Король снов

1

— Это как раз то, что мы ищем, — объявил скандар Садвик Горн. Он остановился рядом с краем обрыва и, резко взмахнув левой нижней рукой, указал куда-то вниз по склону. Они наконец добрались до перевала горного хребта. Скалы здесь представляли собой каменное крошево, так что дорога, по которой они начали свой путь, превратилась в труднопроходимую тропу, покрытую зеленоватой щебенкой с острыми краями. Прямо отсюда начинался крутой спуск в долину, покрытую обильной растительностью. — Вот она, крепость Ворсинар, прямо под нами! Чем еще она может быть, как не гнездом мятежников? В это время года ее запросто можно спалить дотла.

— Дай я взгляну, — предложил юный Тастейн. — У меня глаза получше.

Он нетерпеливо потянулся к подзорной трубе, которую Садвик Горн держал во второй нижней руке.

Это было ошибкой. Садвик Горн все время третировал мальчишку, и сейчас тот предоставил ему еще одну возможность. Огромный скандар, на два с лишним фута выше ростом, чем Тастейн, быстро переложил трубу в верхнюю руку и с тяжеловесной веселостью помахал ею над головой.

— Ну-ка, попрыгай, парень, попрыгай! — выкрикнул он, злобно ухмыляясь и демонстрируя крупные кривые зубы. — Что, не хочешь?

Тастейн почувствовал, как вспыхнули от гнева щеки.

— Хватит валять дурака! Дай мне эту штуку, ты, безмозглый четверорукий ублюдок!

— Что ты сказал? Я ублюдок? Ну-ка, повтори! — волосатое лицо скандара потемнело. Он перехватил подзорную трубу, как дубинку, и угрожающе размахивал ею. — Давай, повтори еще разок, и я дам тебе такого пинка, что ты улетишь до самой Ни-мойи.

Глаза Тастейна вспыхнули.

— Ублюдок! Ублюдок! — громко и четко повторил он. — Подойди и дай, если сможешь.

Белокожий и стройный Тастейн в свои шестнадцать лет бегал так быстро, что мог бы обогнать и билантуна. Это было первое важное задание за все недолгое время его службы у Пяти правителей Зимроэля, а скандар неизвестно почему выбрал его в качестве личного врага. Постоянные жестокие насмешки Садвика Горна в конце концов довели юношу до настоящей ярости. Первые три дня, почти с самого момента выхода из границ владений Пяти правителей и на протяжении всего многомильного пути на юго-восток, в глубь территории, контролируемой мятежниками, Тастейн подавлял ее, но сейчас он больше не мог сдерживаться.

— Ты меня сначала поймай. Я могу хоть целый день нарезать круги вокруг тебя, и ты это отлично знаешь. Ну, давай, Садвик Горн, куча пыльной грязной шерсти!

Скандар взревел и с громким топотом кинулся вперед. Но Тастейн не стал убегать. Он проворно отскочил на несколько ярдов назад, нагнулся, молниеносным движением подхватил из-под ног полную горсть камней и отвел руку назад, готовый в любое мгновение швырнуть их в лицо Садвику Горну. Юноша стиснул кулак с такой силой, что чувствовал, как острые грани прорезают кожу ладони. Такими запросто можно выбить глаза, решил он.

Садвик Горн, очевидно, подумал о том же самом. Он резко остановился, и вид у него был одновременно и взбешенный, и растерянный. Оба уставились в глаза друг другу, не решаясь пошевелиться.

— Ну, давай! — повторил Тастейн, насмешливо глядя на скандара. — Еще шаг. Один малюсенький шажок. — Он покачивал расслабленной перед броском отведенной назад рукой с зажатыми в горсти камнями.

Красноватые глаза скандара от ярости рдели, как угли. Из широченной груди вырывался басовитый, чуть дрожащий звук, напоминавший клокотание готового к извержению вулкана. Все четыре мощные руки, растопыренные в стороны, тряслись от еле сдерживаемого гнева. Но он не двигался с места.

К тому времени другие разведчики обратили внимание на происходящее. Тастейн краем глаза видел, как они появлялись справа и слева, забирая ссорящихся в полукольцо, ограниченное обрывом, замечал блеск любопытных глаз, слышал взволнованное хихиканье. Скандара никто не любил, но Тастейн сомневался, что кто-нибудь из этих людей сочувственно отнесется и к нему — слишком он молод, неопытен, слишком красив. Скорее всего, большинство сойдется во мнении, что легкая взбучка пойдет ему только на пользу, — пусть, мол, как и все они когда-то, испытает на практике, что жизнь не мед.

— Ну, парень, — послышался резкий голос Гамбрунда, круглолицего пилиплокца, всю левую сторону лица которого пересекал ярко-лиловый шрам. Поговаривали, что его изуродовал граф Мандралиска за какую-то оплошность, допущенную во время охоты на гихорнов. Кое-кто, однако, утверждал, что его спьяну рубанул лорд Гавиниус, хотя лорд Гавиниус никогда не бывал трезвым. — Что стоишь? Кидай! Вышиби его паршивые зенки!

— Кидай! — подхватил кто-то еще. — Покажи этой грязной обезьяне-переростку как это у нас делается. Пусть обходится без глаз!

Это было бы очень глупо, подумал Тастейн. Если уж бросать камни, зажатые в руке, то нужно сделать это так, чтобы ослепить Садвика Горна первым же броском, иначе скандар, скорее всего, убьет его на месте. Но если он ослепит Садвика Горна, то граф, конечно, строго накажет его за это — вполне возможно, ослепит его самого. А если он просто отбросит камни в сторону, то ему нужно будет немедленно бежать прочь, причем очень быстро, потому что если Садвик Горн поймает его, то измолотит своими пудовыми кулачищами до полусмерти; с другой стороны, если он побежит, все станут называть его трусом. Ни то ни другое не годилось. Как же он умудрился попасть в такое дурацкое положение? И каким образом из него выйти?

Он всей душой желал, чтобы кто-нибудь его спас. И спасение пришло всего мгновением позже.

— Ну-ка, прекратите, вы, двое, — раздался повелительный голос в нескольких шагах за спиной Тастейна. Это был Крискантой Ваз, худощавый, широкоплечий, с седеющей бородой человек из Ни-мойи. Он был старше всех в отряде — на вид ему можно было дать лет сорок или чуть больше. И еще он, один из немногих, относился к Тастейну с симпатией. Именно Крискантой Ваз включил его в отряд там, в Горвенаре на Зимре, откуда отправилась в путь экспедиция. Он вышел вперед и остановился между Тастейном и скандаром с такой брезгливой гримасой, будто заметил, что наступил на кучку дерьма. — Парень, брось свои камни! — Крискантой Ваз сопроводил свои слова нетерпеливым жестом. Тастейн мгновенно разжал кулак, и камни посыпались наземь. — Если бы граф Мандралиска увидел, чем вы тут занимаетесь, то приказал бы прибить вас обоих гвоздями к деревьям и содрать кожу с живых. Вы тратите впустую драгоценное время. Идиоты, разве вы забыли, что мы должны выполнить задание?

— Я просто попросил у него подзорную трубу, — мрачно произнес Тастейн. — Это что, поступок идиота?

— Дай ему трубу, — приказал Крискантой Ваз скандару. — Такие игры — большая глупость, а здесь и сейчас — вдвойне опасная глупость. Вы что, считаете, что правитель Ворсинара не выставил дозоры на холмах? Каждое лишнее мгновение, проведенное в этих местах, грозит нам опасностью.

Гигантский скандар с яростной гримасой на лице протянул трубу. Он смотрел на Тастейна с негодованием, и его взгляд ясно говорил, что они еще встретятся, и к тому же достаточно скоро.

Тастейн постарался не обращать на это внимания. Не задумываясь, он повернулся спиной к Садвику Горну, подошел к самому краю обрыва, поерзал ногами, чтобы встать поустойчивее, наклонился вперед, насколько хватило духу, и поднес окуляр к глазу. Лежащий перед ним склон и расстилавшаяся чуть дальше долина оказались как на ладони и обрели множество деталей.

Здесь только начиналась осень, и день стоял жаркий и душный. Долгий сухой сезон — таким было лето в глубине Зимроэля — еще не закончился, и холм был покрыт густой шапкой высокой желтовато-коричневой травы. Это была особая трава, поражавшая своим ярким глянцевым блеском; казалось, будто какой-то искусный ремесленник специально сделал ее для украшения склона. Стебли с длинными сверкающими листьями тяжело сгибались под тяжестью колосьев с семенами, и теплый южный ветер заставлял весь луг слегка волноваться, словно по склону сбегала, играя, широкая река яркого золота.

Склон, спускавшийся вниз широкими уступами, казался совсем гладким, лишь кое-где его плавность нарушалась большими корявыми черными валунами, торчавшими из травы, словно зубы дракона. Тастейн ясно разглядел гладкого коротконогого хелгибора, целеустремленно проползавшего через траву в сотне ярдов ниже. Пушистая зеленая голова зверька уже была приподнята для броска, а изогнутые клыки обнажены. Пухлый синий вриммет, ничего не подозревающая добыча хелгибора, пощипывал траву. Пожалуй, не успеешь сосчитать до двух, как он дождется очень больших неприятностей. Но замка мятежного владетеля Тастейн не видел; в первые мгновения он не видел вообще ничего, заслуживавшего внимания, хотя у него в руках была подзорная труба, да и собственное зрение на самом деле было очень острым.

Затем он чуть-чуть повел трубой к западу, и в поле зрения оказалась уютно устроившаяся в глубокой складке долины крепость — продолговатое и приземистое изогнутое серое сооружение, словно темный шрам на желтовато-коричневом поле. Ему показалось, что нижняя часть строения — примерно по пояс человеку или немного ниже — сложена из камня, но все, что располагалось выше цоколя, было выстроено из бревен и покрыто пологой соломенной крышей.

— Да, это крепость, никакого сомнения, — сказал Тастейн, не отрываясь от подзорной трубы.

Садвик Горн был прав. В период сухого сезона поджечь крепость не составляло никакого труда. Достаточно бросить на крышу три-четыре головешки, и она мгновенно запылает, искры полетят на некошеную высохшую траву, плотно обступившую строения, и торчащие поблизости кусты с маслянистым соком. Вот тогда начнется ад. Не пройдет и десяти минут, как лорд Ворсинар и все его люди отлично изжарятся заживо.

— Видишь часовых? — спросил Крискантой Ваз.

— Нет. Никого. Наверное, все внутри. Хотя… постойте… да, кто-то есть!

Из-за угла здания к центру объектива поплыла странная — очень тонкая и необычно удлиненная — фигура. Человек приостановился и посмотрел вверх — как показалось Тастейну, прямо на него. Тастейн торопливо плюхнулся на живот и яростно замахал рукой, призывая своих спутников отойти от края обрыва. Затем снова поднес трубу к глазу. Осторожно выдвинул ее. Человек шел дальше. Может быть, он все же ничего не заметил.

Было в его движениях что-то очень непривычное. Раскачивающаяся походка, необыкновенная гибкость. И странное лицо — Тастейн никогда еще не видел такого. Человек казался сверхъестественно гибким, эластичным. Словно это… неужели такое возможно?..

Тастейн зажмурил левый глаз и стал напряженно всматриваться правым.

Да. По спине Тастейна пробежал холодок Это был метаморф. Совершенно точно — метаморф. Он был уверен в этом, хотя никогда еще не видел ни одного, поскольку всю свою недолгую жизнь провел в северном Зимроэле, где метаморфов практически не бывало. Здесь их считали едва ли не легендарными существами.

Теперь у него впервые появилась возможность как следует рассмотреть метаморфа. Тастейн получше навел резкость и благодаря этому мог безошибочно разглядеть зеленоватый оттенок кожи, почти безгубый рот, казавшийся всего лишь разрезом в коже лица, выступающие скулы, чуть заметную пуговку носа. И лук, висевший за спиной существа, был, конечно, сделан меняющим форму для себя — какое-то несерьезное, даже на вид очень гибкое оружие из какой-то тонкой лозы, зато как нельзя лучше подходящее для существа, которое могло в считанные мгновения превратиться в точное подобие едва ли не любого из разумных или не обладающих разумом обитателей Маджипура.

Невероятно! Даже обходящие дозором крепость демоны из преисподней не смогли бы удивить его до такой степени. Как осмелился кто-то, пусть даже восставший против своих законных сеньоров, вступить в союз с метаморфами? Тесные отношения с этими таинственными аборигенами планеты были нарушением всех законов и приличий. Нет, подумал Тастейн, это более чем незаконно. Это чудовищно!

— Там меняющий форму, — громким шепотом, не оборачиваясь, сообщил Тастейн. — Я вижу, как он проходит прямо перед домом. А это значит, что доходившие до нас слухи верны. У лорда Ворсинара союз с ними!

— Как ты думаешь, он заметил тебя? — спросил Крискантой Ваз.

— Сомневаюсь.

— Отлично. А теперь убирайся с обрыва, пока он тебя не углядел.

Тастейн, не поднимаясь на ноги, отполз назад и выпрямился, лишь когда убедился, что обрыв загораживает его от любого взгляда снизу. Первое, что он увидел, подняв голову, был пылающий холодной ненавистью неподвижный взгляд Садвика Горна, но Садвик Горн мало интересовал его сейчас. Перед ним стояла задача, которую обязательно следовало выполнить.

2

Утро в Замке. Яркий золотисто-зеленый солнечный свет озарил большую комнату, находившуюся на самой вершине Башни лорда Трайма — официальной резиденции короналя и его супруги. Сначала он пробежал по стене, а потом хлынул ослепительным потоком, затопив всю роскошную большую спальню со стенами из огромных отполированных блоков гранита теплого цвета, поверх которых висели прекрасные златотканые гобелены, и леди Вараиль проснулась.

Замок.

Весь мир знал, что это такое. Если кто-то произносил слово «Замок» то речь могла идти только о Замке лорда Престимиона, как люди называли его уже двадцать лет. А до того он именовался Замком лорда Конфалюма, а еще раньше — замком лорда Пранкипина… и так далее, и так далее… в загадочное, туманное прошлое — Замок лорда Гуаделума, Замок лорда Пинитора, Замок лорда Крифона, Замок лорда Трайма, Замок лорда Дизимаула… Можно было называть одного за другим всех короналей, правивших Маджипуром на протяжении бесконечного множества сменявших друг друга столетий, из которых слагалась история планеты, великих короналей, известных короналей и таких короналей, чьи имена и деяния исчезли в этом тумане… Начиная с полумифического основателя Замка лорда Стиамота, жившего семьдесят столетий тому назад, каждый монарх на длительное или короткое время своего правления давал Замку свое имя. Но сейчас это был Замок лорда короналя Престимиона и его жены леди Вараиль.

Время правления Престимиона близилось к концу. Не сегодня-завтра — в этом уже не могло быть никаких сомнений — Замок перейдет во владение лорда Деккерета. Вараиль точно знала это.

Но пусть этот день еще немного задержится, молилась она про себя.

Она любила Замок. Она провела полжизни в этом неимоверно сложном сооружении, которое взгромоздилось на самую вершину тридцатимильного шипа, торчавшего из бока гигантской планеты, и насчитывало по меньшей мере тридцать тысяч различных помещений. Это был ее дом. Она не имела ни малейшего желания покинуть его, но знала, что будет вынуждена это сделать в тот самый день, когда лорд Престимион в звании понтифекса взойдет на старший трон, а Деккерет сменит его в качестве короналя.

Этим утром Престимион отсутствовал. Он находился в одном из городов Замковой горы, то ли инспектируя вновь построенную дамбу, то ли возводя в должность нового герцога, то ли выполняя еще какую-то из бесконечного множества обязанностей короналя — леди Вараиль была не в состоянии вспомнить, какой на сей раз была причина его поездки, — и поэтому она проснулась одна в огромной королевской кровати, что, как ей казалось, случалось в последнее время слишком уж часто. Она не могла сопровождать короналя в его бесчисленных паломничествах по всему свету. А его кипучая энергия требовала постоянного движения.

Престимион был бы рад ее обществу в любой из поездок, но они оба хорошо понимали, что Вараиль чаще всего не имела возможности его сопровождать. Давным-давно, когда они только поженились, она повсюду следовала за супругом, но так продолжалось лишь до рождения детей… К тому же собственные непростые обязанности супруги верховного правителя — церемониалы, публичные аудиенции и тому подобное — не позволяли ей удаляться от Замка. Вот почему теперь корональ и его супруга редко путешествовали вместе.

Однако, сознавая необходимость этих разлук, Вараиль никак не могла заставить себя смириться с тем, что они случаются слишком уж часто. После шестнадцати лет совместной жизни она любила Престимиона ничуть не меньше, чем в первые дни супружества. Едва леди Вараиль открыла глаза навстречу великолепному утреннему свету, проникшему через большое хрустальное окно королевской спальни, ее первым движением было повернуться и взглянуть, как золотисто-зеленый солнечный свет играет на золотых волосах Престимиона, рассыпавшихся по подушке…

Увы! Она была одна в кровати. Как всегда, ей потребовалось время, чтобы понять это, чтобы вспомнить, что Престимион уехал четыре или пять дней назад в… куда? Может быть, в Бомбифэйл? Или Гоикмар? Или в Дипенхоу-Вейл? Это она тоже забыла. Куда-то в один из Городов Склона или Сторожевых Городов. К склонам Горы прилепились Пятьдесят Городов. И корональ, как всегда, путешествовал. Вараиль оставила попытки припомнить его маршрут, она лишь пыталась восстановить в памяти дату его долгожданного возвращения.

— Фиоринда! — позвала она.

— Иду, моя госпожа, — немедленно откликнулось из соседней комнаты приятное контральто.

Вараиль встала, потянулась всем телом и приветственно помахала своему отражению в зеркале на дальней стене. Она, как в молодости, спала обнаженной и позволяла себе мелкое тщеславие: радоваться тому, как ей удается ускользать от приближающейся старости, — ведь ей уже перевалило за сорок и за прошедшие годы она успела стать матерью троих сыновей и дочери. Причем своей неувядающей привлекательностью она не была обязана заклинаниям какого-нибудь нанятого на этот случай волшебника: Престимион однажды признался, что ненавидит подобные ухищрения. Вараиль, надо сказать, и сама не ощущала никакой необходимости в колдовстве, во всяком случае пока что. Она была высокой длинноногой и гибкой женщиной, хотя и не отличалась большим изяществом сложения — у нее были тяжелые, налитые груди и далеко не осиная талия; однако с возрастом она почти не отяжелела, и волосы ее оставались иссиня-черными и блестящими.

— Хорошо ли спалось госпоже? — спросила Фиоринда, появляясь в дверях.

— Настолько хорошо, насколько это возможно в одиночестве.

Фиоринда усмехнулась. Она была замужем за Теотасом, самым младшим из братьев Престимиона, и каждое утро на рассвете покидала собственное супружеское ложе, чтобы прислуживать леди Вараиль, когда та проснется. Но, казалось, эти обязанности нисколько не обременяли ее, и Вараиль была благодарна ей за это. Вараиль не имела ни сестер, ни братьев и относилась к Фиоринде не как к невестке или тем более к фрейлине, а, скорее, как к младшей сестре и очень дорожила дружбой с нею.

Как всегда, они искупались вместе в большой мраморной ванне, точнее даже в бассейне, достаточно просторном для шести или восьми человек; эту ванну Пожелала установить в королевских покоях супруга какого-то из давно правивших короналей. А потом Фиоринда, маленькая хрупкая женщина со сверкающими темно-рыжими волосами и лишенной излишней почтительности улыбкой, накинула на себя простенький халат и принялась помогать Вараиль облачаться в утренний туалет.

— Я, пожалуй, надену розовый сьерональ, — сказала Вараиль, — и золотую алаизорскую дифину.

Фиоринда принесла ей шаровары, изящно вышитую блузку и — уже без напоминания — ярко-желтую стиффу, которую Вараиль любила накидывать на плечи, когда одевалась в таком стиле, и широкий красно-коричневый пояс изумительного макропосопосского плетения. Когда Вараиль была готова, Фиоринда тоже оделась — в бирюзовую просторную блузку с короткими рукавами и бледно-оранжевые короткие панталоны.

— Есть какие-нибудь новости? — поинтересовалась Вараиль.

— О коронале, госпожа?

— О чем угодно.

— Почти нет, — ответила Фиоринда. — Стая морских драконов, которую на прошлой неделе заметили у побережья Стойена, повернула на север, к Треймоуну.

— Очень странно — морские драконы в тех водах в такое время года. Тебе не кажется, что это может быть предзнаменованием?

— Должна признаться, госпожа, что я не верю в предзнаменования.

— Я тоже. Как, впрочем, и Престимион. Но все-таки, Фиоринда, что могло привести туда драконов?

— Ах, госпожа, ну разве сможем мы когда-нибудь понять, что происходит в их головах?.. Так, что же еще… Вчера поздно вечером в Замок прибыла делегация из Сайсивондэйла: привезли какие-то подарки для музея короналя.

Вараиль содрогнулась.

— Я однажды была в Сайсивондэйле; правда, очень давно. Ужасное место, и у меня остались о нем крайне неприятные воспоминания. Именно там умер принц Акбалик-старший, после того, как в джунглях Стойензара его укусил ядовитый болотный краб. Я поручу кому-нибудь заняться гостями из Сайсивондэйла и их подарками. Ты помнишь принца Акбалика, Фиоринда? Какой это был замечательный человек — спокойный, мудрый… Он был дальним родственником Престимиона, и тот очень любил его. Я думаю, что именно он стал бы короналем, если бы остался в живых. Он умер в разгар кампании против прокуратора.

— Я была тогда еще совсем маленькой, госпожа.

— Ну конечно. Очень глупо с моей стороны.

Вараиль покачала головой. Время неслось неумолимо, и с этим ничего нельзя было поделать. Вот Фиоринда, взрослая женщина, ей почти тридцать лет… И как же мало ей известно о трагических событиях, сопутствовавших началу правления лорда Престимиона: мятеж прокуратора Дантирии Самбайла, безумие, как чума, охватившее в то же самое время чуть ли не весь мир… и еще многое другое… Конечно, она не имела ни малейшего представления о предшествовавшей всем этим событиям кровопролитной гражданской войне, разразившейся из-за соперничества между Престимионом и узурпатором престола Корсибаром. Но об этом не знал вообще никто, не считая нескольких самых близких короналю людей. Воспоминания об этой войне были стерты из памяти всех остальных лучшими волшебниками Престимиона, и, конечно, это было самое правильное решение. Тем не менее для Фиоринды даже печально известный Дантирия Самбайл был всего лишь персонажем исторических повествований. Да, именно так — легендарная личность, и ничего более.

«Как и все мы, — вдруг мелькнула у Вараиль мрачная мысль, — когда-нибудь станем легендарными личностями».

— А какие еще новости? — спросила она. Фиоринда заколебалась. Всего лишь на неуловимое мгновение, но и его оказалось достаточно: так ясно, как будто читала мысли Фиоринды, Вараиль все поняла.

Новости имелись, причем важные новости, и Фиоринда пыталась скрыть их.

— Ну же, — подбодрила ее Вараиль, — говори.

— Э-э-э…

— Перестань, Фиоринда. Что бы ни было, я хочу узнать это прямо сейчас.

— Э-э-э… — еще раз протянула Фиоринда, затем облизала губы. — Пришло сообщение из Лабиринта…

— Ну?

— Оно совсем ничего не значит, действительно ничего. Я в этом уверена.

— Рассказывай! — потребовала Вараиль. Известие уже обретало форму в ее собственном мозгу, и от того, что она представила себе, по ее телу пробежал озноб. — Что-то случилось с понтифексом?

Фиоринда кивнула с несчастным видом. Она не решалась поднять глаза и встретиться с суровым взглядом Вараиль.

— Умер?

— О, нет! Нет, ничего подобного, госпожа!

— Тогда рассказывай! — повысила голос Вараиль, начиная уже по-настоящему сердиться.

— Недомогание, заболели нога и рука. Левая нога и левая рука. Он вызвал магов.

— Это называется «удар». С понтифексом Конфалюмом случился удар?

Фиоринда закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула.

— Подтверждения этому еще не было, госпожа, — пока это только предположение.

Вараиль почувствовала, как кровь прилила к голове, в висках застучало, она ощутила приступ головокружения, но все же, хотя и с немалым трудом, заставила себя успокоиться.

«Это еще не подтверждено, — сказала она себе. — Это только предположение».

— Ты рассказываешь мне о том, как ведут себя морские драконы на другом краю света, о ничего не значащей делегации из города, затерянного невесть где, и пытаешься скрыть сообщение о возможной тяжелой болезни Конфалюма, так что мне приходится вытягивать его из тебя как клещами! Фиоринда, неужели ты считаешь меня ребенком, от которого следует скрывать дурные новости?

Фиоринда, казалось, готова была расплакаться.

— Госпожа, ведь я же сказала вам мгновение назад, что пока еще доподлинно не известно, был ли это удар.

— Понтифексу далеко за восемьдесят. Хотя, судя по тому, что мне известно, — скорее, далеко за девяносто.

То, что пришлось вызывать его магов, независимо от причины уже дурное известие. А что, если он умрет? Ты знаешь, что тогда случится. Впрочем, ладно. Как ты об этом узнала?

Ее волнение передалось Фиоринде.

— Моему лорду Теотасу вчера поздно вечером рассказал об этом один из представителей понтифексата в Замке, а он сообщил мне, когда я собиралась идти к вам. Он намеревался обсудить с вами новости сразу после того, как вы позавтракаете, до вашей встречи с королевскими министрами. Теотас просил меня не спешить сообщать вам об этом, потому что, он особо это подчеркнул, на самом деле все не столь серьезно, как кажется, понтифекс достаточно здоров, и, как считают в его окружении, ему не угрожает никакая опасность, он…

— И еще потому, что морские драконы, проплывающие мимо побережья Стойена, почему-то гораздо важнее, — язвительно перебила ее Вараиль. — Надеюсь, к короналю отправили гонца?

— Я не знаю, госпожа, — беспомощно откликнулась Фиоринда.

— А что с принцем Деккеретом? Я не видела его уже несколько дней. Ты не знаешь, куда он мог запропаститься?

— Мне кажется, что он отправился в Норморк, госпожа. Вместе со своим другом Динитаком Барджазидом.

— Не с леди Фулкари?

— Нет, без нее. Похоже, что между принцем Деккеретом и леди Фулкари в последнее время не все ладно. Он выехал вместе с Динитаком во Второй день. В Норморк.

— В Норморк! — Вараиль снова содрогнулась. — Еще одно отвратительное место, хотя одному Божеству известно, почему Деккерет любит этот город. И я полагаю, что ты тоже не имеешь ни малейшего понятия о том, попытались ли хоть как-нибудь известить его о том, что случилось, — не так ли? Принц Деккерет может еще до наступления темноты стать короналем, но никому даже в голову не пришло сообщить ему о такой возможности… — Вараиль поняла, что снова поддается эмоциям, и постаралась взять себя в руки. — Пора завтракать, — сказала она почти спокойным тоном. — Фиоринда, мы должны хоть немного поесть. Даже если этим утром мы оказались перед лицом кризиса, нам вовсе ни к чему встречать его на пустой желудок. Надеюсь, ты согласна со мной?

3

Парящий экипаж обогнул последний отрог скалистого Норморкского хребта, и перед глазами путешественников внезапно выросла величественная каменная городская стена, словно перерубившая тракт, по которому они спустились от Замка на этот гораздо более низкий уровень Горы. Стена представляла собой мощный барьер из положенных один на другой огромных прямоугольных черных каменных блоков и полностью скрывала город.

— Ну вот, — сказал Деккерет. — Норморк

— А это что? — удивленно спросил Динитак Барджазид. Они часто путешествовали вместе, но в родном городе Деккерета Барджазид еще не был. — Неужели вот это — ворота? И наш парящий экипаж сможет протиснуться сквозь них? — Он с неподдельным изумлением смотрел на крошечное, словно подмигивающее, отверстие. До смешного непропорциональное, оно притаилось в подножии могущественного вала, как будто о необходимости сделать его поначалу забыли и добавили лишь после того, как вся постройка была закончена. Казалось, что в него не пройдет и телега приличного размера. По бокам застыли два гвардейца в одеяниях из зеленой кожи; они стояли на вид очень спокойно, но не сводили внимательных взглядов с подъезжавших. В брешь можно было разглядеть дразнящую воображение частицу укрытого за стеной города — похоже, это были какие-то склады и пара серых многоугольных башен.

Деккерет улыбнулся.

— Эти ворота называются «Глаз Стиамота». Конечно, чересчур громкое название для такого узкого лаза. То, что ты видишь, служит единственным входом в прославленный город Норморк. Впечатляет, правда? Но, поверь, для нас он достаточно широк Мы вполне сможем проскользнуть в этот проход.

— Странно, — заметил Динитак, когда они проехали под стрельчатой аркой и оказались в городе. — Огромная стена, и такие жалкие, непрезентабельные ворота. Это должно создавать у приезжих ощущение, что они нежеланные гости.

— У меня есть соображения о том, как изменить здесь кое-что, когда появится возможность, — ответил Деккерет. — Завтра увидишь.

Поводом для визита Деккерета в Норморк стало рождение сына у Консидата, нынешнего графа Норморкского. Город не принадлежал к числу самых важных, так что единственным официальным предлогом для приезда вероятного будущего короналя были личные поздравления и вручение какого-нибудь достойного подарка родителям новорожденного. И конечно, этот визит ни в коей мере нельзя было считать государственным. Но Деккерет, который не был в Норморке уже много месяцев, попросил у короналя разрешения огласить поздравление от его имени и в качестве компаньона взять с собой Динитака.

— А не Фулкари? — спросил Престимион.

Деккерет и Фулкари были неразлучной парой вот уже два, а то и три года. Однако Деккерет ответил, что граф Консидат — человек консервативных вкусов и поэтому едва ли обрадуется, если Деккерет посетит его в обществе женщины, не являющейся его женой. Лучше уж взять с собой Динитака. Престимион не стал углубляться в тему. До него доходили слухи, к тому времени распространившиеся по всему Замку, что в последнее время между принцем Деккеретом и леди Фулкари произошел какой-то разлад, хотя сам Деккерет никому об этом не обмолвился ни словом.

Деккерет и Динитак уже на протяжении многих лет считались ближайшими друзьями, хотя внешностью и характерами были совершенно несхожи. Когда крупный, широкоплечий, с мощной грудью, исполненный неиссякаемой энергии и беспредельного здравого смысла Деккерет разговаривал, слова выплескивались из него стремительным потоком, сливаясь порой в веселый звучный рев. Весь ход его жизни до настоящего времени предрасполагал к оптимизму, безграничному энтузиазму и вере в то, что жизнь прекрасна.

Динитак Барджазид был несколькими годами моложе друга, на полголовы ниже и обладал значительно менее внушительной конституцией, хотя, если приглядеться, нетрудно было заметить, что под кожей играют тугие мышцы. На узком костлявом лице скептическим блеском сверкали темные глаза, а кожа была еще темнее, чем глаза, — смуглая кожа человека, много лет прожившего под яростным солнцем южного континента. Динитак разговаривал гораздо более сдержанно, чем Деккерет, и, похоже, относился к миру весьма настороженно, был проницателен и прагматичен. Возможно, причиной тому служил тот факт, что молодость его прошла на суровой, прожаренной знойным солнцем земле рядом с двуличным, жестоким и коварным негодяем-отцом. В словах Динитака, обращенных к Деккерету, частенько звучала вопросительная интонация, заставлявшая последнего дважды, а то и более чем дважды, обдумывать то или иное событие.

Динитак строил свою жизнь, руководствуясь четким, строгим чувством долженствования, набором непререкаемых моральных императивов, как будто на заре жизни решил построить свое бытие на основе философии созидания и веры — в противоположность тому, что мог бы делать или думать его отец.

Они очень высоко ценили друг друга. Деккерет поклялся, что по мере его восхождения по иерархической лестнице Динитак будет подниматься вместе с ним, хотя и не имел ясного представления о том, как это сделать, — ведь мрачное прошлое отца и родственников Динитака было весьма широко известно. Но он знал, что найдет такую возможность.

— Полагаю, что это комитет по нашей встрече, — сказал Динитак, указав большим пальцем в ворота.

Сразу за воротами лежала мощенная гладкими камнями площадь, окаймленная со всех сторон серыми деревянными зданиями, предназначенными, видимо, для стражи. А на площади их поджидал представитель графа Норморкского — маленький, хилый чернобородый человечек, которого, казалось, мог повалить любой порыв ветра. Дождавшись, пока приехавшие выйдут из парящего экипажа, он поклонился, представился городским юстициарием Кордом, а затем многословно и напыщенно сообщил, что славный город Норморк рад приветствовать в своих стенах принца Деккерета и его спутника. Затем юстициарий указал на дюжину стоявших чуть поодаль вооруженных людей в зеленых кожаных форменных одеждах.

— Эти люди будут охранять вас во время вашего пребывания у нас, — сообщил он.

— Зачем? — удивился Деккерет. — Я взял с собой собственного телохранителя.

— Таково желание графа Консидата, — ответил юстициарий Корд таким тоном, что сразу становилось ясно, что вопрос не подлежит обсуждению. — Покорнейше прошу вас и ваших людей следовать за мной, ваше превосходительство.

— Что все это значит? — шепотом спросил Динитак у Деккерета, когда они, сопровождаемые спереди и сзади многочисленным конвоем гвардейцев, двинулись пешком по узким извилистым переулкам в отведенную им резиденцию. — Я не думаю, что нам может угрожать здесь какая-либо опасность.

— Нам, конечно, нет. Но когда Престимион был здесь с государственным визитом вскоре после того, как стал короналем, какой-то сумасшедший попытался убить его прямо перед дворцом графа. Это случилось во время правления графа Меглиса, отца Консидата. Как вы, наверное, помните, безумие тогда охватило чуть ли не весь мир. Оно распространялось повсеместно, как эпидемия.

Динитак удивленно хмыкнул.

— Убить короналя? Ты, должно быть, шутишь. Неужели кто-то мог когда-либо решиться на такой дикий поступок?

— Поверь мне, Динитак, это было, и к тому же едва не увенчалось успехом. Я тогда еще жил в Норморке и видел все это своими собственными глазами. Безумец, размахивавший отточенным серпом, выскочил из толпы, запрудившей площадь, и бросился прямо к Престимиону. Его остановили в самый последний момент… Еще чуть-чуть, и история пошла бы совсем другим путем.

— Невероятно. И что же случилось с убийцей?

— Он был убит на месте покушения.

— Это правильно и справедливо, — заметил Динитак

Деккерет улыбнулся в ответ. В Динитаке снова и снова проявлялась его натура жесткого моралиста. Его суждения, в которых он руководствовался однозначным делением на добро и зло, на удивление часто бывали резкими и бескомпромиссными. Когда-то, еще на заре их дружбы, Деккерет спросил его, какой он видит в этом смысл. Динитак ответил вопросом на вопрос: неужели было бы лучше, чтобы он в своих поступках походил на отца? После этого Деккерет больше не затрагивал эту тему, но часто думал, какую боль, должно быть, причиняют Динитаку праздность, заблуждения и испорченность окружающих, и даже тех, кого он любит.

— Престимион, конечно, остался невредим. Но само происшествие произвело тяжелейшее впечатление на Меглиса, и весь остаток жизни он всеми силами старался загладить вину за случившееся. Наверное, никто за пределами Норморка никогда и не вспоминал об этом, но здесь покушение восприняли как пятно на репутации всего города и остаются в этом убеждении без малого двадцать лет. И хотя повторение такого события почти полностью исключено, я полагаю, что Консидат хочет быть абсолютно уверенным, что, пока мы находимся здесь, никто не осмелится размахивать каким бы то ни было оружием поблизости от человека, который может стать короналем.

— Но это форменное слабоумие. Неужели он всерьез считает свой город инкубатором сумасшедших убийц? И что за гадость — все время ходить в окружении стражников!

— Полностью согласен. Однако, если Консидату почему-то кажется, что надлежит принять крайние меры предосторожности, нам следует смириться и отнестись к этому с юмором. Любые наши возражения приведут лишь к ненужным обидам.

Динитак пожал плечами. Одному лишь Деккерету было доподлинно известно, как трудно его другу мириться с любыми, даже самыми мелкими, глупостями, а эта никому не нужная охрана, навязанная гостям с Замковой горы, несомненно принадлежала именно к этой категории. Но Динитак также не мог не понимать, что наличие стражников будет для них всего лишь раздражающей помехой, и не более того. Он отлично знал, когда следует уступать Деккерету в том, что касалось официального протокола.

Они быстро устроились в гостинице, где Деккерету предоставили просторные покои, в которых обычно останавливались коронали, а Динитаку — не столь просторную, но удобную квартиру этажом ниже. Едва перевалило за полдень, они отправились с первым визитом — к матери Деккерета леди Тэлайсме. Деккерет не видел ее почти год. Хотя положение сына как наследника трона давало ей право получить в свое распоряжение покои в Замке, она предпочитала проводить большую часть времени в Норморке, в том же небольшом доме в Старом городе, который занимало их семейство, когда Деккерет был еще мальчиком.

Теперь она жила здесь одна. Отец Деккерета, странствующий торговец, который всю жизнь с умеренным успехом путешествовал по Пятидесяти Городам Замковой горы, вот уже десять лет как умер, еще довольно молодым. Непрерывная борьба за существование, которую представляла собой вся его жизнь, измотала и истерзала его, сведя в могилу. Он так и не смог осознать, что его сын Деккерет каким-то образом привлек к себе внимание самого лорда Престимиона и оказался включенным непосредственно в круг властителей, обитающих в Замке вместе с короналем. Когда Деккерет получил звание «посвященного», даровавшее ему рыцарское достоинство, отец едва ли обратил на это внимание, а когда корональ возвел юношу в ранг принца, отец воспринял известие как дурную и не слишком забавную шутку.

Деккерет часто спрашивал себя, какой могла быть реакция, если бы он сказал: «Знаешь, отец, я выбран наследником-короналем». Скорее всего, отец рассмеялся бы ему в лицо А то и дал бы пощечину, чтобы не смел так шутить со старшими. Но отец не дожил до такого известия.

Зато Тэлайсме восприняла невероятный взлет своего сына и последовавшее за этим собственное ошеломляющее возвышение с удивительным спокойствием Нет, конечно, она никогда не рассчитывала на то, что Деккерет станет рыцарем Замка, и уж тем более принцем. И даже в самых смелых мечтах не могла вообразить своего сына короналем. К тому же она не принадлежала к числу тех матерей, которые, слепо обожая своих детей, относятся к любым их успехам как к чему-то совершенно естественному и вполне ими заслуженному.

Всю свою жизнь она руководствовалась бесхитростной и непререкаемой верой в Божество. Она не боролась с судьбой. И поэтому никогда и ничему не удивлялась. С чем бы она ни столкнулась на своем жизненном пути, будь то боль, горе или взлет к недоступным воображению высотам, все было предопределено заранее, и поэтому горести она принимала без жалоб, а радости — без восхищения. Совершенно ясно, что еще с начала времен было предопределено: Деккерет когда-нибудь станет короналем, и потому ей суждено закончить свои дни Хозяйкой Острова Сна, одной из властительниц царства. Этот славный пост искони предназначался для матери короналя. Ну что ж, быть по сему.

Конечно, она не ожидала ничего подобного, но коль скоро этого не миновать, ситуацию следует рассматривать как нечто столь же естественное и не заслуживающее удивления, как ежедневный восход солнца на востоке.

Динитак был неприятно удивлен невзрачным обликом дома леди Тэлайсме — маленькой покосившейся постройки с потемневшими оконными рамами, затерявшейся неподалеку от центра Старого города на темной кривой улочке с неровным тротуаром из выщербленного серо-зеленого булыжника среди таких же жалких лачуг, каждая из которых могла быть построена добрых пять тысяч лет тому назад. Разве годилось такое жилище для матери будущего короналя?

— Да, я понимаю, — с усмешкой ответил Деккерет. — Но ей здесь нравится. Она прожила в этом доме сорок лет, и он для нее милее, чем десяток Горных замков. Я купил ей новую мебель, намного дороже, чем все, что здесь когда-то было, она сейчас носит такую одежду, какую никогда не мог позволить себе купить для нее мой отец, но больше ничего не изменилось — все делается так, как ей хочется.

— А окружающие люди? Неужели они не знают, что живут по соседству с будущей Хозяйкой Острова? Или, может быть, она сама об этом не знает?

— Понятия не имею, что думают соседи. Я подозреваю, что для них она всего лишь Тэлайсме, вдова торговца Орвана Петтира. И что касается…

Дверь отворилась.

— Деккерет! — сказала леди Тэлайсме. — Динитак! Как приятно снова видеть вас обоих.

Деккерет с любовью осторожно обнял мать, как будто она была столь хрупкой, что могла сломаться от слишком крепкого объятия. Конечно, он знал, что она отнюдь не такая слабая, как может показаться на первый взгляд, ибо леди Тэлайсме действительно отличалась изящной миниатюрностью сложения и тонкой костью. Ее покойный супруг тоже не был крупным мужчиной. Деккерет с детских лет иногда ощущал себя неким монстром-переростком, по необъяснимой прихоти шалуньи-судьбы случайно попавшим в дом этих крошечных людей.

На Тэлайсме было платье из шелка цвета кости без всякой отделки, голову с блестящими серебряными волосами украшал тонкий золотой обруч. Подарки, которые принес ей Деккерет, отличались тем же строгим стилем: небольшой глянцевый кулон из драконовой кости, тонкая, как паутинка, косынка из переливающегося материала, вытканного в далеком Габилорне, гладкое небольшое колечко из фиолетового нефрита из Виронджимона, и еще две-три вещицы в том же роде. Тэлайсме приняла их с явным удовольствием, поблагодарила сына, но почти сразу же, выждав лишь несколько минут, чтобы не показаться невежливой, убрала подарки. Она не жаждала подобных сокровищ в те дни, когда они были бедны, и сейчас ее отношение к ним можно было назвать, пожалуй, мимолетным интересом.

За чаем с бисквитами они непринужденно болтали о жизни в Замке: Тэлайсме расспрашивала о лорде Престимионе и леди Вараиль, об их детях, о Септахе Мелайне и других членах совета, кратко, очень кратко, упомянула леди Фулкари, поинтересовалась, каковы придворные обязанности Деккерета, — так, словно была не вдовой мелкого провинциального торговца, а знатной дамой, которая всю жизнь провела при королевском дворе. С таким же знанием дела она рассказывала о последних событиях в Норморке, о смещении министра, питавшего слишком большую любовь к продукции своих виноградников, о рождении наследника графа Консидата… Двадцать лет назад она знала бы обо всем этом не больше, чем о частных разговорах, которые волшебники из племени меняющих форму ведут в своей лежащей далеко за морем столице Пиурифэйне.

Деккерет с искренним восхищением наблюдал, как естественно леди Тэлайсме вживается в ту роль, которую предназначила ей судьба. Он провел почти полжизни среди принцев Замка и давно уже не был тем провинциальным мальчишкой, каким в тот давний день впервые увидел его здесь, в Норморке, Престимион. Его мать не имела возможности получить подобное образование среди власть имущих. Но все же она каким-то образом узнавала то, что ей, вероятно, вскоре понадобится. По своей сути она оставалась такой же простой и скромной женщиной, как и прежде, и тем не менее готовилась в будущем — может быть, в недалеком будущем — стать одной из властительниц царства, на удивление разумно и с достоинством воспринимая столь неожиданный жизненный взлет.

Поначалу их разговор шел вполне обычно — милая дружеская беседа матери с навестившими ее сыном и его другом.

Но постепенно Деккерет ощутил витающее в комнате подспудное напряжение, как будто над их головами негромко протекала другая — безмолвная и сокровенная — беседа:

«Как ты считаешь: долго ли проживет понтифекс?»

«Ты же знаешь, мать, что я не смею даже думать об этом».

«Но все же думаешь. Так же, как и я. С этим ничего нельзя поделать».

Он нисколько не сомневался, что здесь, среди приятно позвякивающих чайных чашек и бисквитов на изящных подносах, мать в глубине души тоже ведет с ним тайный разговор. Какой бы спокойной, добропорядочной и уравновешенной она ни была перед лицом всех поворотов судьбы, но в данном случае даже она ничего не могла поделать: мысли ее против воли то и дело обращались к уготованной провидением невероятной перемене в жизни сына норморкского торговца и его матери. Деккерета ожидала корона Горящей Звезды, а леди Тэлайсме — третья терраса Острова Сна. Следовало быть не человеком, а существом какой-то совсем иной, неведомой породы, чтобы не думать о такого рода вещах.

Часто размышлял об этом и Деккерет.

4

Мысленным взором Тастейн уже видел, как почерневшие бревна, из которых сложены стены дома лорда Ворсинара, обрушиваются, охваченные бушующим алым пламенем устроенного ими пожара. Иного Ворсинар не заслуживал. Разум юноши никак не мог смириться с увиденным. Конечно, что могло быть хуже восстания против Пяти правителей, но если при этом еще и водить шашни с метаморфами… Они представляли собой столь страшное зло, что Тастейн с трудом мог постичь его умом.

Ну что ж, они выяснили то, ради чего приходили сюда. А теперь наступил черед спорам о том, что же делать дальше.

Крискантой Ваз настаивал на том, что им следует немедленно вернуться и сообщить о своем открытии графу Мандралиске, чтобы на основе новых данных он мог разрабатывать дальнейшую стратегию. Но некоторые требовали напасть без промедления; особенно неистовствовал Агавир Тоймин, крупный мужчина из Пидруида, города на западе Зимроэля. Всем известно, что форт мятежников необходимо разрушить. Ну и отлично, именно это они и должны сделать не откладывая. Зачем уступать свою славу кому-то еще? Конечно, Пятеро правителей щедро вознаградят тех, кто избавит их от врага. Так что нет никакого смысла удирать отсюда, когда до штаб-квартиры противника рукой подать.

Тастейн, конечно, разделял это мнение. Самым верным, думал он, сейчас было бы спуститься с этого склона, так же осторожно, как тот острозубый хелгибор, и без лишнего шума и тревоги разжечь хороший огонь.

— Нет, — отрезал Крискантой Ваз. — Мы всего лишь разведывательный отряд. Нам не дано право атаковать противника. Тастейн, беги в лагерь и доложи графу о том, что мы узнали.

— Не торопись, парень, — вмешался Агавир Тоймин, известный тем, что всячески пресмыкался и заискивал перед лордом Гавиралом и лордом Гавиниусом. — А кто поставил тебя командиром отряда, а? — повернулся он к Крискантою Вазу— Я что-то не припомню. — В его голосе внезапно почувствовался металл, зато не было и намека на ярость.

— Как и тебя, насколько мне известно. Беги, Тастейн. Графа необходимо поставить в известность.

— Мы поставим его в известность о том, что нашли форт и разрушили его, — сказал Агавир Тоймин. — Что, по-твоему, он может сделать, кроме как послать нас сюда, чтобы мы сделали то, ради чего все затевалось. Отсюда до лагеря графа три мили. Пока мальчишка доберется туда, ветер переменится и донесет наш запах до меняющих форму, а тогда весь склон до самой крепости будет полон защитников, только и дожидающихся, пока мы спустимся. Нет, мы должны поджечь это гнездышко и покончить с ним раз и навсегда.

— Говорю тебе, что мы не имеем… — В голосе Крискантоя Ваза явственно слышался гнев, а в глазах сверкнула ярость.

— А я говорю тебе… — Агавир Тоймин уперся указательным пальцем в грудь Крискантою Вазу.

Глаза Крискантоя сверкнули пламенем. Он резким движением отбросил руку.

Больше ничего и не требовалось: пара молниеносных жестов — и обоюдный гнев вспыхнул диким пожарищем. Тастейн, с недоверием наблюдающий за ними, увидел, что лица у обоих потемнели и перекосились, глаза стали пустыми, а затем они ринулись друг на друга, словно лишились рассудка, громко сопя, рыча, толкаясь и обмениваясь мощными ударами. Остальные быстро присоединились к драке. Прошло несколько секунд, и началась безумная схватка. Восемь или девять человек сталкивались, как слепые, пихали друг друга, ругались и рычали.

Поразительно, думал Тастейн. Поразительно! Более дурацкого поведения для разведывательного отряда просто нельзя было выдумать. С таким же успехом они могли бы поднять на краю утеса знамя клана Самбайлидов — пять кроваво-алых лун на багровом фоне, — затрубить в трубы и объявить тем, кто засел в форте, что вражеские отряды разбили лагерь у них над головами и намереваются удивить их внезапной атакой.

И подумать только, спокойный, рассудительный Крискантой Ваз, такой мудрый и ответственный человек, позволил себе ввязаться в такое..

Тастейн не желал принимать какое бы то ни было участие в этой абсурдной ссоре и быстро отошел в сторону. Но, сделав несколько шагов прочь от кучки дерущихся людей, он вдруг нос к носу столкнулся с Садвиком Горном, который тоже не стал ввязываться в драку. Скандар возвышался перед ним, как гора грубого темно-рыжего меха. Его глаза мстительно пылали Четыре огромных кулака судорожно сжимались и разжимались, как будто уже стискивали горло Тастейна.

— А теперь, парень…

Тастейн в отчаянии оглянулся. За спиной уходил вниз крутой склон, почти обрыв, у подножия которого лежал лагерь вооруженных врагов. А перед носом угрожающе застыл разъяренный неумолимый скандар, решивший именно сейчас дать выход своему необузданному гневу. Тастейн оказался в ловушке. Ладонь его непроизвольно легла на рукоять охотничьего ножа, висевшего на поясе.

— Отойди!

Но он все же успел задуматься: с какой силой нужно нанести удар, чтобы наверняка пробить толщу мышц под грубой кожей, поросшей густой шерстью, хватит ли у него для этого силы и что произойдет, если скандар успеет дотянуться до него прежде, чем он успеет ударить. Маленький охотничий нож, решил Тастейн, будет не самым лучшим оружием против такой массивной туши.

Положение казалось ему почти безнадежным. И даже Крискантой Ваз, затерявшийся где-то в толпе разъяренных безумцев, теперь не мог ничем ему помочь.

Садвик Горн устремился к нему, грозно рыча, словно моллитор, набрасывающийся на добычу.

Тастейн молча взмолился Хозяйке.

И тут, во второй раз за десять минут, неожиданно прибыло спасение.

— Что это здесь происходит? — послышался подчеркнуто тихий, сдержанный, но все равно ужасающий своей непреклонностью голос. Казалось, что он раздался ниоткуда, так из какой-то хитрой машины вдруг выскакивает спрятанная там стальная пружина. — Неужели ссора? Среди своих? Вы что, лишились остатков разума? — Этот негромкий голос прорезал шум драки, словно обоюдоострый стальной клинок.

— Граф! — одновременно испуганно выкрикнули полдюжины глоток, и драка мгновенно прекратилась.

Мандралиска никому не сказал о своем намерении пойти вслед за разведчиками. Напротив, всем было известно, что он будет ожидать их возвращения в своем шатре. Тем не менее он был здесь, вместе со своим маленьким кривоногим адъютантом Джакомином Халефисом и телохранителями — полудюжиной мечников. Люди из разведывательного отрада, пойманные врасплох словно шаловливые дети с измазанными вареньем лицами, застыли на месте, в ужасе взирая на страшного и зловещего тайного советника Пяти правителей.

Длинноногий худощавый граф уже почти достиг того возраста, который обычно называется преклонным, однако каждое его движение было исполнено удивительного изящества, словно он был танцовщиком. Но ни у одного танцовщика не могло быть такого пугающего лица: тонкие и твердые губы, холодно блестящие глаза, торчащие, словно остро заточенные лезвия топоров, скулы, одну из которых ровно пополам делил тонкий белый вертикальный шрам — след какой-то давней дуэли. Как обычно, он был одет в облегающий костюм из мягкой лакированной черной кожи, делавший его похожим на сверкающую гибкую змею. Абсолютную черноту одеяния нарушал лишь висевший на груди золотой символ его высокого положения — пятиугольник, свидетельствующий о власти над жизнью и смертью миллионов обитателей Зимроэля, которых Пятеро правителей незаконно считали своей собственностью.

А теперь, в наступившей ужасающей тишине, Мандралиска шел между ними, неторопливо переходя от человека к человеку, надолго впиваясь в глаза каждому пристальным взглядом василиска, встретившись с которым нельзя было не вздрогнуть. Тастейн, дожидавшийся своей очереди, почувствовал, что у него в животе образуется ледяной ком.

Никто и никогда не вызывал у него такого всепоглощающего ужаса, как граф Мандралиска. Казалось, этого человека окружает холодно потрескивающий голубоватый ледяной ореол. Даже при его появлении в противоположном конце какого-нибудь огромного зала юноша ощущал едва ли не благоговейный страх. Когда Крискантой Ваз сказал Тастейну, что отряд, в который он его включил, будет возглавлять не кто иной, как великий тайный советник, у юноши чуть не подкосились колени.

Конечно, было немыслимо отказаться от такого задания, особенно когда надеешься занять какой-нибудь пост в администрации Пяти правителей. Но на протяжении всей поездки из домена Самбайлидов в этот район лесов и степей, где укрепились мятежники, он мечтал сделаться невидимым, стоило графу хоть на миг повернуться в его сторону. А теперь… теперь он был вынужден смотреть тайному советнику прямо в глаза…

Испытание оказалось крайне мучительным, но зато весьма коротким. Граф Мандралиска остановился перед Тастейном, посмотрел на него, как на не достойное особого внимания мелкое насекомое, которое вздумало проползти по столу перед ним, и перешел к следующему. Тастейн с облегчением расслабился.

— Ну? — сказал Мандралиска, остановившись перед Крискантоем Вазом. — Маленькая стычка в отряде, как я понимаю. Развлечение от скуки? Я был о тебе лучшего мнения, Крискантой Ваз.

Крискантой Ваз ничего не ответил. И даже не вздрогнул, встретившись с обжигающим холодом взглядом Мандралиски. Он стоял в напряженной неподвижности и походил скорее на статую, нежели на живого человека.

Внезапно глаза графа вспыхнули, будто изнутри сверкнула молния, левая рука почти неуловимо для взгляда дернулась. Хлыст, который Мандралиска никогда не выпускал из рук, стремительно и словно бы даже презрительно взметнулся — и на щеке Крискантоя Ваза зарделся кроваво-красный рубец.

Тастейн, во все глаза наблюдавший за происходящим, подскочил, как будто ударили его самого. Обладавший весьма внушительным обликом и большой, хотя и не бросающейся в глаза, физической силой Крискантой Ваз был решительным и проницательным человеком. Тастейн относился к нему почти как к отцу. И видеть, как его отхлестали на глазах у всех…

Но сам Крискантой Ваз никак не отреагировал на удар. Он лишь коротко моргнул да чуть заметно вздрогнул, когда хлыст ожег ему щеку. Он стоял все так же прямо и даже не приложил руку к больному месту, как будто внезапно оцепенел от стыда за то, что в присутствии графа стал участником такого неприличного скандала.

Мандралиска двинулся дальше. Подойдя к Агавиру Тоймину, он, не раздумывая и не говоря на сей раз ни слова, столь же стремительно ударил его по лицу хлыстом. Дойдя до конца ряда, где стоял Стравин из Тиломона, он хлестнул и его. Таким образом, наказание коснулось троих самых старших бойцов, командиров, у которых должно было хватить здравого смысла воспрепятствовать драке. А для остальных это было вполне достаточным уроком, так что бить всех не было никакого смысла. Возмездие свершилось. Мандралиска отошел на пару шагов и обвел всех неторопливым взглядом, полным нескрываемого презрения.

Тастейн в очередной раз безуспешно пожелал оказаться невидимым. Холодный блеск взгляда Мандралиски обжигал не хуже хлыста.

— Может быть, теперь мне расскажут, что же здесь все-таки произошло? — Изучающий взгляд графа снова остановился на Тастейне. Тот содрогнулся, но здесь ему помочь уже никто не мог — оставалось лишь выдерживать этот ужасный взгляд. — Ты, парень. Говори!

Сделав невероятное усилие, Тастейн хриплым полушепотом начал:

— Мы нашли крепость врага, ваша светлость. Она находится в долине прямо под нами…

— Дальше. Драка…

— Произошел спор, ваша светлость, по поводу того, стоит ли немедленно спуститься вниз и поджечь ее или же вернуться в лагерь и получить ваши приказания.

— Ах спор! Спор! — В каменных глазах Мандралиски мелькнула искра, смутно напоминавшая веселье. — На кулаках. — Его взор снова потемнел. Он сплюнул. — Ладно, вот вам приказ, который вы так мечтали получить. Спускайтесь вниз и сделайте из этих лачуг славный костер. Хочу напомнить, что мы именно за этим прибыли сюда.

— Форт охраняют меняющие форму, ваша светлость, — вмешался Тастейн, сам удивляясь своей смелости: надо же, он посмел заговорить по собственной воле! Но это произошло, и он почти наяву увидел, как слова всплывают перед ним в воздухе, подобные облачкам странного черного дыма.

Граф медленным взглядом смерил его с головы до ног.

— Неужели? Меняющие форму? Вот это сюрприз! — Однако в тоне Мандралиски не было удивления. В нем не было вообще никакого выражения. Он повернулся к Крискантою Вазу— Что ж, они будут гореть не хуже всех остальных. Это сделаешь ты. Возьми с собой троих человек. Враги Пятерых правителей должны погибнуть.

Крискантой Ваз ответил энергичным салютом. Он казался искренне благодарным, как будто и не получил только что оскорбительного и болезненного удара хлыстом по лицу.

— Агавир Тоймин, — произнес граф, вновь осмотрев выстроившихся воинов. Тот с довольным видом кивнул и прикоснулся двумя пальцами ко лбу— Гамбрунд. — И, после краткой паузы: — Тастейн.

Тастейн никак не ожидал этого. Выбрали для такого задания! Его! Он почувствовал, как все его существо охватило волнение. Стремительный стук сердца стал почти болезненным. Он с силой прижал руки к груди, чтобы унять сердцебиение, но тут же понял, что это должно было случиться. Ведь он же быстрее и проворнее остальных! Именно он и должен побежать впереди всех, чтобы швырнуть первый факел.

Четверка воинов спускалась вниз, построившись стрелой. Первым шел Тастейн. Сразу за ним — Гамбрунд со связкой факелов. Чуть сзади и с боков их прикрывали Крискантой Ваз и Агавир Тоймин, вооруженные луками на тот случай, если их заметят дозорные.

Тастейн шел, опустив голову и внимательно глядя под ноги. Он хорошо помнил хелгибора, которого недавно видел, а ведь в густой траве могли скрываться и другие низкорослые хищники. Яркий глянцевый блеск желтовато-коричневой растительности, как он теперь понял, не был просто игрой света в линзах подзорной трубы. Трава и в самом деле походила на стеклянную — она была жесткой, с острыми краями и, когда он раздвигал ее, издавала резкий, похожий на шепот звук Идти по такой траве было очень неприятно. Ноги скользили по сломанным листьям и стеблям, поэтому Тастейну приходилось делать каждый шаг очень осторожно: на этом склоне ничего не стоило потерять опору и кубарем скатиться прямо во вражеский лагерь.

Но ему удалось благополучно завершить спуск и оказаться, по его мнению, в пределах броска. Мгновением позже к нему присоединились остальные трое. Тастейн направился к крепости. Никаких дозорных видно не было.

Крискантой Ваз быстрыми уверенными жестами показал, что следует делать. Гамбрунд подставил факел, Агавир Тоймин извлек маленькую энергетическую зажигалку, и факел сразу же вспыхнул ослепительным пламенем. Тастейн взял его, разбежался на полдюжины шагов и, сделав для придания броску большей силы почти полный оборот, метнул факел в сторону форта.

Пылающая палка пролетела по высокой кривой и упала не далее чем в пяти футах от крепости. Густая сухая трава сразу же вспыхнула с громким треском.

«Горит! — мелькнула в мозгу Тастейна ликующая мысль. — Горит! Горит! Так погибнут все враги Пяти правителей!»

Крискантой Ваз метнул свой факел всего лишь мгновением позже Тастейна. Его бросок был не столь элегантным, как у юноши, но зато оказался намного сильнее: факел, рассыпая искры, пронесся по воздуху почти по прямой и упал точно на соломенную крышу, где сразу же заиграло розоватое пламя. Следующий факел Тастейн метнул более решительно и попал в кучку росших вплотную к стене кустов с глянцево блестящими листьями на черных ветках. Огонь ненадолго, совсем ненадолго, исчез, а затем над кустами взметнулись буйные языки пламени.

Обитатели форта наконец-то поняли, что происходит неладное.

— Живо! — крикнул Крискантой Ваз.

У них оставалось еще два факела. Тастейн обеими руками схватил один из них и, как только Агавир Тоймин поджег его, разбежался на несколько шагов, провернулся всем телом и метнул факел, который на сей раз попал на крышу. Крискантой Ваз кинул последний факел в сухую траву прямо перед дверью, откуда как раз в этот момент показались три или четыре человека. Один из них принялся сбивать пламя, а остальные, завопив как безумные, кинулись вверх по склону навстречу поджигателям. Но склон здесь поднимался почти вертикально, к тому же эти люди были безоружны, так что, пробежав с десяток ярдов, они отказались от своего намерения и повернули обратно к форту, который с удивительной стремительностью охватывало пламя. Словно лишившись рассудка, они кинулись внутрь, хотя вход уже был охвачен бушующим огнем. Тут же рухнула передняя стена. Никто не мог спастись из охваченного пожаром здания. Все мятежники изжарятся, словно блавы на вертеле, — и люди, и те меняющие форму, которых они приручили. Замечательно! Просто отлично!

— Получилось! — завопил Тастейн, хлопая над головой в ладоши. — Они все горят!

— Пошли, парень, — приказал Крискантой Ваз. — Шевелись.

Он встал поудобнее и натянул лук, чтобы прикрыть отступление своих спутников. Но из горящего здания больше никто не появлялся. К тому времени, когда Тастейн достиг вершины кручи, крепость мятежников была уже полностью охвачена огнем; в небо отвесно вонзалось черное копье дыма. Пожар распространялся с ужасающей скоростью. Неизбежно должна была выгореть вся долина, и уцелеть не мог никто.

Ну что ж, именно за этим они сюда и приходили. Владетель Ворсинара, как и некоторые другие мелкие правители — на просторах необъятного Зимроэля их оказалось даже слишком много, — отважился не подчиниться декрету пяти братьев Самбайлидов, в котором они провозгласили себя высшей властью на этом континенте, и поэтому должен был погибнуть. Уже многие поколения Самбайлидов безраздельно правили Зимроэлем — так продолжалось вплоть до низвержения прокуратора лордом Престимионом. А теперь Самбайлиды снова вернулись, чтобы остаться до скончания вечности. Тастейн, родившийся уже после возвращения Самбайлидов к власти, нисколько не сомневался в том, что так и будет. Допустить какое-либо иное развитие событий значило бы открыть двери хаосу.

Граф Мандралиска, казалось, был очень доволен проделанной ими работой. В быстрой холодной улыбке, которой он приветствовал их наверху, мелькнуло еле уловимое подобие человеческой мягкости. Он даже пожал всем четверым руки — вернее, быстро, едва ощутимо прикоснулся к их ладоням.

Весь отряд долго стоял на краю обрыва, наблюдая, как догорает оплот мятежников. Пожар неумолимо ширился и вскоре охватил всю сухую долину от края до края. Даже вернувшись в лагерь, они на расстоянии в несколько миль продолжали улавливать резкий кисловатый запах дыма, а когда ветер вдруг менялся на северный, на шатры садились черные клочья пепла.

Той ночью было откупорено много бутылок вина, доброго терпкого красного вина из западных земель. Позже, когда совсем стемнело, Тастейн, чувствуя себя как никогда пьяным, спотыкаясь, побрел к канаве, использовавшейся вместо отхожего места, и обнаружил там графа вместе с его адъютантом, коротышкой Джакомином Халефисом. Так значит, даже графу Мандралиске приходится порой отливать воду, как это делают простые смертные! Тастейну показалось, что в этом есть нечто неприличное, и эта мысль привела его в смущение.

Он не посмел подойти к канаве и, отступая обратно в темноту, слышал, как Мандралиска тихим довольным голосом говорил:

— Они все погибнут, как сегодня погиб хозяин Ворсинара, правда, Джакомин? И наступит день, когда в этом мире не останется ни одного лорда, кроме Пяти правителей.

— Даже лорда Престимиона? — спросил адъютант. — И лорда Деккерета, который должен ему наследовать?

Тастейн видел, как Мандралиска повернулся всем телом и взглянул в лицо маленькому человечку. Он, конечно, не мог рассмотреть выражение лица графа, но оно, наверное, было холодным и жестким, таким же, как тон, которым тот произнес:

— Джакомин, задав этот вопрос, ты сам же на него ответил.

5

Престимион спал в своей кровати в меблированных покоях, которые специально держали наготове в Фа — одном из Сторожевых Городов — на случай визита короналя. Ему снилось, что он снова находится в том невероятно огромном и запутанном нагромождении помещений на вершине Горы, которое в настоящее время носило имя главного из его обитателей и называлось Замком лорда Престимиона. Он блуждал как привидение по совершенно незнакомым пыльным коридорам, твердо зная, что никогда прежде их не видел. Он сворачивал в неизвестные ему проходы, и они приводили его в те части Замка, о существовании которых он даже не имел представления.

Проводником ему служил крохотный призрак — маленькая фигурка, плывущая высоко в воздухе и заводившая его все глубже в путаницу залов, клетушек и коридоров, которая и была Замком: «Сюда, мой лорд. Сюда! Прошу за мной!»

Крошечный фантом походил обликом на врууна — так именовалась одна из многочисленных рас, не принадлежавшая к числу человеческих, но обитавшая на Маджипуре практически с того самого времени, когда гигантскую планету начали заселять люди. Это были существа размером с детскую куклу, легкие как воздух, с несметным числом гибких как резина членистых конечностей и огромными круглыми золотистыми глазами по обе стороны от больших, хищного вида, острых желтых клювов. Врууны обладали особым свойством — чем-то вроде второго зрения, — благодаря которому могли без труда заглядывать в мысли других существ, а также безошибочно находить верную дорогу в совершенно незнакомых им местах. Но и они не умели передвигаться на высоте десяти футов от земли, как тот, который сейчас летел впереди. Какая-то часть сознания Престимиона, наблюдавшая за тем, что происходило в его сне, именно по этой детали определила, что он пребывает в сновидении.

А еще он знал — причем не испытывал никакой радости от этого знания, — что это был все тот же сон, который он уже бесчисленное количество раз видел в различных вариантах.

Престимион почти узнавал части Замка, по которым вел его вруун. Те полуразвалившиеся столбы из выщербленного красного песчаника могли принадлежать Бастиону Баласа, откуда переходами можно было попасть в практически не используемое северное крыло, а узенький мостик, вполне возможно, — Виадук леди Тиин. В таком случае, извилистая насыпь, облицованная зеленоватым кирпичом, должна вести к Башне Труб и внешнему фасаду Замка.

Но что это за длинный ряд приземистых каменных лачуг, крытых черной черепицей? Престимион терялся в догадках. Как не мог вспомнить название обособленно стоящей круглой башни без окон, грубо сложенные белые стены которой утыканы острыми синими кремневыми зубьями, и напоминавшей граненый алмаз площади из серых плит, огороженной палисадом из розовых мраморных шипов, и уходящего куда-то в бесконечность сводчатого зала, освещенного множеством гигантских — толщиной в ствол дерева — канделябров. В действительности все это не относилось к Замку. Конечно, резиденция короналей Маджипура была невероятно огромным сооружением, и для того, чтобы осмотреть ее целиком, требовалось время, едва ли уступавшее вечности. Даже Престимион, живший в Замке с юных лет, успел побывать далеко не во всех его уголках. Но того, что он видел во сне, не существовало вовсе — нигде в мире. Все это было порождением его воображения, и ничем больше.

Он спускался все ниже и ниже по винтовой лестнице, которая, как и его проводник-вруун, плыла в воздухе, лишенная какой бы то ни было видимой опоры. Он отчетливо сознавал, что покидает относительно знакомую верхнюю часть Замка и переходит во вспомогательные уровни, расположенные ниже по Горе, где обитали тысячи людей, без которых жители верхнего уровня не могли бы обойтись: стражники и слуги, садовники и повара, архивариусы и клерки, дорожные рабочие, строители, егеря… и так далее, и так далее… Никогда, ни во сне, ни наяву, ему не доводилось более или менее надолго задерживаться там. Но эти уровни тоже были частью Замка, который, несмотря на свои и без того колоссальные размеры, с каждым годом разрастался во всех направлениях, словно некое живое существо. Королевская обитель оседлала самую вершину Горы, а под ней располагалось множество слоев, которые занимали подземные хранилища, глубоко проникавшие в каменное сердце гигантского пика. Кроме того, существовали внешние зоны, на много миль протянувшиеся вниз по всем склонам Горы.

«Мой лорд! — звонким поющим голоском окликнул его сверху вруун. — Сюда! Сюда!»

Вот вдоль его пути выстроились толстомордые хьорты и принялись официально раскланиваться. Вот огромный, обросший густым мехом скандар приветствовал его, изобразив всеми четырьмя руками знак Горящей Звезды (он получился у него головоломно сложным). Свистящим шипением выразили свое почтение похожие на рептилий гэйроги, потом появились низкорослые трехглазые плосколицые лиимены, а их в свою очередь сменила шеренга бледных надменных су-сухирисов, — здесь были представители всех рас, с которыми люди делили обширные пространства материков Маджипура. Там, кажется, были даже мета-морфы, длинноногие, раскачивающиеся на ходу существа, мелькавшие в тени по сторонам прохода. Что, спросил себя Престимион, они делали на Замковой горе, где аборигенам строго запрещено появляться еще со времен лорда Стиамота?

«А теперь, прошу вас, сюда», — сказал вруун, направляясь в некое здание, напоминавшее замок в замке, а может быть, какую-то гостиницу с тысячами комнат, выходящих в единственный бесконечно длинный вестибюль, который разворачивался перед ним, словно дорога к звездам. Но вруун больше не был врууном…

Это был тот вариант сна, которого Престимион боялся больше всего.

С его проводником произошла метаморфоза. Теперь он видел перед собой черноволосую леди Тизмет, дочь короналя лорда Конфалюма и сестру-близнеца принца Корсибара, Тизмет, которую в давно прошедшие времена он любил и потерял. Столь же невесомая, как вруун, и такая же быстрая, она, танцуя, двигалась перед ним, на несколько дюймов не доставая пальцами босых ног до пола; она была совсем близко, но все же постоянно оставалась вне досягаемости. Время от времени она поворачивалась, чтобы поторопить его ослепительной улыбкой, подмигиванием темных искрящихся глаз, быстрым ободряющим движением тонких пальцев. Ее несравненная красота резала его, словно нож «Подожди меня!» — взывал он, а она отвечала, что следует поторопиться. Но как бы быстро он ни бежал, она всегда оказывалась проворнее — тонкая гибкая фигура в чуть колышущемся белом платье, с распущенными по спине черными как смоль блестящими волосами удалялась от него в простор этого бесконечного зала.

«Тизмет! — кричал он. — Тизмет, подожди! Подожди! Подожди! Подожди!»

Теперь он бежал, напрягая все силы, готовый дойти до крайнего предела своей выносливости. Перед ним по обе стороны бесконечного коридора открывались двери, оттуда выглядывали люди, усмехались, подмигивали, манили к себе. Все они тоже были Тизмет — сотни Тизмет, тысячи Тизмет, но стоило ему приблизиться к любой из дверей, как она тут же со стуком захлопывалась прямо перед его носом, и из-за нее доносился лишь серебристый смех Тизмет. А та Тизмет, что указывала ему дорогу, безмятежно двигалась вперед, время от времени оборачиваясь, чтобы вновь поманить его, но так и не позволяя прикоснуться к себе.

«Тизмет! Тизмет! Тизмет!»

Его голос превратился в громкий нечленораздельный рев, полный муки, гнева и отчаяния.

— Мой лорд!

«Тизмет! Тизмет!»

— Мой лорд, вы не заболели? Ответьте! Откройте глаза, мой лорд! Это я, я, Диандоло! Проснитесь, мой лорд. Прошу вас, мой лорд…

«Тиз… мет… »

Спальня была освещена. Престимион, ошеломленно мигая, разглядел склонившегося над ним юного пажа Диандоло; мальчик изумленно смотрел на него широко раскрытыми глазами. Позади стояли другие люди — человек пять-шесть: телохранители, слуги, еще кто-то, чьи лица были короналю совсем незнакомы. Он сделал усилие, чтобы окончательно проснуться.

Из-за спин появилась крепкая фигура Фалко. Он отодвинул Диандоло в сторону и склонился над Престимионом. Этот мощного сложения парень из Минимула с завидной шапкой густых глянцевых черных волос, прекрасным мелодичным певучим голосом и яркими глазами, в которых отражалось его неизменно прекрасное настроение, всегда сопровождал Престимиона во время всех его официальных поездок — их было двадцать пять или около того — и служил ему камердинером.

— Это всего лишь сон вас так встревожил, мой лорд.

Престимион кивнул. Он чувствовал, что его грудь и руки покрыты обильным потом. В горле саднило от надрывного крика. Лоб изнутри обжигала резкая боль.

— Да, — хрипло выговорил он. — Это был… всего лишь… сон…

6

Когда Вараиль вошла в зал утренних приемов, навстречу ей поднялись с мест трое из ее четверых детей По давней семейной традиции они всегда завтракали вместе с матерью.

Старший, принц Тарадат, сопровождал отца в поездке, и поэтому Вараиль провел к месту второй сын, двенадцатилетний принц Акбалик. От отца он унаследовал золотисто-русые волосы и мощное телосложение, а от матери — рост. Еще каких-нибудь два-три года — и он будет выше родителей. Однако его мягкий, задумчивый взгляд и спокойная манера поведения заметно контрастировали с внешностью: судьбой ему было предначертано стать ученым или, «возможно, поэтом, но уж наверняка не атлетом или воином.

Принц Симбилон, десяти лет от роду, все еще по-детски круглолицый, изо всех сил старался соблюдать этикет, вплоть до самых незначительных мелочей. Он поднес матери блюдо с фруктами, которые всегда были первой переменой в ее трапезе Зато леди Туанелис — в свои восемь лет она не ощущала ни малейшего интереса к выдуманным правилам поведения — лишь коротко поклонилась матери и вернулась на свое место за столом перед облюбованной ею тарелкой с высокой стопкой толсто нарезанного сыра, залитого медом. Ожидать от Туанелис светских манер было бесполезно. Она была бегуньей, альпинисткой, драчуньей — одним словом, настоящим сорванцом, хотя и очаровательным. Густые, пышные золотистые волосы, убранные сегодня в бисерную сетку, и точеные черты лица явно предсказывали, что через шесть или семь лет девочка станет настоящей красавицей; но сейчас ее худенькое тельце было плоским, как ремень.

— Хорошо ли вы почивали, матушка? — осведомился принц Акбалик.

— Как всегда. А ты?

Но ответила ей Туанелис.

— Мама, мне приснилось место, где все деревья росли вверх тормашками. Их ветки уходили в землю, а корни торчали в небо. А птицы…

— Мама разговаривала с Акбаликом, дитя, — снисходительно заметил принц Симбилон.

— Да. Но Акбалик никогда не рассказывает ничего интересного. И ты тоже, Симбилон. — Леди Туанелис показала брату язык.

Симбилон густо покраснел, но ничего не ответил. Фиоринда, наблюдавшая за семейной сценой со стороны, захихикала.

— Я спал очень хорошо, мама, — произнес Акбалик, как будто его никто не прерывал. И в добавление таким тоном, как будто речь шла о самых важных событиях в мире, начал пересказывать свое расписание на предстоящий день: утром — уроки истории и эпической поэзии, после обеда — урок стрельбы из лука…

Когда он закончил, принц Симбилон так же подробно изложил распорядок своего дня — правда его дважды перебивала леди Туанелис, просившая передать то или иное блюдо.

Кроме этого, Туанелис ничего не сказала. Она вообще мало разговаривала. Ее жизнь сейчас, казалось, полностью сосредоточилась на плавании: едва ли не все время, которое оставалось после занятий, девочка проводила в воде и без остановки, словно маленький спятивший камбелиот, носилась взад-вперед по бассейну расположенной в восточном крыле гимназии. В той настойчивости, с которой она преодолевала круг за кругом, ощущалось какое-то безумие. Ее учительница плавания говорила, что в занятиях принцессы нужно через некоторое время сделать перерыв, иначе она доведет себя до изнеможения, потому что никогда не останавливается по собственной воле.

Но этим утром детский эгоцентризм дочери забавлял Вараиль гораздо меньше, чем обычно. Тревожное сообщение из Лабиринта омрачило все. Как они отреагировали бы, задавалась она вопросом, на известие о том, что их отец может внезапно оказаться намного ближе к званию понтифекса, чем прежде, и что из-за этого их в любой момент могут лишить всех бесчисленных радостей жизни в Замке и заставить переселиться в расположенную далеко на юге мрачную подземную резиденцию верховного правителя.

Усилием воли Вараиль заставила себя выбросить все эти мысли из головы.

Престимиону неизбежно предстояло когда-нибудь стать понтифексом — это было очевидно с того самого часа, когда он был помазан как корональ и на его голову возложили корону Горящей Звезды. Уже очень старый, Конфалюм мог умереть сегодня, через месяц или через год, но все равно рано или поздно — скорее рано, чем поздно, — это должно было случиться.

Акбалик и Симбилон, вне сомнения, должны со всей ясностью понимать, что это означало для них всех. Что же касается Туанелис, то, даже если она сейчас многого и не знала, ей предстояло вскоре все усвоить. И смириться. Вместе с высоким званием приходит и обязанность вести себя по-королевски, даже если ты еще ребенок

К концу завтрака Вараиль уже снова полностью владела собой. Настало время утреннего совещания с министрами Престимиона: когда его не было в Замке, супруга короналя исполняла обязанности регента.

Теотас поджидал ее за дверью зала.

Он выглядел сегодня еще более мрачным, чем обычно; все морщины на лице, казалось, внезапно углубились. Некогда он был настолько похож на своего старшего брата Престимиона, что посторонний человек вполне мог принять их за близнецов, хотя на самом деле между ними было десять лет разницы. Но Теотас в отличие от Престимиона обладал горячим, вспыльчивым характером и в то же время пессимистическим складом ума, и в совокупности все это привело к появлению на его лице глубоких и резких морщин, заставлявших его выглядеть намного старше своих лет. А кожа Престимиона до сих пор оставалась довольно гладкой. Теперь уже никто не мог спутать Теотаса с короналем, зато люди несведущие с трудом верили, что он намного младше брата.

— Фиоринда рассказала вам о сообщении из Лабиринта?

— В конце концов рассказала Хотя мне кажется, что она хотела скрыть его от меня.

— Я думаю, мы все предпочли бы скрыть его, — ответил Теотас— Но есть такие вещи, от которых, скрывай, не скрывай, все равно никуда не денешься. Не так ли, Вараиль?

— Он умрет?

— Никто этого не знает. Но последний случай, неважно, что там произошло, несомненно приблизил этот день. Тем не менее я полагаю, что мы останемся здесь еще на некоторое время.

— Признайтесь, Теотас, вы говорите так потому, что знаете, что мне хотелось бы услышать именно эти слова? Или на самом деле располагаете какими-то достоверными сведениями? Так был ли все-таки у понтифекса удар?

— Если и был, то крайне незначительный. Он на некоторое время потерял сознание и теперь плохо владеет ногой и рукой…

— Фиоринда рассказала мне только о ноге и руке. А насчет потери сознания ничего не сказала. Признайтесь: что еще?

— Это все. Сейчас Конфалюма пользуют его маги.

— А также, надеюсь, один или два врача?

Теотас пожал плечами.

— Вы же знаете Конфалюма. Может быть, он вызвал докторов, а может быть, и нет. Зато в его покоях непрерывно курят благовония и круглосуточно читают множество заклинаний. А вдруг одно из них окажется полезным?

— Я молюсь об этом, — не сдержав иронической усмешки заметила Вараиль.

Они быстро направились по извилистым коридорам к тронному залу Стиамота, где жену правителя уже должны были ожидать министры. Путь проходил мимо королевской гардеробной и великолепного зала Правосудия, выстроенного Престимионом на месте множества мелких комнатушек, примыкавших к грандиозному тронному залу лорда Конфалюма.

Каждый корональ отмечал свое пребывание в Замке какой-то новой постройкой, а то и несколькими. Зал Правосудия, представлявший собой изумительную палату со сводчатым потолком, большими стрельчатыми окнами, стекла которых покрывали затейливые матовые, похожие на морозные, узоры, с гигантскими сияющими люстрами, был главным вкладом Престимиона в обновление внутреннего Замка. На внешнем обводе центральной его части он также выстроил большое здание архива, где разместился и музей — хранилище всего, что могло иметь историческую ценность. Вараиль знала, что супруг рассчитывал воплотить в жизнь и другие честолюбивые строительные планы, если только Божеству будет угодно даровать ему достаточно долгое пребывание на троне короналя.

Однако, несмотря на потрясающее великолепие зала Правосудия и благородное величие расположенного по соседству тронного зала Конфалюма, Престимион с самого начала своего царствования почему-то избегал этих прекрасных покоев и старался отправлять официальную часть своих обязанностей в древнем тронном зале Стиамота — простом, даже аскетическом помещении с каменным полом, вероятно, остававшемся в неизменном виде на всем протяжении существования Замка.

Войдя в зал, Вараиль увидела там почти всех высших пэров царства: Верховного канцлера Септаха Мелайна, Великого адмирала Гиялориса, мага Мондиганд-Климда, Навигорна Гоикмарского, герцога Дембитава Тидиасского, еще троих или четверых, а также посла понтифекса Фраатейкса Рема и представительницу Хозяйки Острова иерарха Берниморн. Все поднялись, когда она появилась в дверях, и Вараиль легким движением руки позволила им сесть.

Из важнейших лиц королевства отсутствовал только второй брат Престимиона принц Абригант. В первые годы правления Престимиона Абригант принимал участие практически во всех событиях государственного значения. К тому же именно он открыл богатые залежи железных руд в Скаккенуаре, которые в значительной степени послужили основой беспримерного процветания государства при Престимионе. Однако со временем он, по его собственным словам, «сошел вниз по склону» — вплотную занялся управлением фамильным поместьем Малдемар, ответственность за которое легла на него в соответствии с порядком наследования, и проводил там большую часть времени.

Все остальные были в сборе.

Присутствие в совете столь большого числа важнейших сановников вновь пробудило недобрые предчувствия, с которыми с самого утра безуспешно пыталась бороться Вараиль.

Она быстрыми шагами прошла через зал к невысокому белому трону, подчеркнуто грубо высеченному из мрамора. Это было место короналя, а сегодня, в его отсутствие, — ее как регента. Она поглядела налево — там, как всегда, сидел элегантный, несмотря на некоторую непропорциональность сложения, фехтовальщик Септах Мелайн. С юных дней он был ближайшим другом и советником Престимиона, и к его словам корональ прислушивался, пожалуй, не менее внимательно, чем к мнению самой Вараиль. Септах Мелайн ответил Вараиль обеспокоенным, едва ли не печальным взглядом. Гиялорис… Навигорн… Дембитав… Все они, казалось, тоже были встревожены. Один только высоченный Мондиганд-Климд, маг из су-сухирисов, как всегда хранил на обоих лицах непроницаемое выражение

— Я уже знаю, — обратилась к собравшимся Вараиль, — что понтифекс нездоров. Может ли хоть кто-нибудь сказать мне, насколько серьезно его недомогание? — Она повернулась к представителю понтифекса: — Фраатейкс Рем, если я не ошибаюсь, это известие поступило прежде всего к вам?

— Да, госпожа. — Маленький, очень аккуратный седовласый Фраатейкс Рем на протяжении вот уже девяти лет был официальным представителем понтифекса в Замке — по сути послом старшего монарха при младшем. К груди его туники из мягкого, похожего на бархат серо-зеленого материала была прикреплена затейливо переплетенная золотая спираль — символ Лабиринта. — Я получил сообщение вчера вечером. После никаких депеш не поступало. Нам не известно ничего, кроме того, о чем вы, конечно, уже осведомлены.

— Это был удар, не так ли? — прямо спросила Вараиль, никогда не затруднявшая себя слишком тщательным выбором слов.

Представитель понтифекса заерзал на месте. Вараиль не без смущения заметила, насколько откровенно этот опытнейший дипломат, всегда чрезвычайно уравновешенный и уверенный в себе, проявляет свое волнение.

— Его величество почувствовал сильный приступ головокружения, не мог опираться на левую ногу, а его левая рука потеряла чувствительность. Его уложили в постель и поручили заботам магов. Мы ждем дальнейших сообщений.

— Судя по описанию, я назвала бы это ударом, — сказала Вараиль.

— Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть ваше предположение, госпожа.

— Ваше высочество, удар не всегда приводит к плачевным результатам, — заговорил Иеган из Малого Морпина, флегматичный и абсолютно лишенный чувства юмора принц, чье присутствие в совете долго удивляло Вараиль. — Часто бывает, что люди, перенесшие его, живут после этого еще много лет.

— Благодарю за уточнение, принц Иеган. — Она вновь обратилась к Фраатейксу Рему: — Не могли бы вы сказать нам, как себя чувствовал понтифекс в последнее время? Был ли он здоров?

— Именно так, госпожа, бодр и энергичен. Конечно, с необходимыми поправками на возраст. Но он всегда был чрезвычайно деятельным человеком.

— Хотелось бы узнать по крайней мере, сколько ему все-таки лет! — воскликнул Септах Мелайн. — Восемьдесят пять? Девяносто? — Он вскочил с места и зашагал по небольшому залу. Благодаря длинным ногам и легким пружинистым движениям, он преодолевал расстояние от стены до стены в несколько шагов.

— Возможно, даже больше, — сказал Иеган.

— Он сорок с лишним лет занимал трон короналя, — прохрипел Навигорн Гоикмарский — когда-то очень сильный и влиятельный человек, знаменитый военачальник; за последние годы, однако, он сильно располнел и утратил прежнюю быстроту движений. — А после этого еще двадцать лет — трон понтифекса. Я, кажется, не ошибаюсь. Следовательно…

— Все правильно. Следовательно, он должен быть очень стар, — резко проговорила Вараиль. Она напрягала все силы, чтобы обуздать свое нетерпение. Все эти люди были кто на десять, а кто и на двадцать лет старше ее, те дни, когда они принимали реальные решения и стремительно действовали, давно прошли, а сейчас они были более склонны к неспешным размышлениям, и энергичный характер и бойкий ум Вараиль никак не желали с этим смириться.

— Хозяйка поставлена в известность? — обратилась она к иерарху Берниморн.

— Мы уже послали донесение на Остров, — ответила иерарх, чрезвычайно худая и бледная женщина весьма солидного возраста, которой каким-то образом удавалось выглядеть одновременно и немощной, и властной.

— Отлично. — Вараиль перевела взгляд на Дембитава: — А как насчет лорда Престимиона? Он уехал, кажется, в Дипенхоу-Вейл? Или в Бомбифэйл?

— Лорд Престимион в настоящее время находится в Фа, госпожа. К нему должен вот-вот отправиться гонец.

— Кого вы собираетесь послать? — спросил Навигорн грубым, чуть ли не агрессивным тоном.

Дембитав удивленно посмотрел на старого генерала.

— Понятия не имею. Наверное, поедет один из постоянных курьеров Замка.

— Такие известия не должны передавать посторонние. Я сам сообщу новости короналю.

На бледных щеках Дембитава вспыхнул румянец. Герцог Тидиасский, кузен Септаха Мелайна, был гордым и, порой, излишне раздражительным человеком лет шестидесяти. Они с Навигорном никогда не питали друг к другу особой симпатии.

Вот и сейчас он, судя по всему, воспринял вмешательство Навигорна как своего рода упрек Он долго подыскивал достойный ответ, но в конце концов смог лишь напыщенно произнести:

— Как вам будет угодно, господин Навигорн.

— А что принц Деккерет? — спросила Вараиль. — Мне кажется, его тоже следует поставить в известность.

Вновь возникла неловкая пауза. Вараиль обвела взглядом смущенные лица. Было ясно, что никто и не подумал сообщить избранному наследнику о возникновении опасений за жизнь понтифекса.

— Насколько мне известно, он вместе со своим другом Динитаком уехал в Норморк, навестить мать, — решительно сказала Вараиль. — Его тоже следует немедленно уведомить о случившемся. Теотас…

— Я сейчас же направлю гонца, — откликнулся тот и вышел из зала.

И что дальше? Что же еще она должна предпринять?

Перед мысленным взором Вараиль мгновенно возник план дальнейших действий — способность к импровизации всегда входила в число ее отличительных достоинств.

— Вы, — вновь обратилась она к Фраатейксу Рему, — конечно, сообщите в Лабиринт о том, что мы глубоко обеспокоены состоянием здоровья его величества, очень опечалены его болезнью и от всего сердца желаем, чтобы она оказалась всего лишь незначительным недомоганием, и… — Она умолкла, подыскивая слова, наилучшим образом подходящие для выражения сочувствия, но не нашла их и прервала свой монолог на полуслове.

Представитель понтифекса не позволил паузе затянуться.

— Умоляю вас, не беспокойтесь, — заявил он с таким видом, будто перебил супругу короналя, не дав ей закончить фразу— Конечно, я немедленно это сделаю.

Но прошу вас, госпожа, давайте не будем горячиться. Не было никакой реальной необходимости безотлагательного оглашения полученного мною известия. Если бы главный спикер считал, что смерть его величества неизбежна, то составил бы свою депешу совсем по-другому. Я понимаю ту тревогу относительно возможных изменений в системе власти, которая могла охватить госпожу, и, конечно, каждый из нас, здесь присутствующих, должно быть, испытывал те же самые чувства, зная, что может столкнуться со значительными переменами как в судьбах всего государства, так и в собственной жизни, но даже в этом случае…

Его негромкие слова заглушил глубокий рокочущий бас — это заговорил Великий адмирал Гиялорис, погрузневший, но по-прежнему могучий богатырь.

— А что, если дела Конфалюма на самом деле плохи? Хочу напомнить, что среди нас имеется хорошо знающий свое дело маг, способный достаточно ясно увидеть будущее. По-моему, нам стоит посоветоваться с ним.

— А почему бы и нет? — первым воскликнул Септах Мелайн. — Почему мы должны оставаться в неведении? — Его отвращение к любого рода колдовству было всем известно не хуже, чем искренняя вера Великого адмирала в могущество магии. Но глубокая дружеская любовь, связывавшая этих двоих с тех самых пор, когда они были надежнейшей, а случалось, и единственной опорой Престимиона во время войны против узурпатора Корсибара, давно позволила им позабыть о полном несходстве характеров и взамен проникнуться полнейшим доверием друг к другу. — Действительно, давайте спросим Верховного мага. Как вы считаете, Мондиганд-Климд? Старик Конфалюм всерьез решил нас покинуть или все же намерен еще подождать?

— Правда, — поддержала его Вараиль. — Попробуйте заглянуть в будущее понтифекса, Мондиганд-Климд В его и наше будущее. Сделайте это для нас

Все взгляды обратились к су-сухирису, который, как обычно, стоял поодаль от всех остальных, погрузившись в какие-то свои, недоступные пониманию обычных существ, нечеловеческие размышления.

Су-сухирис представлял собой отталкивающего вида фигуру ростом более семи футов, облаченную в роскошное лиловое одеяние с воротником, усыпанным драгоценными камнями, — отличительным знаком придворного мага. На похожей на раздвоенную колонну длинной шее величественно возвышались две бледные, абсолютно лысые головы, напоминавшие удлиненные мраморные глобусы, а четыре узких изумрудно-зеленых глаза, как всегда, ровным счетом ничего не выражали.

Из всех нечеловеческих рас, обосновавшихся на Маджипуре, су-сухирисы были самой загадочной. Их слишком уж отличающаяся от человеческой внешность и ледяная манера поведения пугали большинство людей и вызывали крайне неприязненное отношение к столь странной расе. Даже те су-сухирисы, которые, подобно Мондиганд-Климду, с готовностью контактировали с разумными существами других рас, никогда не допускали в этих контактах даже намека на доверительность. Однако присущие их расе бесспорные способности к магии и провидению будущего открывали су-сухирисам доступ в самые высокие круги общества.

Мондиганд-Климд однажды объяснил Престимиону, каким образом ему удается видеть будущее. Устанавливая специфическую связь между обоими своими разумами, он создавал нечто вроде вихря нервной энергии и резким усилием направлял этот вихрь в кратковременное путешествие по реке времени, откуда возвращался с расплывчатыми и зачастую неоднозначными проблесками представления о предстоящих событиях. Вот и теперь маг без лишних разговоров ввел себя в такое состояние.

Вараиль напряженно следила за ним. Она верила в силу магии не больше, чем Престимион или Септах Мелайн, но доверяла Мондиганд-Климду и считала его предсказания куда более надежными, чем пророчества любых других магов. И если он сейчас объявит, что понтифекс лежит на одре смерти…

— Госпожа, в данное время для серьезных опасений нет никаких причин, — невозмутимым тоном произнес су-сухирис.

— Конфалюм будет жить?

— Скорая смерть ему не угрожает.

Вараиль, которая, сама того не замечая, все это время просидела, затаив дыхание, глубоко и с облегчением вздохнула и откинулась на спинку трона.

— Что ж, я очень рада это слышать, — сказала она после короткой паузы. — Похоже, что мы получили отсрочку. Примем это известие без дополнительных вопросов и перейдем к другим делам. Кажется, все согласны со мной? Вижу, что все. Значит, так и поступим. — Она взглянула на Белдитана Гимкандэйлского-младшего, исполнявшего обязанности делопроизводителя совета и следившего за повесткой дня заседаний. — Если вы, граф Белдитан, будете так любезны и напомните нам, какие вопросы мы намеревались сегодня обсудить…

Представитель понтифекса и иерарх Берниморн, присутствовавшие на заседаниях совета лишь в тех случаях, когда рассматривались вопросы, касавшиеся других властителей Маджипура, официально испросили разрешения удалиться и покинули зал. Вараиль с едва ли не страстной радостью погрузилась в обычные дела государственного управления.

Да, это была именно отсрочка. Отсрочка от неизбежного. Избавление от необходимости покинуть озаренное ярким чистым солнцем великолепие Замка и огромной Горы и перебраться в темные глубины Лабиринта… Во всяком случае, не теперь. Еще не теперь. Не сегодня…

Однако чуть позже, когда влиятельнейшие персоны мира так или иначе решили множество пустяковых вопросов, которым посчастливилось этим утром привлечь их внимание, и почти все разошлись, Септах Мелайн задержался в тронном зале. Едва они с Вараиль остались вдвоем, он подошел к трону, мягко взял ее за руку и негромко сказал:

— Боюсь, что это предупреждение для нас. Не может быть никаких сомнений, что дни Конфалюма сочтены. Вам следует готовиться к большим переменам, госпожа. Впрочем, как и всем нам.

— Я подготовлюсь, Септах Мелайн. Я знаю, что должна это сделать.

Вараиль снизу вверх смотрела на Верховного канцлера — высокого, худого, нескладного с виду человека с необыкновенно тонкими руками и ногами. Даже теперь, когда Септах Мелайн уже перешагнул порог, разделяющий зрелость и старость, его стройное тело сохранило несравненное изящество, легкость и точность движений. Казалось, на его чрезмерно сухопарой и долговязой фигуре нет ни унции лишней плоти. Тем не менее Септах Мелайн отличался своеобразной, редко встречающейся среди людей красотой. Все в нем было изящно: его осанка, его одежда, завитые локоны изысканно причесанных волос, несмотря на возраст сверкавшие золотом, маленькая остроконечная бородка и коротко подстриженные усы. Он был мастером из мастеров фехтования, ни разу не терпел поражения в поединках и лишь однажды получил рану, сражаясь одновременно с четырьмя противниками во время одной из ужасных кровавых баталий войны против Корсибара. Престимион давно любил его как брата за непоколебимую преданность, неиссякаемый оптимизм и живой ум. После непродолжительного знакомства с этим человеком Вараиль стала относиться к нему почти так же, как и ее супруг.

— Как вы думаете, — спросила она, — Престимион в душе готов к тому, что ему предстоит стать понтифексом?

— Вы должны знать это лучше, чем я, госпожа.

— Я никогда не говорила с ним на эту тему.

— Тогда позвольте мне объяснить вам, — неторопливо сказал Септах Мелайн, — что он готов к этому в той мере, в какой вообще человек способен к чему-либо подготовиться. Уже несколько десятков лет, сначала будучи наследником короналя, а затем короналем, он знал, что ему предстоит окончить свои дни на троне понтифекса. И учитывал это знание во всех своих планах. Вы же помните, ему пришлось воевать за трон короналя. Корона досталась ему очень дорогой ценой. Целых два года он воевал против Корсибара, победил его и вернул себе украденный сыном Конфалюма трон. Неужели вы думаете, что он стал бы так отчаянно бороться за корону Горящей Звезды, если бы заранее не примирился с мыслью о том, что после Замка его ждет Лабиринт?

— Надеюсь, что вы правы, Септах Мелайн.

— Я уверен в своей правоте, дорогая госпожа. И вы тоже это знаете.

— Возможно.

— Престимион никогда не воспринимал необходимость стать понтифексом как трагедию. Это просто часть его обязанностей — тех обязанностей, которые возложил на него лорд Конфалюм в тот день, когда выбрал его своим преемником на троне короналя. И вам отлично известно, что он никогда не уклонялся от своих обязанностей.

— Да, конечно. Но все же… все же…

— Я понимаю, госпожа.

— Замок… мы были здесь так счастливы…

— Ни один корональ не испытывает радости, покидая его. Как и супруга короналя. Но на протяжении многих тысячелетий каждый корональ неизменно становился понтифексом, спускался в Лабиринт и пребывал там, под землей, до скончания своих дней, и…

Септах Мелайн внезапно умолк. Вараиль с изумлением увидела, что его проницательные бледно-голубые глаза подернулись туманной дымкой.

Когда предначертание прикажет Престимиону покинуть Замок, ему тоже предстоит уехать отсюда. Он, как и другие близкие Престимиону люди, последует за ним в Лабиринт. Даже Септах Мелайн испытывал боль при мысли о столь серьезной перемене в своей жизни, и на мгновение, всего лишь на краткий миг, этот старый воин не смог скрыть свои чувства.

Однако минута слабости миновала, и на губах Септаха Мелайна вновь заиграла неотразимая улыбка. Он легко провел кончиками пальцев по золотым локонам прически и заговорил на другую тему:

— А теперь я вынужден просить у вас прощения, леди Вараиль. Настало время урока фехтования, и ученики уже, должно быть, собрались и ожидают меня.

Он шагнул к двери.

— Подождите, — остановила его Вараиль. — Всего несколько слов. Вы заговорили об уроке фехтования, и я сразу кое-что вспомнила.

— Да, госпожа?

— Не могли вы взять в свой класс еще одного ученика? У меня есть для вас кандидатура: Келтрин из Сипермита, новый человек в Замке.

Септах Мелайн удивленно поджал губы.

— Но, госпожа, насколько мне известно, Келтрин не мужское имя.

— Вы правы. Я говорю о леди Келтрин, младшей сестре Фулкари, подруги Деккерета, по просьбе которой я вчера приняла эту девушку. Келтрин, как считают в семье, обладает весьма впечатляющими способностями к обращению с оружием и хочет овладеть вершинами этого мастерства, которые в состоянии преподать ей только вы.

— Женщина? — воскликнул Септах Мелайн. — Девушка?

— Дорогой Септах Мелайн, я же не прошу вас взять ее себе в любовницы. Просто позвольте ей посещать ваши занятия.

— Но с какой стати женщина вдруг решила заниматься фехтованием?

— Понятия не имею. Возможно, она считает, что это может пригодиться ей в жизни. Думаю, что вы получите возможность лично спросить ее об этом.

— А если кто-нибудь из моих мальчишек случайно ранит ее? В моей группе нет новичков. Конечно, мы пользуемся затупленным оружием, но и оно представляет весьма серьезную опасность.

— Надеюсь, все ограничится лишь синяками. Ей придется смириться с этим. Но, дорогой Септах Мелайн, я не поверю, что вы согласитесь передать девочку в чьи-нибудь еще руки. Кто знает, вдруг вы сможете узнать от нее что-нибудь, касающееся нашего пола, чего не ведали до сих пор? Примите ее, Септах Мелайн. Я прошу вас.

— В таком случае разве я могу отказаться. Пришлите эту леди Келтрин ко мне, и я сделаю из нее лучшего мастера клинка, которого когда-либо видел этот мир. Ручаюсь вам, госпожа. А теперь… Если вы позволите мне удалиться…

Вараиль кивнула. Он широко улыбнулся ей с высоты своего роста, повернулся и пружинистой походкой зашагал к выходу, напоминая того длинноногого юношу, каким был много-много лет назад. Вараиль осталась одна в опустевшем тронном зале.

Она поднялась и какое-то время стояла неподвижно, стараясь изгнать из головы все мысли.

Наконец она медленно вышла из зала и свернула налево, в лабиринт коридоров, которые вели к невероятно древней пятиглавой постройке, известной под названием Сторожевой башни лорда Ариока, с которой открывался лучший вид на внутренний Замок — на двор лорда Пинитора, на отражающий бассейн лорда Симинэйва, на расположенную за ним ротонду лорда Гаспара, на кружевные, воздушно легкие балконы лорда Вильдивара, выстроенные в то же непредставимо давнее время, и на множество других достопримечательностей.

О, насколько все это было очаровательно! Каким чудесным образом все эти странные постройки, возводившиеся здесь на протяжении семи тысяч лет, смогли слиться воедино в этот огромный, ни с чем не сравнимый шедевр архитектуры?

«Прекрасно, — подумала Вараиль. — Престимион все еще корональ, и я по-прежнему живу здесь, в Замке, по крайней мере в настоящее время»

В конце концов придет час, когда непререкаемый долг заставит их переселиться в Лабиринт: таков закон, и он не нарушался ни разу со времен основания мира. Каждый корональ вынужден был пройти через это — и жена каждого короналя.

«Да сохранит Божество понтифекса Конфалюма!» — мысленно взмолилась Вараиль.

Конечно, время идет своим чередом, и дни понтифекса близятся к концу. Но все же, да будет нам позволено еще, хотя бы ненадолго, остаться здесь, в Замке. Еще немного. Несколько месяцев. Год. Может быть, два. Сколько получится.

7

Они уже вышли в Долину плетей. Впереди, красной стеной окаймляя северный горизонт, узкой линией лежала ровная песчаниковая гряда, на которой Пятеро правителей воздвигли пять своих дворцов, а прямо внизу несла к востоку свои воды могучая река Зимр.

— Посмотрите, господин, — Джакомин Халефис указал рукой на красные холмы. — Похоже, мы почти дома.

«Почти дома… » — подумал Мандралиска, криво усмехаясь. Для него в этой фразе не было ничего, кроме мрачной иронии.

В той или иной степени он ощущал себя дома где угодно, а может быть, везде или нигде в мире. Все места казались ему практически одинаковыми, и к любому из них он относился с полным безразличием. Некоторое время он считал своим домом непроходимые джунгли, затем камеру в темнице Замка лорда Престимиона, а до того — прекрасные покои в богатой, расположившейся на обоих берегах Зимра Ни-мойе. За годы, минувшие после окаянного детства, проведенного в жалком селении среди снежных пиков Гонгарских гор, — детства, о котором он предпочитал не вспоминать, — ему довелось сменить множество мест обитания. В течение последних пяти лет он называл «домом» этот бесплодный и малоизвестный район в сердце Зимроэля и потому, глядя на обожженные солнцем красные скалы, замыкавшие распростершуюся перед ним неприветливую песчаную равнину, вполне мог бы согласиться с Халефисом: да, он приближался к дому, — если бы это понятие имело для него хоть какую-то ценность.

— А вот и дворцы правителей, не правда ли, ваша светлость? — продолжал болтать Джакомин Халефис, указывая пальцем в сторону высокого горного хребта. Адъютант ехал вплотную к графу верхом на перекормленном бледно-лиловом скакуне, которому приходилось изрядно напрягаться, чтобы не отставать от поджарого и гораздо более прыткого животного Мандралиски.

Граф поднес руку козырьком ко лбу и посмотрел вверх.

— Да, три из них. Я вижу дома Гавиниуса, Гавахауда и Гавдата. — В резком полуденном свете купола, крытые гладкой серой черепицей, отливали красноватым мерцающим блеском. — Но, по-моему, оставшиеся два пока еще разглядеть нельзя. Или ты хочешь сказать, что разглядел и их тоже?

— Честно говоря, господин, не думаю, чтобы мне это удалось.

— Как и мне, — отозвался Мандралиска.

Когда Пятеро правителей начали свой странный и пока что остававшийся тайным мятеж против власти центрального правительства, они решили не устраивать свой штаб в старой столице их дяди Ни-мойе. Это было бы чрезвычайно неблагоразумно с их стороны. Они, все пятеро, были по своей природе крайне неблагоразумными людьми, но все же иногда прислушивались к веским доводам. И в ответ на предложение Мандралиски они согласились полностью переселиться сюда, в малонаселенную и плохо исследованную провинцию Горневон, выбрав место на южном берегу Зимра на полпути между Ни-мойей и Верфом.

Река оставалась судоходной на протяжении добрых семи тысяч миль — от ущелья Дюлорн на далеком западе до города Пилиплока на побережье Внутреннего моря, — и везде имелись превосходные места для причаливания и якорных стоянок, а вокруг удобных внутренних портов выросли большие преуспевающие города — Кинтор, Мазадон, Верф и множество других. Ни один из них, однако, не мог соперничать с Ни-мойей, признанной королевой среди городов западного континента.

Но здесь, в Горневоне, над южным берегом Зимра вертикально вздымалась почти отвесная стена из красного песчаника, образуя непреодолимый барьер между рекой и землями, лежавшими к югу от нее. К тому же на большом отрезке русла не было ни одного места, куда могло бы пристать не только грузовое речное судно, но даже маленькая лодка.

Именно из-за полной неприступности южного берега он оставался практически необитаемым и торговцы туда не заглядывали. Зато на другом берегу, прямо напротив того места, где теперь выросли дворцы Пяти правителей, располагалась прекрасная гавань в форме полумесяца, служившая источником процветания города Горвенара. А на южном берегу за красной каменной стеной пряталась очень похожая на пустыню, выжженная солнцем, никем никогда не использовавшаяся земля: сушей попасть туда было крайне трудно. Именно здесь Мандралиска уговорил Пятерых правителей создать новую столицу.

Она возникла в унылом, неприветливом месте. Вся провинция Горневон была прикрыта с востока отрогом пересекавшего почти весь материк Гонгарского горного хребта, и эта цепь заоблачных гор со снежными вершинами преграждала путь юго-западным сырым ветрам, которые летом несли дожди из болотистого Пиурифэйна — резервации меняющих форму. А с другой стороны протянулся Откос Велатиса в милю высотой, перехватывавший зимние дожди, которые несли западные ветры с Великого океана. Вот почему провинция Горневон оставалась одним из самых сухих мест на всем огромном континенте — своеобразной внутренней пустыней посреди плодородного процветающего Зимроэля.

— Насколько лучше было бы сейчас въезжать в Нимойю! — хихикнув, воскликнул Халефис.

Губы Мандралиски едва заметно тронула холодная улыбка.

— Неужели ты так любишь комфорт, мой друг?

— Кто, кроме безумца — или Пяти правителей, — мог бы предпочесть это место Ни-мойе, ваша светлость?

Мандралиска пожал плечами.

— Действительно — кто, кроме безумца? Но мы идем туда, куда должны идти. Нас привела сюда судьба, и да будет так.

Конечно, пять братьев не осмелились бы использовать Ни-мойю как оплот восстания, невзирая даже на то, что она была их родовым наследственным владением, откуда их властолюбивый дядя, прокуратор Дантирия Самбайл, долго управлял Зимроэлем словно король собственным королевством. Престимион взял Дантирию Самбайла в плен после битвы возле Тегомарского гребня, ставшей последней в войне между ним и Корсибаром, но спустя некоторое время все же простил ему многократные предательства, из-за которых чуть не лишился короны и даже жизни. Победивший корональ оставил во владении Дантирии Самбайла все его богатства и наследственные земли, однако лишил его звания прокуратора и ограничил власть лишь фамильным доменом, впрочем весьма обширным. Это произошло лет шестнадцать назад. С тех пор прокуратора на Зимроэле не было.

Второе восстание Дантирии Самбайла завершилось его гибелью от руки Септаха Мелайна в болотистых джунглях Стойензара. Владения прокуратора перешли к его грубым звероподобным братьям Гавиаду и Гавиундару, а после их смерти все наследство досталось пятерым сыновьям Гавиундара, мечтавшим о восстановлении той власти над всем Зимроэлем, которой некогда обладал их великий и ужасный дядя-прокуратор. Тем более что центральное правительство и оба монарха — понтифекс и корональ — обитали в своих столицах, находившихся очень далеко, на «старшем» континенте Алханроэле.

Обитатели густонаселенного Зимроэля в большинстве своем имели лишь весьма смутное и абстрактное представление о существовании и деятельности этого правительства. Конечно, на словах они заявляли о своей преданности короналю, но куда явственнее ощущали власть прокуратора, своего земляка, который всегда был для них гораздо реальнее, чем живущие где-то за морем монархи. Они с пеленок привыкли подчиняться безраздельной и неограниченной власти свирепого прокуратора — чрезвычайно непривлекательного человека, под крепкой рукой которого Зимроэль, однако, достиг величайшего процветания и внутренней стабильности. И поэтому вполне возможно, решили между собой пятеро сыновей Гавиундара, что даже по прошествии полутора десятилетий жители Зимроэля с готовностью согласятся, чтобы ими владели законные наследники прокуратора, принцы чистейшей крови, настоящие Самбайлиды.

Естественно, о том, чтобы начать борьбу за власть, пребывая в Ни-мойе, не могло быть и речи. Этот город был административным центром западного континента, ульем, где роились чиновники понтифексата. Стоило любому представителю клана Самбайлидов хоть намеком проговориться о намерении вернуть своему роду прежнюю власть хотя бы над одним клочком земли, находящимся за пределами официально утвержденных границ фамильного домена, как сведения об этом немедленно дошли бы из Ни-мойи до Лабиринта, а оттуда до Замка, и вскоре королевская армия под командованием лично короналя высадилась бы на Зимроэле, чтобы восстановить там надлежащий порядок

Зато здесь, во внутренних районах, можно было делать все, что заблагорассудится, даже провозгласить себя суверенным правителем обширных территорий, и лишь спустя годы весть об этом дошла бы до корона-ля, сидящего, словно жук на булавке, на вершине своей Горы, или до стоящего над короналем понтифекса, зарывшегося в подземной берлоге. Маджипур был настолько огромен, что с одного его континента на другой новости доходили не скоро.

И вот пятеро братьев забрались в эту глушь и выбрали себе новые звучные титулы: они назвались Правителями Зимроэля, истинными преемниками древних прокураторов по праву крови. Мало-помалу сведения о том, что отныне править Зимроэлем будут они, достигли всех расположенных неподалеку городов и поселений. Крупные города новоявленные правители решили до поры до времени не трогать — река была главной магистралью континента, и любая попытка вмешаться в торговлю, осуществлявшуюся по Зимру, привела бы к скорому возмездию со стороны центрального правительства.

Но они потребовали присяги от многочисленных сельских общин на несколько сотен миль к югу и северу от реки — вплоть до Имманалы на востоке и почти до Дюлорна на западе — и получили ее, обретя таким образом своего рода вотчину, с территории которой могли вести борьбу за расширение владений.

Именно Мандралиска, который долго был первым помощником Дантирии Самбайла и теперь стал главным советником пяти его племянников, придумал для них новые титулы.

— Вы не можете назваться прокураторами, — заявил он. — Это было бы равносильно прямому объявлению войны.

— Но «властитель» или даже просто «лорд» тоже не годится… — сказал Гавирал, самый старший и самый сообразительный из братьев. — Такой титул на всем Маджипуре носит один только корональ — не так ли, Мандралиска?

— Только корональ может употреблять это слово как часть своего имени: лорд Пранкипин, лорд Конфалюм, лорд Престимион. Но любой граф, принц или герцог — властелин на своей земле, и к ним всегда обращаются: «мой лорд», то есть «правитель». Вот и мы воспользуемся этим небольшим различием. Вы будете Пятью правителями Зимроэля, и будете говорить о себе не «лорд Гавирал», «лорд Гавиниус», «лорд Гавдат», а «правитель Гавирал», «правитель Гавиниус»… ну и так далее… А при обращении к вам будут употреблять не слова «мой лорд», а «мой правитель», но не «мой господин» — так обращаются к обычным мелким дворянам. Тем более что титула «правитель» на Маджипуре нигде не существует.

— Мне кажется, вы провели очень тонкое различие, — одобрил Гавирал.

— Мне это нравится, — заявил Гавахауд, наиболее тщеславный из всех пятерых. Он широко улыбнулся, показав все свои крепкие зубы. — Правитель Гавахауд! Славьте правителя Гавахауда! Это прекрасно звучит, тебе не кажется, лорд Гавиломарин?

— Будьте осторожнее, — остановил его Мандралиска. — С такими словами нельзя обращаться небрежно. Не «лорд Гавиломарин», а «правитель Гавиломарин». Разговаривая напрямую, можно употреблять обращение «милорд» и говорить «милорд Гавиломарин», но никогда не «лорд Гавиломарин», но и не «господин Гавиломарин», чтобы не уподобляться простым дворянам. Вы, конечно, поняли, что я имею в виду?

Братьям потребовалось немало времени, чтобы в полной мере осознать, чего добивается от них Мандралиска. Его это совершенно не удивило, ибо он считал пятерых братьев не более чем сборищем шутов.

Зато они с восторгом восприняли свои новые титулы Прошло не так уж много времени, и в провинции Горневон и прилегающих землях узнали о Пяти правителях Зимроэля. Не все с радостью встретили возрождение былой мощи Самбайлидов. Например, лорд Ворсинар, мелкий дворянин, владевший землями к северу от Зимра, вынашивал планы относительно единоличного выхода из-под власти Алханроэля. Он настолько грубо и категорически отказался от предложения Самбайлидов принести им вассальную присягу, что братьям не оставалось ничего, кроме как отправить Мандралиску, чтобы тот проучил его. Но нашлось и множество таких, кто любил Дантирию Самбайла и не смирился с низвержением своего кумира. Да еще и кем?! Никому не известным Престимионом. Они собрались со всех концов западного континента, для того чтобы присоединиться к партии Пяти правителей. И довольно скоро тень династии Самбайлидов накрыла собой значительную часть центральных сельскохозяйственных районов Зимроэля.

В своем неспешно, но неуклонно расширявшемся владении Пятеро правителей назначали чиновников и издавали новые законы. Они отрешили сборщиков налогов понтифексата от взимания дани и стали присваивать ее себе. На красных скалах Горневона, напротив Горвенара, они выстроили для себя пять прекрасных дворцов. Замки Гавдата, Гавиниуса и Гавахауда были воздвигнуты неподалеку друг от друга, Гавирал построил свое жилище несколько западнее — на небольшом мысе, откуда открывался прекрасный вид на реку, а Гавиломарин расположился восточнее — его замок был скрыт от остальных невысокой горной грядой. Из этих пяти дворцов они рассчитывали постепенно распространить свою власть на весь континент, которым их знаменитый дядя еще недавно управлял практически с королевским полновластием

Пока что правительство понтифекса Конфалюма и короналя лорда Престимиона никак не реагировало на изменения, происходившие на Зимроэле. Возможно, на Алханроэле еще ничего не знали.

Пятеро правителей понимали, что затеяли весьма рискованное дело. Но Мандралиска объяснил им, что имперскому правительству будет трудно предпринять сколько-нибудь серьезную карательную акцию против них. Для вторжения необходимо собрать в Алханроэле армию и каким-то образом переправить ее через обширное Внутреннее море на другой континент. Затем имперским силам предстояло или реквизировать едва ли не весь речной флот Зимра, чтобы подняться вверх по реке на территорию мятежников, или пройти маршем многие тысячи миль по суше, через территорию районов с враждебно настроенным населением

Но даже если им удастся вернуть непокорных фермеров под крыло центральной власти, добраться до Пяти правителей в их орлином гнезде, возвышающемся над отвесным берегом Зимра, будет все равно очень и очень непросто. Подняться на красные скалы со стороны реки просто невозможно. Таким образом, оставался только подход через пустыню с юга — тот самый путь, по которому сейчас ехал Мандралиска со своим отрядом. А это была поистине адская дорога.

8

Под вечер юстициарий Корд прибыл в гостиницу, где поселились Деккерет и Динитак, чтобы проводить их во дворец графа на официальный банкет — первое из целого ряда подобных событий, запланированных на время пребывания Деккерета в Норморке.

Деккерет в юности много раз видел дворец: приземистое, тяжелое, почти лишенное окон здание из серого камня, прижавшееся, как огромная поганка, к городской стене там, где она широкой кривой выдавалась наружу в направлении гигантского пика Замковой горы. Здание было непривлекательным — темным, мрачным с виду — и больше всего походило на крепостной бастион. Даже шесть шпилей, возносящихся над его крышей, — вероятно, архитектор рассчитывал, что они придадут внешнему облику дворца некоторую легкость, — больше всего походили на грозные острия копий.

Внутри здание казалось вдвое просторнее, вчетверо уродливее и не менее мрачным, чем снаружи. Деккерета и Динитака вели по длинным темным запутанным коридорам, освещенным только тусклыми дымными факелами, через тесные вестибюли с голыми каменными стенами, где приходилось зажмуривать глаза от неожиданно яркого света ламп, через залы со стенами из черного кирпича, украшенные какими-то случайно, судя по всему, попавшими туда нелепыми старинными изваяниями или грубо вытканными гобеленами, изображавшими давно забытых правителей города и их жен, занятых благородными дворянскими развлечениями. В конце концов они попали в продуваемый сквозняками полутемный пиршественный зал графа Консидата, где почетных гостей поджидала вся норморкская знать

Вечер оказался на редкость тоскливым Первым говорил Консидат. Он приветствовал самого прославленного из сынов города, вновь посетившего родную землю Граф всего лишь год назад унаследовал титул. Он был молодым, любезным и, можно сказать, застенчивым человеком и по облику и манерам казался куда привлекательнее, чем грубый и неотесанный его покойный отец. Но он был ужасным болтуном, и его речь оказалась бесконечной. Он монотонно жужжал, нанизывая банальность на банальность, переходя от темы к теме, как будто не знал, как же ему завершить свое выступление. В конце концов Деккерет просто задремал, и лишь резкий удар по щиколотке, который нанес ему ногой под столом Динитак, вернул его к действительности.

Затем наступил черед для выступления Деккерета. Он передал приветствие лорда Престимиона и, поскольку это был официальный предлог его визита, поздравил графа и графиню с рождением сына. Он, конечно, не забыл сообщить о том сожалении, которое испытывал корональ из-за того, что не имел возможности лично посетить графа в эти радостные дни. Затем люди Деккерета внесли подарки, присланные лордом Престимионом. Далее слово взял юстициарий Корд, а за ним, сменяя друг друга, экспансивно и утомительно говорили еще несколько высших городских чиновников, которым, очевидно, не терпелось произвести впечатление на будущего короналя После них снова говорил граф Консидат. На сей раз он проявил ничуть не больше ораторского искусства, но, слава Божеству, был более краток Деккерет, не ожидавший столь скорого завершения речи, экспромтом произнес ответное слово. И лишь после этого начали наконец подавать блюда на стол. Все великое множество перемен состояло из пережаренного пресного мяса, дотушенных до состояния каши овощей и преждевременно открытых выдохшихся вин. После трапезы вновь произносили речи. Деккерет выдержал всю бесконечную церемонию лишь благодаря могучему усилию воли и дисциплине, выработанной за долгие годы участия в различных протокольных мероприятиях

Он лишь с еще большей ясностью понял, какое немыслимое количество подобных приемов предстоит ему пережить в будущем. Когда-то в ранней юности он представлял себе жизнь короналя как бесконечную череду славных турниров, веселых праздников и шумных пиров, прерываемую время от времени необходимостью принимать великие драматические решения, меняющие судьбы десятков и сотен миллионов людей. С тех пор он успел много узнать.

Следующий день вплоть до самого вечера был свободен от официальных церемоний, и Деккерет с Динитаком отправились гулять по городу (в сопровождении, конечно, десятка, а то и более охранников). Они вышли из гостиницы ясным теплым утром, воздух был нежным и ароматным, каким и должен быть в атмосфере вечной весны, царящей на Замковой горе, озаренной чистым и ярким солнечным светом. Остроконечные зубцы-утесы, выглядывавшие из-за городской стены со всех сторон Норморка, сверкали в свете утра, словно начищенная бронза.

Посетители Норморка часто поражались контрасту между великолепием окружающей природы и мрачностью и недружелюбием самого города — теснящегося множества серых обшарпанных домов, сгрудившихся в тени циклопической черной стены. Деккерет, выросший здесь, воспринимал мрачность Норморка как должное и не только не видел в ней ничего странного, но и почти не замечал ее. Лишь теперь, вернувшись после долгого отсутствия, он впервые взглянул на город как бы со стороны и вдруг понял, что за то время, которое он провел на вершине Замковой горы, его восприятие родных мест несколько изменилось.

Снаружи городская стена была почти неприступной. Зато внутри по всему ее периметру вверх взбегали широкие каменные лестницы, доходившие до самой вершины. По ним можно было легко и быстро попасть на прясла стены, если можно применить это слово к настоящей улице, по которой свободно могли бы пройти плечом к плечу десять человек. Деккерет и Динитак, в сопровождении толпы охранников, поднялись наверх по лестнице, начинавшейся прямо перед входом в их гостиницу.

Там они молча двинулись на запад. Спустя некоторое время Деккерет подозвал своего спутника к внешнему краю стены

— Видишь тракт внизу? Вон та белая лента, уходящая на восток. Он ведет в Дундилмир, Стипул и дальше, соединяя города этого уровня Горы. Только по этой дороге можно попасть в Норморк из этих городов и снизу. Но обрати внимание: она не доходит до Норморка, так как оказалась не с той стороны города, с какой нужно. Ты уже видел единственный вход в город; вон там, — он махнул рукой, — в обращенной к Горе стороне стены.

Динитак посмотрел вниз и кивнул.

— Да. Дорога приближается к стене как раз под нами, но, вместо того чтобы упереться в городские ворота, поворачивает налево и тянется вдоль стены… Наверное, она огибает полгорода, до этой дурацкой узкой калитки?

— Именно так. Там она соединяется с тем трактом, по которому мы приехали из Замка, и обе дороги заканчиваются перед Глазом Стиамота.

— Значит, путешественникам снизу приходится огибать полгорода, чтобы попасть внутрь с верхней стороны. Совершенно безумная выдумка!

— Полностью согласен с тобой. Но скоро положение изменится.

— Неужели?

— Я же сказал тебе, что у меня есть план реконструкции этого города, — не без гордости заявил Деккерет. — Мы, стоим сейчас как раз над тем местом, где я намереваюсь в один прекрасный день прорубить в стене еще одни ворота. — Он повел рукой, обозначая широкий сектор мощного вала из черного камня. — Послушай, Динитак! Ворота, которые я хочу построить, будут поистине величественными, ничуть не похожими на тот узкий лаз, по которому мы пробирались вчера. Я собираюсь сделать их в пятьдесят футов высотой и сорок шириной, а то и больше, чтобы, войдя под их арку, даже скандар почувствовал себя лилипутом. Створки я сделаю из черной древесины с Зимроэля, редкой и дорогой, — она изумительно полируется и поэтому будет сверкать как зеркало в утреннем свете. Я скреплю створки большими железными полосами, и петли тоже будут железными. И в соответствии с моим самым священным декретом они будут стоять широко открытыми всегда, кроме тех дней, когда городу будет угрожать опасность, если такое вообще возможно. Что ты на это скажешь?

Динитак некоторое время стоял молча, с хмурым выражением на лице.

— Интересно, — наконец выговорил он.

— Продолжай.

— Согласен, судя по твоему описанию, это будет внушительное сооружение. Но, Деккерет, неужели ты думаешь, что жители на самом деле хотят, чтобы здесь были такие ворота? Я пробыл в этом городе меньше полутора дней, но у меня уже сложилось ясное впечатление: горожане Норморка больше всего тревожатся по поводу своей безопасности. Они беспокоятся о ней, и неважно, есть или нет основания для такой тревоги. Они самые осторожные люди в мире. И эта огромная неприступная черная стена, которую они так любовно лелеют, — символ их навязчивой идеи. Несомненно, именно поэтому единственный проход в стене такой крошечный, и поэтому они так заботливо запирают его накрепко с приближением темноты. Ты думаешь об удобстве путешественников, прибывающих из нижних городов, но какое оно может иметь для них значение, когда речь идет об убежденности в сохранности их собственных драгоценных шкур? Допустим, ты придешь и пробьешь в их стене большую зияющую дыру — неужели ты надеешься этим завоевать их любовь?

— Это сделает не просто Деккерет, а корональ. Первый корональ, родившийся в Норморке.

— Пусть так…

— Нет. Они хорошо отнесутся к моим воротам, я уверен в этом. Они их полюбят. Возможно, не сразу. Скорее всего, им понадобится некоторое время, чтобы привыкнуть к ним. Но это будут изумительные, великолепные ворота, новый символ города, такая вещь, что люди будут съезжаться из всех городов Замковой горы, да что там — со всего Маджипура, специально, чтобы посмотреть на нее. А горожане будут встречать приезжих, указывать пальцами и важно говорить: «Вот они, те самые ворота, которые лорд Деккерет построил для нас, самые великолепные ворота, которые только существуют в мире».

— А то, что они всегда будут стоять открытыми?

— Даже это им понравится. Это будет свидетельствовать о том, насколько город уверен в себе. Да и вообще, какие враги могут сюда явиться? Да еще такие, чтобы их стоило опасаться. На планете царит мир. И никакая вражеская армия не собирается брать штурмом склоны Замковой горы. Нет, Динитак, возможно, поначалу они будут ворчать и сетовать на непривычные новшества, но очень скоро все согласятся, что новые ворота — самое восхитительное сооружение из всех, которые когда-либо были построены в городе, кроме разве что самой стены.

— Наверняка ты прав, — сказал Динитак с чуть слышной ноткой иронии в голосе.

Деккерет уловил интонацию, но не позволил другу прервать полет его фантазии.

— Я знаю, что будет именно так. Ворота станут памятником мне. Врата Деккерета — вот как люди будут называть их на протяжении многих предстоящих столетий. Каждый проезжающий по Горе снизу пройдет через них и разинет рот в благоговейном восторге, и люди будут говорить друг другу, что эти огромные прекрасные ворота, самые прославленные ворота в мире, были выстроены очень давно лордом короналем по имени Деккерет, уроженцем этого самого города — Норморка.

Он не мог не улыбнуться собственному до нелепости претенциозному монологу. Памятник ему? Разве корональ Маджипура должен всерьез заботиться о том, сохранится его имя в веках или забудется? Все что он только что сказал, показалось ему невероятной глупостью еще до того, как успели отзвучать последние слова. Динитак часто оказывал на него такое воздействие. Суровый реализм этого человека то и дело служил мощным волноломом на пути самых дерзких всплесков романтических мечтаний Деккерета.

Но не в этом случае, решил он про себя. Независимо от предчувствий Динитака врата Деккерета будут построены. Скорее всего, они окажутся не первым деянием, которое он осуществит, став короналем, но Деккерет твердо знал, что рано или поздно они появятся в Норморке. Эта мечта волновала его уже много лет. Динитаку не удастся заставить будущего короналя отказаться от ее исполнения.

Они двинулись дальше по гребню стены.

— Это дворец графа, если я не ошибаюсь? — спросил Динитак, перегибаясь через внутренний парапет. — Его довольно трудно узнать сверху. Впрочем, вид у него все такой же отвратительный.

— Возможно… Возможно… —Деккерет почувствовал, что его настроение неожиданно испортилось. В висках застучало. Он шагнул к парапету, чтобы улучшить обзор, почти наткнулся на двоих гвардейцев графа Консидата и приказал им убираться с дороги таким яростным жестом, что тем, наверное, показалось, будто почетный гость хочет сбросить их со стены. Они поспешно посторонились.

Немигающими глазами уставился он на площадь перед дворцом. На его лице застыло холодное выражение, губы были крепко стиснуты. Он поднес кончики пальцев к голове и принялся медленными круговыми движениями потирать виски.

— Что-то не так? — осведомился Динитак, видя что его друг надолго застыл в столь необычной для него позе.

— Лучше всего покушение было бы видно именно отсюда, — спокойно отозвался Деккерет и принялся рассказывать, быстрыми движениями руки указывая Динитаку, кто где находился: — Лорд Престимион только что прибыл на площадь. Вон там, справа, опустился его парящий экипаж. Он вышел из него, Гиялорис находился по левую руку, Акбалик — по правую. Ведь ты же так и не видел Акбалика, верно? Он умер примерно в то время, когда ты присоединился к нам в Стойене для решительного наступления на Дантирию Самбайла. Акбалик был замечательным человеком. Это ему следовало стать наследником короналя, а не мне… Граф Меглис стоял на лестнице дворцового крыльца, на третьей или четвертой ступеньке. Этот безмозглый болван просто стоял там, дожидаясь, пока Престимион поднимется к нему, хотя по протоколу должен был вести себя по-другому. Престимион ждал, пока Меглис спустится к нему навстречу, а тот не делал ни шагу, так что несколько мгновений они стояли неподвижно.

Деккерет умолк.

— А где ты стоял? — спросил Динитак— Ты, по-моему, говорил, что был там в этот день и все видел своими глазами.

— Да, видел. Была огромная толпа, вон там, слева, где к площади подходит широкий бульвар. Тысячи людей. Охранники оттеснили нас назад. Я стоял в толпе на той стороне. Во втором ряду.

Деккерет вздохнул. Снова наступила пауза, которую прервал Динитак:

— Ну, что было дальше? Убийца выскочил из толпы, размахивая своим серпом? Кто-то завопил, чтобы предупредить короналя? Подбежали охранники и убили покушавшегося?

— Нет. Первой подбежала девушка…

— Девушка?

— Красивая девушка, очень высокого роста, с вьющимися волосами цвета красного золота. Шестнадцати лет от роду. Ее звали Ситель, она приходилась мне двоюродной сестрой. Стояла прямо передо мной, прижатая к веревке, удерживавшей толпу. Она обожала лорда Престимиона. Мы встали на рассвете, чтобы занять место получше, в первых рядах. Она несла огромный букет — из сотен цветов, — собранный своими руками. Хотела, наверное, бросить его короналю. Но нет… Нет… Нет… — Голос Деккерета потерял всякую выразительность и звучал глухо и монотонно: — Она пригнулась, пролезла под веревкой и, проскользнув мимо стражников, подскочила к Престимиону, чтобы вручить ему букет. Очень неблагоразумный поступок. Но ему понравилось. Он подал знак стражникам, чтобы они пропустили девушку. Взял у нее цветы… Задал ей один или два вопроса… А затем…

— Человек с серпом?

— Да. Тощий человек с бородой. И безумным горящим взглядом. Выскочил словно из ниоткуда и кинулся прямо к Престимиону. Ситель не видела его, но, вероятно, услышала шаги, обернулась… и он с размаху ударил ее серпом, чтобы убрать с дороги. — Деккерет провел пальцами по шее. — Вот так. Кровь повсюду… ее горло…

— Он убил ее, твою сестренку? — потерянным голосом спросил Динитак.

— Она, скорее всего, умерла почти сразу.

— А затем стражники убили его…

— Нет, — возразил Деккерет. — Это сделал я.

— Ты?

— Убийца стоял через пять или шесть человек слева от меня. Я выскочил из толпы прямо к нему… не помню, то ли перепрыгнул через веревку, то ли пролез под ней… Этих мгновений я не помню — вообще ничего, только то, что был там и видел Ситель… она зажимала рану рукой, и у нее уже подгибались ноги… и Престимиона, стоявшего в оцепенении, и человека с серпом, поднимавшего руку, и Гиялориса и Акбалика, бросившихся к убийце, но недостаточно быстро. Я поймал руку убийцы и вывернул ее так, что она с треском сломалась. Тогда я обхватил его рукой за шею и одним рывком сломал и ее. А потом поднял Ситель — она уже была мертва, это я точно знаю — и ушел с ней на руках прямо через толпу по бульвару Спурифона в Старый город. Никто не остановил меня. Люди расступались при моем приближении. Я отнес ее домой и рассказал ее родителям обо всем, что случилось. Это был самый ужасный час моей жизни. И он до сих пор во всех мельчайших подробностях живет в моей памяти.

— Ты любил ее? И хотел жениться на ней, верно? Родители обещали вас друг другу?

— О нет! Ничего подобного! Да, я на самом деле любил ее, но не как мужчина женщину. Мы ведь были двоюродными, не забывай. А росли, скорее, как родные брат и сестра. Нашим родителям действительно хотелось, чтобы мы поженились, но я никогда не думал об этом всерьез.

— А она?

Деккерет вымученно улыбнулся.

— Она вполне могла мечтать выйти замуж за лорда Престимиона. Я помню, что вся ее комната была увешана его портретами. Но это, конечно, ни при каких условиях не могло случиться, и она, вероятно, понимала это. Очень возможно, что она была влюблена в меня, вполне допускаю. Мы были тогда настолько молоды… что мы могли знать?..

Он снова посмотрел вниз, на площадь. Неужели ее кровь до сих пор сохранилась на этих булыжниках?

«Нет-нет, — резко одернул он себя, — не будь смешным!»

— А все же, — гнул свое Динитак, — думаю, что ты был влюблен в нее.

— Нет. Я уверен, что не был, во всяком случае не тогда. Но — да поможет мне Божество, Динитак! — после того дня что-то начало постепенно расти во мне. Она никогда не покидает мои мысли. Оглядываясь назад сквозь все эти прожитые годы, я вижу ее, ее лицо, ее озорные глаза, ее волосы, ее манеру поведения, то, как она могла бы пробежать вверх и вниз по этой лестнице… и думаю, что если бы она осталась жить, если бы мы с ней стали чуть постарше… — Деккерет отчаянно замотал головой. — Хватит об этом. Со дня ее смерти прошло больше лет, чем она успела прожить на свете. Она не более реальна теперь, чем те видения, которые посещают нас во сне. Давай уйдем отсюда подальше.

— Я сожалею, что тебе пришлось снова разбередить душевную рану, Деккерет.

— Неважно. Эти воспоминания все время со мной. Просто вид того самого места сделал их ненадолго еще немного острее, вот и все. Ты знаешь, что в тот же самый день, ближе к вечеру, Акбалик каким-то образом разыскал меня и отвел к Престимиону, который предложил мне, в награду за спасение его жизни, стать рыцарем — посвященным Замка? Так что все произошедшее со мной с тех пор есть прямое следствие ужасных событий того дня. Я помню, как Престимион сказал Акбалику: «Кто знает? А может быть, мы нашли здесь сегодня следующего короналя?» Это его собственные слова. Он шутил тогда, конечно.

— Но оказался совершенно прав.

— Да. Так и должно казаться. Прямая линия, соединяющая мальчишку, выскочившего из толпы, чтобы спасти лорда Престимиона, с человеком, который когда-нибудь сядет на место Престимиона, когда тот займет трон Конфалюма. — Деккерет разразился резким смехом. — Я — лорд Деккерет!.. Разве это не поразительно, Динитак?

— Не для меня. Но мне иногда кажется, что мысли о предстоящем тебе восхождении на трон короналя вызывают у тебя тревогу.

— А у тебя, будь ты на моем месте, разве не вызывали бы?

— Но я не на твоем месте и, слава Божеству, никогда не буду на нем. Мне вполне достаточно быть тем, кто я есть.

— Как и мне, Динитак Я совершенно не тороплюсь взвалить на себя ту работу, которой занят Престимион. Если бы он оставался короналем еще двадцать лет, было бы просто изумительно, и..

Динитак дернул Деккерета за рукав.

— Подожди. Взгляни-ка, там происходит что-то странное.

Деккерет послушно повернулся к городу и посмотрел туда, куда указывал Динитак. Да, футах в пятидесяти от стены, вплотную к шеренге гвардейцев Консидата, преграждавших вход на лестницу, действительно происходило нечто странное. С полдюжины стражников окружили какого-то человека. Доносились злобные невнятные крики, видны были размахивающие руки.

— Еще одна попытка покушения была бы слишком уж невероятной, — сказал Динитак.

— Ты просто чертовски прав. Но эти недоумки… — Деккерет привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть, и у него вырвалось полузадушенное восклицание. — Клянусь Хозяйкой, это гонец из Замка! Это из-за него они подняли переполох. Шевелись, Динитак!

Они со всех ног сбежали вниз по лестнице. Какой-то гвардеец изможденного вида вытянулся перед Деккеретом и доложил:

— Подозрительный незнакомец, мой господин. Мы попытались допросить его, но…

— Дубовая башка, неужели ты не знаешь эмблему гонцов короналя? Отойди с дороги!

Деккерет не знал этого человека в лицо, но золотой значок с изображением Горящей Звезды — официальная эмблема курьерской службы — был, несомненно, подлинным. Гонец — он выглядел заметно потрепанным после перепалки со стражниками — решительно шагнул вперед и протянул Деккерету конверт с большой печатью из алого воска, на которой четко виднелся герб Верховного канцлера Септаха Мелайна.

— Мой господин Деккерет, по приказу принца Теотаса я доставил вам депешу от имени совета, я ехал из Замка без остановки день и ночь, чтобы передать ее вам…

Деккерет выхватил конверт, бегло взглянул на печать — не повреждена — и поспешно разорвал его. Внутри находился только один листок, исписанный с одной стороны решительным квадратным и несколько детским почерком Теотаса. Деккерет быстро пробежал текст глазами, затем еще раз, еще раз…

— Плохие новости? — выждав некоторое время, спросил Динитак.

Деккерет кивнул.

— Неважные. Понтифекс болен. Возможно, с ним случился удар.

— Умирает?

— Такого слова здесь нет. Но как оно может не прийти на ум, когда речь идет о болезни девяностолетнего старца? Меня немедленно требуют в Замок. — Деккерет чуть слышно хихикнул. — Что ж, по крайней мере, нам не придется мучиться сегодня вечером на очередном ужасном банкете графа Консидата; возблагодарим Божество за эту небольшую милость. Но что может произойти потом…

Деккерет уставился в пространство, не зная, что и думать. В его душе бурлил вихрь противоречивых чувств: печаль, волнение, тревога, эйфория, недоверие, опасение.

Конфалюм болен. Возможно, умирает. Возможно, уже умер.

А Престимион знает об этом? Он в настоящее время тоже где-то путешествует. Как обычно. Деккерет мельком подумал, какие сцены могли разыгрываться в Замке в отсутствие короналя и его наследника.

— Это может ничего не значить, — сказал он. Его голос, обычно сочный и гулкий, прозвучал на сей раз сухо и хрипло. — Старики часто болеют. Не все, что походит на удар, на самом деле оказывается им. И от удара не обязательно умирают.

— Все это верно, — согласился Динитак. — Но несмотря на это…

Деккерет поднял руку ладонью вперед.

— Нет. Не говори об этом.

Но Динитак упрямо продолжал:

— Ты только что говорил о своей надежде, что Престимион останется короналем еще на двадцать лет. И я знаю, ты говорил это искренне. Но на самом деле ты не верил в такую возможность — ведь правда?

9

Появились первые пунгатаны, густо усеивающие лежавшую впереди пустошь.

— До чего отвратительные растения! — пробормотал Джакомин Халефис. — Как же я их ненавижу! Будь моя воля, я бы сжег их все!

— Ах, что ты! — весело воскликнул Мандралиска. — Они наши лучшие друзья, эти растения!

— Возможно, ваши друзья, ваша светлость. Но не мои.

— Они охраняют наши владения, — объяснил ему граф. — Они защищают нас от врагов, наши замечательные пунгатаны.

Он не преувеличивал. Это была дикая безжизненная пустынями единственная проходимая дорога через нее представляла собой всего лишь широкую каменистую тропу. Примерно в десятке ярдов от нее начинались заросли пунгатанов — растений с хлещущими, как кнуты, ветвями и режущими, как мечи, листьями, кроме которых здесь ничего не росло. Провести какую бы то ни было армию через эту землю, где почти не было воды, отсутствовали леса и съедобные растения, а вся без исключения немногочисленная растительность была смертельно ядовита, представлялось немыслимо сложной организационной задачей.

Но Мандралиска знал дорогу через эту мрачную равнину.

— Берегитесь плетей! — крикнул он, оглянувшись через плечо на своих людей. — Держите строй!

Он дал скакуну шпоры и первым въехал в пунгатановую рощу.

На самом деле они были довольно красивыми, эти пунгатаны, или, во всяком случае, казались такими Мандралиске. Их серые приземистые, толстые и гладкие, как колонны, стволы поднимались над ржавым красноземом на высоту трех или четырех футов. А из вершины росла пара извилистых, упругих, как резиновые ленты, ветвей; раскинувшись в противоположные стороны ярда на два, они, красиво изгибаясь, свешивали почти до самой земли спутанную бахрому листьев. Эти ветви казались легкими и мягкими; они были почти прозрачными, но еще и настолько тонкими, что их не всегда можно было разглядеть. Покачиваясь под порывами ветра, они очень напоминали поля морских водорослей, колеблемых течением.

Но стоило всего лишь пройти на расстоянии пятнадцати, а то и двадцати футов от любого из растений, как его трепещущие ветви мгновенно наливались красновато-фиолетовым цветом, раздувались, начинали трясти концами, а затем — хлоп! — ветка молниеносно разматывалась на всю свою поразительную длину и наносила удар удивительной стремительности и ужасающей силы, превосходящий удар кнута опытного погонщика. Этот боковой удар, словно острый меч, глубоко разрубал тело любого существа, которое, уверовав в свою быстроту, рисковало приближаться к этим зарослям. Именно так растения поддерживали свое существование в этой неплодородной почве: убивали, а затем питались веществами, попадавшими в землю в результате разложения тел их жертв. Неподалеку можно было видеть множество костей — это было все, что с древних времен осталось от неосторожных животных и, вероятно, беспечных путешественников.

Кто-то когда-то — очень давно — проложил безопасную тропу через эти негостеприимные дикие места. Она была отмечена всего лишь редко разбросанными с обеих сторон камнями, и невнимательный путник легко мог выйти за эти границы. Но графа Мандралиску нельзя было упрекнуть в невнимательности. Он провел свой небольшой отряд через рощу растений-убийц без единого происшествия и вышел на узкую извилистую дорогу, круто взбирающуюся вверх на прибрежные скалы к дворцам, где Пятеро правителей дожидались его возвращения.

«Какие еще глупости они успели натворить в его отсутствие?» — не без тревоги подумал Мандралиска.

Въехав со своими воинами на широкую, окруженную колоннадой площадь, раскинувшуюся перед тремя центральными зданиями, он, в точном соответствии со своими предчувствиями, увидел такую сцену, что с трудом заставил себя сдержать гневный смех и скрыть охватившие его ненависть и отвращение.

Там оказался Гавиниус, самый жалкий, по мнению Мандралиски, из всех пяти братьев. Он был пьян — впрочем, в этом не было ничего удивительного! — и, с трудом держась на ногах, шлялся по площади. Толстый, лоснящийся от пота, одетый лишь в свободно болтающийся белый полотняный передник, он бродил от одной каменной колонны к другой, обнимая их и целуя, как будто перед ним были очаровательные девушки, и безостановочно хрипло горланил какую-то песню. Через плечо у него на ремне болталась кожаная фляга, вероятно с коньяком.

Две женщины — его «жены», как часто называл их Гавиниус, хотя никакого формального подтверждения такого их статуса не существовало, — осторожно крались позади, наверное рассчитывая каким-то образом завлечь его обратно во дворец. Однако они старались не подходить слишком близко к своему господину: в пьяном виде Гавиниус бывал очень опасен.

Увидев графа, он повернулся (чуть не упав при этом) и остановился, покачиваясь.

— Мандралиска! — взревел он. — Наконец-то! Где ты был, дружище? Я ищу тебя весь день!

Толстяк, спотыкаясь, но все же целеустремленно зашагал к Мандралиске, и тот поспешно соскочил на землю. Сидеть верхом на скакуне, разговаривая с лордом Гавиниусом, весьма рискованно.

Из пяти братьев Гавиниус больше всех походил на покойного отца, Гавиундара: огромный, толстобрюхий, с широким багрово-сизым лицом, неприятными маленькими зеленовато-голубыми глазками и большими мясистыми ушами, отходившими под острым углом от почти лысого черепа. Хотя Мандралиска был достаточно высок ростом, лорд Гавиниус был заметно выше него и намного массивнее. Он остановился, едва не уткнувшись в Мандралиску, застыл на месте, широко раскачиваясь на толстых, почти не гнущихся тумбах, ничуть не похожих на ноги нормальных людей, и безуспешно пытался сфокусировать мутный взгляд на лице графа.

— Хочешь выпить, граф? Давай! Выпей! Посмотри на себя, ты весь в пыли! Где ты был? — Он неловко скинул ремень с плеча, уронил флягу, поймал ее, отчаянно взмахнув огромной лапой, и протянул Мандралиске.

— Благодарю вас, мой господин Гавиниус. Но я сейчас не чувствую жажды.

— Не чувствуешь жажды? Да ведь ты никогда ее не чувствуешь! Будь ты проклят, почему ты не хочешь пить? Прискорбный недостаток для такого человека, как ты, Мандралиска! Не ломайся, выпей! Ты обязан выпить. Тебе должно нравиться вино. Как я могу доверять человеку, который ненавидит выпивку? Ну, давай! Пей!

Пожав плечами, Мандралиска взял у толстяка флягу, поднес ее ко рту, даже не прикоснувшись губами к горлышку, притворился, что сделал глоток, и протянул обратно хозяину.

Гавиниус ткнул пробкой мимо горлышка фляги и небрежно бросил флягу через плечо. А затем, наклонившись вперед и почти уткнувшись в лицо Мандралиске, он принялся болтать:

— Я видел сон этой ночью… удивительный сон, просто чудо… это было послание, Мандралиска, настоящее послание, говорю тебе! Я хотел, чтобы ты растолковал его мне, но тебя где-то носило. Будь ты проклят, где тебя носило? Это был такой сон…

— Ты, болван, он был на северном берегу Зимра и проводил карательную операцию против лорда Ворсинара, — раздался сбоку сухой уверенный голос— Ведь так, Мандралиска?

Это был Гавирал, единственный достаточно умный человек во всей пятерке. Будущий понтифекс Зимроэля, если, конечно, Мандралиске удастся довести свой план до конца.

Его появление пришлось очень кстати. Иметь дело с Гавиниусом, пьяным или трезвым, всегда было неприятно и могло оказаться небезопасным. Гавирал тоже мог быть опасен — прежде всего своей хитростью, — но с ним, во всяком случае, можно быть уверенным, что он, во внезапном приступе дружелюбия, не стиснет собеседника в объятиях и не сломает при этом одно-два ребра или просто не рухнет на него спьяну, как подрубленное дерево.

— Да, мой господин, я был на севере, — сказал Мандралиска. — Мы выполнили задание. Лорд Ворсинар и все его люди сгорели в собственном доме пять дней тому назад.

Гавирал улыбнулся. Он отличался от своих огромных неотесанных тупых быков-братьев не только способностью думать, но и внешностью: маленький, жилистый, непоседливый, с быстрыми сверкающими глазами и тонким ртом, выдававшим склонность к раздражительности. Он настолько не походил на братьев, что, как порой позволял себе подозревать Мандралиска, вполне мог оказаться сыном какого-то другого отца. Однако он обладал многими фамильными особенностями Самбайлидов — рыжеватыми волосами, грубыми чертами лица и неутолимой жадностью.

— Значит, они мертвы? — вопросительным тоном произнес Гавирал. — Изумительно. Изумительно! Впрочем, я в этом не сомневался с самого начала. Вы прекрасный, верный, преданный человек, Мандралиска. Что бы мы делали без вас? Вы — наша главная драгоценность. Вы — наша правая рука. Я люблю вас всем сердцем.

В экспансивном тоне Гавирала легко угадывалась снисходительность; ни одного слова он не произнес искренне. Так можно было бы говорить со слугой, лакеем, фаворитом. И так мог говорить только глупец, не понимающий, как следует обращаться с человеком, от которого полностью зависишь, пусть даже тот ниже рангом.

Но Мандралиска не подал виду, что заметил плохо скрытое оскорбление.

— Благодарю вас, мой господин, — негромко сказал он, улыбнувшись одними губами и склонив голову, как будто его наградили золотой цепью, или рыцарским достоинством, или шестью деревнями на плодородном севере. — Я сохраню ваши слова в сердце. Ваша похвала очень много значит для меня — возможно, даже больше, чем вы думаете.

— Мандралиска, это не столько похвала, сколько простое признание истинного положения вещей, — ответил Гавирал. Он казался очень довольным собой.

Да, он был самой яркой личностью из пяти братьев, но ему даже в голову не могло прийти то, в чем Мандралиска совершенно не сомневался: Гавирал не был и вполовину настолько блестящим человеком, каким себя считал. Весьма серьезный недостаток: его легко можно было обмануть — стоило лишь намекнуть, что преклоняешься перед его мощным разумом, и можно было делать с ним что угодно.

— Мне снилось, — вновь взревел Гавиниус, возвращаясь к начатой теме, как будто Мандралиска и Гавирал вовсе не разговаривали между собой, — что ко мне пришел прокуратор! Можете поверить? Расхаживал передо мной, смотрел мне в глаза, говорил мне изумительные вещи. Это было послание, я точно знаю. Но чье послание? Конечно, не Хозяйки. С какой стати Хозяйка прислала бы ко мне призрак прокуратора? С какой стати Хозяйка вообще стала бы посылать мне сновидение? — Гавиниус громко рыгнул. — Ты должен все это мне истолковать, Мандралиска. Я весь день ищу тебя. Где ты шлялся с самого утра? — Он принялся размахивать руками, пытаясь нащупать флягу, все же заметил ее на красном песке площади, спотыкаясь, дошел до нее и с трудом поднял. Она оказалась пуста. — И куда делся мой коньяк? Что ты сделал с моей флягой?!

— Иди в дом, Гавиниус, — негромко, но настойчиво приказал Гавирал. — Полежи. Отдохни немного. Граф попозже истолкует тебе твой сон. — Маленький человек вдруг резко ударил своего неповоротливого брата в грудь. Гавиниус, удивленно моргая, уставился на ушибленное место. — Иди! Иди, Гавиниус! — Гавирал ударил его снова, на этот раз посильнее.

И Гавиниус, все так же тупо моргая, поплелся, шатаясь, словно одурманенный буйвол-бидлак, в сторону своего дворца. Женщины следовали за ним по пятам.

К тому времени на площади появились Гавдат и Гавахауд. Мандралиска увидел, что на пригорке, отделявшем его дворец от других, показался Гавиломарин. Братья столпились вокруг своего тайного советника.

Пухлый Гавдат, на широком лице которого выделялись огромные, похожие на пещеры ноздри, узнав об удачном завершении похода Мандралиски, заявил, что заранее знал об этом из гороскопа, который недавно составил. Гавдат считал себя волшебником и то и дело совершал магические пассы и твердил заклинания. Самовлюбленный, с бычьей шеей, Гавахауд, столь же уродливый, как и его братья, но убежденный в том, что обладает изумительной красотой, поздравил Мандралиску с изящным щегольским поклоном, вдвойне смешным для такого крупного человека. Толстый дряблый Гавиломарин, совершенно пустой человек, с готовностью соглашавшийся со всем, что говорил кто-нибудь другой, как слабоумный хлопал в ладоши и весело хихикал, слушая рассказ о поджоге крепости.

— Так погибнут все, кто дерзнет выступить против нас, — высокопарно провозгласил Гавахауд.

— Боюсь, что таких окажется немало, — скептически ответил Мандралиска.

— Вы имеете в виду короналя? — уточнил лорд Гавирал.

— Он появится позже. Я говорю о таких, как лорд Ворсинар. Местные принцы, которые расценивают происходящее как собственный шанс покончить с подчинением любой власти. Как только они увидят, что вы не только бросили открытый вызов короналю и понтифексу, но и взяли над ними верх, они сочтут, что имеют все основания не платить налогов никому. В том числе и вам, мои господа.

— Вы сожжете их ради нас, как сожгли этого, — заявил Гавахауд.

— Да! Да! Он их всех сожжет! — вскричал Гавиломарин и снова радостно захлопал в ладоши.

Мандралиска взглянул на него, и на его лице промелькнула быстрая мрачная улыбка. Затем, приложив кончики пальцев к золотому пятиугольнику, висевшему у него на груди, он стремительно окинул взглядом всех четверых братьев.

— Мои господа, — почтительно сказал он, — я проделал сегодня долгий путь и очень устал. Поэтому прошу вашего позволения ненадолго удалиться.

Они уже приближались к находившемуся неподалеку, чуть южнее дворца Гавирала, поселку, где обитали приближенные Пяти правителей, когда Джакомин Халефис нерешительно обратился к Мандралиске:

— Ваша светлость, могу ли я поделиться с вами своим личным наблюдением?

— Но ведь мы же друзья, Джакомин, не так ли? — откликнулся Мандралиска.

Это утверждение настолько не соответствовало действительности, что Халефис с трудом скрыл удивление, но все же смог быстро оправиться.

— Мне показалось, господин, что братья, когда сейчас разговаривали с вами… честно говоря, я обращал на это внимание и раньше, но… надеюсь, вы простите меня… — Он снова замялся. — Но я все-таки хочу сказать…

— Ну так скажи, раз хочешь.

Халефис решился.

— Они разговаривают с вами очень покровительственным тоном. Так, будто они великие и могущественные дворяне, а вы по сравнению с ними ничто — простой вассал, едва ли не слуга.

— Я и есть их вассал, Джакомин.

— Но не их слуга.

— В общем-то, нет.

— Почему же вы, господин, спускаете им такую дерзость? Ведь только этим словом можно назвать их поведение. И еще раз прощу прощения, ваша светлость, но мне больно видеть, что с таким выдающимся человеком, как вы, обходятся подобным образом. Неужели они забыли, что именно вы, и только вы, сделали их тем, что они есть?

— О, нет-нет. Ты мне чрезмерно льстишь, Джакомин. Тем, что они есть, их сделало Божество, а также, возможно, их великолепный отец принц Гавиундар, вероятно, не без помощи их властительной матери, кем бы она ни была. — Мандралиска сверкнул своей быстрой холодной улыбкой. — А моя роль заключается лишь в том, что я показал им, как можно стать владетелями нескольких незначительных провинций. И, если все пойдет хорошо, не исключено, что когда-нибудь они смогут стать владетелями всего Зимроэля.

— Господин, неужели вас нисколько не задевает, что они позволяют себе держаться с вами презрительно?

Мандралиска окинул своего маленького кривоногого адъютанта долгим, немного удивленным взглядом.

Они с Джакомином Халефисом были вместе уже более двадцати лет. Они бок о бок сражались против армии Престимиона возле Тегомарского гребня, когда Корсибар погиб от руки своего верховного мага, прокуратор Дантирия Самбайл был побежден и оказался пленником Престимиона, а сам Мандралиска, донельзя изнемогший в сражении, был ранен и тоже взят в плен Руфиелом Кисимиром из Малдемара. И во втором большом сражении они снова были рядом после того как в манганозовых лесах Стойензара Дантирия Самбайл был убит Септахом Мелайном, Халефис помог Мандралиске скрыться в кустах, когда Навигорн Гоикмарский гнался за ним, чтобы убить на месте. Именно с помощью Халефиса Мандралиска смог ускользнуть из Алханроэля и поступить на службу к двум братьям Дантирии Самбайла.

Преданность Халефиса он не подвергал ни малейшему сомнению. Тот был правой рукой Мандралиски, точно так же, как сам граф был правой рукой прокуратора Дантирии Самбайла. И все же за все двадцать лет, прожитых рядом, Халефис никогда не осмеливался в разговорах с Мандралиской затрагивать подобные вопросы. Да, похоже, он понемногу изменился за это время, подумал Мандралиска.

— Джакомин, если в манере их поведения со мной можно углядеть презрение, — сказал он, тщательно выбирая слова, — то дело здесь только в их поистине выдающейся грубости, которая, как известно, является излюбленным стилем поведения всего рода Самбайлидов. Ты же помнишь их блиставшего изяществом отца Гавиундара и его выделявшегося красотой брата Гавиада. Да и их дядя Дантирия Самбайл вовсе не славился тонкими манерами и любезностью разговоров. Там, где тебе чудится презрение, мой друг, я вижу только полное отсутствие такта. И не придаю этому значения. Такова их природа. Они — грубые неотесанные люди. Я прощаю им это, потому что все мы участвуем в одной и той же игре. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Что именно, господин? — без выражения откликнулся Халефис.

— Наверное, не понимаешь. Можно сказать так я служу интересам Самбайлидов, знают они об этом или нет — а я думаю, что не знают, — но при этом и они служат моим интересам. Примерно такие же отношения и у нас с тобой. Подумай об этом, Джакомин. Но лучше держи свои выводы при себе. Давай не будем больше обсуждать эти вопросы. — Мандралиска повернул скакуна к своему очень простому дому. — Здесь наши пути расходятся, — сказал он. — Желаю хорошо провести день.

10

Лампы горели ярко. Лакей Фалко остался с Престимионом, пока тот приходил в себя. Диандоло принес короналю какое-то холодное успокаивающее питье. Хозяин гостиницы, совершенно убитый тем фактом, что, находясь под его крышей, высокий гость увидел такой ужасный сон, безостановочно просил прощения, будто был прямым виновником случившегося, так что Фалко был вынужден выпроводить его из комнаты. С опозданием явился молодой принц Тара-дат, сопровождавший Престимиона в поездке и занимавший отдельные покои на противоположной стороне внутреннего двора; даже крепкий юношеский сон оказался бессилен против всеобщей суматохи и взволнованных криков. Престимион отослал его обратно. Кошмары отца ни в коей мере не касались сына.

Начались третьи сутки официального визита Престимиона в Фа. Все шло по принятому протоколу: пиры, речи, вручение королевских наград особо выдающимся гражданам и тому подобные церемонии. Но уже в первые две ночи его посетило, казалось бы, давно затерявшееся в неведомых закоулках Замка сновидение, хотя, благодарение Божеству, тогда в нем еще не было самой страшной муки: явления Тизмет. Но на сей раз кошмар обрушился на него всей своей тяжестью.

— Мой лорд, вы кричали какое-то непонятное слово: что-то вроде «тизмит… тизмит… тизмит… » — сказал Фалко. Конечно, ведь имя Тизмет для него ничего не значило. Во всем мире осталось не более шести человек, помнивших, кто такая она была. — Вы кричали очень громко, я ясно слышал вас через две комнаты: «Тизмит! Тизмит!»

— Во сне можно сказать все что угодно, Фалко. В этом слове, наверное, не было никакого смысла.

— Должно быть, был, мой лорд, и какой-то очень дурной. Вы все еще бледны. Ну, отлично. Дай сюда, — сказал он, обернувшись, чтобы взять у бесшумно вошедшего Диандоло бутылку, которую тот только что принес в комнату— Ты что, не слышишь, что корональ охрип? Еще немного вина, мой лорд?

Престимион взял бокал. На сей раз ему поднесли коньяк. Он залпом влил в себя обжигающую жидкость, как будто это была вода.

— Мой лорд, может быть, вызвать толкователя, чтобы он разъяснил ваш сон? — предложил Фалко.

— Фалко, ты же знаешь, что сны короналя может истолковывать только Хозяйка Острова. А Хозяйка очень далеко отсюда.

Престимион встал, ощущая дрожь в ногах, и подошел к окну. Снаружи царила полная тьма. Здесь, в прекрасном Фа, веселом и очаровательном городе, состоявшем из множества прилепившихся к пологому склону Горы розовых домиков с каменными, но похожими на кружевные балконами, стояла глубокая безлунная ночь. Он перегнулся через подоконник и с жадностью глотал прохладный свежий ночной воздух.

Двадцать лет, а Тизмет все продолжает навещать его.

И она и ее брат давно уже мертвы, мертвы и забыты, забыты настолько, что даже их собственный отец не знал о том, что они когда-то существовали. Это сделали волшебники Престимиона сразу же после сражения у Тегомарского гребня, прямо на поле только что закончившейся битвы: величайшим магическим действом они стерли из памяти всех обитателей планеты любые воспоминания о мятеже Корсибара.

Но Престимион не забыл. И даже после всех этих лет, проведенных с Вараиль, которую он искренне и неослабно любил, Тизмет снова и снова возвращалась в его беззащитное спящее сознание. Он знал, что никогда не избавится от той власти, которую она имела над ним. Она была его злейшим врагом, потом их вражда была в мгновение ока прекращена любовью, потрясшей обоих как удар молнии; она принадлежала ему на протяжении короткого, почти неуловимого промежутка времени, а затем наступил тот ужасный час, когда в великой битве у Тегомарского гребня он в один и тот же миг обрел корону и навсегда потерял свою невесту.

— Теперь я вас покину, мой лорд, — сказал Фалко. — Вы, наверное, снова ляжете спать. До рассвета еще три часа.

— Да, оставь меня, — согласился Престимион.

Но он не стал укладываться в постель. Прерванное сновидение наверняка только и дожидалось, пока он снова закроет глаза. Достав из окованного бронзой сундучка портфель с официальными документами, ожидающими его подписи, который корональ всегда и всюду возил с собой, он принялся за работу. Таких документов у него ежедневно скапливалось по пятьдесят, а то и по сотне штук; большая часть из них была состряпана трудолюбивыми чиновниками понтифексата, а некоторые выходили из его собственных правительственных канцелярий.

В основном это были весьма незначительные бумаги, воззвания и декреты, торговые соглашения между различными провинциями, поправки в таможенный кодекс — обычная текучка, чтение которой другие коронали, как правило, перекладывали на своих помощников, а те составляли краткое — из одной-трех фраз — описание. Его-то и просматривал корональ, перед тем как поставить свою подпись. Бумаги из Лабиринта, те, что уже были одобрены понтифексом или кем-то, действующим от его имени, даже не требовали внимания короналя, а лишь его подписи ниже первой. Согласно закону, корональ имел право отклонить любой документ, подписанный понтифексом, и отправить его обратно в Лабиринт для повторного рассмотрения, но никто не помнил, чтобы хоть кто-то из них когда-либо воспользовался этим правом. Однако Престимион старался лично прочесть как можно больше подобных документов. Главной причиной такого поведения было, конечно, его высокое чувство долга, но, помимо этого, он находил странное успокоение, когда в такие вот ночи погружался в почти бессмысленную, но утомительную и отупляющую работу.

До рассвета оставался еще час, а то и два, когда он услышал шум во внутреннем дворе: открылись ворота, . загудел парящий экипаж, басовитый, привыкший командовать голос громко позвал привратника. Странно, подумал Престимион, кто-то глубокой ночью вваливается в королевскую гостиницу, да еще и устраивает такой шум…

Он поднялся и выглянул в окно.

Парящий экипаж с крупно нарисованной эмблемой короналя — знаком Горящей Звезды — принадлежал Замку. Из него вылез высокий и грузный человек в подпоясанном алом плаще до самых щиколоток. Глядя на широченные плечи и мощную грудь, Престимион подумал сначала, что это Гиялорис; но этот человек с большим выпирающим животом был даже еще массивнее, чем Великий адмирал, и по сравнению с ним богатырь Гиялорис мог бы показаться чуть ли не стройным юношей. И говорил он с чистым произношением, свойственным обитателям Замковой горы, а не с пришепетывающим пилиплокским акцентом, из-за которого речь Гиялориса иногда казалась почти смешной. Вглядевшись получше, Престимион понял, что это может быть только Навигорн.

Навигорн здесь? Но почему? Что случилось?

— Фалко! — негромко позвал Престимион. Камердинер почти мгновенно возник в дверях. Похоже, что он тоже решил не ложиться спать. — Фалко, только что приехал лорд Навигорн. Он во внутреннем дворе. Позаботься, чтобы его без задержки проводили ко мне.

Преодолев три пролета лестницы, Навигорн сильно запыхался и раскраснелся. Он на мгновение приостановился в дверях и оперся о косяк — его пошатывало. В противоположность низкорослому Престимиону он был высоким и очень крупным.

— Престимион, я… только что… прибыл… прямо… из… Замка, — выдавил он, с трудом переводя дух. — Я выехал вчера в полдень и ехал без остановки. — Навигорн осторожно опустил свое массивное тело в одно из кресел, стоявших около окна.

Изящное резное сиденье из золотого дерева каматерос жалобно скрипнуло под его тяжестью, но выдержало.

— Вы не будете возражать, если я присяду, Престимион? Бегать по лестницам… — Он усмехнулся. — Похоже, я далек от своей лучшей боевой формы.

— Сидите, сидите. Кроме того, сидя вы занимаете гораздо меньше места.

Навигорн поерзал, устраиваясь поудобнее. Престимион выждал, сколько требовало приличие, и лишь тогда спросил:

— Что привело вас сюда, Навигорн? Неужели какие-то плохие новости?

Тот поднял глаза, встретившись с взглядом Престимиона. Казалось, что он подыскивает подходящие слова.

— У понтифекса, возможно, удар.

— Ах, — откликнулся Престимион (звук был такой, словно его ударили кулаком в грудь). — Удар?! Возможно, удар вы сказали?

— Никакого подтверждения не поступило. Я приношу извинения, Престимион, за то, что разбудил вас, чтобы сообщить такое известие, но…

— Вообще-то я не спал, — Престимион указал на бумаги, разбросанные по столу. — Расскажите, что еще известно об этом ударе. Об этом… возможном ударе.

— Пришла депеша из Лабиринта. Рука потеряла чувствительность, нога не двигается. Вызвали магов.

— Он может умереть?

— Трудно сказать. Вы же знаете, Престимион, какой это крепкий старик. Он просто железный. — На мясистом лице Навигорна мелькнула болезненная гримаса. Он резко отвернулся; кресло протестующе заскрипело. Навигорн нахмурился, затем его лицо еще сильнее перекосилось. — Да, — произнес он после продолжительной паузы. — Да, вероятно, для него это начало конца. Правда, это всего лишь мое предположение, вы же понимаете. Просто интуиция. Но когда человеку девяносто лет, из которых он двадцать лет пробыл понтифексом, а еще сорок с лишним — короналем… Все знают: даже железо рано или поздно стареет. Я сожалею, Престимион.

— Сожалеете?

— Ни один корональ еще не хотел переселяться в Лабиринт.

— Но ни одного короналя эта участь не миновала, Навигорн. Неужели вы считаете, что я к этому не готов? — А затем, как будто желая возразить собственным словам, Престимион резко шагнул к буфету, где стояла бутыль с малдемарским вином, и наполнил бокал. — Хотите немного выпить? — спросил он.

— Выпить? В такой-то час? Ну конечно! Конечно, хочу.

Престимион подал ему бокал и наполнил другой для себя. Они пили молча, но в голове Престимиона стремительно проносились мысли одна неприятнее другой.

Держа бокал в руке, он прошелся по комнате.

— Как вы думаете, Навигорн, что мне следует делать? Немедленно вернуться в Замок и ждать развития событий? Или же отправиться прямо в Лабиринт, чтобы изъявить свое почтение, пока его величество жив?

— Фраатейкс Рем, кажется, не считает смерть Конфалюма неизбежной. Я на вашем месте возвратился бы в Замок. Соберите совет, посоветуйтесь с леди Вараиль. А затем отправляйтесь в Лабиринт. — Навигорн посмотрел в потолок. Внезапно на его лице появилась широкая, не подходящая к теме разговора улыбка. — Отличное вино, Престимион! Наверняка из ваших фамильных виноградников!

— Лучшего быть не может, не правда ли? Еще немного?

— Да, с удовольствием.

Престимион наполнил бокалы, и они еще некоторое время сидели, глубокомысленно потягивая темно-бордовое вино. Никто из них не произнес при этом ни слова.

Престимиона странно тронуло, что именно Навигорн, а не Септах Мелайн, или Гиялорис, или его брат Теотас доставил ему эти тревожные новости. Они с Навигорном давно были друзьями, но их дружбу, в отличие от дружбы с этими тремя, отнюдь нельзя было назвать близкой. На самом деле некогда они были даже смертельными врагами, хотя этого Навигорн совершенно не помнил. Это относилось к тому времени, когда Корсибар узурпировал власть, а Навигорн безоговорочно поддержал самозваного короналя и отважно сражался на его стороне в битвах гражданской войны.

Но Навигорн, конечно, не считал Корсибара самозванцем. После того как опрометчивый и неумный сын Конфалюма, нарушая все законы и традиции, силой захватил трон, он все же был должным образом помазан и коронован, и большинство жителей Маджипура признали его настоящим короналем. И поэтому, когда Престимион отказался признать законность правления Корсибара и начал войну, чтобы свергнуть его, Навигорн верно служил тому человеку, которого считал своим королем. И лишь в час, предшествовавший поражению Корсибара, когда мир утонул в хаосе и триумф Престимиона не вызывал никаких сомнений, Навигорн попытался убедить Корсибара сдаться и отречься от престола, чтобы избежать дальнейшего кровопролития.

Но упрямый дурак Корсибар отказался уступить и погиб в сражении возле Белдакских болот у Тегомарского гребня, а Навигорн, встав на колени перед Престимионом, признал свою ошибку и просил прощения. Которое Престимион ему даровал без малейшего сомнения, причем не ограничившись формальным прощением. Поскольку, после того как мир был лишен воспоминаний о гражданской войне, Навигорн утратил всякие знания о своей роли в ней и даже о том, что был врагом Престимиона, ему ничто не могло помешать с готовностью принять предложение Престимиона войти в совет и все эти годы быть его неизменным и влиятельным членом. Время сделало Навигорна старым и толстым, наделило его жестокой подагрой, но он служил Престимиону так же верно, как в свое время Корсибару. И сейчас именно он вызвался выполнить трудную миссию и доставить Престимиону известие о том, что срок его правления в качестве корона-ля почти истек.

— Вы помните, Престимион, как мы все отправились в Лабиринт, чтобы дождаться смерти Пранкипина, а старик все цеплялся за этот свет, и мы думали, что он так никогда и не умрет? Ах, какое было время!

— Да, то еще было время, — откликнулся Престимион. — Разве я могу забыть его?

Он перенесся в памяти на два с лишним десятка лет назад, в дни этого великого собрания, когда множество блистательных молодых лордов собрались в подземном городе на исходе дней долгого царствования понтифекса Пранкипина; все принцы царства, цвет мужественности Маджипура, толпились у одра умирающего старца. И скольким из них, думал Престимион, было суждено умереть в течение следующих трех лет, сражаясь на стороне узурпатора Корсибара в той бессмысленной, никчемной, ужасной войне, которую он принес на эту землю.

Навигорн, углубившийся в воспоминания, сам подлил себе вина.

— Вы приехали из Замка с Сирифорном Самивольским, насколько я помню. С вами были Септах Мелайн, Гиялорис и еще один ваш друг, такой трусоватый маленький человечек из Сувраэля, он еще называл себя герцогом… как же его звали?…

— Свор.

— Да, совершенно точно, Свор. Там был добрый старина Кантеверел Байлемунский, и Великий адмирал Гонивол, который ни разу в жизни не видел моря, и герцог Олджеббин, и граф Камба Мазадонский… Да, Престимион, разве можно забыть нашего милого краснорожего друга, этого негодяя прокуратора Дантирию Самбайла? И Мандрикарна Стиского — ах, вот это был человек! — и Венту Хаплиорского… — Навигорн потряс головой. — И чуть ли не все они умерли молодыми… До чего же странно… Камба, Мандрикарн, Ирам Норморкский, Сибеллор Банглкодский и множество, великое множество других — и все умерли за какие-то несколько лет. Невероятно жалко. Кто мог знать тогда, когда мы все вместе были в Лабиринте, что столь многие из нас покинут этот мир в считанные годы?

Престимиона очень встревожили эти воспоминания, овладевшие Навигорном. Он со страхом ждал, что тот продолжит поминать погибших и назовет Корсибара. Осанистый хвастливый Корсибар — самая заметная фигура среди всех собравшихся тогда в Лабиринте лордов… Но Навигорн не произнес его имени.

А прилив воспоминаний, казалось, ушел так же стремительно, как и накатил. Навигорн улыбнулся, вздохнул и приветственным жестом поднял бокал.

— Да, были когда-то и мы скакунами, скажете — нет, а, Престимион? Ведь были!

И Навигорн вновь заговорил о том времени. Он вспомнил игры, устроенные в Лабиринте во время ожидания кончины Пранкипина. Их назвали Понтифексальными играми, и они оказались величайшим турниром за последние века.

— Помню, как Гиялорис боролся с этим балбесом Фархольтом… Знаете, мне тогда казалось, что они убьют друг друга. Я вижу все так четко, будто это происходило только вчера. А стрельба из лука… Вы были тогда в ударе, Престимион. В тот день вы творили с вашим луком такие вещи, каких никто не видел ни до, ни после… Септах Мелайн выиграл фехтование у графа Фаркванора, причем сделал это так, что казалось, будто тот впервые взял в руки рапиру. А кто же победил на саблях? Высокий темноволосый человек, очень сильный… Я смутно помню его лицо, а имя вылетело из головы. Кто это был? Вы не помните, Престимион?

— Кажется, я был где-то в другом месте, когда проходили соревнования на саблях, — ответил Престимион, разглядывая потолок.

— А все остальные соревнования я помню так ясно, как будто они происходили только что, — повторил Навигорн. — Да, пусть прошло двадцать с лишним лет, но все подробности сохранились, точно это было вчера!

Да, подумал Престимион, я тоже помню все в подробностях.

Бои на саблях выиграл Корсибар. Это он был тем высоким темноволосым человеком, чье лицо смутно припоминал Навигорн. Зато все воспоминания о его личности были давным-давно начисто стерты из памяти Навигорна, как и воспоминания о сестре Корсибара Тизмет. Престимион с великим облегчением понял, что об этих двоих Навигорн не помнил ничего.

Навигорн, похоже, не помнил и заключительного, самого драматического эпизода знаменитых Понтифексальных игр, того утра, когда девяносто соперников намеченного на последний день турнира в полном вооружении явились в Тронный двор, откуда им предстояло всем вместе выйти на Арену. Но в зал ворвался принц Корсибар с криком о том, что смерть наконец-то настигла дряхлого понтифекса. Долгое ожидание завершилось. Пришло время перемены власти, и теперь корональ лорд Конфалюм станет понтифексом, а в качестве нового короналя назовет молодого принца Престимиона Малдемарского.

По крайней мере, все этого ожидали, но вышло совсем не так Ибо разумы дворян, собравшихся в Тронном дворе, заволокло темное колдовское облако, а когда оно рассеялось, глазам явилась невероятная сцена: принц Корсибар, сын короналя, взял корону Горящей Звезды из рук изумленного хьорта, надел себе на голову и ничтоже сумняшеся уселся на двойной трон, заняв место короналя рядом со своим отцом Конфалюмом, который, казалось, от изумления потерял дар речи. И те лорды, которые входили в заговор вместе с Корсибаром, громко выкрикнули: «Все славьте его высочество короналя лорда Корсибара! Корсибар! Корсибар! Лорд Корсибар!»

«Это же измена! Измена! Этого не будет!» — яростно взревел Гиялорис.

Он ринулся на алебардщиков, охранявших Корсибара, но Престимиону удалось остановить друга, ибо он ясно понимал, что сопротивление перевороту может окончиться лишь их гибелью. А затем он, разбитый и униженный, вместе со своими друзьями покинул зал, и трон короналя остался за Корсибаром, хотя по традиции, которая не нарушалась с первых дней появления людей на Маджипуре, сын короналя ни в коем случае не мог наследовать титул своего отца.

Нет, Навигорн не помнил ничего ни об этом дне, ни о страшной войне, последовавшей за ним и унесшей много жизней как великих, так и ничтожных людей. Корсибар был вовремя свергнут, и волшебники, которых Престимион привлек на свою сторону, удалили из истории мира все, что было связано с узурпацией им власти. Но тот день в Лабиринте остался навсегда выжженным в памяти Престимиона — тот день, когда трон, обещанный ему, был отнят при помощи гнусного предательства, что заставило его развязать кровавую войну за восстановление надлежащего порядка вещей против собственных бывших друзей.

Голос Навигорна вывел его из задумчивости:

— Престимион, а будут ли новые Понтифексальные игры, когда мы все спустимся в Лабиринт, чтобы дожидаться смерти Конфалюма?

— Пока что никто не сказал, что Конфалюм умирает, — кратко ответил Престимион. — Но даже если и так… Новые игры? Нет. Думаю, на этот раз их не будет.

Он посмотрел в окно. Над городом Фа занимался рассвет.

Навигорн был, наверное, прав, думал он: удар Конфалюма является предвестником кончины старого понтифекса, и в скором времени Маджипур увидит еще одну перемену власти. Он переселится в Лабиринт и станет понтифексом, а Деккерет займет его место на вершине Замковой горы как корональ.

Был ли он на самом деле готов к этому? Нет, конечно нет. Навигорн правильно сказал: ни один корональ никогда не хотел отправляться в Лабиринт. Но этого все равно нельзя избежать — в конце концов, такова его обязанность.

Престимион в который раз спросил себя: как он, с его беспокойным характером, сможет приспособиться к бездеятельной жизни в подземной столице? Даже в Замке ему было тесно; в течение всех лет своего царствования он постоянно бродил по миру, пользуясь любым предлогом для того, чтобы посетить отдаленные города. Он совершил аж три великих паломничества, что делали лишь немногие коронали до него. Но и все его царствование можно было назвать одним бесконечным великим паломничеством, ибо он странствовал по миру, как ни один из короналей древности.

Конечно, никто не требовал от него, чтобы он заточил себя в Лабиринте, как только станет понтифексом. Это всего лишь традиция. Предполагалось, что понтифекс, старший монарх, должен пребывать в загадочно-величественном уединении, тогда как молодой блистательный корональ обязан как можно чаще появляться перед подданными, чтобы видеть их и быть замеченным ими. Престимион намеревался в общем следовать этой традиции. Но только в общем.

Сколько еще времени пройдет, спросил он себя, прежде чем для меня все изменится?

Явление Тизмет во сне, возможно, было предзнаменованием. Прошлое тянулось за ним, и вскоре сцене смерти старика Пранкипина предстояло быть разыгранной заново. Но на сей раз роль уходящего корона-ля, принадлежавшая тогда Конфалюму, будет отведена ему, а Деккерет станет новым принцем, возведенным на почетное место.

По крайней мере, в этот раз не мог объявиться новый Корсибар. Он позаботился об этом. Конфалюм, будучи короналем, дал всем понять, что выбрал в качестве своего наследника Престимиона, но нигде и никогда не объявлял этого официально, считая такой поступок неприличным, пока Пранкипин еще жив. Престимион не повторил этой ошибки. Чтобы ни у кого не возникло соблазна помешать процессу передачи власти, он уже объявил Деккерета своим наследником и объяснил собственным детям, почему сыновья короналя никогда и ни при каких условиях не могут даже надеяться унаследовать отцовский трон.

Таким образом, все было в порядке. Не имелось никаких причин для тревоги. Что будет, то и будет — и все будет, как должно быть.

«Ну что ж, — подумал Престимион, — тогда пусть перемены начнутся!»

Он был готов к ним. Не меньше, чем когда-либо в жизни.

— Я полагаю, что вы правы, Навигорн, — бодро сказал он, глядя в окно. — Лучше всего мне будет возвратиться в Замок, а потом уже оттуда отправиться в Лабиринт. Я хочу сначала серьезно побеседовать с Вараиль. И конечно, встретиться с советом — подготовить моих помощников к передаче власти…

Ответом был громкий храп. Престимион оглянулся. Навигорн спал, сидя в кресле.

— Фалко! — негромко позвал Престимион, высунувшись за дверь. — Диандоло!

Мгновенно бегом примчались камердинер и паж

— Подготовьте все к отъезду. Мы уедем в Замок сразу после завтрака. Диандоло, разбуди принца Тарадата, сообщи ему, что мы уезжаем и что я намерен выехать вовремя. Да, и отправь посыльного к правителю Фа герцогу Эмелрику. Пусть ему передадут, что в Замке внезапно потребовалось мое присутствие и что я с огромным сожалением вынужден прервать мое пребывание здесь. Но прежде всего отправь курьера в Замок к леди Вараиль с сообщением, что я выехал обратно и… довольно скоро прибуду. — Осторожно, чтобы не разбудить Навигорна, Престимион начал собирать разбросанные по столу документы.

11

В двери рабочего кабинета Мандралиски показалось бледное напряженное лицо.

— Ваша светлость? — послышался хриплый дрожащий полушепот, в котором все же угадывался юношеский тенорок.

Мандралиска поднял глаза. Совсем молодой человек — вернее, мальчик: зеленые глаза, длинные соломенные волосы, серьезный мечтательный взгляд.

Он сдвинул в сторону карты, которые изучал.

— Кажется, я тебя знаю. Ты был со мной в походе против Ворсинара, не так ли?

— Да, ваша светлость. — Мальчишка, похоже, действительно дрожал от страха. Мандралиска едва мог расслышать его слова. — К вам пришел посетитель, он говорит, что…

Посетитель? Это было неподходящее место для посетителей — укрывшийся от людей поселок на вершине отрога горного хребта, возвышающегося над бесплодной, сухой, мрачной долиной.

— Что ты сказал? Посетитель?

— Да, господин, посетитель.

— А ты не можешь говорить нормально? Ты что, боишься меня?

— Да, господин.

— А почему?

— Потому что… потому что…

— Что-то в моем лице? Мой взгляд?

— Просто вы страшный человек, господин. — Эти слова вырвались словно сами собой, мальчишка произнес их быстрой скороговоркой, зато, похоже, набрался храбрости и даже посмотрел прямо в глаза Мандралиске.

— Да. Я страшный. Правда, дело еще и в том, что я сам к этому стремлюсь. Я считаю, что быть страшным очень полезно. — Мандралиска нетерпеливым жестом приказал мальчишке войти внутрь, а не торчать в двери. Кабинет — круглая комната со сводчатым потолком и ровно обмазанными ярко-оранжевой глиной стенами — был маленьким. И весь дом был маленьким: Пятеро правителей позаботились о дворцах для себя, но никто из них не подумал о дворце для своего тайного советника.

— Откуда ты, парень?

— Из Сеннека, господин, это город ниже по реке, неподалеку от Горвенара.

— Сколько лет?

— Шестнадцать. Ваш посетитель, господин, говорит…

— Пусть этот проклятый посетитель подождет. А не хочет — пусть убирается жрать дерьмо манкулайнов. Сейчас я разговариваю с тобой. Как тебя зовут?

— Тастейн, господин.

— Тастейн из Сеннека. Довольно скучно. Граф Тастейн Сеннекский — разве не лучше звучит? Тастейн, граф Сеннекский. Граф Сеннекский и Горвенарский. Производит впечатление — тебе не кажется?

Юноша ничего не ответил. Выражение его лица представляло собой сложную смесь замешательства, испуга и, возможно, раздражения или даже возмущения.

Мандралиска улыбнулся.

— Ты думаешь, что я смеюсь над тобой?

— Кому придет в голову сделать меня графом, ваша светлость?

— А кому могло прийти в голову сделать графом меня? Но ведь пришло же. Граф Мандралиска Зимроэльский: в этих словах тебе должна слышаться настоящая поэзия! Я ведь тоже был деревенским мальчишкой, как и ты, деревенским мальчишкой из селения в Гонгарских горах. Дантирия Самбайл присвоил мне этот титул накануне своей гибели: «Ты хорошо служил мне, Мандралиска, и пришло время дать тебе надлежащую награду». Мы тогда находились в джунглях Стойензара и не знали, что погоня шла за нами по пятам. Я опустился на колени перед ним, и он прикоснулся к моему плечу кинжалом и назвал меня графом, графом Зимроэльским — такого титула еще никто никогда не имел. На следующий день люди Престимиона разыскали наш лагерь, и прокуратор был убит. Но я ушел, и мой графский титул вместе со мной. Не исключено, что и тебя мы спустя несколько лет сделаем графом. Но сначала мы должны сделать лорда Гавирала понтифексом. А лорда Гавахауда, полагаю, короналем.

Ответом был лишь непонимающий взгляд, а затем на лицо юноши набежала озадаченная хмурая тень.

Кажется, он сказал слишком много. Пора отсылать мальчишку, понял Мандралиска. Однако в этом разговоре имелось какое-то странное удовольствие: невинность Тастейна обладала очарованием новизны, а сам Мандралиска был этим утром в весьма и весьма экспансивном настроении. Но он уже много лет не доверял ощущению удовольствия, даже боялся его. А сейчас, рядом с этим мальчиком, он начинал чувствовать себя слишком уж размягченным. Это было опасно.

— Может быть, ты знаешь имя этого посетителя?

— Барз… Браж… Бардж…

— Барджазид?

— Да, Барджазид! Вот именно, сэр! Хаймак Барджазид из Сувраэля!

Да. Да. Теперь Мандралиска вспомнил: письмо с предложением услуг, приглашение приехать. Все это напрочь выскочило из его головы.

— Выходит, он проделал длинный путь, этот Хаймак Барджазид. Где он?

— На посту, господин, там, куда попадают все, кто приходит из пустыни по дороге через пунгатаны. Стражники заметили его и привели туда. Он клянется, что у него к вам важное дело.

Мандралиска почувствовал приступ волнения. Наконец-то Барджазид! Еще один брат, неожиданно оставшийся в живых. Он не торопился. Обещал приехать почти год назад. И еще много чего обещал.

«Я могу быть очень полезен Вам, — писал тогда Барджазид. — Позвольте мне посетить Вас и показать, чем я владею».

— Благодарю вас, граф Тастейн. Передайте, что его можно пропустить ко мне.

Тастейн шагнул к двери.

— Я провожу его, ваша светлость.

— Да. Приведи. — Хотя, нет… Барджазид должен был приехать несколько месяцев тому назад. Пусть этот проклятый скользкий ублюдок еще немного пожарится на солнце. В конце концов, жара ему наверняка не в новинку. И не следует проявлять излишнее нетерпение теперь, когда этот человек и — Мандралиска не сомневался в этом — его оборудование наконец-то оказались здесь. Излишняя нетерпеливость всегда оборачивается потерей преимущества. — Подожди-ка, парень!

— Да, господин?

Мандралиска сложил кончики своих длинных худых пальцев перед грудью, неторопливо развел локти в стороны, напрягая руки.

— Еще несколько слов, прежде чем я разрешу тебе идти. Расскажи мне еще немного о себе. Почему ты пошел на службу к Пяти правителям? Какую выгоду ты рассчитывал извлечь из этого?

— Выгоду, господин? Я не понимаю вас. Я не думал ни о какой выгоде. Это был просто мой долг, ваша светлость. Пятеро правителей — законные владельцы Зимроэля после прокуратора Дантирии Самбайла.

— Красиво сказано, граф Тастейн. Я восхищен вашей преданностью нашему делу.

Юноша снова направился к двери, как будто стремился поскорее покинуть общество Мандралиски. Но Мандралиска еще раз остановил его.

— Интересно, ты знаешь, чем я занимался на первых порах после того, как попал в свиту прокуратора Дантирии Самбайла?

— Откуда же мне знать это, господин?

— Действительно, откуда? Я был при нем дегустатором яда. Это очень старомодное занятие. Нечто из мифов и сказок. Но Дантирия Самбайл считал, что ему нужен такой человек. А может быть, он всего лишь хотел придать дополнительную романтическую черту своему облику, нечто средневековое. Какую бы еду или питье не ставили перед ним, я пробовал это первым. Отрезал кусочек от его мяса, отпивал его вино. Он никогда не брал ничего в рот, если я сначала не пробовал блюдо. Знаешь, я производил на всех большое впечатление, когда стоял у него за плечом на пирах в Замке или Лабиринте. — Мандралиска улыбнулся во второй раз — больше чем достаточно за одно утро, подумал он. — А теперь иди. Приведи ко мне моего Барджазида.

12

— Не стоит ли мне поехать с тобой? — спросила Вараиль. — Ты же знаешь, мне нет совершенно никакой необходимости оставаться здесь.

— Неужели тебе так не терпится снова увидеть Лабиринт?

— Не более чем тебе, Престимион. Но прошло уже много лет, с тех пор как мы в последний раз путешествовали вместе. У меня даже иногда мелькает мысль, что ты стараешься избегать меня.

Он поднял на нее изумленный взгляд.

— Избегаю тебя? Ты, должно быть, шутишь. Но я хочу, чтобы это был короткий, почти неофициальный визит — быстренько спуститься вниз и сразу же выбраться обратно. В конце концов, он, по-видимому, не настолько болен, как мы того опасались. Я пробуду у него пару дней, обсужу важнейшие дела, если таковые найдутся, пожелаю долгих лет жизни и крепкого здоровья и вернусь домой. Если я поеду с тобой, или Деккеретом, или Септахом Мелайном, или Дембитавом — да с какой угодно малочисленной, но все же свитой, — то сразу возникнет необходимость проводить различные церемонии, соблюдать все требования протокола… А я ни в коем случае не хочу, чтобы он переутомился. И конечно, не хочу появляться там со всей придворной знатью, чтобы у Конфалюма не возникло подозрения, что это официальный прощальный визит к умирающему.

— Я не собираюсь уговаривать тебя везти туда весь двор, — возразила Вараиль. — Я всего лишь прошу взять меня с собой.

Престимион взял ее руки в свои и склонил к ней голову. Они были почти одного роста. Улыбнувшись, он потерся кончиком носа о ее нос.

— Ты же знаешь, что я люблю тебя, — нежно сказал он. — Но я чувствую, что эту поездку должен совершить один. Если ты решишь поехать со мной, то я, конечно, не стану возражать. Но я предпочел бы только спуститься туда в одиночку и как можно быстрее вернуться обратно. И вовсе не потому, что нам предстоит еще вместе пробыть в Лабиринте много лет.

— Значит, ты быстро вернешься?

— На этот раз — да. А следующая поездка, боюсь, окажется намного более продолжительной.

Очень похожие беседы состоялись у него несколько раньше с Деккеретом и Септахом Мелайном. Все они разговаривали с ним так, будто это он, а не Конфалюм был больным стариком. Они воспринимали вероятную смерть понтифекса как трагедию для Престимиона и стремились собраться вокруг него, чтобы защищать и успокаивать.

В некоторой степени близкие, конечно, были правы. Ему предстояло важнейшее событие — не просто посещение Лабиринта, а неизбежный переход туда, до которого оставалось теперь уже не так много времени. Тем не менее неужели они опасались, что он может не выдержать и разрыдаться, вступив в подземную столицу? Или считали его настолько неспособным примириться с перспективой стать понтифексом, что рядом с ним всегда должны находиться самые близкие, дорогие ему люди? Как он мог объяснить им, что любой корональ каждый день и каждый час, все дни и все ночи на протяжении жизни помнил о маячившей перед ним возможности в любой момент стать понтифексом? Это было просто одно из важных профессиональных качеств, и тот, кто не в состоянии смириться с этой мыслью, на самом деле вовсе не годится в коронали.

В результате единственным человеком из ближайшего окружения, которого Престимион взял с собой, оказался принц Тарадат. Мальчик был разочарован столь неожиданным завершением поездки в Фа (он долго и серьезно к ней готовился) и, кроме того, еще не видел Лабиринта. А встреча с его величеством понтифексом должна была произвести на него незабываемое впечатление.

Еще для Тарадата было бы полезно кинуть хотя бы мимолетный взгляд на административную машину понтифексата. В пятнадцать лет юноша уже проявлял все задатки серьезного человека, для которого, без сомнения, найдется подходящая должность в правительстве, когда Деккерет станет короналем. Из сыновей короналей, знавших, что ни при каких условиях они не смогут стать теми, кем были их отцы, часто получались легкомысленные бездельники или же, что было намного хуже, тщеславные, беспринципные, самовлюбленные болваны — такие как Корсибар. Престимион надеялся, что ему не придется расстраиваться из-за своих детей.

Они отправились в Лабиринт по общепринятому маршруту — на борту королевского судна вниз по реке Глэйдж, через плодородные сельскохозяйственные районы. При иных обстоятельствах Престимион мог бы предпринять небольшое паломничество, задержаться в таких важных городах, как Митрипонд, или Палагат, или Греввин, но он обещал Вараиль, что это будет очень непродолжительная поездка. Он вступил в Лабиринт через врата Вод — именно этим входом обычно пользовались коронали, — стремительно спустился по многочисленным ярусам подземного города, мимо тесных жилых кварталов, нор-учреждений, где гнездились чиновники, и расположенных ниже великих архитектурных чудес — зала Ветров, двора Колонн, площади Масок и других странных и прекрасных мест, которые вызывали восторг у каждого, кто любил Лабиринт так, как, по мнению Престимиона, сам он никогда не сможет его полюбить, и прибыл наконец на самый нижний уровень — в имперский сектор, где издавна обитали понтифексы.

Согласно протоколу, его встречал главный спикер понтифекса, второе из должностных лиц Лабиринта. В течение последних пяти лет этот пост занимал почтенный герцог Хаскелорн Чоргский, представитель рода, к которому принадлежал понтифекс Сталвок; после его правления сменились уже десять государей. Хаскелорн — почти такой же старик, как и сам Конфалюм, — был пухлым розовощеким человеком с сильно отвисшими щеками и жирной, выступающей из-под подбородка шеей. По давней традиции он носил крошечную маску, прикрывавшую глаза и переносицу, — это был своеобразный опознавательный знак чиновников понтифексата.

— Конфалюм… — начал Престимион.

— … Пребывает в прекрасном здравии и с нетерпением ожидает встречи с вами, лорд Престимион.

В прекрасном здравии? Интересно, каким было представление главного спикера о прекрасном здоровье? Престимион понятия не имел, чего ему ожидать. Но все разъяснилось, когда он вошел в вестибюль резиденции понтифекса Маджипура, своеобразного лабиринта в Лабиринте. Улыбающийся Конфалюм, одетый в официальные роскошные одежды, изукрашенные алым и черным орнаментом, стоял — стоял! — в дверной арке в дальнем конце вестибюля и искренне радостным жестом протягивал руки к Престимиону.

Престимион был настолько ошеломлен, что на мгновение утратил дар речи, а когда снова смог говорить, то не нашел ничего лучше, чем пробормотать еще не до конца повинующимся языком:

— Мне сказали… сказали… что вы… вы были…

— Что я нахожусь при смерти, да, Престимион? Что уже прошел полдороги до Источника Всего Сущего? Что бы вы, мой сын, ни слышали, узнайте теперь чистую правду: я поднялся со своего ложа страданий. Как вы видите, понтифекс стоит на собственных ногax. Понтифекс ходит. Хотя и несколько тяжеловато, но ходит. Еще он умеет говорить. Нет, Престимион, я еще не мертвец и даже не близок к этому состоянию. Вы что-то чересчур молчаливы. Полагаю, онемели от радости? Наверное, так оно и есть. Вы можете еще на некоторое время отложить переезд в Лабиринт.

— Мне сказали, что у вас был удар.

— Я бы сказал, что небольшой обморок. — Понтифекс поднял левую руку и сжал кулак Указательный палец и мизинец остались торчать, и ему пришлось помочь себе другой рукой. — Видите, небольшие трудности все же есть. Но на самом деле очень небольшие. И левая нога… — Конфалюм сделал несколько шагов к нему. — Видите, приходится подтягивать. Похоже, что мне больше не танцевать. Хорошо, что в моем возрасте уже не нужно быстро двигаться. Да, наверное, это можно было назвать ударом, но не очень серьезным. — Тут он заметил Тарадата, стоявшего позади отца: — Это ваш сын, Престимион, не так ли? Вырос до неузнаваемости с тех пор, как я видел его в последний раз. Когда это было, мальчик? Пять лет назад или семь, когда я гостил в Замке?

— Восемь лет назад, ваше величество, — ответил Тарадат, с усилием превозмогая благоговейный ужас— Мне было тогда семь лет.

— А теперь ты уже сравнялся ростом со своим отцом, что, впрочем, не так уж трудно. А лицо смуглое, как у матери. Ну входите же, входите оба. Не стойте в дверях!

Конфалюм говорит дрожащим голосом, заметил Престимион, а также, как ему показалось, приобрел несвойственную ему прежде старческую болтливость. Но он, судя по всему, находился в прекрасной физической форме. Конечно, Конфалюм своей энергичностью и жизненной силой всегда намного превосходил среднего человека. Даже теперь его коренастое тело все еще казалось мускулистым, а давным-давно побелевшая шапка волос оставалась густой, как и много лет назад. Лишь обмякшая даже с виду и сухая, как бумага, кожа щек открыто свидетельствовала о глубокой старости понтифекса. А тот, несомненно, с успехом отбивался от нее, и видны были лишь некоторые не слишком заметные результаты апоплексического удара, который вызвал столько волнений в обеих столицах царства.

Взяв Престимиона и Тарадата под руки, он провел их внутрь. Очень мало кому из посетителей удавалось когда-либо побывать в личных покоях понтифекса. Все подоконники, альковы и полки занимали экспонаты знаменитой коллекции драгоценностей и редкостей, которую Конфалюм собирал всю жизнь: статуэтки, сделанные из стеклянной нити, резные изделия из драконовой кости, инкрустированные порфиром и ониксом, шкатулки изящнейшей работы, целый лес странных деревьев, свитых и сплетенных из тонкой серебряной проволоки, древние монеты и насекомые в золотой оправе, тома сводов старинных знаний в кожаных переплетах и многое, многое другое — сокровищница, накопленная за долгие годы жизни, полной неиссякаемого внимания ко всему. Понтифекс не утратил и своего извечного интереса к искусству колдовства — повсюду были его излюбленные инструменты волшебства: метелочки из прутьев ивы-амматепалалы, при помощи которой гадатель обрызгивал лоб магической водой, просветляющей разум, сверкающие кольца и спирали армиллярной сферы, рохильи — астрологические амулеты из тонких нитей синего золота, обернутых сложным образом вокруг куска нефрита, треугольные каменные сосуды-вералистии для воскуривания ароматических порошков, сосуды с этими самыми порошками, зельями и ароматическими маслами, протоспатифары и тому подобное. Возможно, подумал Престимион, старик на краю могилы обрел истинные способности к волшебству; хотя, конечно, если бы глубокая вера в оккультные силы могла и впрямь пробудить их, то Конфалюм жил бы вечно.

Понтифекс сам налил вина Престимиону и себе, а потом и Тарадату. Он провел мальчика по нескольким своим комнатам и показал ему множество диковинных вещей. Он начал приятную легкую беседу об их поездке вниз по Глэйдж, о планах строительства в Замке, о леди Вараиль… Все это было очаровательно и ни в коей мере не соответствовало той обстановке визита, которую Престимион представлял себе по пути в Лабиринт.

Тарадат больше не боялся. Теперь он, кажется, воспринимал понтифекса как доброго старого дедушку.

— А все эти люди… Они тоже были понтифексами? — спросил он, указывая на длинный ряд живописных медальонов под потолком комнаты.

— Ну конечно, — с готовностью ответил Конфалюм. — Это Пранкипин; вы наверняка помните его, Престимион, не так ли? Гобриас, правивший до него, Авинас, Келимифон, Аминтилир, — он знал имена и время правления всех, кто был изображен на портретах, — Дизимаул, Канаба, Сиррут, Вильдивар…

Слушая Конфалюма, перечислявшего имена своих предшественников за несколько тысяч лет, Престимион со все большей силой ощущал грандиозную необъятность истории. Он представил ее себе в виде огромной, круто взмывающей вверх арки, дальний конец которой скрывается в тумане легенды, а ближний прикреплен к настоящему якорем, роль которого выполняет не кто иной, как он сам.

Большинство этих людей были для Престимиона всего лишь полузнакомыми именами. Деяния понтифексов Канабы, Сиррута и Вильдивара были известны одним лишь историкам. Более близкие к современности Гобриас, Авинас и Келимифон… Да, он что-то знал о них, но, с какой стороны ни взгляни, они были посредственными властителями. В значительной степени благодаря лишенному вдохновения правлению таких людей, как Гобриас и Авинас, для мира наступили нынешние тяжелые времена. Но не только эта мысль пришла в голову Престимиону, пока он рассматривал длинный ряд лиц, окаймлявший просторную комнату: он вдруг осознал себя причастным к династии, подобной которой не имелось нигде во Вселенной.

Пранкипин, замыкавший ряд, был короналем лет двадцать, и еще сорок три года — понтифексом. Он унаследовал от своего предшественника Гобриаса слабый и беспокойный мир, но своими мудрыми решениями и неустанным трудом смог вернуть Маджипуру былое великолепие. И если к концу жизни он поддался безумию колдовства и позволил наводнить мир волшебниками, это следовало считать в общем-то простительным промахом для человека, сделавшего так много для процветания планеты.

За Пранкипином следовал Конфалюм — еще не портрет на стене, а живой человек Он был понтифексом последние двадцать лет, а до того — сорок три года короналем. Он продолжал строительство на том прекрасном фундаменте, который заложил для него Пранкипин, и добился того, что процветание стало вполне привычным состоянием для почти каждого из пятнадцати миллиардов жителей Маджипура. Он также нуждался в прощении за пристрастие к колдовству, но его будет нетрудно простить, думал Престимион.

А потом наступала очередь Престимиона Малдемарского, в настоящее время — лорда Престимиона, а в не слишком далеком будущем — понтифекса Престимиона. Сочтут ли его потомки достойным преемником великого Пранкипина и блистательного Конфалюма? Возможно, сочтут. Маджипур процветал под его рукой. Да, он допускал ошибки, но их не избежали ни Пранкипин, ни Конфалюм. Его величайшее достижение состояло в спасении мира от беззаконной смены порядка правления, которую попытался осуществить Корсибар; но об этом никто не знал и никогда ничего не узнает. Совершил ли он что-нибудь еще заслуживающее внимания? Конечно, он надеялся, что ему это удалось, но он, пожалуй, единственный из всех своих сограждан не имел возможности судить об этом. Хотя был еще далеко не стар Но в глубине души Престимион надеялся и верил, что в конечном счете его причислят к ряду творцов Золотого века.

— А где Стиамот? — спросил Тарадат. — Он дальше на этой же стене, мой мальчик. Конечно, художник передал лишь общее сходство с оригиналом, но не это важно. Пойдем, я покажу тебе.

На удивление живо, лишь немного подволакивая больную левую ногу, Конфалюм поспешил к дальнему углу комнаты. Престимион провожал его взглядом, пока тот рядом с Тарадатом переходил от портрета к портрету, одно за другим называя имена древних императоров.

Мальчик остался у стены, благоговейно вглядываясь в лица понтифексов, управлявших миром в те эпохи, когда до появления на свет самого Стиамота оставались еще тысячи лет. Конфалюм, вернувшись к столику, возле которого все так же сидел Престимион, снова наполнил бокалы.

— Истинной причиной вашего столь стремительного и неожиданного появления здесь, — негромко, конфиденциальным тоном произнес он, — несомненно, оказалось опасение, будто я умираю, не так ли? И вы сочли нужным и пожелали лично узнать, каково же на самом деле мое состояние.

— Я и сам не знаю, что подумал. Но пришедшие из Лабиринта известия о вашем нездоровье были очень тревожными. И я счел за благо не откладывать поездку. Когда человек вашего возраста переносит удар…

— Честно говоря, я и сам подумал, что умираю, когда все это произошло. Но лишь в тот самый момент. В действительности мне еще далеко до конца, Престимион.

— Надеюсь, что так оно и будет.

— Вы говорите так для того, чтобы успокоить меня или успокоиться самому? — совершенно спокойно спросил понтифекс.

— Вы знаете, насколько недобрыми кажутся ваши слова? — вопросом на вопрос откликнулся Престимион.

— Зато они реалистичны, не правда ли? — рассмеялся Конфалюм. — Ведь, уверен, вы до сих пор не желаете и думать о том, чтобы стать понтифексом.

Престимион искоса поглядел на Тарадата: мальчик находился в дальнем конце комнаты и, скорее всего, не мог слышать их разговора.

— Весь Маджипур желает вашему величеству доброго здоровья и долгой жизни, — в его голосе угадывалась запальчивость. — И я всей душой присоединяюсь к этим пожеланиям. Но заверяю вас, что, если Божество сочтет нужным уже завтра забрать вас в мир иной, я окажусь всесторонне готовым выполнить все, что от меня потребуется.

— Вы в этом уверены? Ну что ж, раз вы так говорите, думаю, мне следует принять это за истину. — Понтифекс закрыл глаза. Он, казалось, устремил мысленный взор в какой-то бесконечный провал времени. Престимион всматривался в чуть заметное биение пульса на испещренных сеткой сосудов веках старика и ждал, ждал… Может быть, тот заснул? Но едва Престимион успел подумать об этом, как Конфалюм открыл свои серые глаза и посмотрел на него проницательным, как некогда, взглядом. — Я помню, как мы с вами сидели здесь же, в этой комнате. Это было давным-давно, когда вы впервые посетили меня в качестве короналя. Вы сказали мне, что у вас намечены дела лет на сорок, а потом вы с огромным удовольствием переедете в Лабиринт. Вы помните об этом?

— Да, хорошо помню.

— Пока что прошла лишь половина намеченного вами срока. И поэтому вы должны быть искренни не более чем наполовину, когда заявляете о своей готовности к следующему этапу правления. Но не тревожьтесь, Престимион. У вас впереди еще не менее двадцати лет. — Конфалюм указал на стол, заставленный астрологическими устройствами. — Я чисто случайно на прошлой неделе составил свой гороскоп. И если не было сколь-нибудь серьезной ошибки в вычислениях, я проживу до ста десяти лет. Мое пребывание на посту понтифекса должно стать самым продолжительным за всю историю Маджипура. Что вы скажете на это, Престимион? Ведь у вас на душе полегчало, не так ли? Признайтесь! По крайней мере, сейчас. Но должен сообщить вам, мой молодой друг, что к тому времени, когда я отправлюсь в путешествие к Источнику, вам до крайности надоест быть короналем. Тогда перспектива расставания с Замком не будет вызывать у вас никаких неприятных ощущений. Поверьте мне, придет время, когда вы будете рады, что вы понтифекс. И тогда вы будете более чем готовы к переселению в Лабиринт — поверьте мне: более чем готовы!

На обратном пути к реке Престимион обдумывал слова Конфалюма. Он был вынужден признать, что обманывал если не окружающих, то, по крайней мере, самого себя, когда уверял, что полностью готов к принятию верховной власти над всей планетой. И то облегчение, которое он испытал, неожиданно для себя застав Конфалюма во вполне приличном состоянии, служило тому лишь дополнительным подтверждением. Это была отсрочка, бесспорно радовавшая его отсрочка, из чего следовало, что он все еще воспринимал свое будущее в качестве понтифекса как мрачную и неизбежную перспективу, а не как просто новую, еще более сложную работу. Хотя он очень и очень сомневался в достоверности астрологических вычислений Конфалюма, однако все, казалось, говорило о том, что миру придется еще несколько лет дожидаться перемены власти.

И конечно, нельзя было дальше закрывать глаза на то, что его настроение заметно улучшилось. Именно осознание этого с наибольшей ясностью открыло Престимиону истину относительно его настойчивых заверений по поводу готовности к жизни в Лабиринте.

Перед отъездом в Замок он вместе с Тарадатом совершил небольшую прогулку по подземному городу. Мальчик за свою короткую жизнь успел увидеть уже немало чудес, но Лабиринт с его гулкими залами причудливой архитектуры не имел себе подобия в мире.

— Озеро Снов, — сказал Престимион, указывая на бассейн с идеально гладкой зеленоватой водой, в глубине которого непрерывно сменяли друг друга таинственные изображения. Одни были божественно красивы, другие омерзительно кошмарны, и каждое следующее нисколько не походило на предыдущее. — Никто не знает, как это делается. Неизвестно даже, кто из понтифексов создал здесь это озеро.

Площадь Масок, где огромные, лишенные тел лица со слепыми узкими глазами возвышаются, словно чудовищные плоды на тонких мраморных стеблях. Двор Пирамид с тысячами стоящих почти вплотную один к другому белых монолитов — никто не знал, зачем они созданы, для чего поставлены. Зал Ветров, где гуляют вихри холодного воздуха, вырывающиеся из каменных решеток, словно из окон, хотя все это находится глубоко под поверхностью мира. Двор Шаров… Зал Летящих Мечей… Палата Чудес… Храм Неведомых Богов…

На следующий день Престимиона с сыном в скоростном подъемнике быстро доставили на поверхность, к вратам Вод, где дожидалось королевское судно, готовое доставить их вверх по реке к подножию Замковой горы. Но едва лишь они успели на третий день своего пути на север достичь Маурикса, как их настиг стремительный речной катер, на котором развивался флаг понтифекса.

Посыльный, прибывший на нем, поднялся на борт и едва успел произнести два слова, как Престимион все понял.

— Ваше величество…

Из всех обитателей Маджипура такого обращения удостаивался один только понтифекс.

Для того чтобы рассказать все остальное, хватило всего нескольких фраз. Конфалюм совершенно внезапно скончался от повторного удара. Престимиону следовало вернуться в Лабиринт, чтобы лично руководить погребальными обрядами и приступить к исполнению обязанностей понтифекса.

13

До чего же они похожи, думал Мандралиска. Покойный Венгенар Барджазид, владелец дьявольских механизмов, управляющих сознанием, был злобным даже с виду маленьким человечком с глазами разного размера и цвета (они к тому же еще и размещались на разной высоте) и потемневшей, огрубевшей и сморщенной от постоянного пребывания под свирепым сувраэльским солнцем кожей, напоминавшей шкуру канавонга; рот у него был сдвинут далеко влево, отчего казалось, что он всегда зловеще ухмыляется.

Мандралиска нашел облик этого нового Барджазида столь же очаровательно отталкивающим, как и облик его старшего брата. Лишь раз взглянув на этого человека, он своей мощной интуицией почувствовал, что нашел полезного союзника в предстоящей борьбе за власть над миром.

Пришелец был столь же жалок, тощ и внешне неприятен, как и его покойный брат. Глаза у него были такими же разными и косыми и сверкали тем же жестким блеском, губы были точно так же сжаты в насмешливую гримасу, и кожа у него была такой же дубленой и сморщенной, свидетельствуя о том, что этому человеку приходилось подолгу находиться под грозными лучами солнца южного материка. Он был, кажется, чуть повыше ростом, чем Венгенар, и, пожалуй, чуть менее самоуверен Мандралиска предположил, что ему что-то около пятидесяти — больше, чем было старшему, когда тот принес свой аппарат Дантирии Самбайлу.

И этот, судя по всему, тоже явился не с пустыми руками. Он втащил в комнату большую, пухлую, стянутую кожаными ремнями дорожную сумку, заметно потертую с одного боку, и очень осторожно опустил ее на пол рядом с собой, прежде чем сесть на стул, который пододвинул ему Мандралиска. А хозяин искоса быстрым взглядом смерил сумку. Да, в ней наверняка было что-то дельное — новый набор полезных игрушек, которые Барджазид принес сюда, чтобы выгодно продать.

Но Мандралиска никогда не торопился начинать какие-либо переговоры. Он был уверен, что прежде крайне необходимо определить, на чьей же стороне преимущество. А им будет обладать тот, кто меньше торопится перейти к сути дела.

— Ваша светлость, — сказал Барджазид, сопровождая свои слова небольшим вкрадчивым поклоном. — Как я счастлив, что мне наконец-то удалось встретиться с вами. Мой покойный брат был о вас наивысшего мнения.

— Да, мы хорошо поработали вместе.

— Я всей душой надеюсь, что вы сможете сказать то же самое и обо мне.

— Разделяю ваши надежды. А как вы узнали, где меня найти? И почему решили, что я сочту нужным встретиться с вами?

— По правде говоря, я долго считал, что вы давно погибли — в Стойензаре, в тот же день, когда погиб мой брат. Но затем до меня дошли слухи о том, что вам удалось спастись, что вы живы, процветаете и обосновались где-то в этих краях.

— О том, где я поселился, знают даже на Сувраэле? — Мандралиска вскинул брови. — Мне это кажется удивительным.

— Слухами земля полнится, ваша светлость. Кроме того, я умею вести розыск Я узнал, что вы находитесь здесь, что состоите на службе у пяти сыновей одного из братьев прокуратора и что они, похоже, подумывают о возвращении себе той власти над Зимроэлем, какую некогда имел их знаменитый дядя. И тогда я подумал, что мог бы оказать вам некоторую помощь в этом предприятии. И послал вам письмо, в котором почти прямо сказал об этом.

— И затратили немало своего драгоценного времени на то, чтобы добраться сюда, — в тон ему продолжил Мандралиска. — Судя по тому письму, вы должны были попасть сюда почти год назад. Что случилось?

— В пути были задержки. — Ответ Хаймака Барджазида показался Мандралиске слишком уж быстрым, явно подготовленным. — Вы должны учесть, ваша светлость, что путь от Сувраэля сюда очень неблизкий.

— Не настолько. Я сделал из вашего письма вывод, что вы хотели встретиться со мной как можно скорее. Очевидно, я ошибся

Барджазид посмотрел на него оценивающим взглядом Неторопливо облизал губы; его язык, показавшийся на несколько мгновений, двигался легко и гибко, как у змеи. Затем спокойно сказал:

— Я приехал сюда через Алханроэль, ваша светлость. Корабли ходят к нам нерегулярно, и это был самый удобный вариант. Кроме того, у меня есть племянник, единственный мой родственник Он на службе у короналя и живет в Горном замке. Я решил повидаться с ним еще раз, перед тем как направиться сюда.

— Замковая гора, насколько я помню, находится в нескольких тысячах миль от ближайшего морского порта.

— Конечно, она совсем не по пути. Но с тех пор как я в последний раз имел удовольствие говорить с сыном моего брата, прошло уже много лет. Если мне предстоит присоединиться к вам, то, скорее всего, у меня никогда больше не появится такой возможности.

— Я знаю о вашем племяннике, — сказал Мандралиска. Ему было известно и о посещении Хаймаком Барджазидом Замковой горы, однако тот факт, что этот человек добровольно сообщил о своей поездке, говорил в его пользу. Мандралиска излюбленным жестом сложил кончики пальцев и задумчиво посмотрел поверх них на Барджазида, словно прицеливаясь. — Ваш племянник предал родного отца — разве не так? Именно с неоценимой помощью вашего племянника Престимион смог ослабить дух воинов Дантирии Самбайла и подготовить то нападение, которое стоило прокуратору жизни. Можно даже сказать, что ваш племянник непосредственно виновен в смерти вашего брата в том же сражении. Так какую же любовь вы можете испытывать к такому человеку, будь он родственник или нет? Почему вам захотелось повидать его? Барджазид беспокойно дернулся.

— В то время Динитак был еще мальчиком. Он попал под влияние принца Деккерета, в порыве юношеского энтузиазма был увлечен лордом Престимионом, и это привело к последствиям, которых, я уверен, он не мог предвидеть. Я хотел выяснить, осознал ли он за эти годы ошибочность выбранного им пути, а также не могли бы мы с ним найти взаимопонимание.

— И?…

— Оказалось, что надеяться на это было глупо. Он продолжает оставаться, вернее, еще в большей степени стал человеком Престимиона и Деккерета. Он принадлежит им полностью. Я должен был предвидеть это, а не надеяться найти в нем какие-то остатки родственного чувства. Он отказался даже встретиться со мной.

— Как печально. — Мандралиска даже не пытался скрыть ехидства. — Вы проехали полмира, добрались до самого Замка, и, как оказалось, совершенно впустую!

— Господин, я не добрался до Замка. В городе Большой Морпин по прямому приказу моего племянника меня задержали и не разрешили двигаться дальше.

Очень трогательная история, подумал Мандралиска. Но все же не слишком убедительная.

Было совсем нетрудно найти куда более вероятное объяснение для того огромного крюка, который Хай-маку Барджазиду пришлось сделать, забираясь на Замковую гору. Весьма вероятно, что уже после того, как он решил продать свои услуги Пяти правителям, ему пришла в голову мысль: а вдруг в другом месте дадут больше? Не могло быть никакого сомнения в том, что в своей сумке этот человек нес очень ценные вещи. Также не подлежало сомнению, что он искал возможность продать свои ценности тому, кто даст самую высокую цену, а самые глубокие карманы в мире принадлежали лорду Престимиону.

Если бы Динитак Барджазид пожелал потратить хотя бы пять минут на то, чтобы выслушать уговоры своего дяди, сегодняшняя беседа, скорее всего, уже не могла бы состояться, в этом Мандралиска был доподлинно уверен. «Как нам повезло, — сказал он себе, — что младший Барджазид обладает хорошим вкусом и не желает иметь ничего общего со своим дядей».

— Очень неприятное приключение, — произнес он вслух. — Но, по крайней мере, вы наконец-то выяснили истинное положение вещей относительно родственных отношений. А теперь — пусть несколько позже, чем я ожидал, — вы в конце концов попали сюда.

— Ваша светлость, никто не сожалеет об этой задержке больше, чем я сам. Но я действительно здесь. — Он ухмыльнулся, продемонстрировав неровные, вероятно, гнилые зубы. — И я принес с собой те самые вещи, на которые намекал в письме.

Мандралиска снова перевел взгляд на сумку.

— И они находятся здесь?

— Именно.

— Вот и прекрасно, мой друг. Вам не кажется, что теперь мы можем перейти к обсуждению наших дел?

— А мы уже обсуждаем их, ваша светлость, — спокойно ответил Хаймак Барджазид.

Он даже не повернул головы в сторону своей сумки. Мандралиска сам дал ему некоторые основания для такого спокойствия. Барджазид тоже знал, насколько вредна бывает излишняя нетерпеливость, и теперь проверял, умеет ли ждать Мандралиска. А тот, в свою очередь, был непревзойденным мастером подобных игр.

Очень хорошо, решил Мандралиска. Позволим Барджазиду одержать здесь маленькую победу. Он ждал, не говоря ни слова.

Снова кончик языка стремительно мелькнул, облизав губы.

— Я думаю, вы знаете, что мой брат, о котором я до сих пор продолжаю скорбеть, — заговорил наконец гость, — прежде чем поступить на службу к прокуратору Дантирии Самбайлу, долго жил на Сувраэле, занимаясь самыми разными делами. Помимо всего прочего он служил проводником у разных путешественников. А еще раньше он прожил несколько лет в Замке в качестве слуги герцога Свора Толагайского, близкого друга Престимиона, который тогда был просто принцем Малдемарским. В то время в Замке обитал также некий вруун по имени Талнап Зелифор, который…

Мандралиска почувствовал прилив раздражения. Это было уже чересчур. Воспользовавшись данным ему преимуществом, Барджазид, совершенно очевидно, стремился полностью захватить контроль над ходом разговора.

— А где начало всей этой истории? — поинтересовался граф. — Во временах лорда Стиамота или еще дальше?

— Если мой господин согласится уделить мне, буквально еще одно мгновение…

И снова пришлось сдержаться. Манера, в которой Барджазид произнес эту фразу, была настолько двусмысленно скользкой, что Мандралиска не мог не восхититься. Да, этот человек был достойным противником.

А Барджазид невозмутимо продолжал:

— Прошу простить меня, если что-то из того, о чем я сейчас рассказываю, вам уже известно. Я всего лишь хочу разъяснить свою собственную роль в тех делах моего брата, о которых вы, скорее всего, мало что знаете.

— Продолжайте.

— Позвольте мне напомнить вам, что этот Талнап Зелифор, профессиональный волшебник, как и многие представители его расы, занимался изобретением устройств, позволяющих проникать в тайны человеческого сознания. Престимион, став короналем, по каким-то причинам сослал этого врууна на Сувраэль, а моему брату приказал доставить его туда. К сожалению, вруун не выдержал путешествия и умер по дороге; но он оказался достаточно любезен и предварительно дал моему брату некоторые указания насчет того, как пользоваться теми аппаратами, которые он во множестве вез с собой из Замка.

— Пока что вы не сказали ни слова о том, чего я не знал раньше.

— Зато вы не можете знать, что я, будучи одарен в технике, помогал моему брату проводить эксперименты с этими аппаратами и разбираться в принципах их действия. Позднее я даже разработал несколько улучшенных моделей. Все это происходило в Толагае, на западе Сувраэля, много лет назад. А затем произошел инцидент — возможно, вы знаете о нем, господин, — когда принц Деккерет, тогда еще очень молодой человек и даже еще не принц, посетил Сувраэль, имел довольно неприятное столкновение с моим братом и его сыном, арестовал обоих и доставил их в Горный замок, прихватив также кое-что из их техники для чтения мыслей.

— Да, ваш брат рассказывал мне об этом.

— И вы, естественно, знаете и о том, как брат сбежал из Замка, пробрался в западный Алханроэль и примкнул к Дантирии Самбайлу.

— Да, — ответил Мандралиска. — Когда он прибыл, я находился там. Он также был рядом со мной, когда Престимион, воспользовавшись одним из устройств, которые доставил к нему ваш племянник Динитак, помог армии под командованием Гиялориса и Септаха Мелайна найти наш лагерь и убить и прокуратора, и вашего брата, ну а мне удалось спастись просто чудом. Все устройства для чтения мыслей попали в руки Престимиона. Я полагаю, что он благополучно запер их где-нибудь в подземельях Замка.

— Скорее всего, именно так он и поступил.

Мандралиска еще раз, уже куда более многозначительно, посмотрел на потрепанную, битком набитую сумку Хаймака Барджазида. Хватит этого пересказа древних легенд. Маленький хитрец зашел слишком далеко, и Мандралиске надоела эта игра.

— Думаю, достаточно предыстории, — бесцеремонным холодным тоном заявил он. — У меня сегодня еще много дел. Теперь показывайте, что вы мне принесли.

Барджазид улыбнулся. Поставив сумку на колени, он театральным жестом взялся пальцами за застежку, открыл сумку, достал изнутри свиток пергаментных листов и развернул его на открытой крышке сумки.

— Вот первоначальные чертежи различных аппаратов по управлению сознанием, которые делал сам Талнап Зелифор. Они остались у меня на Сувраэле, когда Деккерет увез моего брата в Замок.

— Могу я посмотреть их? — Не дожидаясь ответа, Мандралиска протянул руку и взял пачку листов.

— Конечно, ваша светлость. Вот чертежи трех последовательных моделей, каждая из которых по мощности превосходила предыдущую. Вот первая. Вот та, которую мой племянник украл и предоставил лорду Престимиону для использования против моего брата. А вот та модель, которую мой брат носил во время решающего сражения, когда Престимиону удалось прорваться через его защиту.

Мандралиска бегло просмотрел пергаментные листы. Барджазид ничем не рисковал, показывая чертежи: граф все равно ничего в них не понимал.

— А это? — спросил он, указав кивком на несколько других листов, которые Хаймак Барджазид продолжал держать в руках.

— Это проекты более новых моделей, еще большей мощности, чем те, о которых я только что говорил. Все минувшие годы я продолжал изучать основные концепции теории, разработанной врууном, и, надеюсь, добился кое-каких серьезных успехов в ее развитии.

— Вы только надеетесь?

— У меня пока что не было возможности провести практические испытания.

— Из опасения, что вас могут обнаружить люди Престимиона?

— В какой-то мере и поэтому. Но не только. Ваша светлость, эти работы очень дороги… Не забудьте, господин, что я далеко не богач…

— Я это вижу. — Значит, Барджазид предлагает ему профинансировать исследования. — Выходит, на самом деле у вас нет никаких действующих моделей?

— У меня есть это, — ответил Барджазид, вынимая из сумки на редкость странную проволочную шапочку — мерцающее кружево из тонких струн красного металла, среди которых мелькали золотые нити, а по гребню проходил тройной ряд более толстых бронзовых шнуров На вид она казалась гораздо проще, чем та, которую Мандралиска видел на голове другого Барджазида во время последнего сражения в Стойензаре. Возможно, вследствие большей теоретической разработанности так и должно быть И все равно эта штука казалась слишком уж простой, какой-то неполной, незаконченной и несерьезной.

— И на что способно ваше устройство? — спросил Мандралиска.

— В нынешнем виде? Ни на что. Здесь еще не установлены необходимые соединения

— А если бы они были?

— Если бы они были, то обладатель шлема мог бы обратиться к любому обитателю мира и вложить в его сознание любые сновидения. Очень мощные сновидения, ваша светлость Ужасающие сновидения. Если нужно — болезненные сновидения, способные сломить волю человека — поставить его на колени и заставить просить пощады.

— Н-да-а… — протянул Мандралиска

Он медленно провел пальцами по кружевным петлям, пощупал их, словно лаская. Расправив шлем, надел его на голову, отметив про себя его почти невесомую легкость Снял, сложил вдвое, потом еще вдвое, еще, еще — пока не получился маленький сверток, легко поместившийся в согнутой чашечкой ладони. Взвесил его на руке. Одобрительно кивнул, ничего не говоря. Возможно, прошла минута. Возможно, больше.

На лице Хаймака Барджазида, молча наблюдавшего за представлением, появилось выражение, которое можно было однозначно истолковать как возрастающее напряжение и тревогу Наконец он прервал молчание.

— Как вы считаете, ваша светлость, могли бы вы найти применение для такого устройства?

— О да. Конечно Но будет ли оно работать?

— Этого можно добиться Все аппараты, изображенные на этих чертежах, вполне работоспособны. Требуются только деньги.

— Да… Конечно… — Мандралиска встал, подошел к двери и надолго застыл, вглядываясь в пространство озаренной ярким солнцем пустыни. Шлем Барджазида он все так же держал в руках, бездумно перебрасывая из ладони в ладонь. Интересно, каково это — посылать сновидения в сознание врага? Болезненные сновидения, сказал Барджазид. Кошмары. Хуже чем кошмары. Полчища ужасающих образов. Различные твари, висящие и раскачивающиеся на тонких проволоках… несметная армия огромных черных жуков, с отвратительным скрежетом пробирающаяся по полу… Призрачные пальцы, щекочущие извилины мозга… Медленные круговращения беспричинного леденящего ужаса, терзающего измученный разум… А потом — для этого потребуется лишь некоторое время — рыдания, сетования, мольбы о пощаде…

— Давайте выйдем наружу, — не оглядываясь, бросил он Барджазиду.

Они остановились на пригорке, с которого были хороши видны расположенные в отдалении куполообразные дворцы правителей.

— Вы знаете, что это за здания? — спросил Мандралиска.

— Это жилища Пяти правителей. Так сказал мальчик, который привел меня к вам.

— Так что вы уже знаете, что они называют себя Пятью правителями. А что еще вам известно о них?

— То, что они сыновья одного из братьев Дантирии Самбайла. Что они в последнее время получили власть над некоторыми из провинций в глубине Зимроэля И что они провозгласили себя правителями Зимроэля.

— Вы уже знали об этом, когда писали мне письмо?

— Да, за исключением того, что они присвоили себе титул правителей Зимроэля.

— А как могли эти сведения, хотя бы и частично, попасть аж на Сувраэль?

— Я уже говорил вашей светлости, что имею некоторый навык в проведении расследований.

— Похоже на то. А вот корональ, насколько мне известно, понятия не имеет о том, что происходит в этой части Зимроэля.

— Но когда он узнает…

— Ну конечно, я тоже думаю, что будет война, — Мандралиска сразу понял недоговоренное. Он повернулся и взглянул в лицо маленькому человечку. — Я предлагаю теперь поговорить напрямую. Пятеро правителей Зимроэля глупые и порочные люди. Я глубоко презираю их. Когда вы познакомитесь с ними поближе, тоже начнете их презирать. Однако миллионы людей здесь, на Зимроэле, воспринимают их как законных наследников Дантирии Самбайла и пойдут под их знаменем, как только они открыто поднимут его, начав войну за независимость против правительства Алханроэля. Которую, я полагаю, мы можем с вашей помощью выиграть.

— Это доставило бы мне большое удовольствие. Ведь именно Престимион и его люди погубили моего брата.

— В таком случае вы сможете осуществить вашу месть. Дантирия Самбайл дважды пытался свергнуть Престимиона, но, поскольку он уже был правителем Зимроэля, он оба раза повторял одну и ту же ошибку, поднимая восстание на Алханроэле. Эта ошибка и погубила все дело. Короналя и понтифекса нельзя разбить на их собственной территории, вторгнувшись с Зимроэля. Алханроэль слишком велик для того, чтобы на нем могла одержать победу армия вторжения, да и нельзя организовать полноценное снабжение, когда армию от баз отделяет расстояние в несколько тысяч миль. Но верно и обратное. Никакая армия с другого континента никогда не сможет подчинить себе весь Зимроэль.

— Следовательно, вы намерены превратить Зимроэль в независимое государство?

— А почему бы и нет? Почему мы должны подчиняться Алханроэлю? Какой нам прок от того, что нами управляют король и император, живущие в другой половине мира? Я провозглашу одного из пятерых братьев, самого умного, понтифексом Зимроэля. Один из оставшихся станет его короналем. А мы наконец обретем независимость от Алханроэля.

— Но ведь есть еще и третий континент, — заметил Барджазид. — Какое место отводится в ваших планах Сувраэлю?

— Никакого, — сразу ответил Мандралиска. Вопрос застал его врасплох. Он понял, что вообще никогда не вспоминал о Сувраэле. — Но если он решит тоже провозгласить независимость, то, думаю, сможет достаточно легко сохранить ее. Престимион далеко не дурак и не станет посылать армию в ваши ужасные пустыни; ну а если все-таки решится, то за какие-нибудь шесть месяцев жара непременно погубит всех его воинов.

Разные глаза Барджазида вспыхнули лихорадочным блеском.

— В таком случае Сувраэль может получить своего собственного короля.

— Это вполне возможно Да, конечно. — Мандралиска только сейчас понял, куда клонит Барджазид, его лицо расплылось в широкой усмешке. — Браво, мой друг! Браво! Вы назвали цену своей помощи, не так ли? Хаймак Первый Сувраэльский! Что ж, быть по сему. Я поздравляю вас, ваше высочество!

— Я благодарю вас, ваша светлость. — ответил Барджазид с едва ли не искренней признательной и дружеской улыбкой. — Понтифекс Зимроэля… Король Сувраэля… А какую же роль вы отведете себе, граф Мандралиска, после того как эти братья рассядутся на своих тронах?

— Я? Я буду тайным советником, как и в настоящее время. Им все равно будет необходим человек, подсказывающий, что следует делать. Я и стану тем самым человеком.

— А-а-а… Ну да, конечно.

— Я думаю, мы понимаем друг друга.

— Мне тоже так кажется. И каким же тогда будет следующий ход?

— Ясно, каким. Вы должны доделать свои дьявольские аппараты. Это позволит нам начать портить жизнь Престимиону.

— Вот и прекрасно. Я предлагаю немедленно организовать мастерскую в Ни-мойе, и…

— Нет, — перебил его Мандралиска. — Никакой Ни-мойи. Вы будете делать свое дело здесь, в том самом месте, где сейчас находитесь, ваше высочество.

— Здесь? Мне потребуется специальное оборудование, материалы, возможно, умелые мастера. А тут, на этой глухой пустынной заставе, я, пожалуй, не смогу…

— Вы сможете и сделаете. Вам, как уроженцу Сувраэля, жизнь в пустыне не должна быть в тягость. Все, что вам потребуется, мы доставим хоть из Ни-мойи, хоть откуда угодно. Но теперь вы один из нас, мой друг. Так что отныне ваше место здесь. Здесь вы останетесь, будете жить и делать свою работу, пока мы не выиграем войну.

— У меня складывается впечатление, что вы мне не доверяете, ваша светлость.

— Я не доверяю никому, мой друг. Даже самому себе.

14

Деккерет вернулся в Замок самым коротким путем, по Большому Калинтэйнскому тракту, который завершался на носившей имя Дизимаула просторной площади, вымощенной гладкими зелеными плитками. Его парящий экипаж проплыл над гигантской золотой эмблемой Горящей Звезды, выложенной посреди площади, и въехал в огромную арку Дизимаула — южные ворота, служившие парадным входом в Замок Стражники, стоявшие около караульного помещения слева от арки, взмахнули руками, приветствуя его, он ответил кратким, сдержанным жестом.

Оказавшись в Замке, он сразу же ощутил царящую там атмосферу с трудом сдерживаемого напряжения. У каждого, кто здоровался с ним при встрече, вид был серьезный и торжественный, губы стиснуты, глаза полуприкрыты.

— Глядя на них всех, — сказал он Динитаку, — нетрудно поверить, что за то время, которое нам потребовалось, чтобы вернуться из Норморка, понтифекс умер.

— Думаю, что ты уже знал бы об этом, — отозвался Динитак.

— Да. Скорее всего.

Не «скорее всего», а совершенно точно. Если бы Конфалюм умер, то разве его не приветствовали бы как короналя? Люди опускались бы на колени, рисовали бы в воздухе знак Горящей Звезды, раздавались бы традиционные крики: «Деккерет! Лорд Деккерет! Да здравствует лорд Деккерет! Живи вечно, лорд Деккерет!» Так было бы даже несмотря на то, что он на самом деле еще не мог стать короналем, пока Престимион не назовет его имя официально, а совет не даст своего согласия. Но ведь все знали, кто должен взойти на трон короналя.

Лорд Деккерет. Как странно употреблять это слово рядом со своим именем! И как тяжело осмыслить это сочетание!

— Просто все встревожены, — заметил Динитак. — Наверное, так происходит всегда, когда вот-вот должна смениться власть. Старые обитатели покидают Замок, появляются новые… Для тех, кто живет здесь, ничто и никогда не будет таким, как прежде. — Они подошли к входу во внутренний Замок, и перед ними возникла лестница, так называемые Девяносто девять ступеней. Там они остановились. Динитак жил на этом же уровне, а Деккерет — на самом верху, в тех самых покоях Башни Муннерака, которые некогда занимал Престимион. — Здесь я должен с тобой расстаться, — сказал Динитак. — Тебе нужно будет встретиться с советом… а также, вероятно, с леди Вараиль…

— Спасибо, что съездил со мной в Норморк, — отозвался Деккерет, — помог мне выдержать все эти кошмарные банкеты и все прочее.

— Не нужно меня благодарить. Я поеду туда, куда ты прикажешь.

Они быстро обнялись, и Динитак ушел.

Деккерет взлетел по древней истоптанной лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. «Лорд Деккерет, — без конца звучало в его голове. — Лорд Деккерет! Лорд Деккерет! Лорд Деккерет!» Поразительно! Невероятно!

Хотя этого пока что не произошло. С тех пор как в Норморке он получил сообщение, вынудившее его немедленно покинуть город, не поступало никаких новых известий. Это он узнал от Септаха Мелайна, первого из членов совета, с кем Деккерет столкнулся, войдя во внутренний Замок

Длинноногий фехтовальщик поджидал его на небольшой площади перед сокровищницей лорда Пранкипина, куда вели Девяносто девять ступеней.

— Вы быстро добрались, Деккерет! Мы рассчитывали увидеть вас только завтра.

— Я выехал, как только получил сообщение. А где Престимион?

— Думаю, что где-то в среднем течении Глэйдж, на полпути к Лабиринту. Он примчался как стрела из Фа, едва мы успели получить новости, минуты три поговорил с леди Вараиль, развернулся и понесся на юг. Хочет отдать дань уважения старику Конфалюму, пока еще имеется такая возможность. Странно, что вы не встретили его по дороге.

— Значит, Конфалюм еще…

— Жив? Насколько мы знаем, да, — ответил Септах Мелайн. — Конечно, нам здесь требуется чертовски много времени для того, чтобы доподлинно узнать, что же происходит внизу. Фраатейкс Рем говорит, что удар не был сильным.

— А можно ли ему доверять? Ведь в его интересах, чтобы все как можно дольше считали, что его хозяин понтифекс продолжает дирижировать танцами. Ведь бывали случаи, когда смерть понтифекса скрывали по нескольку недель. Даже месяцев…

— Что я могу на это сказать, дружище? — сказал Септах Мелайн, пожимая плечами. — Лично я предпочту, чтобы Конфалюм оставался понтифексом еще лет пятьдесят. Хотя понимаю, что у вас вполне может быть иное мнение на этот счет.

— Нет. — Деккерет схватил Септаха Мелайна за запястье и почти вплотную приблизил к нему лицо. Он относился к числу тех очень немногих принцев Замка, кто стоя мог смотреть Септаху Мелайну прямо в глаза. — Нет, — повторил он негромким, глухим голосом. — Здесь вы абсолютно не правы, Септах Мелайн. Если Божеству будет угодно когда-либо сделать меня короналем… что ж, я буду готов исполнить свои обязанности, в какой бы день и час это ни случилось. Но я никоим образом не стремлюсь к тому, чтобы это произошло преждевременно. И любой, кто думает иначе, глубоко заблуждается.

Септах Мелайн улыбнулся.

— Не горячитесь, Деккерет! Я не имел в виду ничего обидного. Абсолютно ничего. Пойдемте, я провожу вас до дому. Вы успеете слегка освежиться после поездки. Совет соберется сразу после полудня в тронном зале Стиамота. Вам тоже следовало бы прийти, если, конечно, хотите.

— Я приду, — пообещал Деккерет.

Но собрание совета оказалось даже не бесполезным, а просто бессмысленным. О чем должна была идти речь? Самые верхние уровни управления находились в своеобразном параличе. Понтифекс перенес удар, возможно был на грани смерти; мог даже уже умереть. Корональ уехал в Лабиринт, чтобы, как это было принято, навестить старшего монарха на одре болезни. Чиновники в обеих столицах жили и трудились как обычно, зато министры, управлявшие ими, не решались что-либо делать, ибо опасались, что не сегодня-завтра им придется освободить места для людей нового правителя.

Не имея никаких достоверных сведений, члены совета могли только делать благородные заявления, выражая надежду, что к понтифексу вернется прежнее здоровье и он будет продолжать свое долгое и великолепное царствование. Однако печать неуверенности читалась на всех лицах. Когда Конфалюм умрет, некоторым из них предложат присоединиться к администрации нового понтифекса в Лабиринте, а другим, которым новый корональ предпочтет иных людей, придется после многих лет пребывания в самом средоточии власти отправиться в отставку. И тот и другой варианты влекли за собой собственные проблемы, а самое главное — никто не мог быть полностью уверен в своем будущем.

Все глаза были устремлены на Деккерета. Но Деккерету нужно было обдумывать собственную судьбу. Он мало говорил на этом собрании. В столь тревожное время ему полагалось держаться более чем скромно. Наследник короналя по своему положению совершенно не то же самое, что корональ.

Когда все закончилось, он вернулся в свои апартаменты. Они были не очень удобными и не слишком роскошными, однако вполне устраивали Престимиона, когда тот был наследником короналя, так что и Деккерет находил их весьма подходящими для себя. Комнаты были просторными и хорошо обставленными, а из больших окон с изогнутыми фасетчатыми стеклами, сделанными искусными стискими стеклодувами, открывался потрясающий вид на пропасть, которая ограничивала это крыло Замка.

Дома он вкратце поговорил со своими помощниками: личным секретарем, тактичнейшим Далипом Амритом, бывшим школьным учителем из Норморка, мажордомом Сингобиндом Мукундом и графиней Аурангой Бибирунской, которая в связи с отсутствием супруги у наследника короналя управляла его хозяйством. Они сообщили ему, что происходило в Замке в его отсутствие. Затем он отослал их и с наслаждением погрузился в большую ванну из черного кинторского мрамора, чтобы не спеша искупаться и расслабиться перед обедом.

Он намеревался поесть в одиночестве и рано лечь спать. Однако едва он успел после ванны облачиться в халат, как появился Далип Амрит с сообщением о том, что леди Вараиль хотела бы видеть его нынче вечером за обедом у себя в королевских покоях в Башне лорда Трайма, если, конечно, у него не было каких-то других планов.

Последние слова были, несомненно, просто данью вежливости. Для отказа от приглашения супруги короналя следовало иметь чрезвычайно веские причины. Деккерет оделся в парадный костюм: удлиненный золотистый камзол и тугие фиолетовые рейтузы с бархатными лампасами — и точно в назначенное время появился в королевской столовой.

Он оказался единственным гостем, что его несколько удивило: он ожидал увидеть здесь еще несколько человек, например Септаха Мелайна, принца Теотаса и леди Фиоринду или еще кого-нибудь из ближайшего окружения короналя. Но Вараиль ожидала его одна. Она была очень просто одета — в длинную зеленую тунику и желтую блузу с широкими рукавами, и Деккерет даже застеснялся своего официального наряда.

Хозяйка подставила гостю щеку для поцелуя. Их вполне можно было назвать близкими друзьями. Леди Вараиль была всего лишь на год или два старше Деккерета, и вдобавок так же, как и он, неожиданно для себя сменила жизнь в заурядной семье на окружение блистательных дам и господ Замка.

Правда, она, дочь несметно богатого банкира Сим-билона Каифа из большого города Сти, провела начало жизни в роскоши и довольстве, тогда как он — сын всего лишь жалкого странствующего торговца. Поэтому Деккерет всегда считал, что Вараиль влилась в среду аристократии Горы легко и свободно, в то время как он был вынужден овладевать искусством светской жизни постепенно и с немалыми трудностями. Примерно так же, думал он, пришлось бы прилагать усилия для постижения какого-нибудь сложного раздела математики.

Сначала были поданы золотисто-коричневые сиппульгарские финики и теплое молоко, в котором мраморными разводами расплывались несколько капель нарабальского красного бренди. Вараиль расспрашивала Деккерета о его поездке в Норморк. Она поинтересовалась, как поживает его мать, к которой относилась с искренней теплотой, а сама сообщила ему о новейших сплетнях, распространившихся в Замке, пока принц был в отъезде, и о нескольких забавных, хотя и ничего не значащих интригах, куда оказались вовлечены некоторые из придворных дам и кавалеров, которые по своему возрасту и опыту уже должны были научиться избегать столь смешного положения. Застольный разговор проходил так, будто в мире за последнее время не случалось ничего необычного.

Когда на стол поставили тарелки с бело-розовой рыбой квааль, отваренной в белом вине, Вараиль сменила тему:

— Вы, конечно, знаете, что Престимион уехал в Лабиринт?

— Септах Мелайн сказал мне об этом, как только я вошел в Замок Корональ будет долго отсутствовать?

— Думаю, столько, сколько потребуется, — Вараиль подняла на него взгляд своих огромных темных блестящих глаз, который вдруг стал невероятно испытующим. — На сей раз он возвратится в Замок, когда покончит с делами. Но его следующая поездка туда…

— Да. Я знаю, госпожа.

— Вам вовсе не требуется делать изумленный вид. Для вас, Деккерет, это будет означать путь к величию. Но для меня… для лорда Престимиона… для наших детей…

Ее взгляд стал вдруг словно укоряющим, и это неожиданно сильно задело Деккерета. Неужели она считала его настолько бесчувственным, неспособным понять всю сложность ситуации, перед лицом которой она оказалась? Но из любви к ней он сдержал готовую вырваться резкость.

— По правде говоря, Вараиль, — мягко проговорил он, — смерть понтифекса означает для всех нас одно и тоже: перемену. Огромную и непостижимую перемену. Вы с семьей и близкими переселяетесь в Лабиринт, я надеваю корону и занимаю место на троне Конфалюма. Неужели вы думаете, что я меньше, чем вы, страшусь предстоящего?

Она немного смягчилась.

— Мы не должны ссориться, Деккерет.

— А разве мы ссоримся, госпожа? Она оставила вопрос без ответа.

— Из-за этих неприятностей мы оба стали излишне нервными. Я хотела лишь повидать друга. Ведь мы друзья, не гак ли?

— Вы же знаете, что да

Он протянул руку к бутылке с вином, чтобы вновь наполнить бокалы. Вараиль одновременно тоже потянулась к бутылке; их руки столкнулись, бутылка повалилась. Деккерет едва успел поймать ее, прежде чем она опрокинулась Оба рассмеялись над своей неловкостью, в которой было повинно обуревающее их волнение, и этот смех сразу же разрядил возникшую было между ними напряженность.

Она была права, и Деккерет это знал. Ей предстояло принести большую жертву, отказаться от родного, знакомого прекрасного мира и поселиться в очень далеком и неприятном месте. Тогда как он занял бы положение, к которому готовился в течение десяти с лишним лет и которое принесет ему почет и славу. И справедливо ли сравнивать ожидающие их перспективы? Он приказал себе быть более нежным с нею.

— Давайте поговорим о другом, — сказала Вараиль. — Вы уже виделись с леди Фулкари после возвращения в Замок?

Деккерет нашел перемену темы неудачной

— Еще нет, — суховато ответил он — А была ли для этого какая-то особая причина?

Вараиль, казалось, была взволнована.

— Только та, что она очень скучала без вас. Вас не было здесь больше недели… Я думала, что и вы тоже..

— … Так же сильно соскучился по ней, — закончил фразу Деккерет, когда стало ясно, что Вараиль или не может, или не хочет сделать это сама. — Да, действительно, я хочу ее видеть. Конечно, хочу. Но не прежде всего. Мне нужно немного времени, чтобы собраться с мыслями. Если бы вы не пригласили меня к себе сегодня, то я провел бы вечер в одиночестве, отдыхая после поездки, обдумывая будущее, рассматривая его возможное развитие.

— В таком случае, я прошу прощения за то, что оторвала вас от размышлений, — отозвалась Вараиль. Не требовалось особой проницательности, чтобы уловить в ее тоне едкие нотки. — Я-то, говоря о каких-то других ваших планах, имела в виду совершенно определенное: что вы, возможно, предпочтете провести этот вечер с Фулкари. Но и уединенные размышления о будущем тоже весьма важны, Деккерет. Вы, конечно, могли отказаться от приглашения.

— Конечно, я не мог этого сделать, — в тон ей откликнулся Деккерет. — От вашего приглашения я отказаться не мог. И вот я здесь. Фулкари не пригласила меня, а вы пригласили. Хотя я не совсем понимаю зачем. Вараиль, с какой целью вы пригласили меня к себе сегодня? Просто чтобы посетовать на то, что вам неизбежно придется переселиться в Лабиринт?

— Мне кажется, что мы опять ссоримся, — спокойно произнесла Вараиль.

Деккерету захотелось накрыть ее руку ладонью, но такой фамильярности с женой короналя он, конечно, не мог себе позволить. Следя за тем, чтобы его слова прозвучали как можно спокойнее, он сказал:

— Мы оба переживаем непростое время, и напряжение берет свое. Позвольте мне снова спросить вас еще раз: почему я здесь? Только потому, что вам хотелось пообедать в компании? Вы могли пригласить Теотаса и Фиоринду или Гиялориса, или даже Мондиганд-Климда. Но вы послали за мной, хотя и считали, что я, возможно, намеревался провести вечер с Фулкари.

— Я послала за вами, потому что считаю вас другом, — ответила Вараиль, — человеком, способным понять те чувства, которые испытываю я, зная о возможности перемен в правительстве, человеком, который, по вашим же собственным словам, и сам испытывает нечто подобное. Но также для того, чтобы выяснить, намерены ли вы были провести сегодняшний вечер с Фулкари.

— Ах, Вараиль, какой же окольный путь вы выбрали.

— Вы так считаете? Но в данном случае мне он показался наиболее подходящим.

— Но почему вы вдруг заинтересовались моими планами на вечер?

— По Замку ходят пересуды, что вы утратили к ней интерес.

— Это неправда.

— Ладно. Вы любите ее, Деккерет?

Он почувствовал, как кровь прихлынула к его щекам.

— Вы же знаете, что люблю.

— И все же в первый же вечер по возвращении из поездки вы предпочли ее обществу одиночество.

Деккерет взял салфетку обеими руками за уголки и принялся крутить ее.

— Я уже сказал вам, Вараиль: я хотел побыть один. Подумать о том, что ждет всех нас впереди. Если бы Фулкари пожелала увидеть меня, ей стоило лишь сказать слово, и я тут же отправился бы к ней, как пришел к вам. Но приглашение прибыло не от нее, а от вас.

— Возможно, она решила посмотреть, что вы будете делать.

— А теперь вообразит, что я ваш любовник, не так ли?

Вараиль улыбнулась.

— В этом я очень сомневаюсь. Зато она наверняка подумает, что занимает не слишком важное место в вашей жизни. В противном случае вы именно ей уделили бы первую ночь по возвращении. Это говорит о безразличии, а отнюдь не о страсти.

— Я же сказал, что люблю ее. И она знает об этом.

— Знает?

Деккерет удивленно вскинул брови.

— Неужели вы думаете, что я могу позволить ей сомневаться на этот счет?

— Деккерет, вы говорили с ней о браке?

— Пока еще нет. А-а… теперь я вижу, с какой целью вы меня здесь допрашивали. —Деккерет уставился в пространство; с его лица исчезло всякое выражение. — Неужели она попросила вас об этом? — холодно спросил он.

В глазах Вараиль вспыхнул мгновенный гнев.

— Деккерет, это уже слишком! Но нет, нет! Она ни о чем не подозревает. Вся вина лежит на мне. Вы мне верите?

— Я никогда не посмел бы сомневаться в ваших словах, госпожа.

— Ну что ж, Деккерет, остается объяснить, в чем дело. Вы скоро станете короналем, это ясно. Согласно традиции, короналю очень желательно иметь жену. Королевская супруга имеет свои собственные важные обязанности в Замке, и если ее нет, то кто же будет их исполнять?

Так вот в чем дело! Деккерет не отвечал. Он обхватил бокал ладонью снизу, покачивал его в руке, не поднося к губам, и ждал продолжения.

— Вы уже далеко не мальчик, Деккерет. Если я не разучилась считать — а я, кажется, еще не выжила из ума, — вам скоро будет сорок. Вы встречаетесь с леди Фулкари э-э… около трех лет — и до сих пор ни словом не обмолвились о женитьбе. В том числе и ей, очевидно. Вот что должно сейчас в первую очередь занимать вас

— Поверьте, Вараиль, это меня действительно занимает.

— И вы полагаете, что выберете Фулкари?

— Госпожа, вы слишком сильно давите на меня. Я прошу вас прекратить этот допрос. Вы моя королева, а также и один из моих самых близких друзей, но такие вопросы я предпочитаю решать по возможности самостоятельно.

Откинувшись на спинку кресла, он посмотрел на Вараиль, и этот взгляд как-то сразу воздвиг между ними стену молчания.

Теперь уже ее рука протянулась к нему.

— Я вовсе не хотела поставить вас в неловкое положение, Деккерет. Я всего лишь стремилась высказать свое мнение о ситуации, вызывающей у меня большую тревогу.

— Повторяю: я люблю Фулкари. Я не уверен, хочу ли жениться на ней, и, более того, не знаю точно, хочет ли она этого. Вараиль, у нас с Фулкари есть проблемы, которые я не стану обсуждать даже с вами. В первую очередь с вами. А теперь… не можем ли мы еще раз изменить тему разговора? О чем еще мы могли бы поговорить? Конечно же, о ваших детях. Насколько я помню, принц Акбалик писал эпическую поэму. А принцесса Туанелис — правда ли, что Септах Мелайн обещал начать заниматься с ней фехтованием, когда она станет на год или два постарше?

Открыв глаза поутру, он почти сразу же заметил, что под дверь спальни подсунута записка:

«Не поехать ли нам утром покататься?

Скажем, в южные луга?

Ф.»

Прислуга сообщила, что записку принес незадолго до рассвета какой-то вруун. Деккерет знал, кто это мог быть: малыш Гуржара Ясо, личный маг Фулкари, неутомимый в составлении заклинаний и смешивании различных зелий. Он же был ее обычным посредником в такого рода делах. Деккерет подозревал, что вруун испытывал свои колдовские чары даже на нем, чтобы сохранить за Фулкари первое место в его сердце.

Хотя для этого не требовалось никакого колдовства: она постоянно пребывала в его душе. Он не был ни в малейшей степени безразличен к Фулкари; и даже во все время его пребывания в Норморке, стоило лишь ему ненадолго отвлечься от происходившего, как перед его мысленным взором возникала она, сияя, словно маяк во мгле, улыбаясь ему, маня его к себе…

И действительно, после недельного отсутствия в Замке Деккерета сильно подмывало сразу же броситься к ней. Но он чувствовал, что следовало ненадолго отдалиться от нее и обрести таким образом время для размышлений, чтобы в конце концов разобраться в чувствах и понять, чего они с леди Фулкари ждут друг от друга. Однако, глядя на единственную строчку записки, Деккерет почувствовал, что это намерение рассыпалось в прах, сменившись чувством облегчения, восхищения и острым нетерпением.

— Не запланированы ли у меня на это утро какие-нибудь официальные обязанности? — спросил он Сингобинда Мукунда за завтраком.

— Нет, господин, — ответил мажордом.

— И, надо полагать, из Лабиринта не было никаких новостей?

— Никаких, господин, — ответил Сингобинд Мукунд. Он метнул в Деккерета полуиспуганный взгляд, как будто хотел продемонстрировать, насколько изумлен тем, что хозяин счел нужным задать такой вопрос.

— Тогда передайте леди Фулкари, что я буду рад встретиться с нею через два часа возле арки Дизимаула.

Когда он пришел на место встречи, Фулкари уже его ожидала. Она была очаровательно изящна в тесно облегающем костюме для верховой езды из мягкой зеленой кожи. Деккерет увидел, что она успела позаботиться о том, чтобы из конюшни Замка привели пару прекрасных беговых скакунов. Это была манера Фулкари: она не тратила времени зря и стремительно делала все то, что, по ее мнению, нужно было сделать. И ожидание, такое как вчера вечером, чтобы увидеть, сделает ли он первый ход, было совершенно нетипично для нее. И действительно, когда он промедлил, она сама приступила к действию, доказательством чему явилась записка под дверью.

Они были любовниками уже почти три года, чуть ли не с того самого дня, когда Фулкари впервые появилась в Замке. Она принадлежала к роду, одним из предков которого был понтифекс Махарио из Сипермита, правивший лет пятьсот тому назад. В Замке было полно такой знати — в жилах сотен, даже тысяч его обитателей текла кровь древних монархов.

Хотя монархия по закону не могла стать наследственной, потомки понтифексов и короналей навсегда причислялись к высшим кругам общества и имели право жить в Замке, если им того хотелось, даже если не входили в состав действующего правительства Некоторые оставались там навсегда и становились придворными. Однако большинство предпочитало обитать в своих родовых имениях и посещать Замок только в разгар сезона

Сипермит, где выросла Фулкари, был одним из девяти Высших Городов Замковой горы, образовывавших почти сплошное кольцо немного ниже самого Замка. Тем не менее она ни разу не была в Замке, пока ей не исполнился двадцать один год; только тогда родители решили отправить ее вместе с ее младшим братом Фулкарно в резиденцию короналя, чтобы они по обычаю большинства молодых аристократов провели несколько лет при дворе.

Деккерет обратил внимание на Фулкари почти сразу. А разве могло случиться иначе? Она оказалась почти точным подобием его давно утраченной двоюродной сестры Ситель, погибшей от руки убийцы в тот ужасный день около двадцати лет назад в Норморке, — словно призрак Ситель явился в залах Замка.

Фулкари была стройной и в то же время сильной — как когда-то Ситель, — высокой девушкой с немного длинноватыми по отношению к туловищу руками и ногами. Ее волосы ниспадали тем же самым пламенным золотисто-рыжим каскадом, глаза обладали тем же насыщенным серовато-фиолетовым цветом, губы были полными, а подбородок сильным, как и у Ситель. Правда, лицо Фулкари было немного шире, чем, по его воспоминаниям, у Ситель, да на подбородке была смешная маленькая ямочка, которой у Ситель не было, но, несмотря на это, они были удивительно похожи

Деккерет, увидев ее, задохнулся, будто его ударили, и замер на месте.

— Кто это? — спросил он. Ему тут же сообщили, что это недавно прибывшая в Замок племянница графа Сипермитского. Он моментально добыл для нее приглашение на придворный вечер, который намеревалась устроить на следующей неделе Вараиль; естественно, тоже оказался там, сделал так, чтобы ее подвели к нему и представили, и смотрел на нее с таким восторгом, что девушке, вероятно, показалось, будто он слегка спятил.

— Не было ли у вас каких-нибудь предков в Норморке? — спросил он ее тогда.

Она озадаченно взглянула на него.

— Нет, ваше сиятельство. Мы живем в Сипермите вот уже несколько тысяч лет.

— Странно. Вы напоминаете мне одного человека, с которым я когда-то был там знаком. Знаете, я сам из Норморка. И там был один человек… вообще-то это была дочь сестры моего отца…

Нет, нет, ее вовсе не нужно было непрерывно сравнивать с Ситель. Их сходство было простым совпадением, хотя, возможно, и странным. И очень скоро Деккерет ввел ее в свою жизнь. Фулкари была на двенадцать лет моложе его, не имела, естественно, никакого опыта придворной жизни, но она была живой, сообразительной, жадной до новых знаний, отчаянно страстной и нимало не застенчивой. И все равно было странно, держа ее в объятиях, видеть лицо, так похожее на лицо Ситель, совсем рядом со своим. Он и Ситель никогда не были любовниками, никогда даже не думали об этом; Деккерет всегда относился к ней скорее как к родной сестре, нежели двоюродной.

А теперь, по прошествии стольких лет, он обнимал женщину, которая казалась новым воплощением Ситель. Время от времени он воспринимал свою любовь чуть ли не как кровосмешение. И задавался вопросом не пытается ли он воспроизвести с Фулкари те отношения, которых никогда не было с Ситель? Кого он на самом деле любил: Фулкари или же свои фантазии, связанные с утраченной навеки сестрой? Это оказалось для него серьезной проблемой. Причем не единственной.

Он протянул к ней руки и, крепко прижав к себе, поцеловал сначала щеки, а потом губы. Его совершенно не тревожило, что на них смотрят стражники, расположившие свой пост сегодня под самой аркой Дизимаула. Пусть смотрят, думал он.

Спустя некоторое время они отстранились друг от друга. Ее глаза сияли, грудь взволнованно вздымалась.

— Поедем, — предложила она, кивнув на скакунов. — Давай спустимся в луга.

Она легко взлетела на спину скакуна и тронула его с места, не глядя на своего спутника.

Деккерету досталось прекрасное тонконогое животное глубокого фиолетового с синим оттенком цвета, принадлежавшее к той породе, в которой многовековым отбором добились высокой стремительности и силы. Он легко уселся в широкое седло, созданное естественным изгибом спины скакуна, ухватился за луку, точнее, за костный вырост перед седлом, и, слегка стиснув бедрами бока животного, послал его в быстрый галоп. Освежающий прохладный воздух омывал его лицо, ероша и развевая волосы.

Мелькнула мысль: а много ли у него еще будет возможностей вот так, ради собственного удовольствия, беспрепятственно и без присмотра улизнуть из Замка? Став короналем, он крайне редко сможет куда-либо отправиться один; не исключено, что ему это вообще никогда больше не удастся. Поездка в Норморк отчетливо показала такую перспективу. Рядом с ним всегда будут телохранители, разве что он сможет иной раз какой-нибудь уловкой обмануть их бдительность.

Но сейчас — ветер в волосах, яркое золотисто-зеленое солнце, подходящее к зениту, прекрасный скакун, Фулкари, несущаяся впереди…

Ниже южного крыла Замка простирался пояс просторных лугов, а по ним пролегал Большой Калинтэйнский тракт, по которому проезжают все путешественники, направляющиеся в Замок. В любое время года эти луга поражали воображение изумительным многоцветьем. В ярко-желтых берегах колыхались озера голубых цветов, белые ковры сменялись алыми, изумляли своей красотой океаны золотых, темно-красных, оранжевых, лиловых цветов. Тропа для верховой езды, выбранная Фулкари, уходила влево от тракта, в глубь плавно спускавшейся вниз равнины, за которой в десяти милях располагался город удовольствий — Большой Морпин.

Через некоторое время Деккерет нагнал свою подругу, и дальше они поехали бок о бок. Они уже довольно далеко спустились по склону и могли ясно видеть вытянувшуюся перед ними длинную тень Замка. Вскоре на смену цветущим лугам пришел хаккатинговый лес, состоявший из невысоких деревьев с ровными стволами, покрытыми красновато-коричневой корой, и густыми кронами, которые, сплетаясь с ветвями соседей, образовывали почти непроницаемый для солнечных лучей навес.

Здесь скакуны уже не могли нестись во весь опор и сами, без команды всадников, перешли на легкий галоп.

— Я очень скучала без тебя, — сказала Фулкари, когда Деккерет поравнялся с нею. — Такое ощущение, будто тебя не было целый месяц.

— Я тоже скучал.

— Ты, наверное, был ужасно занят вчера вечером? У тебя, вероятно, были важные встречи сразу же после возвращения.

Он заколебался на мгновение.

— Да, у меня были встречи. Не знаю, следует ли их считать важными. Но я должен был на них присутствовать.

— Это по поводу понтифекса? Он умирает, не так ли? Все в один голос так утверждают.

— Никто точно не знает, — ответил Деккерет. — Пока от главного спикера не прибудут точные сведения, мы все будем блуждать в потемках.

Они добрались до той части леса, где уже не раз бывали вместе. Верхушки деревьев здесь смыкались так тесно, что даже в полдень под ними царил полумрак. Здесь протекал маленький ручеек; облюбовавшая это место колония гобров-строителей перегородила его плотиной из бревен, образовав красивый прудик, берега которого устилали пышные подушки пенистого мха. Получилась прекрасная небольшая уединенная беседка, хорошо укрытая со всех сторон.

Фулкари спрыгнула со скакуна и привязала его уздечку к низко склонившейся ветке. Деккерет последовал ее примеру. Они оба как-то неуверенно повернулись друг к другу. Деккерет знал, что лучше всего сейчас было бы стиснуть ее в объятиях и повалить на мшистый ковер, прежде чем будет сказано нечто такое, что разрушит волшебство этой минуты. Но он хорошо видел, что она хотела что-то сказать ему. Девушка держалась напряженно, то и дело облизывала губы, взволнованно прохаживалась туда-сюда и, судя по всему, никак не могла подыскать подходящие слова. Да, было ясно, что она привела его сюда не для того, чтобы просто заниматься любовью.

— В чем дело, Фулкари? — наконец спросил он.

Она ответила непривычным для нее напряженным тоном.

— Понтифекс скоро умрет, да, Деккерет?

— Я же только что сказал тебе, не знаю. И никто в Замке не знает.

— Но, когда он умрет… ты станешь короналем?

— И этого я тоже точно не знаю, — ответил он, проклиная себя за трусливую уклончивость.

Но она была неумолима.

— В этом не может быть ни малейшего сомнения! Тебя уже провозгласили наследником короналя. Коронали никогда не изменяли своего решения и не выбирали в последний момент кого-либо вместо ранее объявленных ими преемников. Прошу тебя, Деккерет, я хочу, чтобы ты был честен со мной.

— Да, я думаю, что меня сделают короналем после смерти Конфалюма. Если, конечно, лорд Престимион предложит мне это, а совет утвердит его предложение.

— Но, если он предложит, ты согласишься?

— Да.

— А что тогда будет с нами? — Ее голос долетел до него словно издалека.

Ему оставалось лишь довести разговор до конца.

— У короналя должна быть супруга. Именно об этом я вчера вечером говорил с леди Вараиль.

—Ты так равнодушно говоришь об этом, Деккерет: у короналя должна быть супруга! — Казалось, что ей не по себе оттого, что она столь свободно разговаривает с человеком, который скоро станет королем, но все же в ее голосе угадывалось совершенно явное раздражение. — Значит ли это, что у тебя на примете есть какая-то определенная женщина, которую ты мог бы выбрать себе в супруги?

— Ты знаешь, Фулкари, что есть, но..

— Но?

— Ты уже тысячу раз так или иначе намекала на то, что не хочешь быть супругой короналя, — закончил он.

— Я?

— А разве нет? Всего минуту назад ты спросила меня, приму ли я корону, если мне ее предложат. Фулкари, ты сказала это так, будто отказ от предложения стать короналем — совершенно обычная вещь. А где-то с месяц назад ты настойчиво расспрашивала меня, бывали ли случаи, когда избранный наследник короналя отказался принять этот титул. И еще раньше, когда мы с тобой были в Амблеморне…

— Ладно. Этого достаточно. Ты можешь больше не приводить примеров. — Она, казалось, была близка к тому, чтобы разразиться слезами, однако голос ее оставался твердым. — Я просила тебя быть честным со мной. Теперь я тоже буду с тобой столь же честной. — Фулкари умолкла, чтобы перевести дух, а затем сказала ровным голосом: — Деккерет, я не хочу быть супругой короналя.

Он кивнул.

— Я это знаю. Но если ты этого не хочешь, то почему же решила стать возлюбленной наследника короналя? Ради острых ощущений? Или развлечения? Ведь, когда мы познакомились, ты уже знала, что у Престимиона на меня существуют вполне определенные планы.

— Ты говоришь так, будто это происходит по плану. Деккерет, ты что, считаешь, что я приехала в Замок специально для того, чтобы влюбиться в наследника короналя? Я что, каким-то образом преследовала тебя? Это ты обратил на меня внимание. Ты разыскал меня. Мы разговаривали. Мы вместе ездили кататься. Мы полюбили друг друга. Я с таким же успехом могу спросить тебя: почему наследник короналя выбрал себе в любовницы женщину, которая, как оказалось, не считает, что быть женой короналя такая уж замечательная судьба?

— Я вовсе не понимал, что делаю нечто подобное. Это стало доходить до меня постепенно, по мере того как мы лучше узнавали друг друга. Но с тех пор как я уловил такое твое настроение, оно стало чрезвычайно беспокоить меня.

Ее лицо вспыхнуло гневом.

— Потому что наши небольшие эмоциональные разногласия стоят на пути твоей великой амбиции?

— Фулкари, возможность для меня стать короналем нельзя назвать моей амбицией. Я никогда не просил об этом. Я никогда даже не мог вообразить, что такое возможно. Это случилось совершенно неожиданно для меня, когда человек, который по всем основаниям должен был стать наследником, вдруг умер. — Как он мог заставить ее понять? И почему для этого нужно столько усилий? — Ни один корональ никогда не стремился каким-либо путем заполучить трон. Он может заслужить его, если соответствует строгим и жестким требованиям. Оказалось, что в течение последних нескольких лет этим требованиям соответствовал я.

— И ты должен следовать этой логике?

Он беспомощно посмотрел на нее

— Отказаться было бы позором.

— Позор! Позор! Это все, что вас, мужчин, интересует: гордость, позор и людское мнение! Ты говоришь, что любишь меня. Ты знаешь, как я боюсь того, что ты станешь короналем. И все же… потому что твоя гордость не может позволить тебе сказать Престимиону «нет»…

Теперь она действительно плакала. Он неловко обнял ее. Она не сопротивлялась, но тело ее оставалось напряженным.

— Фулкари, объясни мне, почему все же ты не хочешь стать моей женой, — спокойно сказал он.

— Все время короналя занимает чтение официальных документов, подписание декретов и различные встречи. Или же он разъезжает по всяким отдаленным местам, чтобы сидеть на банкетах и произносить речи. Для жены у него совсем не остается времени. Ты часто видел Престимиона и Вараиль вместе? Жена короналя тоже имеет свои обязанности, тоже сидит на банкетах, тоже говорит речи. Это какая-то отвратительная, тоскливая, изматывающая работа. Я не смогу выдержать ее. Деккерет, мне только двадцать четыре года. Я совершенно не чувствую себя сколько-нибудь готовой к такой жизни.

— Ш-ш-ш-ш, — ласково произнес он, будто успокаивал ребенка. Именно такой она казалась ему сейчас: если не ребенком, то подростком, далеким от реальности взрослой жизни. Теперь он понимал, почему Вараиль была так обеспокоена состоянием его отношений с Фулкари. Вараиль надеялась, что Фулкари станет супругой следующего короля Маджипура, и опасалась, что Деккерет намеревается отказаться от нее. Но Вараиль не имела ни малейшего представления о реальном положении вещей.

А он? Красота Фулкари и ее пугающее сходство с Ситель также гипнотически внушали ему мысль о том, что из нее получится прекрасная супруга для короля.

Но, судя по всему, он заблуждался. Королевская любовница — да. Но не королева. Она уже давно намекала ему на это, а теперь высказалась совершенно прямо.

— Ш-ш-ш-ш, — повторил он, заметив, что рыдания стали еще более горькими. — Все хорошо, Фулкари. Понтифекс, может быть, и не умирает вовсе. Он может прожить еще много-много лет…

Он произносил слова, которым сам не верил ни на йоту. Но ему казалось, что в первую очередь необходимо успокоить ее, а потом, только потом, говорить о реальном положении дел.

А реальное положение было таким: если он станет короналем и не сможет жениться на Фулкари, которая явно не хочет быть женой короналя, то у него не остается иного выбора, кроме как порвать с нею навсегда — здесь и сейчас. Но он был далеко не уверен в том, что может заставить себя сделать это. Уж по крайней мере, не сегодня, а возможно, и никогда. Таким образом, ситуация становится едва ли не безвыходной.

Он продолжал крепко обнимать и нежно гладить ее. Постепенно рыдания стихли. Напряженное тело начало понемногу расслабляться.

А затем произошло какое-то неуловимое изменение, и они оба одновременно перешли от растерянности, страдания и непримиримого противостояния к острому ощущению взаимопритяжения и желания. Это было их излюбленное тайное место, куда они часто приходили, удрав от шумной и утомительной жизни Замка; и здесь, около милого темного прудика, созданного под непроницаемым покровом хаккатингов трудолюбивыми гобрами, знакомая тяга друг к другу внезапно вновь преодолела все, что их разделяло, и прогнала прочь все иные соображения.

Фулкари, как обычно, первой проявила инициативу. Она поцеловала Деккерета и отступила на шаг. Легко прикоснулась рукой к металлическим застежкам на груди, животе и бедрах. Мягкая кожа раскрылась, словно разрезанная невидимым лезвием. Она быстрым движением сбросила одежду и остановилась перед ним в сиянии своей наготы — белокожая, стройная, улыбающаяся, протягивающая к нему руки. Ее глаза, серо-фиолетовые глаза Ситель, сияли и манили. Для Деккерета это была магия в ее чистом виде. Колдовство.

В этот момент вопрос о том, кто станет супругой следующего короналя Маджипура и появится ли она вообще, казался столь же далеким и незначительным, как песчаные барханы сувраэльской пустыни. Он просто не мог думать сейчас о таких вещах. Он был беззащитен против волшебства ее красоты. Ее улыбка, вид ее тонкого обнаженного тела, жар ее изумительных глаз вновь пробудили к ликующей жизни все то, что захватило его и держало в плену на протяжении последних трех лет. Он шагнул к ней, слегка притянул к себе, тела их сплелись и почти рухнули на ковер пенистого мха возле воды.

15

— По-моему, сегодня мы должны заниматься фехтованием на дубинках, — с некоторым сомнением в голосе сказал Септах Мелайн. — Или, может быть, на саблях?

— На рапирах, ваше сиятельство, — уверенно отозвался молодой Поллиекс, изящный темноволосый юноша из Эстотилопа, второй сын графа Танесара. — А завтра — занятия с дубинками.

— Рапиры. Ах да, конечно, рапиры. Тогда неудивительно, что вы все пришли с масками, — Септах Мелайн пожал плечами и улыбнулся, как бы желая показать, что сам удивляется своей забывчивости.

Не так давно он воспринимал мелкие капризы своей памяти как грехи против Божества и накладывал на себя за них епитимью, часами дополнительно упражняясь с мечом. Но в последнее время он достиг по этому поводу соглашения и с самим собой, и с Божеством. Пока его глаз остается острым, решил он, а рука твердой, он будет прощать себе эти незначительные изъяны разума. Как человек, приближающийся к преклонному возрасту, он неизбежно должен пожертвовать каким-либо из своих качеств; и Септах Мелайн предпочел расстаться с некоторой долей непогрешимости своей памяти, если взамен ему удастся сохранить несравненную точность движений еще на год, на три, на пять или на десять лет…

Он выбрал рапиру и повернулся к ученикам. Они уже выстроились полукругом; на левом краю стоял Поллиекс, а на правом — новая ученица Келтрин. Септах Мелайн всегда начинал занятия с одного или другого конца ряда, и Поллиексу обычно удавалось оказаться в выгодной позиции — именно с ним первым чаще всего начинал работать учитель. Девушка очень быстро переняла у него эту хитрость.

Всего учеников было одиннадцать: десять юношей и Келтрин. Они каждое утро по часу занимались с Септахом Мелайном в фехтовальном зале, находившемся в восточном крыле Замка. Септах Мелайн стал использовать этот зал для упражнений с первых же дней царствования Престимиона. Это была светлая комната с высоким потолком. Через восемь высоких восьмиугольных окон после полудня ее заполняли потоки яркого света. Поговаривали, что это помещение было выстроено еще в дни лорда Гуаделума — а лорд Гуаделум правил в незапамятные времена, — следовательно, и эта комната использовалась в качестве гимнастического или фехтовального зала на протяжении почти половины истории мира.

— Рапира, — сказал Септах Мелайн, — является поистине универсальным оружием. Она достаточно легка, чтобы позволить продемонстрировать большое искусство, но тем не менее ею можно нанести противнику серьезные повреждения, когда она используется для защиты. — Он обвел быстрым взглядом полукруг учеников, сразу же решил, что будет проводить показ не с Поллиексом, и автоматически перевел взор на другую сторону, где поджидала вызова Келтрин. — Вы, госпожа. Выйдите вперед. — Он сопроводил свои слова энергичным движением поднятого вверх клинка.

— Ваша маска, господин! — раздался голос из середины группы. Он принадлежал Тораману Канне, сыну принца Сиринксского, юноше со смуглой гладкой кожей и привлекательными миндалевидными глазами. Только он один осмеливался делать замечания учителю.

— Да, моя маска… — Септах Мелайн кисло усмехнулся и снял со стены одну из масок Он всегда настаивал на том, чтобы его ученики на всех занятиях с острым оружием закрывали лица защитными сетками; любой из новичков вполне мог случайно выбить глаз другому юному принцу или как минимум поставить огромный синяк, при виде которого вся родня бедного пострадавшего ребенка подняла бы возмущенный крик.

А однажды и ему самому предложили надевать маску во время учебных занятий, чтобы подавать тем самым ученикам надлежащий пример. Септаху Мелайну это показалось дикой глупостью: из всех людей на свете сказать такое именно ему, человеку, чью защиту ни разу не удалось преодолеть ни единому фехтовальщику в мире, лишь однажды во время битвы при Стимфиноре, когда он сражался одновременно с четырьмя противниками, какой-то трус, подкравшись сзади, все-таки сумел его поранить. Однако ради воспитания молодежи, он все же согласился на это. Тем не менее ученикам приходилось частенько напоминать ему в начале каждого занятия о том, что он не надел столь ненавистный намордник.

— Нельзя ли попросить вас сюда, госпожа? — с изысканной вежливостью осведомился он, и Келтрин переместилась в центр группы.

Септах Мелайн все еще не смог до конца смириться с мыслью о том, что женщина может быть мастером фехтования. Он всегда лучше чувствовал себя в компании молодых людей, чем в обществе девушек: просто таков был его характер. Несколько юношей всегда входили в его свиту. Правда, причиной того, что его ученики всегда принадлежали к мужскому полу, были не столько его, сколько их собственные предпочтения: Септах Мелайн никогда еще не слышал о том, чтобы женщина всерьез захотела научиться владеть оружием, — до сих пор, во всяком случае.

Странность состояла в том, что эта самая Келтрин, казалось, была создана специально для спорта. Семнадцатилетняя девушка, ловкая и быстрая, выглядела настолько худощавой, что при беглом взгляде ее можно было принять за мальчика; ее руки и ноги были непропорционально длинны, а это всегда считалось естественным преимуществом для фехтовальщика. Она обладала сияющей красотой своей старшей сестры, таким же, как у сестры, цветом волос, лица и глаз, но если каждое движение Фулкари было исполнено мягкой соблазнительности, которая была очевидна даже для Септаха Мелайна, хотя он и не поддавался на нее, то движения младшей сестры отличала неудержимая игривая угловатость, казавшаяся ему восхитительно неженственной. При этом Фулкари нельзя было представить себе размахивающей мечом, тогда как в руке Келтрин оружие ни в коей мере не казалось неуместным.

Она стояла перед ним, спокойно выпрямившись и держа рапиру опущенной вдоль ноги. В то же мгновение, когда Септах Мелайн поднял оружие, она подняла свой клинок и приняла оборонительную позицию, готовая отразить его атаку. Она стояла вполоборота, и ее профиль был очень узким: с первого же дня занятий в классе фехтования она чем-то туго перетягивала груди, так что казалось, будто под белой стеганой защитной курткой они отсутствуют вовсе. Такую же мысль внушал себе и Септах Мелайн. Он никак не мог привыкнуть скрещивать клинки с противником, обладающим заметно выпуклой грудью.

Это было первое занятие с рапирами после того, как Келтрин присоединилась к группе. Девушка держала оружие не лучшим образом, так что Септах Мелайн недовольно встряхнул головой и легким движением своего клинка отбросил ее рапиру вниз.

— Давайте, госпожа, начнем с положения руки. Мы пользуемся зимроэльским хватом: кулак обхватывает рукоять несколько дальше от гарды, и пальцы расставляются значительно шире. Вы скоро убедитесь, что так вы получаете большую свободу движений.

Она выполнила указания. Маска закрывала ее лицо, так что нельзя было сказать, какие эмоции вызвало в ней замечание. Когда Септах Мелайн снова поднял рапиру, она вскинула свою, нетерпеливо покачивая клинком, как будто поторапливая его начать схватку.

Нетерпение было одним из тех качеств, с которыми Септах Мелайн никогда не мог мириться. Вот и сейчас он намеренно заставил ее выжидать.

— Давайте сначала рассмотрим некоторые основные принципы, — сказал он. — Я уверен, что вы знаете, каковы наши главные действия с этим оружием: выпад, укол, парирование контрвыпада противника и собственный ответный удар. Мы используем только острие клинка. Наша цель — все тело. Впрочем, все это вы уже должны знать. Я хочу научить вас особенной вещи, которая называется разделением мгновения. Вам приходилось когда-нибудь слышать такие слова, госпожа?

Она отрицательно помотала головой.

— Означают они вот что: хороший фехтовальщик должен скорее сам уметь управлять временем, нежели позволять ему управлять собой. В повседневной жизни каждый из нас ощущает время как непрерывный поток, как реку, которая без перерывов и замедления продвигается от истока к устью. Но ведь на самом деле река состоит из крошечных частиц воды, каждая из которых не похожа на соседнюю. Двигаясь в одном направлении и с одной скоростью, они создают иллюзию целостного единства. Хотя это только иллюзия.

Понимала ли она его? Лица видно не было, а она не выказывала никакой видимой реакции.

— Так и со временем, — продолжал Септах Мелайн. — Каждая минута часа это отдельная частица. Как и секунда минуты. Ваша задача состоит в том, чтобы отделить одну от другой каждую частицу каждой секунды и рассматривать вашего противника так, будто он перемещается из одной частицы в следующую, совершая прерывистые прыжки. Это непростое искусство, зато как только вы им овладеете, вам ничего не будет стоить воспользоваться паузой между одним из его прыжков и следующим. Например…

Он знаком приказал девушке встать в позицию и немедленно перешел в наступление. Сделав выпад, он позволил ей парировать, сделал еще один выпад, но на этот раз пробил ее защиту, отбросив ее клинок в сторону и заставив тем самым соперницу открыть левое плечо, которого он коснулся острием рапиры. Отступив, он снова атаковал, и, прежде чем Келтрин успела осознать, что «ранена», она получила еще один укол, на сей раз в другое плечо. А рапира Септаха Мелайна в третий раз скользнула сквозь ее бессильную оборону и осторожно, очень осторожно, прикоснулась к середине груди чуть выше того места, где начинались маленькие груди, которые она старательно перетягивала.

Вся демонстрация заняла считанные секунды. Движения Септаха Мелайна казались ему самому медленными — ужасно медленными, — но ведь он судил себя по собственной мерке двадцатилетней давности. Хотя за все эти двадцать лет ему еще не приходилось сталкиваться с фехтовальщиком, который мог бы соперничать с ним в скорости.

— Теперь, — сказал он, отбросив маску вверх и расслабившись всем телом, — хочу напомнить вам, что целью того, что я только что сделал, было не доказательство моего превосходства в искусстве фехтования — это, я думаю, все мы можем принять как само собой разумеющееся, — а демонстрация возможности применения теории разделения мгновения на практике. Могу почти точно описать ваши ощущения. Подозреваю, вам казалось, что происходит какая-то совершенно непонятная атака, в ходе которой более высокорослый и умелый противник безжалостно атакует вас со всех сторон сразу и снова и снова тычет в вас рапирой, пока вы стараетесь уловить последовательность его действий. Тогда как я видел ряд дискретных интервалов, застывших картинок вы были здесь, а затем оказались там, а я, воспользовавшись паузой между этими вашими положениями, коснулся вашего плеча. Затем я отступил, вернулся на исходную позицию, нашел промежуток между следующими двумя позициями и снова преодолел вашу оборону. И так далее, и так далее… Вы понимаете меня?

— Кажется, да, но не до конца.

— Естественно. Я и не ожидал немедленного результата. Но все же давайте повторно разыграем ту же самую последовательность действий. Я буду делать все точно так же, как и в первый раз. А вы попробуйте воспринимать меня не как непрерывно и слитно двигающийся вихрь, а как серию картинок, на которых я изображен занимающим сначала одну позицию, затем другую, затем следующую… То есть вы должны видеть меня быстрее, чтобы мои движения, по вашему собственному ощущению, казались более медленными. Возможно, сейчас, госпожа, мои слова не имеют для вас ясного смысла, но, уверен, рано или поздно вы его постигнете. Защищайтесь, госпожа!

Он снова атаковал девушку. На сей раз она действовала, пожалуй, даже еще хуже, хотя уже знала откуда и в каком порядке последуют удары В том, как она пыталась отбивать выпады учителя, чувствовалась лихорадочная, какая-то отчаянная спешка, отчего Келтрин отступила далеко назад, так что Септаху Мелайну пришлось сильно вытянуться, чтобы, как и в первый раз, «уколоть» ее острием рапиры. Но и девушка, казалось, смогла кое-что уловить из его загадочного монолога о разделении мгновения. У Септаха Мелайна сложилось впечатление, что она пыталась каким-то образом замедлить полет времени, задерживая свою реакцию на его выпады до самого последнего момента. Конечно, в таком случае ее защита должна была оказаться чрезмерно поспешной. Против такого фехтовальщика, как Септах Мелайн, такой образ действий был наилучшим способом погубить себя, но, по крайней мере, девушка сразу же попыталась воплотить метод в действительность.

Снова он нанес три укола: в оба плеча и в грудную кость.

И снова остановился и сдвинул маску назад. Девушка сделала то же самое. Ее щеки пылали, а взгляд горел угрюмым негодованием.

— Сейчас гораздо лучше, госпожа.

— Как вы можете так говорить? Я действовала просто ужасно. Или вы просто хотите посмеяться надо мной… ваша светлость?

— Ах нет, госпожа. Я здесь для того, чтобы учить, а не насмехаться. Вы действовали хорошо, лучше, чем, вероятно, вам самой кажется. У вас определенно есть потенциал. Но эти навыки нельзя выработать за один день. Я лишь хотел показать вам то направление, в котором вам следует работать. — А ведь, пожалуй, занимательная задача, подумал он, сделать из этой девочки настоящего мастера фехтования. — А теперь посмотрите, как я буду проделывать то же самое с человеком, успевшим лучше усвоить мою теорию. Понаблюдайте, если сможете, насколько спокойно он воспримет мою атаку, как он будет словно останавливаться, в то время как на самом деле будет находиться в непрерывном движении. — Септах Мелайн обвел глазами группу учеников. — Аудхари!

Это был лучший из учеников Септаха Мелайна, правнук лорда Олджеббина, бывшего Верховным канцлером при коронале Конфалюме, дальний родственник Престимиона, высокий и сильный юноша со Стойензара с густо усыпанным яркими веснушками лицом. У него были сильные руки с мощными, но очень подвижными предплечьями и самой быстрой реакцией, какую только Септах Мелайн встречал у людей на протяжении долгого времени

— Защищайтесь! — скомандовал Септах Мелайн и сразу же перешел в нападение. Аудхари имел не больше шансов устоять перед ним, чем кто-либо другой, но все же умел делать паузы и не позволять мгновениям боя сливаться воедино и наплывать одно на другое. Поэтому он был способен дожидаться движений противника, отбивать их, изыскивать возможность вклинить в мгновения боя один-два собственных контрвыпада и вообще наилучшим образом демонстрировал практическое применение той теории, о которой в начале урока рассказал Септах Мелайн, пока тот методично снова и снова пробивал его защиту и наносил уколы.

Даже во время схватки с учеником Септах Мелайн почти непрерывно краем глаза следил за Келтрин. Она пристально, полностью сосредоточившись, наблюдала за происходившим.

Она разберется в этом, решил Септах Мелайн. Она никогда не станет такой же сильной, как мужчина, вероятно, не будет такой же быстрой, но у нее хороший глаз, страстное желание добиться успеха и вполне удовлетворительная боевая стойка. Он все еще не мог понять, почему молодой женщине взбрело в голову стать мастером фехтования, но решил заниматься с нею столь же серьезно, как и с любым другим из своих учеников.

— Вы пока еще не способны заметить, — сказал он, обращаясь к девушке, — как Аудхари отделяет каждое мгновение от следующего. Это происходит в мыслях и достигается в результате множества упражнений. А сейчас посмотрите, как он будет встречать каждый выпад. На меня не обращайте внимания вообще. Смотрите только на него. Еще раз, Аудхари. Защищайтесь!

— Господин! — вдруг раздался голос Поллиекса. — Ваша светлость, прибыл посыльный. — Септах Мелайн, скосив глаза, увидел, что в зал кто-то вошел — очевидно, один из пажей Замка. Он отступил от Аудхари и снял маску.

Мальчик принес сложенную втрое незапечатанную записку. Септах Мелайн окинул ее взглядом целиком, как всегда делал это с бумагами, затем пробежал глазами по строчкам с самого начала, не выпуская из поля зрения букву «В» — так подписывалась леди Вараиль. Затем он перечитал записку не торопясь, более внимательно, как будто ее содержание могло от этого измениться. Однако оно осталось прежним.

Он поднял голову.

— Понтифекс Конфалюм скончался, — объявил Септах Мелайн. — Лорд Престимион, который успел немного отъехать от Лабиринта, вернулся туда для руководства похоронами его величества. Как Верховный канцлер я тоже должен немедленно отправиться туда. Занятие окончено. Полагаю, что мы какое-то время не сможем встречаться.

Ученики сразу же сбились в кучку и возбужденно обменивались мнениями. Септах Мелайн прошел сквозь них, как будто никого не видел, и покинул зал.

Значит, наконец это случилось, думал он, и теперь все изменится.

Конфалюма больше нет, Престимион стал понтифексом, а на троне в Замке воцарится другой человек Должен появиться и новый Верховный канцлер. Правда, Корсибар, захватив корону, сохранил этот пост за Олджеббином, но несомненно сменил бы его, если бы только его царствование продлилось достаточно долго. Он просто не успел как следует подумать о таких вещах. Зато Престимион, положив конец узурпации, не теряя времени, сразу же поставил на этот пост своего человека. Деккерет, скорее всего, сделает то же самое. В любом случае Септах Мелайн знал, что последует за Престимионом в Лабиринт. Его друг ожидал от него такого поступка, и он не обманет его ожиданий Но все же… все же… Ведь говорили, что Конфалюм оправится, что ему не угрожает скорая смерть…

Событие было слишком значительным, для того чтобы его можно было осмыслить вот так, сразу.

Миновав переход, соединявший восточное крыло с внутренним Замком, Септах Мелайн прошел мимо украшенного арочным портиком серого здания — нового архива, выстроенного Престимионом, и вздымавшейся вверх, казавшейся фантастической Башни лорда Ариока. Войдя во двор Пинитора, он увидел, что навстречу ему идут бок о бок Деккерет и леди Фулкари. Они были одеты в костюмы для верховой езды и казались взъерошенными, их лица были потными и запыленными; вероятно, они ездили кататься в луга и только что возвратились в Замок

«Вот оно, начинается!» — сказал себе Септах Мелайн.

— Мой лорд! — воскликнул он.

Деккерет посмотрел на него, раскрыв рот от неожиданности.

— Что вы сказали, Септах Мелайн?

— Деккерет! Деккерет! Славьте лорда Деккерета! — громко крикнул Септах Мелайн и, воздев длинные руки, широким движением сделал знак Горящей Звезды. — Да здравствует лорд Деккерет! — И добавил, понизив голос: — Полагаю, я первый произнес эти слова?

Они оба уставились на него — и Деккерет, и застывшая на месте леди Фулкари. Затем они обменялись ошеломленными взглядами.

— Что это значит, Септах Мелайн? — хрипло сказал Деккерет. — Что вы делаете?

— Отдаю вам традиционные почести, мой лорд. Судя по прибывшим из Лабиринта известиям, Престимион стал понтифексом, и мы провозглашаем нового короналя. Или провозгласим, как только сможем собрать совет. Но теперь уже ничего не поделаешь, мой лорд. Вы теперь наш король, и я приветствую вас как короля. У вас недовольный вид, мой лорд? Неужели я сказал что-то обидное для вас?