Космическая шкатулка Ирис

Новая судьба и её небесные щедроты

Предосеннее солнышко, золотое и живое в своих тёплых прикосновениях, скользило по открытой коже рук, лица и шеи, по маленькой и тоже золотой бабочке, совершающей свой, возможно, и последний танец перед тем, как сгинуть без следа в первые же утренние заморозки. Что может быть лучше окраины не совсем ещё густого леса в такую вот пору. Когда длинные световые нити протянуты с синего купола между стволами деревьев и уходят в прогретую землю, едва касаясь многочисленных головёнок поздних цветов, украсивших, пока ещё по-летнему яркое, раскидистое платье своей растительной матери.

Ива в своих белых ботиночках, в изукрашенном, как поляна, платье стояла у старого дерева липы, глядя, как пляшет остальная голосистая молодёжь. Пока она была неподвижна, изъяна не было заметно, и девушка казалась по виду самой лучшей из всех, кто тут и отплясывал. Правда, в последнее время от постоянной неровной походки стало заметно опускаться левое плечо, – повреждённая нога тоже была левой. Она была уже заметно тоньше, чем нога правая, как ни старалась девушка её разрабатывать по методике, данной целителем. А по вечерам после того, как она покидала работу и возвращалась домой, нога глубинно ныла, болела. В дождливую же пору и спать не давала. Тогда Ива глядела в ночной мрак, стыла душой и телом, с ужасом ожидая своего скорого смертного часа. Всё это не прибавляло ей жизнерадостности, прежде так и переполняющей её. Но подобные мысли и скверные переживания она прятала от родителей, на работе же её втайне жалели и старались не перегружать, по преимуществу оставляя за нею ту работу в книгохранилище, где требовалось сидеть на месте часами. И тогда уже она и посетителей библиотеки не видела.

С противоположной стороны утоптанной и обширной поляны, среди путаницы усыхающих и совсем ещё зелёных кустарников вдруг возник Капа. Его горящий взор проявился раньше, чем он сам. Показалось, что на какие-то доли секунды пугающее мерцание висело само по себе без привязки к фигуре человека, как два неких тёмных сполоха среди ветвей. Так бывает, когда хищная птица ночи смотрит на свою дичь, незримая сама, но устрашая глубинным огнём нацеленных глаз. Но сейчас был разгар дня. И всё же Ива вздрогнула. Глаза Капы были карие, а издали так и вовсе казались чёрными, горячими неостывшими углями, как глаза у бабы Вербы во время путешествия через реку. Поскольку именно там Ива отметила, даже в сумраке, как ярко горели глаза старухи на Капу. Нет, причина была не в том, что старая вдруг сошла с ума и влюбилась в молодого мужчину, а в чём-то другом, для Ивы тайном. Как тайным оно было и для Капы, когда он пытался увернуться от взгляда старой магини, как он её обозвал. Наконец он вышел из зарослей, и страшная мистика его взгляда показалась Иве почти смешной. «Что это со мною»? – подумала она. – «Не надо мне было и пробовать того пойла».

… Отказавшись от услуги Ручейка в Храме Ночной Звезды, Ива, как она и решила, поднесла к губам старую кружку, до половины наполненную маслянистой жидкостью цвета старой бронзы. Она была желтовато-коричневой с чёрным мерцанием в глубине. Противная! Закрыв глаза, она выпила. Впервые за свою жизнь. И ничего не произошло. Вкус, кроме вкуса горелой ржаной корки содержал в себе и некую очень приятную терпкую составляющую, перебивающую основную горечь. Ива оглянулась вокруг себя. Никаких людей рядом уже не было. И вызолоченных новой краской стен Храма не было. Близкий горизонт вместо того, чтобы убегать от неё, едва она сделала шаг, стал приближаться. Она ощутила, что ноги у неё ровные, обе резвые, и побежала вперёд, почти не касаясь земли. На замшелом пеньке у возникшего леса, звенящего по-настоящему золотыми листьями, сидел дедушка. Он плёл корзину и мурлыкал себе под нос песенку про маленького мальчика, ушедшего по грибы. Вскоре появился и мальчик. Он нёс новую корзинку, полную грибов с красными и коричневыми шляпками на белых крепких ножках.

– Ну-ка, Клёнушка, давай их сюда, – сказал дед мальчику. – А ты чего стоишь как не родная? – спросил он у Ивы. – Пошли с нами варить грибной суп.

– Нельзя ей, дедушка, – сказал Клён, даже не посмотрев на сестру, – ты забыл, что она из другого мира? Не зови её раньше времени. Ей ещё жить и жить.

– Не хочу я больше жить такой уродиной, – заплакала Ива, – с вами хочу есть грибной суп. Чего мне ждать, кроме дальнейшего ухудшения и одинокой ранней старости. Если доживу. А как-то чувствую, что умру скоро.

– Не умрёшь, – спокойно ответил маленький Клён, – будешь жить и за меня и за себя. А когда женится на тебе Ручеёк и родите вы мальчика, ты назови его моим именем. Потому что я в него вселюсь, в младенца твоего.

– Ты смешной, Клёнушка. Разве Ручеёк станет моим мужем? Он же маленький.

– Да какой он маленький. Он уже совсем взрослый, – отозвался дед. – А через пару лет и вообще возрастная разница будет ерундой. Светлый Поток станет таким разудалым, таким умным, что всякая за него вышла бы, а он тебя любит. Только зря Клёнушка тебя обольщает. Не будет у тебя детей никогда, внученька.

– Да я помню, что я увечная, дедушка, – согласилась Ива. – Кому я нужна? Да и не люблю я Ручейка, в том смысле как любят женихов. Это же смешно. Ручеёк и муж?

– Он тогда будет уже Светлым Потоком. А ты будешь здорова, доченька. И не потому детей не будет, что не будет здоровья, а потому, что ты, хотя и хороша, а вроде цветка, сделанного из шёлка, не способного дать живое продолжение.

– Как же я стану здорова? Разве нога отрастёт? – Ива не очень прислушалась к определению себя как цветка – некой имитации под живую природу. Мало ли что бормочут те, кого в живых нет? Они же как сны, у них своя логика, вывернутая наизнанку. Поскольку они и обитают в изнанке, а не снаружи. Она как-то отлично понимала, что и дед и брат – принадлежат призрачному миру, а не живые люди.

– Придут посланцы с небес. Они излечат твою хворь.

– Посланцы с небес? – Ива сразу вспомнила человека в серебряном одеянии и с чудесным светлым лицом. – Разве они есть?

– Есть, – ответил дед. – Уже тут. Скоро повторно увидишь того, кого и видела в прошлый раз в Храме…

Надвинулась вдруг огромная чёрная туча со зловещим отсветом по краям. Она клубилась и бормотала на разные голоса. В испуге хотела Ива схватить брата и спасти его хотя бы на этот раз, но его уже не было нигде. И деда не было. Из пыли и мрака вынырнула повозка, но без лошадей, так что было непонятно, кто её тянет за собою. На повозке сидела баба Верба в своём ромашковом платье и с лихо развевающимися ничуть не седыми, а тёмно-русыми волосами, с белым лицом и яркими тёмными глазами, похожими на спелый чернослив. И всё же Ива её узнала. – Уходим! – крикнула баба Верба и схватила Иву за руку, пытаясь втащить её к себе. Она дёргала её за руку так сильно, что девушке стало больно. – Да очнись ты! – баба Верба брызгала ей в лицо чистой водой, и вода попала в рот.

Холодная чистая струя привела девушку в чувство. Ива очнулась. В Храме осталось совсем мало людей. Ручеёк, Рябинка, подружка Верба окружили Иву. Она сидела на чистом и светлом, отдраенном дощатом полу и ничего не понимала. Баба Верба, бледная, что не было ей свойственно, с участием гладила Иву по волосам. – Ну вот. Очнулась. Ты чего? Чуть не осталась у предков. Еле очухалась. Как уснула –то крепко. Эко тебя хватило. Кто же так не хотел тебя отпускать? – Волосы бабы Вербы были по-прежнему седые, косынка свалилась на плечи. Она была старая и не такая красавица, какой привиделась. – Баба Верба, какая же ты была красивая, – только и сказала Ива.

Из придела вышел старый маг Вяз и его помощник Капа. Старик совершенно седой, но с остатками черноты в бороде, подошёл к девушке и пристально посмотрел ей в глаза. Око Создателя переливалось на его груди всеми цветами радуги. Впервые Ива увидела, что светлые глаза мага под очень густыми седыми бровями, нависающими козырьком, совсем не сердитые, а очень старые, выцветшие почти до белизны. – Запомни всё, что увидела. Удержи в сознании, – сказал он. – Если с тобою произошло такое, значит, ты была допущена к тому, что скрывает твоё будущее. Ты чиста и светла как родник. Только такой душе открывают эту дверь.

Он ушёл, а Капа остался. Баба Верба стояла рядом и пялилась на него так, словно хотела его продырявить своими жгучими глазами из-под косынки, которую она успела натянуть едва не до носа. Капа, заметив её взгляд, незаметно, но ощутимо подтолкнул её к выходу. – Пора! Пора на выход всем! – ворчал он, обращаясь к девушкам и Ручейку, но неучтиво продолжал толкать бабу Вербу.

– Да отвяжись ты! Прилип как водоросль к веслу! Ты наливку-то с пирогами отдал старику? Или решил сожрать один? – заорала она, будто и не была в Храме. На её крик старый маг снова выглянул из придела, закрытого для прочих.

– Кощуников попрошу вон! – крикнул он сипло. И все потянулись к выходу.

– Как же я назад попаду? – обратилась баба Верба к девушкам и к Ручейку. Ручеёк пожал плечами.

– А возьму я лодку этого носатого. Надо будет, приедет и заберёт. Я заметила, что у него лодка там не одна. – Вначале было слышно, как она ойкала, скользя по наклонному берегу, выложенному белым известняком. Вскоре она уже гремела цепью, и только когда послышался всплеск вёсел, на пристани появился Капа и закричал во тьму реки, – Куда ты, старая! Лодку верни, подлая!

– Сам приезжай. У тебя другая есть. Я её сохраню, никому не отдам. Не бойся, – спокойно откликнулась она, поскольку была недалеко от берега. Капа демонстративно плюнул ей вслед. – Тьфу! Приеду, оттаскаю тебя за твою седую паклю! Лысой останешься!

– Не плюй в воду, вода накажет! – послышалось с реки. Девушки смеялись, развлечённые проделками бабки, уже забыв о пережитом страхе…

Кто-то тронул Иву за плечо сзади. Задумавшись, она не заметила, как Капа подошёл к ней с другой стороны. Девушка дёрнула плечом, давая ему понять его неучтивость. Кем он себя вообразил, что трогает её при всех?

– Как себя чувствуешь, Ивушка? – ласково обратился к ней Капа, – Как ночью я испугался, что ты уже не вернёшься из мира наших предков. Неужели там было настолько хорошо, что ты не хотела и уходить? Или же страшно? Кто-то не отпускал?

– Не пытай. Нельзя другому знать сокровенные видения.

– А многие рассказывают. Такую дурь порой несут, что и удивляешься, или у них предки такие ненормальные или они сами живут в мире, вывернутом наизнанку. Как в чужую голову влезешь? До чего же страшная бывает у людей, скрытая от внешнего взгляда, внутренность. Такая в ней чернота, такая путаница. Ну, есть тёмный лес после бури. С вывороченными корневищами, с ямами и с чудовищами вместо мыслей.

– У тебя светлая голова?

– Хотела бы туда заглянуть? В душу мою?

– Зачем мне? Или ты решил отказаться от будущего звания мага и взять себе жену? Да ещё жену увечную?

– Какая же ты увечная? Тебя сам Создатель, не иначе, любовно раскрашивал. А что несчастье с тобою приключилось, так что же… Горько, конечно. А вот что я надумал, Ивушка… – и Капа прильнул к её уху, щекоча кожу шеи. – Я от должности мага, от великой избранности не откажусь ни за что. Это ж такие возможности… А вот что я слышал от знающих людей. Храмы все постепенно сломают, как дороги на опорах всюду протянут от одного «Города Создателя» к другому. Люди забудут обычай предков. Ведь новых Храмов нигде уже не строят. Люди уйдут в «Города Создателя». А богатства-то у кого останутся? Уловила мою мысль? С такими сокровищами можно купить себе должность в Администрации любого Города, если не сам Город целиком. Я так знаю, что многие дети бывших магов там и правят. А ты думала, что все маги святы? Без жён так и жили всю жизнь? Да, по видимости, так. А в реальности? У всех милые девицы и молодицы не переводились. Я один, может, такой честный. Блюду закон, принятый у тех, кто посвящён Храму. Я и сам-то, Ивушка, сын такого вот мага – прелюбодея. А ты думала, что из милости меня старый взял к себе и посвятил Храму? Посвятил в тайны служения и в то, где хранятся его сокровища? Только вот мать свою я не ведаю. Что правда, то правда. Она меня и подкинула старому. Отомстила тем, что имя негодное мне дала. А он-то уже не мог имя моё сменить. Люди же видели, как меня нашли у дверей Храма. Вот так я и лежал в лодочке у пристани. Какая-то нагуляла, а потом старому и скинула. «На, тебе, козлище седой, чужое изделие получай, чтобы не скучать в одиночестве»! Он тогда не особенно старый был, а всё одно седой. Он и сам лета свои не помнит, по счету если. Видать здоровый был, если и сейчас такие тяжести ворочает! Вот тут недавно балка едва не свалилась на голову рабочему, так он её подхватил и понёс. А ведь и дерево такой толщины не всякий молодой парень поднимет. Богатырём он был. А тут чахни над драгоценной казной Храма, да вари пойло для простонародья. Всякий маг, чтобы ты знала, несколько жизней проживает.

– И ты хочешь взять меня себе как жену? – Ива замирала от удивления и страха, слушая его откровения. Но поблизости никого не было. Услышать никто не мог.

– Не буду я тебе лгать. Лгать не приучен. Ложь нарушает стройность мышления, снижает глубину постижения многих тайн. Лжец сам себя одурачивает, если на то взглянуть более высоким оком. Сиюминутно что-то и приобретёт, а данное Создателем чудо высокого разума уронит в грязь. Да и не видел я никогда, чтобы лжецы были наделены высоким разумом. Я хочу дать тебе счастье материнства. А себе ребёнка от тебя заполучить. Я ребёнка твоего возьму, выращу, а тебя не кину.

– Не будет у меня никогда детей! Мне дедушка так сказал. Не дано мне такого дара.

– Да ты серьёзно веришь тому бреду, что привиделся? Ты попробуй сначала, а там видно будет. Я дам тебе всё для жизни, как ты и сама захочешь того. Тебя же никто в жёны не возьмёт. Ты и сама о том знаешь. Ты усохнешь впустую. А пока ты вешний цветочек, так и поспеши родить себе ягодку-усладу для будущего одиночества. Разве не прав я? Ты сама-то подумай. А от тебя детишки будут пригожие да разумные. Может, и не одного успеешь мне родить. Пока хворь тебя не изглодала, не успела. А ведь вижу я, кусает она тебя по ночам. Вон под глазами твоими дивными синева залегла, да и личико побледнело против прежнего заметно. Исхудаешь, померкнешь. Потому и спеши. Не ломайся. Кому оно, твоё девство, понадобится? – Капа уже шарил по её бёдрам, оглаживал сзади её поясницу, тянул ручищу через подмышку к груди… Щекотал её шею своей бородой.

– Прочь иди! – крикнула она, и тут же спохватилась. Но никому не было ни до неё, ни до Капы ни малейшего интереса. Хромоножка, да смурной Капа. Самые никчемные они были на чужом празднике. Ива пошла прочь сама. Но в неприятном сильном волнении она тронулась совсем не туда, а вглубь леса. Потом неуклюже побежала, припадая на левую ногу, словно бы стремясь убежать от своей недоли. Вот и речушка – ручеёк. Она журчала прозрачной водой. Дно просматривалось полностью. Войди в неё, так и до пояса не достанет, такая мелкая. Через неё был перекинут ствол. Видимо, молодёжь пользовалась этой дорогой, чтобы углубиться в чащу для своих милований, от чужих глаз подальше. И тут она, осмелев, пошла по толстому и шершавому стволу, рискуя свалиться вниз. Но даже если бы было глубоко, она умела плавать, а тут-то по колено. Раскрасневшись от напряжения, вызванного совсем не простым для неё переходом, Ива довольно оглянулась назад. Сзади не было никого. Капа отстал. Она пошла по лесной тропке, и шла, шла, пока не очнулась там, где и было то проклятое место, забыть которое было невозможно уже никогда. Как ни старайся. И дерево-убийца так и лежало там же. Его никто и не тронул до сих пор. Оно было усеяно золотистыми гнёздами съедобных грибов, питающихся истлевающей древесиной. Покрыто бархатом красивого изумрудного мха, шёлкового и сухого на ощупь. А по виду казалось, что мох сырой, склизкий. Дерево, даже умерев само, продолжало жить вторичной жизнью. Девушка, забывшись, гладила ствол, ставший причиной её пожизненного несчастья. Частично лишь оно было спилено. Там, где и было то страшное место, когда обрушившись, оно накрыло собою её и Клёнушку. Глухо вскрикнув, она поковыляла назад, к тропинке. Зачем она сюда и пришла? Как смогла? Ведь это и не близко. Даже голосов гуляющей молодёжи уже не слышно.

Сбоку тропы вышел Капа. Ива уже не испугалась. Она была даже рада, что не одна в лесу. Но старалась идти быстрее.

– Да не ковыляй ты так быстро, утка хромая! – попросил Капа, – я уж запыхался бегать за тобою.

– Что? – поразилась она, – кто утка хромая? Я? А ты-то сам коршун глазастый и клювастый, как и говорила баба Верба. Ой! И правда! Ну, есть коршун.

– Нет уже твоей бабы Вербы.

– Она не моя. И почему же её нет? Как это нет?

– Она ночью лодку не ту взяла. Перепутала. Та, что хорошая, осталась. А она на дырявой поплыла. К рыбам на прокорм. А река-то широкая, да глубокая. А до берега-то бабка так и не добралась. Нет её там. Я проверял утром, как обнаружил лодку хорошую на месте, а дырявой не было. Дом её пустой стоял. Нигде её не нашёл. Заявку уже дал в пункт надзора за общественным порядком. Так-то вот. Будут искать в реке её труп.

Какое ужасное слово! Ива закрыла уши ладонями.

– Врёшь ты. Она не утонула бы. Она всю жизнь у реки жила. У неё козы в лугах пасутся. Она их доить ушла. Вот ты и не нашёл её.

– Козы в хлеву блеяли. Я их выпустил на луг сам. Пирожков себе взял. Всё равно пропали бы. Хороши были у бабки пироги. Зря не похаю. Не знаю, кто теперь там и будет на переправе. Да найдут кого, кто никуда уже не годится. И не жила твоя баба Верба ни у какой реки. Неизвестно, откуда она тут и появилась.

– Как же… – Ива остановилась. Она сопоставила молодую и красивую бабу Вербу, непонятно для чего возникшую в её видениях и то, о чём говорил Капа. Неужели, бабы Вербы нет на свете? Конечно, она была старой, а всё же такая страшная смерть! Да и какая смерть бывает не страшной. Она вгляделась в лицо Капы, стоящего впритык к ней. Если бы не был он так противен по своему характеру, был бы он и красив. Карие яркие глаза под дугами чёрных рисунчатых бровей, прямой крупный нос вовсе не походил на клюв, губы, почти открытые подбритыми усиками, были, правда, жёсткие, неприятные. Как и весь он в целом казался Иве неприятным человеком. Он не был слишком уж молод, но и не стар нисколько. – Ты, – произнесла Ива с трудом, поскольку от его взгляда её охватывало бессилие, смешанное со страхом, – ты – сын бабы Вербы. Я её видела молодой. Ты вылитый она.

– Кого ты видела молодой? Чего ты несёшь!

– Баба Верба – твоя мать. Она сюда и вернулась, чтобы тебя перед смертью своей увидеть. Я поняла ещё в лодке, что-то странное у неё к тебе было. Что-то невысказанное и тревожное выражали её глаза. Муку ужасную…

– Да не выдумывай ты! Нужна мне такая мать. Не было, и такой не надо! – Он схватил её в охапку и сталь щупать грудь через шёлковое платье. – Ах, какая же маленькая, девственная грудка… Не то что у Вешней Вербы… Не грудь, а козье вымя…

– Так ты с Вешней Вербой был? – изумилась Ива только для вида, поскольку все знали, что Вешняя Верба к нему бегает ночами. Ива сумела вырваться из объятий Капы, оказавшегося вдруг таким похотливым реальным козлом.

– Да она мне надоела, как будничная каша, – ухмыльнулся он отвратительно. – Она у меня только на голодные дни. А так я в столице таких ли дев имел. Я же в столице квартиру себе приобрёл на рынке свободного жилья. За огромные деньги, между прочим. Мне жалкое общественное жильё ни к чему. Я бы побрезговал и войти в такую клетку с тонкими стенами. У меня в столице целый этаж. Мой собственный. А ты думала, я только и делаю, что справляю требы для простонародья? Разносчик пойла для тёмных селян-дураков – ветоши уходящего навсегда мира?

– Сам ты! Не знаю и кто. Пусти меня, урод!

– Я тебе покажу урода! Ты сама уродка, должна благодарить настоящего мужчину, что возжелал тебя! Утка хромая!

– Возжелай свою Вешнюю Вербу, пусть она тебя благодарит!

– Я, если захотел, так по моему и будет! Я давно тебя хочу, и желание своё я отменять не буду! Я за последствия, возникни они, буду нести ответственность….

– Ай! Руки убери! – и тут такая грубая сила смяла её, потащила куда-то во тьму, поскольку Иве и зрение от ужаса отказало…

– Убери! Руки от девушки! Убери! Ты! Грязный! Мужик! – Чёткий и несколько странный голос прогремел в её ушах. Она открыла глаза пошире, почувствовав полную свободу от зажима зверя, которым стал Капа. Капа валялся на лесной подстилке, дрыгая ногами. Над ним стоял незнакомый человек. Одет он был в старую и довольно нелепую одежду, поскольку штаны и рубаха были коротки, а ботинки огромные и чудные настолько, что сам вид их отвлёк Иву от ужаса, в котором она всё ещё барахталась. Тёмные волнистые волосы с ярким блеском были длинные, почти до плеч, бородка волнистая и тёмная красиво обрамляла его подбородок. Глаза яростные от гнева на того, кто вознамерился насильно присвоить себе девушку. Сине-фиолетовые, невероятные глаза незнакомца не оставляли уже сомнения. Это был тот! Кто открыл двери Храма два года назад в ночь встречи с ушедшими предками. Правда, серебряного одеяния на нём не было. А вот бородка была. Значит, он точно не высокорослый мальчик, а зрелый мужчина. А ботинки те же самые. Здоровые. Как и он сам.

Капа ползком залез за пень, а потом уж и поднялся. Пиджак был в листьях и грязи. Он стал его отряхивать. Вероятно, он и сам уже ужасался тому, что настолько утратил ум. Лицо его было растерянным, напуганным, так что он и на себя, важного, нисколько уже не походил. – Попутал супротивник, зверь утробный овладел моим умом, – так он и сказал, непонятно к кому обращаясь. – Сам я себе поражаюсь… Ива! Я не хотел так… Я не понимаю, зачем я так….

Человек – незнакомец теребил своё ухо. Потом он отчеканил, но без особого выражения, отрывая каждое слово в предложении одно от другого тем, что делал между словами паузу. – Проси. Прощение. На колени. Встань. Пусть она. Тебя ударит. Если захочет. Пусть она. Решит. Что делать. Дальше. Ты – подлый зверь. Не человек. Я мог бы. Тебя убить. Без жалости. Но я не зверь. Твоё счастье.

– Ива! – возопил Капа, – я не понимаю, что творил! – Вопль его не был воплем страха. Он действительно пришёл в себя. – Бабка чего-то намешала в свою вишнёвую наливку! Я и пригубил-то чуть-чуть. Ты же знаешь, я дурь не пью никогда. Я человек серьёзный. Прости меня, моя белая уточка! – он подходил с опаской. На колени так и не встал, – Ударь меня! Я заслужил, – и он нагнул голову перед Ивой.

– Наливка? – переспросил незнакомец, теребя себя за мочку уха. – Алкоголь? Ты болен? Ты почему. Не лечишься? – он пристально, властно, но без угрозы смотрел на Капу. – Ты знаешь. Его? – повернулся он к Иве. Она тонула в его дивных глазах, ярчайших и блестящих как… Сравнить даже было не с чем.

– Он… Да. Знаю. Он больше так не будет. Не бей его.

– Разве я бил? Бей ты.

– Эх, Капа. Хотя я и не любила тебя, но уважала. А теперь? – Ива лишь для вида легонько стукнула Капу по загривку. – Уходи. Пусть он уйдёт. Он уже никогда так не поступит. Я знаю, – обратилась девушка к незнакомцу. Ей уже было жалко несостоявшегося насильника и кандидата в невозможного возлюбленного. Незнакомец в смешной короткой рубашке выглядел, тем ни менее, величаво. Он смотрел куда-то поверх их голов, думая о чём-то своём или что-то там высматривал, прислушивался к чему-то. Потом он опять впился в Капу глазами как жалами, так что Капа заметно покачнулся.

– Девушка – ребёнок. Как ты мог. Алкоголь не оправдание. Насилия.

– Ива, верь, что я заглажу свою вину. Давай я отвезу тебя домой через реку. Кто ещё тебя и отвезёт. Приходи к Храму. Я буду там. Не хочешь, чтобы я отвёз, так пошлю с тобою любого другого работягу. Как раз ремонтные работы идут в Храме. Пошли. Ты же не останешься с бродягой одна в лесу? – И понимая, что она с ним не пойдёт, он не знал, что ему делать. Оставлять её наедине не пойми с кем? Он уже забыл, что только что сам был для неё нешуточной угрозой.

– Она же сказала. Тебе. Уходи! – незнакомец двинулся к Капе. Ива неожиданно тронула странного бродягу, на бродягу ничуть не похожего, за рукав рубашки. Рубашка была… Как могло такое быть?! Это была рубашка её отца Ясеня. Не узнать её она не могла. Вот и дырочка на кармашке прожжённая, когда горящий уголёк из печки отлетел, и отец вскрикнул от неожиданности. И рукав, заштопанный матерью тёмно-синими нитками, а рубашка более светлая по тону. Он вдруг улыбнулся Иве, и её ослепили его зубы, его открытая доброта. Он вовсе не беспощаден, как прикинулся только что по отношению к Капе.

–Тут что? Поют, пляшут. Тут праздник? – Как-то постепенно его речь теряла обрывистость, становилась более связной.

– Праздник прощания с летом, – ответила Ива. – Пусть Капа уйдёт.

– Капа? Имя? Его?

Ива кивнула. Капа, поняв, что его отпускают, и наказания не будет, помчался в глубину леса, чтобы окольными путями выбраться к большой реке, к Храму Ночной Звезды, рядом с которым и стоял дом, где он жил со старым магом Вязом.

Ива топталась и не знала, что делать, куда идти. И потихоньку направилась в сторону речушки, где и было перекинутое с берега на берег упавшее дерево.

– Ты знаешь. Негодного человека? – спросил незнакомец, – Как он мог? Если вы знакомы? Ты юная. Почти ребёнок. Он старше. Мерзавец! – незнакомец поморщился.

– Почему ты говоришь так странно? – спросила Ива.

– Да? Звучит странно? Заметно? Но скоро. Будет обычно. Звучать. Моя речь. Я пока плохо. Могу воспроизводить. Вашу речь.

– Нашу речь? А какая же речь у тебя?

– Я. Из другой страны. Так тебе понятно?

– Из другой? Из той, что за океаном? Знающие и посвящённые в те или иные тайны нам рассказывали, что люди с другими лицами попадают к нам. Что где-то уже есть секретная скоростная дорога на опорах, проложенная через сам океан. И кто-то доставляет к нам для всякой работы в «Города Создателя» чужих людей. У них бронзовые по своему цвету лица, а волосы похожи на красные листья осеннего клёна. Их ставят на руководящие должности, поскольку они без жалости и сочувствия угнетают наших людей. Отец мой знает. Он же строит дорогу на опорах. Другие имеют лица несколько желтоватые, волосы сизо-чёрные. Но не от болезни так. Они просто другие. Они тихие и работящие, ни с кем никогда не ссорятся и работают с нашими рабочими там, где очень трудно работать. Раньше все удивлялись. Но теперь их стало появляться всё больше в «Городах Создателя». Никто уже не удивляется. А ты точно такой же, как наши парни. Только очень красивый, – выпалила она неожиданно.

– Я? – он улыбался, – ты так находишь? Что такое «Город Создателя»? Ты же так сказала.

– Это Город, построенный Создателем. Нас туда переселили. Я оттуда. Мой отец – строитель дороги на опорах, – не без гордости повторила она. Откуда и почему взялась эта гордость за себя, она не понимала. Но как-то хотелось подчеркнуть ему свою значимость.

– Кто он? Создатель? Ты видела? Его?

– Его никто и никогда не видел. Он же Создатель. Люди не могут Его видеть. – Вопросы ставили в тупик. Он спрашивал всем известные вещи, хотя никто и не знал ответов на вопросы, которые задавал незнакомец.

– Как же не видят? Если Города. Стоят повсюду? Кто-то же мог. Видеть.

– Но никто не видел. Никогда. Они возникают из неба.

– Как из неба? Падают? Их доставляют? На чём? Это невозможно.

– Так говорят. Они сначала как из воздуха. Появятся, пропадут. Потом вдруг оказываются на земле. Потом туда привозят людей. Отовсюду. Люди начинают там жить и работать.

– Очень любопытно, – сказал он, сбоку заглядывая в её лицо. Глаза он таращил так пристально, что казался до невозможности чудным.

– Почему на тебе рубашка моего отца? – спросила Ива, устав от расспросов о Городе Создателя. Она не знала ответов. Тайна Городов и саму её всегда смутно тревожила. Но было не принято касаться тем, если их нельзя объяснить. – Я её отлично помню. Это рубашка моего отца. О штанах ничего не буду говорить. Штаны как штаны. У всех такие есть. А рубашку я помню из-за прожжённой дырки на кармане. – Ива опять остановилась и дотронулась до кармана отцовской рубахи, ничуть не боясь странного незнакомца. В нём было что-то, отчего страха не возникало.

– Твоего отца? Ты же из Города Создателя. Он на другом берегу. Реки. Нет?

– Да. Но прежде мы жили тут. В нашем бывшем доме поселилось привидение… – и тут девушка вдруг всё поняла. Не привидение это, а незнакомец в фантастических ботинках, с фантастически-красивыми глазищами. Но… Дом как был, так и остался запертым. Тогда как он туда проник? Окна тоже закрыты наружными ставнями и заперты, не сломаны, не тронуты. Так было принято защищать пустые дома от бродяг, пока туда Администрация не вселяла других пришлых, но законных людей. Бродяги же не имели статуса законного и трудолюбивого жителя. Они и не работали нигде. И денег им никто не платил.

– Мой отец, – пояснила она, – заслужил честным трудом на полях по выращиванию хлебов право поселиться в Городе Создателя. Это же честь – жить там. Там роскошно. Там красиво. Не надо топить печей, ходить за водой. Там всё есть в огромных домах до облаков. Мой отец долгое время ездил в столицу по скоростной дороге для обучения тому, чтобы строить эти самые дороги. Мой отец очень образованный. Он молодой. Ему нет и сорока лет. Капа чуть-чуть и моложе моего отца. Я родилась, когда отцу было девятнадцать лет. А мне уже двадцать. Скоро я начну стареть.

– Ты шутишь? – засмеялся он, – ты – ребёнок. Совсем маленькая. – Он опять стал теребить мочку своего уха и морщиться.

– К тебе в ухо кто-то залез? – спросила она, – чего ты постоянно его трогаешь?

Он опять засмеялся, ослепляя зубами, искристыми глазами цвета спелой синей сливы. – Залез. Только жук не живой. Это мой переводчик. Когда я выучу язык. Хорошо выучу. Буду без него.

– В ухе жук? Тебе больно? Покажи, какой переводчик.

Тут он достал маленькую, телесную по цвету и по виду, горошинку. Протянул на открытой ладони. Она была не в ухе, а ввинчена в мочке уха, и не была заметной. – Это он. Мой переводчик. Универсальный. Язык входит в голову не сразу. Надо ждать. Какое-то время. Есть и такие люди. Которые схватывают языки сразу. Я другой. Я туповатый. На усвоение языков. Ты чувствуешь, я уже. Говорю быстрее? Да?

– Да, – похвалила она, чтобы его не огорчать – Как же ты пролез в наш закрытый дом, а замок цел?

– Я умею. Потом. Расскажу. Я взял только одежду. Я спал. Негде было. Ты же сказала. Дом необитаем. Это не нарушение? Вашего закона? Что делают ваши власти? С теми, кто бродяги?

– Да ничего. Бродят себе и пусть. Лишь бы преступлений не совершали.

– Этот мужик. Кто напал. Он – бродяга?

– Ты что! Он – помощник мага. Капа. Он важный. Кажется, он богат. Сказал, что у него целый этаж куплен в доме в столице. Но ему нельзя жениться, иначе он не станем магом. А он того хочет. Не знаю, зачем ему надо? Ведь Храм Ночной Звезды скоро сломают. Так все говорят.

– Красивое имя. Храм Ночной Звезды, – повторил незнакомец.

– Какое у тебя имя? – совсем осмелела девушка. – Меня зовут Ива. А у тебя есть же имя?

– Конечно. Я – Фиолет. Арнольд Фиолет.

– Какое трудное твоё имя. Фиолет Арнольд? Можно просто Фиолет?

– Можно, – согласился он.

– Красиво и похоже на название фиалки. Но если честно, оно какое-то женское по звучанию. Фиолет, – повторила Ива и вдруг споткнулась. Фиолет подхватил её. Он уже давно приглядывался к её походке.

– Что с твоей ногой? – спросил он, – ты такой родилась?

– Нет, – ответила Ива. – На меня упало дерево в сильную бурю. Ногу переломало. А срослось всё неправильно. Теперь я хромая.

– Да? – он встал на месте и загородил ей дорогу. – Ива. Какое прекрасное твоё имя. Однажды на прекрасной планете я полюбил. Девушку. Но я не мог дать ей счастье. Необходимое всякой женщине. Детей быть не могло. Я её отпустил. Она была не совсем той. Не такой, какую я хотел. Но другой рядом не было.

– Какой же она была?

– Капризной. Слишком рассудочной. Мы расстались с мукой. Для меня особенно-острой. Для неё же то было… Игрой больше, чем чувством. Себялюбием. Она хотела того же, что и этот. Негодяй Капа. Богатства. У меня не было. Не было этажа в столице. Ничего. Только работа. Моя любимая, настоящая. Работа мужчины. Путешественника по мирам. Их очень много. Миров. В Космосе.

– В Космосе? – повторила Ива, – что такое «В космосе»? Где это находится?

Фиолет поднял руку к небу, – Там.

Она подняла голову кверху. Предвечерние, вытянутые и распушенные облака создавали иллюзию небесных троп. Они манили забраться туда, чтобы найти где-то там другую жизнь, другую и милостивую судьбу…

– Ива, я должен осмотреть. Твою ногу. – Чем больше он говорил, тем реже он разрывал предложение на отдельные слова.

Девушка в смущении приподняла подол длинного платья. – Зачем тебе?

Он без церемоний задрал подол выше и осмотрел её ногу. – Если бы ты согласилась. Пойти в одно место. Со мною. У меня есть в моём звездолёте. Такая штука. Лечебная капсула. Там можно посмотреть ногу насквозь. Всю. Чтобы понять. Чем помочь. И как. Если возможно.

– Как же это насквозь? В каком таком звездолёте? – ничего не поняла Ива.

– Там, – он указал рукою в чащу леса. – Ты должна верить, Ива. Я друг. Я не зверь Капа. Я тебе как отец. Мне тоже тридцать девять лет.

– Тебе? – поразилась она, – ты же юноша по виду!

– Я давно не юноша. У нас несколько другие биологические параметры. Я только посмотрю, что с ногой. Даже не я. Там особая машина. Она и лечит. Если возможно. Поскольку у меня только для первой и экстренной помощи. Медицинский робот. А тебе, может быть, уже не поможет и он. Если бы переломы были недавние. А так – не знаю. Хотя бы оценим твою травму. Можно ли помочь. Мне жаль тебя. Ты настолько милая девочка. Этот Капа – тварь! Как так можно? Зачем ты не дала его избить? Такие понимают только силу. Превосходящую силу.

– Ты сказал, что ты как отец. У тебя есть дочь? – Но Ива ему не верила. Не могла поверить, что он ровесник её отца.

– Нет. У меня не может быть детей. Я – гибрид. Понимаешь? Производное творение. От смешения двух рас. С разных планет. Отец – неизвестен. Мать – непонятно кто. Откуда вообще. Если бы я родился девочкой. Дети могли быть. А я мужчина. Я могу любить. Но я не могу дать женщине ребёнка. Таков итог. Межпланетной связи. Печальный. До времени я не знал. А потом было грустно. Теперь я привык. Детей не будет никогда.

– Да? – опечалилась Ива, как будто собиралась родить от него ребёнка. Но ей стало его жалко. Такой красивый и не будет детей?

– Я не могу с тобой пойти, Фиолет. Я должна завтра быть в Городе Создателя. Если я не приду на работу, то меня выгонят оттуда. Так нельзя. Нарушать правила жизни в «Городе Создателя» означает высылку оттуда.

– Работу можно найти. Всегда. Нога же важнее. Мы с тобою только узнаем. Чем можно тебе помочь. – Фиолет вздохнул. И так по-человечески прозвучал его вздох. – Странный сюжет встречи, – сказал он, – как в бездарном старом фильме. Герой спасает девушку. От нападения, от насильника. Она его… А что она его? Благодарит поцелуем, – засмеялся он и сам поцеловал её в щёку. – Как назвал тебя тот гад? Белая уточка. Ты, правда, ковыляешь как уточка. Такая же мягонькая. Беззащитная. Маленькая. Пойдем, Белая Уточка. Вдруг удастся поправить твою ножку. Работа? Какая у тебя работа?

– Я выдаю книги читателям. А что такое фильм?

– Потом расскажу. Если у вас нет такого развлечения, не поймёшь. А книги кто угодно выдаст. Твоим читателям. Работа твоя неважная. А нога твоя тебе важнее. И где потом жить неважно. Здоровье важнее. Городов же много. И планет много. – Фиолет взял её за руку. Повелительно и так, что Ива его послушалась. В конце концов, то умирать была готова, так жить не хотелось, а то испугалась. Чего? Если Капа ничего не сделал, то такой прекрасный Фиолет – спаситель никогда не сможет стать насильником.

– Я только присяду, – сказала она, вдруг ощутив страшную усталость, непонятно откуда навалившуюся на её ногу. Фиолет с лёгкостью поднял её на руки. Она даже удивилась, её ли это тело? Такое лёгкое!

– Действительно, – сказал он возле самого её уха, – ты будто из одних пёрышек. Уточка и есть. Отдохнёшь чуток, а там я тебя спущу на землю. – И он пошёл вперёд. Будто шёл один. Или нёс маленькую уточку в своих руках.

Они вышли к круглой поляне. Поляна как поляна. Не считая того, что трава была полностью сожжена, а деревья по краю смешанного леса, обращённые к поляне, были начисто лишены сучьев и листьев. Они стояли как несколько обгорелый частокол, а с той стороны, где были развёрнуты к лесу, деревья зеленели, как обычно.

– Что тут горело? – спросила Ива, – зачем мы сюда пришли? – и ей вдруг стало страшно.

– Остановись! – крикнул Фиолет, едва она от растерянности попыталась пройти в центр обгорелой поляны, словно бы ища спасения уже от странного провожатого. И тотчас же она ощутила препятствие, не пускающее её продвинуться туда, куда она и устремилась. А поскольку Ива почти разбежалась, то и получила отбрасывающий удар. Не сильный, но испугавший больше самой поляны. Она села на обгорелый не то мох, не то траву и смотрела в незримое препятствие. Может быть, она уже сошла с ума? И не было никакого нападения Капы, загадочного Фиолета и разговора с ним, а всё это продолжение её путешествий по запредельному миру предков? Небо над поляной синее, не изменившее свой цвет, а облака – небесные тропы как-то незаметно истаяли. Лес позади и дальше за пределами поляны зелёный, предосенний и тихий, без мошкары, с запахом грибов и лёгкой пряной горечи от увядающих трав. Сухо, тепло, на бред не похоже. Фиолет достал откуда-то сверкающий браслет и надел его на руку. Он прикоснулся к незримому препятствию рукой, и оно заискрило синими искрами. Он взял девушку за руку и быстро прошёл вместе с нею через то, чего, вроде, и не было, но что не пускало. Опять сзади посыпались синие искры и лёгкий треск, как от разрыва жёсткой тряпки. Перед Ивой возникло то, что не имело определения на её языке. Блестящее, округлое и огромное тело занимало практически весь её обзор. При подходе к этому, не определимому словесно диву, Фиолет опять прикоснулся к стене, если это было стеной, и открылся проход. Они вошли и внезапно оказались в странном, но помещении. Скорее даже зале, подобном залу небольшого Храма. По бокам были округлые выпуклые двери. Закрытые. Всё помещение слегка серебрилось и как бы мерно дышало, что-то вздыхало за стенами, тренькало, иногда попискивало. – Кто там? – спросила она, решив, что лучше отбросить страх и довериться Фиолету.

– Никого, – ответил он. – Я один. Я и искусственный интеллект звездолёта. Это звездолёт. Для небольшой группы людей. Его зовут «Пересвет».

– Значит, он живой? Если у него имя? И где люди?

– Он машина. Но машина не мёртвая. Я не встретил людей. Тех, кто ожидали «Пересвет». Я один. Я заблудился. Причина не выяснена. Как называете вы свою планету? Свою звезду?

– Звезду? Планету? У нас есть Родина. Есть солнышко, есть око Создателя. Оно светит нам по ночам. Оно возникает в центре неба ночью, и от него расходятся сияющие лучи. Есть много и много звёзд. Они маленькие, но тоже сияют по ночам. Ты разве не видел?

– Око Создателя? Так вы называете что? То яркое созвездие. Что расположено в центре вашей эклиптики? Красивое имя.

– Ты уже говоришь нормально, – отметила Ива.

Фиолет открыл одну из дверей. Хотя, как и открыл. Она просто убралась в стену сама собою. Они очутились в небольшом и пустом помещении. Посередине стояло сооружение, похожее на кровать, но полностью прозрачную и укрытую сверху куполом.

– Сюда, – сказал Фиолет, – ты ложишься. Я буду изучать твою ногу. То есть не я. Робот даст все данные. После изучения.

Обмирая, девушка приблизилась как к собственному гробу и послушно легла, устав и удивляться и пугаться. От Фиолета продолжало исходить нечто, что давало ей успокоение, уверенность, – ничего плохого не произойдёт. Возможно, он как-то и чем-то на неё воздействовал, но она была слегка заторможена. Прозрачный купол отъехал сам собою абсолютно беззвучно, и едва она легла на приятно-тёплую мягкую, упругую поверхность так называемой кровати, как купол опять надвинулся уже над нею. Возникла тихая вибрация, похожая на отдалённую музыку, на широко открытые глаза стал наползать белый туман, и Ива отключилась. Очнулась она так, словно бы спала, и даже не сразу поняла, где она и с кем. Фиолет стоял рядом. Купола над кроватью не было. – Вставай, – сказал он и протянул руку для помощи. Вылезая, Ива увидела, что высокая кровать сама опустилась до уровня пола, и ей не пришлось прыгать вниз. На стене рядом с диковиной кроватью возникли некие узоры и даже картинки. Мерцали какие-то знаки, то пропадая, то возникая уже в новой конфигурации. Они были разноцветные. Какой-то голос что-то тихо и в то же время мелодично говорил что-то неразборчивое. Фиолет сел в белое круглое сидение, непонятно откуда тут появившееся. Оно напоминало половинку скорлупы от яйца, но яйца очень большого. Без всякого звука из стены выехало второе такое же сидение – половинка скорлупы, и он знаком велел ей сесть. Она села, и упругое мягкое сидение обхватило её, приняв форму её тела. Стало очень легко, поскольку пропало ощущение собственного веса. Фиолет был погружён в рассматривание того, что показывала ему стена. Там постоянно что-то менялось. Иногда он нажимал пальцами на рисунки, и они исчезали, появлялись другие рисунки и знаки. Иногда что-то приятно для слуха пиликало.

– Понимаешь. В чём дело, – сказал он. – У моего медицинского робота ограниченные возможности. Он создан для экстренных случаев. Если бы перелом был свежий. Он починил бы тебя. Через несколько дней ты прыгала бы. Как прежде. Когда была здорова. Или при наличии врача робот починил бы тебя. Но я не врач. Я не обладаю полнотой нужных познаний. Тебе нужна операция. Очень сложная. Её может сделать врач. Я же космодесантник. Технарь. Прогноз на будущее неутешителен. Кость на грани злокачественного перерождения. Процесс может принять и ураганное течение. Внезапное и быстрое. Ты можешь умереть очень быстро. Я дам тебе необходимое лекарство. Чтобы восстановительные процессы брали верх над деградацией костной ткани. Чтобы иммунитет не был подавлен, а работал активно. Но чтобы восстановить ногу, нужен врач. Не думаю, что тут такие технологии есть.

Фиолет вышел, и вскоре вернулся. У него в руках был какой-то носок телесного цвета. Он быстро и ловко нахлобучил его на её ногу. – Ортез, – сказал он. – Будешь носить, и не будешь так сильно хромать. Напряжение на кость будет ослаблено. На ночь снимай. Раз в неделю просто прополощи его. В чистой воде. Всё. Ему нет сноса. Нога в нём будет дышать. Застойных явлений не будет. Особый материал.

Ива даже не почувствовала того, что на ноге что-то есть. Она потрогала носок. Он был атласный и походил на настоящую кожу. Стена внезапно погасла, стала, как и была. Пустой и серебристой.

– Что за другими дверями твоего волшебного дворца? – спросила она.

– Там отсеки для проживания людей. Для их отдыха и сна. Технические отсеки. Рабочие отсеки. Главный отсек управления, где собственно и находится центр корабля, его искусственный интеллект. Этот отсек медицинский.

– Очень легко у тебя дышится, – заметила она.– И свет как под небом сидишь, когда солнышко перестаёт сиять. Ранним вечером или утром. – Она озиралась в поисках источника света. Но таковых не было. Свет был, а откуда он брался, неизвестно.

– Мы должны идти, – сказал Фиолет. – Я должен экономить энергию. Для этого надо отключить системы жизнеобеспечения. Включить режим автоматической починки порушенных частей машины. Искусственный интеллект сам починит, что надо. Если сможет. Восстановление очень долгое. Я не теряю надежды на восстановление звездолёта. Вернуться домой. Если нет, то искусственный интеллект «Пересвета» угаснет, истратив свой ресурс. Вроде, как умрёт. Мне придётся остаться тут навсегда.

– Что же тогда с тобою будет? Что будет с твоим звездолётом, если спрятанный в нём Пересвет умрёт?

– Звездолёт станет ненужным хламом. Под собственной тяжестью он погрузится. В подпочвенные слои грунта. И даже глубже. Он как бы сам себя похоронит. Ясно? Автоматически запустится режим самоликвидации. Звездолёт обладает невероятной плотностью. Утратив свой интеллект. Свою особую жизнь, он станет не способным. Держаться на поверхности. Он утонет в грунте. Как камень в воде. Вроде, сам себя захоронит. Чтобы не отравлять продуктами собственного распада. Вашу землю. Ты поняла?

– Не очень. Но страшно.

– Чего же страшно? Было бы плохо, если бы я погиб. Но я выжил.

– Поэтому ты и взял одежду моего отца, что твоя одежда очень уж странная. Я же видела тебя в Храме два года назад. Ты помнишь это? А ботинки моего отца тебе не подошли? У него, конечно, не такой большой размер ноги.

Он внимательно вгляделся в её глаза. – Я разве был в Храме? Когда? Я ничего не помню, – пробормотал он настолько растерянно, что Ива ещё раз убедилась, насколько он человек, а не Супротивник, как говорил тогда Капа.

– Как же не помнишь? Ты ещё открыл двери и вошёл. У тебя был такой горящий взор, и серебряное одеяние было похоже на свечение, в которое ты был заключен целиком.

– Я получил сильную контузию. Плохо помню те дни.

– Где же ты жил целых два года? Зимой, когда снег и мороз?

– Я не помню,– он заметно растерялся. Он ширил на неё свои глаза так, что невольно напомнил смешного и наивного Ручейка. Вдруг он страдальчески поморщился, – Где придётся. Так я думаю. Тут же много брошенных домов.

– Да ведь мороз, если зимой.

– У меня есть одна хитрая штучка. Она может обогреть самый большой дом. И никто не заметит. Если я тихо ночевал в таких пустых домах. Люди не замечали. Ничего.

– А еда? Ты воровал?

– Нет. У меня есть синтезатор пищи.

– Как это?

– Тут на звездолёте. Я брал запас на долгие дни. Был сыт. Мне немного надо. Зато я много путешествовал. Даже ездил на ваших скоростных дорогах. Жил иногда в вашей столице. Кое в чём сумел разобраться. Да и ты мне будешь теперь помогать. А я тебе. Или ты не хочешь?

– Я? Хочу. Но чем я могу помочь?

– Своей дружбой.

– Это очень хорошо. Что у вас бесплатные дороги. А еда, одежда. Без проблем. Когда я освоюсь, я найду подходящую работу. Но если начистоту. Мне почему-то не нравятся ваши Города Создателя. Они похожи на бездушные машины. Люди как винтики. Жизнь никчемная. В провинции жизнь пока настоящая. Хотя и несовершенная. Не возвращайся в Город Создателя. Там ты ничего не приобретёшь. Кроме неизбежного оглупления.

– Как же без родителей?

– Тебе двадцать лет. Ты должна сама выбирать свой путь. Я буду обучать тебя всему. Что знаю сам. Ты станешь умной девочкой. Да ты и так умная. Но будешь образованная. Зачем тебе сидеть в книгохранилище? В одной половине ваших книг заблуждения и чушь. В другой половине – умышленный уже обман. Зачем тебе Город Создателя?

– Кем же я буду для тебя?

– Друг, сестра. Кем захочешь. Я одинок. Ты тоже. Разве я не угадал?

– Угадал. Ты покажешь мне свою еду? Мне любопытно, какая она.

Фиолет вздохнул. – Я не жадный. Но энергию надо экономить. Ради тебя я готов стать немного транжирой. Чуть больше потрачу, чуть меньше. Если не повезёт, по любому я стану местным жителем. Если поломка несущественная, то экономия уже не важна. Ты будешь моим счастливым талисманом, Белая Уточка. – Он повёл её в столовый отсек.

С того самого дня Ива вернулась в свой старый дом. Родители поплакали, но отпустили её. На работе её уволили без сожаления. Карточки жителя «Города Создателя» лишили. Она перевезла целый плетёный короб своих нарядов на лодке, взятой у Капы. Перевозил её Фиолет. Баба Верба так и не нашлась. На её месте работал какой-то старичок. И по всей округе разнеслись слухи, что хромая Ива нашла себе мужа-бродягу. Что было всем и понятно. Хромая не хромая, а девка своей, хотя бы и обгрызенной, дольки счастья хочет. Где ей хорошего мужа найти? Но бродяга был какой-то особенный. Очень красивый, рослый и улыбчивый. Преступлений за ним не числилось, подозрительных следов он нигде не оставил. В списках отверженных или беглых не числился. Так, придурок какой-то. Где-то откуда-то был изгнан из одного из «Городов Создателя» за профнепригодность. Как и сама Ива. Так что Иве – хромоножке местные власти разрешили жить в доме её же родителей с новоприобретённым мужем. И забыли о ней.

У Ивы началась жизнь, полная небывалого счастья. Она устроилась работать на крупное местное производство хлебовыпечки. Хлеба выпекали так много, что большую его часть увозили по скоростной дороге на грузовых машинах в саму столицу «Центральное Древо Мира». Столица не просто так называлась Древом. Она и напоминала такое древо, только распластанное по поверхности. Длинный бескрайний центральный проспект, от которого расходились в разные стороны то широкие, то узкие другие проспекты. От них также в стороны тянулись уже неширокие и даже совсем узкие улицы и улочки. По центру широких проспектов равномерно стояли опоры, на которых в вышине проносились на трёхуровневых, разных цветов и разной высоты дорогах скоростные машины. Если общественные, то длинные, если маленькие, то принадлежавшие людям с более высоким, чем прочие, статусом. В определённых местах вверх вела лестница для того, чтобы люди поднимались к машинам с теми номерами, которые и были им нужны для нужного им маршрута. Сами лестницы были закрыты гофрированным куполом с прозрачными вставками для освещения.

Ива пропахла хлебом настолько, что Фиолет говорил, что сыт одним только запахом, которым она пропитана. Он умел всё. Но работать он не хотел. Говорил, что ему нельзя быть прикованным к одному месту, нельзя допускать тесных контактов с местными людьми. Он действительно надолго отлучался. Иногда чинил свой «Пересвет», говоря, что искусственному интеллекту необходима его помощь там, где сам этот загадочный интеллект без тела и облика бесполезен. Впрочем, его телом и был сам звездолёт «Пересвет». Иногда он просто уезжал в столицу, ничего не объясняя Иве. Он умел рисовать потрясающие картинки, привозя из столицы необходимый материал для рисования. Он делал всё настолько быстро и виртуозно, а на восхищение юной своей жены честно объяснял, что рисует программа, а не он сам. Какая программа? Он отвечал, да не важно. Важно, что можно продать в столичном огромном центре по распродаже индивидуальных поделок и прочих красивых вещей, сделанных не на фабриках, а самими людьми вручную. Картинки он кому-то сбывал. Тому, кто и продавал. А Иве привозил деньги. Иногда они вместе ездили в столицу, и она покупала себе всё, что и хотела. Разве был нужен ей теперь какой-то «Город Создателя» со своими комфортабельными домами и прямыми обустроенными улицами, наполненными безразличными необщительными людьми?

Фиолет уже не ходил в старье отца. Ива заказала ему одежду в швейном предприятии по его мерке. А вот обувь он менять не хотел. Он сообщил ей, что в его обуви хранится и защитное оружие, и связь его со звездолётом. И много чего, ей непонятного и для неё невероятного. Ботинки, действительно, были тяжеленными. Они частично утратили свой серебристый блеск, несколько потускнели, но Фиолет тщательно их чистил по вечерам и говорил, что им износу нет.

Длинными вечерами, особенно зимними, они миловались в постели, где некогда родители Ивы зачали и её саму. Печь отлично грела дом без всякого угля. Фиолет пихал в печное устье маленькое зёрнышко, колдовал над ним, и вдруг печь становилась горячей настолько, что можно было и готовить на печной плите. Тепло было ровным, постоянным, и никогда не было ни избыточно жарко, ни чрезмерно прохладно. Быт, похожий на сказку, способствовал и любви, похожей на сказку. Фиолет умел рисовать не только зримые картины. Он умел рисовать их и на её коже своими пальцами, те, которые открывались только её чувствам и ощущениям. Его первое глубинное прикосновение к ней как к жене, похожее на раскаленный укус, оставило после себя не ноющее жало, а стало истоком последующего безбрежного разлива уже совместного счастья. Произошло это уже после того, как они прожили вместе всю осень. Вначале Фиолет хотел только родственных уз. Ива разделяла на словах его устремления только к родственной близости, а сама робко мечтала совсем о другом. Мечтала на работе, когда обжигала руки о горячие хлеба, забывая надеть рабочие рукавицы, мечтала у колодца, глядя, как чистая вода, бегущая из общественной подземной трубы, переполняет её маленькое ведро и устремляется на землю, заливая её обувку. Мечтала, идя по уже подмерзающей, предзимней дороге утром на работу, и когда возвращалась домой по ней же, но раскисшей на солнышке. Когда готовила обед на печи, ставшей в одночасье волшебной печью, когда стирала в корыте своей матери, когда мыла деревянные тёплые полы, отполированные в своё время отцом, когда украшала свою житейскую нишу всякими пустячками, радующими глаз. И удивлялась, как она могла быть довольной, живя вне пределов такого родного уютного дома, в обездушенном и чужом «Городе Создателя». В его таком же холодном комфорте, словно бы и не принадлежащем человеку.

Однажды прибыл отец Ясень. Он переправился на лодке. Сказал, что дорога на опорах скоро перекинется через реку и соединится с тою, что связывала провинциальный старый город с ЦэДэМом. Так что он и мать будут часто её, дочь, навещать. Он боялся увидеть Фиолета, и вышло так, что и не увидел. Он обрадовался, заметно освоился в старом привычном жилье, сознался, что не хочет знакомства с бывшим бродягой, кого подобрала дочь, но её не осуждает. Он потрогал тёплую печь и страшно удивился, не увидев в топке угля. Зачем-то он дверцу в топку открыл, по старой привычке проверял, хорошо ли горит или наоборот, хорошо ли прогорел уголь. Ничего не увидев, кроме серой и старой золы, он замер, не веря глазам, но веря своим осязательным ощущениям.

– Это… чего… такое?

– Волшебство, – просто ответила дочь. – Я же тебе говорю, что я нашла в лесу волшебника. Он был бездомный, поскольку свалился из своего волшебного мира сюда по несчастью. А ты не поверил. Посчитал, что я шучу или рехнулась от затяжного и своего уже несчастья. Ты же никому и ничего не расскажешь?

– Кому бы это? – ответил отец, пребывая в состоянии зависания. – Я разве тебе счастья не хочу? Да кем он ни будь. Пусть и волшебник, каковых не бывает нигде. Любишь его, волшебника-то?

– Как бы ты думал? Могла я, не любя, пустить в наш дом нелюбого? Могла убежать из «Города Создателя», о котором все только и мечтают. Поскольку ничего не понимают. Думать не умеют. Могла? Чтобы ходить за водой к колодцу и стирать в корыте? Работать на производстве по хлебовыпечке вместо сидения в тихом и удобном зале с книгами? А в цеху знаешь как? Не очень тяжело, но жарко очень.

– Где же он, твой волшебник, работает?

– Волшебник не может работать в цеху или на постройке дорог как ты. Он же не человек. Не такой как ты, как другие. Но денег он мне приносит больше, чем зарабатываешь ты.

– Ты смотри, чтобы этот волшебник не оказался вором.

– Вором? Фиолет вором? – Ива рассмеялась. – Да он с неба рухнул, папа! Он и не может чужого взять. Он не так скроен, чтобы вред хоть кому причинить. У него в лесу дворец запрятан, так там можно любую вещь сотворить при помощи его волшебства. Поскольку не могу я ничего тебе объяснить.

– Вроде и не безумная ты, а плетёшь такую ахинею. Какой дворец в лесу? Чего там не живешь, если дворец есть, полный волшебства? Чего работаешь в хлебопекарне, пусть и большой? – отец стал красным и несчастным. Он даже чаю не отхлебнул ни глоточка.

– Нельзя там жить. Ты понимаешь, во дворце том заключен некий разумный и мощный дух. Но он болен. Он должен исцелить сам себя, и тогда дворец сможет улететь на своё небо, вернее, за пределы неба, в звёздную глубину. Тогда Фиолет тоже улетит. А я каждую ночь молю Создателя, чтобы тот дух по имени Пересвет умер окончательно, и Фиолет никуда не улетел. Я говорю тебе чистую правду, папа, хотя она и похожа на вымысел ненормального человека. Я нормальная, папа. И больше, чем нормальная. Я очень счастливая. Фиолет сумел вылечить мою ногу от боли. Если его Пересвет починит сам себя, то он может починить и мою ногу так, что она будет нормальной. Такой же, как и до… Ну… Ты знаешь. Теперь у духа машины нет необходимого ресурса на то, чтобы сделать мне сложнейшую операцию. Если он истратит свой ресурс только на меня, то сам умрёт и вынужден будет зарыться глубоко в землю, как и положено мёртвому телу. Фиолет бы согласился и на это. Ради меня. Но он не уверен, что ресурса может хватить на операцию. А тогда – крах и мне и живому дворцу. Если ресурс иссякнет, то из дворца даже невозможно будет выйти наружу. Так там и задохнёшься, и погрузишься с ним вместе вглубь земли. Фиолет всегда рискует, заходя туда. Но он не может не заходить, поскольку должен проверять, как работает система корабля. Как Пересвет восстанавливается, или наоборот, разлаживается, угасает, распадается.

– То дворец, то корабль какой-то, то ещё дух появился вместе с Пересветом – Фиолетом! Что же с тобою такое? Доченька моя! Начиталась книжек от дураков в своей библиотеке, – отец взял себя ладонями за разгоревшиеся щёки и смотрел на безудержно говорившую Иву. Но как быть с печью?

– А вот смотри, – и дочь, взяв чистый лист очень плотной бумаги, провела по нему маленьким предметом, зажатым в кулачке, так что и видно его не было. По листу пошла рябь, и вскоре возник пейзаж, но не раскрашенный. Разлив реки, на острове Храм Ночной Звезды. – Фиолет сам раскрашивает, поскольку для того, чтобы был цвет, нужно более продвинутое устройство. А оно хранится во дворце. Его сюда нельзя принести. Оно работать не будет без подключения к общей сети, встроенной в сам «Пересвет». Фиолет подзаряжает там своё маленькое устройство, которое носит всегда при себе, и уже дома рисует что угодно и где угодно. Хоть на печи, хоть на стене можно.

Отец молчал, не верить глазам он не мог. – Дай-ка, гляну. Мне подари. Буду смотреть и о тебе думать. Помнишь, как ехали по разливу, и ты ещё мечтала о своих волшебниках? У меня сердце заходилось от жалости. Какие, думаю, тебе теперь женихи, бедняжка моя. Мечтай, не мечтай, не будет никого. Если только бродяга пропащий и польстится когда… а вот и польстился. Волшебник. – Ясень долго сидел в полной прострации. Чай заледенел, уютный дом дочери, прибранный, светлый и ощутимо наполненный счастьем живущих тут людей, окутывал его душу и внешним и внутренним теплом. Он понимал, что ей хорошо, что бродяга не бродяга вовсе, но вот кто? И тревога за возможное разоблачение недолжной для грубого мира сказки, её преследование со стороны тех, кто не хочет, чтобы жизнь была сказкой, её неизбежное изгнание при обнаружении туда, откуда она и свалилась, сжала его сердце.

Он ехал обратно на лодке, и чёрно-белая картинка жгла его спину, поскольку рюкзак болтался сзади. Он ничего не мог понять, а потому решил для собственного спокойствия забыть о том, о чём и рассказывала дочь. Ведь главное в другом. Дочь счастлива со своим волшебником, свалившимся откуда-то из-за пределов неба. А много ли чего и знают сами нормальные люди? Думал он. Считающие себя таковыми. Хоть кто объяснил, кто строит «Города Создателя»? Для чего сгребает туда людей со своих обжитых мест? И ради ли блага всех, как о том иные думают? Разве благо бывает бесплатным? Конечно, работа, чётко заданный режим жизни, опять же скука, на полноценное благо не тянули. Поскольку даже в будущее заглядывать не хотелось. Попросту и незачем было. Чего там будет, кроме того, что уже и есть. И думалось ему в ночное бессонное время, редко, а думалось, что не к добру людей эти «Города Создателей», а к чьему-то чужому благу тех, кто их и создаёт. Кого никто не видел. Никогда. И впервые захотелось ему поговорить об этом с неведомым волшебником, с кем и жила дочь. Если был за пределами неба, мог и видеть оттуда многое, мог и понимать много больше всех прочих, живущих тут и нормальных.

Пришла вдруг Вешняя Верба. Ива не хотела её впускать, но она так колотилась в окно, что наверняка знала, бывшая подружка дома. Бывшая, потому что Ива уже не желала привечать подруг. Не нужны они ей стали. Один Фиолет и был её другом, и всем на свете. Тем самым светом в окошке, о чём и калякала некогда баба Верба на лодке с Капой. Даже отец пришёл и сидел как чужой. Ненужный. Иве хотелось, чтобы он поскорее ушёл к лодочной пристани. Она всё смотрела в окно и говорила отцу, как бы дождь не пошёл, как бы не остудил отца, а он такой восприимчивый ко всякой хвори. А то и темно скоро будет, а лодочник, как обычно, напьётся пойла, уворованного служителями Храма Ночной Звезды и продающих его рабочим людям. Капа постоянно ловил воров и выдворял их прочь, а другие подсобные и нанятые за гроши служители были не лучше. Они ради прибытка разбавляли концентрированный напиток чистой водой и продавали желающим того. Старый маг был стар, много спал, уследить не мог. Капа же часто где-то отсутствовал. Наверное, жил на своём покупном этаже в столице и любил там столичных дев, как и бахвалился о том самой Иве.

– Да не сочиняй! – не поверил отец, чтобы Капа имел такие забавы? Да ещё в столице? – На что он может купить себе этаж в коммерческом доме?

– А сокровища мага на что? Так он и контролирует их все? А там и сокровища заречного Храма Ночной Звезды хранятся. Я знаю. Их никто уже не потребует назад. Некому. Храма за рекой нет, и уже не будет. – Ива не сворачивала с выбранной темы беседы, явно раздражающей отца. – А те любители убега туда, где легко и отрадно им, как ни разбавляют то зелье водой, всё равно могут убрести из реальности в такие западни неведомых миров, что и выхода оттуда не найдут.

– Чего затянула-то про пьяниц? – не понимал отец.

– А то, что окажешься ты вместо того берега на дне у рыб. Вместе с таким вот путешественником туда, куда и увлечёт его запрещённый напиток. Руки-то гребут, а голова не соображает. Он даже не заметит, как лодка перевернётся. Пока светло, храмовый лодочник боится тот напиток пить, а уж как стемнеет, точно напьётся, – завершила Ива своё назидание отцу. – Надо тебе засветло поспеть к храмовой пристани. – По сути, она подталкивала отца к выходу. Юная женщина корила себя за бесчувствие, но так и было. Никто был не нужен. Только Фиолет был её миром, отцом-матерью, друзьями и светом в окошке.

Отец сокрушённо и, соглашаясь с нею, кивал головой, а не уходил. Чтобы совсем уж отвратить отца от беседы, она затеяла разговор до того неприличный и невозможный, если прежде, что сама себе удивлялась. – Наш Капа тот ещё притворщик и лишь по виду чистотел. Мне, – до Фиолета ещё было, – предлагал быть его постельной женщиной. Ты, говорил, красивая, а ненужная никому. Я ребёнка тебе дам, денег дам, а ты мне отдай своё девство. К чему оно тебе? А сыночек или дочка-ягодка тебе в радость, как ты сама мне будешь в сладость. Как же без мужа да хромой детей растить? А я, говорит, сам их воспитаю.

– Прекрати! – потребовал совсем уж краснолицый отец. – Куда тебя несёт? На словесное непотребство? С отцом ведь говоришь, не с подружкой!

Вскоре он и собрался на выход. А лучше бы сидел. Не пришлось бы подружке навязчивой дверь отворять. Отец, мол, у меня, чего тебе тут торчать? Да и не ходила к ней Вешняя Верба давно. Только в прежние времена.

– Ты чего? – спросила Ива неприветливо, но не могла не впустить. Предварительно она загородила печной закуток плотной шторой, чтобы Вешняя Верба туда нос свой не сунула. – Как Фиолет вернётся, ты сразу уходи. Он гостей не любит. Ворчит потом, что чужие в доме. Нелюдим. – Ива лгала без всякого стыда. Она и понятия не имела, чтобы сказал Фиолет, приветливый ко всем, если бы к ней приходили в гости друзья. Он даже спрашивал, а где её друзья? Неужели, сверстники отвергали её за увечье?

Вешняя Верба смотрела пусто, с лица сошла, стала ещё худее будто, а грудь так и распирала её платье. Она куталась в большую шаль, нервически заворачивая в неё свои бёдра и живот. Ива вспомнила, как обозвал грудь Вешней Вербы Капа «козьим выменем». Если это и было вымя, то уж скорее коровье. Девушка села на старый диван, стоящий в гостевой самой нарядной комнате. – Хорошо у тебя. Тепло. Красивее стало, чем было, – сказала Вешняя Верба. – Вон сколько вещиц милых себе приобрела. Все шкафчики с новой разноцветной и недешёвой посудой. Роскошь, как в богатом доме.

– Разве ты была в богатом доме? – спросила Ива.

– Было такое, – отозвалась она неохотно. И тут вдруг сообщила, – Ты, Ива, не можешь со мною завтра поехать на тот берег к одной старухе, живущей в заброшенном давно селении? К той, что прибыла с тобою в лодке с Капой на праздник поминовения.

– К бабе Вербе? – поразилась Ива, – так она, кажется, утопла. Капа же говорил…

– Кто утопла? Бабка Верба? Да нет. Она просто сбежала от работы по охране пристани и прибежища для гостей на берегу. Капа – известный лжец. Нарочно тебе так сказал. Баба Верба не хочет своего обнаружения властями. Не хочет отдавать те деньги, что ей заплатили вперёд за год, а она удрала с места работы.

– Отчего же Капа – лжец, если он по-свойски выгораживает бабу Вербу? – Ива обрадовалась, что старая Верба жива и здорова.

– Он лжец не из-за этого. Он… Ты понимаешь, он сделал меня брюхатой, а теперь сторонится и гонит с глаз прочь. – Вешняя Верба распахнула свою шаль. Живота заметно не было, но девушка явно уплотнилась против прежней тонкости. Да и грудь…

– Как ты могла с таким противным? – удивилась Верба. – Он такой…

– Какой? – Вешняя Верба сощурила глаза, так что они стали узкие. – Он лучший мужчина из всех. Но он богач, а хочет ещё большего, пробиться вверх – в КСОР.

– В какой ещё Ксор? – ничего не поняла Ива.

– Координационный Совет объединённых религий. В столице же бываешь. Видела там, в центре Города, на высоком здании большой шар? Вечером он освещён изнутри белым светом. Там и заседают координаторы всех религий континента. И даже тех континентов, откуда привозят желтолицых с сизыми волосами и краснолицых людей с рыжими волосами. Капа уже не хочет быть просто магом в старом Храме Ночной Звезды. Он хочет быть там, чтобы сверху…

– На всех каркать и гадить, – процитировала Ива бабу Вербу, ненавидя Капу за обман подружки. – Ты же знала, что магам нельзя брать себе жён. Зачем ему уступила?

– Он обещал дать мне возможность поселиться в столице. Нам вместе. Чтобы никто уже ничего не знал о нашей связи. А сам и забыл обо мне. Дал только денег, чтобы я отвезла их той бабе Вербе. За то, что она поможет мне в том… В том, чтобы я прибыла к ней, когда она укажет нужный срок.

– Кому нужный? – не понимала Ива.

– Нужный самой бабе Вербе для того, чтобы забрать моего ребёнка. Если он подойдёт.

– Что? – ужаснулась Ива. – Отдать своего ребёнка неизвестной старухе?

– Она пристроит его в богатую семью. Она сказала, в очень богатую семью, которой нужен ребёнок от здоровой и молодой пары. А мне на что ребёнок? Или Капе он нужен? Или мне и моей семье позор нужен? Сама-то подумай! Я передала тебе всё слово в слово. Тонкости не объясняю. Не знаю их. Завтра она и проверит это. Что, к чему. Что именно ей подойдёт, что нет. Она и денег мне даст. За ребёнка.

– Подлая! Какая же ты подлая! Продать ребёнка?! Да кто ты после этого будешь…

– Пусть подлая. Зато живая останусь, и ребёнку благо подарю, какого сама никогда не знала. Хорошую добрую семью, где всё у него будет. И Капа так сказал. А он не врёт никогда, хотя ты и говоришь, что он лжец. Он не лжец, за что я и люблю его. Он и отследит потом всё. Он может быть даже жестоким ко мне. Может отпихнуть и обругать, если у него плохое настроение. Но он честен всегда! Маг Вяз таким его воспитал. И пусть я буду подлой, зато живой. А если я рожу, то отец меня топором зарубит, так мать мне и говорит. А ребёнка Капе в Храм подкинет с запиской, что ребёнок того, кто собирается быть магом. Капу в маги не зачислят уже никогда. А отца увезут на скоростной дороге далеко-далеко и в океане утопят. Но он бешеный и смерти не забоится. Мать останется одна с кучей своих голодных детей. Меня же не будет, отца не будет. Ты этого хочешь?

– Нет. Мне тебя жалко. Твой отец, и правда, очень злой. Драчливый. Вешняя Верба, почему у тебя такие плохие родители?

– Разве я их выбирала? Что за дурацкие у тебя вопросы! Он прежде меня бил, за волосы таскал. А потом Капа избил его хорошенько, поймав его на пустыре. Сказал: «Ещё раз тронешь мою Вишенку, я тебя в реке утоплю, и никто ничего не докажет. Мало я тебе денег давал, шелудивая мразь, чтобы ты делал вид, что до тебя жизнь дочери не касается»? Отец струсил. Капа же рослый, сильный. Слов просто так не разбрасывает. Отец мне и сказал: «Пусть он тебя треплет, вылизывает, пока в тебе хоть какая аппетитная начинка осталась, но, если ты притащишь ваше с ним порождение ко мне в дом, я тебя зарублю. А его опозорю».

Какое-то время Ива приходила в себя от жутких откровений несчастной подруги. Отец – зверь, мать – равнодушная к невзгодам дочери и вся задёрганная. Капа – бессердечный и похотливый пользователь юности и любви Вешней Вербы. Да и не мог он взять Вешнюю Вербу себе, даже будь он совестливым добряком. Он же будущий маг.

– Я боюсь ехать одна, – Вешняя Верба уловила момент, когда обработка подруги была завершена. – У тебя же выходной завтра. Поедем вместе. Ты будешь свидетель того, что там и произойдёт. – Вешняя Верба спрятала лицо в своей красивой шали, вышитой фантастическими алыми цветами. Говорили, что такие цветы есть на самом деле, но цветут они круглый год на континенте желтолицых. Там, где не бывает зим. Такие шали и вышивали умелицы из числа желтолицых тихих и ласковых женщин. В столице были у них свои заведения по изготовлению украшательств для модниц. Шаль была подарком Капы.

У Ивы перехватило дыхание. – А что там произойдёт?

– Ничего. Только будет дан ответ после изучения меня бабой Вербой. Нужен будет ей мой ребёнок – ребёнок Капы или нет. Когда выйдет срок, я рожу ребёнка в указанном месте и мне заплатят деньги. После чего я буду свободна. Как и прежде. Буду искать себе более доброго и честного мужа.

– Ты будешь потом страдать от отказа. Стать матерью это уже не игра в жизнь, это сама жизнь.

– Я не буду страдать. Капе не надо. Мне тоже не надо. Пусть бабка берёт себе и продаёт, если есть покупатель.

– После такого… Я тебе руки не подам!

– Не нужна мне ни твоя рука, ни твоя хромая нога. Но ты моя единственная подруга. И завтра ты должна мне помочь. Я боюсь.

– Почему же я?

– А кто ещё со мною поедет к той жуткой бабке?

– Она не жуткая. Баба Верба добрая.

– Добрая? Не знаю, о той ли бабке ты и думаешь. Та, которую я помню, истинная магиня. Да ещё и страшная какая. Сказала мне; «Кривой рост – кривое дерево, кривая душа – судьба кривая». А потом… Слышала я, что она обладает несколькими лицами.

– Какими лицами? О чём ты?

Вешняя Верба провела ладонью по лицу, изображая, как магиня меняет лица, – Вот так! Раз – одно лицо, провела рукой – другое лицо, ещё раз – третье лицо! – она таращила глаза, которые казались огромными. – Капа говорил, что собственными глазами видел её в Координационном Совете в самом шаре, узнал сразу. А она сделала вид полного его не узнавания. Прошла мимо в такой длинной тоге, вся в серебряных звёздах по подолу, а волосы были поверху посыпаны золотой пудрой. Глаза властные и такие, что не приблизишься, если ей того не надо. И ароматы невероятные за нею как шлейф тянутся. Дух такой, что нос прочистит, даже если у человека насморк. А то вдруг тут появилась как бедная старуха, никчемная и заброшенная – страж переправы. И опять пропала. Вдруг на днях опять возникла. Всё в той же роли бедной старушки. Подошла к Капе, придя в Храм, и сказала ему после уже ритуала поминовения предков: «Девчонку Вешнюю Вербу пришли в заречный и заброшенный посёлок ко мне в сопровождении её подружки Ивы. А то она со страху ребёночка скинет не ко времени. Твой ребёночек»? А он так испугался, встал как истукан, ноги отнялись. «Мой», – сипит. Не хочет, а выдал свою подлую тайну. А старый маг рядом стоит. Из-под козырьков-бровей зыркает, рот кривит, а сам от бабки той отшатнулся как от пламени. Всё как было, так Капа и рассказал мне. Страшно ему чего-то. Он тоже через меня просит тебя, чтобы ты меня сопровождала. Он сам нас завтра перевезёт через реку. И ждать обратно будет. У старика того, если мы надолго задержимся, даже поспать готов на грязном топчане. Или ты страшишься, как и я?

– Страшновато от твоего рассказа. А вообще я бабу Вербу не боюсь. Поеду. Приду утром на храмовую пристань.

В весеннюю пору всякое утро как первозданное. Нежные, стеклянные своей прозрачностью голоса птиц, розовеющее небо обещает всякому путнику чистый путь, несомненную удачу, о чём бы он ни замыслил. И, не отменяемую никакими скептическими и проверенными законами, вечность всякой душе. Фиолет спросонья едва ответил Иве на её поцелуй, даже не спросил, куда она собралась. Если уходит, значит надо. Сам же он ничего и никогда ей не объяснял. – Как хорошо, – только и сказал он, – просыпаться и видеть родное лицо. Я словно дома, – и опять уснул. Как и делают мальчики, любящие поспать. А он, хотя и был ровесником её отца, смотрелся как мальчик – её ровесник. Ива вздохнула, уходить не хотелось. Но обещание есть обещание.

У пристани в лодке уже сидела нахохлившаяся Вешняя Верба, укутанная в старое, поседевшее от носки, материнское пальто поверх знакомого и нарядного красного платья. Видимо, она боялась того, что в лодке грязно, а на реке холодно. Вешняя Верба была из многодетной семьи. Нарядов было мало. Красное платье из плотного шёлка было едва ли не единственным её нарядным. Все зарабатываемые на шёлкопрядильном производстве, нелёгкие в отличие от шёлковых нитей, деньги она несла в семью на усмотрение родителей, поскольку была старшей, незамужней. Поэтому она и мечтала удрать из дома куда угодно, с кем угодно. Вот Капа и прихватил дурочку за подол, прочуяв её куцые запросы. Обещал столичное жильё, свободу от скудной жизни, от родительской семьи, имеющей столько неработающих ртов, а что вышло? Горе вышло. Иве стало жалко Вешнюю Вербу, как не было жалко вчера. Лодка была дорогая, широкая, и Ива села рядом с подругой на одно сидение.

– У тебя других платьев нет? – спросила она. – Это не по погоде. Застудишься. Если хочешь, я отдам тебе свои платья. Совсем новые. У меня же много. Ты хотя и выше, но стройная, тебе будут впору. Приходи. Я вчера хотела, но забыла. Ты меня настолько огорошила своей новостью.

Вешняя Верба с благодарностью взяла её за руку. – Я знала, что ты моя настоящая подруга. Знала, что ты придёшь. А за платья спасибо. Я потом зайду к тебе, как вернёмся.

– Мать твоя не догадывается ни о чём?

– Спаси Создатель! Нет.

– Хочешь, я потребую у Капы, чтобы он поселил тебя, как и обещал в столице? Кто там тебя знает? А он пусть несёт ответственность. Вот увидишь, как он меня послушает. Ух! Вот он где у меня! – и юная женщина сжала кулачок.

Вешняя Верба с удивлением взглянула на Иву, – Скажи, а я посмотрю, что он ответит.

Погода обещала разогреться к полудню, настолько ярко светило солнышко. Но с реки дул неласковый ветерок, несущий в своих воздушных и незримых карманах остатки ледяных крошек, прихваченных по пути из глубин далёких лесов. Весна весной, а зимние, съедаемые вешним солнцем наледи ещё кое-где и сохранились. Вешняя Верба подрагивала, но не от холода, а от страха предстоящей встречи со страшной бабкой неизвестно для чего. Известно было лишь то, что это касалось самой тайны Вешней Вербы, совместной с Капой. Теперь и Ива была в числе посвящённых. И её не спросили, нужна ей их тайна или нет. Она задумалась, нужна? Однако, чужая тайна уже тяготила и её и делала в какой-то степени ответственной за неразумную подругу. Хотела бы она сама ребёнка от Фиолета? Она же знала, что никакого ребёнка от Фиолета не будет. Поэтому и не хотела. Не нужен был ей никто третий там, где было только их с Фиолетом счастье. И опять Ива упрекнула сама себя за бесчувствие ко всем, кто не она и не Фиолет.

Подошёл пасмурный Капа. А поскольку ясность и приветливость были редкими гостями в его душе, то в подобном определении не было и необходимости. На нём был щегольской пиджак вишнёвого цвета, розоватая рубашка, бордовые штаны и лаковые ботинки. Вешняя Верба замерла в восхищении от его роскошного вида, от явной любви и зависимости, к чему сам он остался равнодушным. Он поздоровался с девушками и сел за вёсла. Он даже не улыбнулся Вешней Вербе, не прикоснулся к ней, как будто и не знал её никогда. Иву затрясло от негодования. Едва они отъехали от берега, она обратилась к Капе, смело глядя в его тёмные властные глаза. – Ты обязан найти для Вешней Вербы жильё в столице, если уж не хочешь выделить ей хотя бы уголок на своём этаже. Ты что, не понимаешь, что девушку затравят, а будущему ребёнку нельзя развиваться в условиях тревог и печали матери? Ты обязан! У неё скоро живот выпятится из-под самого широкого платья всем на глаза!

– И как же ты меня заставишь? – усмехнулся он, глядя нагло и так, будто не ползал у пня, сбитый с ног Фиолетом. Будто не просил у неё прощения и не давал обещаний изгладить свою вину. Вешняя Верба ещё больше сжалась под своим жалким пальто.

– А так. Пойду в Координационный Совет объединённых религий. В тот шар на крыше высокого здания в центре столицы. Найду там бабу Вербу в тоге, расшитой серебряными звёздами и с причёской, усыпанной золотой пудрой. Расскажу ей, великой магине сияющего солнышка, как ты опозорил девушку и не достоин не то, чтобы войти в КСОР, а и стать рядовым магом. Ты нарушил закон магов – не прикасаться к женщинам.

– Станет она тебя и слушать, великая магиня, – усмехался Капа, но через усилие. – Причём только тут какая-то грязная баба Верба?

– Если даже не станет никто со мною разговаривать, я подниму там шум. Услышат прочие маги. А у каждого из них есть свои ставленники. Тебя сразу оттолкнут те, кому ты можешь помешать занять престижное место. Магов много, мест таких мало.

– Да кто тебя туда пустит, в КСОР? Там охрана повсюду, дура селянская.

– Меня пустят. Я знаю один секрет, тебе не открою. – Ива выдумывала, но уж очень ей хотелось пронять зазнайку и негодяя. К тому же, если бы Фиолет согласился, он смог бы провести её через любые засовы, любые замки. У Фиолета была и особая волшебная штучка, дающая режим невидимости тогда, когда было очень необходимо это. Фиолет говорил, что средство не очень желательное для применения, поскольку влияет плохо на здоровье в целом. Но если угрожает смерть, к примеру, то выбор каков? Здоровье можно поправить, смерть же непоправима. Уверенность её была такова, что Капа не мог не почувствовать некую силу в её словах. Он ответил уже более примирительно. – Да ладно. Что же я не человек чести? Разве я и сам не понимаю, что Вешней Вербе надо скрыться от родни и соседей. Устрою я её. Сам о том думаю.

Он врал! Ничего он не хотел. Не думал. Но теперь уж не отвяжется! Ива победоносно подняла голову навстречу ветру, навстречу солнышку, навстречу наплывающему из клочковатого тумана берегу. Капа застрял взглядом на ней, восторг делал его куда более привлекательным, открытым даже. Будь он лучше характером, шире душой, цены бы ему не было. Но дрянной нрав настолько портит внешность людей, что только удивляешься, как они того не понимают. Вешняя Верба, приоткрыв губы, любовалась на виновника своего несчастья, на мужественные сильные взмахи его рук, работающих вёслами как игрушечными.

– Как живёшь со своим разлюбезным бродягой? – спросил Капа у Ивы.

– Счастливо, – ответила она искренне. – Чего и тебе желаю. Поскольку такую девушку как Вешняя Верба вовек тебе уже не найти, если ты её утеряешь.

– Куда она денется.

– Денется, как найдёт себе ценителя, – не чета тебе. И уж никакие столичные девы тебя так любить не будут. Потому что ты не тот, о ком мечтают утонченные девушки и избалованные женщины в столице. Ты же селянин – простой увалень. Маг не маг, а люди в архаичной провинции всегда искрение, незамысловатые и простые. Среда же формирует. И ум тут не значит ничего. Так что Вешняя Верба самое главное приобретение в твоей порочной жизни.

– Чем это жизнь моя порочная?

– Не порочная, если для простого обывателя, а для мага? Сам же хочешь войти в КСОР. А ты мог бы поселить Вешнюю Вербу у себя на своём богатом этаже. Всем бы говорил, что она твоя домашняя управительница, служащая. Так все статусные люди делают. Я же жила в «Городе Создателя». Знаю. Там такое сплошь и рядом. А в больших городах и никому-то дела до соседей нет.

– Ишь, как за всех всё решила. Всё устроила, – злился уже Капа. Он был раздражителен, и Ива подумала о том, что вряд ли человек, настолько не контролирующий свои низшие эмоции способен войти в такую, приближенную к самому небу хотя бы по своей архитектуре, структуру как КСОР. Он же был по-деревенски не отёсан, пусть и по столичному приодет, часто примитивен в проявлениях там, где необходимо быть тоньше, проявлять себя сдержанным. Но Ива не могла знать, какие они, люди из верхов? В чём лучше, в чём хуже?

– Что же делать, если ты так и не соберёшься никак устроить Вешнюю Вербу. А ведь обещал ей роскошный коммерческий этаж в столичном доме, заботу о возможном ребёнке, которого сам и будешь воспитывать. А её обеспечишь на всю жизнь. – Знать об этом Ива не могла, но вспомнила обещания Капы себе. Вешняя Верба с удивлением и страхом слушала Иву. Откуда Ива могла знать об обещаниях Капы? Капа нервозно елозил по скамье лодки, махал вёслами, иногда по поверхности воды.

– А как будешь ты хорош в мантии великого мага из КСОРа, – льстила ему Ива. На самом деле она никогда не видела никаких мантий со звёздами, понятия не имела о том, о чём и говорила, черпая все сведения из рассказов той же Вешней Вербы.

– Получше многих корявых чурбанов, что там заседают. Уж не хуже точно. Не глупее, – согласился он, прощая ей за комплимент предыдущие обвинительные речи.

Причалили к берегу. Капа помог женщинам выбраться из лодки. Сначала помог Иве. Потом долго ласкал Вешнюю Вербу, давая ей желаемое утешение. Гладил по волосам, по спине, когда упало с неё материнское пальто. Наблюдая со стороны, Ива видела, что Вешняя Верба вызывает у него сочувствие и жалость, некий проблеск былых чувств, если уж и не любовь. Как было бы правильно, устрой он девушку, как подобает в её положении. Но сделает ли он так, Ива не знала. Она была доверчива, как и Вешняя Верба, а Капа был как раз вероломен и жесток.

Девушки направились по подсохшей уже дороге в сторону холмов. Капа остался у переправы. Долго смотрел им вслед, а потом направился к ветхому дому стража переправы. В его заплечном рюкзаке были книги. Он не желал попусту тратить время.

Однажды в столичной толпе среди людей просто гуляющих, деловитых, суетливых, изукрашенных и вполне себе серых, таких и сяких, Радослава кто-то окликнул.

– Венд! – он инстинктивно обернулся, но тут же посмеялся сам над собою. Просто случайное звуковое совпадение непонятного обозначения чего-то или кого-то. Пройдя ещё какое-то время, он почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Не ожидая того, он обернулся и встретился с глазами человека, которого он не знал. А глаза его были ему будто бы и знакомы. Умеренно-рослый, коренастый, длинноволосый, с пышной короткой бородкой и бледный, он показался ему безумным.

– Простите, – пробормотал человек, – простите ради Создателя. Но такое сходство потрясающее. Которого не может быть. А оно есть. У вас так не бывает? Походка, рост… Только вот волосы, борода, конечно… Шикарная шевелюра, и борода что надо! А так-то… Да и не бывает такого. Если только не принять во внимание, что…

– Это вы крикнули только что «Венд»? – спросил он, вглядываясь в него и не узнавая. Нет, не знал он этого парня. Не видел никогда прежде. Тут у него и вообще было очень мало знакомых. Все знакомства были чисто бытового свойства и поверхностные, чисто практические.

– Я ничего такого не кричал, – пробормотал парень, продолжая вглядываться в лицо Радослава так, как делают только безумцы.

– Может, вам нужна какая-то помощь?

– Нет! Нет! – И молодой человек бросился в сторону, после чего пропал из виду, смешавшись с толпой. Только его ботинки, огромные и серебристо-пыльные мелькнули как-то сами по себе, словно бы в отрыве от того, чьими они и были… И тут! Радослав встал, толкаемый людским потоком, а когда очнулся и бросился следом, то найти этого человека не смог. Он даже не запомнил его одежды. Только ботинки. А в них и была разгадка человека. Это же были универсальные ботинки космического десантника. Не местные, а произведённые на планете Земля в супер современных концернах по изготовлению универсальной одежды для космических странников. Он сел на какую-то каменную скамью, прилепившуюся у дерева, зачахшего от того, что его корневая система была повреждена дорожной опорой. На дереве почти не было листвы. Не было тени, а местное светило раскалилось добела в этот летний полдень. Глаза… Глаза приёмного сына Разумова Рудольфа Горациевича – необычные, сине-фиолетовые и запоминающиеся в силу их красоты и яркости. Фиолет! Арнольд Фиолет. Но ни Кук, ни Радослав и понятия не имели, кто должен был встретить их на звездолёте «Пересвет» – корабле малой вместимости за границей Солнечной системы, и не встретил. За годы, прошедшие после возвращения с Паралеи, существование молоденького в то время Фиолета, почти мальчика, было забыто им на годы. Арнольд Фиолет прибыл незадолго перед тем, как старая бригада покинула планету, а в силу возрастного разрыва общения между ними и не было как такового. Последующие же годы стёрли в нём память о лице Фиолета начисто. Как он выглядел, и уж тем более, каковым стал. Ведь юноши, переходя в стадию зрелой мужественности, меняются радикально, часто до неузнаваемости. А тут ещё и борода! Само упоминание о Фиолете в звездолёте, не то Пелагеи, не то уже у Кука, возникло как-то случайно и даже вызвало удивление. С чего вдруг вспомнился забытый Фиолет? Ясно, что только из-за его связи с Разумовым, чьим приёмным сыном и был Арнольд Фиолет. Даже экстраординарное само по себе его появление на белый свет от бродяжки Инэлии в подземном городе землян на Паралее не стало причиной, по которой он удержался бы в памяти Радослава. Не было ничего необычного в том, что именно возмужалого Фиолета отец Разумов и послал для того, чтобы встретить своих соратников. Видимо, в последний момент пришлось заменить того, о ком и был передан сигнал. Но в том не было ничего необычного. Мало ли. Если заменили, значит, у Разумова были на то причины. Может, Фиолет и сам напросился, решив попробовать себя в качестве единоличного командира звездолёта малой вместимости. Чем больше выстраивалась цепь размышлений, тем меньше оставалось сомнений. Фиолет! Он! Чудом спасшийся, чудом вынырнувший оттуда, где пропадало, просто растворялось множество звездолётов. Где теперь его искать? В таком водовороте, в таком нагромождении домов и в месте, правила жизни которого только ещё предстояло понять в их полноте и в сложных нюансах. А ведь и живя в родном социуме на родной планете всю жизнь, человек далеко не всегда овладевает их пониманием.

Он связался с Куком, уже прибыв к себе в столичный пригород, где и находился его вполне себе буржуазный домишко с обширным садом. Всё рассказал, и Кук, чертыхаясь на его нерасторопность, велел ждать к себе.

Ландыш с аккуратным, но заметно выпятившимся животом, а прошёл год, как они тут заселились, сидела в саду в тряпичном шезлонге, в белом платьице из чудесного натурального батиста, и играла в детскую игру, держа в руках маленький планшет. Над её головой, над отросшими пепельными волосами пели птицы в ажурной тени высокого дерева липы. Абсолютно земное дерево, абсолютно земная тень, абсолютно земные птицы. Юная беременная будущая мать – абсолютно земная женщина ждала своего первенца. Но вокруг простиралась не Земля. Он подошёл и поцеловал её в макушку. Она протянула руки назад, пытаясь его обхватить.

– Ландыш, – сказал он, – я ужасно скучаю по нашим милым любовным играм. Как ты могла так быстро лишить меня единственной, оставшейся для меня здесь радости?

– А помнится, – ответила она, – я тебе надоедала. И вдруг такое заявление, – она встала и обняла его уже по-настоящему. – Я готова, – прошептала она, – дать тебе радость, хотя и несколько неполноценную. Старый мой похотливый муж.

– Какой же я старый? Ты вокруг-то посмотри. Я едва выгляжу на здешние сорок лет. Я же юноша по здешним понятиям. А по настрою так и вообще мне двадцать. На меня бабочки местные глазеют так, что дрожь бежит по моим членам.

– По каким таким членам она у тебя бежит? – спросила она с неудовольствием. – Разве у тебя их несколько? Порочный ты многочлен. Да ещё твоя ужасная бородища! Волосы на голове светлые, а борода тёмная. Ты такой стал урод с этой бородой, что иногда я не хочу тебя любить, – закапризничала она. – Я хочу ласкать своего прежнего гладковыбритого Радослава. Я не хочу такого вот жёстко бородатого Пана! У меня пропадает влечение. Я избалована нашей утончённой цивилизацией, и мне для полноценной любви нужен комфорт, и вокруг и в твоей внешности. Тут вокруг все дикари. И ты выглядишь как дикарь. А я не дикарка.

– Ландыш, ты как была, так и осталась недоразвитой пошлячкой, – засмеялся он. – Я не могу быть не как все. Тут только кастраты неполноценные ходят без бороды, да дети. Я тоже могу сказать тебе, что ты мне не нравишься.

– А какой у тебя выбор тут?

Кук прибыл с блондином Костей и с Андреем Скворцовым. У Андрея борода была лопатой, что вызывало у Ландыш неизменный смех. Волосы на голове он всё же подбривал, не желая отращивать их ниже ушей, чтобы совсем уж не походить на древнего служителя культа. Костя имел бородёнку слабоватую, коротенькую и белёсую, поэтому к нему Ландыш – противница обильной архаичной волосатости была более снисходительна. Шутки шутками, но во время жизни тут Ландыш ощутимо охладела к Радославу. Любила его редко. Даже, можно было сказать, не любила вовсе по сравнению с первыми месяцами их семейной жизни. К нему приходила только тогда, когда у них оставались гости, – Кук, Костя или Андрей. Для чего-то ей хотелось показать им, что она любящая жена. Она ложилась рядом, долго теребила его бороду и шептала, – Ты рад мой бородатый Пан, что твоя нимфа пришла утолить твою зверскую похоть? – и добавляла. – Путь Кук завидует чужой страсти.

Кук обычно укладывался во время своих ночёвок в их доме за той самой стеной, что и отделяла спальню Радослава от гостевой комнаты. И Ландыш нарочно устраивала представления со стонами и вскриками, чтобы доставать ими Кука. Но Кук к подобным вещам никогда не прислушивался. Он дрых сном праведника, ответно сотрясая тонкую стенку своим богатырским храпом. Наверное, когда-то Кук сильно задел Ландыш своей любовью с её матерью. Вот она ему и мстила. Что наводило на мысль, её чувства к Куку были не такой уж и блажью юной девочки к старому космическому бродяге.

Да и прочие ребята из экипажа – Валера, Володя, Артём и Саня навещали их довольно часто. А к себе Ландыш и вовсе его не впускала, ссылаясь то на слабость, то на усталость, то на апатию. Они спали в разных комнатах. И даже на разных этажах. Он на первом этаже, она на втором. Не исключалось, конечно, что так на неё действовала беременность, психологически усложнённая жизнью в чужом мире.

Сняв режим невидимости, высокоскоростной аэролёт проявился в центре лужайки, ограждённой дикорастущим лесом. И только тогда открылся вход в подземный ангар. После его приземления, над ангаром автоматически закрылась раздвижная крыша. По подземному ходу Костя, Андрей, которого захватили по дороге, вытащив его из тенистой нирваны тёплого континента, а также встревоженный Кук, оставив машину в ангаре, и вышли в то наземное уже помещение, что находилось в самом саду. Ландыш, радуясь возможности общения, пригласила их за столик под тентом. Кук, подойдя к ней, ласково и, как бы, по-отечески погладил её живот. – Как там наша девочка? – спросил он у Ландыш, – не шалит?

– Очень уж брыкается, – ответила Ландыш, – так сильно, что живот начинает ходить ходуном.

Кук со своей бородищей ярко-каштанового цвета при блестящей лысине напоминал какого-то абрека со стариной гравюры. Не хватало ему только кинжала за поясом и тюрбана на лысине. Однако, его бороду Ландыш никогда не осмеивала, понимая, что он, а не Радослав, её кормилец и поилец, да и просто опытный тут старожил в наличествующих обстоятельствах неопределённо-долгого зависания их всех в чуждом мире.

– В назначенное время чтобы была в ангаре звездолёта. Веронику тревожат твои показатели. Есть риск скинуть ребёнка раньше времени, – повелительно обратился к Ландыш Кук.

– У тебя и терминология, Кук, – поморщилась Ландыш. – «Скинуть»! Я кошка что ли? Надо говорить, есть риск преждевременных родов.

– Какая разница. Смысл тот же самый, только слов больше.

– Выпьете местного чайку, бородачи? Очень вкусен. Только бороды свои повяжите салфеточками. А то недавно Андрей пролил местный мёд себе на бороду, так она вся склеилась потом. И местные мухи летали за ним роем.

Костя заходился от хохота, Андрей сидел как туча, напоминая сельского священника, недовольного развязной паствой.

– До чего же вы, мужики бородатые, не умеете управляться со своим наличным хозяйством. Ни подстричь кокетливо, ни завиться, как делают тут иные местные модники. Я тут шла раз по столице. Подходит один рослый мужик ко мне. Красавец такой, глаз не отведёшь. А борода роскошна не только своей природной красотой, а и невероятной ухоженностью. Говорит мне: «Красивая госпожа, не желаете ли со мною посидеть в дорогом столовом доме для очень избранной публики»? Я ему: «Почему бы и нет. А имя ваше какое? Кто вы сам будете»? Он так замялся: «Я будущий маг Храма Ночной Звезды». А имя не назвал. Я опять: «Имя ваше? Как же, не зная имени, обедать за одним столом»? Понятно, я шутила. Нужен он был мне. Он отвечает, а сам при этом даже порозовел. От стыда, что ли? «Моё имя Капа». Вот я хохотала. Капа! Это же женское имя. А он: «На берёзе растут такие наросты. Называются капы. Из них делают не только всякие поделки, но и лекарства». Час от часу не легче! Он обиделся как мальчик. «Я себе имя не выбирал. Всякая родительская воля – закон для всякого человека». И пошёл от меня прочь. Гордый такой законник. Будущий маг.

– Ты очень грубая к местным людям, – с отвращением к её поведению сказал Радослав. – И вообще ты грубая и недоразвитая. Местные люди намного деликатнее себя ведут, чем ты, недозрелое дитя утончённой цивилизации.

Кук с интересом следил за их семейной ссорой, но ничего не сказал. Андрей с отрешённым видом, какой и полагался бы задумчивому от мирского трёпа батюшке, ничего не заметил. Тонко наблюдая за Ландыш, он давно уже составил о ней своё мнение, ни разу его не озвучив.

– Пусть вам деликатные местные девушки разливают чай и подносят его к вашим великолепным бородам. Надеюсь, Кук поделится и с тобою, Радослав, своими наложницами. Их у него довольно много, как говорил мне Костя. А ты, Андрей, обзавёлся на своём континенте хоть одной златолицей барышней?

– Уж тебе-то я не открою свою личную жизнь для осмеяния, – вполне серьёзно отозвался Андрей, пресекая шутки Ландыш, направленные в его сторону.

– А у златолицых мужчин растут бороды?

– Нет, – сказал Андрей.

– Ах! Как же я промахнулась. Надо было мне ехать с тобою на тот континент, где ты мог бы брить бороду.

– А вот и нет, – сказал ей Костя. – Они отлично знают, что белолицые мужчины бородаты. Если не так, то в их глазах они не вполне мужчины. Некто вроде гермафродитов, достойных жалости.

– И отсутствие бороды не есть признак их сниженной сексуальности? – Ландыш не отставала от Андрея, желая уколоть и его своей остротой. Её раздражали все они.

– Нисколько, – ответил за Андрея Костя. Андрей несколько презрительно молчал. Он так и считал Ландыш недоразвившейся девчонкой, как и привык. Но отбившейся от рук без надзора матери и выскочившей замуж за того, кто не способен научить уму – разуму.

Костя вспыхнул, уличённый в собственной болтливости. Ландыш ушла без объяснений, оставив их одних.

– Дал бы я ей по заднице, не будь она в положении будущей матери, – сказал Кук. – А я ещё ревновал к тебе это пустотелое украшение для декоративной полочки. Ей кто-то совсем другой надобен. Мама её ошиблась в своих астрологических расчётах – подсчётах. Наверное, её астрологические таблицы размокли во влажной атмосфере её планеты. – Кук сделал вид, что шутит. Но шутка не была поддержана.

– Она не пустотелая безделица, Кук. Но она сделала ошибочный выбор. Потому что была юной одинокой девочкой, а выбирать ей было негде и некого. Я один виноват, что не смог осилить своё минутное безумие, пусть и было оно ответным.

– Вы вместе виноваты. Обоим вам и пожинать плоды своей ошибки.

– Ты серьезно хотел её взять с собою как жену на будущее?

– Нет. К чему мне, старому, портить ей жизнь? Я хотел увлечь её для одного из своих сыновей. Был уверен, что, увидев моих космических орлов, она бы не устояла. Хоть кого бы, а выбрала.

Кук, Андрей и Радослав отправились в дом, оставив Костю для развлечения Ландыш, поскольку она вскоре вернулась с вазой, полной местных лесных ягод. Возможно, что её поведение было всего лишь родом развлечения, но только Радославу развлекаться подобным образом не хотелось. Дом был обширен и прост в своём устройстве. Но прост только по виду. На самом деле он был начинён земной технологией в той степени, как это и возможно.

– В отличие от всего прочего, в бытовом плане ты аскет, – заметил Кук, – если не сказать, что человек без фантазий, или попросту не имеющий вкуса к житейскому комфорту, – Кук скептически осмотрел жильё четы Пан. – Нет, живи ты один, какой вопрос к логову воина и странника, а ты же с юной женой обитаешь. Ей-то не скучно сидеть в такой вот кубатуре без всяких украшательств? Ах, Ландыш, выбрала бы меня, жила бы теперь как Шахерезада среди фонтанов и кружевных беседок. А босыми ножками ходила бы по пушистым коврам, вытканным искусными руками златолицых мастериц. А цветы они ткут и вышивают такие, что от живых не отличишь. Да ты бы сунулся когда в какой-нибудь столичный салон для украшательства здешнего быта, прикупил бы жене хоть чего, радующее взор всякой женщины. Или я мало денег тебе даю?

– Да мне и эти тратить не на что, – отозвался Радослав, не понимая, к чему такое длинное вступление не по существу.

– Тебе не на что, а ей?

– Незачем ей привыкать к архаичной роскоши. Она человек, принадлежащий к другой цивилизации, туда и вернётся. Я сам проходил через подобные увлечения комфортом из-за скуки. Глупости это. Пустое отвлечение ума.

– Мудрец. Мудрец из пещеры. А я люблю роскошествовать. Я уж давно здесь стал обывателем. Так привык, что возврата не хочу. Хотя, если начистоту, представить тут свою кончину, я не могу. Хочу умереть на Родине. Как сделал старый Франк Штерн. Вспоминаешь доктора?

– Нет. Нет у меня тут воспоминаний. Я тут как новенький и глупый молодожён.

– Попривык? А то, помнится, смурял как грозовая туча. Ох, и не хотел ты себе жену, а глядь, опять на голову твою свалилась. И где? Там, где и не ожидал. В Космосе! Удружила тебе Пелагея! Наплела своих куделей судьбы.

– Мы друг другу не мешаем, – ответил Радослав, – а только являемся друг для друга наполнителем того самого пространства, которое и занимает одиночество. Каждый живёт, как ему хочется, а вот в углах при этом стылые сквозняки как волки не воют, тоска как мышь не пищит и не скребётся.

– Это что-то и новенькое. Ты освоил местную речь настолько, что и выражаешься эпически образно.

– Я не был косноязычен в принципе.

– Что думать будем по поводу Фиолета Арнольда? – без всякого перехода спросил Кук.

– Надеяться на чудо, – подал голос Андрей, до этого не проронивший ни слова. – Найти человека на огромном заселённом континенте немыслимая задача.

– Радослав же его увидел. А он Радослава первым узнал. Только растерялся отчего-то. Думаю, его шевелюра и борода твои ввели в заблуждение. Да и лет-то прошло немало.

– Он на Паралею прибыл мальчишкой, – сказал Радослав,– Наглым и расхлябанным. У него и лицо-то было полудетское тогда. А тут рослый, бледноликий и бородатый мужик пялится тебе в самые глаза. Я подумал вначале, что неадекватный человек. Но глаза… Понимаешь, Кук, нет тут таких глаз ни у кого. Тут люди от нас, землян, не отличаются. Арнольд же – творческое изделие в единственном экземпляре, гибрид двух миров. Человека с Паралеи и женщины из Созвездия Рай. Глаза у него, доложу тебе, как у архангела Михаила с живописных шедевров Эпохи Глобальных Войн. Когда люди на Земле верили в наличие прекрасных ангелов небес. Увидишь такого, оторопь берёт от его неземной красоты. Не ошибёшься, как увидишь, – он, Фиолет! Тут таких больше нет.

– Ты же ошибся почему-то. Не признал, – подал голос Андрей. – Я-то этого Фиолета пару раз и видел на Паралее, поскольку я мало времени там провёл. Он на местного был похож. Красив, да. Но и только. В целом какой-то невнятный он был, как бы ускользающий от пристального изучения, избегающий плотных контактов даже со своими соратниками. Я даже решил, что он аутист. Вещь в себе. Сын Разумова, ну и что. Мало ли у нас семейных династий. Особенности жизни таковы, что дети рождаются даже в звездолётах.

– Да. Он был не прост, – согласился Радослав. – Почему он тут оказался? Как могло такое быть?

– Могло, – ответил Кук. – Поскольку он попал на своей песчинке «Пересвет» в ту траекторию, что оставил после себя мой звездолёт-богатырь. Его просто туда затянуло и выкинуло в пределы моей планеты.

– А зачем тебе понадобилось вызывать свой звездолёт? – Радослав так и не получил внятного объяснения действиям Кука, хотя объяснений было много.

– Ну, ты и тупой! – разозлился вдруг Кук. – Я же говорил, что не хотел я на вашей Паралее отсиживаться. У меня тут место обжитое, вторая Родина моя. А там среди розовой и красной листвы чего я бы стал глаза свои чуждыми красотами воспалять? И не собирался я вас с собою брать. Но коли уж не прибыл ваш «Пересвет», так потащились бы к Пелагее в её заводь. Лучше бы было?

– Конечно, – вдруг задерзил Куку Андрей. – Там наша космотрасса совсем рядом, а тут мы в полном отрыве от своих. – Как и обычно не притронулись и словом к теме происхождения звездолёта Кука. Откуда он у него был?

– Тогда почему он прибыл сюда настолько раньше, чем мы его ожидали в назначенных координатах? – спросил Радослав. – И как объяснить столь необъяснимую странность?

– Этого я не знаю, – честно ответил Кук, – может, он попал во временную петлю, и его отбросило назад? Если местонахождение звездолёта Фиолета не фиксируют даже мои приборы разведывательной службы, то вывода два. Или его уже нет в наличии. Или он как-то хитро умудрился его замаскировать. В какой-нибудь подземной пещере, как и мы свой, как думаете?

– Он мог включить режим невидимости, чтобы дать искусственному интеллекту корабля возможность починить себя, – предположил Радослав.

– Это риск огромный, – сказал Андрей, – Если в процессе его нахождения внутри звездолёта, – а Фиолет не может время от времени туда не входить для слежения за восстановлением и необходимой перезагрузки центрального компьютера, – искусственный интеллект схлопнется, и тогда он окажется замурованным там без шанса выхода наружу. Тогда гибель. Он не может не понимать.

– Может, он и понимает, а выход у него какой? – продолжил Кук. – Если он считает себя оторванным от родной цивилизации, он вполне может не иметь внутреннего стимула для сохранения жизни. Или вырвется отсюда или смерть ему не страшнее, чем обитание среди чужого мира, который он не знает, не понимает.

– Короче, надо по очерёдности нам всем каждодневно патрулировать столицу, а она не так уж и велика, чтобы иметь шанс его встретить. Кроме меня. Я его не знаю, никогда не видел. Глаза архангела не тот признак, по которому можно узнать нужного человека.

– Ты узнаешь его по ботинкам, – сказал Радослав. – Наша технология. Он из них не вылезает принципиально. Там у него связь со звездолётом и прочие нужные ему для выживания штучки. У местных таких ботинок нет. Они вызывают у них острое любопытство, но и только. Что это парень на себя обул? Что за несуразицу? А потом, – да мало ли чудаков на свете,– так они думают. Тут народ в целом весьма добродушный, как я заметил. Не цеплючий до других, если они сами не цепляются.

– Конечно, мне бы и стоило иногда посещать их Центральное Древо Мира. У меня там и знакомцы имеются… – раздумывал Кук вслух. – Подключать их, конечно, к поискам не буду. Опасно. Сами такие черти ушлые, что на мякине не проведёшь. Но кое-что выведать попытаюсь. Да и прогулка пешая в моём возрасте не повредит иногда.

– Ландыш мне жаловалась как раз на обратное, – в комнате оказался Костя. Он уловил последние фразы беседы, – она ещё до своей беременности гуляла по этому столичному Древу как кот учёный. То есть кошечка. Пошла в брючках, и такое пережила! За нею толпы ходили и её осмеивали. «Ой, а ножки-то какие тонкие и длиннющие! А грудь как у женщины! Да это урод! Смотрите, не баба, не мужик! Вот несчастье какое»! И не отставали, пока она не запрыгнула на их скоростную дорогу, умышленно сев в вагон для бродяг. Бродяги и всякая асоциальная мелочевка здесь как раз более лояльные ко всяким странностям. Тех, кто опасен по-настоящему, исполнительные силовые власти просто топят в океане. А мелких нарушителей того, сего, неудачников всякого рода власти особо-то не прессуют. Как где-то я прочитал, не запрещают жить окончательно, но и не разрешают полностью. А в машине той, где отделение для бродяг, такая вонь, такая антисанитария. Пока Ландыш доехала до места, так чуть сознания не лишилась.

– Чего это она с тобою так откровенна? – подозрительно уставился на сына Кук.

– От скуки, думаю. Радослав не балует её общением. Она жалуется, что он не любит общения не по существу дела, считая его пустой болтовнёй.

– Какие у тебя могут быть тут дела? – поинтересовался Кук у Радослава. – На курорте? Ты Ландыш своим небрежением не обижай.

– Курортную зону ты оставил за собою. Тут климат мало походит на субтропики. – В который уже раз отношение Кука как к зависимому младшему домочадцу ощутимо задело Радослава. И он подумал о том, что стоит всё же озаботиться своим устроением без подачек Кука. Кук конвертировал драгоценные металлы в местные деньги, имея свои каналы связи в нужных для этого кругах местного социума. Но никого в свои тайны не посвящал. За спиной Кука они с Андреем часто обдумывали проект собственного независимого от старика существования. Да и бездельничать осточертело настолько, что никакие путешествия по лику континентов не скрашивали уже собственное иждивенчество в собственных же глазах. А посторонние глаза допущены к их жизни не были. Тут Кук явил все свои таланты как величайший конспиролог.

– Что поделаешь, Радослав. Я по праву первенства занял лучший континент. И ведь смотри, даже межконтинентальные расстояния не способны избавить нас от трений.

– Можно облегчить себе задачу тем, что локализовать поиск в определённом месте, а не бродить по всему городу, – вернулся Радослав к теме о поиске Фиолета.

– Каким образом? – не понял Андрей. – Где это место?

– Я после того, как Фиолет пропал из моего обзора, огляделся на местности и увидел вот что. Рядом находился обширный комплекс торговых площадей, нечто вроде вернисажа народных промыслов. Я сунулся туда. Место колоссальное по протяжённости, но… – Радослав тянул время, играя на нервах у Кука умышленно, мстя ему за подковырки. Кук не любил длинных повествований не по существу дела. – И вот что я там обнаружил. Стоит себе павильончик. Обычный, каких там множество. Я мог бы туда и не заглядывать. Но я зашёл…

– Да не тяни ты кота за яйца! – заорал Кук, – ещё архитектуру опиши.

– И опишу. Он несколько выделялся из общего ряда тем, что там продавали среди картин местных умельцев вот что… – Радослав опять замолчал. Кук тоже молчал, уловив его недостойную игру. – А умельцы там, скажу вам, стоят того, чтобы их посмотреть. Я даже купил пару картин в спальню Ландыш.

– В спальню Ландыш? – переспросил Кук, – у вас разные спальни? Вы что же не муж и жена уже?

– Ей удобнее спать от меня отдельно. Да она и с самого начала так решила. Сама не приходила никогда. Ждала, что я первый…. Она стала тут вне конкурса единственной королевой, как она думает. Она решила меня таким образом воспитать как идеального мужа. И я не возражал.

– Хрен бы с её воспитанием, не я ей достался. Да и королев тут столько! Целых три континента на любой цвет и любой вкус. Продолжай дальше, о чём и тянешь резину.

– Среди прочего, всякого красивого и даже чудовищного по своему безвкусию, там были особые картины и особые пейзажи. Торговец сказал, что на них огромный спрос среди высокоинтеллектуальных посетителей и ценителей редкостей. Картины не были нарисованы местными красками, или чем они там ещё рисуют. Они были созданы при помощи цветного принтера. А пейзажи наши земные. А также инопланетные, а также те, что были в наличии в такой роскошной и такой неустроенной Паралее.

– И что с того, что земные? – не понял Кук. – Тут пейзажи от земных и не отличаются почти.

– А города? Земные города, Кук. А изображения тех миров, о которых тут и слыхом не слышали, глазом не видели, потому и столбенеют от его картинок. Тут, оказывается, на фантастику большой спрос.

Все замолчали. Молчали долго. Подал голос опять Кук, – Выходит, Фиолет не растерялся. Учёл запросы рынка и стал лепить свои картинки себе на прокорм. Молодец! Торговец знает его местообитание? – Кук уже ликовал. – Чего ж ты нас томил!

– Нет, Кук. Торгаш ничего о нём не знает. Кроме того, что странный мужик, похожий на бродягу, приносит ему, когда пару раз в месяц, когда и раз в месяц охапку таких вот поделок. Они сразу же скупаются у него оптом в дорогие магазинчики уже для рафинированных ценителей прекрасного. Я и те-то, что увидел, застал по случайности. Их сразу же у него забирают другие торговые агенты. Торговец просил того бродягу приносить свои шедевры чаще. Человек сказал, что чаще он не может. Трудности с изготовлением. Наверное, Фиолет понимает, что не стоит сбивать цену на то, что является редкостью. Или боится привлечь к себе ненужное внимание из числа других агентов – скупщиков. Ясно, что Фиолет шифруется и не хочет выдавать место, где он и обитает. А оно там, где поблизости его корабль.

– И теперь мы должны патрулировать как в детской игре входы в тот вернисаж? – спросил Андрей.

– Если приносит раз в месяц, а ты видел его только что, то сразу же там и делать нам нечего, – заявил своё мнение Костя.

– Там может и нечего, – не согласился Кук, – а где уверенность, что он не живёт в самой столице или где-то недалеко? Что он бродит и ещё по каким-то улицам и местам. Нет. Будем патрулировать город, как и решили. Ты, Костя, первым и выйдешь завтра же.

Костя не обрадовался нисколько, – Чего я буду там бродить по их зарослям, как кот учёный? Ещё и за бродягу сочтут, прицепятся, да и подхватят под белы ручки для установления личности. Я не раз такое тут наблюдал. Я и не умею так. Чтобы бесцельно.

– Почему бесцельно? – спросил Кук. – А девушки? А ресторанчики? Да и мало ли чего. Обстановка там мирная. Криминал минимальный. Погрузись в изучение местной среды более глубоко. Отвлекись несколько от своих полётов над планетой, да от дежурств в звездолёте. Ты стал как отшельник, Костя. Скоро и разговаривать разучишься, как Радослав. Надо, ребята, погружаться в местную среду глубже. Берите пример с меня. Я веду активный образ жизни, уже свой тут человек для множества местных обитателей. И даже тут, где царство Радослава, я знаю отнюдь не рядовых людей лично. А мне за девяносто лет.

Идти до холмов оказалось вовсе не так далеко, как показалось с берега. Обе юные женщины шли еле-еле. Ива из-за своей ноги, а Вешняя Верба не столько из-за своего положения, сколько от страха перед неизвестностью, избравшей мишенью именно её. Она боялась старухи, которую видела в Храме Ночной Звезды, и в которой не могло быть ничего страшного на взгляд Ивы. Хотя тут она задумалась по поводу того, как сама испугалась бабу Вербу, увидев ту впервые. Отчего бы так? Что может быть пугающего в старухе? Даже в некрасивой старухе.

– Чего ты боишься? – спросила Ива у Вешней Вербы. – Бабка всего лишь тебя осмотрит, поскольку, как сказал Капа, она владеет навыком целительства. Определяет даже по лицу будущей матери пол будущего ребёнка и то, будут роды благополучны или нет. Она только и всего пощупает твой живот. Так целители определяют, правильно ли ребёночек расположен внутри, и как избежать его перевёртывания ножками вниз. В этом случае роды бывают мучительными, и даже смерть матери или ребёнка в таких случаях возможна. А целители знают, как вернуть ребёночку правильное положение до начала родов. Ты понимаешь? Ещё они дают указание, что можно, а что нет кушать. Как лечить отёки. У тебя есть отёки?

– Вроде, нет, – ответила Вешняя Верба. – Я и вообще-то не чувствую никаких особо неприятных вещей. Всё как обычно. Даже вот. С Капой вчера были наедине, – разоткровенничалась она. – И мне было хорошо с ним, как и всегда. Я даже хочу его по-прежнему. Сильно.

Иве стало неловко от её откровений. – Где же ты с ним встречаешься? – спросила она.

– Раньше он и в столицу к себе меня возил. Мы вместе ехали по скоростной дороге. Сидели рядом в обнимку, глядя вниз на пробегающие пейзажи и селения. А как там у него, в столичном доме, Ива! Ты даже не можешь себе представить, в какой роскоши можно жить. От такой роскоши, когда ты находишься вместе с любимым мужчиной, когда тебе хорошо, а вокруг невероятная обстановка, можно и сознание потерять. От счастья.

– И ты теряла? – удивилась Ива, не представляя Капу таким вот любовником, от которого можно потерять сознание.

– Было… А теперь он только в свой дом у Храма Ночной Звезды меня приводит. Там ничего. Хотя и плохо. Пусто, стены старые, шершавые. Только постельное бельё очень тонкое. Капа изнежен невозможно.

– Как же старый Вяз? – изумилась Ива. – Он же не может не видеть, что его главный помощник с женщиной в его же доме.

– Ну и видит. И что? И даже слышит, хотя и живёт через стену.

– Слышит? Чего? Как вы разговариваете?

– Ты дурочка, что ли, совсем? Ты никогда не кричишь, если тебе бывает хорошо с твоим мужем?

– Зачем мне кричать? – ещё больше изумилась Ива. Что за звериные страсти там у Вешней Вербы и вредного Капы?

– Ты просто не понимаешь, что такое истинная страсть женщины к своему мужчине.

– Это к Капе истинная страсть у тебя?

– Да ты со своим-то чудиком живёшь, или вы только как дети спите вместе в обнимку?

– У нас не страсть. У нас истинная любовь. – Дальше они шли молчком. Ива не удержалась и спросила, – Скажи, Вешняя Верба, а как ты сблизилась с Капой? Как это произошло впервые?

– Как? Однажды я купалась вечером. Была очень тёплая вода. Он пришёл на пляж. Мы сидели и болтали. Вокруг никого уже не было. И тогда он показал мне…. Свой огромный член. Он стоял у него стоймя. Я испугалась, а он сказал, что для него это тоже очень большое неудобство. Что это страдание, и виновата в его страдании я. Поэтому я и должна ему помочь избавиться от его болезни. Я спросила, как это? Он и сказал, что должен в меня войти. Я спросила: «Неужели, он должен быть там весь целиком»? Он ответил: «Впусти хотя бы чуть-чуть…». Я посчитала это игрой, что мы просто повозимся, подурачимся. Но он вошёл в меня по-настоящему и глубоко. Из меня полилась кровь, и я потеряла сознание.

– Как это ужасно!

– Нет. Это не было ужасно. Я давно уже влюбилась в него сама. Потом я тоже иногда теряла сознание, но уже не от боли, а от наслаждения.

– По-твоему это любовь? Он просто развратил тебя!

– А что такое любовь, если по-твоему?

– Любовь? Это – полёт в прекрасные миры…

– Нет. Любовь – это, когда женщина начинает ощущать в себе пустоту и очень сильно стремиться к тому, чтобы мужчина заполнил собою её внутреннюю и страдающую пустоту. А мужчина ощущает такое же ответное стремление эту пустоту заполнить. Капа – настоящий мужчина, и он сделал из меня настоящую женщину. А у твоего мужа большой член?

– О любви не говорят столь чудовищными словами.

– Сразу видно, что твой чудик – красавчик так и не смог сделать из тебя настоящую женщину. Потому что он не настоящий мужчина.

– Какой же он? – Ива буквально задыхалась от бесстыдства Вешней Вербы.

– Трудно понять, что он за фокус природы. Но глядя на него, трудно представить его в постели с тобою. Как и тебя с ним. Вы оба с ним ненастоящие. Правильнее, нездешние. Да. Так и говорит о вас Капа. Как будто и ты и твой чудик – чья-то выдумка. Капа умён и образован. Он, как и ты, начитался уйму книг.

– Он смеет говорить обо мне? О моём муже?

– Он сильно увлечён разгадкой твоего мужа. Кто он? Откуда взялся? Фиолет тебе говорил о своём происхождении? Откуда он пришёл в наш город?

– А тебе твой Капа много ли рассказывает о собственном происхождении? Ты сама-то разгадала его?

– Какое у него происхождение? Если его воспитал маг Вяз, это и говорит о нём как об избранном существе.

– Но это избранное существо никогда не сможет стать твоим мужем, вот в чём твоя беда, Вешняя Верба. И твоя безумная тяга к нему такая же болезнь и ненормальность, как и его… То самое, в чём, по твоему мнению, и живёт настоящая любовь. Любовь не пустота. Она противоположность пустоты. Она душа жизни. Она то, без чего жизнь невыносима, невозможна. Без чего всё вокруг превращается в безобразную механику, как бы совершенно она ни функционировала.

– Сразу видно, Ива, что ты переселилась в своей библиотеке в вымышленные миры, да там и застряла. Ты узнала столько новых и странных слов. К чему они простым людям, вроде нас? Только магам и подобает вести такие вот разговоры. Но ведь ты не сможешь стать магиней в Храме Утренней Звезды. Они же рождаются в особых семьях. Лучше бы ты сразу осталась здесь и не жила бы никогда в «Городе Создателя». Неужели там все сходят с ума?

Баба Верба в таком же поседелом от старости пальто, как у Вешней Вербы, встретила их у повалившейся ограды возле такого же полуразвалившегося дома. Он один единственный сохранил стёкла в своих окнах. Прочие глазели на мир пустыми глазницами, как черепа вымерших и неведомых чудовищ. Ставший вдруг стылым ветер гулял по пустынной и длинной улице, похожей на город мёртвых. Прямо за домами уходили вдаль построенные опоры дороги, уводящей в безразмерные поля и синеющие на горизонте леса. По самой дороге над головами стоящих женщин, над крышами заброшенных навсегда домов, с гулом проносились в вышине грузовые экспрессы, общественные длинные машины, а также роскошные персональные машины элитарных сословий, которых никто из местных никогда не видел и в лицо. Ива и Вешняя Верба, очарованные видом разноцветных дорог разной высоты, забыли о бабке, задрав головы вверх. Белая дорога была на самых высоких опорах, и была она совершенно пустынной. По синей машин катило намного меньше, а по серой проезжали самые длинные и заметно более медлительные.

– Для кого же строят белые дороги, если они всегда или почти всегда пустынные? – спросила Ива, так и не разгадав загадки белой и самой высокой дороги. Даже её отец не знал ответа. Он что-то невнятно мычал, боясь показаться неосведомлённым, хотя это и было очевидно.

– Для кого? Мне Капа говорил, что великие маги используют её для своих путешествий.

– Неужели, для нескольких десятков человек построили такое сложное сооружение, не посчитавшись с затратами?

– Разве это их личные затраты? Это затраты твоего отца и ему подобных трудяг.

– Вот бы туда подняться и посмотреть вниз! – мечтательно произнесла Ива.

– Лестницы на белые, да и на синие дороги всегда закрыты для всех, кто не имеет особых печатей при себе. Вот Капа мечтает когда-нибудь стать магом и ездить по синей дороге. И он будет по ней кататься. Я знаю. А уж о белой даже он не мечтает.

– Даже он! – передразнила Ива подругу. – Как будто он любимый избранник Создателя, и все мечты только и делают, что, толкая друг друга, спешат осуществиться ему на радость.

– Да. Он избранник, только не всем дано понять, – сказала Вешняя Верба. – Ой! Как же страшно жить под дорогой! А в столице многие живут совсем рядом с такой дорогой и привыкли. Я бы не смогла так.

– Смогла бы. Я же привыкла, когда жила в «Городе Создателя». Привыкаешь ко всему очень быстро.

На волосах бабы Вербы был повязан тёмно-синий платок в белую крапинку. На ногах такие древние, не по размеру, изжёванные кожаные сапоги, что выкинь их на дорогу, и бродяга с брезгливостью обойдёт. Она сердито оглядела Вешнюю Вербу из-под нахлобученного платка. – Пошли! Хватит рты разевать, а то птица нагадит прямо в рот. Или кто выкинет что из машины на ваши головы.

– И на твою тоже! – задерзила вдруг Вешняя Верба. Ива, чтобы отвлечь гнев старухи, спросила по-свойски у бабы Вербы, – Дорога теперь соединяет столицу с новым «Городом Создателя»? А то прежде был только окольный путь и очень далёкий. К нам начальство из столицы долго добиралось. Обычно. Так папа рассказывал. А ведь он тоже строил эту дорогу, – добавила она не без гордости за отца.

Старая Верба ничего на это не сказала. Она повела девушек в заросший двор, к обкрошившимся ступеням, сказав, – Осторожнее, калеки, тут ступень одна провалилась.

– Кто это калеки? – опять разозлилась Вешняя Верба.

– Вы обе, – ответила старуха. – У одной телесная хворь, в коей она не виновна, а у тебя хворь, которую ты сама же и взрастила в себе. Не того ты себе выбрала! – голос был повелительным и каким-то неприятно-жестяным, показавшимся Иве очень странным.

– С тобой не посоветовалась, – огрызнулась Вешняя Верба.

– Твоя любовь к жестокосердному человеку не любовь вовсе, а зависимость, болезнь души. Тело же увлекается душой за собою, как моя коза волочит за собою деревянный кол, если вырвет его из земли. Я коз прежде привязывала к такому вот колу, когда они на лугу паслись, – пояснила баба Верба. – Капа, как и положено паразиту, душу твою доит, как я своих коз. Молоком юным опивается, а потом надоешь, зарежет без жалости. Фигурально выражаюсь, понятно. Сожрёт тебя недоля, как выкинут тебя, дуру.

– Ты откуда можешь знать, что он жесток? – Вешняя Верба пошатнулась, попав ногой в ту самую провалившуюся ступень. Бабка ловко и сильно её поддержала. Вешняя Верба продолжила, сильно задетая словами старухи. – Он ни разу меня не обидел. Только ласку, только подарки и видела я от него.

– И я своих коз поила, кормила, шёрстку чесала. А где они теперь?

– Где? – спросила Ива. Они вошли в темень комнаты. Сразу не было видно ничего, кроме мутного окна.

– Отдала тому старику, что на пристани. Думала, пусть молочко свежее пьёт. Сена мне добрые люди напасли целый сарай на зиму. А летом лугов-то вокруг! Не исходишь их и за день. А он их порезал, да продал мясо на базаре. Вот ведь тупой жесткач! – Трудно было не отметить её современных словесных вывертов. Но ведь она жила у переправы прежде, а там столько народа перебывало.

Баба Верба включила огромную свечу в большой глубокой чашке. Селение было давно отрезано от подачи атмосферного электричества. Комната озарилась тёплым золотым светом. На столе на чистейшей скатерти стояли удивительно-хрупкие чашечки из гофрированного фарфора. Стояли в мисочках столичные вкусности. Чайник был горяч, о чём говорил пар из его носика. Большая печь была совсем белая, не порченая от заброшенности. Тёплая. Ива прижала к ней ладони. Она вспомнила грязь, которую явила им баба Верба в тот день прибытия в «Город Создателя». А тут что за шик на столе? Откуда?

– Откуда у тебя такая дорогая посуда? – спросила Ива, не удержавшись от любопытства. – Я на похожую посуду два месяца работала. Да и то у меня проще.

– А жила на что? – спросила баба Верба. – Если на посуду такую тратишься.

– У меня же муж теперь есть. Он зарабатывает тоже.

– А-а, – протянула бабка, – муж. Где ты его нашла-то? Слышала я, что он бродяга?

– Да и я много чего слышала о тебе. Что утонула ты. А ты вон из каких чашек элитных чай пьёшь.

– Что чашки, – баба Верба пригласила их сесть. Стулья были тоже из хорошо сохранившихся предметов обстановки. – Я у себя клад хранила. В этом самом доме. Вот достала, чтобы вас чаем угостить как дорогих гостей. А сладости из столицы один друг мне привёз. Я долго жила, не только болезни, но и друзей нажила. – Она зорко следила за тем, как Вешняя Верба накинулась на изысканные сладости. – Не жадничай! Тебе вредно много сладкого. Ребёночек может с диатезом родится. Больше ягодных соков пей, овощей ешь. Мясо тоже нужно для развития плода. Девочка у тебя будет, – она вглядывалась в лицо Вешней Вербы. – Девочка это хорошо. Девочку рожать всегда легче, у девочки голова меньше, чем если бы мальчишка был. К тому же в тебя, дуру, характером не пойдёт. Девочки в отцовскую родовую линию обычно вливаются. А с другой стороны, она по любому часть твоей низкой природы унаследует, чем отцовское вложение уполовинит. Нет, внешность твою не похаю. Ты хороша. Сочна. Грудаста. Вон грудь как у моей козы была, когда она с полным выменем домой приходила. Небось, отрадно всякому мужику тебя прощупать за неё. Талия тонка, а бёдра круглы. Ты можешь запалить низшие мужские инстинкты. Жарко, неистово. Даже Капа не устоял против твоего влекущего созревшего тела, его ароматных ловушек. Но таковые страсти быстро отгорают. Ты не способна на подлинную любовь. У тебя высокие духовные сферы пребывают в зачаточном состоянии. Это и выражают твои глаза, да и всё в тебе. Ты сорная трава, каковой много. А вот она, – бабка указала рукой на Иву, – цветок диковинный, хотя и стебель надломленный.

– Уж будто Капа способен сам на любовь, – подала голос Ива.

– Капа? Способен на многое. Только он вырос в глухомани. Старый Вяз не больно был озабочен его развитием. Развивал только то, что было практически необходимо ему самому.

– Не любишь ты Капу. Почему? – спросила Ива.

– Не то слово подобрала. Он всего лишь мне не нравится, – ответила баба Верба.

– Так в чём и разница? – допытывалась Ива. Не потому, что была потребность защитить Капу, а задевала сама манера старой обо всех судить как о собственных подданных. Её, Иву, постоянно калекой обзывала, Вешнюю Вербу обижала. Сама-то она кто была? Кем уполномочена давать те или иные уничижительные характеристики посторонним людям, с нею ни дружбой, ни враждой не связанных.

– Можно любить больше жизни и того, кто не нравится. А нравятся многие, но это вовсе не обязывает всех их любить. Вот ты очень мне нравишься, но к чему мне любить тебя? Любить это душой болеть о том, кого любишь.

– А ты баба Верба сильно мне не нравишься, и в то же время я тебя нисколько не люблю, – ответила Ива.

Вешняя Верба, как ни была она простовата, учуяла явную не простоту старухи в бедном синем платье в белую крапину. – А тебя саму кто развивал? Ты говоришь, как Капа один умеет.

– Чего он там умеет, когда на тебе лежит, или ты на нём, тебе лучше знать. А вот речь его выдаёт как раз неважное развитие. Вернее, недоразвитие. Он груб, и боюсь поздно уже его развивать. Время упущено. Он же не мальчик, как ты понимаешь.

– Да мне и не нужен был мальчик. Я всегда хотела настоящего мужчину.

– Ты и нашла. Настоящего, опытного на разные фасоны случек, кобеля, – выдала баба Верба, с шумом дуя на чай в чашечке. Несколько капель пролилось на скатерть.

– Бабка, – вдруг разозлилась по-настоящему Вешняя Верба, потому и осмелела, а Вешняя Верба никогда не была девушкой робкой, – я одного не понимаю, зачем ты обрядилась в такое вот чучело, когда ты являешься кем- то ещё. Уж точно ты не живёшь в такой развалюхе. Чем тут жить? И мне зачем надо было к тебе ехать?

– Не волнуйся, доченька, – ласково пропела баба Верба, – тебе нельзя себя волновать из-за пустяков. А я только проверю, нормальное ли у тебя течение твой беременности, здоров ли будет твой будущий ребёночек. По лицу вижу, ты девочка крепкая, ядрёная, хотя положением своим двусмысленным ты издёргана.

– Как же ты проверишь?

– Животик твой пощупаю, расспрошу тебя о тайном, когда Ивушка уйдёт отсюда. Она тебя подождёт у переправы в доме. Но потом. Пока мы чайку попьём, поговорим по душам, отдохнём, успокоимся, а там уж.

– Как же я одна по темени потом пойду?

– Не по темени. Я сама тебя провожу до переправы.

– Пусть Ива возле дома погуляет, как ты со мною поговоришь. А то, к чему ей уходить? – не нравилось Вешней Вербе предложение бабки. Да и Иве оно казалось странным каким-то. – Никак я не пойму, чего мы сюда и припёрлись с тобою, а, Ива? Всё Капа толкал для чего-то. Боюсь, говорит, что дитя может родиться негодным. С чего бы ему родиться негодным? А баба Верба всё равно как магиня. В душе и в будущем читает. Да разве магини так выглядят как это чучело, забытое кем-то в огороде? Да я и побрезгую, чтобы ей разрешение давать к себе прикасаться. Руки –то…. – Вешняя Верба вдруг замолкла. Руки бабы Вербы были тонки и не похожи на руки старой изработанной селянки. На указательном пальце левой руки сиял, вдруг появившийся неведомо как, большой перстень с прозрачным камнем. Свет свечи, попадая на камень, делал его похожим на око Создателя, каковое было вшито у мага Вяза в его ритуальное одеяние. В структуру камня словно бы была включена звезда, пойманная в ночном небе. Она переливалась всеми возможными цветами радужного спектра, и сияние это острыми точками ослепляло глаза, если баба Верба шевелила своей рукой. Она наслаждалась чаем, не принимая к сведению слова Вешней Вербы. – Хочешь, тебе подарю? – обратилась к Вешней Вербе старая Верба.

– К чему оно мне? Скажут ещё, что украла. А ты его где взяла?

– Моё. Даровано мне по линии матери. А той от предков её.

– И вот так запросто мне отдашь? – усмехнулась Вешняя Верба, решив, что это розыгрыш. Об этом подумала и Ива.

– Отдам, когда дочку свою родишь. – Тут баба Верба повернулась к Иве. – Расскажи мне дочка, пока я не занялась этой козой и её брюшком, откуда ты своего мужа себе добыла?

Ива молчала. Баба Верба продолжала, – Я знаю, что твой дед тебе в видении сказал, что вылечат твою ногу пришельцы из-за пределов неба.

– Ты не можешь этого знать. Я никому не говорила… – Ива обхватила пустую чашечку так, что та едва не хрустнула.

– Знаю. Я входила в твои видения в Храме Ночной Звезды. Ты же меня там видела, в видении своём. Забыла? А вот скажи мне, не в лесу ли ты и нашла своего странного бродяжку? Ведь ты с ним поселилась в старом родительском доме как раз после праздника -проводы лета. Где же ты могла ещё? В «Городе Создателя» бродяг нет. А твой муж – бродяга и есть. Все об этом знают. Да я не осуждаю. Нашла хорошего парня, я рада за тебя. Другого-то где тебе взять, увечной? А бродяга кров себе нашёл, девушку чистую и пригожую. Что с того, что нога повреждена немного. Ведь ты отлично ходишь, работаешь за себя и за него. А прочее до кого касаемо? Да и красив бродяжка тот, как я слышала. А вот не слышала ли ты, доченька, о том, что упало в наш лес престранное огромное тело, на звезду похожее, как пролетало оно по ночному небу? Может, бродяжка твой видел чего? Не рассказывал о том? О том, как в Храм входил некий человек, на человека мало похожий, расплавленным серебром облитый, мне Капа рассказал. Ты-то не могла того видеть, поскольку все люди в мирах предков путешествовали на тот момент. – И старая Верба искоса взглянула на застывшую Иву. – А то многие рассказывали, как ты из леса выходила с высоким мужчиной в старой одежде, почти обтрёпанной, а вот ботинки у него блестели, как из чистого благородного серебра отлитые. Я не поверила. Кто же в серебре ходит? Выдумщики люди у нас. А тут вот ещё. Видел один человек, а он перемещается с ремонтными бригадами по многим местам, где Храмы старые чинит, как муж твой на утренней заре в лес пошёл. Тот тоже любитель по грибы пораньше ходить. Но муж твой налегке шёл. Тот за ним следом так и шёл. Тропа удобная была, а одна она в лесу. И вот нырнул твой муж в заросли. А рабочий думает, а ну как там грибное место? Следом за ним. Видит он поляну обгорелую. Муж твой подошёл к её краю. Заискрил вдруг воздух, и пропал муж твой, как не было его. Тот работяга подбежал, не устрашился. Помочь решил. А его страшная сила отбросила прочь. Так он только к вечеру вышел из леса. Без грибов. Память отшибло настолько, что дорогу вспомнил только к вечеру. А так целый день блуждал. Он магу Вязу о том рассказал. Маг никому о том брехать не позволил.

– Ты-то откуда узнала? – с сомнением спросила Вешняя Верба, видя, что подруга молчит, как онемела.

– Так Капа и рассказал. Я же по-свойски обещала ему тебя осмотреть, совет дельный дать, помощь предоставлю, как время выйдет. Я денег, доченька, не беру за свою помощь и советы ни с кого. – Она опять повернулась к Иве, – Я уж подумала, не пропал ли твой муж навсегда. Как думаю, молодая Ивушка одна останется? Нет. Ты с ним как жила, так и живёшь.

– Душная какая комната, – только и сказала Ива. – Свеча ещё тут чадит. Пойду я к реке. Погуляю, раз выдался такой пригожий день. Я, Вешняя Верба, подожду тебя на переправе, где и Капа. Мне в этом селении гулять не хочется. Тут страшно. Дома пустые, а над головой гул стоит от дороги. Машины свистят, того и гляди вниз низвергнутся. А случаев таких столько! Я ещё в «Городе Создателей» насмотрелась на такие страшные аварии, что и не забудешь, как ни старайся. – Ива встала и вышла. Её никто не удерживал.

За домом в заглохшем саду, в переплетении голых едва расцветших ветвей, кто-то замахал вдруг руками в старых рукавах. Ива обмерла. Да нет! Это же весенний ветер трепал старое огородное и полуистлевшее пугало, торчащее на покосившейся палке. Страшная ипостась бабы Вербы с её ласковой речью, пропитанной посылом тревоги, посланной самой Иве, вдруг изумила её внезапно только за пределами дома, в заросшем дворе. Страшная тем, что за ряженым фасадом старой нищей старухи была скрыта совсем не баба Верба. Ива вспомнила рассказ Вешней Вербы о магине из КСОР, что разгуливала там в платье со шлейфом, усыпанным звёздами, с волосами, искрящимися от золотой пудры. А как сам Капа попал в такое вот здание, да ещё на самый верх, это и вообще не поддавалось объяснению. Ива, спеша и ковыляя сильнее, чем при обычной походке, направилась к реке, чтобы вызнать у Капы причину его непостижимой болтливости о том, о чём ей самой он приказал молчать. О пришельце в Храм в ту ночь. Поразмыслив во время прогулки, она решила, что Капа со своими сокровищами, полученными у прежнего мага разрушенного заречного Храма на сохранение, присвоил их себе. Пробрался в КСОР и решил выкупить себе там место, найдя такого же мздоимца. А магиня? Она могла показаться Капе просто похожей внешне на бабу Вербу. Носатая и старая. Молодым мужчинам все старухи кажутся на одно лицо.

Капа спал в ночлежном доме на дощатой кровати, укрывшись тулупом, взятым у деда. Щегольской пиджак висел рядом на деревянной занозистой спинке кровати. На сей раз не было даже того серого белья, что было при бабе Вербе. И пирогов гостям никто не пёк. На столе в кухне стояла тарелка с засохшим хлебом, чай холодный, если не вчерашний. Сам дед где-то гулял. Рыбу, наверное, ловил на реке. Иве очень хотелось домой, к Фиолету. Зачем она только согласилась тратить драгоценный выходной день на глупую поездку через реку. Настроение было подавленным. Расспросы бабки застряли где-то в ней гвоздём и обещали некое будущее нагноение – очень плохое продолжение того, что началось в заброшенном селении. Что-то тёмное, как и сами необитаемые комнаты опустелого дома, было во всей этой истории, в самой старой Вербе. Капа, видимо, учуял и во сне, что она вернулась. Он вошёл в кухню, заспанный и какой-то непривычный на вид. Полусонное состояние делало его проще и исключало состояние важной игры в статусного человека. Обычный мужик, свежий, румяный со сна, не очень уж и взрослый, как о себе воображал, не очень и умный, как ни тщился он изображать из себя мудреца. – А где Вишенка? – спросил он о Вешней Вербе.

– У бабы Вербы осталась. Она её сама приведёт сюда. Так сказала. И чего тут делать? Купаться – холодно, весна, ягод нет, кругом сырость. Какой пропащий у меня выходной. – И Ива принялась за уборку неряшливых комнат для гостей, чтобы не сидеть без всякого смысла.

– Вот что значит хозяюшка, – похвалил Капа. Он вёл себя так, будто и не нападал на неё в лесу когда-то. – Вымуштровал, видать, тебя твой муж – бродяга.

– Никакой он не бродяга, – ответила она. – И никто меня не муштровал.

– Значит, неудачник. Что примерно одно и то же. – Не найдя ничего съестного у старика в кухне, ворча на то, что дед всё сожрал сам, или же копит деньги, выделяемые для путников, Капа с радостью вдруг обнаружил лоток с пёстрыми птичьими яйцами. Стал их бить и пить сырыми, вызывая отвращение Ивы от такой его трапезы.

– Жаль мало, – произнёс он, опустошив весь запас старика. Не придётся тому полакомиться деликатесным продуктом. – У старых от яиц запоры могут быть, – добавил он назидательно, – а для молодых весьма полезно.

– Отвези меня на тот берег, – потребовала она, – потом жди свою Вишенку.

– Ещё чего! – не согласился он. – Буду я махать вёслами туда-сюда. Я не двужильный.

– Как чужие припасы поедать или детей делать девушке, ты сильный, а как трудиться, ты и выдохся с двух взмахов весла.

Она села за стол, давая отдых ноге. Капа сел напротив, откровенно любуясь её лицом. – Тебя устраивает твой муж? По виду он, если честно, на мужчину нормального не похож.

– На кого же он похож?

– Как тебе сказать. На кого-то, кого тут быть не может, а вот есть.

– Зачем ты наболтал бабке о том пришельце, что вошёл в Храм Ночной Звезды? Сам же просил хранить тайну, – выпалила она. После той его выходки в лесу они уже не разговаривали. Капа делал вид, что в упор её не замечает. Да и замечать было негде. Они попросту не пересекались в своей жизни. В Храм Ночной Звезды Ива больше не ходила. И в другие Храмы не ходила. У неё начисто пропал интерес к подобным походам. Ни в какого Создателя она уже не верила. Во всяком случае, в такого, каким описывали его маги и традиция.

– Она не та, за кого себя выдаёт, – ответил Капа, рассматривая уже свои руки. – Не хотел я тебе говорить, а скажу. Она сюда умышленно пришла на переправу. Напялила на себя ветошь, вымазалась, даже на нос чего-то нацепила, чтобы нос уродливее казался.

– Зачем?! – не поверила Ива.

– Затем. Как упал в лесу тот объект, объятый белым пламенем, так особые люди стали принюхиваться к нашим местам, чего-то тут искать. Хотя только мы с тобою и видели пришельца с неба, но они как-то учуяли, что в той штуке кто-то сюда живой прибыл. Выспрашивали у людей то, да сё, прикидывались кто рабочим пришлым, кто бабкой безродной. Зачем только? Того я не знаю. А интерес очень уж нешуточный. Весь лес облазили, а ничего не нашли. Теперь твоего бродягу ищут, а примет его не знают толком. Я же ничего им не сказал, что муж он твой.

– Кому не сказал? Кто спрашивал?

– В КСОР меня вызывали, допрашивали, как, что. Не знаю ничего, говорю. Не видел. Я ночами сплю. Я и Око Создателя, как оно появляется на небе, редко когда вижу. А ведь мы с Вишенкой видели, как в ту ночь возник на небе вроде круга с огнями по краям тот самый объект, что искали потом. Всё ближе, ближе к земле, всё огни ярче, а потом гул пошёл, и пламя сине-белое охватило его целиком. Мы же в лесу в ту ночь любились. Помню, упали мы, и ветками, листьями нас засыпало. Вот как тебя в ту бурю. И уши заложило, лоб сдавило. Два дня потом в ушах звенело, а у Вишенки голова болела. Вот так, Ива. Теперь и думай, с кем ты живёшь. Не Супротивник ли Создателя прибыл на нашу землю? Не беду ли всем нам принёс. Не теперь, так потом. Страшная история. Но тебя я понять могу. Ты красивая очень, а вот тело-то твоё никому для любви не сгодилось бы.

– Чего же ты ко мне лез? – обиделась она.

– Так, попытать тебя хотел на стойкость твою девичью. Да и любопытство было. Никогда я хромых не любил. Не стал бы я тебя трогать. Попугал бы, извалял бы малость, а не тронул. Я не насильник, умом не убогий. Меня женщины сами любить жаждут. Не знаю порой, какую и выбрать, чтобы себя утешить.

– Как же тогда Вешняя Верба?

– Она девочкой мне досталась. Нетронутой. Вот я и жалею её.

– Чего же и плёл о ней гадости?

– Да пьяный я был от наливки той гадкой. Злой был и дурной. Так что с опозданием, а прошу у тебя прощения за ту выходку. Гнусную. Я человек честный, ко лжи и грязи не приучен с детства. Маг Вяз меня так выпрямил, что мне кривизна иных душ нестерпима до ожесточения. Так бы и вырубил всю негодную поросль людскую и сорную, как власть бы имел. Тебя и отмечаю я за чистоту твою родниковую. – Он поднялся, – пора мне за Вишенкой идти. Что-то бабка никак её не отпускает. А она голодная там. Не плохое ли что случилось?

Он ушёл. Ива какое-то время обдумывала их разговор. Отчего-то она поверила Капе, что он никогда и никому не расскажет о Фиолете ничего. Если до сих пор не рассказал, то уж точно не выдаст. А бабка пустое плела. Из ума выжившая бродяжка. Не взяли её в «Город Создателя» из-за старости, а она отказалась перебираться туда, куда и выселяли всех стариков. В совсем уже старые города. Где они и доживали с бродягами и прочим сбродом. Кое –как заброшенные дома в тех городах чинили, кое-как жили. Кормили их через сеть бесплатных столовых для таких людей. Континент был изобилен, и от голода не пропадал никто. А вот в стране желтолицых, несмотря на великолепную природу, бедные люди голодали, как она слышала от отца. Лучше всех жили бронзоволицые, рыжеволосые. Они были богаты, любили роскошь, но часто дрались и между собою, и с прочими. Мягкий климат позволял им не иметь печей, не сеять хлеб, поскольку у них росли целые леса хлебных деревьев. Диковинные фрукты и орехи валялись прямо под деревьями – ешь, что хочешь. И ещё, как слышала Ива, они были очень развратны. Совокуплялись всегда, и днём, и ночью, не признавая семейных уз. Если они попадали в какой город, то все жители, особенно девушки и молодые женщины, их избегали, боясь нападения. Они прибывали с золотом, драгоценностями, снабжали строительство дорог колоссальным количеством прочих металлов, поэтому без труда покупали влиятельные должности. Угнетали местных людей, обманывали, поскольку люди белого континента были очень доверчивы и простодушны.

Ива уснула на жёстком топчане, укрывшись тем же тулупом, коим укрывался и Капа. Вначале было противно лежать на такой кровати, но уснула она сладко и глубоко. Старик, вернувшись откуда-то, колобродил по коридору, гремел жестянками, готовя ужин, и беспрестанно чихал. Послышался голос Капы. Ива выбежала ему навстречу, радуясь тому, что с ним и Вешняя Верба. Но Вешней Вербы с ним не было. Капа был бледным и напуганным. В руках он держал картонную коробку. – Тебе оставила, – только и сказал он Иве. Ива взяла коробку из его рук. Она оказалась нелёгкой. Поверх крышки была надпись: «на память Иве о встречах с бабой Вербой». В коробке лежал тот самый роскошный сервиз из тончайшего фарфора. Полный комплект. Странность подарка – это было ещё не всё. Вешней Вербы, как и старой Вербы, в том доме не оказалось. Не оказалось их нигде. Поскольку Капа проверил все пустые дома. Даже те, где не было крыш. Нашёл он только бабкин маскарад и два старых женских, поседелых от носки пальто. Всё это он, понятно, с собою не взял.

– Так я и думал, – только и сказал Капа. – Увезла старая обманщица её по скоростной дороге в столицу. Приехали на машине её телохранители и взяли мою Вишенку под белые ручки. Там в конце селения и лестница есть для подъёма наверх дороги. Ты разве не заметила?

– Я разве туда ходила? В конец селения. Там же улица длинная и пустынная как город мёртвых.

– Где теперь найдёшь? – Капа сел на топчан. Обхватил голову руками.

– Зачем ей Вешняя Верба?

– Ей ребёнок её нужен, – ответил он. – Я же сразу её узнал, когда увидел в Координационном Совете. Хотя и нос у неё маленький, и лицо выбеленное, а узнал. Глаза же не скроешь. Она мать моя. Вот так, Ива. Вяз о том не знал, а то бы сказал.

– А отец твой кто?

– Отца никто не знает. И Вяз не знает. Ему всучили меня для воспитания неизвестные люди. Нарочно имя редкое позорное дали, чтобы потом она меня по имени обнаружила, как я вырасту. Разве такие имена дают детям? Те, кто ребёнка прятали, ей это обещали. А так, поскольку она магиня была из знатного рода, дала обет безбрачия. В самой зелёной юности её посвятили Центральному Храму Утренней Звезды. Потом уж карьеру она себе сделала, или родня ей помогла – не важно. Ребёнка бы отдали кому в семью по закону, ей бы пришлось уйти из элитных своих высот в низы простонародья. А так выкинули как щенка, вроде и нет его. Зато и позора ей нет. Она теперь мне обещает должность в Координационном Совете объединённых религий. Но сама меня ненавидит, как ненавидят люди свои старые пороки, за которые им стыдно. Поэтому хочет ребёнка Вишенки взять, вроде как компенсацию за погубленную свою юность. Сама воспитать хочет, дать образование и богатство. Чего мне не дала. У неё дом, полный слуг, роскоши. У неё власть, и при этом никого рядом. Ни одной родной души. Да и не старая она уж настолько, как рядилась перед всеми.

– Откуда же ты узнал всё?

Капа протянул Иве письмо, но в руки не отдал. – Мне подарочек оставила тоже. Пишет, что ждёт к себе в любое время, как я очухаюсь после всего. Что за Вишенку спроса с меня не будет, и искать её никто не будет. А сама Вишенка уже и не захочет в свою вонючую бедность вернуться. Только условие. Мне необходимо о Вишенке навсегда забыть. Можно сказать, что и Вишенке и мне повезло. Только счастья я от такого везения что-то не чувствую.