Королевская кровь-13. Часть 2

Глава 7

24 мая, Тидусс, Черный Жрец

— Исполню, — ответил Жрец, глядя в пространство.Сидел он в кабинете своем и одновременно отвечал в Блакории тому, кто присягнул ему на верность, и видел его и других иномирян, на руках которых была кровь его народа — но которых он выбрал стать частью своего народа. Он раскинул руки и статуя его раскинула руки: — Сим утверждаю, что беру вас в воины свои, и если будете верными мне, и я буду вам добрым отцом.

Над городом опять на несколько мгновений воцарилась тьма, и воины попадали на колени, ощутив, как вокруг сердец на миг сжалась ледяная нить.

— А сейчас пошли послов к командирам армии, что идет на вас, — буднично продолжил Ворон, — их примут и выслушают. Я предупрежу правителей, что вы под моей защитой.Скажи, что готовы вы сложить оружие и готовы быть переправлены в Тидусс или к вратам. Сколько вас остается со мной?

— Меньше половина, господин, — чуть опустив голову, ответил Виса-асх, и сжался, будто ждал недовольства.

— Больше, чем я ожидал, — усмехнулся Ворон, — человек всегда выбирает привычное. Что же, пусть люди будут готовы, Виса-асх. Вас повезут через несколько стран, и жители, которым вы принесли столько горя, будут смотреть на вас с ненавистью, которую вы заслужили. Но вам с ними жить, и вы это переживете. Вас будут кормить и лечить, но если кто из вас проявит вероломство или совершит преступления, его убьют на месте.

— Мочь ли мы взять с собой охонги? — спросил тиодхар, спокойно принявший угрозу. — В освоить новая земля они незаменим: с их помощь мы на Лортах прокладывать дороги и копать каналы, строить дома и твердыня… Да и не дойти много люди, если страна твоя и страна, где есть Врата, есть так далеко…

— Они принесут много бед, прожорливы и опасны для людей, — качнул головой бог.

«Соглашайся, брат, — морем прошумела в его ушах любимая богиня . — Я знаю, как сделаны они, и знаю, как сделать их потомков безопасными. Они тебе пригодятся. Дойдут, собери их в одном месте, а там покажу тебе, что делать».

— Но пока идите с ними, — улыбнулся Жрец, и воины недоуменно заморгали — видимо, слишком нежной была эта улыбка. Он вновь придал лицу суровости. — Ваша задача, чтобы не задрали они никого, иначе уничтожу их в тот же миг.

— Мы быть следить, господин, — вновь поклонился Виса-асх, и Ворон довольно прищурился. Жестокий, да, но покорный. Идеальный исполнитель. — Разрешить ли ты обращаться к ты с вопросы и молиться ты?

— Без кровавых жертв, — предупредил Корвин, только что приросший парой десятков тысяч последователей. — К тебе прийдет служитель, Виса-асх. Он пойдет с вами. И научит вас, как правильно служить мне.

— Благодарить, — отозвался Виса-асх.

Жрец вытянул руки.

— А это тебе клинок, чтобы все видели, что ты отмечен мной, — сказал он. — Носи с честью, Виса-асх. В нем дух смерти — он убьет тебя, если ты предашь меня или кого-то из моих наследников, но возвысит тебя, если ты будешь верен моему дому.

Тиодхар с благоговением и страхом принял закаленный обсидиановый клинок в черных ножнах и тут же повесил его на пояс рядом со своим.Теперь он смотрел с предвкушением.

Что же, угрозы и дисциплина с привыкшими воевать всегда работали лучше, чем отеческое тепло.

Пришлось после этого Жрецу писать в Рудлог дочери Воина, и сыну Михаила, и сыну Инлия Дармонширу — о том, что надо принять сдачу половины блакорийской иномирянской армии, и разделить их на тех, кто хочет обратно на Лортах, и на тех, кто пойдет к нему в Тидусс. И о том, что все еще осталось в Блакории около полусотни тысяч бойцов, что решили уйти к горам и там окопаться. И сыну Инлия и Серены Нории написал о том, что вскоре придется кормить ему еще двадцать пять тысяч пленных. И Четери он написал — хотя хотелось явиться ему лично, чтобы рассказать о том, что случилось за эти дни и Мастера послушать, и снова выпить доброй амброзии. Но сбивать брата по оружию с пути смирения не нужно было.

Ему ответили все — и подтвердили готовность помочь. Все понимали, что кормить и транспортировать пленных — меньшее зло, чем война. Чем меньше останется готовых к сопротивлению иномирян, тем меньше погибнет туринских солдат.

Теперь Тидусс ждал лорташцев, которые станут частью государственной армии, и личные армии радж наконец-то перестанут быть больше общей армии страны. Одно дело Вороном было почти решено, решались и другие.

Туна быстро остывала после боя богов, охлажденная миллионами тонн морской воды, что прокатывались по ее поверхности и тремя днями снегопада после, дождями и ветрами, что гуляли теперь над ней как над любым материком. Но вулканизм на ней шел два тысячелетия, и застывшая сверху, покрытая слоями слежавшегося плодородного вулканического пепла порода оставалась жидкой и раскаленной в образовавшихся тоннелях и подземных лавовых озерах, таких огромных, что остывать она могла сотни лет. Начнут рыть люди котлованы под дома — и провалятся в пекло. Нельзя было этого допустить.

— Братья и сестра моя, мне нужна помощь, — проговорил он негромко и ощутил внимание всех родственных стихий. — Нужно ускорить созревание материка. Не будет это вмешательством в человеческую жизнь, потому что на Туне еще нет людей, но если отец наш решит иначе, всю тяжесть искупления беру на себя.

Эти слова прозвучали обещанием и договором. «Мы поможем», — раздалось со всех сторон.

И Черный в эту ночь разлился над материком своей сутью, противоположной теплу красного брата, и затушил поверхностный жар. А тот, что глубже, впитал в себя Воин-огонь, оставив только очаги естественного вулканизма, которые были на каждом континенте. Ушел подземный огонь — и волей Серены пробились из глубин земли источники, теплые и холодные, которые стали складываться в реки и озера.

— Дарю тебе по половине от тысячи озер, — услышал он ее голос. И силой ее перенеслись с затерянных, не знаемых человеком озер жилых материков в новообразованные по половине всех живых существ — от водорослей, кувшинок с камышом и придонного ила до лягушек, рыб, птиц и мошек с комарами. Пройдет несколько лет и расплодятся они так, что рыба первопроходцам сама в руки станет выпрыгивать.

В следующие ночи послал Ворон своих духов-воронов с зернами, ростками, лишайниками и мхами — посадят они в плодородный пепел все, что растет в каждой природной зоне на двух других континентах, а уж что выживет, то и заполонит сушу. Но стоило воронам вернуться, как услышал он три хлопка. То лапой о лапу хлопал брат-медведь, глядя на материк, который они все обустраивали.

Хлопнул первый раз — и расползлись по всему материку мхи и лишайники, кроша вулканические камни, нарастая слой за слоем, мешаясь с пеплом и образуя почву.

Хлопнул второй раз — и из семян поднялись травы и деревья, цветы и кустарники, растянулись по материку рощами и глухими лесами. Но не было в тех лесах животных и птиц.

И тогда Михаил хлопнул третий раз — и перенеслись на Туну куски глухих лесов в Рудлоге, болот Блакории, заросших склонов гор Бермонта, степей Йеллоувиня и пустынь Манезии вместе с хищниками и травоядными, ящерками и змеями, птицами и насекомыми. Не погибнут они так с голоду, ибо перенеслись со всей своей средой, освоят пространства вокруг и расплодятся так, как бывает только там, где не ступала нога человека.

— А я прослежу, чтобы в балансе все плодились и размножались, — пообещал Ши, которому работа братьев и сестры добавила удовольствия.

— Спасибо вам, — сказал Жрец, когда многодневная работа была закончена. — Теперь остается только ждать, пока все приживется.

Страшился он того, что будет недоволен Триединый, но то ли Отец и не заметил этого, то ли прошли они по самому края его правила — однако никаких последствий не было. Поэтому вернулся Ворон к делам человеческим.

Махараджа Санду оказался бесконечно толковым правителем, которому и нужно было-то немного защиты и безопасности. Он воспрял духом, ежедневно курсируя телепортами между своим дворцом, где оставались министерства и все государственные службы, и дворцом нового правителя. Работа кипела.

Махараджа взял организацию божественного быта на себя: навестил повелителя на следующий день после Королевского Совета, послал рабочих подключить электричество и водопровод, отвести канализацию (и те, видимо из благоговения, не растянули все на полгода, как это бывало у тидуссов), прислал слуг, поваров и лакеев, и заикнулся было о танцовщицах и певцах, но Черный жрец остановил его.

— Шум не люблю, — сказал он, и махараджа понимающе кивнул. Молодой правитель и сам не любил, но положение обязывало.

Королевская сокровищница Гёттенхольдов была, увы, разграблена, но тайники с драгоценностями и золотом во дворце имелись. Достаточно для того, чтобы долго оплачивать работу слуг, но недостаточно, чтобы кормить страну.

Тидуссцы, к сожалению, веселиться и отдыхать любили куда больше, чем работать, хотя в массе своей, конечно же, попадались уникумы.И как сплести этот добрый и яркий народ с яростью и жесткостью лорташцев и благородной холодностью темных аристократов? Одними приказами этого не добьешься — приказы не меняют природу человека, да и страх — ненадежный помощник. Жрецу было, что предложить всем: тидуссцам — более легкую жизнь и много земли, которая их прокормит, лорташцам — возможность служить и жить без страха смерти, темным — восстановление мощных династий. Но что объединит их всех?

И потому в один из вечером он призвал махараджу:

— Расскажи мне про наш народ, Санду, — попросил он. — Прямо как есть, расскажи.

— Господин, — ответил молодой Тиваладжа, — можешь ли ты изменить себе и мне внешность?

— Зачем? — поинтересовался Жрец.

— Я расскажу. Но лучше показать, — ответил правитель.

Жрец сделал себя степенным тидусским отцом, а Санду — сыном, и они, выйдя в тихом переулке среди мазаных белых домиков, пошли туда, где на широкой улице мелькали люди и ездили автомобили. Солнце жадно лило лучи на город.

Люди были одеты очень по-разному: кто-то в национальные одежды — яркие тсари у женщин, рубахи с широченными штанами у мужчин, кто-то в совершенно современные.

— Твой народ очень чадолюбив, — сказал Санду и указал на детишек, стайками снующими на тротуарах меж взрослых или идущих следом за матерями и отцами. — Считается, что дети приносят счастье. Но многим они приносят бедность, а так как работы на всех нет, остается уходить в ремесла и собирательство в леса.

Они прошли дальше — там, на большой площади у старого неработающего фонтана, сидели прямо на мраморных плитах множество торговцев, выложив на тележках посуду, резных идолов, одежду и обувь, продукты, предметы быта и украшения. Многие торговцы тут же, не теряя времени, стучали молоточками по медным пластинам, изготавливая украшения, или шили туфли. Было несколько лотков с электротоварами. Шум стоял страшный, торговались тут во все горло.

— У нас есть магазины, как в других странах, но люди любят рынки, потому что любят общаться и торговаться, — объяснил Санду. — А еще наши люди любят тех, кто достиг искусства в своем ремесле, — и он указал туда, где у края площади на потеху зрителям, кидавшим монетки, сражались на длинных закругленных шестах юноши в набедренных повязках, и в другой конец, где танцевали несколько десятков пестрых танцовщиц, прославляя духов и желая танцем всем счастья.

— А еще у нас есть поговорка, — тяжело сказал махараджа. — «Кто не танцует, тот воюет». Тидусс либо радуется, либо утопает в крови, мой господин. Люди добры и веселы, но легко обманываются, их легко натравить на врага.

— Мудрецы в мое время говорили, что это решается образованием, — припомнил бог смерти, который с удовольствием глядел на людей на улицах.

— И критическим мышлением, — кивнул правитель. — И сейчас они так говорят. Но я скажу так, господин. Людей легко поднять на погромы, когда им нечего терять. Когда у каждого и лавка, и дом, и машина, и счет в банке, важнее всего становится стабильность. Так не бывает, но я хотел бы, чтобы у нас так было. Я изучал науку о государственном управлении, и экономику, и социологию, и нигде нет ответа, как навсегда остановить войны.

— Только силой, что не позволит войны, — ответил Корвин, с улыбкой глядя на Санду — ему нравилась горячность молодого правителя.

Махараджа с огорчением кивнул и пошел дальше. Этим еще были примечательны тидуссцы — почти у всех была очень живая мимика и все эмоции были написаны на лицах.

— Наши люди очень покорны судьбе, — продолжал Санду. — Потому двигаются только когда их двигают. Знают природу — у нас, как в Йеллоувине, очень развита народная медицина. Уважают врачей, учителей и магов. В школы много родителей детей отпускать не хотят — какой смысл учиться, думают они, если для ученых мало работы? А для работы на земле дроби не нужны.Покоряются силе, часто боятся жаловаться. Ну и взятки чинам процветают, потому что по закону не работает никто. Но зато наши люди не оставят никого голодным, — они уже прошли в какой-то переулок, и Жрец понял, что Санду привел его к приюту для стариков, меж которыми хлопотали женщины, кормя их кашей. — И у нас нет детских домов. Сирот берут родственники или, если совсем никого не осталось даже из дальней родни, — приюты при монастырях, где матушки заботятся о них как о родных детях.

— Ты мог рассказать мне это все и в дворце, — сказал Жрец.

— Да, повелитель, — склонил голову Санду. — Но я хотел, чтобы ты посмотрел на их лица. И полюбил их. Я — кровь моего народа и я хочу, чтобы он жил легко и беззаботно. Людям нашим нужен правитель, который не будет рубить с плеча и учтет наши законы и традиции тоже.

— Ты правильно сделал, Санду, — ответил Жрец. — Я услышал тебя.

Народ легко принял, что Тидуссом будет править теперь лично бог и титул он будет носить императорский, ибо в ближайшем будущем страна станет частью темной империи (а потому законы надо исполнять и честно трудиться). Народу же, как только вновь стали выходить газеты, объявили, что махараджа останется должностью, выбираемой раджами страны, и исполнять будет роль премьер-министра.

Люди остались довольны. Молодого махараджу Санду любили, потому что с ним пришел мир в настрадавшуюся тидусскую землю. А теперь все были уверены, что страну ждет и процветание.

Тидусс восстанавливали, прибыла помощь из Йеллоувиня. Жители привыкали к тому, что ими теперь правит бог, и даже гордились этим, хотя много страхов было поначалу — говорили, что будет каждую ночь брать он кого-то в жертву и выпивать жизнь, говорили, что издаст указ, что работать надо будет ночью, а спать днем, да много разных глупостей говорили.

Привыкали и министры, советники, царедворцы, хотя творилось никогда не бывалое — бог во плоти воссел на трон. Люди привыкают ко всему, какое бы неведомо чудище ни сидело на троне. И здесь привыкли.

Трижды по шесть дней прошло с победы над чужими богами и того момента, как Корвин Черный отдал свою кровь алтарю, из которой сформировалось яйцо будущего Великого стихийного духа.

На девятнадцатый день бог вновь появился в пещере. Яйцо уже увеличилось и занимало все пространство от потолка до пола, а под полупрозрачной зеленоватой скорлупой его видно было, как в тумане нежится-спит змееныш. Был он черный как ночь с золотыми искорками, на голове которого чешуйки образовывали золотую корону. Иногда он расплывался туманом и обращался крохотным вороненком с пухом вместо перьев, иногда принимал промежуточную форму змеептицы. Вокруг яйца клубилась темная стихия, привлекаемая сюда им как магнитом.

Расти ему предстояло год. Ровно через год вылупится новый полоз, который возьмет под свое крыло целый материк.

А пока больше нужно было ему силы, еще больше.

И бог смерти вновь пронзил свои руки на алтаре и поделился с духом своей кровью.

А затем вышел из пещеры в горах Блакории и последний раз взглянул на знакомый с незапамятных времен пейзаж, прощаясь со страной, которую создал сам. Растекся бесконечной божественной стихией и выдрал из сердцевины горы пещеру с алтарной чашей и яйцом со зреющим духом. Выдрал и перенес в Тидусс, глубоко под холм своего дворца, в темную толщу камня, уже пропитанного его эманациями.

Пусть зреет малыш уже в своей стране. Пусть, и не вылупившись еще, становится ее частью и ее защитником.

Сделал он и еще одну вещь. Под Медовым храмом, что стоял далеко-далеко от столицы на берегу моря, нашел он свое тело, которое духи хаоса завернули в кокон и погрузили глубоко от случайных глаз и недобрых намерений. И оставил его на месте — лишь опустил еще глубже, создав пещеру из резного обсидиана, который сверкал изнутри, отражая свет сияющих кристаллов, что оставил он вокруг своего тела, поднятого на ложе из камня. Не хотел Ворон, чтобы было его детям тут страшно и неуютно, и потому создал в стенах картины старых дней — как начинался дом Гёттенхольд, и до дней сегодняшних — как вернулся он с Лортаха и как началась история темных родов на Тидуссе. Будут темные короли приводить сюда детей, а им будет интересно разглядывать картинки. А чтобы не уставали дети, сделал он и скамьи из обсидиана, и столы под поминальный пир, и источник вывел сюда, чтобы шумел он весело, а пах тот источник медом и сырой землей.

И тайный выход из той глубокой пещеры он сделал в грот над морем, скрыв его от глаз людских. Только несущие королевскую кровь смогут увидеть тот вход.

Можно было бы и усыпальницу переместить к дворцу. Но раз уж судьба упокоила его здесь, здесь его место. Да и людям, приходящим сюда в его сезон, нужно чудо и нужно исцеление. А еще здесь, глубоко под землей, слышен был мерный шум моря, тяжело ударявшегося о берег, и он знал, что хотел бы спать под этот шум вечно.

А еще в одном из частных музеев нашел он свой посох с серебряным набалдашником и без стеснения выкрал его, оставив на его месте золотой самородок. И пусть члены семьи были потомками человека, убившего его за этот посох, они не были в этом виноваты.

А Жрец слишком много в свою жизнь погубил невиновных, чтобы добавить к ним еще несколько жизней.

Нарриви, 8 утра. В Инляндии 22 часа предыдущего дня.

— Как и не было этих тысяч лет, да, брат? — громыхнуло позади. Слуги, неслышно этим ранним утром принесшие господину молока и меда с лепешками и только-только привыкшие, что их не превратят в прах за пыль на подоконнике (но старавшиеся это не проверять), замерли у стен, отразивших красные всполохи.

Бог смерти совсем по-человечески вздохнул, подавляя желание обернуться вороном и клюнуть братца в макушку, и повел рукой.

— Идите, — приказал он, добавив в голос мягкости. Когда не добавлял, впечатлительные тидуссцы валились в обмороки.

Слуги выскользнули из покоев, а Корвин обернулся. На подоконнике, освещенный солнечными лучами, расплавив собой стекло, которое еще сам первый Гёттенхольд научился плавить и вставлял в окна, сидел Красный брат и насмешливо глядел на него.

— Соскучился? — осведомился темный бог, потягиваясь — человеческое тело приятно хрустнуло в затекших местах. — Или подраться хочется, а не с кем?

— Второе, — сверкнул глазами Иоанн. — Михаила подразнил, но у него только меды пошли, отмахнулся. Дите медвежье пестует, воркует, как с лялькой. Степен он больно, того и гляди на время кроме своего сезона в спячку начнет укладываться. Желтого вызывай не вызывай, он выше этого. Сказал, готов сразиться в поэтическом поединке, а он же победит, ты знаешь… Да и с Сереной он сейчас, — брат хмуро кашлянул. — Белый никогда не против был, но он материнскую сиську сосет. Остался только ты. Или ты против?

— Я за добрую драку, но не сейчас, — мрачно отозвался Черный. — Или ты запамятовал, каково это — править? Люди-то попроще мыслят, что король только на троне красиво сидит, пирует, девок жмет да на жеребце в закат во главе армии скачет. Подожди, брат, письмо завершу и разомнемся, а то невмоготу мне уже. И радостно, что жив и в сердце мира своего, и силу свою вкушаю со счастием, а дела королевские как были дурны да муторны, так и остались. Но надо делать.

— Торопишься, — протянул Воин с пониманием.

— Тороплюсь, — признал Ворон. — Кому бы не достался трон после того, как я уйду на перерождение, надо ему уже крепкое государство оставить, отец я народа или кто? А если удастся оставить тому, в чьем я теле, то рад он точно не будет. И так я у него в долгу, а еще больший долг хочу навесить. И нужно чтобы все работало, как в садах Желтого брата, чтобы не соскочил и вывел мне новую династию. Поэтому и вникаю во все, брат.

Красный хохотнул.

— Я проще все решал. У меня на правление советники были, а я воевал, — напомнил он. — Потому и Рудлог крупнейшая страна мира. А советники знали — ежели что не то натворят — голову с плеч. Полезно, брат. А что пишешь-то?

— Письмо, — с бесконечным раздражением повторил Корвин и запустил руку в рыжие волосы. — Волей моей призываю детей моих. Письмо это размножат и передадут главам темных родов. А уже они передадут другим моим детям.

— Так приснись всем и во сне свое повеление озвучь, — удивился Красный и захохотал, увидев мрачный взгляд брата. — Точно же! Ты же обещание нам дал, что там, где можно обойтись человеческими средствами, ты божественной силой пользоваться не будешь! Тяжко себя ограничивать-то, да? Но и весело, согласись? Я иногда так аскезу на себя беру, по Туре хожу… Кстати, был на Туне, растет все, сердце радует…

Бог смерти отвернулся и продолжил писать письмо.

— Махараджа нашел мне дивных поваров, — проворчал он. — Если хочешь отведать местных кушаний, иди сам на кухню, только слуг мне не распугай. Тебе понравится здешняя пища, пряная, мяса много. А я закончу и следом сойду.

Красный беззлобно усмехнулся.

— Не страшись, братец. Странником обернусь. Старая забава — проверять, насколько люди милосердны, да? И тебе полезна, чтобы твое тело однажды с кинжалом в глазу не проснулось. Тебе не повредит, но люди иногда те еще дураки.

— Как и мы, — буркнул Жрец.

— Твоя правда, — не стал отрицать Воин. — Но все ума набираются. И мы тоже. Что же, — он спрыгнул на пол и неуловимо быстро оказался у двери. — Пойду повеселюсь, пока жду тебя.

— И окно выплавь обратно, — буркнул Жрец.

Красный только начал таять огнем, как вдруг задрожало пространство вокруг хрустальным чистым звоном, словно они оказались у Желтого в садах.

— Вот сейчас начнется, — проворчал вновь собравшийся в себя Воин, даже с какой-то гордостью и со смешинкой глянув на брата. — Как в Инляндии вечер, у меня уж в голове заранее звенит, а еще и месяца, как она читает, не прошло. В тебя упрямством же, да? Как думаешь, может, попросить Серену влюбить ее в кого другого?

«Триединый же заповедал, что ежели вы, господа небесные, должны человеку, то ни отдыха вам будет, ни покоя, пока вы долг не отдадите», — зазвучал сердитый девичий голос вокруг них и свились вокруг двух богов тонкие, словно паутинка, серые нити аскезы, дающей силы.

Черный с улыбкой покачал головой.

— Твои дети — однолюбы, — напомнил он. И в тебя дерзостью.

«Пусть молитва моя даст силу мне, даст силу вам. Знайте же, что не отступлю от своего и на вашу милость уповаю», — тут голос стал слегка скептичным.

— А в тебя — упрямством, — парировал Красный. Но не зло, с усмешкой. — Глядишь, так она капля по капле и наберет тебе силы, чтоб твой сын откликнулся.

— Наберет когда-нибудь, — согласился Черный. — Триединый мудр, что дал людям то, что недоступно нам. Но хорошо, да, что не так много людей, кому мы должны, брат? Иначе бы я задумался, чтобы вновь сбежать обратно на Лортах.

Красный хохотнул и хлопнул себя по коленям.Хрустальный звон завершился вместе с молитвой, и Воин ушел огненным вихрем, а Жрец вновь сел за письмо. А когда обернулся — за спиной его сверкало целехонькое стекло, по краям обзаведшееся цветочным нежным орнаментом.

Красный иногда напоминал миру, что он не только Вечный Воин, но и Великий Кузнец, который не чужд ремеслам и прекрасному. И что оборотной стороной разрушения всегда является созидание.

Корвин дописал письмо и отдал смуглому молодому секретарю — тот размножил его на чудесном аппарате и принес на подпись. В подписи Жрец влил частицу своей силы — хотя с его почтальонами это не требовалось. И секретарь любовно вложил каждое письмо в черный конверт с вензелями, которые неизвестно когда и как успели отпечатать в стране, половина предприятий которой была остановлена из-за разломов и разрушений линий электропередач.

А затем бог смерти в сопровождении секретаря с корзиной писем в руках в подвалы дворца, где счастливо, как котята, обосновались сомнарисы. Когда в здании станет больше народа, они уйдут вниз, в полости каменного холма, но сейчас они могли быть поближе к создателю и радовались этому, таская сюда самоцветные друзы для гнезд. Любовь их к драгоценностям была куда меньше, чем у созданий брата-Инлия, но самоцветы выравнивали течение стихий и стихийные духи рядом с ними были устойчивее.

Секретарь его тоже боялся — бог слышал, как он мысленно бормочет молитвы ему же, — но работу делал исправно. Был он младшим троюродным братом махараджи Шиваладжа, звали его Джай, и страх в нем мешался с гордостью, что именно его избрали служить господину, хоть и приходилось сталкиваться с жуткими вещами. Например, с сомнарисами — не первый раз видел он их, потому что Жрец каждый день спускался к ним, а Джай нес для них ароматические масла ночной примулы и орхидеи. И если первые разы он был ни жив ни мертв, то сейчас относился спокойно и с пониманием кланялся и уходил в освещенный коридор.

Жрец отдал сомнарисам корзину с письмами — духи будут брать их в пасти аккуратно, и письма не рассыпятся прахом, защищенные силой отправителя. И затем приказал:

Отнесите их, как будет ночь, к сильнейшим детям моим.И дождитесь ответа.

Может, это решение и не было человеческим, но и божественной силой он воспользовался едва-едва. Прошел по краю обещания.

А затем Корвин отпустил секретаря и, вдыхая запах старого дерева и камня, и пошел к большой замковой кухне по натертому старому полу, видавшему и счастье, и трагедии, мимо гобеленов, которые уже почистили и повесили снова.

Повара, поварихи и помощники-поварята, все смуглые, веселые и раскрасневшиеся, варили обед на сотни человек — непростое дело накормить всех, кто чинит и чистит замок, стражников, начавших собираться царедворцев и самого бога, который еду вкушал аккуратно, как подношение себе же. Сильно пахло пряностями и раскаленным маслом, вокруг шкворчало, булькало и дымило, стучали ножи и топорик мясника. И посреди всего этого скромно сидел худющий старик, зажав меж колен истертый посох. Странник с примечательно белыми волосами и смуглым лицом — чистый тидусс — одет был в потрепанную зеленую рубаху и полотняные штаны с традиционной вышивкой, и с удовольствием ел из глубокой плошки, подцепляя аж алое от перца мясо вилкой. Судя по тому, что рядом с ним стояло еще несколько тарелок, кувшин и поднос с лепешками, жалость красный брат до сих пор умел вызывать профессионально. Тут же находились несколько охранников, грызущих кукурузу — они-то и пропустили чужака на кухню.

Увидев господина, слуги напряглись, начали кланяться и одновременно попытались старика скрыть за спинами. Иоанн, явно наслаждаясь ситуацией, вид сделал испуганный и еще более жалкий.

— Не съем я его, — буркнул Жрец, качнув головой. Слуг унесло к плитам и разделочным столам, охранников — прочь из кухни, а бог смерти сел рядом с братом на скамью, взял лепешку, откусил. — Вкусно?

— Очень, добрый господин, — отозвался старик: в зрачках его тлело смешливое пламя. — Слуги у тебя — золото, не ругай их. — И тише уже добавил. — Бардак, определенно. Подошел к воротам, попросил накормить, так главный на охране сам велел меня отвести на кухню. Простые люди в Тидуссе так доверчивы и добры, что пропустят к тебе любого убийцу, если такой безумец найдется. Нет, народ хороший, с житейской хитрецой, но не зря тут воинов и личных телохранителей растят для радж с детства. Иначе толку не будет. Это не твои практичные блакорийцы.

— Вот и думай мне теперь, — отозвался Ворон, — что лучше, добрые люди, что зла не пожелают, но и не заметят, пропустив его, или злые, что убивали и насиловали, и людей в рабство угоняли, и рука их от жалости не дрогнет?

— Решил же уже, — хмыкнул Красный. — Чему лорташцам удивляться, давно ли туринцы такими были… да и мы с тобой.

Они помолчали.

— А там все просто, — продолжил Воин. — С добрыми — по-доброму, но строго, как отец. С жестокими — с жесткостью, но по справедливости, как военачальник. Тяжело тебе придется, сливать три крови, но если наследник твой кулак не разожмет, будет у тебя народ сильный, необычный. Три поколения, и сплетутся три народа, не разольешь.

— Так и мыслю, — согласился Корвин и вновь оторвал кусок от лепешки.

Слуги косились настороженно и удивленно, но после того, как хозяин взял кувшин, из которого пил старик, и выпил сам, успокоились. То, что бог спустился на кухню, уже никого не удивило — раньше шугались, а сейчас решили, что божественные решения непостижимы, и только норовили задобрить — поднос с вкусненьким под дверь поставить, цветами покои украсить, гимн хвалебный спеть.

В первый раз Жрец гимн выслушал благосклонно, как и понаблюдал за ритуальным танцем, который у дворца вокруг холма устроил чуть ли не весь город. Но на будущее запретил.

«И делу, и танцу — свое время», — передавали его волю друг другу тидуссцы. И вздыхали — хоть вообще петь и танцевать не запретил, и то хорошо.

В кувшине, который поставили Красному, было слабое тыквенное пиво.

— Иногда я скучаю по всему этому, — проговорил брат в обличье старика мечтательно. — Вот закончу натаскивать новых подопечных и точно снова пойду по миру странствовать. Ограничений на себя наложу, как у тебя, обетов. Люблю себя испытывать. И людей. А еще если спутники достойные попадутся…

— Эмиратцев натаскиваешь? — поинтересовался Корвин, хотя и так знал. Пиво пошло хорошо, и действительно здесь, среди пара и ярких ароматов, под щебечущее общение тидусских поваров, стало на диво уютно.

— Их, — кивнул старик, взял пальцами из плошки кусок мяса. Заглотил, слизнул с пальцев жирный сок. — Все эмираты пожелали, чтобы мы вдвоем с Сереной ими правили. А я и не против, — он хохотнул, — больше с Водой рядом будем. Она меня успокаивает, — и пламя в его зрачках закачалось мягко, разлилось вокруг тепло как от объятий любимого. Слуги, и без того веселые, заулыбались. — Вчера нам клятвы и жертвы приносили, вчера я и посмотрел, сколько там работы.

— И сколько? — вновь спросил Корвин, которому дивно было так сидеть с братом и беседовать наедине. Никогда такого не случалось, но сейчас нечего им стало делить.

— Серене трудов больше, каждую страну водой обеспечить да так, чтобы правило Триединого не нарушить — сложно ей будет. Да и женщин там держат сам знаешь как, а она этого не любит, — и он покачал головой. — Если осерчает, если хитрить будут — а они будут, традиция такая, то как бы и династии там не поменялись. А что до моей вотчины, так воинских душ там много, — старик тоже хлебнул пива. Кувшин под его пальцами чуть задымился. — Но они разнежены воспитанием. Много витиеватости в обрядах, а это медлительность, отсутствие точности. К Четери бы их всех… — он помрачнел. — Буду его Мастеров просить отправить мне в помощь.

— А ты-то когда его навестишь? — усмехнулся Корвин.

— Он пока не готов, — ответил Красный уже своим голосом, и где-то сверху громыхнул гром. — Знаешь же.

— Знаю, — согласился Жрец. — Наелся? Разомнешься?

Красный, не донеся до рта ложку, оскалился в предвкушении. И посох его, зажатый меж мослатых ног, едва заметно потек — через его очертания проступил меч.

Но прежде он, пустив огонь в тарелки, что слизал остатки еды, выкоптил гарь и оставил их чистыми, встал и тихонько почесал под подбородком одного из идолов для стихийных духов, изображавшего толстенькую ящерицу. Идол мигнул и из него нырнула в печь огненная саламандра. Повара ахнули.

— Спасибо вам, добрые люди, — сказал Воин, — теперь здесь всегда будет гореть огонь. А если надо будет погаснуть — просто попросите, она спрячется и вернется, когда нужно будет.

Слуги, поняв, кто перед ними, склонились низко-низко. А Жрец повел брата во внутренний двор.

Славный оказался бой во дворе старого дворца Гёттенхольд. Чтобы не принести разрушения всему вокруг, поставили боги там щит, и бились так, что он то раздувался пузырем, то сиял таким жаром, что освещал небо, то наливался тьмой, которая закручивала над дворцом воронки смерчей.

Слуги, подглядывающие из окон и дверей, чуть не ослепли, но расходиться не собирались — так мощно сталкивались две фигуры, одна темная с двумя кривыми клинками, другая яркая, сияющая, с одним тяжелым мечом. То смех, то досадливый рев, то вполне человеческие ругательства слышались оттуда.

— Гляди, — толкнула в бок своего мужа-мясника повариха, — прям как вы с братьями, когда пива упьетесь, дерутся.

— Что ты говоришь, женщина, — степенно возразил тидусс с длинными вислыми усами, — это же боги.

— А что, боги не люди, что ли? — удивилась повариха.

Бой то и дело останавливался — когда кому-то удавалось достать другого, — но бойцы были равны, и только искусность Красного позволило ему оставить больше отметин на теле брата. Но и сам он был ранен и бесконечно доволен этому.

— И отчего мы раньше этого не делали? — сказал он, когда они сидели на траве бывшего холма, отпиваясь молоком, что принесли слуги. — Нет больше блаженства, чем сразиться с равным противником. Может и драться тогда всерьез не стали бы, да?

— Может быть, — отозвался Корвин согласно и поднял голову наверх — туда, где в садах Желтого брата гостила последний месяц их любимая богиня-Вода. Он ощущал, да и Воин тоже, что она присматривает за их боем сверху, и поэтому оба дрались для нее, чтоб не только пар спустить, но и ее порадовать красотой поединка.

Богиня дала Ворону три дня силы и три дня радости, и он ждал сейчас своего сезона с не меньшим предвкушением, чем Красный. И пусть он готов был сдержать данное слово и отдать тело своему соратнику и сыну, если вдруг у юной жены его получится заставить его откликнуться раньше, он очень хотел, чтобы это случилось после его сезона. Чтобы он смог побыть с Сереной побольше.

Красный ушел, пообещав заглядывать, а Жрец вернулся к своим делам. Стекались сейчас во дворец доклады радж о делах в провинциях, советники готовились поведать, что сейчас с продовольствием и как сделать так, чтобы страна не голодала, а рабочие уже начали строить ближе к горам бараки для будущей армии.

И это было только начало. Много дел было у него, и он день за днем решал их, и лишь ночами иногда оборачивался огромным вороном с перьями из тьмы и облетал Туру, любуясь ею, смотрел на то, как души почивших сияющими перышками поднимаются в слой его силы, незримо окутывавший планету, где будут отдыхать до перерождения, а затем, повинуясь закону Триединого отца, силой Инлия будут спускаться обратно, становясь кому-то сыновьями и дочерьми, рождаясь в жизнь легкую или тяжелую в зависимости от того, как прожили прошлую жизнь.

Гостил он ночами и в собственном обсидиановом дворце, и именно что гостил — так надоело ему одиночество за тысячелетия на Лортахе, что хотелось вокруг жизни. А может, нахождение в человеческом теле тянуло его к людям. И он возвращался во дворец Гёттенхольдов, и было ему там хорошо. Лишь иногда заглядывал он к Желтому — чтобы побыть рядом с Сереной, конечно. Но богиня иногда смотрела на него так пронзительно, что он тонул в ее серых глазах. И он знал, что она ищет в его сердце — не дрогнул ли он, точно ли вернет тело сыну, когда придет время, выполнит ли слово или станет хитрить, чтобы побыть в нем подольше и доделать все дела, крепкое государство оставить после себя?

Искушение было — но Ворон пока справлялся. Пока не пришлось принимать решение.