Корона Лесной феи

Глава 3. В ученицы к лесной фее

Загробный Брю потрудился на славу. Каток, который он устроил, радовал малышню еще несколько дней после свадьбы. Лило и соседские ребятишки с визгом слетали вниз по ледовой дорожке, устроенной на склоне в конце улицы. Только папаша Уткинс, давно уже простивший проказника, все время ругался и бегал посмотреть, как там дела: «Вот разобьет себе нос или, чего доброго, сломает что-нибудь, что тогда делать? Рядом же ни Четырбока, ни даже пол-Четырбока нет!»

Тина смеялась и шла забирать Лило. Он послушно брал ее за руку, возвращался домой, обедал или выполнял какое-нибудь задание, а потом опять удирал. «Старый Квакл, как помер, совсем сбрендил, — ворчал Уткинс. — Нашел что устроить — зиму в июле! Так и до нового потопа недалеко».

Вечером приходил Олли. Тина ждала мужа, постоянно что-то разогревая и выбегая вместе с Хрюрей на крыльцо. Когда он, наконец, появлялся, усталый, запыленный, но непременно со счастливой улыбкой на лице, каким-нибудь подарочком или просто букетом полевых цветов, сила любви подхватывала юную хозяйку и несла навстречу, в его объятия. Хрюря радостно тявкала и словно заведенная вертела своим пушистым хвостом. «Эй, рыжуха, хвост отвалится!» — смеялся хозяин.

Однажды, в ожидании Олли Тина крутилась перед зеркалом, суша и расчесывая свои пышные волосы. Она только что вымыла их смесью меда, яичного желтка и травяного настоя. Но золотая копна никак не хотела слушаться хозяйку.

Тина на минутку задумалась. Вспомнив о подарке Нури, она тепло улыбнулась своим мыслям и взяла прекрасную диадему в руки. Глядясь в зеркало, Тина украсила серебряной короной пышную прическу.

В тот же миг изумруды диадемы вспыхнули мощным светом.

Сначала в глазах стало темно, а потом во мраке показалось светлое пятно. Оно приближалось, заполняя все вокруг ярким, ослепительно белым мерцанием. Осязание, голос, слух — все пропало. Тина словно погрузилась внутрь себя, оборвав все ниточки, связывающие ее с внешним миром.

Белое сияние постепенно стало салатно-зеленым, потом изумрудным. И тут, из вихря мерцающей звездной пыли, выплыло лицо. Оно походило на маску из фиолетовой ртути, только из глазниц на Тину смотрели живые, теплые и такие же, как у нее нежно-голубые глаза.

— Приветствую тебя, Тина! — произнес мелодичный, необычайно спокойный голос. Его интонации проникали в самое сердце.

— Здравствуйте, — ответила девушка, не раскрывая рта, и сказанное напугало ее, гулко громыхнув внутри сияющего пространства.

— Не волнуйся, — произнесло фиолетовое лицо. — Ты надела диадему, а значит, мы можем поговорить.

После этих слов Тинина душа погрузилась в океан безмятежности.

— Я та, кто знает все живое, — предваряя вопрос, поведал прекрасный голос. — Я та, кто слышит все мысли. Я лес, я вода, я небо. Я — Эра.

— Ты Лесная фея?

— Можно сказать и так. Лес — это то, что дает всему жизнь.

— А почему диадема досталась мне? Мало ли кто родился 21 марта…

— Так сказали звезды много лет назад. Так решили дубы.

— Дубы?

— Да, дубы и их повелитель. Они главные в лесу. Двадцать первое марта — это их день. Он каждый год начинает весну, а весна — это жизнь. Ты уже кое-что знаешь и умеешь. К тому же, нам нужна была невеста именно в этом году.

— Зачем?

— Об этом ты узнаешь чуть позже. Теперь мы будем с тобой разговаривать. Только не меняйся, оставайся собой, и время наступит. Надень диадему вновь через двадцать один день. Я буду ждать тебя.

Тине показалось, что лик слегка улыбнулся. В следующий момент видение исчезло. Златовласка почувствовала, как ее трясут за плечи.

— Тина, Тина! Что с тобой?

Руки начали слушаться, чувства вернулись. Сняв диадему, маленькая фея все еще отсутствующими глазами посмотрела вокруг и увидела встревоженное лицо склонившегося над ней Олли.

— Олли! — воскликнула Тина, ласково улыбаясь. — А со мной Лесная фея говорила!

— Какая еще фея? — не понял он.

— Ну, та самая, чья корона.

Тина подробно рассказала, как было дело.

— Мне кажется, Лесная фея хочет нам помочь.

— Ну ладно. Раз ты так говоришь… — Олли усадил любимую на колени. — Только в следующий раз я буду рядом.

— Конечно, мой милый, — Тина обхватила его за шею и подарила долгий поцелуй.

Вечер выдался теплым и тихим. Олли и Тина сидели на крылечке и молчали. Рядом на веревке ветерок тихонько трепал свежевыстиранное белье, а любопытствующие воробьи подскакивали к ногам и заинтересованно заглядывали в глаза. Говорить было не нужно. Зачем говорить, когда можно вот так вместе молчать. Молчать об одном и том же. Такое получается только тогда, когда общаются два преданно любящих сердца. Они бьются в унисон и сладко замирают, посылая, друг другу невидимые воздушные поцелуи.

Смеркалось. На небе одна за другой зажигались яркие звезды. Олли и Тина вышли на тропинку, ведущую к лесу. Ночные дуновенья приносили тонкий цветочный аромат, ласкали Тинины волосы. Прозрачный горный воздух как будто приближал манящее сияние звезд.

Восторг переполнял потрясенные души. Тина молитвенно сложила ладони, подставив лицо таинственному свету.

— Небо, как ковер, вытканный из серебряных нитей! — прошептала она. — Смотри, Олли, они нам подмигивают!

Влюбленные подошли к краю лесной опушки и остановились у одинокого дуба. Виндибуру показалось, что ветви наклонились к ним и приветственно зашелестели.

— Ты что-нибудь слышала? — спросил он жену.

— Тс-с-с! — Тина приложила палец к губам. — Он сказал, что мы ему нравимся, и пожелал нам удачи.

Она подошла к дубу и прижалась щекой к его коре.

— Спасибо!

Олли сделал то же самое. Невероятно, но он услышал, как дерево отозвалось низким густым звуком, и даже разобрал слова: «любовь» и «верность».

— Дуб еще что-то говорил, но я так и не понял, — сказал он Тине, когда они возвращались домой. — Жаль.

Тина улыбнулась.

— Он назвал тебя братом, а меня сестрой и напомнил, что в любви и верности скрыта вся мудрость мира.

— Говорят, что мудрость — это и есть сила… — задумчиво проговорил Олли.

Двадцать дней пролетели незаметно. Наконец наступил назначенный Лесной феей срок.

— Ну что ж, — Тина вздохнула, — время наступило. Двадцать первый день…

Олли взял в руки корону Лесной феи, она слабо засветилась.

— Смотри-ка, — удивился он, — у меня тоже светится.

Он осторожно передал украшение возлюбленной.

Тина подняла над головой запылавшую зеленым светом диадему и решительно водрузила ее на голову. Как и в первый раз, белое, вырвавшееся из кромешной темноты сияние, стало салатно-зеленым, потом изумрудным, а потом… Тина оказалась на лесной лужайке. Все было настоящим — и трава, и листья на деревьях, и солнечные зайчики. Только воздух искрился, будто сплетенный из тоненьких серебряных паутинок.

— Где я? — спросила Тина.

От звука ее голоса воздух зазвенел тысячами крошечных колокольчиков.

— Сегодня ты пришла ко мне в гости, — раздался волшебный голос. Он звучал отовсюду, но звоном не отзывался.

Златовласка стала оглядываться.

— Но я никого не вижу.

Колокольчики снова запели.

— Я здесь, — раздалось справа.

Кусты расступились в разные стороны, или, скорее, учтиво поклонились, и на опушку вышла статная молодая женщина. Для человека она была необыкновенно красива и… чем-то похожа на Тину. Вернее, это Тина чертами своего лица напоминала ее.

— А нас могли бы принять за сестер, — улыбнулась Эра — Лесная фея. Ее льняные волосы сами собой приняли похожую прическу.

— Но я же невысоклик… — усомнилась Тина.

Фея засмеялась. На этот раз колокольчики откликнулись хрустальным звоном.

— Скажи, много ли разницы между яблоками разных сортов, что растут в одном саду?

— Наверное, нет.

— Видишь ли, лес принимает всех, кто по нему шагает, невысоклик это, человек или гном. Дерево любит даже барсука, который роет под ним нору. Но деревья не понимают, когда их убивают хладнокровно и без причины. Поэтому они ищут защиты у тех, кто им может помочь. Дубы каждые сто двадцать лет решают, кому перейдет корона. Но лесным защитником может стать только женщина.

Тина была озадачена.

— Но почему выбор пал на меня?

— Потому, что Тина Уткинс только одна. Ни мы с тобой, ни даже последний заяц в лесу не выбирает, под какой звездой родиться. Звезды выбирают нас.

— И что же, все предначертано?

— Нет, не все. Даже если для тебя выбирают дорогу, пройдешь ли ты по ней? Да и походки у всех разные… Но дубы видят тебя и верят.

— А как же вы?

— Мой срок выходит в день весеннего равноденствия следующего года. Таков древний закон. Скоро ты станешь хозяйкой леса. А пока, я буду тебя учить.

— Учить?

— Да. Учить быть Лесной феей. Тебе многое предстоит узнать о древнем волшебстве. И позабыть о магии усмарила.

— Но разве Кронлерон не великий чародей?

— Не спорю. Он открыл щедрый подарок звезд и создал новую магию. Иногда звезды дарят смертным свое могущество, словно хотят посмотреть, как мы им распорядимся. Это великое искушение. Редкий человек и, даже, невысоклик, не говоря уж о гномах, сможет устоять перед ним. Кронлерон не смог, как и многие другие достойнейшие до него.

Фея немного помолчала и продолжила:

— Давным-давно, когда Лесной феей была прекрасная принцесса забытого ныне народа эльфов, над материком нависла страшная тень Черного Врага. Но нашелся храбрец, который не поддался искушению могуществом и одержал победу над черной силой Врага. Был этот храбрец из твоего народа, Тина. Когда, с израненным телом и обожженной душой, покидал он Родину, Лесная фея подарила ему волшебное кольцо. Надевший колечко очищался от спор зла, а душа его становилась чистой как родник. Кольцо это вместе со своим сердцем оставил он на родной земле, чтобы уберечь ее от вековечного Зла. Теперь наступает время, когда старые предания оживают и древний подарок может понадобиться. Снова солнце скрывает темная тень, и вновь пробуждаются герои, бросающие вызов Черному Врагу.

Эра подняла руку, останавливая готовые сорваться с Тининых губ вопросы, и мягко улыбнулась:

— Сейчас нам пора расстаться. До свидания, встретимся через три дня…

Тина открыла глаза. Олли сидел напротив и тревожно вглядывался в ее лицо.

— Ну, как? Мне кажется, ты устала. Хочешь немного прогуляться?

Златовласка молча вздохнула и прижалась к его плечу.

Воздух пах теплой, нагревшейся за день травой. Стрекотали кузнечики. С остывающих горных лугов в долину возвращались шмели. Они приветливо жужжали мимо, иногда останавливаясь, словно пытаясь почувствовать настроение влюбленной пары.

Никакой особой цели не было. Просто хотелось идти в розовых солнечных лучах по тропинке, шутливо раскланиваясь с одинокими деревьями. Деревья с радостью принимали правила игры, приветствуя свою будущую хозяйку.

— Скоро ты станешь их защитницей, — Олли принял серьезный, задумчивый вид. — И я очень волнуюсь. Горжусь и волнуюсь.

— Что тебя беспокоит?

— Огромная ответственность и…

— Ну же…

— Ты уже не будешь себе принадлежать. А потом… Лесные феи не старятся.

— Любимый, как ты можешь такое говорить! Помнишь, мы клялись: «и в горести, и в радости…» Прежде всего, я буду твоей феей!

Олли опустил голову.

— Прости.

— Прощаю! — вдруг рассмеялась Тина. — А теперь много-много нерасставашек!

Счастливые, они закружились все сильнее и сильнее, постепенно отходя с тропинки в высокую луговую траву. В какой-то момент Олли в ней запутался, и влюбленные рухнули в объятия стрекочущего разнотравья.

Через несколько дней Тина Уткинс шла по той же тропинке в крепость. Ноги весело щекотала трава, а шмелиный хор затянул целую ораторию. Златовласка наклонилась и протянула к травинкам ладони, собираясь приласкать.

Теперь она многое умела, но открывала для себя еще больше. Преемница Лесной феи в последнее время почти не снимала свою корону. Она бродила по полям и лесам, осматривая свои будущие владения.

Вдруг девушка выпрямилась и подняла голову. Ее внимание привлекло слабое мерцание на камнях.

— Это ты, Брю?

— Кхе-кхе, — хрипло кашлянул сгусток света, — не хотел тебя отвлекать, да уж больно нужно мне с твоей наставницей поговорить. Ты уж, девочка, помоги старику!

Паромщика интересовала одна ворона, раздобывшая где-то тот самый медальон, который отбил у нее Пью Клюкл. Отыскать плутовку среди полчищ других ворон Брю никак не мог. Во-первых, он не понимал вороньего языка, а во-вторых, проклятые птицы чихать хотели на привидение.

Тина выполнила просьбу. Ворону нашли и призвали к ответу. После сиротских слезоточивых жалоб на жизнь и распроклятого архивариуса, любительница украшений обещала показать «симпатичную полянку в дальнем лесу».

Произведя разведку, загробный Брю обнаружил полузасыпанный вход в землянку. В заброшенном жилище было довольно просторно. Единственное оконце, затянутое паутиной, смотрело на поляну. У окна стоял стол, на полках и по углам — редкие пыльные склянки, какой-то мусор. Повсюду лежала прелая листва, и никаких книг. Но сомнений не было — это последнее убежище Кронлерона. А значит, «брошка», попавшая в руки архивариуса, была медальоном самого великого мага!

Вороной паромщик заинтересовался, когда ненароком услышал разговор Пью Клюкла и Кривого Кида. Клюкл жаловался на Гуго, отобравшего его законную добычу.

— А я ведь заметил, с Грейзмоглом что-то не то, морских блох ему рундук, — вздохнул Брю, рассказывая дома у Олли о своем расследовании. — Наверняка, это все медальон.

Олли удивился.

— Причем тут медальон?

— А при том. Ты знаешь, что Кронлерона, трап ему под ноги, его же волки загрызли?

— Волки?

— А почему, знаешь?

— Нет.

— Все эти медальоны, заглоти их карась. Волчий князь Варг и его волчица вместе с медальонами получили от мага вечную жизнь. Они триста лет повелевали стаей, которая оберегала покой чародея в в Моховитом Лесу. Думаю, он мог бы выбрать лес и подремучей, но ему, видно, хотелось быть в курсе Расширских событий…

— А медальоны?

— Ну, как… А ты разве ничего еще не замечал?

— Да вроде нет. Хотя, я с самого начала перестал мерзнуть. А потом… Потом как-то легко начал на все решаться. Меньше суетиться и переживать. Раньше, бывало, увидишь калеку — к горлу ком. А теперь и внимания на такие вещи не обращаешь.

— А как насчет сна?

— Спать плохо стал, мало, — сказав это, Олли зевнул.

— Вот-вот. С этого оно всегда и начинается, хорони его лещ.

— Да что оно, Брю?

Паромщик посмотрел на дверь, и она сама собой захлопнулась.

— Знаешь, парень, талисманы из звездного камня хоть и защищают, но если долго их носить, то характер начинает меняться, причем в худшую сторону. Душа, ущипни ее краб, как бы высыхает. И организм сбои дает. Как люди и гномы — не знаю, а вот у хойбов, скелет им на камбуз, так.

— А мы вроде как родственники…, - Олли продолжил мысль.

— Вот именно. Значит и у нас, гм… У вас, смертных, так же. Так что ты предупреди всех друзей, успокой старика.

Олли медленно снял с шеи медальон, зачем-то взвесил его на ладони и положил в карман.

— Хе-хе, парень, — выпустил пару колечек Брю, — он же все равно при тебе.

— Ах да! — Олли хлопнул себя по лбу и положил талисман в ящик комода. — Теперь ты доволен?

Брю кивнул и продолжил:

— Так вот, на зверей силы медальона действуют как-то не так. То есть все равно им плохо, но это не заметно. И звери не замечают, и их хозяева. Но злоба и ненависть у них где-то копится и, потом вдруг, выплескивается. Тут даже сурок опасен, не то, что волк. Про это Кронлерон как раз и не знал. Про себя-то он догадывался, вот и снимал медальон в последнее время. Тут Варг с волчицей его и подкараулили. В общем, полная полундра!

— Да…, - вздохнул Виндибур и покосился на ящик. — Вот тебе и потеря бдительности. Теперь мне многое ясно. И про Пита, и про Дерга… Слушай, а почему на Тину медальон не действует, да и на Болто с Нури тоже не очень?

— Мурс говорит, на каждого медальон влияет по-разному. Все зависит от чистоты помыслов и устремлений его владельца. И к тому же, чем чаще талисман защищает хозяина, чем больше «атак» отражает, тем сильнее вредит.

Брю замолчал, задумчиво выпустил очередное колечко и медленно проговорил:

— Есть еще одна закавыка с этими медальонами, потеряй их мурена. Да только я и сам еще в этом не совсем разобрался. Разберусь — тогда скажу.

Старый Брю думал о Последнем заклинании Кронлерона…

«Хрыч!» — сказало полено, когда папаша Уткинс расколол его надвое. Пожилой невысоклик подозрительно огляделся по сторонам и, пожав плечами, принялся за следующее.

Вонзив топор в свежий спил сучковатого полена, почтенный огородник ясно услышал слово «старый». Он нервно мотнул головой и, поднатужившись, хватил обухом о пенек. «Хрыч!» — со скрежетом грохнуло у него в мозгу.

Уткинс завертелся по двору в поисках насмешника. Теперь то из-под крыльца, то из-за сарая, то из ближайших кустов ухало, шептало и завывало на разные лады: «У-у-ткинс! Старый пене-е-ек! Почто-о-о ска-а-а-чешь?»

Обескураженный хозяин вконец разъярился и метнул топор на звук. Топор с треском врубился в дверь сарая. «Всего-то десять очков! — гулким басом констатировал сарай. — Хрычи начинают и проигрывают!»

От такой наглости папаша Уткинс взвизгнул, схватил стоящие рядом вилы и запустил их в цель не хуже опытного копейщика. Вилы, вибрируя, вонзились в балку над дверью.

«Великолепно! Двадцать одно!» — в тон Уткинсу заверещало строение, а над двором раздались продолжительные аплодисменты. Уткинс дико оглянулся — вокруг никого не было.

«Что теперь метать будем? Икру? — ехидно поинтересовался сарай. — А может, тачка подойдет?» Багровый и теряющий соображение невысоклик растерянно поглядел на тачку.

«Ну-ну, к чему так кипятиться? — примирительно проговорило окружающее пространство. — Просто старый друг зашел в гости. А ты его вместо чая садовым инструментом потчуешь, знатный гарпунщик! Да еще птичку чуть не пристукнул, разлюби тебя минога!»

Только тут папаша Уткинс заметил сидящего на крыше сарая и опасливо косящегося в его сторону Брюгая.

— Ква-ква… Квакл?! — только и выдохнул огородник, рассеянно садясь прямо в тачку. — Ах ты, негодяй загробны-бны-бны… А-а-а!

Закончить фразу Уткинс не успел — под тяжестью седока тачка устремилась вниз к воротам.

Был полдень — вполне подходящее время, для того чтобы навестить соседей и позаимствовать у них что-нибудь полезное, например, двуручную пилу. Старина Модл, как раз и собиравшийся это сделать, а заодно и покалякать о чем-нибудь с Уткинсом за чаем, степенно подошел к его калитке и взялся за кольцо. «Что-то шумно сегодня у них, — подумал посетитель, — никак Лило, проказник, опять чего-нибудь сотворил. Может, в другой раз зайти?» Но в другой раз почтенный Модл осмелился заглянуть только через год.

«Ба-бах!» — калитка, распахнувшись со страшным грохотом, подбросила соседа словно мяч. Он потом долго не мог сообразить, как оказался в навозной куче с другой стороны забора. Но больше всего старого Модла потряс вид Уткинса, едущего в тачке со скоростью, превышающей бег молодого пони.

Уткинс громко кричал, а за ним, держась за ручку трехколесной повозки, летел призрак, завывая что-то и жутко хохоча. Вполне естественно, что Уткинс с Модлом не поздоровался: он был серьезно занят. Зато покойный паромщик Брю Квакл, прозрачный, как лунный свет, внезапно обернулся, вытаращился на Модла и показал ему язык. Почтенный невысоклик, сидящий в куче жидкого навоза, от удивления и ужаса едва не откусил свой собственный.

Когда тачка съехала с пригорка и промчалась мимо модловского двора, старый огородник обрел, наконец, дар речи. Невнятные фразы его сводились примерно к следующему: «Куда-а-а мы-ы-ы-у-у?»

«Куда-куда! — крикнул призрак ему в ухо. — К Зузиле, запинай ее баклан!»

Судя по всему, Уткинсу только этого и не хватало. Упоминание тетки Репейника вызвало нервное подпрыгивание и желание покинуть транспортное средство. Но тачка катилась стремительно, да и загробный Брю не предпринимал попыток ее остановить, скорее, даже, наоборот.

До тетки Зузилы, даже с такой скоростью, ехать было долго. И Брю, несмотря на протесты папаши Уткинса, постарался объяснить цель назревающего визита.

Призрак предполагал, что пергамент с завещанием некого Хранителя, найденного в свое время в гроте Кронлероном, может находиться у старухи. В очередной раз перебирая в памяти подробности передачи в школу коллекции учителя Дюка — прадеда Олли, паромщик вдруг ясно вспомнил, что именно их с Уткинсом одноклассница Зузила помогала овдовевшей прабабушке Олли выбрасывать всякий, как та считала, мусор на помойку. И как раз в тот день он встретил Зузилу, по обыкновению волокущую к себе домой кучу хлама.

Зузилу надо было знать. За всю жизнь Питова тетка не выкинула и сломанной зубочистки. Невероятная тяга к складированию всяческой ненужности преследовала ее с детства. Оба бревенчатых сарая, стоявшие во дворе ее дома, были битком набиты самыми невероятными в невысокликовском хозяйстве вещами.

Во время недавнего потопа пожарные снимали старуху с крыши одного из них, а она цеплялась, чуть не зубами, и орала «Добро пропадет!» Однако каким-то чудом и дом, где раньше в каморке под крышей обитал Репейник, и сараи во времена бедствия уцелели.

«Свиток нужно обнаружить и изъять, — растолковывал очумевшему Уткинсу паромщик. — Это дело жизни и… жизни, промотай ее моллюск!»

«Чьей?!» — воздев руки, возопил Тинин папаша, с треском влетая в калитку старой барахольщицы. «Твоей!» — брякнул в ухо Брю, ускользая под крыльцо. Тачка, наконец-то, снизила скорость и плавно остановилась у ступенек.

Зузила не заставила себя ждать. Приземистая, слегка кособокая фигура выросла как из-под земли. Блеклые на выкате глаза и собранные в пучок волосы делали старуху похожей на лягушку.

Мрачная подозрительность, с которой она смотрела на сидящего в тачке Уткинса, ничего хорошего не сулила.

— Разъезжают тут всякие, в чем попало, а потом калитки ломаются, — каркнула Зузила, ткнув для наглядности пальцем в сторону забора.

— Починим, починим, сию минутку, — папаша Уткинс одновременно пытался раскланиваться и вылезать из тачки.

Трюк не удался, и в результате почтенный невысоклик ткнулся лысиной в землю. Питова тетка задумчиво наблюдала за незадачливым визитером.

— Так, так… И зачем пожаловал? Мне тут цирк не нужен.

— Меняться! — неожиданно для себя услышал Уткинс.

Загробный Брю знал, что говорил. Больше всего на свете старуха любила пополнять свою коллекцию хлама за счет обмена с соседями. В такие минуты душа ее пела.

— Меняться? А что надо? — в рыбьих глазах Зузилы отразился неподдельный интерес.

Папаша Уткинс, наконец, занял вертикальное положение.

— Нужен с-свиток… Кусок пергамента с бу-бу-квами, — пояснил он, вопросительно поглядывая на щель под крыльцом.

— Может, и найдется. А что предлагаешь? — грозно надвинулась старуха.

Уткинс начал лихорадочно соображать, мысленно перебирая всякий садовый инвентарь. Но лопаты, лейки и тяпки Зузилу мало интересовали. Зато тачку она так и сверлила глазами.

— Нет, только не это! — запротестовал знатный огородник.

Сменять новую трехколесную тачку на какой-то древний свиток — это в голове не укладывалось. Но хозяйка уже уковыляла к сараям.

Загробный Брю сразу же выпорхнул из укрытия:

— Соглашайся, жмот коралловый!

Пока папаша Уткинс возмущенно глотал воздух, не находя слов для достойного ответа, старуха вернулась с целым ворохом пергаментных свитков. Тут даже усопший потерял дар речи. Хламонакопительские способности тетки Зузилы явно недооценили.

— Ну, какой берешь? — Зузила начала сопеть от злости и нетерпения.

В это время призрак завис над головой барахольщицы. Через мгновенье она напоминала свежезамороженную лягушку. Удивленно выпученные остекленевшие глаза, не мигая смотрели в одну точку.

— Ну что застыл, старичина, медуза тебе под мышку? — взвился Брю. — Хватай все и ходу. Сил моих нет больше ждать, пока вы наворкуетесь. А тачку-то оставь, а то эта бестия оттает и заорет, что ее ограбили.

Паромщик больше всего боялся, что среди добытых у Зузилы свитков не окажется искомого. Но нужный пергамент обнаружился, причем в целости и удивительной сохранности. Призрак сразу узнал и почерк, и таинственную фразу, что как-то высветилась в пещере на Безымянном острове. Под текстом послания другой, нетвердой рукой была выведена непонятная надпись на хойбовском наречии.

Ценный свиток Брю посоветовал Уткинсу убрать до поры в какое-нибудь потайное место. Взяв напоследок у ошарашенного друга страшную клятву о неразглашении, призрак отбыл по своим важным привиденческим делам.