Космическая шкатулка Ирис

Юная Ландыш и космические старцы

Между ним и его прошлым явственно ощущалась стена. Вот недавно её не было и вдруг возникла. Она имела собственную подвижность, наползала и стирала всё, оставляя после себя крошево, лишённое формы и внятного образа. А если кому захочется такой вот игры, что-то там реконструировать, то придумать можно всё. Найти любую деталь в куче обрушенных конструкций и обосновать любую чушь. Если время на это есть. А его как раз и не было. Стена напирала сзади и толкала в будущее, которого, если не строить его в настоящем, не существовало.

За тонкой стеной его отсека страдальчески стонал Кук. Что-то утешающее шептала ему старая Пелагея. И если вначале смешило их любовное соединение, то в данную минуту смешно уже не было. И сна не было. Сну мешала непривычная всеохватная жалость к ним, к себе, – космическим бомжам. И страха никакого не ощущалось. Жалость не оставляла страху места, поскольку и проявляла себя как всеохватная.

Отворилась панель, в звездолёте не имелось закрывающих кодов в отсеки для отдыха. Не от кого было тут закрываться. Вошла Ландыш. Вообще-то она числилась в базе данных как Лана Грязнова. Чистая, абсолютно не по земному робкая девушка. На Земле такие девушки, как разновидность женская, давно исчезли. Можно было даже сказать, что ощущение чистоты и тишины, идущие от неё, как от родникового ручья, спрятанного в неопрятных и колючих зарослях леса, и являлись её красотой. Неопрятный колючий лес в данном контексте – это они, мужские представители временного экипажа беглецов. Да ведь Ландыш и не считалась земной жительницей. Она родилась там, где люди вот уже второе, и даже третье поколение жили в отрыве от Земли. Обильные тихие, можно сказать неподвижные, воды её планеты и напитали её душу такой вот тишиной и прозрачностью. Она выглядела бледновато, черты лица имела несколько размытые, рот маленький, носик тонкий, бровки бесцветные, как и сами её коротко остриженные волосы, бледно-пепельные, тускловатые. Очень подходило ей имя Ландыш, – точёная вблизи и мелкая издали красота.

– Не спится, – сказала она полушёпотом. – Можно я с тобой посижу.

– Сиди, – разрешил он. Не из вежливости, а потому что спать не хотелось.

– И поговорю?

– Поговори.

– Можно лягу рядом, как мама к Куку? Так разговаривать удобнее. И лицо твоё лучше будет видно. Выражение глаз. Можно?

– Зачем ты подслушиваешь за матерью и Куком? Пусть они… – Радослав подвинулся, давая место девушке рядом с собой.

– А что они там делают? Белояр же сказал, что полюбил меня. А сам?

– Ты смешная, Ландыш. Зачем тебе старый страшный и лысый Кук?

– Разве он страшный? А где он потерял свои волосы? Голова так блестит, как будто он её смазал чем-то. Я трогала, а череп гладкий и чистый.

– Ты у себя там не видела лысых мужчин? И на Земле не видела таковых? – засмеялся Радослав.

– У себя на Родине не видела. А на Земле только издали. Я думала, что они просто стригутся так. Какой ты хороший, Радослав. Если бы ты сказал мне как Белояр, что я буду твоей женой, я бы согласилась. И Белояру бы тогда отказала. Хотя… – смешная девушка вздохнула, – он сам меня обманул. Теперь я буду звать его только по фамилии, Кук. Чудовищная фамилия! То ли птичья, то ли как обозначение его древесной бесчувственности. Так и хочется постучать по его макушке и произнести: «Тук-тук, это сук, на нём Кук»! У тебя какая прежде фамилия была?

– Забыл.

– Тебе не идёт фамилия Пан. Пан-пень, пень-тень…

– Пень-хрень, – засмеялся он. – Так и скажи, Пан, ты пень пнём!

– Ты очень умный. И ты не Пан. Видно же по тебе, что Кук дал тебе всего лишь унизительную кличку!

– А у тебя лучше? Грязнова. Разве ты не любишь умываться?

– Я? – она возмущённо зашипела. – Да я всю жизнь в океане проплавала!

– Просолилась, наверное, как селёдка.

– Селёдка – земная рыба? А у нас океаны несолёные, прозрачные, и рек нет. Кук так и говорил: «Ты моя прозрачная росинка инопланетная. Ты светишься и звенишь от внутренней чистоты…

– Ему не привыкать заливать в женские ушки свой колдовской яд колдуна-обманщика.

– Он не обманывал! Я почуяла бы обман. Я очень тонко устроена, как говорит мама…

– Лана, он играл с тобой. Шутил. Зачем тебе жених – старик? Он и не может уже быть ничьим мужем. Ему другие дела предстоят. Силы беречь надо для свершений, какие он там наметил. Я не понимаю твою мать. Зачем тебе-то на Трол отбывать?

– Какое плохое название «Трол». Радослав, давай назовём планету иначе. Она же теперь наша будет.

– Она не наша. Там обитают люди – трольцы. Хотя да. Названия плохие. Трол – трольцы. Они свой мир называют Паралеей. Некой параллелью тому, что когда-то у них было разрушено. И опять построили такую… Короче, дебри нагородили и в них опять запутались. А дебри на то и дебри, чтобы там завелись лютые звери. Понимаешь? Да и пришельцы всякие туда повадились.

– Как мы?

– Хуже намного. Мы-то с ними одна космическая раса, а те пришлые – не поймёшь, кто они. Чего хотят? – внезапно он обнял девушку, чтобы она не свалилась с узкой жёсткой постели, и удивился её хрупкости, сочетаемой с детской какой-то трогательной мягкостью. Не девушка, а котёнок рядом лежит. И по уму сущее дитя, да и то непривычное какое-то.

Она порывисто обняла его за шею, задышала в подбородок. – У меня не было отца, Радослав. Я хотела, чтобы Кук стал отцом. Я хотела только понять, как это обнимать отца. Кук ко мне такой добрый. Переименовал меня из Ланы в Ландыша. И маме имя такое понравилось. А он стал меня целовать, когда я пришла к нему, как и к тебе, когда он отдыхал. Сначала лицо, потом открыл комбинезон. Потрогал меня, ну… я запретила. А он сказал: «Когда я буду твоим мужем, ты будешь обязана мне это позволять. А я буду очень заботливым и преданным тебе мужем. Буду тебя развивать, обучу разным волшебным штучкам. Например, считывать чужие мысли, управлять событиями, подчинять себе тех, кто тебе будет нужен для той или иной цели и даже просто ради приятного баловства». Давно было. Земной месяц, приблизительно, назад. Дал мне время для раздумья. Только маме не велел ничего говорить.

– Как он смел, скотина старая! Да я расшибу его лысый череп, если он к тебе сунется ещё раз… – почти закричал Радослав. Вот уж не ожидал он, что такая нравственная деградация постигнет всемогущий «Череп Судьбы» – Белояра Кука. Выходит, не шуточки его заигрывания с девушкой.

– Тише, тише, Радослав, – зашептала Ландыш. – Вдруг мама услышит? Они же с Куком за перегородкой. Ты забыл?

– А что ты сама решила? Может, тебе вернуться с матерью на твою «Бусинку»? Зачем тебе Паралея, Ландыш? Там бардак, войны какие-то, неустройство. Земляне, обитают в подземном городе. Да и то, после отключения их всех от материнской планеты, нашей Земли, там сплошняком идут аварии и сложности. Большая часть объектов и вообще законсервирована до неизвестно каких времён.

– Мама так решила. Она не захотела меня оставлять на Земле. А на нашей «Бусинке» делать мне уже нечего, кроме как рожать детей для будущего от тех странников, что к нам попадают. Или от Андрея Скворцова. А я его не люблю. Нет, так-то люблю. Но как мужа не хочу с ним.

– А с Куком лысым хочешь?

– Сначала хотела. Потом тебя увидела и уже не хочу с ним. Но боюсь ему сказать. Он злой.

– То он добрый, то он злой.

– Будет же ругаться на меня. За обман.

– Ландыш, девочка, он же сам тебя обманул. Влюбляется там с твоей матерью. Это как? Можно сказать на твоих глазах.

– Нет! – возмутилась она, – я же ничего не вижу. Что там у них и как. Может, они только разговаривают, как мы с тобою? А как это, Радослав, любить друг друга по-настоящему? Страшно? Противно или так уж необходимо?

Радослав засмеялся, как если бы ребёнок спрашивал, а как делают детей?

– Кук в силу возраста не даст тебе здоровых детей. Если только займётся, как он тебе и сказал, приятным баловством. А если и даст? То ведь их надо воспитывать, а он может начать стремительно ветшать в любой ближайший десяток лет. Мы же не на Земле будем. Там омолаживающих центров нет. А в земной колонии ресурсы очень ограниченные. Надо создавать новую инфраструктуру, проект новой цивилизации. Работать на его воплощение, дальнейшее развитие. Это же работа на несколько поколений, понимаешь? А Кук что за сволочь! У него всегда нравственная шкала была только для прочих, а сам он в своих ветвях над всеми прочими только возвышался, да каркал о своём величии и неподсудности для тех, у кого мозги птичьи. Но если предельно честно, то для Паралеи он необходим. С его опытом и мощью, отсутствием трусости начисто, чутьём опасности задолго до её проявления, со считыванием замыслов противника и игрой на опережение, и даже коварством, если выбор между победой и поражением. И потом, мы там только детали в колоссальном проекте, и лишь немногие из нас – несущие конструкции. Кук – такая вот конструкция.

Ландыш заскучала от длинных речей, приклонила голову на его плечо и засопела, утягиваемая в сон. Он осторожно положил под её голову подушечку, лишив тем самым себя всякого удобства. Но Лана, как и бывает с детьми, сразу утратила сон от его возни.

– Радослав, ты забыл, что планета теперь не Паралея, а Ландыш? Давай уговорим маму, чтобы она осталась с нами? Тогда Кук не будет принуждать меня к тому, чтобы я вышла за него замуж. Когда мама отсутствовала по своим делам на Земле, то Кук в той подземной пещере, где и был спрятан наш звездолёт, сам приходил. Он хотел ужасных вещей. Я не умею тебе сказать, не потому что слов нет, а потому, что мне стыдно за него и за себя.

– Что он делал? – Радослав решил поговорить с Куком и Пелагеей напрямик. Пусть Кук и станет после того враждебен.

– Я же тебе говорила, – она засмеялась, и если Радослав испытал неловкость, то тихоня разошлась в дальнейших откровенностях уже без всякого стыда.

– Неужели у вас там не было нормальных парней? Да тот же Андрей…

– Конечно, Андрей внешне мне нравится. Он стройный, сильный, мог поднимать меня над головой на вытянутых руках… только я его не люблю. У него на голове прежде были очень густые и вьющиеся волосы. Но я не люблю, когда волосы кольцами, как у собак некоторых бывает. Ты видел таких собачек? Смешные такие и всяких цветов они бывают. Чёрные, белые, шоколадные. У нас нет собак, я на Земле их видела.

Радослав сильно пожалел, что не выставил её сразу отсюда. Пелагея на исходе своего женского дневного цикла существования родила, – не клинически отсталое, конечно, -а весьма в смысле ума сомнительное дитя.

А Лана продолжала, – Как же их называют? Да, бараны, кажется…

Радослав захохотал уже громко. Лана приложила ладошку к его губам, – Я сказала Андрею, состриги свою баранью шапку с головы. Он послушный. К тому же у нас влажно и очень тепло, и ему понравилось быть безволосым полностью. Только Андрея я всё равно не полюбила. Люблю его как человека вообще. Если уж муж, то как муж Кук лучше. А то ещё вот… нет! Я не могу об этом говорить. Как-то противно это говорить, хотя если уж честно, я понимаю, что вины Белояра нет в том, что природа у мужчин такая. Я же тоже не всю себя люблю. Но хочу, чтобы мой будущий муж любил во мне всё. Так и Кук. Верно? Завтра же ему и скажу.

– О чём? – спросил он вместо того, чтобы притвориться спящим, но отчего-то было интересно заглянуть в такой вот жалкий и в чём-то неопрятный уголок интимных утех старого Кука, некогда самого грозного супермена в ГРОЗ, – в Галактической Разведке объединённой Земли…

Тут же стало и смешно, будто и сам впал в такое вот несчастье, как недостаток ума.

– Скажу Куку, что ты меня выбрал, ты же моложе. Ты другой совсем. Ты… сказать? – она прижалась к нему. Он молчал.

– Ты пришёл ко мне из моей мечты. Ты ведь думаешь, что я увидела тебя впервые только тут? А я уже видела тебя в ГРОЗ…

– Когда ж ты там успела побывать? – спросил он. Вместо ответа Ландыш лизнула его шею и засмеялась, – Ты тоже солоноватый, но мне нравится и запах, и вкус твоей кожи.

И опять Радослав был потрясён её недоразвитостью и очарованием одновременно. Ну, как дети. Забавляют глупостью и очаровывают собою всякого, у кого есть чувствительная, да и просто человеческая душа. Только Ландыш была совершеннолетней девушкой, а не ребёнком.

– Мама очень торопится вернуться на Бусинку, а я теперь боюсь остаться с Куком без неё. Я её умоляла, полетим на Трол все вместе. А она мне: «Твоя мать – это пчелиная матка на нашей планете – улье. Пчёлы – дети без меня там погибнут». Теперь я скажу: «Не волнуйся, мама. Возвращайся. Радослав будет моим другом, будет моим защитником. Будешь?

– Защитником? – повторил он, – Другом? А потом что? Поспешим в Храм Надмирного Света?

– Где такой храм и на каком свете? – удивилась она.

– Должно быть, на том свете, – ответил он и добавил, – На Паралее существуют такие красивые строения с прозрачными куполами, где влюблённые зажигают в зелёной чаше, выточенной из полудрагоценного камня, особый огонь, бросая в него наркотические или вроде того травы. После чего на время сходят с ума и отправляются в небольшое путешествие, в загадочные измерения…

Лана деловито расстёгивала его комбинезон, – Хочу взглянуть, какое у тебя тело… – она потрогала пальцами его грудь. Он не закончил начатую фразу и застегнул свой костюм.

– Ландыш, ты взрослая девушка, но твоя мать отчего-то воспитав тебя «многосторонней», как сказал Кук, не дала тебе полового воспитания.

– У нас нельзя. Половое воспитание это же -преждевременный разврат. Природа научит сама, так говорит мама.

– Так говорит мама, Заратустра с планеты Бусинка.

– Почему же мама – устрица зари? – ночь идиотских вопросов и столь же неадекватных ответов утомила, не успев начаться.

– Потому что она любит жемчуг. А твоя Заратустра тебе не говорит, что нельзя старому распутнику позволять себя, чистую девочку, трогать? Если он не муж, а ты его и не любишь.

– Он обещал быть мужем. И я его любила, Радослав. До тебя. Иначе я не стала бы с ним общаться и дружить.

– Сама же сказала, что видела меня уже на Земле. Выходит, решила поменять свою девичью мечту на обглоданного временем Кука?

– Был бы он обглоданным, так кости бы торчали. А он здоровее Андрея даже. И хотя у нас на Бусинке мужчин мало, конечно, но таких огромных, даже величественных, как Кук, нет. И таких, как ты, тоже…

– Кук грандиозен, но он и прежде-то был со склонностями к преступным проявлениям в том или ином аспекте своей жизнедеятельности. Так скажем. И вообще, Ландыш. Мне и Кука хватит, чтобы сделать мою жизнь на Паралее, то есть на планете «Ландыш», подобной бегу с препятствиями на каждом шагу. А тут ещё вещая Яга будет глазеть из-за каждого угла. Ловить даже не слова, а мыслеформы на лету. Нет уж. Такого счастья нам не нать!

– Как смешно ты сказал! – она зазвенела смехом-колокольчиком. – Ну, так ты будь моим мужем на планете моего имени.

– Я не хочу сейчас об этом говорить. У меня и мысли и устремления совсем не те. На данный момент.

– Так моменты и другие наступят. Я позволяю тебе открыть застёжку на моём комбинезоне…

– Зачем? – отодвинуть её было некуда, если только на пол.

– Кук говорил, что от моего тела слепнут его глаза…

– Он и без того слепой и глухой, если в нравственном смысле. Всегда таким был. А мне мои глаза зрячими ещё пригодятся.

За перегородкой послышалась возня, полусонное откашливание Кука, тихий интимно-ласковый смех Пелагеи. Слова слышались столь отчётливо, будто Кук и Пелагея лежали с ними на одной постели. И когда Радослав подумал, что так и есть в действительности, и только тонкая перегородка отделяет их друг от друга, он представил всю эту картину наглядно и опять громко засмеялся.

За перегородкой притихли, и Радослав, прижав Лану лицом к своей груди, препятствуя тому, чтобы её ответный смех не вырвался наружу, зашипел, – Мы спим и видим сладкие сны.

Лана поняла, что от неё требуется и замерла, щекоча своим дыханием его кожу.

За перегородкой, видимо, решили не тратить столь утешительную ночь попусту, – Моя ты сдобушка, – заливался псевдо дедушка в похотливом восторге, – такой земной девочки, подобной ягодке только что поспевшей, сколько ж времени не вкушал я….

– Это я-то девочка? – по-девичьи звонко отозвалась Пелагея, уж точно тая от его признаний, чем вызвала повторный спазм смеха у Ланы, и та губами и зубами, но не больно, вцепилась в грудь Радослава. Невольно сосредоточившись на собственных ощущениях, поскольку Лана принялась щекотать его языком, крепко обхватив за поясницу одной рукой, а второй шаря там, куда её не приглашали, он резко отпихнул от себя этого, отнюдь не невинного по своим повадкам, якобы случайно залетевшего птенца.

Пелагея за перегородкой, вторя его мысленному сравнению своей цепкой доченьки с пернатой птичкой, сказала Куку, – Ты очень прожорливый, мой кукушонок. Хватит тебе. Мне силы нужны на другое. Сложный перелёт, да и ты не юноша, и тебе силы беречь надо. Не впадай уж в юношеский оптимизм, дедушка – лошадушка.

– А -а! Вот, вот! Что я и говорил тебе! А то старик, мол! Я феномен, и был, и остался. Во всём. Откуда ты выкопала эту «лошадушку»? Не люблю такой фамильярности. Я по званию старше тебя, ты по любому моя подчинённая, хотя и звездолёт твой. Да у тебя и не звездолёт, а корыто космическое. Видела бы ты, каков мой галактический конь! За пределами Солнечной системы, за гелиощитом он нас встретит. Так что не придётся тебе нас на Трол сбрасывать. Лети себе в свою заводь прогретую. И сиди там, пока не протухнет она. Или уж накроет вас всех с головой, как уровень её поднимется.

– Ох, ты и злой, когда тебе отказывают… – и она что-то зашептала неразборчивое. Слушать невинной девушке всё это было нельзя.

Радослав уже и прежде ознакомился со звукопроницаемостью перегородок между отсеками, но посвистывания или вскрики Кука, когда тот и в беспокойных своих снах с кем-то боролся, ему не мешали. Винить Кука он не мог. Тот заранее попросил деликатно: «Уйди, Радослав, в пустующий отсек. А мы с Пелагеей, сам понимаешь, взаимно отвлечёмся от мыслей о страшном вакууме, что давит на нас с нечеловеческой силой со всех сторон. Пока не треснула скорлупа нашего звездолёта, живое о живом думает».

Радослав ему ответил: «Я сплю крепко. Привык как-то к своему спальному месту. Валяй, думай о живом, а я спать буду». И знать не знал, что девчонка к нему придёт.

– Иди уже, Ландыш! – он спихивал девушку, – а то мать всунется сюда и увидит, как мы тут разлеглись. Достанется нам тогда!

– За что это? За разговоры? Да и нельзя никому в чужой интимный отсек влезать. Только если сигнал тревоги. Чего они там делают? – она или наигранно, или в самом деле пугаясь, ширила глаза.

– Я сказал, прочь отсюда! Тоже мне люди будущей формации, тараканы запечные пристойнее себя ведут! – и Радослав вышел из отсека отдыха, утаскивая оттуда и девушку. Впихнув её в отсек к маленькому Алёше, который даже не проснулся из-за протестующего шёпота упирающейся Ландыш, он отправился в пустую кубатуру, где и соорудил себе спальное место из воздушной гостевой постели.

Конечно, она опять пришла. Ведь отсеки не запирались! Легла рядом, оттеснив его на самый край надувного матраса, и обиженно сопела за его спиной.

– Ты не хочешь быть моим другом? – спросила она тоненьким обиженным голоском.

– Я сплю, – промямлил он как бы в полусне.

– Ты, как и Кук, надеешься на то, что на Троле найдёшь себе неземной розанчик? – голос приобрёл звучание сварливой жены.

– Я сплю! – рыкнул он.

– Ты боишься мести Кука? – она уже с сочувствующим оттенком в голосе пыталась войти в его положение, искренне считая его зависимым от могучего Кука.

– Я сплю! – зарычал он.

– Не бойся, милый, – прошептала она и ласково подула ему в шею сзади, вызвав невольный и приятный озноб вдоль позвоночника.

Эта жемчужная дочь матёрой «устрицы зари» только притворялась несмышлёной и вряд ли воспроизвела ласку своей матери из собственного детства. Это уж точно проявлял себя опыт, коим эта дурочка и обогатила себя в результате встреч с Куком. В каком-то подземном ангаре на Земле, где бывший «Череп Судьбы», нынешний Кук, и ютился, избегая встреч с представителями ГРОЗ.

Ему было от чего скрываться. Он умертвил Риту Бете – свою давнюю земную жену, предавшую пусть и не его лично, а целый космический город, где скрывались враги Вайса. Но догадаться о том, что Рита умерла не сама по себе, в силу возрастных причин хотя бы, а от применения особого секретного и безболезненного приёма умерщвления, мог только Вайс. А Виталий Вайс к тому времени и сам был мёртв, о чём «Череп Судьбы» на тот момент не знал.

Кук и там защищал себя от гнетущих мыслей о будущем, от страшных раздумий о некогда любимой жене, тем, что играл в невинную вариацию игры «живой думает о живом» с глупышкой с планеты Бусинка, прибывшей на Землю как девочка –туристка при маме. Мама, обременённая делами-заботами поистине космического масштаба, решила оставить дочь для пригляда над усталым и безмерно одиноким человеком, на тот момент ещё не Куком, а Вороновым Артёмом. Но это Пелагея так думала о Куке, как об усталом путешественнике по иным измерениям, вернувшимся на Землю лишь ради единственно-родной души, ради дочери Ксении. На самом деле душ, родных Черепу Судьбы по крови, обитало на Земле предостаточно. И все они были мужчинами. А дочь так и осталась единственной.

То, что он не пожелал влезть в свой же родной дом на правах родного отца, Пелагея приписала его личным тайнам, а разгадывать их не считала и нужным. Как отдыхал в её секретном ангаре и чем утешался странник Вселенной, – всеми забытый на Земле, всё утративший, в том числе и собственное имя, – она о том и не догадывалась. Или же думала, что он рассказывает её малоумной дочке сказки, как оно и положено бесполому деду. На тот момент времени Череп Судьбы и впрямь выглядел жалковато, – реальный уже череп да скелет. Только говорящий и ходячий. Или столь болезненно подействовал на него последний переход через нуль-пространство, или Земля обрушилась всей своей мощью на его душу, растрясла его психику, вызвав шквал неожиданных болезней? Но «Череп Судьбы» уже воочию узрел другой мистический и потусторонний череп по имени «Ангел смерти», чей визит принял со смирением. И только бесцеремонная Пелагея отогнала, всегда нежданного, визитёра.

Его лечил столь же древний по виду Франк Штерн – кудесник в своём врачебном мастерстве. За какие заслуги? Доктор так и сказал: «Ты нужен мне не сам по себе. Ради Венда я спасаю тебя. Чтобы впоследствии ты спас его». И вылечил. Восстановил утраченную гармонию всех органов жизнедеятельности, вернул едва ли не каждый атом его телесной структуры на положенную тому орбиту.

И едва воскреснув, если уж по сути вопроса, бывший и значимый функционер ГРОЗ, приобретя новое имя, приобрёл и прежнюю утраченную прыть боевого жеребца. Принялся совращать поистине неземную в своём неведении девушку – лилейный Ландыш, которой и дал столь нежное имя, но, всё же соблюдая грань, за которую не перешёл. То ли устыдившись Пелагеи-спасительницы, то ли не решив для себя, а стоит ли обременять себя юной женой?

От стойкости самой Ландыш уж точно ничего не зависело, если подойти к сути дела с мужских позиций. Девушки очень часто отдаются тем, кого не любят, из одной лишь неопытности и неумения выдержать натиск озабоченного и многоопытного самца, вооружённого всем арсеналом для достижения любовных побед. Это прискорбный сам по себе факт, не отменяющий того, что красота девушки и даже её пробуждающийся, но всё ещё полудетский и доверчивый ум не всегда способствуют обретению истинной любви.

Стоила ли девочка Ландыш такой вот истинной любви? Конечно. Как и всякое существо во Вселенной, даже и не очень разумное.

– Я заступлюсь за тебя. Я поколочу его, если понадобится. Подойду и сделаю вот так; Кук, по маковке стук! – властно произнесла как бы глупенькая Ландыш, стукнув кулачком по матрасу, изумив и насмешив своей самоуверенностью.

Он не открывал глаз и наигранно свистел носом, как делал Кук обычно во время сна.

– Ты храпишь?! – изумилась она. – Обратись к Вике, чтобы она полечила тебе носоглотку. Я попрошу, она не откажет…

– Ага! Прямо сейчас вломимся к ней, чтобы полечить мою носоглотку, – и он засмеялся неудержимо, ибо сдерживать себя причин уже не было. Лана обрадовалась смене настроения и обняла его.

– Как красиво ты смеёшься, Радослав! И всё ты делаешь красиво, так что и глаз не оторвать. И выглядишь таким красивым всегда, не умеешь злиться и кривиться…

Повернувшись к ней и обняв, как если бы рядом лежала его собственная дочь, – без всякого выраженного чувства к смешной девочке рядом, – он попросил умоляюще, – Дай мне выспаться! Если хочешь, чтобы утром я выглядел столь же красиво и не кривил рожу, пугая тебя.

Лана послушалась, привстала, зачмокала его в лоб, в брови, замерев невольно на губах, вздохнула очень уж по-женски, и ушла в детский отсек к мальчику Алёше. Мать не удостоила её персональным отсеком, считая маленькой.

В управляющем отсеке все долго и даже хмуро молчали, как и бывает ранним утром на ответственной работе, куда люди приходят, не вполне проснувшись и даже не расставшись с собственными снами. Копошились каждый в своей зоне ответственности, что-то отлаживая или просто отслеживая течение уже заданной роботом программы.

– Говорил же, что это не звездолёт, а корыто, – подал голос Кук. – Отлично, что «Пересвет» перехватит нас. Он как раз и успеет в заданные координаты. Твоя «Бусинка» благодаря «Пересвету», не тратя ни малейшей энергии, нырнёт за ним в нуль-пространство. Конечно, не прибудь он, погромыхали бы и в твоём корыте. Нельзя нам с Паном было оставаться на Земле и дня после того, как на наш след напала ГРОЗ. Она на то и глобальная разведка объединённой Земли, чтобы видеть все норы, все расщелины, само дно океаническое. А ты как чуяла что, – тут как тут. Прибыла на Землю в самый нужный нам момент. И какие к тебе претензии и у кого? Снуешь себе туда, сюда, по маленьким своим делишкам, никому не интересным, никому не мешающим. Тебя как соринку и не замечает никто.

– Ещё как заметили! После ликвидации Вайса сразу вспомнили, кем я ему была когда-то. Теперь какое-то время уж точно будут мою планету держать под наблюдением. Ты это учти.

– А сдалась нам всем твоя лужа перегретая, когда мы на такой красотуле обитать будем. И этим «грознякам» недоступна она. Там Разумов такую защиту соорудил. Он вошёл в контакт с одним существом, владеющим неземными технологиями, способными закрыть обитаемую живую систему от тех, кто рыскает по Галактике в поисках того, не знаю чего.

При таком его заявлении Радослав замер, реально завис, не веря сказанному. Разумов вышел на сотрудничество с так называемым Пауком? С Тон-Атом? Возможно ли это?

– А ты уж, Пелагеюшка, выпала из мира технических новинок и страшно отстала, – балагурил Кук, – Не обижайся. В таком рыдване нам только на тот свет и можно было попасть, а не на Трол. Туда обычно и на сверхмощных кораблях попадали отнюдь не все из тех, кто туда и нацелился.

– В каком смысле я отстала? – подала голос Пелагея. Её прежняя зализанная причёска под Будду была заменена на пушистый хвост на макушке, что делало её моложе по виду. Тёмные колечки мило обрамляли её лоб, и несколько прядей болтались до плеч. Видимо, ей было не до причёски. Серёг в ушах тоже не было, как и ожерелья на шее.

– В таком. Возможности уже не те у твоего птеродактиля. А хороша была бы картина. Прибываем на Трол, а из звездолёта вываливаются мумии! Ну разве исключая тех, кто в стазис-камерах. Они могут выжить и в случае самом неблагоприятном.

– Да ты по любому на мумию похож, – съязвила Пелагея.

– Что так? – взвился Кук, – чем я тебя не устроил? Вроде претензий не было? Кроме одной. Озвучивать не буду.

– А чего так? – спросил Андрей Скворцов, – мы же знали, чем вы пошли утешаться после обеда. Тут все люди взрослые, можно даже сказать от долгих десятилетий подуставшие.

Кук выдохнул из себя воздух, и было его так много в его лёгких, что процесс занял определённое время. Он ещё какое-то время произносил, – Ах-ха-ха-а! – после чего закашлялся. – Меня, видишь ли, Андрюшенька – скворушка, подуставший от любовных песнопений, наш родной Творец лично отметил своим особым даром, поставив на мне особое клеймо «высший сорт». А будет тебе известно, что в его загадочном цеху много халтурщиков работают, увы! От того и людишек много с недоделками, недочётами того-иного, а то и негодных ни на что. Не таков я. Я не поточное изделие, а авторское. Раскрашен был в единоличном экземпляре, отлит по особой форме. Великанской. Не всем это подходит. Понял моё иносказание?

– Говори проще, – пробурчал Андрей, – тут все свои.

– Я как тот бог плодородия, кому в древности девушек самых пригожих поставляли…

– Сатир, что ли? – так же недовольно спросил Андрей.

– Сатир это с копытами и весь в клоках шерсти, нечисть, а я тебе о божественном вдохновении речь веду. О безупречных формах, о мощи мужской, всякой женщине желанной. Потому и любил я всю жизнь земные розовощёкие плоды, да и инопланетными не всегда брезговал, что и Космос эту любовь не задушил, не заморозил. «А любовь, всё живёт – от! В моём сердце… – и допел с вольным искажением, – здоровом! Поскольку в здоровом теле здоровые потребности.

– Ну, ты и архаичен, шеф, – только и сказал Андрей. – Не знал, что ты знаток старины.

– Я и сам-то старина, чего уж там.

– Не ври. Задал мне такую трёпку, что я чувствую себя так, как тряпичная кукла, которую чистили от пыли. – Пелагея стала забирать растрёпанные волосы, что говорило о том, что причёску, уже сделанную, ей растрепал Кук.

– Так ты и валялась в чулане, в уценочном. Я тебя к жизни вернул. Нет?

– Угу, – она склонилась к панели управляющего компьютера, как подслеповатая. – Слушай, летим со мною на мою «Бусинку». Я назначу тебя там Главным Ответственным Распорядителем. Дам тебе гарем из лучших девушек. Вдруг у тебя там дети появятся? Чем природа не шутит? А устанешь в свой срок, так будешь там отдыхать, созерцая океан.

– Нет, моя сдобушка. Я деятель, а не трутень. А девчонок этих и на Троле уйма. Феи да Ландыши вокруг. – И тут же после его слов, открылась панель и вошла Ландыш. Как услышала. Умытая и свежо сияющая. Костюмчик её, тот же самый, казался новым. Видимо, она его как-то поправила удачно. Она ухватила фразу о Троле.

– Белояр, – сказала она, но не подошла к нему близко, – мы с Радославом решили поменять плохое имя «Трол» на «Ландыш». Да, Радослав?

Радослав молчал. Отвечать ему не хотелось, как и вести прежние домашние и легковесные беседы у чисто символического камина. Ландыш подошла к нему сзади, как недавно подходила к Куку, и сидящего, так и не повернувшегося к ней, обняла за плечи как своего возлюбленного. – Радослав, ты можешь молчать. Я маме сама всё скажу.

– Чего скажешь-то? – прогремел изумлённый её поведением Кук. – Ты разве его знаешь, что обнимаешь с налёта?

– Не надо мне ничего говорить, – ответила Пелагея. – Я же не оглохла, как тетерев на току, в кого Кук и превратился. Я слышала ваше воркование. Так вот, Кук. Лана не пережила твою себе измену. Она теперь любит Радослава, – и она засмеялась заливисто, наблюдая, как лысина Кука пошла пятнами.

– Чью измену? С кем? – удивился лицедей Кук. Он был уверен, что Лана крепко спала и не знала о его утехах с её же матерью. Да и отсек Ланы был в другом крыле звездолёта. И отдыхать она ушла задолго до того, как все они оторвались от праздничного стола. А к возне и шорохам в отсеке Радослава Кук, действительно, не прислушивался. Не до того ему было.

– Она вещунья, как и я, – соврала Пелагея ему в отместку, – Лана почувствовала атмосферу измены. Она не простит тебя, Кук! Я никогда не прощала изменников, и ей завещала то же самое. Нельзя прощать. Даже любя, даже страдая, даже помня всю жизнь.

– Не издевайся. Я и сам вчера заметил, как она на Радослава глаз положила. Девчонка глупая! Ты ещё не знаешь, что ты теряешь, а что приобретаешь на свою беду, -обратился Кук к Ландыш. На Радослава он даже не взглянул. – А если начистоту, Ландыш. Я никогда не унижался перед девчонками. Нет, значит, нет. Такую ли я себе найду на Троле. Розанчик неземной. Или нежный ирис инопланетный. Или целый букет. На каждую ночь разный чтобы цветок был.

– На планете «Ландыш», развратник. А не на твоём, скверно звучащем Троле, – упрямо поправила его Ландыш.

– А-а! – вскричал Кук, – ревнуешь? Уже страдаешь? Скучаешь без моих ласк? – он вроде бы и шутил, но Радослав, зная всю подноготную, передёрнулся от его клоунады. – Какой же я развратник? Ландыш, дочка моя названная, – продолжал Кук свою постановочную импровизацию, насмешку над девушкой. – Я хватаю всякий миг быстро убегающего времени за самый хвост. Было бы мне как тебе двадцать, я бы ухаживал за тобою хоть год, хоть два, дыша в твои ладошки и даря вздохи и ахи. Но мне надо жить прямо тут и здесь. Ибо того, что для тебя будущее, у меня может и не быть.

То, что он разозлён, Радослав отлично понял. Поэтому крутанул кресло, обернулся к девушке и обнял её ответно за талию, слабо выраженную на худеньком теле. Она ярко осветилась синими глазами. Мать молчала. Андрей замер. Кук, как и положено клоуну оскалился фальшивой улыбкой, став той самой «лошадушкой» с крупными квадратными зубами, но с волчьими, очень красивыми для старика, тайно угрожающими глазами цвета винограда. Янтарно-зелёными. Каштановые, сросшиеся брови, не имеющие ни единого седого волоска в себе, прорезала гневная продольная морщинка на лбу. Стариком он, понятно, был только по возрасту. По виду уж никак. Наберёт свой обычный вес, и будет тот же самый богатырь, что и был когда-то. – Ты чего в стазис-камеру не пошла? – громыхнул он голосом командира, что было неуместно по отношению к девушке, не бывшей ни в его подчинении, ни курсантом, ни космической десантницей.

– Зачем? – спокойно ответила за дочь Пелагея. – Ты же сам сказал, что нас ждёт «Пересвет». Я и Веронику с Алёшей оставила в ожидании скорого перемещения на другой звездолёт.

– А кто тебе сказал, что Ландыш будет взята на Трол? – пёр Кук, – Я на «Пересвете» буду старшим. Это мой звездолёт. Я его вызвал. Я отдаю приказы.

– Ну уж! Не завирайся, – одёрнула его Пелагея. – Ты над нашей базой на Троле, а уж тем более над самим проектом «Паралея» не главный. Там Разумов Рудольф Горациевич – ГОР, а не ты. Ты человек важный, но ведь не единственно- неповторимый. Конечно, ты вписан очень значимой составляющей во все разработки будущего воплощения, но ты даже не разработчик. Ты в случае чего сменная деталь, пусть и важная, крупная, а сменная. Смирись. Прошлое, Кук, твоё славное прошлое, там и осталось. В прошлом. Будущее принадлежит всем поровну.

Кук не препирался с нею. – Что ни говори, – сказал он, – а тесная кубатура препятствует неохватной любви к ближнему. Любить человечество хорошо на приличном расстоянии от него самого.

– Откуда? С того света, что ли? Или из грязной кучи человекообразных картофелин? – не выдержал Радослав.

– Не с тобою я разговариваю. А с Пелагеей.

– Не наговорился ещё? – спросила Пелагея у Кука. – Будь я моложе, да и ты желательно, вот бы я тебя перевоспитала. А теперь уж никому не удастся. Старому дереву ствол не выровняешь. Если только в следующей жизни ты родишься в новом теле.

– Реинкарнация? Она мне без надобности. Она для второгодников. Если вообще не чушь архаичная. Что же ты не перевоспитывала тех, кто тебя бросал в твоей молодости?

– Кто бы это? – Пелагея нагнулась к пульту, выискивая то, чего там не было. Уши её зарозовели как у девочки.

– Тот, кому я скелет согнул. Вот я был воспитатель.

– Если ты не закроешь свой файл, я сам согну тебе скелет, не пощадив твоих седин, коих у тебя и нет, – не выдержал Радослав.

– А-а! – привычно вскричал Кук в театральной манере. Он и был таким актёром до времени. Поскольку был явно ущемлён стиснутым пространством звездолёта, – Файл-то я закрою, да память свою не могу. Сделает это только мой, да и наш всеобщий Космический Программист. Если, конечно, ты его не опередишь. Только вот что. Не обольщайся моими годами, в коих у меня перевес, а ты думаешь, что вследствие того я и захирел. Нет, Радослав Пан. Я только кряжистее стал. И дам тебе почувствовать это на просторах планеты, которую вы нарекли «Ландыш». Здесь тесно, душно, как в гробу. Я и чувствую себя мертвецом. А как воспряну, вдохнув оживляющей атмосферы, ты поймёшь, что я не лгу, не хвастаю. Вот Пелагея соврать не даст. Обманул я твои ожидания, Пелагея? Или же превзошёл их?

– Не отвечай ему, – опередил Пелагею Радослав, – я не спал. Хотя и сильно устал. Ты напомнил мне нечто, но поскольку прошлое стёрто без шанса его восстановить, да и к чему, я и не буду в том крошеве копаться. Ты же чуть стену в отсеке не обрушил, герой-любовник. Надо же понимать, где ты. А если бы за нею Ландыш спала? Или мальчик Алёша?

– Так я знал, что дети в другом крыле. А тот отсек пустовал обычно. Я и не знал, что ты там третий лишний. Девочку бы постеснялся, такие вещи говорить.

– Оно и видно, как ты стесняешься перед девочками, – процедил Радослав.

Очевидно устыдившись, Кук перевёл разговор, – А мне нравится это имя. Планета «Ландыш»! А, Пелагея? Красиво и многообещающе.

– Правда, Белояр? – Ландыш подошла к нему и привычно прижалась к его затылку подбородком, положив руки ему на плечи. – Ты чего сердитый? Даже красный стал. А я ещё ничего не решила, Белояр. Я как тебя вижу, решение моё в отношении тебя начинает шататься. Оно непрочное. Я там всё решу. Ладно? – девушка поцеловала его в лысину, вернее прикоснулась губами. – Мне нравится, всё же, как ты пахнешь, Белояр. Какой-то свежей травой, но с горьким вкусом. Силой, и ещё чем-то, к чему я привыкла.

– Какое решение? – спросила недовольно Пелагея, наблюдая её ласки тому, к кому дочь и подходить не должна близко. – У тебя в каждый час разное решение. Ты учти, Кук, у ландышей ядовитые ягоды вызревают после нежных белых цветов. Цветок весьма двусмысленный, и от аромата его голова может заболеть.

– А к кому мне подходить? – огрызнулась Ландыш. – Радослав меня любить не хочет. У него не те устремления.

– Он один, что ли, на Паралее будет жить? Он да Кук? Там и другие земляне есть. А местных насельников тьма тьмущая, целая планета. Я не для Кука тебя рожала! – вдруг крикнула она.

– Именно, что тьма! – подцепил её за слово Кук, – Тёмные люди. Примитивного развития. Картофелины.

– Конечно, твоя лысина будет там вторым светилом, – произнёс Радослав. Он до того разозлился на Лану, что готов был схватить её за руку и оттащить от магнетического Кука силой. Она и прилипла к нему как металлическая опилка к магниту. Но ведь девушка никому не принадлежала. Её воля была с ним болтать на интимные темы, её же воля ласкаться с тем, к чьим ласкам она привыкла. Пусть и были они за гранью дозволенного. Но грани дозволенного очерчены её матерью только здесь. А там, неохватная глазами, что вширь, что вдаль целая чудесная планета.

Кук торжествующе мерцал глазами, ублажённого сытостью, ленивого волка. «Мама Пелагея постаралась», – мысленно злился Радослав. «Маминых ласк ему пока хватит на оставшуюся дорожку. А там… В его лапах дочка Ландыш»?

– Ландыш, иди сюда! – сказал Радослав повелительно. Он тоже был не лыком шит, а космическим металлом прошит.

И она подошла. Он взглянул ей в глаза, синие и растерянные, гипнотически впиваясь в самые зрачки, – Ты забыла наш уговор? Ты же не лгунья? Я умею как Кук, только лучше гораздо. Ты, как только мы прибудем на планету твоего имени, сама сравнишь. А я не буду тебя удерживать никогда. Захочешь, уйдёшь. Там красивых ребят много, Ландыш. Первый твой мужчина должен быть молодым.

– Ты что ли молодой? – процедил Кук, но птичка из его лап упорхнула.

– Он молодой, – сказала глупенькая совсем Ландыш, – у него запах молодой и не горький, как у тебя, Кук. – Мама! – она бросилась к Пелагее, – я устала выбирать. Мне оба они нравятся. Я не хочу ни с кем из них ссориться.

– И не надо, – флегматично отозвалась Пелагея. – Ты просто никогда не общалась с мужчинами настолько близко. Ты принимаешь за любовь обычную симпатию и интерес к новым людям. Когда ты полюбишь, тебе не придётся выбирать. Ты будешь притянута к избраннику своего сердца настолько, что другие утратят лица. Он станет единственным мужчиной для тебя. А прочие – так и останутся друзьями или посторонними. – Она обняла свою взрослую дочь с душою и умом ребёнка, а та обняла её.

Пелагея загрузила свою дочь в качестве культурного её приданого причудливым информационным хламом. Не потому, что был он плох, а как-то странен, мало соотносим с настоящим. А с другой стороны, какое там настоящее в мире чужом? Ландыш любила петь. Она пела красивые мелодичные песни из давно ушедшей эпохи русского советизма, поскольку они нравились её матери больше прочих.

Когда Радослав напрямую спросил Пелагею, почему на её планете нет полового образования для подрастающего поколения, Пелагея ответила, – Потому. Чем выше твоё это половое образование для детей, тем ниже рождаемость впоследствии. У нас там – романтизм, сказка, полёт чувств, а не дремучий физиологический набор приёмов для производства детей, и уж тем более нет лабораторий для искусственного оплодотворения.

Уже следующим утром Ландыш опять пришла в управляющий отсек, где пока что не было Кука, видимо, заспавшегося, – Алёшка всю ночь хлюпал как маленький. Он хочет на Землю, а его мама Вика даже не проснулась или сделала вид, что спит. Я так не выспалась! Сегодня ночью я приду спать в отсек к Радославу! – она с явным вызовом обращалась к матери, давая понять, что знает, с кем и как она «отдыхает» по ночам.

Мать даже не повернулась к ней, – Ага! К Радославу она придёт. А он-то где спать будет? Там постель и без того узкая.

– Ты же как-то уместилась в чужом отсеке, а его хозяин пошире чем Радослав будет.

– Жаль, что ты постриглась под мальчика, и я не могу оттаскать тебя за твои лохмы, – ответила мать без всякой угрозы.

– Да! – торжествуя, дочка взъерошила свою причёску, – Был волос долог, да ум короток, как говорил Кук. А теперь у меня волос короток, а ум подрос. Я стала взрослая!

– В каком смысле? – Пелагея обернулась на дочь.

– В таком, что я, наконец, определилась со своим выбором. Моим мужчиной будет Радослав! – и она запела тонким милым голоском милую, невообразимо архаичную песенку, – Дождь на улице/Льёт дождь на улице/ И мы на улице с тобой вдвоём/Скинь туфли узкие/ Скинь туфли узкие/ И босиком с тобой гулять пойдём! – поскольку она перемещалась по всему пространству управляющего отсека, слова песни плохо улавливались, или же она плохо слова песни знала. А возможно, она песню и не понимала.

– А он тебе об этом сказал? – спросила Пелагея.

– Я первая об этом сказала. А он же не опровергает.

Радослав молчал. Он воспринимал их болтовню, как обычную утреннюю перебранку от недосыпа между деспотичной мамашей и «засидевшейся в девках» доченьки.

– Радослав, а на планете «Ландыш» бывают дожди?

– Ещё какие! Целые водопады падают с небес. А небо там цвета старой бирюзы. Нежно-зеленоватое… – и он вздохнул, но не как Кук, а тихо и печально.

– Мама мне рассказывала, что ты оттуда привёз на Землю свою жену. Это правда? Это была та женщина в блестящем платье, что подарила мне новогодний шарик с городом внутри, когда мы были с мамой на банкете в ГРОЗ? Так это она инопланетянка? У них у всех рыжие волосы?

– Нет! – ответил он, злясь на дурочку Ландыш. Но он сам позволил ей непозволительное приближение к себе. Надо было изгнать её из своего отсека под предлогом ценного отдыха и впредь держать дистанцию. Как и хотел сразу, когда только что увидел, и она ему не понравилась. Чутьё подсказало же нечто. – Моя последняя жена земная женщина. Никакой инопланетянки рядом со мной не было в ту ночь, когда тебе подарили шарик. И не слушай никогда бабьих быличек о том, чего им самим не хватает в их пресной жизни. О чужих любовных страстях, об ужасах любовных, о том, чего не существует. А те, кто в них растворён, кто ими перенасыщен, о том не болтают.

– Ты не веришь в любовь? – Ландыш опечалилась. – Ты никого не любил? – тут она несколько оживилась. – Радослав, давай вместе поверим в любовь, и она придёт к нам.

– Как же Кук? – спросил он, не скрывая насмешки над нею, совместной с раздражением и усталостью от неё. От её дурости какой-то. – Вот с ним и верь, дожидайся. Он-то точно даст тебе целый водопад любовных страстей.

– Я не хочу такой низменной любви. Да это и не любовь. Пустяковое сексуальное баловство. Кук долго жил в каком-то отверженном мире. Звездолёт потерпел аварию и на его починку ушли годы. Очень трудные годы. Он долго был один. Мне его жалко. Я из жалости его не прогнала, боялась поднять шум и унизить его. Он же не хотел мне плохого. Он только ласкал слегка, гладил и говорил: «Давай, ты будешь моим котёнком. Я очень люблю кошек». Вот и всё, что ему я и позволяла.

– А потом привязалась как бездомная кошка, которой лик хозяина не важен, – сказал он, маскируя раздражение плохой шуткой. – Мур-мур. Ей важна лишь его рука, несущая ласку, а не таску. Так ведь он и на таску щедрый. Вчера приласкал, сегодня пнул, завтра опять погладит, а послезавтра в кусты зашвырнёт, поскольку труба зовёт. Он к женщинам так и относится, как к мурлыкам для домашнего досуга. А досуга-то домашнего у него как раз и нет.

– Свой личный опыт озвучил? – спросила Пелагея и сощурилась.

– Я к кошечкам равнодушен, – ответил он.

– А потом полюбила его просто по-человечески, жалостно, как дочь отца, – серьёзно ответила Ландыш, не проявив обиды. – Он всегда говорил, если о ком и тоскует, так это о своей дочери. У него много сыновей, но дочь одна. Как же ты не понимаешь, Радослав? Он мне как настоящий возлюбленный не нужен. Сам же говоришь, что ему и не надо друга-женщину.

– Лана, не приставай ты ко мне! – Радослав готов был её отпихнуть уже руками, поскольку она придвинулась очень близко, не соображая, что тут рабочее место – управляющий отсек корабля, а не отсек для отдыха.

– Я не Лана! Я Ландыш. Все это приняли. А если я назову тебя старым именем? Тебе понравится? Тебя как звали в оставленной жизни?

– Я забыл. И ты уже не узнаешь, как ни старайся. Все старые носители уничтожены. Я прежний умер навсегда. Тебе ясно? Если ты не будешь вести себя, как и положено, среди членов временной только команды, я просто отшлёпаю тебя по заднице полотенцем, скажем. Как делал это со своей непослушной старшей дочерью.

– За что?! – ужаснулась Ландыш, – за что ты её бил?

– Она плохо училась и не терпела никаких замечаний. Справедливых родительских замечаний. Была лентяйкой и грубила своей матери. Всё? Довольна, что вытащила из меня то, что было столь тщательно упрятано. Лана, у меня болит голова от тебя!

– Я не Лана, а Ландыш. И планета Трол тоже теперь Ландыш! – как тупой робот повторила она.

Ночью Лана к нему не пришла. Как и сама Пелагея к своему внезапному и медовому другу не явилась. Наверное, Кук её не позвал. Наверное, решил отоспаться. Было очень тихо, только что-то поскрипывало, то ли кости старика, когда он ворочался, то ли вибрация самого звездолёта раскачивала тонкую перегородку. И поскольку Пелагея спала в самом просторном отсеке своего звездолёта, то она и дочку к себе увлекла, чтобы перед засыпанием провести сеанс воспитания.

А уже утром, как всегда условным, именуемым так лишь по земной привычке к определённому распорядку, Пелагея явилась в управляющий отсек, подобная внезапной солнечной вспышке на хмуром небосводе. Она, не иначе, хотела заполучить себе Кука для повторных часов отдохновения. Высокая причёска из заплетённых, многочисленных, атласных косичек, похожих на змей, чьи хребты переливались от жемчужин, чёрно-зелёных и голубовато-синих, была удивительно сложной. Белым жемчужным же ожерельем была увита её высокая шея. Длинные серьги в виде веточек ослепительно сияли искусственными бриллиантами. Но, как и знать. Может, это были и настоящие алмазы. Лицо казалось более белым, чем было недавно. Вероятно, она что-то с ним сделала. Оно почти светилось. Глаза были подведены, а губы подкрашены. Выпуклые и сочные они казались вкусными как ягода черешня. Комбинезон из мерцающей ткани как реальное серебро облегал её весьма женственную фактуру. Она была до того ярка, что хотелось зажмуриться. Такую женщину уже никто не назвал бы Ягой или старухой. Пелагея довольно улыбнулась, оценив произведённый эффект.

– Ты ещё мало что знаешь обо мне, Радослав. Я могу менять свой облик, когда этого хочу.

– Ради Кука вырядилась? – спросил Радослав, – К чему? Он и так не прочь при посредстве тебя утолить свою вселенскую тоску. – От раздражения на Ландыш не осталось и следа. Он повертел шеей, ожидая её появления. Но девушка вслед за своей матерью не вошла.

– А ты не хочешь утолить свою тоску?

– Нет у меня никакой тоски.

– Чего ты сегодня так зол? Глупышка Ландыш надоела? Ничего, она изменится, как только попадёт под натуральное небо и встанет ножками на подлинную земельку. Бедняжка, она ещё так молода, так хрупка, а я затаскала её на этих звездолётах. Перегрузки, нечеловеческая среда обитания, Радослав! Чего ты хочешь от девочки, она психически от того и неуравновешенна. Она смертельно боится, потому и убегает от этого ужаса в себе во внешние игры с вами. С тобой и с Куком. На планете, – ну пусть она будет «Ландышем», сделаем ей такой подарок, – она изменится неузнаваемо. Ты ещё увидишь это. Ты вспомни хотя бы, какими люди прибывают после переходов через нуль-пространство на планеты. Даже мужчины. А уж женщины, не тренированные для космических одиссей, тем более. Имей снисхождение. Поворкуй, раз ей хочется. Не принимай всё всерьёз. Точно так же, как делал Кук. Ты думаешь, она ему нужна? Ну, ты и насмешил! Я же знаю его повадки. Ну, приласкал девчонку, ввёл, так сказать в курс будущего взросления, а дальше он скала! Не позволит себе лишнего никогда.

– Так ты знала об играх Кука со своей дочерью?

– Конечно. Я и позволила из сострадания к его нестабильному на тот момент состоянию души. Я же знала, что он человек чести. Всегда был. Да и Ландышу скучно было до того, что она раскисала как кисель какой. Плакала и просилась домой.

– Кто человек чести? Кук? Да какая ты вещая после этого! Он прежде и насилием над своими подчинёнными девушками баловался, вот каков он. Он делал из них, из лучших своих учениц, юных невинных девушек, элитных кобыл, которым всаживал своё семя, чтобы они рожали ему его будущее воинство. На Земле есть целый космический городок, где половина обучающихся – его дети.

– Ты завидуешь? Чего сам так не делал, когда занял его место в ГРОЗ?

Такого Радослав от Пелагеи не ожидал. – Потому что я не был Минотавром. Я был трудяга, между прочим, а не конь с вечно-возбуждёнными яйцами. Семейный человек, обременённый душевно-сдвинутой женой и кучей детей.

– Кто душевно-сдвинутая? Та, кто была на новогоднем банкете с тобою в ГРОЗ? Я не заметила. Только то, что ты её ненормально ревновал ко всем. Ты сам несколько душевно-сдвинутым был тогда. Так мне показалось, уж извини.

Радослав нахмурился, отвращаясь от Пелагеи настолько, что провались она в вакуум, руки бы не подал, – Кук будет потрясён твоим новым обликом до глубины своих яиц.

Он не заметил того, как появилась Ландыш, но сразу же притихла, поняв, что он злится на её мать. Девушка будто исчезла из отсека, хотя уже успела приблизиться, стоя за его спиной.

– Ссоры – дело привычное в замкнутом пространстве, – всё также весело ответила Пелагея. Он вздрогнул от неожиданности, почуяв лёгкое прикосновение к своей шее, и резко развернулся с таким выражением лица, о котором было бы уместно сказать: «Не подходи, убьёт»! Ландыш робко сияла девственно-прозрачными глазами ему навстречу.

Вошёл Андрей вместе с Куком. Андрей был, похоже, приучен к метаморфозам своего командира, а вот Кук замер как монумент. Пелагея расцвела ещё больше, от неё разве что искры не сыпались, как он бенгальского огня. Она добилась своего. Кук застрял взглядом на её ожерелье, как впервые увидел. Взгляд его елозил то вверх, то вниз от жемчужных нитей, – то к губам, то к задранной груди недавней бабушки Яги под её новым комбинезоном. – А что, – спросил он несколько охрипшим басом, – у нас ещё будет время для послеобеденного отдыха или как?

– Как решишь, так и будет, – сладкозвучно пропела Пелагея, обернувшаяся белой, вернее жемчужно-серебряной лебедью. – Поработаем, устанем, а там Ландыш приготовит нам обед.

– Кажется, мы въехали в день сурка? – спросил Андрей. – А как же «Пересвет»?

– Он пока далёк от заданных координат. Его отдаление достаточное для того, чтобы мы тут побездельничали немного. Ты против, Андрей? – спросила командир, она же псевдо Яга, она же псевдо лебедь.

– Скучно-о! – капризно протянул Андрей. – Пора бы уж по домам, кому куда надобно, – он вёл себя как сын загулявшейся непомерно матери. А может, он скучал по своим красавицам, покинутым на планете «Пелагея Бусинка», где, если верить Пелагее, рай, о котором на Земле мечтают только юные или ленивые люди.

– Я думаю, Радослав, тебе после вынужденно повторного, праздничного обеда, раз уж задержка с «Пересветом», лучше уйти отдыхать в другое крыло, где и отдыхают Вероника, Алёша и Ландыш, – сказала Пелагея. – Там есть пустующие отсеки, и робот соорудит для тебя напольную воздушную постель. А то ты опять не выспишься.

– К чему столько практически не используемых пустот в твоём корыте? – спросил он, не скрывая досаду на её откровенное заявление о том, что она намерена опять предаться грешным утехам там, где неуместно, непозволительно, неэтично. Хотя бы потому, что в замкнутой этой кубатуре находятся невинная девушка-дочь и мальчик врача Вики, если уж сама Вика не в счёт. А мужчин она, похоже, и за людей не держала. Чего их, скотинку рабочую, стыдиться? – Матрона космическая! – процедил он в качестве добавки ей за шиворот. И уже шёпотом, – Давай, давай, оголяйся, раз уж возник такой экстремал, жаждущий нырнуть в твоё вулканическое и проснувшееся от спячки жерло… у него кожа что короста задубелая… две коряги полоумные…

Она сбоку пыталась вглядеться в его лицо, в сжатые в откровенной неприязни губы, – Твои мысли, Радослав, гремят как ржавая жесть. Ты учти, у меня развиты особые навыки считывать даже не озвученные мысли, а ты скрежещешь зубами, как… – она подбирала слова, – засыхающий дуб в непогоду. Ты злой или ты ханжа?

– Я всего лишь спросил, зачем тут лишнее пространство, если у тебя звездолёт малой вместимости?

– У меня звездолёт – спасатель. Места для тех, кого я и спасаю при случае. Просто у меня команда – некомплект, людей мало, а корабль-то мой вовсе не корыто, как врёт Кук.

Кук радостно покряхтел на её многообещающее предисловие к тому, что его ожидает после обеда. Он пошарил глазами по отсеку, ища Ландыш. Она стояла, почти прижавшись к стенке, бледная, как и обычно, нахмурив бесцветные бровки.

– Приготовь мне… – он задумался, чего бы пожелать.

– Курицу, раз уж ты петух, – дерзко ответила Ландыш. – А на десерт я синтезирую тебе куриное яйцо, как символ того, что она снесёт от тебя птенца по прибытии на «Бусинку».

– Снесёшь яичко? – насмешничал над нею Кук. – Тогда заказ на золотое.

– Ты зубами его не разгрызёшь, обломаются, – Ландыш дерзила в ответ.

– Так мы с твоей мамкой на пару его осилим. Будет чем заняться в послеобеденный отдых.

– Насчёт неё и не сомневаюсь. Она-то осилит. Да ещё тобою закусит. Она врёт, что у неё закончился репродуктивный период. Она же колдунья, и умеет преображаться в зависимости от того, хочет она мужчину или нет. Пожалуй, яйцо я сделаю в виде кукушечьего. Ты же Кук.

– А ты дерзкая! Кто ж меня опередил, а, жемчужный птенчик? Если ты знаешь о том, что мужчину можно хотеть…

Пелагея счастливо погладила Кука по жёсткой его и чрезмерно мужественной щеке. – Пусть хулиганит. Да, милый? Я буду помнить тебя долго. А после повторного обеда моя память станет ещё крепче.

Она прижалась к нему у всех на глазах, от чего Ландыш выскочила из отсека прочь. Кук ответил Пелагее счастливой же улыбкой, став совсем уж добряком-простаком по виду, обнял её крепко, затискал у всех на глазах.

– Нам уйти? – спросил Радослав холодно, нисколько не одобряя такого вот поведения матери на глазах, пусть и слабоумной, а очень уж впечатлительной девочки-дочери. Про Кука он и не желал думать ни плохо, ни хорошо. Тут всё решала женщина. Женщина же пропела ему в ответ голосом так же изменённым в сторону заметного омоложения, – Ты никак ревнуешь, Радослав? Но кого? Меня к Куку, или Кука к Ландыш? Не нужна ему малышка Ландыш. А тебе не нужна я. Так что я разрешаю тебе и сегодня покурлыкать с нею на вашем насесте вместе. Может, тогда и в твою душу заглянет уходящее от нас Солнышко. Наше Солнышко. А там будет вам светить как её? Ихэ-Ола? Космическая сестричка Солнышка. Давайте все мириться. Нам же вскоре расставаться навсегда. А с Куком ещё навоюетесь, как развернётесь на воле. Мир?

– А разве была война? – смеялся Кук. – У кого и с кем? Он мне такой же любимый сын, как тебе твоя Ландыш дочь. Пусть и не родной по крови, а любил я его как сына всегда. Лучший мой орлёнок был среди учеников моих. Ставший настоящим космическим орлом. Пелагея, я вот что удумал. Зачем ему быть каким-то мшистым там Паном. Он будет Орловым. Мы же пока в состоянии внести правки в базу данных. На Троле пока не знают наших новых имён.

Ландыш передумала уходить и вернулась, но Кук, упоённый собственной любовной трелью, её не заметил.

– Не Трол, а Ландыш, старый сундук с истлевшей памятью! – подала она звонкий голос. – На Орлова я даю добро. Я хочу быть орлицей, а не глупой тоскующей кукушкой.

– Ого –огонь! – прокомментировал Кук одобрительно. – темперамент будет мамкин.

– Я не хочу птичьей фамилии, – отказался от подарка Радослав, – Мне Пан ближе. Поскольку у моего отца фамилия была с тем же самым корнем. Паникин.

– Твоя воля. По мне-то хоть Дубом, хоть Репейником будь.

Прощание прошло в лучших слёзно-умилительных традициях жанра. Маленький звездолёт «Бусинка» пропал в пучине звёздной бескрайности. Потрясением для Пелагеи явилась даже не разлука с дочерью, как и разлука с захватившим её внезапно Куком. А то, что в самую последнюю минуту её покинул Андрей Скворцов. Он просто поставил её перед фактом, что отбывает вместе с Куком на «Пересвете». А поскольку в её звездолёт был встроен искусственный интеллект, в Андрее как в важном управляющем звене команды особой нужды и не было. Врач Вероника, как успел заметить Радослав, сразу выделившая Андрея, была счастлива. Он был ей нужен для другого…

Ландыш, опухшая от слёз и полубесчувственная, утратившая даже способность к речи на неопределённое время, отлёживалась в отсеке отдыха нового звездолёта. Радослав сразу отметил, что у громадного звездолёта очень маленький экипаж. Сильно похожие друг на друга молчаливые ребята только скромно поприветствовали новоприбывших и растворились в недрах поразительной машины. Такого звездолёта Радослав ещё не встречал. И сразу возникло подозрение, что он создан не по земным технологиям.

Внутри он даже не был похож на сложную машину, а скорее на большой дом с несколько замысловатой планировкой. Тот отсек, что отвели каждому для отдыха, нельзя было и назвать отсеком. Это была обычная жилая комната, в меру просторная и странно-будничная. Вот будто пришёл он к кому-то в гости и… В данном случае прибыл в гости к Куку. Поскольку Кук сразу преобразился. Выправка стала настолько безупречной, что он без всяких усилий держал свой мощный подбородок задранным кверху, и манеры щедрого и очень богатого хозяина не казались новой ролью. Это и был хозяин и своего имущества и самого положения.

Спустя небольшой промежуток времени Кук пригласил Радослава к себе. Это была полукруглая комната, вроде церковного алтаря. В ней стоял кристаллический столик, округлый диван, бывший и местом отдыха хозяина. Голографическое окно было единственным украшением помещения. Оно изображало безмолвную, но подвижную перспективу – фантастически-красивую аллею, уходящую в фальшивую даль. Розоватый песок без единого живого следа устилал дорожку, а шевеление ветвей открывало иногда скрытую за ними какую-то ажурную беседку, похожую на китайскую пагоду.

– Я не буду тянуть, что называется кота за хвост, – сразу начал Кук, – время дорого. И оно не имеет хвоста. Радослав, ты сразу в бутылку не лезь. Вначале всё выслушай спокойно, а потом уж проявишь ту реакцию, которую и сочтёшь нужной. Ты человек не только опытный, но и не очень уже молодой. Не прежний мальчик, с которым, помнится, я вёл начальственные разговоры. Поэтому приступлю без длинных предисловий. Сразу же. Мы не летим ни на какой Трол. Да и чего ты там забыл? Сделаю краткий набросок того расклада, что там существует.

Разумов давно вошёл в альянс с пришельцем, с тем, кого ты отлично знал. И кто кого из них в дальнейшем сожрёт, мне всё равно. Тот пришелец сотрудничает исключительно из тактических соображений. Разумов ему попутчик и полезное говорящее орудие для осуществления собственных его, не разумовских, замыслов. А стратегически пришелец исключил землян из проекта «Паралея».

Разумов не тот, кем ты его считал по доверчивой своей молодости. Ты не знаешь о том, что он бессовестно использовал тебя, прекрасно понимая, что вдали от Земли – его рука владыка. Он все те двадцать лет, пока ты не разгибался в подземельях Паралеи, не просто числился ГОРом. Он им и был. Поэтому-то все заслуги ему, а тебе – кукиш и как милость на сдачу адский спутник, где ты готовил площадку для новой земной колонии. Ты работал за него, а он отдыхал, путешествуя по планетам и отдыхая на Земле в своё удовольствие в то время, как ты нарабатывал ему стаж и выслугу, держа проект «Паралея» в состоянии должного порядка. И даже развивал для будущего. Но чьего будущего? Разве твоего?

Так и на спутнике было. Для кого ты там оставил свои десять лет и собственную любимую жену, похороненную в прозрачном саркофаге на Земле-2? Я и об этом знаю, Радослав. Ты очень ценил улыбчивость и показную отеческую заботу Разумова, но разве не он сделал тебя палачом? Не он оставил тебя рабом на собственной плантации, причем рабом ответственным и работящим? Любящим хозяина, доверяющим ему безмерно? Ты думаешь, что это я сослал тебя на Трол? Вовсе нет. Это сделал Вайс, твой же родной дедушка…

– Я это давно знал, – перебил его Радослав. – Но он поступил так ради того, чтобы я впоследствии вошёл в более высокую иерархию ГРОЗ… То, что я застрял на Паралее почти на двадцать земных лет, было уже моим выбором. Моим!

Кук как бы пропустил его замечание мимо ушей, – Разумов и теперь обрадовался, что заполучит себе обратно такого вот исполнительного раба. А тот вечный старик-пришелец также уж очень жаждет тебя к себе заполучить. И я уверен, и тот и другой хотят сделать из тебя уже личного палача для того, чтобы ты перекусил глотку тому, кому каждый из них тебе укажет, если заполучит тебя себе в услужение. Кто перетянет тебя на свою сторону. Не знаю, что тебя с тем стариком связывало, что он хочет в действительности, но Разумов-то точно не о тебе печётся, ожидая тебя как любящий отец, если по игровой личине.

Тебе охота быть такой вот золотой рыбкой у старика Разумова и его старухи на посылках? А он и старуху свою на Трол привёз. И сынка названного возвысил там настолько, что уверен, тебе и сынку его пришлось бы служить. И это тебе? Да ты его и помнишь, Фиолета этого, неизвестно кем рождённого, сам же и говорил. У меня есть некое прозрение, так скажем, в отношении того пришельца под кодовой кличкой Паук. Тот Паук ждёт тебя как не просто важную себе подпору, а как собственного родственника, очень ему важного. Но какой ты ему родственник?

– Та, кому он был отчимом, а потом и мужем, стала впоследствии моей женой. Родила нашего сына, которого этот Паук похитил, воспитал как своего уже. И теперь он считает, что я являюсь неразрывной частью его родового клана. Такие у них законы…

– Мало ли что он там считает! И что с сыном? Ты его так не нашёл, не увидел?

– Не нашёл. Не увидел. Почти сразу после его рождения мы с женой покинули Паралею. Меня сменил вернувшийся туда Разумов. И зря ты о нём так! Он был, да думаю и остался, выдающимся человеком. Он каждому там был за отца родного. И когда он оставил меня ГОРом вместо себя в подземном городе, я в первое время даже тосковал о нём. Такого редкого по своим качествам человека я больше уже не встречал…

– Умел опутать, что ни говори.

– По себе, что ли, судишь? Он был настоящим учителем для меня даже на тот короткий период времени, что мы и проработали с ним вместе. И я был тогда ему помощником, на совесть, пока он не покинул Паралею. А потом уж я и сам там остался Главным Ответственным Распорядителем земной базы…

– И в чём теперь-то ты Разумову помощник, если ты по сути своей не способен плести никакую паутину и ни для кого.

– Паутину плёл там тот самый Паук, Тон-Ат, мой как бы родственник. Потому и остался я жив, что он не мог тронуть меня. Я же, повторяю тебе, через сына стал частью его рода. А для них это вовсе не пустой звук или некое отвлечённое понятие. А очень уж хотел, поверь. Но вынужден был дать мне возможность произвести потомка от его же бывшей жены, ибо сам не умел производить необходимых ему наследников. И не ожидал он уж никак, что я его бывшую жену за собой на Землю увлеку. И веришь ли, Артём, – тут он забылся настолько, что назвал Кука его бывшим именем, – Я ведь и не хотел брать её с собой. Разлюбил я её к тому времени. Вот остыл, будто и не связывало нас с ней ничего. Она же сама от меня убежала, из-за пустяковой какой-то обиды, где-то ребёнка нашего родила, чуть не умерла, а мальчика и выкрал Тон-Ат. Она и сама-то вскоре бы точно умерла, да нашёлся у нас один добрый кудесник, доктор Франк Штерн, он и вернул ей не только жизнь, но и молодость, если по факту. Но как только я понял, как хочет сам уже доктор Франк оттягать её для себя, так и… короче отнял у него как свою уже собственность законную… А ведь он хотел даже на Паралее ради неё остаться. Так что, не было нам с ней жизни на Земле. Не сложилось…

– А как же детей-то она тебе нарожала столько? Уже после Паралеи… – удивился Кук.

– Одну дочь родила она на Земле. И я точно также не увидел этого ребёнка, потому что она опять сбежала от меня уже на Земле, к бывшему подчинённому Арсения Рахманова, к Антону Соболеву. Мы все вместе на Паралее и служили. Да и родилась та девочка уже после моего отбытия на вновь открытую Землю – 2. Последующие дети появились уже на спутнике, куда я её позвал из-за кромешного своего одиночества, скорее. Да и у неё без меня жизнь не заладилась… И, как тебе известно, на той новооткрытой Земле-2 она так и осталась, но уже в саркофаге…

– Как вышло-то такое?

– Опять сбежала. Но на сей раз уже умышленно открыла скафандр в ядовитой атмосфере спутника Земли-2. Где и построили базу для подскока, так сказать. Для дальнейшего освоения новой планеты… По виду была она улыбчивым и светлым ангелом во плоти, но по сути, знаешь, такой… своевольной, непредсказуемой . Никогда не прочтёшь, что у неё в голове…

– Надеюсь, моя дочь Ксения не стала для твоих детей злой мачехой…

– Напротив, была им доброй матерью.

– Вот и вывод. Не ищи себе доли в чужом краю. Выходит, непростая тебе жизнь досталась. Ты, Радослав, человек тоже непростой, а всё же, зная тебя с детства, уверен, что ты будешь мне добрым сыном. Так что даю заявку на твоё усыновление. Я как отец никогда и никого не предавал, не обманывал, всем нажитым духовным богатством делился со своими сынами. А у меня, Радослав, сыновей много.

– Соболев не сумел её удержать рядом, а до сих пор винит в этом меня. Даже дочь мою, что родилась на Земле, не пожелал мне представить хотя бы ради знакомства. Так мало того, он и другую мою дочь, рождённую уже на спутнике, уволок за собой в качестве своей жены! Так и сказал, видит в ней новое воплощение Нэи! Мерзавец же… Не влез бы он в нашу размолвку, не дал бы ей прильнуть к себе при живом муже, да ещё при пузе, сложилось бы всё по другому…

– Как же?

– А так! Не попёр бы я на этот спутник чёртов! Я уж со дня на день готов был отказаться от него, как бы меня ни заманивали туда. Это же была для меня бессмысленная петля во времени! Столько лет жизни утратил бессмысленно в этой примитивной строительной суете, среди уголовников, практически. На Паралее хотя бы красиво нам жилось, вольно и просторно. Подземный город же никого не ограничивал в своих рамках. Вокруг полностью безлюдная горная страна, а сам населённый континент… иди куда тебя и влечёт, ограничений нет ниоткуда…

– Что же на спутнике-то произошло?

– Ничего. Она взяла, да и сбежала! Подчиняясь всё той же встроенной программе, сбегать от любой, а часто и мнимой, неполадки в отношениях.

– Не из-за того, что Ксения туда прибыла? На спутник?

– Нет. Ксения туда прибыла с мужем, с Ксеном Зотовым. И расставаться с ним не планировала. Зотов сам оставил её после их возвращения на Землю.

– Ну, ну… Тебе виднее, как там всё и завертелось. Мне-то лишь и остаётся, что крошки от прошедшего того события склёвывать, а сам знаешь, из крошек целого уже не собрать. Что там, да как. Видел я этого Соболева. Мужчина ого-огонь! Виден издалека. Твою дочь отлично понимаю.

– А я нет! Раскрашенный болван этот Соболев! Пустой, или так, чтобы не создавать впечатление необъективной оценки, поверхностный весьма человек!

– Ну, ну… Теперь он с тобой, как ты это говорил-то? Из одного родового клана. Он твой зять. И как я наслышан, повторно он твоим зятем отметился?

– Да уж, сага космическая… Моя первая дочь Икри погибла на Паралее. А Соболев там был её мужем.

– Что ж. Ты молодец. Детишек нарожали тебе разные женщины, и это знак твоего мужского качества, что бы ни говорили о таком всяческие ханжи. Дети это послание нам из будущего. Залог, что будущее это свершится уже и после нас, если будет у Всевышнего на то воля. Прежде-то, понятно, трудно жили люди, а и то наше появление в этом самом будущем обеспечили. А уж теперь-то и подавно детишкам пропасть не дадут налаженные и человечные, -более-менее, – социумы Земли… Люблю я детей, Радослав! Всю жизнь, дали б волю, только их производством и занимался бы. Ты замечал, как светятся лица детей? Почему, как думаешь? Это отсвет самого будущего на их лицах. Они всегда лучше нас, ближе по своей сути к замыслу о нас Всевышнего. Если их злодейские искажения не касаются, конечно. А что именно этого Соболева со старым доктором Франком Штерном связывало?

– Он же на Паралее служил, я же тебе рассказываю, и Штерн там же работал врачом. А потом… тебе виднее, что их связывало. Коли уж ты посвящён в деятельность этих «ловцов обречённого будущего».

– Прими также к сведению, что Франка Штерна на Троле нет. Почему бы Разумову тебе того не сообщить в своём послании? Он же передавал тебе засекреченное послание. А вот не сообщил. Знал, как дорог тебе старик, как некая гарантия того, что вернётся ваше прежнее и родное содружество. Не будет там никакого уже прежнего содружества. Франк Штерн вернулся на Землю не просто так погулять. Он прилетел умирать. Он это знает. Он хочет умереть в тех местах, где и родился. Оставить родной планете то, что она ему и дала – собственный прах. И он мне сообщил, проект Паралея полностью вышел из-под контроля землян и захвачен пришельцем так и не изученной природы. Тем самым твоим родственником поневоле, Пауком-Тон-Атом. И думаю я, не простил он тебе погибели своей приёмной доченьки и жены в одном лице. Сам же знаешь, род там не род, а бывает человека и органа, а то и руки-ноги родной лишают, если к тому необходимость возникнет. Убьёт он тебя! Так что, и не суйся ты на эту Паралею! Я такие вещи чую, я вещун!

– Для чего же ты вошёл в контакт со «лбами»? – спросил его в лоб Радослав.

Кук поднял сросшиеся брови в наигранном изумлении, – Смотря о каких лбах твоя речь? Ибо не у каждого, у кого в наличии лобные доли, есть разум.

– О ловцах обречённого будущего. Сокращённо Л.О.Б.

– Я использовал этих «ловцов обречённого будущего» в своих уже целях. Лично им Рита ничем не угрожала. У меня были свои счёты с нею. Это она продала меня Вайсу, использовала в целях Вайса, во благо Вайсу. А Вайс, когда возомнил, что я ему уже не нужен, подстроил мне катастрофу звездолёта там, где я и нашёл свою собственную уже судьбу. Благодаря помощи того, кто в меня и врос по необходимости. И змея в женской шкуре знала о том, что Вайс отправил меня на погибель. Хотя и любила меня. Возможно, любила. На свой змеиный манер. Так что ты, уничтожив Вайса, выполнил мой заказ. Хотя ловцы-то считают, что ты выполнил их волю. Поэтому они тебе и помогли с последующим спектаклем под названием «Самоубийство героя», с дальнейшей и скорейшей утилизацией останков несчастного Рахманова вместо тебя. Теперь. Что предлагаю я.

Буду и на этот раз предельно краток. Тот монстр, что пытался некогда присвоить меня на планете «Ирис», если ты помнишь, этого не сумел. Я выдрался из его жвал, но я сумел и утащить часть его в себе. Я не сразу это понял. Все мои целители на Земле поражались невероятной регенерации моих порушенных органов, моей живучести, но причину так и не поняли. А я понял. Я стал человеком-симбионтом. Не дав инопланетному организму обогатить себя мною, я обогатил себя им. Его способностями, его возможностями, его разумом, не утратив собственного разума нисколько. Поэтому я и смог впоследствии то, что не было мне под силу даже в дни моего молодого цветущего периода. Кем я был-то? Ну, вроде и богатырский парень, а в целом-то посредственность. А тут после таких поломок, когда меня уже списали в инвалидный утиль, я встал во весь свой рост и смахнул в этой ГРОЗ всех тех, кто мнил себя выше и значительнее, как деревянные фигурки на игровой доске.

– Как же тогда Ника Анатольевна? – спросил Радослав, – отчего ей не удалось усилиться за счёт ресурсов того монстра?

– Её залечили горе – эскулапы. Она же женщина. А они верят этим врачам без оглядки. Я-то не дался. Я сказал, если уж умирать, так без ваших экспериментов надо мною. Без мук и быстро. И ушёл из космического госпиталя сам на своих ногах. Как сумел на них встать. Тем и сохранил в себе ту живность неведомую. А та помогла и себе и мне воскреснуть. Какой у неё, или у него, не знаю каков он, был выбор? Выжить во мне или сдохнуть вместе со мною. Пусть он и в отрыве от своего коллективного организма, а выжил. Мы с ним вместе и выжили. А в Нике эту штуку убили в результате всех длительных лечений и прочих вмешательств в структуры её организма. Её даже памяти собственной лишили. Почему я и подобрал её из жалости великой и сделал своей женой. И умерла она так рано, потому что ресурса жизненного у неё не было уже. А то стала бы таким же организмом-симбионтом. До сих пор бы жила и здравствовала. Но тогда не было бы на свете моей доченьки Ксении, – тут Кук пригорюнился. – Может, зря я тебя и послушал. Не взял её с собою? Что дети? Вырастут и что им мать. А она бы ещё детей нарожала, живя с тобою на моей планете.

– На твоей планете?

– Вот тут мы и подошли к главному, – Кук выдохнул по своей привычке длительно и шумно, – Ах-ха-ха-ха! – выпил залпом напиток, похожий на сок граната. Дал точно такой же Радославу. Самый неподдельный гранат. Хотя, конечно, синтезированный. Откуда бы тут взяться гранатам?

– Планета моя прекрасна. Она полное подобие нашей Земли. На трёх её континентах живут три расы. Одна с бело-розовой кожей, как у нас. Вторая с бело-жёлтой, как у азиатов примерно. А третья с медно-красной кожей. Вот эти меднорожие самые коварные, самые воинственные, самые жадные. Бело-жёлтые – очень работящие, склонные к коллективизму и послушанию. Бело-розовые талантливы, душевно развиты, но ленивы и безалаберны, как только есть к тому возможность. Можно не напрягаться, так и не будут. У них есть собственные правящие слои, избираемые правители, но я живу там сам по себе, ни от кого независимый. В подземном ангаре всегда стоит мой звездолёт. А он, как ты заметил, подобен небольшому городу. Тут есть всё. Медицинский универсальный робот, кухня, где возможно синтезировать любую еду по заданной программе, вода, воздух, абсолютно всё для выживания людей. Поэтому я могу гулять по целой планете, не подвергаясь ни малейшей опасности. Я и дом там себе построил в прекрасной роще.

– В прекрасной роще, – повторил Радослав, – что-то напомнили мне эти персональные прекрасные рощи.

– Ну да, – согласился Кук, поняв его по-своему. – Я же и сам жил в лесу. Там мой дом стоял. А потом ты там с Ксенией жил. Я человек неприхотливый в бытовом плане. У нас есть абсолютно любые возможности, чтобы жить среди местных людей в безопасности и так, как нас к тому с детства уже приучили. К чему бы перенапрягаться, как иные местные жители, живущие, если и не под дырявыми крышами, то всё одно в жалких хижинах? Мы хотя и космические бомжи, а всё же люди из будущего. Мы привыкли относиться к себе по-человечески. В целом люди планеты не перегружены агрессией, поскольку развивались в избыточном просторе своих земель и в том достатке, которым награждает всякая земля за труд насущный. Климат там ровный и мягкий. Тектонические плиты континентов древние и стабильные. Океаны мелковатые, а один, так называемый «Гнилой океан» окружает необитаемый континент. Так вот. Андрей будет жить на континенте бело-жёлтых и мягких – «золотых», как их для себя называю, людей. Ты будешь жить на континенте бело-розоватых – умных и настырных, смелых и правдивых, – я их называют – платиновыми. А медных беру себе. Я их называю бронзовоголовыми. У них и волосы красновато медные. Как у меня были когда-то. Они самые опасные. Плохо предсказуемые. Тут уж мне конкурентов нет с моим провидческим даром. Я ведь не просто так тебя дубом – репейником обозвал. У платиновых все имена из растительного мира.

– Разве там земная флора?

– Абсолютно. Я же тебе сказал, полное подобие нашей Земли. Космический Программист умышленно создал такие вот подобия, чтобы выявить в ходе эксперимента все их возможности в разнообразных проявлениях. Так я думаю. По скудоумию моему. Понятно, что названия звучат совсем иначе. Но ты же будешь первое время универсальный переводчик ввинчивать в мочку уха. Вроде как родинка у тебя. Конечно, от переводчика голова болит, эхо гудит внутри от непривычки, и язык во рту как не твой. Но тебе не привыкать. Язык изучить и не проблема. Уж если ты на языке Паралеи говорил как на родном. И на этом сможешь.

– Буду просто жить?

– А тебе того мало? У каждого из вас будет спрятан под вашей личной загородной и небольшой усадьбой ангар, для хранения межконтинентального челнока. Необходимая, хотя и небольшая система подземных тоннелей на случай внезапного бегства. Мало ли что.

– Зачем мне усадьба?

– Условно усадьба. Скорее благоустроенная дача. Конечно, можно и в главном столичном городе иметь каждому из вас по жилью, соотносимому со средним уровнем большинства жителей. Только скучно там, да и к чему внимание привлекать. А так будешь жить в пригороде и не стеснять себя их стандартами. В основном-то народ вокруг бедноватый, не избалованный техно роскошью и прочим там. Будет и связь наша друг с другом. Встречаться будем в звездолёте, хотя и под земной твердью. На звездолёте существует постоянное дежурство из моих сыновей. Ты обратил внимание, какие отличные у меня мальчики? Какая выправка, а? Земная выучка. Где ещё, а главное кто дал бы тебе всё это, Радослав? Только я, родной тебе по духу человек. Зачем нам, уставшим, а всё одно своевольным и сильным людям, какая-то их политика, борьба? К чему нам во всё влезать? Тебе мало было Паралеи? Много вы там сумели? До сих пор непредсказуемая неопределённость во всём. И есть у меня некая глубинная убеждённость, что вытолкнут землян оттуда, как оторвались они от мощи нашей Земли. Поскольку там другие и более древние заявители на своё имущество объявились. И ясно, что своего не отдадут. Чего ради рвать планету каждой силе в свою сторону? Тем более, что она тому же Разумову не своя. А лихо, лихо использовал он тебя! Сам вольный путешественник в своё удовольствие, а стаж и зачёт времени во вполне материальных ценностях и благах ему лично. А тебе только сухая благодарность, совместная с выговором за недолжные проступки в сложной и неродной среде, а потом скупое поощрение в виде отсылки на строительство базы в сущий ад, по сути-то…

– Не надо, Белояр! Проехали всё давно.

– Чего не надо! Вот и Семёну Каменобродскому, отдавшему лучшие годы, богатырские силы, а потом и само здоровье во благо человечества, ГРОЗ выделила маленький «домик окнами в сад», как поётся, и забыли о нём все, как его и нет уже. Жена, не обозначу её по её достоинству, кинула его как старую собаку одного совсем. Подыхать. Он теперь в обители «Утренняя звезда» поселён в секторе «заслуженные ветераны». Того она и хотела, как перестал обслуживать её потребности течной суки. Другого кобеля себе нашла. Тоже немолодого, но не облезлого пока.

– Куда тебя занесло, Белояр? Кажется, давно бы должен изжить из себя все земные страсти и обиды.

– Какие ещё обиды? А Семёна-то как мне жаль! Ты и он были самые мои незабываемые ученики. Со мною вместе ни дать, ни взять три былинных богатыря. По сравнению с современным субтильным поголовьем. Накачаются там как воздушные шары, что девки, что парни, а ткни иглой и весь воздух из них вышел. Вот какие теперь богатыри. Потому что пустотелые люди. Без крепкого духа, без земляной натуральной крепости. И образование это современное – никудышнее. Чуя я скорый закат нашего былого величия.

– Как же твои сыновья?

– У них особая система воспитания была в особом космическом городке. Он был моим проектом и моим вложением нешуточным в его реализацию. Лучшие педагоги, умнейшие люди, проверенные кадры. На них до сих пор вся наша космическая махина и держится. Не на этих же заокеанских и прочих дружественных в кавычках партнёрах? Так и мечтающих своими неандертальскими мозгами захватить всю Землю и всю Вселенную для себя, будто она их прокопчённая вонючая пещера из каменного века. Нет всеобщей праведности, всеобщего единения, нет и будущего, Радослав.

– Считаешь, что прошлое всегда лучше настоящего? Что всё идёт только к худшему?

– Нет. Не считаю я так. А даже наоборот. Я вообще противник такой лженауки, как история. Ибо она постоянно переписывалась и фальсифицировалась. Жизнь процесс и человек процесс, текучий и изменчивый. А вот куда его течение задано, как узнаешь? Если русло не нами выкопано? Мы же как капли в вечно бегущей и колоссальной реке, а остановка движения это как старица у реки, – заболачивание, высыхание, конец.

– А сам стремишься к покою…

– Покой не есть синоним смерти. Покой в жизни всё равно течение, но плавное и медленное в отличие от бурного и бешеного, с пеной и брызгами. Созерцание, тишина, раздумья… И уж позволь довершить своё раздумье по поводу истории, коли уж занесло меня в эту колею. К чему постоянно взывать к прошлому? Мусолить бесконечно былые обиды и впихивать в сознание настоящих жителей Земли всю ту информацию о прошлых неустройствах, войнах и ужасах? К тому же, кто не знает, сколько там вранья в этой их всемирной истории? С одной стороны учат, прости ближнему все его прегрешения, забудь нанесённые обиды, а с другой постоянно озвучивают, кто и кому что не додал, кто у кого что украл, кто на кого напал, сколько убили, скольких замучили. Выходит, подспудно сеют вражду. Зачем человеку вообще помнить о том, чего он лично не переживал? Те, отжившие, поколения давно на том берегу реки Стикса. А негативная накачка коллективного сознания никогда не поспособствует тому, чтобы матрица будущего реализовалась в лучшем своём сценарии. Если вызывают призраков прошлого, то они придут в будущее.

– Чего ты разошёлся-то? – не выдержал Радослав.

– А то, что считай это за призыв, выкинуть прошлое, в данном случае наше с тобой совместное прошлое, в вакуум, чтобы развоплотилось. А это лишь общие рассуждения. Позитив человеку нужен, свет и впереди, и позади тоже. Чтобы ему легко было идти вперёд и не оглядываться с ужасом назад, отбиваясь от кровавых призрачных теней. Не надо вскрывать давние могильники, уподобившись упырю, грызущему полуистлевшие кости. Информационная зараза, выпущенная из запечатанных саркофагов, может поразить души живых как древняя чума, что было неоднократно в истории, когда совали нос, куда не следует. Все эти страхи и кошмары, с каким бы назидательным видом они ни подавались как полезная информационная пища для ума есть разновидность духовного гнёта. Всё плохое забыть! А всё хорошее смело бери себе и в дальнейшую дорогу, ибо добро не отягчает никогда. Не сочти за отрыжку пропаганды в учебном корпусе, как я к тому некогда был привычен. Но я всегда так считал, и считаю. Даже при наличии понимания о собственном несовершенстве всегда стремлюсь лишь к добру.

– И к великим деяниям?

– Не до великих деяний мне теперь, Радослав. Но дожить хочу среди красот природы и в благоустроенной тишине. Разве не того же и тебе надо? А ведь на Земле тебе такого уже не дадут. После тюремного срока, если вздумаешь вернуться, дадут такой вот «домик окнами в сад», стоящий у пыльной дороги, ведущей на погост. В точно такой же и вселили заслуженного ветерана космических странствий Семёна Каменобродского. – Кук неожиданно запел с вдохновенной хрипотцой, – «Домик окнами в сад/ Где ждала меня мама/ Где качала ночами мою колыбель/, Домик окнами в сад/ Засыпает упрямо/ Голубая метель/ Золотой листопад/, – после чего протяжно выдохнул, – Ах-ха-ха-ха! – и откинулся на спинку дивана. Закрыл глаза.

– Сентиментален я стал. Слезлив. Старею. Часто предаюсь воспоминаниям. А что ни говори я, хорошо то, что Вега Капустина, девочка моя ярчайшая и мною обиженная когда-то, нашла себе для совместного проживания твоего отца Ростислава Паникина. И ему, бродяге, такая награда как Вега тоже заслуженно досталась.

– Не знал никогда, что Вега имела фамилию Капустина. Она себя называла, да и числилась всюду как Вега Корунд.

– Стеснялась дурочка своей родовой фамилии. Выпросила у меня для себя новую кличку. А я не был против. Пусть скудоумное дитя забавляется. Ей столько пришлось от меня натерпеться, что никакие подарки потом не загладили мою вину. – Он помолчал, но поскольку его распирали нахлынувшие образы из навсегда оставленного мира, то следующая новелла уже не стала откровением.

– Я её видел в то время, как сам вернулся на Землю, но по соображениям сугубо конспиративного порядка себя не выявил. Жил себе да жил, тихий ветеран космических странствий, никому не интересный. Сижу как-то у фонтана в центре столичном, любуюсь на красоты родные и неописуемые. И вижу её сквозь прозрачную стену из фонтанных струй. Сидит, пригорюнилась.

Не узнал я её, а учуял так остро и больно, что дыхание спёрло. Я её лишь поначалу и увидел с длинными волосами, как она возникла в Академии, а потом всегда стриженую. Какой-то завистник взял и нашептал, ты с таким помелом, дескать, шефа своего раздражаешь. Вот он и не отстаёт от тебя, гоняет как кобылу ездовую до семи потов, а к другим-то не придирается, если заметила. А я всего лишь подтянуть её хотел по научным дисциплинам, не тянула она высокую науку, а я боялся, что её вышвырнут из-за того, что она по умственному развитию не дотягивает до уровня прочих учащихся в космической Академии. Как попала, тут дело в случайности, скорее. Как высыпали их всех из космического детского городка, вроде как горошины из корзины, а вы там уж разбирайтесь, кто годен, кто нет. Так всегда и было. Но отвлёкся я.

Смотрю я на неё, сидя у того фонтана, а она, длинноволосая моя Лоролея…

– Почему Лоролея?

– А потому, что недобрая она штучка была, хотя и хороша… Завораживала, ума лишала. Да не перебивай! А тут обычная женщина сидит, мимо которой пройдёшь и не взглянешь. Только волосы как показатель особой природной силы её всё ещё хороши, ни единого седого волоска, хотя, что за проблема восстановить пигмент волос. Поцеловала её сама Матушка Природа при рождении, одарила, как одну из любимых своих дочек, гармоничной красотой. Но лишь внешней, ума-то отец наш Разум Вселенский ей не добавил, – так, шлёпнул кое-что в заготовку будущей красотки, не глядя, жить можно и ладно.

Но когда и было, что сияла она как ярчайшая и колючая звезда. Колючая потому, что всякий взгляд её, всякое движение и смех всаживали в душу и тело моё по острейшей колючке когда-то… избавления не было, только в одном оно и заключалось, чтобы присвоить её себе…

А тут-то лицо ведь другое у неё… прежнее-то, изуродованное, заменили совсем другим. От былой красоты редкостной и хватающей всякого, кто не страдает половой дисфункцией, за то за самое, следа нет. А глаза-то не заменишь. Те же обманчиво-глубокие, сияют как у легендарной «Золотой бабы». Чисто –золотые звёзды, будто стоишь ты на полярном круге в самом центре и ловишь их в самое сердце, когда они огромные, колючие и единственные на всю бескрайнюю пустыню вокруг.

Я, помнится, как увидел её впервые в тренировочном учебном центре, так едва не ослеп, конкретно по глазам вдарило. Всё глаза тёр, не привиделась ли мне такая красавица? А смотрю, курсантам недоразвитым вроде как на неё начхать. Да и ей красота природная недорога была ничуть. Всё норовила обогнать сокурсниц по своим зачётным показателям. Злая была, а не портила её даже задиристость. Она передо мною трепетала, а вот мужчину во мне никак видеть не хотела. Не въезжала в ситуацию долго. Приду иногда в учебный центр, любуюсь ею как музейным шедевром. А она замрёт, как заметит моё любование, ну есть диковинная статуя из, не знаю уж каких, фантастических миров, и даже не взволнуется по-девичьи нисколько.

Родители, веришь, картофелины без лица и ума. Откуда такая к ним свалилась, непонятно. Генетика-то отцовская была у неё, а мать, умершая давно, из базы данных тупо глядела трафаретной тёткой, каких миллионы. Мачеха как из старинной сказки девочку-сироту изводила, пока отец не отдал её в космический городок на выучку. Она прошла все детские конкурсы, чтобы туда попасть. Ведь у неё влиятельных родственников из наших структур не имелось. Дитя из народа. От того и природу такую безупречную во всех смыслах наследовала от нравственных предков. Но я отвлёкся. Всё-то рассказать и невозможно. Так вот, возвращаюсь к той последней с нею встрече.

Подсел я ближе на скамеечку рядом совсем. А она не видит. Поскольку довольно часто человек не способен увидеть то, что не вписывается в его насущные представления об окружающей реальности. Даже перед глазами её встань я, не увидела бы. Вблизи я утвердился, что не обмануло сердце-вещун. Платьице в ирисах нежно-синих, как и любил один я. Туфельки на стройных по-прежнему ножках на манер архаичных сандалий, с плоской подошвой и с переплетениями вокруг подъёма до самой голени. А на запястье и пальчиках мои дары – сапфиры уникальные, ярко-синие и звёздчатые! По моему личному эксклюзивному заказу художник-ювелир их изготовил. Я к драгоценностям вкус когда-то имел. Не утратила за столько-то лет, носит на себе! – думаю, и дышать уж нечем от потрясения. Где она сумела их сберечь за годы таких-то странствий! А она волосы распустила, поскольку пук волос на затылке, видимо, утомил её голову, расправила их чудесной волной и опять задумалась горестно. И ни одна живая душа, ни один взгляд её не выделил, вот будто и нет её ни для кого.

А она, веришь, на меня и взглянула, но так, как на памятник, который неподалёку там был. Или как на пустой постамент для памятника. Вега, Капусточка моя! Кто-то, думаю, теперь тебя любит, лелеет, как я бывало. Какой такой козёл? Да никто на такое не способен. Никто, чую, не любил её во всю жизнь, как я любил. Она как никто из моих прежних и последующих девчонок была мне дорога. Не сравнима ни с кем. Вот сижу я и думаю, подойду! Нет удержу.

А тут и подсел к ней пень кряжистый. Заметил отчего-то. Засиял, аж свет от него разлился по округе, несмотря на солнечное утро. Что такое, думаю. Чего он в ней обнаружил? Кроме длинных волос ничего и нет. Не особенно молодая женщина, пасмурная. А пень тоже, похоже, из давно отживших, хотя и крепок на зависть иному хлипкому стволу.

«Вега»! – орёт, – «Ты ли это, звёздочка моя незабвенная»! Какая такая «звёздочка» она ему? Останцу от былого и гордого некогда дерева?

Она же ручки бело-сахарные протянула к нему: «Ростислав! Да как же ты меня узнал»?

«А чего узнавать», – отвечает, – «я давно тебя отслеживаю. Знаю о твоих мытарствах. Да вот приехать к тебе так и не решился. Больно мне слишком Семёна таковым, полубезумным, узреть было. Я с ним не дружил никогда. Чего и припрусь? А ну как выгонит». А сам-то рад, словно бы возлюбленную встретил. Я же вижу.

«Не изменилась ты ничуть», – врёт, – «всё та же ты. А, пожалуй, и лучше стала».

«Я столько пережила за эти годы», – отвечает она, – «что страдания изменили мою душу радикально. Я уже не та дурочка, какую ты помнишь. Может, внешне я и хуже, а душою я богаче стала. Только кому оно надо? Я поняла, что мужчин только наша наружность и вдохновляет. Врут, что душа и прочее. Что-то не замечала я, как лицо мне перекроили, что хоть кто душой моей увлёкся. Даже в том захолустье, куда нас с Сенечкой запихнули как ветошь негодную, ни один из встречных на меня как на женщину и не взглянул с тех самых пор».

«Как»? – изумляется пень восторженный, – «Да ты как была, так и осталась как звезда Венера среди прочих тусклых звёзд». Вглядываюсь в лицевую панораму вруна и вдруг признаю его. Догадался, кто?

– Мой отец.

– Он. Вот так. Я в молодости у него любимую из рук вырвал, а он у меня в старости то же самое проделал. Не о Пелагее, понятно, речь. На кой она мне? Ни в юной поре её она соблазном для меня не являлась, ни уж тем более теперь, когда она усохла как подошва. Скажу тебе честно, как умный мужик я умных баб не любил. У них сниженная репродуктивная функция. А мне плодоносящие существа были по вкусу. Я всякую женщину, если выделял, сразу матерью своего ребёнка видел. Таков я. Скорее всего, Паникин, твой отец, видел Вегу в молодости, когда не мог и мечтать получить от неё искомое. Таких в наших структурах много было, которые её замечали и долго помнили. Ну, а у старого ветерана, сам понимаешь, каков выбор, если он также по несчастью одинок? А тут знакомая и много моложе его женщина, которую он запомнил сказочной красавицей. Она же чудесная была как восточная гурия, а ума не было у неё ни на грош. Так бывает. Вот как у нашего Ландыша.

– Теперь, как будем решать с Ландышем? – Кук задумчиво покусывал губы.

– Чего с ней решать? – Радославу вовсе не хотелось после такого вот информационного водопада решать проблему Ландыш. Он думал только одно, что выбора ему Кук и не даёт. Какой выбор у космического бомжа? Погибель или, какая-никакая, крыша-атмосфера над головой. А тут нате вам. Дача или квартира, пусть и в неведомом пока, а в около столичном граде. И база со звездолётом на необитаемом острове, и межконтинентальный челнок для путешествий по планете. Кто бы и отказался? Да это подлинная награда за многолетнюю службу, каковой на родной планете не предвидится. Но Кук же напирал на то, что от Земли та жизнь почти не отличимая.

На Паралею ему и самому было тягостно возвращаться. Всегда было чувство, что Паралея – навсегда ушедшее. Лезть туда, как в могиле жить. Пусть и прекрасная она, голубовато-сиреневая и сказочно цветущая, наполненная «феями – колокольчиками». И прочими «розанчиками» в обозначении Кука. Как и бесчисленными домами яств, а также ничуть не разобранными свалками их жизнеустройства. Не хотелось туда категорически. А на Земле оставаться было уже нельзя. Как и служить под началом как бы родного дедушки Вайса, никогда не запоминающего ни своих детей, ни внуков в лицо, день ото дня становилось невыносимее. Если ты знаешь, что подчинён преступнику, невозможно скользкому и рассчитавшему на несколько ходов вперёд любой твой шаг, да и шаг любого, поскольку он начал уже перелезать за третье столетие, то выход был один. Помочь ему перелезть уже в семейный склеп окончательно.

И удивительное дело, Куку он верил. Верил и всё. Словно бы, рассказывая ему сию повесть, Кук делился не словами, а образами того, о чём и шла речь. Он не лгал ни единым словом, ни единым явленным образом. Это был не тот Кук, кто приставал к Пелагее в открытую, кто развращал её дочь – переросшую давно подростковый период девушку с сознанием подростка. С кем сам Радослав вступал в перепалку, находясь в «Бусинке». Не тот Кук, кто буйствовал в любовном соединении с Пелагеей, не считаясь с общепринятыми этическими нормами поведения в тесном звездолёте. Сидящий перед ним Кук был подобен тому самому безупречному монументу, который он изображал в звездолёте Пелагеи. Монумент хрустальной чести и неоспоримого величия, поскольку светопроницаем, без пятен, без выбоин. Белояр Кук являл предельную открытость его глазам и его душе, и каким-то образом заставлял себе верить.

– Ты для кого затеял клоунаду в звездолёте Пелагеи? Я же сразу понял. Человек, встретивший меня в преддверии моего «постскриптум» существования, так скажем, и тот, кто изображал из себя выживающего из ума старикана – это же две несовместимости.

– Для Пелагеи и была сия комедь а ля «Дедушкин сон». Она слишком уж глубоко норовила меня просканировать. И как ни дурил я её, нечто учуяла. Ты думаешь, она просто так, из остаточной похоти увядшей бывшей красавицы ко мне пришла? Нырнуть хотела в мои бессознательные уровни, пробиться, так сказать через моё, старческим сексом одурманенное, сознание. А не вышло. Там такая защита у меня стоит, что куда ей. И не старик я. Вот в чём дело. Она и сама вылетела из своей мнимо старческой роли. Видел, как набелилась, насурьмилась перед расставанием? Мечтала, что я ослаб в её объятиях и к ней в её райскую закисшую заводь нырну до скончания жизни. Хе-хе-хе, – Кук на миг надел на себя уже сброшенную маску старого сатира. – Она учуяла! То, что я смогу её обогатить тем, чего у неё нет. Потому и дочку подсунула. Не через себя, так через дочку хотела заполучить нечто себе ценное. Не хотела меня отпускать. «Чего ты забыл на той Паралее? Она – проект Разумова, он с тобой властью не поделится. А ты подчиняться никому не умеешь». Да. Она так и думала, что ты стареющего Разумова там заменишь, по-хорошему, понятно. Оттеснишь по-тихому. Для того и дочку свою притащила на Землю, чтобы тебе вручить и царицей Паралеи её потом через тебя сделать. Какая там царица души? Из такой-то дурочки? Для такого мужика как ты! Она точно мою Ксению не видела, если думала, что ты сможешь после такой женщины любить её чахлый Ландыш.

– Она её видела.

– Хочешь сказать, что она увидела, что ты жену свою не любил? Но почему так произошло? Ты же любил её в своей юности безумно, а она? Она же через разлуку с тобою больной стала.

– Не надо было тебе сорок лет назад посылать меня на Трол.

– Не я посылал! Вайс приказ такой дал.

– Вайс? Да он и знать меня в те годы не знал, мальчишку-выпускника Академии…

– Он отлично был о тебе осведомлён. Когда Разумов прислал свой запрос на молодого выпускника Академии, желательно отличника, он тебя и запулил к нему. Не был бы ты с Ритой знаком, так и не знал бы он о тебе. Заслал бы тогда того же Каменобродского. Тот же превосходил тебя по многим параметрам. Исключая разве что ум. А изюминка-то и не в этом оказалась! Не посылал Разумов никакого запроса. Ну, а когда прибыл ты туда, он и не отказался от такого щедрого подарка как выученный мною распрекрасный космодесантник.

– Кто же послал запрос?

– Так и не выяснил я. Может, и сбой какой был в искусственном интеллекте.

– Не сбой. Вторжение чужого интеллекта. Вот что это было. Им, тем из условного «Созвездия Рай», был нужен молодой землянин с определёнными, мне не понятными до сих пор, параметрами. Им не каждый подходил. Не знаю уж почему. Мы с Арсением Рахмановым подошли им идеально. Но я «приз», назначенный Арсению в условленном ему месте, перехватил, сам того не зная. И «призом» тем едва не подавился с фатальным для себя исходом. Потом уж я Нэю встретил как собственное незаслуженное исцеление… – Радослав, сам не ожидая от себя такой откровенности, стал говорить о том, о чём ни с кем и никогда не говорил. – Совсем недавно и уже на Земле я понял, что не твоя дочь была причиной, по которой Нэя ушла в тот Зелёный Луч. Рита думала, что увидев на мрачном рабочем спутнике новоизданную юную Ксению, светлую и розовую как земное утро, я сойду с ума чисто по-юношески. А! Да так и было вначале. Остановить себя было уже невозможно. Только не в том была причина её бегства. Нэя разлюбила меня сама! Она умышленно ушла в своё материнство, даже теряя остатки здоровья, лишь бы спастись в детях от меня, разлюбленного постылого мужа. Она так и не нашла на спутнике «Гелия» того, кого утратила на Земле. Она мечтала всякий день, всякую ночь, когда не спала, о своей Паралее. О человеке, который так и остался на той Паралее. На Земле же, как ей казалось, подсунули кого-то не того. Я не раз видел уже на спутнике, как она бледной сомнамбулой тыкалась в стены нашей спальни, желая проникнуть сквозь них в тот покинутый мир, чьим голографическим изображением и была украшена наша спальня. Убегая, она сожалела только о детях, и нисколько не обо мне. Она любила прошлого Рудольфа Венда и тяготилась настоящим. Вот какова была моя семейная жизнь на том спутнике в момент прибытия туда Ксении, несущей в себе неизжитую страсть ко мне. И наша с Ксенией любовь вспыхнула вновь. И вот ведь подлость! Но кого, чего? Натуры, какой-то там непонятной судьбы? Я не чувствовал ни малейшей вины перед семьёй. А я был на тот момент отцом четырёх детей! Я жил как бы двумя жизнями одновременно, и каждая из них была параллелью другой. Не пересекающейся параллелью.

Нэя знать о том не знала, будто и впрямь жила в какой-то своей Паралее. Она не хотела вылезать из своего аутизма, по сути-то, из своего воображаемого мира, а меня всё устраивало. Ксения не испытывала к ней ни грамма ревности, столь свойственной женщинам в такой вот геометрической конфигурации. И ушла она не потому, что не вынесла подлой реальности, хохочущей ей в лицо, а потому, что за нею прибыл посланец из того самого условного «Созвездия Рай». И она с лёгкостью оставила мне детей и свою аватарку по имени Нэя Венд. Но бездыханную, безжизненную. – Точно так же, как Кук, Радослав сделал шумный затяжной выдох и замолчал.

– Пей! – Кук протянул бокал с гранатовым соком. – Надо бы систему искусственной атмосферы отрегулировать. А то мы что-то часто вздыхаем. Чего теперь о прошлом. Давай о будущем. Так я ответа не получил от тебя по поводу нашей феи Ландыш.

– Какого ответа ты ждёшь? Сам же сказал, что дашь ей свободу выбора. Может, она сама выберет себе какого-нибудь меднолицего или златолицего в твоём царстве-государстве.

– Не думаю, что они придутся ей по вкусу. Она уже выбрала мужчину в зрелых летах, но со статью Аполлона «полведерского». Не помнишь такой сказ о Левше? Как простые люди обзывали Аполлона Бельведерского Полведерским? Вроде как Аполлон – полведра. Ты и есть такое вот полведра. Одна половина уже выпита. Вторая же – полнёхонькая и не растраченная. Пей, не хочу. Пусть Ландыш и пьёт, как цветку без воды-любви не прожить. На её женский век тебя хватит. А там чего загадывать? Загад не бывает богат, как говорил мой дедушка.

– Она весенний цветок, что и соответствует её имени. А я в предзимней спячке какой-то.

– Опять же процитирую дедушку своего, – «у зимы рот большой». То есть прожорливый. Сам ты как? Девочка-то в тебя влюбилась с первого взгляда. Я такие вещи считываю мгновенно. Может потому, что в меня вот так с налёта никто и никогда не влюблялся.

Кук встал и подошёл к фальшивому окну, вглядываясь в несуществующий за окном мир, – Как тянет туда выскочить, в ту аллею, – сознался он, – а попробуй. Там, за стеной моего звездолёта, только стылая враждебность. Не скрою, я увлечён Ландышем. Но скорее чувственно, чем душой. И уж никак не умом. Она глупа. Наверное, Пелагея выбрала глуповатого красавчика ей в отцы. Да тебе зачем её ум? Ты же не планируешь вести с нею философские диспуты ночами?

– Спаси и сохрани! – засмеялся Радослав. – Была у меня некогда такая вот любительница чужой философии. Невыносимо было, если честно.

– Невыносимо потому, что не любил. А молчала бы, так и притерпелся бы. Стерпится – слюбится это не ерунда, а правда предков, только правда бытовая. Рассуди сам. Мужчина-говорун не нуждается в птице-говорунье рядом. А молчальник тем более не терпит нескончаемого многословия. По любому девушка земная в чужом мире, когда она рядом, да ещё девушка-цветок, – это благо. Для меня лично это так. Но если не только сама девочка, но и ты ответно захочешь выбрать её на роль новой жены, я не буду мешать вам. Вот уж нет! У меня там целая планета разноцветных красавиц. Устрой там конкурс красоты, она и в финал не пройдёт. А тебе, я думаю, нужна земная, женская душа рядом. Ты в личностном кризисе, и тебе одному нельзя. Разовьёшь её как-нибудь, воспитаешь, в чём мать её запустила. Ей и лет-то ничего всего. Ты сейчас-то не брыкайся. Понятно, что устал от всего. Отдохнёшь, а там и решишь сам. А что это за штучка скуластая и с глазами раскосыми с тобою увязалась? Врач Вероника?

– Со мной? Вот уж насмешил. Я и сам удивился, как её встретил у Пелагеи. Она же к мужу собралась на Паралею. Зачем её не оставили на «Бусинке»? Да ещё с мальчиком-сыном.

– Нельзя было давать Пелагее повод для подозрений и раздумий. Она умная. А так, – «Исчезни мы, а миру хоть бы что»… Как там у Омара Хайяма? «Уйдём во мрак, а он сиял и будет». Или вру? Сколько таких, как мы, пропадают? И что? Кто ищет? Да и где искать-то? Всё равно что на том свете. Так Космос он и есть тот свет. Что ей муж, Вике этой? Поди не первый уже, если исходить из её биологического возраста. А я душу её сразу учуял. Не молода она. Так что другого и найдёт у меня в царстве Кощеевом. Но это я шучу так. Ведь где Кощей жил, как тайн себе накопал? В изнанке мира. Да и показалось мне, что нечто её связывает с нашим Андреем – скворушкой – молчальником. Нет?

– Не в курсе. Кажется, ничего.

– Не провидец ты. Связывает, я же чую. Некое общее прошлое там очерчено в её и в его душах. Не думаю, что он от неё откажется. Так что считай, она устроена в личном плане. Андрей же без изысков человек. Не как ты, и не как я, само собой. А всё остальное не так и больно. Ей что Паралея, что моя планета, коей вы уже дали имя «Ландыш», всё едино чужбина. Я свою земельку так и зову «Землёй-матушкой». Пусть матушкой и приёмной, а доброй и хлебосольной. Я её детей-насельников не обижаю, хочу всем добра и гармонии. Мира. Она – коллективная планетная Душа о том знает. Я всегда таким был. Справедливый и щедрый я человек. Только ты того не понимал. Потому что боялся, а страх как атавизм всегда рисует на лице другого звериную морду. Конечно, образин звериных всюду хватает, что правда, то правда. Но не мой случай. Да, был я, помнится, с одним недостатком. Любвеобилен я был. И остался. Поскольку в моём возрасте это уже большое достоинство. Да ведь и ты из таковых. Нет, что ли?

– Нет. Давно уж охладел к таким вот радостям.

– А как давно-то? И в какой степени охладел? Душой или телесно?

– Не телесно, конечно, – взвился Радослав. – Я здоровый и в идеальной норме. А вот душой – да. Как Нэю похоронил на той Земле-2, так ледниковый период и накрыл. Жил с той самой поры безрадостно. Только детьми и грелся. Жаль мне Ксению – дочь твою. Её вины нет, хотя она и рефлексивная всегда была. Всегда себя виноватой назначала и за других тоже. А моя вина перед ней большая.

– Не должно у тебя уже быть ни вины, ни горечи, ни сожалений о старой жизни. Ты забыл, что та жизнь принадлежала человеку с другим именем? Как вдохнёшь свежего воздуха в голубейшей и новой атмосфере, как очаруешься новыми зелёными лугами и пахучими лесами, искупаешься в бледно-синих как искрящийся топаз реках, так и забудешь обо всём. Разве не так было и на Паралее?

– Скажу только одно. Я рад, что уже не увижу Паралею. Тягостно мне это. Да выбора особого никто не давал.

– Я и есть такой вот коробейник с выбором на любой вкус, – ответил Кук. – Хочешь скромности и тишины, – на! Хочешь богатым быть, как те самые аристократы на Паралее, – не проблема. Но не думаю, что ты подхватил информационные вирусы архаичного социума. Живи, где хочешь, как тебе угодно. Трудись, если охота будет на благо народа, но без вмешательства в их внутренние дела с целью переформатирования самой основы их существования. На это полномочий нет. А я тот самый лысый джин из космической лампы по исполнению твоих желаний. А до чего же, Радослав, приятно быть волшебником! А ведь не стоишь ты моих даров! Всегда ты был мне поперёк дороги, всегда ты имел моих женщин. Почему так? Других что ли не находил в обозреваемой и доступной округе?

– А ведь и ты имел женщин моего отца. Других что ли не видел в обозреваемой округе? Вот тебе и пришла однажды обратка за твоё собственное вторжение на чужие угодья.

– Ну так… они сами того хотели. Не я же первым набрасывался. Да и запутанная та давняя история… Кто был первым, кто вторгся потом.

– Вот и я никогда первым не набрасывался. А уж что-что, а наброситься, ты это умеешь.

– Да ладно. Не заводись. Мы – космические человеки, не к лицу нам низкие склоки. Отринем всё земное, всё ушедшее. А оно у нас с тобою всякое – разное.

– Нет, не отринем. В противном случае превратимся в космический вакуум.

– Когда- то и превратимся. А пока живы, даст Бог и потом будем, пока не умрём. Ступай уж прочь. Пока отдых от меня будет недолгим, а там на нашей «Ландыш» я дам тебе возможность от себя продышаться. Ещё и скучать будешь.

– Уже скучать начал.

– Ладно, поскучай. Насладишься моим ясным ликом во время обеда.

Во время обеда Кук обратился к молчаливой, съёжившейся и ставшей совсем маленькой Ландыш.

– Оклемалась, птичка моя – певунья? Чего больше не чирикаешь? А какие милые песенки пела под крылышком мамушки. А ты, Радослав? Как тебе тут?

– Тут отлично. А если вообще, то пусто и бессмысленно мне.

– Понятно. Трудно жизнь ломать, каков человек сильным ни будь. – Кук запел с приятной хрипотцой, – «Как забор женился на крапиве,/ И она сочла себя опорой,/ А забор считал её присухой…

– Забор? Что это за молитва древнего степняка?– не понял его песни Радослав.

– И причём же тут какой-то, да ещё древний степняк?

– Они так пели, как ехали по безлюдной степи. О чём думают, что видят, о том и поют. Вот холмик, вот суслик, а вот и конский навоз на тропе, оставленный кем-то. А мне так хочется покушать, желательно погорячее, а бабу потолще. Ай-на-на, да ай-на-на.

– Где же тут древние степняки, Радослав? – вмешалась Ландыш, – и как низко ты говоришь – «бабу потолще»!

– Так я не о себе. Историческая зарисовка и не более того. Забор – конструкция из отжившей древесины, а крапива – сорняк, – пояснил он, обращаясь уже к Ландыш, но не глядя на неё по-прежнему.

– И чего? – неприветливо отозвалась девушка. – Видела я на Земле крапиву. Мерзкая жгучая трава.

– Трава очень полезная. Она исцеляет раны земли там, где они возникают. Крапива это вроде временной растительной ткани на порушенной почве. И полезная она даже человеку, восстанавливает здоровье при некоторых заболеваниях. Она и съедобная.

– Как же её есть? – удивилась девушка, вовлекаясь в разговор.

– Так. Щи из неё отличные, да и вообще.

– Почему твой экипаж с нами не обедает? – спросила Ландыш, обращаясь к Куку.

– У них несколько другой график жизни. Да и зачем? Нам и троим уютно.

– Что такое «присуха»? – опять спросила Ландыш у Кука.

– Присуха? Приворот, значит. Несколько насильственное склонение к любви посредством чар, колдовства и прочих не объясняемых, мало разумных штучек.

– Например, перстня?

– Какого перстня? – не понял Кук, – ну, приблизительно. Заговоришь какую-нибудь вещичку, зная магические приёмы, подсунешь предмету обожания, и он – твой!

– Прекрати пороть чушь, Белояр, – потребовал Радослав, – чего ты над ней издеваешься, как над полоумной. Песни какие-то бездарные сочиняешь.

– С одной стороны ты прав. Я от временного безделья несколько закис, как и ты. А с другой стороны, сердце моё вещун предвидит нечто… В самом воздухе разлита некая неясная магическая, так бы я сказал, взвесь. Впрочем, так и на звездолёте Пелагеи было. Но тогда я все эти штучки к её ведомству относил. А тут? Её нет, а взвесь эта есть!

– Да какая к чёрту лысому взвесь! – разозлился Радослав. Ему не нравилось, что Кук ради капризной девочки Ландыш и его вовлекает в развлекательные игры. Лично ему ничуть не хотелось её развлекать. Лично ему она казалась абсолютно лишней, где они ни будут. На Паралее, на непонятном дубликате Земли. Её присутствие казалось не только лишённым смысла, но опускающим их всех в какую-то пошлую несерьёзность всего происходящего. Кто она им всем? Если Куку только и нужна.

– У тебя такое неприязненное лицо, Радослав, – обратилась к нему Ландыш. – За что ты на меня злишься?

– Почему на тебя? – он обернулся к ней и обнаружил, что она несколько порозовела и похорошела. Войдя сразу, он на неё не обратил внимания, воспринимая по инерции заплаканной и кисло-бледной, как было все те дни в земном времяисчислении, что они тут пребывали. – Ты молодец, – сказал он неожиданно, – взяла себя, наконец, в руки. Ты отлично выглядишь. Даже лучше, чем у своей маменьки в её колыбели «Бусинка». Вот теперь я вижу, что ты взрослая девочка и вовсе не дурочка, как думает Кук.

– А что Кук? – отозвался Кук, поглощающий ванильный сливочный десерт огромной ложкой, какой обычно едят щи-борщи. – Я её за дурочку никогда не держал. Просто она была несколько разбалансирована из-за таких вот перетрясок, перегрузок. Да и расставание с матерью, чего же ты и хочешь? Я вовсе не держу мою дочку Ландыш за некий обременительный груз на своём корабле. Она будет нужна. Тебе, по крайней мере, уж точно.

Радослав не стал комментировать его заявление. А Кук встал и, уже уходя, дал им напутствие как бы доброго дедушки малым детям, – Поворкуйте тут, но ведите себя хорошо.

– Радослав, ты заметил, какие странные десантники у Кука? Не разговаривают, не глядят, и даже похожие все. Я одному улыбнулась, а он не заметил. Представляешь?

– А тебе хотелось, чтобы заметил и ответил?

– Да. Я же девушка. И разве я настолько непривлекательная?

– Очень привлекательная, – ответил он, нацеливаясь уйти вслед за Куком. Но она и не собиралась от него отлипать.

– Смотри, Радослав, – и она протянула ему руку, на пальце которой сияло кольцо Ксении с розоватым мерцающим камнем. То самое кольцо, которое он когда-то подарил Нэе. То самое, которое Ксения нашла после ухода Нэи и присвоила. Но не то, что похитила его мать у Ксении. Мать стащила кольцо Хагора с синим камнем. А у Ксении было другое, с многоцветным алмазом, принадлежавшее Нэе при её жизни. До времени оно оставалось во владении земной жены Ксении. Пока он не подложил незаметно, придя в их общий дом уже после своей мнимой гибели, когда она спала, такую же по виду, но подделку.

И матери подменил кольцо Хагора на безделицу. Так и осталось неизвестным, поняли ли они, мать и Ксения, что кольца не те самые. Спросить ни у той, ни и у другой уже нельзя. Но не могли ни понять, видя, как умерло привычное и живое сияние инопланетного чуда, сменившись стеклянным и прозрачным блеском изделия бездушного, пустяшного, хотя и недешёвого.

Кристалл сиял всё ярче по мере того, как он вглядывался в него, не веря своим глазам. – Ты украла у меня? Была в моём отсеке в моё отсутствие и шарила там? – изумился он настолько сильно, что и гнева не возникло.

– Я только покрасуюсь в нём, – ответила она невинно как ребёнок, взявший чужое. Вины не было, но страх наказания возник. Она ширила глаза, гипнотизируя его на то, чтобы он дал своё разрешение и простил за воровство. Ну, не удержалась деточка набалованная, одинокая, маленькая совсем. – Я потом отдам тебе. Мне тут скучно. Тебе жалко для меня какую-то пустяковую драгоценность? Кольцо ведь женское. Пусть оно будет вроде обручального. Я же тебя выбрала. Я и Куку о том сказала. Он не рассердился. Ты заметил, как он подобрел?

И тотчас же розоватое сияние одело бледную немочь Ландыш пышной красочностью бутона расцветающей розы. Алые губы Нэи улыбались ему навстречу из внезапно омрачённой его души. Но и сам искусственный голубовато-сиреневый цвет вокруг померк, и он не мог уже видеть подлинных губ самой Ландыш, ответно тянувшейся к нему, как к утреннему солнышку из сырого затенённого уголка леса.

– Милый, – прошептала она, и её близкое дыхание окутало отрадным томлением. Он встал и пошёл по направлению к своему отсеку для отдыха. Она направилась следом. Захлопнулась панель, и он погасил освещение. Видеть её было уже не важно. Он осязал маленькую грудь Ландыш как неземное упругое роскошество девушки из Паралеи. А та уже зримо высвечивалась из самой Ландыш как из прозрачной амфоры, в которую налили светящуюся субстанцию, превратив банальную вещицу в экзотический светильник. Ландыш, не видя, а только осязая его нешуточно твёрдое устремление, шептала, – Я никогда не смогу принять… чтобы этот ужас пронзил моё тело…– и, переча своим же устам, шла навстречу. Обнимала со всей своей созревшей готовностью двадцатилетней девушки, долго ожидающей именно этого…

Дефлорация произошла почти быстро, как прокол раскалённым штырём предельно натянутой шёлковой мембраны. Она протяжно закричала. Боль не позволила ей испытать с ним совместно острое наслаждение, и оно досталось ему одному. А счастье всё равно было обоюдным. Она не только покорно всему подчинилась, она к тому и стремилась.

Серьёзное намерение завладеть им лишь скрывалось её лепетом недоразвитой дурочки, когда мать следила за ней, сковывала и не давала свободы. О своём прежнем увлечении необычным Куком она забыла сразу же, как только Радослав возник в звездолёте матери, и лишь притворно опустила ресницы, состроив утомлённую рожицу полнейшего безразличия. Мать была как та самая метла, что норовила вымести из неё недетские желания и наподдать за слишком откровенный взгляд. А теперь матери рядом нет. Она упивалась своей взрослой свободой, ощутив себя желанной женщиной во власти желанного мужчины.

Лёгонькая, она так знакомо и устало легла на его грудь. Как всегда любила делать и на Паралее… – Мне пора уходить. Столько работы, уйма шитья… – и вдруг Ландыш резко очнулась, – Что я такое сказала? Какого шитья? Я и шить-то не умею.

И он резко очнулся. Какая Паралея? Когда и было, а Ландыш сроду там не была и не имела ни малейшего сходства с той, кого и воскресила вдруг вопреки всем законам наличного Мирозданья. Но каковы эти закономерности Вселенной во всей их неохватной совокупности, все её качества и разнокачественности там, куда человеку доступа нет?

– Радость моя, я и не думала, что самое позорное место в моём теле обладает таким волшебным свойством изменять реальность вокруг… – эта её полоумная искренность, похоже, несчастное и врождённое качество, а не является особенностью воспитания или особой формовкой психики по методике наставницы инопланетного монастыря. Скудоумная дочь премудрой матери. Кто именно навязал ему эту ношу? Пелагея или Кук? Её собственная воля в расчёт не принималась, как и собственная неспособность обуздать себя в нужную минуту.

– Да о каком позоре речь? – возмутился он, прижимая её к себе, словно бы защищая от гнёта суровой матери. Что за монастырский устав практиковала эта ведьма? Себе ни в чём не отказывала, а дочь передержала в условной детской комнате-келье. Пресекала не только здоровые устремления девушки познать сексуальные переживания с тем, к кому и тянуло её в силу неотменяемого полового созревания уже на той блаженной Бусинке, а и довела её до малокровия на почве нервных отклонений, вынуждая соблюдать скудный режим питания и навязывая трудовое однообразие реально монастырского режима. Пелагея не хотела, чтобы дочь увлёк случайный космический странник, прибывший на Бусинку лишь на краткий срок. Как не планировала отдать её в хижину постоянного насельника – безмятежного созерцателя, в меру обременённого общественно-полезным трудом, в целом примитивным и скучным. Настоящей отрадой в таком вот экспериментальном жизнеустройстве являлись лишь собственные дети, райские сады, да купание в мелком прозрачном океане, похожем на бескрайний бассейн, без бурь и хищных тварей. Короче, ещё один рай-фальшивка.

Приученная на своей планете к акробатической пластике, она сама уже овладела им повторно, опровергая свою же недавнюю игру в дремучесть относительно полового просвещения. Или же из невзрачной куколки возникла феерическая бабочка? Всё повторилось, и она повторно вскрикнула. Но уже не от боли, а совсем от другого.

– Как ты можешь называть себя, всю прекрасную, и самое прекрасное в себе позорным? – опять спросил он у неё. Она прижалась алчущими губами к его лицу, нависая над ним сверху. Он щупал её рёбрышки и не верил, что это тело взрослой и развитой девушки, только что проявившей свою сильную страстность в минуты первого же соединения с тем, кто ещё час назад был для неё чужим и даже неприязненным человеком. Не считать же любовным воркованием их странную ночную беседу в звездолёте её матери? Когда она вторглась к нему незваной и ненужной.

– Кто обучил тебя любовному искусству? – не мог он не спросить у той, кто ещё недавно воспринималась неудачной последней дочерью старой Пелагеи-распутницы. В её губах была горечь, но особого свойства, она пьянила, и головокружение возникло отнюдь не метафорическое, а реальное. Радослав закрыл глаза, и мрак внутри всё также кружился.

– Ты смешной, Радослав. Зачем мне чему-то специально обучаться на планете, где не прекращается сплошной праздник любви? Я с детства на такое насмотрелась. А ты поверил, что Кук явился для меня откровением? Просто мне не хотелось отдавать ему свою девственность. Я сразу же назначила на эту роль тебя, как увидела впервые. Мне больше двадцати, Радослав, а я так и не познала соединения с любимым. Не появилось его на нашей планете. Не хотела я там никого из тех, кого встречала, кого знала. Не с Куком же мне было начинать свою женскую жизнь? Это же ужасно! Хотя и любопытство он будил во мне. Да и жалко его стало. Вот притворщик! Каков он тут? Это же другой совсем человек. Статный, собою гордый и даже не кажется старым нисколько. И не злой, вот что главное. Мама обещала мне, вот увидишь его, назначенного судьбой, так сразу и поймёшь. Я поняла сразу. Ты. Как вошла в управленческий отсек, так пол поколебался под ногами. Идеальный мужчина, идеальное сложение, светлые волнистые волосы, а в глазах печаль настолько глубокая, что мне сразу захотелось разделить её с тобой. Дать тебе облегчение, а потом и забвение всякой печали. Не мальчишка какой, и уж тем более не старик. Только я придуривалась, боялась тебя. Боялась тебе не понравиться также сильно, как ты мне. Радослав, любимый, ты уж не отнимай у меня этот перстень. Он будет твоим мне даром как своей уже жене. Хорошо?

– Хорошо, – согласился он со вздохом, внезапно подумав о том, что надо напомнить Куку о том, чтобы проверить работу искусственной атмосферы.