Глава 3. Вторжение

Я оставил кейс в шкафчике в школьном гардеробе, после чего заявился к ублюдкам. Сорокин сменил Щербинина на часах, и дремал у окна, поэтому я прошел не замеченным.

В полумраке спортзала было тихо. Я быстро преодолел расстояние от двери до баскетбольного кольца, где лежала Танюша. Она была плоха, но жива, слава Богу. Рядом была Марина. Я привел сестру в чувство, дал ей нитроглицерин.

– Где ты был?! – глаза Марины округлились. – Откуда у тебя лекарства?

Я приложил палец к губам, не желая привлекать внимание.

– Тише… мне пришлось выйти, – прошептал я.

Марина выглядела испуганной и восхищенной одновременно. В ее понимании, я был героем, рискнувшим покинуть убежище после заката. Вообще, она меня превозносила.

– Галина Ивановна накапала ей корвалола, где-то нашла, – сказала девушка, и будто невзначай прикоснулась плечом, одновременно проведя рукой по моему бедру. Наверное, ей хотелось близости, так мне показалось. Последнее время, после того как Латышев подробно рассказал о потребности женщин в физической близости, и последствиях отсутствия оной, Марина стала больше приставать ко мне. В свои 20 она страшно боялась заболеть по-женски, и тем более, раком. Вообще, я думаю, что в ее голове уже созрела мысль о необходимости беременности. Сейчас ее останавливал слишком большой риск – выжить с младенцем было бы невозможно.

– Ты пропустил мясо, – сообщила Марина. – Но у меня осталось немного гороха.

Собачье мясо… Я не был любителем таких блюд, однако меню не могло похвастаться разнообразием. Нужно было выживать, и все же мой организм зачастую отвергал пищу, которая казалась ему мерзкой. А вот консервированный горошек… Я посмотрел на ее тарелку, в которой осталось немного. Желудок заурчал, а рот наполнился слюной, не позволяя отказаться от предложения. Беда бедой, а еда едой.

Челюсть болела и, кажется, подпухла, поэтому прием еды прошел не так гладко, как хотелось бы. Гадский кавказец!

– Проведи меня в туалет, пожалуйста, – попросила Марина через минуту, когда я доел горошек.

Мне было не до того, но в этот момент я увидел взгляд Латышева. Он приподнялся с ватников и испепелял меня своей злостью телепатически. Мой главный враг. И он убил бы меня при первой возможности – изощренно и мучительно. Почему? Догадайтесь с трех раз. Официальным триггером нашего раздора стала Марина – единственная в группе детородная и свободная женская особь.

Если бы Марины не было, то ее стоило бы придумать. Невысокая, худосочная, с впалыми грудками и с весьма странной фигурой – квадратное туловище с маленькой головой на короткой шее, а ноги – длиннющие и кривые настолько, что кажется, они начинают расходиться в стороны еще там, где заканчивается лобок. Землистые, вечно грязные волосы, мутные зеленоватые глаза и обильные бурые конопушки, тонкий и гундосый голосок, похожий на мышиный писк… она напоминает мне робота из экранизаций Кира Булычева, но все равно, что-то в ней есть сексуальное. Рак на безрыбье? Не знаю… главное, что она безотказна – и что еще нужно для популярности?

Думаю даже, что Марина понимала, в чем ее ценность, и для чего она родилась. Мужчин она познала еще до того, как была спасена соцслужбой от непутевой матери и оказалась в интернате – в аккурат перед Мадурайским инцидентом. А после Вспышки она два года выживала, как могла, получая защиту и пропитание взамен на эякулят в родовых путях.

Потом она встретилась с ублюдками и переспала со всеми, кроме женатого Калугина (а не врет ли Толя?) и пенсионера Иваныча. Щербинин утверждал, что старый пердун тоже что-то пытался – но не смог. А затем Марина стала марионеткой Сильвестра.

Кажется, это была моя третья ночь с ублюдками… когда я понял, куда попал. Коварный замысел Сильвестра заключался в том, что Марина меня совратит, а он получит сатисфакцию – мою сестру, на которую уже положил глаз. Девчонка действительно меня соблазнила, Латыш устроил скандал, но я отказался отдать ему Танюшу. Старый извращенец и моя чахлая сестренка? Вот уж нет. Именно тогда Селя избил меня, а я вогнал ему в плечо вилку. А когда Калугин прекратил побоище, Марина вдруг отказалась быть с Сильвестром.

К сожалению, лишь потом я понял, какого врага себе нажил. Но, это не повод демонстрировать страх. Поэтому, я взглянул в черные глаза Латыша, ухмыльнулся и подмигнул ему.

– Окей, детка, – ответил я Марине, и мы вышли в дверь, покрытую облупленной синей краской.

Там я закурил, и удовлетворил ее желание.

****

Огонь почти дожрал аптеку на улице Ленина, 44 и теперь перекидывался на соседние здания. Наконец он добрался до этого города, и сожжет его без остатка! Как многие перед этим, как все – когда-нибудь потом. Огонь – свирепая стихия, а люди давно не ублажали прожорливого Молоха.

Горин волновался больше, чем в лесу, беспрестанно растирая пальцы. Вертолет посадили посреди улицы и, несмотря на выстроенную фалангу пехотинцев, чувства безопасности у него не было. Это усугублялось и найденными останками Мчатряна. Сомневаться не приходилось – подтаявшая грязь была забрызгана кровью, рядом валялась трахея, армейская форма превратилась в клочья, а в куче всего, что не было съедено тварью, были обнаружены жетон майора и армейские часы. Перед пожарищем остались следы: босые, похожие на человеческие, но с более широкими ступнями и длинными пальцами – следы морфов. И рядом – человеческие в обуви. И даже следы животного: одичавшей собаки или волка.

– Я больше не пробуду здесь и пяти минут, – сообщил полковник жене. – Мы не сможем войти в эти здания и осмотреть их. Мы не можем потушить огонь. Мы не пожарные.

Крылова рассеянно кивнула – сейчас ее мысли были далеко. Артур погиб. Ковчега не было. Да, Илья прав, сейчас они не попадут в дом… хотя там могут быть зацепки.

– Я прилечу сюда завтра, – она исподлобья посмотрела на мужа. – Я не могу сдаться.

Горин промолчал, с отвращением поглядывая, как Сидоров сгребает останки майора в большой пластиковый пакет. Затем он заорал:

– Пацаны, возвращаемся! Держим строй! Ерёмин… Олег, ТВОЮ МАТЬ, чему тебя учили!? Дурь должна быть там, где она должна быть – а не там, где она есть!

Лена по дороге к вертолету замерла, увидев в грязи знакомый узор. След. Ботинки с саламандрой на подошве.

Это меняло все. Если кто-то помог Мчатряну умереть, значит, кто-то заполучил Ковчег. Она почувствовала, как пульсирует вена на лбу.

****

Я снова пытался открыть кейс. Безуспешно. Это неумолимо приближало мои расшатанные нервы к варварскому вскрытию – которого, в то же время, я опасался. Я не мог позволить себе шуметь.

Это проблема. Если я не смогу достать содержимое дипломата и положить в рюкзак, то придется идти с ним – а это как будто ехать по средневековому Мурому на бугатти с мигалками. Ярко-красный кейс вызовет много вопросов. А учитывая, что «артефактом» интересуются монахи с бронебойными пулеметами – то мне грозила постоянная опасность, пока дипломат будет у меня.

Размышляя над решением дилеммы, я снова отвлекся на фотографию с блондинкой. Хороша ведь, чертовка! В голову пришли слова и рифмы. Я достал из рюкзака тетрадь с ручкой, и записал то, что получилось: коряво, конечно, но для этого уродливого мира даже такие строки – ляпота…

Что за вечер? Ночь безумна…

Вдруг! Смотрю в твои глаза.

Я в тебя влюблен по уши,

Мое сердце – твой вокзал…

Знаете, с детства мне хотелось писать. Самовыражаться, что ли. Наверное, это рвалось наружу наследственное, полученное в генах от отца-журналиста. И сначала родители умилялись моим опусам, хотя, естественно, в них не было ничего выдающегося. А спустя время, после того, как отца вышвырнули из редакции, а он вконец спился, я получил от него удар в спину. Он стал насмехаться над моими сочинениями, видимо, таким образом компенсируя горечь своих неудач, и самоутверждаясь за счет малолетнего сыночка. Конечно, это ведь он великий писака – не я.

Семейным мемом стала строка из моего стихотворения, изначально не имевшая смысловой нагрузки. Когда хотелось поржать, батя произносил нараспев: «На Марсе снова дождь со снегом…». В каких-то необъяснимых ситуациях констатировал – «На Марсе снова – дождь со снегом!». Или задавал риторический вопрос. Короче, понятно… для красного словца не пожалею и отца – с точностью наоборот.

Я прекратил позориться и писать, но лишь на время. Немного спустя пробил час подростковых влюбленностей, и я вернулся к рифмоплетству. А написанное скрупулезно прятал. Пока черт не дернул прочесть пару стихов Веронике. И она восхитилась (на самом деле, кажется, дело было не в качестве произведений, а в том, что они были посвящены ей). Впоследствии эта глупость привела меня к самому большому поражению. Ника сперла мою писанину для Тимура Алиева, и я стал посмешищем для всего универа. Все попытки вернуть тетрадь провалились, и только через год, когда началась Вспышка, стихи исчезли вместе со всеми свидетелями моего унижения. Кроме Танюши, конечно.

Это стало для меня своеобразной прививкой – и от стихов, и от чрезмерного доверия к людям. Никогда! Вы слышите, никогда! – не открывайте ваших тайн кому-либо. Будьте счастливы в одиночестве – ведь ваш лучший друг, это вы сам. А иначе рискуете самолично вскормить тот скромный ручей неприятностей и бед, свойственный каждому, и тогда он взрастет, как горный поток. И сметет остатки вашей жизни, вашего достоинства, и вашей психики, в конце концов.

За пять лет я не написал ни строчки. И лишь полтора года назад все-таки вернулся к поэзии. Видимо, не смог без этого – душа требовала. Правда, теперь я писал пошлости… и прятал новую тетрадку в заначке между слоями материи в рюкзаке.

Еще одна моя ценность – туристический каталог Ялты. В нем много красоток, но сегодня они не могут меня заинтересовать. Я возвращаю на стол блондинку и так долго смотрю на нее, что дыхание становится прерывистым и шумным. Я не могу сдержаться, да и зачем? У меня появляется чувство, что я ее люблю. Я хочу найти ее. Заполучить любой ценой – как я делаю, когда что-то нужно. Я роняю фонарь – что со мной? Неужели я пьян?

В замешательстве я поднимаю фонарь, проверяю его на повреждения, и ругаю себя за неаккуратность. Фонарь важен и нужен. Я немного сержусь на невероятную блондинку, но не позволяю себе смять фотографию – бережно помещаю ее в прозрачный пакетик, вкладываю в тетрадь и прячу в тайник.

Я знаю, что делать – дипломат покамест спрячу, а когда получится, вернусь за ним. В поиске подходящего места спускаюсь в подвал и прячу свое сокровище в электротехническом шкафу, который оригинально помечаю – рисую на дверце большой половой орган.

****

Гриша Менаев дал ему имя – Охотник – но сам он об этом не знал. Ему, в принципе, было на это наплевать, его интересы ограничивались поиском того, чем бы он смог утолить свой вечный голод. Вот и сейчас, он вдохнул сырой воздух и от возбуждения застрекотал, едва слышно, словно сломанная розетка. Горячая плоть рядом. Запах жертвы смешался с запахами земли и мокрого железа. След вел к запертой железной двери. Нужно найти другой вход. На четвереньках он пролез вдоль стены – сквозь узкий просвет в колючем кустарнике. Еще малость и влево… окошко: раньше в нем были толстые стеклоблоки, но сейчас здесь сияла дыра, окаймленная торчащими остатками стекла.

Охотник просунулся в окно. Осколки впились в обнаженное тело, когда он сделал рывок и попал внутрь. В ноги вонзилось битое стекло. Плечи, спина и живот покрылись густыми багровыми каплями, смешанными с потными мускусными выделениями. Но Охотник не издал ни звука – он почти не чувствовал царапин. Спустя немного от них не останется и следа.

Длинный мясистый язык слизал с плеча кровь – не то… но скоро он получит именно то, что нужно.

Один за другим в окно протиснулись еще трое голодных сородичей и спустились на пол, хрустя все тем же битым стеклом. Заброшенное помещение наполнилось лунным светом и сутулыми долговязыми тенями.

Едоки двигались так тихо, что в произведенном ими электрическом потрескивании можно было расслышать звуки падающих капель крови.

Сразу же за дверцей на свистящих петлях располагалось обширное подземелье, в котором запах еды стал настолько явственным, что запросто завладел обонянием, не позволяя отвлечься ни на секунду. ТУК-ТУК-ТУК… так здесь совсем недавно пульсировало человеческое сердце.

Взгляд Охотника упал на особь рядом – она также возбудилась от близости пищи, ее выпуклая грудь тяжело вздымалась, а облысевшая голова блестела от обильно выступившего пота. Он провел рукой по ее животу – скоро он накормит и ее, и всех остальных.

Аромат мяса сочился дымкой, указывая наверх, к лестнице, упирающейся в крепкую дверь с запахом ржавчины. Охотник черкнул по жестяному листу когтем, тихо стрекоча в унисон скрежету.

Голодный со шрамом, покрывающим всю голову, изо всех сил бросился на дверь, откатившись после удара. Затем дверь атаковали остальные… их натиск был подобен волнам цунами. Стрекотня стала раздраженней и громче, наполняя этажи и коридоры, как будто школу заполонила саранча или снова появилось электричество…

****

Готлиб принюхался и встал на задние лапы. Его мордочка исказилась, и он заметался по клетке. К сожалению, в спортзале этого никто не заметил – все крепко спали. Тогда грызун засунул нос между прутьями, одновременно царапая их мелкими коготками – словно пытаясь выбраться.

– Заткнись! Заткнись, будь ты проклят! – Латышев выглянул из-под пуховика, которым был укрыт, и швырнул в крысу пластиковую баночку из-под витаминов.

Животное застыло и выпучило глазенки, словно не веря своим органам чувств. К нему ведь всегда прислушивались – что не так этой ночью?!

Готлибу было невдомек, что ублюдки просто устали. Благодаря полоумной Ларисе, прошлая ночка выдалась бессонной, вконец измотав всех. Умалишенная пыталась сбежать, пронзительно вопя одно-единственное слово: «Ахамот!», «А-ХА-МОТ!». Она могла накликать беду на всех, поэтому, пока ее не утихомирили, вся шайка была на ногах – фактически, до рассвета.

Грызун снова заметался по клетке, а затем рухнул замертво. По помещению распространился едкий запах крысиных выделений. Готлиб был старым и мудрым. Если на пороге неминуемая смерть – притворись, что ты уже мертв. Вдруг проканает…

****

Бом-бом-бом… БОМММ! Словно кто-то пытается набивать тяжеленный, но сдувшийся мяч. Словно мяч наполнен слизью, и при каждом прикосновении к полу, он чвакает…

Последний раз я слышал подобный звук при не очень приятных обстоятельствах. Тогда мой антагонист в универе, мэрский сынок Тимур Алиев молниеносно (футболист ведь!) бросился за мной к пожарной лестнице, но не успел. Я отлично помню его глаза, наполненные ужасом. Из коридора выскочил кракл, содрал Алиева с нижних ступеней и утащил за угол. Оттуда просочилась алая струйка, затем – целый поток крови. Тогда я и услышал это: бом-бом-бом…

Показалась окровавленная рука, а затем голова. Тимур все еще был жив, хотя уже мертв. Его останки пытались ползти, но он просто плавал в крови и в кишечнике. Он пытался ухватиться за дверную лутку, а не мог. Наверное, это мерзко, но я почувствовал низменную радость от его смерти. Ведь это он всегда кричал мне вслед фразой из Нашей Раши: «Гриша, да ты лошара!».

Скоро рука прекратила безуспешные попытки вытащить тело. Лишь голова упрямо продолжала тянуться вверх – чтоб снова упасть на пол. Как тяжелый, но сдувшийся мяч. Бум-бум-бом-БОММ!

****

– Гриша! Гриш! Да проснись же, – я услышал взволнованный Танин голос на фоне этого «бом-бом-бум». Дремота улетучилась, и я придал спине вертикальное положение.

Удары перекочевали в реальность и теперь глухо звучали из дальнего крыла школы, резонируя с головной болью. Метрах в десяти от нас стояли Калугин, Иваныч и Щербинин, и что-то тихо, но с активной жестикуляцией, обсуждали. Неподалеку Галина Петровна и Марина копошились в сумках. Лара сидела посередине, покачиваясь, как маятник. Не было только Сорокина и Латышева. Стоп! Фриц как раз вошел – оглядел спортзал и ринулся к Калугину – узкие плечи приподняты, неандертальские скулы напряжены. Значит, Латыш дежурит в фойе… если еще не умотал к друзьям. Маньячелла обещал нам вскоре добраться к его знакомым, которые обеспечат нас транспортом для нашей экспедиции на север. Я ждал этого дня с некоторым опасением – зная Сильвестра, можно только догадываться, кто его друзья.

Все испуганные и нервные, а из коридора доносится «бом-бом-бум». Я глянул на Готлиба – крыса лежала в клетке вверх ногами. Срань викрамова! Краклы рядом! И они ломятся в наше убежище. Сердце сжалось в комок…

Я в спешке запихивался парацетамолом, чтоб унять мигрень, когда Калугин схватил громадную коричневую сумку, обычно таскаемую нами поочередно на тележке, и бросил в центре. Содержимое сумки звенело и лязгало.

– Разбираем оружие! – скомандовал Толик. – Придется драться. ДА БЫСТРЕЕ!

– Может, попробуем свалить? – спросил я, надевая рюкзак. – Чтоб не было массового суицида.

– Куда?! Не успеем… они нас по запаху вычислят, – Калугин вздохнул. – Будем обороняться. Все зависит от их количества, и от нашей удачи. Кто знает – вдруг продержимся до утра…

– Сектор «шанс», так сказать, – я полез в сумку. – Удастся – так коврижка, а не удастся – крышка.

Мне достался помповый дробовик со старым потертым прикладом. Иногда, если неприятность не избежать, ее нужно оседлать.

– Григорий-объегорий, – сзади появилась толстая волосатая рука и резко выдернула ружье.

– Эй?! – заорал я, оборачиваясь, но получил оплеуху.

Это пришел Латышев. Калугин с мужиками выжидающе глядели. Кровь вскипела, но я реально оценил обстановку. И челюсть после кавказца еще болела.

– Вооот… Ну, вот же, смотри, – Латышев покопошился левой рукой в сумке и достал оттуда старенький ТТ. – Бери!

Ладно, пока не время, – подумал я про себя. Месть вкуснее в холодном виде – а в моем холодильнике ничего не пропадает.

– На тебе, небоже, что мне негоже, – я хохотнул с пистолетом в руках, типа мне весело, и я не обиделся. Одна из ноздрей предательски не выдержала, и отправила в полет вдруг появившуюся соплю. Она приземлилась на черно-смоляных волосах Латышева. Высшая справедливость – как она есть. Я замер, как столп, но никто из всполошенных ублюдков этого не заметил.

К слову сказать, если не учитывать унизительность ситуации, то Латыш меня объегорил не так уж и грубо – токарев все же был неплохим пистолетом, если учесть, что получили остальные. Санек с Фрицем получили еще более старые стволы, а Иванычу достался охотничий карабин. Лучше всего был вооружен сам Калугин – трофейным охотничьим штуцером. Эта двустволка валила тварей, как ураган деревья, я сам был тому свидетелем.

Женская часть группы получила поржавевшие пистолеты Стечкина и заточенные кухонные ножи, только Марина захотела топорик для разделки мяса. Да, было в ней что-то первобытное…

Коричневая сумка опустела и осела. Все затихли, и в этом безмолвии еще сильнее был слышен грохот от разбиваемой подвальной двери. Монстры скоро будут здесь.

****

Согласно замыслу, бабы были отправлены баррикадировать лестницу на третьем этаже. Галина Петровна, Лариса, Танюша, Марина. В усиление к ним пошел Иваныч.

Это был второй рубеж обороны. Дальше, то есть, выше – была только крыша, но все надеялись, что к этому не дойдет. Там была возможность спуститься по канату под школу, к стадиону, сразу за которым находилась река. План был сомнительный, хотя Калугин и Латышев посчитали его вполне перспективным. Дебилы, @лядь! – как примерно изъяснился один известный чиновник в золотом 2015 году.

А первым рубежом стал коридор, ведущий в подвал. Мы захватили коногонку и наспех перегородили проем партами, поддонами и строительными подмостями – так называемыми «козлами». Дверь вовсю трещала, но каким-то чудом еще держалась, наверное, уже больше десяти минут.

Нашими джокерами стали пулемет Калашникова на двуногой подставке и десяток гранат, лежавших в сумке рядом. Неплохой арсенал в других обстоятельствах…

– Ребята, занимаем позиции, – отчеканил Калугин. – Сорокин и Латышев – пулеметом накрываете центр и всю ширину коридора. Менаев – рядом с пулеметом, стреляешь в центр и справа. Щербинин – накрываешь слева. Я – бросаю гранаты и контролирую возможные пробелы.

Мы ощетинились стволами. И как раз вовремя. Луч коногонки осветил вмятины на двери, которая в последний раз затрещала, а затем медленно-медленно, как в слоу-мо, свалилась на пол.

– Ждем моего сигнала, – прошептал Калугин.

****

Первый кракл впрыгнул в коридор и застыл на четвереньках, как паук. Его морковные глаза таращились в перегороженный проход, а мощные челюсти сочились слюной.

Это была взрослая особь с многочисленными шрамами. По спине пробежали мурашки. И, очевидно, я был не единственным. Кто-то закашлялся, и пулемет, не дожидаясь приказа, взревел. Это вызвало цепную реакцию – огонь открыли все ублюдки.

Смертоносный поток свинца разворотил трескуна и откинул на дверной проем. Но большинство пуль все же не попали, только изрешетив стену. Нелюдь зашевелился и стал выпрямляться.

«Эффективный механизм регенерации является следствием горизонтального переноса генов», – я дословно вспомнил фразу из телевизора, сказанную перед тем, как мир полностью погрузился во тьму. Нужно в голову! В ГОЛОВУ! – мысленно кричал я.

Кракл застрекотал и бросился на нас – как робот Т-1000 из старого фильма. Да-да! Там было еще одно сходство – «пуленепробиваемость». Хоть засыпь монстра ливнем из пуль – будет жить и ползти к мясу, пока не снесешь ему голову.

В этот раз первым пальнул Калугин, и я чуть не оглох. Трескунья башка дернулась в обратную сторону – а затем и тело свалилось замертво.

В коридор вскочили еще твари, и также ринулись к заграждению. Заработал пулемет. Подключился дробовик Латыша, а также мои стволы с Щербининым. Калугин перезаряжал двустволку.

Коридор наполнился выстрелами, вспышками и криками. Пули рвали штукатурку и вгрызались в бетон. Мы уложили пару-тройку краклов перед тем, как первый достиг баррикады.

– Сука, где патроны!? – Фриц выругался над умолкшим пулеметом, и в этот момент нелюдь приземлился на него, раскидав подмости и поддоны.

Монстр вогнал когтистую ладонь меж зубов Сорокина, и выдрал нижнюю челюсть. Я такого еще не видел – жуть просто! Федя обмяк, сползая по стенке, тварь присосалась к кровоточащей ране, а я засек, как что-то мелькнуло в воздухе.

– Граната! – рявкнул Калугин, падая на пол.

Я рухнул, как подкошенный, обхватив замешкавшего Щербинина. Неплохо, в нем есть задатки героя, вот почему он главный рассказчик в этой истории – наверное, подумаете вы. Разочарую – я Саней просто прикрылся. Человечество потому и существует до сих пор, что оставляет самосохранение на первом месте в списке приоритетов. Фак, а за кого еще я должен переживать? За эту шайку идиотов, метающих гранаты в замкнутом пространстве?!

Взрыв опрокинул всех. Меня с Щербининым, например, отбросило на метр от баррикады, а других… черт их знает, они полетели кто куда. Меня больше волновало адское жжение у правой лопатки, словно туда вогнали сотню раскаленных игл. Видать, полностью от осколков я не уберегся. Кофта на спине взмокла, а внутри похолодело от ужаса.

Сане досталось больше. Он кряхтел, и я с трудом отпихнул его – пора бы и честь знать. Коридор затянуло пылью, а нелюди уже пришли в себя – им много времени и не надо.

Сбоку завопил Латышев. Во время взрыва он умудрился прикрыться ящиком, но ущерба не избежал – багровое пятно под ключицей сильно кровоточило. Сильвестр пополз в мою сторону, но кракл запрыгнул сверху и вонзил когти как раз под окровавленную кость. Громыхнул выстрел, и монстр свалился. Разрывная пуля. Нехило. Используя передышку, Сильвестр перезарядил дробовик одной рукой, как Шварц в старом добром кино.

Передо мной тоже возник нелюдь. Коралловые глаза гипнотизировали, черные буквы на морщинистой груди плясали, как пьяные. Разрядил обойму в татуировку, так как не удалось в голову – но трескун лишь пошатнулся. Отдача вызвала острую боль в спине, и пистолет выпал с пальцев. Монстр урчал, возбужденно вдыхая мой аромат…

– Эй, урод! – я понял, кому принадлежит голос, лишь когда увидел заостренный штык лопаты, проехавшийся по ребрам кракла. Это был Семен Иваныч, оставленный с женщинами.

Поблагодарить старика не удалось. Упырь черкнул когтем по шее Иваныча, постскриптум, отделив голову от тела. Внезапно обретенное хладнокровие включило мозг, и я бросился улепетывать со всех ног. К черту, к черту… береженого Бог бережет. Не хочу умирать! Кракл с татуировкой сложились в нечто знакомое… ХТК? Меня озарило, и я понял – это тот самый «Охотник». Значит, это я привел тварей в убежище?

Снова грохотали выстрелы, а вопли смешались со взрывами гранат. Хаос поглотил здание.

****

Я выскочил в фойе с тем же криком, который курсировал в недрах души.

– Танюша, бежим!

Остальных баб я не звал, с целью использовать их в качестве приманки. Но меня услышали все – хотя и не все поняли. Галина Петровна фыркнула, Таня с Мариной вытаращились, а Лариса, потупив взгляд, в очередной раз заголосила о пришествии Дракона. Слава Богу, они остолбенели на ступеньках у третьего этажа, и никто не торопился прислушаться к моему предложению.

На втором этаже я остановился – по телу разлилась слабость из-за кровопотери, к тому же я опять засомневался в правильности побега на крышу. Возможно, лучше было бы выйти на улицу, а не лезть в эту ловушку? К сожалению, было поздно менять направление. Я слышал сзади пальбу и стрекот, и понимал, что обратного хода нет. Придется на крышу.

Сзади донеслось пыхтение – на лестничном марше показался Калугин. Штуцер висел на плече, длинные пепельные пряди прилипли к грязному лицу, глаза блестели как у полоумного. Он придерживал Латыша, который отстреливался в сторону вражеского прорыва.

– Гриша, помоги! – я оглянулся, и рванул вверх. – Менаев!

– Что посеешь, то и пожнешь! – крикнул я, подталкивая сестру к выходу на крышу.

И тут Таня наступила на мою ногу. Она застыла, как истукан, и требовала, чуть не плача – «наступи, а то поссоримся». Черт, но не сейчас же! Времени не было, и все же я легонько придавил ее стопу. Откуда я мог знать, что это суеверие правдивое?

Топтание на месте привело к тому, что я не успел захлопнуть дверь, и следом протиснулась Марина. От злости я даже пихнул ее локтем, но, наверняка, она в темноте ничего не поняла. Все остальные тоже вывалились на крышу, а Галина Петровна еще и помогла мужу затащить Латышева. Хорошо хоть, они успели закрыть дверь – прямо перед мордами тварей.

На крыше я ухватил Таню и на всех парах помчался к западному краю – туда, где мы вечером закрепили канат для «аварийного» побега. Шуршала пленка гидроизоляции, а от ног отскакивали куски пенопласта. 10 метров вниз, минимум. В лунном свете видны ивы, за которыми темнеет речная гладь – там причал с лодками. Там можно дождаться рассвета.

Мы все – и Калугин с женой, и Марина, и подбитый Латышев – неслись к канату, словно он был нашим якорем спасения. Только умалишенная Лара волочилась, бормоча шизофренический бред об алых цветах под высокой горой.

Видимо, кто-то впопыхах плохо закрыл дверь, так как она загремела, распахиваясь, уже через минуту, и трескуны выскочили к нам, хотя мы были только на полпути к цели. Странно, что краклы двигались медленно, не отходя далеко друг от друга. В горящих глазах ощущалось предвкушение, но они чего-то выжидали.

Марина с обезумевшими глазами неслась, почти перегнав нас… поэтому, как только она поравнялась со мной, я подсек ее – и она покатилась кубарем, визжа от ужаса. Я повернулся к Тане.

– Спускайся! – и сбросил канат вниз.

Она застыла, испуганная видом высоты.

На крыше появился Охотник и накинулся на Ларису, вслед ожили и остальные краклы. Вместе они разорвали ее в клочья.

Вдруг оказавшийся рядом Латышев грубо оттолкнул нас, и сам полез к земле, вопя от боли. Его хватило буквально на два метра, хотя и это меня удивило – ведь у него была выдрана ключица. Он сорвался вниз только после того, как я метнул в него вторую силикатную кирпичину. Падая, он проклинал меня – а чего ты ждал от меня, мудло?

Именно Латышев придумал мне прозвище «Гитлер». Прошлым летом мне пришлось убить одного мальчика, Никиту Солнцева – он и выглядел в соответствии с фамилией – яркий, солнечный. Но его укусил кракл, и в панике я сделал первое, что пришло в голову – схватил булыжник и вышиб подростку мозги. Так сделал бы каждый, и все равно, это выглядело жестоко. Менаев – ты чудовище. Просто Гитлер, – сказал тогда Латыш, очевидно, желая переложить на меня звание главного садиста.

– Попробуй съехать, – заорал я, стараясь перекричать крики и выстрелы. – Обхвати руками и ногами, и съезжай – главное, чтоб не слишком быстро.

Танюша вертела головой, отказываясь. А я не мог позволить ей остаться здесь.

– Спустись на Латыша – это смягчит приземление. Он где-то там, – я подтолкнул ее на край, боковым зрением наблюдая схватку между Мариной и двумя упырями.

Ухватившись за канат, и опираясь ногами о стену, она начала спуск. Миновала карниз и исчезла внизу, где ей приходилось ногами на ощупь искать выступы. А мне пришлось отвлечься, так как краклы стали ближе.

Я пригляделся к Калугину – он ссутулился, будто раздавленный прессом, а по лицу бежали слезы. Я проследил за его взглядом – Галина Петровна лежала в кровавой луже под тварью с атрофированными женскими атрибутами. Толик вытер слезы, прицелился – и палец сжал спусковой крючок.

Охотник проследил за пожарным, завалил соседнего трескуна, и молниеносно ногами швырнул сородича на траекторию полета пули. Крупный калибр встретил неожиданную преграду, и разнес тварь. Пока Калугин перезаряжал оружие, Охотник на четвереньках пронесся к нему – и через мгновение зубы кракла впились в плоть.

Я остался один. Рядом высился кирпичный дымоход, и я спрятался за ним. Возникшая идея была отчаянной, но другого выхода не было. Зря я сейчас был трезвым. Я подобрал крупные куски пенопласта, какие-то тряпки, и бросил их в жерло вентиляционного канала.

Совсем близко послышался характерный треск – так трещат провода на электроподстанции. Из-за этого твари и получили свое прозвище трескунов – или по-английски, краклов (crackle).

Я нырнул в дымоход, и меня поглотила чернота, вкупе с клубящейся пылью.

****

Для Готлиба эти чудовища были тем же, что и для человека Смерть с косой. Танатос. Олицетворение гибели… то, чего желает избежать любой живой организм. Поэтому, когда неиствующий кракл отбросил клетку с крысой, валяющейся в нечистотах, она использовала это для побега. Маленькие глазки заметили зияющую дыру в прутьях. И, пока монстр буйствовал, обнюхивая пропахший человечиной спортзал, грызун шастнул к ближайшей двери – то ли в раздевалку, то ли в кабинет физрука. Еще чуть-чуть, и он будет свободен. Жив и свободен.

Изо всех сил Готлиб пытался не запищать, побороть свое естество и остаться незамеченным. Вот уж наконец и дверь со щелью, вот спасительный порожек, через который перемахнуть и все…

Внезапно он оказался в мощных сжимающихся тисках. Мелкие кости захрустели, как перепаленные вафли, а тельце выдохнуло последний раз. И Готлиб исчез в пасти у чудовища.

Загрузка...