Костяной браслет

8

Сольвейг смотрела, как Слоти кусочком мела рисует на сосновом настиле шахматную доску. Он попросил Барда и Бриту расставить на ней фигурки из моржовой кости, а затем начал рассказывать:

— А теперь запомните, вам не нужно убивать всех противников. Лучшие игроки побеждают, не проливая рек крови.

Брита спросила, как же это делается.

Слоти протянул руку и постучал дочери по лбу:

— Пользуйся вот этим. Разумом. Хитростью. Если ты выиграешь, не устроив бойню, тем отраднее для тебя будет победа.

«Жаль, что отец не научил меня шахматам, — думала Сольвейг. — Они гораздо интереснее шашек, требуют большей изворотливости. Заставляют мозги болеть от напряжения».

Но на самом деле у Сольвейг болели не мозги, а сердце. Глядя, как Слоти играет со своими детьми, она затосковала по отцу.

— А что у тебя в сумке, Сольвейг? — спросил ее Бард.

— Это мешок, — поправила его Брита.

— Кости! — ответила девушка.

— Кости! — воскликнул мальчик. — Человеческие?

— Нет. Хотя да. Есть одна человеческая.

— Можно поглядеть? — взволнованно спросила Брита.

— Бард, Брита! — осадил их отец. — Вы жужжите, как целый рой мух.

— Она не против.

— Правда, Сольвейг?

— Я покажу вам позже. Сейчас же вы будете играть в шахматы, а я — вырезать. Так я плачу за то, что меня взяли на корабль.

Оставшись в одиночестве, Сольвейг быстро раскрыла свой мешочек, пошарила в нем и извлекла комок мха. Убедилась, что никто не следит за ней…

Сколько бы она ни смотрела на драгоценную золотую брошь, все равно сердце ее начинало скакать галопом. «Вот этот человек на носу… — думала девушка, — я ведь до сих пор не знаю, кто он такой, но мне это даже по душе. Я могу представить это сама. А та фигурка, что поменьше — стоит на корме вытянув руки, — я тоже о ней ничего не ведаю, но чем дольше смотрю, тем лучше ее узнаю».

Сольвейг перевернула брошку. и . ХС и ХА.

Я знаю, что мне сделать. Я вырежу еще пару рун рядом с этими. — Сольвейг, дочь Хальфдана.

И она быстро завернула украшение обратно в мох.

«Здесь ведь можно его хранить. Никто не будет рыться у меня в мешке. Среди моих спутников воров нет. Да, думаю, что нет».

Итак, Сольвейг взялась за работу: она провела почти целый день в тишине, скобля рог благородного оленя, а затем пытаясь придать ему нужную форму. Закончив, девушка потянулась и сжала руки, пытаясь избавиться от боли в пальцах.

«Надо закончить иголку из моржовой кости, — решила она. — Я украшу ее длинными волнистыми линиями. Похожими на локоны. Или на барашки, что плещутся со всех сторон».

Но едва она дотронулась шилом до иголки, как лодку тряхнуло. Шило соскользнуло.

Сольвейг сжала губы и нахмурилась. Она крепко держала шило в правой руке между указательным и большим пальцами и, прижав руки к бокам, снова направила острие на иголку.

— О… — услышала она голос. — А вот и моя ученица.

— Ой-ой! — вскрикнула Сольвейг от неожиданности. Ей было досадно, что ее отвлекли и что она никак не может сделать насечку.

— Что не так?

— Это неправда.

— А?

— Я не твоя ученица.

— Мудрый ремесленник знает, что всегда можно научиться чему-то еще. Это вроде как забираться на мачту. Чем выше сидишь, тем больше видишь. Ну что, украшаешь иглу из моржовой кости?

— У меня не получается, — пожаловалась Сольвейг. — Корабль все время шатает.

Бруни проворчал что-то, а затем сказал ей:

— Возьми иглу в левую руку. Да, а шило — в правую.

— Но я же левша.

— А теперь, Сольвейг, медленно подноси иглу к лезвию, а не наоборот. Вот видишь? Так тебе проще управлять инструментом.

Сольвейг кивнула:

— Да. Я этого не знала!

— Но учти, — продолжал ее собеседник. — Молодые женщины не умеют правильно вырезать. Они слишком мягкие. Да и старухи не умеют. — Бруни наклонился к Сольвейг, и она почувствовала на себе его смрадное дыхание. — Но им тоже можно найти применение.

— Вот, значит, как ты думаешь? — яростно спросила Сольвейг.

— Я никогда не встречал незамужнюю женщину, которая была бы хорошим резчиком. Да что там, я и вообще хороших женщин не встречал.

Девушка встряхнула волосами:

— Так ты был против того, чтобы меня взяли на корабль? — резко спросила она. — Ты был заодно с Бергдис?

Бруни пропустил ее вопрос мимо ушей.

— Но, дорогуша, как бы там ни было, мы с тобой подходим друг другу. Так-то! — Он обнял Сольвейг за плечи.

— Нет! — Голос ее звучал сердито. Она попыталась отстраниться и нечаянно наткнулась ладонью на острие шила.

Будто молния ударила ей в руку. Сольвейг громко вскрикнула. Горячая алая кровь забрызгала ей платье, а когда девушка приложила руку ко рту, она измазала в крови и лицо.

Она зарыдала в ярости:

— Смотри! Смотри, что я из-за тебя наделала.

— Я перевяжу тебе руку.

— Убирайся! — всхлипнула Сольвейг. — Я сама.

Большой палец ныл. Остальные пальцы почти не двигались, вся рука покраснела и стала горячей. Левое запястье и предплечье наполнились пульсирующей болью. Два дня она просто сидела на носу судна или у мачты, баюкая руку, замотанную в сальные отрезки полотна.

Бергдис отчитывала девушку за то, что она теперь не могла помочь со стряпней. А Рыжий Оттар злился, ибо вырезать она тоже не могла.

За лодкой вслед летели странные темнокрылые и острохвостые птицы. Сольвейг медленно прошаркала к корме, чтобы расспросить о них кормчего.

— Это поморники, — ответил Торстен. — Один из видов. Их нечасто можно встретить так далеко в море.

— А что они тогда здесь делают?

Торстен посмотрел на нее долгим взглядом, и она вдруг подумала, что никогда еще не встречала человека с таким пронзительным и немигающим взглядом, который мог смотреть сквозь волны океана и достигать взором до самых краев света.

— Почему они тут? — еще раз задала она вопрос.

Торстен повел широкими плечами:

— Я могу поведать тебе многое о приливах, о звездах и ветрах, о том, где плодятся моржи и где кормятся киты. И о птицах. Но не все… — Тут шкипер развел руками и медленно покачал головой: — Они не такие, как у нас на фьорде. У этих клювы и хвосты острее.

— Острые, будто шило.

Сольвейг шумно втянула воздух и поморщилась.

— Я видел, как с тобой разговаривал Черный Зуб. — Торстен поглядел ей прямо в лицо. — И как хватал своими лапами. Будь осторожна.

Не успела девушка вернуться на середину судна, как к ней подошла Эдит и пристроилась рядом на сиденье:

— Болит?

— Да, ужасно. И еще озноб.

Эдит сощурилась и кивнула.

— И не только рука.

— У тебя болит сердце, — отозвалась молодая женщина.

Сольвейг в отчаянии замотала головой так, что ее золотые волосы заметались из стороны в сторону.

— Ох! — вскрикнула она. — А что, если я никогда не доберусь до Миклагарда?

— Я понимаю тебя, — ответила Эдит и очень бережно сжала ей правую руку. — Я правда понимаю.

Сольвейг втянула щеки и шумно сглотнула.

— Ожидай худшего, — наставляла ее Эдит. — Тогда все остальное покажется тебе блаженством. Ты сможешь удивляться даже самым ничтожным радостям.

Девушка уставилась на нее во все глаза. «Темные волосы постоянно лезут ей в глаза, — подумала она. — Будто блестящая челка у длинношерстного пони. Кажется, будто она всегда улыбается, даже если это не так. И тихо бродит вокруг меня ласковой тенью».

— Ожидать худшего? Тебе приходится так поступать, да? — Сольвейг запнулась. — Я знаю, что ты — невольница Оттара. Его рабыня…

Эдит скрестила ноги и накинула шаль. Из покрывала выпал черный жук и быстро побежал по палубе.

— Видишь? — спросила женщина. — Он свободен. Может идти, куда захочет.

— Но он не знает о своей свободе. И не знает, куда бежит.

— И что тогда лучше? Обладать свободой и не знать, что с ней делать, или быть рабом, но иметь цель?

— Звучит как загадка.

— Ты знаешь, что я из Англии?

— Да.

— А знаешь, где находится эта страна?

— На юге.

— На юго-востоке. Напротив Дании. За двумя группами островов.

— Шетландские, — вспомнила Сольвейг.

— И Оркнейские.

— А! Это ведь оттуда привез Слоти шахматные фигурки.

— Да, — ответила Эдит. — Он рассказывал мне об этом.

— Мне нравится, как ты говоришь на нашем языке. Как ты пробуешь слова, словно ступаешь по тонкому льду.

— Так и есть, — улыбнулась Эдит и подвинулась поближе к Сольвейг. — А ты хочешь знать, что… что случилось со мной?

— Ох! — выдохнула девушка. — Расскажи мне все!

— Нас атаковала ватага шведов.

— Но почему?

— Это как-то связано с проклятием. Его наложила старая Хильда… она была нашей знахаркой.

— И что они сделали?

— Они убили Хильду и пронзили моего отца копьем. — Эдит приложила руки к горлу.

— Нет! — вскричала Сольвейг.

— Отец был вождем. Они уволокли меня прочь от детей.

— Детей?! — не поверила своим ушам девушка. — У тебя есть дети?

Эдит печально опустила голову и показала два пальца.

— О, Эдит!

— Эмма, — прошептала та. — И Вульф.

— Нет, нет, — причитала Сольвейг.

Эдит схватила ее за руку — ту, что болела. Сольвейг вздрогнула, но не отняла руки.

— И тогда, — рассказчица сглотнула комок ярости, подступивший к горлу, — они отнесли меня к своей лодке. Я вопила, но они бросили меня внутрь и привязали. И отвезли в Сигтуну.

Девушка смотрела на нее, словно потеряв дар речи.

Эдит кивнула и продолжила голосом холодным, будто камень:

— И продали меня.

— Рыжему Оттару?

Снова кивок.

Мимо них с визгами пронеслись Брита и Бард. Эдит внезапно разрыдалась, и Сольвейг обняла ее одной рукой.

— Это все из-за Эммы. И Вульфа, — сдавленным голосом пояснила она. — В остальном у меня все хорошо.

— Все хорошо?! — возмущенно повторила Сольвейг. — Тебе нравится быть рабыней Рыжего Оттара? Тебе нравится, что он делает с тобой все, что пожелает?

Эдит поглядела на нее сквозь пелену из слез и волос.