнь. От нее, насколько мне известно, не подымаются. Может быть, новая форма малярии? Идемте посмотрим на больных.

Он по очереди подымал с койки больных, пристально смотрел на них. Больные тяжело дышали, от них несло жаром. Нет, это не симуляция.

— Еще подцепишь какую-нибудь тропическую заразу, — сказал фон Ботцки, вытирая руки спиртом, — смотрите, у них какие-то пятна на руках. Уж не проказа ли? В этом проклятом месте всякой гадости много.

Испугавшись своего собственного диагноза, полковник быстро покинул палатку, тщательно вымыл спиртом руки и уже больше не пожелал возиться с больными. Этого еще не хватало!

Утром выяснилось, что заболели последние четырнадцать, а вчерашние больные встали и пошли на работу.

«Какой-то шальной грипп», — решил фон Ботцки.

Фон Ботцки был недалек от истины. Дело, задуманное Ильиным, завершилось. Все рабочие получили препарат «1662» и порцию живительной крови. Люди снова стали людьми. Только теперь, когда рабочие обрели способность мыслить и разбираться в событиях, для них стало понятно, какое преступление совершила группа фон Ботцки перед человечеством, решившись использовать величайшее открытие нашего века для целей, совершенно не совместимых ни с моралью общества, ни с понятиями о чести, ни с христианской религией, приверженцами которой считали себя Вильгельм фон Ботцки и его соотечественники. Шахтеры готовы были немедленно растерзать преступников.

— Спокойно, товарищи, — уговаривал их Ильин. Ночью он опять пришел в палатку вместе с Машей, чтобы сделать переливание крови оставшимся больным. — Дайте встать и оправиться последним двум. Молодчики не уйдут от нас. Еще день-два, и мы станем единственными хозяевами этого страшного острова. А дальше… Мы придумаем, что делать. Всем нам предстоит дальний путь. Будьте готовы к действиям. Они начнутся скоро.

Но действия начались значительно скорее, чем этого хотелось Ильину.

Один из охранников все время помнил о том, что в каких-нибудь двухстах метрах от него живет привлекательная и, что самое главное, почти беззащитная женщина. Ильин в счет не шел. Ведь у него не было никакого оружия. Ночью, когда Аркадий Павлович с Машей ушли в палатку рабочих, этому человеку удалось склонить фон Ботцки на одно, как он выразился, пикантное дело.

— Мы притащим ее к себе на вечеринку, полковник. Конечно, без Ильина.

— Но она же зеленая!

— Э, при чем тут цвет!

Фон Ботцки махнул рукой. В конце концов не все ли ему равно!

Трое мужчин, осмотрев на всякий случай пистолеты, тут же отправились в лабораторию. Они подошли к палатке и прислушались. Каково же было их удивление, когда они увидели, что палатка пуста! Непрошеные гости перерыли все уголки, заглянули под кровати, обшарили камни вокруг палатки — Ильина и Маши не было. Взбешенные, они кинулись назад. И тут, в десяти шагах от своей палатки, они наткнулись на возвращавшихся Бегичеву и Аркадия Павловича.

— А, вот вы где! Мы за вами, фрау Мария! — проговорил рослый охранник.

— Что вам нужно? — спросил Ильин.

Вместо ответа двое других взяли его за руки. Он вырвался. Тогда его ударили и свалили.

— Спасите! — Пронзительный крик Маши спугнул ночную тишину.

И в ту же минуту послышался топот многих ног. Габеманн выскочил из своей палатки, осветил дорогу фонарем. По ней молча бежали шахтеры. В руках у них поблескивали кирки и ломы.

— Эй, вы! Что надо? — крикнул он. — Остановитесь, черт вас возьми, стрелять буду!..

Но толпа быстро приближалась. Сама смерть не была страшнее, чем эти люди. Габеманн, не целясь, выстрелил два раза подряд. Высокий белокурый парень, прижав руку к груди, упал лицом вперед. Другой, рядом с ним, схватился за живот. Бросив Машу, надзиратели юркнули в палатку. Фон Ботцки и Габеманн быстро сообразили, что их ожидает в палатке. Полковник спрыгнул в неглубокий распадок и скрылся в темноте. Габеманн последовал за ним. Они бежали сломя голову, спотыкаясь о камни, вниз, к океану, спасая свою жизнь.

А в палатке завершалась первая часть драмы. Надзиратели схватились за плетки. Они полагали, что для расправы с зелеными людьми хватит этого. Но перед ними встали обыкновенные люди с горящими ненавистью глазами. Через пять минут искалеченные трупы подлецов были сброшены вниз, в ущелье.

Ильин пришел в себя, поднялся, плохо соображая, что случилось. Шахтеры уже искали полковника и его подручного.

— Фон Ботцки и Габеманн сбежали, Аркадий Павлович, — доложил Ильину один из рабочих. — У нас убито четверо. Как видите, пришлось поспешить…

— Вовремя… Но этих двух надо найти. Обыщите весь остров и найдите! Они нужны нам, ребята, найдите их во что бы то ни стало! Остров невелик, далеко не уйдут.

Начался ранний рассвет.

Пошатываясь, Ильин направился к палатке. Маша попыталась уложить его в кровать. Но он не мог лежать.

— Маша, — попросил Ильин, — будь добра, подготовь аппаратуру для изготовления препарата.

— Какого?

— Зеленого.

— Зачем он тебе?

— Не пугайся. Теперь все в наших руках. Мне надо только две ампулы. Всего только две, не больше.

Глава четырнадцатая Беглецы ищут пристанища. Пещера под обрывом. Встревоженные летучие мыши. Импровизированный суд. Признание фон Ботцки. Возмездие

Два человека, непрестанно ругаясь и проклиная весь белый свет, поспешно шагали в предутренней темноте куда-то вниз и вниз, не имея ни малейшего представления о дороге и конечной своей цели. Фон Ботцки до сих пор не мог понять, как все это получилось, почему вдруг покорные зеленые люди словно взбесились. В течение всего времени, пока они жили на острове, надзиратели не имели ни малейшего повода для недовольства. Шахтеры походили скорей на теней, чем на людей. У них, конечно, была физическая сила и сноровка, нужные для того, чтобы руда из шахты шла непрерывным потоком. Но они были безропотны. Казалось, все налажено, все идет нормально. И вдруг такой неожиданный поворот. Может быть, кончилось действие «вещества Ариль»? Вот история! Фон Ботцки до сих пор отчетливо видел перед собой искаженные гневом лица, сильные руки, сжимающие ломы и кирки. И если бы не их проворство… Да, положение… А что впереди?

Куда идти? Фон Ботцки и Габеманн были полуодеты. На профессоре остались сапоги, брюки с подтяжками, ночная рубашка и пенсне. Габеманн выглядел еще импозантнее. Перед самым началом драмы он снял сапоги и всунул ноги в мягкие ночные туфли. Он, разумеется, потерял их где-то там, в начале пути, и остался в пижамной куртке, галифе и носках. Зато у каждого был пистолет с почти полной обоймой.

— Тише, Габеманн, — прошипел фон Ботцки, услышав громкие проклятия своего спутника.

— Какого черта тише! — огрызнулся тот. — Ногу сбил в кровь…

Они добрались до обрыва и присели на камни. Дальше хода не было. Что, если шахтеры вздумают идти по тому же ущелью! Фон Ботцки боязливо оглянулся. По спине пробежал холодок. Только теперь он заметил, что мундира на нем нет. Рубашка предательски белела. Он поспешно снял ее, вывалял в красной пыли и снова надел.

Габеманн усмехнулся:

— Маскируетесь, герр профессор?

Фон Ботцки угрюмо посмотрел на него и ничего не ответил. Не до шуток. Габеманн разглядывал свои избитые в кровь ноги.

— Дожили… — бросил он в пространство.

— Надо продержаться до прихода подводной лодки, — сказал фон Ботцки и облизал губы: страшно хотелось пить. Соленые брызги океана пощипывали лицо. — Да, продержаться. Поэтому нам не следует удаляться от моря. Нужно первыми увидеть корабль и дать знать о происшедшем.

— Когда он придет?

— Завтра или даже сегодня. Во всяком случае, не позже, чем завтра. Это единственная наша надежда.

— Уже день. Нас далеко видно. Придется куда-то залезать.

Они обшарили весь берег и наконец нашли убежище. Это было великолепное убежище. Вниз, к воде, круто спускалась косая терраска. По ней удалось пройти боком, преодолевая головокружение. Внизу, в семи-восьми метрах, билось море. Терраска кончалась небольшой площадкой. В скале над площадкой зияла глубокая пещера. Они вошли в нее. Тошнотворный запах тления ударил в нос. Что-то темное и пушистое пролетело рядом с головой фон Ботцки, обдав его вонью. Раздался противный писк. Целая стая нетопырей, разинув зубастые красные рты, пронеслась мимо них и бестолково закружилась над морем.

— Какая гадость! — воскликнул фон Ботцки и попятился назад. — Но иного выхода у нас нет. Останемся с ними. — И он сел на камни у входа.

Здесь было вполне безопасно. Пещера глядела черным оком в океан. Они первые обнаружат лодку. Их же с берега не мог увидеть никто. А если люди вздумают сунуться в пещеру, тропинка столь узка, что пройти по ней невозможно. Двое выстоят здесь против сотни.

Нетопыри все летали, мышиный писк наполнял воздух. Но беглецы уже не слышали и не видели их: они спали, сломленные усталостью.

Поиск бежавших преступников возобновился с первыми лучами солнца. Рабочие разделились на пять групп и разошлись по всему острову. Теперь они действовали гораздо осторожнее, но решительнее. Три парабеллума и охотничье ружье профессора пополнили их вооружение.

Розыски продолжались безрезультатно почти до самого вечера. Одна из групп пришла к берегу над пещерой. Люди обшарили каждый камень, залезали на скалы и спускались в низины. Беглецы исчезли.

Пока шли поиски бежавших, Аркадий Павлович с Машей сидели в лаборатории. Ильин брился перед зеркалом. Он уже оправился после удара.

— Знаешь, Маша, я слышу запах наших степей…

— А я вижу город, наш институт. Только бы скорей все кончилось!

Шахтеры возвратились в лагерь. Они не нашли беглецов. Задержалась лишь та группа, что дежурила у моря. Их внимание привлекла стая летучих мышей, стремительно носившихся над водой.

— Кто-то встревожил летучих мышей… — сказал один из шахтеров.

— Видно, внизу пещера.

Люди подошли к самому обрыву. На песке между камнями они увидели свежие следы человеческих ног, которые вели вниз, под обрыв. Пройти туда было невозможно. Тогда решили ждать. Пять человек легли за камнями в засаду. Преступников нужно было взять живыми. Так приказал Ильин.

Проснувшись, беглецы почувствовали себя довольно бодро. Только страшно хотелось пить.

— Я пойду за водой, — не выдержал наконец Габеманн.

— Подождите хотя бы до темноты. Ночью сходим вместе. Здесь в долине есть ручей, и вряд ли эти русские рискнут прийти туда в темноте.

Когда стемнело, Габеманн осторожно вышел на площадку. Океан внизу гудел успокоительно и ровно. Худой и подвижный гестаповец проскользнул на тропу и через минуту уже стоял на скале.

— Как дела? — услышал он снизу.

Ответить он не успел. Кто-то бросился ему в ноги. Он упал, даже не успев вскрикнуть. Сильные руки зажали рот, вырвали пистолет. Черная тень возле него приказала шепотом:

— Зовите полковника сюда. Ну!.. — И острие ножа коснулось горла перепуганного Габеманна.

— Вы где, Габеманн? — звал его встревоженный голос фон Ботцки.

— Здесь. Можете идти, — хрипло ответил он.

Крупная голова фон Ботцки показалась над обрывом. Профессор уцепился обеими руками за выступ. В тот же миг тонкая веревка бесшумно легла ему на шею и затянулась. Сознание помутилось, он чуть не свалился в бездну. Но его ослабевшее тело услужливо подхватили, и через секунду полузадушенный Ботцки очутился рядом со связанным Габеманном.

Возле них стояли пять человек.

— Доигрались, фон Ботцки? — спросил один. — Идемте, поговорим по душам.

Импровизированный суд состоялся через час на площадке возле входа в шахту. Дымные факелы освещали красные камни, плачущие по ночам слезами росы. Сзади виднелся черный зев проклятой урановой дыры. Строгие лица людей замкнули круг возле растерянных преступников. За столиком сидел секретарь. Перед ним лежала бумага.

Допрос вел Ильин.

— Полковник фон Ботцки, отвечайте на вопросы. Кто глава вашей фирмы и чем она занимается?

— Вы же знаете, Ильин, зачем спрашивать? Вы работали у нас… — Полковник пытался держаться твердо, но губы его дрожали.

— Да, я знаю, но хочу услышать это от вас.

— Извольте, Кирхенблюм, физик. Опыты по производству атомного оружия.

— Адрес фирмы? — Этого Ильин не знал.

— Местечко Лауферштадт, поместье графа Весселя.

— Кто вам дал приказ превратить людей в зеленых рабов?

Фон Ботцки молчал. Что он может сказать? Ильин повторил вопрос.

— Помощник Кирхенблюма, Кайзер. — О своей роли фон Ботцки решил умолчать.

— Вы знали, что ваша работа у Кирхенблюма является преступлением перед человечеством, что это работа на войну?

— Ну, это смотря с каких позиций разбирать. Я все делал для своей бедной родины. И не раскаиваюсь в этом.

— А вы, Габеманн?

— Полковник сказал и за меня. — Бывший заплечных дел мастер — гестаповец, гордый своим ответом, поднял голову.

— Зачем фирме мое открытие?

— Не ваше дело.

— Спрашиваю еще раз. Ну?

К фон Ботцки подошли трое.

— Только без насилия! — вскрикнул перетрусивший полковник. — Я отвечу. Для многого, герр Ильин. Вы сами еще не знаете, как грандиозно ваше открытие. Хотя, впрочем, уже могли убедиться. Зеленые люди бессловесны и послушны. Они не могут рассуждать. Не способны на протест. Эта мысль возникла при наблюдении за Бегичевой. Великая армия из зеленых роботов с атомным оружием — это сила в наше неустойчивое время… Кое-кто скажет вам спасибо, Ильин. Только очень наивные головы могут поверить в гуманные цели вашего открытия.

Вильгельм фон Ботцки говорил вполне чистосердечно. Чего скрывать? Он понимал, что жить ему осталось считанные часы. Единственно, чего хотел еще фон Ботцки, — это любым способом затянуть время. Ильин не разрешит убить его, пока не вытянет из них обоих возможно больше сведений о таинственной работе «Эколо». Надо использовать эту возможность. Вильгельм фон Ботцки будет говорить и говорить, выдавая отдельные подробности их тайной деятельности. А время будет идти. Неужели корабль опоздает? Ведь лодка должна прибыть с часу на час. Единственная надежда на спасение.

— Кто вел наблюдения за Бегичевой? — спросил Ильин.

— Их проводил я.

— А кто сделал ее зеленой?

Молчание. Фон Ботцки искоса посмотрел на Габеманна. Тот стоял отвернувшись.

— Вы молчите? Где ампулы, которые вы украли у меня при аресте?

— Я ставил опыты на мышах и на свинках. Хотел убедиться…

— И на Бегичевой? Отвечайте, Ботцки!

— Ее мы не трогали.

— Кому вы передали препарат?

Опять молчание.

— Зачем вы приходили ко мне в больницу? — спросила Маша, обращаясь к Габеманну.

— Вы путаете…

— Нет, я помню. Даже укол помню. Это вы, Габеманн!

— Я только передал…

— Ясно, — сказал Ильин. — Кто выкрал ампулы на даче? Кто сделал всех этих людей зелеными? Отвечайте, Ботцки!

Он молчал. Что ответить?

Ильин допрашивал:

— Кто убил Фихтера? Я прочитал в газете…

— Не знаю. Вероятно, люди Кирхенблюма.

— Где ученые из вашей лаборатории?

— Часть работает в нашей фирме.

— А остальные?

— Не знаю.

— Зачем фирме триста ампул, требуемые от меня?

— Надо расширить производство.

— Здесь, на острове?

— Да.

— Где Крафт и Мейер?

— Убиты.

— За что?

Фон Ботцки неопределенно пожал плечами:

— Нельзя же их оставить в живых!

Рабочие молча слушали допрос. Их лица не предвещали добра.

— Профессор фон Ботцки, вы — нацист?

— Да, я член партии национал-социалистов.

— А вы, Габеманн?

— Я тоже.

— Ну что этот гестаповец член фашистской партии, понятно. А вы-то, Ботцки, ученый, профессор. Как вы стали фашистом?

Ботцки снова промолчал.

— Сколько погибло здесь русских? — продолжал спрашивать Ильин.

— Не так уж много. Кажется, десять… Вы не помните, Габеманн?

— Не знаю. Я привык считать их сотнями, — презрительно кинул тот.

Вильгельм фон Ботцки посмотрел в сторону бухты. Где же долгожданные огоньки?

Внезапно он заговорил:

— Вот что, Ильин. Вы тут за главного. Мы предлагаем вам честную сделку. Слушайте меня. Мы кое-что натворили лишнего. Но вы тоже не без греха. На вашей совести эти зеленые люди. Препарат-то ваш. Стоит вам появиться в Европе, вас сразу же повесят. А эта братия, — он сделал широкий жест рукой, — они все вне закона. На родину им вернуться нельзя, поздно. В нашей стране они погибнут, фирма их уничтожит. Положение у нас с вами более или менее одинаковое. Давайте по-джентльменски: вы оставите нас с Габеманном в покое, мы обеспечим отправку вас в Южную Африку. Здесь недалеко. И, если вы сумеете держать язык за зубами, будете спокойно и долго жить. Даже получите приличное вознаграждение. Но, если вы убьете нас, вам отсюда не выбраться.

— Я не стану отвечать вам, Ботцки. Пусть ответят они…

— Смерть! Смерть фашистам! Веревку мерзавцам! Они заслужили ее…

Круг угрожающе сдвинулся.

— Вот вам ответ. И не смотрите, фон Ботцки, на бухту. Даже если лодка придет сейчас, сию же минуту, она вас уже не спасет.

Преступников увели в шахту. После недолгого совещания фон Ботцки и Габеманна снова вывели на площадку, и круг людей вокруг них замкнулся.

В руках Ильина полковник увидел шприц. Маша подала ему ампулы.

Фон Ботцки задрожал:

— Только не это! Только не это! Лучше смерть!..

Никто ему не ответил. Вильгельм фон Ботцки почувствовал легкий укол в сгибе руки и потерял сознание. Откуда-то издалека услышал, как Ильин сказал:

— Вы этого вполне заслужили, подлецы…

Фон Ботцки очнулся в шахте. Рядом ворочался Габеманн. Горело электричество. Снаружи стучал двигатель. Стены шахты мрачно сияли агатовым блеском. Словно в аду… Фон Ботцки догадался, что пришла подводная лодка. Предусмотрительный Ильин и его товарища включили двигатель, чтобы не вызвать подозрений у прибывших на остров.

— Ну, Габеманн, это конец… Надо было застрелиться!

Гестаповец злобно засмеялся:

— Бросьте, полковник, распускать нюни. Знали, на что шли…

Больше они не говорили. «Вещество Ариль» начало действовать быстро.

Глава пятнадцатая Подводная лодка в бухте. Борьба за корабль. Два зеленых человека на острове. Снова в Гамбурге

Главную роль должен был сыграть рабочий Иванченко. Выкрашенный слабым раствором зелени он шаркающей походкой больного первым ступил на сходни и вошел на корабль. Корпус подводной лодки еще вздрагивал. Моторы работали. Капитан корабля был очень осторожным человеком. За это, собственно, его и ценила фирма «Эколо», доверяя такие ответственные рейсы.

Десять зеленых рабочих остались на берегу. Они сидели возле мешков с рудой, готовые по команде начать грузить и разгружать прибывший корабль.

— Что скажешь? — Капитан корабля, худощавый, длиннорукий человек, встретивший посыльного на мостике, подозрительно уставился на Иванченко.

— Письмо от герра полковника… — равнодушно проговорил посыльный и протянул конверт. Он даже не посмотрел на капитана, а уткнулся взглядом куда-то в железный пол мостика.

Капитан поднял брови. Это новость. Обычно фон Ботцки приветствовал его на борту лично. Поспешно вынув листок из конверта, он прочитал:

Капитан хмыкнул, пожевал губами, поглядел на Иванченко и крикнул в люк:

— Эй, кто там есть? Вы, Ганс? А ну-ка тащите сюда пять бутылок коньяку и коробку с хиной. Да, кстати, зовите моего помощника и герра Кригера. Мы пойдем к полковнику. Он валяется в постели и нуждается в помощи. Пусть захватят пистолеты. Все же мы в колонии.

Трое офицеров быстро сбежали по сходням и, даже не поглядев на понуро сидевших рабочих, стали подыматься в гору.

Иванченко подал знак. Рабочие поднялись.

Из люка показалась голова матроса в шерстяном колпаке.

— А ну пошли! Снимайте груз, ребята!

Рабочие цепочкой поднялись на сходни. Загремело железо. Мотор затих. Разгрузка началась.

Иванченко приходилось бывать на подводных лодках. В прошлом он был моряк. Он учел, что лодка внутри разделена на изолированные друг от друга отсеки. В разных местах лодки отдыхали или работали матросы. Объединиться они не могли. Это было на руку шахтерам.

Первым, еще на мостике, связали и отнесли на берег того матроса, что приказал начать разгрузку. Очнулся удивленный матрос от толчка. На него свалили еще двух связанных моряков.

— Не орите, — сказал зеленолицый здоровенный парень и выразительно помахал пистолетом. — Здесь голосить не полагается, это не портовый кабачок. Лежите и помалкивайте. Сейчас сюда перетащут всю команду, тогда и поговорим, как мужчины с мужчинами. Не жарко вам, морячки?

Из чрева люка по одному выносили крепко связанных матросов и клали рядом, под большой скалой.

— Тяжелые, черти. Сколько их осталось? — крикнули с берега.

— Еще трое. Они сами пойдут, понимают, что сопротивляться ни к чему.

Из люка вышли моряки со связанными руками.

— Теперь все. Чисто.

Иванченко спросил по-немецки:

— Что надо делать в вашей лодке, чтобы она не утонула и не ушла?

Матросы угрюмо молчали.

— Да вы не больно серчайте на нас, братцы. Мы вам худо не сделаем. А что зеленые, так это маскировка. Нам надо убираться отсюда как можно скорей. Вот и пришлось вас немного потревожить. Ваши офицеры арестованы там, наверху. Так что? Пусть посудина болтается без людей?

— Мне надо быть на посту, — сказал один. — Надзор за аккумуляторами.

— Иди, раз надо. Развяжите его. С тобой пойдут двое наших. Не бойся их. Они только смотреть за тобой будут, и все. И не вздумай шутить. Иначе вы отсюда не уйдете.

Так довольно миролюбиво закончилась борьба за корабль. Подводная лодка принадлежала теперь шахтерам. Они разгрузили корабль, потом принялись за мешки с рудой. Бухта поглощала их с жадным удовольствием. В лодку внесли только один мешок.

Тем временем наверху, возле шахты, события разворачивались несколько другим путем.

Капитан корабля, насвистывая, шел сзади. Чуть впереди шли два его помощника. Возле палаток было пусто и тихо. Ни души.

— Где вы, полковник?

— Сюда, сюда, друзья! — ответил из палатки слабый голос.

Помощники капитана первыми вошли в палатку. Капитан, не успев войти, услышал шум борьбы, падение тела, тяжелое кряхтенье борющихся. Заподозрив неладное, он выхватил пистолет. В одно мгновение площадка ожила. Отовсюду на него бросились люди. Капитан выстрелил несколько раз подряд. Прозвучал ответный выстрел. Горячая пчелка тут же ужалила его в грудь. Он упал, даже не услышав выстрела, который сразил его.

— У фирмы «Эколо» на одного человека стало меньше, — сказал Ильин, нагнувшись над телом капитана.

— Сам виноват, зачем стрелял? У нас никто не пострадал? Хорошо. А ну-ка, посмотрим на тех двоих. Выведите их.

Офицеры имели очень потрепанный вид. Старший из них, прикрывая синяк на глазу, заявил Ильину:

— Это бандитизм. Вы ответите по закону. Что вы хотите от нас?

— Остыньте, герр старший помощник. Насколько мне известно, закон распространяется только на граждан, которые сами не стоят вне закона. А вы — пираты, вы вне закона. Лучше поговорим о деле. Отвечайте, к какому порту приписан ваш корабль?

— К порту Гамбург.

— Германия не имеет флота. Кому принадлежит подводная лодка? Откуда она?

— Это спортивный корабль.

— Вот как! Спортивный корабль! В открытом океане вы занимаетесь перевозкой урановой руды. Интересный вид спорта! Кто вам платит?

— Не ваше дело!

— Отвечайте! — прикрикнул Ильин. — Иначе мы вас будем судить на месте и повесим, как пиратов.

Тон Ильина и угрожающие лица шахтеров сразу сбили спесь с офицера. Он ответил:

— Фирма «Эколо»…

— Вы являетесь участниками преступной шайки, которая ведет контрабандную разработку радиоактивной руды. Вы достойны смерти. Но мы вас не повесим. Вы нужны нам. Вы поведете лодку к берегам Германии, а там увидим…

Пришел посыльный из бухты:

— Лодка в наших руках, Аркадий Павлович. Жертв нет. Какие будут распоряжения?

— Утром мы покинем остров. Вы слышите, господа офицеры? Пусть ребята готовятся. Иванченко, возьмите этих двух и не спускайте с них глаз. Они поведут лодку, куда мы им прикажем.

— На корабле много денег. Что с ними делать?

— Чьи это деньги, господин старший помощник?

— Фон Ботцки, Габеманна и охраны острова. Жалованье за последние месяцы.

— Ну, полковник и Габеманн больше в деньгах не нуждаются. Они на полном обеспечении природы. Разделите, Иванченко, на всех. Пусть это будет вашим жалованьем от фирмы, обещанным по договору.

На этот раз подводная лодка не повезла руду. Она принимала совершенно иной груз. Шахтеры, оживленно переговариваясь, в последний раз прошли к бухте со своим немудреным скарбом. Маша и Аркадий Павлович вместе со всеми вступили на палубу.

Двое из отъезжающих задержались на берегу. Они вывели из шахты фон Ботцки и Габеманна, придирчиво осмотрели их.

— Кажется, порядок, а? — спросил один шахтер другого, вглядываясь в позеленевшие глаза обросшего Вильгельма фон Ботцки. — Ему влили порядочную дозу…

Фон Ботцки и Габеманн смотрели по сторонам бессмысленными глазами зеленых людей. Изумрудные огоньки поблескивали в их зрачках, отражая солнце.

— Вам тут просторно будет, господа хорошие, — весело сказал шахтер. — Солнца много, да и тепло круглый год. Одежонку мы вам оставляем, палаточки есть, кое-какой запас вы тут найдете. Валяйте, живите себе на правах Робинзонов. Мир ничего не потеряет от того, что вы уединитесь здесь… Вот ваш мундирчик, герр полковник…

И шахтеры направились к сходням на корабль. Зеленые люди машинально потянулись за ними. Они молча дошли до бухты и, повинуясь приказу, остановились,

Машины уже работали. Корпус лодки вздрагивал, вода около бортов рябила. С мостика на двух зеленоглазых людей смотрели отъезжающие.

Проскользнув в проход между рифами, корабль закачался на океанской волне и взял курс на север. На этот раз подводная лодка не скрывалась воровато под водой. Она смело шла по океану. Она несла миру ошеломляющие новости.

Чем дальше уходила лодка в море, тем сильнее затягивался голубой дымкой остров Красных камней и вскоре совсем исчез из поля зрения, как исчезает страшный ночной кошмар.

Лодку вели попеременно или старший помощник, или второй офицер, герр Кригер. Возле них бессменно сидел либо Иванченко, либо еще один вооруженный рабочий. Офицеры теперь уже не опасались за свою жизнь. Другая опасность, не менее серьезная, все рельефнее виделась им по мере того, как подводная лодка приближалась к родным берегам: они боялись мести хозяев. Им не простят.

— Куда прикажете вести корабль? — спросил старший помощник, когда лодка прошла сороковые широты.

— На свою базу, — ответил Ильин, — это где-то возле Гамбурга? Я не ошибаюсь?

— Да, это так. — Старший помощник помолчал, потом спросил, затаив испуг: — Могу ли я узнать, какова будет наша судьба и судьба команды?

— Вы подпишете бумагу, в которой будет рассказано, чем вы занимались последние несколько месяцев. После этого можете отправляться куда угодно.

— А если я не подпишу ваше сочинение?

— Ну, тогда придется еще некоторое время посидеть в этой посудине в виду берегов отчизны. Кстати, вам особенно волноваться не стоит. Матросы уже подписали такую бумагу. Потрудитесь взглянуть…

Помощник не ответил.

Чем меньше времени и километров оставалось до конца путешествия, тем больше волновались Ильин и Маша. Как им поступить дальше? Аркадий Павлович совещался с рабочими. Они в один голос потребовали разоблачения перед всем миром фирмы «Эколо». Удастся ли это сделать? Ильина утешало и радовало уже сделанное: последствия использования зеленого препарата на людях устранены. Нет больше в мире зеленых людей. Крафт и Мейер погибли. А тех двоих, что остались на острове Красных камней изолированными от мира, можно ли считать за людей? Ильин знал, что преступление больше никогда не повторится.

— Что ты придумал, Аркадий? — спросила его Маша.

— Фирма «Эколо» поплатится за все, что она натворила. Мир узнает о них. Уж я постараюсь, каких бы трудов мне это ни стоило…

— Давай сразу же вызовем советских представителей и попросим взять нас под свою защиту. А потом…

— С этого я и думаю начать. Мы устроим всех своих ребят. Они особенно нуждаются в защите. Ведь их могут, помимо желания, переправить в другие страны. А они хотят ехать на родину. А когда мы встретим советских офицеров, никакой Кирхенблюм не будет страшен.

В каюту зашел Иванченко. Энергичный, предприимчивый человек, он по праву стал командиром бывших шахтеров. Шахтеры доверяли ему.

— Аркадий Павлович, — сказал он, — скоро Германия. Опять чужая страна. А мы хотим домой. Может, транзитом в Балтику?

— Но это будет похоже на бегство. А мы должны бороться и победить. Мы ведь еще воюем, Иванченко.

— На нашу помощь вы можете рассчитывать.

— Спасибо. Она будет нужна.

Глубокой ночью подводная лодка вошла в Северное море и, не зажигая огней, направилась полным ходом на юго-восток, к своей базе. Не доходя полутора десятка километров до Гамбурга, корабль повернул вправо, тихо вошел в уединенную бухточку, где болталось с десяток парусных яхт и рыбацких баркасов, и осторожно приткнулся к каменному молу. Подводная лодка лежала на воде, молчаливая, словно туша убитого кита.

Путешествие, длившееся две недели, закончилось.

Уже под утро люк открылся, три человека вышли на мостик, спрыгнули на мол и исчезли в темноте, направляясь в город. Люк корабля тут же закрылся, и уже до самого утра ничто больше не нарушало тишины уединенной бухты.

Глава шестнадцатая Телефонный звонок у издателя Штоффа. Утренний разговор в редакции. Пресс-конференция Аркадия Ильина. Покушение в бухте. Старый друг Франц Кобленц

Издатель ежедневной газеты «Гамбургер анцайгер» господин Штофф был разбужен телефонным звонком. Штофф тут же глянул на часы: шесть утра.

— Ну, это уж слишком! — недовольно пробурчал он и снял трубку.

По мере того как он слушал взволнованный голос с другого конца провода, его лицо удивительно быстро менялось. Ярко выраженное недовольство сменилось изумлением, изумление — возбуждением и нервным тиком, но и это вскоре исчезло, и Штофф развил вдруг такую поспешную деятельность, какую совершенно нельзя было ожидать от располневшего и уравновешенного шестидесятилетнего господина. Не выпуская из рук трубки, он начал заикаясь что-то говорить своему телефонному собеседнику, пытаясь в то же время другой рукой надеть брюки прямо на пижаму. Одновременно он беспомощно оглядывался по сторонам и близоруко щурился, отыскивая исчезнувшие очки, словно они могли помочь увидеть того, чей голос все еще звучал в трубке. Когда попытка надеть таким путем брюки Штоффу не удалась, он в сердцах бросил их и стал приплясывать от нетерпения возле телефона, продолжая разговор. Звонка под рукой не оказалось. Тогда герр издатель швырнул в дверь стакан. На звон разбитого стекла в дверь тотчас же просунулась женская голова в папильотках.

— Боже мой, Франц, что с тобой?

— Машину! — прохрипел Штофф.

Голова скрылась.

Штофф продолжал говорить:

— Не отпускайте их от себя, Макс. В крайнем случае, заприте дверь и скажите, что потеряли ключ! Господи!.. Ну где же носки? Да это я не вам, Макс! Что? Они не хотят ждать? Скажите им, что наша газета даст сегодня раньше полудня экстренный выпуск. Два тиража! Я сейчас выезжаю. О! Это же просто несносно — забирать на ночь сорочку. Эй, кто там? Нет-нет, я не вам, Макс… Сейчас же звоните на радио, в телецентр… Да-да, это я вам, Макс… На какое время они хотят? На восемь утра? Скажите, что будут, будут все, кому надо и кому не надо… Ну вот, теперь порвались резинки! Что за напасть! Бетти, Бетти, куда ты пропала, иди же сюда! Господи, какая у меня нерасторопная жена!.. Да, да, да! Давайте его сюда, Макс… Здравствуйте, герр Ильин! Очень, очень рад… Я много наслышан о вас. Как ваше драгоценное здоровье? Ах, вы торопитесь? Самое большее десять минут, герр профессор… Да, да, сейчас я приеду, и мы все устроим, как вы желаете. Эй, где там машина?

Утренний туалет герр Штофф заканчивал уже в автомобиле. Он кое-как приладил галстук, зашнуровал туфли и только тут с неудовольствием увидел в зеркальце свою небритую физиономию. Черт с ней, с физиономией! Такая сенсация приходит раз в жизни.

Машина неслась по пустым улицам города с предельной скоростью, но пассажиру казалось, что они стоят на месте.

Он выходил из себя. В промежутках между понуканиями и ругательствами в голове предприимчивого издателя мелькали цифры. «Два, три тиража… Пока другие газеты пронюхают, мы уже дадим экстренный выпуск. Двести, нет, триста тысяч! Можно и полмиллиона, без сомнения, все разойдется… Нужно только выжать из посетителей побольше фактов. И его газета станет самой ходовой и популярной в их большом городе и за его пределами. Вот вам и Ильин! Выплыл-таки из небытия! А думали, что он не существует, что это миф… Неужели он в самом деле создал такое удивительное средство?»

Машина с ходу качнулась на тормозах и застыла у подъезда редакции.

Издатель выскочил из машины и трусцой бросился в дом, отдуваясь и вытирая вспотевший от волнения лоб.

В холле был только один Макс, дежурный швейцар. У Штоффа похолодело сердце.

— Упустил?

— Нет, герр Штофф. Они сидят в вашем кабинете.

— О!.. — И Штофф кинулся в кабинет.

Навстречу ему поднялись трое. В высоком худощавом блондине с упрямым подбородком издатель узнал Ильина. Три месяца назад, во время «зеленого бума», мюнхенские газеты печатали его портрет, выкопанный из архивов гестапо.

— Я очень рад… — начал Штофф, приятно улыбаясь и растягивая свои небритые щеки.

Но Ильин предостерегающе поднял руку. На чистом немецком языке он сказал:

— Мы спешим, герр издатель. Давайте ближе к делу. Вашу газету мы выбрали потому, что она хоть и робко, но выступает против атомной войны…

— Очень признателен вам… — не удержался Штофф.

Но Ильин, казалось, не обратил никакого внимания на его любезную реплику и спокойно закончил мысль:

— …то есть помогает делу мира. Я понимаю, что мы для вас находка. Пусть будет так. Деловая сторона нашей с вами встречи на этом и основывается. Вы сейчас же оповещаете все газеты, радио и телевидение о пресс-конференции в восемь утра. Сейчас шесть тридцать. Полутора часов достаточно. За это я лично вам или по вашему выбору любому из сотрудников сообщу некоторые подробности, касающиеся моего открытия. Итак?..

— Согласен. Я уже начал работать. — И Штофф положил руку на телефонный аппарат. — Где вы желаете провести пресс-конференцию?

— У вас. Здесь.

— Прекрасно. Итак, я начал…

— Один вопрос, герр издатель.

— К вашим услугам…

— Номер телефона советских представителей.

— Извольте…

В последующие двадцать минут Штофф и его верный Макс без передышки вызывали номер за номером, орали в микрофон так, что черная пластмасса становилась чуть ли не мягкой на ощупь, в озлоблении били трубками по аппаратам и снова кричали до хрипоты. Уже на пятой минуте такого усердия хлопнула входная дверь и какая-то личность без галстука влетела в кабинет, на ходу открывая авторучку.

С ним в отдельной комнате тут же заперся Ильин, чтобы дать первое интервью первому счастливцу для гамбургской газеты. Сотрудник оказался «на высоте». Листки с драгоценными записями через полчаса запорхали на пути в типографию. Еще через двадцать минут застучали линотипы, и буквы стали строиться в авторитетные печатные строчки газетного столбца.

Тем временем на улице против издательства вкось и вкривь стали автомобили. Неслись куда-то, словно ошалелые, люди. Сквозь толпу протискивались операторы, журналисты шумели, никто толком не знал, в чем дело. Фотокорреспонденты заранее облюбовывали себе места в помещении редакции — кто на столе, кто в углу, кто на книжном шкафу. Штофф преобразился. Полный загадочности, он теперь уже не суетился, не бегал, а со знанием дела рассаживал корреспондентов, успокаивал особо нетерпеливых и приятно улыбался, хотя всем хотелось сейчас вместо его улыбки услышать несколько весомых слов. Именно здесь, в этот суетливый час, опровергалась старая, как мир, поговорка о том, что слово — серебро, а молчание — золото…

Но вот все смолкли. Штофф на цыпочках прошел в соседнюю комнату и вернулся, пропустив вперед Ильина.

Аркадий Павлович встал у стола. Пять рук услужливо подвинули к нему пять микрофонов. Отовсюду нацелились аппараты. Ильин с интересом разглядывал зал. Потом начал:

— Моя фамилия Ильин, господа. Я являюсь автором зеленого препарата.

Дальше ему говорить не удалось, пока не стихли крики и вспышки импульсных ламп. Все подались вперед, всем хотелось быть ближе к этому удивительному человеку. В этот момент один из присутствующих начал быстро пробираться к дверям. Выбежав из здания, он бросился к первому же автомату, набрал номер.

— Появился Ильин. Он находится в редакции «Гамбургер анцайгер». Проводит пресс-конференцию. Передайте шефу, чтобы принял меры.

И снова устремился в зал.

Ильин говорил среди мертвой тишины. Он ничего не скрывал. Фамилии Фихтера, Кирхенблюма, Лиззи, фон Ботцки, Габеманна и других сделали его сообщение строго достоверным. Он рассказал о себе, об острове, о секретной лаборатории и призвал немедленно заняться темными делами атомщиков и фашистов из фирмы «Эколо».

Теперь Штоффа трясло как в лихорадке. Ему принесли гранки экстренного выпуска. Он подписал их не глядя. Глазами, полными ужаса, смотрел он в рот Ильину. Уже не деньги, не меркантильные мысли мелькали у него в голове. Штофф понял, какой просчет совершил. Он задумался о своей судьбе. Вот заварил кашу!.. Но отступать было поздно.

Когда Ильин кончил, перья записывающих его речь все еще скрипели, катушки магнитофонов вращались, микрофоны передали слова на пленку.

— Доказательства! — выкрикнул кто-то.

Ильин поднял руку:

— После того как я отвечу на ваши вопросы, мы все вместе поедем в пригород Гамбурга. В двадцати минутах езды отсюда вы найдете эти доказательства. Но нам необходимо присутствие советских представителей и местной полиции. Сообщников фирмы «Эколо» надо арестовать немедленно.

— Адрес лаборатории Кирхенблюма?

— Координаты острова?

— Вы коммунист или нет?

— Покажите свой препарат, Ильин!

— Где фон Ботцки и Габеманн?

— Знает ли о фирме «Эколо» местное правительство?

— Как вы сделали зеленым поросенка у фермера и кошек у генерала?

— Где подводная лодка, на которой вы бежали с острова?

Потом все бросились к своим машинам. На улице раздались полицейские свистки, звуки сирен. Гул огромной толпы приближался со всех сторон. Радио уже разнесло весть о возвращении Ильина. Возбуждение нарастало.

Машина Штоффа медленно шла по тоннелю из людских фигур. Рядом с шофером в напряженной позе сидел Иванченко. Сзади — Ильин, Штофф и второй спутник Ильина. За этой машиной тянулся кортеж других, битком набитых сгорающими от любопытства и нетерпения газетчиками, фотографами и любителями сенсаций. Словно хвост огромной змеи, выползали за город сотни автомобилей. На автостраде машины ускорили ход. Пять грузовиков с полицией обогнали кортеж и пристроились впереди. Рядом с машиной Штоффа ехала машина, в которой сидели советские офицеры. Через несколько минут пустынное место возле бухточки стало неузнаваемым. Огромное скопище машин полукольцом окружило бухту и отделило от моря толпу. Тысячи людей прибоем бушевали по ту сторону кольца.

Иванченко открыл дверцу и первым вышел из машины. Когда из второй дверцы вышел Ильин, одна из машин, стоявших сбоку, на полном ходу рванулась вперед. Два выстрела, приглушенные шумом мотора, прозвучали почти одновременно. Машина со стреляющими рванулась в толпу, пробилась через коридор шарахающихся в стороны людей и умчалась прочь. Это была первая отчаянная попытка закрыть рот Ильину. Она не удалась.

Подводная лодка покачивалась на воде. Ильин прыгнул на мостик, постучал в люк. Его тотчас же открыли. Гомон толпы, как по команде, стих, цепь полиции подалась вперед. Толпа напирала.

Первыми вывели командиров экипажа. Они угрюмо смотрели по сторонам. К ним подошли полицейские. Офицеров посадили в полицейский грузовик. За ними потянулась цепочка матросов. Снова поднялся невообразимый шум. Толпа волновалась, выкрикивала угрозы. Из люка показались шахтеры. Они улыбались и радовались свету. Их встречали свои, советские офицеры.

— Сюда, — сказал полицейский комиссар и жестом указал на другой крытый грузовик.

— Зачем? — удивленно спросил Ильин. — Это пострадавшие.

— Неважно. Карантин, — ответил немногословный комиссар.

За шахтерами в грузовик забрались офицеры по репатриации. Теперь рабочие были вне опасности.

Когда из лодки вышла Маша, толпа прорвала цепь. Всем хотелось увидеть ее. С большим трудом удалось оттеснить толпу от смущенной женщины. Ильин спустился в лодку, вернулся с брезентовым мешком, бросил его на камни мола.

— Это урановая руда, сырье для Кирхенблюма.

Люди невольно отхлынули назад. С именем Кирхенблюма уже связывали саму смерть.

В это время из толпы вышел человек.

— Куда? — грубо спросил его полицейский.

— К Ильину.

— Назад!

Но человек уже махал рукой.

Ильин увидел его и бросился навстречу:

— Франц Кобленц! Вы ли это, мой друг?

— Вот и встретились! Если бы вы знали, как я мчался сюда! Меня чуть не задавили…

— Едемте со мной.

— С удовольствием. Так много надо сказать вам…

Не выпуская руки друга, Аркадий Павлович и Маша прошли к машинам и собрались уже сесть в советский автомобиль, но их остановили.

— Пожалуйста, сюда… — вежливо попросил комиссар полиции.

— Они поедут с нами, — сказал русский капитан.

— Нет, — столь же решительно ответил комиссар и подал знак своим подчиненным.

Их окружили.

— Я протестую! — громко произнес капитан.

— Ваше право. Но здесь распоряжаюсь я. Приезжие должны пройти карантин. Прошу!

Ильина, Машу и Франца Кобленца, который не захотел покидать друга, почти втолкнули в машину. И она тут же помчалась в город, сопровождаемая мотоциклистами.

Подводную лодку конфисковали на месте представители оккупационных властей. Корреспонденты умчались в город, на ходу сочиняя статьи с самыми броскими заголовками, хотя, кажется, не осталось ничего, что могло бы удивить людей.

В атмосфере общей сумятицы все вечерние газеты, помимо больших сообщений о пресс-конференции и о покушении на Ильина возле бухты, дали набранное петитом извещение о том, что:

Наиболее ретивые деятели пера, прискакавшие в имение графа Весселя, подучили любезное разрешение осмотреть помещения. Никаких следов лаборатории они там не нашли.

Глава семнадцатая Разговор с лейтенантом Пироговым. Роль Кобленца. Ажиотаж вокруг острова Красных камней. Снова неприятности. Посещение профессора. Обвинение Аркадия Ильина

На этот раз историю с похищением Ильина и с деятельностью фирмы «Эколо» замять не удалось. Газеты разных направлений и партий подняли шумную кампанию. Активность фашиствующих атомщиков беспокоила всех. Официальные лица оказались вынужденными начать расследование. Стоило только коснуться истории с обвинением Ильина в убийстве гестаповца, как подоплека этого дела стала ясной. Смерть Фихтера показала, что фирма для достижения своих целей не останавливалась и перед убийством. Несколько человек из доверенных лиц фирмы оказались за решеткой.

Аркадий Павлович Ильин вместе с Машей неожиданно для всех тоже оказался под охраной. Официально он не находился под арестом. Но и не был свободен.

Ему предоставили «на время карантина» небольшой домик, в дверях которого бессменно сидели два полицейских. В окна с витиеватыми узорчатыми рамами были вставлены толстые решетки.

Встретившись после долгой разлуки, Ильин и Кобленц рассказали друг другу все, что они пережили. Когда Аркадий Павлович поделился со своим другом опасениями относительно дела Райнкопфа и гестаповских провокаций с фотографиями, Кобленц с возмущением сказал:

— Они и сейчас попытаются оклеветать вас. Я немедленно еду к адвокату и дам свои показания!

Он ушел, а через два часа посыльный принес Ильину несколько заверенных листов свидетельских показаний.

— А сам Кобленц? — спросил Ильин.

— Он, к сожалению, приехать не может.

— Почему?

— Его арестовали…

Да, Кобленца арестовали, предъявив обвинение в оскорблении полиции. Три недели тюрьмы — таково было немедленное решение судьи…

События наводили на размышления. Разве Ильин не все сделал для разоблачения преступников? Не пора ли прервать этот глупый карантин и разрешить ему с Машей выехать на Родину? Или затевается какая-то новая история?

В часы довольно грустных раздумий к Ильину неожиданно явился человек, который сразу рассеял все неприятности и разгладил морщины на лице Ильина и Маши.

— Привет, друзья! — сказал он и схватил Ильина в объятия. — Теперь-то я уже не оставлю вас одних. Все утрясется, уляжется. Считайте, что вы в Москве. Да, простите, пожалуйста, я и не представился вам. Вот рассеянность! Лейтенант Пирогов Василий Власович, представитель ставки в Берлине. Прикомандирован специально к вам. Не скучаете?

Аркадий Павлович и Маша переглянулись.

— Не скучаем, — ответила Маша, — но все же страшно.

— Считайте, что это все в прошлом. Советские представители извещены о ваших делах. Я буду все время рядом с вами. Утрясется, уляжется. А там скоро и возвращение.

— О нас кто-нибудь знает на Родине? — Ильин с напряженным вниманием впился в лицо Пирогова.

— Конечно, знают, — ответил он. — Еще с того времени, как вы очутились на этой проклятой даче. Не могли к вам пробиться. Другая зона. А тут вдруг ваше исчезновение…

— Откуда же вы узнали обо мне?

— Командование получило письмо одного товарища. Немецкого коммуниста. Он сидел вместе с вами в лагере. Вот фамилию только не помню.

— Франц Кобленц?

— Да, да… В письме он писал о вас, о вашей работе и просил помочь.

— А где сейчас ребята, что приехали со мной? Они тоже, как мы, сидят в карантине?

— Сидят. Закон чужой страны оказался кому-то на руку. Но через неделю они поедут домой. С ними наши представители. О них можно не беспокоиться. Да и вам нечего больше грустить, товарищи. Утрясется, уляжется.

Пока шли необходимые для отъезда в Советский Союз переговоры, интересные события произошли вокруг самого острова Красных камней.

Крупнейшие газеты великой капиталистической страны неожиданно выступили с очень резкими нападками на «побежденную страну, граждане которой, видимо, с молчаливого согласия официальных лиц позволили себе нагло хозяйничать на земле, принадлежащей другому суверенному государству. Вопиющее безобразие, примера которого еще не знает история международных отношений, выразилось в том, что эти граждане организовали без ведома истинных владельцев острова контрабандную добычу и вывоз ценных ископаемых, нужду в которых, несомненно, испытывает и это суверенное государство».

Вслед за статьями, написанными в тоне высокого гражданского возмущения, последовало категорическое требование «передать остров Красных камней под опеку той державы, которая будет способна осуществить защиту территориальной целостности этой части суверенного государства».

А потом читатели были извещены, что правительство страны, которой принадлежит остров, уже подписало с представителем этой великой державы соответствующий договор об опеке и на остров прибыли первые чиновники опекающей стороны.

Чиновники, по-видимому, знали толк в геологии и физических науках, ибо дальнейшие сведения об острове пестрили такими терминами, которые известны только в определенных кругах физиков.

Одна из осведомленных газет описывала, со слов специального корреспондента, первое посещение острова Красных камней представителями своей страны.

Специальный корреспондент оказался на редкость скромным человеком. Он только вскользь упомянул о том, что на острове осталась группа геодезистов, которые должны были сделать детальную съемку местности, но ничего, разумеется, не сказал о других происшествиях на острове.

Уже совсем из иных источников стало известно, что работа на острове развернулась в таких масштабах, которые фирме «Эколо» и не снились. Не подводные лодки, а целые транспорты руды потекли в страну, которая со страниц своих газет бичевала «гнусную деятельность фирмы «Эколо» и клялась в верности принципам миролюбия и гуманизма.

Тем временем в Западной Европе сперва в отдельных газетных статьях, а потом и во всех газетах вдруг зазвучали новые, очень странные нотки. Большая клерикальная газета писала:

Клерикальной газете вторила другая крупная газета, которая в самых слезливых тонах описывала состояние «двух бедных людей, ставших жертвами бессердечного опыта автора изобретения — русского ученого Ильина». Ботцки и Габеманн появились на фотографиях. В продажу поступили красочные открытки, с которых на зрителя смотрели кроткие изумрудные глаза бывших гестаповцев.

Лавина статей, очерков и даже стихов в защиту цивилизации обрушилась на граждан Западной Германии. В кампанию включились родственники зеленых людей, возбудившие судебное дело против Ильина, «бесчеловечный поступок которого лишил нас дорогих родственников и прекрасных граждан нашего любимого отечества», — возмущались тетки Габеманна и братья фон Ботцки.

В дом Ильина явились какие-то люди с непроницаемыми лицами. Лейтенант Пирогов встретил их. Но посетители предъявили ордер на обыск, а Пирогова тут же потребовали к бургомистру для объяснения. Он уехал.

Начался обыск.

Домик был, что называется, перевернут вверх дном. Агенты рылись в вещах, выстукивали стены. Особенно их интересовали бумаги, в которых находили записи Ильина. Но это были явно не те бумаги, которые им хотелось найти. Аркадий Павлович только усмехался. Задолго до этого посещения он передал советским офицерам все свои записи.

Пирогов вернулся возмущенный и злой. Через час его вызвали опять. Он стал отлучаться все чаще и чаще, ему просто не хватало времени, чтобы отбиваться от юридических наскоков властей.

Еще через день в их домике раздался телефонный звонок, и мужской голос на немецком языке попросил разрешения посетить «мистера Ильина в его домашней обстановке».

— Кто это говорит? — спросил Ильин.

— Профессор Сигэл. По поручению своего университета.

— У вас ко мне дело?

— О да! Речь будет идти о вашем замечательном открытии. Университет, который я представляю, хотел бы знать ваше мнение о путях развития биологической науки.

Ильин подумал и сказал:

— Хорошо. Я вас жду.

Он довесил трубку и повернулся к Маше:

— Кажется, снова есть охотники завладеть нашим препаратом. Теперь уже иным путем.

Профессор Сигэл выглядел вполне корректным, благовоспитанным человеком. Может быть, он и в самом деле был таким. Во всяком случае, Сигэл не стал ни юлить, ни изворачиваться, а повел разговор напрямик, облекая его, конечно, в форму вполне джентльменскую.

— Мое предложение, коллега, сводится к следующему. Наш университет давно и довольно плодотворно работает над биологическими темами, весьма близкими к вашему открытию. Нас очень заинтересовали ваши деятельные шаги в этой области. Признаюсь, что вы обогнали нас. Мы преклоняемся перед вами. Как бы вы посмотрели на предложение переехать к нам на постоянную работу?

— К вам, на постоянную работу?!

— Ну да. Рассматривайте мое предложение как официальное. Я располагаю сведениями о том, что наше правительство без всяких проволочек оформит для вас и ваших близких гражданство. Никаких юридических и политических препятствий для работы у нас не останется.

— Вы забываете о препятствиях моральных…

— Согласитесь, коллега, что в настоящее время вы пока человек, как бы это сказать, без гражданства… В вашем положении говорить о каких-то моральных сторонах дела нет, мне кажется, необходимости.

— Вот как! Но ведь я — советский человек, вы это прекрасно знаете!

— Конечно. Однако у вас до сих пор нет советского паспорта. Как примут вас Советы, вы не подумали?

Ильин закусил губу:

— Ваше предложение, господин Сигэл, мне не подходит. Я уеду только к себе на Родину. И мое открытие не продается. Оно принадлежит моему народу. Не знаю, поймете ли вы…

Посетитель недоумевал. Он поднял брови, постучал по столу пальцами, сказал:

— Оклад — три тысячи долларов в месяц, коллега. Целое состояние. Устраивает вас?

— Деньги никогда не прельщали меня, профессор. Если бы я был корыстен, я уже был бы миллионером.

— Ну, а если я захочу купить у вас рецепт зеленого препарата? Без всяких лишних разговоров. Миллион. В любой валюте. И немедленно. Всю жизнь вы будете обеспеченным человеком, мистер Ильин. Спокойная и роскошная жизнь, когда есть деньги!

Это было слишком. Аркадий Павлович встал. Сигэл понял, что миссия провалилась и его выпроваживают.

Не желая признать свое поражение, Сигэл сделал над собой усилие и с улыбкой проговорил:

— Я вижу, Ильин, что вас трудно уговорить. Ну что же, тем хуже для вас. Забудем об этом неприятном разговоре. На прощание мне хотелось бы предостеречь вас…

— Предостеречь? От чего же?

— Мы располагаем некоторыми сведениями о фирме «Эколо». Ее сотрудники скрылись, но они не кончили борьбы. И они не простят вам, Ильин. Опасность вас ждет за каждым углом. — Он многозначительно посмотрел на Ильина и Бегичеву. — У нас вы и ваша очаровательная подруга были бы в полной безопасности.

Ответа не последовало.

Сигэл ушел.

На следующий день Ильина вызвали в суд. Он отправился туда с Машей. В домик они уже не вернулись. До суда Ильин и Маша были определены в помещение предварительного заключения. Обвинение гласило:

Глава восемнадцатая, из которой читатель узнает, чем закончилась неравная и длительная борьба за открытие

Франц Кобленц отсидел свои три недели в тюрьме.

— Ты коммунист? — спросил чиновник, брезгливо отставив нижнюю губу.

— Коммунист.

— Можешь идти. Да не торопись. Скоро опять будешь здесь. Примем как старого знакомого.

Франц Кобленц ушел. Он сразу же бросился искать Ильина. Но ученого в том доме не было.

— Под арестом ваш Ильин. Его судить будут… — сказал ему привратник.

Тогда Кобленц уехал за Рейн, в то самое местечко, где во время войны находились лаборатория и лагерь для особо режимных заключенных. Он нашел кое-кого из бывших заключенных. Он сумел объединить их. В одном из городов Восточной зоны Германии группа уцелевших узников фашизма обратились в суд. И суд заочно осудил полковника гитлеровской армии профессора Вильгельма фон Ботцки за истязание людей и бесчеловечные опыты над заключенными. Приговор был суровый и справедливый: смертная казнь.

Этот приговор Кобленц привез в Гамбург.

Почти одновременно в Польше народный трибунал судил группу фашистских преступников, которые орудовали на территории Польши во время войны и уничтожили десятки тысяч людей. В числе приговоренных к смерти был отъявленный мерзавец Габеманн.

И этот приговор оказался в Гамбурге.

Великолепные документы для характеристики «прекрасных граждан отечества» — фон Ботцки и его достойного друга!

Советское командование приняло меры, и гамбургская инсценировка оказалась под ударом. Но католическая печать, выставляя перед собой, как щит, идеи гуманизма, морали и веры, продолжала травлю русского ученого. Его обвинили в жестокости, варварстве, личной мести, в использовании открытия для насаждения вандализма и дикости, для уничтожения религии и всего человечества.

В качестве основного обвинения против Ильина были выставлены зеленые люди — Габеманн и Ботцки, которые находились до сих пор в одном из биологических институтов за океаном. Лаборатория этого института тщетно стремилась разгадать тайну зеленого препарата.

За несколько дней до суда в Гамбурге Ильина и Машу Бегичеву посетила делегация. Здесь были представители церкви, науки, родственники Габеманна и Ботцки и член городского управления. Делегаты чинно уселись перед удивленным ученым.

После минуты молчания очень важный мужчина встал и сказал:

— Ради спасения цивилизации и устоев человеческого общества вы, герр Ильин, должны чистосердечно раскаяться в своих гнусных делах. Мы добьемся немедленного прекращения дела и вашего освобождения в тот же день, как только два несчастных существа приобретут с вашей помощью нормальный вид, а вы сами дадите слово, что свое открытие будете использовать впредь только в гуманных целях.

Ильин откровенно рассмеялся.

Маша, едва сдерживая себя, ответила за Ильина:

— А кто же первый применил зеленый препарат на людях, как не один из этих «несчастных существ»? Его жертвой оказалась я. Вы глубоко ошибаетесь в оценке событий, господа. Все произошло по известной поговорке: «Как аукнется, так и откликнется…»

Делегаты были шокированы. Эта женщина… Но они промолчали, так как прекрасно знали всю историю с зелеными людьми.

Тогда Ильин сказал:

— Мое открытие с самого начала было задумано и осуществлено для того, чтобы быстро увеличить на нашей земле количество продуктов питания для человека. Мы в своей стране строим коммунизм. Вам это хорошо известно, господа. Когда я работал над созданием аппарата, я думал только об этом. Открытие позволяет без особых затрат, без кормов выращивать миллионные стада полезных животных, путем использования лучистой энергии солнца. Это бесконечно огромное количество дарового мяса и молока, изобилие продуктов! Я работал над препаратом, а уже видел, как на зажженных степях Калмыкии, в Кара-Кумах и Монголии бродят тысячные стада зеленых овец и коз. Я видел луга, которые оставили только для того, чтобы радовать глаз человека! Сколько свободной земли можно было бы использовать под сады и хлеб! Вот чего я хотел достигнуть своими работами. Понятно ли вам это?.. Но мне помешали. Ко мне явились злые люди. В их голове зрела иная мысль. Они хотели использовать мое открытие в преступных целях. Они начали с превращения нормальных людей в зеленых, а кончили тем, что стали зелеными сами. Теперь вы требуете, чтобы я даровал жизнь двум убийцам. А вы уверены, что они не начнут осуществлять свой замысел опять? Я все сказал. Спокойной ночи!

— До встречи в зале суда! — ответил ему кто-то…

Но суд не состоялся.

На улицах и площадях города начались митинги. Простые люди с возмущением узнали, что Аркадия Ильина привлекают к суду. Кто-то размножил приговоры судов по делу Ботцки и Габеманна. Копии этих приговоров появились на стенах домов, в магазинах, в общественных зданиях. В судебные учреждения посыпались сотни протестов против бесчинства над советским ученым.

Через дипломатические каналы советские органы по репатриации пленных и узников фашизма категорически потребовали освобождения Аркадия Ильина и Марии Бегичевой.

Председатель суда, которому было поручено вести «дело Ильина», в десятый раз с раздражением перелистывал бумаги в толстой папке. Он решительно не мог принять этого дела. Даже при самом поверхностном знакомстве с ним бросалась в глаза подтасовка фактов. Как судить человека, наказавшего преступников, уже осужденных к смерти? И что за преступление совершил этот Ильин? Нет, при всем желании, никакой суд не может его наказать. А тут еще бесконечные резолюции митингов и собраний, волна общественного негодования. В послевоенной Германии с этим нельзя не считаться. Право же, родственники бывших нацистов пересолили, затеяв немыслимый процесс. К тому же Ильин — русский подданный. Держава-победительница…

И председатель с глубоким вздохом сожаления вынужден был отказаться вести судебный процесс.

Через день Ильин и Бегичева оказались на свободе.

— Хватит испытывать судьбу, — сказал им Пирогов, встретивший их у дверей временной тюрьмы, — здесь слишком много господ, которым не терпится свести с вами счеты. Поехали домой, друзья.

Аркадий и Маша переглянулись. Неужели это конец испытаниям и их ждет родной дом, теплые руки друзей?! Маша прислонилась к плечу Аркадия Павловича и заплакала.

Битва за открытие, которая продолжалась более трех лет, была выиграна.

Машина шла на аэродром.

На бетонной дорожке летного поля стоял большой белый самолет с красными звездами на крыльях.

— Наш? — спросил Аркадий Павлович.

— Так точно, — ответил Пирогов. — Академия наук СССР заказала эту машину для специального рейса. Садитесь, друзья.

Был вечер. Последний вечер на чужой земле, среди чужих людей. Ильин подумал о них. Нет, не все они чужие. Где-то здесь, в большом городе, остается Франц Кобленц. В лесах Шварцвальда приютился поселок заповедника. Там, недалеко от крайнего домика, зеленеет могила с каменным, надгробием. Это Ганс Фихтер. Где-то добрая старая Лиззи. Все эти люди по-разному смотрели на жизнь, но все они понимали друг друга: у них были честные, любящие сердца. И они не чужие ему. Без них он был бы смят и уничтожен, его открытие так и умерло бы, не принеся пользы человечеству.

Над аэродромом раскинулось чистое голубое небо, подсвеченное из-за горизонта лучами заходящего солнца.

Самолет задрожал, осторожно вырулил на взлетную дорожку и, рванувшись вперед, понесся по бетону. Еще толчок, еще мгновение — и он, оторвавшись от земли, начал набирать высоту.

В окна самолета брызнули солнечные лучи. Самолет догнал на высоте уходящий день. В кабине на несколько минут стало по-праздничному светло. Маша и Аркадий прижались к окну. Над ними сияло солнце, а внизу была ночь. Западная Германия окуталась тьмой и затаилась под ними. Но и там, во тьме, кое-где мелькали и светились огни.

Ровно гудели моторы, самолет шел на восток. Небо над самолетом погасло. Появились первые звезды.

Они летели домой.

Домой!