Корона из ведьминого дерева. Том 1

Глава 1 Великолепный

Стены шатра надувались и хлопали под усиливающимся ветром, и у Тиамака появилось ощущение, будто он оказался внутри большого барабана. Люди, собравшиеся в шатре, говорили громко, пытаясь быть услышанными, но чистый голос молодого менестреля парил над всеми – он пел героическую песню:

Король не выглядел великолепным, скорее уставшим. Тиамак видел это по лицу и опущенным плечам Саймона, который, казалось, ждал удара. Но удар уже обрушился на него, и сегодня была лишь его мрачная годовщина.

Прихрамывая больше, чем обычно, маленький Тиамак осторожно пробирался мимо более крупных мужчин. Придворные и важные должностные лица собрались вокруг короля, который сидел в центре шатра на одном из двух деревянных кресел с высокими спинками, обтянутыми тканями королевских цветов. Знамя с двумя селезнями, красным и белым, висело над ними. Второе кресло оставалось пустым.

«Совсем неплохо для временного тронного зала, возведенного посреди поля Эрнистира», – подумал Тиамак, однако не вызывало сомнений, что король Сеоман совсем не хотел здесь находиться. Не сегодня.

– Я не понимаю, – громко сказал король одному из придворных. – На самом деле, дорогой мой, я не понял ни единого слова из того, что вы сказали, ведь все вокруг так жутко кричат. Зачем они хотят выстроить мосты? Неужели они думают, что мы птицы, которых нужно поймать?

– Выстроиться вдоль мостов, сир.

Король нахмурился:

– Я знаю, сэр Муртах. Они хотели пошутить. Но это все равно не имеет смысла.

Решительная улыбка придворного дрогнула.

– Такова традиция, люди выстраиваются вдоль мостов и дорог, но король Хью обеспокоен тем, что мосты могут не выдержать такого большого веса.

– Значит, мы должны отказаться от наших фургонов и идти дальше пешком? Все мы?

Сэр Муртах вздрогнул:

– Таково требование короля Хью, ваше величество.

Король Саймон склонил голову набок, но не на ту сторону, с которой к нему решительно обращался другой вестник, наконец добравшийся до импровизированного трона. Что-то отвлекло Саймона. Тиамак подумал, что наблюдать за тем, как король теряет терпение, все равно что смотреть на плоскодонку, начинающую пропускать воду на болоте. Не вызывало сомнений: если кто-то что-то не предпримет, судно утонет.

Муртах продолжал что-то говорить в одно королевское ухо, другой в третий раз начал свою речь, когда Саймон неожиданно встал. Придворные быстро отступили, как охотничьи псы, когда медведь останавливается и поворачивается к ним. Борода короля все еще частично оставалась рыжей, но в ней уже появилось достаточно серого цвета, как и в широкой белой пряди, на которую попала кровь дракона. Гнев короля вырвался наружу, и он стал похож на пророка эйдонитов из прежних дней.

– Этот одно! Тот – другое! – закричал Саймон. – Достаточно того, что я не могу мыслить самостоятельно, и каждый человек в лагере хочет, чтобы я что-то сделал или… не сделал… но почему я должен слушать ужасную ложь, а также невероятные преувеличения? – Он повернулся и указал пальцем на злодея. – Ну? Так я должен?

На том месте, куда указывал палец короля, стоял молодой менестрель с округлившимися глазами тихого ночного животного на выпасе, внезапно попавшего в свет факелов. Он сглотнул. Казалось, это заняло много времени.

– Прошу прощения, ваше величество? – пискнул он.

– Эта песня! Нелепая песня! Тобою был убит дракон, чей хлад – как жизнь без сна… – очевидная ложь! – Король решительно направился к темноволосому менестрелю и остановился рядом, возвышаясь над его худой фигурой, которая, казалось, тает на глазах, словно снежинка, упавшая на теплую руку. – Клянусь Проклятым Деревом, я никогда не убивал дракона, мне лишь удалось его слегка ранить. Я был в ужасе. И я не укрощал ситхи, клянусь любовью нашего повелителя Усириса!

Менестрель смотрел на него снизу вверх, беззвучно открывая и закрывая рот.

– А оставшаяся часть песни еще более безумна. Изгнал зиму? С тем же успехом можно сказать, что я заставляю солнце вставать каждый день!

– Н-но… это всего лишь песня, ваше величество, – наконец сумел выдавить из себя менестрель. – Она хорошо известна и ее многие любят – и все поют…

– Тьфу. – Саймон больше не кричал. Его гнев был подобен быстрой буре: отгремел гром – и остался лишь холодный дождь. – Тогда иди и пой ее тем людям. Или еще лучше, когда мы вернемся в Хейхолт, спроси старого Санфугола, что произошло на самом деле. Спроси у него, что случилось, когда тьма Короля Бурь пришла к нам и мы все обмочились от страха.

На лице юноши порыв смелости мешался со смущением.

– Но эту песню создал Санфугол, ваше величество. Именно он научил меня ее петь.

– Значит, все барды лжецы, – прорычал Саймон. – Уйди, мальчик. Прочь от меня.

Несчастный менестрель начал проталкиваться к выходу из шатра. Тиамак схватил его за рукав, когда юноша проходил мимо.

– Постой снаружи, – сказал он менестрелю. – Подожди меня.

Молодой человек испытывал такие мучения, что вряд ли его услышал.

– Прошу прощения?

– Просто подожди меня немного снаружи. Я за тобой приду.

Юноша бросил странный взгляд на маленького вранна, но при дворе все знали Тиамака и то, насколько он близок к королю и королеве. Менестрель заморгал и постарался взять себя в руки.

– Как пожелаете, милорд.

Саймон уже выпроваживал придворных из шатра.

– Хватит! Оставьте меня одного. Я не могу сделать все, тем более за один день! Я желаю покоя!

Тиамак дождался, когда придворные пройдут мимо него и покинут шатер, помедлил еще немного, а король закончил расхаживать взад и вперед и уселся в кресло. Саймон посмотрел на своего советника, и его лицо помрачнело от раздражения и бессильного гнева.

– Не смотри на меня с таким выражением, Тиамак.

Король редко терял терпение с теми, кто ему служил, и за это его очень любили. Дома, в Эркинланде, многие называли его Королем Простолюдинов или даже Королем Поваренком, из-за того, что в юности, в Хейхолте, ему пришлось много заниматься черной работой. Обычно Саймон не забывал, как чувствует себя тот, кого игнорируют или во всем винят люди, наделенные властью. Но иногда, в особенности в те моменты, когда его мучила такая сердечная боль, как сегодня, случались приступы мрачного настроения.

Конечно, Тиамак знал, что подобное состояние быстро проходит и за ним обычно следует раскаяние.

– Я смотрю на вас без всякого выражения, ваше величество.

– Не нужно надо мной насмехаться. А ты это делаешь. Мне грустно смотреть на мудрое выражение, которое появляется у тебя на лице, когда ты думаешь, какой болван один из твоих монархов. И этот монарх почти всегда я.

– Вам необходим отдых, ваше величество. – Тиамак имел привилегию говорить с королем, как со старым другом, ни с кем другим из придворных Тиамаку даже в голову не пришло бы беседовать в таком тоне. – Вы очень устали, и у вас закончилось терпение.

Король открыл рот, но только покачал головой.

– Сегодня не самый хороший день, – наконец заговорил он. – Очень плохой. Где Мириамель?

– Королева сегодня отменила все аудиенции. Она на прогулке.

– Я рад за нее. Надеюсь, ее оставили в покое.

– Настолько, насколько она того желает. Ее дамы с ней. В такие дни ей нравится компания больше, чем вам.

– В такие дни я бы хотел оказаться на вершине горы в Тролльфеллсе с Бинабиком и его народом, где вокруг только снег и слышно лишь завывание ветра.

– Здесь, на лугу, полно ветра, – заметил Тиамак. – Но не слишком много снега, учитывая, что до конца зимы осталось две недели.

– О, я знаю, какой сейчас день и какой месяц, – проворчал Саймон. – Мне не нужно напоминать.

Тиамак откашлялся:

– Конечно, нет. Но вы примете мой совет? Отдохните. Пусть ваша печаль немного отступит.

– Просто это… слушать мерзкую чушь, снова и снова… Саймон герой, и все такое. Я не был героем, когда мой сын…

– Пожалуйста, ваше величество.

– Но мне не следовало набрасываться на арфиста. – Буря вновь быстро прошла, и Саймон качал головой. – Он не раз пел мне чудесные песни. Не его вина, что ложь так быстро стала историей. Быть может, мне следует сказать ему, что я был несправедлив, и принести извинения.

Тиамак скрыл улыбку. Король, который приносит извинения! Стоит ли удивляться, что он привязан к этим двум монархам узами, которые прочнее железа.

– Должен признать, это было совсем на вас не похоже, ваше величество.

– Ну так найди его для меня, хорошо?

– По правде говоря, я думаю, что он стоит у входа в шатер, ваше величество.

– О, ради любви святого Танато и святого Риаппы, Тиамак, пожалуйста, прекрати повторять «ваше величество», когда мы одни. Так ты говоришь, он рядом?

– Я схожу, проверю, Саймон.

Менестрель и впрямь оказался рядом, он прятался от холодного ветра марриса в складках шатра у входа и последовал за Тиамаком, как человек, ожидающий смертного приговора.

– А, вот и ты, – сказал король. – Заходи. Тебя зовут Ринан, верно?

И без того широко раскрытые глаза менестреля раскрылись еще шире.

– Да, ваше величество.

– Я слишком грубо обошелся с тобой, Ринан. Сегодня… я не могу назвать себя счастливым сегодня.

Тиамак подумал, что арфист, как и все остальные королевские придворные, прекрасно знал, какой сегодня день, но ему хватило ума хранить молчание, пока король искал подходящие слова.

– В любом случае я сожалею, – продолжал король. – Возвращайся завтра, и у меня будет более подходящее настроение для песен. Но пусть старый негодяй Санфугол научит тебя новым балладам, которые будут хотя бы близки к правде, а не противоречат ей.

– Да, сир.

– Тогда иди. У тебя хороший голос. И помни, что музыка – благородное и опасное призвание, потому что может пронзать человеческие сердца, когда это не по силам копьям или стрелам.

Когда юноша поспешно вышел из шатра, Саймон посмотрел на старого друга.

– Полагаю, теперь мне следует призвать обратно всех остальных и попытаться загладить свою вину?

– Я не вижу ни малейших причин для этого, – сказал ему Тиамак. – Вы уже потратили на них много часов после окончания трапезы. Теперь вам пора перекусить и отдохнуть.

– Но я должен дать ответ королю Хью на его проклятые «предложения», как он их называет. – Саймон подергал себя за бороду. – Что у него на уме, Тиамак? Учитывая абсурдные условия, которые он выдвинул, создается впечатление, что он вообще не хотел видеть нас в Эрнисдарке. Он возмущен тем, что ему приходится кормить и принимать даже нашу небольшую королевскую процессию?

– О, я уверен, что вы ошибаетесь. Эрнистир всегда исключительно педантичен со своими ритуалами.

Однако в глубине души Тиамаку и самому это не нравилось. Одно дело настоять на том, чтобы все было правильно организовано, и совсем другое держать Верховного короля и Верховную королеву в поле в течение двух дней из-за каких-то церемоний, которые следовало завершить недели назад. В конце концов, король Эрнистира вообще не сидел бы на троне, если бы не Протекторат, который представляли Саймон и Мириамель. В Эрнистире был король только благодаря тому, что дед Мири, король Джон, разрешил Хью править, сохраняя ему верность. «Тем не менее, – подумал Тиамак, – Хью сравнительно молодой король, и, быть может, его грубость лишь следствие неопытности».

– Я уверен, что сэр Муртах, граф Эолейр и я очень скоро все исправим, – сказал Тиамак.

– Ну, надеюсь, так и будет, Тиамак. Скажи им, что мы на все согласны, и пусть он пришлет проклятое приглашение завтра утром. В первый раз нас привело сюда печальное событие, сегодня его годовщина. Мне представляется бессмысленным торговаться из-за мелочей – сколько знамен, какими высокими будут троны, маршрут процессии… – Он с отвращением махнул рукой. – Если Хью хочет выглядеть важным, пусть так и будет. Он может вести себя как ребенок, если пожелает, но Мири и я в этом не нуждаемся.

– Возможно, вы оказываете королю Эрнистира дурную услугу, – кротко сказал Тиамак, но в глубине души он так не думал.

Он действительно так не думал.

– Мы можем здесь поплавать, папа?

Черная река была быстрой и безмолвной.

– Я так не думаю, сын.

– А что на другом берегу? – спросил он.

– Никто не знает.

Это была смесь снов и воспоминаний Саймона, относившихся частично к временам его молодости, когда он взял юного Джона Джошуа в город Гренбурн, рядом с рекой, чтобы посмотреть на наводнение. Вслед за поражением Короля Бурь зи́мы стали мягче, а в годы, последовавшие за падением башни, весенние оттепели делали реки Эркинланда такими полноводными, что они выходили из берегов, превращая поля по обе стороны Гленивента в великие водяные равнины с островками плавающих обломков домов и амбаров. Тогда Джону Джошуа было почти пять лет, и мальчика переполняли вопросы.

– Не переплывай реку, папа, – сказал ему сын во сне.

– Я не буду. – Саймон не стал смеяться, но в жизни так и случилось, и тогда его позабавила серьезность предупреждения мальчика. – Она слишком широкая, Джон Джошуа. Я взрослый мужчина, но не думаю, что сумею проплыть так много.

И он показал на противоположный берег, где поля были выше. Саймон не смог бы достать до него стрелой.

– А если бы я попытался войти в воду, ты бы пошел за мной? – спросил ребенок. – Или если бы я туда упал?

– Конечно. – Саймон вспомнил, с какой уверенностью он это сказал. – Я бы прыгнул в воду и вытащил тебя. Конечно, я бы так поступил!

Но что-то его отвлекло, какой-то шум во сне, шум, на который – он знал – не следовало реагировать, но не заметить громкий лай собак было трудно. Всю свою жизнь, с тех пор, как его преследовала жуткая белая стая Стормспейка, Саймон чувствовал, как у него леденеет кровь, когда начинали лаять собаки.

– Папа?

Голос мальчика звучал дальше, чем мгновение назад, но Саймон повернулся спиной к реке, чтобы посмотреть на темнеющие поля – солнце скрылось за тучами. Где-то далеко какая-то тень двигалась по земле как единое целое – не охотящаяся стая, но нечто, вышедшее на охоту…

– Папа?

Голос уже превратился в шепот. Маленький принц больше не держал его за руку – как такое могло случиться? И хотя это был всего лишь сон, хотя Саймон наполовину понимал, что лежит в постели и спит, он почувствовал, как его охватывает леденящий ужас, словно кровь стынет от холода у него в мозгу. Сына больше не было рядом.

Он начал отчаянно озираться по сторонам, но сначала ничего не увидел. А далекий скорбный вой собак стал приближаться. Наконец он разглядел маленькую головку, подпрыгивающую на темной воде, худенькие руки поднялись, словно приветствуя друга – фальшивого друга, друга обманщика, – и сердце Саймона содрогнулось, словно собиралось остановиться. Он побежал, он бежал целую вечность, но ему никак не удавалось приблизиться. Тучи у него над головой сгустились, и солнечный свет практически исчез. Ему показалось, что он слышит ужасный тонкий крик и плеск, но хотя он бросился к тому месту, где в последний раз видел сына, оно по-прежнему оставалось далеко.

Саймон закричал, прыгнул, как будто хотел пересечь огромное разделявшее их расстояние исключительно силой желания… силой сожалений.

– Саймон!

Прохладные пальцы коснулись его лба, не столько успокаивая, сколько удерживая, сковывая его. На мгновение ужас стал настолько сильным, что он протянул руку, чтобы отбросить в сторону препятствие, и услышал восклицание – ее поразило его внезапное движение, – и Саймон вспомнил, где находится.

– М-мири?

– Плохой сон, Саймон. Тебе приснился плохой сон. – Когда Мириамель почувствовала, как его мышцы расслабляются, она убрала руку с его лба. Другую она положила ему на грудь, но сейчас убрала ее и легла рядом на разворошенную постель. – Мне попросить принести тебе что-нибудь?

Он покачал головой, но, конечно, она не могла его видеть.

– Нет, я…

– Тот же сон, что и в прошлый раз? Дракон?

– Нет. Мне приснился маленький Джон Джошуа. Естественно, ведь в последнее время я не мог думать ни о чем другом.

Саймон лежал и долго смотрел в темноту. По дыханию Мири он чувствовал, что и она больше не смогла заснуть.

– Он мне снился, – наконец заговорил Саймон. – Он ушел от меня. Я бежал за ним, но не смог догнать.

Она все еще молчала, но положила ладонь ему на щеку и не стала ее убирать.

– Прошло семь лет, Мири, семь лет с тех пор, как проклятая лихорадка забрала его у нас, а я никак не могу привыкнуть.

Она пошевелилась:

– Ты думаешь, со мной иначе? Я скучаю по нему каждое мгновение!

По голосу Мири он понял, что она рассержена, хотя и не понимал причины ее гнева. Как могли священники говорить, что смерть – добрый друг, когда на самом деле она, точно армия, забирает все, что захочет, и уничтожает мир на долгие годы даже после того, как уходит?

– Я знаю, дорогая. Я знаю.

– Подумай, – заговорила она после долгой паузы, – каждый год будет наступать девятый маррис, каждый год, до конца времен. Когда-то это был счастливый день. Когда он родился.

– Так должно быть и сейчас, моя дорогая жена. Бог всех забирает, однако наш сын дал нам наследника прежде, чем мы его потеряли. Он дал нам очень много.

– Наследник. – Ее голос резко прозвучал в темноте. – А я хочу только его. Я хочу Джона Джошуа. Но вместо этого нам придется заботиться о ней до конца наших дней.

– Ты сама сказала, что вдова – лишь малая цена за нашу внучку, не говоря уже о внуке и наследнике.

– Я говорила это до того, как Морган стал юношей.

– Ха! – На самом деле Саймону это не показалось забавным, но лучше так, чем ругаться. – Едва ли его можно назвать мужчиной.

Мириамель вздохнула и только после этого ответила:

– Нашему внуку семнадцать. Тебе было столько же, когда мы поженились. И он достаточно взрослый, чтобы бегать за девушками. Достаточно взрослый, чтобы целыми днями пить, играть в кости и делать все, что ему заблагорассудится. Ты так себя не вел в его возрасте!

– Я мыл тарелки, чистил картошку и лук, убирал замок, моя дорогая, и я не выбирал такую жизнь. А потом я сражался за Джошуа, но и это не по собственной воле.

– Все равно. С такими никуда не годными друзьями кем Морган станет? Таким же, как они.

– Он вырастет из этих глупостей, Мири. Он должен.

Однако Саймон не особенно верил в собственные слова. Его внук иногда казался ему таким же потерянным, как сын, которого унесла черная река смерти.

Они еще некоторое время молча лежали в темноте.

– И я скучаю по малышке, – сказала Мириамель. – Я имею в виду нашу внучку. – Она положила руку на живот мужа и придвинулась поближе. Он почувствовал, как напряглись ее мышцы. – Я жалею, что мы оставили ее дома. Ты думаешь, она будет хорошо себя вести с Роной?

– Никогда. – Тут Саймон по-настоящему рассмеялся. – Ты слишком много беспокоишься, любовь моя. Ты же знаешь, мы должны были оставить Лиллию дома. В Риммерсгарде еще зима, воздух там полон льда и лихорадки. Но мы взяли с собой внука, которому полезно находиться с нами.

– Полезно. Какую пользу может получить тот, кто уже потерял отца, глядя, как умирает достойный пожилой человек?

– Принц Морган должен понять, что он не сам по себе. Он надежда многих людей. – Саймон почувствовал, как сон наконец к нему возвращается. – Как и мы с тобой, жена моя. – Он не имел в виду ничего плохого, но почувствовал, как Мири снова напряглась. – Я должен поспать. И ты тоже. Не переживай, Мири. Иди ко мне – положи голову мне на грудь. Вот так.

Иногда, когда Мириамель грустила, он ужасно по ней скучал, даже если она была рядом.

В тот момент, когда Мириамель устраивалась поудобнее у него на груди, она вдруг снова напряглась.

– Его могила! – прошептала она. – Мы не…

Саймон погладил ее волосы.

– Мы все сделали. Во всяком случае, Пасеваллес обещал в своем последнем письме, что он возьмет цветы и позаботится о том, чтобы архиепископ Джервис провел мансу для Джона Джошуа.

– О. – Саймон почувствовал, как она снова расслабляется. – Пасеваллес хороший человек. Нам повезло, что он с нами.

– Да, так и есть. А теперь нам обоим нужно поспать, Мири. Завтра у нас трудный день.

– Почему? Ты думаешь, Хью наконец нас впустит?

– Ему лучше не тянуть. Я начинаю терять терпение.

– Мне он никогда не нравился. С самого начала.

– Да, но тебе многие люди не нравятся сначала, моя дорогая. – Он наклонил голову, чтобы коснуться ее щеки.

– Это неправда. Раньше было иначе. – Она придвинулась к нему еще немного. Снаружи снова усилился ветер, и веревки, удерживавшие шатер, загудели. – Я думаю, во мне было больше любви. Иногда я боюсь, что истратила ее всю.

– За исключением меня и наших внуков, верно?

Пауза показалась Саймону слишком долгой.

– Конечно, – сказала Мириамель. – Конечно.

Но эта годовщина была отравлена с тех пор, как умер их сын. Стоит ли удивляться, что в ней скопилось столько горечи.

А потом, под песнь ветра, Саймон снова заснул.

Глава 2 Лучший шатер во Фростмарше

Казалось, он долго следовал за отцом, хотя и не помнил, когда и где это началось. Небо потемнело, и знакомые высокие очертания перед ним превратились в тени, почти исчезающие из виду, когда тропа поворачивала в сгущающихся сумерках. Он хотел быть недостаточно взрослым, чтобы иметь возможность держать отца за руку. Но так ли это было?

Он не знал, сколько ему лет.

– Папа, подожди! – закричал он.

Его отец что-то сказал, но Морган его не понял. Что-то заглушало голос отца, двери, расстояние или просто рассеянное внимание. Он спешил за ним, задыхался, короткие ноги болели, он пытался не обращать внимания на шум в деревьях, который, казалось, следовал за ним. Странные голоса издавали непонятные звуки, тихие, словно призраки голубей. Где они находились? Как сюда попали? Так много деревьев! Может быть, они в лесу из рассказов деда, в том темном, непостижимом месте, полном удивительных звуков и следящих глаз?

– Папа? – Он почти кричал. – Где ты? Подожди меня!

Деревья были повсюду, а лунный свет таким слабым, что Морган с трудом различал тропу. Когда он спешил миновать очередной поворот, преследуя постоянно уменьшающуюся фигуру отца, ему казалось, будто корни извиваются в земле у него под ногами, точно посеребренные луной змеи, пытаются схватить его и заставить споткнуться. Несколько раз он терял равновесие и едва не падал, но заставлял себя двигаться дальше. Теперь ему казалось, что весь лес вокруг извивается, деревья вращаются и никнут, как обессиленные танцоры. Он остановился, чтобы послушать, но до него донеслись лишь жуткие задыхающиеся стоны откуда-то сверху.

– Папа! Куда ты ушел? Вернись!

Ему показалось, что он слышит ровный голос, долетающий откуда-то издалека, но не смог понять, что тот говорит: «Я здесь!» или «Я боюсь…»

Но отцы никогда не боятся. Они остаются с тобой. Они тебя защищают. А сами никогда не боятся.

– Папа?

Тропа исчезла. Он чувствовал, как шевелятся у него под ногами корни, и ветви тянутся вниз, чтобы схватить его и полностью закрыть свет.

– Папа? Не бросай меня!

Он был один – брошенный, весь в слезах. Он стал еще одним сиротой, он заблудился.

– Папа!

Нет ответа. Никогда нет ответа. Он попытался вырваться, но деревья продолжали за него цепляться.

И так случалось каждый раз…

Морган, принц Эркинланда и наследник Верховного Престола империи Престера Джона, скатился со своей койки на землю, пытаясь сбросить плащ, в котором запутался. Лес, где он оказался в своем сне, все еще обступал его со всех сторон, и несколько мгновений он лежал на сыром ковре, а сердце отчаянно колотилось у него в груди. Наконец он сел, пытаясь понять, где находится и что с ним произошло. Ему было холодно, несмотря на то что одеяло душило, словно отвергнутая любовница, и что-то, находившееся совсем рядом, издавало отвратительный скрежещущий звук. Морган с опаской всмотрелся в темноту, но почти сразу сообразил, что это похрапывает его оруженосец Мелкин.

Что ж, слава богу, хоть кто-то способен спать.

Морган разом вспомнил все. Он находился в королевской процессии вместе с дедом и бабушкой. Они с Мелкином спали в палатке, стоявшей посреди какого-то поля перед Эрнисдарком, столицей. До весны оставалось целых две недели, и погода совсем не радовала. Во время вечерней трапезы было слишком много разговоров. И вина, хотя сейчас он жалел, что не выпил больше – намного больше, чтобы изгнать холод из костей, наполнявший все его существо. Лихорадочный холод еще одного отвратительного сна.

Морган вдруг понял, что у него влажные щеки и мокрые глаза. Он плакал во сне.

Папа. Я не мог его догнать…

Моргану казалось, что на месте сердца у него дыра и ветер дует сквозь нее. Он сердито вытер лицо рукавом.

Рыдаешь как ребенок. Идиот! Трус! Что, если кто-то тебя увидит?

Морган подумал, что ему сейчас просто необходимо вино, он по опыту знал, что чаша кислого красного вина согреет холодную дыру в его внутренностях и прогонит сон из мыслей. Но вина у него не было. Он выпил все, что подавали за столом, пока обедал с королем и королевой, но этого оказалось недостаточно, чтобы он проспал всю ночь без снов.

Несколько мгновений он раздумывал, не попытаться ли снова заснуть. Снаружи дул ветер, а в лагере полно людей, которые с радостью поспешат к его деду и бабушке, чтобы рассказать, что они видели, как он бродит в такой час. Но воспоминания о бесконечной лесной тропе, об ужасе, который он испытывал, когда не мог догнать отца, были невыносимы.

Вино.

Да, хорошо бы услышать глупые споры друзей, обычные ободряющие слова. И еще лучше снова выпить, выпить так много, чтобы заглушить лесные голоса, не чувствовать холода брошенного ребенка, быть может, не видеть снов.

Морган с трудом поднялся на ноги и выбрался из палатки на поиски столь необходимого ему забвения. У него появилась отличная идея – он знал, где следует начать.

Не существовало никакой королевской декларации или официального заявления о том, что какая-то палатка, где ночевали наббанайские рыцари сэр Астриан и сэр Ольверис, является импровизированной таверной. Присутствия бывалого пьяницы сэра Порто и постоянного снабжения вином было вполне достаточно.

В большом королевском лагере царила темнота, но в свете пары фонарей палатка казалась празднично изукрашенной. Старина сэр Порто посмотрел в свою чашу и кивнул.

– Благослови нас, когда мы слабы, о господи, – сказал он меланхолично. – И сохрани свое благословение на будущее, будь добр, ведь скоро мы снова ослабеем. – Он сделал большой глоток и вытер влажный рот и неряшливую белую бороду тыльной стороной ладони. – Это последняя, – продолжал он. – Бог, будь ко мне добр, я отдал бы все за небольшую чашу красного вина из Ванстриса, которое подают в «Девице». Отличное вино для мужчин. А эта… виноградная вода едва ли прожила достаточно, чтобы узнать о существовании солнца.

– Чтобы получать от греха удовольствие, не требуются особо глубокие познания о нем, – заявил сэр Астриан.

– Пожалуйста, милорд, – сказала молодая женщина, сидевшая на коленях Астриана, которая безуспешно пыталась встать. – Меня накажут, если я не вернусь к работе! Отпустите.

Однако Астриан не ослабил хватки, продолжая удерживать ее на коленях.

– Что? – вскричал он. – Неужели ты вернешься к скуке, царящей в фургонах стариков? – Он протянул руку и дернул за корсаж платья девушки так, что ее грудь едва не выпала наружу.

– Милорд! – Она попыталась привести в порядок платье, но его руки тут же устремились в другое место.

Входной клапан палатки затрепетал, но не открылся. Что-то солидного размера в нем запуталось, и шесты закачались, словно началась буря.

– Похоже, наследник всех земель Светлого Арда попал в ловушку, – сказал сэр Астриан. – Кто-то должен его освободить и получить в награду приличное поместье.

– Ты получишь солидный удар по заднице, – раздался голос, хозяин которого сражался с клапаном, словно бабочка, пытающаяся выбраться из кокона. – Как только я тебя найду.

– Кто-нибудь срочно окажите помощь благородному принцу! – вскричал Астриан. – Я бы сделал это сам, но сейчас я участвую в отчаянном сражении.

Ему наконец удалось преодолеть сопротивление молодой женщины и стянуть с нее платье, полностью обнажив ее грудь. Однако, вместо того чтобы сдаться и попытаться ее прикрыть, она удвоила попытки вырваться, ругаясь и размахивая руками.

– Груди, груди! – запел сэр Астриан. – Груди, груди, звонят во всем Наббане! В тот день, когда повесили нашего Спасителя, и, хотя ни одна рука не тянула за веревку, груди во всех башнях звонили, чтобы доказать: Эйдон наш господин!

С помощью угрюмого черноволосого сэра Ольвериса принц Морган наконец высвободился из плена. Пряди волос Моргана, слишком темные, чтобы их назвать золотыми, прилипли к лицу, влажные от тающих снежинок. Брови, чуть более темные и густые, чем волосы, смущенно приподнялись, когда он увидел, как служанка отчаянно пытается вырваться на свободу.

– Клянусь богом, Астриан, что ты делаешь? Отпусти несчастную девушку. И пусть кто-нибудь нальет мне чего-нибудь покрепче. – Он огляделся по сторонам. – Что? Вы не можете помочь своему господину? Тогда я назову вас предателями.

– Мы только что прикончили последнее, ваше высочество, – сказал Порто, виновато вытирая верхнюю губу. – Здесь сухо, как в дюнах Наскаду.

– Проклятье! – Морган выглядел искренне огорченным. – И у вас нет ничего, чем можно залить ночь отвратительных снов? Ну, ладно, тогда отвлеки меня, Астриан. Ты должен мне еще одну игру, и я готов вернуть свои деньги. Только на сей раз мы не будем играть твоими костями, хитрый почти-гном.

– Жестокие слова, – с усмешкой сказал Астриан. Служанка все еще пыталась встать с его колен и была готова заплакать. – Да, я и в самом деле не самый высокий мужчина в королевстве, но и не такой коротышка, каким вы меня выставляете. Моя голова доходит до шеи Ольвериса, а так как там практически ничего нет, можно считать, что мы равны.

– Добрый Эйдон! – Морган осторожно опустился на деревянный стул, мрачно нахмурив брови. – Ты продолжаешь ее обижать? Я же сказал, отпусти девушку, Астриан! Если она не хочет здесь находиться, пусть уходит. – Он лягнул Астриана по ноге и улыбнулся девушке – и если бы не слишком яркий румянец, его улыбка вполне могла бы считаться любезной. – Он приносит тебе извинения, девочка.

– Конечно, приношу, мой принц. – Астриан отпустил свою жертву как раз в тот момент, когда она рванулась в сторону, и служанка упала бы, но ее в последний момент подхватил Ольверис и помог восстановить равновесие.

Высокий рыцарь, как обычно, ничего не сказал, но закатил глаза и уселся на деревянный сундук.

– Приношу мои извинения за сэра Астриана, – сказал Морган девушке. – Он грубый тип. Как тебя зовут, дорогая?

Лицо девушки раскраснелось после борьбы с Астрианом, как у принца после выпивки, а в широко раскрытых глазах застыл страх, как у напуганной лошади, но она быстро поправила корсаж и постаралась сделать реверанс.

– Благодарю вас, ваше высочество. Меня зовут Года, я пришла передать этим… мужчинам слова лорда Джеремии. Он просил сказать им, что вино закончилось. А еще он добавил, что они уже выпили большую часть того, что оставалось на обратный путь. – Несмотря на сердитые слова, девушка с трудом сдерживала слезы.

– В таком случае хорошо, что в Эрнисдарке будет мед. – Морган махнул рукой, разрешая служанке уйти.

Она приподняла юбки и почти выбежала из палатки.

– Если они вообще впустят нас в город. – Голос Порто звучал как погребальный колокол. – Скоро мы умрем от жажды прямо здесь, в поле.

– Я должен сказать, ваше высочество, – заявил Астриан, – вы выглядите так, будто уже нашли нечто такое, что облегчит это печальное путешествие. Вы принесли его с собой, чтобы разделить с товарищами по несчастью?

– Разделить? – Морган покачал головой. – Мне пришлось провести самый долгий вечер своей жизни за королевским столом с дедом и бабушкой, где мои грехи… мои и ваши, если уж на то пошло… обсуждались с невероятно изи… изыс… изысканными деталями. Потом я попытался поспать, и… – Он нахмурился и махнул рукой. – Не имеет значения. Я заслужил каждую каплю, которую мне удалось заполучить, но все равно этого оказалось недостаточно. – Морган вздохнул. – Ну, если у вас нечего выпить, мы можем сыграть. – Теперь, когда девушка ушла, Морган позволил себе расслабиться и превратиться в того, кем был в данный момент – очень молодого человека, который накануне выпил слишком много.

– Значит, вы ничего нам не принесли, ваше высочество? – поинтересовался Порто.

– Я выпил все, до чего смог добраться за столом у деда и бабушки. Но этого оказалось мало. Нет, они просто продолжали говорить. Так, ни о чем – проклятый король Эрнистира и королевский кузнец нуждаются в железных обрезках, чтобы превратить их в лошадиные подковы. Про жалобы крестьян Эрнистира, которые утверждают, что их грабят рыцари из королевской процессии. И после того как я вот так провел вечер, я начал трезветь. А мне такое состояние совсем не нравится. – Он посмотрел на Астриана. – Кстати, о грабителях, я заметил на вертеле над твоим очагом кое-что очень похожее на остатки толстой крестьянской свиньи.

– Нет, нет, это свободный дикий кабан с гор, ваше высочество, – сказал Астриан. – Не так ли, Порто? Нам пришлось отчаянно долго его преследовать.

Порто выглядел слегка смущенным.

– О да, нам пришлось.

– У меня нет ни малейших сомнений насчет того, что вы добыли его на охоте. – Морган нахмурился. – Спаси нас, господи, от скуки! – Однако принц выглядел скорее обеспокоенным, чем скучающим. – Да, и во время ужина появился вестник из Элвритсхолла. Риммеры просят нас поспешить после того, как мы покинем Эрнистир. Похоже, герцог еще жив.

– Но это же замечательная новость! – воскликнул Порто, слегка расправив плечи. – Старый Изгримнур жив? Превосходно!

– Да, я полагаю. – Морган бросил суровый взгляд на Астриана. – Почему мы до сих пор не играем в кости? Почему мои деньги все еще в твоем кармане?

– Милорд, – сказал Порто. – Я не хотел никого попрекать, но герцог Изгримнур был одним из величайших союзников вашего деда. Я сражался с ним за Хейхолт более тридцати лет назад, а потом еще раз у проклятых Врат Наккиги.

– Ты все еще называешь это «сражался»? – ухмыльнулся Астриан. – Полагаю, правильнее сказать «прятался».

Порто нахмурился:

– Гордость не позволяет мне отвечать на столь жалкую ложь. Вы там присутствовали, сэр? Нет. Вы тогда были малым ребенком и досаждали няне, а я рисковал жизнью, сражаясь с норнами.

Ответом ему стал громкий смех Астриана.

Порто с трудом поднялся на ноги, задев головой за потолок палатки. Говорили, что среди всех рыцарей, когда-либо сражавшихся за Протекторат, только великий Камарис был выше Порто. Однако на этом сравнения заканчивались.

– И что значит твой смех? – резко спросил старый солдат. – Может, мне называть тебя сэр Хохотун? Что это такое? – Он вытащил кулон из-под воротника, гладкую женскую фигурку, высеченную в круглом голубом кристалле. – Разве я не взял ее с тела фейри после того, как убил его? Она принадлежала норну и не является подделкой. Ну, давай, посмейся – у тебя-то нет такого трофея.

– Я не сомневаюсь, что ты снял ее с тела одного из тех, кто лежал лицом вниз и умирал, старик, – сказал сэр Ольверис. – А потом прикончил его ударом меча в спину.

Принц Морган подпрыгнул от неожиданности.

– Клянусь проклятым Деревом, Ольверис, сначала ты молчишь, а потом выскакиваешь из тени без всякого предупреждения. Я на мгновение подумал, что к нам заявился призрак.

Черноволосый мужчина не ответил. Он слишком устал после столь длинной речи.

– Хватит уже мучить Порто, – сказал принц. – Давай, Астриан, выбирай: Зов Кастера или Хирка? Я не позволю этому дню закончиться без чего-то хорошего, а пустить тебя по миру станет для меня счастьем. Мне не везет с костями с тех пор, как мы пересекли границу Эрнистира.

– Здесь нет границ, – сказал Астриан, внимательно изучая кости принца. Он взвесил их на ладони и погладил их пальцами в поисках щетины кабана и свинца для утяжеления. – Подойдут, – сказал он, возвращая кости принцу.

– Что ты имел в виду, когда сказал эту чушь? – спросил принц. – Здесь нет границ? – Он сделал первый бросок. – Десятка, сэр, – две руки. Ты можешь ходить и объяснять одновременно.

– Вот в чем дело, ваше высочество, – ответил Астриан. – Мы уже давно пересекли границу Эрнистира. До Риммерсгарда двадцать лиг. Как вы полагаете, кто живет в Боллидане, городе с крепостными стенами, который находится немного восточнее?

Морган пожал плечами, наблюдая, как Астриан ходит – у него выпали шестерка и четверка. Рыцарь делал все с лаконичным изяществом, в том числе владел мечом, где скорость и ловкость с лихвой компенсировали небольшой рост. Его часто называли – и не только он сам – одним из лучших фехтовальщиков всех стран.

– Эрнистирийцы, я полагаю, – сказал Морган. – Рыцари, дворяне, крестьяне, самые разные люди.

– Риммеры, ваше высочество. Они обосновались там после какой-то войны сотни лет назад и с тех пор никуда не уходили. У большинства в жилах течет северная кровь. – Теперь пришла очередь Астриана бросать кости, что он тут же и сделал – «яйца», как называли эту комбинацию солдаты, пара единиц. Он смахнул маленький котелок с сундука, исполнявшего роль стола. – Мне действительно нравятся ваши кости, принц. А вы обратили внимание на деревушку, мимо которой мы проходили утром? Впрочем, вы выглядели ужасно и едва ли что-то замечали.

– Моя голова стучала и звенела, как проклятые колокола Наббана. Да, можно считать, что я ее видел. Оттуда вышли какие-то дети и взрослые, чтобы нас приветствовать, верно?

– Точно. А вы знаете, на каком языке здесь говорят?

– Нет, клянусь вечным Эйдоном, откуда я могу знать?

– Естественно, они говорят на эрнистирийском – ведь мы же в Эрнистире. – Астриан улыбнулся. – Но в их жилах течет кровь Эркинланда, как и в ваших, и в речи много эркинландских слов. Теперь вы понимаете?

– Что я должен понимать? – Морган проиграл и второй бросок, и его улучшившееся настроение снова стало портиться. – Что никто здесь не знает, на каком языке им следует говорить? Проклятое Дерево, а мне какая разница?

– Это говорит о том, что границы не имеют значения, во всяком случае в большинстве случаев. Конечно, они существуют – скажем, между Северным Риммерсгардом и Норнфеллсом – и она вполне реальна, потому что ее яростно защищают обе стороны. Но здесь, во Фростмарше все смешалось – эрнистирийцы, риммеры и эркинландеры. И люди здесь говорят на смеси разных языков. Они помнят кровную месть, уходящую в историю на сотни лет, но разговаривают так, что их предки пришли бы в ярость, если бы их услышали.

– Не нужно шутить о Норнфеллсе, – сказал сэр Порто. – Тебя не было в Наккиге. Ты не видел… и не слышал, как они поют сладкими детскими голосами, продолжая убивать и умирать.

– А я и не шучу, – заявил Астриан. – Бог даровал право Белым Лисам оставаться на севере, где им самое место. Но другие народы Светлого Арда перемешались, точно расплавившийся воск разноцветных свечей. Скоро не будет никакой разницы между риммерами и эрнистирийцами или между лордами Наббана и варварами тритингами. Это проклятие мирного времени.

– Мир не проклятие, – вмешался старый Порто.

– Я бы хотел совершить деяния, достойные принца, – печально сказал Морган, наблюдая, как еще одна кучка монет исчезает в кошельке Астриана. – Не в большой войне, возможно, но прошло два десятка лет с тех пор, как мы сражались с тритингами, и я не вижу никакой угрозы, на которую мог бы надеяться. Сейчас плохое время для молодых.

– Порто скажет тебе, что для молодых не бывает плохого времени, – сказал Ольверис, находившийся в дальнем конце палатки. – И еще он скажет, что не бывает хорошего времени для старости.

– Я способен сам за себя говорить, – вмешался высокий рыцарь. – Я не настолько древний и не настолько пьяный, чтобы меня следовало толковать как жителя острова Наракси. – Потом его лицо помрачнело. – Тем не менее Ольверис прав.

– О, я так и думал, – заметил Астриан. – Люди не слишком хорошо распоряжаются долгим миром. Кто-то обязательно найдет повод для ссоры.

– Я могу только молиться, чтобы ты оказался прав, – сказал Морган. – Ха! Посмотрите на этих красоток – пара повозок с элем! Вот мой выигрыш. – Он сгреб монеты, но одна упала и покатилась по темной земле.

Морган опустился на колени, чтобы ее отыскать.

– Если честно, ваше высочество, мне немного наскучили кости, – сказал Астриан.

– Конечно, ведь я начал отыгрываться! – Морган торжествующе выпрямился, держа укатившуюся монету в руке. – К тому же чем нам еще заняться? Ночь в разгаре, а ты сам сказал, что вино закончилось.

– Может быть, – сказал Астриан.

– Может быть? – Морган состроил гримасу. – Любой ответ, кроме «да», звучит отвратительно, потому что я с радостью выпил бы еще.

Сэр Порто зашевелился.

– Я восхищаюсь вашим желудком, молодой господин. Наверное, он достался вам по линии матери. Насколько я помню, ваш покойный отец никогда не пил ничего крепче слабого, сильно разведенного вина… – Его глаза округлись от огорчения. – О, ваше высочество, простите меня. Я забыл о том, какой сегодня день.

– Глупец, – сказал Ольверис.

Морган потряс головой, словно разгневался.

– Не нужно ругать старого Порто, – однако сказал он. – Какое мне дело? Мертвые остаются мертвыми, и нет смысла постоянно о них думать.

Порто все еще выглядел потрясенным, но теперь еще и слегка удивленным.

– О, я уверен, он смотрит на вас с небес, принц Морган. Будь это я… – Неожиданно появившаяся мысль заставила Порто замолчать.

– Только у тебя имеется удивительная способность столь ловко погубить беседу, древний глупец, – сказал ему Астриан. – Мы говорили о вине, а ты начал болтать о смерти и Небесах, двух главных врагах удовольствий мужчины, который любит выпить.

Морган снова покачал головой:

– Я же сказал, оставьте его в покое, вы оба. Если мой отец сейчас наблюдает за мной, это будет в первый раз. Нет, честно – я вам расскажу историю. Однажды, когда я был совсем маленьким, мне пришло в голову отправиться в его покои и рассказать, что я сумел сам оседлать лошадь, забраться в седло и проехать на ней некоторое расстояние. Когда я подошел к его двери, он сказал, чтобы я передал своему господину, что его не следует беспокоить.

– Я не понял, – нахмурившись, сказал Порто.

– Он подумал, что я паж, которого прислал граф Эолейр. – Морган улыбнулся шутке, но было видно, что она не кажется ему смешной.

– Быть может, солнце ослепило его, – предположил Порто. – Я почти ничего не вижу, когда оно светит мне в лицо…

– Он не в первый раз не узнал собственного сына, и не в последний. – Морган опустил взгляд, потом повернулся к Астриану. – Мы говорили о вине. Чего я не понял? У нас еще что-то осталось?

Сэр Астриан улыбнулся:

– Так уж получилось, что несколько местных девушек, с которыми мы познакомились, согласились встретиться с нами в березовой роще на краю поля. Я сказал им, что если они принесут вина, то смогут увидеть принца всего Светлого Арда.

На мгновение Морган просветлел, но тут же мрачная тень скользнула по его лицу.

– Я не могу так поступить, Астриан. Мои дед и бабушка хотят быть готовы к завтрашнему утреннему отъезду в Эрнисдарк, как только мы получим приглашение. Они сказали, чтобы я находился в своей палатке к концу второй стражи.

– Они хотят, чтобы вы отдохнули, разве не так? Чтобы предстали перед эрнистирийцами в виде, достойном принца?

– Наверное, – не стал спорить Морган.

– Как вы думаете, что лучше, отправиться спать мрачным и трезвым, после того как я возьму у вас еще денег, или приятно провести время с местными девками и промочить пересохшее горло, чтобы потом забыться счастливым мирным сном?

Морган не выдержал и рассмеялся.

– Боже мой, ты способен уговорить Спасителя слезть со Святого Дерева, Астриан. Пожалуй, я пойду с вами и проведу там некоторое время. Но ты должен обещать, что поможешь мне вовремя вернуться к королевским палаткам. Дед уже и без того возмущен моим поведением. – Морган скорчил гримасу. – У него были приключения. Он убивал драконов. А чего он ждет от меня? Бесконечные, жуткие церемонии. Сидеть с глупцами, которые гудят о справедливости, налогах и земельных наделах, будто пчелы в жаркий день, – достаточно, чтобы заснуть прямо на месте, и не важно, пил ты вино или нет. – Он встал и попытался стряхнуть с одежды сухую траву и землю, впрочем при свете фонарей было трудно определить, удалось ли ему привести себя в порядок. Рукава его куртки превратились в жалкие лохмотья, а штаны на коленях были влажными и грязными. – Ольверис, Порто, вы идете с нами?

Ольверис внезапно появился из темноты, словно чертик из табакерки. Порто лишь покачал головой.

– Я слишком стар, чтобы заниматься глупостями ночь за ночью, – сказал он. – Я останусь здесь и буду думать о душе.

– Эта часть тебя в наименьшей степени требует упражнений, старик. – Астриан встал и потянулся. – А теперь, ваше высочество, вам лучше последовать за мной, леди уже нас ждут.

– Меня поражает, как такой коротышка умудряется добиваться успеха у женщин, – сказал принц, с гордостью посмотрев на друга.

– Ха, – фыркнул Ольверис, глядя сверху вниз на принца, который лишь на ладонь был выше сэра Астриана. – Я вижу двух коротышек.

– Молчать, жердь, – сказал Морган.

– Вам не следует удивляться, ваше высочество, – с улыбкой заявил Астриан. – Как и в фехтовании, оружие следует использовать умело, а его длины должно хватать настолько, чтобы оно разило цель.

Он насмешливо поклонился и быстро пошел вперед, предоставив принцу Моргану и сэру Ольверису следовать за ним.

После того как они ушли, Порто с кряхтением поднялся на ноги и принялся искать, не осталось ли в палатке выпивки. После долгих мгновений и бесплодных попыток он вздохнул и последовал за своими товарищами в сторону далекой березовой рощи.

Принц знал, нет, был уверен, что помахал солдатам, стоявшим на страже. До этого момента все шло хорошо. Но сейчас у него возникло ощущение, что он попался, как рыба в сети, причем совершенно для него неожиданно.

Сегодня у него уже возникли трудности, когда он запутался в клапанах палатки – тут сомнений быть не могло.

Морган ухватился за плотную ткань и стал поворачиваться, пытаясь найти край. Его постигла неудача. Он сделал еще один шаг вперед, но у него появилось ощущение, будто ткань оказалась с двух сторон. Какой безумец сделает палатку с двумя клапанами? И когда они успели заменить палатку, которая его вполне устраивала? Принц выругался и снова принялся шарить руками. Наконец ему удалось захватить большой кусок клапана, поднять его и шагнуть вперед, пошатываясь под тяжестью тяжелого материала на плечах и голове. Над ним появились звезды.

На мгновение у него возник вопрос: почему звезды находятся внутри палатки, но потом он сообразил, что каким-то необъяснимым образом выбрался наружу. Он испытывал всепоглощающее желание облегчиться, поэтому расстегнул штаны и послал вперед мощную струю. Морган наблюдал, как она дрожит на ветру, потом струя иссякла, и он решил, что ему следует еще раз вступить в схватку с клапаном.

О да. Я пил. Это многое объясняло.

На сей раз он сумел решить головоломку гораздо быстрее, сделал два шага в палатку и тут же ударился обо что-то голенью. Боль была такой сильной, что он запрыгал на одной ноге, ругаясь, как моряк из Мермунда, когда кто-то снял колпак с фонаря и палатку залил свет.

– Где ты был? – резко спросила его бабушка-королева. Морган едва не упал на землю, прежде чем сообразил, что лучше стоять на двух ногах. Потрясение от внезапно загоревшегося света и голоса королевы Мириамель еще не прошло, когда она добавила: – О чем ты думаешь, дитя? Приведи в порядок одежду, пожалуйста.

Морган поспешил застегнуть штаны, но выпивка сделала его пальцы неловкими, как сардельки.

– Я… ваше величество, я…

– О, ради бога, сядь, пока ты снова не споткнулся и не прикончил себя.

Он присел на сундук, который совсем недавно так жестоко его атаковал, голень все еще пульсировала от боли.

– Ну, я… это… я думал…

– Да, юный глупец, это твоя палатка. Я тебя ждала. Господи, ты же смертельно пьян. И от тебя воняет.

Он попытался улыбнуться, но ему показалось, что у него не получилось.

– Не моя вина. Астр’н. Астр’н вызвал людей барона Колфера на состязание.

Довольно долго Морган думал, что человек, который пил чашу за чашей вровень с ним, и есть барон Колфер. Он удивился, что барон так молод и мускулист и что на лбу у него татуировка Святого Дерева. Так продолжалось до тех пор, пока Морган не упал на колени и его не вырвало, а люди барона принялись громко вопить, поздравляя с победой кого-то по имени Бык, только после этого принц понял, что самого барона здесь нет.

Он бы не чувствовал себя так паршиво, если бы сумел одержать победу. В таком случае оно бы того стоило. И он бы не зря слушал жестокие слова королевы.

– Ты не представляешь, как тебе повезло, что здесь оказалась я, а не твой дед. Он уже начинает думать, что ты становишься причиной затруднений для нас.

– Я не… затр… не затруднение. Я… принц.

Его бабушка закатила глаза к небу.

– О, избавь меня от этого. Неужели так принц празднует день рождения своего отца? Пьет до самого утра? Возвращается в палатку шатаясь, полуодетый, воняя рвотой и дешевыми ароматическими подушечками. Неужели ты не можешь проводить время с женщинами, которые в состоянии позволить себе приличные ароматические шарики? От тебя несет, как на рынке в конце дня.

Да, теперь он вспомнил, что там было несколько девушек. Они с Астрианом провожали их до деревни, чтобы защитить, Ольверис ушел защищать женщину постарше, но дальше все окутал какой-то туман, когда прогулка превратилась в игру в прятки. Потом мокрая трава. Кто-то, кажется по имени Софра, вел себя очень дружелюбно. Затем он вернулся в лагерь, пытаясь пройти мимо демонического клапана палатки. И стал ждать, когда проснется его ленивый оруженосец и поможет… тут он вспомнил.

– А где Мелкин?

– Если ты имеешь в виду своего оруженосца, я отослала его за одеялом для меня – чистым одеялом. Я не ожидала, что придется ждать так долго, и замерзла.

Она выглядела очень нечастной.

– Пожалуйста, ваше величество. Ба’ушка. Я знаю, ты сердишься, но… я могу объяснить.

Королева Мириамель встала.

– Тут нечего объяснять, Морган. Нет ничего интересного или необычного в том, чем ты занимаешься, если забыть, что ты наследник Верховного Престола. – Она подошла к выходу из палатки. – Мы всего день или два проведем в Эрнисдарке – там уже ходят слухи о тебе и твоих друзьях, так мне рассказали, – потом мы отправимся в Элвритсхолл в Риммерсгарде, чтобы попрощаться с одним из самых лучших людей, из всех, что когда-либо знали мы с твоим дедом. И там ты будешь не просто гостем, а человеком, которого запомнят на долгие годы и который однажды станет ими править, перед которым даже король Эрнистира и герцог Риммерсгарда должны будут преклонить колени.

Неужели ты снова выставишь себя отвратительным шутом, как в Эрчестере и во время всего нашего путешествия? Заслужишь ты уважение народа или только его презрение? – Она накрыла фонарь колпаком, и теперь только ее голос делил с Морганом темноту палатки. – Мы уезжаем завтра рано утром. Изгримнур еще жив, но никто не знает, сколько ему осталось. С рассветом ты должен быть в седле. Если ты не опоздаешь и будешь выглядеть пристойно, я не стану рассказывать о том, что сегодня произошло, твоему деду. Так что помни, с рассветом.

– Это слишком рано, – несмотря ни на что, простонал Морган. – Почему так рано? – Он попытался вспомнить, что сказал Астриан, в тот момент его слова казались ему вполне разумными. – Я пью вино только для того, чтобы лучше спать и не… Я хочу сказать, что могу быть хорошим принцем. Лучшим принцем.

Наступило долгое молчание.

– Твой дед и я устали от твоих глупостей, Морган. – Голос королевы стал холодным, как клинок. – Очень, очень устали.

Королева без малейших проблем разобралась с клапаном палатки и беззвучно исчезла в ночи. Морган сел на сундук в темноте и стал думать о том, почему всем всегда легче, чем ему.

Глава 3 Разговор с гигантом, пожирателем мертвечины

Убывающая луна была еще почти полной, но ее, как и звезды, закрывали тяжелые тучи. Ярнульф мог легко представить, что он парит в высокой темноте, где обитает лишь бог, подобный исповеднику в кабинке, слушающему весь день рассказы о грехах человечества.

«Но бог, – подумал он, – не ощущает постоянного трупного запаха. Но так ли это? Ведь если бог не любит запаха смерти, – удивлялся Ярнульф, – зачем он создает столько трупов?»

Ярнульф посмотрел на труп, распростертый на краю деревянной похоронной платформы, ближайшей к стволу. Старая женщина, точнее, она была такой раньше, с руками, узловатыми, словно корни дерева, после долгих лет тяжелой работы. Тело накрыто тонким одеялом, словно стояло лето и она собиралась вздремнуть, а не отправиться в вечность. Ее челюсть была подвязана, и снег скопился в глазницах, придавая ей вид бесконечной слепой пустоты. Здесь, на крайнем севере Риммерсгарда, поклонялись алтарю Нового Бога и Его сына, Усириса Эйдона, но чтили старых богов, а также древние обычаи: на женщину надели туфли из толстой березовой коры, и это указывало на то, что она одета не для торжественного появления в небесном суде Усириса Искупителя, но ей предстоял долгий, холодный и безмолвный путь через Страну Мертвых.

Оставлять тело стервятникам и стихиям казалось варварством, но риммеры, живущие рядом с древним лесом, считали, что это так же естественно, как обычаи южан, строивших для своих мертвецов каменные дома или хоронивших их в ямах, выкопанных в земле. Однако Ярнульфа интересовали не местные обычаи или что ожидало душу мертвой женщины в загробной жизни, а стервятники, которые придут к трупу, – и в особенности один из их видов.

Ветер усилился, тучи быстрее понеслись по черному небу, и верхушки деревьев начали раскачиваться. Платформу, на которой Ярнульф сидел, в тридцати локтях над ледяной землей, болтало из стороны в сторону, словно маленькую лодочку в бурном море. Он поплотнее закутался в плащ и стал ждать.

Ярнульф услышал его приближение раньше, чем увидел, – шелест ветвей, не имевший ничего общего с ветром, а через несколько мгновений уловил запах, и, хотя от трупа, лежавшего на дальнем конце платформы, исходила отвратительная вонь, сейчас она показалась Ярнульфу почти естественной по сравнению со зловонием, заполнившим его ноздри. Он даже почувствовал благодарность, когда ветер сменил направление, хотя мгновение не мог понять, где находится существо, которое поджидал с того часа, как закончился короткий и темный зимний день.

Теперь Ярнульф его увидел, точнее, часть – мерцание длинных бледных конечностей в кронах ближайших деревьев. Как он и надеялся, сюда явился гигант, пожиратель мертвечины, гюне, слишком маленький или слишком старый, чтобы успешно охотиться, а потому питавшийся мертвыми телами животных и людей. Убывающая луна давала достаточно света, чтобы рассмотреть гибкие ноги существа, которые легко сгибались и разгибались, когда оно перебиралось с одной верхушки дерева на другую, точно огромный белый паук. Ярнульф сделал медленный глубокий вдох и вновь подумал, не пожалеет ли он о том, что оставил лук и колчан внизу, но взбираться наверх с ними было бы значительно труднее, к тому же даже несколько стрел не смогут быстро убить гиганта на таком ограниченном поле боя – в особенности когда в задачу Ярнульфа не входило убийство, ему требовалось получить от него ответы.

Конечно, он испытывал страх – любому, кроме безумца, было бы страшно, – поэтому он произнес Ночную молитву монаха, которую так любил его Отец.

Когда Ярнульф закончил беззвучную молитву, бледное чудовище скрылось с ближайшего дерева под краем платформы; и через мгновение он почувствовал, как деревянный пол под ним пошел вниз, когда существо поднялось на платформу. Сначала появились руки с шишковатыми пальцами и черными ногтями, каждый величиной с большое блюдо, потом голова, белая глыба, поднимавшаяся наверх до тех пор, пока свет не засверкал в лунах-близнецах его глаз. Несмотря на зловещий вид существа, у Ярнульфа появилось ощущение, что Создатель очень торопился, и его локти, колени и волосатые конечности торчали под странными углами.

Гюне двигался осторожно, медленно забираясь на платформу, и дерево слегка потрескивало под его огромным весом. Фосфоресцирующие глаза смотрели только на мертвую женщину, лежавшую на дальнем конце платформы.

Ярнульф видел много гигантов, даже сражался с несколькими и уцелел, но суеверный ужас его не отпускал. Мощные волосатые конечности чудовища были намного длиннее рук человека, но гигант оказался старым и маленьким для своего вида. На самом деле только его руки и ноги были обычного размера, и сморщенное тело и голова болтались между ними, как у некоторых покрытых шерстью крабов и длинноногих насекомых. Мех ньяр-гюне пестрел пятнами, и даже в лунном свете Ярнульф видел, что когда-то снежно-белая шкура сильно пострадала от возраста.

Но, несмотря на то что зверь уже старый, напомнил себе Ярнульф, он вполне способен убить даже сильного мужчину. Если уродливые пальцы с крепкими когтями его схватят, то мгновенно разорвут на части.

Гигант двигался по платформе к трупу, когда Ярнульф внезапно громко заговорил:

– И что же ты себе позволяешь, ночной бродяга? По какому праву беспокоишь мертвых?

Монстр испуганно вздрогнул, и Ярнульф увидел, как мышцы его ног напряглись, готовясь к резкому движению – схватке или бегству.

– Не двигайся, пожиратель трупов, – предупредил он на языке хикеда’я, не зная, понимает ли его монстр и станет ли отвечать. – Я у тебя за спиной. Если ты будешь двигаться слишком быстро, мое копье пронзит твое сердце. Но знай: если бы я хотел тебя убить, не знающий бога зверь, ты был бы уже мертв. Мне нужно лишь с тобой поговорить.

– Ты… хочешь… говорить? – В голосе гиганта не было ничего человеческого, он лишь немного походил на хриплую речь попугаев с южных островов, но звучал так низко, что Ярнульф чувствовал, как он вибрирует в его ребрах и животе.

Однако легенды оказались правдивыми: некоторые старшие гюне действительно понимали и могли произносить слова, из чего следовало, что он не зря так сильно рисковал.

– Да. Повернись, монстр. Посмотри на меня. – Ярнульф упер тупой конец копья между двумя связанными вместе бревнами так, чтобы имеющий форму листа наконечник был направлен в сердце гиганта, как магнетит. – Я знаю, ты думаешь, что можешь спрыгнуть вниз и сбежать, прежде чем я успею нанести тебе серьезную рану. Но если ты сбежишь, то никогда не узнаешь о моем предложении и сегодня тебе будет нечего есть. Кстати, ты голоден?

Существо присело на корточки в переплетении рук и ног, точно жутко изуродованный нищий, и посмотрело на Ярнульфа блестящими злобными глазами. Лицо гиганта покрывали трещины и швы, и кожа на нем была темнее меха. Не вызывало сомнений, что монстр действительно очень стар – об этом говорили его неуверенные движения и отвисший живот – но прищурившиеся глаза и почти целиком сохранившиеся клыки показывали, что он все еще опасен.

– Голоден?.. – прорычал он.

Ярнульф указал в сторону трупа:

– Ответь на мои вопросы и сможешь начать свой обед.

Гигант продолжал с недоверием смотреть на Ярнульфа.

– Не… твоя?..

– Нет, эта старая женщина не является моей прабабушкой. Я даже не знаю ее имени, но я видел, как ее тело сюда принесли, и слышал, как они разговаривали. Я знаю, что ты и твои соплеменники уже похитили три тела в этой части Риммерсгарда, хотя ваши земли находятся на много лиг севернее. Вот мой вопрос… почему?

Гигант неотрывно смотрел на острие копья, находившееся в нескольких ярдах от его волосатой груди.

– Я скажу, что ты хочешь, потом ты убьешь. Так не говорить. Нет копье.

Ярнульф медленно опустил копье на платформу, подальше от длинных лап гиганта, но не стал убирать руку далеко от древка.

– Вот так. Говори, дьявольское отродье. Я жду, когда ты скажешь почему.

– Почему что, человек?

– Почему твои соплеменники снова начали рыскать по Риммерсгарду и заходить так далеко на юг – на земли, которые вы грабили много поколений назад? Какое бедствие заставило ваше злобное племя выйти из Норнфеллса?

Гигант, пожиратель мертвечины, смотрел на Ярнульфа столь же пристально, как на острие копья, и дыхание с хрипом вырывалось из его груди.

– Что… такое… «бедствие»? – наконец спросил он.

– Плохие времена. Скажи мне, почему ты здесь? Почему твое племя снова начало охоту в землях людей? И почему самые старые и больные гюне – вроде тебя – крадут и поедают мертвые тела людей? Я хочу знать ответ. Ты меня понимаешь?

– Понимать, да. – Существо кивнуло, гротескное и чуждое движение для такого зверя, и его лицо исказила гримаса недоумения. – Говорить твои слова мне – да. – Но Ярнульфу было трудно его понимать, речь получалась звериной из-за кривых зубов и нечеловеческого рта. – Почему здесь? Голод.

Гигант облизал длинным серым языком потрескавшиеся губы, напомнив Ярнульфу, что монстр с такой же радостью сожрет его, как и труп безымянной старой женщины, в склепе которой под открытым небом они находились. И даже если тварь ответила на его вопросы, может ли он позволить жуткому существу осквернить тело женщины-эйдонитки? Не будет ли это преступлением для Небес таким же серьезным, как преступление гиганта?

Господь мой, – начал молиться он, – дай мне мудрости, когда придет время.

– «Голод» – это недостаточный ответ, гигант. Почему твое племя преодолевает огромный путь до Риммерсгарда, чтобы кормиться? Что происходит на севере?

Наконец, как если бы гигант принял решение, его рот растянулся почти в улыбке, обнажив зубы, – получилось скорее предупреждение, чем выражение доброжелательности.

– Да, мы говорить. Я говорить. Но сначала сказать имя. Я… – Он постучал по груди массивной рукой. – Бур Йок Кар. Теперь ты. Говорить.

– Мне нет нужды сообщать тебе свое имя, чудовище. Если хочешь принять мое предложение, дай мне то, что я попросил. Если нет, тогда наша встреча закончится иначе. – Рука Ярнульфа легла на древко лежавшего рядом копья.

Блестящие глаза гиганта метнулись к оружию, потом его взгляд снова переместился на лицо Ярнульфа.

– Ты спрашивать, почему ходжуны – почему гиганты – пришли сюда, – сказало существо. – За едой. Многие рты голодают теперь на севере, в горах. Слишком много ртов.

– Что ты имеешь в виду – слишком много ртов?

– Хикдайа – вы называете норны. Слишком много. Север проснулся. Охотники… всюду.

– Норны охотятся на вас? Зачем?

– Для сражения.

Ярнульф присел на корточки, пытаясь понять.

– Но это не имеет смысла. Зачем хикеда’я с вами сражаться? Гиганты всегда им подчинялись.

Гигант покачал головой. Его лицо оставалось нечеловеческим, но в глазах светился настоящий ум, и Ярнульф подумал, что раньше он даже не догадывался о его существовании. Гигант напомнил ему виденную однажды обезьяну, диковинку, которую купец из Наарведа держал в клетке, стоявшей на холодном дворе его дома. Глаза животного были такими же осмысленными, как у человека, и то, как обезьяна сидела в самом углу своей слишком маленькой тюрьмы, показывало, в каком отчаянии она находилась. Однако не все то, что мыслит, как человек, есть человек, понял тогда Ярнульф, и сейчас эта мысль снова промелькнула в его сознании.

– Нет сражения с нами, – прохрипел гигант. – Они хотят мы сражаться за. Снова.

Ярнульфу потребовалось некоторое время, чтобы понять его слова.

– Сражаться за норнов? Но против кого?

– Люди. Мы будем сражаться люди. – Гигант показал зубы. – Твои люди.

Это было невозможно, просто не могло быть правдой.

– О чем ты говоришь? У хикеда’я нет сил, чтобы снова воевать со смертными. Они потеряли почти все во время войны Короля Бурь, к тому же их осталось совсем мало. Противостояние давно закончено.

– Ничего не закончено. Никогда не закончено.

Гигант больше не смотрел на Ярнульфа, он с восторгом уставился на тело старой женщины. Он снова думал об ужине.

– Я тебе не верю, – сказал Ярнульф.

Бур Йок Кар повернулся, и Ярнульфу показалось, что на уродливом морщинистом лице появилось нечто напоминающее веселье. Ярнульф вдруг сообразил, где он находится, что делает, ему в голову пришла мысль о собственном безумии, и сердце отчаянно забилось в груди.

– Верить, не верить, не важно, – сказал ему гигант. – Весь северный мир просыпается. Они повсюду, хикдайа, белые. Потому что она проснулась.

– Она?

– Королева с серебряным лицом. Снова проснулась.

– Нет. Королева норнов? Нет, не может быть. – Ярнульфу вдруг показалось, что сам Господь наклонился с небес и отвесил ему пощечину. И в этот миг то, чему научил его отец – его так давно удерживаемая уверенность, – исчезло, превратившись в полное замешательство. – Всем известно, что королева норнов спит мертвым сном с тех пор, как пал Король Бурь. Уже больше тридцати лет! И она никогда больше не проснется.

Гигант медленно выпрямился во весь рост.

– Бур Йок Кар не лгать. – Зверь уловил, что человек на мгновение отвлекся, и тут же сделал шаг вперед. И хотя их разделяла половина длины деревянной платформы, успел поставить огромную узловатую ногу на копье, надежно прижав его к бревнам. – Спрашиваю снова. Как имя твое, маленький человек?

Сердитый и встревоженный своей ошибкой Ярнульф встал, сделал шаг назад, ближе к краю платформы, и перенес вес на отставленную назад ногу.

– Имя? У меня их много. Иногда меня называют Белая Рука.

– Белая Рука? – Гигант сделал еще один шаркающий шаг в его сторону, продолжая удерживать ногой копье. – Нет! На севере мы слышали о Белая Рука. Большой воин, великий убийца – не худой, как ты. – Гигант запыхтел или заворчал; Ярнульф подумал, что он, наверное, смеется. – Видишь! Ты опустил копье. Охотник, воин никогда так не делает. – Теперь гигант настолько близко подошел к нему, что Ярнульф уловил зловоние гниющей человеческой плоти, пропитавшее его когти и зубы, а также запах самого зверя, столь сильный и резкий, что с ним не справлялся даже поднявшийся ветер. – Однажды ел таких юных, как ты. – Гигант, пожиратель мертвечины, улыбался, а его глаза превратились в щелки, он уже предвкушал предстоящую трапезу. – Мягкий. Мясо само отходит от костей.

– Я закончил с тобой, лишенный бога. Я узнал все, что хотел.

На самом деле сейчас Ярнульф думал только о спасении, о бегстве, чтобы спокойно осмыслить то, о чем ему рассказал гигант. Королева норнов проснулась? Норны готовятся к войне? Такого просто не могло быть.

– Ты закончил? Со мной? – Гюне снова заворчал, он продолжал веселиться, зловоние усилилось.

Несмотря на то что гигант наклонился вперед, его голова все еще возвышалась над Ярнульфом, и теперь длинные руки твари могли его достать. Возможно, монстр был старым, возможно, ему приходилось питаться трупами с погребальных платформ, но он все еще оставался в три раза тяжелее, к тому же Ярнульф стоял почти на самом конце платформы, и ему некуда было отступать. Он сделал последний шаг назад, чувствуя, что пятка оказалась на самом краю. А дальше пустота, падение сквозь острые ветви на каменистую землю.

«Нет даже снега, который смягчил бы мое падение, – подумал он. – Господь, о Господь, сделай мои руки сильными, а сердце твердым, ради имени Твоего и имени Твоего сына, Усириса Эйдона».

И, словно вспомнив о холоде, он поправил свой тяжелый плащ. Гигант не обратил внимания на незначительное движение; огромная ухмыляющаяся голова наклонилась еще ниже, пока не оказалась на одном уровне с головой человека. Ярнульфу было некуда отступать, и гигант это прекрасно знал. Монстр протянул руку и приложил ее к щеке – в гротескном жесте нежности. Затем пальцы сжались, каждый шириной с древко копья, которое оставалось так далеко, но Ярнульф нырнул вниз прежде, чем пальцы гиганта сжали его волосы, чтобы свернуть ему шею. И вновь они оказались лицом к лицу.

– Белая Рука, ты сказал. – Теперь, когда он прижимал копье ногой к платформе, зверь не торопился. – Почему тебя так называют, маленький риммер?

– Ты не поймешь – во всяком случае, не сразу. И я родился не в Риммерсгарде, а в самой Наккиге.

Потрескавшиеся губы слегка раздвинулись в стороны.

– Ты не хикдайа, ты обычный человек. Ты думаешь Бур Йок Кар глупый?

– Твоя проблема не в том, что ты глуп, – сказал Ярнульф. – Она в том, что ты уже мертв. – Ярнульф посмотрел вниз.

Через мгновение гигант последовал его примеру.

Под рукоятью, зажатой в руке Ярнульфа, в свете звезд сверкнуло несколько дюймов серебристого клинка. Остальная часть уже вошла глубоко в живот монстра.

– Это очень длинный нож, – объяснил Ярнульф, когда гигант широко разинул рот. – Достаточно длинный, чтобы меня не испачкала кровь, вот почему я ношу имя Белая Рука. Но мой нож к тому же безмолвен и остер, точно ветер – о да, и холоден. Ты уже почувствовал холод?

А затем движением столь быстрым, что гигант даже не успел моргнуть, Ярнульф перехватил рукоять двумя руками и рванул нож вверх, поднимая лезвие от живота монстра к основанию его ребер, одновременно слегка его поворачивая. Огромный зверь издал вопль удивления и боли и прижал обе руки к ране, и Ярнульф метнулся вперед, продолжая сжимать рукоять длинного ножа. Когда он упал на середину деревянной платформы, клинок выскользнул из волосатого живота зверя, и наружу хлынула кровь и внутренности. Монстр снова взвыл и воздел окровавленные руки к далеким звездам, словно обвиняя их в том, что случилось. И когда гигант устремился к Ярнульфу с вывалившимися внутренностями, тот уже поднял копье.

Однако он не успел развернуть длинное древко, поэтому просто ударил тупым концом в кровавую дыру в животе зверя, и существо издало такой пронзительный крик, что едва не оглушил Ярнульфа. Бревна у него под ногами начали раскачиваться, снег посыпался с ветвей, когда гигант попытался отвести в сторону тупой конец копья, но Ярнульф присел, надежно уперся и принялся толкать древко вперед, загоняя его все дальше в живот зверя.

Гигант, пожирающий мертвечину, отшатнулся, размахивая руками, как лопастями мельницы, его рот превратился в дыру слишком большую для головы, а потом он исчез с деревянной платформы. Ярнульф услышал треск ломающихся ветвей, затем звук тяжелого удара о землю, и наступила тишина.

Ярнульф наклонился, крепко ухватившись за край платформы, чтобы посмотреть вниз. Голова у него кружилась, все мышцы дрожали. Гигант лежал у подножия дерева, запутавшись в собственных конечностях. Ярнульф не мог разглядеть все – мешали ветви, – но увидел, как по белому снегу расползается черная лужа.

«Какая небрежность, – отругал он себя. – И она едва не стоила тебе жизни. Бог не может гордиться мной за это».

Но то, что сказало существо, очень сильно напугало Ярнульфа.

Может быть, гигант солгал? Но зачем? У монстра не было на то никаких причин. Серебряная королева проснулась, сказал он, значит, и весь Север просыпается. И это объясняло, почему гиганты появились в Риммерсгарде, а также слухи, которые распространяли воины хикеда’я – гигантов видели там, где их не бывало уже много лет.

Несомненно, на границе наблюдалась необычная активность, повсюду появлялись войска Наккиги и их разведчики. Но если гигант сказал правду, значит, Ярнульф ошибался относительно многих важных вещей. Он вступил на мост, который казался ему безопасным, и обнаружил на нем трещины после того, как поворачивать назад было уже слишком поздно.

«Значит, убийца Отца не ушла – не затерялась в стране сна, где ее можно было бы считать мертвой, но жива и планирует новую войну. Из чего следует, что все, что я сделал, все жизни, которые отнял, ужас, который попытался навести среди хикеда’я… все напрасно. Чудовище проснулось».

До этого момента Ярнульф верил, что является Божьим мстителем – и не только Божьим, но и Отца. Теперь он доказал собственную глупость.

Он некоторое время смотрел с платформы на гиганта, пока не убедился, что тот мертв, и его собственные конечности не перестали дрожать. Сбросив копье вниз, Ярнульф начал спускаться. Ветер усиливался, он нес с севера снег, и к тому моменту, когда Ярнульф добрался до земли, покрывал его с головы до ног. Он очистил копье от крови и внутренностей, потом своим длинным и невероятно острым ножом отсек голову гиганта и засунул ее в широкую развилку у подножия погребального дерева. Широко раскрытые незрячие глаза смотрели прямо перед собой, клыкастый рот был разинут в глупом удивлении. Ярнульф надеялся, что это послужит неплохим предупреждением для других гигантов, чтобы в будущем они постарались держаться подальше от человеческих поселений и искали добычу полегче, чем трупы риммеров, но сейчас защита тел мертвых мужчин и женщин не слишком занимала Ярнульфа.

– Мы, люди, сумели отбить нападение королевы-ведьмы и разгромить ее войска. – Он произнес эти слова только для себя и так тихо, что его не могло услышать никакое другое существо, ни птица, ни белка. – И если она действительно вернулась, на сей раз люди ее уничтожат. – Однако Ярнульф и раньше давал обещания себе и Богу, но клятвы оказались лишь сотрясением воздуха.

«Нет, лучше поберечь слова на будущее, – сказал он себе. – Например, для молитв».

Ярнульф Белая Рука забросил длинное копье на плечо и зашагал к той части заснеженного леса, где оставил лошадь.

Глава 4 Братья-монархи

Солнце появилось из-за утренних туч словно для того, чтобы озарить выход Верховного короля и Верховной королевы, и щедро пролило свой свет на холмы Эрнисдарка. Даже золотой диск над далекой крышей Таига блестел, точно подброшенная в воздух монета, и огромный зал приветствовал их появление.

Саймон вертел в руке собственную золотую монету – медальон необычно большого размера с неудобными гранями, который удерживал его плащ, а сейчас натирал шею. Его друг, лорд-гофмейстер, настоял, чтобы Саймон его надел.

– Помните, вы Верховные король и королева, – сказал Джеремия, прокалывая булавкой толстый плащ с такой силой, что король поморщился. – Я не для того прошел такой долгий путь, чтобы вы выглядели как нищие.

– Тогда тебе следовало остаться дома, – проворчал Саймон.

Ожидание испортило ему настроение. Обида на круглом лице Джеремии была такой заметной, что Саймон едва не принес ему извинения, но край медальона продолжал неприятно давить ему на челюсть, и король промолчал.

– Я лорд-гофмейстер и отвечаю за двор короля и королевы, – сухо сказал Джеремия.

– Но двор остался в Эркинланде, – заметил Саймон. – А мы в Эрнистире.

– Двор там, где находитесь вы с королевой… ваши величества. – Джеремия слегка выделил последнее слово, чтобы заставить Саймона его прочувствовать. Король знал, как трудно его другу детства жить счастливо после того, как между ними образовалась такая пропасть, даже сейчас, когда Джеремия находился на расстоянии вздоха и возился с медальоном. – Говорят, что в прежние времена король Джон мог путешествовать между замками в течение года, прежде чем возвратиться в Хейхолт, так что вам нет причин жаловаться. Вот так. А теперь, пожалуйста, не трогайте медальон. Он выглядит превосходно.

Саймон посмотрел в ручное зеркало, которое держал перед ним один из слуг Джеремии.

– Все вместе выглядит так, будто я готов к похоронам. Видит небо, ничего другого я в таких одеяниях делать не смогу.

– Кое-кто посчитал бы, что это не самая удачная шутка, – нахмурившись, сказала ему жена. – На самом деле кое-кто мог бы подумать, что король вымещает свое дурное настроение на всех, кроме того, кто является его причиной.

Теперь уже пришел черед Саймона посылать укоризненные взгляды. Они оба были недовольны королем Эрнистира Хью, но о таких вещах следовало говорить только в присутствии самых важных советников.

– Достаточно, лорд-гофмейстер, – сказал Саймон, мягко убирая руку Джеремии, который пытался навести последний блеск на медальон своим носовым платком. – Ты прав, и я, пожалуй, приношу извинения. Все выглядит просто превосходно.

– Очень надеюсь, – сказал Джеремия, который покраснел от усилий.

Королевская процессия медленно поднималась по главной дороге через город Эрнисдарк мимо радостно приветствовавшей ее толпы эрнистирийцев, собравшихся на обочинах, балконах домов, некоторые даже рисковали жизнью, взобравшись на косые крыши. Дома и магазины были празднично украшены – яркие знамена, свежая краска и солнечный свет наполняли воздух, полный новой жизни. Саймон и Мириамель ехали бок о бок, как делали всегда, – два монарха, а не монарх и его супруга. В начале их правления Саймон особенно внимательно за этим следил, но, по мере того как проходили годы, Мириамель постоянно напоминала своему народу, что она – дочь короля, как бы ни очерняли его имя, а также внучка Престера Джона, основателя Протектората Верховного короля, давшего им управление почти всем Светлым Ардом.

– Хью следовало выйти и встретить нас у ворот, – сказала королева так тихо, что ее слова смог услышать только Саймон. – Я сама скажу ему об этом.

– Дай ему шанс, моя дорогая, – ответил Саймон, помахав толпе. – Ты же видишь, он вывел людей на улицы, чтобы нас приветствовать.

– Он не смог бы удержать их внутри, – возразила Мириамель. – И почему бы ему не вывести их для встречи? Мы Верховный король и Верховная королева. Он сам стал королем, потому что его прадед оказал моему деду услугу, благодаря чему Эрнистир сохранил свою корону.

– И все же он король, а у королей есть своя гордость. Как и у королев.

– Только не делай вид, что только я недовольна, Саймон. – Ее голос прозвучал твердо, но во взгляде Мириамель мешались любовь, смех и легкое раздражение. – Ты слишком добр и ненавидишь ссоры, но некоторые люди – и я подозреваю, что Хью один из них, – считают это слабостью.

– Да, я ненавижу ссоры. И давай не будем ссориться сейчас. – Он снова помахал приветствовавшим его эрнистирийцам. Рядом с дорогой он увидел группу маленьких девочек, которые подпрыгивали на месте и размахивали разноцветными ленточками, кружившимися в воздухе, точно потрепанная радуга. – Посмотри на них. Они заставляют меня скучать по Лиллии.

– Наша внучка уже выбежала бы на дорогу и попыталась возглавить процессию.

Саймон улыбнулся:

– Да, она так бы и сделала.

Мириамель вздохнула:

– Надеюсь, добрый Бог даст мне сил. – Она прищурилась и посмотрела на дорогу, вдоль которой, насколько хватало глаз, стояли радостные люди. – С такой скоростью мы не доберемся до Таига до наступления ночи.

– Терпение, моя дорогая. Терпение.

– Мне больше не нужно, благодарю.

Граф Эолейр накрыл кубок рукой и не убирал ее до тех пор, пока слуга не отошел. Он бы выпил вина после долгого дня, проведенного под ярким солнцем, который последовал за двумя мрачными неделями с небом, затянутым тучами, и, вне всякого сомнения, заслужил еще кубок или даже несколько, но все чувства Эолейра, как нюх хорошего охотничьего пса, говорили о приближении конфликта и советовали проявить сдержанность. Лорд-камергер короля Саймона и королевы Мириамель, известный как Мастер Верховного Престола, не хотел, чтобы вино затуманило его разум.

Конечно, он хорошо знал место, где они сейчас находились. Деревянный дворец, носящий название Таиг, был для Эолейра вторым домом в течение большей части его юности, когда он сначала стал посланником королей, а потом уважаемым советником. В Большом зале, где древние фигуры животных, вырезанные из дерева, и другие тотемы свисали с потолочных балок, царила праздничная атмосфера: яркие цвета лучших одежд эрнистирийского дворянства, смех подвыпивших участников пира и сочный аромат жареной свинины. Но что-то было не так. Конечно, королева Мириамель и король Саймон выглядели не слишком довольными из-за задержек и неразберихи, возникшей по вине короля Хью, но Эолейр не мог избавиться от ощущения, что происходит нечто более серьезное.

Сидевшую через несколько человек от него королеву Мириамель развлекала – «отвлекала», как она бы, несомненно, заметила – леди Тайлет, привлекательная вдова, которая, как все полагали, станет женой короля Хью. Многие эрнистирийские придворные считали ее слишком старой, ей было почти тридцать лет, хотя наличие детей от покойного графа Глен Оррга указывало на то, что она способна рожать. Более того, красивая, женственная фигура, блестящие каштановые волосы и румянец делали ее похожей – по мнению Эолейра – на эрнистирийскую богиню Деанагу или даже на великую Мирчу, повелительницу дождей.

Верховная королева являла собой полный контраст со смуглой Тайлет. Золотые волосы Мириамель, ставшие по большей части серебряными, были заплетены в косы под скромным венцом, щеки оставались бледными, под зелеными глазами легли тени, и Эолейр тревожился за нее. Король и королева впервые проводили годовщину рождения принца Джона Джошуа вдали от дома. Эолейр ни в малейшей степени не винил королеву Мириамель за раздражение, вызванное необходимостью вести беседу с любовницей короля Хью.

Вскоре Эолейру показалось, что королева окончательно потеряла терпение из-за болтовни Тайлет и теперь отчаянно пыталась привлечь внимание Саймона. Ее муж это видел, но к нему наклонился король Хью, который что-то оживленно ему говорил, и Саймон смог лишь беспомощно пожать плечами.

Эолейр поерзал на своем стуле и почувствовал, как его суставы заныли из-за долгого сидения на жесткой скамье. Он уже пожалел, что отказался от вина, которое могло немного ослабить боль в старых костях. Теперь редкий день проходил для Эолейра – когда-то одного из лучших всадников и фехтовальщиков Эрнистира – без сожалений о том, что делает с ним возраст.

«Я стал марионеткой Времени, – печально подумал он. – Оно играет со мной, словно ребенок с куклой, отрывая кусочек там, кусочек тут, тащит по грязи, а потом сажает для участия в игрушечной вечеринке».

Но то, что сейчас происходило, не имело ничего общего с детским представлением. Это была исключительно серьезная встреча. Монарх Эрнистира принимал своих повелителей, короля и королеву Эркинланда. Саймон и Мириамель правили Эрнистиром и большей частью Светлого Арда. Они являлись Верховными королем и королевой империи, которую создал дед Мириамель, Джон с Варинстена, благодаря своей силе и мечу. Однако даже в лучшие времена некоторые лорды Протектората были недовольны правлением Джона.

Эолейр не мог не спрашивать себя: не становится ли Хью таким же. Или его странное поведение объясняется какими-то иными причинами – зачем Хью заставил Саймона и Мириамель так долго ждать перед воротами? И даже после того, как они въехали в город, он встретил их, только когда они добрались до самого Таига, что говорило о совсем не безупречном отношении к Верховному королю и королеве. Впрочем, всю свою жизнь Хью отличался непостоянным нравом и упрямством, о чем Эолейр знал лучше многих других.

Отец Хью, принц Гвитинн, пал одним из первых в войне, сделавшей Саймона и Мириамель монархами. Гвитинна убил и изуродовал изменник риммер, служивший отцу Мириамель, королю Эркинланда Элиасу, который поверил лживым обещаниям Инелуки Короля Бурь. Тело Гвитинна оставили так, чтобы его нашли родственники. Когда его отец, король Лут, погиб в сражении с риммерами вскоре после этого, остались только его дочь Мегвин и Инавен, молодая жена короля, и они встали во главе своего пошатнувшегося в вере народа. Затем безумие овладело Мегвин, после чего рухнули последние надежды Эолейра на благополучие родной страны.

Нападение Короля Бурь на земли людей закончилось неудачей, но после окончания войны воцарился хаос, и поверженная, обезглавленная нация Эрнистира старалась устоять. В течение первых нескольких месяцев невероятное количество дворян предъявило незначительные или вовсе фальшивые права на трон, и складывалось впечатление, что только гражданская война сможет разрешить разногласия. А затем произошло нечто вроде чуда. Все были уверены, что Мегвин – последняя из наследников королевской крови, но тут молодую придворную даму вытолкнули вперед отец и мать, попросив ее рассказать свою историю и показать ребенка, которого она родила втайне от всех – внебрачного сына принца Гвитинна.

Гвитинн не успел жениться на молодой женщине перед смертью, но дал обещание о ней позаботиться, и в ее семье осталось его кольцо и письма, которые это доказывали. Двору очень хотелось снова иметь королевскую династию, и самые разумные придворные поддержали претензии ребенка на трон – и далеко не последним из них был Эолейр, – они не хотели, чтобы в стране вновь началась война. В результате все сложилось в пользу Хью аб-Гвитинна. А когда через несколько лет его мать умерла от лихорадки, юного Хью передали молодой вдове короля Инавен которая сделала все, что могла, чтобы вырастить из мальчика короля, сама же правила в качестве регента с помощью графа Эолейра, когда тому удавалось оставить Саймона и Мириамель и двор в Эркинланде.

«И вот Хью сидит сегодня здесь, – подумал Эолейр, – мужчина, которому уже исполнилось тридцать, но все еще похожий на непостоянного взбалмошного ребенка, носящегося по Таигу, точно весенний ветер, хлопающий ставнями».

Все те же большие круглые глаза, которые кажутся такими невинными, такими удивленными, когда его в чем-то упрекают. И все те же темные вьющиеся волосы, не желающие лежать ровно и разлетающиеся в разные стороны, стоит ему тряхнуть головой и засмеяться неизменно громким смехом. Пухлые детские щеки исчезли, красивое лицо стало худым, но Эолейру все еще не составляло труда вспомнить очаровательную юность монарха.

Почему же повзрослевший Хью вызывал у него такую тревогу?

Король Хью перехватил его взгляд:

– Эолейр! Мой благородный Эолейр Тарна, более близкий мне человек, чем дядя! Почему ты выглядишь таким подавленным? Может быть, мне следует наказать слугу? Мальчик! Принеси еще вина хозяину Над-Мулаха!

Эолейр улыбнулся:

– Нет, ваше величество. Меня щедро и регулярно обслуживали, и ваш стол выше всяческих похвал. Я просто задумался.

– Ба. Задумался. Ты нас всех огорчаешь. – Хью высоко поднял свою чашу и дождался, когда шум пьяных разговоров в большом деревянном зале стихнет. – Давайте лучше веселиться! Это редкий пир, на котором к нам присоединились наши брат и сестра монархи!

Эолейр видел, что Мириамель подняла голову, а Саймон, наоборот, ее опустил. Оба заметили, какие слова выбрал Хью.

Когда радостные крики смолкли и гости начали просить слуг вновь наполнить их чаши, вдовствующая королева Инавен тихо встала со своего места. Хью это заметил.

– Дорогая леди, почему ты нас покидаешь?

– Я прошу прощения, ваше величество, но я почувствовала слабость, очевидно, вино ударило мне в голову. Конечно, я не собираюсь демонстрировать неуважение Верховному королю и Верховной королеве. Просто мне стало нехорошо.

Инавен не смотрела в глаза Хью, но расправила плечи, словно ожидала резкой реакции, что показалось Эолейру странным: она не являлась матерью короля, но находилась с ним в очень в близких отношениях – Инавен всегда о нем заботилась.

– О, я прошу прощения у тебя за утомительный вечер, дорогая мачеха. – Хью улыбнулся.

Выражение его лица казалось самым обычным, но Инавен отвернулась, словно ей было больно на него смотреть.

– Вечер вовсе меня не утомил, ваше величество, – ответила она. – Разве это возможно в лучшей из всех возможных компаний. – И она склонила голову в сторону Саймона и Мириамель, но Эолейру показалось, что вдовствующая королева изо всех сил старается скрыть, что у нее дрожат губы.

– Пожалуйста, не оставайтесь ради нас, королева Инавен, – сказал Саймон. – Надеюсь, мы с вами еще увидимся перед нашим отъездом?

Инавен заверила Саймона, что так и будет, и направилась к выходу вдоль длинного стола. Король Хью сжал плечо Саймона и вновь вовлек его в разговор. Эолейр воспользовался моментом, чтобы встать и последовать за Инавен из большого зала.

– Бедняжка королева, – сказала леди Тайлет.

Мириамель не совсем поняла, что она имела в виду.

– Прошу прощения?

– Бедная вдовствующая королева. Она не любит подобные сборища. – Темноволосая женщина рассмеялась. – И я ее не виню. Они бывают ужасно скучными. Король обожает общество, но некоторые пожилые люди при дворе устают от долгих вечеров.

Мириамель была не намного моложе Инавен, и ей не особенно понравились разговоры о «пожилых людях».

– Не следует забывать, что ваша королева очень много сделала, чтобы спасти королевство во время войны Короля Бурь.

– Конечно, конечно! – Тайлет снова рассмеялась, словно ей показалось немного странным, что кто-то мог обидеться. – Так что теперь, когда Хью на троне, она может позволить себе отдохнуть.

Леди Тайлет напоминала Мириамель павлина – не только красотой, но и глупостью, но у нее возникло ощущение, что здесь происходит нечто странное.

«Не позволяй мелкой зависти вставать на твоем пути, – укоризненно сказала себе Мириамель. – Думай о мудрых словах святого Истрина: «Господь дает нам всем молодость, а потом ее забирает». Что ты приобрела, чтобы компенсировать ее потерю? Терпение? Быть может, немного мудрости? В таком случае, будь терпеливой, и тогда, возможно, ты станешь мудрой».

Пир, как и наблюдение за вынесением вердиктов во время судебных разбирательств или изучение финансов вместе с Пасеваллесом, представлял собой работу, которую следовало довести до конца, и Мириамель постаралась улыбнуться.

– Простите меня за бестактность, леди Тайлет, но разве в Эрнистире нет проблем, связанных с наследованием престола?

Тайлет небрежно махнула рукой:

– О, поверьте мне, у Хью достаточно бастардов, если возникнет нужда в наследнике до того, как я успею его родить.

Мириамель обнаружила, что эта молодая женщина приводит ее в замешательство.

– Вас это совсем не тревожит, – сказала она.

– Нам удастся зачать. Боги дали мне обещание. – В ее глазах, подведенных темной тушью в южном стиле, Мириамель не заметила ни малейших сомнений. – Надеюсь, я не оскорбляю вас, когда говорю о вере в богов моего народа – ваша приверженность эйдонитской церкви хорошо известна в Эрнистире.

Мириамель сумела лишь покачать головой, хотя у нее не исчезало ощущение, что услышанное ею совсем не комплимент.

– Конечно, нет, – ответила она. – Король и я никогда не навязывали свою веру другим. – Она постаралась улыбнуться. – И, конечно, мы молимся, чтобы Небеса благословили вас обоих здоровым ребенком.

Мири не могла не задаваться вопросом: не безумна ли эта женщина. Неужели она действительно так уверена, что произвести на свет наследника будет легко даже с божественной помощью? За все прожитые вместе годы у Саймона и Мириамель родился только один ребенок, и теперь он мертв. Если бы Джон Джошуа не женился совсем молодым, у них не было бы наследника-мужчины. Тогда Протекторату Верховного короля грозила бы опасность, и все народы могли снова погрузиться в хаос, когда она и Саймон умрут, а это когда-нибудь должно произойти.

«И пусть Господь сделает так, чтобы я ушла первой, – внезапно подумала она. – Мне не хватит выдержки, чтобы иметь дело со всеми этими людьми, если Саймона не станет. Именно он всегда был более терпеливым из нас двоих. – Мириамель повернулась, чтобы посмотреть на мужа. – Иногда даже слишком».

В этот момент Саймон больше походил на одного из утомленных «пожилых людей», он натянуто улыбался, а король Хью неотступно преследовал его своей болтовней, рассуждая о вещах, которые не представляли ни малейшего интереса для ее мужа. Саймон не получил обычного воспитания молодого принца. С малых лет ему пришлось работать в жарких кухнях Хейхолта, и его не слишком волновал лай охотничьих собак – как и Мири.

– Ваше величество? – обратилась к ней Тайлет. – Я вас чем-то огорчила? – Однако в уголках губ молодой женщины таилась улыбка.

Что-то в будущей жене Хью вызывало у Мириамель беспокойство, но она никак не могла понять, в чем дело. Мири вдруг ужасно захотелось оказаться в каком-нибудь другом месте.

– Нет. Конечно, нет, леди Тайлет. Просто день выдался длинный и непростой, вот и все.

Ножки тяжелого кресла короля Хью заскребли по полу – теперь это были каменные плиты, а не солома прежних дней. Несмотря на древние деревянные фигуры, все еще с гордостью свисавшие с потолочных балок, даже честный деревянный Таиг начал походить на нечто другое – возможно, на один из дворцов Наббана.

– Тост! – воскликнул Хью. – Давайте снова поднимем наши чаши, пока не закончился вечер! За наших возлюбленных собратьев-монархов, почтивших нас своим присутствием, за короля Саймона и королеву Мириамель.

– Король Саймон и королева Мириамель! – закричали те, кто был еще достаточно трезв, чтобы произнести их имена и титулы в правильном порядке.

Наконец рев стих, и наступила выжидательная тишина. Саймон посмотрел на жену, она кивнула, Саймон положил руку на стол и встал.

– За короля Хью и трон Эрнистира, – сказал Саймон, поднимая чашу. – И пусть олень дома Хирна еще долго пасется на этих прекрасных лугах. Я слышал, что король вскоре собирается жениться. – Он кивнул в сторону леди Тайлет, которая гордо расправила плечи. – Пусть будет благословен их союз. – Зал взорвался новыми тостами и криками.

Требовалось сделать еще кое-что, но Мириамель старалась, чтобы это не выглядело очевидным. Долгие годы, прожитые вместе, позволили Саймону заметить выражение, появившееся у нее на лице, и, к ее мрачному удовлетворению, он все понял.

– И еще, – добавил он, снова заставив всех замолчать, – я бы хотел произнести тост. Сегодня вечер радостного воссоединения старых союзников, а также встречи с новыми друзьями, но, как вы знаете, нас привело сюда не столь радостное событие. Мы с королевой направляемся в Элвритсхолл с печальной миссией: мы собираемся попрощаться с нашим дорогим другом и верным союзником, герцогом Изгримнуром. Пожалуйста, поднимите свои чаши в его честь.

– Герцог Изгримнур! – закричали многие, но реакция получилась не такой громкой, как после других тостов, а Мириамель отчетливо услышала, как кто-то сказал:

– Еще одной седой бородой меньше!

Прежде чем она успела потребовать ответа от того, кто посмел произнести отвратительные слова, Саймон перехватил ее взгляд и покачал головой. На мгновение она почувствовала такой же яростный гнев против Саймона, как против болвана, который оскорбил доброго старого герцога, но Саймон уже очень давно заслужил ее доверие.

«Терпение, – сказала она себе. – Он прав. Не здесь и не сегодня вечером».

Мириамель сделала глубокий вдох и постаралась позволить ярости постепенно уйти – так пятно от пролитого после тоста вина расплывается на льняной скатерти. «Интересно, – подумала Мириамель, – удастся ли когда-нибудь отстирать эти красные пятна».

Эолейр догнал ее во внутреннем дворе замка.

– Королева Инавен! Ваше высочество!

Служанка Инавен сделала несколько вежливых шагов вперед, а ее госпожа обернулась. На мгновение Эолейр увидел не зрелую, почти пожилую женщину, которая покинула пиршественный зал, но Инавен, какую он когда-то знал: золотые волосы, безупречная светлая кожа, окруженную со всех стороной угрожающим мраком.

– Вы оказываете мне честь, граф Эолейр, – сказала она на эрнистирийском.

Мягкое грассирование языка его матери напомнило ему о нескольких вещах и не в последнюю очередь о теплом дыхании Инавен, шепчущей нежные слова ему на ухо так много лет назад – казалось, в другой жизни.

– Пожалуйста, леди, из ваших уст мой титул звучит словно нечто постыдное во всяком случае для меня. Прошло столько лет, Инавен. Вы хорошо выглядите.

В ее улыбке не было уверенности.

– Я выгляжу такой, какая я есть – старая женщина, старая и всем мешающая.

– Никогда. – Однако слова Инавен его поразили. – В каком смысле? Вы против предстоящей женитьбы короля?

Она посмотрела на служанку, которая делала вид, что смотрит на звезды, и двух стражников, сопровождавших их от пиршественного зала.

– О нет. Кто станет возражать против счастья короля? Но давайте пойдем в маленький домик королевы и немного побеседуем. У меня нет достойного вас вина, но найдется немного меда, оставшегося после праздника середины зимы.

– Я уже много месяцев не пил правильного меда – нет, пожалуй, с тех пор прошло два года, моя добрая леди, с тех пор, как я в последний раз был в Эрнисдарке. Для меня это честь.

Маленький домик королевы на самом деле был не таким уж маленьким. Прямоугольное трехэтажное здание в современном стиле, построенное возле внешней стены Таига. Эолейр сидел в глубоком кресле в гостиной, а служанка отправилась на кухню на поиски меда.

– У меня есть бутылочка, с которой мы можем начать, – сказала Инавен, доставая керамический кувшин из буфета и разливая напиток в два маленьких бокала изящной работы. – Он из клеверного меда Сиркойла.

Эолейр взял свой бокал и понюхал напиток, пока Инавен усаживалась в кресло возле камина.

– Чудесный аромат. Зачем нужно еще что-то? – спросил он.

– Я хочу занять мою служанку на несколько минут. Вы задали мне вопрос. Я ответила. Вы мне поверили?

Эта новая Инавен показалась ему почти забавной.

– Вы стали заговорщицей, моя дорогая? Что случилось с той стеснительной молодой женщиной, которую я когда-то знал?

Она печально на него посмотрела:

– Вы смеетесь надо мной, сэр?

– Нет. Вовсе нет. Тогда поговорите со мной. Вам не нравится мысль о женитьбе короля?

Эолейр подумал, что нет ничего удивительного в том, что Инавен хочет защитить Хью, а Тайлет совсем не похожа на скромную девственницу-невесту.

– Брак необходим. Вам известно, сколько раз он становился отцом вне брака? Семь. Семь раз, о которых мы знаем. Вы можете представить, что начнется, если он умрет, не оставив законного наследника?

От мысли о полудюжине возможных претендентов на трон Эрнистира Эолейр едва не содрогнулся.

– Да, думаю, могу. Значит, заключение брака правильный шаг?

– Если бы он женился на ком-то другом, тогда, конечно. – И хотя они находились вдвоем в просторной комнате, королева понизила голос: – Но только не на этой маленькой ведьме.

Эолейра поразило то, как резко она это произнесла.

– Значит, она настолько плоха? Или дело в ее слишком амбициозном отце? Насколько я помню, он был верным сторонником короля Лута.

– Нет, ее отец заслуживает доверия – толстый старый джентльмен и фермер, и теперь, когда он уже не может сражаться, его больше всего занимает мясо, выпивка и возможность похвастать своим скотом. Он получил много земли, когда отдал Тайлет за графа Глен Оррга. Меня пугает его дочь. – Вдовствующая королева поджала губы. – Она ведьма.

– Вы дважды использовали это слово. Значит, дело не в том, что она вам не нравится?

Инавен взглянула на свой бокал. Огонь камина наполнял комнату светом, длинные темные тени двигались так, словно что-то предчувствовали.

– Я не знаю, Эолейр, но до меня доходило много слухов, и некоторые из них весьма пугающие.

– Каких слухов?

– Если я расскажу, вы наверняка подумаете, что я лишилась разума. – Она покачала головой. – Поговаривают, будто Тайлет обратилась к очень древнему и опасному культу.

– Культу? – Он недоуменно посмотрел на королеву. – Я не уверен, что понимаю, миледи, да и поверить не могу. Вам прекрасно известно, что о фаворитках короля часто рассказывают отвратительные истории.

Инавен состроила гримасу:

– Да, в свое время обо мне рассказывали разные мерзости, но никто и никогда не обвинял меня в возрождении ритуалов Матери Воронов.

– Что… – Эолейр не мог поверить своим ушам. – Моррига, создающая сирот. – И хотя Эолейр находился рядом с камином, по спине у него пробежал холодок. – Никто не может быть настолько безумен. Эрнистиру потребовались сотни лет, чтобы уничтожить этот внушающий ужас культ.

– И все же мне так говорили, и у этих людей не имелось никаких оснований лгать. Мне рассказывали, что Тайлет очарована Темной Матерью и вместе со своими приверженцами пыталась ее призвать.

– Зачем? – Эолейр многие годы не вспоминал о Морриге, Матери Воронов. Вот уже три столетия ни один эрнистириец не приносил ей жертвоприношений открыто, со времен правления короля Тестейна. Последние из ее почитателей, грязные потомки родственных браков, были уничтожены отцом короля Лута, королем Литином, задолго до того, как появились на свет родители Эолейра. «Конечно же, даже столь самовлюбленное существо, как леди Тайлет, не может рассчитывать, что ей удастся возродить столь ужасающие практики», – подумал он. – Но зачем ей совершать такие безумные поступки?»

– Откуда мне знать? Говорят, она утверждает, будто Моррига явилась к ней во сне. – Теперь, когда они сидели рядом с ярко пылающим в камине огнем, Эолейр подумал, что Инавен выглядит бледной и измученной. – Я надеялась, что это лишь глупая прихоть, Эолейр, – времяпрепровождение скучающих придворных. Но я помню рассказы моей бабушки об адептах Морриги, еще из времен ее детства, как напуганы были люди в ее деревне и как они старались ходить кружным путем, чтобы избежать взгляда одного из адептов Матери Воронов.

Эолейр почувствовал тревогу, но не стал ее выказывать.

– Конечно, если в слухах есть толика правды, леди Тайлет видит в этих занятиях лишь развлечение – один из способов шокировать стариков Таига. – Он попытался улыбнуться. – Стариков вроде нас.

– Может быть, – ответила Инавен, но даже в ее глазах Эолейр не увидел ответной улыбки. – Но я могу поклясться вам, дорогой граф, Хью стал совсем другим с тех пор, как начал с ней регулярно встречаться. Он всегда был взбалмошным, и его настроение постоянно менялось. Вы ведь помните?

– Конечно, помню. В его детстве не раз бывали моменты, когда я жалел, что его нельзя положить поперек колена.

– Жаль, что вы этого не сделали. Мне так хотелось, чтобы хоть кто-то проявил к нему строгость. Но сейчас… я не знаю, Эолейр. Он изменился, и мне страшно. Он ведет себя так, словно ему известен какой-то замечательный секрет! Как если бы ей удалось в чем-то его убедить, и теперь он уверен, что ему не грозит никакая опасность. Конечно, вы заметили! Все, что он сделал сегодня, все, что устроил, направлено на то, чтобы показать пренебрежение Верховному Престолу в том или ином виде. И это не тот Хью, который рос на моих глазах. Тот ребенок был избалованным, возможно, упрямым… – Она нахмурилась и замолчала.

Через мгновение вошла служанка, которая с трудом несла большой кувшин.

– Я нашла, госпожа, – сказала она.

– Вы слышали? – попыталась улыбнуться Инавен. – Госпожа. Даже не «ваше высочество».

У служанки сделался удивленный вид.

– Мои извинения, ваше высочество, я…

– Поставь кувшин, дитя. – Инавен жестом показала девушке на стол. – А теперь можешь ложиться спать. Мы с графом уже почти закончили разговор. Он сам уйдет.

Служанка кивнула, поставила кувшин и поспешно вышла из комнаты на лестницу.

Эолейр дождался, когда дверь за ней закроется.

– Есть еще что-то, о чем мне следует знать? Возможно, я смогу помочь. – Он протянул руку и коснулся тыльной стороны ладони Инавен. – Я бы хотел видеть вас счастливой.

– Тогда обратитесь к богам. Лишь их планы имеют значение, но не наши.

Он с нежностью посмотрел на нее, на морщины на когда-то гладком лице, рассказывавшие историю ее невзгод и мгновений счастья. Таких моментов было недостаточно.

«Слишком мало для каждого из нас, – подумал он. – И совсем немного тех, что мы с ней разделили».

Во время великой войны с Королем Бурь они оба потеряли тех, кого было невозможно заменить: Инавен – мужа-короля, а Эолейр – дочь короля Лута, Мегвин. Эолейр не осознавал, как сильно он тревожился о храброй, околдованной Мегвин, пока она не умерла. Не совершает ли он такую же ошибку сейчас с Инавен?

«Как мало утешения в этом мире, – подумал он. – Не поступал ли я глупо, когда разрешал долгу руководить собой?»

– Леди… – начал он, но она уже качала головой.

– Я частично могу догадаться, о чем вы сейчас думаете, мой храбрый граф. Но в этом нет смысла. Мы те, кто мы есть, и наши дороги некоторое время шли рядом. Но вы всегда будете мне дороги, Эолейр.

– А вы мне, ваше высочество. – Он допил второй бокал меда и почувствовал его в ногах, когда встал, чтобы вернуться в пиршественный зал. – Я обязательно подумаю о том, что вы мне рассказали, и проведу свое расследование. И можете не сомневаться, королева Мириамель и король Сеоман узнают о ваших опасениях. – Он наклонился и нежно поцеловал ее руку. – И пусть боги позаботятся о вас.

– Обо всех нас, дорогой Эолейр. – Она наконец улыбнулась, но в ее улыбке не было радости. – Как странно видеть вас с седыми волосами! Я даже не хочу думать о том, как выгляжу в ваших глазах. Да, пусть боги позаботятся о нас, и пусть они будут внимательны, потому что нам это необходимо.

Глава 5 Пробуждение

Зои заморгала. Она всегда начинала моргать, когда выходила из Великих Врат Наккиги, и глаза у нее неизменно слезились. Суровая зима запирала ее под горой на долгие месяцы, и даже размытый тучами белый янтарь северного солнца практически ослеплял.

Она жестом велела своему эскорту ждать до тех пор, пока зрение полностью к ней не вернется. Придворные стражники остановились на тщательно рассчитанном расстоянии, демонстрируя как ее высокий статус в качестве собственности магистра, так и их скрытое негодование от необходимости защищать смертную, любого смертного, даже самую ценную любовницу их повелителя.

Когда зрение полностью к ней вернулось, Зои повела четверых безмолвных стражников хикеда’я по потрескавшимся, обесцвеченным ступенькам лестницы на Поле Знамен, древнее место проведения праздников, где сейчас разместился так называемый Скотный рынок. Воздух за пределами горы был неприятно резким, свежим и холодным, но полным ароматов Священной рощи – сосна, береза и сладкий, как мед, волчеягодник. И даже вонь забродившей рыбы, которую продавали в кувшинах по всему рынку, показалась ей почти приятной, ведь она напомнила ее прежнюю простую жизнь в Риммерсгарде до того, как норны ее забрали. И, как всегда, стоило ей оказаться на свету и открытом воздухе, даже в окружении собратьев рабов и их бледных, точно трупы, надсмотрщиков, она начинала думать о свободе. И хотя Зои уже давно поняла, что свободы у нее больше не будет никогда, она мечтала о побеге.

Когда она пробиралась вдоль неровных рядов смертных торговцев, ее внимание привлекли перчатки, лежавшие на потрескавшемся каменном столике, их предлагала на обмен женщина, которая их сделала и сейчас скорчилась рядом под холодным ветром. В первые годы после пленения Зои мечтала о том, чтобы собрать теплые вещи на случай, если появится шанс для побега. Прочные перчатки с меховой подкладкой были намного лучше тех, что она спрятала вместе с золотыми монетами, одеждой и другими полезными вещами. Но Зои больше не могла утешать себя тем, что настанет день, когда она покинет гору, даже если ей представится такая возможность; рождение Нежеру все изменило.

Она вернула перчатки на камень. Придворные стражники клана Эндуйа снова сомкнулись вокруг нее. Скорчившаяся женщина даже головы не подняла.

Скотный рынок получил свое название из-за того, что почти все покупатели и продавцы были смертными, а хикеда’я именно таковыми считали соплеменников Зои. Каждый год рынок просыпался во время луны Дитя Ветра, и каждый день теплого времени года здесь кипела жизнь. Смертные невольники и рабы из самых дальних земель хикеда’я приходили, чтобы торговать с себе подобными, теми, кто поселился в самой горе, и теми, кто нашел себе кров в новых поселениях снаружи, в обветшалых жилищах, построенных в последние годы на костях Наккиги-Какой-Она-Была, давно заброшенных руинах хикеда’я рядом с горными вратами.

В основном на рынок приходили надсмотрщики, которые покупали дешевые одеяла, одежду и еду для смертных и оборотней рабочих. Немногие из самых удачливых смертных вроде Зои, как правило личные рабыни и другие любимцы знатных хикеда’я, искали здесь предметы роскоши – духи, вино и еду, нравившуюся им больше той, которой их кормили хозяева. Но большая часть товаров предназначалась для смертных рабов и самых бедных хикеда’я – ни один норн, имеющий высокий статус, не станет смешиваться с человеческим стадом, и Зои постоянно напоминали, что она теперь живет среди фейри.

Среди сотен и сотен смертных (и небольшого количества вооруженных стражников хикеда’я, постоянно наблюдавших за рынком) попадалось большое количество рабов, которых норны презирали еще сильнее, чем смертных мужчин и женщин, – оборотней тинукеда’я, во всем их жутковатом разнообразии. Разумеется, там еще было полно носильщиков, человекоподобных животных, почти таких же высоких, как дикие гиганты, с огромными мускулистыми плечами и крошечными головами с пустыми равнодушными лицами, даже когда они, спотыкаясь, брели под непомерной ношей.

Но тинукеда’я существовали и в других формах, от маленьких и быстрых, покрытых шерстью существ, работавших на высокогорных фермах в других частях Норнфеллса, до стройных землекопов со скорбными лицами, которые, несмотря на худобу, были способны копать быстрее, чем люди или норны, а также обрабатывать камень с легкостью человека, работающего с мягким деревом. Зои со слабой усмешкой наблюдала, как пара таких землекопов почти беззвучно торговалась с продавцом драгоценных камней: существа с совиными глазами старались поскорее убраться с солнца в успокаивающую темноту, что прямо противоречило ее собственным желаниям. Но здесь форма тела сама по себе не имела ни малейшего значения: пленившие ее норны, похожие на людей гораздо больше, чем любые оборотни, также отличались от Зои, как дикая кошка от кролика.

Ей бы уже следовало к этому привыкнуть. «Сколько нужно здесь прожить, чтобы тебе перестало казаться, будто ты попала в ужасный сон?» Бессмысленный вопрос, потому что она знала ответ: вечно. Или до того момента, когда за ней придет смерть.

Зои постаралась выбросить мрачные мысли из головы, чтобы насладиться столь редкими мгновениями на солнце, но это оказалось совсем непросто. Несмотря на наивность мечты о бегстве, Зои знала, что никогда с ней не расстанется – она слишком много лет прожила под открытым небом, чтобы сдаться. И все же ей достаточно было оглядеться по сторонам, чтобы напомнить себе, какими безнадежными являются мысли о спасении. Рабы никогда не поднимали глаз на стражников-норнов и редко говорили громче, чем шепотом, когда торговались со смертными. Прежде, в Риммерсгарде, где она прожила много счастливых лет – сама того не понимая – вместе с валадой Росквой, матриархом и целительницей Риммерсгарда, давшей ей кров, шум толпы рассказал бы о том, что люди пришли на похороны и стараются вести себя уважительно. Тем не менее во внутренней части горы, навсегда ставшей ее домом, столь большое количество голосов смертных считалось бы невыносимым, предательским криком и привело бы к быстрому и эффективному насилию. Так что рабы, даже здесь, под открытым небом, говорили едва слышно.

«Какой смысл в свободе, если ею невозможно воспользоваться? – спросила у себя Зои. – И стоит ли того жалкий дар жизни?»

Но, конечно, не угроза собственной жизни мешала ей пытаться спастись из рабства. Из-за того, что она родила Нежеру, которую так сильно любила, Зои знала, что обречена жить и умереть среди народа, чужого для нее в большей степени, чем животные на полях, и никогда не будет знать истинного покоя.

Даже лорд Вийеки, хозяин, любовник Зои, который во многих отношениях отличался от своих соплеменников и обращался с ней гораздо лучше, чем мог бы любой другой норн, не понимал беспокойства Зои. Магистр рассматривал это как милую, но необъяснимую странность смертных, так ребенок смеется над собакой, преследующей свой хвост, видя в этом лишь глупую комедию, а не тщетность усилий. А Вийеки был самым лучшим из них.

Прогулка по неровным рядам заняла много времени, и еще до ее окончания начался снегопад, но Зои твердо решила оставаться на солнце так долго, как только возможно. Рынок был большим – когда-то это место называлось Полем Знамен норнов, огромной церемониальной территорией перед горными вратами, которую в последний раз использовали по назначению столетия назад, когда большей частью севера правили хикеда’я. Риммеры, пришедшие в Светлый Ард с потерянного запада, изменили все до неузнаваемости за многие столетия до рождения Зои. Воины с густыми бородами покорили пространство по всему Эркинланду, убивая норнов и их родичей ситхи, а вместе с ними и бесчисленных смертных.

Ее госпожа, Росква, рассказала Зои, что после прихода северян ситхи оставили свои старые города и бежали в леса, в то время как норны отступили сюда, в свою горную столицу и последнюю твердыню, поклявшись никогда ее не отдавать и сражаться до тех пор, пока не умрет последний хикеда’я. Прожив почти два десятилетия среди воинственных бессмертных, Зои не сомневалась, что именно так и будет.

«А что, если война придет сюда снова? – спрашивала себя Зои. – На чьей стороне буду я? Моего собственного народа? Или дочери?»

Стражники уже начали бросать на нее мрачные взгляды, видимо, считали, что пришла пора возвращаться внутрь горы, но Зои знала, что погода может снова измениться, начнутся долгие снегопады, и тогда рынка на свежем воздухе не будет еще в течение нескольких лун. Она не обращала на них внимания и продолжала разгуливать по самым дальним рядам, поменяла заплечный мешок Ордена Строителей на лесной орех и морошку, сушеную репу, пастернак и дикий сельдерей и даже сушеную речную рыбу, главным образом окуней и щук, – все то, что напоминало ей о днях, проведенных в Ордене Росквы, и те счастливые времена, когда она была свободной женщиной много лет назад. Наконец, когда солнце стало клониться к западным пикам и Стража дракона начала закрывать рынок, Зои неохотно подала знак своему эскорту, что она готова вернуться.

«Будь у меня достаточно большая корзина, я унесла бы с собой кусочек солнца. И тогда могла бы смириться с чем угодно».

Ей даже не нужно брать с собой много: ее жизнь в горе́ будет продолжаться лишь малую часть жизни хозяина, хотя он был старше, чем она, на несколько столетий. Она часто задумывалась: будет ли кто-то из бессмертных вспоминать о ней, когда она умрет, или она исчезнет из их жизни, как упавший с дерева лист.

«А что будет с Нежеру? Станет ли моя дочь, которая может прожить почти столько же, сколько ее отец, вспоминать меня через сотни лет? А Вийеки? Будет ли великий лорд помнить, что когда-то любил смертную? Зачем брести вперед, если конец неизменен – темнота и молчание?»

Солнце уже зашло. Во внешнем городе и на рынке стало так холодно, что пар ее дыхания мешал ей видеть. Она содрогнулась. Ей следовало вернуться раньше, теперь она боялась рассердить Вийеки. Зои не могла даже выбирать свою смерть, ведь она сама дала заложника судьбе – своего единственного ребенка.

Пора назад, в тихие, бесконечные каменные залы. Обратно к непостижимым ритуалам, лицам в масках и постоянному напоминанию о том, что даже после того, как она дала жизнь прославленной юной воительнице, сама Зои оставалась в их глазах всего лишь животным.

«О, красивая, храбрая Нежеру, мое дитя, – думала она. – Несмотря на то что ты не в силах меня понять и презираешь за слабость смертной, я тебя люблю. Ради тебя я буду продолжать жить во тьме».

Любила ли она Вийеки, отца ее дочери? Чувствовала ли к прожившему много столетий хозяину – ее владельцу – нечто большее, чем благодарность к тому, кто позволил ей почувствовать свободу, которой наслаждались лишь немногие рабы? Который показал ей истинную доброту и даже нежность, столь необычную для хикеда’я?

У Зои не было ответа на этот вопрос. Она неохотно попрощалась с солнцем и повернулась к высоким, зловещим горным вратам, но не смогла отказать себе в маленьком акте неповиновения, заставив стражей хикеда’я нести свои покупки.

В глубинах горы Вийеки сей-Эндуйа, Верховный магистр Ордена Каменщиков, читал в своем саду, размышляя над стихотворением Шан’и’асу:

«Безмолвие, да, – думал Вийеки. – Перед смертью это действительно ценный дар. Потом, однако, оно будет доступно даже беднейшему из нас».

Поэзия Шан’и’асу имела огромное значение для наставника Вийеки, Яарика, прежнего Верховного магистра Ордена Каменщиков, а этот том являлся любимой книгой старого аристократа и стал подарком для Вийеки, полученным из собственных рук магистра. Чтение стихотворения почти вернуло Яарика сей-Киджана – казалось, он вновь стоит рядом, строгий, но с мгновениями неожиданного юмора и неизменно полного тайн.

Вийеки, как и большинство представителей его народа, ценил тишину, но не ее он больше всего любил в своем саду. В районе благородных поместий на втором ярусе Наккиги и без того царила тишина, если не считать легкого шороха шагов слуг и приглушенного топота вооруженных патрулей: и его дом сам по себе был убежищем от шумного мира. Однако Вийеки жаждал не просто тишины, а уединения.

По стандартам города внутри горы сад Верховного магистра считался роскошным и огромным, как и подобает главе одного из самых главных орденов. Шахта вела прямо от скалистой крыши помещения через всю каменную шкуру горы к небу по наклонному входу из ледяных боков Наккиги, позволявших солнечному свету отражаться от отполированных сторон, создавая единую яркую колонну в центре, где находился сад. В этом сезоне талая вода постоянно вытекала из расселины в стене сада в прямоугольный пруд, привлекая паривших в небе птиц. В такой хороший день, как сегодня, полдюжины горных ласточек и несколько черных и белых клушиц плескались на мелководье, они встряхивали перьями и звали друг друга скрипучими голосами, едва ли более громкими, чем шепот. В Наккиге даже птицы предавались бесконечной скорби.

Вийеки услышал еще один звук, более мягкий, чем тихие голоса птиц, и затаил дыхание. По одному этому звуку он узнал своего секретаря Йемона и аккуратно засунул томик стихов, который читал, под другую книгу, традиционный экземпляр «Пяти пальцев руки Королевы». Йемон казался верным Вийеки, но он был бы глупцом, если бы производил иное впечатление, а поэмы Шан’и’асу давно запрещены во дворце. И хотя экземпляр «Цвета воды» ему подарил наставник Яарик, которого считали великим героем, не стоило никому видеть, что Вийеки его читает, как и любую другую книгу, которую королевский клан Хамака считает подозрительной.

В особенности сейчас. В особенности сегодня.

– Я прервал ваши занятия, магистр. – Йемон не выглядел извиняющимся, скорее рассчитывал, что действительно помешал.

Вийеки поднял на Йемона глаза, копируя его суровое равнодушное выражение.

– Вовсе нет. Расскажи, в чем состоит твое задание.

Маленький невозмутимый Йемон являлся превосходным секретарем, умным и наблюдательным, к тому же у него не было семьи, которая отвлекала бы его от исполнения обязанностей. Кроме того, он отличался честолюбием и почти наверняка планировал когда-нибудь заменить Вийеки (об этом мечтали все, кроме самых мелких чиновников в каждом королевском ордене Наккиги). Было бы глупо для его магистра ожидать чего-то другого, но Вийеки не собирался ускорять продвижение Йемона, позволив ему застать себя за чтением Шан’и’асу. Вийеки рискнул бросить быстрый взгляд вниз, чтобы убедиться, что запрещенная книга надежно спрятана.

– Вам следует прибыть во дворец к вечернему колоколу, магистр, – напомнил ему Йемон, хотя оба прекрасно знали, что Вийеки скорее забудет собственное имя, чем вызов Матери Народа. – Следует ли мне подготовить носилки за час до этого или вы хотите покинуть дом раньше?

– Мне не нужны носилки. Я пойду пешком.

Ему не требовалось смотреть на Йемона, чтобы убедиться, что тот едва заметно приподнял бровь, как поступал всегда, когда магистр совершал необъяснимо сентиментальный или глупый поступок, минимальное движение, выдающее секретаря не меньше, чем презрительное шипение.

– Конечно, Верховный магистр. Я позабочусь, чтобы стражники были готовы за час до колокола.

– Благодарю тебя, Йемон. Ты можешь идти.

Вызов Королевы Утук’ку, конечно же, и стал причиной, по которой Вийеки искал уединения и не удержался от искушения взять в руки запрещенную книгу. И хотя поэт умер уже очень, очень давно, «Голубой пик духа» Шан’и’асу был написан скорбными, но танцующими словами именно для таких моментов, как этот, когда возникала необходимость сделать выбор между безупречным выполнением долга и назойливыми уколами совести. Вийеки уже не раз бывал в столь пугающих местах прежде, но так и не научился их любить.

На сей раз перед ним стояла совсем простая дилемма, во всяком случае в своей основе: Вийеки призвали во дворец, оказав ему самую высокую честь, на которую может рассчитывать любой хикеда’я, для аудиенции с Королевой Утук’ку, бессмертной правительницей и Матерью его народа. Однако он не хотел туда идти. Более того, Верховный магистр признался самому себе, что он испытывал страх.

Посланец явился к его двери всего час назад и сообщил, что его вызывают в королевский дворец. Вийеки в первый раз предстояла аудиенция с Королевой с тех пор, как она пробудилась после длившегося десятилетия сна, называемого кета-джи’индра. А также первое приглашение после встречи с ней, когда его назначили Верховным магистром Каменщиков. Мысль о посещении дворца наполняла его ужасом, частично из-за того, что его верность старому магистру Яарику означала, что он хранил секреты даже от самого дворца.

Вийеки принимал трудные решения за время сна Королевы, неизменно пытаясь выбрать лучшие варианты для монарха и народа, но он знал не хуже любого другого, что правильная вера и лучшие намерения не смогут защитить от королевского гнева. Ямы в Поле безымянных полны обгорелых костей тех, кто стремился к лучшему, но не сумел доставить Королеве удовольствия.

Он вздохнул и позвал слугу. Через несколько мгновений согбенный старый хикеда’я, чье имя Вийеки всякий раз вспоминал с трудом, бесшумно вошел в сад, неслышно ступая босыми ногами.

– Пожалуйста, напомни леди Кимабу, что меня к вечернему колоколу призвали к Королеве, да правит она вечно, – сказал ему Вийеки. – Я не знаю, когда вернусь, потому что буду в распоряжении Матери всего сущего. Пожалуйста, передай моей жене самые искренние сожаления и попроси ее пообедать без меня.

Слуга поклонился и ушел. Появление секретаря и слуги давно заставило птиц улететь в шахту, и на пруду снова воцарилась тишина. На миг у Вийеки появилась надежда, что он сможет еще раз успокоить свои мысли и найти хотя бы толику умиротворения, но сад сейчас выглядел оскверненным, столб падающего на воду света стал слишком ярким, а сам пруд казался мелким, словно темнота, затаившаяся в его сердце после вызова во дворец, теперь добралась до его глаз и ушей.

«Почему я боюсь той, что дала нам так много? Что со мной не так, если я не в силах безоговорочно любить нашу Королеву и верить ей, защищающей нас от мира, который ненавидит хикеда’я?»

Вийеки не смог найти ответа на свой вопрос, встал, привел в порядок одежду и отправился на поиски своей смертной любовницы, надеясь, что она уже вернулась домой после посещения рынка, находящегося за вратами.

Когда они лежали обнаженными на ее узкой кровати, большой каменный колокол в далеком Храме Мучеников пробил один раз, оповещая о том, что прошло полчаса.

– Я снова должен встать, – сказал Вийеки.

– Жду с нетерпением.

– Не нужно быть такой злой, Зои. Меня призвала Королева. – Однако он не хотел покидать ее объятия.

Теплая кожа, к которой он прижимался, казалась магией, отвращающей тревогу. «Как странно, – подумал Вийеки, – что смертная рабыня, это дикое, так мало живущее существо из презираемого Риммерсгарда, способна приносить умиротворение, которое мне не удается найти нигде и ни с кем».

– Тогда, конечно, вы должны идти, – сказала она. – Вы же не хотите отказаться?

– Отказаться? – Вийеки почти рассмеялся, но был поражен, словно споткнулся, когда шел по узкому мосту над пропастью – смех лишь напомнил о глубинах, что могли в любой момент его поглотить. – Я знаю, что ты невежественна во многих вещах, маленькая смертная, но любой другой представитель моего народа ударил бы тебя за такие слова. Отказать Королеве? С тем же успехом я мог бы вырвать из груди свое сердце и наступить на него.

– Но вам ведь нечего бояться с ее стороны, мой великий лорд. Пока она спала, вы делали все, что она хотела, и делали хорошо. – Зои приподнялась на локте, и ее грудь коснулась его руки.

Вийеки потянулся и провел по ней пальцами. Как она невинна! И как мало ей известно о клубке терний, из которого состоит жизнь на службе Королевы.

– Даже я сыграла свою роль, – радостно заявила она. – Разве я не создала воина для великого Ордена Жертвы?

– Не шути так!

Зои нахмурилась. Ее темные волосы спутались и стали влажными от пота, и она отбросила упавшие на лицо пряди.

– У меня не было таких намерений, милорд. Мы вместе произвели на свет дочь, столь умную и способную, что она избрана в королевский Коготь в более юном возрасте, чем кто-либо еще. Ваша истинная жена не может похвастаться тем же – хотя она обращается со мной так, словно она родила Нежеру, а я лишь заказывала для вас ужин.

– Довольно, – сказал Вийеки. Почему все сегодня пытаются заставить его тревожиться? – Мы не станем об этом больше говорить. Наши законы пришли от самого Сада, и их невозможно оспаривать. Если кто-нибудь услышит, что ты говоришь, тебя ждет мучительная смерть, и я не смогу тебя спасти.

Зои замолчала. Вийеки одобрительно кивнул. Смертные, даже самые умные, подобны птицам на лугах – постоянно чирикают и болтают. Но эта все еще очаровывала его, несмотря на то, что первые признаки короткого века уже появились на ее лице и теле. Даже в период краткого цветения юности она не обладала ничем сродни ледяной красоте его жены Кимабу, но что-то в смертной привлекло Вийеки с самого начала. Теперь молодость Зои начала увядать, так сворачиваются края листьев в конце лета, но то, что нравилось Вийеки – то, чему он и сейчас не мог дать имени, – все еще горело в каждом ее взгляде, в каждом движении.

«Быть может, меня завораживает именно тайна? – размышлял он. – Или ужасающее удовольствие чего-то украденного и запретного?»

В конце концов, если кто-то из обычных хикеда’я узнает, что он свободно говорит со смертным животным, словно они равные существа, Вийеки сразу предъявят обвинение.

«Эта проблема возникает, когда поднимаешься на большую высоту, – подумал он, уже ощущая усталость, а ведь истинно суровые испытания ему только предстояли. – Все больше и больше хикеда’я смотрят на тебя с завистью, и с каждым шагом вверх предстоящее падение становится все более страшным».

Он встал с ее постели и начал одеваться.

– Я буду скучать без вас, милорд, – сказала она. – Мои дни будут одинокими.

Вийеки проигнорировал ее. Она всегда говорила такие вещи после совокупления. Он не знал, как ей ответить, у него появились бы такие же затруднения, если бы с ним заговорили его боевой конь или охотничий филин.

Закончив одеваться и затянув пояс, Вийеки похлопал по своей одежде, чтобы проверить, нет ли у него оружия или других запрещенных для визита к Королеве вещей. Он искренне одобрял такой запрет, однако он казался ему глупым: в конце концов, какой безумец осмелится напасть на Утук’ку, Вечноживущую? И не только из-за постоянного присутствия ее личной стражи, Зубов Королевы, лучших воинов Наккиги. Нет, самой страшной и серьезной защитой Утук’ку была она сама. Никто из живущих даже не догадывался о границах ее могущества. Бессмертный монарх хикеда’я вызывал почитание всего народа, но также внушал страх даже самым могущественным из придворных.

Вийеки был все еще недоволен Зои за безответственные вопросы и покинул ее комнату без обмена обычными сентиментальными словами, которые она так ценила.

Факел королевского призыва полыхал перед Вийеки и являлся в большей степени ритуальным знаменем, чем источником света. За Вийеки следовали секретарь Йемон и небольшой отряд его собственных стражников. Вийеки начал подниматься за вестником по огромной открытой лестнице в сторону третьего яруса и дворца, мимо тускло сиявшего огромного Белого Сада, расположенного между ярусами на высоком каменном острове. Вийеки всегда считал, что грибные сады оказывают успокаивающее действие. Однажды он привел Зои посмотреть на них, но его смертная любовница, вместо того чтобы понять, испытала тревогу в лесу змеящихся мертвенно-белых стволов, изящно раскрытых вееров и огромных балдахинов, кивающих при малейшем движении воздуха. Зои сказала Вийеки, что они заставляют ее думать об извивающихся червях на лопате с темной влажной землей, и попросила увести ее из сада как можно скорее.

Он испытал разочарование, даже раздражение из-за ее неспособности оценить безупречную красоту этого места, но в конечном счете Зои была всего лишь смертной. Стоило ли удивляться, что она во всем видела разложение и смерть.

И все же Вийеки многое бы отдал, чтобы погулять по этому саду сейчас, даже со столь неблагодарной спутницей.

По мере того как он поднимался вверх, вслед за королевским вестником, почти незаметный ветерок поднял тучу спор, которая медленно поплыла в их сторону, образуя воронки после каждого их шага. Вийеки вдруг понял, что вспоминает стихи, посвященные поэтессой Лу’уйа этому месту:

«Когда земная звезда и снега язык посылают свои зерна, я иду в обнаженной ночи, и созвездия танцуют у моих ног».

Прошло более дюжины Великих Лет со смерти Лу’уйа – почти восемь столетий смертных – но то, что она написала о Белом Саде, все еще истинно. Неизменная природа Наккиги была ее величайшей красотой.

По мере того как они все ближе подходили к дворцу, тревожные мысли следовали за каждым шагом Вийеки, точно нищие Сан’и’асу. Ему хотелось верить, что проснувшаяся Королева его вызвала, чтобы соблюсти протокол, и она приглашает всех главных министров на аудиенцию, но Вийеки знал, что на его совести имеются куда более серьезные преступления, чем чтение запрещенных стихов.

В сговоре со своим наставником магистром Яариком и другими своими единомышленниками они скрывали кое-какие вещи, которые делали, пока Утук’ку спала. И разве имеет значение тот факт, что они действовали ради блага народа хикеда’я? Королева не просто обладала могуществом, она сама по себе являлась справедливостью, духом и совестью расы. Как он мог предстать перед ней и не признаться во всем, что совершил или хотел совершить? И если он так поступит, как ему удастся не лишиться чести и не привести к полному уничтожению себя и свою семью?

«Дыши и сохраняй спокойствие, Вийеки сей-Эндуйа, – сказал он себе. – Ты аристократ хикеда’я и дитя священного Сада. Даже если сама смерть поджидает тебя, неужели ты хочешь встретить ее, словно испуганный ребенок?»

Верховный магистр Зунияби выступил вперед, чтобы его встретить, когда Вийеки вошел в главные ворота дворца. Сначала ему показалось, что это честь – древний Зунияби пришел сам, вместо того чтобы прислать какого-нибудь незначительного подчиненного, но Верховный магистр в маске не сказал Вийеки ни слова, лишь сделал ритуальный жест уважения, после чего предложил следовать за ним. Естественно, Вийеки никак не отреагировал на его зловещее молчание, лишь сделал знак повиновения и позволил Зунияби указывать путь.

Проводник при передвижении по королевскому дворцу был необходим для всех посетителей, хотя его функции редко выполняла столь высокопоставленная особа: Омейо Хамак представлял собой настоящий лабиринт, в полном соответствии со своим названием, непостижимо сложную головоломку из высеченных в скале помещений и коридоров, изящных мостов и на первый взгляд бесполезных лестниц, ведущих в никуда, огромная тайна, которую никому не удастся распутать случайно. Лишь верховные священники знали путь в сердце лабиринта, где ожидала Королева.

Пока почтенный Зунияби уводил его все глубже и глубже в лабиринт, Вийеки мог думать лишь о той, что его вызвала, и теперь сидела, дожидаясь его появления, в центре каменой паутины. Утук’ку, старейшая, Мать всего сущего, сердце нашей расы. Почтительные обращения, выученные в далеком детстве, вдруг стали всплывать одно за другим в его раздраженном разуме. Мудрая за гранью мудрости. Могущественная без предела. Всевидящая.

Наконец они добрались до коридора с множеством дверей, каждая из которых не привлекала внимания. Зунияби помедлил и положил руку в перчатке на рукав Вийеки.

– Теперь я вас оставлю, – сказал Верховный священник, и выражение его лица оставалось скрытым под маской из слоновой кости. Он указал на одну из дверей. – Она ждет. – Зунияби вежливо, но коротко поклонился и отвернулся.

Наверное, уже полдюжины раз после того, как Вийеки вышел из дома, он вверил свою душу Саду.

«Прочь, нищие, – приказал он никчемным, мучительным мыслям, открывая дверь и делая шаг в темноту. – Разве старые герои не утверждали, что они чувствовали себя живыми только в те мгновения, когда смерть была близка?»

Темнота за дверью оказалась не такой полной, как он подумал в первый момент. Одинокий факел горел в дальнем конце коридора, высеченного в невзрачном камне, над дверью столь же простой, как и та, в которую он только что вошел. На мгновение он ошибочно принял ряд неподвижных фигур, застывших по обе стороны коридора, за статуи, но потом заметил, что все они в простых, скрывающих лица шлемах и снежно-белых доспехах личной гвардии Утук’ку – Королевские Зубы, а молчание и неподвижность их обычное состояние.

Ураеки, отец Вийеки, был придворным художником, всегда серьезным и корректным со своими благородными моделями, но дома, с семьей, он был веселым, а иногда странным. В детстве отец рассказал Вийеки, что Королевские Зубы на самом деле призраки воинов, павших, защищая Королеву, и их храбрость подарила им привилегию охранять ее целую вечность.

Со временем Вийеки узнал правду, но детское воспоминание осталось. И хотя они не были призраками, никто, за исключением тех, кто обитал в самых высоких сферах лабиринта, и членов Ордена Жертвы почти ничего не знал о Зубах, не ведал, как их выбирают и обучают, где они живут в огромном дворце или даже их имена. Подвыпивший командир Ордена Жертвы однажды сказал Вийеки, что элитные гвардейцы Королевы жертвуют свои языки ножу во время церемонии, когда надевают священные шлемы из белого бересклета.

«Как же выглядел мир, когда бересклета было так много? – подумал Вийеки, шагая между рядами молчаливых часовых в шлемах. Сейчас его практически не осталось, священные рощи почти опустели. – Только Королева не умирает и не меняется. А все остальное, что принадлежит Народу, исчезает, слабеет и превращается в пыль…»

Когда он подошел к двери в конце коридора, она распахнулась, хотя ни один из гвардейцев не пошевелился, а за дверью никого не было. Вийеки перешагнул через порог и снова попал в освещенное помещение.

Лица. Вот первое, что он увидел, лица на каждой стене огромного зала, а также на потолке – громадные, некоторые спокойные, другие искажены жуткими гримасами – множество и одновременно одно и то же. Вийеки видел эти черты тысячи раз на памятниках и фресках. Он знал их так же хорошо, как лица своей семьи. На него со всех сторон смотрел Друкхи, Белый Принц, сын Королевы и мученик, большинство портретов было исполнено в технике шринйеда, священном искусстве ткачества, которое хикеда’я принесли с собой из Сада, но даже плиточный пол изображал различные моменты слишком короткой жизни Друкхи.

В центре зала, на глазах у рыдающих, испытывающих жуткие мучения Друкхи, стояла сферическая рама филигранной работы, окружавшая массивную кровать, которая возвышалась на постаменте из черного камня. В центре кровати, словно яйцо в гнезде, сидела сама Утук’ку в серебряной маске.

Вийеки оказался в спальне самой Королевы.

Ошеломленный почти до потери сознания, он так быстро упал на колени, что больно ударился о жесткий пол, и тут же прижался к нему лбом и руками в позе полнейшего подчинения. Он ждал с закрытыми глазами, но когда кто-то наконец заговорил, это не был голос Королевы.

– Приветствую тебя, Верховный магистр Вийеки. Добро пожаловать в покои Матери Народа.

Все еще не поднимая лица, Вийеки стиснул зубы. Он прекрасно знал эти жесткие интонации, и ему совсем не хотелось слышать их сейчас. Что здесь делает Ахенаби, почему из всех королевских министров тут присутствует именно он?

– Ее величество говорит, и мы все повинуемся, – осторожно ответил Вийеки. – Ее величество сказала, и я подчинился.

– Встань, магистр, – сказал Магистр Ордена Песни. – Нет нужды в излишних церемониях. Королева их не хочет.

– Моя благодарность Матери Народа, – сказал Вийеки, – и благодарность вам за ваше приветствие, лорд Ахенаби. – Вийеки поднялся на ноги, по-прежнему избегая смотреть на стройную, скрытую пеленой белую фигуру на огромной кровати.

Сделать Верховного магистра всех Певцов объектом своего внимания было легче для Вийеки, пусть и не приносило ни малейшего удовольствия.

– Вы можете обратиться к Королеве, – проинструктировал его Ахенаби, словно Вийеки был только что посвященным в таинства новичком. – Вам позволено.

Вийеки только и сумел, что повернуться к своей повелительнице, однако все еще не мог заставить себя на нее посмотреть. Сердце отчаянно билось у него в груди, подобно камню, катящемуся по крутому склону. Он получил должность Верховного магистра во время долгого сна Королевы и никогда не встречался с ней лицом к лицу. Вийеки не ожидал, что присутствие Королевы произведет на него такое ошеломляющее впечатление, но все услышанные в детстве легенды, все части длинной истории его народа под владычеством Королевы вдруг затопили его сознание, точно наводнение, прогнав другие мысли. Какое значение имели его верования и намерения? Все существование Вийеки зависело от разума за этой сияющей невозмутимой маской из серебра; его жизнь целиком и полностью принадлежала ей. И разве могло быть иначе?

И все же он не мог не отметить, что Мать всего сущего казалась удивительно маленькой на огромной кровати со сферическим балдахином с изумительным орнаментом из бересклета. Несмотря на огромные размеры, балдахин был изящным, точно ювелирное украшение, и столь же дерзко красив, как кольцо льда вокруг луны. После незаметного изучения Вийеки понял, что он должен походить на пористую оболочку вокруг плода бересклета. А потом сообразил, что такая форма возвещает, что сама Королева – это кей-ин, священное семя бересклета, из которого произросло все остальное – начало народа хикеда’я, а также источник всех даров расы. Стоит ли удивляться, что именно здесь Королева устраивала аудиенции для своих слуг.

Семя всеобщего роста, нестареющая Королева откинулась на подушки в центре постели, нижнюю часть ее тела закрывали одеяла. Как всегда, Утук’ку была одета в траур – платье и перчатки, и плащ с капюшоном ледяного белого цвета, – но глаза, смотревшие на него сквозь отверстия в сияющей маске, были темными, словно пустота между звездами.

Она смотрела на него, внезапно понял Вийеки – и он смотрел на Мать Народа. Вийеки пришел в ужас от такой случайной наглости и вновь прижался лбом к плитам пола.

– Я приношу Саду тысячу благодарностей каждый день за то, что он вернул нам вас, ваше величество.

Богомол цвета слоновой кости в клетке на столике у постели Королевы повернул голову, отреагировав на резкое движение Вийеки, а потом снова принялся чистить лапки. Тишина длилась и длилась. Наконец он поднял голову, подавив желание продолжить восхваления и благодарности, потому что это свидетельствовало бы о слабости или вине, а их не следовало выказывать в присутствии Королевы. Наконец Утук’ку кивнула, едва заметное движение головы – первое, которое Вийеки заметил с тех пор, как вошел в покои Королевы. Слова, которые последовали за кивком, произнес не ее рот, они ворвались в его сознание, точно расплавленный металл, пролитый в уши, резкие, шокирующие и несущие боль.

– Когда ты достаточно долго движешься по пустошам сна, – сказала Королева, – ты узнаешь, что звезды – это глаза.

Вийеки не понял, что означают ее слова.

– Да, о Мать всего сущего.

– Королева все еще не полностью пришла в себя после долгого сна, магистр Вийеки. – В резком голосе Ахенаби прозвучало скорее веселье, чем что-то другое, но, как и всегда со Старейшими, будь то Королева, Лорд Песни или кто-то из постоянно уменьшающегося числа тех, кто раньше других вышел из Сада, было невозможно угадать, что скрывали маски, которые они носили.

В то время как черты лица Королевы навсегда скрыло гладкое серебро, Ахенаби прятал лицо за сморщенной, почти прозрачной бледной кожей, покрытой крошечными серебристыми рунами и пришитой к его собственной так, что остались лишь отверстия для рта и глаз. Шепотом поговаривали, что маска когда-то была живым лицом одного из соперников Ахенаби.

– С помощью моих Певцов Мать Народа быстро поправляется после великих усилий в Войне Возвращения, пусть живет она в вечной славе, – продолжал Ахенаби. – Но благоденствие нашей расы не может ждать полного выздоровления Королевы, и она сама не станет так поступать. Она хочет, чтобы я поговорил с вами о проектах ваших строителей, которые уже реализуются на нижних уровнях.

– Для меня честь сделать доклад для нашего любимого монарха, – сказал Вийеки, к которому начала возвращаться уверенность: если Королева хочет знать о его работе, возможно, день наказания еще не настал. – Великая Королева, как может подтвердить Верховный магистр Ахенаби, мы расширяем город на нижних уровнях Наккиги, чтобы появилось место для новых рабов и полукровок. – Вийеки говорил с определенным удовлетворением: он и его орден напряженно работали для своей Королевы и их народа во время ее долгого сна. – Двести строителей управляют тысячей смертных и почти пятьюстами тинукеда’я – носильщиками, землекопами и прочими. Мы закончим работу ко Дню Друкхи.

– Достаточно, – резко перебил его Ахенаби. – Эти детали не имеют никакого значения, потому что Королева приказывает немедленно остановить все работы.

Мгновение Вийеки не мог даже сделать вдох.

– Но… но мы… – начал он.

– Вы спорите с Королевой, магистр?

– Я… нет, никогда! Мне бы такое и в голову не пришло, – сказал он, мучительно подыскивая слова. – Но уже проделана такая большая работа!

– Это не имеет значения, магистр Вийеки, – заявил Лорд Песни. – Мать всего сущего намерена дать другое задание вам и вашему Ордену.

На глазах у Вийеки его главное достижение в должности Верховного магистра в мгновение ока рассыпается в пыль, словно глупый подмастерье нанес удар в слабое место стены.

– Конечно, – сказал он после паузы, которая ему потребовалась, чтобы собраться с мыслями. – Наши жизни неизменно принадлежат Королеве.

– Королева Утук’ку рада это слышать, – сказал Ахенаби. – Потому что, пока наша правительница пребывала в кета-джи’индра, некоторые ее придворные принимали решения, которые дозволено принимать только Матери Всего. Восстановление старого города вне городских ворот, к примеру. Или использование смертных в качестве любовниц только лишь для того, чтобы производить на свет новых детей – детей-полукровок!

Вийеки почувствовал, как ледяной кулак сжал его сердце.

– На самом деле ее величество была удивлена, когда обнаружила, что все так изменилось во время ее джи’индра, – продолжал Ахенаби, и в его тоне прозвучало презрение ко всякому, кто попытается исказить желания Королевы. – Вещи, которые никогда не совершались с тех пор, как отдан приказ ее именем, и Восемь Кораблей высадились на сушу, пока она спала! Да, магистр, наша Королева несчастлива – очень несчастлива – в особенности из-за тех придворных, кто принял подобные решения, объясняя их всеобщей пользой, но на самом деле лишь для удовлетворения собственной похоти и жадности.

Конечно же, сам Лорд Песни имел прямое отношение к решениям, которые сейчас перечислял; но Ахенаби не стал бы старейшим и самым могущественным придворным Королевы, если бы брал на себя вину за ошибки.

Вийеки уже начал думать, что его казнь являлась целью аудиенции.

«Значит, Ахенаби намерен принести меня в жертву, чтобы сохранить собственную жизнь, а Зои стала поводом? Но если меня отдадут в руки палачей Хамака, я могу рассказать о самом Лорде Песни такие вещи, какие Ахенаби захочет скрыть от Королевы. Значит, он лишь предупреждает меня? Или просто напоминает, – странная, но интригующая мысль, – что у нас есть общее дело, нужда в защите наших секретов – теперь, когда Королева проснулась?»

Посреди всех странностей происходящего эта мысль показалась Вийеки особенно необычной – получалось, что он вынужден заключить постоянный союз с Лордом Песни. Его наставник Яарик был прав – нет более диковинной госпожи, чем власть.

– Таким образом, магистр, – резко сказал Ахенаби, – вы понимаете, почему, после того как о стольких нежелательных изменениях стало известно нашей любимой госпоже, когда она проснулась, Королева не хочет, чтобы ее Орден Строителей работал ради дополнительных удобств для рабов. Наша раса не истощится без них или без полукровок, которых навязывают нам предатели придворные. Наша возлюбленная Королева еще не приняла решения по поводу того, были ли ошибки искренними или это атака на ее суверенитет. Вы все понимаете, Верховный магистр?

– Конечно, – сказал Вийеки. – Я благодарен за то, что она поделилась своими мыслями с таким скромным подданным, как я.

– Хорошо. И еще Королева хочет, чтобы вы отозвали строителей, которые ремонтируют старые стены. Ваш Орден получит новое задание.

Это было еще более удивительным, чем завершение строительства жилищ для рабов. Старые стены с их сторожевыми башнями представляли собой важную часть обороны Наккиги от смертных и нуждались в срочном ремонте.

– Я не уверен, что понял правильно, – осторожно ответил Вийеки. – Мы говорим о стенах вокруг Великой Наккиги, стенах, окружающих старый город и территорию рядом с горой? Потому что, пока Королева спала, убийцы северяне добрались до нашего порога именно по причине того, что стены находились в плохом состоянии, но теперь мы почти закончили их восстанавливать.

– Ты тратишь время в точности, как твои рабочие бесплодные усилия на бесполезные стены, Строитель. – Ахенаби произнес название Ордена с презрением. – Королева говорит, что нам больше не придется защищаться от смертных.

Вийеки удивился:

– Мы… нам не придется?

– Нет. – Голос Певца стал более жестким. – Скоро смертным придется защищать себя от нас. Недавняя война еще не завершена. Но аудиенция почти подошла к концу. – Ахенаби поднял руки в перчатках, требуя внимания, однако Вийеки настолько поразили его слова, что он не сумел бы заговорить, даже если бы захотел. – Королева приказывает остановить строительство на нижних уровнях и внешних стенах Наккиги. Ты должен проследить за этим лично, магистр Вийеки. Позднее тебе сообщат, какими новыми работами займется ваш Орден. Ты все понял?

Складывалось впечатление, что он не умрет, во всяком случае в ближайшее время, но Вийеки больше почти ничего не понял. Быть может, Ахенаби хотел захватить еще больше власти? Действительно ли маг выражал желания Королевы – собиралась ли Утук’ку снова начать войну со смертными? Ахенаби был искусным политиком, и его интриги оставались недоступными для Вийеки, но Лорд Песни не мог не понимать, насколько безнадежной будет такая война. Даже с новым поколением воинов-полукровок хикеда’я все еще слишком малочисленны для сражений на границе с северянами, не говоря уже об остальных смертных с их уродливыми, похожими на гнезда ос городами, разбросанными по всему известному миру.

– Я понял, – только и сказал Вийеки. – Я сделаю все, что пожелает моя Королева, как и всегда, я благодарю ее и священный Сад за веру в меня.

– И еще одно желает прояснить наша возлюбленная Мать, – заявил Магистр Певцов. – С этого момента Королева приказывает всех смертных женщин, предназначенных для размножения, содержать в загонах нижнего уровня вместе с остальными рабами, пока в них не возникнет нужда, а потом возвращать их обратно. Ты меня услышал Верховный магистр?

Вийеки сумел лишь кивнуть.

– Хорошо. Уверенность Королевы в ее благородных министрах, как и ее любовь к собственному народу, очень глубока, – сказал Ахенаби. – Но не бесконечна.

В стене распахнулась дверь. Ахенаби посмотрел на нее, потом перевел взгляд на Вийеки; и смысл его взгляда не вызывал сомнений.

– Мы все спим, пока Королева не пробудит нас, – с поклоном сказал Вийеки.

Потом он исполнил ритуал ухода, после чего, пятясь, вышел из огромной спальни.

В его мыслях воцарился хаос, как будто он очень неудачно упал, и Вийеки с трудом, пошатываясь, точно пьяный, сумел спуститься по лестнице и пройти по коридору. Он никак не мог понять значения того, что услышал. Действительно ли Королева понимает, что происходит, или все еще блуждает во сне, и ему лишь показалось, что она проснулась? Является ли Ахенаби врагом или маловероятным союзником, и должен ли Вийеки выгнать свою фаворитку Зои из собственного дома?

Но более всего Вийеки тревожили слова Ахенаби: «Война Возвращения еще не завершена» – что он имел в виду? Какие чувства намеревался пробудить в Вийеки? Но тогда зачем бросать работу на внешних стенах? Многого опасался Вийеки, направляясь на аудиенцию, но никак не мог представить, что недоумение станет ее главным результатом.

Его стражники и секретарь ждали Вийеки у ворот дворца. Йемон не мог знать о том, что произошло на аудиенции, но сразу понял, что ему не следует беспокоить магистра, поэтому молча сопровождал Вийеки до самой резиденции. Не стал он задавать вопросов и после того, как они наконец вошли в дом, потому что Вийеки сразу оставил их, не отдав никаких приказов, закрылся в своем кабинете и запер за собой дверь.

Его жена Кимабу не смогла разбудить его интерес, когда собиралась улечься в постель – Вийеки сказал ей громко и сердито, чтобы она ушла. А много позже, когда в дверь его кабинета тихо постучала Зои, мать его ребенка тоже не получила никакого ответа.

Глава 6 Отвращение к вдовам

Даже через несколько дней после того, как они покинули Эрнисдарк, королева оставалась разгневанной.

Весна наступила быстро, и, когда они ехали на север, снег на лугах лежал лишь в некоторых местах, на верхушках деревьев и верхних склонах гор, а ветер приносил теплые запахи травы и цветов. Все располагало к приятному путешествию, но Мириамель никак не могла избавиться от мрачного настроения.

– Ваше величество выглядит немного свирепо, – сказал ее муж. – Даже пугающе, как сказал бы менее храбрый мужчина.

Она знала, что Саймон пытается ее отвлечь, но Мириамель находилась совсем не в том настроении.

– Если хочешь знать, я все еще в ярости из-за самодовольной хихикающей суки Тайлет.

– Значит, ты думаешь, что она на самом деле опасна? – Во взгляде Саймона она прочитала, что он действительно хочет получить ответ на свой вопрос.

Мири вдруг почувствовала благодарность за то, что сумела найти такого мужчину, которому важно, что она думает, потому что он доверяет и любит ее, а не потому, что на голове у нее корона.

«Могла бы я править с другим человеком? Я не в силах представить такой мир».

– Если она просто болтливая придворная сорока, с которой спит Хью, то нет, я не стала бы беспокоиться, – ответила она. – Но она обвела его вокруг пальца. И ты сам слышал, что сказал Эолейр. Колдовство!

Саймон нахмурился. Они немного отстали от авангарда; редкий случай – им удалось поговорить без свидетелей.

– Может быть. Но даже в таком случае тебе не стоит винить ее во всем, – сказал он. – Хью изменился с тех пор, как я впервые его увидел, и далеко не в лучшую сторону.

– Несомненно. Но ты не говорил с ней так много, как я. И вовсе не из-за недостатка желания этой женщины обратить на себя твое внимание.

Саймон нахмурился:

– Ты думаешь?

– Я так думаю? Благословенная Элизия, она только что не терлась грудью о твою руку, когда выполняла роль гида, и вилась вокруг тебя, как кошка в период течки.

– Я не заметил.

– Ты меня не убедил – как может мужчина не заметить женскую грудь? Она только что не выложила ее на подушечку, называя королевскими бриллиантами.

Саймон улыбнулся и на мгновение превратился в мальчишку.

– Ну, в таком случае, моя дорогая, – я действительно заметил. И это меня смутило, потому что я знал, что ты смотришь. Я клянусь, меня не…

– Не в этом дело. Не будь таким недогадливым.

– О, жена. Ты все еще умеешь меня очаровать.

– Прекрати. Ты отвлекаешь меня своим хорошим настроением. Эта женщина меня пугает. Даже Инавен – кроткая королева Инавен! – считает, что она опасна. Она пытается вызвать демонов. Как сделал Прайрат!

Они оба едва не погибли от рук Красного священника, и Мириамель знала, что Саймон отнесется к ее словам серьезно.

– Да, да. Я слышал все, что сказал Эолейр. – Саймон покачал головой. – Но у нас полно других проблем, моя дорогая. И хотя Эрнистир входит в Протекторат, он является королевством. Что нам следует сделать? Схватить любовницу короля и отдать ее под суд за попытку вызвать демонов? Эйдонитские правители выносят судебные решения относительно использования колдовства представителям языческой знати? Многие жители Эрнистира недовольны тем, что ими правят чужие для них эйдониты. С тем же успехом мы могли бы послать к ним следователей из Священного колледжа.

– Не обманывай себя, Саймон, – сказала она несколько резче, чем намеревалась. – Не у всех наилучшие намерения, как у тебя. Иногда ты слишком наивен.

– Не нужно вести себя со мной, как с ребенком, Мири. – В первый раз за все время ровное настроение ее мужа изменилось. – Не стоит мне приказывать, точно я все еще поваренок. Только не после стольких лет.

После этого они некоторое время ехали молча. Мириамель пожалела, что вела себя чрезмерно резко с мужем, но не настолько, чтобы извиниться. Склонность Саймона всем верить была одной из причин, по которой она продолжала так сильно его любить, но из этого не следовало, что она не права.

Мириамель прониклась стойкой неприязнью к будущей жене Хью еще до того, как Эолейр рассказал им о своем разговоре с королевой Инавен. Конечно, фамильярность леди Тайлет – как если бы Мириамель, сама королева, дочь и внучка королей, была для нее всего лишь старшей сестрой – вызвала у нее оскомину. К тому же Тайлет явно забавляло происходящее вокруг, но совсем не как близкую подругу Мириамель, Рону, искренне видевшую во всем смешные моменты, но с позиции собственного превосходства, с позиции человека, знающего такие секреты других, которые всех бы шокировали, если бы их обнародовали.

А когда Эолейр рассказал о страхах Инавен, опасения Мириамель только усилились. Однако Саймон был прав в одном – у Верховного Престола хватало других проблем, куда более сложных и запутанных. Страшная угроза войны Северного торгового альянса с дочерью старого интригана графа Стриве, графиней Пердруина, которая могла привести к хаосу в торговле во всем Светлом Арде, была лишь одной из них.

Но, размышляя об этих вещах, Мири вдруг обнаружила причину своей печали, не имевшую отношения к государственным делам.

– Мне трудно находиться так далеко от дома в его день рождения, – произнесла она первые слова после долгого молчания. – Вот уж не ожидала, что будет так тяжело после стольких лет. Но вышло именно так.

Ее муж принял предложенный мир.

– Мне тоже, дорогая. Иногда я чувствую себя котом. – Он заметил ее взгляд и печально улыбнулся. – Конюх, старый Шем, часто говорил, что мы должны внимательно следить за кошками в конюшне, потому что, если у них случится небольшая неприятность – крыса укусит, или ее поцарапает когтями другая кошка – рана будет выглядеть нормально, но начнет гноиться под кожей и может убить животное через несколько недель, когда будет казаться, что с ним все в порядке.

– Какая чудесная ободряющая мысль.

Он покраснел:

– Я хотел лишь сказать, что горе… иногда мы исцеляемся не так хорошо, как нам кажется, любовь моя.

Мириамель поняла, что снова нападает на него, когда ей необходимы дружеские отношения, которые связывали их с самого начала столь же надежно, как любовь, пришедшая позже. Воспоминания о Джоне Джошуа часто заставляли ее вести себя с мужем так, будто он был каким-то образом виноват в мучительной потере, а не являлся такой же страдающей стороной.

– Извини. Ты прав. Иногда это трудно. Я думала, что с годами станет легче. Вероятно, по большей части так и есть. Но когда вспоминаешь…

– Я стараюсь вспоминать все хорошее, что стало результатом его жизни, пусть и оборвавшейся слишком рано. Я напоминаю себе о том хорошем, что у нас есть… Морган и Лиллия.

– А вдову ты считаешь?

Он улыбнулся, но в его улыбке чувствовалась боль.

– Идела мать наших внуков. И я не думаю, что она настолько ужасна, какой ты иногда ее выставляешь.

– Джону Джошуа не следовало жениться так рано. И не стоило жениться на ней.

– Он ее любил. Ты же знаешь, что никто не мог его отговорить, Мири.

– Но мы его родители! Нам следовало!.. – На этот раз она сумела проглотить неприятные слова, грозившие вырваться наружу, и шумно выдохнула: – О, святые, дайте мне сил! Я не могу себя слушать! – Она наклонилась вперед в седле, провела пальцами по гриве лошади, пытаясь отвлечься, и увидела, что Эолейр едет неподалеку от них, но не приближается. – Сегодня все выглядит печальным или пугающим, – сказала она мужу. – Изгримнур, день рождения Джона Джошуа, безумный оскорбительный спектакль в Эрнистире. Хью обращался с нами как с незначительными пожилыми родственниками. Три дня, проведенные с ведьмой, на которой он намерен жениться, только все усугубили. Демоны или нет, но Тайлет, скорее всего, убила своего мужа, ты же знаешь, многие так считают.

– Люди склонны верить в странные вещи. И они часто ошибаются. – На этот раз улыбка Саймона получилась немного лисьей. – Может быть, ты просто питаешь отвращение к вдовам.

Мириамель бросила на него суровый взгляд, хотя прекрасно понимала, что он всего лишь пошутил.

– А вот и Эолейр. Спроси у него еще раз, что он думает про Тайлет. И королеву Инавен.

Она произнесла эти слова достаточно громко, и Мастер Верховного Престола посмотрел на них, старательно сохраняя невозмутимое лицо.

– Вы меня звали, ваше величество?

– Ты уже довольно давно едешь рядом с нами, дорогой граф, – сказала она. – Я вижу, что ты ждешь, когда мы закончим разговаривать.

– Я не хотел прерывать беседу ваших величеств.

– Тогда назовем это спасением нас от нас самих, – сказал король. – Мы с Мири не в духе. Подъезжай к нам и расскажи, что у тебя на уме.

Эолейр посмотрел на Мири, и та кивнула.

– Хорошо, – сказал он. – Я только что получил сообщение из Эрнисдарка. Оно пришло от Пасеваллеса сразу после нашего отъезда, и Хью отправил его вслед за нами с быстрым курьером.

– Очень любезно с его стороны, – мрачно сказал Саймон.

Эолейр последний человек во всем Светлом Арде, который упустил бы что-то только из-за того, что слова не были произнесены вслух.

– Ваши величества, я все еще не понимаю, о чем король Хью думал, когда заставил вас ждать у ворот, – сказал он. – И я приношу вам извинения от имени своего народа за его столь странное и неучтивое поведение. Королева Инавен была удивлена и расстроена, что король вынудил вас так долго стоять перед стенами замка. Она мне сама об этом сказала.

Саймон махнул рукой:

– Королева Инавен добра и всегда такой была. Я не слишком огорчен. Мужчины одинаковы, будь то король или кухонный работник, и кому, как не мне, это знать. Возможно, Хью несколько перевозбужден из-за собственного величия, а также предстоящей женитьбы. Что до леди Тайлет… – Саймон только сейчас заметил половинки сломанной печати, скреплявшей сложенные бумаги в руке Эолейра. – Но хватит о ней. Что пишет лорд-гофмейстер Пасеваллес?

– Разве вы не хотите прочитать его послание сами, ваше величество?

– Я слишком давно с тобой знаком, чтобы думать, что ты сломал бы печать на письме, не адресованном тебе, мой добрый Эолейр, и не сомневаюсь, что ты прочел его очень внимательно, скорее всего, не один раз, ты ведь из тех, у кого «никогда нет времени для чистых рук», как говорила моя старая наставница Рейчел Дракониха. Так что, пожалуйста, расскажи нам, что на уме у Пасеваллеса, во всяком случае, то, что нам необходимо знать.

Мириамель кивнула. Когда они были молодыми, сам факт обладания властью напоминал сон наяву. Саймон пытался всем угодить и не мог отказать ни в одной просьбе. Мириамель, выросшая при дворе отца в Мермунде, а потом в Хейхолте, уже знала, что монарх, который не в силах иногда отойти в сторону, будет ужасным правителем. На это ушли годы, несколько старых верных друзей заняли высокое положение при дворе, но ее слишком добрый муж наконец понял, что нельзя быть хорошим для всех.

Эолейр развернул сложенный свиток и, как Мириамель и предполагала, сразу нашел вопрос, который хотел обсудить, но ему пришлось перевернуть несколько страниц – он всегда был готов к исполнению своих обязанностей, какими бы незначительными они ни являлись, с тщательностью генерала, столкнувшегося с превосходящими силами противника.

– После долгих разговоров об освящении нового капитула и работы над библиотекой, а также нескольких других вопросов, к которым я вернусь позже, вроде жалобы Лиги на последние акты насилия Иссолы, как они их называют, – лорд-гофмейстер переходит к текущим проблемам. – Грустная улыбка Эолейра превратила суровое обветренное лицо в маску шута, и Мириамель вспомнила о тех временах, когда считала его самым красивым мужчиной Светлого Арда. – Я сожалею, что наш друг Пасеваллес так и не научился начинать с самых важных вещей, но он все еще склонен писать, как ребенок из провинциального королевства, с множеством красочных приветствий и формальных оборотов даже в важных донесениях. – Глаза Эолейра слегка округлились. – Прошу меня простить, ваши величества. Я бы не хотел, чтобы мои слова прозвучали как критика лорда-гофмейстера. Он толковый человек и превосходный организатор…

Саймон рассмеялся:

– Тебе не следует беспокоиться, мы знаем, что ты им восхищаешься.

– Совершенно верно. Вашим величествам повезло, что он у вас есть, Пасеваллес прекрасно позаботится о Хейхолте и Эркинланде в ваше отсутствие.

– Но у тебя не было такой уверенности, когда мы приняли решение отправиться в Риммерсгард, не так ли? – спросил Саймон. – О, ладно, я всего лишь дразню тебя, старый друг. Я знаю, ты лишь исполнял свой долг. Двору приходится весьма непросто, когда король и королева оставляют его надолго. Однако нам пора вернуться к обсуждению письма Пасеваллеса.

– Позвольте мне просто его вам прочесть, – сказал Эолейр, перемещая тяжелый пергамент так, чтобы он оказался на нужном расстоянии от глаз. «Но, мои милостивые лорды и леди, я боюсь, что новости из вашего великого южного герцогства в Наббане совсем не так хороши…» – начал он.

– Он может быть несколько слишком многословным, наш Пасеваллес, не так ли? – заметил Саймон, когда Эолейр закончил чтение.

– Однако суть дела сомнений не вызывает, – сказала Мириамель. – Герцог Салюсер сильнее, чем прежде, сражается со своим братом Друсисом и, как всегда, побеждает, что позволяет ему отодвинуть границы Наббана в глубину Тритингса. А оставшаяся часть Наббана, как обычно, ждет, кто из них одержит победу, словно речь идет не более чем о скачках.

– Друсис утверждает, что он хочет лишь защитить поселенцев Наббана от набегов тритингов, – сказал Эолейр. – Но в этом и состоит суть противоречий, да, ваше величество. Я резюмирую остальные доводы Пасеваллеса. Он считает, что желание выйти к пастбищам среди доминирующих домов Наббана является слишком сильным, да и в стране в целом, чтобы герцог Салюсер открыто запретил брату агрессивные действия, кроме того, он не уверен, что герцог – в любом случае – сможет пережить открытую схватку с Друсисом.

– Он действительно имеет в виду «пережить»? – спросила Мириамель, в первый раз испытавшая беспокойство. – Несомненно, это всего лишь разногласия. Герой Камарис происходит из Дома Бенидривин, а Салюсер – герцог и правитель Наббана, и не только по их собственным законам, но и по законам Протектората. Клянусь любовью святых, мы с Саймоном короновали Салюсера в Санцеллан Эйдонитисе перед лицом Бога и всего Наббана!

– Все так, – сказал Эолейр. – И я не могу представить, чтобы Друсис напрямую выступил против брата, поправ все законы и обычаи. Но убийство, если в нем не удастся напрямую обвинить Друсиса, сделает его следующим герцогом, ведь сын Салюсера еще ребенок. Мне очень не хочется этого говорить, но ваши величества знают, что убийство давно стало любимым методом получения власти на Юге.

Саймон разочарованно фыркнул:

– Ну, это проблема, тут нет сомнений. Но что можем сделать мы с Мири? Послать армию Салюсеру, когда он нас не просил, – слишком жесткая мера. – Он посмотрел на колонну вооруженных мужчин, маршировавших у него за спиной и за авангардом конных рыцарей. – Не говоря уже о том, что сейчас у нас нет свободных воинов, ведь на носу посевной сезон. Может быть, герцог Осрик прав, и нам требуется более многочисленное войско…

Когда пауза после слов короля стала достаточно длинной, чтобы все поняли, что он закончил свою мысль, граф Эолейр элегантно продолжил разговор:

– Позвольте мне внести ясность, ваши величества. Лорд Пасеваллес не просит вас принять решение прямо сейчас, он лишь хочет, чтобы вы знали новости из Наббана, и перемены, которые могут там произойти, не стали бы для вас неожиданностью.

– Иными словами, – сказала Мириамель, – он хочет, чтобы мы разделили с ним его тревогу и беспомощность.

Эолейр едва заметно нахмурился:

– Боюсь, именно в этом состоит долг верных вассалов в подобных случаях, моя королева.

Мири знала, что она ведет себя неоправданно агрессивно, но солнце и весенние запахи, которыми она рассчитывала насладиться, тускнели перед нетерпеливыми и требовательными тенями управления государством.

– Ты выглядишь так, словно напряженно о чем-то размышляешь, моя умная жена, – сказал Саймон. – Ты бывала в Наббане гораздо чаще, чем я, и у твоей семьи там все еще крепкие позиции. Что нам следует сделать?

Мириамель покачала головой:

– Очевидно, мои родственники в Наббане заняты тем, что подбрасывают хворост в огонь, вне всякого сомнения, ради собственных целей, и я бы не доверила своему кузену Далло Ингадарису подержать мои поводья из опасения, что он украдет лошадь. Однако там немало моих родственников, которым я верю. Я им напишу, и тогда мы узнаем, как все выглядит с их точки зрения и являются ли разногласия между братьями настолько серьезными, как подозревает Пасеваллес.

– Мы уже достаточно слышали о Друсисе, чтобы плохо о нем думать, – сказал Саймон. – Не вызывает сомнений, что он надменный и беспокойный тип. Однако один человек не способен спровоцировать целую нацию к войне.

– Да, выглядит маловероятно, – согласился Эолейр. – Однако случались и более странные вещи. К тому же, как заметили ваши величества, мы не можем послать туда армию, если они нас не попросят, – Наббан будет совершенно справедливо возмущен. И это всего лишь одно письмо. Пасеваллес сам из Наббана, поэтому он воспринимает волнения там острее, чем мы. Но когда мы вернемся – ну, нам придется уделить Наббану больше внимания. Там живет многочисленный и задиристый народ. Прошу прощения у королевы, если мои слова показались ей оскорбительными.

– Оскорбительными? – заговорила Мириамель после короткого молчания. – Нет, Эолейр, я и сама часто так говорю. Но мы едва отправились в это путешествие, а я повсюду вижу все новые и новые проблемы. – Солнце, лучи которого продолжали сверкать на редких снежных пятнах, и даже чистое голубое небо, казалось, потускнели. – Я бы хотела сейчас оказаться дома.

– Мы все испытываем такие же чувства, любовь моя, – сказал ей Саймон. – Во всяком случае, в подобные моменты.

Ты, Всегда Ступающий По Песку, почему ты привел свое дитя в такое странное место?

Боги из детства Тиамака, проведенного во Вранне, были совсем не такими могущественными и неизменно присутствующими, как божества, которым поклонялись его хозяева, но иногда наступали моменты, когда он не мог не думать о том, что им следовало бы внимательнее присматривать за своими подданными, в особенности когда королевская процессия углубилась так далеко в северные земли.

Тиамак поплотнее запахнул плащ, размышляя о том, что никогда не сможет привыкнуть к одежде жителей засушливых земель, впрочем он радовался, что у него есть подходящая одежда для холодных северных мест вместо набедренной повязки и сандалий – как правило, большую часть своей жизни он не носил ничего другого. От мысли о том, что ему пришлось бы дойти до промерзшего Риммерсгарда почти обнаженным, он содрогнулся, хотя несколько находившихся рядом с ним всадников даже сняли шлемы, чтобы насладиться ранним весенним солнцем.

«Солнечный свет, – подумал он. – В наших болотах, никто не назвал бы эту жидкую кашицу «солнечным светом». Здесь недостаточно тепла даже для того, чтобы выманить замерзшую черепаху на скалы».

На самом деле Тиамак не особенно скучал по своему болотистому дому; даже в деревне Роща он был чужаком, странным молодым человеком, который умел читать и писать и отправился в Ансис Пелипе в Пердруине, чтобы учиться – в настоящий город! Однако он скучал по чувству защищенности, которое испытывал, когда жил в детстве на болотах, под развесистыми деревьями и широкими листьями, а все вокруг было хорошо знакомым. Теперь же ему казалось, что с каждым прошедшим годом мир становится все более странным местом.

«Пройдет совсем немного лет, и я по-настоящему постарею, – подумал он. – Станет ли тогда мир для меня окончательно странным?»

Прежде Тиамак никогда не заходил так далеко на север, и это частично объясняло то, что все вокруг вызывало у него удивление. Не только холодный воздух, но даже размеры неба казались чуждыми, огромное голубое пространство раскинулось во все стороны, и у него возникало ощущение, будто он стоит наверху невероятно высокого плато, а не посреди громадной равнины с ручьями и частично заснеженными лугами. «Но по мере того как дни становятся теплее, снег исчезает», – напомнил себе Тиамак – и ему следует произнести благодарственную молитву за это. В то же самое время, в прошлом году, как ему неизменно повторяли его спутники, в этой части Светлого Арда снег доходил до самых бедер и продолжал падать с серого свинцового неба.

«Так что сейчас самый подходящий момент для благодарности, – сказал он себе. – Благодарю тебя, Тот, Кто Наклоняет Деревья. Благодарю тебя за солнце и за то, что снега совсем мало!»

Тиамак подозревал, что, возможно, испытывал бы другие чувства, если бы их не призвали на Север при печальных обстоятельствах – из-за неотвратимой смерти герцога Изгримнура из Элвритсхолла. Но будь причина не такой серьезной, он, скорее всего, не сопровождал бы короля и королеву. Изгримнур был еще и его другом. Вместе с Мириамель, совсем юной девушкой, они столкнулись с невозможным, и у них практически не оставалось шансов на спасение, но они выжили. Уже одно это заставило бы Тиамака отправиться в столь тревожную часть мира, но с годами его дружба с Изгримнуром стала чем-то большим, чем-то совершенно неожиданным.

Герцог с зеленовато-желтой кожей, огромный, как дом, именно таким он поначалу представлялся Тиамаку, оказался столь же мудрым, сколь громогласным, и таким же нежным, как и храбрым. Они продолжали переписываться, обменивались всего несколькими письмами в год, пересылая их с дипломатической почтой между Элвритсхоллом и Хейхолтом, но этого оказалось достаточно, чтобы дружба не умерла.

На самом деле большую часть времени это была дружба втроем, потому что жена Изгримнура Гутрун внимательно просматривала все письма мужа, вставляла пропущенные им в спешке слова, исправляла грустные грамматические ошибки (Изгримнур столь же плохо владел родным риммерспакком, не раз говорила она Тиамаку) и добавляла собственные комментарии, полные полезных новостей и забавных историй о муже. День, когда Тиамак узнал о смерти Гутрун, несколько лет назад, стал одним из самых печальных в его жизни. Он провел совсем немного времени в ее обществе, но благодаря письмам с ее многочисленными пометками в сердце Тиамака нашлось место и для нее.

«Было так тяжело ее потерять, – подумал Тиамак. – А теперь еще и герцог. Почему Та, Что Заберет Нас Всех, ждала так долго? Почему она приходит в тот момент, когда мы так привыкаем к миру, когда боль становится наиболее острой для тех, кто умирает, и тех, кто остается жить дальше?»

Тиамак устроился поудобнее на жестком сиденье кареты. Он еще не стал северянином настолько, чтобы полюбить скакать верхом, к тому же он был не слишком крупным и не мог долго находиться в седле, даже если бы захотел. У него был ослик, который стоял в конюшне дома, неприятное, но достаточно спокойное существо по имени Сканд, но не могло быть и речи о том, чтобы Тиамак отправился на нем в такое далекое путешествие, где он постоянно отставал бы от лошадей.

Сейчас он сидел рядом с возницей в карете, предназначенной для короля и королевы – до сих пор они использовали ее только в качестве передвижного шкафа для одежды и других вещей. В Хейхолте Тиамак садился на Сканта только в тех случаях, когда отправлялся на прогулку и почти всегда сопровождал юную принцессу Лиллию и ее пони. Королевская внучка отличалась почти таким же упрямством, как ослик, но Тиамак любил ее настолько сильно, как прежде и представить не мог – больше, чем детей своей сестры, как если бы она была его плотью и кровью.

И дело было не только в верности Саймону и Мириамель: Тиамак хорошо относился и к наследному принцу Моргану, но что-то в маленькой девочке трогало его сердце, и, когда она называла его «дядя Тимо», он становился совершенно беспомощным. Даже если бы во Вранне для него не осталось ничего, если бы старейшины попросили его вернуться и стать их вождем, Тиамак знал, что не сможет оставить маленькую девочку. Он хотел смотреть, как Лиллия растет, как ее быстрый ум становится все более и более понимающим, как она учится направлять свое мощное тщеславие на какое-то более важное дело, чем заставлять дядю-раба Тиамака строить для нее сложные водяные колеса на берегу ручьев Кинсвуда.

Но приближающаяся смерть Изгримнура и тоска по маленькой Лиллии были не единственными причинами уныния Тиамака. Когда известие о тяжелой болезни герцога пришло в Хейхолт, Тиамак только начал грандиозный проект. Его планирование заняло годы, но, вместо того чтобы насладиться плодами, он оказался здесь, в сотнях лиг от замка и неделях от возвращения назад, понимая, что в его отсутствие работы почти наверняка остановились.

«И я больше не молод, – печально подумал он. – Кто знает, сколько у меня осталось времени, чтобы завершить священную работу?»

Это всего лишь библиотека, сказали бы многие, собрание книг и свитков, то, что сам Изгримнур счел бы пустой тратой времени и сил, но он собирался открыть первую библиотеку со свободным доступом, когда-либо существовавшую на Севере, и для Тиамака, который в детстве не знал, станет ли когда-нибудь владельцем настоящей книги, это означало очень многое. Библиотека создавалась, чтобы почтить память умершего сына Саймона и Мириамель, принца Джона Джошуа, и сейчас, все еще недостроенная, уже стала бесценной для Тиамака, который очень любил молодого человека. Джон Джошуа обожал книги и учение так же сильно, как вранн, и Тиамак мечтал построить великий центр образования в честь молодого принца.

«Но до тех пор, пока мы не вернемся из Риммерсгарда, я не смогу руководить работами, если не считать писем главному каменщику и молитв о ниспослании мне терпения…»

Внезапный порыв ветра со стороны потускневших синих гор на севере заставил Тиамака поежиться, и, хотя ветер дул весь день, его поразил пронизывающий холод, пробиравший его до самых костей. Совершенно не задумываясь, он сделал круговые движения указательными и большими пальцами, чтобы оттолкнуть несчастье, как поступал в детстве.

«Если бы я находился в деревне Роще, – подумал он, – я был бы уверен, что Та, Что Заберет Нас Всех, напоминает мне, что о ее планах не знает никто».

Что, как и всегда, было чистейшей правдой. Печаль из-за болезни Изгримнура сделала его раздражительным, он стал пугаться любой тени, ежиться из-за обычного порыва ветра.

Пока Тиамак пытался взять себя в руки и вернуть приятные мысли о библиотеке, он услышал, как кто-то быстро подъехал к карете сзади. Тиамак посмотрел вниз со своего высокого сиденья и увидел одного из слуг Эолейра, догонявшего карету верхом на мощной темной лошади.

– Прошу прощения, лорд Тиамак, – сказал всадник. – Королевский камергер просил передать это вам. Послание пришло из Эркинланда.

Тиамак посмотрел на свиток, и настроение у него слегка улучшилось. Он сразу понял, от кого письмо, потому что узнал особую печать на красном воске: вместо обычной металлической печати или кольца с печаткой его жена Телия всегда прижимала к расплавленному воску маленький засушенный цветок. Из-за того что письмо отправилось в путь несколько месяцев назад, в фейервере, она выбрала один из первых диких цветков, расцветавших в Эркинланде каждый год, ярко-желтый солнечный лев, который иногда называли мать-и-мачеха.

Тиамак знал, что она сорвала цветок сама, когда собирала лекарственные растения в садах замка, и его должны были согреть разноцветные лепестки, по-прежнему яркие, несмотря на долгое путешествие, но Тиамак еще не оправился после жуткого холода, атаковавшего его несколько мгновений назад. Он развернул письмо и начал читать, надеясь на хорошие новости или хотя бы на отсутствие плохих. Первые строки наполняла обычная для Телии спокойная тональность – казалось, она хотела рассказать лишь о повседневных текущих делах, о нескольких решениях, связанных с библиотечными материалами, о которых, как она рассчитывала, он ей напишет, и еще спрашивала о диком майоране – знает ли Тиамак, как его используют во Вранне, доме его детства. Но потом он добрался до последнего абзаца.

И последнее, мой терпеливый муж, немного странная и любопытная история.

В твое отсутствие меня попросили помочь одному из кухонных работников, пожилому мужчине-эрнистирийцу, у которого случился припадок на полу в кладовой. Уж не знаю, знаком ли ты с ним. Его зовут Ригган, худой, похожий на гнома мужчина лет шестидесяти или даже больше, с огромными затуманенными глазами и шершавой кожей. Он пострадал несильно, но его владение вестерлингом оставляет желать лучшего, поэтому я пригласила графиню Рону. Она спросила на его языке, что с ним случилось, и он ответил: «Я слышу, как Моррига говорит сама с собой. Каждую ночь, и я не могу спать».

Графиня Рона выглядела немного удивленной, как мне кажется, и рассказала, что Моррига – это древняя богиня смерти и сражений у эрнистирийцев, которой они больше не поклоняются, но боятся, обвиняя ее в кошмарах и других плохих вещах. А потом, прежде чем я успела задать следующий вопрос, Ригган сказал нечто на своем языке – полагаю, тебе будет интересно. Вот его слова: «Она призывает нас. Она нас всех призывает. Она – Госпожа Слез в серебряной маске». А теперь я спрашиваю, муж мой, не кажется ли тебе, что Королева норнов Утук’ку, когда-то реальная живая угроза всем людям, каким-то необъяснимым образом стала мифическим демоном для кухонного рабочего? Ситхи, друзья короля и королевы, думают, что она лишилась могущества, когда Король Бурь потерпел поражение, и я молюсь, чтобы это оказалось правдой. Если сейчас она всего лишь легенда, исчезающий кошмар, то я благодарю нашего милосердного Бога, хранящего нас от ее зла.

Я не хотела проводить много времени с Ригганом после того, как ему стало лучше, потому что он вызывал у меня сильную тревогу – странное лицо, испуганные рыбьи глаза – я уже не говорю о спокойной и мудрой графине Роне, которая сильно побледнела, услышав имя Морриги – «матери всех демонов», как сказала Рона. Мои сестры-эйдонитки назвали бы болезнь этого человека делом рук дьявола, но мои знания невероятно умножились от общения с тобой, дорогой Тиамак, и я полагаю, что все это результат болезни его разума и историй, которые он слышал в детстве. На самом деле я думаю, что получила лишнее подтверждение твоим словам, мой мудрый муж: «Правда и ложь долго идут рука об руку, прежде чем расходятся в разные стороны…»

Если бы Тиамак получил это письмо на несколько дней раньше, история Телии о припадке кухонного работника показалась бы ему любопытным эпизодом, не стоящим особого внимания; но сейчас рассказ о безумце, которому привиделась королева норнов, заставил Тиамака почувствовать себя путешественником, что ночью оказался за границей и услышал, как кто-то следует за ним между деревьями. В ту ночь, когда королевская процессия покинула Эрнистир, граф Эолейр сказал Тиамаку, что королева Инавен встревожена из-за леди Тайлет – она слышала, что Тайлет и какие-то придворные начали поклоняться жуткой древней богине, Морриге, и вот теперь ее имя возникло снова.

«Должно быть, это случайность, – сказал себе Тиамак, – сам Эолейр говорил, что истории о богине смерти столь же древние, как сам Эрнистир». Но, несмотря на успокаивающие слова, к нему вернулась холодная дрожь, и на сей раз он не мог обвинить порывы холодного ветра.

Госпожа Слез в серебряной маске… Глубокий ужас стиснул сердце Тиамака. «Появилось нечто, несущее угрозу для всех нас, – беспомощно подумал он, – моей библиотеке, королевским детям и трону. Я это чувствую». Он с содроганием втянул в себя воздух, и сердце затрепетало у него в груди, точно попавшая в клетку птица.

Возница щелкнул кнутом, чтобы лошади не сбавляли шага, не обращая внимания ни на что, кроме позвякивания сбруи и стука копыт. Небо над головой все еще оставалось голубым, солнце продолжало сиять, но Тиамаку казалось, будто он думал, что ступил на твердую землю, но нашел там лишь зияющую бездну.

Глава 7 Остров Костей

Остальные четверо членов королевской Руки молча сидели на скамье внизу, дожидаясь прихода корабля. Они уже провели на покрытом галькой берегу несколько часов, неподвижные, точно статуи, в то время как ветер крепчал, а день умирал вместе с солнцем, и им предстояло неподвижно сидеть еще много часов. Однако Нежеру никогда прежде не видела океана, и ее настолько захватила его громада, жизненная сила и постоянно меняющаяся поверхность и цвет, что она взобралась на утес над пляжем, чтобы иметь лучший обзор.

Ее завораживали не столько размеры океана, поразительные уже сами по себе: дома, снежные поля к северу от великой горы выглядели столь же безграничными. И дело не в цветах, великолепных и неожиданных – удивительно прозрачные нефритовые волны, серое, синее и черное с белыми барашками, – потому что в глазах хикеда’я великие ледяные поля Норнфеллса были также наполнены цветом. Нет, все дело в том, что море оказалось живым – именно это ошеломило Нежеру, постоянное движение в разных направлениях, пересечение одной волны с другой, способное превратить воду в невесомую пену и подбросить ее высоко в небо. И живой оказалась не только вода: морские птицы поднимались и опускались вместе с волнами или тучами, по кругу парили над поверхностью океана, а их пронзительные крики наполняли ее уши, наполняли небо.

Большинство из них охотилось на серебристую рыбу, искрящуюся почти в каждой волне. Жизнь была всюду. Нежеру знала, если она соберет в Наккиге огромный мешок ячменя и бросит его на заснеженную землю рядом со своим горным домом, даже тысячная доля живых существ не появится, чтобы полакомиться угощением. Вороны, несколько свиристелей, а с наступлением ночи крысы и мыши, но земля вокруг Наккиги не могла похвастаться ничем, подобным этому хаосу шума и движения.

Она пригнулась к скале на вершине и смотрела, как солнце движется в сторону моря, окрашивая волны медью. Последняя полоска дневной звезды опустилась за горизонт, и он вспыхнул зеленью, а когда мгновения пришли и ушли, Нежеру бросила взгляд вниз, на утес. Нечто бледное сидело на расстоянии всего в несколько протянутых рук от нее, сияя в последних лучах уходящего солнца.

Нежеру без малейших колебаний перебросила свое тело через край утеса и стала осторожно спускаться вниз по крутой поверхности, тщательно выбирая места для рук и ног, потому что песчаник был старым и легко крошился. Через несколько мгновений она уже раскачивалась на одной руке, балансируя на пальцах ноги, которую поставила рядом с птичьим гнездом и его одиноким обитателем, бледным яйцом с коричневыми пятнами.

«Гнездо чайки», – решила Нежеру, изучая кучу старых палочек, перьев и земли. Изредка ласточки залетали внутрь материка до озера Румия, расположенного рядом с великой горой, и сразу становились предметом огромного интереса для хикеда’я и их слуг, которых кормила лишь горькая, холодная и покрытая льдом земля их родных краев. Нежеру очень хорошо знала, как выглядят яйца чаек, помнила вкус птиц и их яиц.

Она осторожно подняла пятнистый овальный предмет и взвесила его на руке. Нежеру решила, что сейчас рановато для откладывания яиц, однако у нее не оставалось сомнений – что-то теплое и живое спит внутри. Она мгновение думала, не взять ли ей его с собой – командир Руки Мако всегда экономил на еде, – но после долгих часов, проведенных на вершине утеса, Нежеру чувствовала себя здесь гостем. Кроме того, в гнезде лежало только одно яйцо, из чего следовало, что им следовало любоваться, а не использовать. Это было странное чувство – вся ее подготовка его опровергала, – но Нежеру осторожно вернула яйцо на место.

Свет быстро тускнел, пока она взбиралась обратно вверх на утес, и кровоточащее небо меняло цвет с фиолетового на черный. Нежеру помедлила, чтобы посмотреть на запад, где село солнце, и последний свет дня продолжал сражение, но проигрывал. Впереди, на горизонте, так далеко, что это могли разглядеть только зоркие глаза хикеда’я, она увидела бледные очертания парусов. Она посмотрела на пляж, но почувствовала уверенность, что приближающийся корабль все еще невидим для Мако и остальных. Пока она взбиралась вверх, довольная, что будет первой, кто заметил паруса, резкое движение воздуха принесло ей острый и внезапный запах опасности.

Нежеру выглянула из-за края утеса и увидела кабана, вышедшего на ночную охоту. Он не заметил ее, во всяком случае пока, но Нежеру знала, что его неведение продлится недолго. Сначала она подумала, что это крупный самец, потому что он выглядел в три раза более тяжелым, чем она, с жуткими острыми клыками, длиной с ее пальцы, однако по запаху и времени года Нежеру определила, что это старая самка, а значит, она почти наверняка будет защищать поросят и может быть особенно агрессивной. И что хуже всего, чтобы облегчить себе подъем на вершину утеса, Нежеру оставила на пляже меч и лук вместе с заплечной сумкой.