Корона из незабудок

Глава 16

— Давай-давай, не кричи! У меня роженицы не так верещат, как ты! — приговаривала моя ученица, привязывая Уила к столу. Мальчишка умудрился спозаранку залезть на необъезженного коня, да так с него свалился, что себе ногу переломал. Нужно было вправлять кости. Уил смотрел на меня с ужасом, Лиззи — с предвкушением, ожидая понаблюдать за процессом. Костоправление было ее любимым разделом, но в деревушке часто его не применишь. Поэтому и просилась уже полгода в дорогу, все ворчала, что засиделись мы на месте. Я тщательно вымыла руки. Перелом был нехороший, открытый — придется вытягивать кости и вставлять обратно. Что ж, хотя бы энтузиазма Лиззи должно хватить на всю процедуру.

Девочка меня не подвела. Пару лет назад ее привела Вив, говоря, что в деревне сжечь как ведьму хотели. Дядюшка Жак еще тогда посмеялся, что всех больно любознательных если жечь, кто ж тогда лечить да науку развивать будет, сжалился над ней и взял. Лиззи в нашу компанию влилась быстро — бойкая, не боявшаяся работы, и любознательная, она пришлась в пору и в трудные времена, и в веселые. Вправив ногу Уилу, я только думала присесть, как прибежали от Матии — та рожать начала раньше времени. Лиззи пришлось оставить с мальчиком — первые часы за ним нужно было следить, чтоб ни заражения, ни лихорадка не началась, да чтоб дуростью своей повязку фиксирующую не сбил, ну и поить лекарствами. Она поныла, конечно, но осталась. Наверняка все правильно сделает, она девочка хорошая.

Матия рожала немного раньше срока, но я за них не переживала. Только вот зря я раньше времени расслабилась — ребенок-то не шел никак. Я уж с Матией и за руку вокруг дома прошлась, и положение мы меняли, и на живот нажимала — все никак. Муж-то ее, кузнец местный, в два раза девки был больше, не удивительно, что и ребенок большой. Я послала за дядюшкой Жаком. Тот пришел, осмотрел, поохал, да приказал родовые палочки тащить. Я напряглась — таким инструментом раньше не пользовалась, а он мне их в руки протянул.

— Мои-то дрожат, вреда больше причиню. Так что слушай и делай.

Ребенка с трудом удалось вытянуть. Крови было — море, думала роженица у нас на руках и помрет, но умелая повитуха, да советы дядюшки ей жизнь спасли. Только вот сможет ли Матия детей других родить, я не знала. На всякий случай сказала, чтоб за малышом приглядывали, как за зеницей ока, и чуть что — сразу ко мне бежали, даже в самую глухую ночь.

— Не бережешь ты себя, Мария. Смотрю на тебя, и думаю, сколько можно отдавать доброты, любви и заботы людям — ведь должен же когда-то источник иссякнуть. Но в тебе он неисчерпаем, — дядюшка Жак потрепал меня по голове, словно малое дитя. Я закрыла глаза и прислонилась к нему. Помощь людям в дороге, наставление деревенским лекарям, повитухам и травницам словно вливали в него жизнь. Бывшего ректора Университета было не узнать.

Но о любви и заботе, то было неправдой. Бывали времена, когда я опускала руки, и могла только плакать. Когда тоска по Джону становилась невыносимой, и хотелось выть от чувства одиночества. Особенно в снежные зимы, когда за окном бушевала метель, и казалось, что она не закончится никогда. Или когда мой пациент, которого я лечила, не спав ночами, умирал. Чувство бессилия наливало мои руки железом. Я постоянно задавалась вопросом — стоит ли пытаться, если результат моих стараний лишь замедляет смерть на пару мгновений? Но дорога, новые знания, старые и новые друзья, и благодарность людей, спасти которых нам удалось, заглушали эту черную тоску, постепенно превращая ее в легкое сожаление. Рядом со мной были люди, которые любили меня, и в каждом из них я черпала силы и любовь.

Вновь наступила весна. Мир укутался яркой зеленью, зацвели яблони и первые цветы. Кругом стоял аромат сочных трав, мокрой земли и свежей воды. В такие дни как сегодня, когда удалось спасти и мальчонку, и Матию с малышом — бессовестно хотелось жить и смеяться. Обнять весь мир, подняться в горы, изведать неизведанное.

Дядюшка Жак чуть отстал, и я взяла его под руку, помогая идти. Он бросился в это путешествие с энтузиазмом, который и представить было сложно. Встречаемые нами ученицы шаманки, стоило показать им медальон, свободно делились знаниями, вступая с дядюшкой в жаркие перепалки. Бывший ректор не верил в духов, только в науку. Шаманки же полагались на шепот природы и ее волю. Дядюшка Жак часто посылал письма новому ректору Гийому со своими находками. В доме мы оборудовали ему лабораторию. Сама бы я в жизни не догадалась, как все эти склянки можно использовать, и творимое бывшим ректором больше походило на магию, чем на медицину, но результаты не переставали меня удивлять. Он открывал неизведанные травы, новые свойства известных трав, а так же измененные действия препаратов, в зависимости от их пропорций и сочетаний. Эту деревню он особенно полюбил — рядом были и горы, и речка, и пресное озеро, так что всяческой живности и трав поблизости было предостаточно. Летом и осенью он уходил на целые дни на поиски, и возвращался довольный. От бывшего ректора я научилась тому, чему за года не смогла бы выучить в Университете. Я была ему бесконечно благодарна, и заботилась, словно о собственном батюшке. С его любознательностью, любовью к природе и лекарствам, он словно заново расцвел, уехав из столицы. Если бы еще боль в суставах его так не мучила! Не он, ни я не могли придумать, как от нее избавиться — только уменьшить. Дядюшка Жак смеялся и говорил, что от старости нет лекарства.

Мы дошли до склона, который оба так любили. Тут цвели раскидистые старые яблони, сладкий аромат которых кружил голову. Весь склон был усеян ярко-красными маками, а внизу расположилось озеро, в котором купалась ребятня и взрослые, после полевых работ. Феодал деревни был рыцарем, и все время проводил на службе короля. Деревня управлялась его наместником, и, в отличии от нашей, хоть работы было не меньше, жители искренне любили хозяина. Он помогал едой в голодные зимы, лекарствами в поветрия, слушал людей и судил по справедливости. Удивительно, что такой человек существовал. По моему опыту общения с знатью, все они были лжецами, лицемерами и убийцами. Мы уселись на поваленное дерево, наблюдая за детьми. Несколько мужчин подкидывали мальчишек и девчонок, и те с довольными визгами плюхались в воду. Солнце садилось, и я могла видеть лишь очертания, но даже так, моего сына было видно и слышно прекрасно. Он был заводилой среди ребятни, постоянно чему-то их учил, хотя мне казалось, что сам он ходить и говорить выучился вот только вчера.

— Жалеешь? — дядюшка Жак был в ужасе, узнав, что я в тяжести. Все говорил, что надо в город вернуться — там и врачи хорошие, и лекарств разных много. Я же скорее чувствовала себя в ступоре — с животом-то, да с младенцем на руках много не попутешествуешь. Мы остановились в деревне на год, на последних месяцах ходить в дальние дороги стало совсем тяжело. Да и мальчонка у меня получился бойкий — чуть что, сразу рыдать или кричать. С первых дней было видно, характером пошел в отца.

Я тогда про Джона, или как его все теперь звали — короля Эдварда Железного, старалась сплетен не слушать. Не хотелось знать о его браке и счастливой семейной жизни. Да молодой матери и не так много нужно, чтоб новостей не знать — ребенок отвлекает и день и ночь. Это позже я узнала, что брак с леди Изабель так и не состоялся. И ни с кем другим не состоялся, и переворота, в отличии от ожиданий леди, так и не случилось. Генри тогда три было, и я всерьез задумалась — не увидеть ли короля Эдварда? Рассказать о сыне. Желание обжигало изнутри, но я не знала, что и как ему сказать. А если он не помнит меня? Все-таки какой же была трусихой.

Жалела ли я? Нет, ни одного дня. Я любила Генри так, как неспособна была любить никого на свете. Его смех, слезы, первые шаги, первые оцарапанные коленки, первые слова — все в нем было для меня драгоценным. И я любила свою жизнь, такой, какой она стала. Единственное, о чем я хоть немного сожалела, что у меня не было возможности узнать Эдварда. Вдруг он и его чувства были бы похожи на Джона? Вдруг не было бы такой сильной разницы как между Этьеном и Ришаром?

— Сожаления — лишь путь к накоплению желчи в организме. Она нас отравляет, и мы страдает от желудочных болезней и простуд.

— Хм. Домыслы.

— Вы же сами говорили, что о том пишут заморские ученые!

— Писать о чем угодно можно, я в этом убедился. Вот доказательства, это совсем другое дело! Хоть один написал, где эта вся желчь в организме скапливается?!

Любимое дело дядюшки Жака — проверять, все ли изученное им на протяжении жизни применимо на практике. Так мы и живем — он делится своими знаниями, а встреченные нами лекари, ученицы шаманки, травницы да повитухи — своими, и вместе мы ищем лучший способ поставить на ноги больного человека.

— Пойду я, как раз мой очередной цветочный эксперимент должен был созреть.

А еще дядюшка Жак оказался мастак на своих склянках да моих травах делать различные настойки, что сразу завоевали сердца деревенских. Настойки эти приносили нам немалую сумму дохода, а Вив даже парочку возила на ярмарки.

Вив приезжала нечасто, и не засиживалась надолго. В первый из своих визитов она привезла мне ткани, что матушка откладывала мне в приданое, не забыв стребовать с меня пять монет, которые когда-то давно дала на похороны матушки. Монеты у меня уже водились, а вот на белую, вышитую незабудками ткань, я совсем не могла смотреть. Все плакала, глупая. От тоски по матушке, по Джону, от сомнений, что терзали мою душу ночами. Сейчас в этих тканях ходили и я, и Лиззи, и Генри, и даже дядюшке Жаку из коричневой шерсти м я сшила прекрасную зимнюю рубаху. Матушка копила эти ткани для моей семьи, и я ни мгновенья не сомневалась, одаривая ими не только Генри, но и Лиззи с дядюшкой. Приезжая, Вив часто рассказывала о нашей деревне. О Томе, который теперь стал трактирщиком, вместо отца, и готовил из котелка матери вкуснейшую кашу. О баронессе де Плюсси, что управляла землями разумнее барона. Об отце Госсе, которому поддерживать сирот стало легче, ведь баронесса помогала, выделяя деньги на книги и еду. В последний визит и вовсе говорила о молодом нахальном дворянине, что притворяется вором, который только и знает, что лишает покоя почтенных дам. У меня было столько вопросов, так хотелось увидеть его, убедиться, это это Этьен, посмотреть, как он изменился за эти года. Но я лишь спросила, в порядке ли он, и улыбнулась, получив утвердительный ответ.

— Возьми Лиззи, да проверь мальчонку сам. Как бы она в порыве вдохновения ему вторую ногу да руки не перевязала для практики.

— Ну, не ругайся на нее. Лиззи хорошая девочка. Да и с Генри ладит преотлично.

Это уж точно. Лиззи была вдвое старше Генри, но от их дружбы вся деревня стояла на ушах. То они на сарай залезут и спрыгивать с него начнут, держа над головой тряпки и крича, что это крылья, то из курятника всех кур выпустят, привяжут к одной ленточку и давай все деревенской ребятней ловить — а кто с ленточной поймал, тому слава, почет, и все за день собранные детьми драгоценности. У кого палка особой формы, как меч заморский, у кого нитки яркие, а кто первыми — кислющими — яблоками делится. А Лиззи их всех подначивала и носилась без зазрения совести с детворой, словно ей самой было пять. На прошлое зимнее солнцестояние я подарила ей гребень своей матушки, надеясь, что начав прихорашиваться, этот бесенок хоть немного успокоиться. Лиззи к гребню относилась бережно, тщательно теперь заплетала ленты в косы, но все так же носилась с ребятней, сверкая пятками. Я о прошлом ее не спрашивала, и веселится разрешала. Помнила, какой ее Вив привела — живого места на ребенке не было, руки от синяков синие, глаза едва видны. Пусть веселиться, пока есть возможность. Вырасти и столкнуться с нерешаемыми задачками и сложными чувствами она еще успеет.

Солнце садилось. Детвора постепенно разбредалась, и я начала спускаться к озеру. От юбки маки колыхались, и их яркий аромат ударял в голову. Я сняла обувь, побежала, и сама забежав в озеро, поймала плещущегося там Генри и подняла над головой. Она завизжал и засмеялся.

— Мама, мама, отпусти!

— Нет. Это чудище морское поймало зазевавшегося рыцаря! И теперь оно его съест! — Я поцеловала Генри в его носик. Волосы у него были мои — густые, кудрявые, и росли так быстро — постоянно приходилось стричь! А вот лицом он весь в батюшку пошел — такой же орлиный нос, и ясные голубые глаза. Красавцем вырастит, ох, сколько ж девиц на него засматриваться будут! Уже сейчас, стоит ему состроить жалобные глазки, как сразу добропорядочные и строгие матроны кто лишний пирожок, кто сладкие ягоды ему давал. А этот бесенок знай пользовался чужой милостью. Я отпустила его, и он побежал, сверкая пятками и забрызгивая все вокруг. Мое и так намокшее платье теперь было полностью сырым. Перестав об этом волноваться, я подняла юбки и с криками: «Поймаю юных рыцарей и съем!» побежала за ребятней. Те бросились врассыпную — кто на сушу, кто постарше и умел плавать — дальше в озеро, а кто просто вокруг меня круги нарезать начал, хватая за ноги и пытаясь остановить чудище. Так мы все вместе и повалились в воду. Берег тут был мелким, но я все равно промокла до волос. Опять дядюшка Жак будет ругать, а Лиззи ворчать, что все веселье пропустила, сидя с мальцом.

Запутавшись в поясе, волосах и юбках, да еще и радостно скачущих на мне детях, я не сразу смогла подняться. Кто-то сжалился надо мной и протянул руку. Я взяла ее. Уверенно меня подняли, и я оказалась лицом к лицу с королем Эдвардом.

— Короны нет, — выпалила я первое, что пришло в голову. Король Эдвард был похож на Джона, и все же неуловимо отличался. Пропала болезненная худоба от дурного питания и ранений. Его коротко стриженные волосы теперь ниспадали до плеч мягкой волной. Он стал чуть шире в плечах, ушел загар от постоянного пребывания на улице. И еще он отрастил бороду. Этого человека уже невозможно было спутать с наемником, пусть и одет он был просто: черная походная одежда, ни одного украшения, кроме кольца-печатки, и пустой перевязи на боку. Обувь он снял, и нижнюю часть брюк закатал, чтоб не замочить, играя с детьми. С детьми?! Черт-черт-черт!

— Следовало придти в короне? — голос его стал глубже, размернее и увереннее. Было понятно, что этот человек привык повелевать. Что он вообще тут делал? Я запаниковала. Нужно было увести его от Генри.

— Прошу прощения, Ваше Величество. От удивления я позволила себе лишнего. Молю, проявите великодушие и простите меня.

Король молчал, а я не знала, куда глаза деть. Не успела я и рта раскрыть, как Генри с хохотом врезался в ноги Его Величества, и не моргнув глазом, протянул руки, просясь, чтоб его взяли на ручки.

— Вверх! — приказал он, смотря Его Величество его же глазами. — Ну!

Король Эдвард ловко, словно делал это уже не в первый раз, подхватил ребенка на руки. Генри улыбнулся, и король улыбнулся ему точно такой же улыбкой. Слова застряли у меня в горле и я нервно облизала губы. Картина, которую я так часто видела во сне, теперь стояла у меня перед глазами. Король нежно погладил Генри по голове, и в его улыбке было столько любви, что у меня защемило сердце. Хотелось кинуться ему в ноги и молить о прощении. Хотелось поцеловать. Сны с Джоном посещали меня часто, заставляя не спать ночами напролет. Обернется ли этот чудным сновидением или кошмаром?

— Тебе и вправду есть за что просить прощения, Мария. Ты ведь была так против любого обмана. Я еще не решил, как поступлю.

Кошмар. Все внутри у меня упало, руки потяжелели, и если бы не крепкая хватка его величества, я бы точно упала. Не мог же он объявится, чтобы отобрать у меня ребенка? Через столько лет? Зачем ему вообще Генри? Уверена, любая аристократка с радостью одарит его сыном.

— Думаю, нам стоит пройти в твой дом. Скоро стемнеет, и детям в воде станет холодно.

Генри всю свою маленькую жизнь прожил рядом с водоемами, и купаться мог даже в холодных горных реках. Иногда я думала, не медальон ли шаманки превращает его в дикого зверька, готового днями и ночами бегать по лесам и полям, купаться в реках и озерах, или играть в снежки. Холодно ему точно не станет.

— Ну мамааа, — протянул Генри, совершенно не чувствующий настроения окружающих. — Ну еще немного.

— Не сегодня. И ты уже взрослый, иди сам.

— Ножки мокрые, — скривился Генри. — И обувь.

— И кто в этом виноват?

— Не знаю, — поднял Генри на меня свои честные-пречестные глазенки. — Лиззи?

— Лиззи сегодня весь день работала, а не скакала, точно горная овечка.

— Я донесу его, — встрял Его Величество, и стало ясно, что возражения не принимаются. Генри показал мне язык, и я ущипнула его за ухо. Он спрятался, обняв короля и уткнувшись ему в шею. Только один хитрющий глаз блестел из-под челки.

В тяжелом молчании мы прошли до дома. Чего хотел король? Забрать у меня ребенка? Один ли он тут? Если один — я смогу опоить его и сбежать. Но быстро с дядюшкой двигаться мы не сможем. Просить о помощи Вив, и уехать в другую страну? Но Вив, как назло, к нам приехать хотела лишь в начале лета. Умолять на коленях, чтоб пощадил и оставил ребенка мне? Я переживала, не зная, куда себя деть. На короля я старалась не смотреть, чтоб лишний раз не бередить в себе так и не ушедшие чувства.

Мы жили в добротном, пусть и маленьком доме. Я, Лиззи и Генри спали в одной комнате. У дядюшке Жака была своя, с пристройкой, где он проводил эксперименты. Да небольшая комната с печкой, столом, на котором всегда были то свежие цветы и травы, то ветки деревьев, лавкой, веретеном для Лиззи, и различные деревянные игрушки для Генри. Хотя в его возрасте он больше увлекался палками — то одна была мечом, то вторая — луком, а третья и вовсе, верным скакуном.

Дядюшка Жак разбирал высушенные травы, что-то размеренно объясняя Лиззи.

— Вернулись? Мы как раз ужин в печь поставили.

Тут еды всегда хватало. Мы не жили на широкую ногу, но и зерном с червями, как дома, я не питалась. Простая, вкусная и всегда горячая еда, ароматное вино и детский смех превращали эту добротную постройку в настоящий дом. Лиззи, сидевшая к нам лицом, увидев Его Величество, широко улыбнулась, а в глазах у нее зажегся бесовской огонек. И почему все дети, которых я растила, получались такими своевольными? Лиззи это даже родословной было не объяснить!

— Деда, деда, смотри! Матушка Мария муженька наконец-то привела! — она даже в ладоши хлопнула от радости. Вот же бесстыжая! Я чувствовала, что сейчас сквозь землю провалюсь.

— Да неужто?! — рассмеялся дядюшка, но обернувшись, побледнел и замолк. Дядюшка Жак резко встал, ударившись о стол и поклонился.

— Ваше Величество, — он смотрел настороженно, точно решая не стоит ли хватать детей и бежать. Дядюшка понимал меня так хорошо, но что мы — старик и женщина, могли сделать рыцарю и королю?

Король Эдвард не смутился, спокойно приняв приветствие. Кивнул дозволяя дядюшке сесть.

— Король? Что, прям настоящий?! — спросила Лиззи.

— Ага! Он мне сам сказал! — Генри был очень доволен, что узнал что-то раньше Лиззи, ведь она его постоянно поучала.

— Так короны-то нет. Авось соврал?

— Лиззи! — враз прикрикнули мы с дядюшкой.

— А что? Чегося королю в нашем доме делать, у него ж воот такой замок есть. Огромный говорят, что там целых три наших дома поместиться! А то и пять!

— Лиззи, давай выйдем. Может, и Генри взять, чтоб говорить не мешал?

— Нет, — Его Величество удобнее посадил Генри на руки. А тот и рад, сидит да смотрит на всех с высока.

— Не хочу! Почему ему можно остаться, а мне нет! Это ж целый король, где и когда я еще такого увижу!

Лиззи сопротивлялась, но все-таки позволила утащить себя на вечернюю прогулку. Я ни на минуту не сомневалась, что стоит дядюшке зазеваться, как она примчится под окно подслушивать. На всякий случай закрыла ставни поплотнее.

— Вина? — предложила я королю с надеждой.

Ситуация была какая-то безумная. Чего он хотел? Просто забрать ребенка мог и раньше. Сомневался, чей? Так в деревне ему каждый скажет, что Генри мой, а уж тот личиком — ну точно Его Величество. Не мог же он вернуться за мной? От этой предательской мысли все внутри расцвело отчаянной, безумной надеждой, и пришлось крепко зажмуриться, чтоб прогнать ее.

— Спасибо, у меня свое. Помню я, как ты гостей вином с приправами угощать любишь.

Он достал мехи, и отпил. Я с жалостью отставила вино с дурман-травой, и взяла обычную бутылку. Король это заметил и улыбнулся.

— За неожиданную встречу? — предложила я.

— За сын. — ответил он и выпил.

Значит, все-таки из-за Генри он тут. И явно не терпится об этом поговорить. Я закрыла глаза, выпила залпом вино, и тяжело уселась за стол.

— Зачем вы здесь, Ваше Величество?

Он дал Генри железную, искусно сделанную фигурку рыцаря, припрятанный ранее, и спустил на пол. Тот кинулся играть с ней, знакомя с остальными игрушками, придумывая каждому истории приключений.

— Почему ты ушла, не попрощавшись?

Я могла ответить многое. Начать, наверное, стоило с извинений. При общении с королевскими особами извинений много не бывает, особенно, если на кону твой собственный ребенок. Но когда-то этот человек звал себя Джоном, врал мне в лицо о своем имени и говорил, что любит меня. Именно ложь довела нас до сегодняшнего состояния, поэтому я пересилила себя, и начала отвечать. Правду.

— Испугалась. Все были такие сильные вокруг, — слова давались с трудом, признаваться в собственной слабости было неприятно. Да ведь и прав был Его Величество — я бросила его, не попрощавшись. Хотя бы это стоило извинений. — Барон, что мог убить меня просто как сбежавшую от него крестьянку. Леди Изабель, что могла уничтожить меня за то, что посмела полюбить тебя. Королева-мать, которая, казалось, одним только движением мизинца может навсегда вычеркнуть меня из этого мира. Ты оказался не Джоном — бедным странствующим рыцарем. Этьен оказался не вором, что грабит богатых и раздает все бедным. Я больше не знала, где правда, и эти чувства — постоянный страх и сомнения, угнетали. И я ушла. Туда, где эти разрушающие эмоции не испытывала. Ушла заниматься тем, о чем всегда мечтала.

— Ты любила меня?

Интересно, он из всего моего монолога только это услышал?

— Я любила Джона. Вас я совсем не знаю, Ваше Величество.

— Да. Я от того мальчишки многим отличаюсь. Но моя любовь к тебе неизменна. Даже то, что ты украла у меня сына, хоть и ранит, не заставляет меня любить тебя меньше.

Я сидела, оглушенная. Генри тоже притих, нет-нет да поглядывая в нашу сторону, и что-то шепотом объясняя своим игрушкам. Это были невозможные слова. Прошло шесть лет. Мы были вместе так недолго, толком не успев узнать друг друга.

— А твои чувства? Ушли?

Невозможно. Всегда и везде, в любом мужчине я видела Джона. Его стойкость, доброту, решительность. Глаза, что сияли ярче звезд на небе. Были хорошие парни, что готовы меня с мальчонкой в семью взять. Только я раз за разом отказывалась, зная, что навсегда мое сердце осталось с человеком, увидеть которого в жизни я больше не надеялась. И вот он передо мной. Что же ответить?

Всегда правду.

— Нет. Так и не смогла, перестать любить вас.

Эдвард поднялся, и крепко обнял меня, как никто не обнимал последние шесть лет. Не в силах сдерживаться, я обняла его в ответ. Он зарылся в мои волосы, и тихо повторял мое имя, точно молитву.

Мы простояли так целую вечность. Мое тело так и не смогло забыть тепло его рук, аромат его тела. Хорошо, что я не отдала Генри Лиззи. Под его тихий говор нельзя было потерять голову, как бы не хотелось. Я очень любила Генри, но второго ребенка воспитывать в одиночку не желала.

Мысли о сыне сразу заставили меня придти в себя.

— Что теперь? Заберете Генри?

— Мария, у меня другое имя и титул — но я все тот же человек. Всего этого не было бы, не прояви ты доброту к незнакомцу. Прошу, обращайся ко мне как раньше. Молю, смотри на меня, как раньше.

Я посмотрела ему в глаза. Полные тревог и надежд, словно за ними скрывался шторм. Он просил невозможного. Король и крестьянка, где ж это видано? Его слова вселяли надежду, заставляли сердце отчаянно биться, а его близость пьянила сильнее крепленого вина.

— Все не как раньше. Да и не существовало этого — я была рада обмануться, а ты…,а вы поддерживали этот обман. Вы ведь знали, что семья леди Изабель поддерживает вас в ваших стремлениях, и без нее вы не сможете добиться желаемого. Как я могла противостоять ей?

— Вы с леди Изабель все решили за меня, вашего короля, — Эдвард отошел, вновь наливая себе вина. — Ума не приложу, быть мне в ужасе, восторге, или злиться? Все эти эмоции я испытывал по кругу, и успел от них устать. И все же, вопреки вашим женским планам, я не женат.

Я слышала об этом, но старалась не задумываться. Слишком много ходило вокруг его величества слухов, слишком многие — бередили душу. Поговаривали, во дворце каждый год устраивали пышные новогодние балы, в надежде, что одна из юных дам приглянется королю, и страна обретет свою королеву. Но и по сей день надежды были тщетны.

— Леди Изабель была уверена, что ваш брак — единственное, что поможет вам удержать престол. У меня не было причин не верить ей. Да и помолвку с ней вы не расторгали еще три года.

— Белла-Белла, — король закрыл глаза и на его губах заиграла легкая улыба. Я отвернулась. Не хотелось видеть его чувств к его Белле. — Мы с ней пришли к взаимовыгодному сотрудничеству. Оказалось, что она куда больше меня любит власть. А власть королевы совсем не тоже, что управление собственным графством.

— Но как же ее отец?

— Не недооценивай Беллу. Ее отец уехал поправлять здоровье на юга, и она позаботилась о том, чтоб он не возвращался. Что же до старшего брата, а на пути ее становления главой графства стоял еще и он — тот с детства был болезненной и меланхоличной натурой. Сейчас он наслаждается своими стихами в их загородном доме, устраивая там книжные вечера на деньги, щедро выделяемые Беллой.

И все это менее чем за три года и с ближайшими родственниками. Хорошо, что я в свое время послушала предупреждение леди Изабель, и убралась с ее пути. Страшно подумать, что она могла сделать с так не вовремя появившимся Генри.

— Вижу, ты в ужасе. Правильно, леди Изабель следует бояться. Она мой самый сильный союзник. В вопросе брака с тобой — тоже.

Я поперхнулась вином, и помахала обеспокоенному Генри рукой. Все в порядке, малыш. У мамы просто слуховые галлюцинации. Под окном кто-то восторженно взвизгнул, и отстраненно я подумала, что следуют нарвать крапивы и выпороть Лиззи за ее непослушание.

— В вопросе чего?

— Почему ты так удивлена? Я не стал бы прикасаться к тебе, если бы не планировал довести дело до конца. Так ты обо мне думала все эти годы — что я воспользовался тобой, зная, что твое положение не позволит против меня и слова сказать?

Я отвернулась. В самые темные моменты были у меня такие мысли. Ведь заявись я в замок крича, что у меня на руках первенец Его Величества — я дальше порога и шагу бы не ступила. Даже стража могла меня выкинуть на улицу, и хорошо, если при том ребенок бы не пострадал.

— Вот какого ты обо мне мнения? Так и знал. С этих пор я буду говорить тебе только правду, ведь даже молчание принесло нам столько лет разлуки. Мария, ты единственная женщина, которую я когда-либо любил. Умоляю, осчастливь меня, и стань моей женой.

Предательское сердце забилось сильно, точно готово было выпрыгнуть из груди. Эдвард не кричал, не угрожал. Эдвард любил меня и готов был вернуть с собой в столицу. Руки дрожали. Было тысячи причин, почему это было невозможно.

— Прошу, не думай о неслучившихся проблемах. Оставь все условности, и посмотри на меня. Это я, тот же человек, что звал себя Джоном. Я влюбился в твое упрямство, в твое чувство справедливости и твои старания. Простая крестьянская девчонка, что не могла ничего изменить — и все же ты прикладывала усилия, шаг за шагом, день за днем, не отступая от своей совести и мечты. Можно ли было смотреть на тебя и не влюбиться? Прежде чем в твои прекрасные локоны, тонкий стан и яркие, словно драгоценные камни, глаза, я влюбился в твоей характер. Я смотрел на тебя и ты давала мне сил идти дальше, даже когда вся страна преследовала меня, и дядя был так близко к моему убийству. Страсть к тебе была не мимолетным чувством — все эти годы я упорно работал над тем, чтобы никто и слова сказать не смел, когда я приведу тебя во дворец, как свою жену. И все эти годы я вспоминал тебя. Не только в момент страсти, но как ты лечила людей в той сгоревшей деревне. Как пела песни и собирала цветы. Как кормила меня совершенно отвратительной едой, последней, что была у тебя самой. Даже твой уход, так ранивший меня вначале, оказался поступком, к которому я не мог не испытывать уважения. Легко положиться на чьи-то власть и богатства, и куда труднее попробовать добиться своей цели самой. Я восхищаюсь тобой, твоей силой, твоей красотой. Именно такой должна быть королева. Скажи, ты думала обо мне хоть немного?

Думала ли я о нем, ну что за глупый вопрос?!

— Каждый раз, смотря на Генри, я вспоминала вас. Я не пожалела. Ни разу.

После откровенных слов Эдварда во мне не осталось сил. Хорошо, что я сидела. Голова кружилась, и я наверняка упала бы. Все это не могло быть правдой. Неужто я травы какой дурманящей испила? Но Эдвард взял мои руки в свои — такие теплые, такие настоящие. И поцеловал, с откровением, как целовал бы руку святой.

— Я знаю, что подвел тебя. Прошу, поверь мне сейчас.

— Я хочу, — тихо призналась я, сжимая его ладони в своих. — Но я не смогу поддерживать тебя. У меня ведь ничего нет.

— К счастью для нас двоих, леди Изабель поддерживает нас и все прекрасно понимает. За эти шесть лет она стала моим самым надежным союзником. И знаешь что самое страшное — другие мои советники даже не видят в ней серьезного оппонента. Считают, что она держится рядом с троном все еще в надежде выйти за меня замуж, а я слишком благодарен ее отцу, чтоб отослать ее с ее ненужными советами.

— Мужчины бывают слепы, — согласилась я. Леди Изабель за наши две короткие встречи произвела впечатление умной и опасной женщины. Недооценивать ее было фатальной ошибкой.

— И глупы. Так что ты решишь? — он нежно дотронулся до моих волос, заправляя за ухо выбившуюся из-под платка ткань. От его прикосновения я вся вспыхнула. Как часто ночами я вспоминала его руки! Он говорил о силе, но правда в том, что я была слабой женщиной.

— Как я могу отказать тебе?

Эдвард улыбнулся.

— Моя бабушка, королева-мать, и леди Изабель четко дали понять, как нелегко отказать требованиям короля. Поэтому я не требую, а умоляю. В Университете открывают новый курс — для женщин. Его спонтирует сама королева-мать. Никто и слова против не посмеет сказать. Ректор Гийом рекомендовал тебя на должность выступающего лектора. По его словам, господин Жак о тебе высокого мнения, и исследования, что он отправлял в столицу, впечатляли господина ректора.

— Что будет с Генри, если я не соглашусь быть твоей женой? — это был вопрос, от которого зависело все. Я любила Джона, и уже наполовину была влюблена в Эдварда. В его слова, наполненные чувствами — они тронули мою тоскующую по любви душу.

— Генри будет моим наследником. Ты знаешь, согласно суду дядя был осужден и ослеплен. Сейчас он в монастыре, других детей у него не будет, а все его дети — девочки. Если ты не хочешь быть со мной, я усыновлю Генри как приемника, и никто не будет знать о его матери, даже если сплетни о моем с ним кровном родстве будут неизбежны.

— Но смогу ли я быть рядом с ним?

— Всегда. Только наш сын станет следующим королем, Мария. Я не отдам страну, которую так люблю, над благополучием которой работаю не покладая рук, чужим людям. Только нашему ребенку.

В моей голове было столько причин отказать. Любой из дворян мог меня уничтожить. Эдвард мог неверно истолковать чувства леди Изабель. Королева-мать пугала одним только именем.

Но Генри с таким интересом смотрел на Эдварда. И он пришел ко мне и просил, а не требовал. Мужчина, которому подчинялась вся страна. И знание это пьянило и пугало. А еще я любила его, и теперь, когда знала, что он любит меня в ответ, любовь эта стала сильнее страхов.

— Я поверю тебе. Но, Эдвард, — и о, как зажглись его глаза, стоило мне назвать его по имени! — прежде всего я лекарь. Знаю, чтоб стоять рядом с тобой, мне придется от много отказаться. Но прошу, оставь мне хотя бы немного свободы.

Эдвард смотрел на меня, словно не мог поверить моему ответу. Встал, привлек к себе, заглядывая в глаза — и чуть кивнула, и он впился в мои губы поцелуем. Словно жаждущий, впервые за шесть лет добравшийся до воды — в нем было столько тоски, столько страсти. Я отвечала, обняв его, притянув в свои объятия.

Как же я врала себе, говоря, что не скучаю! Я любила его. Рядом с Эдвардом я чувствовала себя цельной.

— То есть ты теперь королева? — не вытерпела Лиззи и распахнула створки, перевалившись в окно. — А где корона? Ты не принес корону?

Она нахмурилась, глядя на Эдварда, явно выражая свое неодобрение.

— Да тише ты! — рядом с Лиззи стоял юноша, в котором я с удивлением узнала Пьера из той давней сгоревшей деревни. — Не перебивай Его Величество, он так долго готовился! Ой!

Пьер был так расстроен, так обозлен, когда я видела его в последний раз. Сейчас передо мной стоял статный юноша с доброй улыбкой, совсем не напоминающий того отчаявшегося ребенка.

— Знакомься, моя королева. Это мой оруженосец.

Пьер подтянулся, словно его генералу важному представляли. Лиззи захихикала, а я смотрела на него и думала, как же Этьен был не прав. Забота и любовь помогли мальчику избавиться от мести, не разрушить себя, и вырасти достойным человеком.

— У меня есть короны, — Эдвард, принял упрек Лиззи всерьез. — На любой вкус и цвет. Но сегодня я принес это.

Он достал серьги в виде лилий. Те, что в тот давешний турнир украшали королеву.

— Это моей матушки. Отец подарил ей на свадьбу, и она так любила их. Я поклялся вернуть эти лилии, и теперь они твои по праву.

Дрожащими руками я приняла эти обманчиво простые серьги. Это символ власти, по которому меня узнают сразу, и сбежать уже будет невозможно, не оставив их позади. Я не согнусь под их весом. Я сделала свой выбор, и не отступлю от него.

Эдвард достал из-за заказухи примятый венок из незабудок. Совсем как тот, что я плела когда-то давно в дороге. Его плели аккуратно, но пара своевольных цветов умудрились выскочить. Он помнил! Так же дорожил каждым мигом, проведенным вместе? С каждым его действием я верила, что так оно и было. Когда-то я выбрала себя, думая, что другого пути не существует. Но я повзрослела, и мир перестал быть черно-белым. Я научилась у дядюшке Жака многому, в том числе и доверию. И я хотела доверять Этьену. Когда-то давно одной любви было мало. Но теперь у меня были знания, мое имя было известно. Я могла устроиться везде, прокормить себя и Генри. Я не боялась своей любви. Знала, что это риск. Но теперь мне не казалось, что в знати все лжецы, убийцы и предатели. Меня ранил обман, но, похоже, и Эдварда ранила его беспомощность. Моя жизнь принесла мне покой, но я верила, что рядом с этим человеком смогу обрести счастье. И я готова была рискнуть. Корона из незабудок, старательно, но не слишком аккуратно сделанная, была для меня дороже всех украшений.

— Ты не забыл, — я склонила голову, и он осторожно водрузил мне ее на голову, словно настоящую драгоценность.

— Я помнил о тебе всегда.

Эдвард поцеловал меня. Генри и Лиззи взвизгнули, Пьер покраснел и отвернулся. Малыш подбежал и обнял меня за ноги, а Лиззи от восторга упала в грядку. Из окна доносился голос дядюшки Жака, отчитывавшего ее за безалаберность.

Пахло весной и незабудками. Никогда не думала, что так остро можно ощущать радость от того, что жива.

Конец

Больше книг на сайте — Knigoed.net