Кормчие судьбы

Пролог

Редкий смельчак осмеливался нарушать покой подземелий, и многие из незваных гостей уже никогда не покидали Город-под-городом. Но сейчас запутанные ходы, которые так давно не тревожил звук человеческих голосов, содрогались от детского крика. Держа в правой руке факел, а в левой корзину, из которой доносились вопли голодного младенца, молодая женщина бежала по коридору. Она задыхалась и сама была готова расплакаться, но неведомая сила заставляла ее ускорять шаги.

Наконец женщина остановилась и, поставив корзину у ног, прислонилась к стене. Она была прекрасна даже для шемитки, красота которых давно вошла в легенду, и едва-едва достигла возраста материнства. Но что-то неуловимое читалось в ее лице, превращая его в холодную маску.

Ждать ей пришлось недолго. Темная фигура вынырнула из ближайшего коридора.

— Хаана, — позвал хриплый мужской голос, — неси ее сюда.

Нянька облегченно вздохнула и заторопилась на зов. На мгновение в свет ее догорающего факела попало лицо пришельца — близко посаженные глаза и необычный для шемита вздернутый нос, выбритая до блеска голова, — однако он тут же постарался уйти в тень.

— Я не знаю, что с ней делать, мудрейший, — затараторила женщина, не переводя дыхание, — она скоро перебудит весь дворец.

— Сегодня ночью никто не проснется. Давай ребенка, — ответил мужчина.

Как только корзинка оказалась в руках мужчины, младенец сразу умолк.

— Ты хорошая женщина, Хаана. — В голосе пришельца звучало сожаление. — Иди к себе, и забудь обо всем, что случилось!

— Да, господин. — Нянька повернулась спиной к собеседнику, и в тот же момент в воздухе что-то блеснуло.

Без единого стона молодая женщина опустилась на землю и осталась неподвижной.

— Ты была хорошей женщиной, Хаана… — Покачивая головой, убийца скрылся в том же коридоре, из которого и появился.

Через несколько минут раздался дробный перестук копыт, а затем тишина вновь опустилась на дворец королей Асгалуна.

В храме Митры тускло горели свечи, озаряя огромный зал и коленопреклоненную фигуру у высокого алтаря.

Гулкий мужской голос отражался от каменных стен, многократно усиливался и перекатывался, подобно рокоту прибоя.

— Я исполнил твою волю, Бог Света, но мне страшно. Теперь у нас нет больше дочери, а королева проклинает мое имя. О Солнцеликий, дай мне знак, что это была действительно твоя воля! Что жрецы истолковали все верно…

— У богов не просят подтверждения, им повинуются, не рассуждая! — Тщедушная фигура жреца вынырнула из какого-то темного закоулка и подошла к алтарю. Он едва доставал до плеча коленопреклоненному мужчине и был вдвое уже в плечах, а большая, гладко выбритая голова на тощей шее придавала ему еще более хрупкий, незащищенный вид. Крючковатый нос и близко посаженные глаза выдавали в нем уроженца Хаурана.

— Прими случившееся и смирись, король шемитов! Твоя дочь избрана богами, и судьба ее предрешена.

С неожиданной для его грузной фигуры легкостью король поднялся на ноги и приблизился к жрецу. Тяжелые руки, привыкшие держать меч и поводья, легли на тощую шею.

— Слушай внимательно и запоминай, жрец. Если до завтра я не получу подтверждения, что такова действительно воля вашего бога богов, я прикажу сжечь тебя и всех твоих прихлебателей на жертвеннике Птеора.

— Птеор не принимает человеческие жертвы! — прохрипел полузадушенный жрец.

— А эту примет, будь уверен. А потом мои люди прочешут город и найдут Белит, где бы ты ее ни прятал!.. Все, поди прочь, пока я не убил тебя до назначенного времени.

Потирая шею, жрец вновь скрылся в тени.

— Услышь меня, Митра, — мужчина тяжело оперся на алтарь, — дай мне знак, молю.

— Не молись чужим богам, король Асгалуна. — К мужчине приблизилась высокая худенькая женщина с огромными, переполненными слезами глазами. — Мы потеряли дочь, а по чьей воле — уже не важно. Поздно, любимый, ты совершил ошибку, и ее уже не исправить. Все, что станется дальше с нами и нашим королевством, будет нам заслуженной карой. Ибо негоже властителю отрекаться от богов предков и внимать божествам инородцев! Это твой грех, любимый, но я готова разделить его с тобой, если только…

Договорить она не успела. Серебристо-серое сияние помнилось на каменных плитах алтаря и, увеличиваясь в размерах, замерцало всеми цветами радуги.

— Не ропщите на небожителей, смертные, и не делайте различий между нами! Все мы, кто стоит на стороне Света, исполняем единую волю, — прозвучал мягкий шепот, заполнивший собою весь необъятный темный зал. — Мне понятна ваша боль, но жизнь вашей дочери слишком много значит для Великого Равновесия, и нарушить предначертание не в моих силах.

— Но что с ней будет? Она такая маленькая, беззащитна»… — Слезы струились по лицу гордой королевы. — Как она проживет без нас?

— Много испытаний выпадет на ее пути, и страдание очистит ее душу, но в назначенный час она встретит моего избранника, понесет от него дитя и станет королевой в далекой западной стране. А ваш внук подарит знание и силу обитателям той не ведомой земли, о королева. А теперь утешьтесь. Вскоре у вас будет еще дитя — сын и достойный наследник трона Шема.

Сияние померкло так же внезапно, как и появилось, а двое, так неожиданно получившие надежду, остались в храме вместе со своей бедой и новорожденной радостью.

— Шаафи, вот и она. — Высокий мужчина с окладистой черной бородой и улыбчивыми темно-карими глазами внес в комнату большую плетеную корзину, прикрытую тонким белым покрывалом.

— Бедняжка, — хрупкая изящная шемитка поднялась с постели и поспешила навстречу мужу, — сколько же ей пришлось вынести!

— Ничего, мы будем любить маленькую королеву, как родную дочь, — Хоаким из Дан-Марки с любовью посмотрел на жену. — Корабль уже загружен, когда ты будешь готова к отъезду?

— Мне нужно совсем немного времени, только покормлю ее и переодену, — ответила Шаафи.

— Хорошо, когда солнце поднимется, мы тронемся в путь.

Так маленькая Белит, дочь короля Асгалуна, обрела новых родителей — Шаафи и Хоакима, брата Джихана, двумя годами старше ее, и с новообретенной семьей отправилась в Субу, на Черное Побережье, которому было суждено стать ее второй родиной.

— Отстань, Румунга, отстань, — смеясь, повторяла чернокожая красотка, делая слабые попытки вырваться из объятий огромного негра.

— Здесь никого нет, Самди, и мы уже не дети, чтобы играть в игры, — хриплым от страсти голосом говорил мужчина. — Я дам тебе все, только согласись.

Они шли обнявшись вдоль полосы прибоя, и теплые волны океана целовали их босые ноги, но мужчина и женщина не видели, не слышали и не чувствовали ничего, кроме друга.

— Я служу Богу Света и не должна знать мужчин, я поклялась.

— Козье дерьмо! Твои сестры тоже служат ему, но у ость семьи и дети. Тебе минуло тридцать весен, а ты еще одна.

Рука мужчины сжала пышную обнаженную грудь Самди, и женщина почувствовала незнакомое ей раньше, еще смутное, но нарастающее желание.

— Такова его воля… — начала было она, но вторая рука Румунги скользнула вверх по ее бедру, и, отбросив последние сомнения, жрица засмеялась. — Но я так люблю тебя, черный наглец, что вряд ли смогу отказать еще раз. Я буду женой тебе и матерью твоим детям.

Не грянул гром, и молния не поразила отступницу. Их счастье длилось целых два часа. Когда они возвращались через джунгли в крааль, Румунга наступил босой ногой на крошечную, не больше пальца длиной, змейку, переползавшую через тропу. Вечером того же дня он умер.

Самди не плакала, когда омывала его тело, не плакала, Когда зажгли погребальный костер, не плакала, когда старейшины опустили пояс Румунги в море. То, что было в ней от женщины, словно умерло. Осталась оболочка, способна» двигаться и говорить, но чувствовать она уже не могла.

Жрица не роптала, она знала свою вину и покорилась заслуженной каре. Она принадлежала Великому Богу и Должна была выполнить его волю. Ослушавшийся умирает, не телом, то душой. Тело Самди будет жить столько, сколько потребуется для того, чтобы помочь избраннице Митры выполнить свой долг. А затем душа Самди соединится с душой Румунги в светлом мире, где Митра всегда благостен.