Король-Воитель

5 ПРОТИВ ТИГРА

Теперь я шел еще неторопливее, то и дело задерживаясь — то для того, чтобы полюбоваться поляной в джунглях, то чтобы помочь фермеру обмолотить первый урожай риса, снятый в этом году с его чек, то чтобы поесть в деревенской гостинице, приняв во время еды участие в горячем и бессмысленном споре, касавшемся симабуанских обычаев, или истории, или религии, сопровождавшемся бесконечным количеством чашек чая.

Я, словно сухая губка, впитывал в себя после столь долгого отсутствия образ жизни моей родной земли. Но это была только часть всех тех причин, которые подвигли меня совершить такое далекое путешествие, и причем небольшая часть.

Чем ближе я подходил к семейному поместью, тем более значительным представлялся мне вопрос: значит, ты идешь домой, Дамастес?.. И что дальше? Каким же делом ты собираешься заняться? Имелись и другие, как более темные, так и более очевидные вопросы, о которых я даже не хотел вспоминать.

Но в конце концов, уже под конец Сезона Дождей, я вышел на утоптанную проселочную дорогу, пробегавшую через поля к старинному, похожему на крепость зданию, которого я не видел со времени похорон моей матери. Тогда я пребывал в звании первого трибуна императора.

Полевые работы все еще продолжались, и урожаи казались богатыми. Глаз резало лишь то, что в полях работали в основном женщины, дети и согнувшиеся от дряхлости старики, а молодых мужчин здесь было так же мало, как и в других местах. Конечно, притом, что родной сын хозяина возглавлял всю нумантиискую армию, во время войны патриотические настроения в этих местах не могли не подняться на высочайший уровень, и поэтому большая часть мужского населения ушла, чтобы сложить голову под знаменами.

Я все еще слишком часто мысленно возвращался в прошлое и потому заставил себя сосредоточиться на настоящем и будущем, так как мне предстояло жить дальше, и поскольку меня, скорее всего, разыскивали по всей стране с таким жаром, как никого другого, то еще и избегать постоянных опасностей.

Погода стояла очень жаркая, и, вероятно, любой, кто не родился в этих тропических джунглях, должен был страдать, обливаясь потом. Воздух сильно пах пылью и даже немного обжигал легкие, но для меня его вкус и запах были приятнее, чем чистейшая атмосфера горных вершин для кого-нибудь другого.

Главный дом находился в глубине большого сада. Стены были заново выкрашены, и видно было, что к большому зданию сделан ряд пристроек, отчего тот странный архитектурный стиль, которым успел прославиться мой отец, еще более усугубился. Видно было, что за садами хорошо ухаживают, что, впрочем, не оказалось для меня неожиданностью, поскольку большая часть деревьев, которые в нем выращивались, предназначалась не только для красоты, но и для поставки различных специй и экзотических плодов к нашему столу, и хозяева всегда следили за тем, чтобы зебу и замбары не имели возможности поедать наши фрукты.

Я осторожно приоткрыл ворота и сразу же увидел мужчину, который, опустившись на колени, начищал одну из двух стоявших по сторонам дорожки красных резных статуй богини Танис. Он выпрямился, когда я подошел поближе, и я узнал его и с изумлением подумал, что за те годы, что я его не видел, в нем не произошло никаких заметных перемен. Его звали Пето; он еще совсем мальчишкой ушел на войну вместе с моим отцом, был личным слугой Кадала а'Симабу и безупречно выполнял свои обязанности даже во время последней кровавой битвы в Тьеполо, где мой отец потерял ногу.

С тех пор он всегда жил вместе с нами, был главным дворецким нашего семейства и пользовался уважением не только за то, что всегда мог дать хороший совет, но и за великое умение держать язык за зубами, когда советы не требовались.

— Пето, — сказал я, — ты оставил пятнышко под подбородком Танис.

Он поднялся с колен, и я понял, что время все же сказалось на нем, как и на всех нас.

— Дамастес, — торжественно произнес он, — я знал, что они не смогут ни убить тебя, ни удержать взаперти.

А потом на его глаза набежали слезы, и на мои тоже, я оказался в его объятиях и осознал, что на самом деле вернулся домой.

Естественно, поднялся большой крик; все бурно радовались моему возвращению, меня пичкали наилучшими деликатесами, какие только нашлись в имении, и предоставили мне самую удобную из гостевых комнат.

Касса, младшая из моих сестер, все так же жила в этом доме вместе со своим мужем. Мангашей, который числился сержантом в ополчении Симабу и после смерти моих родителей управлял всем имуществом семейства. Касса от радости плакала навзрыд и порывалась созвать на праздник гостей со всех близких и дальних окрестностей.

Я увидел, что Мангаша несколько настороженно взглянул на меня, прежде чем остановить жену.

— Не забывай, моя безумная сестра, что я дезертир, — сказал я. — Давай не будем широко объявлять о моем присутствии до тех пор, пока не станет ясно, как пойдут дела.

Она назвала меня дураком, сказала, что никто в Симабу не станет доносить на меня, но тем не менее, похоже, отказалось от своей затеи и лишь отправила посыльных за двумя другими моими сестрами и их мужьями, а затем принялась расспрашивать, что мне нужно и чего я хочу.

— Полотенце, — ответил я, — и одежду, которая не воняла бы потом и дорожной пылью. — А также кровью и смертью, добавил я про себя, но не произнес этих слов вслух.

Как ни странно, немедленно нашлись легкие полотняные штаны и рубашки, сохранившиеся здесь с моего последнего посещения. Я взял одежду, полотенце и мыло и направился к тому прудику на краю джунглей, о котором столько мечтал все последнее время.

Он оказался меньше, чем представлялся мне по воспоминаниям, но оставался все таким же прохладным, зеленым и влекущим. Я сорвал с себя дорожную одежду, бросил ее, чтобы потом сжечь, нырнул и погрузился в глубинный полумрак, где время остановилось с тех пор, как я плавал там ребенком, радовавшимся тому миру, который открывается перед ним.

Но когда я вынырнул на поверхность, все оказалось таким же, как и прежде, если не считать слуги, державшего в руках покрытый для охлаждения мокрым полотном графин с моим любимым лаймовым напитком и большой стакан. Я залпом выпил стакан, затем еще один, влез на камень, тщательно намылился, смыл с себя мыло, еще раз намылился, снова окунулся и наконец, в очередной раз содрав с себя грязь, решил, что, пожалуй, меня можно считать чистым — впервые, как мне показалось, за это столетие.

Я плавал на спине, и голова, грудь, член и пальцы ног торчали из воды, а я смотрел на небо, которое было здесь самым синий во всей Нумантии, а течение от маленького водопада, который наполнял пруд, поворачивало и крутило меня, как сухой листок. Мои мысли стремились улететь куда-то вдаль, но я не позволил себе окончательно расслабиться. Предстоял вечер, к которому следовало подготовиться.

Столовая была освещена множеством свечей счастья; они были заколдованы легким волшебством, благодаря которому цвет их пламени и запахи были столь же разнообразными, как и воск, из которого они были отлиты.

Все казались счастливыми, то и дело проливались слезы, и никто не говорил о будущем или о прошлом. Вокруг толпились дети, и было ясно, что моему роду не угрожает опасность внезапно угаснуть.

Угощение было изумительным, и я с горьким юмором подумал о том, что иногда жизнь беглеца бывает не так уж плоха: на долгом пути мне довелось съесть немало прекрасных блюд, так что я мог бы написать трактат о праздничных столах на тропическом севере Нумантии, а потом с этой книгой в мешке отправиться голодать в Майсир или жевать нумантийскую тюремную еду.

К столу были поданы куриный паштет, приправленный множеством дикорастущих трав, креветки в кисло-сладком соусе, ананасовый суп, овощи со специями, утка, жаренная с медом, имбирем и соусом из дикой сливы, блинчики из зеленого лука, ароматные бобы и баклажаны, а на десерт отварные коренья лотоса с кислым и сладким рисом.

Сидевшие за столом пили отличное выдержанное вино, а я наслаждался свежеприготовленным апельсиновым соком.

В конце концов было покончено с последней переменой, детей увели, а стол накрыли чистой скатертью. Я попросил Мангашу закрыть двери и удостовериться в том, что слуги не подслушивают нас. В комнате было тихо, и все выжидательно смотрели на меня.

Мой план состоял в том, чтобы воспользоваться моментом и ошеломить всех, и именно так я и поступил.

— Я хочу поблагодарить вас за прием. Это было все — и даже больше того, — о чем я мечтал на протяжении долгих месяцев в аду, который именуется Майсиром, а потом в моей тюрьме на острове.

Произнеся слово «тюрьма», я взглянул на Траптейна и заметил, что он нервно поежился. Я никогда не испытывал к нему теплого чувства, невзирая даже на то, что на первый взгляд он мог показаться очаровательным: немного тяжеловатый, но всегда бодрый, с приветливой улыбкой, не сходившей с круглого лица. Возможно, причиной этого было то, что я увидел, как он перестал улыбаться, когда во время похорон моей матери понял, что не станет единоличным наследником всех родовых земель.

— Вы мои друзья, мои любимые люди, и я знаю, что, послав вас мне, Ирису тем самым выказал свое благоволение. Однако у нас существуют довольно серьезные трудности, которые необходимо обсудить. Я очень хорошо знаю, какие проблемы может повлечь за собой мое присутствие.

Тут меня прервали выкрики: «Нет!», «Никаких проблем не будет!», «Давайте не будем говорить о плохом!» Я подождал, пока все немного успокоятся.

— Как бы ни хотелось избежать этой темы, мы не можем закрывать на нее глаза, — продолжил я. — Давайте беспристрастно взглянем на мое положение. Меня разыскивает Великий Совет в Никее. Прежде чем сбежать, я убил предводителя их подлых миротворцев и точно знаю, что они хотят отомстить за это. Они также очень боятся, как бы я не вернулся на службу к бывшему императору Тенедосу.

Я подумал, не сообщить ли родственникам о том, как фантом императора посетил меня, и решил не делать этого. Репутация Тенедоса и так было достаточно устрашающей.

— Я хочу сказать вам под строжайшим секретом, что мне уже предлагали возвратиться к нему. Он пытается заново собрать свою армию, где-то южнее наших мест, неподалеку от побережья, а затем двинется против Никеи и попытается вернуть себе трон. Я скажу вам еще кое-что, о чем никто пока не знает, и прошу тоже держать это в тайне.

Кивки, возгласы и чуть ли не негодующий голос одной из сестер:

— Мы никогда ни с кем не говорим о семейных делах!

— Еще раз благодарю вас. Я решил, что не стану бороться ни на одной из сторон. Я видел достаточно кровопролития, достаточно бедствий. С этих пор я буду вести жизнь частного человека, не более того, и тревожиться только о людях, непосредственно связанных со мной, о тех людях, которые сидят сейчас за этим столом. Я знаю, что в Нумантии нет и не будет никакого мира, пока Тенедос остается в живых. И опасаться нужно не только Великого Совета, но и майсирского короля.

— А что же нам делать? — спросил Дариал, муж Анадир. Он был заместителем деревенского старосты: маленький лысеющий человек, который всегда казался встревоженным.

— Если честно, то не знаю, — ответил я. — Постараться убраться с опасного пути. Когда тигры дерутся между собой, кролики должны прятаться.

— А это нам удастся? — спросила Анадир.

— Я и этого не знаю. Насколько мне известно, Симабу остается лояльной к правительству Никеи, по край ней мере пока что. Мы находимся в стороне и не обладаем никакими значительными ресурсами, на которые у противников могли бы разгореться глаза: ни людьми, из которых можно сделать солдат, ни железом для их мечей, ни продовольствием для ведения военных действий. Возможно, армии при своем передвижении не затронут Симабу, как это случалось до сих пор. Мы можем только молить Вахана, Ирису и Таниса сохранить мир на нашей земле. Но это заставляет меня вновь вернуться к нашей проблеме. Я не хочу делать ничего такого, что могло бы нарушить ваш покой, и думаю, что лучше всего будет, если я стану жить отдельно от вас и, насколько возможно, держаться в стороне от любых деловых операций семейства.

Траптейн едва слышно облегченно вздохнул, зато Касса тут же взвилась:

— Это полная чушь! Мы не собираемся прогонять тебя, брат!

— Конечно, — согласился я. — Я вовсе так не считаю. Но я не вижу ничего сложного в том, чтобы жить здесь, оставаясь в то же время почти незаметным.

— Каким же образом? — Это была Анадир, которая ко всему подходила с практической точки зрения.

— Я знаю пригодное для жилья место, о котором очень мало кому известно, — сказал я.

Мои сестры задумались, а потом Анадир воскликнула:

— Та старая хижина, которую отец подарил тебе, когда был еще мальчиком?

— Именно, — согласился я. — Она, по-видимому, все еще не развалилась, а мне ничего больше не требуется.

— Ты не можешь жить в такой лачуге! — вскипела Джерица. — Это будет позор для всех нас! Прославленный генерал, трибун, наш единственный брат…

— Джерица, — спокойно ответил я, — эта лачуга — единственное собственное жилище, которое я имел за всю свою солдатскую жизнь. Во дворцах, которые дарил мне император, я почти не бывал. Мне гораздо привычнее неровная глина вместо кровати и небо вместо крыши. И не волнуйтесь насчет позора. Помните, что мы не собираемся никому рассказывать о том, что я здесь.

— Люди много болтают, — цинично заметил Траптейн.

— Конечно, — согласился я, — и, естественно, будут болтать между собой и обо мне. Но если мы все будем заодно, то они будут переговариваться шепотом и знать, что то, о чем они болтают здесь, не следует знать чужим. Кроме того, все они симабуанцы, а с каких это пор наши земляки разучились хранить тайны?

Эти слова вызвали улыбки кое у кого из окружающих. Те, кто усмехался, были, конечно, правы. У нас даже была поговорка: три человека могут сохранить тайну, если двое из них мертвецы.

— Но как ты собираешься проводить время? — осведомилась Касса.

— А ведь действительно хороший вопрос, — подхватил Дариал. — Насколько я тебя знаю, ты не согласишься просто сидеть и околачивать… ну, что ты там привык околачивать.

— Вы правы, вопрос хороший, — согласился я. — Я отвечу на него, когда подойдет время.

Долго ждать мне не пришлось.

Но сначала требовалось привести мой дом в порядок. Маленькое бунгало было подарено мне отцом, несмотря на сетования матери и сестер, и мне было приказано поддерживать там такой же порядок, как в казарме, что я и делал. Этот скромный домик оказался наилучшим из всех подарков, которые мне когда-либо делали, ибо здесь я вкусил радость одиночества и впервые начал постигать, что такое ответственность.

Я с удовольствием отмывал этот двухкомнатный домишко с выцветшими на солнце стенами, латал прохудившуюся кое-где крышу и заново укреплял перекосившуюся тяжелую дощатую дверь.

Хижина находилась на окраине поместья; прямо за ней начинались джунгли. Я притащил туда удобную прочную кровать, достаточно широкую для двоих, поскольку хорошо помнил девушек с фермы, которые приходили сюда после наступления темноты, посмеиваясь, что они оказываются первыми из тех, кому выпало обучить сына своего хозяина тем играм, в которые Джаен завещала играть людям. На одной стене я повесил карту Нумантии, на другой живописный набросок, изображавший битву при Тьеполо, и взял наугад охапку книг из семейной библиотеки.

Еще я забрал из главного дома старый меч моего отца. Именно с ним мне удалось освоить лучший из стилей боя и даже достичь в нем мастерства: обоюдоострое оружие с простой гардой и эфесом, с рукоятью, обмотанной акульей шкурой, чтобы не скользила в окровавленной руке. Я наточил клинок камнем, порошком натер так, что лезвия стали острыми как бритва, а потом повесил его в ножнах на стену, чтобы легко было дотянуться. Вбив два крюка ниже уровня кровати с дальней стороны, я повесил на них меч Салопа. Место для кинжала Перака было выбрано рядом с дверью. На дверной наличник я положил свой железный кастет.

Я не мог позволить застать себя врасплох и тем более захватить живым, если кто-нибудь решит напасть на меня.

Еще у меня было чувство, что я чего-то дожидаюсь и это должно вскоре случиться.

В ожидании я придерживался следующего графика: просыпался с рассветом, пробегал две или больше лиг по тропинкам в джунглях, после пробежки плавал, а затем завтракал водой и фруктами. Потом я изучал мои книги — занятие, которое я всегда ненавидел, так как мой разум никак не желал усваивать знания, которые хранили сухие пыльные страницы. Но это приходилось делать, так как я понимал, что мозг тоже может прийти в негодность, если не давать ему нагрузку.

Потом я немного ел в полдень, после чего или гулял, или ездил верхом. При жизни отца у нас всегда были лошади прекрасных кровей, но сейчас, похоже, мало кого интересовала верховая езда, и поэтому наши скакуны не столько ходили под седлом, сколько возили телеги и повозки. Я вспомнил о моих замечательных лошадях, Лукане и Кролике, которых я оставил в Никее, когда уезжал в Майсир, и понадеялся, что они достались хорошим хозяевам и теперь пасутся на тучных пастбищах, наслаждаясь мирной старостью.

После прогулки я занимался тем или другим из проектов, которые вызвали такое неодобрение у Мангаши, когда он впервые услышал о них от меня. Это была расчистка леса и дикорастущих плодовых кустарников, а также осушение и очистка занесенного илом рыболовного садка. Этими работами я занимался в одиночку или с помощью двух-трех доверенных слуг.

Обедал я, как правило, в обществе того или иного из родственников, затем мы немного беседовали, после чего я рано ложился спать.

Порой я принимал посетителей. Это мог быть кто-нибудь из хорошо знакомых и пользующихся доверием местных волшебников, желавших узнать все, что я был в состоянии вспомнить о великих колдовских подвигах Тенедоса, или же пара деревенских мужиков, с которыми я вместе рос, желавших, чтобы я порассказал им о событиях во внешнем мире, тогда как мне хотелось послушать их рассказы о спокойной сельской жизни; дважды ко мне приходила одна из местных девиц, чтобы пригласить на прогулку при луне, хотя мы с ней ни разу так и не отошли на приличное расстояние от дома.

Порой я ходил на охоту. В эти дни я поднимался задолго до рассвета и обычно к полудню уже имел добычу. Я охотился на замбаров, кабанов, а однажды уложил небольшого медведя, повадившегося травить у нас посевы. Иногда я приносил свою добычу на кухню усадьбы, сам свежевал и потрошил ее и передавал шеф-повару, а в иных случаях отдавал животных первому же попавшемуся крестьянину, для семьи которого свежая дичь была настоящим пиром. Это не было чистым альтруизмом — люди, которых я кормил, не только вряд ли станут во всеуслышание рассказывать о моем присутствии в поместье, но и почти наверняка поднимут тревогу, если увидят в наших местах каких-нибудь незнакомцев.

А потом я услышал о тигре.

Это был людоед. К счастью, он обитал далеко от нашего поместья, на расстоянии трех лиг от него. Он убил фермера, который поздно вечером искал в лесу заблудившегося теленка, затем двух женщин, собиравших хворост в той части леса, где тигры всегда любили отдыхать днем, и, наконец, наиболее жестоко и средь бела дня — маленькую девочку, игравшую позади хижины своих родителей.

Половина крестьян этой деревни решила не откладывая устроить охоту на это животное; другая половина была уверена, что это демон, а не существо из реального мира и потому убить его невозможно. Более храбрая половина все же убедила своих более осторожных товарищей. Мужчины, вооруженные косами и цепами, вытянулись в цепочку и принялись прочесывать лес.

Они нашли тигра — вернее, это он нашел их, появившись словно ниоткуда и свалив наземь одного из охотников, а затем, прежде чем другие успели замахнуться своим оружием, убил его соседа, перепрыгнул через головы крестьян и исчез.

Теперь стало совершенно ясно: существо было не от мира сего, так что сельским жителям не оставалось ничего иного, как забиться в хижины и просить богиню Земли Джакини и своих богов ниспослать им избавление.

Я услышал об убийствах два дня спустя и почувствовал, что мое сердце забилось немного тревожнее, так как я ощутил себя тем самым мальчиком, ехавшим на тигре, которому предстояло одичать и наброситься на меня.

Возможно, подошло время еще раз проверить, не лишили ли меня боги своего расположения.

Я взял копья, лук, стрелы и двух заслуживающих доверия слуг и отправился в пострадавшую деревню.

На испуганные стоны о демонах я не обратил никакого внимания, зато потребовал, чтобы мне указали место последних убийств.

Обитатели деревни наотрез отказались заходить в лес. Они со слезами убеждали меня, что для них это означало бы чуть ли не верную смерть, зато я в этот день, когда то выглядывало солнце, то начинал моросить дождь, не чувствовал никакой опасности. Скоро я нашел прогалину и на ней останки тел двоих мужчин. От них оставалось уже не очень много: тигр возвращался сюда еще раз, а потом за то, что он не доел, взялись стервятники. Я велел своему слуге завернуть руку и ногу, чтобы отнести их в деревню для церемонии похорон, а сам принялся исследовать следы. Я нашел и лежку тигра, и путь, которым он подбирался к своим врагам.

Судя по следам на мягком грунте, это было молодое животное, вероятно самец, причем отпечатки одной лапы, как я и ожидал, оказались заметно крупнее остальных. Я возвратился в деревню, купил вола и пригнал его на ту самую прогалину в лесу. В течение трех ночей его испуганное мычание не давало никому в лесу уснуть, а на четвертую ночь на поляну пришел тигр.

Я сидел в засаде на дереве футах в десяти выше вола и вогнал копье со стальным острием прямо под лопатку тигру, которого было прекрасно видно в ярком свете луны, когда зверь на мгновение присел, прежде чем броситься на свою жертву.

Он лишь один раз взвыл, повалился на бок, выпустил когти, словно пытаясь дотянуться до меня, а затем умер. Я воткнул второе копье ему в живот, подождал, пока не удостоверился в том, что он не притворяется мертвым, и лишь потом спустился с дерева. Я осмотрел труп тигра и сразу обратил внимание на распухшую лапу, в которой торчал обломок иглы дикобраза, опрометчиво прибитого хищником. Ранка воспалилась, началось сильное нагноение, из-за которого животное потеряло способность охотиться на обычную добычу.

Вол, против моего (и, видимо, своего) ожидания, остался жив и невредим. Я выбрался из леса и крикнул жителям деревни, что их беды закончились. Они высыпали наружу, размахивая зажженными факелами, возносили молитвы за мое здоровье и даже предлагали мне те небольшие деньги, которые у них имелись.

Я, конечно, отказался, велел им взять на память тигриную шкуру, а в награду за оказанную в эту ночь услугу попросил, чтобы волу позволили жить, пока он сам не умрет от старости, и ухаживать за ним в память о тех, кого убил тигр.

Несмотря на поздний час, крестьяне собрали все лучшее, что у них было, и устроили пир в мою честь. Я охотно ел тушенную с чабрецом чечевицу, делал вид, что пригубливаю их самодельное рисовое вино, и смотрел на ликующие танцы под удары бубна и свист деревянных свирелей.

В конце концов меня стало клонить ко сну, я поблагодарил хозяев за гостеприимство и отправился в отведенную мне хижину. Раньше она принадлежала одному из тех людей, кого убил тигр.

Спустя немного времени в дверях появилась молодая девушка, которая, как я заметил еще во время пира, не сводила с меня глаз, и спросила, не желаю ли я, чтобы она составила мне компанию.

После того как мы закончили любить друг друга и она уснула, положив голову мне на руку, я подумал о последних нескольких днях и о том, насколько я доволен тем, как они прошли. Возможно, это был последний подарок тигра: он показал мне, что защита слабых от врагов приносит достаточно удовлетворения.

Еще я подумал обо всей Симабу, для которой одну из самых больших проблем представляют звери-людоеды — хищники из семейства кошачьих и иногда горные медведи, — главным образом потому, что полудикие племена, обитающие в глубине джунглей, считают, что воздают почести своим богам-животным, когда оставляют в чаще им на растерзание своих слабых, больных и старых людей. Животные привыкают к подобной легкой добыче, а позднее они становятся настоящими мастерами этой простой охоты, во время которой никогда не остаются без пищи.

Эти кошки — иногда тигры, но чаще леопарды — просто терроризируют Симабу. Легко поверить, что имеешь дело с демонами, поскольку некоторые из них убивают по семь или восемь сотен мужчин, женщин и детей, опустошая целые районы.

Очистка моей земли от них была бы той самой задачей, подумал я, уже погружаясь в сон, которая вполне подошла бы для бывшего первого трибуна, беглеца и убийцы. Потом я повернулся на бок и обнял девушку рукой. Она что-то промурлыкала, не просыпаясь, придвинулась ко мне поближе, а затем я уснул.

С головой, полной планов, я, пустив коня легкой рысью, возвращался в поместье.

Примерно в миле от него меня остановил слуга. Он сообщил, что Мангаша поставил его и еще целую дюжину слуг на всех дорогах, чтобы я не смог проскочить мимо и обязательно получил предупреждение.

Меня дожидались мужчина и женщина, прибывшие с большим конным эскортом.