Королевы Маргины

1

Неро, 14 меркурия 127 года. Сетевой инфор «Дни нашей жизни»

«Аорта Новостей», утренний выпуск от 13 меркурия:

И еще множество информации в том же духе, столь же мало содержательной, как и приведенные выше тексты.

Хотя главное в них, безусловно, соответствовало действительности.

2

Неро, 13 меркурия

Если не все средства информации, то во всяком случае большинство их старается публиковать самые громкие материалы; но громкие материалы чаще всего не бывают самыми важными: серьезные дела любят тишину. И потому лишь в одном-единственном инфоре, в очень солидном АБ (аббревиатура, напомним, расшифровывается как «Аналитик Бытия») возник небольшой текст:

3

Неро, ночь с 12 на 13 меркурия

А потом возникли факты. Однако же любой факт может получить объективную оценку лишь в том случае, когда он рассматривается и анализируется не как обособленный эпизод, но как звено между событиями предшествовавшими и последующими; таким образом, в установлении нуждается не только само деяние, вменяемое в вину его исполнителю, но и наибольший, по возможности, отрезок той цепи, в которую инкриминируемый поступок оказался ввязанным. То есть для объяснения одного события необходимо установить и объяснить еще и несколько других, послуживших звеньями этой самой цепи.

А это, как правило, бывает куда труднее хотя бы потому, что эти события, так сказать, второго плана не обращали на себя никакого внимания, когда происходили, поскольку каждое из них на первый взгляд никакого криминала в себе не заключало, а значит, не оставалось в памяти тех, в чьем присутствии реализовалось. И требуются терпение и силы, чтобы восстановить случившееся. Если и не истинную его картину, что вряд ли возможно, то хотя бы слепок с минимальными и не противоречащими логике отклонениями от действительности.

Это осложняется еще и тем, что человек, занимающийся расследованием такого рода, практически всегда бывает ограничен и во времени, и в возможностях установления нужных для полного понимания случившегося фактов, поскольку факты эти могли и в пространстве, и во времени располагаться вовсе не по соседству с местом происшествия, но отстоять от него на дни, месяцы, а то и годы – и на парсеки, кило– и даже мегапарсеки. Существует некая формула, по которой можно определить сложность и даже вообще возможность объективного расследования, а именно: уровень этой сложности и даже сама возможность расследования равна единице, деленной на произведение а) числа нуждающихся в установлении дополнительных фактов, б) времени, на протяжении которого они совершались и в) площади или объему пространства, в котором они разбросаны. Идеальным было бы, если бы это произведение равнялось нулю; но так не бывает, на самом деле оно всегда достаточно велико, и потому возникающее при делении частное оказывается или малым, или очень малым, а то и вовсе исчезающе малым. Печально, но именно так и обстоят дела.

Именно таким грустным размышлениям предавался старший вызнаватель Лен Казус, мужчина средних лет, среднего роста и средней внешности – то есть едва ли не идеальный персонаж статистики, усредненный человек. Велико было искушение добавить в эту характеристику еще и определение «средних способностей», но мы не сделали этого просто потому, что с первого взгляда уровень способностей и их характер определить бывает трудно. Он не обязательно связан с горящими глазами, резкими движениями и завораживающим голосом, вообще с какой-либо формой обаяния, а в нашем распоряжении пока только этот первый взгляд и имеется.

Впрочем, тот факт, что Лен Казус уже достаточно долго занимал место старшего вызнавателя в отделе сложных расследований столичного департамента покоя и даже удостаивался командировок в Большие миры, – сам этот факт должен как будто бы свидетельствовать о том, что какими-то способностями человек этот все же обладал. Хотя бы только что приведенная нами формула говорит об этом, поскольку именно Лен Казус ее вывел и, похоже, до сих пор оставался единственным, кто пытался использовать ее в работе. С переменным, как говорится, успехом.

А невеселые размышления, о которых уже сказано выше, все сильнее овладевали им именно сейчас, когда Лен оказался на месте преступления в ни на чем не основанной надежде вдруг увидеть или понять что-то такое, что до сих пор ускользало от внимания или понимания его коллег. Предмет или хотя бы мысль, какие, подобно дорожному знаку, недвусмысленно сообщат ему, куда надо свернуть, чтобы добраться наконец до пресловутого пункта Б, к которому стремятся все путники в арифметических задачках для начальной школы (если бы только для начальной!). Потому что та дорога, на которой Лен сейчас стоял, не вела, вероятнее всего, никуда, уже в нескольких шагах теряясь в тумане, густом, словно простокваша.

И это при том, что внешне все обстоятельства дела выглядели совершенно ясными и недвусмысленными. Факт насильственного лишения жизни не подлежит сомнению. Тело имеется. Орудие преступления, правда, не найдено, однако им тут могла оказаться любая спичка или зажигалка. Единственный человек, что во время убийства, а также на протяжении нескольких предшествовавших часов находился в пределах этого жилища, задержан. Никаких следов хотя бы кратковременного пребывания здесь какого-либо третьего лица не имеется. То есть можно не только предъявлять обвинение, но и, проведя как полагается допрос, писать обвинительное заключение и направлять дело в суд, где с ним тоже не возникнет никаких сомнений и сложностей. Еще одна галочка в статистический отчет, и полный порядок.

Так что вроде бы не было совершенно никакой надобности еще раз приезжать сюда, отпирать опечатанную дверь, медленно, как бы лениво вновь проходить по всем помещениям, где имелось все для весьма комфортабельной жизни, какую только и признавал покойный Рик Нагор. И не только проходить, но и время от времени останавливаться, оглядывать все вокруг, стараясь увидеть окружающее не привычным, замыленным взглядом, а как бы впервые в жизни, пуская в ход то одну, то другую принадлежность из достаточно богатого арсенала следственной техники. Нет, не было такой надобности. И все же…

Ответ на этот вопрос, безусловно, следует искать в самой личности следопыта. А именно – в той ее особенности, благодаря которой (хотя благодарить тут как раз не за что, скорее наоборот – можно лишь обижаться на несправедливость судьбы) Лен Казус до сих пор находился на весьма среднем уровне своей карьеры, в уже упоминавшемся нами отделе, в то время как его сверстники и однокашники по Школе покоя успели и в Академии отметиться, и сами уже заведовали отделами, а то и (ну, не все, правда) ходили в заместителях начальников групп с хорошей перспективой быстрого дальнейшего продвижения. И заключалась эта особенность его личности в том, что для успешной работы в каждом отдельном случае ему самым важным представлялась не корпоративная сторона работы, то есть не успешный подбор доказательств вины подозреваемого при каком-то чуть ли не подсознательном отторжении фактов, заставлявших в ней сомневаться; не применение мер давления на обвиняемого; и даже не успешное завершение расследования и в итоге – выигрышный облик работника на фоне подразделения, а подразделения – на фоне отдела, а всего отдела – по сравнению с другими, и так далее. Для Лена Казуса главным почему-то было другое: его идущая откуда-то изнутри, из подсознания, что ли, убежденность в вине именно этого фигуранта, и ничья другая. Когда такая убежденность возникала – а случалось это далеко не в каждом деле, – ему иногда удавалось совершенно, казалось бы, невозможное. Он добывал доказательства и там, где их вроде бы не могло быть даже теоретически, так что коллеги лишь качали головами, удивляясь. Зато если такого ощущения у него не было, то он медлил, занимался поисками еще чего-то и еще чего-то, что или поможет возникнуть уверенности в справедливости обвинения, или, напротив, позволит доказать, что обвиняемый совершить инкриминируемого не мог, и надо его выпускать и искать другого; это вело к затяжке, к нарушению сроков следствия, порой к приостановке дел, поскольку подлинному виновнику была дана немалая фора, которую тот и использовал, чтобы запутать или вовсе уничтожить следы.

В среднем на два-три успешных дела у Казуса приходилось одно вот такое – с его точки зрения, не совсем неудачное, потому что, во всяком случае, за решетку не отправили непричастного к преступлению человека; но с точки зрения начальства – провальное.

Вот причина, по которой он застрял на этом вот невысоком уровне, и – откровенно говоря – не очень-то надеялся на хоть какое-нибудь продвижение. Так что все чаще приходила ему в голову мысль: а не сменить ли профессию – пока есть еще какое-то время для жизненного маневра? Сперва идея казалась ему дикой, но со временем он стал к ней привыкать, потому что привыкнуть можно к чему угодно – кроме, может быть, зубной боли.

Но, наверное, достаточно сказано о человеке, время обратиться к его действиям.

А они заключались в том, что Лен Казус, завершив медленный обход территории, на которой было совершено преступление, сделал следующее. А именно: установив в середине комнаты, в которой было обнаружено тело, принесенный с собою штатив, укрепил на нем аппарат, видом своим более всего походивший на древнюю фотографическую пластиночную камеру, только без оптического объектива. Его заменяло устройство, напоминавшее сильно уменьшенную параболическую антенну, в то время как место окуляра занял небольшой дисплей. Затем Лен Казус включил блок питания всей этой системы, исправно выцеживавший энергию из окружающего пространства, задал проверочный тест и, убедившись в том, что прибор находится в полном порядке, принялся за то, ради чего, собственно, и пришел сюда. За тщательное снятие следов со всех предметов, находившихся в комнате – в надежде найти что-то такое, что до сих пор ускользало от всех, производивших осмотр и анализ места происшествия.

Излишне говорить, что речь шла не о банальных отпечатках пальцев, а то и, еще смешнее, обуви или каких-нибудь микрофрагментов материалов, оставленных при соприкосновении одежды побывавших здесь людей с предметами обстановки, стенами, дверями и так далее. Все следы такого рода были обнаружены и зафиксированы еще в самом начале работы и соответственно занесены в протокол. На их наличии (или отсутствии) и основывался, собственно, вывод, к которому пришло следствие: что самое малое за предшествовавшие убийству сутки никакого третьего лица ни здесь, ни во всех прочих помещениях этого жилища не появлялось, да и после него тут побывали только лица официальные представители Службы покоя и участники следственной группы. Лену Казусу это было прекрасно известно. Так что следы, которые он пытался, может быть, даже надеялся найти, принадлежали совершенно к другой области явлений, а именно – к отпечаткам полей, или, иначе говоря, ауры тех людей, что побывали здесь и до совершения преступления, и во время него, и после, вплоть до настоящей минуты и секунды.

Нет сомнения в том, что сегодня, в последней четверти третьего тысячелетия по принятому летоисчислению – или же во втором столетии существования Галактической Федерации, – все то, что касается человеческой ауры или постоянного излучения тонких тел человека (можно назвать и так), хорошо известно. Так что вряд ли нужно подробно останавливаться на этих материях. Достаточно будет напомнить, что любой человек (да и не только человек, а всякое существо, к которому можно применить определение «живое») постоянно излучает в окружающее его пространство свою энергию, и энергия эта неизбежно оказывает влияние на все окружающее и определенным образом изменяет его структуру – подобно тому как свет изменяет структуру светочувствительных веществ или то же самое электромагнитное поле в других частотах делает возможным запись на магнитном носителе. Разница лишь в том, что создать экран для световых частот очень легко, да и для других – не многим сложнее, а для ауры таких экранов пока не создано, и еще, пожалуй, в том, что уничтожить, стереть магнитную запись не составляет никакого труда, фотографическую – пока она не зафиксирована – тоже, но что касается того поля, о котором сейчас идет речь, – таких способов существует, по сути дела, лишь один: полностью уничтожить облученный аурой предмет или хотя бы радикально снять поверхностный слой. А если при этом еще учесть, что всякое живое существо обладает собственной, единственной в своем роде характеристикой ауры, то становится понятным, что такие следы, сохраняющиеся если не вечно, то во всяком случае так долго, как долго существует предмет, ставший их носителем, – такие следы в качестве судебного доказательства могут играть куда более значительную роль, чем папиллярные линии, следы ДНК или радужная оболочка глаза.

Могут, да, однако же, не играют. Просто по той причине, что всякая система судебных доказательств является весьма инертной, и не зря: любое новое явление неизбежно должно пройти проверку временем, чтобы дать возможность убедиться в том, что оно достаточно надежно (в идеале – абсолютно надежно), не может подвергаться противоречивым истолкованиям при судебном разбирательстве, не может подвергаться искажениям при постороннем воздействии на технические средства, при помощи которых доказательство обнаруживается и фиксируется, или же фальсификация его может быть легко и недвусмысленно обнаружена… Короче говоря, условий множество, а чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, как долго были лишены доказательной силы хотя бы аудио– или видеозаписи. Что же касается аурооттисков, как чаще всего называют явление, о котором идет речь, то оно еще далеко от общего признания хотя бы потому, что для выявления его требуется техника, на порядок более сложная, чем та, что применяется обычно при выполнении следственных действий. И уж совсем немного достижений имеется в деле фиксирования найденных следов: пока просто нет способов их копирования на любой другой носитель, а следовательно, такие следы нельзя предъявить в качестве доказательства в судебном заседании, можно лишь перенести это заседание в то место, где эти следы обнаружены и сохраняются. Но это весьма часто не может быть реализовано по чисто практическим причинам да и, по представлениям самого суда, никак не повышало бы его авторитет, превратив суд в подобие девушек по вызову (сравнение принадлежит не нам, а одному из наиболее достойных и многоопытных членов Верховного суда Неро). Вот почему следы ауры до сих пор не являются судебным доказательством. То есть юридической силы не имеют.

Ну да; но всякий, кому приходится заниматься расследованием, отлично знает, что юридическая сила – одно, а практическое значение для следствия – совершенно другое. Скажем, для суда официально не существует такого понятия, как «оперативные данные» – то есть информации, носитель которой не может быть вызван в суд в качестве свидетеля и даже письменных показаний давать не станет из соображений самосохранения; речь идет о том, что в просторечии называется «стуком». Для суда, повторяем, такого явления как бы не существует, оно не предусмотрено ни одной процессуальной нормой. Но что делало бы следствие, если бы ему пришлось отказаться от негласных информаторов? Блуждало бы в лабиринте висящих, нерасследованных дел, только и всего. Поэтому на деле ответы на вопросы «кто» и «как» весьма часто получаются именно по оперативным каналам, а уже затем происходит их закрепление – иными словами, изыскиваются доказательства, которые можно официально представить в суд. То есть следствие идет не по теоретически гладкому пути «Факт – доказательства – раскрытие», но по практической тропе: «Факт – раскрытие, то есть установление виновного и способа совершения преступления – доказательства, то есть перевод полученной информации на процессуально безупречный язык».

И вот именно по этой причине старший вызнаватель Лен Казус не поленился притащить в апартаменты покойного Рика Нагора только что привезенный с Теллуса (а другого в отделе и не существовало) ауроскоп, установить его и очень внимательно, миллиметр за миллиметром, по площади и в глубину, сканировать стены, мебель и все вообще, что эти стены в себе заключали. Он знал, что в суд он с этим не пойдет; однако, чтобы успешно завершить начатое дело, ему нужно было прежде всего убедить себя самого, что других версий в нем возникнуть не может, что подозреваемая девушка действительно виновна, и все, что ему остается, это подтвердить незыблемость обвинительной базы, подтвердить с легким сердцем.

Пока, во всяком случае, такой легкости он не ощущал. И потому свою первую более или менее серьезную встречу с подозреваемой откладывал до той поры, когда в нем вызреет достаточно основательное ощущение ее виновности – или же наоборот. Именно от этого зависело, в какой тональности и по каким линиям он начнет и поведет свой первый обстоятельный разговор. Слова «допрос» Лен Казус не любил и употреблял его лишь в сугубо официальных текстах. Конечно, Лен успел уже увидеть Зору Мель сразу после того, как задержанную доставили в Дом признаний: первый взгляд всегда был для него очень важным, именно при нем и возникало подсознательное ощущение: да или нет. Но видел он ее, так сказать, из укрытия, сам же ей на глаза не показался, собираясь сделать это лишь тогда, когда его мнение о ней не только сформируется, но и получит какую-то опору в найденных или не найденных доказательствах. И вот за ними-то он сюда и пришел, потому что ясным было: если убила не она, то кто-то третий тут просто обязан был находиться.

Сейчас, однако, о своих ощущениях Лен больше не думал, зная, что в работе, которой занимался, важнее всего – полная концентрация внимания и мышления на том, что возникает перед его глазами на матовом и, к сожалению, не обладающем хорошим разрешением экране. Он не хотел упустить ни одной детали, способной натолкнуть его на какие-то новые мысли и подсказать необходимость неких действий, каких он сейчас и не представлял. У Лена Казуса было хорошо развито именно интуитивное мышление; и не что иное, как интуиция, подсказывало ему, что тут, очень возможно, не все так просто и прямолинейно, как кажется на первый взгляд.

4

Неро, «Дом признаний», утро 13 меркурия

Зоре Мель очень хотелось проснуться.

Она всегда старалась проснуться, когда ее посещало какое-то дурное сновидение. Это, правда, случалось достаточно редко, потому что в жизни ее в последнее время происходило мало такого, что могло бы потом выливаться в страшные или хотя бы просто неприятные сны.

А вот на этот раз ее достало.

Сон ее заключался в том, что, уснув накануне после очень значительного в ее жизни, совершенно счастливого дня, а потом и после хорошего, приятного вечера, проведенного вдвоем с Риком в обычных, но от этого вовсе не приедавшихся занятиях, то есть в наслаждении музыкой и любовью, – а кроме того, в неожиданно важных и серьезных разговорах, она якобы (так Зоре привиделось) проснулась раньше обычного, и проснулась не так, как с некоторых пор стало привычным, не плавно переходя от сонного забытья в спокойную, добрую и потому радостную реальность, но совершенно иначе: ее как бы силой, достаточно грубо, вырвали из приятной расслабленности какие-то совершенно ей не знакомые и непонятно как оказавшиеся тут люди, невежливо глазевшие на нее и нехорошо усмехавшиеся. Никак не отвечая на ее недоуменные вопросы, ее насильно, крепко схватив за руки, вытащили – другого слова тут не найти было – из постели, в спальне отчего-то стоял дым и отвратительно пахло, так что она сильно закашлялась. Но ее не выпустили, единственное, что ей позволили сделать, – это кое-как прикрыть наготу (потому что спала она совершенно нагой, тут ей стесняться было некого, а любоваться собой она Рику позволяла и от этого испытывала радость), потом, подхватив под руки, повели, даже не спрашивая ее согласия, в «музыкальную» комнату, и там она сразу увидела обугленное тело – на обугленном же ковре, усеянном какими-то белыми каплями или крошками, – и, отлично сознавая, что это всего лишь сон и никак не может быть реальностью, она не стала удивляться или ужасаться, потому что во сне ничему не удивляешься, что бы ни происходило – все кажется нормальным, закономерным, а в подсознании постоянно присутствует ощущение того, что это всего лишь сон, который можно по желанию, с большим или меньшим усилием, прервать – и даже постараться запомнить, чтобы потом рассказать о нем как можно подробнее. Так что, увидев тело, выглядевшее как побывавшее в камине или на костре бревно, да еще каких-то совершенно неизвестных людей, Зора постаралась сохранить спокойствие, не произнесла ни слова, мысленно же сказала то ли себе, то ли кому-то другому лишь одно: «Хочу проснуться!» и напряглась, чтобы осуществить это желание.

Ничего, однако же, не изменилось, и люди, и тело, и вонь, и она сама, полуголая – все осталось на местах. Наверное, подумала она, это потому, что ее крепко держали и тем самым мешали выйти из сна. Она дернулась, пытаясь высвободиться, но не удалось, чужие пальцы еще крепче стиснули ее плечи, причиняя боль; и боль оказалась почему-то настоящей, очень реальной. «Не сон?!» – мелькнуло в сознании. И сразу же налетел, охватил, вихрем закрутил ее дикий, небывалый страх, а за ним пришла темнота.

Через какое-то время она снова стала осознавать, ощущать себя. Не сразу открыла глаза, промедлила с этим, позволяя себе полностью успокоиться, в мыслях проиграть то, что ей сейчас предстояло: на сей раз настоящее пробуждение в нормальной, привычной, доброжелательной обстановке. Окончательно убедив себя в том, что именно так сейчас все и произойдет, Зора медленно, как бы с ленцой, стала открывать глаза. Шире, шире…

И сразу же закрыла их, крепко стиснула веки. Потому что все тот же сон продолжался.

Или все же не сон? Потому что снаружи, вне ее, мужской голос – но не Рика – явственно проговорил:

– Очнулась.

– В машину ее, – ответил другой.

– В таком виде?

– Ну, пусть оденется. Кто у нас тут из женщин?

И только сейчас страшная истина стала доходить до Зоры. И она закричала неизвестно откуда взявшимся, ненормальным, своим голосом:

– Не-е-ет! Не хочу-у-у!

– Да открой глаза! – посоветовала уже женщина.

– Не хочу-у-у!..

– Смотри ты, – проговорила полицейская женщина, ни к кому, в частности, не обращаясь, – как убивать, так все они такие прыткие. И не думают, что отвечать придется по полной. И чем только думают?

– Я не убива-ала!

– Кто бы поверил. Колись лучше сразу – будет облегчение…

5

Неро, особняк Нагора, поздно вечером 13 меркурия

В работе с ауроскопом ничего особо сложного вроде бы и нет. Сканирование можно вести в автоматическом режиме, задав нужный, по выбору оператора, алгоритм, или же действовать вручную, что дает возможность в любом месте, какое показалось интересным, остановить движение и рассматривать, анализируя возникшую картинку столько времени, сколько потребуется: известно ведь, что следы никуда не денутся, они закреплены в материале чрезвычайно надежно, и увидишь ты их спустя минуту или час – никакой роли не играет.

Если, во всяком случае, в работу не вмешается какая-то посторонняя сила.

Лен предпочел на этот раз действовать в ручном режиме и медленно, осторожно, по долям градуса, по угловым минутам и чуть ли не секундам, поворачивал верньер, углубляясь – в данном случае – в ту часть стены, перед которой располагался невысокий кофейный столик и подле него два глубоких кресла. Именно тут, по соображениям Лена, люди должны были находиться чаще, чем в других местах комнаты, а значит – оставить более четкие, надежные следы. Сегодняшние, вчерашние, недельной давности, годичной… Следы эти лежали слой за слоем, и мощность каждого слоя была микроскопической, порой трудно было сколько-нибудь точно установить границу между ними – этим и вызывалась медленность продвижения. К тому же он выбрал вектор движения не против тока времени – от последней минуты назад, ко все более ранним временам, – а, наоборот, по ходу, то есть сперва углубился до последнего возможного рубежа (хронограф показал, что рубеж этот отстоял всего лишь на полтора года от нынешнего дня, поскольку здание и было построено именно столько времени тому назад). Лен в очередной раз удивился тому, что и самые ранние следы оставались четкими, ни в чем не уступая последним, совсем свежим; всегда он удивлялся этому – и радовался, конечно, тому, что не приходится ломать голову, определяя принадлежность каждого отпечатка, но одновременно и жалея о том, что никак не удается зафиксировать то, что видно было на экране: сколько ни пытались записать любым способом наблюдаемое кружево линий, результат всегда был одним и тем же: пустота, ни единой точки. Наверное, думал он, когда-нибудь найдется все же такой способ; но от того, что будет когда-нибудь, сегодня легче не становилось.

Он потратил немало времени, пробираясь сквозь самые ранние следы, потому что их было много: сперва отпечатки операторов строительной техники, потом – отделочной. Однако все они, к счастью, прерывались достаточно далеко от нынешних дней, и чем ближе к современности – тем следов становилось меньше, да и по времени они были весьма короткими: уборщики, люди, привозившие и размещавшие мебель, несколько человек, уже вручную вносивших изменения в отделку в соответствии с пожеланиями владельца. Лишь немногие оттиски создавали во времени цепочки, встречаясь раз за разом все ближе к сегодняшнему дню: приходящая прислуга и различные люди, являвшиеся кто, видимо, с деловыми визитами, а кто просто в гости; эти различались по времени своего пребывания в доме, визитеры не оставались надолго, гости же порой – на дни и недели; всегда женщины. Однако чем ближе Лен подходил к нынешним дням, тем следов, к его удовольствию, становилось меньше, и на долю последнего месяца их вообще вроде бы оставалось лишь два: покойного владельца и женщины, виновность которой в убийстве для Лена Казуса оставалась еще весьма сомнительной. Во всяком случае, недоказанной.

Он подумал, что интересно будет проследить именно историю этого женского следа: когда он возник впервые, как менялась частота его появлений в этом доме и продолжительность пребывания – до того, как оно стало постоянным. Не очень понимая, зачем это может ему понадобиться, Лен Казус занялся этим, скорее всего, просто по интуитивному ощущению. Мысль такая возникла в то время, когда он уже вернулся в сегодняшний день и, ощутив усталость и поняв, что проголодался, хотел уже выключить аппаратуру: все, что он мог тут увидеть, по сути дела, было уже просмотрено, никаких неожиданностей не встретилось, можно было поставить большую точку и решить, что в этой квартире, во всяком случае, нельзя найти ничего такого, что позволило бы и дальше сомневаться в причастности Зоры Мель к убийству. Что же: отрицательный результат, как известно, не менее важен, чем положительный. Но когда он уже взглянул на пульт прибора, чтобы взглядом подать команду на выключение, что-то – та же интуиция? – заставило его вместо этого закрыть глаза и в таком состоянии, ненадолго отключившись, все-таки прийти к выводу: этот женский след, след Зоры Мель, надо выделить и проследить на всем его протяжении, до самого первого появления здесь. Зачем? Ну, хотя бы для того, чтобы позже, разговаривая с нею и задавая вопросы, можно было бы ловить ее на неточностях, умолчаниях, а то и просто на лжи – и таким способом заставить ее давать правдивые и полные показания. Такой возможностью никак не следовало пренебрегать.

Поскольку речь теперь шла лишь о выделении одного-единственного следа, времени на это действие должно немного. Во всяком случае, – так подумал между прочим Лен Казус, – с голоду он умереть не успеет.

Успокоив себя на этот счет, он постарался тут же забыть и о еде, и вообще обо всем, что не относилось к сиюминутной работе. Зафиксировав нужный след, выделив его из всех прочих, он уточнил настройку ауроскопа и пустился в путь.

Однако уже через пятнадцать с небольшим минут ему пришлось остановиться. Вернуться на несколько минут назад. Покачать головой, что должно было выражать сильное сомнение. Еще раз проверить настройку аппаратуры и не заметить при этом никаких сдвигов, сбоев, дефектов. Прибор работал, приходилось признать, безукоризненно. Но ничего подобного нельзя было сказать о той картине, которую он стал показывать. Нельзя было сказать, и уж совсем невозможным казалось – объяснить.

Правда, сначала Лен решил, что объяснение было простым: второй след был всего лишь отражением первого в зеркале. Но немного подумав, усомнился в таком объяснении. Хотя бы потому, что отражение любого предмета в зеркале является не реальным телом, а всего лишь изображением, и потому не должно оставлять материальных следов. В таком случае возникало предположение о том, что у этой женщины могла существовать сестра-близнец, посещавшая ее здесь. Стоит проверить.

Наверное, Лен Казус и остановился бы на таком истолковании увиденного, и успокоился бы. Ему, однако же, помешали два обстоятельства.

Первое заключалось в том, что почти нечаянно в самом верхнем, сегодняшнем слое он вдруг увидел такое… такое!.. Вот он – конец нити, за который нужно лишь крепко уцепиться, чтобы… и это на миг отвлекло его.

Обстоятельство же номер два, если исходить из его физических характеристик, можно было бы определить как крайне ничтожное – потому что масса его составляла что-то около десяти граммов, всего лишь. Но если учесть скорость, с какой это обстоятельство передвигалось в пространстве после того, как покинуло канал ствола (калибра 11 мм), преодолело расстояние около пятидесяти метров, соприкоснулось с оконным стеклом, проделало в нем аккуратное круглое отверстие, пролетело еще пять метров и завершило свой путь в теле старшего вызнавателя Лена Казуса, войдя в него в районе левой лопатки – если учесть все это, то придется признать, что обстоятельство оказалось вполне достаточным для того, чтобы немедленно прервать работу Лена и поставленные им вопросы оставить без ответа. А поскольку автор выстрела находился, как уже сказано, в полусотне метров, а точнее – по ту сторону улицы, то в этом помещении никаких следов его не осталось. Это должно было, конечно, затруднить поиски стрелявшего – хотя, откровенно говоря, нигде не сказано, что его станут разыскивать всерьез.

Впрочем, формально, конечно, какие-то меры будут приняты: застрелить работника Службы покоя – дело все-таки незаурядное, и без какого-то шевеления тут никак не обойтись. Но для этого сперва нужно хотя бы констатировать факт; а это вряд ли произойдет в скором будущем, потому что Казуса сюда никто не посылал и задания такого ему не давал, но все это было предпринято им по собственной инициативе и без предварительного доклада начальству. Так что еще пройдет время, прежде чем его хватятся и начнут искать. Вот так сложились дела; можно подумать, что первое совершенное тут преступление, скучая в одиночестве, поспешило пригласить в гости второе – и оно явилось незамедлительно. Ну что же: все может быть, и тем, кто занимается следствием, это известно лучше, чем кому-либо другому.

Однако бывает так, что какая-то случайность нарушает логичный ход событий. Вот и на этот раз так получилось: у самых дверей теперь уже никем не населенного дома Нагора совершенно случайно едва не столкнулись два человека. Дом не был освещен, и каждому из них разглядеть другого не удалось. Но судя по тому, как они отпрянули друг от друга, можно предположить, что встреча для обоих оказалась неожиданной и нежелательной.

Впрочем, отреагировали они на нее по-разному. Один – тот, что приблизился к дому, перейдя улицу от строений напротив, – в следующее мгновение повернулся и торопливо зашагал прочь, с трудом, похоже, удерживаясь от того, чтобы не перейти на бег. Второй же остался на месте, хотя в первый миг – так могло показаться – хотел кинуться вдогонку. Но делать этого не стал, а снова приблизился ко входу, без труда отворил дверь, вошел, затворил ее за собой и поднялся на второй этаж, где достаточно уверенно нашел ту самую музыкальную комнату, где совершилось убийство, и вошел в нее.

Однако, увидев лежащее на полу тело Лена Казуса, ночной посетитель явно растерялся, хотя и ненадолго, и несколько секунд простоял неподвижно, словно не зная, что предпринять, и даже сделал шаг назад, к двери. Но не ушел, напротив, приблизился к телу, опустился на колени и, видимо, вскоре убедился в том, что лежащий мертв. И снова посетитель как бы впал в нерешительность. И лишь еще через несколько секунд, почему-то пожав плечами, подошел к коммику, набрал номер Службы покоя и через носовой платок сообщил о трупе. Выслушав требование остаться на месте, ответил согласием, после чего немедленно спустился по лестнице, вышел из дома так же тихо, как и проник в него, и удалился в том направлении, куда ушел и испугавшийся его ночной прохожий, которого, конечно, уже и след простыл.

6

Неро, Дом признаний, 13 меркурия

И все-таки это оказалось не сном, но явью, хотя и куда более нелепой и необъяснимой, чем бывают самые фантастические сновидения. Может быть, Зора еще долго не примирилась бы с этой мыслью, но ей помог вскоре навестивший ее человек. Хотя, пожалуй, неверно сказано, что он навестил ее – потому что дело происходило уже вовсе не в том месте, которое она привыкла считать своим домом, где и до сегодняшнего дня чувствовала себя, в общем, хозяйкой, потому что Рик и раньше относился к ней именно так, а ни в коем случае не как к подружке на время, какая бывает нужна только для постели. Вот там ее можно было посещать, навещать, наносить визиты. Но сейчас не к Зоре приехали, а ее привезли, не спрашивая согласия, в такое место, где ей бывать до сих пор не приходилось, и не только бывать, но и думать о нем не возникало ни малейшего повода; в Дом признаний, вот куда ее доставили, вот где она по-настоящему стала приходить в себя. И хотя водворили ее в отдельное помещение, Зора не могла и не хотела чувствовать себя здесь хозяйкой, так что вернее было бы сказать, что это ее доставили сюда для визита, пусть даже человек, державшийся здесь хозяином, пришел к ней, а не она к нему, все равно – она видела себя тут лишь гостьей и очень надеялась, что кратковременной. Потому что, зная, в общем, что такое Служба покоя, она не могла найти ни малейшей причины своего пребывания здесь – или еще где-нибудь похуже. Никакой вины она за собой не чувствовала, сколько ни пыталась понять, что к чему; единственным, что могло прийти ей в голову, было, может быть, то, что само ее пребывание в доме Рика Нагора каким-то образом нарушало какой-то закон, ей совершенно неведомый; но даже и это произошло никак не по ее инициативе, хотя и с ее согласия. Мысли же, что в совершенном убийстве могут обвинить именно ее, у Зоры, как ни странно, даже не возникло.

К тому же со вчерашнего дня она имела уже и полное законное право находиться там в любой час дня и ночи; может быть, люди просто не успели узнать об этом? Что же, она поставит их в известность. Если же дело заключалось в том (наконец осенило ее), что ее подозревали в убийстве Рика, то ей лучше, чем любому другому, было известно, что она этого не делала, и потому твердо верила в то, что люди, которым поручено расследовать это дело, иными словами – установить истину и найти преступника, – действительно будут стараться установить подлинного виновника, а вовсе не того, кого обвинить проще и легче всего; того, кто оказался под рукой.

Так что на этот счет у Зоры особых тревог не возникало, тут все было понятно, и подозрение, если оно и возникло, должно было отпасть по ходу расследования как бы само собой. Рассуждая таким образом, Зора в конце концов сумела убедить себя в том, что задержание ее – вещь совершенно естественная, и столь же естественным будет скорое освобождение – скорее всего, даже с извинением; так что сейчас ее стали занимать совершенно другие вещи.

Но почему-то не те, которым, наверное, следовало сейчас занимать все ее чувства и мысли. Не ужас, которому следовало возникнуть при виде насильственной и кровавой смерти человека, практически самого близкого ей и плотью, и, пожалуй, духом – не говоря уже о том, что это он кормил и одевал ее и вроде бы собирался продолжать делать это если и не всю жизнь, то, во всяком случае, достаточно долго. Не страх (ведь и ее могли так же убить, как знать?), не отчаяние и горе.

Этого почему-то не было.

Ужас был, и слезы, и едва ли не истерика – когда ее заставили увидеть тело-головешку на полу. Но все прекратилось сразу, как только Зора перестала смотреть на жертву. Словно какая-то ломка, крутая и мгновенная, произошла в ее сознании, а может быть, и в подсознании. Сейчас Зора испытывала какое-то странное спокойствие – но не спокойствие безвыходности, когда кончаешь сопротивляться и опускаешь руки, а другое – какое приходит, когда заканчивается ожидание чего-то, и оно наступает; приходит пора действий, и не остается времени на страх. Вот и думала она сейчас о другом: вспоминала вчерашний вечер во всех подробностях – а это было очень важно.

Но вспомнить удалось почему-то лишь до некоего рубежа; дальше был провал. Необъяснимый, но несомненный. И вот это с каждой минутой беспокоило ее все больше: пусть провал был достаточно кратковременным – по ее ощущениям, час, никак не более полутора, – но за такое время могло случиться много всякого. Именно в это время и произошло убийство. Кто-то ухитрился поставить блок в ее сознании, изолировать ее память. Кто? Зачем?

Нахмурившись, Зора приказала себе не думать об этом: чем активнее она будет пытаться взломать этот блок, тем прочнее он будет становиться: что такое «самосохраняющийся блок с обратной связью», она знала давно, просто обязана была знать, как профессионал. И, наоборот, отгоняя мысли о нем, она ослабит блок и дождется мгновения, когда подсознание справится с ним и нейтрализует, как антитела в организме побеждают заразу, вторгшуюся извне. Думать о чем-то другом. О чем угодно.

Ярче всего оказались воспоминания. Может быть, потому, что та часть ее жизни, которую можно было точнее всего назвать «днями Рика», теперь, безусловно, завершилась, приобрела четкие границы во времени, так что можно стало видеть ее и по частям, в деталях, и в целом, от начала и до конца. А это всегда нужно: когда возникает необходимость перейти к новому жизненному этапу, оценить результаты того, что уже завершился, и сделать какие-то выводы – если, конечно, их вообще можно сделать. И потому сейчас именно воспоминания овладели женщиной.

Тогда все шло как-то необычно – или, точнее сказать, ненормально. Начиная с самого знакомства. Оно произошло на одной из презентаций, какие давно уже стали привычными, Зоре такие тусовки не очень нравились, она в свободное время предпочитала одиночество, потому что по натуре была мечтательницей, а мечтается именно в одиночестве, когда другие люди не отвлекают внимания и не требуют каких-то действий. В тот раз общественности представляли какой-то новый видеоканал с суперсовременным техническим обеспечением; Зоре и в голову не пришло бы появиться там, если бы презентация не происходила в Сиреневом доме – так назывался обширный зал общего назначения, где можно было, арендовав его, устраивать что угодно – от боксерского матча на первенство мира до Федерального съезда любой, даже самой крупной политической партии, которых было, наверное, не меньше, чем в Галактике звезд. Зора работала именно в этом зале, в группе хозяек, так что присутствовать там ей пришлось по обязанности.

Как она, ценный специалист, профессионал, оказалась в таком месте? Да по той причине, что ни в одном другом психооператоры не требовались. Неро – это не Теллус и не Армаг, где таких, как говорится, с руками отрывают; здесь подобные понадобятся лет через пятьдесят, ну самое лучшее – через двадцать. Образование Зора получила именно на Армаге, и там ее предупреждали об этом, приглашали остаться. На Армаге получить работу по специальности не составляло большой проблемы. Она отказалась, по сути дела, из-за честолюбия. Амбиции требовали стать в своем мире первой, оставить след в его истории. Оказалась же Зора не первой, но нулевой. Поняв это, она всерьез задумалась о возвращении на Армаг; но, оптимистка по характеру и упрямица к тому же, решила, что дождется своего часа здесь. К тому же вернуться на Армаг означало бы признать свое поражение, а на это она никак не могла пойти. Не потому даже, что люди сказали бы: «Ты проиграла», но по той причине, что она сама себе сказала бы то же самое. Честолюбие же с такой возможностью никак не желало мириться, значит, предстояла бы жестокая борьба с самой собой, которая могла закончиться самым скверным образом. Вот почему Зора Мель решила терпеливо ждать, а зарабатывать на жизнь можно было и другими способами. Хотя бы в том же Сиреневом доме.

Вот там они и познакомились. Ее просто, как говорится, подключили к этому человеку – чтобы ему церемония не показалась слишком скучной, так было принято и, как правило, ни к каким отношениям не вело: пообщались час-другой – и благополучно разошлись, чтобы уже назавтра забыть друг о друге. Конечно, и при этом возникало какое-то представление о кратковременном партнере, которого обслуживаешь, он мог понравиться, а могло быть и наоборот. Прощаясь, можно было испытать мгновенное сожаление о том, что вечер уже закончился, но чаще приходило чувство облегчения: отработала день, все прошло спокойно и благополучно – и чудесно, дома можно будет спокойно отдохнуть, расслабиться. Вся эта работа никогда не выходила за рамки приличия, не приводила в постель, правила игры были всем давно и хорошо известны. И в тот раз ничто не подсказало Зоре, что с этого вечера события начнут развиваться совершенно по другой схеме.

Он – Рик Нагор – сначала показался ей никаким. То есть не вызвал ни особой симпатии, ни раздражения – человек как человек. Да, явно из богатых – но иначе и быть не могло, к бедным, если они сюда и попадали, хозяек не подключали, не было смысла. Что касается людей значительных, то заранее было известно, что они уже разобраны, и если кто-то и появлялся тут без женщины, то это вовсе не означало, что они свободны: просто человек мог приехать из другого города, а то и вовсе мира, приехал по делам, а в таких случаях семью с собой не возят. Так что строить какие-то планы было бы пустым занятием. Даже если объект с тобой заигрывал, это не стоило истолковывать превратно: такое поведение тоже входило в правила игры.

С другой стороны, Зоре показалось, что и она на него не произвела какого-то серьезного впечатления. Глаза его оставались равнодушными, хотя в остальном он вел себя так, как и полагалось: улыбался, поддерживал разговор – легкий треп, ни к чему не обязывающий, предлагал выпить. Зору это, в общем, не удивило: говорило лишь о светском опыте человека. Что же касалось оценки, которую он ей, видимо, дал (явно не очень высокую), то и это было для нее в порядке вещей: она знала, что не принадлежит к тем, в кого влюбляются с первого взгляда, не было в ее облике ничего броского, такого, что заставляет прохожих на улице оглядываться и провожать глазами, мысленно сразу же укладывая в постель. Она была скорее устрицей: ее надо было сперва раскрыть – не без усилий, и только после этого можно было оценить вкус.

Это, впрочем, не вызывало у нее какого-то чувства ущербности. Наоборот. Потому что тот сексуальный опыт, какой у нее имелся, – небольшой, но весьма определенный – заставлял ее внутренне опасаться возможных отношений такого рода; был этот опыт неудачным и, как нередко бывает, заставил ее думать, что эта область жизни – не для нее. Она не любила ни хитрости, ни профессионального умения соблазнять, потому что наступившее потом разочарование оказалось куда более болезненным, чем все то, что казалось привлекательным до того, как она это испытала. Когда эти кратковременные отношения закончились, она, попереживав какое-то время, поплакав и поругав саму себя за глупость и доверчивость, решила, что любопытство ее утолено, женщиной она уже стала – и этого достаточно. Собственно, по этой причине она, попав на нынешнюю работу, на ней удержалась: хозяйки не должны были быть падкими на скорое сближение, владельцы Сиреневого дома очень заботились о том, чтобы их заведение не принимали за бордель, а хозяек – за проституток, пусть и достаточно высокого уровня. Так что все они – и Зора в их числе – прекрасно умели сохранять дистанцию между собой и клиентом, и чем проще и легче это достигалось – тем было лучше и приятнее. Так что отсутствие какого-то внутреннего интереса к себе – речь не шла о формальном, обязательном – она восприняла с облегчением.

Тот вечер прошел благополучно, ничто не раздражало ее в поведении гостя, ничто не удивило – кроме разве того, что, когда презентация уже завершилась и приглашенные стали откланиваться, Нагор обратился к ней со словами, совершенно неожиданными:

– Милая Зора, вечер был прелестным, и я очень вам благодарен. Знаете, мне хотелось бы сохранить что-нибудь на память о нем – и, разумеется, о вас.

«Вот еще новости, – подумала она, стараясь, чтобы неприязненное удивление никак не отразилось на ее лице. – Еще понятно, если бы это он мне предложил пустячок на память; но просить сувенир у меня? Это уже, похоже, чересчур!»

Тем не менее ей удалось удержаться от уже сложившейся фразы: «К сожалению, таких расходов администрация мне не оплачивает!» Однако он словно бы прочитал ее мысль, потому что сразу же объяснил:

– Поэтому позвольте мне сделать снимок на память. Большего я не прошу.

Зора растерялась. С таким ей сталкиваться не приходилось, и ни в одном инструктаже об этом тоже не было сказано ни слова. Но вроде бы в просьбе не заключалось ничего опасного, провокационного, даже нескромного?

– Н-ну… – протянула она, лихорадочно соображая, – я, право же, не знаю…

– Но это ведь вас ни к чему не обяжет! Заранее благодарю вас…

Она еще не была уверена, что дала согласие, а в его руке уже появилось что-то такое – наверное, небольшая камера, неизвестно откуда взявшаяся. Из обязательной сумочки, наверное, что болталась на ремешке, охватывавшем его левую кисть. Нагор на миг поднес камеру к глазам.

– Вот и все. Сердечно благодарю вас…

«Если он сейчас предложит мне продолжить вечер вместе – пошлю его подальше. Найду причину. Вежливо, но наотрез», – успела подумать она. Он же взял ее за руку, прикоснулся губами к перчатке, улыбнулся:

– Позвольте пожелать вам всего лучшего. Может быть, когда-нибудь еще увидимся.

– Прощайте, – проговорила она уже вдогонку, когда он был у выхода и швейцар распахнул перед ним дверь.

Оставалось лишь пожать плечами и забыть. На что она и надеялась. Но надежды чаще не сбываются, чем наоборот. И эта тоже не оправдалась.

Зора поняла это, когда назавтра, рано утром (она только успела сварить кофе и одета была совсем по-домашнему), входная дверь ее квартирки доложила, что явился гость по срочному делу.

Срочных дел у нее было одно-единственное: непогашенная задолженность по страховке. К счастью, она была к этому готова: вчера, еще днем, выплачивали недельный заработок. Агент явился к ней – прекрасно: не придется возиться с переводом, компьютерные расчеты всегда вызывали у нее головную боль.

– Впусти!

Дверь сработала. Зора вышла в прихожую, держа деньги наготове – и остановилась в растерянности: вместо агента там оказался вчерашний знакомец. Рик Нагор. Человек, которого она уже почти забыла, ушедший в прошлое вместе со всем вчерашним днем.

Он улыбнулся ей навстречу. Протянул объемистый пакет, с которым пришел:

– Похоже, вы еще не завтракали. Очень кстати. Здесь все, что нужно.

Такая наглость превышала все допустимые пределы, и Зора ответила крайне сухо:

– Прошу извинить, но мне пора на работу. Очень сожалею. Всего доброго.

После этого ему оставалось только извиниться и показать спину. Вместо этого он лишь покачал головой:

– Работа на сегодня отменяется. С вашим управляющим я все согласовал. Так что спешить вам некуда. Тем более что нам необходимо поговорить по серьезному делу.

«Нахал, нахал».

– Наши с вами дела закончились вчера вечером, – ответила она, заложив руки за спину – чтобы он не подумал, что она сейчас же схватит его приношение.

– Напротив, Зора, вчера они только начались.

– Боюсь, вы меня с кем-то спутали. А вчерашний вечер – с позавчерашним или еще каким-то. Я вас не приглашала и, откровенно говоря, не собиралась делать это хоть когда-либо.

– А я в этом и не сомневался. И потому пришел, как видите, сам. Зора, у меня действительно серьезное дело. Вернее, так: деловое предложение. Я вам его изложу. Если оно вам не подойдет – я уйду и тогда уже действительно больше никогда не появлюсь. Я вам все объясню не более чем за десять минут. Выслушайте – иначе вас очень долго будет терзать любопытство – станете гадать, от чего же вы отказались. Это будет неприятное и назойливое ощущение. Согласны?

Зора поймала себя на том, что с этими его словами согласна: да, любопытство – чувство очень сильное. Ну, в конце концов, выслушать – не значит согласиться. Тем более если спешить не надо…

– Вы действительно договорились с Пинтом? Ну, с нашим управляющим?

Нагор бегло глянул на часы:

– Сейчас вы в этом убедитесь.

Она не успела подумать – каким же образом, как заиграл коммик. Зора схватила трубку. Звонил Пинт. Чудеса. Никогда он не утруждал себя звонками своим сотрудницам.

– Зора? Пинт. Сегодня можешь не появляться. Твой день откуплен. Хочу предупредить: человек этот весьма серьезный, однако… ну, ты сама – взрослая девочка. Желаю удачи. Пункт.

Этим «пункт» он всегда заканчивал любые разговоры.

– Все в порядке? – спросил Нагор, с губ которого все не сходила улыбка.

Она вздохнула.

– Входите. Садитесь. Мне нужно переодеться.

– Я не спешу. Свой день я тоже выкупил.

Она молча повернулась, ушла в спальню. Постояла перед гардеробом: сначала решила было надеть обычное, повседневное служебное: строгий костюм с прямой юбкой миди, кремовая блузка со стоечкой, ни намека на декольте (хотя в этом смысле стесняться ей было нечего), тонкая цепочка, туфли на среднем каблуке. Раз уж деловой разговор, то… но в последнее мгновение передумала, сама не понимая – почему. Конечно, о вечернем, в каком он видел ее накануне, и речи быть не могло. Но поскольку она дома… Зора перебрала несколько платьев, остановилась на том, какое, как говорили изредка навещавшие ее коллеги, очень шло ей: светло-серое с серебром, в талию, с достаточно глубоким, но не нескромным вырезом: что имеем – скрывать не станем, не то он вообразит, что я его боюсь! И – каблук на десять сантиметров. Смотри, роняй слюни! Но если у тебя это на уме – не надейся.

Когда она, приведя себя в порядок, вышла из ванной, Нагор успел уже разобраться с пакетом – выгрузил его содержимое на стол. Увидев ее, замер на миг, покачал головой, словно глазам не веря, но слов восхищения не последовало. Да она и не ждала их, конечно.

– Зора, будьте любезны – тарелки, приборы, бокалы. Я не рискнул хозяйничать в ваше отсутствие.

Она лишь кивнула. Хотя так и подмывало улыбнуться: очень уж хорошо гость изобразил охватившую его робость; а может быть, и в самом деле опасался какой-нибудь выходки с ее стороны? Может быть, все его нахальство – не органичное, а всего лишь напускное? Во всяком случае, любопытный тип. Нет, «тип» – это уж слишком. Любопытный персонаж, скажем так. Но, в конце концов, чего же ему нужно? Откуда такой внезапный интерес к ней? Вчера ничего подобного она не ощущала, а ведь она всегда прекрасно чувствовала отношение к ней со стороны любого другого человека. Она села напротив. Слегка подняла брови:

– Итак, я готова вас выслушать.

– Не стану ходить вокруг да около. Я давно знаю Пинта, вашего менеджера. Полагаюсь на его опыт, знание и понимание людей. Я просил его рекомендовать мне женщину – такую, какая мне нужна. Сочетающую нужную профессию с… с человеческим обликом, скажем там. Он посоветовал обратить внимание на вас. Я это сделал и пришел к выводу, что вы меня вполне устроите. Вчера вечером я в этом убедился. Не стану рассказывать вам о ваших достоинствах: вы их знаете лучше меня. Серьезных недостатков я пока не обнаружил – а, следовательно, их нет. Мелкими обладает любой из нас, но с ними следует мириться. Поэтому – предлагаю вам работу. Скажу сразу: оплачивается она на порядок выше, чем вы зарабатываете сейчас. Она легче, чем нынешнее ваше дело. Вот контракт на один год. – Он извлек из внутреннего кармана несколько сложенных листков, развернул, положил перед нею. – Тут все сказано. Прочтите внимательно и подпишите. Если с чем-то не согласны – скажите, обсудим и найдем компромисс.

В голове Зоры возникла некоторая сутолока: множество вопросов одновременно, и каждый стремился выскочить первым. Потребовалось не менее двух минут, чтобы навести в них порядок. За это время она успела прочитать написанное.

– Здесь сказано, что я должна буду жить в вашем доме. Надо думать, вы не женаты: люди семейные обычно не нуждаются в наемной женщине. Но здесь ничего не сказано о том, должна ли я буду делить с вами и постель.

– Вы внимательно прочли? Там перечислены ваши обязанности.

– Этой обязанности я не нашла.

– Вас это огорчило?

– Будь там такой пункт – вы оказались бы уже на лестнице. Но ведь и между строк всегда можно найти что-то.

– Вы нашли?

– Нет. Но, может быть, вы просто хитрее меня?

– Я ничуть не хитрю с вами, Зора. Мне нужна именно женщина. Не наложница. Не любовница. Женщина при деловом человеке.

Что такое «женщина при деловом человеке», Зора знала еще по колледжу. Как бы личная секретарша высшего ранга – такого, какой позволяет сопровождать его не только на деловые переговоры, но и, как говорится, в свете – куда берут с собою жен, если они есть, а если нет, становится нужным кто-то, кто будет и оберегать холостяка-хозяина от агрессии неустроенных дам, и кроме того по-женски влиять на нужных людей, коммерсантов, политиков, тем самым помогая в делах. Не выходя за рамки принятой морали, конечно. Женщина должна обладать шармом, а также умом, характером, проницательностью, умением распознавать людей – и при этом крайне желательно было казаться глуповатой, чтобы не вызывать к себе настороженного отношения. Зора с сестрой недаром окончили, даже с отличием, Марианский колледж, где юным девицам объясняли, как следует жить, чтобы устроиться в мире с максимальным комфортом (подобно тому, как смогла некогда тихоня Мария, ухитрившаяся соблазнить самого Господа – так острили преподаватели-мужчины, когда не слышало начальство), и видела, что все требования, что контракт предъявлял ей, были ей вполне по силам, а платить действительно обещали кучу денег. Единственное, во что ей не верилось, – это в то, что наниматель действительно не станет залезать ей под юбку. Куда же он денется! Если он, конечно, нормален – но похоже, что с этим у него все было в порядке, глаза выдавали его. Однако вряд ли этого стоило пугаться заранее. Если ему так уж захочется – тогда и придет время разговаривать об условиях ее покорности. А силы она не боялась: способам защиты в колледже тоже обучали не в последнюю очередь, да и потом, в школе психооператоров, тоже.

– Здесь только один экземпляр? – спросила она, все прочие вопросы решив не задавать.

– Вот второй. Вы решили?

Вместо ответа она подписала оба экземпляра.

– Когда начинать?

– Сейчас. Я помогу вам собрать вещи.

– Сидите. Я привыкла справляться сама.

– Будь по-вашему. Справляйтесь сами.

7

Неро, морг Департамента покоя, ночь с 13 на 14 меркурия

Людям – и даже не одним только специалистам – давно известно, что отсутствие внешних признаков жизни у существа вовсе еще не означает присутствия факта смерти; мало того – нет точного и всеми признанного определения печального события и момента его наступления. Поэтому, во избежание ошибок, какими история медицины весьма богата, с некоторых пор сперва на Теллусе и Армаге, а затем, постепенно, и в других обитаемых мирах – следовательно, и на Неро – принято было не спешить с захоронением тела. Даже в холодильник оно попадало не сразу, но лишь после того, как можно было с уверенностью констатировать наличие необратимых изменений. Так что в описываемое время каждый морг – и Службы покоя в том числе – кроме традиционного холодильника оборудовался еще и помещением, которое на профессиональном жаргоне носило разные наименования: одни называли его «чистилищем», другие – «предсмертником». И по этой причине тело Лена Казуса во время собеседования Смирса с подозреваемой находилось в камере предварительной выдержки (это – официальное название), а вовсе не на льду, и предстояло ему там пробыть еще не менее двух суток. Хотя это и не всем нравилось; похоже, кому-то не терпелось поскорее предать тело, как и полагается, огню, чтобы затем урну с прахом водворить туда, где уже находилось немало таких же, напоминавших о безвременно ушедших работниках Системы. Но служители морга были людьми весьма консервативными и очень уравновешенными, напугать их, как и вообще людей, близко соприкасающихся со смертью, было нелегко, правила они знали назубок и достаточно скрупулезно их выполняли – и потому Лен Казус до сих пор находился в предбаннике, где было достаточно тепло, и лежал он не в мешке, а на подстилке, хотя и тонкой, и накрыт был пусть и с головой, но всего лишь простынкой, которую в любой миг можно было без труда отдернуть или вовсе снять и в очередной раз внимательно обследовать предполагаемого покойника.

Однако держать в этом помещении постоянного дежурного, который смог бы вовремя заметить малейший признак жизни, подаваемый телом, было бы чересчур расточительным действием: откровенно говоря, такое возвращение к жизни было явлением очень и очень редким, а если быть совершенно точным – то за время существования этого учреждения подобный случай был зафиксирован лишь однажды – да и то никто тогда всерьез не верил, что человек этот умер, было признано, что он в коме, и, по совести говоря, его следовало положить на койку в нормальной палате. Но произошло это в пору, когда на Неро гуляла очередная эпидемия «розовой чумы», как здесь неофициально именовали местную разновидность гриппа, вопреки всем предосторожностям исправно переселявшегося вместе с людьми в каждый новый заселяемый мир; почему именно «розовой», никто так и не смог объяснить. Так что положить коматозника в клинику не смогли за неимением места, и его поместили именно сюда, поскольку протестовать он был не в состоянии. В общем, когда он пришел в себя, это было воспринято как должное. Тем не менее, на случай, если что-то подобное все-таки когда-нибудь произойдет, каждое место в предсмертнике было оборудовано сигнализацией, так что стоило любому из вылеживаемых тел не то что двинуться, но сердцу его сократиться единственный раз, это было бы уловлено, преобразовано в сигнал, дежурный патанатом, если бы даже он дремал среди ночи, оказался бы поднятым на ноги и заспешил к нарушителю покоя, вовсе не подумав, что это всего лишь какая-то случайная муха села на простыню и тем самым подняла тревогу. Люди в этой службе обладали, как уже говорилось, высоким чувством ответственности.

Сегодня же дежурный врач не спал, а исправно бодрствовал, хотя и был разгар ночи, когда постоянно молчавший сигнал вдруг действительно зазвучал, и не каким-нибудь едва уловимым звяком, а зазвонил уверенно и протяжно, а на одном из дисплеев скучная прямая так же неожиданно вздыбилась и принялась вырисовывать кривые. Осознав эти признаки, доктор не испугался и даже не очень удивился. Потому что все понимали, что рано или поздно эта штука все-таки сработает, и чем дольше она молчала, тем выше становилась вероятность того, что это случится скоро. Вот и случилось. На месте номер восемь возникли признаки жизни. И доктор Мак Сирон – так его звали – почувствовал себя примерно как матрос, что после бесконечного и безрезультатного плавания из своего «вороньего гнезда» увидел на горизонте нечто неподвижное и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы заорать на весь океан: «Земля!»

Правда, орать доктор Сирон не стал, поскольку такого действия не предусматривалось. Зато все, что полагалось по инструкции, он сделал: прежде чем броситься к источнику сигнала, одним нажатием клавиши вытащил на монитор историю болезни номера восьмого: ее следовало знать, чтобы сразу же взять с собой к больному (теперь это был уже больной, а не «тело») те средства, которые могли в первую очередь понадобиться, чтобы закрепить происходящее и не позволить воскресшему вновь ускользнуть туда, где он только что был – или, во всяком случае, уже стоял у входа. Чтобы пробежать диагноз глазами, врачу достаточно было нескольких секунд – но на самом деле ему понадобилось несколько больше. И на то были свои причины.

Диагноз был: «Пулевое ранение, нанесшее повреждения, не совместимые с жизнью». Однако характер повреждений не перечислялся – по той причине, что заполнить эту рубрику стало бы возможным после вскрытия, а оно могло быть произведено только после выдержки здесь, когда факт смерти будет окончательно установлен. Пока сообщалось лишь, что ранение сквозное. Возникшая на компьютере схема показывала предварительно установленную траекторию прохождения пули сквозь ткани. Тем не менее именно эта схема стала первой причиной того, что доктор Сирон задержался у своего пульта на несколько секунд. Первой, но не единственной; вторая же причина заключалась в том, что на схеме, как и полагалось, кроме номера места было обозначено и имя человека, которому тело принадлежало; и это имя было доктору очень хорошо знакомо, и прочитанное никак не оставило его равнодушным.

Дело в том, что старший вызнаватель Лен Казус и патологоанатом Мак Сирон были – ну, не сказать, чтобы друзьями, но во всяком случае давними и хорошими приятелями. Вскоре после их знакомства (а случилось оно немало лет тому назад, когда оба только еще начинали работать в службе в Системе покоя и впервые встретились по делу) они сблизились на том основании, что и их взгляды на жизнь, и ее понимание, и вкусы, пристрастия и антипатии если и не совпадали до мелочей, то во всяком случае в основном были одними и теми же. Начиная с того, что оба были людьми одинокими, не испытывавшими потребности в постоянном спутнике жизни, то есть имеется в виду, конечно, спутница. Оба любили одни и те же напитки – и кофе, и то, что покрепче. Терпеть не могли на досуге разговаривать на служебные темы, полагая, что для этого хватает и оплачиваемого казной времени. Увлекались оперой (хотя на Неро пока еще приходилось довольствоваться главным образом записями, национальное оперное искусство пребывало тут пока в зародышевой стадии – определение принадлежит, как вы понимаете, Сирону) и от души презирали музыку эстрадную, которой на Неро звучало куда больше. Казус не раз говорил, что когда он испытывает потребность в таких звуках, он отправляется в служебный тир, где слышно очень похожее, но там каждый звук имеет хотя бы определенный смысл. Наконец оба любили поспать по возможности подольше, и еще – с удовольствием проводили время за шахматами, причем оба играли достаточно плохо – но другие и этого не умели.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что доктор Сирон, едва разобравшись с фамилией кандидата в покойники, заспешил к восьмому лежаку не только потому, что таков был его служебный долг.

8

Неро, Дом признаний, ночь с 13 на 14 меркурия

И снова Зору одолели мысли о нынешнем и будущем.

Хорошо, если ее будущее окажется таким, каким рисовалось в минувший день, после тихой, наедине, свадьбы. А вдруг нет? Сможет ли она пользоваться тем, что после Рика осталось? Если не сможет, куда пойдет, когда ее выпустят? Позволят ли еще какое-то время пожить в прекрасном жилище Рика – да и ее тоже, тоже! – пока она не найдет чего-нибудь другого? Завещания он наверняка не составлял, брачное свидетельство должно быть – но в доме там хозяйничало столько посторонних, неизвестно еще, что там после них осталось, может быть, даже винчестер вынули и унесли. И разрешат ли, если придется уходить оттуда, взять с собой все то хотя бы, что, по ее мнению, ей принадлежало: за время их сожительства Рик дарил ей или просто покупал для нее множество вещей – и одежду, и ценности. Все это, вместе взятое, должно было, по представлениям Зоры, помочь ей продержаться, пока она не найдет жилья по средствам – и, конечно, снова какой-то работы, заработка, чтобы жить спокойно и, главное, независимо. В компании появится новый президент, и если ему и понадобится помощница, то он наверняка приведет другую. Да ей и не хотелось думать о каком-то другом мужчине, о чьей-то широкой спине, за которой можно будет вновь укрыться. Может быть, конечно, потом, когда время пройдет и горечь потери сгладится… Может быть. Но не обязательно. И очень уместным будет сейчас, – так Зоре представлялось, какое-то время жить независимо. А что такая жизнь будет достаточно трудной – ее не очень смущало: к бедности она привыкла куда больше, чем к достатку, и хотя ее не любила – а кто ее любит? – но еще какое-то время мириться с ней была готова.

Словом, Зора настраивалась на жизнь бедную, но честную – вплоть до лучших времен, которые, как свидетельствовал и ее собственный опыт, настают, как правило, тогда, когда их ждешь меньше всего, и оказываются тем лучше, чем меньше их ожидали. Из такого хода ее мыслей можно сделать вывод, что психика Зоры была весьма устойчивой, и это позволяло ей быстро приходить в себя даже при серьезных неприятностях – а это является непременным условием прежде всего выживания, а затем и успеха. На это она, похоже, едва успев собраться с мыслями, уже начала рассчитывать.

Так что когда в коридоре послышались шаги сразу, самое малое, двух человек, стихшие по ту сторону двери камеры, в которой Зора ждала дальнейшего развития событий, она подняла голову, чтобы встретить любого, кто бы ни вошел, не напуганной и готовой на любые уступки, но спокойной и уверенной в своей правоте женщиной – и, что весьма важно, красивой женщиной, если и не женой (ныне вдовой) известного делового человека – этого они пока могут и не знать, – то его официальной спутницей. А это очень, повторяем – очень высокий статус, потому что его нельзя добиться связями или деньгами, но лишь своими личными качествами, выделяющими такую женщину из множества (всегда) других кандидаток. Она почувствовала себя готовой к схватке – если, конечно, что-то подобное понадобится. Ведь и раньше бывало…

(«Правильно я думаю, правильно! – с удовлетворением поняла она. – И если даже они меня в этот миг зондируют – все верно!»)

Такие вот мысли мелькали в ее сознании – но не задерживались там и никак не отражались ни на ее лице, менявшем выражение как бы непроизвольно, ни на движениях рук, в особенности пальцев, которые не дрожали, не сжимались в кулаки и не выстукивали дробь на коленях. Зоре не полагалось думать, что за нею сейчас кто-то может наблюдать, это ей и в голову не имело права прийти – по той простой причине, что под арестом она находилась впервые в жизни, и даже с людьми, обладавшими таким опытом, ей раньше общаться не случалось. Поэтому Зора, как показалось бы любому, не следила ни за своим лицом, ни за движениями, занятая только собой, но не окружавшей ее обстановкой.

На самом же деле наблюдение велось, и не только наблюдение, но и зондирование, а также запись; не потому, чтобы она представляла для Службы покоя какой-то особый интерес, но по той причине, что такой режим применялся к каждому, попадавшему в камеры предварительного заключения Дома признаний. Каждая деталь поведения арестанта фиксировалась, и в зависимости от этих наблюдений вырабатывалась тактика предстоящих допросов и вообще отношений, какой будет придерживаться следователь. Поэтому человек опытный с первого же мгновения начинал играть такую роль, какая казалась ему предпочтительной, принимался лепить свой образ таким, каким хотел. Зора же, вроде бы не просвещенная по этой части и оставленная в одиночестве именно для того, чтобы никто не успел ее просветить, вела себя так, как было для нее естественно. И тем самым, казалось, неосознанно помогала тем, кого следует, наверное, назвать ее процессуальными противниками.

9

Неро, Дом признаний, ночь с 13 на 14 меркурия

Двое из этих предполагаемых противников сейчас как раз и занимались тем, что во все глаза смотрели на нее, стараясь не пропустить мимо внимания ни единого ее движения, ни единой гримаски или взгляда. Правда, условия для наблюдения были не самыми выгодными, потому что Зора, случайно или нет, сидела так, что они видели ее в основном с тыла – а по выражению спины редко удается разобрать какие-то нюансы поведения. Так что в конце концов один из наблюдателей раздраженно проговорил:

– Послушайте, вы не можете повернуть ее так, чтобы стало видно лицо? Отсюда я могу лишь установить, что у нее неплохая фигурка, но как раз это в данном случае роли не играет.

– Хотите, чтобы она поняла, что ее просматривают?

– Не говорите глупостей.

– Гм. Попытаюсь.

– Объясните, как.

– Попробую включить экран. Чтобы увидеть, ей придется повернуться. А в ее положении всякое разнообразие привлекает.

Так и получилось: Зора повернулась, даже, может быть, неосознанно, на вдруг раздавшиеся звуки: показывали какой-то сериал.

– Так хорошо?

– Не совсем. Лицо в тени. Нельзя ли направить свет?

– Так мы делаем при допросах. Она поймет и сразу замкнется. Я бы не советовал.

– Ладно, оставьте пока так.

Замечали они все, кроме лица, прекрасно, воспринимали все так, словно находились в той же камере – там, где Зора видела только глухую стену. Не менее часа провели в молчании – не потому, конечно, что боялись быть кем-то услышанными, но просто накапливали впечатления от увиденного, составляли каждый свое представление о наблюдаемой женщине. И лишь когда мнения закончили формироваться, оба взглянули друг на друга, один – вызнаватель Смирс, замещавший сейчас и здесь старшего вызнавателя Лена Казуса, работавшего, как предполагалось, по своему плану, – посмотрел вопросительно, второй же, уже знакомый нам как мастер ситуаций Рогнед, проговорил:

– Скажите, а она давно тут, на Неро?

– По нашим данным – выезжала только на учебу, в Армаг. Вернулась что-то года два с лишним тому назад.

– Вот как. А когда началась ее связь с Нагором?

– Почти год.

– И более не отлучалась?

– Почему же, выезжала с ним – как сопровождавшее лицо. На два, три, четыре дня… А что?

– Да нет, так. Почудилось. Ну что же, советник был прав – эту, пожалуй, удастся обработать нужным образом и отправить по назначению. И с делом она справится: чувствуются неплохие задатки. Не удивлюсь, если выдержит и целый год. Если я прав, установит даже своего рода рекорд.

– Произвела впечатление? – Смирс улыбнулся, скорее вежливо, чем искренне. – Откровенно говоря, на меня тоже. У покойника был вкус, вам не кажется?

– Возникает желание? – усмехнулся гость. – Когда мы сможем получить ее? Предпочтительно – не в худшем виде, чем она сейчас.

Если Рогнед ожидал при этом незамедлительного согласия, то ему пришлось пережить некоторое разочарование, потому что вместо утвердительного кивка Смирс покачал головой:

– Боюсь, что это пустой номер.

– Не понял.

– Она задержана, по сути, только для проформы. Доказательства очень шаткие. Казуса они не убеждают, и он роет. Казуса вы знаете?

– Нет, – медленно проговорил гость. – Казуса я не знаю. Но уже здесь, в этом доме, пока ждал вас, услышал мельком, что с ним что-то стряслось.

– Что вы хотите сказать? – нахмурился вызнаватель.

– Только то, что рыть он больше не будет. Так уж сложились обстоятельства. Примите мои соболезнования: я всегда испытываю печаль, когда уходит кто-то из хороших работников. Кстати, разбираться в этом происшествии предложат, возможно, вам, но не думаю, что вы сможете добиться успеха: судя по тому, что я слышал, его успокоили вполне профессионально. Так что не спешите соглашаться. Зато, заменив его в расследовании убийства Рика Нагора, вы, я полагаю, сумеете сшить красивое дело – и сделаете это достаточно быстро. Уверяю: вам не придется жалеть об этом.

– Следует ли это понимать так, что Лен Казус…

– О нем, друг мой, отныне или хорошо, или ничего.

– Вот как?..

– Даю вам слово: я к этому отношения не имею. Но кто-то подсуетился. Минуту молчания отложим на потом, согласны? Сейчас у меня нет времени на ритуалы. Эта женщина нам нужна, самое позднее, через два дня на третий.

Офицер Смирс вздохнул. Пожал плечами:

– Невозможно. В суде дела не проходят так быстро. Даже если я закончу следствие и наскребу что-нибудь для суда, хотя и в этом есть сомнения…

– Оставьте их при себе. Почему вы решили, что дело обязательно нужно доводить до суда?

– Потому что, – ответил вызнаватель – это единственный способ, принятый для…

– Чушь. Для вас главное – не суд убедить, но эту женщину уверить в том, что ее дело проиграно заранее и бесповоротно. Вам нужны доказательства не для суда, но для этой девушки – чтобы она поверила! Потому что, поверив, она ухватится за любую возможность исчезнуть до вынесения приговора. И такая возможность у нее возникнет. Вы сами ей подскажете, хотя и не открытым текстом, конечно. Да не мне вас учить, как это делается. И она ускользнет. Так что суду не придется тратить на нее свое время. У них дел и так выше головы.

– Интересно, – сказал Смирс неприязненно. – По-вашему, если моя подследственная сбежит, это благоприятно подействует на мое продолжение службы?