Короли пепла

Часть первая Прошлое

«БЕСКРАЙНЕЕ» МОРЕ.

425 ГОД Г. Э. (ГАЛЬДРИЙСКОЙ ЭРЫ). ПРОШЛОЕ

Рока знал: вместе с солнцем взошла его смерть. Его кожа облезла и обгорела, высохла и потрескалась, расчерченная полосами крови. Его маленький кораблик с квадратным парусом апатично болтался на воде уже седьмой день, и до самого горизонта не видно было ничего, кроме моря. Ветер – и даже птицы – покинули Року.

Сквозь палубу просачивалась вода. Рока с отупением вычерпывал ее с тех самых пор, как она стала прибывать. Во всяком случае, этим было занято его тело.

В своих мыслях он был далеко, и окружали его мертвецы – люди, убитые им и живущие теперь вместе с ним в особом месте, которое он называл своей Рощей. Эта Роща являла собою темный, дремучий лес, очень похожий на те, в которых он жил мальчиком, – тайный мир где-то между воображением и реальностью, где Рока мог укрыться от жестокостей и ужасов своей родины, Аскома, страны пепла.

По крайней мере, так было вначале. Теперь же его Рощу заполняли ходячие трупы – мужчины, женщины и дети, убитые Рокой и по-прежнему имеющие раны, которые он нанес им при жизни. Никто из них не говорил, хотя они молча вкалывали на разных работах и наблюдали за ним. Совсем как теперь. Их взгляды говорили: «Ты присоединишься к нам, убийца. Ты скоро присоединишься к нам».

Может, кабы вы помогли грести или вычерпывать воду, горько подумал он, я бы не оказался в этой передряге.

Мертвые никогда не выглядели пристыженными. Они выглядели как стервятники, поджидающие рядом с могильником.

И может, кабы вы отстали от меня, добавил он, я смог бы придумать выход из положения.

Но на самом деле он знал: это неправда.

Мужчину, плывшего с ним, – предыдущего «капитана», похищенного Рокой, – он давно выбросил в море, чтоб сберечь воду. Он вовсе не хотел, чтобы тот умер, но делить с ним скудное питье означало бы смерть, равно как и пить растущую под ногами соленую лужу, или предпринять любую попытку уплыть или спастись на небольшом гребном плоту. На море было много штормов и столько же ночей, заполненных огромными волнами. Рока не пережил бы ни того, ни другого.

– По крайности, мы убили Кунлу, – пробормотало его тело растрескавшимися губами. Оно могло говорить само по себе, без участия разума, и иногда они расходились во мнениях и спорили, но не в этот раз.

Кунла – Верховная Жрица Юга, могущественная женщина из Гальдрийского Ордена – много лет назад убила его отца, преследовала его мать и объявила вне закона его самого. Да, Рока убил ее. Но смерть не принесла ему покоя и не вернула его мать. Не положила конец печалям и жестокости мира, который ее создал.

– Я слишком устал вычерпывать, мы должны покинуть судно.

Его тело уронило ведро и поплелось к правому борту, чтобы отсоединить их «спасательный плот» – маленькую, жалкую связку досок вместе с коробом вяленой свинины, обрывком каната, куском парусины для защиты от солнца и веслом. Это нас не спасет, подумал он, но не удосужился остановить свое тело.

– Мы продержимся немного дольше, – пробормотало оно самому себе.

Упрямое до конца, подумал он со вздохом, но на самом деле испытал восхищение. Рока уважал волю к жизни.

Дрожащими руками и ногами они столкнули плот в воду и, перебравшись через борт, упали сверху. Его тело спрятало немногочисленный скарб и себя само под парусину и закрепило все это веревкой.

– Мне надо отдохнуть, – сказало оно вслух, – а потом я отвезу нас туда, куда скажешь.

Некоторые из мертвых в его Роще теперь улыбались – ну, по крайней мере те, у кого не были повреждены челюсти.

Думаете, это смешно? Рока встал с мечом в руке и зарубил нескольких из них, а затем со злостью разбил их надгробия.

Он всегда думал, что свободная смерть была бы легче – если умереть на собственных условиях, по собственной воле. Но еще не время, слишком рано. Мир огромен и загадочен, а Рока знал так мало. Что создает волны? Что такое солнце? Насколько велико море и что находится за ним?

Теперь он обнаружил, что не желает умирать без этих ответов. Он нашел это оправдание столь же убедительным, как и обещание маленького мальчика своей матери, что он изменит мир и станет свободным.

Увижу ли я тебя снова когда-нибудь, Бэйла? И одобришь ли ты сделанное мной? Действительно ли существуют боги, и есть ли посмертная жизнь? Или когда я умру, мой раздутый труп станет кормом для рыб, а затем – ничего больше?

Пока его плот отплывал, вздымаясь и опадая на спокойных ныне волнах, Рока думал о матери. Он мог вспомнить все, что когда-либо видел или слышал, к чему прикасался, что обонял или пробовал на вкус. Поэтому закрыл глаза и вдохнул запах Бэйлы, услышал ее голос и дотронулся до ее волос. Он думал о ее уроках и проверочных вопросах, которые всегда выдерживал, обучаясь ставить силки на кроликов, находить воду и хворост и тому, как пересекать снега. Он вспомнил гениальность растений.

«Как они спят зимой, мама? – спросил маленький Рока о траве и деревьях, жалея, что не может уснуть, как они, пока солнце не отогреет замерзшую равнину. – И как они пьют, когда спят?»

В своей Роще он подошел к огромной темной пещере, которая, как он надеялся, однажды привлечет медведя, но так и не дождался этого. Почему люди не знают зимней спячки, как растения и звери?

Было ли это от недостатка усердия, подумал он, как при пересечении моря?

Огибая скалы, он пробрался во мрак за расширенной пастью. Темнота никогда не мешала Роке, и он мог различать очертания стен и похожие на зубья стержни, прикрепленные к полу и потолку. В одном углу он нашел уютный, защищенный закуток, скрытый большим выступом нависающего камня, и устроился там.

Они почти мертвы, эти спящие. Рока задышал спокойнее. Они пробуждаются серыми и худыми, изголодавшимися, в предвкушении охоты за едой.

Рока больше не предавался сну подолгу, вынужденный сосредотачиваться на чем-то одном – либо играть с цифрами и символами, чтобы отвлечь свой ум. Теперь ты будешь спать несколько дней или недель – пока я не велю тебе проснуться.

Он чувствовал, как его тело сопротивляется, борется за контроль и страшится сна подобно смерти – как будто все акты расставания вели к какому-то плачевному итогу.

Смерть – это иллюзия, убеждал он.

– Для тебя, возможно, нет, – пробормотало оно.

Я разбужу тебя перед концом, несмотря ни на что. Я обещаю.

Он ощутил, как мышцы расслабляются. Вскоре дыхание, издаваемое его телом, вошло в унисон с дыханием в его Роще. И хотя подобное безумие не ускользнуло от его сознания, он это проигнорировал. Все всегда было безумством, пока не становилось правдой. Если люди могут спать подобно медведям, то это сделаю именно я, Рока.

Но даже если так, он знал: волны могли убить его. Необъятность моря могла выходить за пределы понимания любого смертного. Или могло не быть никакой другой суши. Или же мир и правда мог иметь форму кольца.

Он улыбнулся, потому что все это не играло роли. Больше он ничего не мог сделать. Он приказал своему телу дышать еще медленнее, стать холодным и тихим, неподвижным и спокойным. Я не боюсь холода, мое тело – всего лишь плоть и кости.

Одинокий, Рока беспомощно плыл под ярко-голубым небом среди ласковых волн. В его Роще темнота простерлась дальше из пещеры – обездвиживая мертвых и даже заставляя умолкнуть птиц. Тепло в воздухе унес ледяной ветер, и в рай пришла зима. Фальшивое солнце склонилось и упало, небеса над лесом заволокла долгая ночь, и в этот момент Рока осознал: цель превосходила смерть. Цель была больше, чем он сам. И уж точно не нуждалась в его теле.

Но лучше убейте меня сейчас, для верности, подумал он, обращаясь к богам, если они существовали. Потому что я не забыл ни вас, ни мое обещание. И я все равно приду за моей матерью и вашими детьми, в этой жизни или в следующей.

Когда он открыл глаза, с него срывали парусину, а его плот вытаскивали на белый песок странные, почти голые смуглокожие люди. Чистое небо сияло и подрагивало, как воздух над костром, а солнце опаляло ему кожу. Его уши заполнились кудахтаньем и невнятной болтовней, и мужчины связали его руки и ноги веревкой.

«Я живой!» – хотел он прокричать, но его тело оставалось холодным и бессильным. Оно открыло глаза, чтобы Рока мог видеть, но еще толком не проснулось.

В этом беспомощном состоянии его пронесли по длинному, пустому, знойному пляжу. Эти странные маленькие человечки запихнули Року в нечто вроде телеги и покатили по ухабистой дороге.

Это и есть страна богов?

Он мерил шагами свою Рощу и старательно вглядывался мутными глазами – вертел головой, рассматривая белых крабов, цветных мух и сотню неизвестных вещей. Но скоро они будут мне известны, просиял он и рассмеялся над угрюмостью мертвецов, которые перестали глазеть и ушли заниматься своими делами.

Тепло воздуха придало Роке новых сил, хотя его легкие справлялись с трудом, и его тело дышало глубоко и учащенно. К тому времени, когда возок остановился и группа смуглокожих перетаскивала Року на тонкий кусок мягкой ткани, он уже мог двигаться.

Он сел, и человечки в испуге вздрогнули. Они залепетали, тыча пальцами и всполошившись, как дети, словно не знали, что делать. Их страх искривил губы Роки.

Если это боги или сыны богов, я съем свой плот.

Затем один из них ткнул копьем в направлении его лица, указывая на полотно и жестом приказывая Роке лечь.

– Воды, – сказало его тело потрескавшимися, кровоточащими губами.

Ладони толкнули его назад, и, ощутив слабость в конечностях, он решил не сопротивляться. Не сейчас, предостерег он свое тело. Дай мне понаблюдать, узнать, что к чему, и раздобыть тебе еду и воду.

Он заметил, что мужчины озираются по сторонам, как будто высматривая, кто мог за ними наблюдать, поэтому припрятал это знание подальше.

Кряхтя, они подняли его на простыне и отнесли в бирюзовый деревянный дом на холме, окруженный громадными деревьями с широкой, раскидистой листвой. Рока никогда не представлял таких пышущих здоровьем растений: казалось, при сжатии они будут источать воду и сок, словно дождь. О, мама, если б только ты могла такое видеть!

Он поручил нескольким мертвым пацанам расширить сад в его Роще, надеясь позже изучить все это более внимательно. Возможно, для свободного пространства ему понадобится убрать больше деревьев, а в истинном мире столь разные растения боролись бы за солнечный свет и влагу и обменивались болезнями, так что, наверное, в своей Роще ему следует высаживать их раздельно.

Пока Рока мысленно работал, его затащили внутрь в какую-то комнату без окон и более тщательно связали его тело. Лишь сквозь металлические решетки на двери и стенах проникало немного света из других частей дома. Кровати не имелось – лишь циновка на полу, от которой несло потом. Прежде чем закрыть и запереть Року, ему оставили большое ведро, полное воды, и миску с белой едой вроде крупы. Ему пришлось опуститься на свои красные, опухшие колени и есть и пить без помощи рук, будто животное.

Крупа была почти безвкусной, а вода чистой, невероятно чистой, что вполне устроило Року. Он прикончил всё сразу, изредка прерываясь, чтобы вдохнуть и проглотить, не заботясь о потере достоинства, но стараясь не расплескивать.

Когда он сел прямо, то увидел обломанные ногти, присохшие к двери, и замер. Он заметил старые пятна крови на половицах под собой, затем насекомых типа муравьев, но крупнее, роящихся в углу над клочками, видимо, кожи.

Он услышал рыдания и вгляделся в полумрак за решеткой. Там было трое девушек – Рока не мог определить их возраст, но они казались юными, – и несмотря на их жалкий и запущенный вид, идеальная смуглая кожа делала их прекрасными. Гладкие, округлые черты лиц и темные локоны казались ему признаками красоты. Он ощутил, как его глаза весьма неподобающим образом блуждают по их почти обнаженным телам; почувствовал, как его собственное тело заерзало, и взвалил на оное весь груз своего омерзения и осуждения.

– Мне надо отдохнуть, – сказало оно и попыталось лечь на циновку. Но Рока воспротивился, и глаза его тела продолжили блуждать, а чувства обострились, в то время как его ум носился вокруг да около тайны этого нового мира. Как же им правят, если тут существуют подобные места? И насколько он велик? Сколько еды они выращивают? Как мне быстро выучить их язык? И знают ли они, что за морем живет мой народ?

Он услышал жестокий смех где-то в доме, затем стоны и глухие удары, свидетельствующие о насилии. Рока учуял запах человеческой мочи, дерьма и мокрых полов, доносящийся из каждой прорехи в его убого сооруженной клетке. Его тело вздрогнуло, готовясь перегрызть веревки или поработать над их ослаблением. Не сейчас, угомонил Рока. Нам дали еду и воду, и пока что этого достаточно.

Тем не менее инстинкт бегства был сильным и, пожалуй, верным. Это что же, острог? В прошлый раз, когда Рока угодил в подобный, он лишился пальца на ноге. Это какое-то место содержания преступников и внезаконников? Но тогда почему здесь есть женщины? Наверняка местные держали бы своих женщин где-нибудь получше…

Должно быть, это женщины, попавшие в немилость, как моя мать, решил он, – те, кто нарушили законы о партнерстве и остались, дабы понести наказание, испытав гнев законотворцев или «богов», вместо того чтобы убежать подобно Бэйле.

Он сидел во мраке и прислушивался к шлепкам плоти о плоть и к глухим страдальческим стонам. И хотя сей мир мог быть новым и чуждым, данные вещи таковыми не являлись. Рока порылся в своем разуме и обнаружил, что прекрасно помнит эти плотские звуки – воспоминания о ночных визитах слабого и никчемного отца в постель его матери; воспоминания о том, как сам он ребенком неподвижно лежал возле угасающего очага, пока мужчина, который был никем, брал любовь его матери. Это случка, понял он. Звук, что я слышу, – это случка.

Мир перестроился, и Рокой овладела ярость, тихая и смертоносная. Сама идея была кощунством, независимо от преступлений женщины. Даже «рабыни» Гальдрийского Ордена, принужденные «выбирать» себе в партнеры лояльных солдат или вождей, и те жили как Матроны в своих собственных домах. Они не были заперты в клетках, как животные.

Ликование Роки от того, что он жив, испарилось; его надежды на лучшее место, чем Аском, рухнули. Люди есть люди, подумал он, а мясо есть мясо. Он вспомнил образы туземцев, которых увидел, и пристально рассматривал их глаза, рты и улыбки.

По правде говоря, его пленители оказались мелкими и мягкими, с толстыми телами и несведущими взглядами – из тех, кто полагали, будто чужая слабость делает их сильными. И все же здесь, неким образом, они были как Имлер-Предатель – как человек, едва не поставивший страну воинов, страну пепла, на колени. Они в силах удерживать женщин против их воли.

Рока принес древесину, решетки и растения в свою Рощу, чтобы изучить позже. Он повторил чужеродно звучащие слова своих тюремщиков и подошел к сделанному им рунному хранилищу, в котором содержалось почти все, что он когда-либо слышал или о чем думал. Мертвые прилежно делали для него записи – процарапывали новые слова на тонком камне, используя руны, обозначавшие звуки. Он перечитал весь разговор Северян и их потуги отдавать приказы.

«Тхисака». Означало ли это «ложись»? Это было одно слово? Или два, или три? Он сделал пометку «возможно» и выделил другое место, которое пока что пустовало, для «наверняка». Ему так много предстояло изучить и понять.

На краткий, выверенный миг Рока почти забыл о своей цели. Однако напомнил себе, что он молод, а мир более огромен, чем он предполагал. У него была уйма времени, чтобы освоить эту новую страну, а затем вернуться в… собственную, если он захочет. Всему свое время и свое место, совсем как у тебя в саду, мама.

Сперва ему требовалось знание, а еще возможность восстановить свою силу. А затем он сбежит из этой тюрьмы.

Его тело предложило им также создать реку из крови своих пленителей, а потом, быть может, выяснить, похож ли вкус этих людишек на свинину. Конечно, в этом вроде бы не было необходимости, а Роке уже несколько лет не приходилось есть человечину. Однако он был вынужден признать: ему и правда любопытно.

Его целый день игнорировали, только пялились сквозь решетчатую дверь и таращили на него глаза. Вдобавок было трудно отличать туземцев друг от друга, но Рока сосредоточился на их особенных чертах, как сделал бы в отношении зверей. Он изучал отметины на коже, формы носов и линии роста волос и давал соответствующие имена. Его надзиратели стали «Широконосым», «Лысой башкой» и «Зубастым», потому что это было очевидно. Он улыбнулся, задавшись вопросом, как они называют его.

Были и другие мужчины, но эти появлялись и исчезали – может, чтобы просто поглазеть на Року, а может, потрахаться с юными узницами. Они прижимались оживленными лицами к решеткам, ахая от удивления, иногда заговаривая, а надзиратели смеялись.

Рока сдерживался. Его тело предложило схватить одного из мужиков за волосы и свернуть ему шею, но он отказался. Время для насилия придет, о да, но выбрать момент нужно тщательно.

– Если покамест я вырву кому-нибудь глаз, до них авось дойдет.

Рока улыбнулся, но все это была бравада. Со связанными руками он мало что мог сделать, кроме как биться головой о решетку. И даже сумей он освободиться и убить их всех, что тогда? Куда ему бежать?

Он попытался вспомнить свой «сон» на плоту и обнаружил, что не помнит ничего. Неужели я дрейфовал несколько дней? Недель? Меня вынесло на берег, или эти люди нашли меня в воде?

Без этого знания ему, возможно, будет непросто вернуться домой. Его пленители могут понадобиться ему живыми и способными говорить так, чтобы он понимал. И к тому же они его пока что кормили. Стоило ему опустошить свою миску, они каждый раз наполняли ее – а затем наблюдали, как он ест, и казались довольными.

Теперь у него имелось гораздо больше слов для набора «возможных» значений, но он был терпелив. «Широконосому» нравилось трепать языком, и его нескончаемый поток чужеродных звуков обретал все большую четкость. Звуки, обозначавшие «я», «он», «мы» и «да», стали близки к тому, чтобы укорениться в разуме Роки, и постижение их заняло его мысли.

Заняло настолько, что он не заметил наступившей тишины, а следом – шелеста легкой, мягкой ткани. Дверь его клетки открылась.

Снаружи стоял еще один человечек – такой же пухлый и смуглокожий, как все остальные, но синяя одежда этого оказалась настолько тонкой, что Роке были видны его соски, выпирающие, как у женщины, с обвислых пластов жира на груди. В мягкой маленькой ладони он держал нож, а его лицо казалось маской, обманчиво-дружелюбной.

Рока опустил глаза, надеясь выглядеть как можно более безобидным. Он протянул руки, словно умоляя об освобождении.

Мужик повернулся к троим надзирателям – и принялся орать на них, дико жестикулируя с пеной у рта. Затем опять изобразил на лице фальшивую дружескую ухмылку и опустился на колено. Бережно взяв пленника за руки, он сделал жест ножом, словно спрашивая разрешения. А затем – невероятно! – он перерезал веревки.

Каждый мускул в теле Роки требовал крови, и он видел страх в глазах мужчины. Ты храбрый или глупый, Вымя? На самом деле, предположил он, это не так уж и важно. Со всей возможной учтивостью он улыбнулся и кивнул, затем поднялся на ноги.

Низкорослый вождь перерезал путы на ногах Роки и ретировался, казалось, только теперь осознав, как огромен его пленник. Он выказал мимолетные признаки сожаления, но быстро опомнился и жестом пригласил Року выйти.

Его отвели в другую комнату – с большим столом, уставленным едой. Вымя просиял, замахав руками, отодвинул стул и наполнил кубки чем-то темным. Охранники блестели от пота. Они были вооружены, но Рока не удостоил их вниманием и сел.

Он принялся уплетать за обе щеки, хотя не узнавал ничего, кроме какой-то рыбы. Но пахло так вкусно, что ему было все равно, а темная жидкость отдавала алкоголем, но, похоже, тот не был крепок, так что он выпил залпом.

На мгновение Рока предположил, что она могла быть отравлена. Но впрочем, что толку? Они могли бы заколоть его насмерть в клетке.

Вымя следил за ним широко раскрытыми глазами. Мужчины переговаривались и смеялись, но это не смущало Року. Тучный вождь пытался говорить тоном, подразумевающим вопросы, пробуя снова и снова, как будто Рока мог понять. Так проходили минуты, и Вымя все пуще краснел, так как Рока не делал попыток ответить.

Он использовал это время, чтобы съесть целую рыбину, затем две тарелки загадочной зелени и несколько кусков серого мяса. Затем он принялся за кашеобразную белую крупу и что-то вроде рыбного супа. Наконец закончив, он откинулся назад и посмотрел на своих тюремщиков.

С охранников теперь капал пот. Их красно-коричневая кожа пылала, и Рока нутром почуял предательство, но не мог понять, в чем подвох.

Воззрившись на них, он осознал: они выглядят слегка размытыми. Он поморгал, но четкость не вернулась. Он осознал, что даже небо в его Роще затуманилось, а чириканье птиц стало далеким, искаженным. Его желудок скрутило, и в панике – или, возможно, в гневе – он потянулся, чтобы схватить Вымя за горло. Вот только Вымя уже пересек комнату с нечеловеческой скоростью.

Рока попытался встать и поднять стул в качестве оружия. В Аскоме требовалось несколько дней, чтобы убить мужчину ядом, и все же он чувствовал, как подступает забытье, неизбежное как зима, стремясь удушить его мир.

Почему вы попросту не добавили яд в мою белую кашу, пока я был связан и беспомощен? Их дремучесть уязвила и взбесила Року. Он будет убит недоумками.

Он вновь услышал приводящий в ярость их лепет и ощутил, как чужие руки хватают его за конечности, но все равно пытался записывать слова туземцев для своего рунного хранилища, просто на всякий случай. Если ваш яд меня не убьет, подумал он, вам лучше всего удрать подальше…

Роке снилось море, а после – коричневокожие люди на лодках и вода, захлестнувшая его горло. Затем он очнулся в цепях, окруженный четырьмя стенами из пористого камня.

На несколько мгновений он совершенно забыл, где находится. Он позвал Эгиля – красивого сказителя из страны пепла и бывшего слугу, искалеченного самим Рокой.

Но Эгиль, как и все вассалы Роки, был, вероятно, мертв. Они сражались и, наверное, погибли в Алвереле – круге закона – когда Рока поднял восстание и укокошил Законовещателя и Верховную Жрицу, а также убил множество людей, прежде чем сбежать на Север, к морю.

Теперь это воспринималось как другая жизнь, хотя произошло не больше месяца назад. По крайней мере, так он надеялся. Плавание по морю заняло всего пару недель, даже с учетом почти фатальной задержки ветра – но как долго Рока проспал на волнах? Он не мог вспомнить.

Он уставился на квадратные стены вокруг себя, гладкие и толстые, высотой как минимум с пятерых мужчин. В комнате не было ничего, кроме Роки, его «браслетов» и миски с водой. Но проследив взглядом за отвесной скалой, он с некоторым удивлением увидел, что наверху люди. Он находился в яме-арене.

Они таращились на него сверху вниз и жестикулировали. Они разговаривали, смеялись и ели. Они выглядели чистыми, и даже несмотря на вонь от грязного пола он уловил ароматы специй, напомнившие Роке о материнской стряпне.

Люди показывали на него пальцами, взбудоражившись, когда он приблизился к миске с водой. По полу загремела цепь, прикрепленная к металлическим кольцам и, очевидно, сковавшая его за лодыжку, но все-таки он мог использовать руки в достаточной степени, чтобы поднять миску и пить.

Он гадал, каким ядом отравили его эти трусишки. Крайне полезный трюк, подумал он.

Тело Роки засмеялось – возможно, потому что все еще было живым. Толпа наблюдателей поначалу, казалось, была довольна зрелищем. Но он заполнил «арену» своим мощным голосом, и при этом звуке они отпрянули, как если бы он выругался или швырнул камень.

– Вы умные мелкие засранцы, правда?! – выкрикнул он. – Замечательно.

Его тело подняло чашу с водой в знак приветствия и осушило остаток, все так же улыбаясь и смеясь.

– Я все еще жив, брат, – сказало оно вслух, и в голосе звучало довольство.

Рока моргнул. Как ты меня назвал?

– Я Букаяг. Наверняка ты это знаешь. И разве мы оба не сыновья Бэйлы?

Букаяг. Мужчина, которым стал Рока. Фальшивое имя, которое дал ему Эгиль несколько лет назад, чтобы обойти закон и взять на себя роль рунного шамана. Букаяг – «надменный провидец, перерожденный». Все это было чепухой, просто обманом, и все же…

Полагаю, мы с тобой как братья, подумал он. В детстве Рока всегда хотел иметь брата, пусть даже такого кровожадного, исполненного ярости, пусть даже и придуманного.

– Раньше у меня не было имени, – сказал Букаяг, – но теперь оно есть. Я существую. – Его тело – или, может быть, его брата – потянулось, а затем село.

Как бы там ни было, Рока знал, что он прав. Его тело постоянно делало не только то, что он ему приказывал. Как говорили люди пепла, причина в том, что он родился одиноким – что он съел своего близнеца в утробе матери. Пожалуй, это было правдой; пожалуй, это неким образом объединяло их, как мертвых в его Роще.

Прости, если я съел тебя, брат, подумал он. Возможно, я чудовище.

Букаяг пожал плечами.

– Может быть, это я съел тебя.

Рока подумал, что от этого предположения веет ужасом, однако ему стало легче. Он испытал чувство справедливости – с самого начала они были сообщниками, убийца и убитый, близнецы… Он вырыл могилу рядом со всеми остальными и на всякий случай прикрепил к столбику надпись «Букаяг».

Не волнуйся, брат, я придумаю, как выбраться из этой ямы.

– Хорошо. И лучше поторопись.

Букаяг беззаботно улегся в грязь, отдыхая, как тогда на воде, чтобы сберечь свои силы.

Держи глаза и уши начеку, если можешь, «велел» ему Рока.

– Попробую, – бормотнул тот.

Рока оставил его в покое, доверившись ему и ощущая теплоту в этом доверии. Пока его брат отдыхал, он мысленно практиковался взбираться по каменным стенам пещеры.

После двух дней, которые Рока провел на воде и баланде, явились надзиратели с копьями и кандалами. Их было четверо, все в тонких кожаных накладках и со скверно откованными клинками, возможно, из бронзы. Они дергали за цепь Роки до тех пор, пока он не встал и не последовал за ними.

Они протащили его мимо большой деревянной лохани, какие в Аскоме использовали для кормления животных, возле которой дюжина грязных, полуголых и полуголодных людей боролась за еду. Затем через еще одну металлическую дверь, в еще одну яму – арену с земляным полом.

Он сопротивлялся и задержался достаточно, чтобы изучить петли и замок, а также оценить толщину металла. По другую сторону этой комнаты-арены стоял здоровенный северянин с двумя собственными надзирателями, держащими цепи.

В центре покрытого коркой грязи каменного пола лежали грубые деревянные дубинки. Сверху по всему периметру арены разместились благоухающие, благообразные зрители, многих из которых Рока запомнил с прошлого раза. Он подмечал их одежду, их лица, и за кем они наблюдают, и кто смеется, слушая разговоры.

Внезапно стражники разом выпустили цепи. Они отскочили и захлопнули за собой хитроумные металлические двери, а звероподобный громила со страхом и жестокостью в глазах метнулся вперед. По пути он подхватил дубину и воздел ее с бессловесным, существующим во всех языках воплем о кровопролитии.

Рока не пошевелился. Он чувствовал, что его брат жаждет убить – схватить этого менее крупного, перепуганного человека и разорвать его в клочья. Но он знал: именно этого хотели его тюремщики. Несомненно, это как раз то, чего они ожидали от большого, чудовищного с виду существа. И в тот момент Рока убедился: эти люди никогда еще не видели таких, как он.

В последний миг перед тем, как бугай успел ударить, Рока сделал выпад, поймав его предплечье на замахе. Нападающий двигался слишком медленно и слишком смело. Рока схватил мужика за мясистую ручищу, тем самым удержав его, и сдавил. Он не отводил глаз, нажимая все сильнее и сильнее, покуда кости руки не изогнулись и не пригрозили сломаться.

По причине краткости поединка и явного несоответствия противников одобрительные возгласы небольшой толпы стихли. Грязный узник растерял весь свой кураж в хватке Роки, как и столь многие другие до него, и выронил оружие.

Рока сдавливал, доколе враг не захныкал и не обмяк, доколе соотношение сил не стало очевидным и неравным до неприличия. Затем он указал на другую сторону арены и отпустил проигравшего, который удрал обратно в свой угол.

Рока поднял брошенное оружие, рассматривая сборище зевак. Он пристально наблюдал за ними, стараясь увидеть, кто был доволен, а кто нет, и куда направлены их взоры.

Иерархия племени вскоре стала очевидной. Одного мужчину всячески игнорировали – смотрели на него лишь искоса. Вот ты где, подумал Рока, ямный вождь.

Он был старше большинства зрителей. Холеный, с телосложением человека, который когда-то любил драться, но теперь любил поесть. Зрители пытались наблюдать за ним украдкой. Они казались встревоженными, но как минимум некоторые выглядели веселыми. Почти довольными. Наверное, это были его враги или соперники.

С того момента, как он вошел на арену, Рока принялся упражняться в бросании дубинки в своей Роще. Он передвигал мишень и пробовал снова и снова на тренировочном поле, на котором трудился с детства.

Ограждения у арены не имелось, и расстояние было небольшим. Люди начали кричать на другого узника, который, улизнув к себе в угол, съежился на земле. Рока ждал, когда хаос усилится. Будь готов, брат, скоро настанет твой момент.

Толпа продолжала надрываться резкими голосами; некоторые поворачивались друг к другу и смеялись, возможно, чтобы ослабить растущую напряженность. Наконец заговорил вождь, и все взгляды обратились к нему.

Сейчас!

Букаяг с силой метнул оружие в лыбящегося мужчину, стоявшего ближе всех к краю. Дубинка не предназначалась для метания, и ее полет был неуклюжим, но она поразила цель. Дубинка угодила мужчине в живот и, без сомнения, не нанесла особого вреда. Но калечить его и не входило в намерения.

Перепуганный зритель от неожиданности вздрогнул. Он принялся расталкивать своих соседей, которые сами запаниковали, когда он врезался в них. Они толкнули его вперед – так как больше было некуда – и мужик потерял равновесие. Дико, бессмысленно взмахнув руками, он упал на арену.

Толпа вскрикнула от ужаса, а Рока размеренными шагами двинулся вперед. Он знал, что дверь за его спиной замысловатая – имеет несколько задвижек и требует ключа, поэтому стражники с той стороны не смогут открыть ее быстро.

Ни у кого из благоухающих, красиво разодетых зевак не было при себе оружия – во всяком случае никакого кроме, возможно, ножей, достаточно маленьких, чтобы их спрятать. Он сомневался, что этой публике хватит умения или инстинкта метнуть все, что они могли, и тем самым вмешаться.

«Лыбун» застонал и перевернулся на спину. Он держался за запястье так, будто сломал его при падении, а его лицо было в крови от удара о камни. Но он был очень даже жив.

Рока наклонился и приподнял его за шею одной рукой, позабавленный небольшим весом. Вероятно, этот парень тяжелее Законовещателя Бодиль, но ненамного. Рока полюбопытствовал, сумеет ли сокрушить его так же легко.

Надзиратели уже вошли с обнаженными мечами, но стояли по ту сторону арены. Возможно, в ожидании приказов, а может, из страха перед большим белым демоном. Это не имело значения.

Рока поднял голову и дождался взгляда вождя.

«Это для тебя, – сказал он без слов. – Я убийца, но я не безмозглый. Я могу быть полезен».

Он сдавливал, покуда плоть на шее Лыбуна не сморщилась – покуда более твердая структура внутри не смялась и не стала вдвое тоньше, чем ей полагалось. Он бросил бедолагу задыхаться на земле и занялся его могилой в своей Роще.

Толпа ахнула и завизжала. Многие в ужасе прикрыли рты, хотя кое-кто из мужчин все еще выглядел довольным.

Умирающий извивался и корчился на земле, из его рта сочилась кровь, пока он издавал последние, отчаянные сдавленные звуки. Рока ощутил внезапный гнев из-за реакции людей наверху.

«Чего стушевались? – хотел он заорать. – Разве не за этим вы пришли? За мертвецом в яме?»

Их заботило только то, что умерший человек был одним из них. «Никто из нас не застрахован», – хотел сказать им Рока – тяжелый урок, хорошо усвоенный на воле в бытность изгоем. Такова природа всех живых существ.

Но он не знал их языка, и в любом случае уже высказал свой довод королю. Он вытянул руки и опустился на колени, надеясь, что охранники не забьют его до смерти.

Они подбежали к нему и схватили за цепь. Что-то твердое ударило его в плечо, затем в бока. Рока почти не чувствовал ударов, а Букаяг смеялся.

– Я приму их, братец, не дрейфь.

Спасибо, брат. А сейчас доверься мне и потерпи. Мы выживем.

Букаяг кивнул, прикрывая голову и пригибаясь, чтобы как можно лучше отражать удары.

Наконец вождь крикнул своим людям, и атака прекратилась. Он указал вниз на Року и заговорил, потом указал на умирающего человека и произнес что-то еще. Все молчали, словно им было стыдно или, по крайней мере, неуютно. Затем вождь рассмеялся. Он смеялся в одиночестве, а зрители вымучивали улыбки на побледневших лицах побелевшими губами и аплодировали, едва смыкая ладоши.

Стражники заставили Року встать, дергая его за цепь, пока он не последовал за ними, и отвели обратно в его яму; теперь, когда за ними никто не наблюдал, с ним обращались более учтиво. Но вскоре они ушли, и он снова остался один на грязном каменном полу, избитый и перепачканный в крови.

Букаяг не возражал. Рока снова мысленно прокрутил все увиденные лица, идеально запечатлев их в памяти. Он снова и снова рассматривал вождя, пока тот хохотал, и пробовал осмыслить его слова. Он видел страх даже в глазах женщин, стоявших на краю, их беспомощные кисти рук и позы, выдававшие готовность убежать, готовность спрятаться. Постепенно он понял.

Этот человек – никакой не вождь. Он правит единолично, вселяя страх. Он заставляет мужчин драться подобно псам, ради забавы и для запугивания своих приверженцев. Этот человек похож на Имлера-Предателя. Этот человек – король.

Рока прислонился спиной к холодным камням; его ум лихорадочно работал.

– У тебя есть план? – В голосе Букаяга не слышалось страха, только нетерпение.

Плана у Роки не было. Во всяком случае, хорошего плана. Для этого человека мы – ничто. Осознание этого факта испугало Року. Он не видит нашей ценности и даже не хочет попытаться.

– Тогда мы должны сбежать. – Букаяг посмотрел на гладкие каменные стены.

Попытка Роки выбраться из своей пещеры таким способом не увенчалась бы особым успехом. У него не было металлических орудий, чтобы вытесать подпорки для рук или пробить толщу скалы. И за ним с братом постоянно наблюдали.

– Тогда убьем кого-нибудь из стражей. – Букаяг шмыгнул носом и лег. – Заберем его меч и ключи и прорвемся с боем.

Да. Это может случиться. Но я полагаю, здесь сотни, а может, и тысячи воинов. Король должен иметь надлежащее войско.

Букаяг обвел взглядом холодную, глубокую тюрьму, затем закрыл глаза и выдохнул.

– Неважно. Я не умру вот так.

Казалось нелепым говорить подобное, но все же эта фраза приободрила Року. Она напомнила ему о его цели и о том, что такие вещи могут значить нечто большее, чем границы плоти. Он оглядел свою Рощу и ее расширяющиеся пределы, думая о тайнах, которые еще предстояло разгадать в стране живых и мертвых. Он почерпнул силу у своего брата и повторял снова и снова: Я не умру вот так.

Бывший монах по имени Арун, а ныне убийца и вор, натянул свою излюбленную пиратскую маску. Ее звали Удавка.

– Выпьешь, Удавка? – спросил самый новый член экипажа «Бахалы» с улыбкой на уродливом детском личике.

Арун облокотился на парапет прославленной бойцовской ямы Трунга. Обхватив голову руками, он закрыл глаза. – Просто принеси мне чаю.

«Новичок» фыркнул и принял заказы у других мужчин, а Арун продолжил притворяться, что его похмелье сильнее, чем на самом деле.

– За кого болеем? – спросил еще один мальчишка, размахивая пригоршней билетов. Арун махнул рукой, как бы говоря, что ему все равно. Но разумеется, он уже сделал свою ставку.

Экипаж «Бахалы», состоявший из преступников, занимающихся похищениями, вымогательством и убийствами, не заслуживал доверия. Азартные привычки Аруна служили ежемесячными демонстрациями оголтелого распутства, после которых он заявлялся на гладиаторские бои Трунга, волоча за собой шлейф рома и секса, красноглазый и односложно изъясняющийся. А надлежаще прикрытый этим фарсом, он тут же ускользал – якобы затем, чтобы проблеваться – и втихаря делал ставки на половину своих сбережений.

Однако в этот раз он поставил на кон всё.

– А ты глупый, надежный алкаш, друг мой.

Капитан «Бахалы» хлопнул Аруна по спине мясистой ладонью, и тот хрюкнул в ответ, сглатывая слюну с притворным спазмом.

– Так в какой бордель ты ходишь, а? Чтоб я сдох, если не желаю прогуляться.

Капитан, уроженец этого города, был наделен в равной степени паранойей и любопытством, так что трудно было сказать, что именно преобладало сейчас. Так или иначе, Арун никогда никому не рассказывал того, чего не требовалось.

– Не уверен, Кэп. Думаю, в несколько.

Толстяк взревел и снова хлопнул Аруна по спине, а затем, повернувшись к своим людям, повторил:

– «Думаю, в несколько!»

Вообще-то Арун не то чтобы притворялся дебоширом. Большую часть своей жизни он был заточен в монастыре со стариками и мальчишками, где ему запрещалось прикасаться к себе и он жил, ничего не зная ни о похоти, ни о любви, ни о пороке любого рода. И теперь вот наверстывал упущенное.

У него имелось несколько постоянных девиц, которые освобождали свои ночи для его визитов, запасаясь выпивкой, сладостями и игрушками и развлекаясь на нем по очереди, пока даже его натренированная энергия не иссякала, и он не проваливался в мертвецкий сон.

Арун любил их, как и всех красивых женщин. Он приносил им подарки, он переплачивал, оставляя чаевые как минимум вдвое больше стоимости. А если в его отсутствие у них возникали проблемы с клиентом или сутенером, он «вмешивался» по возвращении, чем добавлял еще несколько пунктов к репутации «Удавки».

Разумеется, он убил свою долю женщин – такова была жизнь пирата. Он также убивал детей, святых мужей и калек, если его устраивала цена или потому, что тонула шлюпка и гребаные нищие пленники зря занимали место. Но это не приносило ему удовольствия.

– Желаете развлечься, господа?

Девичий голос был нежным и игривым, как у ребенка. Арун пристально воззрился краем глаза. Подросток-профурсетка выдала билет другого типа. Она была едва прикрыта чем-то, что могло быть рыболовной сетью, ее кожа и волосы блестели от красок и масел, а ее улыбка сверкала, обнажая кривые зубы, что неким образом добавляло ей привлекательности.

– Нет, спасибо. – Арун выпрямился и улыбнулся, покачиваясь, дабы поддерживать видимость опьянения.

Несколько человек из шайки принялись лапать ее ладони, беря билеты, однако больше ничего себе не позволяли. Каждый в таком месте знал, что девушки вроде этой принадлежат к местным бандам, и что запачкать ее означало: «Купи, а не то пустим кровь».

Девчонка мимоходом улыбнулась в ответ, и Арун вдохнул в поисках запаха ее парфюма. Но учуял только грязь, засохшую кровь и бухло арены.

– Они выходят, – сказал Новичок, протягивая Аруну его чай. Толпа дворян, пиратов и прочих вырожденцев замахала своими билетами, указывая вниз.

Капитан присвистнул.

– Только гляньте на того монстра! – завопил он, но теперь был едва слышен: народ яростно принялся делать запоздалые ставки.

Арун хмыкнул и едва взглянул, как будто на самом деле ничего не замечал или ничем не интересовался. Но разумеется, «Монстр» и являлся той причиной, по которой он был здесь.

Неделей ранее один торгаш живым товаром хвастался, что нашел какого-то гиганта-альбиноса и продал его королю рабовладельцев.

«Проклятие, ушло почти пять доз, чтоб вырубить его, – сказал тот человек и покачивал головой, вспоминая. – От яда они задыхаются иногда, так шо надобно быть готовым. Мы их выпускаем, и этот монстр садится, весь такой из себя смирный, да только знай себе жрет и жрет! Староста перепробовал все наречия отсель и до Нарана. А тот и глазом не моргнул. Ни фига. Просто сидел и загребал жратву этими… – он потряс кистями рук для пущего эффекта, – этими большими розовыми лапами, каких ты никогда не видел, Удавка. Ни за какие коврижки не поверишь».

Однако Арун видел много всего странного и потому поверил. Он видел старых монахов, которые могли повалить сильных воинов в грязь, как детей; видел, как люди гнут железо своей плотью, а однажды – маленького мальчика, который, может статься, жил вечно.

Поэтому он спустился в ямы и подкупил одного из тюремщиков, чтобы поглазеть. Вместе они прокрались в рабские загоны Трунга во время «кормежки стада» и смотрели, как этот великан наклоняется, чтобы заглотить свой ужин будто зверь.

Его, по-прежнему закованного в кандалы, удерживало четыре стражника, но другие рабы все равно обходили его стороной, словно боялись. Арун не сводил с него глаз. Он оглядывал его широкие, загрубевшие ступни, розовые мозолистые ладони, черные волосы, покрывающие его словно мех. Что бы ни представлял собой этот человек или зверь, он был не альбиносом.

Его короткие волосы лежали обычными черными завитками, а кожа большей частью имела оттенок между кремовым и древесным. При каждом его движении перекатывались бугры или витые шнуры мускулов, но тело его было настолько лишено жира, что он казался полуистощенным. Голова его была несимметричной, со странными шишками, искривленной ото лба до подбородка. И все же внимание Аруна приковали его глаза. Яркие, с почти щелевидными зрачками, они даже в полумраке светились желтизной.

Арун зачарованно смотрел. Гигант наконец покончил со своим ужином, встал так, будто все это пространство принадлежало ему, и зашагал к своей клетке, не удостоив своих пленителей вниманием, словно те были его прислугой.

В этот момент Арун понял, что увидел нечто особенное. По правде, он не особо любил делать ставки, но всегда умел оценивать чей-либо темперамент и характер. Бросив лишь беглый взгляд кому-нибудь в глаза, он часто мог увидеть, как далеко готов зайти этот человек во имя насилия, насколько привержен собственной цели. И когда он посмотрел в глаза дикаря – увидел отрешенный взор, сверлящий мир, словно проникая в какое-то иное царство, – Арун узрел повелителя смерти.

«Всё на Дикаря», – прошептал он позднее своему знакомому букмекеру и поставил почти все до последней монеты, что имел при себе.

Это было рискованнее, чем когда-либо прежде, но ему надоело ждать – надоело убивать ради барахла и водить компашку с обыкновенными пиратами. Вдобавок он ощущал уверенность и безумие, которым, казалось, не мог воспрепятствовать. Руками, двигающимися будто во сне, он высыпал целое состояние в островном золотишке – каждую унцию богатства, которое награбил и накопил с тех пор, как убежал от монахов Бато и от жизни, состоявшей из безотрадной дисциплины.

Изогнув бровь, парень облизнул губы. Он спрятал монеты под свои лотки, чтобы их взвесить, и огляделся.

«Победить или занять место?»

«Победить». – Арун вновь поглядел на деревянную доску, испещренную цифрами непомерно высоких ставок, и все так же чувствовал необходимость, как будто не владел собой. Шансы были четыре к одному против дикаря. И объяснялось ли это неосведомленностью или вовлеченностью фаворитов, он понятия не имел – знал только, что эти шансы ошибочны.

Он допустил, что в числе противников присутствуют «Лапа» и «Трехпалый Браун» – оба гладиатора выжили в дюжине схваток, утратив лишь кусочки своих тел и приобретя неглубокие шрамы. Несомненно, шансы слегка изменятся, когда толпа впервые хорошенько рассмотрит существо, но времени среагировать у нее будет немного.

Арун уже рисовал в воображении собственный корабль с экипажем – будущее, исполненное выбора, власти и всего, о чем он когда-либо мечтал. Оставалась лишь одна последняя ставка, один последний риск, а затем все будет готово. Еще один выигрыш, и его ждет свобода.

Букмекер, чей сальный лоб покрылся испариной, улыбнулся и протянул билет. Выглядел парень каким-то нервным. Но ведь жарко, вспомнил Арун свою мысль в тот момент, никаких поводов для беспокойства. Ничего необычного.

Арун обратился именно к этому человеку, потому что тот располагал знатным покровителем и богатыми клиентами. Он мало кому подчинялся и умел проявлять осторожность, а потому имел все основания быть прямолинейным, иначе растерял бы свою репутацию. Но к тому времени, когда парень произнес «Удачи» тем же тоном и с той же улыбкой, что и всегда, у Аруна все внутри перевернулось от тревоги.

– Вот и они, – сказал между тем капитан, возвращая Аруна обратно еще одним грубым шлепком. Все мужчины придвинулись к ограждению, чтобы лучше видеть, расплескивая свои напитки на и без того уже мокрый пол.

Арун смотрел, как из рук надсмотрщиков выпали ножи и отскочили к ногам бойцов; он смотрел, как гигант наклонился и поднял свой, как детскую игрушку, поглядывая на своих врагов с таким видом, словно ему просто любопытно.

Арун увидел косые взгляды остальных бойцов. Он отметил молчаливое согласие, промелькнувшее у каждого на миг. Его кишки сделали сальто и затрепыхались, как умирающая рыба.

Обратив свои стопы и клинки на одну-единственную цель, пятеро бывалых драчунов направились к «Дикарю».

Им всем было известно, с ужасом осознал Арун, всем завсегдатаям.

Он закрыл глаза. Все эти гладиаторы выжили на арене, потому что избегали убивать других чемпионов. Они придерживались определенного кодекса и так защищали себя от смерти. И всем настоящим игрокам здесь было ясно: первым они убьют чужака.

Покачнувшись, Арун прислонился к ограждению, не падая в основном лишь благодаря телам других пиратов. Мир закружился, но не от выпивки. Я вернусь туда, откуда начал. Очередной разорившийся пират, который проиграл свои кровные деньги и ушел обратно в море, как любой другой глупый раб или крестьянин.

Горячий чай Аруна пролился на кожу его обутых в сандалии ног. Его амбиции пошатнулись: их основы подхватило громадной волной или землетрясением, которые были ему неподвластны.

И впервые с тех пор, как он покинул монастырь, бывший мастер чинга сделал то, от чего поклялся на крови отказаться – и сдержал этот самый обет, даже когда чуть не утонул в Прибрежном море и когда лежал исколотый и одинокий в сточных канавах Шри-Кона. Впервые с момента, когда Арун отказался от своей веры и своей единственной в целом мире семьи, он закрыл глаза и начал молиться.

Прежде всего остального Рока услышал крики. За тесным, с металлическими воротами зевом прохода, воняющим гнилью и кровью, виднелся свет и ждали люди. Рока остановился и ощутил потребность с боем пробиться на свободу, развернуться и убежать, как сделал однажды, когда был окружен в поле другими голодными изгоями, не зная, с чем столкнется.

Возможно, лучше сразиться здесь, подумал он, чем попытаться взять оружие и пробираться по аренам.

Но он не мог быть уверен. Когда он медлил, его конвоиры ворчали и тыкали в него палками, хотя и опасливо – как будто чувствовали, что он может выбрать этот момент для атаки. На его лодыжках и запястьях оставались кандалы из низкопробного железа, но и этого было достаточно, чтоб его удержать. Если он сразится с ними и потерпит неудачу, то ему не миновать наказания.

После той выходки на арене Року оставили прохлаждаться у себя в камере. Теперь никто не наблюдал за ним, кроме стражей, которые оттаскивали его прочь от его собственных отходов лишь затем, чтобы он поел размазню из ведра. В отсутствие солнца он не мог точно знать, сколько прошло времени, но велел одному из юных мертвецов следить за временем в его Роще, наливая воду в узкую деревянную трубку и считая капли. Мертвые были терпеливы.

По этим подсчетам он прикинул, что миновало три дня, прежде чем явились люди с дубинками, неводами и шестами с обручами на конце, которые им удалось накинуть на впавшего в ярость Букаяга.

Они протащили его через комнату для кормежки, освещенный факелами туннель и, наконец, сюда, к открытым воротам. Теперь же он шагнул на другую арену, и его уши наполнились скандированием и ревом жаждущих крови людей.

Эта новая каменная клеть была огромной, с такими же гладкими, высокими стенами. Зрители наверху исчислялись сотнями, являя собою смесь из чистых и не очень одежд и лиц. Увидев Року, они показывали вниз и окликали; глаза их расширились, а рты возбужденно забормотали, но слишком слитно и сумбурно, чтобы можно было что-то понять. Некоторые швырнули кусочки зелени и, возможно, хлеба на окровавленную грязь и солому. На мгновение Рока призадумался, не упасть ли ему на колени и не съесть ли все это, но вскоре понял, что выглядит и пахнет оно так же мерзко, как сам настил.

Старший надзиратель – мужчина, которого остальные звали «Кэптин» и который никогда не бил Року и не обращался с ним жестоко – вышел вперед.

Лоб его блестел, а воротник покрылся пятнами. Остальные, с палками и обручами, встали позади него, c их мягких тел струился пот. Кэптин поднял кверху ключ. Он указал на оковы и на себя, и смысл его жестов был ясен. Спокойно, не двигайся, и я сниму с тебя цепи.

– Тимада, ка?

Рока чувствовал желание брата разорвать кандалы, взъяриться, наброситься на это низшее существо перед собой и перегрызть ему горло. Но сейчас насилие не помогло бы ему.

Кэптин казался честным малым. Видимо, даже в глубинах ада можно найти достойных людей, облагораживающих оный. Рока расслабился. Очевидно, «ка» было способом высказать вопрос, но также означало «да».

– Ка, Кэптин.

Мужик удивленно приподнял бровь, но кивнул и двинулся вперед, жестом велев своим людям следовать за ним. Его руки дрожали, и по пути он уронил ключ и ярко зарделся.

Наконец, подойдя достаточно близко к Роке, он вставил ключ в наручники, провернув до щелчка внутренний затвор. Металл распался, и Кэптин оглянулся на своих людей, несомненно сознавая, как и Рока, что они слишком далеко, чтобы вмешаться. Он посмотрел Роке в глаза – и застыл.

Рока ухмыльнулся ему. Он не знал местное слово, означающее «честь», но указал кивком в сторону ворот.

Кэптин оставил «браслеты» и отскочил в сторону. По-видимому опомнившись, он закричал на своих людей, несомненно, отчитывая их за бесполезные усилия. Затем ворота закрылись.

Рока освободил свои лодыжки от цепей и встал свободным впервые с момента, как убил того зеваку на арене.

Заскрипели и содрогнулись еще пять ворот, когда мужчины провернули внушительные канатные лебедки, и через эти ворота вошли еще пятеро узников. Толпа приветствовала их всех так, как и не снилось Роке. Крепкие мускулы этих откормленных, покрытых шрамами бойцов были обтянуты жиром. Рока не удержался от мысли: «Да здесь пленники питаются лучше, чем мой народ».

Он понял, что ему придется сразиться с ними, чтобы покинуть это место. Сыны Имлера иногда устраивали собачьи или петушиные бои, но никогда чего-то подобного с людьми. И снова он поразился жестокости рая. А еще задался вопросом, будет ли каждый воин сам за себя или Рока должен противостоять им всем.

В своей Роще он выстроил пятерых мертвецов на тренировочном поле, раздал им затупленные ножи и дубинки и попытался атаковать их всех сразу. Их оружие ударяло его по голове, шее и груди, прежде чем те валились наземь, и он осознал, что если будет сражаться с противниками таким же образом, то может умереть от ран, даже если и победит.

Букаяг усмехнулся, что, наверное, означало: он рад. Он поиграл их общими мускулами и хрустнул их общими суставами, и по спине Роки пробежала дрожь от жажды крови.

С выступа наверху упал большой нож. Рока дотронулся до острия и обнаружил, что оно тупое, но рассудил, что, применив достаточно силы, сможет проткнуть им плоть. Он проверил вес и хват и решил, что ежели Вол – бог умельцев – и правда существует, то эти земли он давным-давно покинул.

Другие узники тоже взяли клинки и отошли от своих ворот. Делая медленные, короткие шаги, они волочили свои босые ноги по гнилой соломе, застрявшей в песке. Воины следили друг за другом; следили за землей и стенами и осторожно пробирались среди этого бардака. Но Рока видел, куда они смотрят, как движутся и в каком направлении целят свои ножи, и он понял. Ему придется убить их всех.

Мы должны быть осторожны, братец. Будь в движении, бейся с одним или двумя за раз, не давай им скучковаться. И останавливай только удары – кромки этих ножей слишком тупые, чтобы порезы имели значение. О, и сперва займись тем парнем, у которого три пальца на ногах.

Букаяг сделал вдох и кивнул. Само собой, он убивал и раньше – он разорвал на части жрицу Кунлу голыми руками, его сила была чудовищной и пугала даже Року. Но он никогда по-настоящему не сражался, не вот так, никогда в бою. И казалось, это его ничуть не беспокоит.

Он принялся ударять себя в грудь открытой ладонью, словно бил в барабан из собственной плоти. Он взревел аки Носс, объятый пламенем в недрах горы, и ринулся в атаку.

Заставив Аруна, как и всех остальных, подпрыгнуть, дикарь закричал. Голос у него был низким, но чем дольше длился вопль, тем пронзительнее становился. Арун почувствовал, как от этого звука волоски на его шее и руках встали дыбом, и увидел, что то же самое чувствуют и другие. Он осознал, что раньше уже слышал этот звук – или подобный ему – в ночных кошмарах, которые так и не сумело изгнать пьянство.

В крике дикаря не было жажды битвы. Это был крик мужа, у которого похитили жену; крик отца, который обнаружил, что его семью убили пираты. Крик великана был в чистом виде ужасом.

При этом звуке возгласы публики, жаждущей смертоубийства, умолкли. Другие бойцы замерли или отшатнулись на полшага. В этом странном, внезапном затишье великан помчался вперед.

За считанные секунды он преодолел расстояние до Трехпалого Брауна и поднял его, схватив одной рукой за шею, а другой исколов его ножом – а затем, протащив амбала-гладиатора на весу, отшвырнул его, и тот разбился о каменную стену.

Дикарь с почти скучающим лицом оглянулся на остальных, затем нагнулся и подобрал второй нож в качестве трофея. Он повернулся к оставшимся противникам и сплюнул на землю.

Несколько тупиц в толпе возликовали. Остальные бойцы сбились в кучу и вытирали о предплечья вспотевшие лбы, теперь уже не притворяясь, что происходящее было чем угодно, только не дракой четверых против одного. Но ставщики оставались почти в полном молчании, пока один-единственный голос не ворвался в наваждение:

– Убейте его! Убейте гребаного выродка!

– Врежь им! – крикнул другой пират слишком близко к уху Аруна.

В этих словах звенела ненависть, и вскоре их подхватили сотни разрозненных голосов. Оскорбления превратились в «демона», «гандона» и сотню прочих гнусностей, доколе не переросли в рев, заглушающий мысли и звуки.

Арун вспомнил, что нужно дышать. Вспомнил, что его будущее держится на этих кончиках ножей и участи мужчины – или зверя – там, внизу.

Дикарь тем временем кружил и держался на расстоянии, казалось, даже не замечая толпу. Он делал выпады и отступал, будто прощупывая слабые места, но бойцы-ветераны держались. При каждом наскоке они, сойдясь вместе, выставляли свои ножи, а при каждом его отходе шагали вперед как одно целое. Так это и продолжалось под улюлюканье толпы.

– Вас четверо, ату его! – крикнул Новичок, тыча сжатыми в кулаки руками как ножом, словно хоть когда-то убивал людей в честном бою, лицом к лицу.

А «танец» продолжался. Гладиаторы медленно сужали брешь, пытаясь направить своего врага к стене и тем самым его прижать. Гигант оставил свои попытки и ретировался. Он отступал назад – глупо и, без сомнения, именно так, как надеялись его противники. Те дружно следовали за ним, шаркая ногами по песку, и Арун почувствовал, как пальцы одной его руки сдавливают кожу другой.

Возле стены гигант нагнулся, схватил Трехпалого Брауна – вернее сказать, его тело – и поднял над головой, как будто оно ничего не весило; на его плечи и лицо закапала кровь. Затем он рванулся вперед, замахнулся трупом, словно камнем, и метнул его.

Арун в тот же миг подумал, что на таком расстоянии это невозможно. Но труп пролетел по воздуху – сила для подобного броска была невероятной, нечеловеческой – и врезался в двух незадачливых гладиаторов, сбив их с ног.

Гигант помчался вслед своему «снаряду». Он размахивал ножами, орудуя ими как дубинками, пока первый из бросившихся врассыпную врагов не получил удар и не споткнулся. Дикарь пинком отбросил его назад и принялся колоть подымавшихся мужчин, раздирая предплечья и лица, и песок еще больше забрызгало кровью.

«Назад!» – едва не крикнул на него Арун, когда потрясенные бойцы овладели собой.

Они сомкнулись и принялись бешено махать и колоть в ответ, но теснота и паника не способствовали мастерству или слаженности. Впрочем, эти люди заслужили свое место на арене, сумели выжить, когда другие пали. Несколько сильных и быстрых ударов попали в цель, и из плоти гиганта брызнула кровь. Но за каждую нанесенную рану он платил тем же.

Он хватал неприятелей и отшвыривал прочь, дубасил и калечил их либо, упершись ногами и перехватив руки врагов, пробивал им глотку или грудь. Поверженные им бойцы уже не вставали.

Вскоре остался только Лапа. Он нанес удар ножом сверху вниз, но великан, выронив собственные клинки, перехватил руку врага, затем другую. Сдавливая менее крупному воину оба запястья, он пристально смотрел ему в глаза, и ветеран обмяк и закричал.

Арун направился к своему букмекеру. Будка этого коротышки располагалась несколькими ступенями ниже, на другом ярусе, и арену было видно оттуда лишь через решетку. Он обнаружил парня бледным и вспотевшим. Когда Арун приблизился, тот облизнул губы.

– Выглядишь неважно, – сказал Арун, протягивая свой билет. – Тебе стоило бы показаться врачу.

– Сударь, он… этот бой. Он еще не…

С арены донесся жуткий хруст, и толпа застонала. Арун не убирал свой билет.

– Мои поздравления, сударь, – прошептал букмекер, все явственнее зеленея. Он отвернулся и затем вручил обменный чек с числом, обозначающим богатство, и своей меткой.

– Спасибо.

Твердой рукой Арун взял чек. Он обналичит его позже – гораздо позже, – когда его шайка и другие пираты будут далеко отсюда. Вероятно, по-прежнему оставался риск быть ограбленным, но Арун совсем не боялся обычных бандитов.

Сколько мужчин во всем мире смогли бы вот так прикончить пятерку бывалых бойцов?

Он буквально только что выиграл целое состояние, и все же именно эта мысль завладела его раздумьями, когда он брел к возмущенной толпе.

Он проследовал за потоком тел из «норы Трунга» к теплому солнцу, гадая, кем или чем был этот великан и откуда он взялся.

Вскоре мысли Аруна схлестнулись с воспоминаниями о его учителе, старом мастере Ло, который имел обыкновение выкручивать ему ухо и спрашивать, какую выгоду приносят знания такому глупому мальчишке. Но сейчас, как и тогда, он подумал: всегда есть выгода, дремучий ты старый простак.

Игнорируя толпу, он протолкался к выходу из пещеры и пересек «площадь», в действительности являвшую собой просто участок щебня за пределами города Халин, заполненный теперь всяким отребьем и удовлетворяющими его нужды продавцами. Все это было взаимосвязано – и пещера, и ямы-арены, и подземная река, выходившая на поверхность в крепости Трунга.

Это была лишь одна из многих тайн, известных Аруну, хотя он и не должен был их знать, – один из многих секретов, которые он мог бы продать нужному покупателю в нужное время. Так же, как секрет Дикаря? Или я могу как-то продать и его самого?

– Подвезти вас до города, сударь?

Какой-то дубленый сорванец улыбался ртом, полным сломанных зубов, и волочил за собой тележку на колесах. Еще полсотни таких же расположились по всей площади, зазывая пассажиров.

Не удостоив рикш вниманием, Арун прошел мимо других негодяев, продающих воду, ром, сласти или булочки, облепленные мухами. Просто возьми деньги и беги, сказал тихий, неисправимый голосок в его уме – Арун так и не смог распознать, был ли то голос мудрости или же страха. Но довольно скоро тот затих – как и всегда, проигнорированный в пользу амбиций и планов, что вели к богатству или краху.

По правде, мечта о собственном корабле и собственной команде была всего лишь маленькой грезой – утешением, чем-то «приемлемым» для мелких людишек с меньшими талантами и смелостью. Вначале Арун избрал эту мечту оттого, что признаться в желании большего казалось смехотворным, абсурдным, беспочвенным в реальности. И все же…

И все же он восстал из ничего. У него есть молодость, богатство и умение, а с помощью удачи, смекалки и собственных рук он уже бросил вызов своему рождению, своей судьбе и «мудрости» стариков. Так отчего не сделать больше? Не зайти дальше?

Он прошел по проторенной тропинке вдоль высокого хребта над морем, затем остановился и оглянулся на выступающую скалу, образовывавшую пещеры Трунга. «Какова твоя стоимость, демон арены?» – задумался он. И кто уплатил бы ее, кабы знал?

Ответ был достаточно ясен. Этот гигант стоил дороже своей собственной цены. Арун уже перебирал в уме имена продажных охранников и составлял мысленную карту крепости Халина. Он знал, что сама дерзость формирующегося плана вдохновила его больше, чем следовало бы. Но человек мог быть лишь тем, кем он есть.

Ты позволишь мне спасти тебя, Дикарь? Или будешь рычать и кусать меня за руку?

В любом случае действовать ему придется быстро. Ибо кто мог сказать, как долго этот варвар продержится в тюрьме? И возможен ли вообще побег? Да и стоило ли вознаграждение риска? Может, ему просто сообщить кому-то, кто мог бы заинтересоваться, или сделать ставку еще раз?

Он выдохнул и понаблюдал, как морские волны разбиваются о скалы внизу. Он знал, что этот момент затишья был притворством – самообманом, которым Арун, вероятно, убеждал себя в том, что у него есть выбор. Но он уже сделал свой выбор давным-давно, и не без сожаления.

Арун, бывший мастер чинга, рискнет всем. Он поставит на кон свою суть и судьбу и сыграет против кого угодно из мужчин или женщин мира – даже против короля – и покажет, чего он стоит. Такова его Тропа. Таков его оджас. Его Путь. И остановит его только смерть.

После боя Рока сидел в своей темнице и ел то, что на его взгляд было курятиной.

Ее принесли истощенные узники с голодными глазами, а кости забрали себе. Он полюбопытствовал, сколько мяса они украли, но не винил их. Они промыли его неглубокие порезы и обтерли его тело влажной тканью, и вид у них был до того несчастный, что Рока не сопротивлялся.

Этот «король» таки решил, что мы более ценны, брат, но только на арене. И мы не продержимся вечно.

Букаяг молча кивнул. Похоже, пролитая в драке кровь насытила его, и в любом случае заняться ему было нечем. Их с Рокой по-прежнему держали взаперти и стерегли без шанса на побег; они по-прежнему были во власти беспощадного мясника, который правил в одиночку и заставлял мужчин драться как зверей.

Я отдам его тебе, братец, пообещал Рока, хотя пока не знаю как. Пусть он тлеет в том же огне, что и Кунла.

А пока все, что мог делать Рока, – это ждать. Спустя два дня по исчислению Рощи вернулись надзиратели, на этот раз с бесшерстными собаками.

Принес их сам Кэптин, держа одну под правой подмышкой, другую под левой. Он кивнул в жесте, который Рока счел уважительным и потому ответил тем же. Затем собачонок опустили на пол.

Создания эти казались безвредными – длинномордые, но не особенно клыкастые, с упитанными, удлиненными телами и вытянутыми, слабыми шеями. Без поводков они сиганули в яму и обнюхали нечистоты и пятна грязи, прежде чем без малейшего страха приблизиться к Роке.

Они забрались к нему на колени, облизывая его руки, лицо и грудь. Их языки были шершавыми и влажными, и он чуть не рассмеялся над их смелостью. В детстве он всегда мечтал о питомце.

«В грядущем году», – всегда говорила мать, и он знал, что она лжет, но понимал. Они и сами-то выживали с трудом…

Он позволил этим несуразным, дружелюбным существам облизывать его, пораженный их реакцией на незнакомца. Они исследовали тюрьму, покусывали друг друга за уши и устраивали потасовки, прежде чем, наконец, устроились отдохнуть у него на коленях.

Все это время он чувствовал, как сверху смотрят глаза мужчин.

Под этими взглядами удовольствие от животных исчезло, и он осознал, что оно не дозволено в мире живых – не в мире, который пожирал и выплевывал слабость.

Это проверка, братец. Ловушка ума. Они хотят сковать нас привязанностью.

Букаяг ничего не сказал – возможно, потому, что никакой привязанности не чувствовал.

Мужчины разглядывали Року, пока тот смотрел на псов. «Король» сидел в мягком кресле, отпивая из хрустального кубка, глядя вниз с холодным взором и жестокой улыбкой. На время Рока удалился в свою Рощу.

Он сидел в материнском саду, борясь с безысходными гневом и одиночеством, грозившими его поглотить. Он знал – впрочем, как всегда – что нежности недопустимы. Он знал, что этих существ используют, чтобы контролировать его, сломить – что как только они заслужат его любовь, их заберут или убьют. Он знал, что должен был полностью проигнорировать их, но и так уже сделал слишком много.

Он нарвал шпината и кабачков, думая, что, возможно, позднее, в перерыве от работы в кузнице, научит Пацана-Конюха-из-Алвереля делать суп, который готовила мать.

Пожалуйста, брат, чуть не заплакал он. Сделай это для меня. Они не должны увидеть слабость. Но пожалуйста, будь ласков и не медли.

Букаяг моргнул, просыпаясь, и улыбнулся их пленителям. Он поднял двух собак за шеи, в то время как у Роки текли слезы и застревали в складках лица. Какое-то мгновение животные извивались и визжали, затем Букаяг сломал им шеи. Он отбросил тушки в сторону и зевнул.

Король подался вперед и рассмеялся.

Рока прикрыл уши и заставил брата смотреть вверх, на толстые изогнутые губы мужчины, чье жирное брюхо тряслось, пока он говорил с остальными. Зрители устроились поглубже в своих креслах, снова наполняя чаши и поедая круглые, сочные плоды с блюд, которые держали полуголые женщины.

Рока впился грязными ногтями в ладони. Когда освобожусь, подумал он, я сотру эту улыбку с твоего лица и покажу тебе, что значит настоящее страдание.

Он сидел в темноте и клокотал, но вскоре уже не мог перестать думать об Эгиле и ночи криков. Сквозь жар своей злости он почувствовал фальшь и стыд и подумал: наверное, таким вещам никогда не будет оправдания. Если так, то в один прекрасный день Рока заплатит без жалости к себе. Но этот жестокий король будет последним. Сперва он позволит Букаягу сграбастать этого мужчину, как собак, и тот не станет молить о пощаде.

А пока он в отчаянии сидел рядом со скрюченными трупами зверьков, жалея, что не может погладить их по шерстке. Он еще никогда не убивал живое существо – за исключением людей – если не намеревался его съесть.

Позднее железная дверь ямы хлопнула снова.

Раздалось постукивание деревянных башмаков, и в поле зрения Роки появились голые загорелые ноги. Он поднял глаза и увидел девушку, закутанную в мягкую крашеную ткань, которая выглядела скроенной из цельного лоскута материи и облегала ее безупречную, гладкую кожу. Испуганные глаза незнакомки заметались по яме.

Следом за ней вошел Кэптин. На его лице застыло вымученное спокойствие, и он сразу же перевел взгляд на трупы собачек. Он положил руку на плечо девушки и крепко прижал ее к себе, почти в защитном жесте. Затем сверху рявкнул король.

Кэптин встретился взглядом с Рокой и, не отрываясь, смотрел на него. Это навеяло воспоминания о зале собраний в Хальброне – с ножом у тела жрицы и вождем, испытывающим решимость мальчика.

О да, хотел сказать Рока, я убью ее, ямный вождь. Я убью тебя, и твоего короля, и весь мир, прежде чем подведу Бэйлу, прежде чем стану еще одним страдающим, бессильным рабом вроде тебя.

Но он не говорил на их языке, поэтому всего лишь зарычал. При этом звуке девушка вздрогнула, ее осторожную улыбку погасил страх.

Рока отлично знал, какой эффект он производит на женщин. Он предполагал, что, возможно, в этом новом мире на него будут смотреть по-иному. Но теперь он знал: было глупо на это надеяться. Он взглянул на свою окровавленную одежду и скованные кандалами ноги, на кучи собственных нечистот в углу комнаты. Здесь он был чудовищем, гниющим в глубинах ада, и потому он не винил гостью.

Глаза Кэптина остекленели, но его рука напряглась, и он подтолкнул девушку вперед.

Рока не знал точно, что они задумали. Возможно, хотели, чтобы она посидела с ним и напомнила ему о жизни и возможности чего-то большего, чем просто бои с другими людьми на арене. Когда она подошла ближе, а он ничего не предпринял, несколько зрителей рассмеялись и сделали резкие движения бедрами.

Гостья положила дрожащую руку себе на плечо и сбросила ткань на замызганный пол. Моргая, Рока уставился на ее наготу – абсолютную, за вычетом золотых колец на запястьях и лодыжках.

Глаза его бездумно принялись блуждать. Они исследовали женскую плоть, задерживаясь то на одной ее части, то на другой, так что у него запылало лицо. Первый раз он видел женщину без одежды, за исключением своей матери. И внезапно он все понял.

Эта мысль повергла Року в оцепенение. Они намереваются свести их, как собак или лошадей.

Он слыхал о мальчиках-изгоях, подвергавшихся подобным издевательствам в Аскоме, хотя никогда этого не видел. И это были всего лишь мальчишки.

В Аскоме вот так овладеть женщиной было столь тяжким преступлением, столь глубоким пятном, что виновный мужчина вечно страдал бы в посмертии.

«Разве у вас нет матерей? Дочерей? – подумал с ужасом Рока. – Разве нет законов, запрещающих подобное? Да вы люди вообще?»

– Я убью ее после, – шепнул Букаяг, – так что наш тюремщик не увидит слабости. – Он облизнул губы. – Теперь уже очевидно: нет богов, которых следует бояться.

Рока вздрогнул от слов брата. Они не принадлежали конкретно ему, но все равно исходили из его уст.

Делать все, что им заблагорассудится, – слабость. И этот поступок – зло. Я тебе не позволю.

Букаяг сжал их общие руки в кулаки и поерзал о стену.

– Почему нет? – прошипел он, и яд, скрытый в его словах, удивил и напугал Року. Кэптин от этого звука встрепенулся, а девица побледнела.

Потому что она могла бы быть нашей матерью. Нет никакой разницы. Что за мужчины, если они не защищают своих матерей и дочерей от таких посягательств?

– Мужчины-изгои! – Букаяг загремел своей цепью. – Я даже ни разу не прикасался к женщине, кроме как для убийства, брат. Дай мне это. Все женщины – дочери, все – матери. Что с того? Наша мать мертва.

В наступившей тишине Рока не находил слов, но его ответ был ясен. Букаяг встал и пнул мертвого пса через всю яму.

– Я принимаю твою боль, убиваю твоих врагов. И что получаю взамен? Мы в этой яме из-за тебя. Нам следовало уже убить этих жирных свиней и сбежать. Теперь мы застряли в этом гребаном капкане из камня и умрем здесь. Я хочу женщину до того, как обращусь в ничто. Я хочу ее. Я хочу этого. Дай мне это!

Рока вздохнул и взял свое тело под контроль. Его брат в чем-то был прав, но это не имело значения. Рока не допустит, чтобы последним, что он сделает в жизни, стало подчинение и пытка. Он видел, что от девушки и надзирателя исходит страх, а от людей наверху – недоумение. Тишина длилась, и Рока почувствовал, как Букаяг тщетно сопротивляется ему.

Я могу навредить тебе, братец – так, что сможешь уразуметь даже ты. Но ты не можешь навредить мне, не в моей Роще. Не забывай об этом.

– Я не забыл, – выдавил Букаяг.

Теперь Рока захватил контроль и утихомирил брата. Он прислонился спиной к стене, как после убийства собак, словно ему было все равно – словно девица его не интересовала.

Король не ждал долго, прежде чем указать вперед, сверкая от удовольствия глазами. Его приятели теперь стояли, почти забыв о еде и питье.

Кэптин покраснел, и на его лице мелькнули образы вождя Каро: честь обоих была растоптана из-за страха и слабости. И, как и Каро, он подчинился. Он подтолкнул девушку вперед – возможно, сильнее, чем намеревался, в действительности злясь на самого себя.

Дрожа, она подалась вперед. Опомнилась и протянула руку, пытаясь дотронуться до груди Роки; в ее глазах блестели слезы.

Извини, подумал Рока, жалея, что не может этого сказать. Я не желаю тебе зла, но ты должна отказаться. Прошу, откажись и прими любое наказание, которое последует, даже если это означает твою смерть. Умри от их рук, прекрасная кузина, а не от моих. Будь храброй здесь и сейчас, когда это важно, ибо храбрые живут вечно, и в смерти будешь поистине свободна.

Он снова низко зарычал, но она проигнорировала это. А затем потянулась вниз, к выпуклости между ног Букаяга.

– Нет, – сказал Рока на своем родном языке и покачал головой. Не делай этого, почти взмолился он, не заставляй меня выбирать.

Она гротескно улыбнулась сквозь слезы; макияж у нее на лице застывал или стекал. Она отбросила назад свои длинные, густые волосы и потерлась о его тело в отвратительной попытке соблазнить.

Какое-то мгновение он бездействовал, отлично отдавая себе отчет, почему его брат хочет ее. Рока тоже был юношей. Он чувствовал зов похоти, тоску и печаль из-за отверженности и одиночества. Но этим чувствам не помешать его цели.

Он стиснул кулаки, зная: сейчас Букаяг ему не поможет. Ему придется видеть и чувствовать, и вплоть до самой своей смерти помнить, как жизнь покидает тело девушки. И возможно, он задолжал ей это. Возможно, помнить подробности о мертвых – долг живых.

Он поднял руки и схватил девицу за шею, чувствуя мягкую влажную плоть под своими ладонями. Он лицезрел ужас и слушал, как выдавливается воздух у нее из горла, когда перекрывал ей дыхательные пути. Давление нарастало в омутах ее идеальных карих глаз, и она таращилась на него, словно застигнутая врасплох.

– Извини, – прошептал он, сдерживая слезы, зная, что его проклятьем будет видеть и чувствовать этот момент, доколе Носс не покинет свою гору – навсегда запечатлеть каждый образ, или запах, или дюйм кожи в своей памяти.

Он продолжал сдавливать, очень аккуратно, пока она не перестала корчиться. Он держал ее и смотрел в глаза Кэптину до тех пор, пока у мужчины не сжались челюсти и тот не отвел взгляд. Затем Рока бросил труп девушки на грязный пол, возле собак и отходов.

Лишь затем он ушел в свою Рощу. Он соорудил девушке могилу, добавив немного древесной коры и цветов, обозначив ее «Девица из темницы». Он нарисовал руну Зисы, потому что умершая была красавицей. Почву рядом с ее табличкой размягчили его слезы.

– Я не буду рабом, – прошептал он позже, спустя долгое время после того, как Кэптин и зрители оставили его в покое – возможно, им просто наскучило зрелище.

– Я не буду рабом, – сказал он громче, слыша, как металлическую дверь снова закрыли и заперли – слыша, как голоса, смех и болтовня затихают в проходах наверху.

Мысленно он поднялся и выбрался из темноты, изучая каждый уголок этого места. Он собрался с силами, как намеревался когда-то в стране пепла, и одного за другим уничтожил этих продажных, жестоких людей, аки мстительный бог. Эта мысль, по крайней мере, принесла некоторую радость.

Рока знал: он плохой человек. Он убивал, пытал и лгал, и если он не родился чудовищем, то, наверное, стал таковым. Но если бы он смог убить этого гада и всех ему подобных – если бы сумел отсечь злых людей, как почерневшую плоть или гниющие пальцы ног, омертвевшие от стужи, то возможно – возможно – чаши весов могут уравновеситься. По крайней мере, тогда он обретет цель, достойную жертвы его матери… Такую попытку стоило предпринять.

После смерти девушки король три дня морил его голодом. Затем пришли очередные люди с неводами.

Букаяг сопротивлялся, ревя и пуская кровь маленькой армии схвативших его охранников. Надев на него кандалы, они в гневе избили его шестами с обручами, а затем связали веревкой петля за петлей, но их руки все равно тряслись, прикасаясь к его скованным конечностям.

Хорошо вяжут узлы, решил Рока, наблюдая, затем тотчас же отправился к себе в Рощу, где попытался воспроизвести их умение, пока его тело полувели-полунесли к новой двери и новой яме.

Там, во тьме, он увидел странные, заржавленные орудия страха и боли, расставленные вдоль стен. Не каждое из них выдавало свое конкретное предназначение, но Рока вскоре уловил идею. В одном углу обнаружился подвешенный за ноги вниз головой мужчина с металлической пилой, торчащей посередине брюшины, от которой до самой промежности зияла борозда из красной плоти. Рока услыхал, как тот все еще дышит.

Еще один человек лежал привязанный к деревянным доскам с вертикальным V-образным верхом. К его распростертым конечностям были прикованы металлические гири, а острый изгиб древесины вонзался ему в грудь на целый дюйм. Третий человек сидел, привязанный к стулу: из распухших губ торчал металлический стержень, а с их уголков капала кровь.

Букаяг дернулся и заметался при виде такого зрелища, но Рока знал, что это бесполезно. Его новые конвоиры улыбались, болтая и смеясь теперь, когда он стал безвреден. Они усадили его на крепком стуле с подлокотниками, к которому привязали его конечности кожаными ремнями за запястья и лодыжки.

Другие люди в яме, поговорив с конвоирами, отпустили их. Эти были в фартуках, как мясники, а их лица скрывались под шарфами – как догадался Рока, это должно было маскировать зловоние их ремесла, уловив отчетливую, вызывающую рвотные позывы сладкую гниль разложившихся людей. Ни смехом, ни словами не обменялись эти «терзатели», раскладывая свои орудия на деревянных подносах.

Несмотря на их «маски», Роке они казались ничем не отличающимися от кузнецов или фермеров с домами и семьями. Они казались обыкновенными людьми, выполняющими свою работу. И хотя он распознал в них трусов, ненависти он к ним не питал.

Пока они готовились, он думал об Эгиле и своей собственной дилетантской попытке сломить чужую волю. В который раз он почувствовал стыд, а затем вопросы: «почему», и «если», и «что еще он мог сделать». Да, Эгиль оказался полезным слугой, это правда. Но разве нельзя было поступить как-то иначе? И ежели нет, вправе ли Рока теперь оспаривать свою участь?

– Я выдержу это, братец.

Букаяг дышал за них двоих и не выказывал никакого страха. Но Рока посмотрел на инструменты и засомневался, что выживет.

Он испытал некое чувство вины за то, что не отдал своему брату Девицу-из-темницы. Может статься, то был их единственный шанс – краткий миг удовольствия перед страданием и смертью. Гордость ли заставила его воспротивиться? И не лучше было бы девушке быть изнасилованной, нежели убитой? Рока обнаружил, что не знает.

– Это бессмысленно, – проворчал Букаяг. – Есть только страх и неудача. Мир жесток к слабым. То, как они страдают, не имеет значения.

Рока вздохнул в несогласии, хотя и не мог придумать для него веской причины.

Он посмотрел наверх и увидел тот же набор мягких кресел, что и в предыдущей яме. Дверей в этой комнате было две, и мысленно сопоставив их расположение с планировкой местности, Рока понял: они ведут в помещения или ямы, которых он еще не видел. Но это знание ему не помогало. Он не видел никакой возможности сбежать.

– Они нас не покалечат – вот увидишь. Я выдержу.

Голос Букаяга звучал почти радостно.

Весьма скоро терзатели начали кланяться, расшаркиваться и лепетать, и Рока увидел, что прибыл король. Они встретились взглядами, и король выглядел позабавленным. Тонкая рубашка обнажала слои жира, которые соответствовали гротескным, обвисшим буграм на его шее.

Рока, с издевкой ухмыльнувшись, подумал: Найди я тебя в холмистой пустоши Аскома, «король», так пировал бы тобой неделю.

Двое терзателей схватили его за кулаки. Он принялся дергать за веревки, ремни и цепи, но сиденье едва ли качнулось, поэтому он изо всех сил стиснул пальцы.

Мужчины напряглись, пытаясь разжать их обеими руками, но безуспешно. Двое других гибкими, как растения, палками стали лупить его по ногам – казалось, гибкие древки предназначались скорее для причинения боли, а не реального ущерба. Когда и это не возымело действия, удары обрушились ему на колени и грудь, голову и лицо, пока он не ощутил во рту вкус крови.

Букаяг сплюнул ее и рассмеялся.

– И это все, что у вас есть, мелюзга трусливая? Палки да ножи? Кожа да пальцы?

Рока вздохнул и оставил брата делать свое дело. А сам в Роще закопал несколько новых северных растений в саду своей матери, хоть и не знал, сколько им нужно воды и достаточно ли будет солнца. А после направился к своему дому, который был гораздо роскошнее, чем скромная изначальная постройка.

Он уже завершил два этажа и вырыл подвал вокруг погреба. Большую часть стен он заново выложил камнем и сделал новые комнаты для гостей или для чтения, а также одну для детей и их игрушек – на всякий случай. Все кровати были теперь добротными, с надлежащими рамами и тюфяками. Деревянная мебель, которую он вырезал сам и расставил по всем просторным помещениям, была украшена подушками.

Повсюду вокруг него мертвецы наводили чистоту и вытирали пыль, одинаково гордясь своей работой. Роке нравилось иногда перекусывать здесь, на кухне. Это было просто притворство, а его гости-покойники никогда не ели и не пили, но все равно он считал это хорошей практикой. Здесь, в своем доме, он любил все делать как положено.

– Передай-ка соль, – сказал он Девице-из-темницы, которая появилась целехонькой, лишь с парой синяков на шее от того, что он ее душил.

Они улыбнулись друг другу, и в отличие от некоторых иных она его, похоже, не винила.

Рока похвалил поваров. Он не мог точно сказать, чье это мясо, но ему было безразлично. В любом случае на вкус оно напоминало кровь, так как терзатели все еще избивали его своими палками.

Краем глаза Рока увидел, что терзатели оставили его руки в покое и перешли к девяти пальцам на ногах. Металлическими щипцами они оторвали один из ногтей, и Букаяг засмеялся и пошевелил пальцами рук, прежде чем снова стиснуть их и подмигнуть.

Рока вздохнул и не стал вмешиваться. Он знал, что благоразумнее было бы проявлять боль и ужас. Но поскольку их обоих, скорее всего, ждала смерть, он дал брату поразвлечься.

Изувеченный убийца не имеет ценности.

Арун смотрел, как эти остолопы терзали и дубасили его трофей. Он прижимался к двери, неподвижно и тихо, заставляя здравый смысл пересиливать желание.

Идиот, думал он. Зачем портить его? Ну и болван. Экое расточительство!

Король Трунг с комфортом восседал, пока бледный дикарь все сильнее краснел от рубцов, а бамбуковые палки отстукивали неритмичный мотив.

Так значит, они его сейчас забьют насмерть? Я слишком опоздал? Или все же могу вытащить его на глазах у короля?

Арун не знал, но рисковать боялся. Он стиснул кулак и ждал в темноте, дыша в свою маску. Если он ничего не сделает и его «приз» умрет, то вся его работа, подготовка и риск ничего уже не будут значить. Но он знал, что у него нет другого выбора, кроме как ждать.

Во-первых, Трунг должен уйти. Если он увидит, как Арун бросится на его штатных терзателей, то побежит к своим телохранителям, и в считанные мгновения примчится сотня зорких мечников, каждый из которых предупрежден и высматривает большое белое существо, которое Арун, возможно, не сумеет успокоить или спрятать.

Разумеется, он мог бы послать все это на фиг. Он уже потратил небольшое состояние; и да, он мог бы купить две лодки вместо одной до уплаты всех взяток. Но попытаться – и потерпеть неудачу? Немыслимо. Лучше жить и вновь играть на деньги, а пока что, прямо сейчас, он мог подождать. Причиненный дикарю ущерб все еще был незначительным. А король еще мог уйти. Или с неба может рухнуть скала, сухо подумал Арун, а земля разразится каким-нибудь огненным взрывом.

Он внушил себе спокойствие, которого не чувствовал, и начал медленно, размеренно дышать. Он ждал, пока терзатели выдергивали парочку ногтей на ногах варвара; он смотрел, как они поднимали клинки и кочерги и держали их в нескольких дюймах от странных глаз варвара. Но этот мужчина не вскрикнул и не вздрогнул, и терзатели опустили свои клинки. Они снова взяли бамбуковые прутья и принялись колотить его по бокам, как будто отбивали мясо. Но все это время полоумный дикарь только смеялся или сплевывал кровь и ухмылялся.

Мне нужно, чтобы он бегал, дрался и плавал, подумал Арун. Невыполнимо, если его попортят; невыполнимо, если его сведут с ума.

На протяжении всего этого король глазел на своего пленника. Когда этот варвар с достоинством выдержал больше боли, чем имел право сносить любой человек, он тоже рассмеялся, качая головой от недоверия и, возможно, удовольствия.

– Хватит! Хватит! – Он замахал руками. – Что за чудо! Не надо его портить. Но не давайте ему ни есть, ни спать, пока я не вернусь. Возможно, он станет покладистей.

Главный терзатель оторвался от своей работы, красный и потный.

– Да, господин, очень мудро прекратить сейчас; он бы скоро сломался.

Арун чуть не подавился слюной.

Но король кивнул, как будто это было правдой. На глазах Аруна он по-стариковски приподнял свое толстое брюхо с помощью кряхтенья и подставки на колесиках и, довольно насвистывая, ушел через соседний коридор.

Впервые за весь этот вечер Арун улыбнулся.

– Зовите стражей, пусть уведут его обратно, – сказал главарь терзателей, стягивая свой шарф и вытирая пот со щек.

Арун потрогал свои короткие метательные копья – ладони его были сухими, а руки уверенными теперь, когда замаячило насилие.

Нет, мысленно произнес он, выбирая свои мишени. Нет, я так не думаю.

Рока смотрел, как некая тень перерезала горло одному терзателю, затем швырнула стебель-копье, пронзив другого.

Оставив свою Рощу и свой ужин, он вернулся и наблюдал, щурясь в попытке понять, что он видит.

Вскоре до него дошло, что эта «тень» – просто мужчина в темной одежде, очень высокий и худой в сравнении с остальными. Все это время он был скрыт от глаз Роки, потому что стоял почти позади него, не двигаясь. Но кто он такой и почему атаковал, не имело никакого значения. Он убивал терзателей. А значит, он союзник Роки.

Букаяг наполнил яму их с Рокой притворными криками агонии, заглушая звуки умирающих людей, чтобы прикрыть атаку «призрака». «Призрак» перескакивал от человека к человеку, метая ножи и рассекая лица и глотки, оставляя лишь слабые страдальческие стоны и свежую кровь.

Рока вздрогнул от редкого чувства удивления. «Призрак» встал перед ним, воздев окровавленный нож, затем низко наклонился и перерезал веревочные петли на Роке. Закончив, он порылся в одежде трупов, найдя ключ от металлических оков, и не взял ни паузы, чтобы отдохнуть или посмаковать свою победу. В момент он освободил Року.

Букаяг встал. Он раскинул руки, хрустя шеей, пока Рока осматривал их. Его кожа выглядела кровавым месивом, а пальцы на ногах саднило, но по правде говоря, он был не сильно поврежден.

«Призрак» весьма изящно поклонился в пояс и протянул нож. Казалось, Букаяг не прочь был вонзить этот нож «призраку» в грудь просто для верности, но Рока воспроизвел жест поклона и взял клинок.

Он изучал взглядом плотно облегающую черную ткань, обтягивающую каждый участок тела мужчины, и во мгле даже Роке было трудно разглядеть темные глаза «тени». Казалось, его одежда впитывала темноту, и Рока восхитился материалом и хитростью, сделавшими это возможным.

«Призрак» приложил палец к своей маске там, где должен был быть рот, и мягко прошипел. Очевидно, «тихо» было универсальным жестом.

Рока кивнул, затем последовал за своим спасителем через одну из незапертых дверей. Он был босиком и старался идти крадучись, но его подошвы шлепали или хрустели о грязный камень пола независимо от того, как он ступал.

«Призрак» же, напротив, казался сделанным из воздуха. Его колени были согнуты, руки вытянуты вперед; шагал он как-то странно, как будто перекатывался вперед на краешках своей обуви – если крохотные полоски черной ткани на его ногах можно было назвать обувью.

Рока решил, что выглядит тот словно лис, выслеживающий свою добычу, и ухмыльнулся. Он вызвал в сознании многие образы грациозных охотников своей родины, которых повидал в степях, и это сравнение казалось подходящим.

«Призрак» провел его еще через множество дверей и наклонных проходов, скудно освещенных любопытными стеклянными свечами, и все время вверх. Призрак двигался медленно, но с уверенностью, дважды проходя через комнаты с трупами слуг, аккуратно засунутыми в углы или под столы.

А ты шустрый лисенок, подумал Рока, глядя на искусно перерезанные глотки и почти не видя следов борьбы.

Они продвигались все выше и выше, и наконец запахи крови и нечистот в воздухе сменились на ароматы приправ и стряпни. Рока слышал голоса и смех, лязг и кухонную возню, а призрак то и дело поднимал руку вверх и останавливался. В одну из комнат он вошел один, а когда вернулся за Рокой, шум изнутри прекратился.

Проходя мимо, Рока учуял свежую кровь. Она заглушила медью слабые нотки пота и мыла, и он мимоходом увидел двух юных женщин, соединенных смертью. Очевидно, этот лис прирезал их так же, как человек мог бы зарезать овец.

– И что с того? – прошептал Букаяг, словно раздраженный. У Роки не было ответа.

Комната за комнатой, зал за залом они продвигались вперед; все вокруг было сделано из идеально обтесанных квадратных камней. Рока наносил все это на свою мысленную карту, и этот их побег начал казаться таким легким, что он обругал себя за глупость. Они не увидели ни одного стражника, ни даже вооруженного слуги.

Вскоре в комнатах появились огромные цветные простыни, обрамляющие окна, за которыми виднелась наполненная туманом, безлунная ночь. Оконные проемы были слишком малы, чтобы пролезть сквозь них, и Рока с «тенью» двинулись дальше, огибая затейливые, с лощеной поверхностью столы и стулья. Богатейший зал в Аскоме был в сравнении с этим помещением хлевом.

Металлические и каменные статуи стояли на деревянных возвышениях рядом с фигурами полуголых женщин в натуральную величину или странных, звероподобных монстров. Раскрашенные изображения мужчин красовались на плоских бумажных поверхностях, развешанных почти на каждой стене, навязчивые в тусклом свете.

Несколько долгих секунд Рока только и мог, что стоять и глазеть. Мастерство исполнения всех этих вещей делало грубые идолы и резьбу его народа посмешищем и попросту не должно было существовать в том же самом месте, что и пленитель Роки.

«Охотится ли уродство на красоту? – задумался он. – Или она просто более заметна рядом с ним?»

«Призрак» вскинул руку и повернул голову, словно прислушиваясь. Прежде чем Рока успел что-либо обдумать, лис пришел в движение и, бросившись к стене, скрылся за одной из простыней.

Рока замешкался, так как не думал, что сможет двигаться столь быстро и бесшумно. Он услышал голоса, и в тот самый момент группа вооруженных юнцов завернула за угол из более ярко освещенного зала впереди.

Они остановились, вылупив глаза. Рока уставился в ответ.

Одного человека он узнал: зритель с арены. Его темные густые волосы были намаслены, а ярко окрашенная чистая одежда покрывала тело, непригодное для владения мечом. Остальные были воинами, облаченными в кожаные латы с маленькими клинками на бедрах и, возможно, ножами на поясах.

Момент оцепенения прошел. Мужчины выхватили оружие.

Арун стиснул зубы и удержался от проклятья. Он не учел присутствие принцев. У них не было никаких причин здесь находиться, и однако вот он, один из них. Ну, то есть не один, разумеется, поскольку принцы и подтирались-то вряд ли в одиночку, но и четверо телохранителей семейства Трунг – одни из лучших воителей в Пью.

Арун стоял за гобеленом, застыв на мгновение между порядком и хаосом, жизнью и смертью. Опять приходится выбирать свою ставку, и быстро. Варвар сделал выбор первым.

Без единого слова дикарь бросился в атаку. Все четверо телохранителей, не дрогнув, прыгнули вперед, заслоняя своего принца и обнажая кривые мечи.

По-прежнему не шевелясь, Арун моргал. Что за безумная атака! Это ведь не гладиаторы с тупыми ножичками, а обученные солдаты, выбранные среди тысяч других мужчин. Да варвара зарубят насмерть.

И все же Арун подобрался к ним, встав на расстоянии человеческого роста, затем высоко поднял руку и замахнулся ничтожно коротким ножом. Арун метнул его, и оружие пролетело через всю комнату далеко от мишени, над головами бойцов. На мгновение Арун чуть не зажмурился от боли за эту глупую, бездарную попытку.

Затем от удара железного клинка фонарь позади принца зашатался. Светильник упал с каменной подставки и разбился, пролив пылающий китовый жир на стену и наследничка. Воздух наполнился вонью рыбы, а затем горящих волос заоравшего в панике принца.

Двое бойцов тут же отвлеклись, чтобы помочь ему, отрезая полыхающий шелк и гася огонь голыми руками. Другие бойцы шагнули вперед с убийственными взглядами, а великан развернулся и побежал.

Арун наблюдал из теней, оставаясь в нерешительности, но ему показалось, он понял: великан не убегал. Как и на арене, у него имелась цель.

Рядом с окном висел еще один фонарь. Он отбрасывал одинокие тени, покачиваясь на ветерке безлунной, непроглядно черной ночи, и все взоры обратились к нему.

Гигант пересек комнату четырьмя огромными шагами, бросив короткий взгляд назад, на мужчин. Золотистые глаза его сузились, почти сияя в свете пламени, и он улыбнулся. Взмахом своей огромной руки он выбросил фонарь из окна. В отсутствие источников света воцарилась тьма.

Ночь наполнил тот самый ужасающий смех с арены, от которого снова встали дыбом волосы на затылке Аруна, и он низко пригнулся и открыл рот, применяя все хитрости для усиления звуков, раз уж его глаза стали практически бесполезны.

Он услышал, как вслепую шаркают охранники. Услышал, как великан, как будто небрежно, шагает через комнату. А затем – скрежет камня о камень и кряхтенье. Он покрутил головой взад-вперед, пытаясь понять, и, приготовив два ножа, бесшумно отступил от гобелена.

Тяжелые шаги пересекли комнату. Клинки со свистом рассекли воздух в тщетном ужасе, когда бойцы, судя по всему, сбились в кучу – возможно, чтобы случайно не убить друг друга. Принц все еще хныкал в агонии.

Арун вздрогнул, когда что-то огромное и тяжелое с хлюпаньем ударило о плоть и кости, а мужчины заорали в слепой панике.

Варвар снова засмеялся – теперь подобно играющему ребенку, но глубоким тоном взрослого.

Арун поморгал и решил, что догадался, вспомнив о трупе Трехпалого Брауна, брошенном через арену. Невесть как гигант поднял одну из статуй. Он швырнул ее, совсем как взрослого мужчину. Он задавил кого-то насмерть массивным куском Трунгова мрамора.

Бойцы отреагировали так, как отреагировал бы любой здравомыслящий человек, застрявший во тьме наедине с гигантским, чудовищным убийцей. Они бросились наутек. От стены отразился панический топот, вскоре прерванный кряхтением, глухим стуком и звуками расправы.

Арун двинулся наперерез врагам – он знал, в какой именно зал они побегут. Низко пригнувшись, он пронесся по комнате и выждал, затем схватил первого попавшегося и потянул его на пол. Меч со звоном упал на плитки, а бывший монах схватил своего противника за оба предплечья и повалил его плашмя. Он дергал и выламывал суставы до тех пор, пока не хрустнула кость, провел ножом по горлу мужчины, а затем удерживал, покуда тот не перестал сопротивляться.

Его обдало волной воздуха, когда что-то громадное промчалось мимо. На мгновение он только подивился, как этот великан мог бегать так быстро без света. Но «как» ничего не меняло; все, что имело значение – это то, что он мог.

Арун встал и последовал за ним к тусклому свету, сулившему безопасность в зале по соседству. Дикарь уже поймал и убил последнего бойца. Одной массивной ручищей он прижимал к стене наследного принца, а в другой держал светильник.

У его ног растекалась лужа крови от обезглавленного трупа, рядом валялся кривой клинок. Лицо великана почти касалось лица его жертвы – его яркие глаза пристально смотрели, пока он сдавливал шею принца. Он шептал слова, которых Арун не мог расслышать и, вне всяких сомнений, все равно не сумел бы понять.

Умирающий наследник таращил глаза, его ноги болтались над каменным полом. Он лупил и молотил по своему убийце, но попытки были тщетными. Его глаза закатились, язык вывалился наружу, а к насыщающим воздух запахам крови и рыбы добавилась вонь его мочи. В зале и коридоре стало тихо.

Опасный варвар больше не смеялся. Его челюсти сжались, глаза изучающе смотрели перед собой, тело застыло в напряжении. Он уронил мертвого принца, как будто забыл, зачем вообще его держал, и его лицо утратило всякое выражение. Затем он поглядел прямо на Аруна – хотя там, где стоял бывший монах, царила почти кромешная тьма – и указал в конец зала, как бы спрашивая: «Вон туда?»

Арун рефлекторно кивнул, и каким-то образом гигант увидел и это.

Возможно, он демон, подумал Арун с содроганием, или злой дух во плоти человека, или бастард иноземного бога. Но это не имело никакой разницы; теперь было уже слишком поздно отступать.

Арун, как и прежде, сопровождал варвара дальше, сперва по коридору, затем в комнату над отвесной высокой стеной. Это была одна из многочисленных ловушек короля – фальшивая спальня, предназначенная для заманивания наемных убийц или размещения гостей, которых он собирался убить втихаря. Но этой ночью снаружи не было охраны – только пятьдесят футов шелковой веревки, привязанной к одному из немногих окон, достаточно больших для человека.

Арун спустился первым. Варвар барахтался и, казалось, не доверял веревке, но овладел своим страхом и как-то диковинно спустил себя вниз, почти не задействуя в процессе свои ноги.

Они пересекли ров на деревянных досках, чтобы не угодить к пираньям; налегая грудью, Арун греб единственным веслом и жестами приказывал дикарю избегать воды. Затем они поднялись по лестнице бастиона к наружной стене, прокравшись мимо пустующего поста еще одного подкупленного стража, и спрыгнули на кучу одежды.

Гужевая кибитка, запряженная двумя мужчинами, ждала, как было велено, и пара беглецов без единого слова забралась внутрь. Арун обеспечил достаточно места для сидения, а также приготовил рис и воду в глиняных чашах и свободные тканевые покрывала, достаточно большие даже для великана.

Мы почти на свободе, мой друг, мысленно сказал он, заметив, что варвар с вожделением взглянул на еду, но не притронулся к ней.

Ты позволишь мне увезти тебя через море, или ты демон, посланный искусить и уничтожить меня? А ежели нет, вознаградит ли богатейший человек в Пью мою авантюру?

Арун понимал, что должен быть в восторге. Пожалуй, он стал первым человеком на островах, освободившим узника из тюрьмы Трунга – первым человеком за тысячу лет, забравшим то, что хотел, из королевского дворца и выжившим.

Какова бы ни была награда, что бы ни случилось дальше, люди сотню лет будут шептаться о ночном воре, который украл великана.

И однако в этот момент своей славы он слышал только смех убийцы; он думал только о том, как ужас гиганта превратился в ликование, словно что-то мгновенно переключилось посреди хаоса и крови. И Арун почувствовал тот же страх и трепет, которые он так хорошо знал, когда ставки были высоки, когда жизнь и смерть казались одним и тем же. Он посмотрел в ночь, на пролетающие мимо здания со спящими в них горожанами и их простыми жизнями, и улыбнулся без сожалений.

После успешного побега Рока с его новоявленным благодетелем отправились на побережье. Букаяг хотел заполучить его голову.

– Давай убьем его и заберем его корабль, – пробормотал он, когда человечек погрузил их на странное, с одним ветрилом, обтекаемое плавсредство из разрозненных частей, как-то скрепленных и связанных вместе.

Рока вздохнул.

И что потом?

– А потом мы свободны. Мы уже бывали вне закона.

Не здесь, возразил Рока. Не в этой местности, где мы ничего не понимаем. Где мы спрячемся? Я не увидел ни лесов, ни гор, ни равнин. Нам надо набраться терпения.

Призрак – вернее, «Орун», как тот себя называл – попробовал говорить с Рокой во время поездки. В этом он оказался сообразительней бывших тюремщиков, показывая руками на себя или на другие вещи и повторяя одно и то же слово, пока Рока не произносил его в ответ. Рока даже сумел назвать ему свое имя.

Эти беседы добавили в коллекцию Роки еще больше новых слов, а нескольким старым придали определенность. Конечно, понимал он больше, чем делал вид, но Букаяг был прав, не слишком-то доверяя. Независимо от того, кто этот человек и каковы его мотивы, он уж точно рискнул своей жизнью не из альтруизма, и он уже наглядно проявил свой талант к убийствам.

Куда ты увозишь меня, Призрак-лис? И стану ли я там снова пленником?

Трудно было вообразить какое-либо место хуже, чем гладиаторские ямы, но в этом странном новом мире жестокости и райской благодати ничто не удивило бы его.

А пока он не мог ничего сделать. Взамен он смаковал воспоминания о дворце, пристально изучал ночное небо, море и ладью под собой. Он рассмотрел, что ее «главный» корпус неглубокий, длинный и тонкий, а с обеих сторон имеются два еще более плоских «малых корпуса». Паруса выглядели совершенно не ограниченными каркасом – абсолютно свободные под ветром, удерживаемые только сложной системой канатов.

А уж скорость!

Оказавшись на открытых волнах, Рока и его новый спутник устремились в полет по воде, идя по морю на сильном ветру быстрее, чем Рока мог себе вообразить. «Малые корпуса» придавали простор и равновесие, имитировавшие волны, однако почти взмывали над водой под напором ветра, так что сопротивление было незначительным.

Видишь, как многому нам предстоит научиться? Рока указал пальцем, чувствуя, что его брат на самом деле не ценит великолепие корабля. Мы не выживем без подобных знаний. Мы должны быть осторожны, пока не освоим эту местность.

Букаяг помалкивал, так что Рока закрыл глаза и привстал, чтобы ощутить прохладу ночного воздуха. Даже после захода солнца в этих широтах было жарко, и вопреки своему давнему стремлению к более теплому миру, чем его родина, он обнаруживал, что ему трудно переносить духоту. Его кожа все время блестела от пота, и каждый вдох давался с трудом, как будто Рока дышал через влажную ткань. Он лишь успокаивал себя, что сейчас лето и жарче всего.

По мере того, как образ суши все больше и больше таял вдали, Рока чувствовал себя неприятно стесненным и беспомощным. Он едва умел плавать, а никаких других лодок здесь не видел. Когда настало утро, земля полностью исчезла. Голубая, спокойная вода простиралась вокруг до самого небосвода, а солнце палило с тихой яростью, которой Рока никогда не знал.

Они с «тенью» поочередно прятались под просмоленным навесом, а их ладья продолжала двигаться с попутным ветром, устойчивым, хотя и слабым. Но когда солнце снова зашло и опять показалась земля, новый друг Роки огляделся по сторонам и потер пальцы, будто взволнованный.

Новое побережье было усеяно множеством других лодок. Длинный, плоский берег и признаки присутствия людей напомнили Роке об Аскоме, но здесь он увидел огромные деревянные здания, рукотворные каменные стены, встроенные в море, и плавучие причалы, которые тянулись на немыслимую длину. Он завернулся в ту странную, тонкую ткань и сгорбился, скрывая свою кожу и габариты, насколько мог.

Они причалили как можно дальше от оживленного порта, но и там поджидали люди. «Орун» отцепил от ладьи одну доску. Из-под нее он вынул коробочку, издающую позвякивание металла, и вытащил несколько круглых кусочков, быть может, серебра, прежде чем спрятать ее под одежду. Он переговорил с мужчинами и, по-видимому, заплатил им, после чего жестом пригласил Року следовать за ним по истертой каменной тропинке, ведущей прочь от побережья.

Влажные, соленые ароматы моря вскоре сменились запахами людского поселения. У Роки заурчало в животе от благоухания готовящегося мяса, и он заметил, как вдалеке поднимается дым. Но ничто не могло подготовить его к увиденному.

Они взобрались на крутой холм, поднимавшийся от берега, и впереди раскинулся город – более обширный, пестрый и красивый, чем всё, что когда-либо видел Рока. Здания простирались в организованном беспорядке до горизонта во всех направлениях, а в их общем сердце расположилась огромная каменная крепость.

По внешнему виду он затруднялся определить, что это за постройки. У некоторых были многоярусные крыши из цветной черепицы, уложенные друг на друга, как если бы лесной полог рос кверху прямыми слоями. Между ними вились улицы из плоского камня, полностью скрывавшего землю. А повсюду вокруг и внутри этих зданий кипела жизнь: маленькие смуглые островитяне входили и выходили, стояли на балконах и высовывались из окон – теснились на каждом кусочке камня и древесины, насколько мог видеть Рока.

Дети, которых он разглядел, были упитанными и здоровыми. Они смеялись и бегали по высокой траве вдоль дорожек, ведущих в город, или под сенью деревьев с грубой корой и ветвями, отяжелевшими от сочных зеленых листьев, похожих на ковши. В своей Роще Рока упал на колени в неприкрытом восторге.

Даже в истинном мире он остановился поглазеть. Мужчины затараторили и замахали ему, чтобы он шел вперед, но Рока их проигнорировал. Он наклонился и зачерпнул рукой мягкую черную почву, зная: в Аскоме за такую землю будут сражаться каждый вождь и каждая матрона, доколе кровь тысячи сынов не окрасит ее в багрянец. Но здесь на это богатство, как видно, в основном не обращали внимания. Его закрывали сорняки и выложенная камнем тропинка.

О, мама, подумал Рока. Вот он, обещанный рай. Это мир за пределами нашей мерзлой пустоши. Это конец бесконечному кошмару. Ты была права. Как и твои предки.

Сдерживая слезы, он размышлял о своей цели – сначала только выжить, и отомстить, и оправдать жертвенность святой женщины, которая отдала собственную жизнь, чтобы спасти своего сына. Всю жизнь он цеплялся за эту мысль с отчаянной потребностью – еле-еле держался за опасный утес, свисая с его края. Но, возможно, больше нет. Возможно, здесь, за бескрайним морем, лежал ответ на разрушенную жизнь.

О Бэйла, прекрасная Бэйла, ты верно поступила, что спасла меня. В том, что я сделал, есть смысл. Рай существует. И твой сын его нашел.

Лишь когда он почувствовал, что способен унять дрожь, Рока встал и снова последовал за мужчинами, прекрасно зная, куда они его отведут.

Они прошли мимо играющих детей, мимо юных женщин, несущих корзины к берегу или реке, протекающей через центр города. Они прошли мимо тысяч людей с окрасом кожи от светло-коричневой до глубокой черной, и Рока сутулился, насколько мог, и старался прятаться, но все равно привлекал взгляды на каждой улице.

Казалось, толпы людей сдавливали его тело, как чересчур тесный спальный мешок. Чтобы отвлечься, он прилежно старался подмечать всё подряд: откровенную, яркую одежду; странные формы зданий; растения, развешанные в качестве украшений. Он подметил, что никто из этих людей не носил оружия, даже мужчины. Он подметил, что никто не выглядел испуганным несмотря на то, что вокруг незнакомцы, и задался вопросом: неужели у них нет бандитов и преступников, а мужчины даже не дерутся в поединках?

К тому времени, когда они пересекли часть города на своем пути, Рока считал себя готовым войти в очередной военный форт и смело встретить то, что воспоследует. Но когда впереди нависли огромные серые стены, его шаги замедлились, а его брат зашипел.

За этими стенами будет еще один каменный воинский домина, еще один король и еще одна арена, со всеми теми же капканами, цепями и застенками. Букаяг размял кисти рук.

– Меня не запрут больше, братец. Не пока я еще могу дышать.

Рока чувствовал примерно то же самое, но какой у них был выбор?

Теперь и «Орун» замедлил шаг. Он проследил за взглядом Роки и, казалось, понял. Он вытащил из-за пояса маленький меч и, как тогда в яме, наклонился, держа клинок так же, как сам Рока, когда преподносил вождю аскоми рунный меч.

Букаяг вздохнул и стиснул их общие челюсти. Но после долгого, напряженного ожидания взял клинок и больше не беспокоил Року.

В этом месте может быть иначе, успокоил Рока. Мы не будем есть или пить, пока не удостоверимся – а если придется, мы будем драться, чтобы спастись, или умрем. Это я тебе обещаю.

Вопреки своим словам он обнаружил, что потеет, и не только от жары. Умирать он не хотел – не сейчас, больше нет. Он хотел узнать любую истину, которую могла предложить эта новая страна, исследовать эти чуждые умы в поисках любой крупицы знаний и решить, стоит ли все-таки мир того, чтобы его спасать.

Он не сможет сделать это, убивая рабов на потеху толпе или позволив какому-нибудь новому королю ободрать его плоть в камере пыток. И все больше и больше он убеждался, что не сможет добиться успеха без Букаяга.

Арун все никак не мог унять дрожь в руках. Все дело было в ожидании, в неопределенности. Он загодя отправил сообщение своему покупателю перед тем, как покинуть город Трунга, но от аристократии не следует ждать никаких гарантий.

Люди, встретившие на причале, по крайней мере подтвердили интерес к товару. А теперь Арун был во власти города, и его добычу могли взять за бесценок, а то и вовсе даром. И все же он осмелился надеяться. Молодой король слыл рассудительным и честным, а значит, он – наилучший выбор.

Но в то время, как «Рока» ждал у входа в замок, Арун обругал себя за тупизну. Ну еще бы – эта крепость пугает его, понял он. В одной такой он только что подвергся пыткам и дрался словно пес!

И все же им придется войти внутрь. Всю дорогу от порта за ними следили, и не было никаких сомнений в том, что случится, стоит им бежать. Арун подумал, что сам он, возможно, сумел бы удрать, затерявшись в толчее и переодевшись, или срезав путь через дома и проулки. Но не великан. Нет, этот огромный, странный парень целиком и полностью загнан. Поэтому Арун и вручил ему свой меч, и это, по крайней мере, заставило дикаря пошевелиться.

Они вошли во внешнюю крепость, где у каждых ворот каждого участка стены стояли будки пропуска. Часовые таращились, но пропустили гостей к неформальному рынку внутри. Арун вскоре увидел, как «простые» люди прячут мечи, а остроглазые «торговцы» сбывают скудный товар по завышенным ценам. Под ногами путались мальчишки-попрошайки, шаря повсюду руками, словно ища упавшие монеты с побрякушками, но в реальности явно чтобы украсть клинок-другой.

Арун отдавал себе отчет: каждый шаг вел его все дальше в искусно сработанный капкан – лабиринт смерти, сконструированный острым умом параноика.

Минуя внутреннюю крепость, визитеры прошли через боковой вход во дворец. Там оказалось больше стражников, но никто не задавал вопросов, и Арун с Рокой шагнули во внутренний двор, превращенный в сад. Здешние слуги подстригали и без того идеальные кусты или подметали веерными метлами дорожки, лишенные пыли. Никто не смотрел на двух гостей и не заговаривал с ними – только пожилой мужчина с прилизанными маслом волосами и подстриженной козлиной бородкой:

– Пожалуйста, пройдите сюда.

Арун уловил напряженные, грозные движения своего спутника и задумался, не почуял ли опасность и великан, способный в любой миг запаниковать, выхватить свой новый меч и прорубить кровавую тропу обратно к морю. Но Арун скрыл свои опасения. Он улыбнулся и указал рукой вперед, используя всю свою волю и навыки, чтобы быть спокойным, как стоячая вода. Гигант кивнул.

Они проследовали за стариком-дворецким в мраморный зал, а оттуда к двери со створками из мангового дерева и в комнату за ней.

А там восседала на троне женщина, красивее которой Арун не встречал.

– Благодарю, Хина, ты можешь идти, – молвила она мягким, но уверенным голосом.

Арун почувствовал сомнение старика и не винил его. Кем бы ни были эти двое мужчин, заявившиеся к его хозяйке, они безусловно представляли опасность. И все же дворецкий молча ушел, и они остались, похоже, втроем. Арун полюбопытствовал, не прячется ли за шторами или фальшивыми стенами охрана, и не в шаге ли он от смерти.

– Тебе повезло с выбором времени, Удавка, – молвила знатная дама. – Король только что поприветствовал еще одного законного сына. Он в великодушном настроении.

Арун низко поклонился, сверкнув своей самой очаровательной улыбкой.

– В таком случае я доволен, сударыня.

Она склонила голову набок, обнажив стройную бледную шею.

– Не стоит. Именно поэтому вместо него здесь я, а мне великодушие чуждо.

– Если все, что я получу, – дар вашей красоты, сударыня, это станет мне более чем достойной наградой.

Женщина засмеялась, хотя веселье не коснулось ее глаз.

– Забей на мою красоту, пират. Покажи мне твое чудовище.

Арун поклонился и жестом велел Роке снять капюшон. Выражение золотистых глаз парня было нечитаемым, но он подчинился.

К чести женщины, она не утратила самообладание, рассматривая Року.

– Он не совсем альбинос, так ведь? Мы можем с ним поговорить?

– Нет, сударыня. Думаю, что нет. Я перепробовал несколько диалектов Пью и пару-тройку материковых языков.

Она нахмурилась.

– Тогда какой от него прок?

– Он очень умен, сударыня. Вероятно, есть лингвисты, которые смогут помочь.

– Лингвисты стоят денег. Ты принес мне бесполезные расходы. – Ее взгляд скользил вверх и вниз по высоченной, широкой фигуре дикаря. – Он, верно, ест как бык.

– Полагаю, что так, сударыня. Но у этого быка есть рога. Я видел, как он убил пятерых ветеранов Халинской ямы в одиночку, используя лишь тупой нож и свои руки.

Дама пожала идеальными обнаженными плечами и скрестила длинные, гладкие ноги.

– Значит, он опасен и неуправляем. Больше расходов. Я не думаю, что он мне нужен.

Арун поклонился, счастливый сыграть в обряд торга.

– Я понимаю. Прошу меня простить за то, что отнял ваше время. Мы повидаемся с другой семьей.

Темно-карие, почти черные глаза женщины сверкнули, затем она рассмеялась. Звук был резким и высокомерным.

– О, я оставлю его себе, пират. Я просто не уверена, что он мне нужен или что я заплачу за него. Быть может, я вскрою его уродскую башку и успокоюсь.

Челюсть Аруна сжалась, и он сделал некоторое усилие, чтобы расслабиться. Очевидно, это была игра другого рода. Но пираты играли в такие игры, и к этому он тоже привык. Он шагнул вперед, но все так же улыбался, выжидая, пока она не встретилась с ним взглядом.

– Я с радостью убью тебя сейчас же и умру, прежде чем позволю меня ограбить.

Ее слова повисли в воздухе, и Арун приготовился услышать свист первой стрелы, готовый прыгнуть и сделать в точности то, что обещал. Дама перевела взор с одного его глаза на другой и улыбнулась.

– Мне нравится твоя храбрость, пират. Ты и твое чудовище можете остаться на ночь здесь, во дворце. Я обговорю твою оплату с королем. Это приемлемо?

Арун отступил назад и поклонился, зная, что это будет самая опасная ночь в его жизни.

– Более чем. Вызвать улыбку на устах, подобных вашим, – достаточная награда, сударыня.

Удовольствие отразилось на ее лице, и она откинулась на спинку своего трона, гибкая, как охотничья кошка, однако ничего не сказала.

– Не откажете ли мне в удовольствии узнать ваше имя, сударыня? И я хотел бы лично поздравить короля с рождением сына, если позволите.

При этих словах радость аристократки, похоже, исчезла, и Арун испугался, что сплоховал.

– Какой ты учтивый для пирата, – молвила она, вставая, чтобы пересечь комнату. – Но мне надоел этот фарс, бывший брат чинга. О да, я прекрасно знаю, кто ты. Уразумей же вот что: я – принцесса Кикай, сестра короля, и отныне я твой повелитель. Я – всё, что стоит между тобой и смертью. Скоро ты познакомишься с моим братом, и возможно, твоя любезность спасет тебя. Когда будешь восхвалять имя новорожденного принца, можешь называть его Ратама Кейл Алаку.

МЕЗАНСКИЕ ХОЛМЫ. МАЛВЕЙ – ГОЛУБОЙ ГОРОД.

1580 ГОД П. П. НАСТОЯЩЕЕ

Оско, третий сын Харкаса и Посвященный воин Мезанских холмов, придерживался «техники десяти тычков». Исполнять супружеский долг, конечно, было важно, но хотя секс требовался для здоровья и рождения детей, Оско старался не слишком-то им наслаждаться.

И все-таки… он не мог удержаться от того, чтобы не смотреть на сильные, рельефные черты лица и плеч своей жены или ощущать ее гибкое тело под своим. Он отсутствовал так долго, что знал: если посмотрит в ее темные глаза или поцелует ее, то пропадет.

Лига исправно стонала. Она выполняла свой долг, чтобы оберегать честь мужа, как делал и он сам. Это она предложила им быстренько спариться, потому что за Оско должен был вскоре прислать его отец, и он мог умереть, прежде чем они встретятся снова. Она всегда была мудрой и практичной. Идеальная жена, не считая ее красоты.

– Ты в порядке?

Оско вздрогнул от ее вопроса, но тут заметил, что у него идет кровь из небольшой раны на ноге и пачкает простыни.

– Ерунда.

Он снова посмотрел на стену. По правде говоря, он был изнурен и изранен после многодневного трудного марша, и Лига прилагала незаметные старания, чтобы подмахивать и помогать с «тычками». Она всегда точно знала, что нужно.

Большинство знатных девушек Мезана выходили замуж в четырнадцать, но Лига была восемнадцатилетней и почти жрицей, когда к ней посватался Оско. Ее семейство – Хиртри – пришло в восторг, не ожидая, что кому-либо хватит смелости или, возможно, дерзости взять ее в жены. И это правда, что ее красота вызывала у Оско похоть – по крайней мере за то короткое время, что он провел с ней в Малвее. Но в действительности его по-настоящему возбуждали ее дисциплина и преданность. Чем меньше она пыталась его соблазнить, тем больше он ее уважал; а чем больше он уважал ее, тем труднее было ее покидать.

Но для Оско из Магды, сына Харкаса, трудностей не существовало. Он молча закончил, встал с их маленькой жесткой кровати, которую так редко делил, и оделся в штатское.

– Принеси жертву этим вечером и помолись о рождении дочери. Нашему народу понадобится больше детей.

– Да, супруг. Все подготовлено.

Он остановился и обернулся к ней, думая: Ну еще бы.

Дом также был безупречен – слуги ожидали, чтобы приветствовать Кейла и отца Оско; на кухне все было готово к застолью; у Лиги имелись резервные планы на случай, если встреча состоится в другом флигеле, а также воины, готовые убить гостей Оско, если потребуется, и средства для десятка других вариантов.

– Ты умница, жена, как и всегда.

– Я исполняю мой долг, супруг.

Она произнесла это без спеси, без фальшивой скромности. Оско позволил себе улыбнуться. Он подавил соблазн протянуть руку и прикоснуться к ее прекрасному лицу или коротким черным волосам, и видел то же вожделение в ее глазах. Но она не потянулась к нему.

Идеальная жена.

– Если я умру, – сказал он, надеясь, что его слова передают глубину его уважения, – моя семья найдет тебе нового мужа и ты получишь из моего имущества столько, сколько я смогу тебе дать.

Она поклонилась в точности как подобает, с естественной стыдливостью прикрыв рукой грудь. Больше слов не требовалось.

– Добро пожаловать, принц Ратама.

Кейл улыбнулся и поклонился отцу своего друга в манере Пью. Асна изобразил свой нелепый реверанс.

Как только их поприветствовал господин Харкас Магда – Градоначальник в этом году, – Оско отправился «навестить свою жену».

Кейла не удивило, что его друг не упоминал о ней во время их пребывания в Нандзу, Имперской Академии Нарана, и все-таки он питал недоверие к своему зачастую двуличному соратнику, поэтому отправил собственный дух вслед за сыном, пока его тело улыбалось отцу.

Асна меж тем изогнулся в нелепом поклоне; его рука вскинулась вверх, затем снова легла на бедро. Брови генерала приподнялись.

– Мы нечасто видим кондотийцев тут, в холмах. По крайней мере, со времен войны.

Под этим господин Харкас подразумевал войну с Наранской империей – войну, в которой наемники вроде соплеменников Асны помогали разорять посевы Мезана и грабить мезанских торговцев, пока весь народ едва не умер с голоду и в конце концов не сдался.

– Если как говорил мой дедуля, о сильный лорд, их часто не видно во время войны. Это была проблема, да?

Кейл затаил дыхание, а Харкас пялился в упор. Он оказался точной копией Оско, и мимикой обладал почти столь же скупой.

– Мы приготовили угощение, принц Ратама. Прошу. – Он простер длань в сторону невзрачного каменного зала позади.

Кейл с гораздо большей охотой развернулся бы и немедленно ушел. Его народу и семье нельзя было терять времени, но он знал: такая грубость нанесет оскорбление, а он нуждался в этом человеке и его солдатах.

– Благодарю вас, господин, – поклонился он снова, – конечно, я останусь.

Кейл был весьма рад кланяться, ибо это позволило ему скрыть свое удивление. Дух его проследовал за Оско вверх по лестнице в спальню, и обменявшись примерно пятью вежливыми словами, Оско и его жена – очевидно, и впрямь настоящая – разделись и залезли на кровать.

Когда начались прикосновения, дух Кейла убежал оттуда, но принц почувствовал румянец на щеках и поборол ухмылку. Никак скучал по ней, друг, вон как тебе невтерпеж – не такой уж ты и сдержанный, как думаешь.

Харкас и его свита из молчаливых гвардейцев, стуча тяжелыми ботинками по серым коридорам, привели Кейла и Асну в большую квадратную комнату, заставленную простыми деревянными столами и скамьями. Около пятидесяти мужчин и мальчиков нескольких поколений заполняли сиденья, держа спины прямыми, как замковые стены, и тихо разговаривая. Они мгновенно умолкли и встали, вытянув руки по швам, устремив глаза на голый камень стен.

– Садитесь.

Харкас первым подчинился собственной команде, заняв свободное место на скамье без спинки за столом, ничем не отличавшимся от остальных, и жестом велел Кейлу сделать то же самое.

– Мы здесь все равны, – объяснил он, – но я первый среди равных.

К «более равным» Кейл уже вполне привык с тех пор, как попал на континент. Ему была неприятна подобная фальшь, ведь каждый присутствующий и так сознавал иерархию. На островах люди были гораздо прямолинейными со своей «табелью о рангах».

За столом завязалась учтивая беседа, и дух Кейла прислушивался. На своем родном языке мужчины обсуждали свои дома, детей и боевую подготовку; никто не обмолвился об их гостях или о «чуде», которое Кейл сотворил снаружи.

– Козлятину любишь?

Кейл моргнул и вежливо улыбнулся хозяину дома. Слуги принесли круглые металлические подносы с простым коричневым рисом, чечевичным супом и мясом без подливы.

– Никогда ее не пробовал, генерал – уверен, мне понравится.

Мужчины сами клали еду на тарелки, и Кейл поступил так же. Он съел пару кусочков под пристальным взглядом хозяина. Мясо было сухим, как песок, и по вкусу напоминало древесный уголь.

– Очень вкусно, спасибо.

Мужчина небрежно улыбнулся.

– Наши повара избегают избытка приправ – тем самым чувствуешь вкусовые качества мяса и процесс готовки.

– Мм, да. – Кейл добавил немного воды в свой пересохший рот.

– Итак, скажи мне, – заерзал Харкас, до сих пор не притронувшийся к еде. – Смогут мои люди сокрушить Наран твоими чудесами, принц Ратама?

Кейл проглотил очередной кусок, умудрившись не поперхнуться. После стольких месяцев наранского занудства и нескончаемого пустозвонства он был не готов к такой прямоте. Но она была, можно сказать, глотком свежего воздуха.

– Возможно.

Король, или генерал, или «Градоначальник» даже бровью не повел.

– И ты можешь нас научить? Сколько потребуется времени?

Кейл снова сглотнул и ощутил неподобающий позыв ко рвоте.

– Да, могу. Но сколько времени это займет, я не знаю.

– Тогда просто навскидку, пожалуйста. Несколько месяцев? Год?

Продолжая жевать, Кейл осознал, насколько он голоден. Он нашел применение флотским привычкам – набивал рот едой и разжевывал, не замечая вкуса. К тому времени, когда принц готов был как следует поговорить, вошел Оско и занял пустое место, с другой стороны от него.

– Каждая стезя индивидуальна, господин, – объяснил наконец Кейл. – Не могу точно сказать, но успех должен проявиться через месяцы, не годы.

Харкас кивнул, хотя и остался непроницаем. Видимо, он нашел такой срок удовлетворительным, подумал Кейл, но кто их разберет, этих людей из камня.

– Как ты быстро, – прошептал Кейл и приветствовал друга улыбкой. Трудно было сказать наверняка, но генеральский сын казался весьма собой довольным. – Это был не комплимент.

Кейл ухмыльнулся, увидев, как дернулась бровь его друга, но его самодовольство вскоре улетучилось, когда он почувствовал, что его тело потеет в районе желудка. Он мужественно не спасовал, игнорируя жар на лбу, и съел еще несколько кусочков. Он попробовал суп, но почувствовал только соль, а вдобавок тот оказался столь густым, что нисколечко не прогнал сухость во рту.

– Мне кажется, меня сейчас стошнит, – сказал он тихо.

Брови Оско в тревоге приподнялись.

– Неблагоразумно и чрезвычайно постыдно. Пересиль.

Кейл вздохнул, постаравшись не закатить глаза и не выругаться. Он поглядел на Асну, который смотрел на собственную еду с нескрываемым презрением и до сих пор не притронулся к ней. Он покачал головой, когда заметил свирепый взгляд Кейла.

Гребаный народ холмов, подумал он, и гребаные кондотийцы. И гребаные козы. Это ужасно.

Он сразу же раскаялся, что подумал о козах. Проведя ладонью по лицу, он обнаружил, что вспотел больше, чем предполагал. Он потряс головой и заметил, что перед глазами повело, а затем начало расплываться, пока ему не стало трудно сидеть выпрямившись.

– Ты в порядке?

Голос Харкаса. Теперь в нем что-то слышалось, какое-то притворство. Или это был страх?

– Воды. Еще воды.

Кейл почти не ощущал свой рот, словно тот онемел. Моргая затуманенными глазами, он взглянул на хозяина дома, и его нутро похолодело. На ум пришли слова отца.

«Королевские особы никогда не должны доверять слишком поспешно, – сотню раз говорил тот своим сыновьям. – А если возможно, не доверять совсем. Особенно друзьям и союзникам, особенно когда те кажутся безвредными».

Кейл рассмеялся бы, кабы его не тошнило. Это отрава! Его пытаются убить. Такая мысль даже не пришла ему в голову.

Он полюбопытствовал, что сказал бы Фарахи, если бы узрел его сейчас. Он вообразил себе квадратное суровое лицо, поджатые в презрении губы. «Ты считал меня жестоким параноиком, а теперь посмотри на себя. Доверчивый дурак. Ходячий труп».

Кейл вскочил на ноги, раскидывая еду и тарелки; глиняная миска супа вдребезги разбилась об пол. Его конечности ослабли, дыхание стало затрудненным. Другие мужчины кричали, но эти звуки внезапно почудились далекими и слитыми воедино. Они не имели значения. Значение имела лишь отрава.

Как она убивает? Да ты же слышал столько раз! Треклятые скучные гувернеры, глупая растраченная юность!

По-видимому, он проглотил этот неведомый яд, и его язык онемел, но не распух; горло не горело, хотя и оно тоже казалось онемевшим. Кейл знал, что иногда можно ослабить воздействие яда и выжить; можно извлечь его из раны; можно пустить кровь или принять противоядие.

Он сжег свои мысли и наблюдал за собой глазами своего духа, задыхаясь и покачиваясь на ногах. Он понял: что бы это ни было, оно действует слишком быстро. Оно уже убивало его. Он ожидал, что вскоре яд парализует ему сердце и легкие, как уже произошло с его ртом, и его дыхание остановится, кровь застынет и свернется, как жижа в канаве. И тогда он умрет.

Только вот умереть он не мог. Не сейчас. В нем нуждались люди. Нуждалась Лани.

Он распахнул окна в своем «доме духа» – воображаемом месте, которое олицетворяло контроль Кейла над собственным разумом. Он создавал чистый холст ночи на тихом белом пляже, пока весь мир не превратился лишь в текущее мгновение, и неподвижный воздух вокруг Кейла, и ощущение его ступней на камне.

Важно, почему я это делаю.

Этот урок хорошо преподал ему в одном Батонском монастыре один гнусный старый монах. Кейл закрыл глаза, зная, что кроме него самого никто не спасет Пью. Кроме него самого никто не станет использовать Божьи чудеса, чтобы сделать мир лучше.

И да: он может и опоздать; может и потерпеть неудачу. Но не сегодня. Не раньше, чем он сделает хоть что-то и поможет хоть кому-то.

Он потянулся со всех сторон к нитям энергии, из которых состоял мир. Одни мерцали в воздухе, другие вращались вокруг мужчин за столом, еще больше их скапливалось под землей или высоко над нею – более труднодоступные, но почти безграничные по силе. У Кейла не было времени, он должен был поторопиться.

Он ухватился за воздушные нити и потянул за каждую чашку, за каждую миску, за каждый стакан, высасывая жидкость в воздух и притягивая ее к своему телу. Вода парила и текла, подобно речушкам, которые, достигнув Кейла, вливались ему в рот, глаза и нос, чтоб затопить распространявшуюся порчу.

Тарелки и мужчины разлетелись в стороны, когда воздух замерцал от потоков жара, а вскоре Кейл увидел, как дыхание людей туманится в холодном воздухе.

Он смотрел, как его глаза и уши начали кровоточить, и кровь текла наружу одновременно с тем, как вода вливалась внутрь. Его тело, корчась в агонии, содрогалось, раз за разом пытаясь исторгнуть скверну. Люди вокруг него попятились – все, кроме Асны, который подошел ближе и обнажил свой меч.

Кейл не знал, намерен ли тот защитить или убить, но ничего не мог поделать.

Онемение, что овладевало его телом, начало слабеть, сменяясь огнем. Когда это ему надоело, Кейл высвободил жидкость, и его тело принялось блевать, извергая воду вперемешку с козлятиной, чечевицей и кровью.

Он подался вперед, водрузив руки на стол и опершись лбом на ладони, делая глубокие вдохи, готовый хоть сейчас разорвать своим духом на части всех и всё, что посмеет приблизиться. Наконец, он поднял голову и посмотрел собственными глазами.

Мужчины прислонились спинами к стенам, некоторые разинули от ужаса рты. Асна застыл в боевой стойке, готовый убивать, но его глаза и меч были обращены к людям холмов.

Кейл резко опустился на свое сиденье. Он посмотрел на собственную кровь, стекающую на пол, и ощутил, что она размазалась по его лицу. Он сглотнул боль, пронзавшую его нутро и саднящее горло.

– Позвольте сказать откровенно. – Его голос звучал слабо и хрипло, поэтому Кейл усилил его и донес до слуха каждого мужчины, как это было во дворе Нандзу, возможно, сделав его немного более угрожающим, чем намеревался. – Эта ваша козлятина – такая гадость.

Происшествие было странным – возможно, гротескным, – но ярость Оско взяла верх.

– О чем ты думал, отец?

Разум затопили воспоминания о том, как его отчитывали в детстве – когда Оско сидел в кресле, уставившись себе под ноги, а отец мерил шагами пол.

Теперь они были одни в боковой комнате рядом с залом, в которой обычно ели слуги и ждали, пока отобедает семья. Харкас выглядел как-то уж слишком беззаботно с учетом случившегося, и отсутствие у него страха или хотя бы растерянности взбесило Оско еще сильнее.

– Я думал о том, что не хочу, чтобы мой народ был уничтожен. Я думал о том, что не доверяю твоему «чудотворцу». А если б даже и доверял – он может умереть прежде, чем станет полезен. Или, возможно, не способен обучить нас так, как утверждает.

– Так почему бы просто не прогнать его? Зачем пытаться его убить?

Харкас не выказал ни малейших признаков стыда или сожаления.

– Император разослал птиц в каждый город на сто миль вокруг – за этого юнца, живьем или за его труп, назначена огромная награда. Я планировал первое, во всяком случае, до его небольшого представления. И я решил, что такого парня схватить невозможно.

Как можно спокойнее Оско указал пальцем в сторону зала, где вместе с их семьей ждал Кейл.

– Схватить его? Убить его? Тебе повезло, что он просто не укокошил нас всех до единого. Он все еще может. На его месте я бы именно это и сделал.

Лицо его отца, по крайней мере, подтвердило эти слова. Но тот пожал плечами.

– Откуда мне было знать, что он устойчив к яду? Я использовал «росу десяти вдохов», и притом в большом количестве. Это должно было убить вола.

– Проклятие, да ведь он чудотворец! Тебе не следовало так рисковать. – Оско чувствовал тошноту, отвращение. Он хотел сказать: «А уж если ты решил это сделать, как ты мог облажаться?» Но предыдущие слова отца затмили все остальное, и Оско сжал челюсти, прежде чем заговорить.

– Ну а теперь скажи мне: с каких пор мы зовем этого тирана «императором», отец?

Мужчина закатил глаза, как будто это не имело значения. Оско словно ударили в сердце кинжалом.

– Да какая разница. Скажи своему «другу», чтобы он сделал то, что намерен сделать, и ушел. Ему здесь не рады. Я по-прежнему твой отец и господин этого дома.

Оско всматривался и пытался найти хоть какой-нибудь след человека, которого когда-то знал. Неужели он правда отсутствовал дома так долго? Неужели мир совершил оборот вокруг него и переменился, а сам он пребывал в неведении?

Его отец выглядел нынче поседевшим и потучневшим, но в остальном почти таким же. Могло ли все, что Оско знал, на что надеялся и о чем мечтал, быть уничтожено всего за пару недолгих лет? Могла ли чья-то вера быть сломлена так быстро, так незаметно?

Ранее в то утро он бы сказал «нет». Но правда есть правда, и вот он здесь.

– Нет, это не так. Больше нет.

Старик, что когда-то был отцом Оско, презрительно фыркнул.

– Ты не мой наследник. И даже будь это так, ты не можешь просто отнять у меня власть.

Оско глумливо усмехнулся. Он заговорил безо всякой тени уважения, ибо оного больше не осталось.

– Я могу делать все, что позволено властью, как меня учили. Я пойду и скажу моему владеющему чудесами союзнику, что ты и все мои братья по-прежнему собираетесь причинить ему вред. Он разорвет вас на куски, а я стану господином.

Теперь старший мужчина пристально смотрел на него, неподвижный и спокойный.

– Блеф.

Оско моргнул. Он в толк взять не мог: как воспитавший его человек вообще верит этим словам?

– Ты передашь все семейные полномочия мне. А сам удалишься в провинцию и никогда не вернешься в Малвей. Сделай это, или умрешь.

Он изгнал образ и воспоминание об отце в своем сознании и вышел из комнаты, а затем велел своему дяде отыскать надлежащие документы.

Мужчина заколебался.

Оско швырнул через весь зал миску, разбив тишину сотней осколков летящей глины. Он шагнул вперед и вынул из чехла нож.

– Я вижу, наранское золото размягчило всем вам хребты. Но изволь мне поверить: оно не размягчило мой. А теперь ступай, дядя, или увидишь, как умрут твои сыны и братья.

Старый, возможно, даже мудрый и добрый писака поспешил удалиться, а остальные не шелохнулись.

Кейл все еще выглядел ужасно. С бледным лицом и кровопотеками он смахивал на ходячий труп. Его глаза налились кровью, но когда они посмотрели на Оско, в них не было злости. Он заговорил тем же мягким, вежливым голосом, приятным даже с хрипотой:

– Я бы хотел уйти прямо сейчас. Я пойму, если твои солдаты не могут пойти со мной.

Казалось, Оско не мог сообразить, что ему думать об этом странном островном принце. Он уважал его могущество, иногда его мудрость, и все же тому недоставало беспощадности, необходимой, чтобы играть в политические игры и, возможно, выживать в них.

– Они обязались. Присягой Магды, присягой Посвященного. – Он сказал это ради блага своей семьи. – Они пойдут с тобой.

Кейл молча кивнул. Все вместе они прождали, как им казалось, несколько часов – люди, которые научили Оско быть мужчиной, застыли в стыде или гневе. Его дядя вернулся с фамильной печатью, документами, передающими полномочия Магды новому наследнику, и стеклянным рожком красных чернил. Харкас последний раз посмотрел в глаза Оско и на спокойное лицо Кейла. Он поставил свою подпись.

– Я отбываю с принцем Ратамой, как было задумано, – объяснил Оско. – Моя жена выберет регента, который будет исполнять обязанности главы семьи до моего возвращения. – Он старался, чтобы голос звучал как ни в чем не бывало, но в действительности его разум кружился от страха.

Он попросил Асну отвести Кейла обратно из крепости вниз, к солдатам – которые уже согласились воевать в Пью, ничего не зная об измене – а после вернулся к своей жене, надеясь, что она еще не ушла в храм.

– Я отнял власть у моего отца, – сообщил он ей без предисловий. – Теперь я глава клана Магда. Ты будешь управлять всеми семейными делами от моего имени, пока я не вернусь, и после «размышлений» выберешь моего кузена Дуви регентом.

На лице Лиги отразилось удивление, но в остальном оно осталось прилежно-безучастным.

– Как скажешь, супруг. Но ведь ему всего шесть лет.

– Фактически ты будешь править вместо меня. – Тут он помолчал, не уверенный, как высказать все, что должно быть сказано – как должным образом предостеречь ее насчет предательства, насилия и смерти и объяснить, как далеко ей, возможно, придется зайти. – Моя семья… они этого не примут. Они могут попытаться убить тебя, или уничтожить документы, или что угодно еще. Я даю тебе полную власть делать то, что необходимо для сохранения контроля. Поговори со своей семьей, сообщи им, что они скоро добьются превосходства и что клан Магда пал. Используй все богатства нашего дома, убей любого, кого должна. Это будет нелегко.

Он знал, что произнес нечто безумное, ошеломляющее, невозможное. Лига встала из-за стола, отвлекшись от документов, которые строчила.

– Я понимаю, супруг. Я поговорю с моим отцом и братьями. Мы защитим Мезан. Изволишь ли что-то еще?

Оско моргнул. «Изволишь ли что-то еще»!

– Нет… нет. Ничего. Да хранят тебя боги.

– И тебя, супруг.

Он обнаружил, что лишился дара речи. Оско был неподготовлен к тому, чтобы воздать честь такой женщине. Он шагнул вперед и обнял ее, что казалось приемлемым, учитывая обстоятельства. Он собрал всю свою волю в кулак, чтобы сдержать слезы гордости.

– Нет лучшей жены во всем Мезане, – прошептал он. – Ты стыдишь меня. Стыдишь мою семью.

Ее руки обхватили его как полагается, удерживая, но не цепляясь и не дрожа.

– Твою семью – возможно, супруг, но не тебя. Никогда.

Он разрешил ей эту похвалу, не упрекнув, но только сегодня. А затем прогнал все эгоистичные соображения и отступил на длину вытянутой руки.

– Мы освободим наш город, Лига, во что бы то ни стало.

Она улыбнулась, на ее лице и в глазах были написаны поддержка и утешение. Оско провел большим пальцем по ее гладкой, сухой щеке.

Идеальная жена.

Оско вышел из ее покоев – как он ожидал, в последний раз. Он обратил свои мысли к иностранному принцу, долгой и трудной дороге через вражескую империю, чужому морю и чужой стране. Он сильно сомневался, что снова увидит Лигу, по крайней мере, не в этой жизни. Но втайне – и да, не без эгоизма – питал надежду, что это все-таки случится.

– Я не смог бы их убить, – признался Кейл, когда друзья чуть ли не на руках вынесли его за городские ворота.

– Не смог бы или не стал бы?

Кейл взглянул на своего «друга» и ощутил неуверенность.

– Допустим, и так, и этак.

Он кашлянул, затем обдумал тот факт, что люди, которых они обсуждают на предмет смерти посредством чуда, были семьей Оско в полном составе.

– А ты бы попросил меня об этом?

Он думал, что знает ответ, но все равно хотел его услышать. Брови Оско нахмурились, и тот отвел взгляд.

Кейл знал, что это означает «да», но не понимал, что делать с этим знанием, и ощущал себя слишком паршиво, чтобы об этом раздумывать.

По сути дела, он в жизни не чувствовал себя настолько слабым. Внутри себя он мог удерживать лишь воду, а от ее питья у него кружилась голова – в такт волнам озноба и желудочных болей. Он подозревал, что отрава ушла из тела не полностью, и ему придется помучиться с ее остатками.

Он сразу простил Харкаса Магду за покушение на свою жизнь. Это была ошибка – заявиться сюда и позволить другим взять на себя такой риск. Кейлу даже в голову не пришло, что император может покарать, а то и уничтожить мезанитов лишь за то, что они помогли ему. Из-за этого он чувствовал себя дураком. Он знал, что воины тоже испытывают страх, а особенно старые воины с беспощадным умом – ведь они знают, как поступили бы сами.

Он огляделся и увидел сотни вышколенных убийц вокруг себя. Он увидел наемника, который умерщвлял ради забавы и наживы и который ранее в тот же день вполне мог предать его, и это не стало бы сюрпризом. А еще он увидел молодого мужчину, готового истребить всю свою семью ради идеи.

Все его друзья были солдатами либо союзниками солдат. И все же как мог он победить жестокость, не применяя жестокость? Он не имел, да и не ожидал ответа. Он будет убивать, чтобы установить мир, и надеяться, что его довод важен.

Но разве не ту же самую логику использовал Наран, чтобы подчинить себе народ Оско? Действительно ли существует разница? И каковы пределы для такого идеала?

Кейл вздохнул. Он этого не знал.

Прежде чем они покинули Малвей, он снова отправил свой дух вслед за Оско, навестившим жену, и услышал их слова непреклонной приверженности, а после наблюдал, как она прячет официальные свидетельства измены. Он даже задержался и понаблюдал, как она в уединении плачет, обхватив руками грудь, а затем облекает свои эмоции в мезанский камень, прежде чем вызвать стражу и слуг.

Он также понаблюдал за реакцией родичей Оско, предоставленных самим себе. Они не желали Кейлу смерти. Но они верили, что император убьет их всех – что он убьет их жен, детей и соседей, а их город сравняет с землей.

Вероятно, император Нарана – самодур. Он, скорее всего, убил собственного дядюшку – друга Кейла – который был ему помехой, а его народ расширял свою власть над соседями и союзниками с тех пор, как люди вели записи о подобных вещах.

Однако сам Наран весьма впечатлял. Наранский народ получал наилучшее образование в мире; наранские женщины могли занимать видное положение в правительстве; наранский чиновник мог родиться крестьянином, а умереть аристократом, возвысившись одними лишь заслугами. Сам император мог быть смещен «законной революцией», что означало просто «успешную революцию», и таковая случилась два поколения тому назад, хотя, несомненно, унесла тысячи жизней.

Соплеменники Оско, напротив, делились на касты. Мезанит, родившийся простолюдином, таковым и умирал. И не важно, фермеры или торговцы, ремесленники или слуги – они были ничтожествами в глазах воинов и всех власть имущих. Голубым Городом безраздельно управляли пять семейств, и всякий, поднявший против них копье, лишался головы. Мезанские женщины были женами и матерями; они служили мужниным домам или вступали в храм, чтобы служить богу. Вот и весь выбор, что у них был.

Покидая город, Кейл телом и духом шагал среди них. Он видел неграмотных крестьян в окружении гор, пустынь и суровых законов. Он видел рабов, он видел нищету – он видел людей, которые страдали от голода во время засухи, которые терпели убытки, когда шли дожди, и лишались рук или жизней, если крали что-то, принадлежащее верхушке общества.

Это было не то место, где он хотел бы жить или которое выбрал бы своим детям. Что бы ни делало парня вроде Оско готовым убивать или умереть за свой народ и город, это не было их величие или справедливость – ибо у них, похоже, отсутствовало и то, и другое, за исключением качества их воинов. Но кто такой Кейл, чтоб выносить суждение? Разве его собственный народ куда как лучше? Да и что вообще «лучше»?

Мирная жизнь лучше, он должен в это верить. Его сородичи, по крайней мере, не воинственны. Их величайшие герои – не воины, а исследователи и духовные особы. И все же я здесь, иду отнимать людские жизни с помощью союзных солдат и чудес. Принц-чародей.

Его небольшая армия мезанитов как раз выстраивалась в шеренги за пределами их города. Каждый мужчина нес притороченный к плечам кожаный ранец, который провисал под своей тяжестью, а в полсотни телег запрягали ослов, ревущих, кричащих и лягающихся.

Этим солдатам предстояло пройти маршем полконтинента, через холмы и бог знает что еще, избегая дорог и встречных путников.

До конца похода им, несомненно, придется отправлять группы людей в малые городки за припасами либо совершать набеги на фермы или сельскую местность. Им понадобится разослать разведчиков, чтобы убить любого, кто их увидит, просто чтобы обезопасить себя от имперских шпионов. Да и то подобный расчет наверняка был безнадежным.

Провести через Наран пять сотен человек без предупреждения или сопротивления казалось маловероятным, а в случае успеха им все равно придется пересечь Нонг-Минг-Тонг, а после – договариваться о кораблях с королем, который мог предать, либо избежать встречи с ним и попытаться нанять пиратов. И все это – просто чтобы прибыть туда, где их могла ждать гибель.

Ибо неведомое чужеземное войско, захватившее Шри-Кон, чудесным образом одолело или обошло стороной величайший флот в мире. Отец Кейла располагал тысячей боевых кораблей, и двадцать тысяч морпехов патрулировали океан в рамках сложной системы командования, которая могла бы функционировать и без вмешательства короля.

Сам же островной город вмещал триста тысяч человек, а то и больше, и хотя армия была маленькой и неопытной, она могла призвать пару тысяч солдат менее чем за день.

Кейл верил, что войско, напавшее на его дом, было отборным, несмотря на малую численность, потому что любой другой вариант был невообразим. Каким-то образом эта горстка элитных воинов, должно быть, захватила дворец и королевскую семью, а нынче сеяла повсюду хаос, удерживая крепость. Он верил в такой расклад отчасти потому, что это означало, что его семья, возможно, до сих пор жива, и потому, что альтернатива была немыслима.

Чтобы завоевать Шри-Кон так быстро и с превосходящими силами, потребовались бы десятки тысяч человек. Для этого нужно было по меньшей мере несколько сотен кораблей, упорядоченных и хорошо снабженных, с искусными экипажами, осведомленными о водах Пью. Но во всем мире не было такой морской державы. Не было ни такого народа, ни людей, ни воинства. Их наверняка немного. Кейл закрыл глаза. Наверняка.

Очередная волна тошноты попыталась вывернуть его уже опустевший желудок, и он взмолился, чтобы его действия не навлекли в эту самую минуту смертный приговор народу Оско. Он подумал о Ли-йен, девушке из Нандзу, которая должна была стать кем-то большим, и о Лани, возлюбленной из его детства, а нынче жене его брата. Если мой брат еще жив, подумал он. И если жива Лани. Он старался не думать о своем крошке-сыне, рожденном Лани, которого он уже мысленно начал считать сыном Тейна, чтоб защитить свой собственный рассудок.

Приняв помощь одного из солдат, Кейл забрался в телегу и благодарно улыбнулся. Затем он сосредоточил свой разум и свое дыхание, представив костер, окутанный пологом ночи. Он отдыхал таким образом, пока окна дома его духа не открылись полностью – и сквозь них заструились воздух и солнечный свет, наполняя внутренний взор Кейла теплом и энергией. Он выполз наружу и за пределы себя самого, наблюдая, как его маленькая армия продвигается через холмы в идеальном порядке.

Да, грядущее и прошлое неподвластны его контролю, он это знал. Он обязан сделать то, что может сделать прямо сейчас, и не отвлекаться. Он знал: ему надлежит сделать то, что необходимо. Ему надлежит овладеть Божьими чудесами, постичь нити энергии-силы, правила и неровности мира.

Перво-наперво, подумал он, давай посмотрим, как далеко может странствовать разум.

Кейл устремил свой дух вперед, оставив земные атрибуты, и заскользил вдаль на Юг, к родине Лани и дворцу короля-землепашца.

Возможно, он сумеет указывать армии путь – возможно, сумеет направлять ветер и дождь по ее следам и насылать туман, чтобы скрыть ее прохождение. И быть может, если он проявит осторожность, то сумеет предотвратить больше безвинных смертей своей силой. Избавить ничего не подозревающих пастухов и фермеров от лазутчиков Оско и гнева императора и, по крайней мере, уменьшить вред, который он причинит.

Это уже что-то. Но и близко недостаточно.

КОРОЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ ШРИ-КОНА.

1561 ГОД П. П. 19 ЛЕТ НАЗАД

Кикай подула на суп, чем дала знак слуге заменить ее пиалу на менее горячую. Король и пират прихлебывали из собственных пиал, позвякивая серебряными ложками о фарфор. Дикарь таращился на них.

– Видимо, твой друг не голоден, Арун. Вероятно, я ошибалась насчет расходов на его кормежку.

Их гость наморщил весьма красивое лицо и улыбнулся, глядя на свой товар.

– Может, он следует обычаям, которые нам непонятны, сударыня. Возможно, ему не принято есть с женщиной.

Вполне ожидаемо король засмеялся над этим, и Кикай метнула на него сердитый взгляд.

– В таком случае он будет голодать. Пират, тебе нравится этот кокосовый суп?

– Как материнское молоко, сударыня.

Кикай ощутила, что хмурится еще сильнее, потому что ей не нравился этот человек. Ей не нравилось ни как он смотрит на нее, ни как он говорит, ни его непринужденный шарм и надменность, ни его потрясающая компетентность. Ей не доводилось слышать, чтобы кто-то еще из братьев чинга свернул с Пути, по которому прошел так далеко. И все же…

Ему также удалось похитить неуклюжего здоровяка из самых глубин тюрьмы Трунга – места, где Кикай потеряла немало искусных шпионов и ассасинов. А если он сумел пробраться однажды…

– Расскажи нам, – она подалась вперед, заметив, как он будто невзначай заглянул в разрез ее платья, – как тебе удалось освободить свой трофей и сбежать из Халина?

– У нас, пиратов, есть свои хитрости, сударыня. – Бывший монах пожал плечами. – Возможно, мы могли бы сначала обсудить размер моего вознаграждения?

– Всему свое время. Я спрашиваю только потому, что, насколько мне известно, ты первый вор, который сумел выбраться оттуда живым. Разве это не интересно?

По этому сигналу из-за скрытых стен вышли несколько гвардейцев с луками и копьями наготове. Король – или, скорее, один из его двойников – просто отодвинул свой стул и ушел прочь.

– Положи все свое оружие на стол, пират, и на твоем месте я бы сделала это медленно.

Арун поднял руку в сторону великана, словно призывая к спокойствию. Он улыбнулся и, достав из-под одежды несколько клинков, разложил их аккуратной линией.

– Пожалуйста, будьте очень осторожны, принцесса. Та королевская семья подвергла нашего друга истязаниям. Это оставило его… крайне встревоженным.

Кикай закатила глаза.

– Мне плевать, встревожен ли твой друг. Вели ему положить свой меч, или я нашпигую его стрелами.

– Охотно, сударыня. – На лице Аруна выступили капельки пота. – Но сдается мне, он предпочтет убить меня. Думаю, нам уже грозит насилие. Прошу, будьте весьма осторожны.

Кикай посмотрела на гротескное, уродливое лицо варвара. Она не смогла его прочесть, но внутренний голос велел ей поостеречься. Она сделала вдох, зная: Фарахи напомнил бы ей о терпении.

– Превосходно.

Она взмахнула рукой, и гвардейцы убрали свое оружие, но двинулись вперед, чтобы забрать ножи Аруна. От варвара они с тревогой держались подальше. Когда в зале стало тихо и Кикай кивнула, из своей смотровой комнаты наконец вышел настоящий Фарахи – спокойный, как батонский ветерок.

– Прошу простить мои меры предосторожности, – сказал он. – Ты либо человек великих дарований, либо приманка, посланная Трунгами, чтобы убить меня. – Король дал знак гвардейцам отойти в сторону и занял место, самое дальнее от варвара. – В любом случае ты человек, которого следует воспринимать серьезно, да?

Кикай испытала ту же самую тревогу, что и всегда, когда ее брату грозила опасность. Он носил несколько металлических пластин под своими шелками, но вероятно, этот монах достаточно искусно владел руками, чтоб дотянуться до него и свернуть ему шею, прежде чем умереть самому. Надо было их обоих связать или сковать цепями. Так в следующий раз и предложу.

Их опасный гость встал и поклонился, улыбаясь кроткими, живыми глазами.

– Я меньшего и не ожидал, великий король. Но прошу, будьте с варваром поосторожней, он – раненый тигр в чужой стране.

Фарахи кивнул – как всегда, не заинтересованный ни в светской болтовне, ни в чем другом, кроме своих целей.

– Я куплю варвара и справедливо тебе заплачу, но ты здесь не за этим.

Губы пирата изогнулись.

– Ты хочешь смерти Трунгов.

Кикай вздрогнула в своем кресле. Разумеется, он знал. Фарахи уже давно втихомолку сообщил каждому вору и пирату на островах, что будет скупать краденые товары из Трунгова замка. Но что ему действительно было нужно, так это доказательство, что есть человек, способный туда проникнуть.

Несомненно, пират устроил все это исключительно для того, чтобы зарекомендовать себя. Вызволение здоровенного дикаря из тюрем было самым впечатляющим подарком, какой только мог сделать человек. Теперь он запросит цену за гранью воображения.

– Я тоже хочу смерти его наследников, – сказал Фарахи, – по возможности всех.

Арун приподнял брови, очень медленно кивая.

– Это может быть непросто. Его сыновей охраняют, и они нечасто бывают все вместе. Но с его первым наследником может и выгореть, да.

Фарахи пожал плечами.

– Это приемлемо. Назови цену.

Кикай видела, как в глазах пирата вспыхнул жадный блеск, и снова решила, что он слишком умен и прожжен, чтобы быть полезным – слишком амбициозен, чтобы ему доверять. Фарахи, само собой, не прислушается. Он приобрел тот немыслимо-уверенный вид, тот напряженный и отсутствующий взгляд, которые сообщили ей, что брат уже вышел за рамки и принял решение, полностью устремленный к своей цели.

– Мне нужно время, чтобы подумать, – сказал пират, и Кикай едва не зашипела.

Как будто он не обдумывал это уже тысячу раз! Мелкий коварный шельмец небось грезил об этом дне месяцами, а то и годами. Мужчины такие предсказуемые. Они могли размахивать руками и отрицать свои амбиции или мотивы, но в действительности никогда не переубеждались.

Кикай посмотрела на брата и сделала глубокий вдох, представляя долгие часы бессмысленной полемики. Она допустила, что всегда может обратиться к Хали – королевской наложнице. Всякий раз, когда страсти мужчины создавали помехи здравому смыслу, опустошенный пенис был хорошим тоником.

Но в глазах короля она увидела то самое железо, что делало его иногда великим, хотя и уязвимым – признак человека, не боящегося принимать решения и нести ответственность.

В непринужденной улыбке Аруна Кикай разгадала усилие спрятать хрупкую гордость. С нужной маской и подходящей наградой она, возможно, смогла бы понять его мечты, изменить его амбициозные замыслы и подчинить его будущее своей воле. Но по большому счету скорпион есть скорпион, а она еще не удостоверилась, что за зверь такой этот пират.

При этой мысли стало невозможно не взглянуть еще раз на пятнистого гиганта, который угрюмо сидел и пялился в конце стола. В ответ он уставился на Кикай своими странными, яркими глазами. Она отвела взгляд.

– Можешь не торопиться, – сказал Фарахи. – А пока вы с варваром останетесь здесь, во дворце, как мои гости.

Пират улыбнулся, да и с чего бы ему не лыбиться? Теперь он в безопасности, уверенный, что богатейший человек в Пью готов принять его помощь. Вне всяких сомнений, он будет крепко спать, видя сны о богатстве.

– Разумеется. Очень великодушно, государь.

Кикай подумала, что как только Арун выполнит свое задание и если выживет, она, наверное, прикажет его убить. Одним ударом она бы и сэкономила кучу монет – или какое там нелепое вознаграждение хотел заполучить пират – и устранила бы угрозу.

Она сдержала улыбку, гадая, как именно ей поймать в капкан бывшего мастера чинга, но убежденная, что способ найдется. Есть и другие убийцы, другие низкородные люди с талантом, готовые сделать все необходимое, чтобы возвыситься. Эта мысль немного успокоила Кикай, и она откинулась в кресле, предвкушая гуся, о котором уже несколько дней хвалился главный повар. А затем подпрыгнула, когда великан наклонился вперед и подул на свой суп.

Арун и Фарахи умолкли, одинаково завороженные, а побледневший слуга заменил тарелку дикаря новой пиалой из разогретого на огне котелка.

Великан внимательно следил за этим действом, затем наконец поднял сей новый предмет посуды с кривой ухмылкой. Он отпил, несмотря на валящий оттуда пар, и большими глотками опустошил пиалу, впервые убрав свою ладонь с меча.

– Суп. Хорошо, – сказал он, почти правильно выговаривая звуки своим сильным, басовитым голосом. Услышав его, стоявший поблизости слуга уронил поднос с закусками, а великан улыбнулся. – Как молоко матери.

В наступившей тишине Кикай моргала и пыталась прийти в себя, поправляя салфетку на коленях. Еще через мгновение она вспомнила, что нужно закрыть рот.

Рока не был уверен, что именно он произнес. Он знал, что слова относились к вареву, но, учитывая реакцию матроны, мог с тем же успехом заявить, что на вкус оно как конская моча. Но это не имело большого значения. Суть была одинакова: я могу выучить ваши слова и догадаюсь, как их использовать. Сработало весьма неплохо.

После все присутствующие затараторили с ним, как будто при помощи той горстки слов он овладел их языком. Он ответил раз или два, но больше отделывался пожатием плечами да игнором. Затем его на время оставили в покое, и он съел череду новых необыкновенных кушаний, поданных местной прислугой.

Теперь он сидел на краю роскошной кровати – похожей на ту, что нашел в доме богатого фермера у побережья Аскома. Непривычно набитый желудок весьма неприятно урчал, отнимая у Роки силы и заставляя его клевать носом.

Он провел пальцем по деревянным перекладинам кровати, а затем резным, плоским, прямоугольным кромкам и столбикам в углах. Довольно долго он лежал на ней, свесив ноги с края, пока не победило любопытство, и тогда он взрезал огромную подушку, покрывавшую все основание. Он хотел узнать, что делает ее такой мягкой. Ответом были перья, пуховые перья, как у новорожденных птенцов. Он подивился такой вещи.

Ему выделили собственную комнату, в которой, помимо кровати, также имелись «стенной шкаф», глубокое отхожее ведро на полу, гладкий стол с водой и фруктами в глиняных чашах и большое, незарешеченное окно. Ему даже оставили Орунов меч, а один из слуг вручил погремушку, жестами показав, что если позвонить в нее, он тут же прибежит. Рока почти заставил Букаяга его выгнать.

После «откровения» за ужином, что Рока умеет говорить, «Ки-кай» и «Фара-хи» – бывшие Длинношеяя и Головастый – устроили ему словесную атаку. Мертвецы в его Роще лихорадочно искали значения и звуки в списках слов, и хотя время текло медленней в мире живых, работенка выдалась трудной. Он растолковал этим двоим свое имя. Они представились в ответ. Знаний для чего-то большего ему пока не хватало.

Также стало ясно, что этот Орун пытался продать его – или уже продал. Почему именно эти люди должны платить деньги, Рока не знал, но эта порода владельцев казалась лучше, и если они будут кормить его и дадут ему время освоиться, этого более чем достаточно.

Он и заговорил-то изначально потому, что ему пришлось не по нраву, как его игнорируют – как отзываются о нем тоном, подразумевающим нечто несущественное, поглядывая на него, как на грубого гостя, опасливо, но не испуганно. Быть может, в их глазах он так и остался просто животным, но теперь, по крайней мере, он говорящее животное, и это наверняка что-то меняет.

В уме он снова и снова прокручивал все, что увидел и услышал за последние несколько дней. Потребуется время, чтобы все это понять. Но похоже, как минимум сейчас время у него имелось.

Спи, брат, нам будет спокойно в этом военном форте. Здесь не так, как в предыдущем.

– Мне тут не спокойно. Это место – тюрьма.

Но, брат, здесь ни цепей, ни решеток.

– Тюрьмы бывают разные. Уж тебе ли не знать.

Рока фыркнул, так как предполагал, что это правда. Он воспользовался тонким сложенным на кровати покрывалом, чтоб вытереть пот, затем выпил всю воду из своей миски. Он заметил, что в здешней воде совсем нет осадка, ни даже малейшего намека на грязь. Он понятия не имел, как местным это удается, но намеревался узнать.

Провалявшись достаточно долго, чтобы утратить терпение, он встал и потянулся к маленькой и единственной двери, вынудив Букаяга оставить их меч.

– Да она все равно заперта, – проворчал брат.

Повернув гладкую, закругленную ручку, Рока ухмыльнулся и вышел, но обнаружил двух гвардейцев с копьями в руках. Они застыли, увидев его, и какое-то мгновение он просто смотрел на мир, освещенный кусочком луны.

В залах были те же пахнущие рыбой свечи из прозрачного стекла, что и в предыдущем форте. Рока поднял руки и медленно двинулся по залу, изображая жестами, что вышел прогуляться, предполагая, что стражи примутся тыкать в него копьями, пока он не обернется.

Вместо этого они поклонились и двинулись следом за ним, глазея на его рваные, запачканные штаны и голую грудь в следах рубцов.

– Видимость свободы, – шепнул Букаяг, – не будь глупцом.

Рока представил, как стражники обменялись взглядами при его чужеземных словах, но не оглянулся.

Взамен он сосредоточился на ветерке, обдувающем его кожу, все еще скользкую от пота, и на боли, вспыхивающей в каждом порезе и синяке, оставленном палками. Он ступал босыми ногами по холодному камню, чувствуя, как саднят пальцы, лишенные ногтей.

Он припомнил выражения лиц терзателей, когда те увидели его ступни. По этим взглядам он угадал: они никогда не видели ни последствий обморожения, ни, вероятно, загрубелых твердых мозолей того, кто полжизни прожил изгоем на открытой равнине.

По пути он составлял в уме карту дворцовых залов, а также местности за их пределами. Ландшафт усеивали высокие здания, чьи наклонные крыши изгибались диковинной остроконечной резьбой. Огромная река змеилась в направлении моря, и ее мощное течение было слышно даже из крепости.

Рока делал глубокие вдохи – ночью это, похоже, давалось легче – и ходьба освежила его. Хотя мысли его разбрелись, он не прекращал запоминать, обдумывая все то, чему мог бы научиться у этих маленьких смуглых Северян – этих счастливых обитателей рая. Мы должны увидеть их большие корабли, решил он, и их карты, если таковые здесь есть.

Но это была лишь одна из тысячи вещей, которые он хотел знать. Ему каким-то образом придется изыскать слова и людей для обсуждения погоды и смены сезонов. И фермерства, и орошения; и каменотесов, артистов, кузнецов, жрецов, строителей и рыбаков!

По встревоженному пыхтению своих конвоиров Рока осознал, что почти перешел на бег.

Его сердце колотилось, но не от напряжения. Но вот он застыл возле балкона, с которого открывался вид на город, и невероятный свет снаружи привлек Року к ограде. Его стражи привалились к ней, отставив копья и упершись ладонями в колени. Рока ухмыльнулся им.

Он смотрел наружу с неприкрытым восторгом – такое новое и неописуемое чувство, пожалуй, больше всего напоминающее тепло костра на замерзшей спине. Надежда, подумал он, удивленный, силясь ощутить какое-то ее подобие из своего детства. Возможно, это чувство – надежда.

Ветер у его головы загудел, и Рока на миг счел это пустяком – возможно, просто насекомое. Затем один из его стражей упал навзничь с застрявшим в горле тонким черным деревянным стержнем.

Ночь наполнилась жужжанием и стуком дерева по камню. Рока отпрянул, волоча одной рукой уцелевшего стража. Рядом с ними упали маленькие стрелы, затем раздался металлический звон, когда крючковатые, вроде якорей, орудия вцепились в парапет балкона.

Рока и его страж поднялись на ноги. Они отступили достаточно далеко, чтобы избежать стрел или чего бы там ни было, но с таким количеством крюков было ясно: неведомых врагов изрядно больше. Букаяг словно очнулся ото сна, сжав кулаки и гортанно рыча. Он хотел драться.

Мы безоружны, брат, а это не преступники с ножами. Нам надо убегать.

– Мне уже так надоело бегать.

Расширенными от паники глазами юный стражник уставился на соратника, булькающего кровью в предсмертной агонии. Он вздрагивал, собранный и напряженный, словно каждую секунду подумывал удрать, но тут же отвергал эту мысль.

Рока порылся в своей словесной куче и неуверенно рискнул.

– Где король? – попытался он спросить. Пацан вытаращил глаза еще сильней, если такое вообще было возможно. Он промямлил что-то непонятное Роке, затем пожал плечами.

Но слова большой роли не играли. Времени не было. Каким-то образом незваные гости уже взобрались наверх.

Из-за балкона возникли черные капюшоны и длинные палки, и еще больше жужжащих и шипящих звуков наполнило воздух, когда Рока побежал вглубь зала, подталкивая стражника ладонью в спину.

Новые звуки раздались впереди – еще больше крюков цеплялось за балконы вдоль внешней стены.

Коридоры были слишком длинными и узкими, а до земли слишком далеко, чтобы можно было сигануть со стены. К тому же Рока знал: его застрелят прежде, чем он успеет выбежать за пределы досягаемости. Но ему не пробежать мимо них достаточно быстро. Он в полной ловушке.

В своей Роще он встал на учебной площадке напротив дюжины мертвецов с луками в руках и попробовал выдержать их обстрел.

Нет, подумал Рока; стрелы вонзались ему в тело, как бы он ни пытался увернуться. Нам понадобится заслон.

– Да что ты на хрен говоришь.

Поверни обратно. Этот зал тянется бесконечно, и спрятаться негде.

Букаяг схватил конвоира за шею, развернул его и помчался, надеясь, что удастся проскочить мимо нескольких атакующих позади него и завернуть за угол. Но Рока знал, что уже слишком поздно. Как минимум пять маленьких призраков наподобие Оруна перелезли через ограждение и собрались у стены с духовыми трубками наготове.

Тут слишком высоко, чтобы куда-то спрыгнуть, и отсутствует ров.

– Можем использовать стражника вместо щита.

Рока уже обдумал это. Но пацан был худой и бездоспешный, вертлявый и напуганный. Он не прикроет их с Букаягом как следует. К тому же он будет драться, а если выживет, возненавидит их и наговорит невесть что королю.

Призраки надвигались, и бежать было некуда.

– Мы не можем умереть, – прорычал или, может, проскулил Букаяг. – Так много еще надо сделать.

Призраки двигались вперед, стреляя из трубок. Мертвецы на тренировочном поле метали стрелы из луков.

Рока достал из арсенала в своей Роще огромный квадратный щит – более толстый, чем ему нужно, созданный, чтобы отражать мечи и топоры и, возможно, образовывать стену вместе с щитами соратников. Но, разумеется, воображаемый.

Рока потрудился над его краями, умбоном, рукоятью, а когда закончил, аккуратно нарисовал руны – но здесь, в мире, где это имело значение, все это было сугубо в его голове.

Казалось, Букаягу хоть бы хны. Он воздел пустую руку – словно воображаемая сталь Рощи из страны мертвых могла защитить его не хуже настоящей, словно вымысел работал так же, как реальность.

А почему бы и нет, подумал вдохновленно Рока. Разве Рока уже не совершил невозможное? Разве он не осилил дрему, не пересек непреодолимое море и не отдохнул подобно растениям и зверям? Если Рока смог добиться этого, разве не может существовать мир, где воля человека становится истиной? И когда воображаешь такой мир, не делает ли его реальностью сама эта мысль?

Возьми его, брат. Он твой. Научи меня.

Рока закрыл глаза и пожелал этого своей волей, затем застыл с нескрываемым трепетом, когда щит замерцал и растаял в его руке. Воображение наоборот.

Он кряхтел, когда стрелы ходячих трупов попадали в цель и затупленные наконечники колотили его по груди. Но в истинном мире – в стране живых – он услышал звук сродни звону меча, вынимаемого из ножен.

Брызнули искры и осветили узкий коридор. Обрело форму расплавленное железо, словно извлеченное из горна и откованное молотом кузнеца. Языки пламени выгибались и шипели в воздухе, а облик атакующих Року теней скрылся за стеной из тьмы.

Рока едва замечал, как дротики начали отскакивать, стучать и падать прочь. Он уставился на изогнутый прямоугольный щит из страны мертвых – щит, вырезанный, откованный и надписанный рунами его собственной рукой в воображаемой кузнице.

И это, брат, прошептал он, все так же с трепетом.

Рока взял из своего арсенала короткий колющий меч, и Букаяг протянул другую руку. Его глаза остекленели, когда страх сменился жаждой крови. Он ухватился за меч, как будто делал так всегда, отводя руку назад, пока ничто не превратилось в нечто – два фута закаленного железа с шипением и искрами возникли из воздушных ножен.

Свет и звук теперь усилились, омывая зал подобно сверкающей молнии; каждый дюйм клинка царапал воздух, словно прорубая путь к существованию.

Букаяг опустил щит ровно настолько, чтобы узреть своих врагов. Маленькие человечки-тени стояли в зале и таращились, моментально забыв о своих трубках.

– Лучше вырой несколько могил, брат, – оскалился Букаяг.

Рока согласился, но это могло подождать. В тот момент, когда его брат схватил меч, он жестом велел мертвецам разжечь горн, раскладывая свои инструменты на ближайшей лавке. Сделаю-ка я доспехи, подумал он. Но каковы пределы? Что еще я могу воплотить?

Руки Букаяга дернулись, когда он сосредоточился на своей первой мишени – мужчине, зажатом впереди собственных товарищей в узком проходе.

Рока взглянул на брата и предложил ему проколоть и пробить себе дорогу к перилам и обрубить этим хитрым крючочкам веревки. Букаяг счел этот план действий приемлемым. Вместе они бросились в атаку.

– Опиши мне в точности, что ты видел.

Тон Фарахи был спокойным и фамильярным, как если бы он говорил с другом. В принципе он даже не выглядел расстроенным, что напомнило Кикай, почему они так хорошо работают в команде. Она была готова к экзекуциям. Возможно, ко многим.

– Людей… в черных шелках, государь, они использовали крючья, чтоб забраться по Западным балконам в гостевое крыло.

Кикай обмахивалась веером. Ее не волновало, что увидел этот мужчина, как он себя чувствует или что хочет сказать кто-либо еще из причастных, но Фарахи был настойчив. По крайней мере, налет вроде бы пресекли. Охрана и солдаты кишели во дворце, как мухи, а по всей крепости складывали кучами тела.

Теперь король с принцессой восседали в одной из «надежных комнат» Фарахи. Как и все прочие, она была маленькой и неуютной, всего-то с несколькими простыми столами и стульями в окружении толстых каменных стен. Кикай ощущала себя стесненной и подавленной, как в западне.

– Хорошо, – сказал король, по-прежнему спокойно и терпеливо. – А теперь поведай мне о том варваре, Тоги.

Сам он никогда бы не вспомнил, как зовут этого человека, но Кикай прошептала его имя, когда его привели. С красной кожи остолопа лился пот.

– Он… он вышел из своей комнаты на прогулку, сударь.

– С оружием?

– Нет, сударь. На нем была только его грязная дикарская одежда. Мы последовали за ним, как было приказано. – Король молча кивнул, поэтому парень продолжил: – Его ноги… он очень быстрый, сударь. Таффа… то бишь другой дежурный охранник… сказал, что надо его остановить, потому что мы едва могли за ним угнаться. Но тот подождал нас у балкона, и мы встали рядом с ним.

– Хорошо. Поведай мне, что было в коридоре.

Красная кожа Тоги медленно бледнела, и он судорожно сглотнул.

– Он… мы попытались убежать, но оказались в ловушке… ассасинов, сударь.

– А потом?

– Этот… он… – Парень оглянулся на своего старшего офицера, который с таким же бледным лицом стоял у двери. – Он применил колдовство, государь. Мне очень жаль, я не могу объяснить это как следует.

Кикай закатила глаза, но брат ее – нет. Он просто ждал, как обычно терпеливый и заинтересованный, с одинаковым выражением лица, что бы ни обсуждал: урожай риса, войну, погоду или «колдовство».

– Расскажи мне, что ты видел, Тоги. Тебя не накажут.

– Он… создал оружие посредством огня, сударь. Из ничего. Я видел это собственными глазами.

– А что потом?

Мужчина заморгал, как будто ждал уточняющий вопрос другого рода.

– Он… ну, он убил их, сударь. Он убил их всех.

Это было неправдой, хотя, видимо, стражник в это верил. Десятки наемных убийц проникли в другие зоны, а не только в гостевое крыло. Многие сразу же по прибытии направились куда-то еще, так что дикарь сразился лишь с горсткой врагов на балконе.

– Скажи мне, каким образом, – велел король.

– Я… едва мог видеть, сударь. Было темно. Все произошло так быстро.

– Просто расскажи мне, что ты видел и что ты слышал, Тоги.

Офицер, ожидавший у двери, выглядел так, будто вот-вот заорет от ярости или, может, хлопнется в обморок.

– Он… он смеялся. Я думаю, он многих убил своим щитом. Он… сбивал их с балкона, или… размазывал их о стену, или просто рубил краями щита, как топором.

– Хорошо, а что потом?

– Мы, ну… мы убегали, сударь, до самых опочивален.

– Он получил свои раны там, на балконе, или позже?

– Думаю, и то, и другое. Государь.

Кикай было в общем-то наплевать, где этот варвар получил травмы. Будь ее воля, она бы просто убила всех – и раненого дикаря, и стражников, и пирата – и дело с концом.

Вообще-то она принялась действовать в тот момент, когда началось нападение. Аруна уже заключили под стражу, и принцесса велела своему личному терзателю все подготовить. Дворцовая элита прочесывала прилегающую территорию, а половина армии теперь патрулировала Шри-Кон. По указанию Кикай они путем подкупа, угроз или убийств найдут заговорщиков, и еще до завтрашнего рассвета она выяснит, каким образом столько людей пробралось в город, не подняв тревоги. В противном же случае будет еще больше смертей.

– Государь, простите, я чуть не забыл… прежде чем варвар… прежде чем он атаковал, он спросил меня, очень грубо, но на нашем языке: «Где король?»

Тоги выглядел на грани слёз оттого, что его монарх долго и молчаливо смотрел на него. Кикай уставилась на брата широко раскрытыми глазами, но тот не обернулся. Наконец он заговорил.

– Что ты ему ответил, Тоги?

– Я… я сказал, что не знаю, сударь, потому что я, само собой, не знал. Но если бы и знал, то не сказал бы ему, сударь.

Фарахи кивнул, его мимолетное удивление вновь исчезло за каменной маской.

– Спасибо, солдат, ты свободен.

Юноша поклонился и отступил; у двери его перехватил командир, и они удалились.

Фарахи взмахнул рукой телохранителям, что означало «покиньте комнату». Он подождал, пока они с Кикай не остались одни в своих креслах.

– Полагаю, ты думаешь, мне следовало подвергнуть их пыткам.

– В лучшем случае они некомпетентны, – отрезала Кикай. И, предвосхищая его следующие вопросы: – Их семьи безвластны. Я никогда не выбираю дворцовых стражников из мало-мальски богатых или влиятельных семей, в частности потому, что большинство хотят твоей смерти.

– Проблема в том, – вздохнул Фарахи, – что я ему верю.

– Ты веришь всем.

Король повел глазами, встал и начал расхаживать по комнате, заложив руки за спину. Кикай, пока что оставшись на месте, смягчила тон.

– На этот раз они подобрались слишком близко, Фара-че, мы должны наказать весь дежурный отряд в пример другим.

Она, конечно, знала, что он этого не сделает, но высказаться стоило.

– Я не думаю, что они знали, как близко подобрались. Они атаковали полдворца. Дикий, отчаянный налет. Предательство гнездилось в городе, как и всегда.

– Не всегда, – еще более мягко сказала Кикай. Сколько раз островные царьки уже пытались убить Фарахи – больше, чем она могла сосчитать… Но желудочные боли и рвота, шрамы и множество ночных кошмаров ее брата – этого хватало для напоминаний. Теплый тон ее слов подействовал на него, и он подошел к ней, приложив ладонь к ее щеке.

– Я в порядке, сестра. Мои жены еще спят. Мои дети не потревожены. Отчаянная атака Трунга и его союзников провалилась. – Его лицо посуровело. – Ты думаешь, это было совпадение?

Кикай не верила в совпадения. А также не верила в удачу, в колдовство и в милосердие.

– Я думаю, этот варвар более чем опасен. Намеревался ли он тебя убить или защитить, убил ли он этих людей просто ради забавы, а может, потому что хочет твоего доверия – как по мне, мы должны его усыпить.

Фарахи отошел и вздохнул, снова принявшись расхаживать. Кикай предположила, что нежелание убивать своего спасителя вполне естественно.

Откровенно говоря, наемные убийцы почти преуспели. Слуги все еще убирали небольшую груду тел из зала, примыкающего к комнате, которую ее брат делил со своей наложницей. Ассасины проверили каждую комнату, и по всей видимости, они не знали, где находился Фарахи. Но если бы кто-то еще из них выжил и добрался до того коридора…

Фарахи с наложницей каждую ночь меняли комнаты, но этой ночью они выбрали гостевое крыло. Не подними варвар тот ужасный шум, размазывая трупы ассасинов по всем залам, королевская чета могла бы ничего не услышать и не убежать вглубь дворца. Гвардейцы Фарахи могли бы умереть слишком быстро, слишком тихо, а король островов наверняка стал бы трупом, как многие и хотели.

– Каким-то образом ему удалось пронести щит и меч, – напомнила брату Кикай. Фарахи лишь пожал плечами, но в его глазах ясно читалось беспокойство.

– Может быть, Арун устроил это, чтобы дать ему чувство безопасности. А может быть, они друзья и каким-то способом общаются. Возможно, эта его «поимка» была подставой с самого начала.

Кикай подняла брови и, встав с кресла, прошла в другой конец комнаты, где покоилось на столе вооружение варвара. Чтобы поднять его меч, понадобились обе руки.

– И где же именно, по-твоему, Арун достал это?

Фарахи поглядел на толстый, но бритвенно-острый клинок, металл слегка поблескивал голубым в свете факела. После окаянной атаки монарх тотчас привел кузнеца взглянуть на это творение, чем рассердил Кикай – поскольку, видимо, счел это более важным, чем покушение на собственную жизнь.

– Вот почему я не убью его, сестра. Возможно, ему есть чему нас научить.

Кикай испустила вздох, злясь на эту логику и на никчемного кузнеца за то, что тот поднял клинок, аки монах на молитве, и не смог дать объяснение.

– Нам не нужны сверкающие новенькие голубые мечи – или заморочки. Ты уже располагаешь самой мощной военной силой в Пью. Мы не требуем и не хотим перемен.

Фарахи улыбнулся.

– Но перемены грядут, сестра. Чего мы хотим, несущественно. – Фарахи подошел и поднял щит – такой массивный, что возвышался над ним, даже соприкасаясь с полом. От усилия король стиснул зубы.

– Если есть и другие мужчины, как этот дикарь, разве не мудро нам будет с ними подружиться?

Кикай положила металл странного цвета обратно на стол и покачала головой.

– Ты слышал гвардейца. Этот «мужчина» убивал, смеясь – девять ассасинов, Фарахи! Даже полумертвый от ран, он продолжал драться. Разве так ведет себя тот, кто ищет союзников? Кто ищет мира?

– Посмотрим. – Ее брат опустил щит, постаравшись не раздавить себе пальцы ног. Кикай заметила на заостренной кромке запекшуюся кровь и пару зубов.

– Самое меньшее – посади этого дикаря за решетку. Запри его рядом с Аруном, чтобы он мог слышать крики, когда мы будем пытать его, и тем самым научился нас бояться.

Фарахи, заложив руки за спину, отошел.

– Если он выживет, – сказал он наконец, кивнув.

– Если он выживет, – согласилась Кикай.

Удаляясь через свой потайной ход, король произнес через плечо:

– Я бы не хотел быть твоим врагом, сестра. Сообщи мне, что узнаешь от монаха.

Очевидно, Арун был дураком, и он умрет в диких криках.

Он сидел прикованный к железным прутьям, со связанными над головой руками, и понимал, что ему нечем крыть и некуда бежать. Следовало знать, что Трунг был готов убить Фарахи, что у него имеются союзники среди всех этих мелких царьков, ненавидящих семью Алаку, и шпионы на каждом острове…

Похоже, они надеялись, что дворцовая охрана отвлечется на двух гостей – что она будет занята внутри, а не снаружи – и поэтому нанесли мощный удар. И даже если бы этот заговор провалился, король Халина непременно знал бы, что стряслось с Аруном. План был жестоким, расточительным, но эффективным. Иными словами, классический план Трунга.

Ну а я – кретин и идиот.

Королевская стража схватила его посреди ночи. Полупьяный от дворцового вина, он дрых крепким и комфортным сном, полагая, что опасность миновала и сделка состоялась.

Теперь его руки были задраны над головой с помощью веревок, одежда сорвана, ноги прикованы к полу. Большой, коренастый палач молча точил свой инвентарь.

Арун едва не рассмеялся. Да уж, король пиратов! Не сумел довольствоваться парочкой лодок, о нет, не сумел удовлетвориться свободой и богатством и жизнью по своим понятиям в открытом море с мерзавцами да шлюхами. Как всегда, он захотел большего, и поэтому был вынужден рискнуть. И теперь его уж точно запытают до смерти. Не имело никакого значения, что он не участвовал в атаке или что он откроет им правду. Он был слишком опасен и, может статься, причастен, и точка.

Решительность и беспощадность короля Фарахи были притчей во языцех. Этот парень, вполне вероятно, замочил всю свою семью только лишь ради власти. Что значил еще один безымянный пират в этом списке?

Его узилище и застенок выглядели совершенно не так, как у Трунга. Здесь не было ни «наблюдателей», ни ржавых орудий, ни подобострастных рабов, удовлетворяющих дилетантские капризы тирана. Здесь были хорошее освещение, чистые инструменты и вымытый каменный пол.

Коренастый быкоподобный мужик преспокойно встал за единственный стол. Он поднес к ближайшему светильнику клинок, затем, сдув крупинку металлической пыли, положил его обратно к точильному камню. Удовлетворившись, он пододвинул к Аруну свой стол, колесики которого даже не скрипели при движении.

– Я полагаю, о взятке не может быть и речи?

Арун старался говорить легким тоном, контролируя свой страх. Он встретился взглядом с палачом и в тот же миг увидел рептилию, лишенную жалости или сдержанности. Увидел лишь настоящего мастера жестокости, которого просто нанимали на работу и хорошо вознаграждали за талант.

– Я пыточный мастер короля Фарахи. – Его голос не выражал ни эмоций, ни гордыни. По спине Аруна пробежала дрожь.

– А я-то подумал, что ты садовник.

Мясник не моргнул и не улыбнулся. Он говорил так, словно читал по бумажке.

– Когда я удовлетворюсь, что ты дал честные ответы на вопросы моего господина, процедура прекратится.

Процедура.

Арун предположил, это звучало лучше, нежели «кровавое, мучительное нанесение увечий».

– Кто-нибудь из тех, кто удовлетворил тебя, остался в живых, пыточный мастер?

– Тебе понятно?

Арун вздохнул.

– Мне понятно.

Зрачки мясника стреляли туда-сюда, безостановочно, ни разу даже не задев лицо Аруна. Взамен он оглядел его с ног до головы, как будто рассматривал кусок свинины.

– Ты был или остаешься каким-либо образом замешанным в каком-либо заговоре против короля или его семьи?

– Нет, – выдохнул Арун, зная, что его ответы ничего не изменят.

Терзатель поднял бритву с изогнутой ручкой.

– Ты был или остаешься вовлеченным в какой-либо акт обмана, касающийся твоих сделок с королем?

Арун сделал еще один глубокий вдох и попытался обрести спокойствие. Он много лет был монахом в Бато – адептом Просветленного, обученным владеть своими телом и разумом, дабы игнорировать материальный мир. Конечно, он никогда не был особенно хорошим монахом.

– Нет, – сказал он, пытаясь унестись как можно дальше. Но все-таки подпрыгнул, когда бритва коснулась его.

Она не проткнула кожу. Терзатель начал брить его, почти нежно, от шеи до колен, терпеливо и аккуратно. После этого он обмыл кожу Аруна прохладной, чистой водой и протер спиртом, который сильно жег. Все это он проделывал медленно, осторожно и молча.

– Есть ли что-то, в чем ты желаешь мне сознаться, прежде чем я начну?

– Мне не в чем сознаваться. И я все равно убью Трунга для твоего хозяина, если он пожелает. Передай ему.

Палач наконец встретился взглядом с Аруном.

– Моему хозяину ты теперь бесполезен. – Он отступил, положил руки на деревянное колесо, почти как у мельницы, и крутанул.

Наверху со скрежетом разошелся металл, и с низкого потолка опустились четыре железные стержня. К ним крепились решетчатые, как в тюремной клетке, крыша и боковины, которые вскоре накрыли Аруна железом. Только его руки над головой торчали наружу. Мучитель схватил их и отвязал веревку, просунув руки Аруна в две прорези, прежде чем тоже сковать их железом.

Арун мог худо-бедно шевелить руками, но кандалы не давали ему просунуть их через решетку, и его тело было в полной западне. Колесо также отодвинуло панель в крыше, и внутрь хлынул солнечный свет, окутав Аруна утренним теплом.

Терзатель вышел из комнаты и вернулся с чем-то похожим на бамбуковый побег в большом горшке.

Он поместил его на пол – так, что кончик растения оказался в нескольких дюймах от Арунова паха – затем повозился и повернул его под нужным углом, добавляя воду, поглаживая кору и шепча, словно гордый отец.

– Этот сорт способен за один день вырастать на фут или больше. Растение войдет в твое тело и будет прорастать сквозь твою плоть, как сквозь почву. Ты будешь умирать медленно. Если попробуешь сдвинуться или помешать его росту, я удалю твои кисти рук, ступни и глаза, в таком порядке. А после буду удерживать тебя на месте скобами. Завтра я снова задам тебе вопросы моего господина. Уразумел?

Мое тело – ничто. Арун посмотрел вверх, на солнечный свет, чувствуя его тепло, и закрыл глаза, представляя тихую храмовую жизнь. Есть только дух. Он вызвал в памяти уроки своего бывшего учителя. Жаль только, что Арун в них больше не верил.

– Уразумел.

Мордоворот кивнул. Он сел на свое кресло в другом конце комнаты. Вместе они наблюдали за ростом побега.

Бамбуковый стебель коснулся кожи аккурат за причиндалами Аруна, и он чуть не сдвинулся с места. – Задайте мне ваш вопрос еще раз, мастер пыток. – Он ощутил, как пот стекает по его шее и подмышкам. – Я скажу вам правду.

Мясник сидел совершенно неподвижно, если не считать его зрачков, которые двигались так, будто жили своей жизнью. С начала экзекуции тот не проронил ни слова и, видимо, не собирался этого делать.

Арун сделал еще один глубокий, успокаивающий вдох. Не то чтобы он боялся смерти. Но жизнь была такой великолепной азартной игрой, и ему бы хотелось увидеть, что будет дальше.

Медленная, мучительная смерть от бамбука, вот что дальше.

Он подумал о непредсказуемом безумии всего этого и, не удержавшись, рассмеялся.

– Знаешь, а вообще-то мне всегда везло. – Он знал, что терзатель проигнорирует его, но плевать. Раз ему суждено умереть, он попрощается с миром. – Мне будет не хватать женщин, – вздохнул он. – Особенно шлюх. Тебе когда-нибудь лгала красивая женщина, друг? Ее темно-карие глаза широко раскрыты и смотрят в твои, без намека на стыд… Нет. Полагаю, нет. А еще мне будет не хватать рисовой водки и тростникового сахара. Я всегда любил еду, любую еду.

Он закрыл глаза и вспомнил старого Учителя Ло – их с братом первого наставника в монастыре. Будет ли прок от всех изящных слов этого старого ублюдка, задумался Арун, если сквозь мои внутренности прорастет бамбук?

– Держу пари, мой брат в утренней песне приветствует солнце, – прошептал он. – Или разминает конечности, чтобы станцевать для своих учеников. – Он улыбнулся и пожалел, что не может видеть его сейчас – пожалел, что они не расстались по-хорошему и что он не попрощался. Но теперь в глазах своего брата он в лучшем случае неудачник. А в худшем – еретик.

Эта мысль привела Аруна в такое уныние, которое он не мог выразить словами, почти высосав последние остатки его благодушия. Он так потерялся в своих мыслях, наслаждаясь каждым последним свободным от боли мгновением, вспоминая свое прошлое, что не заметил обутые в туфельки ножки на холодных мраморных ступенях.

– Все еще жив, пират?

Арун заморгал, когда мрачный, зловещий застенок наполнила красота. Он увидел синяки от сна под глазами Кикай, ее волосы растрепались, хлопковый пеньюар был второпях накинут поверх шелковой сорочки. Она скрестила руки на груди, словно от холода, а ее голос звучал мягко. Арун улыбнулся без намека на притворство.

– Ненадолго, принцесса.

Она улыбнулась в ответ, но отвела взгляд.

– Я не верю, что ты виновен, Арун. Я знаю, ты умен – думаю, знай ты о нападении, уже сбежал бы или принял в нем участие.

– Тогда отпусти меня.

Ее длинные распущенные волосы рассыпались по плечам, когда она мотнула головой.

– Моему брату все равно. Он хочет показать наглядный пример.

– Я могу быть гораздо полезней, чем просто примером. Вздерните одного из ассасинов.

Терзатель встрепенулся, как будто учуял гниль.

– Пожалуйста, поговорите с королем или не вмешивайтесь… сударыня. – Он поклонился так же искренне, как зачитывал Аруну свою роль.

Кикай проигнорировала его.

– Он не поверит ни единому твоему слову. И он не доверит тебе сделать то, что ты обещаешь.

Бамбук теперь уже не просто покалывал плоть. С каждой секундой он ощущался все более твердым «упором». Арун закрыл глаза, не видя выхода.

– Я сделаю все, что потребует король, чтобы доказать мою верность. У меня нет причины лгать, нет повода, я наемник, моя жизнь – это…

– Да плевать мне! – гневно перебила она, как будто обдумывала это всю ночь.

Милая девушка, подумал Арун, наконец-то видя ее сквозь маску – видя просто испуганную молодую женщину, делающую то, что должна. Не представляю себе, каково это – жить здесь взаперти с Королем-Убийцей Родни.

Несомненно, ранее проявленная ею твердость была показной отвагой для гостей, покуда братец использовал ее в роли приманки. Арун смотрел на ее хрупкую красоту и напоминал себе, что ей не больше двадцати трех, ее муж мертв, а вся ее семья погибла, за исключением брата, который убил всех ее членов каких-то пару лет назад.

Конечно, ей приходится изображать верность, но она, может статься, его ненавидит.

– Ты неудавшийся монах – ты предал Просветленного. – Кикай вздохнула. – Он никогда тебе не доверится.

Мысли Аруна взъерошились, и он напрягся в своих оковах, когда в мозгу щелкнуло.

– Да, я неудавшийся монах. Скажите ему, чтобы он отправил меня обратно в Бато пленником. Я повторно пройду испытания, я сделаю все, что они попросят, чтобы доказать мою честность. Пускай монахи решат, жить мне или нет.

Принцесса династии Алаку всмотрелась ему в глаза, затем снова отвела взгляд, но проговорила как минимум с долей надежды:

– Наверное. Да, наверное. Он уважает монахов.

– Довольно. – Пыточный мастер встал и воззрился на Кикай. – Покуда сам король не скажет мне иначе, вам запрещено говорить с этим узником. Я тут хозяин, моя госпожа, именем короля. Оставьте нас.

Арун заморгал, шокированный таким тоном. Кикай увяла.

– Извиняюсь, я поговорю с королем. – Она слегка поклонилась и развернулась.

– Поспешите! – крикнул Арун как можно спокойнее, подмечая, что упрямая настойчивость бамбука с каждой минутой нарастает. Спаси меня, подумал он, и, возможно, позже я убью твоего брата за тебя.

Она бросила взгляд на бамбучину, затем на его глаза, и побежала к лестнице.

Арун почти обмяк от облегчения. Он сознавал, что вполне может стать бесполезным для женщин к тому времени, как вернется принцесса, но ничего не мог с собой поделать: пока она бежала, он созерцал ее округлости, а при каждом выдохе держал в сознании ее улыбку, словно молитву.

Когда пришла пора, он вновь сосредоточился на своей плоти, готовясь закалить себя, как делал тысячу раз, ломая доски и сгибая железо на тренировках. Виртуозы чинга умели ладонями и ступнями разбивать камень, а шеями гнуть железо.

Но никогда и ничего – яйцами.

Он сдержал смех над безумством жизни и чистым, прекрасным хаосом всего происходящего. Что ж, предположил он, контролируя свое дыхание, все когда-нибудь бывает в первый раз.

Его палач стоял, скрестив руки на груди и свирепо смотрел плавающими зрачками.

Арун чувствовал, как стебель давит на его плоть, толкается, исследует, затвердевает при встрече с ней. Затем он очутился на берегу озера Ланкона, а Старина Ло лил ему в глаза соленую воду.

– Держи глаза открытыми, малец.

– Мне больно, – всхлипнул он.

– А что есть боль? Боится ли камень воды? Или соли? – Н-нет, учитель.

– Скажи мне, почему.

– Потому что камень не чувствует боли, Учитель.

– Может, и чувствует, а ты просто не слышишь его криков. Будь камнем, шкет. Не шевелись.

Арун пытался изо всех сил. Ржавая лейка в руке Ло применялась как для полива растений, так и для обрызгивания маленьких мальчиков, ее деревянная рукоять была гладкой и выцветшей от использования. Аруну вспомнилось, как он гадал, кто старше – мужчина или механизм, но никогда не возражал. Он всегда был почтительным и вежливым – и прежде чем сбежать, ни словом не обмолвился об этом, даже своему брату.

Ублюдочные мальчишки постоянно убегали. Никто бы не всполошился, не будь Арун выбран для занятий чингом и так близок к тому, чтобы стать истинным монахом. Впрочем, его бегство случилось позже, гораздо позже, после сотни жестоких испытаний и бестолковых упражнений. За столько лет он натерпелся от этого мужика. – Не шевелись!

Теперь голос принадлежал мяснику. На стороне Ло были его высокомерие, жестокость его испытаний и природная гнусность, но по сравнению с тем, что жило в сердце этого палача, старый монах казался вполне безобидным.

– Очисти свои мысли, – вновь прошептал голос Ло в тайниках сознания Аруна. – Будь спокоен. Позволь воде омывать тебя, придавать тебе форму, но не противься. Ты – плоский камень в реке.

Хрен тебе, старый плут.

Разум Аруна ни разу не «очищался». Большую часть времени он думал о том, чтобы взять лейку и забить ею своего учителя до смерти; иногда он думал о том, чтобы украсть лодку и уплыть далеко-далеко – в место, где столько еды, сколько он может съесть, и мягкие постели, и возможно, мать с отцом, которые будут укладывать его спать. Он держал глаза открытыми только усилием воли.

– Очень хорошо. А теперь не моргай.

Он не моргал. Но не потому, что «успокоил разум» или «стал подобен камню», а потому, что был так зол и до того устал быть слабым, что сказал себе: «Я хозяин моих глаз, а не этот старик, не эта боль. Мои глаза не закроются».

– Да, малец, опустоши мысли, успокой разум.

За все те годы Арун так и не врубился, что это значило. А позднее он переплывал то гребаное озеро с открытыми глазами и беспокойным умом, и с таким же точно умом он ходил по горячим углям, ломал деревянные балки и танцевал чинг. Точно с таким же он сидел на утренней, послеполуденной и вечерней молитве, размышляя о голых девицах и о том, как утопит Старину Ло водой из его оросилки.

И вот он здесь. А вообще что такое этот треклятый бамбук? Ничего. Деревяшка, глупое растение, низшая мелкая форма жизни, лишенная духов и Богов, бессильная остановить один-единственный взмах одного-единственного мачете. Это намеревалось убить его? Это намеревалось вторгнуться в то единственное, что Арун мог назвать домом? Что ж, подумал он, давай просто поглядим, кто кого.

Он напряг все мышцы от груди до пальцев ног, подергивая каждой по отдельности, как мучительно учился делать более десятка лет. Он знал, что бамбучина острая, в том-то и опасность. Его кожа должна затвердеть, и настолько, чтоб кончик наткнулся на препятствие и заставил стебель изогнуться. Он выдохнул и приподнял свое туловище на долю дюйма. Он вскрикнул от полнейшего, несусветного, скованного гнева и усилия.

– Шевельнешься снова, узник, и я тебе руки оторву.

Арун открыл глаза ровно настолько, чтоб зыркнуть. О, с каким наслаждением он убьет этого типа, когда придет время! И, поклявшись всеми духами и богами, он пообещал, что время придет, ведь судьба никогда никого не щадила, особенно таких, как этот палач – тех, кто этого заслуживал, в конечном итоге.

Экс-монах отыскал мышцы в своем животе и вокруг пениса и напряг их, затем – очень медленно и очень осторожно – уперся в растение. Он следил за глазами палача, которые сосредоточились на остром, твердом, округлом кончике растения, давящем на кожу его узника.

«Гнись, но не ломайся, – вообразил себе Арун речь старикана, – будь как бамбук!»

Хрен тебе, и бамбуку, и этому трусливому жирному монстру.

Арун дышал. Жизнь превратилась в череду отдельных мгновений, а возможно, так было всегда, просто Арун этого никогда не замечал. Даже сейчас его разум блуждал, думая обо всех тех, кого он убил, потому что удача была капризна или потому что они были слабыми существами в мире, который испытывал на прочность силу.

Каждое мгновение он чувствовал, будто надвигается крах – будто справедливость и судьба давят на него сквозь жесткий стебель растения, и что его кожа разорвана, его тело уже пронзено, и кровь стекает по его ноге и скапливается на залитом солнцем полу. Но размышлять было ни к чему. У него лишь одна задача, одна цель, и это было очевидно. Жизни уже никогда не стать более ясной и прекрасной.

– А ну прекрати.

Руки мастера пыток напряглись, а лоб выглядел вспотевшим.

– Прекратить что, друг мой?

Говоря это, Арун выдохнул. Он улыбнулся великолепному выражению глаз монстра – ни дать ни взять запертый в клетке голодный хищник, чьи злые происки терпят фиаско.

Бамбук медленно начинал гнуться. А вместе с ним как будто искривлялось и лицо мясника, который неотрывно таращился, а зрачки плавали в его глазах, словно тот накурился опиума. Сжатые кулаки побелели от напряжения, пока он стоял и наблюдал, его дыхание становилось все тяжелее.

Не сказав больше ни слова, мастер пыток развернулся и направился к своему поддону. Он поднял сделанную из ножей штуковину, похожую на клешню, окунул ее в кисло пахнущую жидкость и вернулся к клетке. Он помедлил ровно настолько, чтобы снова зыркнуть на свой бамбук, затем ловко полоснул «клешней» по груди Аруна между прутьями.

Арун закричал и затрясся скорее от ярости, чем от боли. Он дышал, стараясь не расслаблять свое тело, вопя снова и снова, когда волны боли прокатывались по его плоти. Порезы казались неглубокими, но вопил он потому, что застрял, потому что был в тисках безумца, а что-то живое пыталось прорасти сквозь его пах.

Он почувствовал, как его мускулы неуловимо дрожат, затем ощутил порыв прихлопнуть боль, как комара, и озноб на своей коже, словно ветер, шевелящий волосы на загривке. Он снова закричал от ярости, от предательства собственного тела. Наконец он содрогнулся. Не настолько, чтобы утратить контроль над своими мышцами, но достаточно.

– Ты пошевелился. – Детина вспотел не меньше Аруна, как наркоша, слишком долго не куривший свою трубку, а его лицо теперь заволокло дымкой азарта. Он положил клешню, вернулся к своему поддону и очень медленно, очень нарочито поднял мясницкий нож.

– Сейчас я отрежу тебе руки, – почти простонал он. – Но ты должен вынуть культи из браслетов, чтоб я их перевязал, иначе умрешь от потери крови. Тебе понятно?

Сердце Аруна колотилось. Его желудок в ужасе сжался, потому что он знал: еще слишком рано. Кикай еще не успела бы найти короля и убедить его, и уж тем паче вернуться, а она была единственным, что стояло на пути.

Он собирается это сделать. Он собирается оттяпать мои гребаные руки. Просветленный, помоги мне.

Энергичными, но нетвердыми шагами палач двинулся к клетке. Арун знал, что монстр смаковал его страх, что он жил ради этого, каким-то образом нуждался в этом. Но это не имело значения. Арун не мог унять водянистую дрожь своих кишок и скованность, пронизывающую мускулы. Он давал этому жуткому типу именно то, что тот хотел, и все добрые духи свидетели, он не горел желанием терять свои руки, пожалуйста, нет. Он снова закричал от гнева, пытаясь выплеснуть застрявший, бессильный ужас вместе с тем единственным из того, чем обладал, что могло вырваться за железные прутья.

Мясник наконец улыбнулся. Он провел потными пальцами по закованным в кандалы рукам Аруна и воздел тесак. Арун снова вскрикнул – но в этот раз не от ужаса, а от чистой, безрассудной надежды. За плечом мясника он увидел тень.

Огромный силуэт шагнул во мрак с лестницы, шаркая мозолистыми ногами по камням подвала. Мясник моргнул, затем развернулся.

– Лоа, пират, – произнес голос, низкий и звучный. Арун чуть не заплакал и засмеялся, аки псих.

– Лоа, Рока.

Яркие глаза дикаря, наполовину обмотанного белокрасными бинтами, были полузакрыты, как будто его накачали веществами.

О Боги, заполнила разум Аруна ужасная, безнадежная мысль, возможно, он пришел только посмотреть. Возможно, он меня ненавидит, возможно, думает, что я предал короля и его освобождение было всего лишь уловкой. А затем: Или, может, ему нравятся пытки – кто знает, о чем он думает, он же проклятый дикарь!

Рока прислонился к стене, словно устал или испытывал боль. Он был без оружия. Похоже, глубокая рана у него на боку вновь открылась всего лишь от спуска с лестницы.

Терзатель сжал свой нож, и его массивная грудь вздымалась. Он указал на лестницу:

– Иди. Иди обратно в свою комнату! Иди, живо! Понял? Иди!

Он снова ткнул рукой и помахал клинком, говоря так, словно обращался к дикому псу.

Глаза великана слегка приоткрылись и заблестели на свету. Он оглядел Аруна, клетку, бамбук и маленький поддон с чистыми металлическими ножами. Внезапно он усмехнулся и выпрямился во весь рост, как будто вся та боль, которую он испытывал, просто исчезла.

– Нет.

Он шагнул вперед, не сводя взора с глаз мясника. Двое гигантов подобрались, аки охотничьи коты. Их лица застыли от сосредоточенности, в их конечностях притаилась агрессия.

Арун попытался справиться с дрожью в каждой мышце – с волнами боли от чего-то пахнущего лимонным соком, стекающего по порезам на груди, и с желанием заорать оттого, что он по-прежнему так основательно и абсолютно в западне. Он испытывал странную радость надежды и спасения и в то же время страх, что обманулся.

Рока приблизился на дрожащих ногах, подняв руки ладонями кверху, с настороженным взглядом. Он минимум на фут или больше превосходил ростом врага. Его мускулы были тугими, жилистыми и устрашающими, а экс-монах знал, какой жуткой силой полнилось тело этого парня. Но он серьезно ранен и безоружен.

Мясник был толще и, несмотря на слой жира, двигался как борец. Он шагал и кружил, как человек, привыкший к насилию. Воздев тесак, он взмахнул раз, другой, но не атаковал. Он изобразил выпад, затем рывок в сторону, и отступил. Наконец он метнулся вперед.

Он почти подпрыгнул и закричал, вскинув одну руку, явно просто затем, чтобы отвлечь. Он взмахнул тесаком, и Рока отшатнулся в сторону, но казалось, был слишком слаб, чтобы отступить. С лезвия брызнула кровь.

На пол шлепнулся кусок плоти. Рока взревел и бросился в атаку, его окровавленные руки сомкнулись на толстой шее и предплечье мясника. Два гиганта замолотили, завертелись и рухнули на пол. Они хрюкали и рычали, как звери, нанося друг другу удары локтями и коленями, и каждый одной рукой хватался за тесак, держа тот в воздухе, словно какое-то хрупкое сокровище.

Сердце Аруна, казалось, вот-вот лопнет. Он натянул свои оковы, зная: ничто из того, что он делает, не имеет значения, и его судьба лежит в чужих руках. Он проклинал себя за то, что был дураком, втянутым в игру королей, ненавидя свою алчность и осознание того, что если он переживет этот момент, то экстаз триумфа порадует его точно так же, как его собственный ужас питал мясника.

Так он и ждал; под его пахом торчало растение, а какой-то варвар, которого он собирался продать, не жалея сил дрался за свою жизнь. Какой странный, чокнутый мир, подумал Арун, какой прекрасный и ужасный.

Мясник заорал.

Челюсти Роки смыкались и размыкались на лице мясника, пока он жевал, разрывая плоть, как животное. Тесак выпал, и Рока швырнул его через всю комнату. Он бил своими огромными окровавленными кулаками снова и снова, пока его враг не обмяк под его ударами. Затем он схватил толстую шею и сдавил.

Это была самая долгая смерть в жизни Аруна. Он дрожал, ожидая последних булькающих звуков умирающего. Наконец Рока встал, не проронив ни слова. Он встряхнулся как новорожденный теленок, после чего побрел к клетке; его тело покрывала кровь, на левой руке не хватало мизинца. Он опустился на колени и, взявшись за бамбук, давящий на тело Аруна, выгнул стебель вниз и в сторону. Затем полностью вытащил тот из горшка, проковылял обратно через комнату и вонзил в брюхо терзателя.

Не оглядываясь, он взобрался по лестнице, звучно проглатывая куски лица убитого, которые все еще держал во рту. Арун остался один, но невредимый, и плакал в темноте, вконец лишившись дара речи.

Рока проснулся на широкой, но недостаточно длинной кровати, так что его ноги громоздились на столе. Кто-то перевязал его раны (точней, перевязал их заново), как и свежетравмированную руку.

Девять пальцев на руках и девять на ногах, подумал он. Теперь я хоть в чем-то симметричен.

У двери ждал какой-то полуголый мальчуган. Увидев, что Рока открыл глаза, он выскочил вон, а вскоре вернулся с пожилым мужчиной, который нес тарабарщину. Они заменили Роке бинты и облили его раны водой, предложив Роке сладко пахнущий алкоголь, который он, впрочем, проигнорировал. Перепуганный малец делал вид, будто удерживал Року на месте, пока старик шил.

– Все еще жив, брат, – сказал наконец Букаяг, проснувшись и ощутив боль.

Рока улыбнулся. Все еще жив. Пока что.

Старик заметил его благодушие и начал потеть. Его глаза подергивались всякий раз, когда брат Роки ухмылялся каждому стежку на их общей плоти, словно подталкивал иглу вперед.

– Если за нами придут, – прошипел он, когда все было сделано, – дай мне меч. Я буду биться насмерть.

Рока лишь кивнул, хотя знал, что попытка будет бессмысленной. Братец боялся, что новый король накажет его за нападение, или за палача, или просто потому, что считал его угрозой. Это была очень долгая ночь.

Сперва они прорубились и пробились сквозь тени в обличье людей, получив дюжину ран от дротиков, маленьких ножей на веревках и метательных клинков. Затем – после того, как они вместе затащились в свою комнату, после знахарей и непонятных ему вопросов – он услышал стоны и крики Оруна.

Рока встал с постели и прокрался мимо полусонных, никудышных стражей, думавших, будто он при смерти. А пройдя в направлении звуков, он обнаружил еще одну комнату для пыток и разочарованно стиснул зубы.

Под всем этим камнем цивилизованности, под темными пещерами рая многое оставалось неизменным. Толстые безоружные островитяне сидели на своих белых песчаных пляжах в кольце убийц с точеными ножами.

Глядя на устройства для причинения боли, он снова подумал об Эгиле и ночи криков и невольно почувствовал стыд. Но этот лисенок-пират его спас, и неважно, по каким причинам. Рока перед ним в долгу.

Но надо было мне призвать оружие, подумал он, злясь на себя и на притупившие сознание лекарства, которыми его накачали.

Он недооценил коренастого мелкого убийцу. Впредь, сознавал он, ему следует постараться не судить обо всех туземцах по их меньшим братьям, и быть осторожнее. У него не так уж много пальцев.

Но Рока выжил. Он приполз обратно к своей комнате, и бывшие в панике стражи вызвали подмогу, чтоб его поднять.

И все это время, несмотря ни на что, он трудился в своей Роще.

Вокруг его кузни валялось множество неудачных деталей брони. Начал он с металлических пластин, окруженных рифленой кольчугой, и все это в теории располагалось поверх кожаной подкладки. Он придавал им форму, осознавая, что доспехи должны внушать страх, и используя в оформлении звериные мотивы, а забрало своего шлема сделал открытым и заостренным, дабы оно напоминало медвежью голову. А затем он изобразил на них руны, как в старых легендах.

Все необходимое собирали мертвецы, принося ему инструменты, руду и воду; они охотились на зверей в лесу и снимали с них шкуры, которые солили, поливали водой и смазывали маслом. Они рубили дрова, добывали уголь и железо из пещер для выплавки, расширяли поляну, чтобы начать строить новые здания.

Теперь, когда Рока объединил миры живых и мертвых, возможности были безграничны. Мог ли он воплотить нечто более крупное? Телегу? Корабль? Каковы были правила? Каковы пределы?

В истинном мире тот мальчуган кормил Року фруктами и белым зерном, а затем курятиной, и его руки все больше дрожали, а глаза выпучивались, когда Рока жестами требовал еще и еще. Ушел он лишь после того, как Рока уснул.

_^Это продолжалось три дня. Три дня риса и воды, осмотра ран и смены повязок. Затем, наконец, пришли мужчины с копьями.

Туфли маленьких островитян дружно прошлепали по камню коридора, и дверь рывком открылась.

Букаяг твердо намеревался схватить меч и прорубить путь к свободе, но Рока удержал его. Они бы не лечили нас и не кормили, если б хотели только убить нас, брат. Спокойствие.

Копьеносцы вошли внутрь, а за ними еще один старик в изящной шелковой мантии. Позади него – сам король.

– Лоа, король Фара-хи.

Рока поклонился, насколько мог, со своей кровати, и квадратноголовый монарх тонко улыбнулся.

– Лоа, Рока.

В одной руке король держал широкий плоский диск, похожий на глиняный, а в другой – гладкий белый камушек. Ни то, ни другое не смахивало на оружие.

Фара-хи вежливо улыбнулся и сел в подставленное гвардейцами кресло, держа глиняную табличку на коленях. Он потер о нее белый камень, и на поверхности остался след или некого рода символ, который не был руной. Фара-хи подался вперед, издал звук, похожий на «А», и стал ждать.

Рока посмотрел на воинов, затем на старика, но все они таращились с пустыми лицами. Он пожал плечами и воспроизвел этот звук.

Монарх кивнул, как будто довольный, затем нарисовал другой символ.

– Э, – произнес он в этот раз, и Рока повторил за ним. Король кивнул и нарисовал еще один.

Так продолжалось какое-то время. Когда табличка заполнилась, король протер ее тряпицей, смоченной в воде, и начал сызнова.

В совокупности он нарисовал семьдесят два символа, семьдесят два различных звука, и все они заканчивались одним из пяти «базовых» звуков. Затем Фара-хи заново нарисовал первый символ и стал ждать.

Рока решил, что надо изобразить хоть какую-то ценность, а кроме того – ему было скучно. Он потянулся к табличке, и хотя гвардейцы заворчали и ткнули своими копьями, король, как видно, понял и положил ее на кровать.

Рока взял белый камешек и начертил свое имя правильными звуками, затем проговорил их. Он начертил правильное написание Фа-ра-хи, Ки-кай и Оруна, которого исправил на «А-Ру-Нэ» с тремя символами, поскольку «н», судя по всему, являлось отдельным звуком.

Затем он записал по буквам Ло-а, и тхи-са-ка, и дюжину других слов и звуков, которые хранил как достоверные в своей Роще и отныне имел для них символы.

И увлекшись, он позабыл, пускай лишь на текущий момент, что сидит раненый перед королем в этой чужой стране, рисуя иноземные символы… Он мысленно вернулся в страну пепла, где изучал руны при свете костра.

Он был закутан в старые тонкие меха, голодный и дрожащий. Его мать сидела перед ним с посиневшими губами и читала из Книги Гальдры. Изумленная, она всплеснула своими белыми руками.

«Я так горжусь тобой, Рока. – Даже сейчас ее слова и взгляд наполнили его теплом. – Ты очень особенный мальчик. Ты это знаешь? Ты должен знать и помнить, какой ты особенный».

О да, подумал он, очень особенный. Обезображенный и проклятый. Меченый и одинокий. Все остальные в мире – чтобы напоминать ему об этом.

Фарахи улыбался и кивал в ответ на старания Роки, его широко раскрытые глаза и теплота – бледное отражение реакции Бэйлы.

Этот король чего-то хотел, совсем как и первый. Спору нет, он будет вести собственные игры и дергать за незримую цепь Роки, как и опасался Букаяг. Но похоже было, что он терпелив, умен и готов учить.

А если он вознамерился научить своим словам, то может статься, он принесет и книги. Рока увидел тут много книг, помещенных в большие деревянные короба, стоящие рядами, как домашний скот. Возможно, здесь – несмотря на то, что он мужчина, одинокий, проклятый и отверженный – он сможет ознакомиться с их содержанием. В Аскоме этому препятствовала только богиня законов, а здесь ее не существует.

Он знал, что должен сосредоточиться на текущей задаче, но, казалось, не в силах был держать мысли ровно, даже пока рисовал Северные руны. Плотину его памяти прорвало – и сквозь нее хлынул поток нескончаемых образов из детства.

Первым – воспоминание об отце, непостижимом для глаз ребенка, а теперь невзрачном, жалком и противном. Он вспомнил косые взгляды, молчание и стыд – ясный образ мужчины, который в глубине души знал, что правильно, и все же не имел смелости так поступать.

Рока сморгнул слезы. Мальчиком он считал виноватым себя. Он верил, что боль и одиночество его матери стали следствием его проклятия. Но возмужав, Рока узнал: ни одна жрица, ни один закон, ни одна сила на земле, кроме смерти, не могут помешать ему делать то, что он считает правильным. Он не испытывал никакого сочувствия к отцу.

Да и как человек может простить, размышлял он, если память о его ранах так же свежа, как и в тот день, когда они возникли?

Он подумал, а вдруг это и было его истинным проклятием – помнить? Другие люди никогда в сущности не прощали, думал он, – они лишь забывали подробности, чувства, неудачи. Но этот путь был для него закрыт.

В истинном мире Фарахи отрекомендовал старика, который поклонился и начал произносить то, что, должно быть, было вопросами в виде набора слов и звуков. Рока старательно слушал.

Он удивленно осознал, что многие из этих слов были совершенно непохожи на те, другие – что эти звуки не похожи ни на один из тех, которым обучил его Фарахи, и что они, должно быть, из какого-то другого языка. Он с некоторым восторгом понял: они пытаются найти звуки, которые будут понятны ему.

А если существует собиратель таких слов, то наверняка есть много разных народов, много разных способов говорить. Мир, должно быть, еще обширнее, чем он предполагал.

Конечно, ничего из услышанного Рока не понимал. Некоторые звуки он распознал как принадлежащие пиратам, а это значило, что даже на соседних островах слова неодинаковы. Он качал головой в ответ на бесплодные попытки, а когда старик исчерпал словеса, то развернул плоский пергамент, покрытый контурами и символами. Рока сразу же понял, что это такое.

Он сам начал делать нечто весьма похожее в своей Роще – карту Аскома с нанесенными побережьями, горами и лесами. Однако в сравнении с этим чудом из разноцветных красок и замысловатых деталей его собственная работа казалась грубой и детской.

Король указал на небольшую группу того, что, должно быть, было островами, и сказал: «Па-йу», или «Пью». Затем указал на самый крупный из них и сказал: «Сриконь», что, вероятно, писалось как «Шри Ко-Н». Затем провел рукой над пергаментом и стал ждать.

Это Роке тоже было ясно.

«Покажи на карте, – имел в виду король, – скажи нам, откуда ты».

На одну из немногих секунд в своей жизни Рока засомневался. Дело было не в том, что его разум не поведал ему о вероятностях, о рисках и перспективах, ибо уже начал составлять перечень. Дело было в том, что он не мог решить один очень простой вопрос: Должен ли я быть верен моему народу?

Король пристально посмотрел Роке в глаза, видимо, теряя терпение. Чтобы выиграть время, Рока посмотрел на старика, затем на дверь, после чего встретился взглядом с королем.

Спокойное лицо Фарахи слегка дрогнуло, словно это его позабавило, но он кивнул и что-то сказал. Старик поклонился и ушел, и даже копейщики встали чуть дальше.

Рока решил, что какими бы ни были его чувства, его сомнения или привязанности, он должен доверять этому королю. Он не видел никакой причины для того, чтобы эти люди отправились на Юг, никакой реальной угрозы стране мерзлой тундры и суровых людей от изнеженных сыновей рая.

Поэтому он указал на край их мира. Он провел пальцем вдоль Южного моря, минуя все острова, пока его рука не переместилась с дубленой карты на постель. Он не мог оценить расстояние, но попробовал угадать.

– Аскоми, – произнес он, жалея, что не имеет слов, чтобы сказать больше.

Король моргнул и откинулся на спинку кресла. С застывшим лицом он отвел взгляд, уставившись на стену, словно пытаясь вырвать некий ответ из камня. На взгляд Роки он казался утомленным или, возможно, смирившимся. Наконец, он кивнул.

– Аскоми, – повторил король, испуская выдох.

Рока не сводил с него глаз, прельщенный этой странной реакцией – как будто монарх знал или по крайней мере подозревал. Они взглянули друг на друга, и Фарахи тоже казался завороженным.

Наконец он встал и, указав на кровать, сказал слова, которые могли означать «ешь и отдыхай».

Рока не знал, как его благодарить, и поэтому ничего не сказал. Король оставил его, забрав рисовальные камни и слуг, которые до наступления ночи принесли Роке бумагу и чернила, книги, чистые свитки и одежду.

Он дивился всему этому, сбитый с толку тем, как его мир вращается, растет и перестраивается, породив острова, новые моря и огромный континент, столь гигантский, что казался в несколько раз больше Аскома.

Наутро вернулся старик, и Рока отточил свой разум, обратив его к словам, безделушкам и книгам; все мысли о прошлом, реванше или ненависти исчезли, сменившись на текущую минуту тем, чего ему недоставало после смерти Кунлы: новой целью.

Рока наконец-то нашел дело, достойное его талантов. Он изучит этот мир и всё, когда-либо постигнутое людьми, потому что только тогда сможет решить, что с этим делать. Он покажет этим запуганным и недостойным ничтожествам, на что способен человек, а затем схватит их мир за горло. Что он будет делать после, он еще не знал, жалея только, что у него нет Бэйлы, которая могла бы дать совет.

Но на четырнадцатый день его пребывания в раю, после долгой и бессонной жаркой ночи, обучение Роки началось по-настоящему.

Рока выучил островной язык за неделю, но притворился, что за две. Он не знал, сколько времени занимало это у других людей, но, судя по реакции его наставников, предположил, что значительно дольше.

Само собой, звуки он произносил ужасно. И он еще не знал очень многих слов и не понимал странной формулировки многих правил и исключений. Но этого хватало, а остальное само приложится.

С каждым днем его главный наставник, «Мастер» Алеки, все заметнее щурил глаза. Много раз, когда Рока понимал или формировал слова, он едва не шипел и требовательно восклицал: «Где ты этому научился?». Судя по выражению его лица, ответам он не верил.

Таков удел посредственных умишек, решил Рока. Его вопросы тоже начали истощать терпение Алеки.

– Насколько велик мир? – спросил он, и «Мастер» вгляделся в него.

– Наши мореходы сказывают, известный мир простирается от Самны до Нарана, от гор к горам на Западе и Севере.

– А дальше?

– Ничего. Только море.

– А за морем? Мир есть кольцо? Сфера?

– Возможно, он плоский, – отрезал мужчина, хотя и с сомнением в голосе.

Рока отмел его ответ. Он сам ясно видел изгиб и то, как горы медленно скрывались за горизонтом по мере того, как росло расстояние. Мир округлый, это было очевидно – либо кольцо, либо сфера. Сфера казалась более вероятной, а иначе люди нашли бы способ сойти с кромки.

– Что создало мир? Боги? Что такое солнце, луна и звезды? Почему море движется и как? Что такое болезнь и что определяет сезоны?

Сперва «Мастер» пытался отвечать на подобные вопросы, но вскоре обнаружил, что Рока ожидает четких деталей. Он не станет довольствоваться метафорой, имитацией или гипотезой: он хотел ответов, объяснений.

Несмотря на все имеющиеся богатства и знания, Рока вскоре понял: этим «Пью» недоставало их точно так же, как и людям пепла. Старик нес галиматью о богах, духах и легендах, что в некотором роде заинтересовало Року, но тоже было по преимуществу чепухой – древней мудростью для любопытных или, возможно, боязливых умов, но в основном несостоятельной.

По вечерам ему оставляли книги об истории и мифах Пью, хотя на самом деле он желал разобраться в местных зданиях, кораблях и городах. Он знал, что должен иметь терпение. Он прочитывал все слова, какие мог, а остальные запоминал, чтобы спросить у своего наставника, каждое утро предоставляя перечень изумленному старику.

– Ночью положено спать, – журил тот Року, словно ребенка. – Ты гость короля. От тебя ждут, чтобы ты отдыхал и поддерживал свое здоровье, иначе он будет огорчен.

Рока лишь пожимал плечами и продолжал в том же духе. Он делал даже больше, чем казалось, так как работал в своей Роще даже во время учебы, расширяя поляну для множества новых здании, которые планировал построить.

Иногда по ночам он гулял, потому что дни были удушающе жаркими, и солнце опаляло кожу. Его конвоиры следовали за ним, но не пытались остановить, и он осматривал территорию дворца, особенно сады.

Такие обширные и разветвленные, размером с нивы Аскома. Слуги здесь ухаживали за кустами и цветами, лианами и деревьями. Казалось, в Шри-Коне имеются мужчины, чей единственный долг в жизни – поддерживать красоту. Весьма благородная профессия, на взгляд Роки.

Возможно, эгоистичная в мире, где другие голодали, но все же – случись Роке найти животное, которое пожертвует собой ради красоты, он был бы счастлив. Казалось, это и есть причина, по которой человечеству надлежит выжить.

Были и другие подобные люди – мужчины и женщины, которые посвятили свои жизни музыке либо искусству, сродни скальдам Аскома. Но здесь они встречались гораздо чаще, что по мнению Роки было признаком богатства. Большинство островитян не воспринимали жизнь как борьбу. Они не вели себя так, будто от голода и страданий их отделяет всего один сезон.

В лоске бессмертия, который, казалось, покрывал здесь всё, Рока осознал, как человек мог раствориться в этом спектакле – забыть о засухе, змеях и болезнях, которые всегда подстерегали его, и отвести взгляд от смерти повсюду вокруг.

Каждый день Рока хотел увидеть, как живут люди за пределами дворца, но не мог его покинуть и неизменно возвращался к себе в комнату.

По прошествии первой огромной луны Рока был приглашен посидеть с королем.

Его раны практически затянулись, и теперь он в основном носил мягкий, гладкий «шелк» островитян, свободно обернутый вокруг тела, как показали ему слуги. Это помогало справляться с жарой, но не особо.

Рока в значительной мере выучил территорию дворца, но вассалы короля не отвели гостя в главный зал. Взамен его провели вверх по нескольким лестничным пролетам, к одной из внешних стен и возвышающейся над ней башне. – Лоа, Рока. Подойди и сядь со мной.

В одном из двух кресел, обращенных к Востоку над городом, восседал король. Он был одет в роскошные синие шелка, которые почти совпадали по цвету с морем на горизонте. Лучи еще не взошедшего солнца освещали прохладный легкий туман.

Рока поклонился, как это делали островитяне, и сел. Король оценивающе взглянул на него.

– Мне сказали, что ты очень быстро изучаешь наш язык и что ты очень хороший ученик.

– Спасибо. Да. Хороший учитель. Много книг. Фарахи улыбнулся.

– Ты уже умеешь читать книги?

– Да, король, немного.

– В твоем Аскоми много книг?

– Нет. Несколько. Мало. – Рока пожал плечами, не уверенный, как объяснить Книгу Гальдры и что о других книгах он не знает, даже если они существуют.

Фарахи вежливо улыбнулся и указал на столик.

– Я решил, мы с тобой сыграем в игру и полюбуемся восходом солнца. В основном это испытание в математике. Ты знаешь это слово?

Рока пожал плечами, так как читал о ней, но не совсем понял. Он отлично умел считать и оперировать числами в уме, но это казалось довольно простым и не требующим стольких книг.

Король, однако, пояснил, что математика может быть очень сложной, и любопытство Роки сразу разгорелось. Улыбка монарха стала шире, когда варвар наклонился ближе к столику.

Фарахи объяснял правила игры жестами, показывая расстановку фигур на доске и терпеливо разъясняя, как изменялись правила по мере введения новых фигур, а неодинаковая разметка игорной доски добавляла сложности.

– Они перемножаются, видишь? И те, что по краям, ценятся выше. Они приобретают ценность очень быстро. Вот эти фигуры стоят двух таких, а эти – двух таких. Фигуры, размещенные в самом конце, – вот что действительно важно.

Рока полагал, что понимает. Он подсчитал фигуры и клетки, в том числе «преградные», которые наверняка потребуют стратегии. Это напомнило ему поле боя.

Король сделал ход первым, и когда Рока последовал примеру, Фарахи взглянул на его четырехпалую руку.

– Извини за твой палец. – Он сделал еще один ход. – Это не было моим намерением. И я не сержусь из-за… мертвого слуги. Понимаешь?

«Мертвый слуга».

Эти короли, как выяснил Рока, не особенно ценят своих приверженцев. На мгновение он вспомнил, как боролся с мясником в яме, скользкий от крови, а боль пронзала раненую руку. Он кивнул и сделал свой ход.

– У тебя много мозолей, – заметил король. – Чем ты занимался у себя на родине? Был моряком? Фермером? У тебя грубые ладони. Понимаешь?

Рока согнул пальцы, затем расслабил их. По правде, он не знал, что и сказать. Его руки и даже его тело не отражали реальность должным образом.

С годами он постепенно стал принимать свое тело, мало-помалу формируемое трудом в его Роще. Это сделало его сильнее, тело закалилось и заматерело в результате труда. Он сомневался, что у него есть слова для описания «шамана» либо «изгоя».

– Охотник, – сказал он и пожал плечами. – Воин.

Король кивнул, затем посмотрел на собственные руки.

– А мои мягкие, – вздохнул он. – Руки богача. Возможно, мне следует гордиться этим. Но мужчине полагается быть грубым, а?

Рока уловил не каждое слово, но смысл постиг.

– Человека учат либо книги, либо руки. Книги берегут ему пальцы.

Фарахи встретился взглядом с Рокой, и широкая улыбка расплылась по его лицу. Он сделал следующий ход.

– И чему бы ты хотел научиться, Рока? Что тебя интересует?

– Всё, король. Всё, что могут знать люди.

Фарахи улыбнулся и откинулся назад.

– А с чего бы мне тебя учить? Мой народ – торговцы. Что ты предложишь для торга?

Рока не задумывался об этом и толком не имел ответа. Эти люди так богаты и могущественны. Он мало что мог предложить им, только себя в роли воина. Но ясное дело, пользы от одного человека немного.

– Научи меня секретам твоего голубого металла, – сказал, помолчав, король. – Твоего меча и щита. В обмен на это знание я научу тебя всему, чему пожелаешь, всему, что в моих силах.

Рока почувствовал, как приподнялись брови. Он повидал здесь много дрянного оружия, но предполагал, что дело скорее в сознательном выборе – дешевое вооружение для народа, непривычного к битвам. Но если у них есть железо, пускай и неважнецкое, то вдруг здесь есть и место для усовершенствований? А если Рока будет знать то, что знают местные, вдруг все это покажется более достижимым?

Рока взглянул на этого островного короля и решил, что он другой породы, нежели тот первый. Он умный и сложный для понимания и однозначно опасный. Но Рока не боялся опасных людей и не осуждал их. Вообще-то как раз наоборот.

– Согласен. Торгуем?

Фарахи улыбнулся и небрежно передвинул фигуру, перекрыв стратегию Роки. Ход показался странным, так как мешал отдаленному плану. Рока нахмурился.

– Хорошо, – сказал король, сверкнув глазами. – Знай, что ты мой гость, Рока. Мои слуги должны уважать тебя и обращаться с тобой хорошо. Понимаешь слово «гость»? Ты не мой узник. Если тебя кто-нибудь обидит, просто сообщи мне.

Рока кивнул, потому что понял. В Аскоме «хорошо обращались» с ценными лошадьми.

– Сегодня я отправлю тебя к моим ремесленникам, – сказал король, откидываясь в кресле и отвлекшись на ободок желтого солнца, встающего из-за моря.

Рока рассеянно кивнул. Мысли его метались по игровой доске, рождая новую стратегию. Он увидел несколько вариантов и сразу принял решение.

Король улыбнулся его выбору. Он сказал негромко, будто ради забавы:

– Посмотрим, кто кого научит.

Верный слову, король в тот же день отправил Року вместе с отрядом за пределы дворца. Одни из воинов нервничали, потея, другие с плохо скрываемым недовольством несли книги.

Когда они покинули пределы дворца и зашагали среди суетливых, изредка глазеющих горожан, Рока изо всех сил пытался сдерживать волнение.

Он впитывал каждую деталь, какую мог, подмечая лица и наряды, и оформление улиц, кибиток и зданий. Он увидел, как с той стороны, куда они направлялись, валит дым, и с каждым шагом шум и активность нарастали, пока не сложилось впечатление, что каждое строение – улей с болтливыми работящими туземцами.

Сопровождающие привели Року в полуоткрытый ряд огромных палаток со множеством столов, заваленных отбракованными кусочками глины и древесной стружкой. А еще Рока увидел стопки почти идеально плоских или круглых, прозрачных камней и с изумлением поднял один, увидев, как по лицам работников пробежало беспокойство.

– Оно очень хрупкое, Рока, – сказал ему Алеки. – Легко ломается. Будь осторожен.

– Что это? – Рока повертел «камень» в руке, ощущая невероятную гладкость.

Кое-кто из стариков ухмыльнулся или закатил глаза, а наставник прочистил горло.

– Стекло. Его делают из плавленого песка. Мы используем его для украшения, драгоценностей, чашек, тарелок, бус и так далее.

Плавленый песок? Невероятно!

– А это? – Рока поднял странную деревянную стойку, полную круглых камешков. И снова старик вздрогнул.

– Это… счетная доска. Камешки обозначают числ…

– Понятно.

Рока поставил ее на место и прошел мимо столов к чему-то похожему на горны и печи, а также к наковальням и нескольким корытам с водой. Во многих отношениях это напоминало его собственную кузницу, хотя, само собой, та была значительно меньше.

– Это ремесленники, нанятые королем, – сказал Алеки. – Сперва пройдем сюда, и мы увидим… Рока… где…

Рока направился прямо к огромным круглым горнам, извергающим волны жара из открытых стенок. Крепкие потные мужчины, покрытые слоем сажи, вытаращились, когда он приблизился; их руки в рукавицах внезапно обвисли.

– Почему открыты? – указал он. – Как управлять теплом? Какое топливо?

Мужчины переглянулись. Один вытер со лба сажу и пот и, прочистив горло, бросил взгляд на группу людей из дворца.

– Дерево, – крякнул он. Несколько человек усмехнулись.

– А воздух, как управлять воздухом?

Когда работники уставились на Року, он изобразил, будто раздувает мехи. Когда мужчины все равно не поняли, он как следует надул щеки и выдохнул в сторону горна.

– Важно только тепло, Рока, – сказал Алеки, слегка покраснев, и глянул на остальных.

Рока посмотрел вокруг – на островитян с их пристальными взглядами, на огромные горны, постоянно загружаемые дровами, которые, как он теперь видел, были сложены позади. Он посмотрел на обожженную глину, на громоздкую форму, на открытые участки. И он рассмеялся. Впервые с той минуты, как он высадился в Пью, Рока ощутил, пускай лишь на мгновение, что обрел под ногами твердую почву.

Он хмыкнул и пренебрежительно махнул закутанным в мантии старикам-белоручкам, вряд ли когда-либо прикасавшимся к молоту или кузнечной печи.

– Я делать правильно железо. У вас есть… – Он понятия не имел, как тут называют уголь. – Черный камень, для обжига?

Кузнец кивнул:

– Немного. – Его лицо выражало хоть и слабый, но все же интерес. – Железо дорого и сложно применять. У нас его нехватка. – Он взглянул на наставников. – Тут мы в основном делаем бронзу.

Алеки прочистил горло.

– Да. Бронза будет даже лучше, Рока, и гораздо полезней усовершенствовать ее, поскольку она…

Бронза!

Рока чуть не выкатил глаза. Если железо тут редкость, то, возможно, у Аскома больше товаров для обмена, чем он думал. Там имелось несколько месторождений – гораздо больше, чем его народ мог использовать.

– Король сказать «железо». Рока сделать железо. Неси большой кусок. И опахала. И веди гончара. Мы закроем горн. И нужна чистая вода. – Он с отвращением ткнул в сторону грязных корыт.

Рока предусмотрел, что эти люди подчинятся, и теперь не обращал на них внимания. Он собирался было принести клещи, молоты и мехи из своей Рощи, но передумал. Лучше оставить место для усовершенствований в будущем. Появление инструментов из ниоткуда бросит тень на его нынешние усилия.

Он подумал, что бы такое изготовить, и решил, что меч – это слишком трудно и слишком долго. К тому же казалось, почти никто из островитян их не использует. Пожалуй… Хороший, толстый стальной прут мог послужить его цели. Рока улыбнулся образу, возникшему в его сознании, затем заметил, что мужчины так и не сдвинулись с места.

– Гость короля, – сказал он, словно раздраженный. Затем громче, отчетливо произнося оба слова: – Гость короля.

Алеки вежливо улыбнулся одними губами, а Рока сверлил взглядом любого из тех, кто осмеливался встретить этот взгляд.

– Черный горючий камень, – повторил он. – Руда. Опахала. Гончары. Вода. Живо.

Алеки плотно сжал челюсти, но жестом указал на кузнецов. Те поклонились и бросились выполнять поручение.

Артель островных кузнецов с гончарами выполнила требования Роки с поразительной скоростью. Тележки, полные угля, древесины, инструментов и плавленого металла, привезли в его распоряжение спустя мгновения. Многие из мужчин поблизости пришли понаблюдать, и раз или два Рока заметил, как вожди либо надсмотрщики раскраснелись и кричат, но позднее и сами пришли поглазеть.

Сперва Рока и гончары полностью закрыли горн. Они отсоединили решетку и прикрепили металлический ухват, чтоб держать ее открытой, когда потребуется. Для правильной закалки железа требовался жар такой силы, что мог даже прожечь или расплавить дно глиняной печи островитян, но уже вскорости они об этом узнают.

Затем они поставили двух опахальщиков, но Рока также послал людей за винными бурдюками и кожей. Он подумал, что, возможно, приложив немного усилий, сумеет изготовить мехи, поскольку воздух от опахал не так-то легко доставал до огня.

Вообще-то он не знал, почему именно необходим воздух. Все, что он знал – проведя много, очень много опытов – это что без воздуха металл станет ломким. Чем больше воздуха во время нагрева металла, тем этот металл более податливый и вместе с тем более прочный.

Для этой попытки ему нужен был некий баланс между тем и другим, но так как Рока замыслил всего лишь прут, пригодный для битья, он хотел сделать тот достаточно мягким, дабы крушить все, что он ударит, не сломавшись. Невелика разница, если появятся зазубрины, поэтому можно сделать так, чтоб его было практически невозможно сломать.

Островитяне загрузили в свой горн уголь и немного дров, а затем принялись ждать. Рока разложил собственные инструменты на столе так же, как делал в своей Роще. Он выскоблил дерево, соскреб с молотков, клещей и напильников каждое пятнышко грязи или осадка, затем сменил воду в каждой лохани. Какими бы ни были точные ритуалы, он знал: не ошибется тот, у кого все под контролем.

По мере того как жар от горна усиливался, Рока снял каждый слой обернутого шелка, оставшись наконец в одном исподнем.

Люди уставились на его тело широко раскрытыми глазами, но Року это больше не смущало. Кузнецы наконец принесли ему огромный кусок руды, который он погрузил в самые горячие уголья жаркого пламени и стал ждать, считая капли воды в своей Роще. Многое можно узнать «на глаз», но у Роки была приблизительная оценка времени для каждого отдельного этапа – от нагрева до поддува, от охлаждения до ковки. А у каждого этапа была цель.

Он щелкнул пальцами, и кузнецы подпрыгнули и встретились с ним глазами.

– Вы помогать ковать. – Он повел плечами, нагнулся и, крякнув, поднял наковальню, водрузив ее в центре расчищенного пространства. Он выпустил дыхание, встал и увидел, что мужчины глазеют с открытыми ртами. А наковальня-то и впрямь была тяжелой.

Отсчитав достаточно капель воды, он проверил цвет железа, вынул его клещами и положил на наковальню.

– Длинный и тонкий, вроде копья, – сказал он и начал ковать. Приблизившись, кузнецы заняли свои места, поначалу неловко, но вскоре обрели нужный ритм. Один человек держал металл клещами и время от времени поворачивал его без нужды в инструкциях, и было ясно: все эти люди очень искусны.

Работая, они вскоре начали что-то напевать и ухмыльнулись, когда Рока присоединился к ним. Они нагрели железо и начали вновь. Затем нагрели снова и ковали.

По правде, жара едва хватало, и процесс затянулся. Кузнецы обливались потом от своих усилий и раскаленной печи, а тем временем люди в мантиях сидели на ящиках или штабелях дров и болтали между собой.

Когда, наконец, руда приобрела смутную форму, Рока предупредил, что теперь они должны быть осторожны. Поддув больше воздуха своими самодельными мехами, он погрузил железо в воду, прежде чем снова нагреть его. Кузнецы молча наблюдали за ним быстрыми и любопытными взглядами, забыв о саже и поте на своих лицах.

Рока, насколько умел, проверил прочность. Похоже, используемая местными руда слегка отличалась от привычной ему, и он заметил небольшие различия в цвете пламени, в реакции на тепло и даже в звуках ударов молотом по металлу. Результат оказался более несовершенным, чем надеялся Рока, и потребуется хорошенько испытать изделие, чтобы это понять. К тому же оно было темнее, чем хотелось бы – а значит, более ломкое, почти без единого следа податливой голубизны его аскомской стали. Но оно сослужит свою службу.

Наконец он шагнул к дубовому столу и положил на него гладкий, трехфутовой длины прут из каленого островного железа. Кузнецы завороженно воззрились.

– Годно, – хмыкнул Рока, переворачивая и рассматривая изделие вместе с ними. – Очень годно. – Он кивнул мужчинам, которые ухмыльнулись в ответ. Он видел их довольство и краткую минуту просто стоял и наслаждался этим совместно достигнутым успехом, чувствуя странность пребывания так далеко от дома и в компании чужаков, но в то же время ощущая силу стаи.

– Солнце почти зашло. – Алеки взглянул на прут и встал со своего места. – Похоже, Рока, это весьма долгий и затратный процесс ради создания одной-единственной железной… дубинки, которая бесполезна, и в любом случае мы никогда бы не сделали такое. Что нам действительно нужно, так это более качественные гвозди и хомуты для кораблей и зданий. Возможно, завтра…

– «Бесполезна»? – Рока поднял стальной прут, рассерженный тем, что хрупкое чувство единства, которое он разделил, исчезло. Он подошел к стойке с оружием и взял один из бронзовых клинков.

Крякнув, он рубанул вниз и выгнул хлипкую штуковину об пол. Новый удар – и тонкий, значительно уступающий по качеству металл треснул.

– «Бесполезна»? – прорычал он, затем шагнул к груде горной породы и новым ударом выбил из нее кусок, расколов камень и руду. Разбил ближайшие копья и столы. Воздел прут, на котором даже не появилось царапин, и перемежая ворчание тяжелыми вдохами, заявил:

– Воин бесполезен. Если не будет войны. – Он протянул изделие. – Возьми. Подарок. Королю.

Он не пожалел времени, чтобы откланяться кузнецам, затем указал полузаснувшим стражникам в направлении дворца и вышел в ночь.

После визита к ремесленникам Рока на протяжении еще одной луны учился у Алеки и его книжников.

Он улучшал словарный запас и понимание правил и тонкостей речи островитян. Он читал о древних богах и духах, о расе людей-мореходов, которые плавали по миру, пока не прибыли на острова Пью, ведомые кем-то вроде пророка, которого называли «Просветленным».

У этих людей тоже были свои герои, как у аскоми – Хаки Смелый. Однако герои Пью не были воинами. Часто эти люди весьма напоминали жриц, либо исследователей, а величайшим из них был пройдоха по имени Рупи.

Роке было интересно, но во многом казалось ему такой же чепухой, какую изобретал его народ, чтобы объяснять себе мир. Вероятно, погребенная в таких историях и мифах, существовала истина, обернутая некой действенной смесью обмана и реальности – идеальной пищей для человеческого ума. Но что действительно заинтриговало его, так это исчисление времени.

По подсчетам островитян, они обитали в Пью уже две тысячи лет. Откуда именно они пришли, было неясно.

Ученые знали, что континент на Севере гораздо древнее и был заселен с незапамятных времен. Их книги описывали дюжину рас и королевств, городов-государств и вождеств – даже «империю», или короля королей.

Рока задал Алеки много других вопросов, на которые тот не мог или не хотел отвечать.

– Сколько людей живет в Пью? Сколько в Наране? А сколько в мире?

При каждом вопросе старик ерзал.

– Мы этого не знаем. Последняя перепись была во времена деда короля, и новой пока не проводилось. Что до Нарана или всего мира… не знает никто.

– А ты попробуй угадай.

– Я стараюсь не гадать.

Рока молча уставился, думая: Гадаешь ты всегда и обо всем, болван.

Алеки прочистил горло.

– Наран очень большой. Возможно, три миллиона человек, хотя предполагаю, эта цифра мало что значит для тебя. А весь мир… – Он пожал плечами и фыркнул. – Пожалуй… втрое больше. Да какая разница? Он огромный.

Рока вылупил глаза, так как подозревал, что истинное число даже больше, чем полагал Алеки. Та же гордость, которую разделяли его сородичи, бесспорно раздувала в этом типе ощущение собственной значимости. При его ответном вопросе Рока сдержал рефлекторную колкость.

От Алеки была польза, но, как и многие другие островитяне, он верил, будто знает о мире практически всё, а пара-тройка деталей не так уж важна. Рока знал: они страшно заблуждаются.

Он знал: страх и гордыня мешают людям увидеть, сколь они невежественны и как на самом деле мало знает любое существо об окружающем его могучем мире – о вещах, которые нельзя увидеть, потрогать или услышать. Рока предполагал, что есть еще много неизведанных морей, много тайн настолько сложных, что ему не под силу даже начать задавать верные вопросы – возможно, гораздо более сложных, чем он в силах постичь. Но Рока был намерен попытаться.

Ночами, пока островитяне спали, Рока сидел на том же балконе, где ранее схлестнулся с ассасинами. Его конвоиры сонно опирались на свои копья, а он читал при лунном свете.

Фарахи владел обширной библиотекой, наполненной тысячами книг, и он сделал их доступными без ограничений. Рока намеревался прочесть их все.

Начал он с математики, поглощая знания с широко раскрытыми глазами, как ребенок, узнающий истории о далекой стране. Он читал о фигурах и символах, представляющих числа настолько огромные, что даже не мог их себе вообразить. Насчет этого Алеки не соврал.

Народ Пью имел «формулы» для расчета фигур в реальном мире, для определения веса и прочности дерева либо камня, или правильного угла их возведения, и умел использовать все это для планировки зданий или кораблей. Очевидно, формулы идеально работали каждый раз, когда их использовали, и могли быть рассчитаны без особых усилий. Это знание распахнуло окно в разуме Роки, и он не знал, смеяться ему или плакать над собственным невежеством.

В своей Роще он начал проверять всё на практике. Он должен был знать, можно ли внести улучшения, используя более прочные материалы, и предполагал, что это реально.

Его старик-наставник был прав насчет гвоздей и хомутов. Вероятно, получив железо Роки, туземцы смогут строить так, как раньше и вообразить не могли – и вероятно, будущее сможет измениться как для них, так и для Аскома.

Торговля с Фарахи казалась возможной. Вероятно, люди пепла могли бы привезти свои железо и соль, или древесину из огромных и диких лесов. А пожалуй, могли бы и служить соседям-островитянам в роли воинов или с их санкции покорять слабейших. Возможности казались безграничными.

Рока был предоставлен сам себе и волен бродить по дворцу сколько захочет. Слуги приносили ему столько еды и воды, сколько он желал. Все это время Букаяг хранил молчание, ослепленный сложностью за рамками его интереса или разумения – цивилизацией и будущим, выкованными скорее миром, нежели кровопролитием.

Рока многому учился, но ему все еще хотелось побольше узнать о мире и тем паче об островах.

Он знал, что рано или поздно должен будет собрать все, чему научился, и как-то упорядочить этот новый хаос, но пока еще не утолил свою жажду знаний. Он читал о зодчестве и мореходстве, астрономии и географии, военном деле и земляных работах.

В глубине сознания он уже задавался вопросом, стоит ли ему возвращаться к своим людям. Обязан ли он им чем-нибудь, и не предпочел бы взамен остаться в этом новом мире и связать себя с этим королем. Рока не знал, и пока что ему было плевать.

Когда снова настала «Матохи» – так островитяне именовали полную луну – за ним пришли гвардейцы, и Рока встал, ожидая новой встречи с королем, предвкушая обсуждение всего, что узнал.

– Лоа, Кана и Хоило.

Юные гвардейцы, ухмыльнувшись, с вежливым поклоном указали вглубь коридора.

Казалось, простое произнесение островных слов по-прежнему развлекает слуг. То, что Рока помнит и умеет выговаривать их имена, казалось бесконечно чарующим. Он предположил, что любой был бы в восторге, научись его питомец говорить.

В этот раз его отвели выше на Север в обход дворца – к другому крылу, где он не был во время предыдущих визитов, рядом с самой крепостью. Фарахи опять восседал за маленьким столиком, уставленным знакомыми Роке игровыми фигурами, и что-то царапал на бумаге поверх деревянной доски. Рока не удивился, что и отсюда ясно виден горизонт.

– Лоа, Рока. Садись рядом.

Рока подчинился, устраиваясь в более просторном кресле. Как обычно, по лицу Фарахи нельзя было определить его настроение. Он указал на доску, словно игру должен был начать Рока.

– Я видел твое железо, – сказал он после серии ходов. – Оно весьма впечатляет. Но Алеки мне сообщил, что ты бываешь весьма непочтительным.

Рока пожал плечами. Да, таким он и был, и не претендовал на иное.

– Я не люблю гордецов.

– Ты хочешь сказать, других гордецов, – промолвил король, и Рока прищурился.

Вне всяких сомнений, даже такой благородный король, как Фарахи, ждал от своих слуг забитости и послушания. Рока предположил, что ему следует ссутулиться. Склонить голову в страхе и покорности и прикинуться настоящим вассальчиком. Но не сделал этого.

– Умение – не то же самое, что надменность, король Фарахи.

Рока сделал еще один ход; король наблюдал за ним. В уголках его глаз пролегли морщинки, а в каменной маске – трещины.

– Здесь, на этих островах, любят обмениваться легкими любезностями, прежде чем перейти к сути беседы. Например, я мог бы спросить о твоем здоровье или поинтересоваться, как тебе спалось. У твоего народа так же?

– Да. – Рока поместил еще одну фигуру. – Я это не люблю.

Король улыбнулся.

– Я тоже. – Он откинулся на спинку кресла. – Очень хорошо. Буду говорить ясно. Теперь, когда ты освоил нашу речь, я желаю знать о тебе больше. Расскажи мне о твоей родине. Расскажи мне об этом «Аскоме» за морем.

Рока посмотрел вдаль, на синеву моря, уже озаренную красным восходящим солнцем. Он представил бескрайнее белое поле и поразился тому, что такие непохожие местности существуют в одном и том же мире.

– Ты когда-нибудь видел снег, король?

– Однажды, – кивнул островитянин. – В горах Нонг-Минг-Тонга.

Рока выдохнул, в мельчайших подробностях вспомнив зиму, увидев мысленно время, когда был вне закона. Свой первый сезон он провел, зажатый между лесами близ Хальброна и горами близ Алвереля. Он жил в страхе перед путниками и волками, боясь, что каждая трапеза станет для него последней, если только ему не удастся украсть или поохотиться и каким-то образом избежать последствий.

– Представь, что это море белое, как горная вершина, и скрыто за пределами видимости во всех направлениях. Представь, что над ним бушует ветер столь холодный, а вьюги порой столь опасные, что человек может заблудиться, ослепнуть и замерзнуть менее чем в сотне шагов от своего дома. – Он помолчал, ощущая озноб, несмотря на тепло. – Никогда не хватает ни еды, ни топлива. Смерть безмолвна и вездесуща. Детям не дают имен, пока им не исполнится два года, и часто бедные матери отдают все свое внимание самым крепким. Мужчины дерутся и умирают из-за славы, из-за бесчестья, из-за обиды, или азарта, или мести, или ненависти, или из любопытства, потому что не слишком дорожат своими жизнями. Да и с чего бы? Они не могут прокормить собственных детей, не могут изменить жестокую реальность своего существования. – Он ощутил горечь в своем голосе и, посмотрев на короля, увидел то, чего никак не ожидал. Возможно, жалость или как минимум сочувствие. Он не знал, что с этим делать, и умолк.

– А ты, Рока, как ты жил в этой местности?

Голос короля стал более мягким, словно ему был известен ответ. В тот же миг Рока вновь ощутил вкус мертвой плоти мальчика, которого убил. Вновь заколол насмерть пацанов с фермы, разорвал Кунлу на части голыми руками, удавил законовещателя, прикончил воинов близ Алвереля и пытал Эгиля ночью криков.

– Я был изгоем, – сказал он, с трудом подбирая слова. – Затем шаманом… нечто вроде жреца, и воином. Моя мать… У меня была только мать, и она умерла. Я одинок.

Он был не уверен, подобает ли ему такая честность, но не ощущал никаких причин лгать. Он взглянул на короля, который вздохнул и передвинул еще одну фигуру.

– Я тоже потерял родителей. Короли знают, что такое быть одиноким. – Он вежливо улыбнулся. – Нередко я чувствую себя изгоем.

Какое-то время они продолжали игру в тишине, и Рока испытывал медленно надвигавшееся чувство, что его хитростью влекут к неизбежному проигрышу. То и дело ему казалось, что этот странный островной король просто ждет его ходов – как будто уже знал, что произойдет, хотя и не выказывал нетерпения. За всю свою жизнь Рока никогда еще не встречал другого существа, равного ему в простых проявлениях силы ума. Но в этой сложной игре с этим человеком, что бы он ни делал, он не мог победить.

«Что ему нужно от меня? – недоумевал Рока. – Что он задумал?»

Казалось, его интересует железо, хотя, возможно, меньше, чем следовало бы. Неужели он проводит время с Рокой просто из любопытства? Королю рая скучно, и он ищет развлечений?

– Итак, – сказал наконец Фарахи, – ты сбежал из своего дома в неизвестное море. Ты ожидал смерти. Вместо этого ты нашел новый мир. А теперь чего ты хочешь, Рока? Желаешь вернуться?

Проницательные глаза короля впились в глаза Роки, как будто ему и впрямь было интересно – как будто ответ имел значение.

Рока моргал, потому что его мысли метались в тысяче направлений. По-прежнему шли кругом от хаоса мира, увеличившегося в сотни раз, по-прежнему ошеломленные таким количеством новизны и возможностей.

Чего хотел Рока? Он хотел всего. А иногда – ничего. Он хотел выбраться из снежных гор, под которыми был погребен. И все же казалось, что с каждым клочком земли, преодоленным Рокой, с каждой новой опорой для рук, вырывающей его из мерзлой тундры, горизонт лишь становился шире. Новые проблемы и хаос возникали во всех направлениях.

«Будь свободен, – сказала ему Бэйла, – поведай собственную историю. И ни этим подлым мужчинам, ни этим перепуганным женщинам не остановить тебя, твой разум и твоих старых богов».

В прошлом это напутствие верно служило ему. Но теперь казалось недостаточным. Звери обладали свободой, но ни один зверь не возводил городов и не ковал железных когтей. Ни один зверь не мог жить одновременно в пепле и песке.

Рока не знал, сумеет ли он простить свой народ или быть прощенным – сумеет ли преодолеть свое прошлое, когда не может забыть ни единого мгновения.

Он встал в своей Роще, наблюдая за мертвецами, и вскоре они бросили свои дела и столпились вместе, пялясь на него в ответ. Он почувствовал стыд, глядя на их раны. Как ему вообще стать свободным от них? Да и должен ли он?

«Искупи наши страдания, – хотел он услышать их просьбу. – Искупи нас и себя самого».

Но мертвые не умели говорить. Рока лишь хотел как-то оправдать все, что натворил – уравновесить чаши весов своей тьмы величием и действием. Вероятно, пророчица была права на сей счет. Вероятно, лишь поступки человека по-настоящему важны.

– Мои сородичи, – сказал он осторожно, – их жизни… тяжелые. Они очень бедны. Каждый день и каждый сезон – это борьба за выживание. Это совсем другой мир, нежели этот. – Он махнул рукой в сторону города и огромной каменной крепости, не зная, как толком объяснить. Фарахи кивнул.

– Мы еще поговорим о твоих сородичах, Рока. Я желаю узнать, понять и, возможно, даже помочь. – Он выждал мгновение, подчеркивая эти слова, затем отвел взгляд, словно решая, как продолжить. – До сего момента ты формально был моим рабом, моей собственностью. Ты это понимаешь?

Рока кивнул: он предполагал именно это, даже не зная такого слова. Он читал о рабах Пью и ощетинился, хотя и не был удивлен. Какой бы чудовищной ни казалась эта идея, рабы, очевидно, были повсюду в мире, кроме Аскома.

Фарахи взглянул в глаза Роке.

– Теперь я освобождаю тебя. – Он подвинул бумагу, на которой что-то строчил, через стол. – Ты вольный человек островов и можешь идти, куда пожелаешь. Но я предлагаю тебе один путь, если хочешь – служить при моем дворе, моей семье. Ты будешь получать жалованье и обитать во дворце как мой гость, если только не захочешь жить в другом месте. Ты сможешь читать все что хочешь, и все наставники моих сыновей будут в твоем распоряжении. – Он улыбнулся. – И мы с тобой продолжим играть в чахэн. Это тебя устроит?

Рока смотрел на него, лишившись дара речи. Он чувствовал недоверие Букаяга и знал: даже за щедростью и, возможно, добротой Фарахи скрываются манипуляция и желание сделать Року своим вассалом.

Но в глазах короля он увидел и кое-что еще: надежду на то, что этот странный иноземец перед ним скажет «да» – и не потому, что король рассчитывал на некий выигрыш или воплощение какого-то замысла, а потому, что он одинок. Возможно, он не играет в чахэн и не созерцает восход солнца с другими, потому что в некотором смысле он действительно изгой. Рока был тронут этой мыслью.

– Это меня устроит. Я согласен.

Монарх кивнул, как будто не удивленный и лишь слегка обрадованный. Но Рока уловил, как дернулись его плечи, как почти встрепенулась его рука.

Он с первого взгляда распознавал страх – даже в этом человеке из камня. Но причину страха не понимал, ведь их с королем окружала охрана, и если начистоту, Рока не собирался причинять ему вреда.

– Хорошо. Теперь вопрос только в том, чем именно ты займешься. Алеки сказал мне, у тебя было много практических вопросов о нашей архитектуре и строительстве. Если не возражаешь, пожалуй, сейчас я отправлю тебя к моему Королевскому Главному Строителю. Он научит тебя всему, что пожелаешь знать, и даст тебе некоторый практический опыт. Это приемлемо?

Рока потряс головой при этом слове. Он был не в состоянии выразить свою благодарность.

Да, им бесспорно манипулируют, само собой так и есть. Этот король предъявляет свои требования, как всякий другой вождь, и ничего не станет делать только из щедрости. Но даже в адской яме Трунга нашелся порядочный человек. Наверное, так было и с королями. Возможно, Фарахи Алаку облагораживал свой мир – достойный вождь, который видит правду и заслугу и вознаграждает их. Наверное, даже изгой мог бы служить ему с гордостью.

– Это приемлемо. – Рока поставил на доску еще одну фигуру и отвел взгляд, чтобы скрыть свои эмоции. Он не забудет ни Бэйлу, ни Букаяга, ни того, что мир пожирал слабость и выплевывал ее. Но мир изменился, и, возможно, к лучшему. Со временем, подумал Рока, у него даже может быть повод надеяться. Он промолчал и сморгнул подступившую к глазам влагу, потому что люди пепла не плакали, а старые традиции умирали медленно.

1580 ГОД П. П.

ГДЕ-ТО В НАРАНЕ

Кейл смотрел с высоты, как его львов окружила тысяча шакалов. Вопреки всему – вопреки всем хитростям Оско и смертям фермеров, лазутчиков и невинных путников, что попадались на пути его солдатам – император нашел их.

Они бросили свои кибитки с неделю назад. На марше они даже забивали и ели своих умирающих ослов, готовя в медных котелках, которые держали над факелами. Кейл пытался не отставать, пытался делить это бремя с людьми, которые служили его делу, но даже не будь он до сих пор слабым от яда и неспособным есть почти ничего, кроме супа и риса, все равно бы не справился.

Кейл был единственным, что до сих пор несли мезаниты помимо своих ранцев и снаряжения. Это дало ему время и энергию помогать другими способами, витая над густыми зелеными кронами, что расстилались, как мех по спинам непроходимых гор-зверей. Он летел над землей, которая то поднималась, то опускалась, никогда не выравниваясь и нигде не заканчиваясь.

Он видел огромные, древние деревья возле пологих нив или озер с мутной, ледяной водой, которая, по словам его спутников, не нагревалась. Он никогда не видел снега до того, как покинул Пью, но здесь тот венчал вершины гор даже летом, и Кейл тянулся, чтобы ощущать его прохладу своим духом, паря в вышине вместе с птицами.

При взгляде с одного такого пика он оцепенел, чувствуя себя одновременно крошечным и богоподобным, ничем и всем одновременно. Наран имел города столь огромные, что в них проживало больше людей, чем во всем Пью, но также и горный край, где правили волки с медведями, равнины, где царили львы, и джунгли, где правителей не было вовсе. Даже предельно растянув свой дух и взирая с высочайшей вершины, он видел лишь малую часть.

– Так много всего, – прошептал он, сдерживая слезы. Слишком много. Возможно, таким огромным миром никогда не смог бы править один человек, или один народ, или даже один Бог.

Рядом с его плотским телом вышагивал Оско, и его брови выражали беспокойство.

– Нам перегородили мост на Восток?

Кейл моргнул и подлетел ближе. Да, именно так. Каждый из мостов превратился в место сбора, и со всех сторон к ним тянулись, подобно насекомым, усталые, разношерстные группы лазутчиков.

Враги уже атаковали. Из темноты в мезанский лагерь полетели стрелы, а некоторые попытались меж тем стащить припасы, прежде чем удрать и, может, перерезать по пути чью-нибудь глотку. Основная часть воинов Оско не остановилась и не бросилась в погоню, но его «зачинщики» убийствами проложили себе путь через всю империю. И они понесли потери.

Точно сказать было трудно – эти парни всегда где-то пропадали, а Оско не заморачивался ведением отчетов. Кейл думал, что как минимум тридцать из его людей мертвы. Большинство из них просто «исчезли», но эти солдаты были не из тех, кто подаются в бега.

Другие погибли во время вылазок или случайных атак, а многие были ранены. Эти последние, с перевязанными ранами от стрел и без единого звука жалобы, продолжали марш. Кое-кто из солдат заболел – вероятно, из-за источников воды, отравленных имперцами, а может, просто из-за невезения. Люди холмов именовали это «диареей», а народ Кейла – «бурой лихорадкой», так как это значило дристать, пока не выздоровеешь или не умрешь.

Оско постоянно расспрашивал Кейла о численности войск, о ширине и течениях рек, а также об окружающем покрове из деревьев или холмов. Едва узнав, что Кейл умеет вести разведку «силой мысли», он стал ненасытно вожделеть подробностей. Он спрашивал, как долго Кейл может «странствовать», сколько времени нужно на отдых, как далеко он может попасть и как много увидеть, и может ли он теперь научить это делать других? Оско принял отрицательный ответ на последний вопрос, но его тон и брови выдавали опасение.

– Мы в западне, – объявил сын генерала и теперь, возможно, тоже генерал. Он поднял руку и остановил свою армию. – Мы отдохнем здесь минутку, чтобы восстановить силы и составить план, а затем атакуем тот мост. – Прищурившись, он посмотрел назад, за спины солдат, затем расправил плечи. – Если тебе нужен отдых, островняк, воспользуйся им. Что ты можешь сделать, чтобы помочь нам?

Своим духом Кейл наблюдал, как несколько сотен имперских солдат возводят передвижные стены. Теперь слежка таким образом отнимала совсем немного сил, и, несмотря на слабость в его теле, окна Кейла были распахнуты настежь.

– Я много чего могу. Что бы ты предпочел?

Брови Оско поднялись.

– Я бы предпочел, чтоб ты уничтожил всех наших врагов летающими сосульками или сжег их насмерть молнией.

Кейл поглядел на него и украдкой вздохнул. Он не хотел никого убивать.

Но в любом случае – будь то от мечей, стрел или нитей силы, которых человек не может видеть и в которые вряд ли верит – смерть есть смерть. И никуда не деться.

– Пересеките мост. Делайте, что должны, а затем продолжайте двигаться на Юг. Я сделаю, что смогу.

Оско не выглядел довольным, но кивнул. Кейл посмотрел на небо.

Там было мало облаков, а воздух был сухим и прохладным. Тела людей обладали энергией, так же как и деревья, сама земля и река. Но, по сравнению с Нандзу, эта местность обладала лишь малой частью той силы, которую однажды использовал Кейл.

Пряди толщиной с канаты вели к далеким горам, гудя от энергии столь мощной и необузданной, что Кейлу страшно было даже просто чувствовать ее. Но осмелится ли он потянуть?

Выше, на милях ветровых дорог, по которым странствовали птицы, он ощущал нечто столь же безграничное, столь же формирующее мир. Но вправе ли человек даже просто знать такие вещи? Менять их?

Вправе ли я, Боже? Это моя тропа? Это мой Путь?

Остальное закончилось довольно быстро.

Кейл распарывал свои мысли, доколе не стал чувствовать лишь расшитый бисером коврик, воздух в собственных легких и слабый ветер. Затем Оско сообщил: «Пора», и воины принялись выстраиваться в шеренги с щитами, отстегивая оружие и перешучиваясь.

Большинство мезанитов выглядели всего на пару лет старше юнг королевского флота, что казалось невозможным, а сравнивать их было нелепо. На родине Кейла подростков, сыновей торговцев и рыбаков, учили владеть собой и управлять кораблями на войне – учили юных гражданских следовать приказам, гонять пиратов и оставаться в живых.

Мезаниты превращали мальчишек в бесстрашных убийц. Они оттаскивали детей от материнских юбок, швыряя на манеж со словами: «Дерись либо умри». И это, видимо, было только началом.

Все эти парни были поголовно солдаты. Сыновья и праправнуки солдат. Их «сверхсемьи» обеспечивали этих ребят женами и доходом, а их боги воздавали им честь после смерти. Их единственными заботами были верность и слава, и Кейл своим духом слышал их разговоры во время похода – они надеялись геройски умереть бок о бок с «принцем-чародеем»; надеялись, что их имена войдут в легенду и будут распеваться их детьми со слезами гордости. Они наслаждались редкой привилегией убивать незнакомцев на чужой земле – даже во имя цели, что не была их собственной. От всего этого слабый желудок Кейла сводило.

Дорога к мосту была короткой, а наранские разведчики не успели подготовиться как следует. Они срубили деревья и разложили связками поперек широкого каменного перехода; набрали камней и раскидали вокруг, но пока что негусто. Возможно, эти люди привыкли устраивать засады и ловушки, но право сражаться они предоставляли другим.

Силой мысли Кейл перенесся через мост. Предводители пары сотен имперцев спорили – никто не знал толком, кто из них главный.

«Мы не можем их сдержать, нас слишком мало», – шептал кто-то; «Император велел нам защищать мосты!» – последовал ответ; и наконец: «Это же мезаниты!»; «Мы должны отступить и собрать больше воинов».

Все они были вооружены луками и, похоже, пришли к соглашению, что им следует хотя бы израсходовать стрелы. У подножия моста они сложили сухостой, но стена эта получилась так себе.

– Щиты! – крикнул Оско, когда его парни вошли в зону досягаемости стрел, и то же построение в квадрат, которое они выполнили у стен Малвея, образовалось теперь на берегу. Это заняло считаные мгновения, а затем строй пришел в движение: каждый солдат шаркал вперед размеренной поступью и шумно выдыхал со звуком «хо» всякий раз, когда опускал правую ногу.

Кейл оказался зажат внутри строя, ослеплен плотью и железом. Чтобы видеть, он задействовал свой дух. Он наблюдал за первой волной стрел, затем съежился от звука, похожего на ливень, барабанящий по жестяной крыше. Он знал, что мог бы протянуть руку и сломать стрелы, но решил, что в этом нет нужды. Мезаниты восприняли обстрел без всякой тревоги; ни один не упал и даже не сбился с шага, пока стрелы попадали в цель и отскакивали от мезанских щитов.

Они выдержали несколько залпов и вскоре достигли моста. Поваленные деревья они сталкивали в воду, а нагромождения камней обходили или перешагивали, без труда корректируя строй. Враги продолжали стрелять, но теперь воины Оско преодолели наспех сооруженные баррикады и ответили из своих малых луков.

Кейл защищал их, как мог, от ответных выстрелов, переламывая вражеские стрелы или направляя их в почву.

Вскоре часть имперцев кинулась к деревьям. Большинство бежали поодиночке или небольшими группами по трое-четверо под окрик «трусы!» от своих товарищей. Другие отступили, двигаясь по дороге на ту сторону реки и перестраиваясь.

Небольшой отряд остался в конце моста, охраняя последнюю «стену», способную по крайней мере замедлить мезанитов.

Передняя шеренга Оско расступилась, и его бойцы метнули копья. Многие пронзили туловища имперцев, прежде чем протаранить сухостой, сразу же повалив его большую часть.

Враги в панике орали, разбегались или умирали. Казалось, на этом «битва» закончена.

Кейл, однако, уловил опасность, как это было в Нандзу аккурат перед тем, как его попыталась убить дюжина наемников. Простерев свой дух, он не ощутил и не увидел никаких сигналов тревоги. Но земля, осознал он, имела странный запах. И она была липкой и темной.

Воздух затрещал, и остатки сухостоя разлетелись вокруг ног мезанитов. Повсюду вокруг солдат вспыхнуло пламя.

Кейл запаниковал. Со всех сторон произрастали нити жара, и он взмахнул сквозь них рукой своего духа, хватаясь за все, к чему мог прикоснуться, и отшвыривая это прочь.

Последовал рев, напоминающий ветер в туннеле, и Кейл почувствовал, как люди вокруг него наклоняются и спотыкаются от силы огня, тоже испуганные пожаром, разрастающимся вокруг, но слишком дисциплинированные, чтобы нарушить строй.

С оглушительным свистом воздуха все горящее взлетело.

Некоторым из врагов за мостом удалось закричать. Красно-оранжевое пламя в пятнах летящей смолы широким конусом рванулось в воздух. Люди на его пути словно испарились. Огонь с ревом пронесся мимо них, над ними и к деревьям позади. Сухая, нагретая летней жарой древесина, теперь забрызганная дегтем и усеянная насыщенными горючим иголками, тут же вспыхнула.

Кейл, пораженный не меньше всех остальных, смотрел, как разгорался лес. Он ведь даже не потянулся к горам, или к сильным ветрам наверху, или к реке. «Окна» Кейла почти не открылись. Его энергия оставалась пространной и готовой искать больше света, больше энергии, больше смерти. Перед ним валил дым, а его мезаниты убивали в дрожащей тени, пока мир вокруг Кейла пылал.

– Горе врагам Мезана! – прокричал Оско вслед убегающим врагам, и остальные подхватили возглас. Бойцы в заляпанных дегтем сапогах – опаленные, но невредимые – переступали через умирающих и, обходя их, пронзали копьями или рубили заостренными нижними кромками щитов.

Кейл шел вперед в потрясении и ужасе не только от того, что натворил, но и от того факта, что его союзники используют подобные щиты, просто чтоб добивать раненых.

Асна похлопывал его по руке; клинки кондотийца так и остались в ножнах. Оско хлопнул Кейла по спине, шевеля бровями в знак одобрения.

– Уже на полпути, островняк, – сказал он, затем мотнул головой в сторону пламени. – «Делаю, что могу», он говорит.

Асна засмеялся и присоединился к хлопкам по спине, а мезаниты громко затянули походную песню, уже почти забыв про битву.

Кейл осмотрелся и сделал вывод, что они не потеряли ни одного бойца. Он смотрел, как распространяется огонь, и гадал, как далеко тот продвинется, сколько людей лишится крова или умрет, и сколько животных, и сколько столетних и тысячелетних деревьев погибнет.

Он ненадолго задумался, могут ли деревья тоже испытывать страдание и важно ли это. Но разве Бог не сжигает их сам лучами солнца? Разве не он создал нити, и топливо, и мезанитов, и все остальное?

В тот момент Кейлу отчаянно не хватало Амита – наряду с Ли-йен, Тейном и Лани, Тхетмой и Фаутаве. Ему лишь хотелось поговорить с кем-то, кто не считал убийство легким и славным делом – с кем-то, кто мог бы обнять его и сказать, что все хорошо, и он не виноват. Но только это неправда.

Он подумал, что, наверное, смог бы остановить огонь, но уничтожать было куда проще, чем защищать. Такая попытка лишила бы его сил, в которых он отчаянно нуждался, чтобы выжить.

Перед ним лежала долгая дорога, полная врагов, которых уже собиралось все больше – вероятно, даже целая армия у границ Нонг-Минг-Тонга. И одному Богу известно, что лежит за пределами.

– Мне жаль, – прошептал он, мысленно повторяя «важно, зачем это я делаю», как сакральную молитву. Но в глубине души он знал, что может все равно ошибаться.

У РЕКИ КУБИ.

1562 ГОД П. П.

ШЕСТОЙ МЕСЯЦ ВОЛИ

Рока взмахнул пальцем, указывая на Восточный берег реки.

– Нет, сделаем ее наклонной, вот так.

Кровь прилила к его лицу – в такую жару это было проще простого. Он знал, что голос у него слишком громкий, а тон слишком резкий.

Главный строитель Хеми прищурился, а королевские строители в сотый раз с начала утра взглянули украдкой, не сдвинувшись со своих параллельных позиций на берегах Куби.

– Она должна пролегать диагонально к потоку, чтобы максимально увеличить длину гребня, – объяснил Рока, – видишь?

Главный строитель Хеми таращился, не мигая. Рока сдержал вздох.

На мгновение он вспомнил свою прошлую встречу с королем и проклял его. Как и обещал Фарахи, раз в луну они любовались восходом солнца за игрой в чахэн. Они обсуждали течение своих жизней, или множество вещей, которым научился Рока у наставников, или хлопоты с Главным строителем Хеми. И всякий раз, что бы ни делал Рока, он проигрывал. Любую выбранную им стратегию, безотносительно ее дерзости либо осторожности, Фарахи как будто всегда предугадывал и противодействовал ему, все время давая «советы». Этот парень бесил.

«Иногда ты должен идти к своим целям окольным путем, Рока. Учись влиять на Хеми – договариваться с ним, идти на компромисс. Ты должен сохранить… лицо островитянина, его честь, а? Пока он будет делать, как ты просишь».

Рока стиснул кулаки и чуть не швырнул одну из фигурок с балкона.

«Зачем вы позволяете реке разливаться?»

Фарахи моргнул и улыбнулся, хотя Рока спросил вовсе не в шутку.

«Мы ей не позволяем. Так бывает. Мы мало что можем сделать».

«Вы не пробуете, так откуда вам знать».

Они поспорили, и Рока объяснил свои соображения о том, как обуздать течение и укрепить берега реки, вдохновленный наблюдением за фонтанами Пью, что разозлило его еще больше. В конце концов монарх пожал плечами.

«Даже если ты прав, это грандиозный проект».

Рока промолчал – да, так и есть, и что с того?

«Для начала убеди Хеми, и мы сможем это обсудить».

«Хеми – трус, чей ранг превосходит интеллект. Как его убедить?»

Король засмеялся – его смех всегда был кратким и резким, как внезапная боль. Не дождавшись от Роки ответа, монарх покачал головой.

«Ты не слушал. Говори с людьми терпеливо, как ты можешь. Давай им то, что они хотят, когда это выгодно тебе или обходится тебе недорого. Начни с этого».

Рока и не подозревал, что может быть «терпеливым».

Ушло четыре дня только на то, чтобы убедить Хеми вместе посмотреть на реку, и каждый вечер он, скрежеща зубами, выполнял сотню работ в своей Роще, считая живых ленивыми паскудами, недостойными своих предков.

От слов и предложений короля у Роки вяли уши. В Аскоме вождю не требовалось ни о чем «убеждать» своих вассалов. Он приказывал, и ему подчинялись. Слова да интриги были уделом женщин, так как в их кругу насилие было запрещено. Для мужчин ставки были гораздо выше, и в любом случае мужчины управляли фермами, деревнями и шахтами, а потому не имели времени на такую чепуху. Ну а для Роки все это было трусливой Северной херней, выдумкой слабых, порочных мелких…

– И как именно мы построим такое сооружение прямо в текущей реке?

Рока моргнул и воззрился на пузатого коротышку – «вождя» строителей. Он попытался сделать хотя бы один нормальный вдох полной грудью и стерпеть жаркое послеполуденное солнце Шри-Кона без желания придушить ближайшего из вонючих, потеющих островитян, до кого сможет дотянуться. В конце концов он вздохнул и попробовал сделать, как предложил Фарахи. Нагнувшись, он показал Хеми, что имел в виду, с помощью палочек на песке, используя свой лучший «терпеливый голос».

Конечно, этот тип оказался не таким уж тупым, как думал Рока вначале, и заслужил свой ранг не совсем безосновательно. Чинуша средних лет, он имел трех жен, живущих в трех домах, заполненных его детьми. Он был «оранг-кайя», то бишь землевладельцем с правом голоса, и имел деловых партнеров и друзей по всему Пью. Он был толстым заносчивым созданием, чей статус и манеры превосходили знания и ум. Но полным бездарем он не был.

Сплюнув на землю черную табачную массу, Хеми с пустым лицом и полуприкрытыми глазами разглядывал палочки Роки.

– Она не выдержит, – заявил он, – а если и выдержит, будет мешать рыболовству, и я по-прежнему не вижу смысла.

От гнева Роки наконец проснулся Букаяг и на их родном языке прошептал:

– Довольно. Я утоплю его в реке.

Рока одернул своего брата. Он дышал и наблюдал за птицами, пока не успокоился, затем повернулся обратно к своему «мастеру».

– Тебе незачем это видеть, Хеми.

В его Роще артель мертвецов уже вырубила каменные «ступени», которым предстояло стать основанием постройки. Они подготовили почву и обожгли огромную глиняную облицовку, что будет возвышаться над берегом реки подобно полузамкнутой трубе.

– Скупи недвижимость вдоль реки, – сказал он, встретившись взглядом с Хеми. – Скажи своим людям, что я дурак, если хочешь. Король заплатит тебе, а ты – им. Сделай, как я говорю, и к следующему году затопления прекратятся. Еще через пару лет, когда недвижимость останется невредимой, цены вдоль реки взлетят. Требуй признания своих заслуг во всеуслышание. Скажи, что каким-то образом тебе это удалось вопреки моему вмешательству, и ты станешь героем, который укротил воды Куби. – Тут он повел плечами. – Если мы облажаемся, продай снова по цене покупки и свали всё на меня.

Он знал, что его тон и выражение лица неправильны – что он бросил вызов гордости этого мужчины и подзадорил его отказаться без надобности. Но они были наедине, и он рассчитывал, что люди вроде Хеми практичны.

– Единственное, что меня волнует, – это рабочие и люди, которые зависят от реки. – Главный Строитель сплюнул и покачал головой, скрестив руки на груди. – Но если так изволит король, хоть это и неблагоразумно, пускай никто не говорит, что я отказался. – Он встал и махнул дряблой рукой.

Рока заверил его, что у него на родине уже есть подобные сооружения, и что король желает построить одно такое здесь. Конечно, и то, и другое было ложью.

У него дома ничего подобного не было. В Аскоме реки разливались не часто. Рока видел, как у островитян вода, равномерно и управляемо текущая по круглым трубам или через V-образные выемки, поступает в фонтаны и бассейны даже вопреки нараставшему сзади давлению. Какое-то время он недоумевал, почему народ Пью не делает того же с реками, но предположил, что ответ есть, и это был просто еще один вопрос среди многих, пока сезон дождей не вызвал наводнение.

И тогда, вместе со всеми остальными, Рока смотрел, как дома, причалы и жизни людей уносило прочь, а Фарахи лишь пожал плечами и сказал, что такое случается часто. В этих разрушениях туземцы винили своих богов, а сами ничего не предпринимали, так что их доводы не имели значения.

Когда потоп истощился, Рока взял длинные деревянные палки и прогулялся вдоль Куби. Он измерил глубину, ширину, затем пустил вплавь листья и засек время. Он прошел с одной стороны Шри-Кона до другой, чтобы увидеть, насколько река может безопасно подняться вверх по течению, какова высота, глубина у моря, что произойдет, если вода сдвинется, можно ли приподнять берега, сколько людей, зданий и животных потребуется переместить. Затем Рока составил план.

Теперь он оторвался от созерцания палок и выпрямился, возвышаясь над островитянином рядом с ним.

– Верни своих работников, Хеми. Отметки вполне точные.

Хеми закатил глаза.

– И зачем я привел рабочих, если мы их не используем? Мы могли бы и сами вбить твои проклятые колья.

Теперь, глядя на противоположный берег, Рока почувствовал, как его настроение улучшается. Он знал, что получил согласие, в котором нуждался, и уже видел всю конструкцию у себя в голове.

– Они понадобятся нам все, и даже больше. – Он вручил Хеми записку, которую подготовил вместе со всеми необходимыми предметами: камнями, деревом и инструментами. – Нам понадобится больше людей, ведь сезон близится. – Он повернулся и посмотрел на Хеми, зная, какой эффект произведут его слова. – Первое, что мы сделаем, архитектор, – повернем эту реку.

Челюсть Хеми отвисла, и Рока понял, что надо было провернуть все это иначе, более осторожно, и ни в коем случае не смаковать шок. Но был не в состоянии удержаться. Хитрость – удел слабаков.

– Ну, расскажи нам, как прошел твой день.

Рока взглянул на Кикай – из ее глаз сочилось отвращение.

Его пригласили отобедать с королевской семьей, и теперь он сидел за огромным прямоугольным столом в одном из множества обеденных залов дворца. Король расположился рядом с Хали, своей наложницей (что отличалось от жены, хотя Рока не совсем понимал, в каком смысле). Его малолетние сыновья сидели со своими няньками, кроме самого младшего, который хихикал и улыбался на руках у отца.

Кикай, разумеется, уже поговорила с Хеми либо со своими шпионами. Вне сомнения, перед трапезой она предупредила брата о «безумстве» Роки.

– Плодотворно, принцесса. – Рока ловко насадил кусок посыпанной травами и солью курятины на шпажку, затем аккуратно поднес его ложкой ко рту. В гробовом молчании он прожевал и проглотил. – План сработает. Но нам нужно будет сдвинуть реку. Временно.

Даже Хали округлила глаза. Кикай посмотрела на брата, но тот, не обращая внимания на их беседу, корчил рожи своему сынишке.

– И как… – лицо Кикай приобрело приятный розовый оттенок, – куда именно вы ее направите?

Рока пожал плечами.

– Недалеко, и не всю ее – ровно столько, чтобы построить дамбу.

Принцесса и, возможно, великая матрона Шри-Кона заерзала на сиденье.

– И ты уже делал это раньше? Успешно?

– Само собой. На моей родине. Много раз.

Кикай не сводила с него глаз, и Рока понял: она ему не верит.

Фарахи поднял младшего сына и, поставив его ножками на стол, вынул у него изо рта облизанную ложку.

– Я и не подозревал о твоем интересе к ирригации, сестра.

Розовый оттенок сменился красным, и руки принцессы крепко сжали нож и салфетку.

– Ты намерен вот так запросто это позволить? Сдвинуть Куби?

– А почему бы и нет? – Придерживая мальчика, Фарахи подтолкнул его вперед.

– Потому, что это разрушительно и рискованно, и, духи правые, есть более важные дела.

– Более важные, чем здравие и безопасность моего народа?

Кикай качнула головой и отвела взгляд.

– Король Трунг плюет на твои законы, а ты бездействуешь. Сонм твоих врагов собирается вокруг тебя, а ты бездействуешь.

– Что мне, по-твоему, делать, сестра? Они хотят меня убить, их удовлетворит лишь моя смерть. – Фарахи не повысил и не изменил голос вопреки ярости сестры. Он улыбнулся малышу и его матери. Кикай встала.

– Направь флот, армию и убей его! Завтра же! Чего ты ждешь, проклятье?

Разномастные слуги, рассредоточенные по залу, со звоном и шарканьем замерли, вдруг сильно заинтересовавшись гобеленами, напольной плиткой и окнами.

– Думаешь, Трунг этого не учел, сестра?

– Он слишком самоуверен. Он верит в мифы собственной семьи и считает своих союзников храбрее, чем они есть. Но его флот в два раза меньше нашего.

– Да, он кажется слабым, и все же провоцирует нас. Ты считаешь короля Трунга дураком, сестра? – Фарахи пощекотал ухо сынишки, и тот засмеялся.

– Нет, не дураком. Но он высокомерен из-за своих друзей и своего имени.

– А может, высокомерна ты.

Веки принцессы распахнулись. Она швырнула свой нож через весь зал и направила палец с накрашенным ногтем прямо на Року.

– Мне надоел твой богом клятый питомец. Мне надоели его проекты, его уродство, его помехи. Он ненормальный. Он знает слишком много и учится слишком быстро, и он околдовал тебя, Фарахи. Почему ты не хочешь меня выслушать?

Особенный, подумал Рока. Да, всегда особенный. Проклятый Носсом. Меченый. Демон.

– Довольно, сестра.

Наконец в голосе короля послышались какие-то эмоции. Кикай усмехнулась.

– Зачем все эти новые охранники, брат? Думаешь, я не заметила? Ты его боишься, вот почему, и это правильно.

Рока задумался, пытаясь определить, встречалось ли ему больше охраны с тех пор, как он прибыл. Да, возможно, но не когда они с королем сидели за игрой. Наверняка это значило, что король не испытывал страха? И все же подобная мысль раздражала.

– Какая тебе разница? – почти услышал он рык Букаяга. Но правда была проста: он не хотел, чтобы Фарахи боялся его.

– У меня больше охраны, потому что мои собственные вельможи, судя по всему, снова пытаются убить меня, сестра. – Король встал с малышом на руках. – Как в отношении всего нового и трудного, ты даже не пытаешься понять. – Фарахи посмотрел на Року. – Скажи моей сестре, сколько языков ты выучил?

Рока испытывал неловкость, оказавшись в ловушке между ними, но, похоже, здесь – как и в Аскоме – король правил единолично. Если ему предстоит выбрать, кому присягнуть, то выбор казался предельно ясным.

После того, как он выучил разговорный язык Пью, Фарахи предложил ему попробовать освоить и другие. Это удалось так же легко; слова теперь были собраны и упорядочены в разных комнатах рунного зала Рощи, отсортированные и соответствующие тому, что, по его мнению, было родственными группами.

Рока положил нож и ложку на стол и сел навытяжку в попытке смотреться хотя бы как прирученный зверь.

– Семь, Фарахи.

Король фыркнул.

– Семь языков за шесть месяцев. И чья была идея нагревать наше железо исключительно на древесном угле, видоизменить кузницы, добавить воздух, чтобы получить то, что мои кузнецы зовут величайшим металлом в мире?

– Моя, Фарахи.

– И скажи моей сестре, твой народ действительно перемещал крупные реки и строил «дамбы», как ты предлагаешь, или это тоже твоя идея?

Тут он замялся, но ненадолго.

– Нет, король, но я уверяю тебя: это сработает.

Фарахи пересек зал с сынишкой на руках и остановился рядом с креслом Роки.

– Возьми его. – Он посмотрел на охранников. – Оставьте нас.

Хали дернулась было к ребенку, но замерла.

Рока вспомнил, когда в последний раз прикасался к другому человеческому существу не затем, чтобы убить, и осознал: много лет назад. Он никогда не держал ребенка, но встал и протянул руки – так, как это делали другие.

Мальчик, Кейл, оказался довольно милым. Он не плакал и не капризничал на руках у незнакомца, даже такого странного, как Рока. Он был мягкий, такой маленький, что его можно раздавить в ладони, и показался Роке похожим на девочку.

Дети в Пью – и, очевидно, везде кроме Аскома – обычно рождались поодиночке. Но это не делало их отклонениями от нормы. Ребенок улыбнулся и потянулся, как будто хотел пососать оставшийся у Роки мизинец. В Аскоме у него бы еще не было имени.

– Я доверяю ему, сестра. – При этих словах король смотрел на Року. – Он не бешеный зверь и не бессердечный монстр. Он всего лишь человек. Блестящий, достойный человек. И он мой друг.

Рока ошарашенно смотрел в ответ. В груди внезапно защемило, когда его назвали этим туземным словом «друг». Это означало неформальную преданность и, наверное, имело смысл в стране, где ты родился под началом вождя, которого не выбирал; в мире, где родство – это еще не всё.

Он подумал о Трунге, собачонках и девушке в яме, затем – о своей матери.

«Мир темен, холоден и жесток, сын мой. Схвати его за горло и удуши».

Когда-то это был дельный совет, нужный. Но в данный момент Рока не хотел ему следовать.

Кикай взирала на него с ненавистью в глазах, а мать мальчонки вспотела от страха. Но отец Кейла, великий король и мудрый человек, смотрел на Року добрыми глазами, улыбаясь.

В тот момент Рока подумал: вероятно, мир в самом деле мог бы измениться при помощи слов, и вероятно, путем постройки плотин, более совершенных кораблей и кузниц великие умы, объединенные дружбой, могли созидать, а не разрушать.

«Мир пожирает и выплевывает слабость», – сказала Бэйла. Затем умерла в поле.

Рока знал, что это тоже правда, как знал, что Букаяг улыбается теми же губами, что и Рока. Он помнил вкус человечины, даже покачивая малыша у себя на коленях. И в своей Роще – растерянный, полный надежды и ужаса – Рока вытер слезы.

– Виноват.

Фарахи вздохнул над книгой. Они с Хали наконец остались наедине, и он слышал, как она слишком усердно расчесывает волосы, но в остальном ведет себя чересчур смирно.

– Я знал, что он не причинит ему вреда. Я бы не стал этого делать, имейся хоть малейший шанс. – Фарахи водил глазами по странице в своей книге, не читая. Кейл сейчас был со своей нянькой, а его братья в другой комнате – и все наверняка спали под охраной преданных людей.

– Я тебе верю.

– Тогда что не так?

Обычно, когда она злилась, то говорила «ничего», и ему приходилось давить, и лишь гораздо позже он узнавал правду.

– Ты и Кикай. – Она произнесла через плечо: – Тебе надо это исправить.

Фарахи отложил книгу и вздохнул. Как обычно, Хали удивила его, и хотя в данный момент это его раздражало, прямолинейность была одной из причин его любви к ней. И, конечно же, она была права.

– Я постараюсь.

Наконец она посмотрела на его отражение в зеркале и улыбнулась. Причесываясь, она сбросила бретельки с плеч, так что ее тонкая сорочка соскользнула вниз. Фарахи следил за ней взглядом.

– Завтра я возьму ее в плавание, – добавил он, – только нас двоих.

Сорочка продолжала сползать, и Хали, выгнув спину, отложила щетку, встряхивая своими длинными волосами.

– И?

– И я извинюсь за то, что сказал сегодня вечером.

Она встала; сорочка упала на пол. Затем нагая Хали поползла к нему по простыням, будто кошка.

– И?

– И я ненавижу эту игру. – Он отбросил книгу и стал ждать, зная, что совсем неубедителен.

– Ты любишь побеждать в ней. И? – Она остановилась, и в зеркале позади он увидел отражение ее округлостей.

– И я расскажу ей все о моих планах насчет Трунга.

Уж какие есть, подумал он, и я не сказал когда.

Она улыбнулась и придвинулась ближе, скользя вверх по его ногам, пока не легла ему на грудь, целуя в шею.

– Ты победил, – вздохнула она, словно смирившись, и с опущенными ресницами воззрилась ему в глаза.

Фарахи никогда не требовалось говорить ей, чего он хочет или как. Она читала его так же, как он читал свои книги, мгновенно откликаясь на каждое его прикосновение, как будто они были мужем и женой всю свою жизнь.

Они занимались любовью, пока не погасли свечи, давно забыв об игре, и спали как убитые.

Фарахи явились его безумные сны о смерти и разрухе. Проснувшись, как всегда, еще до пробуждения города, он покинул постель так, чтобы не потревожить любимую. Позже он сидел в одиночестве за одной из множества конторок в комнате, выходящей на восток, и записывал то, что увидел.

Разумеется, он снова умер. На этот раз он был старше, но еще далеко не стар, и по-прежнему правил островами. Над Северным морем разыгрался великий шторм со стороны Нонг-Минг-Тонга, невозможный и неестественный. Фарахи видел корабли, похожие на его собственные; друзей, ставших врагами, а врагов – союзниками. Но это было нечто зыбкое, невнятное и, пожалуй, невозможное. Наверняка всего лишь сон.

Просыпаясь после таких снов, он первым делом всегда думал о Хали и ее сыне. Он знал, что слишком сильно печется о них. Он дал ей слишком большое влияние, благоволил ее отцу гораздо больше, чем тот заслуживает, игнорировал своих жен и даже почти не спал с ними с тех пор, как появилась Хали. Несомненно, они шептались со своими семьями или слугами, и о его симпатиях знали все его враги. Ну и что?

В действительности его королевский статус был под защитой. У Фарахи две влиятельных жены, а у них – молодые, здоровые сыновья. Его флот вышколен и наконец-то с подобающим жалованьем и менее коррумпирован, чем когда-либо при его отце. В Шри-Коне осталось мало тех, кто осмеливался противостоять королю открыто, и ни один из островов не осмеливался бросить вызов Шри-Кону. И все же Фарахи мало что мог сделать, кроме как держаться за власть, а многочисленные проблемы островов продолжали обостряться.

Наглость Трунга о многом говорила. Старик терял разум – либо и правда самонадеянный, как думала Кикай, либо располагающий друзьями и планом. Не секрет, что многие вельможи Шри-Кона ненавидели сыновей Алаку и их столетнее правление. Возможно, местные царьки взбунтуются, если Фарахи начнет войну, хотя он планировал это и у него хватило бы людей, чтобы сражаться на оба фронта. Он едва мог поверить, как сильно они его ненавидят, хотя и знал, что на самом деле не он объект их ненависти. Он – последний из Алаку, и они подобрались так близко. Он – постоянное напоминание об их провале и существующем положении дел. Но они глупцы, если думают, что, убив его, станут жить лучше. Только один мог быть королем.

– Мой господин?

Фарахи узнал голос одного из своих телохранителей, поэтому продолжил смотреть, как золотые и красные лучи пронзили облака и тьму, повиснув на миг в утреннем совершенстве – когда свет и жизнь одержали победу над бесконечной ночью.

Он представил, как в его спину вонзается нож, стоит ему отвернуться, и подумал, что это, по крайней мере, был бы хороший способ умереть.

– В чем дело?

– Варвар, мой господин… он снаружи. Он хочет вас видеть.

Фарахи никогда не отчитывал своих слуг за то, что они звали Року «варваром». Несмотря на все его таланты, это оставалось точной характеристикой и в любом случае не беспокоило парня.

Король решил не выказывать, что удивлен этим незваным приходом. Он еще не приводил Року играть в чахэн сюда, но к нынешнему времени ожидал от своего новоявленного слуги что угодно.

– Впусти его.

Солдат, зашаркав сандалиями, подчинился, и шаги Роки отдались эхом от ворот бастиона. Как обычно, ему пришлось нагнуться, чтобы войти: его огромный рост создавал неудобства в большинстве зданий Пью.

Он отвесил свой легчайший поклон, больше похожий на кивок, и неловко уселся рядом с Фарахи в слишком тесное для своих габаритов кресло. Он был босой и блестел от пота; на его груди и конечностях торчали жесткие темные волосы, больше напоминающие мех.

– Все никак не привыкнешь к жаре, мой друг?

– Ага. – Рока поморщился, когда закончил втискивать свое тело в деревянный каркас, явно ожидая, что тот сейчас треснет.

– Как ты меня нашел?

Великан прищурил глаза, словно ему неуютно при свете.

– Магией белого демона.

Фарахи улыбнулся, но сдержал смех – возможно, потому что устал.

– Ты ждешь от меня какого-то чуда. – Рока повел обожженными солнцем плечами. – Здесь самый лучший и безопасный вид на Восток в этом флигеле, вот и все. Ты не так уж и непредсказуем, Фарахи. Только за игрой.

Король кивнул, и вместе они молча наблюдали восход солнца. На самом деле слова иноземца встревожили Фарахи, ведь он тратил немало усилий и времени, стараясь быть непредсказуемым. Однако Рока был существом с развитой логикой и наблюдательностью, и если он предсказал это, значит, Фарахи допустил ошибку.

Должен ли я ради защиты будущего тоже отринуть красоту?

Он посмотрел на этого странного парня, который мог быть его другом, и подумал о еще более странных месяцах – которые тот провел с недоверчивыми кузнецами, репетиторами по языкам, историками и академиками всех мастей.

«Он лжет, мой король, – сказал мастер Алеки на второй неделе. – Он знал все это раньше и теперь делает вид, будто учится. Ни один человек не может научиться так многому и так быстро».

Фарахи почти согласился, но призвал к терпению. Он больше не верил, что дикарь лжет.

Рока мог теперь нарисовать обширную карту известного мира – в мельчайших деталях, с реками и городами, лесами и горами, точно и без заминок. Он знал огромный лабиринт дворца лучше, чем слуги. Он расспрашивал обо всем – как островитяне строят свои корабли, как очищают воду, как справляются с отходами, наводнениями, сильными волнами и засухами, и где выращивают еду. Иногда его расспросы преследовали Фарахи во сне.

Он сделал глубокий вдох и нарушил молчание.

– Почему ты здесь, Рока?

Казалось нелишним поинтересоваться у гиганта – как сейчас, так и, возможно, в более широком смысле, но этот главный вопрос мог подождать.

Сначала важно было установить доверие. Не в пример чахэну, оно не состояло из математики. Доверие не имело ни клеток, ни фигур; оно было глубоким, темным колодцем, и человеку нужно было пробовать сто раз, прежде чем ему повезет в сто первый.

Рока шевельнулся, и его кресло скрипнуло. Если уж на то пошло, он прибавил в весе с тех пор, как здесь поселился, но его рельефные угловатые мускулы никуда не делись, хотя он вроде бы не выполнял никаких упражнений.

– Я велел Главному строителю Хеми приобрести недвижимость вдоль Куби, – сказал он, как будто это причиняло ему боль. – Он может это сделать и может рассказать своим друзьям. Я подумал, тебе следует знать.

Фарахи фыркнул. Он понял, не спрашивая причину, и его это не очень волновало. Во всех своих снах он видел, как этот проект увенчался успехом.

– Расскажи мне, как живется на твоей родине сегодня. В этот момент.

Его «гость» не подал никаких признаков того, что сперва задумался, как сделал бы любой другой. Слова, казалось, пришли сами собой, будто мгновенно выхваченные из его сознания.

– Там зима, и очень холодная, король. Озера и реки замерзли настолько, что тысяча воинов одновременно могла бы их пересечь, кроме горной реки, которую люди зовут Слезами Брэй. Она расположена дальше всего на Севере и, я полагаю, нагревается под землей.

Фарахи покачал головой. Он с трудом мог представить себе Аском, хотя все в нем завораживало его. Рока часто говорил о его климате, богах, народе, и Фарахи сомневался в самом существовании места, столь нетронутого миром.

– Как же твои сородичи ее переживают? На самом деле? Они такие же, как мы, или совершенно другая раса людей?

Рока помолчал, как будто серьезно обдумывая это.

– Они другие, но в чем-то похожие. Чтобы выжить, они запасают соленое мясо и хлеб, давая им замерзнуть на холоде, а затем, когда нужно, разогревая на огне. На крайнем Юге жизнь еще труднее. Охотники странствуют и строят дома изо льда, передвигаются по снегу в широких деревянных башмаках или в повозках, запряженных собаками, выслеживая зверей или прорубая лунки во льду, чтобы ловить рыбу всю зиму.

Фарахи закрыл глаза, вспоминая свое единственное путешествие на континент в детстве. Уже тогда он считал мир таким огромным, таким сложным, что ему никогда его не понять. Но теперь он увеличился в размерах, и если новые земли могут существовать на Юге, то почему бы не где-то еще? Возможно, еще предстояло открыть целые новые континенты, новые народы с новыми идеями.

Как все это таинственно и чудесно, подумал король. Но также и насколько опасно.

– Теперь, когда я могу с ним поговорить, я хотел бы увидеть пирата, – сказал наконец великан.

Фарахи сохранял бесстрастное выражение лица, чтобы скрыть изумление. Рока ни разу не спрашивал об этом типе с той ночи, когда разделался с наемным палачом Кикай, и король с неохотой признал, что заинтригован.

– Арун все еще с монахами. Бато – священный остров. Иноземцам там не рады.

– Но возможно, слуга короля – другое дело. Я сделаю все, что потребуется.

Дерзость Роки не переставала удивлять. Но человек, понимающий себе цену, не докучал Фарахи.

– Я постараюсь это устроить. – Он помолчал, будто задумавшись, хотя уже давно спланировал подобный разговор. – Взамен ты возьмешь с собой Кикай. Ради нас обоих я жду, что ты сделаешь все возможное, чтобы с ней подружиться.

Великан дернул янтарным глазом, и долгие секунды молчания Фарахи боролся с улыбкой.

– Я не нравлюсь твоей сестре. Это чувство взаимно.

Фарахи прочистил горло, чтобы не засмеяться.

– Ей все не нравятся. Но она умна, преданна и опасна. Она могла бы уже приказать убить тебя, мой друг, или еще чего похуже. Научись работать даже с теми, кто тебе не нравится, иначе всю жизнь будешь бороться с врагами.

Какое-то время они смотрели на угасающую половинку луны; солнечные лучи расстилались внизу, как дамский веер.

– Я постараюсь.

Фарахи кивнул, вспомнив, как ночью сказал то же самое Хали. Он встал и похлопал Року по плечу.

– Лучше преуспеть.

Его гвардейцы поклонились и последовали за ним, когда он, встретив новый день, покинул бастион. Мысли его теперь обратились на двор и на то, как лучше всего изолировать Трунга от его союзников без применения силы, и как начать первые шаги к альянсу с королем Капуле, и на тысячу других вещей.

Завтра, надеялся он, у него по-прежнему будет сестра, а также странный, но блестящий иноземный друг, который прибыл с бескрайнего моря. И возможно, если ему повезет, даже полумонах-убийца с именем Трунга на устах.

Но Фарахи знал: король должен быть готов потерять любого, и особенно тех, кого он любит. Это стоило того, чтобы рискнуть ради будущего, о котором он мечтал, будущего, которого заслуживал его народ. И двое из трех – не так уж и плохо.

Кикай разбудили рано утром и поместили в одну лодку с убийцей.

До дня рождения ее покойного сына оставались сутки; у нее пошла кровь раньше срока, а ее лицо распухло от слез. Ей предстояло успокоить, запугать и подкупить сотню купцов, поскольку островные царьки продолжали нападать на корабли и заявлять, что виной тому «пираты».

У меня нет ни времени, ни терпения на эту ерунду.

Но Фарахи был настойчив, и он король. Ни то, ни другое не означало, что эта миссия должна ей нравиться.

Она глянула на Року: тот, словно ребенок, перегнулся через носовую часть, едва не хихикая в тронутых солнцем брызгах и прыгающей на волнах лодке. Утро по меньшей мере было чудесное, но этот дикарь портил его одним своим присутствием.

Ее особенно злило то, что Фарахи даже не соизволил попросить лично, а отправил посыльного с одной из своих треклятых записок:

«Пожалуйста, сестра, попробуй разглядеть его ценность. Лоцман глухой, так что ты вольна говорить о чем угодно. Я не прошу тебя доверять Роке. Изучи его склонности, его слабости, пойми его. Сделай это для меня, и я послушаюсь твоего совета».

Кикай скомкала записку и бросила в море, к Роа. Высокомерный говнюк. Фарахи имел приводящую в бешенство привычку быть правым, которую Кикай уважала и любила, но иногда и ненавидела, поскольку из-за этого он всегда думал, будто знает всё лучше всех – даже то, что выходит за рамки его понимания.

Кикай вдохнула соленый морской воздух и поправила свою подушку. День был теплый, ветреный и все более безоблачный. Она надела широкую шляпу и держала зонтик для защиты от палящего солнца – солнца, которое, надеялась она, поджаривало варвара будто яичницу.

Проигнорируй они волю Фарахи и проведи это короткое плавание в тишине, пока Кикай работала, такой расклад ее бы полностью устроил. Но нет, варвар испортил и это.

– Принцесса Алаку. – Он сел напротив с изяществом упавшего камня. – Я не стану оскорблять вас, прикидываясь дружелюбным. Вы мало значите для меня.

Она встретила его обескураживающий взор и покачала головой.

– Я расстроена, дикарь. Я-то прям души в тебе не чаю.

Он оставил ее тон без внимания.

– Нам не обязательно быть врагами. Возможно, мы сумеем поучиться друг у друга.

Она сделала глубокий вдох и выдох.

– Ну ладно. Вот твой первый урок: я способна раздавить тебя, и неважно, что говорит или желает мой брат. Итак, давай начнем с нескольких советов. Не разговаривай со мной и не стой у меня на пути, и раз на то пошло, скажи моему брату, чтобы не тратил мое время на твою чепуху.

Варвар сощурился, и Кикай почти ухмыльнулась, довольная, что смогла его позлить.

– Вам нужно лишь отбросить вашу предвзятость, принцесса. Я могу быть полезен, вам и вашему брату. Намерен быть.

Кикай усмехнулась. И она-то считала высокомерным Фарахи.

– Если ты сможешь подержать мой зонтик, дикарь, это будет очень полезно.

С этими словами она выкинула Року из головы и вернулась к своей учетной книге и списку имен купцов, отмечая, как она будет разбираться с каждым из них, и подсчитывая ожидаемые затраты.

Ветер трепал бумаги и мешал держать зонт, но Кикай справлялась, погруженная в свои мысли. Может ли она начать расставлять ловушки для всевозможных «пиратов»? Может ли настроить суд против Трунга «доказательствами» преступлений? Она предпочла бы отправить весь флот и разгромить негодяя, но Фарахи был категоричен. Да, это повлекло бы потери и риск, но что с того? У них слишком много кораблей и морпехов, и потеря части из них сократила бы расходы.

Солнце померкло, и принцесса вздрогнула от неожиданности. Кулак Роки сомкнулся на ручке ее зонтика прежде, чем Кикай уловила движение, и она отдернулась. Ее журнал упал с колен и чуть не свалился за борт; несколько бумаг улетели в море.

– Проклятие!

Она вцепилась обеими руками в то, что осталось, и потеряла свою шляпу, стоило ремешку соскользнуть с подбородка. Она уставилась на варвара, взглянувшего на бумаги, возможно, с некоторой долей огорчения.

– Простите, я хотел…

– Напугать меня? Что я тебе велела? Что я только что сказала?

Он был так близко, что она обоняла густой запах его чужацкого пота.

– Я не намеревался, я хотел подержать это, выказать… сделать, как вы просили…

– Посмотри на себя! – Кикай встала, едва не заорав. – Ты омерзителен! Такой уродливый, что твоя собственная мать наверняка пришла в ужас при виде тебя! Естественно, я подскочила! Ты так и не научился манерам с этой твоей огромной, умной башкой? – Она схватила зонтик в его руке. Но дикарь совершенно застыл, будто парализованный, и не отпускал.

Кикай взглянула в странные глаза варвара и увидела обиду. Он вдруг стал похож на ребенка, готового забиться в угол и разрыдаться. Ее гнев улетучился, как бывало всегда, сменившись сожалением по поводу своей вспышки и, возможно, некоторым презрением к мягкости Роки.

– Хорошо, я… – Она хотела сказать «извиняюсь», но утратила дар речи.

Рока резко выпустил зонт. Он потянулся к ней и застыл, словно в агонии, затем нетвердым шагом пересек суденышко, закачавшееся так, что Кикай пришлось схватиться за что-то, чтоб не упасть.

С диким криком он выхватил из-за пояса длинный нож, схватил за волосы лоцмана и одним свирепым ударом наполовину перерубил тому шею. Кровь забрызгала дерево, парус и руль.

Рока вопил и колол умирающего ножом снова и снова, после чего полностью оторвал ему голову с ужасающим звуком раздираемой плоти. Обезумевший ни с того ни с сего дикарь взревел, швыряя куски бедняги за борт, как наживку. Все это время Кикай не шелохнулась.

Ее желудок судорожно трепетал от шока при этом зрелище. Ее ноги подкосились: она тотчас же поняла, что оказалась в ловушке на море с безумцем.

Рока бормотал себе под нос – бессмысленные звуки, а может, что-то на своем языке. Зубы его были оскалены, голова моталась взад-вперед, рычание и шипение то замолкали, то возобновлялись.

Разум Кикай словно заклинило. Она чувствовала себя беспомощной, запертой в клетке с диким, больным животным. Она могла только смотреть на лужу крови, еще недавно наполнявшую человека.

Рока приложил красные ладони к своему пятнистому лицу. Взгляд его медленно, но верно поднимался, пока не встретился с ее глазами.

– Это должна была быть ты, дура. – Его грудь вздымалась, острые зубы обнажились. – Наша мать любила нас, – прошипел он с глубокой горечью, подчеркнуто, словно подначивая Кикай возразить. Его трясло, а в голосе вдруг появился акцент.

– Я… уверена, что любила. Я погорячилась.

Он сказал «нас»?

Великан двинулся вперед, с трудом делая каждый шаг. Кикай отступила так далеко, как только смогла, и подумала, не прыгнуть ли ей в воду, но слишком замешкалась.

Огромные руки отмели ее протесты и обвились вокруг ее шеи прежде, чем Кикай успела закричать. Губы варвара искривились, как у пса, и он выгнул женщину назад, так что она повисла над водой.

– Бэйла была доброй и смелой, хорошей и любящей. Совсем не похожей на тебя, принцесса, или на меня. Я знаю, тот палач служил тебе, о да. Я знаю, ты прикидываешься дурой, но слуги живут в страхе перед тобой – как и, несомненно, весь Шри-Кон. Я знаю о твоих играх и обманах и о том, что прячется под этой маской. Чудовищам не скрыться от чудовищ.

Он дышал так, словно боролся с желанием свернуть ей шею; его мышцы напрягались, но сила его хватки не менялась.

– Никогда. Не заикайся. О моей матери. Никогда, никогда, никогда, никогда! – Его грудь ходила ходуном. – А не то я преподам тебе урок страданий. Ты поняла, холеная принцесса?

Кикай кивнула, потому что не могла говорить. Она ощущала только склизкую влагу на пальцах Роки, а теперь и на своем лице и волосах, близость его лица и его гадкое дыхание, вторящее ее собственному.

Внезапно он отпустил ее и попятился. Его лицо сморщилось, будто в замешательстве, руки были по-прежнему вытянуты и полуобвиты вокруг невидимой шеи. Он посмотрел на забрызганную кровью лодку; его глаза выражали сожаление.

– Я… я приберусь… тут и отвезу нас в Бато, – сказал он, и его голос звучал теперь отдаленно, как будто во сне, вновь с безупречным акцентом Пью. – Лоцман, – его рот открывался и закрывался, и он выглядел, наверно, пристыженным, – он умер от внезапной хвори. – Дикарь, начерпав ведерком воду, обтер себя, а затем смыл лужу крови.

Кикай нагнулась и набрала в ладони морскую воду, чтобы ополоснуть кожу. Она закрыла глаза и попыталась унять дрожь. Она знала, что не должна выказывать страх перед диким животным.

– Я заметила, что он выглядел бледным, – сказала она, когда удостоверилась, что ее голос не дрогнет. – Потом он стал трястись и кашлять кровью, а через несколько минут свалился и умер. Я… не хотела плыть вместе с трупом, поэтому ты выбросил его за борт, для моего удобства. Спасибо.

Гигант промолчал, бросая остатки тела лоцмана в воду.

– Теперь я прочту молитву, – сказала Кикай, все еще силясь прийти в себя. Ее ум, по крайней мере, снова начал работать, и она сознавала, что придется выплатить семье лоцмана компенсацию. – Ты знал его имя?

Рока покачал головой. Закончив приводить себя в порядок, он приступил к управлению судном, повернувшись к ней спиной.

Кикай попросила добрых духов спрятать труп от морских богов, чтобы те не воскресили лоцмана в обличье глубинного монстра. И еще попросила их защитить ее от этого безумца и позволить ей дожить до того, чтобы снова увидеть сушу.

Молясь, она дала себе и духам сакральный обет, что пойдет на всё, если придется: она пообещала, что если доживет до того, чтобы увидеть берега своего города, Рока однажды умрет в криках.

Она понимала: Фарахи был обманут – возможно, даже подвергся влиянию какой-то чужацкой магии – и каждое мгновение, проведенное в присутствии этой твари, подвергало его опасности. Ее брат великий человек и великий король – король, в котором нуждается и которого заслуживает Пью. Но ему нужна защита – от самого себя, от своих врагов и от своего «друга». Как всегда, Кикай намеревалась ее предоставить.

Арун сидел на пляже, скрестив ноги. Он боролся со своим нетерпением, думая о настоящем – птицах, смеющихся, когда прилив приносил их ужин, сильном теплом бризе и танцующей сени пальмовых листьев наверху.

Но вопреки всем попыткам успокоиться он ощутил трепет робкого удовольствия, когда увидел лодку Роки.

Ранее прибыл гонец от короля с просьбой к монахам разрешить этот визит. Старый Мастер Ло плевался, пускал пену и обрушил гнев на нескольких старших иноков, но в конце концов им пришлось согласиться.

Арун гадал, много ли слов научился произносить великан. А еще – будет ли тот зол из-за ночи пыток и потери пальца ради спасения жизни Аруна.

За последние месяцы рефлексии у него было вдосталь времени, чтобы подумать о своем прошлом. Он анализировал свои решения и поступки, успехи и неудачи.

Монахи казались вовсе не такими ненавистными, как в дни его юности. Вместо дремучих тиранов и жестоких стариков он увидел простых людей в окружении природной красоты, по разным причинам выбравших жизнь в дисциплине и молитве.

Поначалу это его устыдило. Арун воспринял их учения и обратил их в свою собственную пользу, не имея никакой другой цели, никакого высшего смысла, кроме бегства. И бегства от чего? Он по-прежнему не знал. Он причинял боль и смерть, а когда все это утекло сквозь пальцы, у него под конец ничего не осталось.

Но кое-что у него есть, понял он в итоге: каков бы ни был его мотив, он спас Року от пыток и смерти, а затем был спасен им в ответ. Это виделось неким буквальным балансом судьбы и справедливости в однобокой жизни – то, что уважали даже монахи. Каждый день этот единственный поступок уютно согревал нутро Аруна, как съеденный завтрак.

Так что он уселся на каменистом пляже Бато, пытаясь успокоить свой ум, а не только тело. Большую часть утра он созерцал горизонт, много раз теряя терпение в ожидании. Ну хоть что-то для начала.

Теперь он рассматривал судно – гражданский аутригер, гладкий и узкий, с поплавками и единственным парусом. Он легко рассекал волны на сильном ветру, и Арун с изумлением понял, что за штурвалом Рока. На корме лодки сидела женщина в цветных шелках.

Ум и сердце Аруна встрепенулись. Это, должно быть, Кикай.

После событий в застенке она вернулась, как и обещала, и нашла Аруна возле трупа мясника. Пират был в западне и окровавлен, а его мучитель – мертв и распластан рядом. Она молчала и не паниковала. Она приложила мягкие, нежные ладони к его щекам и заглянула ему в глаза. Потом она повозилась с лебедкой, но справилась. И как только Арун освободился – мышцы ныли от неудобного положения тела и усилий – она шепнула ему на ухо:

– Все в порядке, – она коснулась его кожи, – тебе ничего не грозит. Не грозит.

Они поговорили еще только раз, прежде чем Фарахи отослал его в Бато. Кикай прокралась в его комнату; ее страх был очевиден. Она умоляла Аруна преуспеть.

– Прошу, не облажайся из-за гордости. Ты должен впечатлить монахов, чтобы втереться в доверие к Фарахи. Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста. Я здесь так одинока.

Она не выдержала и поведала ему о «колдовстве» и безумии своего брата, его беспощадности и властолюбии. Арун обнял ее и заверил, что сделает то, что должен. Он сказал, что вернется и поможет ей, и в то время ему казалось, что его слова простая ложь – очередное надувательство для очередной богатой дамы, на этот раз чтобы спасти свою шкуру… Теперь он уже не был так уверен.

Он смотрел, как Рока направил посудину к маленьким пирсам и привязал канат почти так же быстро и надежно, как любой моряк. Дикарь ступил на гальку и мокрый песок обутыми в сандалии ногами – с розовой, но довольно загорелой кожей, в шортах и рубашке из тонкой ткани, словно какой-то гигантский, чудовищный островитянин.

– Лоа, пират.

Арун поклонился, чтобы скрыть улыбку.

– Лоа, Попутчик. Ты уже выучил несколько наших слов?

– Да. Большинство. А ты стал жрецом?

С ничего не выражающим лицом Арун встал. Его поразило то, как Рока говорил: даже звучание слов казалось почти идеальным.

– Мы, монахи, не проповедуем, если ты это имеешь в виду, особенно варварам.

Гигант кивнул и пошел вперед, воздев левую руку и растопырив четыре пальца.

– Ты задолжал мне палец. Я хотел бы посмотреть остров.

Следом за ним с лодки сошла Кикай. Одной рукой она приподняла юбки, в другой держала зонтик и легко ступила на покачивающийся пирс. Ее длинные волосы развевались на ветерке, глаза сияли на солнце.

Словно под воздействием силы притяжения, Арун прошел мимо Роки, чтобы помочь ей пересечь пирс.

– Лоа, принцесса. – Он поклонился еще ниже, чем прежде. А она улыбнулась и кивнула, но казалась нездоровой, бледной. – У вас все хорошо?

– Я в порядке, спасибо. Это просто качка. Рада снова тебя видеть.

Арун увидел страх, растекающийся от ее глаз мешками и морщинками – слишком ранними для ее возраста, неуместными на таком совершенстве. Он почувствовал гнев, изумивший его самого, когда задался вопросом, что же Фарахи с ней сделал.

– Наш общий друг хочет на экскурсию. – Он улыбнулся и попробовал ее раскрепостить. – Вас это устроит?

Маска ее фальшивой храбрости тут же слетела, и появилась молодая женщина с блестящими глазами.

– Более чем.

Арун – быть может, слишком охотно – взял ее за руку.

– Вам ничего не грозит, – прошептал он, осознав, что говорит правду. Она вцепилась в его предплечье, как в спасательный плот.

Рока, не дожидаясь их, зашагал вперед по узкой тропинке, ведущей между скал к воде и красотам.

Конечно, ему было невдомек, что ни один чужак из дальней страны еще никогда так не делал. Хотя возможно, парень вроде Роки не стал бы заморачиваться.

На мгновение Арун вспомнил гиганта со статуей в руках, сокрушающего людей во тьме. Он увидел мертвого принца, задушенного в коридоре, и мясника, чье лицо стало фаршем в челюстях Роки.

И однако этот самый парень рискнул своей жизнью и спас жизнь Аруну, а теперь привез с собой прекраснейший цветок на островах.

Жизнь была такой странной и удивительной, и на мгновение Арун просто порадовался, что жив и может ею наслаждаться.

– Добро пожаловать в наш скромный монастырь.

Без сомнения, Старина Ло адресовал это приветствие не Роке, а Кикай – женщина в данном случае была меньшим из двух зол.

Старшие монахи уставились на иноземца с плохо скрытыми удивлением и презрением.

– Благодарю, Учитель, рада видеть вас вновь, – сказала принцесса Шри-Кона.

Арун растерянно заморгал, когда она произнесла это «вновь», а от теплоты в ее словах по его спине промчалась волна ревности. Она всего лишь проявляет любезность; Ло – старый наставник короля, напомнил он себе.

– А это… это, должно быть, Рока.

Старик мельком возвел глаза кверху; его лицо и тон источали недовольство. Наедине он прозвал Року «Грязным барбосом» и поначалу заявлял, что ученики должны будут ходить за ним с водой и солью, дабы очищать каждую частичку земли, которой тот коснется.

Теперь «Грязный барбос» сгорбился внутри храма, но все равно намного возвышался над батонцами. Его кошачьи глаза почти светились в тускло освещенном вестибюле, прищуренные и стеклянные, обхватывающие всё.

– Я хотел бы осмотреть все этажи и комнаты, – сказал он, и его безупречный пьюский выговор отразился от стен галереи, потревожив нескольких монахов за утренней молитвой.

Арун сдержал смех, а Ло болезненно поморщился.

– Здесь мы представляемся старшим, дабы не показаться грубыми.

Рока опустил голову, переводя взгляд с мозолистых ступней Ло на его морщинистую лысину. Затем он заговорил снова, в этот раз по-батонски:

– На моей родине старики умирают прежде, чем становятся обузой.

Арун постигал эту фразу так же медленно, как и все остальные. Он сосредоточился на неподвижной воде и клубах пара, чтобы не завыть от удовольствия.

Ло кипел от злости в оцепенелой тишине, и Кикай положила руку ему на плечо, хотя сама наверняка не поняла, что было сказано.

– Рока еще не привык к нашим обычаям и словам, Учитель. Пожалуйста, простите любое ненамеренное оскорбление.

Ненамеренное! Арун чуть не захохотал.

Старик посмотрел на нее и моргнул, возвращаясь к реальности.

– Чем можем быть вам полезны, принцесса Алаку? – спросил он сдержанно.

Кикай с почтительным кивком улыбнулась, и Арун поневоле воззрился на ее губы. Она открыла рот, чтобы заговорить, но тут Рока – которому, видимо, наскучил этот разговор – хмыкнул и направился к лестнице.