Корона Тафелона

Глава первая Князь-Жрец

Скрипнула дверь кельи. Молодой монах с усилием поднял голову, расправил затекшие плечи, отрываясь от записей, которые вёл при дрожащем свете свечи.

— Сын мой… — окликнул его настоятель.

— Да, отец Алфеус? — отозвался монах.

— Ты поедешь, — просто сказал настоятель. — Завтра отправишься.

Монах упал на колени и вознёс молитву Заступнику. Отец Алфеус осенил его священным знаком.

Брат Юлди всегда мечтал увидеть новые страны и привести язычников к вере в Заступника. Однажды его мечта сбылась: когда бывший отец приор его монастыря, оказавшийся папским легатом, порекомендовал монаха в духовники личного отряда его высочества дюка Клоса. Отряд был пёстрый, состоял из самых разных людей, и должен был отправиться на восток, чтобы разыскать украденную когда-то оборотнями корону Тафелона. Путешествие запомнилось монаху надолго. Брат Юлди едва не встретил смерть на языческом алтаре, обратил в истинную веру гордых магнатов-оборотней, побывал при страшном дворе князя-вампира, участвовал в битве с колдуном, призывающим ветер… И они вернули корону его высочеству.

А дальше потекли долгие дни в монастыре на перевале, который начал казаться монаху тесной тюрьмой, а не родным домом. Юлди молился, просил Заступника прогнать греховную гордыню, советовался с отцом-настоятелем… Но опасные мысли не унимались.

Снова в дорогу, снова в бой — это ли не счастье?

Он записал своё путешествие. Записал и свои впечатления от магнатов-оборотней. Они звали его поселиться у них навсегда, но настоятель воспротивился. Не дело такому юному монаху руководить церковью целой страны. Какое там руководить! Юлди согласился бы и полы подметать в новом храме на востоке… Отец Алфеус объяснял: магнаты никогда не признают церковную власть другого клирика, если Юлди будет жить среди них. Но дело церкви не должно зависеть от одного человека.

Поэтому к магнатам отправились другие.

И первую церковь на востоке возвели тоже без Юлди.

Как отец Алфеус не понимает: не желание быть первым звало его в дорогу! Желание быть причастным к большому делу!

Но он не роптал.

Удел монаха — покорность.

Его терпение было вознаграждено. Отец Алфеус позволил Юлди покинуть стены монастыря и присоединиться к отряду Увара. К тому самому, с которым он уже путешествовал на восток. Он пока никуда не собирался, но Юлди, по приказу бывшего приора, старательно учил языки степных членов отряда.

Создатель не наградил Юлди способностями к языкам, но Юлди упрямо заменял их усердием. Он вёл записи, говорил с Иргаем, который когда-то спас ему жизнь, с юным Фатеем, происходившим из другого народа, снова записывал свои наблюдения…

И Заступник подарил ему ещё одну радость. Отряд отправлялся на восток, да не до магнатов, а дальше, ещё дальше, туда, где южнее страны городов Дарилики раскинулись бескрайние степи. Отряд отправлялся на восток и брал Юлди с собой! Это ли не счастье?

Леса оборотней изменились. Раньше через них шла петляющая тропа, по которой едва ли могла проехать телега. Теперь это был широкий прямой тракт, на котором на равном расстоянии друг от друга стояли заставы и стерегли дорогу. На заставах сторожили всё те же оборотни, которые предпочли службу былой вольной жизни, и яростно защищали свой участок дороги и от разбойников-людей и от желающих поживиться лёгкой добычей своих собратьев.

Изменились и земли язычников. Где-то болота осушили, где-то проложили надёжную гать, но только путь и здесь был прямым и безопасным. Братство Помощи потратило немалые деньги на эту дорогу. Она должна была длиться, длиться и длиться до самой Дарилики. Поговаривали, что со временем Братство Помощи не пожалеет средств и путь замостят камнями по древнему способу, чтобы ни осенняя, ни весенняя распутица не мешала торговле. Но сначала торговля должна была себя окупить.

Потому на восток и отправлялся личный отряд самого дюка: они не просто бывали там, они семь лет прожили в степях и переняли немало тамошних обычаев. Например, они таскали с собой жён и детей, даже самых маленьких и беспомощных. Одна такая женщина удочерила оборотня, девочку, которую ему в конце концов доверили посвятить Заступнику — после того, как её по каким-то полудиким обычаям посвятил Заступнику приёмный дед. Сейчас крошка Ольви уже подросла и мальчишки повадились брать её с собой, когда лазили по чужим погребам. Пусть и маленькая, она отпугивала деревенских собак и всегда чуяла, не идёт ли хозяин погреба.

Крошку Ольви тоже взяли с собой. У её приёмной матери с тех пор родилось ещё два сына и дочь, но свою первую девочку Дака обожала, хотя первые несколько лет все знакомые оборотни предлагали утопить неудачного щенка. У них, оказывается, не было принято, чтобы детёныш так часто менял форму до отрочества. Волчицей Ольви была почти взрослой, а вот как человек заметно отставала от своих сверстников. Дака ничего не хотела и слушать. Иргай, её муж, разводил руками. От девчонки по крайней мере была польза на охоте.

Они проехали дружественные Тафелону земли князя Галлаюта и отправились дальше, через земли князя Инваса, от которых уже недалеко было до страны магнатов-оборотней, где Увар рассчитывал задержаться на пиры с гордыми властителями той земли — и пополнить запасы в дорогу. Где-то в тех же краях было разбойничье капище, в котором Юлди чуть было не убили во время первого его путешествия. Князь Инвас сидел в городе Дульме, который каждому тафелонцу казался большой и неопрятной деревней. Возле Дульме рос вековечный лес, каждое дерево в котором было священным, и Увар лично запретил Юлди туда соваться со своим топором. Юлди пожал плечами. Он уже не был тем мальчишкой, безумно обиженным на недоверие товарища по оружию, вымещавшим злость на языческих идолах. По договору с Тафелоном он имел право проповедовать истинную веру и считал это дело куда важнее, чем уничтожение священной рощи. Когда город склонится перед Заступником, старые идолы отправятся на дрова без его участия. А перед Заступником город склонится. Не может быть, чтобы люди не захотели отвергнуть ложную веру во имя истины.

Врени не слишком радовалась новому походу, но её, как всегда, не спрашивали. И навязанному святоше она тоже не была рада. Сколько раз ходили без него, а теперь — дожили! — слишком важное дело, чтобы обойтись без монаха. Брат Юлди должен был вести записи похода. Составлять карту. И даже вести торговлю, как будто он в ней хоть что-то смыслил! И, уж конечно, этот сопляк собирался проповедовать!

Он проповедовал всегда. Во время дневных переходов без устали трепался о неизмеримой милости Заступника со всеми, кто ехал рядом. Во время привалов учил мальчишек и девчонок отряда, что нельзя воровать, ругаться и драться с местными детьми. Если кто-то заболевал, сидел у постели больного и втолковывал, мол, исцеление зависит от воли Заступника. А как же Врени? А что Врени, она орудие в Его руках.

Орудие она, как же! В руках Заступника!

Больше всего святоша радовался, если они задерживались в каком-нибудь городе. Тогда он находил толмача и шёл рассказывать местной черни про «истинную веру». Рассказывал он странновато, то пересказывал жития святых, то повествовал о своих приключениях, а то и вовсе вызывал особенно сомневающегося язычника подраться на кулаках или топорах. Мол, Заступник направит его руку. В прошлый раз даже с оборотнями подрался и ведь победил. Они сразу же уверовали. Враг знает что такое был этот Юлди.

Вот и сейчас, едва они остановились возле Дульме, как он ушёл из лагеря и отправился в город. Тафелонский там понимали похуже, чем в более западном Пьярбе, но за толмачом дело не встанет.

День ещё не склонился к вечеру, когда в лагерь вернулась увязавшаяся за святошей Ольви и тоненько завыла. Как по покойнику. Все уже знали, что от перепуганной оборотницы не стоило и ждать человеческого облика и объяснения. С другой стороны, переживать попусту она тоже привычки не имела.

Юлди проповедовал на широкой площади недалеко от княжеского терема. Он успел подраться с тремя язычниками и выиграть каждый из трёх поединков, и давно уже отвечал на заковыристые вопросы языкастых баб, собравшихся поглазеть на новое чудо. Но вдруг толпа раздвинулась, пропуская вперёд… седого как лунь старика в белых одеждах. В одной руке он держал факел, в другой — дубовый посох. На поясе старика справа висел конский череп, а слева, к ужасу монаха — человеческий. Юлди оглянулся. Весёлого толмача Кердаса как ни бывало. Малютка Ольви отчего-то отчаянно взвыла и бросилась наутёк. Старик остановился напротив монаха и выжидающе уставился на него.

Юлди сжал левой рукой чётки и уставился в ответ на старика. Тот чего-то ждал и под его взглядом монаху было откровенно неуютно. Но черепа, белая одежда, посох, да и почтение, которое оказывала старику толпа, подсказывала, что Юлди столкнулся со своим главным врагом: местным жрецом, поклоняющимся идолам. И отступать монах не собирался.

Ожидание затягивалось. Наконец, старик сделал призывающий жест рукой, в которой был зажат посох, и из толпы неохотно вышел какой-то человек. Обычный темноволосый человек с характерными для этих мест зеленовато-карими болотными глазами. Судя по всему, он очень боялся старика и почему-то опасался и Юлди.

Когда старик заговорил, стало ясно, что этот человек — его толмач.

— Кто ты такой, чужак, осмелившийся прославлять своего бога рядом со священной рощей? — сказал толмач.

— Я не чужак, — мягко ответил монах. Годы, которые ему пришлось прождать нового путешествия в монастыре, смягчили его характер. — Я гость князя Инваса.

Старик резко ответил.

— Никто не будет тебя принимать, если Крайвите запретит! — перевёл толмач. — Ты должен замолчать и уйти.

— Я сын Создателя, как и все люди, — отозвался Юлди. Он говорил не для старика, а для собравшейся толпы. Нельзя допустить, чтобы этот… Крайвите его выгнал. — Я подчиняюсь только моему господину Заступнику.

Крайвите засмеялся.

— Твой бог далеко, наши боги рядом. Приходи на рассвете в священную рощу. Ты сразишься с нашими богами. Если проиграешь — твоя кровь окропит корни священных деревьев.

Старик не стал дожидаться ответа, развернулся и ушёл.

Когда его нашли, Юлди был на седьмом небе от счастья. Он не сомневался в будущей победе. Как удалось узнать, Крайвите был Князем-Жрецом, самым главным человеком в этой проклятой языческой стране. Время от времени он объезжал подвластные ему земли в поисках подходящих людей для служения богам. Одних забирал к себе на остров, с которого невозможно было сбежать и на который нельзя было попасть без разрешения хозяев. Других отправлял богам в местных капищах. Это должно было обеспечить землям мир, процветание, хороший урожай, богатые караваны и прочие возможные радости.

А ещё говорили, что этот Князь-Жрец был сильнее всех прочих Крайвите, живших до него, и его воле уже двадцать лет никто не осмеливался воспротивиться.

И такому человеку Юлди бросил вызов?!

— Ты сошёл с ума, — безуспешно пыталась воззвать к его разуму Врени. — Ты сам погибнешь и всех нас погубишь.

— Заступник мне поможет, — безмятежно отозвался монах.

— Заступник! Когда это Заступник спасал от чёрной магии?! Ты понимаешь, что этот Крайвите — волшебник?! С ним даже хозяин Серой пустоши не справился, куда ты суёшься?!

— Хозяин Пустоши? — слегка заинтересовался Юлди. — Лонгин?

Лонгина знал весь отряд, именно через его земли проходила дорога на восток. Был он чёрным волшебником, человеком очень учёным и с его мудростью мог сравниться только его безобразный характер. Когда-то Лонгин заключил договор с папским легатом отцом Сергиусом и с Братством Помощи, остановил процветающий на Пустоши разбой и далеко продвинулся в изучении магии. А ещё за ним неизменно следовала свита из десятка ненавидящих его белых волшебниц.

— Лонгин, — подтвердила цирюльница.

— А что с ним случилось?

— С ним — ничего. Девки его дурные пытались помешать жертвоприношению. Крайвите о них и мараться не стал, послал своих людей. Они же дурные. Засомневались, а вдруг эти люди ни в чём не виноваты. Даже не сопротивлялись, когда их повязали. Если бы Лонгин не подоспел бы со своими иллюзиями…

Она сплюнула, предоставляя Юлди самому представить, что сделали бы с десятком белых волшебниц озверевшие язычники.

— Спасибо, что беспокоишься обо мне, — улыбнулся монах. — На этот раз всё будет по-другому. Крайвите выступит против меня лично, а меня защитит моя вера. И всех нас.

Непроизнесённое «даже тебя» повисло в воздухе между ними. Врени ещё раз плюнула и пошла разговаривать с Дакой.

На рассвете у священной рощи собралась толпа. Против всех обычаев, в рощу, кроме Юлди, пустили пятерых представителей отряда, включая Врени, и столько же посланных от князя Инваса. Обычно сюда заходили только жрецы — и жертвы. Юлди был безмятежно-спокоен, как всегда, одет в причудливую рясу своего ордена поверх кольчуги. И, конечно, как всегда с ним был его боевой топор. Стоя против одетого во всё белое Князя-Жреца, монах казался посланником ночи.

Они вышли на поляну, вокруг которой стояли заляпанные снизу кровью деревянные идолы. Князь-Жрец начертил острым концом посоха круг и предложил Юлди войти в него. Юлди шагнул вперёд, безмятежно улыбаясь. Крайвите встал напротив и ударил посохом в землю. Хотя под ним была обычная земля, раздался устрашающий грохот. Вокруг потемнело, стало трудно дышать. Поляна заволоклась густым туманом, от которого пахло почему-то разверстой могилой. В этом тумане Врени увидела, как Юлди пошатнулся, с трудом воздел руки и принялся молиться Заступнику. Глядя на него, Увар внезапно опустился на колени и принялся повторять за монахом слова молитвы. Его примеру последовал старый Берток, Кривой Эб и Харлан. Чувствуя себя полной дурой, Врени тоже опустилась на колени. Молиться здесь Освободителю она не могла, Заступнику — не хотела. Но остаться на ногах, когда твой оберст на коленях…

Туман постепенно рассеивался, отступал, окружая старика грязно-серым плащом. Послышались птичьи трели. Солнце заиграло на листьях дубов. Юлди окончил молитву.

Старик заскрежетал зубами и снова ударил посохом о землю. На небе загремел гром. Откуда-то из пустоты между Крайвите и Юлди вдруг появилась здоровая секира, которая сама, без человека, напала на монаха. Его лица Врени не видела, но ясно было: святоша не испугался. Он выхватил из-за пояса топор и отразил нападение. Подраться он всегда любил, даже чересчур для святоши. Обменявшись с секирой первыми ударами, он снова затянул молитву Заступнику. Увар подхватывал каждое его слово, а за ним и остальные члены отряда. И это, как ни странно, помогало. Вот монах ударил, увернулся, ударил сильнее… секира отлетела в сторону и упала за границей круга, а Юлди шагнул к пустому месту перед собой, опустился на колени и осенил пустоту священным знаком. Когда он поднялся на ноги, в круге лежал человеческий скелет. Монах отошёл к границе круга и скелет превратился в пыль, которую унесло потерей ветра. Люди князя Инваса испугано зашептались.

Новый удар посоха — и вот в безоблачном небе появилась туча, из которой на землю полился ледяной дождь, в котором холодные капли воды чередовались с огромными градинами. Врени вскинула руки, пытаясь защитить голову, проклятый колдун захохотал и произнёс несколько непонятных слов, от которых Юлди как будто даже съёжился. Боль была нестерпимой и сердце цирюльницы вдруг заволокла такая ужасная тоска, что хотелось немедленно сдохнуть. Кто она такая? Что она тут делает? Зачем вместо службы Освободителю который год таскается с этим проклятым отрядом? Сквозь дождь и слёзы она увидела, как Юлди, не пытаясь защитить голову от градин, с трудом расправляет плечи. Кажется, он снова начал молиться, но на этот раз молитва не помогала, а потом…

Крайвите со страшным криком подпрыгнул на месте и упал на землю. Наконец развеялся окружающий его туман. Дождь прекратился. Туча исчезла. Юлди вытер мокрым рукавом лицо и шагнул вперёд, поудобней перехватывая топор. Из-за деревьев тут же выступили местные жрецы — одетые в белое длинноволосые разбойники с копьями наперевес.

— Уходить, — сказал один из них на ломаном тафелонском. — Уходить и не вернуться. Сейчас.

Увар переглянулся с товарищами, пожал плечами.

— Юлди, — позвал он. — Мы уходим.

Монах посмотрел в лицо оберста и тоже пожал плечами.

— Пойдёмте, — согласился он.

Вечером в лагере малышка Ольви от чего-то отплёвывалась, выла и отказывалась есть или превращаться в человека. Врени поймала паршивку, чтобы как следует осмотреть, и нашла запутавшийся в густой волчьей шерсти священный знак.

Глава вторая Похищение

Хотя они быстро уехали из Дульме, новости бежали перед ними, и магнаты-оборотни встретили Юлди как героя и чуть ли не святого. Врени с сомнением наблюдала за монахом. Ему не пошла на пользу его победа. Очень уж он заважничал. Вся надежда была на то, что местный епископ вправит сопляку мозги… но епископ Ерсус предпочёл не перечить своей пастве и даже подтвердил, мол, если юный брат будет и дальше следовать стезёй Заступника, кто знает, после смерти он, возможно, и удостоится…

Оставалось только плеваться, глядя как Юлди неумеренно пьёт, напропалую хвастается и вызывает на поединки молодых оборотней. Утешало то, что он покуда побеждал. Оборотням их будущий святой покровитель в таком настроении нравился больше прежнего и ничего странного они в его поведении не замечали. Они все на пирах хвастались, дрались и пили. А потом снова хвастались.

А потом, перед самым отъездом отряда, Юлди пропал.

— Ну что, Большеногая? — хмуро спросил Увар. Цирюльница ходила разговаривать с женщинами, которых она лечила, пока остальные праздновали. Были среди них как оборотнихи, так и обычные люди.

— Ничего, — в тон ему отозвалась Врени. — Оборотнихи руками разводят. Женщины боятся. Глаза прячут и молчат.

— Руками разводят, говоришь, — хмыкнул оберст. Все их «друзья навек» поступили точно так же. Мол, не знаем мы, куда пропал святой человек. Наш нюх против святого бессилен.

— Позови Ольви, — предложила цирюльница. — Она Юлди где хочешь учует.

— Они ей шею свернут, как только мы девчонку с поводка спустим, — отмахнулся Увар. В землях оборотней Ольви держали на привязи при приёмной матери, потому что хозяева страны грозились утопить «дурного щенка». А ещё здесь мальчишки отряда никогда не лазали по чужим погребам, потому что с оборотнями такие шуточки не проходили.

Тут уже цирюльница развела руками.

— Я спрашивал, может, мы его сами поищем, — продолжил Увар. — Неужто не найдём?... Юлят. В дом пригласили, будто за делом, мы посмотрели — нет его там. А сами только лапами разводят. Дескать, на всё воля Заступника и его посланника святого Юлди. Намекают, будто его могли на небо забрать. Для наставлений.

— Думаешь, его убили? — встревожилась црюльница.

— Кто, магнаты эти хвостатые? — скривился оберст. — Тогда бы нам давно голову виновника бы принесли. Ладно, Большеногая, поговорила — и иди себе. Готовимся выступать.

— Без Юлди? — удивилась Врени. Не то чтобы ей этот святоша зачем-то сдался, но непохоже было на Увара — бросать товарища.

— В Дарилике писаря наймём, — отрезал Увар. — А с Юлди хлопот много. Иди, Большеногая, не мешай.

Юлди проснулся в полной темноте. Болела голова, напоминая, что не надо было вчера на спор выпивать ту горькую настойку. Что ж он нёс-то?... Мол, Заступник его осеняет своими крылами… почему крылами? Откуда они взялись? Осеняет, значит, а потому он сейчас осушит эту чашу… а потом… потом…

Куда-то он обещал забраться… или выбраться… ах, да. Выбраться. Не иначе как Враг попутал. Спьяну. Откуда он собрался выбираться на спор с оборотнями-то? Что ж так темно? Ночь, что ли? Одно хорошо, есть не хочется.

Он кое-как поднялся… лежал он, похоже, на охапке соломы, укрытой холстиной. Поднялся, подождал, пока пройдёт головокружение, нащупал ближайшую стену и принялся исследовать своё… жилище. Наткнулся на что-то большое и твёрдое… что-то брякнуло. Ощупав, монах обнаружил накрытую крышкой кадушку со свежей водой и поднял с пола упавший ковш. Возблагодарил Заступника, зачерпнул и жадно припал к ковшу. Стало намного лучше. Вторым ковшом он умылся и почувствовал себя человеком.

Дальнейшие исследования были не такие радужные. Как выяснилось, он проснулся в бревенчатой… хижине?... без окон и дверей. Кроме кадки с водой, там стоял ещё невысокий, не выше ладони, чурбак, на котором лежал накрытый полотном ломоть хлеба. Вина в хижине не было. Что-то он вчера такое нёс… Про отшельника, кажется. Тот питался хлебом с водой… целый месяц. Юлди сделалось нехорошо.

Подшутили над ним так, что ли?

А где остальные?

Ох…

На том пиру Увара, кажется, не было… ну да… Юлди пригласили одного… Они начали пить на дворе у Корна… потом пошли к Друджи… А потом… потом вроде к Урлику… И как-то странно они ходили… петляли вроде… вчера-то он и сам по прямой не ходил… А сегодня вспоминается… Будто… Следы запутывали?... Да нет, глупость какая. От кого им следы-то запутывать? Они же друзья!

Значит, он расхвастался и они решили проверить, крепка ли его вера и велика ли милость Заступника. Так. А что ещё?

Юлди опустился на колени и принялся горячо молиться.

Последнее время Увар так наловчился замечать её присутствие, что Врени ровным счётом ничего не удавалось подслушать, её всегда прогоняли. Отряд снялся с места как будто даже поспешно, и, не делая остановок кроме необходимых, углубился на восток в земли очередных язычников, живших на границе с Дариликой. Далеко они, правда, не ушли. Встретили караван, который по просохшей дороге как раз отправлялся на запад, Увар о чём-то переговорил с его начальником, а после велел разбивать лагерь. Мол, тут будем отдыхать. Ничего объяснять он Врени не собирался, та только и сумела, что приметить: Карско, Габор, Фатей, Иргай, Нифан и Стодол, а с ними ещё Хисий и Енай отправился с тем караваном, причём перед дорогой они искупались, сменили одежды и оружие на чужое, искупали коней, а Харлан ещё зачем-то окурил их дымом. Всех, и людей, и их лошадей тоже, хотя лошади протестовали против такого обращения. Что это был за странный ритуал, Врени тоже не поняла.

Пока стояли — возле дороги, ни от кого ни таясь, — мимо на запад прошёл ещё один караван, а на следующий день подъехал чужой отряд, похоже, из соплеменников Харлана. Разговорившись с Уваром, они остановились рядом. К вечеру в лагерь прискакал Фатей и Увар отдал приказ сворачиваться. Мол, пора и честь знать.

Помолившись, Юлди снова задумался. На пир он с собой не брал ни топора, ни кольчуги, и сейчас у него при себе был только нож, которым он резал мясо. И чётки. Чётки не потерялись, это было хорошим знаком. Бояться было нечего. Заступник на небе сбережёт своего слугу. Кроме того, здешние оборотни все как один были его друзьями. Вреда они ему точно не хотели. Тогда что? Испытание? Монах прислушался. Похоже было, что хижина была вкопана в землю и где-то наверху шумел лес. Такого он ещё никогда не видел. Тайных ходов тут тоже не было. В детстве и юности Юлди частенько лазал по горам, но сейчас в нём не было уже былой лёгкости, да и бревенчатые стены не похожи на камни. Он снова прислушался. Шумел лес, но вот человеческих голосов было не слышно. Он вернулся к чурбаку и ощупал кусок хлеба. Припомнил как постился, откладывая скромный ужин до самой ночи. Похоже было, что хлеб ему положили несколько часов назад. Сколько же он проспал?

Послышался крик совы. Это ободрило монаха. Сейчас ночь, потому-то так и темно.

Он снова опустился на колени и принялся молиться, перебирая чётки. Пока шесть раз возносишь хвалу Создателю, весной проходит один час[53].

Он терпеливо молился и был вознаграждён: на пятнадцатом повторе сверху пробился пока ещё бледный лучик света. Юлди довёл молитву до конца и снова огляделся. Он находился на дне бревенчатой клетки, в самом верху которой под навесом были прорезаны окна. Большинство из них были слишком маленькими, чтобы туда можно было пролезть, но два — одно выходило на север, другое на запад — явно использовались вместо дверей. Почему здесь не поселилось лесное зверьё, было понятно: дикие животные не выносили запаха оборотней и ни за что не стали бы жить в их логове. А оборотнями здесь действительно пахло. Юлди, привыкший к обществу местной знати, сперва и не обратил внимания на знакомый запах. Но он был. Когда солнце поднялось повыше, монах разглядел на брёвнах царапины и застрявшие шерстинки. Что это за место? Тюрьма? Охотничий домик, только для оборотней? Склад для продуктов? Нет, глупость какая. Будь тут еда, звери бы всё равно наведались и сожрали бы.

— Эй! — закричал монах. — Кто-нибудь! Кто меня слышит! Эй!

Наверху стих птичий гомон, но человеческий голос так и не зазвучал. Юлди разозлился. Это не его тут поймали в клетку. Это самому Заступнику нанесли обиду. Чего они хотят? Задержать его, чтобы он молился за них? Посмеяться над ним? Проверить его веру? Ждут чуда?

Голова немного кружилась и казалось, что стены вот-вот упадут на него и погребут под собой. Монах ещё раз умылся и потряс головой. Привидится же такое с похмелья. Так дело не пойдёт. Негоже ему сидеть и ждать непонятно чего. Заступник не допустит поношения веры. Дайте только выбраться — он объяснит нерадивой пастве, каково это — шутить над пастырем.

Юлди смерил взглядом стену. Тут высоты-то — в полтора-два раза больше его роста. Упереться бы да ухватиться — и он до окошка живо доберётся. Плохо, что клетушка такая маленькая, не разбежаться. С разбегу было бы проще. Но раз нельзя разбежаться, можно оттолкнуться. Монах ещё раз оглядел окна и выбрал западное. Отошёл к восточной стене, оттолкнулся от неё, подскочил к западной и попытался влезть, опираясь на брёвна руками и ногами, но не сумел удержаться. Стена, похоже, не стояла прямо. Проклятые оборотни наклонили её внутрь. Монах поднялся с земли и перевёл дыхание. А он-то думал, с похмелья кажется.

Юлди подошёл к углу. Если опираться сразу на две стены, может быть, и получится.

Фатей очень радовался, что его взяли. Увар сказал — отличишься в походе, долю в добыче будешь брать. А Харлан сказал — отличишься, Васса твоя будет. А Васса… Длинноногая Васса, быстрей которой никто не бегает…

Он одёрнул себя. Потом. Всё потом. Сейчас — найти Юлди. Не мог он сбежать. Не тот человек. С ними шёл. Значит — украли.

Фатей не любил леса. И оборотней не любил. В его народе с мохнатыми чашу не делили. Он терпел Ольви, раз уж она так полюбилась сестре. Но Ольви — она почти как собака. И с каждым днём всё больше собака. Дака не замечает. Собакой Ольви была хорошей. Пусть живёт!

А эти…

Фатей не ходил с ними пировать. И Иргай не ходил, и другие его братья. Мохнатые не знали их в лицо. Запаха не знали. Люди и люди. Тут много караванов ходит. Пока отряд гостил у мохнатых, три каравана на восток ушло и два на запад. Время такое. Караванов много ходит. Они в караван нанялись. Мохнатым что? Они караваны в гости не зовут. Только их отряд позвали, потому что хотели Юлди украсть.

Фатей подгонял лошадь. Он твёрдо знал: найдут они Юлди. Найдут и вернут. Не тот человек монах, чтобы бросить товарищей. Побратимов бросить. Нет. Не тот.

А леса… что леса? У Фатея хороший учитель был. Лес научил понимать. Думать научил. Как сделать, чтобы ведьма боялась, чтобы мохнатый боялся, чтобы упырь боялся. Всему научил!

Юлди устало разглядывал ободранные в кровь руки. Удержаться на стенах было невозможно. Он пытался. Проклятые оборотни с их шутками! Солнце уже не светило в восточное окно. Похоже, с рассвета прошло два часа, не меньше. Два часа бесплодных попыток. Он поделил ломоть на три части и съел одну из них. Надо было что-то придумать.

Юлди вознёс молитву Заступнику, чтобы Он укрепил дух своего служителя. Не может быть, чтобы он не нашёл выход из западни. Он сможет. Он справится.

Лёгкие шаги монах едва не прослушал, но вот кто-то задел сухую ветку и дал знать о своём присутствии. Значит, не оборотень. Разве что нарочно шумит.

— Кто здесь? — позвал Юлди, потом, помянув Врага, повторил то же на местном языке. Сколько-то слов он во время пиров нахватался. — Кто здесь, отзовись! Именем Заступника!

Ответом был придушенный вскрик. Потом в окно кто-то кинул ковригу хлеба и кольцо колбасы. А потом убежал.

Юлди доел утренний ломоть, запил водой и задумался. Судя по звуку шагов, сруб не весь под землёй. Проклятье, если бы здесь были хотя бы прямые стены!

Глава третья Похищение (продолжение)

Они встали во владениях магната Корна, в которых и пропал Юлди. Уговорить на это караванщиков было несложно, Увар заранее дал им денег и отпустил пару намёков на тему Тафелона, его базаров и торговых пошлин. Грамоту, правда, не дал. Сказал, позже писарь грамоту напишет. Караванщики, а пуще всех их глава Бадал ворчали, мол, не такая торговля у Корна, чтобы тут время тратить. Зачем оборотням их шелка? Фарфор они тоже не ценят. Разве что украшения… а чем Корн заплатит? Припасы в дорогу да железо, купленное у западных купцов. Дошли бы до ярмарки, получили бы хорошую цену. С магнатами, известное дело, не поторгуешься. Чуть что — саблю из ножен. Не человека, так телегу разрубят. Что им телега? Оборотни!..

Стодол, гордый тем, что Увар назначил его главой их маленького отряда, клялся, что за каждую телегу будет заплачено золотом, а уж от самого Бадала они и вовсе не отойдут. Вон, Карско и Габор — они не отойдут. И есть с ним будут, и спать с ним будут, и по нужде тоже с ним пойдут. Видал таких удальцов? Никакой оборотень с ними не страшен!

Бадал поворчал ещё, но согласился. Золото — это хорошо.

Едва с караванщиками уладили дело, Фатей, Иргай, Нифан, Хисий и Енай разошлись по округе, вроде как ноги размять после долгого пути. Каждый нёс с собой медный браслет с бирюзой, купленный у караванщиков. Хороший браслет, такой никому не стыдно надеть или подарить.

Лес был знакомый. Куда было деваться, пока у Корна гостили? Телеги отряда все на дворе у Корна стояли. Спали в людских домах. Фатей там не спал. Фатей в поле шатёр поставил. Иргай тоже. И другие. Кто понимал, что мохнатые — не люди. Часто гуляли. Каждое дерево знали в лицо. Людей знали. Те их не узнавали, конечно. Нет. Незнакомые, одежды чужие, страшные, с мохнатыми в дружбе. Сейчас всё пригодится. Округу поделили и ходили сейчас. Сейчас не время для грибов и ягод. А цветы собирать лучше в поле. Хворост только…

Девушку Фатей издалека заметил, белая рубашка мелькала между деревьев. Подкрался поближе. Невысокая, косы светлые, рукава рубашки расшиты красным узором, юбка цветастая, платок набок сбит. Имени её не знал, конечно, но видел раньше. На дворе у Корна работала, с другими девушками горницу убирала. А сейчас зачем по лесу гуляет? В руках ничего нет. Без дела среди бела дня в лес ходила? Кто ж её отпустил?

Девушка оглянулась, но Фатея в тех кустах больше не было.

Наевшись, Юлди уставился на кадушку. Что ж он за дурак такой! Он подтащил кадушку к стене и запрыгнул, надеясь оттолкнуться и ухватиться за нижний край окна. Проклятая кадушка не выдержала и с треском развалилась. Юлди упал в лужу и выругался. Враг их забери, оборотней. Не могли новую кадушку поставить. Монах осенил себя священным знаком. Нет, так нельзя. Это Враг его искушает гневаться. Так нельзя. Он снова оглядел свою темницу. К сердцу подступало отчаяние. Что он за пастырь такой? Почему пил да хвастался со своей паствой, а не наставлял в вере? Почему духовные дети, доверенные ему Заступником, испытывают своего пастыря, а не просят направить на истинный путь?

Юлди опустился на колени. Заступник помогает тем, кто, веруя, не сидит сложа руки. Монах достал нож и принялся подкапываться под нижнее бревно. У него достанет сил сокрушить нечестивые стены.

Кая опомниться не могла. Грех это большой, святого человека в порубе держать. А он ведь святой. Она пришла — молился. Уходила — опять молился. Громко молился. Ой, как плохо-то! Она ребёнком была, когда пришли чёрные люди и всё объяснили. На небе — Заступник, а под землёй — Враг. Будешь грешить — к нему попадёшь, а он ой как любит над людьми изгаляться по-своему! А будешь слушаться чёрных монахов — Заступник за руки возьмёт, рядом с собой посадит — ешь калачи да цветы собирай! Хорошо! Там, на небе всё по справедливости будет. Заступник не посмотрит, кто знатный, а кто нет, у кого две шкуры, а у кого одна. Он всех рассудит. Надо только быть хорошей и слушаться. Кая и слушалась. Отца с матерью слушалась. Господина Корна слушалась. Его жену Гразину слушалась. И ключницу Мазену. И отца Аполло слушалась, конечно.

А тут ей — грех-то какой! — сказали пойти в лес, да в лесу в окошко еду кинуть. Сам господин Корн сказал. А ещё сказал, если она будет болтать, он узнает и сожрёт её заживо. Как не поверить! Господин Корн матёрый волчище! Все знали, когда дурак Лойза к нему на двор залез, загрыз господин Корн Лойзу.

А святой-то человек именем Заступника её звал! Ох, грех какой! Ох, нехорошо. А что делать? Сожрёт её господин Корн. Ох, сожрёт.

Зашуршали кусты. Кая заполошенно повернулась, но там никого не было.

Показалось. Господину Корну-то недосуг, небось. А то ведь он бы мог. Обернётся волком да проследит, хорошо ли Кая слушалась. А что Кая сделает?

Издалека послышалось пение. Голос чужой, слова чужие, а только весёлые. И слушать приятно. Добрый голос. Чужой, а добрый. Не стоит его слушать. Матушка говорила, чужие всегда так. Сперва добрые, а потом… как оборотни. А, может, это и есть оборотень…

Тяжело дыша, Юлди уселся на лежащую в углу солому. Нож сломался, но яму он выкопал. Достаточную, чтобы ухватить бревно двумя руками. Заступник не оставит его в беде, Заступник придаст сил. Шутка оборотней затянулась и всё меньше походила на шутку. Упрятать пастыря под землю! Ещё и кадушка эта… тьфу! Дайте только выбраться отсюда. Он сокрушил языческого жреца, посрамил его ложных богов, а ведь Князь-Жрец в самом деле кого-то призывал… Монах поёжился, вспоминая видения, которые являлись ему в колдовском тумане. Но он выдержал вражьи нападки. Корн и его дружки пожалеют, что с ним связались.

Помолившись и отдохнув, монах подошёл к выкопанной яме. То, что он собирался совершить, казалось невозможным. Нужно быть оборотнем или и вовсе вампиром, чтобы выворотить из стены нижнее бревно. Но у них нет веры, а у него, у Юлди, есть. Монах покрепче ухватился, поднатужился и дёрнул. Ничего не вышло. Юлди попробовал снова. От рывка у него разжались руки и он упал на спину. Снова подступало отчаяние. Сколько оборотни его здесь продержат? День? Два? Или решат, что, не сумев выбраться, он недостоин их поучать, и бросят здесь навсегда? И воду он разлил, ничего не осталось. Юлди стало страшно и он разозлился. На себя, на оборотней, на бревно, на стену… Он не позволит над собой смеяться! Он не даст посрамить Заступника! В ярости ухватив бревно, Юлди дёрнул… Спину пронзила мучительная боль. Но бревно одним концом вылезло из-под стены! Монах возблагодарил Заступника, удвоившего слабые человеческие силы. Ничего. Всё получится. Заступник всегда помогает своим слугам.

Фатей нарочно запел. Чтобы девушка не боялась. Напугает девушку, убежит, расскажет — плохо будет. Надо, чтобы не рассказала. Надо, чтобы сама с ним заговорила!

Чужак оказался совсем нестрашный. Таких людей Кая уже видела, они водили свои караваны мимо их дома. Господину Корну они платили за право раскинуть свои шатры, за выпас коней и за пропуск без обид через его земли. Дальше на западе они продавали товар и шли обратно. Говорили, они много золота везут на восток. И с востока много везут. Чужак был молод, у него были очень чёрные волосы и такие же чёрные глаза. На поясе меч кривой. Одет был и вовсе чудно. Штаны широченные, а на голове шапка платком повязана. Говорили, они из тех земель идут, где деревья не растут и одна трава кругом. И воды мало. Как только живут?... Чужак ткнул себя в грудь и сказал:

— Фатей.

Кая кивнула, но своё имя называть не стала. Про себя он, видать, пел. Чужак широко улыбнулся.

— Куда идёшь, красавица? — спросил он. Говор у чужака был странный, но знакомый. Так все они говорили, кто с востока караваны вёл.

— Куда глаза глядят, а с утра глядели куда надо! — отозвалась Кая. Фатей засмеялся.

— А откуда идёшь, красавица?

— Где гуляла, там уже не найдёшь.

— А зачем искать? Вот ты, передо мной стоишь.

— И впрямь стою, — посмотрела на свои ноги Кая. — Это дело поправимое. Некогда мне стоять-то.

Она двинулась по тропинке прямо на Фатея. Тот белозубо улыбнулся и пошёл спиной вперёд. Кая аж засмотрелась. Тропинка-то петляет, а он все повороты повторяет и ни разу в дерево не врезался!

— По-людски-то ходить не умеешь? — спросила она.

— А я не по-людски? — удивился Фатей. — Я по-людски. Иду — на тебя гляжу. Глаза твои вижу. Хорошо! Нет, нет, не отворачивайся, красавица! Ты отвернёшься — я умру. Вот сей же час умру. Не веришь?

Он упал посреди тропинки. Кая не выдержала, рассмеялась.

— Вставай, — сказала она. Протискиваться среди кустов, чтобы обойти этого нахала, не хотелось, а если переступать, так небось под юбку заглянет.

— Не встану! — прижал руки к сердцу Фатей. — Умру — не встану!

Он потянулся к её босой ноге, но Кая поспешно отпрыгнула. Фатей вскочил на ноги.

— Не сердись, красавица, — сказал он уже без смешинки. — Не сердись. Всё возьми, только не сердись. Хочешь — голову возьми! Не хочешь? Браслет возьми! Голову не бери, плохая голова, браслет возьми, хороший браслет.

Он в самом деле снял с руки браслет замечательно-тонкой работы и протянул девушке. Искушение оказалось слишком велико.

— Возьми, красавица, — сказал Фатей, надевая ей украшение на руку. — Скажи, что простила.

Кая не ответила, вытянула руку, любуясь браслетом. Ах, тот был хорош! А если спросят, где взяла? Она заколебалась, но Фатей как будто почувствовал её сомнения и накрыл украшение рукой. У него была шершавая ладонь и горячие пальцы. Кая отдёрнула руку.

— Подруг позови, подругам подарим, — обещал Фатей. — Для красивой девушки ничего не жалко. У такой красавицы и подруги красивые, да?

Кая неуверенно кивнула. Очень ей надо, чтобы надутая Граська такой же браслет носила!

— Хочешь — тебе новый платок подарим? — предложил Фатей, продолжая улыбаться. — Как небо платок, как твои глаза. Ничего не жалко, только улыбнись. Завтра приходи — подарим. Я подарю. Я такие глаза во сне видел. Проснулся, на базар пошёл, платок купил. Клятву дал. Увижу глаза — подарю платок! Пошёл гулять — платок в шатре оставил!

Кая напряглась. Сейчас скажет, мол, пошли в шатёр, я тебе там платок подарю… знает она эти шуточки! Но Фатей как ни в чём ни бывало продолжал:

— Ты скажи, куда идёшь. Я только за платком схожу.

Девушка представила, как этот чужой человек является за ней на двор господина Корна, и замотала головой.

— Некогда мне, — грубо ответила она и спохватилась. Она же тут в лесу стоит, господин Корн, небось, решит, что она со святым человеком разговаривала!

Девушка оттолкнула Фатея и бросилась бежать по тропинке. Он почесал в затылке. Что такого сказал? Ту ли девушку нашёл? Или не ту? Зачем по лесу гуляла? Или к дружку бегала? Не похоже вроде.

Он в отдалении последовал за бегущей девушкой. Васса быстрее. Васса — как вихрь! А эта только себе мешает. Зато юбку подхватила, ноги мелькают — хорошо. А бежит она не в деревню, а на двор к мохнатым. К Корну бежит. И видно — не от Фатея бежит, а домой торопится. Хорошо. Побродить тут надо. Вдруг кто ещё от Корна в лес пойдёт. И за платком сходить, да. За платок жадный Витак много хочет. Фатей его для Вассы торговал. А ну как на два платка не хватит? А ну как и на один не хватит? Иргаю сказать? Он же не для себя, он для дела. А девушка хороша. И глаза — ух! — как небо. Как платок этот. А Вассе он лучше зайца с охоты принесёт.

Поразмыслив, Фатей повернул обратно в лес. Если по тропинке обратно пойти, можно выйти, куда там девушка ходила. Тогда и платок можно не дарить. Или подарить. Уж больно девушка хороша.

Фатей углубился в лес. Солнце ещё только поднималось по небу, лучи косо подсвечивали листву. Рядом с тропинкой виднелась прошлогодняя жухлая трава. Беззаботно пересвистывались птицы. Хорошо! Фатей принялся передразнивать птичье пение. Получалось до того похоже, что пернатые певцы слетались к тропинке, пытаясь перепеть нахала.

Насвистывая, Фатей отмечал все звуки леса, все шорохи в траве или ветвях.

Чуда не случилось, стена выдержала, но нижнее бревно Юлди всё-таки вытащил. Громко бухало в груди сердце, ныли разбитые руки и хуже того, болела сорванная от усилий спина. Он сделал то, что не под силу человеку. Обычному человеку, не воину Заступника. Ничего. Боль пройдёт. Заступник будет милостив. Главное Юлди сделал. Переведя дух, монах принялся орудовать бревном, чтобы развернуть его и упереть одним концом в окно, вторым в землю.

Они прятались за деревьями. Хорошо прятались. Не хотели, чтобы Фатей их увидел. От кого таились? Зачем?

— Уважаемые, — окликнул на местном языке Фатей. — Иду-иду, никого не вижу! Долго иду! Заблудился. Где кабак у вас? Кабак ищу.

Послышался недовольный рык и на тропинку ступили двое. Высокие — выше Фатея, плечи широкие, лица гордые. Оружия нет, штаны, куртка — из кожи. Видать, мохнатые. Говорят, если они сами зверя убили, сами освежевали, сами шкуру выделали да из неё себе одежду сшили — могут превращаться сколько хотят, она на них останется. Но по своей земле мохнатые ходят в дорогом сукне, в шелку да в бархате. И на поясе меч носят, чтобы, случись что, в драку вступить. Любят они подраться. А если и случится обернуться, так пусть рвётся дорогой шёлк, в том-то и гонор здешних господ, что им ничего не жалко.

Если эти мохнатые тут в кожаных штанах ходят, значит, задумали что-то. Дело у них тайное, для которого им звериное чутьё нужно. Потому и оружия нет. Не в зубах же им меч тащить.

Обдумывая это, Фатей безмятежно улыбался оборотням, которые настороженно принюхивались и присматривались к нему. Разоблачения он не боялся. Пусть нет такого колдовства, которое укроет от глаза и чутья оборотня. Колдовство не нужно. Будто на охоте запах никогда отбивать не приходилось.

— Кто ты такой? — неохотно нарушил молчание один из оборотней. Волчище, небось, здоровый. Пегий.

— Караванщик я, — отозвался Фатей. — С Бадалом пришёл. Бадал лагерь разбил, моя работа не нужна. Пошёл кабак искать. Заблудился!

От его наглости мохнатые даже как-то оторопели. Они ж привыкли, что люди все боятся. Привыкли страх и гнев чуять. И презирать людей, которые не могут понять по запаху, врёт собеседник или нет, тоже привыкли. Со своими-то мохнатые честные, потому что ложь насквозь видят. А вот с людьми — нет. Человека обмануть можно — не поймёт, а сам, как ни старайся, не соврёт мохнатым. А Фатей что? Фатея сам Медный Паук врать учил. Чувства свои в узде держать учил. Попробуй-ка почувствуй, врёт Фатей, шутит или правду говорит. Принюхивайтесь, мохнатые, не разберётесь.

— Нет здесь кабака, — процедил второй оборотень, чёрной с проседью масти. — Нечего тебе тут делать!

— Нет кабака? — с наигранным ужасом спросил Фатей. — Как так, уважаемые? Я пять дней ничего не пил, устал, к вам пришёл — у вас и кабака нету? А Бадал хорош врать. Пойдём, говорил, на закат, на закате кабаков много, сядешь за дубовый стол, девушки выпить поднесут…

Он прервал сам себя и с интересом уставился на собеседников.

— А девушки есть у вас? Я дома такую девушку оставил… ах, такую девушку! Пять дней не пил, работал, устал, не кабак, так хоть девушку, может, найду?

— Нет тут девушек, — зарычал пегий. — Нечего тебе тут ходить. Убирайся откуда пришёл!

Фатей успокаивающе поднял руки, показывая, что они пустые. Мохнатые были без оружия, а у него меч на поясе. С одним он бы и сладил, с двумя — не выйдет, с двух сторон кинутся. Да и не к чему ему с мохнатыми ссориться.

— Ухожу, ухожу, не сердитесь! — ответил он, одаривая оборотней ещё одной беззаботной улыбкой. — Нет кабака, нет девушек, зачем мне тут гулять? Приду к Бадалу, лягу у его шатра, пусть он меня поит. Обманул! Сманил и обманул!..

Он повернулся и зашагал обратно, прислушиваясь к звукам за спиной. Но, прогнав его, оборотни порычали вслед и успокоились, догонять не стали.

Выбравшись на волю, монах вознёс молитву. Может, Увар не заметил его пропажу, а то оберст и за драку с Князем-Жрецом сердился.

К месту его заточения вело несколько тропинок, но только одна была широкой и хорошо протоптанной. По ней Юлди и отправился. На каждом шагу спину разламывало нечеловеческой болью. Надо поскорей добраться до лагеря, там Большеногая его живо вылечит. Таиться Юлди в голову не пришло. Это оборотни пусть боятся, если встретятся на его пути. Нерадивая паства. Насмешки над пастырем — насмешки над Заступником. Юлди нисколько не испугался, когда его путь заступило два волка, пегий, серо-рыже-чёрный, и тёмный с проседью.

— Друджи, Урлик? — окликнул их Юлди суровым голосом. Художник их монастыря, брат Полди, был готов проповедовать оборотням и в волчьем облике, но Юлди сейчас хотел видеть перед собой человеческие лица.

Оборотни переглянулись и одновременно кувыркнулись через голову. И вот перед монахом стояли гордые магнаты. Пегий Друджи выглядел слегка смущённым.

— Когда я умру, — сказал им монах, — я не смогу предстать перед лицом Заступника и войти в Его воинство. С какими глазами я на Него посмотрю? Я, который так гордился своей паствой! Я, который так радовался вашему обращению! Держать в заточении духовного наставника! Испытывать его ловкость! Сказано, что не сила спасает, а вера. Много веры вы выказали!

Спина болела так, что Юлди стоял прямо только огромным усилием воли, но пуще телесной боли были моральные муки. Он считал их друзьями, он пировал с ними — а сам упустил их души!

Оборотни тревожно втянули лесной воздух и упали на колени.

— Прости, — не склоняя головы, попросил Урлик. — Мы не хотели тебя обидеть!

— Не меня вы обидели, а Заступника! — резко ответил монах. — Кто поднимает руку на Его посланцев, тот поднимает руку на Его самого. Вы поступили как язычники, а не добрые верующие!

Друджи рванулся вперёд, схватил Юлди за руку и поцеловал.

— Прости! — взмолился пегий оборотень, наконец склонив свою гордую голову. — Враг попутал!

— Не сердись на нас, — подхватил Урлик, тоже целуя монаху израненную руку. — Враг попутал.

— Пойдём с нами, — позвал Друджи, поднимаясь на ноги. — Пойдём, стол уже накрыт, только тебя ждут!

— Я не голоден, — отрезал Юлди. Урлик тоже встал и, обняв монаха за плечи, настойчиво повлёк куда-то в сторону от тропинки. — Мне нужно к Увару.

— Дай нам загладить свою вину, — снова взмолился Друджи, подхватывая Юлди под руку. Монах и не хотел, но опёрся на оборотня. — Неужели ты уйдёшь от нас в гневе, в изодранной одежде?..

— Для нас бесчестьем будет тебя отпустить в таком виде, — подхватил Урдик. — как мы посмотрим в глаза твоих друзей? Своих братьев? Пойдём с нами, ты найдёшь и стол, и баню, и постель, достойную посланника небес, и девушек, которые её согреют, и новое платье…

— Я монах, я дал обеты, — напомнил Юлди. Мысль о бане, о приличном столе, хорошей постели показалась ему привлекательной. Девиц на крайний случай можно отослать прочь. Ещё один день ничего не решит, зато он будет не такой уставший и избитый. Может, к завтрашнему утру пройдёт и спина. К тому же раскаяние оборотней было неподдельным. Они очень гордые, если он не покажет, что простил, их сердца будут разбиты. — И пошлите человека к Увару! Мы должны уже выступать! Я задерживаю отряд!

— Непременно пошлём, — пообещал Друджи.

Глава четвёртая Подмога

Кая была очень обижена. Когда она вернулась на двор к господину Корну, оказалось, что и другие девушки хвастаются обновками. И Граська, и Златка, и Данутка… у Каи был самый простой браслет! Самый дешёвый! Все только посмеялись над ней!

Улучив время, Кая выглянула со двора… и увидела у самых ворот недавнего караванщика.

— Красавица! — обрадовался он ей. — А я-то всё думал, в каких хоромах такая девушка живёт! Фатей ходил-ходил, голубой платок добыл. Возьмёшь — счастье найдёшь, не возьмёшь — сердце разобьёшь.

Караванщик, о котором подружки смеялись, вот, мол, самый бедный тебе достался, полез за пазуху и достал оттуда… Заступник! Платок был — как кусочек неба… Такой лёгкий, воздушный и нежный… как будто Фатей влез на самое высокое дерево и ножом вырезал лоскут с небес. У Каи вырвался вздох.

— Понравился? — улыбнулся Фатей.

— Краденый, небось, — для вида нахмурилась девушка.

— Для такой красавицы — краденый? — схватился за сердце Фатей. — Я за ним реку переплыл, огненный ров перепрыгнул, великана победил и змея задушил, вернулся, упал в ноги Витаку — всё возьми, коня возьми, душу возьми, жизнь мою возьми, меч возьми! Платок дай. Девушек подарить надо! У неё глаза — как небо. Будет платок, будут ярче сиять, будут люди смотреть, говорить: всех-то она краше.

Кая рассмеялась и протянула руку. Фатей ловко отдёрнул платок.

— Даром не отдам.

Кая поскучнела и отвернулась. Были бы у неё деньги на такую красоту, не бегала бы она босиком по двору, жила бы в тереме, каждое утро мёд бы ела.

— За поцелуй отдам, — продолжил несносный караванщик. — Если позволишь самому платок на тебя надеть.

— Всё у тебя шуточки! — рассердилась Кая.

— Кто ж такими вещами шутит? — совершенно серьёзно ответил Фатей. — Моё слово твёрдое. Дашь себя поцеловать — твой платок. А не дашь — Фатей его изрежет, а лоскуты в землю втопчет. Решай!

Кая даже застонала. Такую красоту! Как можно! А несносный уже достал нож и приготовился испортить волшебную вещь.

— Не надо! — испугано закричала девушка.

— Дашь поцеловать? — азартно спросил Фатей.

— Дам, дам, — замахала на него девушка руками. — Только не здесь. Здесь люди увидят. И в лагерь я к вам не пойду!

— Не надо в лагерь, — спокойно отозвался караванщик и кивнул на тропинку к лесу. — За деревья зайдём, никто не увидит. Мне поцелуй, тебе платок и моё сердце.

Фатей позволил девушке самой выбирать дорогу и шёл рядом, заманчиво помахивая синим платком. Вспоминать не хотелось, как они всем отрядом торговались с жадным Витаком, уговаривая не заламывать цену. Купец-то не оборотень, его не обманешь, сразу чует, где пожива. Но оно того стоило. Пока они шли, Фатей всё говорил да говорил. Неважно, что нести. Важно, как. Чтобы девушке смешно было, чтобы девушке спокойно было. Чтобы девушка с ним не то что в лес, в шатёр захотела. Чтобы сама к нему в седло попросилась. Фатей обещал привести из похода шёлковый пояс с самоцветами, а девушка в это время искоса разглядывала его лицо.

У Каи сердце колотилось как бешеное, когда они зашли в лес и остановились, убедившись, что со двора их не видно и никто за ними не подглядывает. Красивый парень этот караванщик. Только бы маменька не узнала, как Кая с чужим человеком в лесу гуляла. Маменька скажет, такой пошутит — и бросит. А он не бросит. Неужто бросит? Кто бы стал кому попало такие платки дарить?... Видать, до сердца она ему дошла. Такой не обманет.

Она повернула к Фатею лицо и зажмурилась. Горячие губы коснулись её щеки, а после девушка почувствовала невесомое прикосновение шёлка к шее.

Кая открыла глаза ровно в тот же миг, когда Фатей вдруг стянул углы платка, пережимая девушке дыхание.

— Тихо, — прошептал этот страшный человек. Ой, мамыньки… Зачем она только его послушала?! — Не бойся. Не будешь врать — останешься жива. Тихо. Куда ты ходила сегодня утром? Не кричи. Закричишь — умрёшь.

Он ослабил платок.

— Тебя поймают! — сердито и испугано пригрозила девушка. — Господин Корн…

— Я не боюсь господина Корна, — отозвался Фатей и снова затянул углы платка. — И ты не бойся. Подумай. Куда ты ходила сегодня утром?

— Я не могу! — пискнула Кая и закашлялась. — Господин Корн…

— Он ничего не узнает, — пообещал Фатей, опять затягивая, а потом ослабляя платок. — Если сейчас не ответишь — умрёшь.

Кая заплакала.

— Зачем я тебя только встретила!

— Не плачь, красавица, глаза испортишь, — как ни в чём ни бывало посоветовал Фатей. — Отвечай.

— Господин Корн… — начала Кая и закашлялась. Фатей терпеливо ждал. — У него убежище в лесу… он сказал… сказал еды туда отнести.

— Кому ты относила еду?

— Святому человеку! — выпалила Кая. — Который с караваном пришёл.

— Ты его видела?

— Нет! Но слышала! Он молился!

— Ты с ним говорила?

— Нет! Господин Корн запретил! Сказал, загрызёт!

Она заплакала.

— Не плачь, красавица, — рассеянно произнёс Фатей. — Не загрызёт тебя господин Корн.

Он поднял платок повыше и завязал девушке рот, потом привязал её приготовленной верёвкой к дереву так, чтобы узлы были у девушки под руками.

— Будь умницей, не кричи, — сказал Фатей. — Не бойся, я тебя не шибко привязал. Сама развяжешься. Только не дёргайся, узлы затянешь, сложнее будет.

Преспокойно повернувшись к Кае спиной, он бросился бежать.

Нужно было торопиться. Теперь они знали точно, кто украл и где прячет.

В лагере уже было всё готово. Самая лучшая лошадь, а Фатей — лучший наездник, самый ловкий и лёгкий из всех. Впрыгнув в седло, он махнул рукой товарищам и умчался по дороге на запад. Надо было привезти Увара. Надо было выручать Юлди.

В этот раз Увар не посылал вперёд разведчиков, сам поехал перед отрядом. Отдохнувшие кони принесли оберста ко двору Корна ещё до рассвета. Увар, конечно, не один вперёд отправился, взял с собой лучших бойцов в отряде. Был с оберстом и Фатей, который выпросил себе свежего коня, оставив своего у чужого отряда. Те, впрочем, собирались вскоре тронуться следом. Надо, мол, братьев поддерживать против мохнатых. Остановившись неподалёку, Увар облачился в доспехи и кивнул Фатею.

— Показывай.

Лесная тропинка была плоха для коней. Идти пришлось пешком. Фатей уверено дошёл до того места, откуда его вчера прогнали оборотни. Вскоре после этого тропинка разделялась. Фатей пожал плечами и выбрал ту тропку, которая брала восточнее. Надо будет проверить их все.

Далеко они не ушли. Зашумели кусты и на тропинку выскочили волки. Фатей сразу узнал их — по масти, по глазам. Волки зарычали. Увар обнажил саблю. Фатей, а за ним и остальные, последовали его примеру.

— Похоже, мы не ошиблись, — громко сказал Увар. — Вон как хозяева нас встречают.

Волки зарычали громче. Увар пожал плечами и пошёл на них, держа саблю наготове. Волки попятились. Когда оберст подошёл на расстояние удара, оборотни прыгнули в сторону и скрылись между деревьями.

— Будьте настороже, — приказал Увар. — Не ровен час вернутся.

Тропинка вывела их к вкопанному в землю срубу без дверей. Недалеко от земли виднелись окна: два поменьше и два побольше, впору для человека. Или волка. Фатей, не раздумывая, подскочил, уцепился за большое окно и заглянул внутрь. Переливчато присвистнул.

— Пусто, — крикнул он и спрыгнул вниз. — Хей, а Юлди тут был! Вон его чётки, а вон — нож сломанный.

Он белкой взобрался по прислонённому к окну бревну и подивился силе пропавшего монаха. Эдакую дуру из стены выворотил!

— Гляди, оберст, — показал Фатей свои находки.

— Значит, был, — кивнул Увар и забрал чётки и обломки ножа. — Пошли. По-другому с оборотнями поговорим.

Они вернулись к развилке и пошли по второй тропке, той, которая вела западней. Тропка вывела их на большую поляну, посреди которой за высоким забором стоял деревянный дом. Похоже, никаких служб тут не было, ни конюшни, ни кузни, ни даже курятника, и для хижин человеческой прислуги за забором не оставалось места. А ещё в заборе не было ворот. Оборотням ворота ни к чему, оборотни или через норы пролазят или перепрыгивают, а припасы просто перекидывают, которые не хрупкие. Увар снова обнажил саблю и рукоятью постучал в крепкие колья забора.

— Эй! — крикнул он. — Принимайте гостей!

Изнутри не ответили, но Харлан заметил крадущуюся между деревьев тень и подал сигнал. Матёрый серый волк, уже не скрываясь, вышел на поляну и зарычал.

— Здравствуй, Корн, — с лёгкой насмешкой поприветствовал знакомца Увар. Волк был знакомый, пепельно-серый, с проплешиной над правым глазом. Оборотень рыкнул, кувыркнулся и распрямился уже человеком. Господин Корн и в человечьем облике был той же пепельно-серой масти. Правая бровь его была рассечена шрамом.

— Не могу того же пожелать, — проворчал оборотень. — Что вы здесь забыли? Кого ищите?

Увар швырнул к его ногам чётки и сломанный нож брата Юлди.

— Нехорошо обманывать друзей, — тихо сказал оберст. — Это мы у тебя в порубе нашли.

Корн зарычал. Из-за забора выскочили Друджи и Урлик и встали за спиной своего вожака.

— Ты обвиняешь меня во лжи? — спросил Корн.

— Я обвиняю тебя в краже, — отозвался Увар. — Не впервой чужую скотину воровать, теперь за чужих людей принялся?

Корн оскалился и покосился на своих товарищей, но Урлик и Друджи отводили взгляды.

— За такие слова принято платить, — процедил вожак.

— За мной не станет, — пожал плечами Увар. — Лишь бы ты не испугался.

Корн кивнул Урлику, тот прыжком перескочил через забор и вскоре вернулся, неся с собой саблю. Подавая оружие вожаку, он что-то шепнул, указывая на Фатея. Люди Увара попятились, давая место для боя.

— Давно не исповедовался? — усмехнулся оборотень.

— Кому мне исповедоваться? — в тон ему отозвался Увар. — Зато у тебя на это было вдосталь времени. Он сбросил плащ на руки Фатею.

— Когда ты умрёшь, я заберу жизнь этого прохвоста, — кивнул на юношу оборотень. — А прочие твои люди пусть убираются и больше через мои земли не ходят.

— Сперва со мной справься, — посоветовал Увар.

Они с Корном начали медленно сходиться, держа сабли перед собой. Поначалу казалось, что силы неравны. Оборотень был выше, крепче и шире в плечах, чем невысокий щуплый Увар. Одно только, что на Корне куртка кожаная, а на Уваре кольчуга. Требовать снять её Корн постыдился: сам-то две шкуры носит, раны быстро затягиваются.

— Подходи ближе, пёс, я тебе уши-то обрежу, — медленно проговаривая каждое слово, Увар принял боевую стойку и слегка прищурил правый глаз. Его лицо словно застыло, выражая непреклонную решимость.

Корн не ответил на оскорбление, лишь коротко и отрывисто взрыкнул и бросился вперёд, занося саблю для размашистого, сокрушительного удара. В этот удар он вложил всю свою ярость. Клинки встретились, высекая искры, а поединщики разошлись на полшага.

Князь Корн был опытным воином, его движения были быстры, а удары сильными, но он не позволял ярости взять над ним верх. Оскалив зубы то ли в усмешке, то ли в свирепой гримасе, он лихо рубил саблей крест-накрест, тесня Увара.

Оберст уже помалкивал, на его лице из-под шлема показались капли пота, противник был слишком стремителен. Новый удар оборотня проскользнул по клинку Увара с протяжным звоном, рука оберста дрогнула от силы удара, и Увар стал отходить назад. Хрипло расхохотавшись, будто предвкушая победу, Корн усилил натиск. Увар едва успевал парировать удары клинка, сыпавшиеся на него непреодолимым потоком. Сабля Корна резко бросилась вперёд, Увар парировал, парировал умело, но сил у него оставалась не так много, как у соперника и клинок оборотня с силой ударил Увара по плечу. Брызнули на землю рассечённые звенья кольчуги. Лицо оберста на секунду дрогнуло, но в то же мгновение вернуло хладнокровное выражение. Корн, прокручивая саблей извилистые петли, медленно начал обходить Увара, он уже не сомневался в своей победе, играл с противником. Играл с своей добычей.

— Устал? Много поможет тебе твоя кольчужка. Зря не снял, умрёшь уставшим, — насмехался он.

Сам оборотень не выказывал никаких признаков усталости, даже не запыхался. Увар отбил быстрый стремительный выпад Корна, состоящий из трёх ударов, и снова отступил назад. Клинок в руке оберста предательски задрожал, и Увар перехватил запястье второй рукой. Видя, что победа близка, Корн уже не стал отпускать язвительных насмешек. Он просто ударил, ударил сверху вниз, так сильно, как только может ударить оборотень, у запыхавшегося воина нет шанса даже удержать клинок в дрожащей, словно налитой свинцом руке. Корн уже был готов увидеть расширенные от ужаса глаза противника, он уже почуял кровь. Но радовался он преждевременно. Вопреки его ожиданиям измотанный и почти рухнувший в грязь от усталости Увар стремительным змеиным броском ринулся к противнику. Удар княжеской сабли со скрежетом заскользил по левому наручу Увара. Клинок в правой руке стремительно пронырнул под дугой замаха Корна и с влажным хрустом врезался тому под рёбра. Обливаясь кровью и выронив саблю, князь Корн рухнул в грязь. В его глазах виднелась не боль. Обида. Добыча обманывала охотника с самого начала боя. Корн думал, что играет с жертвой, а на самом деле играли с ним. Тяжело дыша и придерживая раненую руку в помятом наруче, Увар направился к своему отряду, не обернувшись на потерпевшего поражение оборотня. Дойдя до своих, оберст посмотрел на Друджи и Улрика. Те попятились под его взглядом, опустили глаза.

— Приведите Юлди, — сказал Увар, переводя дыхание. — И мы уедем.

Глава пятая Праздник

Когда к Врени притащили шипящего от боли Юлди, у неё не нашлось слов, чтобы выразить своё возмущение. Фатей, размахивая руками, описывал бревно, которое монах выворотил, чтобы выбраться на свободу. Много ему это помогло, его всё равно сцапали оборотни. А Врени говорила, нечего с ними пьянствовать. Вот что значит святоша. Обычные люди хорошо понимают — от одарённых надо держаться подальше, будь они маги, ведьмы, вампиры или оборотни. А этот обрадовался! Проповедовать волкам, святые же всё время так делают!

— Ну как? — не скрывая своего настроения, спросила цирюльница. — Как тебе в мучениках? Может, тебя добить, чтобы житие не портить?

Юлди ничего не ответил, ему было больно даже пошевелиться.

— Не ворчи, Большеногая, говори по делу, — перебил её Увар.

— Руку покажи, — ответила цирюльница, окинув оберста опытным взглядом.

— Потом, — отмахнулся Увар. — Говори, что с Юлди.

— В седло не сядет, — отозвалась Врени. — Даже не надейся. Спину сорвал. Лежать на твёрдом. Неподвижно. Отдавайте хвостатым их святого, он теперь долго проваляется.

Увар сжал зубы. Ясно было, что Юлди он оборотням не оставит.

— Руку покажи, — повторила Врени. — Герои подобрались.

— Сегодня отдыхаем, — решил оберст, скидывая куртку и рубашку, — Завтра с утра уходим отсюда. Подумай, как Юлди лечить будешь.

— Ты меня с ведьмами не перепутал? — нахмурилась цирюльница. — Это к ним. Догола разденутся, спляшут — и будет наш Юлди как новенький. А я чудес творить не умею.

Чужой отряд, поговорив с Уваром, повернул вместе с ними на восток. Люди Увара подобрали двух самых спокойных коней с самой плавной походкой и привязали между ними что-то вроде носилок, на дне которых закрепили широкую и ровную доску. Доску добыли у оборотней, которые при виде людей Увара отводили глаза и были готовы отдать что угодно, лишь бы загладить свою вину. Юлди, напоенный сонными травами и обмазанный успокаивающими боль мазями, был уложен на эту доску. Спать он не спал, но был одурманен и почти не мучился. Или мучился меньше, чем когда его только притащили. Иргай клялся, что поведёт коней без толчков и монаху будет спокойно как младенцу в люльке. Врени только пожимала плечами. В отряде своих не бросали. Ни больных, ни раненых, ни женщин, ни даже младенцев. Так и ездили все вместе, словно дикари из степей. И чужой отряд был из таких же дикарей. Они даже не удивились. Действительно. Отбили монаха, как же его теперь оставить?... А боль?... что боль. Воин боли не боится.

— Не ругайся, Врени, — попросил монах на привале, когда цирюльница заново обмазывала его спину.

Цирюльница сплюнула.

— Герой, — процедила она. — Что, в самом деле бревно выворотил?

Юлди промолчал.

— Дурак, — не унималась Врени. — Далось тебе это бревно. Нашёл бы тебя Увар и без бревна. Эти сумасшедшие никого не бросают.

— Я не знал, что вы меня потеряли, — невнятно отозвался лежащий лицом вниз монах.

— Тогда зачем?! Зачем ты это сделал?!

Юлди снова не ответил.

— Болван. Силу решил показать. Перед оборотнями похвалялся. Допохвалялся? Понравилось?

Монах повернулся, пытаясь заглянуть Врени в глаза, и зашипел от боли.

— Я не мог позволить пастве… — начал было он, но црюльница шлёпнула святошу, чтобы не вертелся. — Когда призываешь Заступника… Он придал мне силы…

Врени скривилась. Эдак святоша нос вовсе до неба задерёт.

— Силы он тебе придал, — проворчала она, накладывая чистую тряпицу на смазанную спину. — А расхлёбывать твой подвиг кто будет?

— Он послал мне тебя, — твёрдо ответил Юлди и больше уже ничего не говорил, потому что Врени усадила его и принялась наматывать укрепляющую повязку вокруг пояса. Будь перед ней здоровый человек, он бы жестоко расплатился за «Заступник тебя послал», но что спросишь с больного?

Заступник её послал!

Высшую посвящённую!

Главного в чужом отряде звали Янак. Ещё его звали Атаман, и Врени не сразу поняла, что это вовсе не имя. Они шли из Дарилики на запад, наниматься оборонять крепости или нести ещё какую ни на есть ратную службу.

— Да уж не впервой, — отвечал Янак в первый вечер, когда они, уйдя из земель Корна, остановились на ночлег и ещё ждали волчьей погони.

У большого костра мест на всех не хватало, молодёжь жгла свои, поодаль, но старики обоих отрядов собрались здесь. Янак сидел на почётном месте и ему первому подносили чашу с травяным отваром. Не до вина сейчас. И так дозоры удвоили. Чужой отряд принимали как дорогих друзей: без их поддержки так легко бы с мохнатыми не разошлись бы. Одевались они как Харлан: в длинные куртки и вышитые рубахи под ними, просторные штаны, заправленные в сапоги из тиснёной кожи, на головах — разноцветные шапки. Рядом с тщедушным Уваром Янак смотрелся великаном. Был он высок ростом и широк в плечах, однако на оберста посматривал с явным уважением. Один на один здешнего магната завалить не каждый сможет.

— Да уж не впервой в крепостях-то стоять, — повторил Янак, разглаживая пышные усы. — Вот только недавно со службы погнали в Каневе. Знаешь Канев-то?

— Ещё бы не знать, — ухмыльнулся Увар, принимая из рук атамана чашу. — У самой степи стоит, последняя крепость. Помнится, хорошо там погуляли, пока нас воевода не нанял. Как бишь его… Сбыско.

— Он и нас нанимал, — кивнул Янак. — Если б не князь Рогнед из Громска…

Он махнул рукой.

— И Рогнеда знаю, — заинтересовался Увар, передавая чашу Харлану. — Канев-то разве не у него под рукой?

— Теперь — да, — отозвался Янак. — А недавно там молодой Вячко сидел. Сын Позвизда из Лараля.

— В Ларале не был, — покачал головой Увар, принимая из рук Фатея жареное мясо на хлебной лепёшке. Такое же угощение молодой Аким протягивал Янаку.

— Не ходи, — посоветовал атаман. — Степь далеко, вокруг глухие леса, не проехать. Пока дань соберёшь, пять потов сойдёт. К тому же нашего брата там не любят. Когда Позвизд помер, вече[54] Ларальское молодого Вячко княжить-то позвало, но оговорило, что зовут-де только с малым отрядом.

Он сплюнул в костёр.

— Как уж они договаривались — про то они знают, а только стоило Вячко за одни ворота, Рогнед в другие въехал. И сразу сказал, мол, этих чтоб духу не было. Мы с его людьми встречались пару раз, да не все с тех встреч живыми вернулись — что из нас, что из них. Так и пошло.

— В степь бы вернулись, — сказал Харлан, принимая из рук Мады плошку с кашей.

Янак покачал головой.

— Нехорошо сейчас в степи. Неспокойно. Проехать пока можно, но чтобы надолго встать…

— Тогда куда сейчас? — спросил Увар, доедая мясо.

— А вот с вами до Дарилики доедем, и обратно повернём. Там, на запад и южнее, говорят, князь Имриц подмогу ищет. Заедает его сосед.

Увар подобрался, но Янак этого, казалось, не заметил.

— Имриц-то? — спросил оберст. — Слышал, слышал. Да только к нему не пройти. У них там в горах заставы везде — не пробраться через ущелья. Сосед-то как раз между Имрицем и магнатами стоит.

— Он проходит — и мы пройдём.

— Так он же не человек, — теперь уже сплюнул Увар. — Нежить поганая. Ещё б он не проходил. По ночам нападает.

Увар осенил себя священным знаком. Янак, помедлив, повторил это движение.

— Горы там, — будто бы в раздумье произнёс Харлан. — Тесно.

Янак, которому как раз поднесли плошку с кашей, хлопнул себя по колену и засмеялся.

— Не хитри, — сказал он Увару. — Говори, чего просишь.

— С нами пойдём, — и впрямь не стал вилять Увар. — До степей пойдём, погуляешь там напоследок. Нас до Толока послали. Знаешь Толок?

— Не доходил, — покачал головой Янак, — но наслышан. Хороший город, богатый. Много путей там сходится. Добыча хорошая. Тяжело его будет взять.

— Брать не надо, — засмеялся в свою очередь Увар. — Мирно идём. Князь послал. Про Тафелон слышал? На западе. Я верховному князю служу. Князь послал дорогу его караванам проложить.

Янак погрузил пальцы в плошку и задумался.

Через несколько дней, когда они добрались до границы страны оборотней, Увар объявил отдых. По мнению Врени — как раз вовремя. Как ни осторожно везли Юлди, он всё же нуждался в полном покое хотя бы на несколько дней. Впереди был Траклив — пограничная крепость богатой городами Дарилики. Через Траклив начинались дороги во все концы страны. Начинался там и путь на юго-восток, в степи.

Юлди много передумал в эти дни. Знахарка, выхаживающая его, только и делала, что твердила, зря, мол, он то бревно тащил. Одни хлопоты. Но монах точно знал: нет, не зря. Как бы он смотрел в глаза товарищей, если бы его вытащили из ямы, испуганного заточением, рассеянного, не понимающего, за что на него свалилась такая беда? Выбравшись сам, он показал себя победителем. А его победа — это победа самого Заступника. Юлди корил себя за рану, полученную Корном. Это он виноват. Конечно же, он, Юлди. Если бы он мог поговорить с Корном так же, как поговорил с Улриком и Друджи! Если бы мог вразумить его! Воззвать к его разуму, укрепить веру… Врени, ухмыляясь, уверяла, мол, зря он переживает. Что оборотню рана? И клинок-то не серебряный. Поваляется чуток, ему полезно. Что хвостатому сделается? О себе бы лучше думал.

Но монах не мог, не хотел думать о себе. Не тому учил Заступник. Каждое его действие, его, пастыря, утверждало славу Заступника или порочило Его имя. Он показал оборотням, что сила духа и сила веры делает человека не слабее зверя. И Улрик вразумился! Друджи тоже! Ох, если бы поговорить с Корном прежде, чем тот встретился с Уваром!

Юлди мог бы потом заверить оберста, что всё случившееся — недоразумение. Но Корн был упрямец… Ладно тело. Может, рана и впрямь быстро заживёт. Душа, душа Корна — вот что было ранено. Его гордость, даже гордыня… он должен был научиться смирению, но только укрепился в своей спеси.

Первые дни после освобождения был наполнены мучениями. Кричать не было сил, от крика напряжение переползало с рёбер на поясницу и там распускалось чудовищной болью, которая ветвистыми молниями уходила в ноги. Только и оставалось, что неподвижно лежать, покачиваясь между конями, стараясь не шевелиться ни единым членом. Постепенно время и искусство Врени делали своё дело. Выпав из пелены боли и терзающих его мыслей, Юлди обнаружил, что людей в отряде прибавилось, что вокруг снуют незнакомые ему сородичи Харлана и что лагерь явно готовится к празднику.

Они стояли на отдыхающем поле[55], оставив позади лес. Впереди возвышалась деревянная крепость Траклив, миновать которую нечего было и думать: все пути в обход давно были перегорожены засеками и охранялись конными разъездами. Траклив был юго-западными воротами Дарилики. Именно через него должна была пройти большая дорога на восток, с которого покуда до Тафелона доходила лишь тоненькая струйка товаров.

— Я вижу, тебе легче, — одобрительно сказала Врени, присаживаясь возле монаха. Юлди осторожно, стараясь не слишком шевелиться, кивнул.

— Будет праздник? — спросил он.

— Ещё бы, — фыркнула цирюльница. Последнее время она постоянно бывала не в духе. — Уж такая радость: тебя спасли, Корна победили, до Дарилики доехали! К тому же Увар с Янаком брататься будут. Есть что праздновать.

Она критически оглядела монаха.

— Стоять-то сможешь? Ну-ка попробуй.

До этого она таскала Юлди на себе — когда в одиночку, а когда подзывая Иргая или кого-то ещё из их товарищей, и не позволяла монаху стоять без опоры. Сейчас она осторожно помогла Юлди сесть, а потом и подняться на ноги. Вставать было больно, но терпимо.

— Так-то лучше, — проворчала цирюльница, обходя вокруг монаха. — А то куда ж они без тебя? Где попало не сиди. Иргай, вон, тебе стул сколотил. Сядешь — спину прижми. Так дело пойдёт, по Дарилике на телеге поедешь. Всё легче.

Она собралась уходить, но Юлди придержал её за руку.

— Врени, — с неожиданной для себя неуверенностью начал он, — а…

— В седло сесть хочешь? — хмыкнула цирюльница. — Не смеши. Будешь меня слушаться — вылечу твою спину, хочешь геройствовать — на всю жизнь калекой останешься. Седло ему! Раньше надо было думать, когда у оборотней пьянствовал!

С непривычки немного пошатываясь, Юлди пошёл по лагерю. Спина почти не болела и жизнь казалась прекрасна. Со всех сторон его окликали друзья. Винхо, Хромой Ферко, Матьяс, Фабо… летели шуточки, пожелания, предложения разобрать для них засеку и въехать в Дарилику беспошлинно, сторожей-де они отгонят, пока Юлди один за всех поработает. Женщины — Дака, Мада, Зарина и другие, хлопотали вокруг бурлящих котлов, подсыпая известные только им пряные травы. Стодол, старший сын Харлана, никого не подпуская, жарил над костром заманчиво пахнущее мясо. Вокруг вертелась привлечённая запахом маленькая Ольви — в своём волчьем облике. Вдруг, завидев монаха, она кинулась к нему в ноги. Толкнула так, что он вздрогнул и едва не завопил от выстрелившей в спину боли.

— Брысь, Ольви, — подскочила к ним цирюльница, не давая монаху наклониться и погладить волчонка. — Не приставай к Юлди. А ты запомни — ходить только прямо. Сидеть только прямо. Будешь дурить — пусть тебя Враг лечит, а я не буду.

— Заступник, Врени, — мягко поправил монах. Жизнь была слишком прекрасна, чтобы сердиться на бедную заблудшую душу.

— Нет, такому дураку никакой Заступник не поможет, — злорадно отозвалась цирюльница и ногой оттолкнула Ольви подальше. Та обиженно взвизгнула и вернулась к Стодолу. Вдруг удастся если не утащить, так выпросить?..

Вечером, поставив от греха двойные дозоры, наёмники начали праздновать. Юлди на сколоченном Иргаем стуле возвышался над ними как князь на троне. Ему очень хотелось сесть попросту у костра, но к концу дня спина уже принялась противно ныть и он прислушался к настойчивым советам Врени.

Дети и женщины обоих отрядов сновали между мужчинами, разнося им еду и вино, где-то в стороне Зарина глубоким гортанным голосом выводила какую-то песню, слов которой Юлди никак не мог разобрать. Возле Юлди сидел Сарын из отряда Янака и, размахивая руками, рассказывал собравшимся возле него Фатею, Казарю, Акиму и другим молодым воинам из отряда Увара:

— Сплавлялись мы по Отане-матушке, шли в Шатрик-город…

Монаха потянула за руку Канит, самая младшая сестрёнка Иргая. Девочка, раздуваясь от гордости, протягивала ему чашу с вином и поднос с янтарного цвета шариками.

— Скушай! — с трудом выговорила девочка на тафелонском. — Это вкусно!

Юлди с улыбкой принял вино, благословил девочку и взял один из шариков. На вкус он был как мёд, но хрустел на зубах. Следующий шарик Юлди протянул Канит, но та замотала головой и чёрные косички хлестнули её по плечам.

— А ниже пояса, — тем временем рассказывал Сарын, — хвосты рыбьи! Так и хлещут по воде!

— Ты ешь! — потребовала Канит, настойчиво протягивая поднос монаху. — Твой праздник!

Юлди взял ещё три, но Канит не отходила от него, пока он не съел по одному все сладости и не допил вина.

— Ночью ветрено было, струг так и раскачивался, — продолжал Сарын. — Утром смотрим — нет бочонков! Видать, ночью за борт выпали!

Рассказ был встречен громким хохотом, и Юлди пожалел, что не услышал его целиком.

— А вот ещё Верховой по степи скачет, — не унимался Сарын. — Отец мой за полгода до смерти с ним встретился…

Он хотел продолжить, но вдруг все разговоры прекратил Стодол.

— Слушайте! Иргай расскажет, как мы Юлди из поруба у мохнатых добывали!

Все стихли. Иргай сидел у костра напротив Юлди, смотрел на пламя и, казалось, никого не видел перед собой.

— Ой да не стая волков сбегается, — начал Иргай низким голосом, — то оборотни на пир собираются…

Юлди не знал, куда и глаза девать. Каким же он был дураком! Права была Врени — не стоило ему, пастырю, спорить с паствой, кто кого перепьёт да дальше метнёт топор. Слово Заступника надо нести не в пирах, а в трудах в Его славу. Каким он был болваном! Бедные заблудшие души, как он мог поддаться на их невинную хитрость?!

Сколоченный Иргаем стул стал казаться монаху позорным столбом. Он сидел на виду, выше всех. И все на него смотрели! Оба отряда! Уйти? Немыслимо. Остаться сидеть? Невозможно! Иргай всё пел и пел, рассказывая, как Увар перехитрил оборотней. Хотелось заткнуть уши и ничего не слушать.

— Как проспался Юлди-монах в том порубе, — неумолимо продолжал Иргай, — Как увидел он злое бесчестие…

Монах подумал, что лучше б тот поруб обрушился на него и сломал ему шею. Какой же он был дурак, что купился потом на раскаяние Улрика и Друджи и позволил завести себя в новую тюрьму! Но ведь они действительно раскаялись! Они стыдились… Заступник! Им было совестно, что они снова обманывают своего пастыря… но они даже не подумали остановиться. И он ещё гордился, что привёл этот народ к Заступнику! Как неглубока их вера! Как под налётом благочестия скрывается звериная жадность! Но ведь они с восторгом слушали проповеди! Они мечтали заслужить себе место в войске Заступника! Неужели эти души достанутся Врагу?! А всё потому, что он, Юлди, не заметил семян греха…

Пока монах предавался своим грустным мыслям, Иргай добрался до конца своей песни:

— Что, стыдно? — подсела к монаху Врени. — Дурак ты, Юлди. На, выпей.

Юлди покорно взял протянутую ему флягу и сделал глоток. Казалось, он выпил жидкое пламя, оно обожгло ему гортань и вспыхнуло в желудке. Кровь бросилась в голову.

— Ага, вижу, пробрало, — ухмыльнулась цирюльница. Похоже, она и сама была изрядно навеселе. — Пей ещё. Поможет.

Монах безропотно последовал этому совету. Он уже привык пить всё, что ему протягивала Врени.

Глава шестая Побоище

По Дарилике ехали вместе с летом. Холмы сменялись полями и усыпанными цветами лугами, а потом дорога снова ныряла в лес. В иные города заезжали с богатых ворот, а выезжали из бедных, в иные — наоборот. Непривычно было видеть даже самые большие и величественные дома, сколоченные из дерева, а не сложенные из камней, но в Дарилике всё было деревянное. В какие-то города вовсе не пускали, приходилось вставать под стенами и дожидаться, пока не приедут княжьи слуги, чтобы спросить верительные грамоты. После этого Увара пускали в город «с малой свитой» и вскоре оба отряда двигались дальше.

Время шло. Нежная зелень листвы становилась тем темнее, чем ближе они приближались к цели. Постепенно время и искусство Врени делали своё дело и к степи Юлди подъезжал уже на телеге, то лёжа, а то сидя на сколоченном Иргаем стуле. Монах как раз сидел, когда дорога вышла из леса и перед ним открылось бескрайнее пространство. Не было ни деревьев, ни домов, ни стен, не заборов, только море травы, которое волнами гладил ветер. У монаха захватило дух. Опрокинутой синей чашей над ними возвышалось небо.

Со стороны донёсся неодобрительный голос Врени — она ехала на следующей телеге, вместе с Дакой и её детьми:

— А почему трава жёлтая? До осени далеко ещё.

Дака засмеялась.

— Выгорела, — коротко ответила она. — Солнце соки выпило.

Странно изменились люди, которых Юлди успел хорошо изучить за время дороги. Тафелонцы — это было видно — напряглись, насторожились. Вон седой Берток проверяет, хорошо ли меч из ножен выходит, вон Винхо, приподнявшись в седле, озирается, пытаясь разглядеть, не подкрадывается ли кто. Хромой Ферко похлопывает по раненной шесть лет назад ноге. Габор, Карско и другие, никогда в степях прежде не бывшие, очарованно смотрят вокруг.

А остальные, Харлан, его сыновья, их сородичи Сил, Калин… как и люди Янака — они расслабились, повеселели. Будто домой вернулись. Сзади раздался женский смех, нежное материнское воркование. Некоторые дети в отряде никогда здесь прежде не были, они выросли уже в Тафелоне.

К телеге подъехал Фатей.

— Хорошо! — сказал он на тафелонском. Он ухмылялся, но Юлди заметил, что юноша странно напряжён.

— Что не так? — спросил монах прямо. Фатей фыркнул. Все знали, что шесть лет назад он продал душу Врагу, чтобы выучиться у его слуги подлым хитростям. Но с монахом юноша всегда был приветлив.

— Всё не так, — отозвался Фатей и вдруг перестал ухмыляться. Лицо его сделалось строгим и как будто даже сердитым. — Второй день людей не видим. Мимо Канева шли — видал, деревни сожжённые стоят?

Юлди смутился. Дорогой он любовался полями, лесами, небом, жалея, что ему не дано, как брату Полди, запечатлеть лечащую душу красоту. Действительно, за полем, которое они проезжали третьего дня, где-то вдалеке виднелись почерневшие развалины.

— Здесь всегда неспокойно, — припомнил монах разговоры Увара и Янака. — Князья…

— Князья знают: сожжёшь деревню, хлеба не будет, — перебил его Фатей.

Юлди вдруг вспомнил: то поле сплошь поросло бурьяном. Он ещё тогда подумал: отдыхает. Фатей покачал головой.

— Всё не так, — повторил он и снова заухмылялся.

Стоять на краю не стали, двинулись по дороге через степь. Что она наезженная, успокаивало, значит, тут часто ходили. Значит, можно пройти. Дака, покрикивая на Сагилла, чтобы не вертелся на краю телеги, рассказывала Врени:

— Ты не смотри, что в степи стен нет. Она не ровная. То холм, а то овраг. Умеючи можно близко подобраться, а мы и не заметим.

— Ты тоже не заметишь? — хмуро спросила цирюльница. — Иргай не заметит?

Дака мотнула головой и засмеялась.

— Иргай заметит, да. Если ты подкрадёшься, Иргай заметит. А если Акшин — нет, не заметит.

— Кто такой Акшин? — устало вздохнула Врени.

Дака перестала смеяться.

— Человек, — сказала она сердито. — Вот встретимся, я ему — ух!

И мотнула головой, как когда-то в девичестве, когда от этого движения чёрные косы хлестали её по плечам.

— Ха! — сказала Дака возбуждённо. Врени заметила, как в её глазах загорелся злой кошачий огонь. — Гляди! Заметили! Фатей! Фатей!

Передние всадники в отряде действительно заметно заволновались.

— Хей, — отозвался Фатей, в самом деле подъезжая к их телеге. Когда-то сестра заменила ему и мать, и отца, но теперь он смотрел на неё со снисходительностью взрослого мужчины. — Не кричи. Пыль на краю неба.

Он покосился на Врени — свою сестру в прозрении — и снисходительно объяснил:

— Пыль — кони скачут. Скоро тут будут.

Увар прокричал приказ и оба отряда остановились. Мужчины окружили телеги. Кто-то принялся взводить самострелы, кто-то изготовил к стрельбе лук, остальные обнажили свои кривые мечи — удобно с коня рубить — и достали из-за поясов топорики. Врени в тревоге посмотрела на Даку. Когда у неё так горят глаза, жди беды.

Чужих было немного — всего два десятка. Не таясь, они подъехали к ощетинившимся оружием всадникам, старший, в хорошем риканском доспехе и шлеме тернской работы — одному Заступнику известно, как они сюда попали! — выехал вперёд и что-то прокричал. Потом вгляделся в отряд и перешёл на родной язык Даки, который ни Врени, ни Юлди не понимали, но могли узнать.

— Он говорит, — немного удивлённо перевела Дака, — что они люди великого хакана. Что нас заметили на заставе, которую поставили волей Неба и по приказу его хакана. Требует рассказать, кто мы, откуда и куда едем.

Янак подъехал к Увару и что-то ему тихо сказал, указывая то на чужих, то на степь позади них.

Дака тревожно посмотрела на цирюльницу.

— Здесь никогда не было заставы! — сказала она.

Врени ответила подруге таким же встревоженным взглядом. У Увара в отряде — полсотни воинов, да с Янаком — бойцов двадцать. А здесь всего-то два десятка, к тому же только у троих человек железные доспехи, у остальных войлочные. Но если за ними — застава, если Хакан, кто бы он ни был, правит здесь…

— Кто такой — Хакан? — спросила Врени. — Ты его знаешь?

Дака коротко рассмеялась.

— Князь, — пояснила она. — Великий князь. Как Клос. Только лучше.

— Это таможня, — догадалась Врени. Значит, хакан — не имя, а титул. — Степная таможня. Да?

— Да, — медленно наклонила голову Дака. — Если правда — то да. Сагилл! Сагилл! Вараза от края оттащи! Смирно сидите! Я вам! Ольви! Ольви, не сметь! Дандак! Дай Ольви Санапи, пусть нянькает! Ольви! Ольви, расчеши Санапи волосы!

Сагилл, шестилетний бойкий мальчуган, со смехом ухватил самого младшего брата, Вараза, за пояс и рванул на себя, и они опрокинулись на спины. Дандак, средний брат, с натугой пихнул в руки Ольви полуторагодовалую Санапи. Ольви было около семи лет, но в человеческом облике девочка выглядела всего на четыре. Сейчас её трясло от страха и возбуждения, но она послушно достала деревянный гребешок и принялась расчёсывать мягкие волосики приёмной сестрички. Дрожь, которая сотрясала тело маленькой оборотницы, постепенно унималась.

Дака покачала головой.

— Нельзя, чтобы Ольви превратилась, — сказала она, повернувшись к цирюльнице. — Нет в степях такого, чтобы любили тех, у кого две шкуры. Убьют. Сагилл говорил — когда-то мохнатые по степи кочевали. Народ был. Потом их не стало. Давно не стало. На них все войной ходили. И мы, и братья Харлана и из Дарилики приходили. Всех убили. Нельзя.

Сагилл был погибший старший брат Даки, в честь которого она назвала первенца.

Пока Дака и Врени отвлекались на детей, Увар и Янак о чём-то договорились с чужим отрядом, и оберст приказал трогаться вперёд. Чужие разделились, один десяток поехал впереди, второй — позади людей Янака и Увара. Врени обратила внимание на то, какие они спокойные и уверенные, почти наглые. Им плевать, что они в меньшинстве. Это их земля, они здесь хозяева. Но, судя по словам Даки, раньше так не было. Давно ли хакан стал здесь править?

Они добрались до заставы, которая оказалась всего-навсего большим лагерем посреди степи. Женщин там не было вовсе и на отряды Увара и Янака снующие между войлочных шатров мужчины смотрели с неприкрытым любопытством. Со стороны доносилось овечье блеянье, видно, рядом пасли стадо. Возле лагеря треугольником были выкопаны три колодца. К Даке и Врени, привычно занятым шатрами, подошёл Фатей.

— Нехорошо, — сказал он, глядя мимо женщин. — Сказали, спокойно тут. Хакан велел, чтобы мир был везде. Хакана слушаются. Сказали телеги в стороне поставить, шатры не окружать.

— Ну и что? — не поняла Врени. Фатей сплюнул.

— Нехорошо, — повторил он. — Дака, смотри за дочерью. Пусть не боится. Пусть не превращается.

Он ушёл. Дака встревоженно смотрела вслед брату.

— Ой, плохо, — покачала головой она и повернулась к цирюльнице. — Телеги вокруг шатров стоят. Можно отбиться. Сейчас — нет.

— И Увар послушается? — недоверчиво спросила Врени. На оберста такая покорность была непохожа.

Дака невесело улыбнулась.

— Ты не видишь, нет? Большая застава. Вечером много вернутся. Куда мы от них денемся? Тут везде степь.

Дака оказалась права: вечером на заставу вернулось пять таких отрядов — и все без женщин. Увар и Янак остались в меньшинстве. Оберст, впрочем, держался спокойно и уверенно. Вечером его позвали к костру старшего на заставе, и он пошёл туда, взяв с собой Харлана и Янака. О чём они говорили до поздней ночи, никому потом не рассказывали.

— Хей, — сказал Фатей наутро, когда Юлди под руководством Врени осторожно разминал спину. — Тебя Заступник слушает? Поговори с ним. Скажи — помощь нужна. Пусть помогает.

— Я не могу указывать Заступнику, — распрямился монах.

— Зачем тогда ты веришь? — сделал удивлённые глаза Фатей. Врени была готова поспорить на свою долю от похода, что мальчишка смеётся над монахом.

— Вера даётся не зачем, — устало ответил Юлди. — Я верю в Заступника потому, что Он есть.

— Так поговори с ним! — обрадовался юноша. — В Толок не идём, к хакану идём. Хакан скажет — можно — пойдём в Толок. Скажет — нельзя — раз! Раз!

Он резко рубанул рукой, показывая, как отсекают головы. По спине Врени пробежал неприятный холодок. Фатей, похоже, не шутил.

— Откуда ты знаешь? — спросила она. Фатей покосился на неё, но так и не посмотрел прямо.

— Фатей много знает, — уклончиво отвечал он. — Поговори с Заступником, Юлди, пусть скажет хакану, чтоб пропустил нас.

Врени не стала напоминать мальчишке, что прозревший не должен ждать помощи от Надзирателя. Пусть с ним Медный Паук разбирается.

— Я буду молиться, — пообещал монах, — чтобы Заступник укрепил нас в этом испытании, как он укреплял нас в прошлых.

Фатей сплюнул.

— Видал, сколько их? — проворчал он уже без смеха. — Только первая застава — и так много. Янак говорит, дальше больше будет. Янак говорит, раньше заставы так близко к Каневу не стояли. Теперь стоят. Много. Твой Заступник закроет от их стрел?

Юлди осенил себя священным знаком.

— Кто знает. Тому, кто искренне верит, Он являет помощь в любых испытаниях. Я сам, хоть и недостоин, был свидетелем тому. Моя вера сломила злое чародейство Князя-Жреца и…

Он не договорил, потому что Фатей покатился со смеху.

— Я слышал, — сказал юноша, отсмеявшись. — Ты — да. Хорошо держался. Хорошо верил. Заступник тебя наградил. Отводил чародейство. Но колдун — нет.

— Я видел сам! — неожиданно для Врени рассердился Юлди. — Он упал, сражённый…

Цирюльница покачала головой. Фатей доиграется.

— Ольви, — объяснил юноша, злорадно ухмыляясь. — Дака её подучила. Спряталась в тумане, прокралась. Цапнула колдуна за ногу. Хорошо цапнула. Колдун упал. Юлди победил. Юлди герой! Заступник хороший бог! Помогает!

На монаха было жалко смотреть. Он стоял, опустив руки, лицо его пылало от стыда. Фатей нахально хлопнул Юлди по плечу.

— Ты поговори с Заступником, — посоветовал юноша. — Скажи: мы тебе помогли, тебя теперь уважают. Теперь ты нам помоги. Поговори с хаканом. Пусть пропустит в Толок!

Он ещё раз хлопнул Юлди и пошёл прочь.

— Не слушай его, — неловко сказала Врени.

— Это правда? — спросил монах.

— Юлди…

— Это правда?!

— Правда, — вздохнула цирюльница. Освободитель, кто мальчишку за язык-то тянул?!

— И ты молчала?! Позволила мне думать…

— Я пыталась тебя вразумить, — напомнила Врени.

— Но ты не сказала мне что я… что я…

— Какая разница?! — разозлилась цирюльница. — Ты победил, мы ушли оттуда целые и невредимые. Ты хоть представляешь себе, что с нами было бы, если бы ты проиграл?! А с тобой что было бы?! Я слушала, что говорили в Дульме. Этот колдун может вытянуть живую душу из тела. Ты, кажется, после смерти к Заступнику собрался? Мог бы забыть о Нём навсегда. На вечность.

— Это ты придумала, — сказал монах, не слушая её. — Ты придумала послать Ольви.

— Мы с Дакой, — пожала плечами Врени. — Всё, хватит! Скоро ехать, а ты стоишь и языком треплешь. Давай, разминайся, если хочешь в седло сесть. Неделя, две — и сможешь.

От колодцев донеслось что-то недоброе — быстрая чужая речь, мужской голос, наглый, властный, мешающий свой язык с языком народа Даки, и в ответ — женский голос, два резко сказанных слова. Васса?... Потом опять — мужской голос. Плеск воды. Васса?

Врени поспешила туда. Васса стояла у колодца с ведром, а перед ней — с головы до ног мокрый чужак в странной шёлковой одежде, что-то вроде длинной запашной куртки, из-под которой виднелись широкие штаны. На голове у него была невысокая островерхняя шапка по краю отделанная мехом, стан охвачен поясом с золотыми бляхами. Богатый человек. Или знатный. Или богатый и знатный вместе.

К Вассе уже подскочил с одной стороны Фатей, с другой — Харлан. Его сыновья подбегали следом. Мужчины оттёрли девушку, встали перед чужаком. За его спиной стали собираться остальные сторожа с заставы.

Напряжённую тишину разрезал пронзительный крик Даки:

— Ольви, нельзя! Ольви, не смей! Сидеть! Сидеть, я тебе говорю!

А потом раздался не то визг, не то вой и к колодцу выбежала волчица. Проскочив между шатрами, она выскочила вперёд и встала, глухо рыча, против чужаков. Те отпрянули, схватились за оружие. Облитый Вассой, вроде как даже обрадовавшись, что можно отвлечься на что-то понятное, указал рукой на Ольви и бросил несколько резких слов. Потом — на Харлана, а после ткнул пальцем в сторону Вассы и сплюнул. Харлан рванул из ножен меч. Чужак, заулыбавшись, тоже, а потом крикнул что-то — и все сторожа на заставе ощетинились оружием.

Погружённый в свои мысли Юлди сперва ничего не замечал вокруг. Он думал только о своём грехе. Гордыня! Гордыня! Как он был слеп! Как он мог так обманываться! Его разыграли как мальчишку, а он в своей слепоте забыл о смирении…

Шок был настолько велик, что монах не сразу услышал звон оружия, крики ярости и боли вокруг. А когда услышал…

Только что здесь был мирный лагерь, где одни готовили себе пищу, другие сворачивали шатры, третьи разминались, умывались… словом, обычное утро. Сейчас это было поле боя. Сторожа — это было видно — были готовы к драке. Люди Увара — нет. Их оттеснили к телегам, на которых и под которыми сгрудились женщины и дети отряда. На земле лежали раненные и… убитые? Вон Никлос, Кобо… Матьяс… Ильз… У Ильза из груди торчит чернопёрая стрела. Монах опустился на колени, воззвал к Заступнику, прося его о милости для павших товарищей. Подобрал топорик, который выпал из рук Матьяса и уже хотел было присоединиться к сражению, но над разорённым лагерем внезапно прозвучал пронзительный голос Даки:

— Орлэ-хатун! Орлэ-хатун! Хей! Хей!

Остальных слов Юлди не понял, но чужаки, видимо, разобрали. Умерили свою прыть. Снова непонятные слова, мужской голос и — в отдалении стук копыт.

Крик ярости. Юлди заслоняли шатры, он обошёл ближайший, сжимая в руках топор, осторожно выглянул. По степи мчался всадник в пёстром кафтане людей Увара и с синим шарфом на шапке. Юлди высунулся дальше и наткнулся взглядом на чужака в железном доспехе поверх стёганой куртки. Чужак указал на топор в руках монаха, а потом ткнул в землю. Это было понятно без слов. Юлди поудобней перехватил оружие и двинулся к противнику. Тот засмеялся, обнажая кривые зубы. Меч доставать не стал. Юлди всё никак не мог перехватить его взгляд. Чужак как будто смотрел за спину монаха. А потом на Юлди обрушилось небо и всё заполнила беспроглядная темень. Монах потерял сознание.

Врени сама не знала, как осталась жива. Когда начался бой, она отступила, затаилась между шатрами. Войлочные, чужие, даже против солнца не показывали, кто за ними прячется. К ногам прижалась малышка Ольви, всё ещё в зверином обличьи. Волчица дрожала всем телом и поскуливала от страха.

Вдруг совсем рядом раздался хлёсткий удар, за ним ещё и ещё. Правый шатёр упал. За ним стоял чужак с верёвочной петлёй в руках. Он не спешил. Чуть дальше — лучник. Оба ухмылялись. Первый чужак, повыше ростом и чуть лучше одетый, сделал повелительный жест и что-то сказал. Врени покачала головой и показала пустые руки. Высокий чужак повторил своё движение. Цирюльница догадалась, он требует, чтобы она оттолкнула Ольви и дала себя связать. Волчица завыла, выгнулась… рядом с Врени тряслась со страха маленькая девочка. Чужаки сплюнули, потом снова заухмылялись. Чего они хотели? Просто убить? Или замучить до смерти? Одного не было в их взглядах: жизни. Врени поняла, что надо спешить. Она снова показала чужакам пустые руки, обняла девочку, а потом вытащенной из рукава бритвой перерезала бедняжке горло.

— Ego dimittam te[56], - сказала цирюльница на церковном языке. Теперь душа малышки Ольви свободна от этого мира. Высшая посвящённая может открыть дорогу пленникам этого мира прочь, туда, где больше никогда не будет ни боли, ни страха, ни ухмыляющихся чужаков. Она едва успела закончить фразу, как ей в сердце влетела чернопёрая стрела. Врени получила своё Освобождение.

Глава седьмая Орлэ-хатун

Юлди очнулся в невысоком войлочном шатре, где едва могли уместиться двое. Болела голова. Болела спина. Было темно и душно. Он пошевелился и, как ни сдерживался, застонал.

— Хей! — прозвучал рядом незнакомый надтреснутый голос. Потом пошли непонятные слова на чужом языке. Юлди устало прикрыл глаза.

— Я тебя не понимаю, — медленно сказал он на наречии Харлана. Потом постарался проговорить это так, как говорили в Дарилике. Монах успел заметить, что в Дарилике пользовались одним языком с Харланом, но многие слова произносили совсем по-другому. — Не понимаю.

— Хей! — чему-то обрадовался человек и потряс Юлди за плечо. Монах снова открыл глаза. В полумраке шатра он смутно видел редкие седые волосы, белую бородку, торчащую вперёд как клюв. Старик растопырил пальцы и показал Юлди. Потом убрал. Потом снова показал.

— Вижу, — догадался Юлди. Потом кивнул. Затылок заломило чудовищной болью.

— Хе-хей! — покачал головой старик.

Он отошёл от Юлди, высунулся из шатра и что-то крикнул. Потом вернулся с плошкой, которую сунул под нос монаху. Пахло какими-то незнакомыми горькими травами. Юлди с трудом сел и взял плошку. Старик показал, что её надо выпить. Юлди покачал головой и вернул плошку. Старик рассердился.

— Джурон-хакан! — сказал он, указывая на выход из шатра, потом сделал такие же рубящие движения, как недавно Фатей. Снаружи, как сейчас понял монах, доносился шум. Обычный шум военного лагеря.

Старик указал на себя, потом на Юлди. Повторил рубящие движения и снова пихнул плошку в руки монаху.

— Пей, — с трудом произнёс старик на языке Харлана. — Плохо будет нет. Пей.

Деваться было некуда. Юлди послушно выпил горький отвар. В голове прояснилось. Старик проследил за изменившимся взглядом монаха и радостно хлопнул себя по коленям. Потом сделал новый жест, мол, ложись. Юлди лёг, но старик был недоволен. Он потряс монаха за плечо. Оказывается, надо было перевернуться. Старик, похоже, был лекарем. Он ощупал спину монаха примерно так, как это делала Врени, ткнул в самое больное место и с удовольствием прислушался к сдавленному стону.

— Хей, — сказал он, сделав Юлди знак, чтобы садился обратно. Заглянул в лицо, как будто искал там ответы на все вопросы. — Здоровье — хорошо?

— Хорошо, — неуверенно согласился монах. Что происходит? Крики, сражение… кто-то ударил его по голове… А теперь — шатёр, старик…

Юлди отстранил старика и попытался встать. Старик толкнул его обратно и затряс бородкой.

— Джурон-хакан! — с угрозой произнёс он и опять указал на выход из шатра. — Плохо!

Потом снова взглянул в лицо Юлди и повторил:

— Здоровье — хорошо?

— Хорошо, — обречённо согласился монах. Что было делать? Снаружи, похоже, полно народу… ничего не стоит отшвырнуть старика, но что дальше? Смерть? Пытки? Он внезапно понял, что боль в спине, которая сделалась уже привычной, отступила. Осторожно подвигался, попытался нагнуться.

— Хорошо! — обрадовался старик. — Здоровье — хорошо!

Лекарь. Очень хороший лекарь, который в два счёта сделал то, что не удавалось Врени за недели пути. Его похитили, чтобы послать к нему лекаря? Не может быть. Его отбили и послали к нему лекаря? Тогда почему… Хакан. Фатей говорил, так в степях называют князя.

— Увар? — спросил Юлди старика. Тот покачал головой. — Янак? Харлан?

Лекарь только качал головой на каждое новое имя. Потом произнёс:

— Джурон-хакан!

Это могло означать, что кто-то из них — Юлди или старик или они оба — здесь по приказу этого Джурон-хакана.

Больше лекарь ничего не говорил. Юлди опустился на колени и принялся молиться Заступнику, прося прощения за недавнюю гордыню.

Орлэ-хатун была очень старая женщина. Совсем старая. Фатей домчался к ней на третий день. Он спешил. Очень спешил.

Он узнал это имя у сторожей. Чего же проще. Было у него зимнее вино, которое варила сестра его наставника. Крепкое вино. Никогда тут такого не пили. Он налил его сторожам, сам пригубил, им дал. Он умел слушать. Умел шутить. Они говорили, говорили… много говорили! Рассказали и про Орлэ-хатун. Мать Джурон-хакана. Фатей слушал, потом Даке рассказал. Когда Джурон-хакан в поход уходит, его мать правит. Сторожа не знают, возьмут ли их с собой в поход Джурона-хакана. Сторожа не захотят сердить Орлэ-хатун. Дака умная. Всё как надо сказала. За ним гнались, конечно. Куда им! Не догнали. Фатей и сам легче, и доспехов не надел, и коня лучшего увёл. Куда им догнать его в степи!

Заставы не объезжал. В первую же въехал нагло. Показал пропуск — медную бляху. Украл на той, пограничной заставе. Пропуск есть, конь с заставы. Орлэ-хатун скрытная. Орлэ-хатун хитрая. На заставах поверили. Орлэ-хатун разные люди служат. Коней давали, напиться давали, провожали. Фатей не ел, не спал, только скакал. Трава меред глазами мелькала. Овраги проезжал, холмы проезжал. На заставах коней менял. Прискакал к Орлэ-хатун!

Шатёр у хатун был шёлковый, расписной. У входа стража стоит, сабли держит. Фатей через порог шагнул, внутрь вошёл. На помосте сидела старая-старая женщина. Как Земля старая. Один глаз у старухи косил, от чего её лицо казалось строгим и суровым. На голове женщины был надет высокий головной убор, чуть ли не в четверть высоты шатра. Он был украшен маленькими разноцветными пёрышками, расшит жемчугом и подвязан под подбородком неожиданно простыми завязками. За помостом висел занавес, отделявший внутреннюю часть шатра.

По обе стороны от помоста стояли стражники-нукеры в богатых халатах. Тоже с обнажёнными саблями. Фатей знал от сторожей: если он не понравится старухе, нукеры прямо в шатре снесут ему голову. Он опустился на колени, коснулся лбом ковра.

— Орлэ-хатун! — воззвал он с надеждой.

— Поднимись, — приказала старуха. — Ты кто такой?

— Фатей, — отозвался юноша. — Я — Фатей.

— Дарить или просить? — спросила Орлэ-хатун.

— Дарить! — без колебаний сказал Фатей.

Хатун довольно улыбнулась и протянула руку. Фатей скинул шапку, ударил ею о ковёр, рванул себя за волосы, потом рванул на груди кафтан.

— Ох, Орлэ-хатун! — залился юноша слезами. — К тебе ехали! Коней гнали! Подарки везли! До первой заставы доехали! Сторожа на нас напали! Я один к тебе вырвался! Ох, Орлэ-хатун! Золото везли! Серебро везли! Мечи везли, твоим нукерам дарить!

Он ударился лбом о ковёр, потом ещё и ещё раз.

— Не плачь! — остановила его хатун. — Нельзя! Меня нельзя огорчать! Олинэ ругаться будет!

Олинэ, как Фатей знал, была старшей дочерью Орлэ-хатун. Её отцом был безродный степняк и потому у Олинэ не было своих нукеров, у неё не было никакой власти, кроме влияния на любящую мать. И это было немало.

— Я ей ничего не скажу, — громким шёпотом пообещал Фатей, косясь на равнодушных нукеров. Старуха заулыбалась, сделавшись похожей на обезьянку, которую он когда-то видел на рынках Тафелона.

— Вот молодец, — сказала Орлэ-хатун. — Садись сюда.

Она хлопнула по помосту. Нукеры чуть шевельнулись, придвигаясь ближе.

— Не могу, Орлэ-хатун, — снова завыл-запричитал Фатей. — Как я возле тебя сяду? Подарки не довезли! Ах, какие подарки!... всё сторожам Джурона досталось! Всё растащили! Людей схватили! Поделят твои подарки, людей поделят, себе плату заберут. Ох, Орлэ-хатун!

— Не плачь! — прикрикнула старуха и тревожно покосилась на занавес за своей спиной. Её лицо сделалось хитрым. — А не врёшь, а, Фатей?

— Тебе — врать?! — оскорбился юноша. — К тебе ехали, болота проехали, леса проехали, в степь приехали — сторожа напали. Ох, плохо, Орлэ-хатун!

— Откуда ехали? — прищурилась мать хакана.

— От твоего слуги ехали, — хладнокровно соврал Фатей. — Ты знаешь, он на западе живёт. Клосэ-хакан.

— Клосэ-хакан, — понимающе кивнула Орлэ-хатун. — Знаю его. Подарки послал? Дарить меня, старую?

— Очень хотел одарить, — подтвердил Фатей. — Очень хотел порадовать.

— Клосэ-хакан, Клосэ-хакан, — покачала головой старуха. — Он понимает, Клосэ-хакан. А от Джурона платка не дождёшься. Всё по походам своим ходит. Ходит и ходит. Когда мать навещал, когда подарки ей дарил?

Она вгляделась в лицо Фатея.

— Я тебя знаю, — сказала она. — Ты подарки в прошлом году привозил.

— Привозил, — кивнул Фатей. Ему терять было уже нечего. — Тогда — довёз. Теперь — не довёз! Ох, Орлэ-хатун!

— Не плачь! — прикрикнула старуха и хлопнула в ладоши. Потом ещё и ещё раз.

Сперва снаружи прибежал маленький человечек с непонятными принадлежностями в руках. Он опустился на колени, ударился лбом о ковёр и разложил непонятные Фатею штуки. Похоже, это был писарь, хотя юноша никогда не видел такого тонкого пергамента и тем более не видел, чтобы кто-то намеривался писать кисточкой.

А потом из-за занавеса выбежала высокая худая как палка женщина в коротком мужском халате без украшений. Из-под высокого женского убора выбивались седые пряди.

— Ты кто такой?! — недружелюбно спросила она юношу.

— Это Фатей, — ответила вместо него Орлэ-хатун.

— Просить, — ядовито произнесла женщина. По тому, как с лёгкой опаской косилась на неё мать хакана, как выпрямились и расправили затекшие плечи нукеры, Фатей понял, что это и была Олинэ, дочь Орлэ-хатун.

— Дарить! — перебила её старуха. — Фатей дарить приехал! Подарки привёз!

— И где те подарки? — скептически хмыкнула Олинэ, оглядывая небогатый наряд юноши.

— Джурон украл, — свистящим шёпотом объяснила мать.

Взгляд Олинэ изменился.

— Джурон, — протянула она.

— Пиши! — приказала Орлэ-хатун писарю. — Пошли моих слуг. Кэрилей пусть едет! Дкогэ едет! Вэлду пусть едет!

— Вэлду умер, мама, — тихо сказала Олинэ.

— Ох, — вздохнула старуха и уставилась на свои руки. У неё были широкие ладони и длинные корявые пальцы, похожие на звериные когти.

— Орлэ-хатун, — осторожно подал голос Фатей. — Мы подарки везли. Сторожа напали.

— Да! — встряхнулась Орлэ-хатун. — На заставу пусть едут! Пусть вернут мне подарки! Пиши!

— Застава Болчи-бека, — пояснил Фатей.

Писарь принялся покрывать странный пергамент какими-то значками, смысла которых Фатей не понимал. Когда закончил, положил этот пергамент на помост. Старуха вымазала большой палец чёрными чернилами и прижала внизу письма. Писарь поклонился, взял пергамент, собрал свои принадлежности для письма и выкатился из шатра.

— Садись, дружок, — снова хлопнула по помосту старуха. Фатей покосился на Олинэ. Та смерила его внимательным взглядом, потом кивнула. Фатей уселся рядом с хатун. — Рассказывай, как Клосэ-хакан живёт?

— Какой ещё Клосэ-хакан? — вмешалась Олинэ.

— Данник мой! — гордо заявила Орлэ-хатун. — Подарки прислал! Милость просит!

— Далеко отсюда, — начал Фатей, всё ещё не спокойный за успех своего дела, — за лесами и болотами живёт Клосэ-хакан. Услышал он про Орлэ-хатун…

— Это от кого же он про неё услышал? — перебила Олинэ.

— От нас, — не смутился Фатей. — Мы по степям кочевали, потом на запад пошли. Дошли до Клосэ, сказали ему: живёт в степи Орлэ-хатун. Много людей у неё! Много пастбищ! Коней много! Он услышал…

— Когда это было? — снова перебила Олинэ.

— Шесть раз с тех пор весна приходила, — ответил Фатей. Олинэ неожиданно кивнула. Похоже, шесть лет назад она не так много вмешивалась в дела матери.

— Не мешай! — раздражённо сказала старуха. — Почему ты всё время мешаешь?!

— Клосэ услышал про Орлэ-хатун и сказал своим бекам: идите мне под руку, чтобы собрать дань со всей нашей земли, послать Орлэ-хатун богатый подарок. Но беки не послушались…

— Как?! — всплеснула руками старуха, обиженная до глубины души. — Почему?!

— Глупые были, — беспечно отозвался Фатей. — Гордые. Тогда Клосэ пошёл войной на них. Одних убил. Других в плен захватил. А самого злого — Дитлин-бека — на кусочки разрубил!

Орлэ-хатун радостно заулыбалась.

— Стал Клосэ хаканом. Стал дань собирать. Первый год не собрал. И второй тоже. Разорили страну злые беки! Шесть лет подарки собирали. А когда собрали, к тебе отправили.

Он всё говорил и говорил, описывая стати «Клосэ-хакана» и его почтение к Орлэ-хатун. Старуха улыбалась и кивала, Олинэ качала головой. Наконец, она сказала:

— Я поеду. Сама поеду.

— Поезжай, поезжай, — закивала старуха. — Поезжай, дочка. Джурон совсем про мать забыл, ох, забыл.

Олинэ шагнула к выходу из шатра и поманила за собой Фатея.

— Куда ты его зовёшь? — забеспокоилась Орлэ-хатун. — А кто со мной говорить будет?

— Он будет, — пообещала Олинэ. — Долго-долго говорить будет.

Фатей встал с помоста, подобрал свою шапку с ковра и подошёл к Олинэ.

— Я поеду, — тихо сказала ему женщина. — Если ты нас обманул и там нет никаких подарков…

— Есть подарки! — так же тихо возмутился Фатей. — Орлэ-хатун везли! Я поеду, покажу!

— Ты останешься здесь, — жёстко ответила Олинэ. — Не вздумай сбежать. По всей степи тебя искать будут. Родичей твоих убьют. Любого, кто приют дал, замучают. Ты здесь останешься. Ждать. Если обманул — умрёшь. Сначала допрос. Потом смерть. Медленно. Понял?

Фатей слегка растерялся. Некогда было думать, когда он убегал за подмогой. Некому было объяснять, что он задумал. Хорошо, Дака догадалась. А теперь — что делать? Как предупредить товарищей?

Он отвязал от шапки шарф, протянул Олинэ.

— Даке отдай. Скажи — от Фатея. Скажи — доехал я до Орлэ-хатун.

Олинэ пристально вгляделась в его лицо.

— Кто она тебе? — спросила женщина.

— Сестра, — отозвался юноша.

— Сестра, — повторила Олинэ. По её лицу пробежала тень. — Сестра… Сторожа, говоришь, напали?

— Напали.

— Про Орлэ-хатун сказали им?

— Сказали.

— Не тревожься. Болчи-бек не будет с Орлэ-хатун ссориться. Жива твоя сестра. Не тронут её.

Фатей с благодарностью поклонился Олинэ.

— Отдай Фатея! — раздалось из глубины шатра. — Пировать будем! Угощать будем гостя!

— Иди, — отвернулась Олинэ. — Не тревожься. Если не солгал — не тревожься.

— Пировать будем! — объявила Орлэ-хатун, когда юноша вернулся в шатёр. Кто-то успел положить на помост подушку и Фатей уселся рядом со старухой, чувствуя себя если не хаканом, то уж точно беком. Перед ним поставили плошку с бараньей похлёбкой, такую же, только побольше, поставили и перед старухой. Она радостно схватила плошку, расплёскивая похлёбку на свой расшитый золотом халат, пальцами выловила кусок мяса. Фатей последовал её примеру, с трудом заставляя себя есть медленно, не торопясь, будто не так уж и голоден, будто не он три дня почти ничего не ел. Еда казалась непривычно пресной. Его сестра, другие девушки и женщины отряда всегда носили с собой мешочки терпких трав, которыми посыпали и кашу, и мясо. А тут…

Фатей ничем не выдал себя и был вознаграждён. Старуха, первой доев свою похлёбку, вытерла пальцы о халат и принялась развязывать кушак. Прежде, чем нукеры успели вмешаться, она накинула златотканую одежду на плечи юноши и захлопала в ладоши.

— Хорош! — заявила она, любуясь Фатеем. — Ох, хорош.

Под драгоценным халатом на старухе был другой, не то чтобы попроще, а вовсе бедный и драный. Серый, стёганый, вата то тут, то там вылазит… Фатей заставил себя не смотреть.

Старуха придвинулась ближе и обняла его за плечи.

— У Джурона дочки есть, — шепнула она на ухо. — Сыновей мало, дочек много. Хочешь — одну тебе отдадим? Или — хочешь! — двоих забирай!

— Как не хотеть, матушка, — отозвался юноша степенно. — Одна жена — хорошо, две жены — ещё лучше! Только не отдаст за меня Джурон дочерей.

— Как это — не отдаст?! — возмутилась старуха. — Ты же брат Клосэ-хакана!

— Я не брат, матушка, — мягко возразил Фатей. — Я его слуга.

— Ох, шутишь со старухой, — отстранилась Орлэ-хатун. — Нехорошо шутишь! Я же вижу — брат ты ему! Сам хаканом будешь! Хочешь?

— Не хочу, — твёрдо ответил Фатей. — У хакана жизнь плохая. Сама говоришь: Джурон-хакан даже с матерью повидаться не может.

— Эй, — махнула рукой старуха. — Не утешай меня! Не хочет он, Джурон-хакан! Не хочет! Совсем мать забыл!

— Хочет! — заспорил Фатей и допил похлёбку. По желудку прокатилось приятное тепло. Он молодец, осторожно ел, не объедался. — Очень хочет. Не может он.

— А ты откуда знаешь? — подозрительно покосилась на него Орлэ-хатун. — Ты от него ко мне? Подослан?

Фатей вежливо засмеялся.

— Теперь ты, матушка, шутишь, — сказал он весело. — Хорошо шутишь! Я от Клосэ-хакана. Хорошо Клосэ-хакана знаю. А Джурон-хакан — большой хакан. Больше Клосэ-хакана!

— Откуда ты знаешь? — снова прищурилась старуха.

— Я тебя знаю, матушка, — отозвался Фатей.

— Знаешь, — хмыкнула Орлэ-хатун. — А почему на тебе мой халат?! Украл?!

— Для тебя согреваю, матушка, — нашёлся юноша.

Орлэ-хатун заливисто засмеялась и опять захлопала в ладоши.

— Бери себе, сынок, — сказала она, вытирая старческие слёзы. — Ничего тебе не пожалею, всё отдам, только попроси!

— Мне ничего не надо, матушка, лишь бы одарить тебя и увидеть своих родичей, — ответил Фатей.

В шатёр вбежали слуги и принесли то, что юноша и не ждал увидеть — блюда с жареной рыбой, похожей на ту, которую им совсем недавно продали рыбаки в Дарилике, а за ними — сушёные фрукты в меду, рулончики теста и лепёшки.

Ещё один слуга принёс физантские кубки с вином.

— Ишь ты, ничего не надо, — неодобрительно фыркнула Орлэ-хатун и погрозила юноше пальцем. — Гордый, а, сынок? Брезгуешь старухой?!

Фатей ничком упал на помост, ударился лбом о дерево.

— Вставай, вставай, — сказала Орлэ-хатун всё ещё недовольным голосом. — Подумаю я, что для тебя сделать. А пока — веселиться будем!

По её знаку в шатёр вошли музыканты со степными лютнями и цимбалами, уселись в стороне на ковёр и заиграли музыку. Вбежали девушки в шёлковых одеждах и принялись танцевать перед помостом.

— Ешь! Пей! Веселись! — велела Орлэ-хатун. — Порадуй меня, старую. Как поживает Клосэ-хакан?

Юлди проснулся до рассвета, когда вдруг потянуло ветром из-за поднятого полога. В шатёр скользнуло создание, каких он за всю свою жизнь и не видел даже. наверное, это была фея из тех, что живут на сказочных островах. На неё была одежда из тонкого шёлка, кафтан, наброшенный поверх короткой кофты и странной юбки, которая начиналась от груди. Длинные и широкие рукава, замысловатая причёска гладких чёрных волос, заколотая каким-то украшением… странное круглое лицо и не по-людски узкие глаза. Она была прекрасна, но человеком быть никак не могла… девушка странно присела перед стариком, но он крепко обнял её и усадил возле себя в углу, в стороне от Юлди. Монах лежал, стараясь не шевелиться и не выдать себя, и напряжённо прислушивался, но ничего не мог понять. Девушка и старик щебетали, будто птицы, иногда поглядывая на него, иногда — на выход из шатра, а иногда друг на друга. Только сейчас монах, наблюдая за ними из-под полусомкнутых век, понял, что у старика такое же круглое лицо и узкие глаза. Дочка? Наверное, дочка. Они всё щебетали и щебетали… как вдруг девушка озабочено произнесла: «Орлэ-хатун».

Орлэ-хатун… где он слышал это имя?... и тоже… его произносила женщина. Чёрные волосы… чёрные волосы убраны под платок. Пронзительный крик.

Юлди рывком сел.

— Орлэ-хатун?! — переспросил он. — Вы… вы видели её?!

Девушка с криком отпрянула, закрылась рукавом, старик вскочил, заворчал, и затопал ногами, но монах его не слушал.

— Фатей! — настойчиво произнёс он. — Фатей! Доехал ли Фатей?! Увидите его, скажите… скажите — Юлди!..

Внезапно всё переменилось. Старик и девушка успокоились и засмеялись.

— Юй Ди? — прощебетала девушка. — Юй Ди!

Монах хотел её поправить, но старик вдруг ткнул в него пальцем и указал на пол. Потом показал на себя.

— Юй Гэ! — сказал старик и показал на потолок. — Юй Ди! Юй Гэ!

Девушка изящно присела перед монахом и сказала:

— Юй Цивей[57].

Указала на себя, сложила маленькие ладошки чашечкой и поднесла к носу. Втянула воздух, будто принюхивалась к цветку, заулыбалась и повторила:

— Цивей.

Монах ошарашено кивнул.

Значит, девушку звали Цивей, а это на их щебечущем языке означало аромат, а старик только что признал его младшим?

— Юй Ди, — сказал монах, показывая рост маленького ребёнка. — Юй Гэ.

Указал на старика, тот закивал.

— Фатей, — вернулся к прежней теме монах. — Фатей. Доехал ли до Орлэ-хатун?

Он кое-как изобразил жестами, что Фатей — это человек, отважный воин, который скачет к Орлэ-хатун, кем бы она ни была. Девушка засмеялась и закивала.

— Фатей, — повторила она своим щебечущим голосом.

Фатею очень повезло, что старуха на него не всё время пялилась. Ему и раньше приходилось голодать и он знал: так скоро тело не примет обильной пищи. А не есть нельзя: обида будет! Отщипывая по кусочку от всех предложенных блюд, Фатей потихоньку кидал остальное в рукав. Еда, вино, музыка — от всего этого клонило в сон. Надо было держаться. Надо было не спать. Дождаться, когда вернётся Олинэ. Надо было…

Старуха хлопнула в ладоши. Музыка прекратилась, девушки разбежались. Прибежали дюжие слуги, неся одеяло из сшитых овчин. Фатей было хотел отмахнуться, выпрямиться, но уже не мог пошевелиться. Его с почтением закутали в одеяло и унесли прочь.

Глава восьмая Гирей-бек

Фатей проснулся от того, что его пинали в бок. С трудом удержался, сохранил неподвижность, осторожно приоткрыл глаза. Шатёр из шкур. Над ним человек. Халат простой. Оружия нет.

Юноша зевнул.

— Вставай! — снова пнул его незнакомец. — Орлэ-хатун тебя требует! Вставай! Вставай!

— Раз Орлэ-хатун, я тебя не убью, — пообещал Фатей. Нож был при нём, да он и без ножа кое-что мог. Слуга расхохотался.

— Не встанешь, пеняй на себя. Орлэ-хатун ждать не любит.

— А я поспать люблю, — ухмыльнулся Фатей и вскочил на ноги. — Ну, веди. Показывай, где Орлэ-хатун?

Слуга криво ухмыльнулся и кивнул на полог, закрывающий выход из шатра.

Шатёр Орлэ-хатун стал как будто больше. Фатей вошёл и сразу оказался в кругу беков — одни помоложе, другие постарше, одни худые, другие толстые, но все, как один, в дорогих халатах, в шёлковых шапках, отороченных мехом, и на каждом пояса, украшенные дорогими бляшками. У одного золотые, у другого серебряные, у третьего, вон, из незнакомого Фатею белого камня.

— Фатей, Фатей! — поприветствовала его Орлэ-хатун. — Садись со мной, Фатей!

Юноша подошёл к помосту и опустился на колени. Трижды коснулся лбом ковра, а после, под завистливыми взглядами беков, уселся на подушку рядом с самой Орлэ-хатун.

— Фатей привёз подарки от Клосэ-хакана, моего данника, — заявила старуха. — Он брат Клосэ-хакана и мой сын.

Фатей немедленно упал ниц перед старухой и, снова трижды ударившись лбом, поцеловал её ноги. Она потрепала его по голове.

— Клосэ-хакан — великий хакан, — по её знаку начал юноша свой рассказ. — В его стране нет лучше воина! Он был бедный, ох, совсем бедный, один из беков своей страны, и не было над ним хакана. Плохо жилось в стране, в которой не было хакана! Злая нежить ела страну! Ночные женщины ели страну! Никто не мог спать спокойно. Увар-багатур пришёл из степей. Шёл он долго, через леса, где водятся люди-волки, через болота, которые хватают за ноги путников, через пустошь, где злые женщины насылают мор на лошадей… всё прошёл Увар-багатур! Пришёл к Клосэ-беку и сказал: есть в степях Орлэ-хатун. Поклонись ей подарками — она тебя не забудет.

Фатей разливался соловьём, расписывая подвиги Увара на понятном для беков языке. Тем временем слуги внесли плошки с незнакомым ему напитком, раздали всем. Пронаблюдав за беками, Фатей с благодарностью принял свою порцию, поднёс ко рту и сделал глоток. Ничего похожего ему в жизни пить не приходилось. Напиток был солёный, горьковатый, терпкий… и, конечно, в нём было молоко. Изобразив крайнее блаженство, Фатей поспешно ухватил с предложенного ему блюда лепёшку в меду и продолжил рассказ. Орлэ-хатун благосклонно кивала, хитро посматривая на беков.

— Любишь скачки? — перебила она Фатея, когда он как раз рассказывал, как его зять сбил стрелой ночное чудовище, которого не мог ни видеть, ни слышать. О том, что чудовище принесло им послание от «Клосэ-бека» Фатей деликатно умолчал. В степи вампиров не жаловали.

— Люблю, матушка, — согласился Фатей. — Как же их не любить?

— В честь тебя будут скакать! За барана будут скакать! Ты рад?

— Нет, — твёрдо ответил юноша, почтительно кланяясь старухе. — Я не рад. Сам хочу скакать!

— Ишь какой! — прищурилась старуха. — Сам скакать! Да умеешь ли?

— Испытай меня, матушка, — предложил Фатей.

Он услышал недовольное ворчание беков, что-де прикормила хатун бродягу, халат подарила, теперь коня ему подарит. Ускачет бродяга на чужом коне. А не ускачет, так бараном разжиться хочет. Тощий такой, куда ему барана.

— Испытай меня! — повторил Фатей. — Хочешь — задом наперёд поскачу, всех обгоню? А хочешь, самых твоих сильных силачей поборю?

— Хочу, хочу, — закивала старуха. — Испытаю.

Переодетый в шёлковые халаты Фатей был допущен в табун, принадлежащий самой Орлэ-хатун. Такой чести не всякий родич мог удостоиться. Что с того?... у родича, поди, свои табуны есть. Коня Фатей выбирал придирчиво. Это в сказке, которую Иргай рассказывал, героя выручит лядащий жеребёнок. В жизни это не помогает. Фатей не торопился. Он щупал коням спины, ноги, придирчиво рассматривал зубы. Гладил гривы и уши, заглядывал в глаза. Здесь, в степи, кони были не такие, как в Тафелоне. Ниже, крепче, надёжней. Фатей пересмотрел несколько десятков, пока не положил руку на холку пегого пятилетки. Этот.

Когда коней вывели для скачки, Фатей взлетел в седло, не коснувшись стремян. Все расхохотались: юноша, как и обещал, сел задом наперёд. Конь нетерпеливо переступил, всхрапнул. К нему подошёл хмурый жилистый бек, ткнул Фатея в ногу плетью.

— Прекрати, — сказал бек. Фатей взглянул в глаза бека и ему сразу же расхотелось шутить. Он повернулся и сел как полагается, а бек, ни на кого не глядя, отошёл к своей лошади.

— Кто это? — спросил Фатей конюха, который перебросил ему поводья.

— Гирей-бек, — пожал плечами конюх. — Родич Олинэ.

Фатей поблагодарил конюха и тронул коленями коня, чтобы встать в линию с остальными. Родич Олинэ. Олинэ, которая родилась от простого человека. Олинэ, у которой нет ни отар, ни табунов, ни людей, ни слуг. А кто был отец Олинэ?

Думать было некогда. Когда скачешь, некогда думать. Только и есть, что дорога, да пыль из-под копыт чужих коней. Только и видишь, что уши своей лошади да круп чужой, той, которую ты должен догнать. Вот позади остался чей-то чалый конь… рыжий… вороной… Слишком спешить было нельзя. Поспешишь в самом начале, лошадь устанет, отстанет в конце. Скакали кругом, обогнуть курган с торчащей на нём каменной бабой и вернуться обратно. Фатей не смотрел по сторонам, некогда было. Он считал соперников. Впереди осталось пятеро… трое… один… Фатей нахлёстывал коня, уже можно было не беречь силы, но впереди всё так же виднелся последний соперник.

Ещё рывок… ещё… Фатей поравнялся с соперником, но в самом конце тот вырвался вперёд. Переведя дух, юноша спрыгнул с коня и взглянул в лицо победителя. Оно не выражало ни торжества, ни азарта.

— Хей, Гирей-бек, — покачал головой Фатей. — Добрый конь у тебя, Гирей-бек.

Тот покосился на юношу и процедил:

— Хорош.

— Эх ты! — поприветствовала его Орлэ-хатун. — Хвастун! Говорил, всех обгонишь!

— Так ведь я ж не задом наперёд ехал, матушка, — отозвался Фатей. — Вот задом наперёд — ух! Вперёд всех бы пришёл.

Старуха заливисто засмеялась.

— Не хотят с тобой беки бороться, — сказала она, качая старенькой головой. Фатей попятился, чтобы его не задел головной убор хатун. — Не ровня им, сказали. Молод ещё. Такого побороть — чести не прибавить.

Фатей развёл руками.

— А ты прикажи, матушка, — предложил он.

— Ай, — отмахнулась старуха. — Прикажешь им. Обидятся, уедут, мне позор, Джурону хлопоты. Ничего. Ты и без того хорош. Пойдём ко мне. Пировать будем! Улатун-бек сказал, ты через Дарилику ехал. Расскажешь моим бекам, как живут в Дарилике. Почему дань нам не несут? Клосэ-хакан послал, а из Дарилики мы послов не видели.

— Расскажу, матушка, всё расскажу, — пообещал Фатей. Значит, Дарилика…

Его внимание привлекли крики и отдалённый топот копыт. К стану Орлэ-хатун приближалась кавалькада, в центре которой гнедая лошадь везла двухколёсную повозку. Фатей никогда в жизни таких не видел, маленькая, квадратная, увенчанная ярко-красной круглой крышей. Старуха посмотрела в ту же сторону и строптиво затрясла головой.

— Приехала, — неприязненно сказала она. — Ездит и ездит! Зачем ездит? Знаю я, куда она ездит!

Она потянула юношу за рукав в своё шатёр. У входа бросила своим нукерам:

— Не пускать! Не хочу её видеть! Не хочу! Пировать будем! Веселиться будем! Беков пусть позовут! Гирей-бека поздравлять будем! Пусть Гирей-бек придёт! А её не пускать!

— Кого не пускать, матушка? — спросил Фатей, переступая следом за хатун порог шатра.

Старуха подозрительно на него покосилась.

— Молод ты ещё. Молод. Ни к чему тебе знать, слышишь?! Ни к чему!

Ночью Фатею было не до сна. Перед глазами всё мелькала дорога. То вчерашняя, а то — путь до Орлэ-хатун. Что с отрядом? Поверили ли Даке сторожа? Дождутся ли они Олинэ? Хватит ли у них терпения? Олинэ не за родичами едет, торопиться не станет. Не отдаст ли другой приказ Джурон-хакан? Джурон ближе до границы степей, чем его матушка. Ему ничего не стоит разрушить всё одним приказом. А Орлэ-хатун?... А что Орлэ-хатун?... сын ведь. Простит она Джурона. Самое худшее для Фатея сейчас время. Ждать. Улыбаться, шутить. Будто всё хорошо. А там Дака. Там Васса. Там его товарищи. Живы ли ещё?

Едва сон сморил юношу, как его разбудило что-то неясное. Чуть слышный шелест, движение воздуха… кто-то склонился над Фатеем. Юноша выждал, когда чужак приблизится, наклонится…

— Фатей, Фатей, — позвал женский голос. — Фатей, Юй-ди!

Он перестал притворяться спящим.

— Юлди? — шепнул он. — Ты видела Юлди? Кто ты?

— Юй-ди, юй-ди, — закивала в полутьме шатра девушка. — Он сказал — Фатей. Ты ведь Фатей?

— Я Фатей, — согласился юноша. — Что он ещё сказал? Где он?

— Он сказал — Фатей, — повторила девушка. — Сказал, Юй-ди.

— Где он?! — потерял терпение Фатей.

Девушка отпрянула.

— Не убегай! — быстро проговорил юноша. — Не сердись на меня. Расскажи мне всё.

— Мой отец из страны шёлка на востоке, — сказала девушка. — Джурон-хакан…

Она запнулась.

— Джурон-хакан пригласил его к себе на службу, — проговорила девушка после паузы. — Я служанка Орлэ-хатун. Я ездила к отцу, рассказать о здоровье госпожи.

Фатей кивнул.

— Отец сказал — сторожа схватили чужого жреца. Отец сказал — его хотят допросить. Сейчас нельзя.

— Нельзя?..

— Никак. Не получается. Не можно.

— Не получается?..

— Да. Он не говорит.

— Кто не говорит?

— Жрец не говорит. Не знает языка. Был болен. Отец лечил. Джурону некогда говорить с ним. Людей из Дарилики разослали. Переводчика нет.

— А где остальные? — не утерпел Фатей.

— Остальные? — не поняла девушка.

— Сторожа схватили многих людей, — пояснил Фатей.

Девушка сделала непонятный жест, как будто отмахивалась от бабочки.

— Отец видел только Юй-ди. Он очень просил. Говорил — Фатей, Фатей. Я вернулась сегодня. В шатре только и говорят — Фатей. Юй-ди просил. Орлэ-хатун опять… — она изящно развела руками. — Юй-ди очень просил.

Она поднялась.

— Мне пора. Узнает Орлэ-хатун…

Фатей протянул руку, чтобы её остановить, но тонкий шёлк её одежды проскользнул между пальцами.

Юлди в стане у Джурона-хакана.

Наутро Фатей встал ещё до рассвета. Его никак не охраняли, и он пошёл слоняться по стану, пользуясь возможностью всё осмотреть своими глазами. Большая ставка у Орлэ-хатун. Много людей к ней собирается.

Обойдя почти весь лагерь и подивившись на стоящие там шатры — высокие, просторные, шёлковые шатры беков, простые, войлочные или вовсе из шкур шатры их слуг, Фатей на краю стана наткнулся на Гирей-бека. Тому привели коня, вчерашнего гнедого и бек как раз хотел сесть в седло, когда его окликнул Фатей:

— Хей, Гирей-бек! Хороший конь у тебя!

Гирей бек хмуро покосился на юношу и буркнул:

— Не подарю.

Фатей картинно схватился за сердце.

— Зачем так говоришь?! Я б мог — я б сам тебе дарил, да подарки сторожа Джурона-хакана отобрали! Спешил к Орлэ-хатун, ничего не взял! Вот, нож только есть, нож возьми, ничего для тебя не жалко, Гирей-бек, такому наезднику как ты нож хороший нужен.

Гирей-бек хмыкнул, но протянутый нож взял. Насмешливое выражение быстро ушло из его глаз, когда он разглядел качество железа и работу кузнеца. Пощёлкал по лезвию, полюбовался на витую рукоять.

Сунул нож за пояс, махнул рукой своему человеку, который ждал поодаль, что-то шепнул и слуга умчался. Отдариваться, похоже, не собирался.

— Шуму от тебя много, — сказал Гирей-бек Фатею. — На охоту поедем. Загонщиком будешь.

Фатей просиял.

Когда они вернулись в лагерь, привезя с собой подстреленных сайгаков, Фатей обнаружил, что к Орлэ-хатун его не пускают. Нукеры только и отвечали, мол, «не велено» и «она к хатун приехала, до завтра смотреть хатун будет».

Не велено, так не велено.

— Хей, Гирей-бек! Какой ты хороший стрелок! — заглянул Фатей в шатёр бека. Тот как раз обедал, причём — в одиночестве.

— Зачем пришёл? — спросил Гирей-бек, вылавливая баранину из похлёбки.

— Поговорить с тобой, Гирей-бек, — отозвался Фатей, без приглашения заходя внутрь. — Все тебя хвалят. Говорят, лучше тебя нет охотника. Стреляешь дальше всех. И умён ты, Гирей-бек…

— Замолчи, — приказал бек и хлопнул в ладоши. В шатёр заглянул слуга, перемигнулся с Гирей-беком, кивнул и скрылся.

— Что велишь, делать буду, — заверил Фатей. — Скажешь — молчи, буду молчать. Скажешь — говори, буду говорить. Скажешь — пой, буду петь, скажешь…

Его прервал слуга, который принёс плошку с уже знакомым Фатею молочным напитком. И отдал ему, Фатею! А ещё блюдо со сладостями… ого! Такие лепёшки только в Дарилике пекут.

— Ох, какой ты добрый, Гирей-бек! Спасибо тебе, Гирей-бек. Век твою доброту буду помнить…

— Что ты соврал Олинэ? — спросил бек, не слушая болтовню Фатея.

— Зачем ты так говоришь? — обиделся юноша. — Стал бы я врать Олинэ! Я правду ей сказал! Ехали к Орлэ-хатун, подарки везли Орлэ-хатун! Сторожа Джурона-хакана напали на нас! Я на коня — и к Орлэ-хатун.

— Почему они на вас напали? — безразлично спросил бек.

— Ай, не знаю, — отмахнулся Фатей, но перехватил взгляд мужчины и решил дальше не валять дурака. — Девушку нашу приглядели. Но, Гирей-бек, правду тебе говорю — они готовились напасть. Мы не готовились. Думали — убедили их. Думали — дальше поедем. Вечером с ними Увар-ага говорил. Договорились. А утром…

— Зачем ты ей шарф отдал? — перебил Гирей-бек.

— Сестре попросил передать, — признался юноша. — Чтобы знала: жив её брат. Сестра мне мать заменила. Фатей уехал, Дака спокойна не будет.

— Ты знал, что у Олине был брат? — спросил бек.

— Откуда мне знать?... — начал было Фатей, но запнулся. — Был, Гирей-бек?

— Был, — кивнул мужчина. — А потом Орлэ-хатун увидел Дэпей-хакан.

Он не стал продолжать. Фатей не стал спрашивать.

— Сестра, — повторила за ним Олинэ, собираясь ехать на первую заставу, и по её лицу пробежала тень. — Сестра…

Ох, Олинэ, где ж тебе было, дочери простого человека, уберечь брата от нукеров хакана?..

— Узнаю, что ты её обманул — жив не будешь, — сказал Гирей-бек.

— Обижаешь, Гирей-бек, — отозвался Фатей. — Зачем обижаешь? Разве я мог бы обмануть Олинэ?

— Много подарков везли Орлэ-хатун? — вместо ответа спросил Гирей-бек.

— Много, ох, много, Гирей-бек! — безмятежно сказал Фатей. — Под телегами земля прогибалась, под тюками кони приседали.

— Что везли? Много ли мечей?

— Много мечей, — подтвердил Фатей. — Мечи везли, посуду везли. Золото везли, серебро везли, олово везли. Много везли! Всё не перечислить. Про всё Увар-ага знает, со мной не делился. Юлди знает, Юлди всё записывал. Может, из старших ещё кто знает. А я не знаю Гирей-бек, прости.

Гирей-бек смерил юношу ещё одним хмурым взглядом, потом кивнул ему на выход из шатра и отвернулся. Фатей послушно покинул шатёр.

Глава девятая Морок

Ночью, когда он едва смежил веки, раздался шёлковый шелест и подуло лёгким ветром. Фатей обратил внимание — ни вчера, ни сегодня он не слышал шагов, а ведь мимо него и лиса не прокрадётся!

— Что ты наделал, Фатей?! — сердитым шёпотом спросила вчерашняя красавица, усаживаясь возле кошмы, на которой он спал. — Зачем отдал нож Гирей-беку?

Юноша протянул руку, но его пальцы только прикоснулись к шёлку рукава — и тот сразу же выскользнул.

— Хей, чего ругаешься? — спросил он. — Как было не подарить?

— Он злой! — всё так же сердито зашептала красавица. — Злой!

Фатей попытался взять девушку за руку, но снова схватил лишь пустоту. Да что это с ним? Вчера он был пьян, сегодня трезв. Но он и пьяный бы не оплошал. Никогда не плошал, а вот, девушку поймать не может. Не сон ли это? Или злой морок?

— Не сердись, красавица, — беспечно произнёс он. — Шарф сестре передал, ничего не осталось у Фатея, нечего тебе подарить.

Красавица отпрянула.

— Мне ничего от тебя не надо!

— Хей, не гневайся. Богат буду — весь мир тебе подарю.

Девушка провела рукой перед его лицом. Зачем она пришла? Что хотела? Почему не давалась в руки?

— У тебя есть женщина, да? — тихо спросила она. — Есть. Скажи, Фатей, если твоя женщина скажет — умри! — ты умрёшь? Если скажет — убей! — ты убьёшь?

— Хей, если моя женщина будет такие речи вести, я поведу её к знахарю, злого духа выгонять, — засмеялся юноша. Девушка вздрогнула. Вот как… Что же перед ним, злой дух? Иргай говорил, они, бывает, становятся красивыми девушками, чтобы пить кровь у тех, кто им доверится… правда, та тощая злая женщина не была красивой, но говорили же, что она не охотится на людей. А ещё на ней очень быстро заживали раны, а уж хватка была… за руку возьмёт — держись, чтобы кости не переломала! И говорила ещё, что слабее сородичей. С такой сразись, попробуй. От такой только молитва и поможет, да только не ему, не прозревшему молиться-то. Фатей вспомнил, что ему когда-то в детстве говорила Большеногая: молитва — не колдовство, в колдовстве кто сильнее, тот и победит, а в молитву верить надо. Будь ты хоть всех слабей, если веришь — злые духи тебя не коснутся. Прозревшим такая вера не дана, прозревшим со злыми духами бороться нельзя.

— Верю в Освобождение, сестра, — шепнул Фатей. Красавица равнодушно посмотрела ему в лицо и отвернулась.

— Никогда, — сказала она грустно. — Джурон-хакан никогда не освободит отца. Отец — раб Джурона-хакана.

Похоже, она его не поняла. Медленно, очень медленно, чтобы не спугнуть, Фатей пересел поближе и так же медленно протянул руку. На этот раз у него получилось сжать в своих пальцах её — такие тонкие, хрупкие, казалось, они сломаются от простого пожатия. От одежды девушки исходил незнакомый сладковатый запах.

— Не грусти, красавица, — сказал он со своей обычной беспечностью. — Пока человек жив, надежда всегда есть.

Девушка грустно покачала головой. Фатей обнял её за плечи и хотел уже привлечь к себе, как она вывернулась из его рук и встала.

— Нельзя, — проговорила она. — Нельзя, плохо, беда будет.

— Хей, не уходи, красавица, — запротестовал Фатей. Как она вывернулась-то? Зачем тогда приходила?

— Нельзя, — повторила девушка и ускользнула.

Юлди ничего не оставалось делать, только ждать и молиться Заступнику о спасении товарищей, о прощении его гордыни, о помощи, о наставлении… Едва монаху стало лучше, старик-лекарь покинул его шатёр и теперь Юлди составляли компанию стражники, не знавшие ни единого слова на языке Дарилики. Они спали по очереди и, хотя смотрели на пленника как на неодушевлённую вещь, начинали недовольно ворчать, стоило ему хоть шаг сделать в сторону выхода. Оглушить одного, пока спит второй? А куда бежать? Как найти дорогу в степи, где нет ни одной зацепки для глаз и взгляд убегает далеко-далеко к самому краю неба?

На пятый день его плена стражники подняли Юлди до рассвета и знаками показали, что он должен идти с ними. Что его ждало — смерть, пытки? Сможет ли он встретить их с честью, как служитель Заступника?..

Лагерь ещё спал, когда стражники провели монаха между дозорами. Все встречные степняки, видно, знали, куда ведут Юлди. Никто не удивился, не окликнул. Вот он вышли из лагеря и зашагали дальше. Монах попытался спросить стражников знаками, чего они от него хотят. Один, повыше и потолще, что-то сказал товарищу и оба засмеялись. Худой и низенький обнажил меч и кивнул перед собой. Там, впереди виднелся холм. Это место его казни? Но зачем вне лагеря?

Сторожа переглянулись.

— Идти, — с трудом выговорил высокий на языке Дарилики. — Нет бежать. Плохо! Идти! Молитва. Люди. Молитва. Нет бежать. Нет смерть. Идти.

— Вернуться, — добавил низенький, указывая назад, а потом снова кивая на холм.

Это немного успокоило Юлди и он пошёл за ними, с любопытством разглядывая степь вокруг. Всё было так непохоже на его родные горы! Выжженная солнцем золотая трава, бледное предрассветное небо, в котором, раскинув крылья, парил сокол, да льющаяся с неба трель жаворонка. Алый пожар на восходе, далёкие точки — пасётся табун коней…

Холм приближался медленно, но вот Юлди разглядел на его вершине три фигурки. Люди? Кто? Зачем его ведут к ним, почему пешим? Почему стражники не взяли коней.

— Молитва! — указал низенький стражник на холм и убрал меч в ножны.

Люди на холме были самыми странными людьми, которых только видел монах, а ведь он сталкивался и с язычниками, и с таинственным бесполым колдуном, захватившим далёкую крепость в горах, пировал с оборотнями и, казалось бы, навидался всякого. Один был одет обыкновенно — для здешних мест — в запахивающийся длинный кафтан, из-под которого торчали остроносые сапоги, да войлочная шапка на голове. Двое других были обвешены перьями, их одежда была обшита кусочками меха, бахромой и почему-то разноцветными пуговицами. В Тафелоне их сочли бы юродивыми, но здесь они держались со спокойным достоинством. У того, кто постарше, в руках был огромный бубен — не круглый, а с множеством углов.

Стражники показали Юлди, чтобы он один поднялся на холм. Монах повиновался. Когда он добрался до вершины, тот степняк, который был одет проще всех, ткнул себя пальцем в грудь.

— Переводить! — сказал он на языке Дарилики. — Говорить твой язык. Ыжан.

Он указал на своих товарищей.

— Гурлан, — это, кажется, было имя старшего. — Вайдей.

Монах поклонился, указал на себя и произнёс:

— Юлди.

Вайдей заговорил, Ыжан повернулся к монаху.

— Ты служить небо? Ты молитва?

— Я монах, — ответил Юлди, но, кажется, Ыжан его не понял. — Я молюсь Заступнику.

— Защитник — твой бог? — уточнил переводчик после переговоров с товарищами.

— Да, — согласился Юлди. — Заступник. Да.

— Ночь. Темно. Плохо. Ты служить?

— Да, — отозвался Юлди, плохо понимая, что Ыжан имеет в виду. Молился ли он в темноте? Во время опасности? Степняки скривились.

Гурлан неожиданно присел на корточки, завыл, повернулся вокруг себя и выпрямился. Эту пантомиму Юлди понял и покачал головой.

— Нет, я не оборотень, — сказал он.

Вайдей вдруг оскалился, скривил пальцы, будто бы звериные когти и зашипел. Гурлан ударил в бубен и Вайдей отшатнулся.

— Уметь так? — спросил Ыжан.

— Да, я знаю молитву, отгоняющую вампиров, — подтвердил Юлди, отчаянно надеясь, что понял правильно.

— День-ночь-день-ночь и ещё день и ночь, — сказал Ыжан. — Утро. Приходить сюда. Гурлан, Вайдей танцевать. Юлди танцевать. Сражаться.

Гурлан ударил в бубен.

— Ты ночь, — сказал Ыжан. — Звери-люди. Убить. Ты день. Защитник. Нет ночные воры. Жить.

Он кивнул на стражников, которые ждали у подножья холма.

— Ты бежать — ты ночь. Убить. Долго. Ты проиграть — ты ночь. Убить. Ты день — ты говорить. Молитва. Люди. Твой Защитник помогай нам. Идти. Ждать. Три день. Утро. Идти.

Он подтолкнул Юлди к склону и монах принялся спускаться с холма. Разговор ему не понравился. За кого они приняли Юлди? За служителя тёмных сил? Как он может доказать им, что это не так? Что же они, как Князь-Жрец вызвали Юлди на поединок? Монаху стало не по себе. Разве он имел право защищать имя Заступника перед всеми, когда так недавно поддался гордыне, приняв помощь оборотня за чудо?

— …тогда мы хватились: где Джурон? Пропал Джурон! — рассказывала Орлэ-хатун. — Пора ехать, а его нигде нет! Дэпей кричит, казнит, мол, всех нянек, и вся недолга. Если они не украли ребёнка, так точно в сговоре! А потом Олинэ услышала — шуршит кто-то в тюках с войлоком. Смотрим — Джурон! Залез и заснул! Спокойный он у нас, Джурон. Его никаким шумом не разбудишь!

Фатей сочувственно кивал, прислушиваясь к звукам снаружи. Приехал кто? Как будто… Олинэ! Олинэ вернулась! Послышались приветственные возгласы, решительные шаги…

— Выйди, — приказала Олинэ, заглянув в шатёр. — Хочу с матерью поговорить.

Фатей вскочил на ноги, поклонился сперва хатун, потом её дочери.

— Зачем его гонишь? — заворчала старуха.

— Матушка, уж такая радость — Олинэ вернулась! — воскликнул Фатей, внимательно вглядываясь в лицо женщины. — Дочка к тебе приехала, сразу мать навестила, всем бы такую дочку Небо подарило! Отпусти, я прогуляюсь, Олинэ с тобой наговорится.

Он подхватил шапку и выскочил из шатра прежде, чем Орлэ-хатун успела его остановить. По Олинэ нельзя было прочесть ни хорошего, ни дурного. Сердце у Фатея билось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. А снаружи…

Юноше понадобилась вся сила воли, чтобы не кинуться к Харлану бегом. Он спокойно подошёл к старшему, степенно поклонился. Харлан поднял его, сжал в объятьях и еле слышно шепнул:

— Твои все живы.

— А… твои? — выдохнул Фатей.

— Живы. Стодол ранен. Детей, женщин — не тронули.

Они разжали объятья.

— Рассказывай, — приказал Харлан.

— Я доехал до Орлэ-хатун, — сообщил Фатей, заставив себя удержаться от расспросов, — сказал ей, подарки везём! Мечи везём, посуду везём, золото везём, серебро везём. Орлэ-хатун — добрая! Нет её добрее! Как сына приняла. От себя не отпускала.

— Мечи, говоришь, — повторил Харлан. Фатей молча встретил его взгляд. Юноша без колебаний отдал все товары, которые отряд вёз в Толок, для спасения их жизней. Вот только как после этого вернуться в Тафелон?

— Джурон-хакан большую силу взял, — сказал Фатей, который, сидя рядом с Орлэ-хатун, внимательно прислушивался к разговорам беков. — Поход собирает. На запад идёт. В стране оборотней хорошая трава. Коням хорошо будет. Во всех караванах его люди. В Толок без пропуска не пройти. Мечи в Толоке не продать.

— Я вперёд поехал, — проговорил Харлан, отвечая на невысказанный вопрос юноши. — Остальные с телегами едут. Есть раненые. Через два дня будут здесь.

По спине вдруг пробежал холодок. Фатей сроду такого не испытывал, даже в детстве… не успел даже оглянуться, как ощутил невесомое прикосновение к плечу чьей-то руки и услышал голос:

— Попроси Орлэ-хатун, пусть сын пришлёт лекаря. Попроси, слышишь? Ишэн, лекарь. На другого не соглашайся.

Он оглянулся. За спиной никого не было, только вдали между шатрами мелькнуло белое платье.

Морочит его ночная красавица. А зачем морочит?

— Много ли наших погибло? — спросил Фатей. Харлан назвал имена. Их собственные товарищи и люди Янака. Отряд потерял многих.

— …и Ольви, — сказал Харлан. Фатей вскинулся. Мохнатая она или нет, девчонка была названной дочерью его сестры!

— Кто?

Ответ его поразил:

— Большеногая. Перерезала ей горло.

— Она ещё жива?!

— Сторожа убили Большеногую, Фатей. Лёгкая смерть.

Фатей сплюнул.

— Пусть Джурон пришлёт лекаря, — прошелестело в ушах.

Отец — раб Джурона-хакана.

— Юлди у Джурона-хакана, — сказал он Харлану. — Передал мне весточку с дочкой лекаря.

— А Увар?

Фатей развёл руками.

— Про Увара не знаю. А он не с вами?

Харлан покачал головой.

— С того самого дня не видели. А сторожа молчат.

Дело было плохо. Нет оберста, нет товаров, нет монаха, который вёл опись…

Спину снова обдало холодом.

— Хочешь увидеть Юй-ди — попроси лекаря, — шепнула ночная гостья. — Ишэн. Лекарь. Слышишь? Попроси у Орлэ-хатун. Иначе умрёт Юй-ди. Слышишь? Ишэн.

Фатей резко обернулся. Девчонки рядом не было.

— Ты чего вертишься? — спросил Харлан.

— Да так… показалось, кричит кто-то, — ответил юноша. — Большеногой нет, людей лечить некому?

— У сторожей знахарь плохой, — подтвердил Харлан. — Олинэ сказала — плохо здесь с лекарями. Хороший у Джурона-хакана есть, он его из страны шёлка привёз.

Олинэ как раз вышла из шатра матери и кивнула Харлану:

— Харлан-ага, иди, ждёт тебя Орлэ-хатун.

Дождавшись, когда он уйдёт, женщина повернулась к Фатею:

— Ай, нехорошо, — сказала она. — Обманул ты Орлэ-хатун. Зачем обманул?

— Я не обманывал Орлэ-хатун, — вскинулся юноша. — Вели убить, если соврал!

— Может, и велю, — хмуро сказала Олинэ. — Почему не сказал, что вы мохнатую везли? Сторожей обманули, хотели Орлэ-хатун обмануть?

— Хей, Олинэ, а сторожа не сказали, как к нашей девушке руки тянули? А про то, как напали без предупреждения? Убили нашего лекаря? А куда они увезли Увара-агу, они тоже не сказали?

— Почему сразу не сказали сторожам, что едете к Орлэ-хатун? — нахмурилась Олинэ.

— У нас даже женщины знали, что мы к Орлэ-хатун идём, — ответил Фатей. — Дака знала. Как могли не сказать? Хей, ты сторожам веришь, Олинэ? Им рабы нужны, друзья не к чему. Видала, какие мечи мы привезли? Хей, самострелы видала? Таких ещё не было в степях. Лучший мастер их делал. Всё Орлэ-хатун подарим.

Олинэ смерила его внимательным взглядом.

— Моей матери мечи не к чему, — сказала женщина. — Самострелы не нужны. Принесёте половину в мой шатёр.

— Хей, Олинэ, сердишься на Фатея? Ехали сюда — не знали, что ты при Орлэ-хатун. Знали бы — тебе бы подарки везли. Чаши хочешь? Ожерелья… К западу от земель Клосэ-хакана в Хларии такие ожерелья делают — ты спать не будешь, пока не увидишь! Тебе подарим.

— Не нужно, — оборвала его Олинэ. — Чаши, ожерелья, всё вези к Орлэ-хатун. В мой шатёр мечи отнеси. Слышишь?

— Слышу, Олинэ-батагур, — поклонился Фатей. — Всё сделаю. Если б Джурон-хакан нам Юлди вернул, отпустил бы Увара-агу, мы б быстрее всё пересчитали бы, чтоб тебе отдать да Орлэ-хатун порадовать.

— До Джурона-хакана мне дела нет, — неприязненно ответила Олинэ. — Хочешь — проси у моей матери. И лекаря у неё проси, у меня нету. Там из ваших есть кто помрёт скоро. Видела одного, Кобэ зовут — совсем помирает. Пока доедет — совсем помрёт. Остальным тоже худо. Что стоишь? Иди, проси у моей матери.

Юлди спал и снов не видел, словно провалился в глубокий чёрный колодец беспамятства. Вокруг не было ничего и никого, только темнота, из которой, казалось, смотрели на него злые и жадные глаза. Кто это был? Что ему сделал Юлди? Темнота сгустилась так, что стало трудно дышать. Отчаянным усилием монах взмолился Заступнику… язык не подчинялся ему, изо рта не вырывалось ни звука, а потом…

Темнота раскололась и в ней загорелся свет. Белый, холодный, пугающий… свет приближался к Юлди, рос… из далёкого пятнышка вырастал в мерцающую фигуру… которая словно глина лепилась под взглядом монаха как на заре времён Создатель лепил из глины первых людей… это была женщина и на ней, как на праматери людей, не было никакой одежды. Белая сияющая кожа притягивала взгляд, глаза…

— Цивей? — спросил монах, пытаясь отвернуться, пытаясь сомкнуть веки, чтобы не видеть бесстыдной наготы девушки. — Цивей, прикройся!

— Юй Ди… — выдохнула дочь лекаря, вставая на колени у изголовья кровати. Протянула руки к его лицу, провела по щеке, отдёрнула руку, будто укололась о выросшую за дни плена щетину, и засмеялась. — Юй Ди…

Она наклонилась над ним, вынуждая монаха посмотреть на свою голую грудь, взяла безвольную руку Юлди, обхватила палец губами, потом поднесла к своему соску. Как монах не надрывался, он не мог пошевелиться и только чувствовал, как его тело охватывает вожделение. Молиться не было сил. Ведьма засмеялась. Обнажённая, притягательная, проклятая… Вдруг повеяло холодом. В шатёр вбежал Юй Гэ и с размаху огрел дочь ремнём по спине. Девушка взвизгнула, подхватила белое платье и поспешно прикрылась. Лекарь ударил её ещё раз и оттолкнул от монаха. Юлди почувствовал, что может шевелиться, вскочил на ноги. В шатре было так темно, что едва можно было различить фигуры людей. Но ведь только что он видел Цивей так ясно, как будто стоял ясный день! Лекарь топал ногами и шёпотом ругался на дочь. Та что-то лепетала-щебетала в ответ. Что произошло? Зачем эта ведьма пыталась его приворожить? Наконец, Юй Гэ коснулся плеча монаха.

— Плохо, — сказал он на языке Дарилики. — Плохо. Нет шум. Идти. Идти. Нет шум. Идти. Юй Цивей нет. Нет. Юй Ди идти.

Девушка протянула руку, невесомо коснулась пальцев монаха.

— Фатей, — сказала она. — Идти. Фатей. Фатей. Идти.

— Фатей? Ты видела Фатея? — спросил Юлди.

— Юй Ди, — прощебетала девушка. — Фатей. Харлан. Идти. Идти. Смерть нет. Идти.

Цивей тянула его за руку, а Юй Гэ толкал в спину. Наконец, привыкнув к темноте, Юлди обнаружил в стороне тела своих стражников. Они неподвижно лежали и, кажется, уже не дышали.

— Идти, — настойчиво повторила девушка. Монах повиновался и позволил себя провести до небольшой двухколёсной повозки на краю лагеря. Их никто не окликнул, дозорные, казалось, смотрели сквозь них. У повозки Цивей остановилась и снова поднесла ко рту руку Юлди. Прежде, чем он успел помешать ей, она больно укусила его за палец. Монах вырвался, но тут его руку перехватил Юй Гэ и провёл по ране стеблем травы, размазывая кровь.

— Нет Юй Ди, — сказал старик с усмешкой. — Нет. Идти. Фатей.

Цивей указала под скамью в повозке.

— Фатей, — сказала она. — Харлан.

Всё происходящее казалось сном, тягостным и безумным. Юлди, наконец, понял, чего от него хотят, и кое-как спрятался под скамейкой в повозке. Цивей набросила поверх невесомую ткань. Такая не убережёт, не спрячет… что, если это обман, ловушка?

— Нет смерть, — сказал Юй Гэ. — Здоровье хорошо. Утро. Ждать. Идти. Фатей.

Глава десятая Пир у Орлэ-хатун

Эта дорога потом ещё долго снилась Юлди в кошмарах. Скрюченный, зажатый, изнемогающий от вернувшейся боли в спине, монах только и мог, что молиться Заступнику, слушать скрип колёс, топот копыт, голоса старика, его дочери, их спутников… и ждать, ждать, ждать… прошла одна вечность, за ней другая… к вечеру повозка остановилась и старик еле слышно прошептал:

— Ночь. Фатей. Ночь. Ждать. Плохо. Смерть. Ждать смерть нет.

Юлди хотел сказать, что он больше не выдержит, но старик быстро ушёл. Оставалось только терпеть и ночью терпение было вознаграждено. Сильные руки выволокли монаха из-под скамейки, откинули душную тряпку, поддержали, не давая упасть. При виде Фатея Юлди едва не заплакал.

— Хей, Фатея рано оплакивать, — сказал юноша своим обычным беспечным тоном.

— Где мы? — спросил монах, оглядываясь по сторонам. Они стояли посреди какого-то лагеря, возле составленных рядом телег и повозок. Рядом с ними беспокойно топтался Юй Гэ.

— У Орлэ-хатун в стане, — отозвался Фатей. Старик лекарь потянул юношу за рукав и торопливо заговорил, указывая на Юлди и кланяясь. — Ишэн говорит: прости его дочь. Говорит, она ещё не видит дороги. Говорит, она не хотела. Она увлеклась.

Тут он оборвал сам себя и что-то ответил старику.

— Что случилось? — спросил Юлди, повисая на руке друга. Спину охватывала безумная боль. Фатей заговорил со стариком резче прежнего. Тот быстро отвечал, показывая на спину монаха, на небо и куда-то в сторону. — Почему… она ведьма?

— Ты разве не видишь? — засмеялся Фатей, поддерживая монаха. — Она мёртвая! Давно мёртвая!

— Мёртвая?!

— Не дышит. Нет веса. Быстро ходит. Мёртвая. Вроде вампира, только ещё хуже.

— Что ей надо?

— А что мёртвым надо? Старик говорит, не уследил.

Юй Гэ потянул Фатея за руку и снова что-то сказал. Юноша посерьёзнел.

— Ишэн говорит, ты больше не Юлди, — сказал он. — Забудь про Юлди. Юлди умрёт. Тебя надо спрятать. Наших привезли днём. Их не пересчитывали. Красавица отведёт тебя в шатёр к Матьясу. Старик полечит твою спину. Смени одежду, эта тебя выдаст. Не молись на виду у всех.

— Какой Ишэн? — устало спросил Юлди. Ему уже было всё равно.

— Старик, — указал Фатей на лекаря.

— Юй Гэ?

Лекарь засмеялся и закивал, показывая то на себя, то на монаха.

— Юй Гэ, Юй Гэ. Юй Ди, Юй Гэ.

Фатей что-то резко произнёс, старик быстро ему возразил.

— Он сказал, позволь красавице взять тебя за руку, — сообщил Фатей. — Он ей строго приказал, больше она нападать не станет. Она проведёт тебя мимо всех и никто не заметит. Но только на этот раз.

На этот раз старик лечил его долго. Что-то шептал над ухом, колол спину иголками, потом зачем-то колол ладони и ступни, больно тыкал в позвоночник и втирал какие-то отвратительно пахнущие мази, от которых щипало кожу. Уходил, возвращался, продолжал снова и всё твердил, здоровье, мол, хорошо. Кобо умер и Юлди не позволили его исповедовать перед смертью и отпеть после. Монах был готов пожертвовать жизнью ради спасения души товарища, но Фатей уклончиво объяснил, что, выдав себя, Юлди погубит и весь отряд. Остальных раненных Юй Гэ вылечил.

Когда Юлди оправился и снова смог стоять без поддержки, ему дали мирскую одежду и велели отзываться на имя Ретто. Юлди было всё равно. Если он не монах, если он не служит Заступнику, если не помогает людям — зачем ему жизнь? Но умирать нельзя, это решать не ему, а рисковать товарищами и вовсе немыслимо.

Дака рассказала ему о смерти Врени — что знала, а знала она только то, что ей сказали сторожа.

— Зачем? — горько спросила женщина, враз постаревшая после гибели приёмной дочери. — Она любила Ольви. Зачем убивать? Зачем?

Монах вздохнул. Врени была надёжным и верным товарищем, а малютка Ольви…

— Она была проклятая, — сказал он неловко.

— Кем проклятая?! Кем?! Если проклятая — зачем убивать мою дочь?!

— Заступником, — припомнил Юлди то, что знал об этой странной ереси. — Они зовут себя прозревшими. Они верят — если умереть, потом родишься снова. Они не хотят рождаться. Считают, что жить плохо.

— Умерла бы сама! Зачем убивать Ольви?!

— Я не боюсь смерти, — сказала когда-то цирюльница на привале. — Я свободна. Когда я умру — я покину этот мир. Ваши дрязги меня не касаются. Но я могу сделать подарок. Любому из вас. Каждый, кого я убью, освободится вместе со мной. Не веришь, монах? Одно движение — и ты узнаешь, что я права, а ваш Заступник врал вам.

— Она хотела избавить Ольви от страданий, — сказал Юлди.

Дака неожиданно закивала.

— Да, — сказала она. — Иргай говорил мне. Фатей говорил. Они тут бешеные. Наш народ мохнатых не любит, а эти вовсе как собаки кидаются. Ольви замучили бы. да. Врени спасла её. А они её убили. Если бы не Врени — ой-ой-ой, бедная моя доченька.

Она рванула с головы платок и разрыдалась. Юлди почувствовал себя совсем глупо. Утешать было нельзя, не тот они народ, чтобы их можно было утешать. Врени говорила когда-то, что незамужние девушки из этого племени с горя вовсе по земле катаются. Хорошо, что он этого не видел.

Знала ли Врени, что её убьют? Боялась ли она смерти в последний миг? Почему она, сделавшая столько добра, мертва, а он, грешный гордыней и самонадеянностью, жив?

Неловко постояв возле рыдающей женщины, Юлди пошёл по лагерю. Боль отступила и откуда-то монах знал, что она больше не вернётся. Не надо было больше прятаться в тесном вонючем шатре, справляя нужду только по ночам и с завязанными глазами. Ничего было не надо делать, всё делалось без него. Воля Заступника? Или других, неведомых ему богов?

Не потому ли, что он виноват перед Заступником, его совратила мёртвая ведьма из далёкой шёлковой страны? Ведь не его заслуга, что она отступила. Многие товарищи Юлди, бывало, выходя из стен монастыря в мир, уступали вожделению и похоти. Потом они возвращались, каялись, принимали епитимью и смывали свой грех трудами во имя Заступника. Не сам грех тревожил Юлди. Тревожила навязанность греха. Цивей ему не нравилась ни голая, ни одетая. Слишком хрупкая, слишком жеманная, слишком узкие у неё были глаза, слишком круглое лицо, слишком вкрадчивая улыбка. Чужая, чуждая, фальшивая. Мёртвая. Отвратительно было чувствовать свою беспомощность перед наведённым вожделением.

И это тоже его вина. Истинный воин Заступника был бы неподвластен ведьминым чарам. Он, Юлди, слаб, слаб душой, переполнен гордыней и суетностью. Что толку в телесной силе? Если бы она служила вере, но ведь она послужила одному только неверию…

— Хей! — налетел на него Фатей. — Зачем грустишь? Орлэ-хатун на пир зовёт! Пойдём, пировать будем. Про Клосэ-хакана рассказывать будем! Хвастаться будем! Хочешь — после пира драться будем! Ты оборотней поборол, здешних беков поборешь! Нас уважать будут! В дорогу подарки дадут!

— Я не хочу пировать, — отозвался Юлди.

— Нельзя, — твёрдо ответил Фатей, обнимая монаха за плечи. — Отказываться нельзя. Большая обида будет. Большой пир. Все мужчины будут на пиру. Не торопились, ждали, когда Ишэн всех вылечит. Все пойдут. И ты пойдёшь.

Он подтолкнул Юлди к центру лагеря, где стоял огромный обшитый шёлктом шатёр. С одной стороны стены у него были приподняты, так что любой мог заглянуть внутрь. Там на помосте сидела сухонькая древняя старушка в цветастом шёлковом платье и с огромной шапкой на голове, узкой и высокой. Что-то вроде эннена, какие носили знатные дамы в Тафелоне, только эннены были островерхие, а эта шапка заканчивалась плоской крышкой. И вуали с неё не свисало. По обе стороны от старушки стояли стражники с обнажёнными кривыми мечами. Вокруг помоста были разбросаны кожаные подушки — и внутри шатра, и за его пределами. Ближе к помосту на подушках сидели люди в длинных шёлковых запашных кафтанах, у каждого на голове — обшитая мехом шапка. Члены отрядов Увара и Янака подходили и рассаживались поодаль. Юлди успел заметить, что рядом с каждым тафелонцем сидит соплеменник Харлана: те понимали местный язык.

— Садись, — указал Юлди на подушку. — Сюда садись. Вот, Аким рядом сядет. Спросят, скажешь — писарь. Аким переведёт. На него смотри. Как Аким будет делать, так и ты делай. Про Заступника не вспоминай. Не надо.

Позаботившись о монахе, Фатей ловко пробрался между подушками к помосту, опустился на колени перед старушкой и вскоре уже сидел по левую руку от неё. Старушка ласково потрепала юношу по щеке и что-то шепнула. К шатру размашистыми шагами подошла немолодая женщина в такой же нелепой шапке, как у старухи. Юлди обратил внимание, что платье на ней короче, чем на старушке, и из-под него торчат широкие штаны, такие же, как здесь носили мужчины. Женщина подошла к помосту, ни на кого не глядя, и, не поклонившись и не сказав ни слова, уселась по правую руку от старухи.

Фатей поклонился женщине и завопил что-то непонятное на местном языке.

— Он говорит: Орлэ-ханум, Харлан-ага благодарит тебя! — перевёл Аким. — Ты наша мать, Орлэ-хатун, ты вернула нас к жизни. Олинэ, ты нам за старшую сестру, твоя забота помогла нам в пути.

Старуха снова потрепала Фатея по щеке и ответила.

— Орлэ-хатун говорит: спасибо, хорошие подарки. Порадовали старуху. Клосэ-хакан хороший. Она будет дружить с Клосэ-хаканом. Назад поедем, она ему письмо напишет. Пусть ей теперь всегда пишет. Надо будет Клосэ-хакану — Орлэ-хатун на помощь придёт. Пусть Клосэ-хакан сам в степь приезжает. Пусть помогает Джурону-хакану. Джурон-хакан будет ему старший брат.

— Клосэ-хакану? — слабым голосом переспросил Юлди. Заступник, спаси да помилуй! Фатей же от имени Дюка Клоса признал эту старуху сюзереном Тафелона!

Юлди оглядел сидящих возле помоста… баронов местной княгини? Они все одеты в шелка, но одежда их была в пятнах, как будто её вовсе никогда не стирали, да ещё и в заплатках, причудливых стежках, бляшках, пришитых где надо и где не надо, каких-то пёрышках, колечках, пуговицах… такой дикости монах не видел ни в городах язычников, ни в землях магнатов-оборотней. Между баронами засновали слуги, разнося плошки с каким-то белёсым напитком. Когда — не сразу — очередь дошла и до Юлди, он обнаружил, что напиток похож на молоко и пахнет терпкими травами. Юлди осторожно пригубил… было горько и почему-то солёно. Посмотрев на Акима, монах преодолел себя и отважно осушил чашку. Слуги немедленно её отобрали и принесли другую, наполненную бараньей похлёбкой. Юлди пришёл в ужас, обнаружив, что все вокруг запускают в свои плошки руки, шарят там в поисках мяса и невозмутимо отправляют выловленные куски в рот. Ложек в этом диком краю, похоже, не знали. Какой-то толстый барон вытер пальцы о свою одежду, потом облизал и снова запустил в плошку.

— Сначала мясо съешь, потом пей, — тихо подсказал Аким. — Да не кривись, а то они обидятся.

Мясо оказалось жилистым и невкусным. От души насыпав соли в молоко, местные повара, кажется, совершенно не подумали посолить похлёбку.

Никто ни с кем не разговаривал, только старуха что-то бормотала, обращаясь то к Фатею, то к дочери. Те коротко отвечали. Из отгороженной занавесом глубины шатра раздавалась грустная протяжная музыка. Собравшиеся бароны сосредоточено жевали мясо, время от времени поглядывая в соседние плошки.

Потом слуги принесли сладости, подозрительно похожие на те, которые Юлди пробовал на базарах Дарилики, и только после обнесли гостей вином, непривычно густым и терпким.

Тосты здесь провозглашать было не принято, и Юлди начал надеяться, что всё обойдётся и ему позволят мирно уйти и предаться на свободе своим грустным размышлениям. Но тут Фатей вскочил на ноги и снова что-то завопил, почему-то показывая на монаха и повторяя «Ретто». Юлди растерянно покосился на Акима.

— Фатей говорит: ты наш силач, — ухмыляясь, пояснил переводчик. — Говорит, ты мохнатого один можешь заломать. Говорит, кто не боится, пусть с тобой силой померяется.

Юлди покорно вышел из-под навеса шатра. Вместе с ним вышел какой-то высокий толстый барон, который скинул свой кафтан, скинул рубаху и закатал штаны до колена. Монах последовал его примеру. Проиграть он не боялся. Если он даже оборотней на лопатки укладывал, что ему степной барон?

Остальные бароны захлопали в ладоши и закричали «Дашгын-бек, Дашгын-бек!». В ответ товарищи Юлди принялись выкрикивать его новое имя. Это мешало. Постаравшись не отвлекаться на крики, забыть о ещё вчерашней боли в спине, монах сошёлся со степным бароном.

Это оказалось несложно. Дашгын-бек только успел обхватить монаха своими толстыми руками, как Юлди привычно вывернулся, нажал, толкнул — и вот барон лежал на утоптанной земле перед шатром местной княгини.

Вокруг поднялся страшный шум. Небось, барон был лучшим поединщиком, так страшно раскричались собравшиеся гости. Ненадолго забыв о своих благонамеренных стремлениях откинуть гордыню, монах расправил плечи и гордо огляделся. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как с помоста сходит дочь старой княгини, сама немолодая уже женщина… как её… Олинэ. Она, нисколько не смущаясь собравшихся мужчин, на ходу развязывала пояс и сбрасывала свой мужской кафтан. Юлди аж попятился. Все расхохотались. Олинэ остановилась напротив монаха в короткой рубахе и здешних широких штанах, которые она принялась закатывать до колена. Юлди не знал, куда глаза девать. Женщина не слишком походила на принцессу, скорее она была похожа на тех крестьянских девок, на которых, бывало, молодые монахи заглядывались, спускаясь в деревню. Такая же ладная, сильная и крепкая. Олинэ сняла свой эннен, не глядя протянула руку. Кто-то из баронов подал ей шарф, которым она замотала седые волосы, чтобы не мешались. Юлди попятился. Все расхохотались.

— Я не буду драться с женщиной, — сказал монах.

— Нельзя отказываться, — зашептал ему на ухо оказавшийся за спиной Фатей. — Нельзя обижать хозяев!

— Но она…

— Она слово скажет — всем нам головы поснимают, — с нажимом прошептал Фатей.

Деваться было некуда.

Олинэ, кажется, догадывалась, какое впечатление на него производит, и смотрела с издевательской ухмылкой. Юлди очень старался, сходясь с ней, не пялиться на обнажённые ноги, но от этого было только хуже, потому что, поднимая глаза, он наталкивался либо на насмешливый взгляд принцессы, либо на её тяжёлые груди, хорошо видные под тонкой рубахой. Сглотнув, Юлди позволил Олинэ обхватить себя за плечи и сам вцепился в неё руками. Её тело было лишено женской податливости, под кожей прощупывались могучие мускулы, которым мог бы позавидовать иной оборотень. Хватка у принцессы была железная, и тянула она монаха не на шутку. Юлди уж думал, она переломает ему все кости, а ещё эта грудь, которую он, как ни старался, всё задевал своей. Принцесса дёрнула Юлди на себя, он едва не потерял равновесие, но выстоял, а вот сама Олинэ от собственного рывка зашаталась, и это позволило монаху взять верх. Он опрокинул принцессу на землю, но она так крепко за него держалась, что он рухнул сверху к немалому веселью собравшихся и уткнулся лицом в грудь Олинэ. Это было уже слишком. Отпрянув от принцессы как от ядовитой змеи, монах вскочил на ноги и был так смущён, что даже не помог противнице подняться. Олинэ, нимало ни смутившись, приняла от высокого мрачного барона свой кафтан, кинула его Юлди и что-то сказала.

— Олинэ говорит: ты первый, кто смог её повалить, возьми подарок, — перевёл Аким. Фатей уже вернулся на своё место подле княгини. Принцесса добавила что-то ещё и засмеялась. — Она говорит, была в прошлом княжна, тоже хорошо дралась. Обещала выйти замуж за того, кто её повалит. Никто не смог. А ты смог. Возьмёшь её в жёны?

— Я не могу, — попятился монах под смех собравшихся. Кто-то подал Олинэ новый халат, и Юлди больше не надо было отводить взгляд от её бесстыдно обнажённых грудей. Монах уже было собрался сослаться на свои обеты, но вовремя вспомнил, что его просили притвориться мирянином.

Олинэ ухмыльнулась, покосилась на худого барона и что-то добавила.

— Она шутит. Ты для неё слишком молод. У неё две дочери, — перевёл Аким. — Она пошлёт за ними и ты выберешь из них любую или обеих. Они не будут сопротивляться, когда ты их повалишь на спину.

Олинэ хлопнула Юлди по плечу с такой силой, что он едва не присел от её удара, и повернулась к помосту, на котором сидела её мать. Только сейчас монах уловил отдалённый топот копыт, который всё приближался и приближался. Вдалеке послышался окрик, ответ…

Вскоре к шатру подскочил всадник в запылённой одежде, спешился и бросился к помосту, расталкивая сидящих вокруг него.

Глава одиннадцатая Переговоры

Фатей сидел рядом с Орлэ-хатун, поэтому слышал всё, что сказал вестник, до последнего слова:

— Смилуйся, Орлэ-хатун! — ткнулся вестник лбом в помост. — Смилуйся! Плохие новости! Джурон-хакан…

— Что с Джуроном?! — вскочила на ноги старуха. Фатей и вернувшаяся к матери Олинэ поспешили её поддержать.

— Умер Джурон! Убит Джурон! Предательство! Горе!

— Умер, — одними губами переспросила старуха и осела на шёлковую подушку. Фатей посмотрел ей в лицо. Плохо было дело. Как бы не померла.

— За кем бы послать, Олинэ? — заискивающе произнёс юноша, кивая на враз побелевшее лицо хатун. — Твоя мать…

— Молчи, — процедила Олинэ и бросилась в отгороженную занавесом часть шатра.

— Как — умер? — прошептала Орлэ-хатун, всем телом опираясь на Фатея.

— Убит, — повторил вестник, снова ударяясь лбом о помост. — Чужой шаман убил. Страшный шаман! Нукеров заколдовал! Лежали-спали как мёртвые, потом вскочили, побежали и убили! Ничего не помнили! Ничего на допросе не сказали! А на месте шамана — стебель ковыля окровавленный! Нет нигде шамана!

— Какой шаман? — непонимающе переспросила Орлэ-хатун.

— Чужой шаман! Болчи-бек прислал! На заставе поймали!

Фатею стало холодно и страшно. Так страшно, как никогда в жизни, даже когда на них с сестрой волки напали в степи — давно, в детстве.

— Хочешь увидеть Юй-ди — попроси лекаря, — вспомнил он шёпот ночной гостьи. — Ишэн. Лекарь. Слышишь? Попроси у Орлэ-хатун. Иначе умрёт Юй-ди. Слышишь? Ишэн.

Болчи-бек прислал Юлди в стан Джурона-хакана.

Юлди приняли за шамана, наверное, проверяли, добру или злу он камлает.

Ишэн… нет… не Ишэн… его мёртвая красавица… она ведь спрашивала Фатея, убил бы он ради любимой женщины! Что она сделала с охранявшими Юлди нукерами? Как подавила их волю?

Отец — раб Джурона-хакана.

Теперь Джурона-хакана нет.

Девчонка освободила своего отца. Освободила ли? Куда он один в степи пойдёт, да ещё с нежитью?

Но это их дело, а вот отряд попался и крепко.

Сколько времени понадобится осиротевшему двору Джурона, чтобы связать пойманного Болчи-беком шамана и людей, которых бек чуть не продал в рабство?!

Пока Фатей думал, из-за занавеса выбежала одетая во всё белое ночная красавица, оттолкнула его и склонилась над старухой. Следом за девушкой выбежала Олинэ и затопала ногами.

— Уходите! — закричала дочь хатун. — Уходите! Все уходите! Сегодня пировать больше не будем!

Фатей поспешил выполнить приказ… спустившись с помоста, он натолкнулся на хмурый взгляд Гирей-бека. Тот кивнул юноше, приглашая его отойти в сторону.

— Ой, нехорошо, — начал Гирей-бек, не слишком старательно изображая сочувствие. Он вывел юношу за пределы стана, в степь, и заговорил только когда можно было быть уверенным, что никто не сможет подобраться к ним незаметно. — Нехорошо вышло. Болчи-бека спросят, он и расскажет. Шамана вы привезли, мохнатую вы привезли… ой, нехорошо вышло. За что же ваш шаман Джурона-хакана убил? Нехорошо, нехорошо.

— Какого шамана? — прикинулся дурачком Фатей. — Нам про шамана неизвестно. Откуда Болчи-бек его взял? Напал на нас, хотел наших женщин испортить, такой всякое может. Нашёл шамана, послал Джурону-хакану… Орлэ-хатун плачет. Луну бы с неба достал, только б её слёз не видеть!

— Плохо теперь в степи будет, — невпопад отозвался Гирей-бек. — Братья Джурона-хакана далеко, дяди его близко. Не отдадут они власть Дабан-беку, не отдадут. Вся степь полыхать будет. Орлэ-хатун защищать надо. Не любит её Икан-бек, ой, не любит. Много власти, считает, Орлэ-хатун себе забрала. Старшего сына нет — кто её защитит?

Они помолчали, потом Фатей коротко засмеялся. Гирей-бек удивлённо на него покосился.

— Олинэ сильная женщина! — сказал Фатей. — Смелая, отважная. Олинэ-батагур! Какие мечи мы ей отдали, ох, и хорошие! Таких хороших нигде не делают, только в стране Клосэ-хакана мастера есть! А самострелы! Железный доспех пробивают. Таких подарков ни у какого бека нет. У Олинэ есть! Она сильная! Ей под стать дары!

— Олинэ сильная, — согласился Гирей-бек. Выражение его лица смягчилось.

— Фатей только слово сказал — Олинэ сама вызвалась к Болчи-беку ехать, друзей его выручать, — продолжил беспечно болтать юноша. — Ох, и добрая Олинэ-батагур! Сказала Фатею, чтобы не тревожился. Спасёт она его сестру, спасёт его товарищей. Добрая Олинэ-батагур, нет другой такой! Только Олинэ и Орлэ-хатун добрые.

— Олинэ добрая, — помрачнел Гирей-бек и снова замолчал.

Фатей лихорадочно соображал, что ему делать. Проклятый бек дал понять, что свалит убийство хакана на них, на его отряд. Значит, это он задумал убийство! Он, Гирей-бек! А кто поверит Фатею, если его обвинить? Это очень старая интрига, для которой не хватало только виноватого! А тут — их отряд! Какой подарок для убийцы!

Но если Гирей-бек с ним разговаривает, значит, что-то хочет получить. А что? Что ему предложить?

— Ой, нехорошо, — нарушил Гирей-бек молчание. — Мохнатую везли, на сторожей напали, чужой шаман с вами ехал, по ночам к Фатею нежить бегала… ой, нехорошо.

Гирей-бек злой! — вспомнил Фатей разговор с ночной гостьей.

Откуда он знает, что девушка навещала Фатея? Она как вампир — не хочет, не заметишь…

Значит, она сама рассказывала Гирей-беку. Гирей-бек и предложил натравить Фатея на Джурона-хакана, да только не получилось. Чем-то он её взял — угрозами отцу, хитростью или колдовством, только бек подчинил себе красавицу, как Джурон подчинил себе её отца. Должно быть, очень Гирей-бек не любит хакана, если пошёл на сделку с ночной нежитью. Ни один степняк не будет разговаривать с мёртвой девушкой, которая сосёт силы и кровь у живых людей. Не будет с этим чудовищем договариваться. А Гирей-бек — договорился. Что он ей обещал? Чем угрожал?

К Врагу красавицу. Надо откупаться, пока Гирей-бек хочет договариваться.

— Дабан-бек не сильный, — сказал Фатей будто бы в раздумьи. — Будь он сильный — стал бы Икан-бек с ним спорить?... Нужен сильный хакан. Хороший хакан. Хакан, у которого союзники хорошие. У которого мечи самые лучшие. Хороший хакан в степях нужен. Слабый хакан — пфу! Ветер подует, нет хакана! Будут ссоры, будут войны, ох, плохо в степи будет. Нужен другой. Самый сильный, самый умный, самый хитрый. Хороший нужен хакан.

Гирей-бек усмехнулся.

— Шаман сбежал, — сказал он тоже в раздумье. — Сбежал, а Гирей-бек поговорить с ним хотел. Шаманы у вас умные, шаманы у вас много знают. Фатей говорил Олинэ, ваш шаман все записи вёл. Хороший шаман. Писать умеет, читать умеет. Много думал, много расскажет.

— В Тафелоне шаманы не колдуют, — ответил Фатей. — в Тафелоне шаманы книги читают. Записи ведут. В Тафелоне шаманы колдовством не убивают.

— Олинэ не могла ошибаться, — в тон ему ответил Гирей-бек. — Олинэ вам поверила, Гирей-бек тоже поверит. Как не поверить? Болчи-бек не любил Джурона-хакана. Болчи-бек стоял за Икана-бека. Не любил хакана, только боялся. Фатей сказал — нужен новый хакан. За хорошим хаканом люди идут, да только куда идти? В степях тесно стало. Говорят, за Дариликой трава хорошая. Коням там хорошо будет!

— За Дариликой мохнатые живут, — сказал Фатей. — А дальше болота раскинулись. Трудно там пройти.

— Трудно… — покачал головой Гирей-бек. — Там, где путь трудный, там друзья помогают.

Так. Значит, степняки одной Дариликой не ограничатся, понял Фатей. Они хотят двинуться на запад, забрать себе страну оборотней, земли язычников, а потом… дойдут до Тафелона? Фатей заколебался. По нему, так гори Тафелон синим пламенем, лишь бы его близкие, его отряд был бы жив, лишь бы жива была его сестра, лишь бы ему жениться на Вассе. Тут, в ставке Орлэ-хатун он боялся подходить близко к девушке, знал: за ним следят и могут плохо поступить с Вассой, чтобы надавить на него, на Фатея!

Но Гирей-бек хочет Юлди. Юлди и его записи. Даже если он отпустит потом монаха… захочет ли Юлди делиться сведениями, которые навредят его родному Тафелону? Подвести своих друзей-оборотней?

К Врагу оборотней, предателей с двумя шкурами.

— Увар, — вдруг сказал Фатей. Сказал — и удивился сам. Почему сейчас вспомнил? По лицу Гирей-бека ничего нельзя было прочесть.

— Какой Увар? — спросил бек с наигранным удивлением. — Кто такой Увар?

Вот он себя и выдал. Фатей только и говорил, что об Уваре-аге, на пиру говорил, при всех, а Гирей-бек — не слушал, что ли? Если б он ничего не знал, так и сказал бы сразу. А он — знает. Знает и потому притворяется.

— Отдай Увара, Гирей-бек, — прямо попросил Фатей, отбросив все увёртки. — Я не могу за всех решать — Увар может. Он главный. Он скажет.

Гирей-бек покачал головой.

— Не он Орлэ-хатун понравился. Не он её матушкой зовёт. Ты, Фатей, за всех отвечаешь.

— Отдай Увара, — взмолился юноша. Игра ему опротивела. — Плохо нам без него. Дома его жена ждёт, дети ждут! Отдай!

— Дома ждут, — повторил Гирей-бек и по его лицу пробежала тень. — Хорошо, когда тебя ждут. Плохо, когда не дожидаются.

Он отвернулся. Фатей даже головой потряс. Угроза? Но почему тогда бек погрустнел, почему в глаза не смотрит.

— Олинэ… — наугад произнёс юноша.

— Молчи! — оборвал его Гирей-бек с такой яростью, что Фатей отскочил.

Ого! Вот, значит, каким родичем он был дочери хатун. Неужели до сих пор так любит её, что не сдерживается при постороннем? Или — что? Ловушка? Хитрость? Зачем?

— Увар-ага в моём шатре погостит, — совсем другим тоном сказал бек, всё ещё глядя мимо собеседника. — Честь ему окажем большую. Шамана нам не надо. Нет больше шамана, так? Не надо шамана. Пусть будет другой. Кто писать умеет, кто книги читать умеет. Пусть говорит с нами. Пусть расскажет. Ему и честь будет, и почёт. Подарки дадим. Увару-аге дадим. Человеку вашему дадим. Только пусть расскажет всё без утайки. Мы ценим друзей. Друзья — это хорошо. Конь добрый да друг верный — что ещё мужчине нужно?

— Ещё конь для друга нужен, Гирей-бек, — усмехнулся Фатей.

— Перезимуете у нас, — продолжал бек, делая вид, что не расслышал ответа. — Расскажите всё, что видели. Честь вам будет большая. Болчи-бек говорил — вы в Толок шли. Не ходите в Толок, не надо. Плохо теперь в Толоке. Останьтесь с Орлэ-хатун. Она старая, ей друзья нужны. Защитники нужны. Придёт беда — бейтесь с нами за Орлэ-хатун. А по весне — проводим. Подарки дадим. Много подарков. Толок — богатый город. Мы много оттуда взяли. Вам отдадим. Нам не надо — вам пригодится. Людей дадим в провожатые. До Клосэ-хакана проводят. Клосэ-хакану поклонятся. Привет передадут от Орлэ-хатун. Купцов с вами отправим. Хорошие купцы, из Толока. Про Толок вам расскажут. Соглашайся, Фатей-батагур. По весне проводим. Увар-ага здесь подождёт. Жене его поклонитесь, господину его поклонитесь, скажете, будет всё благополучно — дождутся они Увара-агу.

О том, что сделают с Уваром, если не всё «будет благополучно», Фатей предпочёл не спрашивать.

— Шаман ещё, — будто в раздумьях добавил Гирей-бек. — Не нужен шаман. Другой нужен. Чтобы не камлал у нас. Чтобы про дорогу рассказал. Очень нужен!

Он усмехнулся, глядя на застывшее лицо юноши.

— Рэто-батагур — сильный. Олинэ поборол! Пусть у нас погостит. Олинэ ему дочек отдаст. Дочкам мать жаль покидать. Пусть поживут пока с матерью.

Фатей поперхнулся.

Сам ли Гирей-бек разгадал их хитрость или монаха выдала ночная красавица, было уже неважно. Главное — он всё знает. Знает, но согласен промолчать.

Бедный Юлди.

— У нас другой обычай, — осторожно сказал юноша. — По нашему обычаю, отец должен благословить. Отец Рэто далеко. Не может без него Рэто жениться.

— А Увар-ага вместо отца вам? — сказал Гирей-бек. — Повидаете Увара-агу, пусть благословит сына. Пусть Рэто-батагур у нас поживёт. С Олинэ породнится — большая честь! Не всякому выпадет.

Фатей понял, что Юлди пропал. Гирей-бек просто не понял отказа, подумал, что они цену набивают. Подумал — и уступил немного. И Олинэ не поймёт. Здесь, в степи, такого не видывали, чтобы мужчина да жениться не мог. Им-то кажется, что, предлагая этих несчастных девиц, они крепче привязывают к себе союзников. Приданого за ними, конечно, никакого, а то не отдали бы их Юлди, подыскали бы им бека познатнее. Всё же внучки хатун! А, может, они и вовсе уродины, которых никто здесь не берёт. Смеялись же беки почему-то, когда Олинэ это предложила.

Впрочем, это не его дело. Пусть Увар с Юлди разговаривает. Уж оберст найдёт нужные слова. Нельзя отказаться. Одна обида — и всё может испортиться.

— Увар-ага благословит, Рэто счастлив будет. Честь такая — дочери самой Олинэ! Но Увар-ага благословить должен. Поговорить должен. Со всеми нами поговорить. Давно его не видели, сердце плачет. Здоров ли? Доволен ли?

— Не плачьте, — засмеялся Гирей-бек. — Повидаетесь с Уваром-агой. Поговорите. Но мне отвечать ты будешь, Фатей-батагур. А про Болчи-бека…

Юноша замер. От слов Болчи-бека зависело всё. Ему достаточно было сказать, что его люди поймали Юлди во время сражения в лагере…

— Не будет больше Болчи-бека, — сказал Гирей-бек. — Нехорошо. На девушку напал, друзей в рабство хотел продать, шамана злого послал к Джурону-хакану. Нехорошо. Нет, не будет Болчи-бека. Не думай о нём.