Красавица в зеркалах

Глава девятая Последняя схватка

Пленницу, захваченную при попытке проникнуть в покои главного графского советника господина Кернива, решено было судить открыто. Граф Гарлот желал показать всем своим подданным, что творит правосудие, не боясь огласки. Что бы ни произошло в его дворце, какой бы приговор он ни был вынужден вынести преступнику, — господин Бенойка не намерен делать из этого тайну. Ему нечего скрывать от своего доброго народа!

Поэтому Далесари была доставлена на Поля Правосудия. Так назывался большой луг, где в добрые времена проходили праздники, а в том случае, когда требовалось судебное разбирательство, устраивались публичные слушания.

Просторная площадка была огорожена, так, чтобы ближе к графу могли разместиться наиболее уважаемые отцы семейств Бенойка. Прочие любопытствующие имели право находиться за оградой и наблюдать за происходящим в свое удовольствие. Обычно граф позволял народу громкими выкриками выражать свои чувства касательно приговора. Считалось, что граф не обращает внимание на вопли толпы и принимает решения по каждому делу вполне самостоятельно, но люди хорошо знали: все их пожелания учитываются, и с их настроениями граф неизменно считается. И в самом деле, не было случая, чтобы Гарлот помиловал того, кому толпа требовала смертной казни, или приговорил человека, достойного, по мнению людей, милосердия.

Рихан привел Югонну на судилище загодя, чтобы им занять места поближе к ограждению.

— Не стоит стоять так, чтобы нас могли увидеть с помоста, — говорил Рихан, — но и совсем удаляться тоже не стоит. Заберемся во второй ряд и будем держаться за чужими спинами. Постарайся не кричать, не падать в обморок — вообще веди себя потише, иначе на тебя обратят внимание, а это уже лишнее.

Под раскидистыми ветвями одиноко растущего посреди луга дерева графские слуги уже собрали помост. Плотники работали вовсю, устанавливая балдахин над троном, где будет восседать граф Гарлот. Трудились они быстро и слаженно, и было очевидно, что это дело для них не в новинку. Все детали помоста, балдахина и трона хранились во дворце, их осталось только принести и собрать, придав «сцене» надлежащий вид.

Придворные начали съезжаться. Появился и сам «пострадавший» — господин Кернив. На нем было тяжелое роскошное одеяние, в котором он, несмотря на жару, чувствовал себя вполне комфортно.

Некоторые господа явились с супругами, хотя в основном всем приглашенным и почетным гостям вменялось в обязанность приходить на судилища без членов семьи. Женщины допускались на подобные собрания только в качестве зрительниц, их места были за ограждением. Исключения делались лишь для очень немногих — наиболее знатных и влиятельных.

Наконец на помост взошел и сам граф Гарлот. Он выглядел бледным и исхудавшим. Сказывалась тревога, которую Гарлот испытывал за своего сына: сперва непонятная болезнь, потом еще более странное душевное расстройство… а теперь, по слухам, юный Цинфелин и вовсе куда-то исчез.

Тем не менее никакие личные беды не помешали графу Гарлоту исполнять свой долг перед народом. Он поднялся к трону и вскинул руки, призывая к тишине.

Как по колдовству, луг, заполненный пародом, затих. Стало слышно, как вдали гудит шмель, — такая воцарилась тишина.

— Люди Бенойка! — раздался голос графа Гарлота. — Сегодня мне предстоит судить женщину, которую обвиняют в том, что она проникла в покои нашего главного советника — господина Кернива, чьи заботы о графстве неустанны, чьи заслуги перед графством бесспорны! Она пыталась обокрасть его, а может быть, и покушалась на его жизнь! Я позволил присутствовать на этом суде женам многих моих сановников и верных подданных, и сделал это сознательно, в нарушение давнего обычая. Как правило, мы считаем правосудие делом чисто мужским, ибо оно подчас требует от нас твердости и беспристрастности, а зачастую и жестокости. Как известно, сердце женщины мягко и склонно прощать. Женщине трудно заставить себя быть беспристрастной и тем более — быть жестокой.

«Боги! — подумал Югонна в смятении. — Граф Бенойка — идеалист, если он действительно думает то, что говорит!»

Рихан слушал Гарлота, полуоткрыв рот и глядя на него с откровенным обожанием. За такого вождя радостно отдать жизнь! А сын графа — еще лучше, еще благородней и отважней!

Между тем Гарлот продолжал:

— Но наш преступник — женщина, и я подумал, что наши благородные женщины лучше поймут ее. Поэтому им дозволено находиться здесь и выступать в защиту или в обвинение.

Граф сделал знак страже, и на помост подняли Далесари. Югонна весь напрягся и подался вперед, желая лучше рассмотреть свою возлюбленную. Несколько дней заточения в подземелье сделали свое дело. Далесари утратила свежие краски лица, она сильно исхудала, под глазами у нее появились темные круги, рот печально обвис. Югонна никогда прежде не видел ее такой.

— Она больна? — спросил он Рихана, подергав того за рукав. Как, по-твоему, она больна? Или голодна? Что они с ней делали? Ее пытали?

Рихан покачал головой.

— Мне доводилось видеть такие лица, — тихо ответил он. — Она попросту смертельно напугана. Этот негодяй запугивал ее все то время, что она находилась у него в подвалах. Кроме того, полагаю, она до сих пор не знает, что ты жив…

Тем временем заговорил господин Кернив. Он подробно описал все случившееся в его спальне, заранее попросив прощения у присутствующих женщин за то, что вынужден говорить о столь интимных вещах.

— Если бы не обстоятельства дела, я не стал бы касаться таких тем, как постель, покрывало, да и я сам, коль скоро я не одет надлежащим образом, — галантно заметил он, кланяясь.

Эти слова произвели благоприятное впечатление на слушательниц, многие улыбнулись. Югонна заскрежетал зубами.

Лицо Далесари осталось неподвижным. Она как будто смотрела на что-то, находящееся очень далеко отсюда, и пыталась разобрать детали неуловимой картины.

— Эта женщина — хотя едва ли существо, подобное ей, имеет право носить столь высокое имя, — продолжал Кернив возмущенным топом, — забралась ко мне, когда я спал и был совершенно беспомощен перед любым злоумышленником. Она намеревалась убить меня и лишить нашего доброго графа, — поклон в сторону Гарлота, — одного из самых верных его слуг!

Югонна вздрогнул, явно желая броситься вперед и осуществить намерение, приписанное Далесари обвинителем, но Рихан удержал его за руку.

— Подожди, еще не время, — прошептал он. — Ты ведь не хочешь все испортить?

Он показал на большой, закрытый куском ткани предмет, который висел у него на плече, прикрепленный за лямку. Со стороны этот предмет можно было принять за обычный щит. Югонна вздохнул:

— Так тяжело оставаться сторонним наблюдателем, когда видишь такое!

Один из стоявших поблизости, упитанный человек с блестящей лысиной, воззрился на Югонну с негодованием.

— У меня складывается ощущение, будто вы оба сочувствуете этой негодяйке!

На сей раз Рихан опередил Югонну.

— Возможно, обстоятельства этого дела не вполне соответствуют рассказу господина Кернива.

— Этого не может быть! — отрезал толстяк и возмущенно отвернулся. Он уставился на Кернива с обожанием.

— Он околдовал их всех! — тихо обратился Югонна к своему товарищу. — Иначе чем объяснить эту всеобщую любовь?

— Погоди, скоро дело изменится… — Рихан усмехнулся. — Спроси лучше, как я вытащил эту штуку из дворца?

Югонна посмотрел на солдата и увидел, что тот просто сияет от самодовольства. И тотчас же фокуснику стало стыдно. С точки зрения Югонны. Мне было ничего особенного в том, чтобы пробраться во дворце, уболтать стражу, отвести глаза двум-трем случайно встреченным в коридорах слугам, проникнуть в комнату юного Цинфелина, где до сих пор оставалось магическое зеркало Югонны и Далесари, и утащить его. Подумаешь!

Однако поразмыслив, Югонна понял, что для солдата это было настоящим подвигом. Рихан не умел скрываться, ловчить и, будучи захваченным врасплох, говорить первую пришедшую в голову чушь. Так что для него это похищение превратилось в настоящий подвиг.

Чтобы сделать Рихану приятно, Югонна спросил:

— Как тебе это удалось? Я думал, такое невозможно!

Улыбка на лице Рихана сделалась еще более лучистой.

— Ну, пришлось проломить голову одному не в меру любознательному охраннику… Но в общем и целом прошло без шума.

— Ты устроил драку? — ужаснулся Югонна.

— Только в самих покоях юного графа, — успокоил его Рихан. — К тому же, трудно назвать это дракой. Тот парень даже кулак сжать не успел. Он просто поинтересовался, зачем я забрался в апартаменты Цинфелина, а я спросил, что он тут делает. Он сказал, что ему приказано охранять имущество юного графа, а я сказал, что во дворце воров нет и быть не может. Тогда он сказал, что из-за болезни Цинфелина здесь развелось много разной сволочи, вроде той, что должны судить завтра — то есть, уже сегодня…

Югонна скрипнул зубами, но Рихан этого не заметил и простодушно продолжал:

— Тогда я дал ему по голове стулом, забрал зеркало, сунул его в чехол от щита и вышел. Меня даже не пробовали остановить, все ведь знают, что я служу в гарнизоне — ну а коли комнаты графа велено охранять, то и…

Он развел руками и ухмыльнулся.

— Так что все просто. Напрасно ты считал, будто мне это не под силу.

— Да, — произнес Югонна, — ты не перестаешь удивлять меня.

Тем временем бесконечная речь господина Кернива — поток жалоб, перемежаемых напоминанием о его, Кернива, заслугах перед графством, — наконец иссякла. Поднялся граф Гарлот. Он обвел глазами собравшихся и остановил взор на Далесари.

— Может быть, ты хочешь что-то сказать в свое оправдание? — осведомился он у обвиняемой весьма суровым тоном.

Молодая женщина не ответила. Она держалась так, словно заранее знала, каким будет приговор, и не старалась сделать ничего, чтобы смягчить свою грядущую участь.

— Она считает меня мертвым, — прошептал Югонна, внимательно следивший за своей женой. — Все остальное ей сейчас безразлично.

— Ей не будет безразлично, когда они потащат ее на виселицу, — возразил Рихан. — Но только тогда поздно будет кричать и оправдываться.

— Жаль, что с нами сейчас нет Конана! — сказал Югонна и тотчас прикусил язык. Похоже, в трудных ситуациях он слишком привык полагаться на киммерийца. Как такое вышло? Когда они только-только встретились с Конаном, то сочли его самым обыкновенным варваром, громилой, в то время как они с Далесари относились к миру ученой элиты. Однако никакая книжная ученость не могла вызволить их из беды.

Гарлот между тем произнес:

— Мне отвратительна сама мысль о том, что женщина может быть подвергнута смертной казни, но я не вижу оправданий для этой злодейки. Нет такого преступления, которое она бы не совершила! Она воспользовалась болезнью моего сына, злоупотребила его доверием, пыталась убить беспомощного во сне человека, а затем бежала от правосудия… Мое сердце болит при мысли о том, что она будет повешена, но кто приведет мне доводы против такого приговора?

— Пора! — шепнул Рихан.

И в тот же миг Югонна бросился вперед.

— Я! — закричал он.

— Что?! — Граф Гарлот грозно воззрился на него, словно готовясь и Югонну приговорить к смерти за то, что он пытается помешать правосудию. — Ты смеешь возражать мне?

— Простите, ваша милость, — ответил Югонна, — но я слышал вопрос, исходящий от вашей милости, и решился дать на него ответ.

— Что? — еще более грозно нахмурился граф. — Какой вопрос?

— Ваша милость спрашивали, кто возразит против смертного приговора для этой женщины, — громким голосом напомнил Югонна. — И я дал вашей милости ответ: «Я»!

— Ты? Ты готов возразить мне?

— Да.

— Полагаю, у тебя есть основания?

— Да, — снова ответил Югонна.

— Что ж, — граф с видимым усилием взял себя в руки и даже заставил себя улыбнуться, — послушаем. Время у нас еще есть. — И тут тень снова набежала на лицо Гарлота. — Погоди-ка… Не тот ли ты фокусник, что выступал вместе с этой потаскухой? Хоть ты и переоделся, и смыл с лица дурацкий грим, я узнал тебя! Это — второй преступник, сообщник! Человек, за которым гналась моя стража! Он здесь, и готов выступать.

— Ну так позвольте же мне говорить, — не растерялся Югонна. — Вот я в ваших руках, отлично. Я ведь никуда не убегу. Вы хотели схватить меня — я пришел сам и лично сдался на ваше правосудие. И теперь я прошу только об одном: дайте же мне наконец высказаться!

Под громкие выкрики: «Стой! Куда?» Рихан выбрался из толпы и предстал перед судилищем.

— А это кто? — спросил Гарлот.

Рихан молча поклонился.

Югонна усмехнулся:

— Это мой страж. Солдат, который схватил меня и привел сюда. Так что ваша милость может наградить его за расторопность и бдительность.

Гарлот прищурился, глядя на обоих, а затем перевел взгляд на Далесари. Женщина была очень бледна и казалась близкой к обмороку. Что касается Кернива, тот выглядел так, словно ничуть не сомневался в исходе дела. Легкая улыбка порхала на губах графского советника.

— Я знаю, — начал Югонна, — никто из вас не поверит мне, если я буду утверждать, что невиновен, и что эта женщина, моя жена, — тоже не совершила ничего, что было бы направлено против графа и графства. И уж конечно вы будете смеяться, если услышите, что наши действия служили лишь ко благу вашей земли. И тем не менее это так.

— Сказать что угодно можно! — донесся выкрик из толпы.

Югонна даже не повернул головы, чтобы посмотреть на кричавшего. Он заранее знал, что подобные вопли будут непременно.

— Это точно, — согласился Югонна. — Вот и господин Кернив об этом знает и потому болтает все подряд, что только ему в голову взбредет. Удивляюсь, что вы слушаете его, точно пророка. А вдруг он лжет?

— Не забывайся, фигляр, — предупредил граф Гарлот. — Я могу распорядиться казнить тебя и твою шлюху в любой момент.

— Моя жена не шлюха, хотя все остальное абсолютно точно, — сказал Югонна не моргнув глазом. — Но мое время еще не истекло, и я хотел бы продолжить.

— Оправдание стоит того, — кивнул Гарлот. — Хоть вы оба и внушаете мне сильное подозрение, скажу по правде.

— Я готов представить свидетеля, который не лжет и которого нельзя подкупить, — объявил Югонна.

— Таких свидетелей не существует, — презрительно сплюнул Кернив.

— А вот и нет!

И Югонна сделал знак Рихану. Тот сдернул чехол с того, что все считали щитом, и перед собранием предстало магическое зеркало. Кернив рванулся было к зеркалу, но в последний миг усилием воли удержался на месте и только растянул губы в насмешливой улыбке.

— Это украденное у меня зеркало, — объявил он. — У них хватает наглости похваляться своей воровской добычей.

— Никто не похваляется, — возразил Югонна, — разве что ты, почтенный Кернив. Это зеркало вовсе не принадлежит тебе. Оно — мое. Мое и этой женщины, моей жены. Многие из приближенных графа Гарлота могли видеть наше зеркало на представлениях.

— Магическое зеркало! — вспомнил Гарлот и внимательно посмотрел на Югонну. — Но если это так, то почему я должен верить тебе?

— Потому что зеркало не лжет. Оно отражает только то, что видит, — был ответ.

— Ты сам признал, чужестранец, что оно магическое, — продолжал настаивать граф. — А магия всегда сопряжена с обманом и иллюзией.

— Это так, — кивнул Югонна. — Но если наше зеркало обладает кое-какими магическими свойствами, то мы — моя жена и я — отнюдь не маги, поэтому не в нашей власти управлять этим зеркалом. Говорю же, оно отражает лишь то, что перед ним было. Я могу вызвать отражение, но не могу создать его.

— В твоих словах есть резон, — признал Гарлот. — Что ж, дозволим тебе выступить! В конце концов, ты защищаешь свою жизнь и жизнь своей подруги, а такое дело требует времени и поддержки. Смерть необратима. Я могу освободить человека из заключения, если получу новые сведения касательно его невиновности, но я не в силах никого воскресить. Поэтому потратим время и выслушаем этого проходимца. Даже проходимцы иногда говорят дело.

— Не говоря уж о том, что они не заслуживают несправедливой казни, — спокойно добавил Югонна, и граф опять нахмурился: ему не нравилось то, с каким достоинством и как спокойно держится этот бродячий фокусник! Можно подумать, он считает себя, безродного фигляра, едва ли не ровней ему, графу Бенойка!

Югонна развернул зеркало так, чтобы граф мог видеть в нем отражение, и провел рукой над мутной поверхностью стекла. Туман тотчас рассеялся, и перед графом предстало отражение комнаты Цинфелина.

— Это спальня юного графа, — громко говорил Югонна, поворачивая зеркало попеременно во все стороны, дабы и прочие собравшиеся могли рассмотреть его. — Здесь, по словам самого Цинфелина, ему являлось видение прекрасной девушки, заключенной в узы. Ночь за ночью представала перед ним дивная пленница. Она плакала и умоляла спасти ее. Наш юный граф обладает добрым сердцем и пылким нравом. Он не мог спокойно созерцать эти картины. Но он не знал ни имени этой девушки, ни того, где разыскивать ее. И поэтому тоска поселилась в его душе и начала медленно убивать его…

— Поэтому он и заболел, — медленно проговорил Гарлот. Сейчас граф выглядел как человек, который только что очнулся от долгого забытья. — Поэтому он и выглядел безумцем. Ему не давала покоя эта картина…

— Совершенно верно, — кивнул Югонна.

Он протянул руку, делая знак своей жене, и Далесари повиновалась: она медленно приблизилась к мужу и прижалась к нему. Он обнял ее и продолжал говорить, сжимая плечо Далесари.

— Цинфелин тосковал и в то же время ни с кем не мог поделиться причиной своей тоски. Ему бы просто никто не поверил. Какая-то пленница? Ночное видение? Должно быть, обыкновенный сон, и все дела в том, что юному графу пора жениться. Вот и все, что мог он услышать от своих близких.

Рихан покраснел: Югонна попал в точку. Если бы Цинфелин раскрыл ему душу, Рихан именно это и посоветовал бы своему другу. «Пора тебе, дружище, перестать спать одному и взять в постель какую-нибудь добрую женщину. Глядишь — и девки мерещиться перестанут».

— Но откуда в комнате моего сына могло взяться это видение? — спросил Гарлот.

Югонна живо повернулся к нему и поклонился.

— Вот именно! — вскричал фокусник. — Откуда? Мы знаем, что такие зеркала, как наше, покрыты амальгамой, обладающей колдовским свойством запоминать и воспроизводить отражение. Но наше зеркало находилось при нас. Стало быть, в замке имеется еще одно, а кроме того, у кого-то была амальгама, которую он наносил на стену в комнате Цинфелина. И когда мы нашли следы этой амальгамы, полагаю, истинный преступник пробрался в покои Цинфелина и попытался вытереть стену. Иначе все стало бы слишком очевидно.

— Неправда! — сказал Кернив. — Такого не может быть!

— Но зеркало не в состоянии лгать, — возразил Югонна. — Оно, в отличие от человека, не может меняться. Оно таково, каким было создано изначально, и его природа неизменна. Оно отражает лишь то, что существует или существовало па самом деле.

— Подожди, — остановил Югонну граф Гарлот, — если верить твоим словам, то… То тогда получается, что и та прекрасная пленница, которая завладела сердцем моего сына, — она тоже существует в действительности?

Югонна кивнул.

— Именно так. И, полагаю, Цинфелин сейчас разыскивает ее.

— Митра! — простонал граф.

Тем временем Югонна снова провел рукой над зеркалом, и изображение в стекле изменилось: в спальне Цинфелина появился некий человек. Озираясь по сторонам, он начал водить кистью по стене, а затем растирать нечто ладонями. Приглядевшись, Гарлот узнал в этом человеке самого Кернива.

Изумленный, граф уставился на своего советника.

— Как вы объясните это?

— Ложь! — взвизгнул Кернив. — Неужели вы поверили этим негодяям? Они — воры и убийцы, и самое мудрое было бы отправить их на виселицу!

— Я уже сказал, что не сделаю этого, не разобравшись во всех хитросплетениях дела, — ответил граф, повышая голос. — Помните свое место, советник! Вы можете лишь давать мне рекомендации — и многие из них действительно были мудры и к месту, — но не имеете никакого права мне приказывать!

— Я настоятельно рекомендую вашему сиятельству казнить этих двух негодяев, — повторил Кернив.

Он закусил губу и отвернулся.

Второй «Кернив» — тот, что в зеркале, — продолжал повторять одни и те же движения, размазывая колдовскую амальгаму по стене в спальне наследника графства.

Собравшиеся, как завороженные, смотрели то на зеркало, то на самого Кернива. Многих поражал контраст между гордым лицом Кернива «во плоти» и вороватым выражением, которое это лицо вдруг обретало в отражении в колдовском зеркале.

И в этот самый миг на краю луга послышался громкий стук копыт, и пронзительный женский голос закричал:

— Это он!

Когда Конан и Цинфелин очутились в заколдованной башне, на винтовой лестнице, их окружила тьма. Киммериец хорошо видел в темноте и уверенно поднимался все выше и выше, а Цинфелин последовал за ним, ориентируясь по звуку шагов своего спутника, и старался не отставать. Призрачные воины остались внизу — они сражались с призрачными моряками.

— Сюда! — крикнул Конан. Он увидел наверху полоску света и устремился к ней.

Киммериец не сомневался в том, что пленница содержится в помещении, где должно быть достаточно светло. Ведь если она будет находиться в полной темноте, то ее отражение останется неразличимым для Цинфелина и будет попросту бесполезно.

Он увидел тяжелую дверь из массивного дерева, окованную железном. Дверь эта закрывалась на простой засов — не было даже замка.

А зачем здесь, в этой башне, какие-то замки? Никто посторонний не мог бы проникнуть сюда.

Конан радостно вскрикнул и устремился к двери. Цинфелин, задыхаясь и хватаясь за раненый бок, побежал за своим товарищем.

— Мы нашли ее! — вскрикнул юный граф.

Внезапно Конан остановился. Цинфелин налетел на него и едва не упал.

— Что с тобой? — спросил юноша. — Мы преодолели столько препятствий, и вдруг перед самой целью ты замираешь… Можно подумать, это ты взволнован предстоящей встречей, а не я…

— Здесь что-то не так, — прошептал Конан. — Я это чувствую. Какая-то ловушка.

— Брось! — возмутился граф. — Какая здесь может быть ловушка? Да будь у меня такая башня, в которую никто чужой не в состоянии войти, не стал бы я устраивать ловушки…

— Нет, подожди. Обидно погибнуть на пороге…

Конан оказался прав. Только сообразительность и стремительность варвара, да еще его привычка доверять своим диким инстинктам спасла ему жизнь. Откуда-то сверху на плечи Конана спрыгнуло огромное лохматое существо. Оно выпустило когти и вцепилось в руки Конана, а зубастой пастью нависло над его шеей.

— Кром! — взревел киммериец. — Цинфелин, сними с меня эту гадину!

Юный граф взмахнул мечом, стараясь нанести удар так, чтобы не повредить своему товарищу. Но это оказалось не так-то просто: Конан вместе с наседающей на пего тварью все время вертелся и метался из стороны в сторону. Наконец киммериец с силой ударился о стену, и чудовище выпустило его из своей хватки. Оно упало на пол и откатилось в угол, но затем тотчас же вскочило на ноги, распрямившись, как пружина.

Цинфелин с ужасом увидел человекоподобную тварь с огромными круглыми глазами желтого цвета. Существо было покрыто бурой шерстью, его длинные руки свисали ниже колен. Негромко ворча, оно двинулось к киммерийцу. К ужасу Цинфелина, Конан рассмеялся и, отбросив меч, шагнул навстречу монстру.

Юный граф отошел в сторону. Он совершенно перестал понимать смысл происходящего. Только что, буквально па его глазах, киммериец окончательно расстался с «оболочкой» цивилизации и превратился в настоящего дикаря, совершенно под стать тому монстру, который оказался его противником.

Но как такое возможно? Ведь Конан только что держался как умный человек, хорошо разбирающийся в тонкостях человеческих взаимоотношений и даже как будто не чуждый придворных условностей. И вот перед потрясенным Цинфелином — два диких существа, готовых схлестнуться в битве не на жизнь, а на смерть.

Из горла киммерийца вырвалось рычание. Шерсть на загривке монстра поднялась дыбом. Конан чуть присел и бросился на лохматую тварь. Они вцепились друг другу в глотки и покатились по полу. Они бились молча, как два хищника за добычу.

Несколько раз Цинфелину хотелось вмешаться и покончить с лохматой тварью одним ударом. Ему казалось — вот самый удачный момент, чтобы вонзить меч в косматую спину между лопатками. Но мгновение — и там, где извивался и норовил загрызть соперника монстр, оказывался киммериец.

Конан вывернулся из железной хватки монстра и отбежал к стене. Двигаясь боком и подпрыгивая, монстр приблизился к киммерийцу и протянул длинные лапы, норовя снова ухватить противника.

Конан присел, и удар когтистых пальцев пришелся у киммерийца над головой.

Метнувшись вперед, Конан ударил врага головой в живот. Тот согнулся пополам, и тут Цинфелин наконец изловчился и вонзил кинжал, который сжимал в левой руке, чудищу в основание шеи.

Получеловек захрипел. Конан оттолкнул его от себя и швырнул на пол. Истекая кровью, монстр забился на холодных камнях. Конан перевел взгляд на Цинфелина, и молодой человек с удивлением понял, что киммериец улыбается.

Поначалу лицо варвара было искажено дикой ухмылкой, но чем дольше Цинфелин смотрел на своего товарища, тем более человеческой становилась его улыбка.

Наконец Конан тяжело перевел дыхание.

— Долго же ты решался сделать это, Цинфелин!

— Мне показалось, ты хочешь расправиться с ним сам и голыми руками, — возразил Цинфелин, поглядывая на Конана с легкой опаской.

Киммериец расхохотался и подобрал свой меч.

— Честный бой — это прекрасно, Цинфелин, но не в том случае, когда из-за нашего благородства страдает беззащитный человек. Ты еще не забыл о том, кто находится за этой дверью?

Цинфелин побледнел.

— Не слишком ли ты быстро меняешь настроение? Я не успеваю за тобой!

— Я всего лишь хотел убедиться в том, что эту дверь действительно никто не охраняет, — возразил киммериец. — И теперь, когда это действительно так, — он глянул на косматое тело, скорчившееся в луже крови на полу, — нам остается лишь отодвинуть засов.

Цинфелин, не веря, протянул руку к задвижке. Она отодвинулась со скрежетом, дверь медленно отворилась, и молодой человек очутился в комнате, которую так часто видел, находясь в горячечном бреду у себя в спальне, в замке, за день пути отсюда.

Свет попадал в комнату из узкого окна, прорезанного над потолком. Юная девушка с темно-каштановыми волосами — в видениях они казались немного другого оттенка, — стояла возле стены и расширенными глазами смотрела на вошедших. Она показалась Цинфелину тысячекратно прекрасней того явления, что не давало ему покоя столько времени. И тем страшнее выглядели тяжелая ржавая цепь и обручи, что охватывали ее шею, запястья и щиколотки.

Цинфелин бросился к ней и схватил ее за руку. Она закрыла глаза и прижалась к стене.

— Ты боишься? — тихо спросил Цинфелин. — Но чего? Я с тобой! Я здесь, я пришел, чтобы спасти тебя!

Она тихо покачала головой.

— Исчезни… Он нашел новый способ мучить меня. Я не знаю, как он это сделал… и никогда не узнаю. Но у него ничего не получится. Я не стану радостно бросаться тебе на шею только ради того, чтобы ты растаял в полумраке и оказался иллюзией… как многое другое до тебя.

— Нет, нет! — в отчаянии закричал Цинфелин. — Нет, я настоящий! Я пришел освободить тебя!

— Я не верю, — сказала пленница.

— Ну вот что, — вмешался Конан, — нежности, благодарности, поцелуи и прочие приятные штуки — это потом, а пока, Цинфелин, отойди от нее. Как бы мне вас обоих не покалечить.

Он показал тяжелый молот, который неведомо как очутился у него в руках. Заметив удивленный взгляд Цинфелина, киммериец хмыкнул:

— Лежал у входа. А ты, конечно, не заметил. Что ты вообще можешь заметить, когда здесь — она…

Цинфелин повиновался своему старшему другу и отошел в сторону. Конан оглядел девушку с головы до ног.

— Он тебя совсем не кормил, — проворчал киммериец. — Кожа да кости. Не понимаю, что нашел в тебе Цинфелин. Наверное, он провидец и может угадать, какой ты станешь, если тебя хорошенько откормить. Полагаю, ты любишь свинину, нашпигованную чесноком… впрочем, это не мое дело. Держи руки неподвижно. Подними их над головой, прижми к стене и не шевелись, даже если тебе покажется, что я вот-вот размозжу тебе голову. Ты все поняла?

— Я привыкла повиноваться, — тихо отозвалась пленница.

— Заметь, Цинфелин, — обратился Конан к юноше, — меня она иллюзией не считает.

— Ты слишком похож на палача, чтобы казаться иллюзией, — огрызнулся Цинфелин.

— Неблагодарный, как, впрочем, и все знатные юнцы, — вздохнул Конан и принялся сбивать железные «браслеты» с рук пленницы. Затем настал черед ее щиколоток, а после — и ошейника. Наконец, освобожденная, она рухнула в объятия киммерийца, и он обхватил ее своими могучими ручищами.

— Так это все происходит на самом деле! — заплакала она.

— Ну конечно на самом деле, — утешительно произнес Конан и положил ладонь ей на голову. — Надеюсь, сейчас за нами никто не следит.

— Нет, — отозвалась девушка. — В комнате никого нет. Я всегда чувствую, когда ОН смотрит в зеркало.

— ОН? — нахмурился Конан.

— Мой мучитель…

— Кто ты? — спросил Конан. — Ты помнишь свое имя?

— Лизерана… Так называла меня мать. И еще кормилица. У меня была добрая кормилица… Наверное, она сейчас уже умерла.

Цинфелин решительно отстранил Конана от девушки и заговорил с ней сам.

— Ты можешь идти?

— Идти? — вмешался Конан. — Нам придется скакать верхом!

— Она такая легкая! — откликнулся Цинфелин. — Я возьму ее в седло, конь даже не заметит, что всадников двое.

— Я бы на твоем месте не строил иллюзий, — проворчал Конан. — Некоторые дамы только выглядят хрупкими, а как усадишь их на лошадь — бедная скотина аж приседает от тяжести.

Цинфелин не без удивления понял, что киммериец немало растроган случившимся и под напускной грубостью пытается скрыть свои чувства. Что ж, еще один признак цивилизованного человека. О чем самому Конану, разумеется, лучше не говорить.

Цинфелин взял девушку за руку и повел из комнаты, где она провела столько горьких зим.

— Как я выгляжу? — шепнула она на ухо своему спасителю.

— Ты прекрасна, — ответил он.

«Стало быть, с нею все в порядке, — отметил Конан, слышавший этот краткий диалог. — Только умирающая женщина не интересуется своей внешностью… Впрочем, знавал я и нескольких, которые беспокоились об этом даже на краю могилы…»

— Я не видела своего отражения с детских лет, — призналась Лизерана. — Все, что показывали мне зеркала, были другие люди. И… и еще ты. Я видела, как ты хворал, как ты был болен, как ты умирал… Всеми силами я пыталась помочь тебе.

— Помочь? О великий Митра! — удивленно воскликнул Цинфелин. — Ты, беспомощная, измученная пленница — пыталась помочь мне, избалованному графскому сынку?

Они начали медленно спускаться по лестнице. Лизерана спотыкалась на каждой ступеньке.

Цинфелин боялся даже думать о том, что может ожидать их внизу. Однако весь путь они проделали, не встретив никаких препятствий. Башня была пуста.

Они выбрались наружу и оглянулись. Ничего зловещего теперь не ощущалось в этой местности. Просто пролив, чайки в небесах, серые волны — и пустая башня с зияющим входом на том месте, где когда-то стояли ворота.

Кони паслись над обрывом, пощипывая траву, что росла на склоне холма.

— Едем, — бросил киммериец, устремляясь туда…

— Это он, он! — вне себя кричала Лизерана. Она сидела на коне в седле перед Цинфелином. Ее длинное платье развевалось, ветер трепал ее волосы. Цинфелин крепко удерживал ее за талию, а девушка протягивала руку к Керниву в обвиняющем жесте.

Всадники ворвались на Поля Правосудия и двинулись прямо к заграждению. Граф Гарлот повернулся к ним и застыл, неподвижно глядя на своего сына, на незнакомую девушку в седле и на рослого варвара с мечом за плечами.

— Расступитесь! Дорогу Цинфелину! — кричал Конан, орудуя кулаками, чтобы вразумить наименее сообразительных.

Люди шарахались в стороны, позволяя всадникам проехать. Гарлот не проронил ни слова, не сделал ни жеста. Он просто позволил своему сыну действовать — и молча ждал, желая увидеть, что же тот намерен предпринять.

Возле заграждения всадники спешились, и Цинфелин вместе с девушкой перебрался внутрь, туда, куда допускались только избранные. Конан следовал за ним шаг в шаг. Он ни на мгновение не отрывал глаз от Кернива.

«Хвала всем богам! — подумал Югонна. — Но как же вовремя они приехали! Можно подумать, они нарочно подгадали миг своего появления!»

Лизерана остановилась перед Кернивом и еще раз указала на него рукой, а затем повернулась к Гарлоту и громко, отчетливо произнесла:

— Это он! Он — тот человек, который похитил меня, который держал меня в плену, мучил ради собственных низких прихотей — человек, который задумал погубить вашего сына!

— Это правда, отец, — вмешался Цинфелин.

— Но каким образом? — спросил граф.

— Я видел ее в зеркалах… в тех самых зеркалах, которые держит у себя Кернив. Вот зачем эти двое фокусников забрались в спальню к вашему советнику, отец! Они искали доказательства — и они нашли его!

— Да! — вдруг «ожила» Далесари. — Все было именно так, как говорит графский сын! Мы видели следы амальгамы, которую Кернив наносил на стены спальни Цинфелина, мы видели, куда ведет этот след, мы нашли второе волшебное зеркале. Все именно так! Вот почему Кернив так яростно добивается нашей смерти!

— Нет! — вскричал Кернив. — Умри, проклятая ведьма!

Он выхватил из своего широкого рукава кинжал и набросился на Далесари. Все произошло в считанные мгновения. Никто из собравшихся не успел ни удержать Кернива, ни оттолкнуть Далесари в сторону, ни даже просто вскрикнуть от ужаса. Нож вонзился в ямку у основания шеи молодой женщины.

И… ничего не произошло. Далесари продолжала стоять и уверенно улыбаться. Кернив отдернул руку и огляделся по сторонам с таким вороватым видом, что Гарлот внезапно понял: граф Бенойка никогда по-настоящему не знал своего главного советника. Человек с подобным выражением лица не может быть никем, кроме низкого интригана и предателя.

Вокруг зашумели.

— Что это значит? — вопросил Гарлот, сурово глядя на съежившегося советника. — Кажется, вы пытались убить эту женщину? Кто дал вам право выносить ей смертный приговор и приводить этот приговор в исполнение — да еще у меня на глазах?

Кернив молчал. Его игра была окончена.

То, что он принял за Далесари, исчезло, растворилось в воздухе, а настоящая Далесари выступила из-за широкой спины Конана, куда спряталась за мгновение перед тем.

— Вы видели, как создаются иллюзии, — громким голосом произнес Югонна. — Это произошло у вас на глазах. Зеркало отразило и повторило то, что уже существовало на самом деле, — в данном случае образ моей жены. Кернив показывал графу Цинфелину другую женщину… Женщину, которая страдала по его вине!

Лизерана преклонила перед Гарлотом колени.

— Я обвиняю этого человека в том, что он украл… украл мое детство! Он держал меня в заточении, он пользовался мною для того, чтобы терзать душу Цинфелина! По его вине в слезах зачахли мои родители, и одним только 'богам известно, что сталось с моей доброй няней.

— Я знаю, где она, — подала голос Далесари. — Она жива, и в нашей власти ее освободить… Ее осудили за участие в похищении этой юной девушки, — обратилась Далесари к графу. — Но теперь, когда все разрешилось…

Гарлот поднял руку.

— Мне отвратительно слушать все эти подробности, — проговорил он так, чтобы его голос гремел на все Поля Правосудия. — И я прекращаю суд. Все ясно, и все решено. Преступник сам изобличил себя. Я сожалею лишь об одном: о том, что допустил сюда женщин. Все случившееся — не для их нежных глаз и ушей.

«Да, он идеалист, — опять подумал Югонна, с восторгом глядя на графа. — А это означает, что скоро здесь будут устроены грандиозные празднества по случаю свадьбы Цинфелина. И нам с Далесари не худо бы задержаться. Может быть, осчастливленный юноша вспомнит о тех, кто ему помог, и в свою очередь поможет нам достать хороший корабль…»