ГЛАВА V

Джелотский маскарад

Дверь в чердачную комнатенку, в которой жили Халирон и его ученик, распахнулась с таким грохотом, что взвыли петли и заскрипел косяк. Но даже эти неприятные звуки не заглушили переливов лиранты. Каскад аккордов был безупречным. Продолжая упражняться, Медлир взглянул на Дакара, только что бурно возвестившего о своем возвращении из джелотских бань. Нос Безумного Пророка напоминал сочное красное яблоко, одежда была полурасстегнута, на уши лезла влажная бахрома волос, а от бороды исходил пряный аромат розового масла.

— Вроде мы не давали тебе денег на благовония, — подмигнув, сказал ему Медлир.

Дакар недовольно поморщился; выданных ему денег не хватило даже на кружку эля. Он стряхнул со низенькой скамеечки все, что там лежало, и грузно плюхнулся на нее сам. Сознавая, что его свобода во многом куплена на средства Халирона, Дакар заставил себя дать пристойный ответ:

— Чмокнул тут по дороге одну милашку.

— Вот оно что,- усмехнулся Медлир, не переставая играть.- И как, разжился новыми сплетнями?

Дакар сосредоточенно возился с манжетами рубахи, пытаясь вытащить их из рукавов своего оранжево-зеленого камзола, купленного почти за бесценок у торговца поношенной одеждой.

— У жены председателя городского совета новая интрижка. Счастливчик рано обрадовался. Говорят, она меняет любовников чуть ли не каждый месяц. — Тесемки на рукавах камзола не желали поддаваться, и Дакар, оставив это занятие, продолжал: — Да, вот еще что. Слыхал про толстозадую Хавриту — хозяйку модного портновского заведения? Никуда носу не кажет. Заработала синяк под глазом: поцапалась с одной старой грымзой. У той свое заведение на Портняжной улице. Каждая утверждала, что ее швеям не продохнуть от работы, поскольку только у нее можно заказать по-настоящему модный наряд. Слово за слово, потом и до кулаков дошло. Как Хаврита теперь будет встречать заказчиц? У них ведь день летнего солнцестояния — чуть ли не главный праздник.

Дверь снова открылась, но уже не с таким грохотом. Дакар умолк. С прогулки по городским лавкам вернулся Халирон, зажимая под мышкой какой-то сверток.

Медлир возобновил упражнения.

— Представляешь, всем просто не терпится услышать тебя на празднике у правителя, — обратился к магистру Дакар. — Знатные горожанки чуть ли не в драку лезут — только бы получить приглашение.

— Бедняжки. Так и задушить друг друга недолго кружевами да жемчужными ожерельями, — проворчал старик, равнодушный к городским сплетням.

Халирон постоял, слушая игру Медлира, и одобрительно кивнул головой. Даже его взыскательный слух был удовлетворен. Месяцы, проведенные в их жалком пристанище, не пропали даром. Медлир существенно отточил свое мастерство. Вслушиваясь в незаметный переход с седьмых долей на пятые, старый менестрель ощутил дрожь во всем теле. Халирон и раньше подозревал, что ученик окажется талантливее его. Но только сейчас, слушая, как под пальцами Медлира обыкновенное упражнение превращается во вдохновенную лирическую балладу, старик понимал, что так оно и есть. Халирон не испытывал никакой зависти к своему преемнику. Только тихую радость. Он достаточно побыл непревзойденным менестрелем Этеры и сейчас хотел лишь одного: вернуться к давно покинутой семье — жене и дочери.

До дня летнего солнцестояния оставалась ровно неделя. И — свобода. Наконец-то можно будет покинуть опостылевший Джелот и возобновить прерванное путешествие в Шанд.

— Ты никак принес колбасу? — спросил Дакар, возвращая старика к мирским заботам. — Самое время перекусить. Может, вы с Медлиром и насыщаетесь струнными переливами, но я еще не научился питаться звуками.

Халирон молча направился к столу. Так же молча он переложил на другое место несколько латунных свистков-камертонов, мотки серебряной проволоки и маленькие зажимы, используемые для растяжки струн лиранты. Вслед за ними настал черед свитков и ветхих листов весьма редкой теперь рисовой бумаги. На свитках и листах, купленных Медлиром у какого-то старьевщика, были записаны разные варианты старинных баллад. Наконец, отодвинув шило и чернильницу, Халирон положил на стол сверток с едой. Стол сколотил из обрезков досок Медлир. Прежний стол без конца опрокидывался, и однажды, устав собирать черепки посуды, ученик отложил лиранту, разломал этого уродца на дрова и взялся за молоток. Крышка нового стола больше напоминала кусок корабельной палубы, но зато с нее ничего не падало. Она выдержала даже Дакара, первым навалившегеся на еду.

Халирон уселся на свою любимую низенькую скамеечку и, глядя куда-то в сторону, сказал:

— Сейчас я убедился, что ты больше не нуждаешься в моих наставлениях.

Медлир доиграл последний аккорд и приглушил струны лиранты.

— А мне они пока еще нужны. И потом… осталась одна баллада, которой ты меня не научил.

— Ты догадался? — Халирон привычным движением разминал суставы пальцев. — Жаль, конечно, что джелотский мэр не заставит тебя исполнить ее вместо меня.

Старик поежился. Близилось лето, но с залива по-прежнему дули холодные ветры, принося в город соленую влагу. Здешний климат был губителен для Халирона, хотя магистр стоически переносил ломоту в суставах и жаловался очень редко.

— Что нового в казармах? — спросил он, зная, что Медлир часто ходит туда упражняться в стрельбе из лука.

Медлир бережно заворачивал драгоценную лиранту в мягкую ткань.

— Солдатам опять не выдали жалованье. Похоже, назревает крупный скандал.

— «Он честным быть бы очень рад, но по натуре казнокрад», — пропел Халирон строчку из баллады. — Никак городской казначей снова растратил денежки вояк?

— Если бы только их.- Медлир поставил лиранту в угол и с усмешкой продолжал: — Говорят, он продал парные рубиновые браслеты свояченицы, чтобы заплатить местной ведунье и с ее помощью скрыть кое-какие свои делишки. В частности, перемещение изрядной части податей, собранных на городские нужды, в сундуки увеселительного заведения «Пчелки и мотыльки».

— Которое, помимо всего прочего, торгует молоденькими мальчиками? Оно никогда не бедствовало.

Халирон вовремя повернулся, иначе последний ломоть хлеба тоже отправился бы к Дакару в брюхо.

— Мне на улице встретился один из слуг мэра. Рассказал про его супругу. Эта мегера собралась всех ошеломить и за несколько дней до празднества объявит, что устраивает маскарад. Всем, у кого не окажется масок, доступ будет закрыт.

Медлир слегка толкнул в бок жующего Дакара.

— Слыхал? Почему бы тебе не шепнуть об этом на ухо своей милашке? То-то будет смеху, когда городские шлюхи успеют заказать себе маски раньше знатных горожанок и тем придется дожидаться своей очереди!

— Тогда Хаврита явно обзаведется вторым синяком, — возвестил Безумный Пророк, дорвавшийся до колбасы.

Медлир присоединился к трапезе, вынужденный довольствоваться тем, что Халирон прикрыл локтем и сумел спасти от Дакара. То ли ученик менестреля и в самом деле питался звуками, то ли не слишком хотел есть, но он даже не обиделся на их прожорливого спутника, а стал перекидываться с Халироном добродушными шутками. Вслушиваясь в речь Медлира, Дакар подметил странную особенность: она всегда была одинаково правильной, без малейшего оттенка какого-либо местного говора. Разумеется, каждый талантливый менестрель умел менять интонацию голоса и даже произношение, тем не менее у любого порой прорывались словечки или интонации тех мест, откуда он родом. Чаще всего это случалось, когда человек находился в знакомой компании и увлекался разговором. Дакар знал, как говорят в разных уголках Этеры, и надеялся, что рано или поздно скрытный Медлир, сам того не желая, вьщаст место своего происхождения. Однако даже сейчас речь Медлира сохраняла все ту же правильность, и это почему-то настораживало Дакара. Тревожило его и другое. Вот уже год, как Асандир отправил его на поиски Повелителя Теней. Неужели в Альтейнской башне не знают, что он до сих пор не выполнил повеления? Неужели нашествие ийятов на Джелот прошло незамеченным для магов Содружества? Не в правилах Асандира забывать о своих повелениях. Тогда почему все эти месяцы он молчит?

Будь Дакар сейчас пьян, у него не возникло бы даже мысли связать одно событие с другим. Но в его трезвую голову такая мысль забрела, отчего Безумного Пророка даже прошиб холодный пот. Противнее всего, если Аритон Фаленский скрывается где-нибудь в Шанде, и Асандир, зная это, просто ждет когда Дакар туда доберется.


До объявленного маскарада оставалось всего пять дней. Приготовления в резиденции мэра и в городе становились все более лихорадочными. Неожиданно у хозяйки будущего празднества возникла фантазия дополнительно украсить зал позолоченными колоннами. Бормоча сквозь зубы ругательства, штукатуры и их подмастерья месили в лоханях гипс, торопясь исполнить прихоть госпожи. А на стремянках уже сидели позолотчики, дожидаясь своей очереди. Кондитеры, зная, что их товар разойдется подчистую, работали без отдыха, заполняя складские помещения пряниками и леденцами. У южных городских ворот скапливались вереницы повозок. Те из них, что везли цветы и душистые травы, по особому распоряжению правителя пропускались в первую очередь. Посыльные сбились с ног, разнося приглашения. Правда, они не жаловались, ибо по пути им удавалось сорвать несколько поцелуев у смазливых служанок, отправленных хозяйками за очередной порцией галантереи или украшений. Тяжелее всего приходилось портным и швеям. Они работали, не разгибая спины, днем и ночью. Стремясь перещеголять друг друга, богатые заказчицы без конца что-то меняли в фасоне почти готовых нарядов и еще требовали поторапливаться.

Старшая дочь мэра, взбудораженная ожиданием, гасила свои волнения сластями, отчего раздалась в талии, и бальное платье, сшитое для маскарада, делало ее похожей на бочку. Хаврита, обладавшая чутьем хищницы, мгновенно узнала про эту беду, бросилась к мэру в дом и пообещала зареванной девице, что сошьет ей еще более восхитительный наряд.

— Соперницы Хавриты просто зубами скрежещут, — сообщил Дакар, вернувшийся с Портняжной улицы, где у него было свидание со швеей. — На этот раз обошлось без синяков.

Дакар и Медлир регулярно приносили Халирону последние городские новости: один от своих милашек, другой — из гвардейских казарм. Самого старика не тянуло на улицы. Он коротал время наедине с лирантой и своими мыслями. Накануне празднества покой Халирона нарушили двое лакеев, явившихся от мэра и принесших старому менестрелю наряд для выступления.

Этих лакеев Медлир встретил на лестнице; они промчались мимо, едва не сбив его с ног. Войдя на чердак, он застал учителя бормочущим строки одной весьма язвительной баллады. Лицо Халирона было багровым. Медлир испугался: так разгневать магистра могло только что-то из ряда вон выходящее.

Когда приступ ярости прошел и багрянец лица сменился бледностью, Медлир взял старика за руки и осторожно усадил на кровать.

— Ты хотя бы можешь рассказать, что здесь произошло?

Халирон вновь вскочил и начал расхаживать по комнате. Развязанные тесемки воротника при каждом шаге вздрагивали. Он то и дело прикладывал ладони к вискам, топорща волосы, потом, подойдя к единственному окошку, выходящему на грязный задний двор, ткнул пальцем вниз.

— Никогда не думал, что придется играть для человека, который не перестает наносить мне оскорбления!

Видя горящие яростью глаза своего учителя, Медлир встал и загородил дверной проем.

— Нет, какова наглость! Представляешь, этот индюк еще будет указывать мне, как я должен одеться, чтобы потрафить его глупой и тщеславной жене!

Резко обернувшись, Халирон лягнул низкую койку. Облако пыли, поднявшееся из ее недр, заставило старика попятиться и несколько раз громко чихнуть. Как ни странно, после этого он утихомирился. Халирон оглядел свои узловатые руки, сжатые в кулаки, и вдруг захохотал.

— Дейлион милосердный! Ты можешь вообразить меня в розовых облегающих штанах? А в камзоле с бледно-зелеными буфами на плечах?

Медлир подавил улыбку.

— Мне не хватает воображения. А маску господин мэр тоже соизволил прислать?

— Конечно. Баранью голову. Ну, как тебе?

Халирон рухнул на койку, безжизненно разметав по одеялу руки и ноги. Непревзойденный менестрель Этеры был похож сейчас на выпотрошенную тряпичную куклу.

— Я, наверное, сойду с ума от радости, когда мы уберемся прочь из этого города.

Перемена темы не ослабила бдительности Медлира. Притиснув каблуком дверь, он спросил:

— Ты не сказал, какую одежду прислали для меня.

— И не скажу, — встрепенулся Халирон и с металлом в голосе добавил: — Хотя бы ты окажешься в стороне от этого бесстыдства.

— А вот здесь я с тобой не согласен.

Мягкий, шутливый тон, так раздражавший Дакара, исчез. У двери стоял не певец, а воин, готовый сражаться насмерть. Встряхнув правым рукавом, Медлир зубами ослабил туго завязанную манжету.

— Я пойду вместе с тобой. Не пытайся меня убедить, что я тебе не понадоблюсь.

Их глаза встретились. Халирон мысленно перенесся на шесть лет назад, вспомнив лесистую долину и слова клятвы, приносимой принцем. Старику пришлось идти на попятную: переупрямить потомка Торбанда было невозможно.

— Но если с тобой что-нибудь случится, не видать мне прощения ни по эту, ни по ту сторону могилы.

Лицо Медлира просветлело.

— Если ты беспокоишься только обо мне, тогда у нас еще есть надежда.


Джелот заливали последние лучи закатного солнца. На улицах пахло цветами и свежими березовыми ветками. Халирон давно оделся и теперь стоял у открытого окна, разминая суставы пальцев.

— Похоже, к нам опять незваный гость.

— Еще один посланец от мэра? — сердито спросил Медлир. — Неужели после всего этого у них хватит совести появляться здесь?

— А ты по-прежнему веришь, что в Джелоте живет хотя бы один совестливый человек?

Заслышав шаги на лестнице, Халирон направился к двери, распахнул ее и, опередив смешавшегося посланца, накинулся на него с вопросом:

— Где Дакар? Или это правда, что стражники схватили его на Плешивом рынке и куда-то уволокли?

Толстый лакей запыхался от подъема по крутым ступеням и теперь обливался потом, он даже расстегнул несколько пуговиц на ливрейном жилете. Вопрос высокого стройного старика в черном шелковом камзоле застиг его врасплох. Лакей попятился.

— Вы… вы говорите про пленника его светлости?

— Я говорю о человеке, за которого поручился своим словом чести.

Медлир подошел и встал рядом с учителем. Лакей откашлялся.

— Я ничего такого не знаю.

— Нет, ты прекрасно знаешь, где Дакар, — вмешался Медлир. — Хватит юлить.

К этому времени солнце уже село. Комнатенку освещала единственная свеча, и в ее тусклом пламени поблескивали топазы на одежде Халирона. На лбу посланца блестел пот. Толстяк сокрушенно всплеснул руками в кружевах.

— Но учтите, я тут ни при чем,- начал лакей и еще попятился, хотя никто не сделал ни шага в его сторону. — Вашего пророка заковали в цепи. Сейчас он в большом зале. Мой господин сказал, что его освободят только после того, как магистр Халирон исполнит свое обещание.

Снизу на третий этаж долетали звуки городской жизни. По булыжной мостовой проехала повозка. Звон колокольчиков на конской сбруе перекликался с беззаботным женским смехом. Где-то залаяла собака. Скрипнула дверь на задний двор: наверное, кухонный мальчишка пошел выливать помои. Жизнь текла своим чередом, и никому не было дела до тягостного, напряженного молчания, установившегося в убогой комнатенке наверху.

Халирон обернулся к ученику. Он был спокоен, и в словах его не таилось никакой злобы.

— Да простит меня Эт. Ты оказался прав. Чувствую, мне и впрямь понадобится твое присутствие.

Медлир промолчал. В своей сизой полотняной блузе он выглядел весьма скромно и мог бы сойти за слугу менестреля. Посверкивая серебряными галунами на рукавах рубахи, он наклонился и поправил пряжки башмаков. Затем осторожно снял чехол с лиранты. Интересно, знала ли история Этеры еще хотя бы одного такого же невежественного и ничтожного правителя, который усомнился в слове чести первого менестреля?

— Нам пора,- тихо произнес лакей.- Господин мэр прислал за вами карету.

Новое оскорбление! По древней традиции менестрель, носящий титул магистра, не подчинялся ничьей воле и сам выбирал, когда ему прийти и когда уйти.

— Передай своему господину, что я скорее соглашусь лишиться пальцев, чем ехать в его карете,- не повышая голоса, отчеканил Халирон.

Лакей глотнул воздух, и медные пуговицы на его жилете протестующе сверкнули.

— Но…

— Погода хорошая. Мы отправимся пешком.

Рука Медлира на его плече придавала старику уверенности и удерживала от вспышек гнева. Отодвинув слугу, Халирон вышел на лестницу. Неужели они навсегда покидают это убогое пристанище? Медлир заблаговременно вынес отсюда все их нехитрые пожитки и расплатился с хозяином. Пони и повозка ждали на почтовом дворе, невдалеке от городских ворот.

— На рассвете, — прошептал Медлир. — Раньше мы едва ли управимся.

Учитель и ученик спустились вниз и, не сговариваясь, свернули в коридорчик для слуг. Он оканчивался дверкой, выходящей в глухой переулок.

В переулке и впрямь было пусто. Наконец постоялый двор с его остроконечной крышей остался позади. В небе сверкали бледно-голубые летние звезды. С моря тянул прохладный ветер. Пахло солью и рыбьими потрохами, которые в здешних краях высушивали, а потом удобряли ими землю. Со стороны Дагриновых Рядов — главного городского рынка — тянуло дымом березовых поленьев: там горели праздничные костры. Откуда-то доносились звуки плохо настроенной лиранты. Их заглушил лязг упряжи и скрип колес. Посланная мэром карета возвращалась пустой.

Халирон шагал в бодром темпе. Резиденция городского главы находилась в самой богатой части города, рядом со зданием городского совета. Путь туда пролегал по кривым улочкам и переулкам, мощенным щербатым булыжником. Улицы выстроенного в горной местности Д же лота поднимались, опускались, делали зигзаги и неожиданно обрывались у лестниц, вырубленных в скале. За полгода Медлир изучил здесь каждый закоулок, а при его даре темнота не являлась препятствием.

Но осторожность не мешала. Как-никак они находились не на лесной дороге.

— Зря я не обернул сапоги тряпками, чтобы не так грохотали,- печально вздохнув, сказал Халирон.

— Зачем? Ты беспокоишься за свои камни и золотые цепочки?

Медлир усмехнулся и свернул в очередной узкий переулок. Чтобы не повредить лиранту, он прошел боком.

— Посмотри-ка на себя. Ты их видишь? — предложил он Халирону.

Старик оглядел себя и удивленно замотал головой: все его великолепие было скрыто за серо-черной завесой.

— Эт милосердный! Твои тени? Как я не догадался?

— Главное, чтобы местное ворье не догадалось,- сказал Медлир. — Здесь я почти ничем не рискую. В Джелоте о Повелителе Теней только слышали, можно не опасаться, что они меня раскусят и пошлют в Итарру гонца. Но честное слово, если бы ты только сел в ту карету, я бы расшиб мэру голову. Меня до сих пор подмывает. Как твои пальцы? Болят?

— Уже не очень.

Халирон разглядывал высокие дома состоятельных горожан, освещенные бронзовым сиянием факелов. Мимо пронеслась открытая коляска. На козлах сидел щеголеватый возница. Его голову украшала шляпа с павлиньими перьями.

— Где это мы оказались? — спросил старик.

— Улица Бакалейщиков,- ответил Медлир и кашлянул: за проехавшей коляской шлейфом тянулся густой аромат дорогих благовоний.

— Уж лучше бы здесь пахло корицей, чем этими маслами,- проворчал Медлир.- А теперь свернем-ка сюда.

Они пересекли какой-то двор, где Медлир шалости ради спугнул кота, распевавшего в кустах страстные серенады. Кот с воплем бросился наутек. На втором этаже скрипнула ставня, из окна выглянула старуха и, шамкая беззубым ртом, выплеснула в темноту поток брани. Смеясь, Медлир провел учителя через увитую плющом беседку и открыл боковую калитку. За ней оказалась сточная канава с узкими берегами.

— Осторожнее. Не вляпайся в навозную кучу.

— Постараюсь. Думаешь, если я притащу с собой запахи этой канавы, жена джелотского индюка прикажет выставить меня вон?

— Наверное, сначала она выместит злость на Дакаре, приказав зажарить его живьем, а тебя заставит надеть туфли с атласными бантами, какие носят все здешние щеголи.

Медлир подал старику руку, помогая перебраться через лужу. Халирон старался не подавать виду, но чувствовалось, он устал от ходьбы.

— Теперь уже недолго. Можем еще сократить путь и пройти мимо гвардейских казарм.

Халирон упрямо расправил плечи и покачал головой.

— Я не тороплюсь. Ходьба успокаивает, а мне сейчас это не помешает.

Молча они пошли дальше. Эти места были им хорошо знакомы; за месяцы вынужденного пребывания в Джелоте Халирон и Медлир часто наведывались сюда. В сумраке проступали очертания мясных лавок. Под звездным небом громоздились опрокинутые рыбные корзины, тут же возле своей конурки сидел нищий. Халирон замедлил шаг и бросил в его миску несколько монет. На караульной башне басовито ударили колокола, отбивавшие время. Их звон поднял в воздух стаи голубей, птицы кружили над городом, цепляя на себя сажу топившихся углем печей. Из-за морской сырости в Джелоте приходилось топить даже летом.

— Трудно поверить, что когда-то на этом самом месте разворачивались паравианские мистерии, — нарушил молчание Халирон.

Подпрыгивая на камнях мостовой, проезжали повозки, украшенные золотистыми лентами. В этой части города было особенно людно. Принаряженные горожане торопились потанцевать и повеселиться у праздничных костров. Туда же направлялась и часть торговцев сластями, толкая ручные тележки. Другие, намаявшись за день и не получив ожидаемой прибыли, угрюмо брели домой.

— Здесь проходит шестая ветвь,- продолжал Халирон. — В день солнцестояния от нее звенит вся земля. Даже сейчас мои ноги улавливают биение силы. Представляешь, здесь танцевали единороги, и слабое эхо их празднеств сохраняется до сих пор.

Медлир покачал головой. Шесть лет назад он обладал такой же восприимчивостью, но сейчас, наравне с жителями Джелота, был глух к магическим пульсациям. Правда, горожане ничуть не страдали от этого, а Медлир мучился, но ничем не мог вернуть себе утраченное.

Пахло жасмином и лавандой. С их ароматом соперничал выразительный запах кучек, оставленных пробегавшими собачонками. В толпе сновал уличный оборвыш, рассчитывая что-нибудь выпросить или просто стянуть у торговцев. На него никто не обращал внимания, и мальчишка болтал сам с собой. Забившись в щель, щелкала зубами голодная крыса. А вдали, там, где город выходил к заливу, пел свою вечную песню морской прибой, ударяя в камни мола.

Улица, по которой неспешно шагали сейчас Халирон и Медлир, называлась Широкой. Совсем неподалеку от нее отходил короткий, но просторный бульварчик, окаймленный кустами ползучих роз, листьями и лепестками которых был густо покрыт тротуар. В конце бульварчика стоял особняк мэра — безвкусное нагромождение колонн и эркеров. Здание смахивало на громадный кусок торта с белой глазурью крыши и желто-оранжевыми мармеладинками освещенных окон.

— Будем надеяться, что мы пришли к концу их пиршества, — пробормотал Халирон.

К дверям вела широкая лестница с несколькими площадками. Халирон поднимался так, будто шел на плаху. Шаги его были почти бесшумными: по случаю празднества во всю длину лестницы была расстелена черная, с золотым шитьем, ковровая дорожка. На каждой площадке, точно солдаты на параде, выстроились бронзовые вазы с пышными букетами пионов.

Привратник услужливо протянул руки за лирантой. Медлир отшатнулся от него, как от прыгнувшей гадюки. Лицо лакея перекосила презрительная гримаса, он что-то забормотал, но тут из дверей появился круглолицый лысый дворецкий, едва не налетевший на Халирона. Старый менестрель был выше его на целую голову. Халирон безучастно застыл у порога.

— Эт милосердный, разве можно так опаздывать? — принялся выговаривать ему дворецкий. — Его светлость недоволен. Скорее идемте в зал. Поторапливайтесь! Какая досада: гости уже заканчивают десерт.

Медлир и Халирон молча позволили втащить себя в переполненный цветами вестибюль и довести до громадных позолоченных дверей большого зала. Лакеи чуть приоткрыли двери, пропуская своевольных гостей внутрь… Зал был не просто большим — громадным. Начиная от мозаичного пола и до пролетов сводчатого потолка, все его пространство сверкало огнями. Простор не спасал от духоты, чему способствовало изобилие восковых свечей и разряженных человеческих тел. Изысканные мясные блюда, пряные приправы, благовония и едкий пот — все перемешалось в воздухе зала, нанося удары по обонянию.

На схожую пытку были обречены и глаза. Халирон брезгливо поморщился, взирая на аляповатую позолоту гипсовых колонн, расставленных по обе стороны столов. Между колоннами, подвешенные на опять-таки золотистых лентах, раскачивались гипсовые позолоченные орхидеи. Ленты образовывали подобие аркад, однако гулом голосов эти аркады больше напоминали Дагриновы Ряды.

За столами было тесно. Сняв на время пиршества свои безвкусные маски, джелотские вельможи лениво дожевывали десерт. Насытившиеся благопристойно спорили, столь же благопристойно сплетничали или обменивались язвительными шутками. В глазах рябило от блеска золота и сияния драгоценных камней. Многим гостям стало жарко, и они сбросили часть нарядов в специально для этой цели поставленные кабинки из досок, задрапированных шелком. Обилие дорогих нарядов придавало этим сооружениям сходство со складскими помещениями какого-нибудь модного торгового заведения. На всю эту мишуру с любопытством таращились гипсовые феи и эльфы. Сообразно местным представлениям и вкусам, феи и эльфы были весьма упитанными, с пухлыми розовыми личиками и такими же розовыми ягодицами.

«Хвала Эту, они хоть не поставили здесь золоченых кентавров или единорогов!» — со злостью подумал Медлир.

Рядом с пошлым великолепием празднества, в самом Центре зала стоял грубо сколоченный помост со столбом. К столбу за руки и за ноги был прикован несчастный Дакар. Судя по изодранным штанам и перепачканной рубахе, между Безумным Пророком и стражниками происходила потасовка. Оранжевый камзол, так раздражавший Халирона, бесследно исчез.

— Приятно видеть тебя без этого дурацкого камзола, — сказал старик, обращаясь к Дакару.- Оказывается, даже среди стражников попадаются люди с врожденным чувством вкуса. Но вот цепи… — Сдержанный сарказм Халирона сменился выплеском ярости. — Цепи — это оскорбление, которому нет и не может быть прощения!

Первый менестрель Этеры даже не взглянул на роскошный стул, ожидавший его напротив подиума, где сидели мэр и его самые знатные гости.

Медлир привычно вынул из чехла лиранту и стал настраивать струны. Ему удалось запутать дворецкого, и тот отправился в другой конец дворца, забыв доложить о появлении Халирона. Поначалу менестреля даже не заметили, пока кто-то из слуг не узнал его и не шепнул об этом гостям в дальнем конце зала. Оттуда, словно круги по воде, весть распространилась во все стороны.

Хозяйка празднества тоже заметила появление Халирона. Густо подведенные брови ее изогнулись. Загородившись розовым веером из птичьих перьев, она толкнула локтем мужа, рот которого был набит тортом. Наскоро дожевав лакомство, мэр положил ложку и приосанился, готовый произнести цветистую речь.

Однако Халирон лишил его такой возможности. Взяв из рук Медлира лиранту, старик громко произнес:

— Я не стану выступать перед вашими гостями до тех пор, пока с человека, которого я поклялся вызволить, не снимут эти гнусные кандалы.

Сытые и разморенные духотой гости вяло следили, как старый менестрель попросил своего ученика подождать и направился к столу мэра. За его спиной перешептывались. Несколько дам, переусердствовавших по части тонких вин, откровенно хихикали, прикрывая рты пухлыми пальцами, унизанными кольцами. Халирон не обращал на это ни малейшего внимания. Он шел с непокрытой головой. Седые волосы были тщательно расчесаны и волнами ниспадали на отороченный золотом воротник. Он равнодушно миновал гипсовое великолепие аркад и остановился перед подиумом городского главы.

Мэр снисходительно улыбнулся.

— Узника освободят сразу после того, как мы убедимся, что вы сдержали слово. Но я не потерплю дерзкого поведения в своем собственном доме, особенно в присутствии моей дорогой супруги и ее уважаемых гостей. Извольте соблюдать установленные у нас правила приличия. По нашим законам клятвопреступник может быть казнен.

Правитель согнул палец правой руки. И сейчас же из-за позолоченных колонн выступили гвардейцы с алебардами. Вскоре к ним присоединились стражники, появившиеся из боковых дверей и со стороны вестибюля. Медлир увидел, что его со всех сторон окружает зловещий блеск стали. Он не утратил невозмутимости и продолжал следить за учителем, только руки его комкали и скручивали в узел веревки от чехла лиранты.

Халирон не стал тратить голос на бессмысленный спор. Он повернулся, сверкнув созвездием топазов, затем поставил ногу на перекладину стула с раздражающе мягким сиденьем и поудобнее взял лиранту. Едва ли эта чванливая публика знала, что он держит в руках последнюю паравианскую лиранту. Впрочем, для них вполне сгодилась бы и та, чьи звуки они с Медлиром слышали по дороге сюда.

Халирон взял пробный аккорд. Инструмент был настроен безупречно, и сейчас, вопреки своей любви к некоторой театральности, старик не стал подкручивать колки. Он приглушил ладонью струны и тряхнул головой.

Из-под пальцев стремительно полилась мелодия. Веселая, бесшабашная, она была музыкой таверны, одинаково пригодной для пьяного застолья и незатейливых танцев. Пресытившиеся гости встрепенулись и с удивлением повернули к Халирону осоловевшие лица. Трудно сказать, какой музыки они ждали от магистра, но то, что он сейчас играл, никак не вязалось с его недавними словами. Это было так же странно, как удар разгневанного человека, нанесенный… пером канарейки.

А Халирон все сильнее овладевал вниманием знатной публики. Вскоре гости уже не задумывались, почему он выбрал именно такую мелодию. Наверное, понял, что спорить с мэром глупо и опасно, вот и решил загладить свои дерзкие слова. Искрометные аккорды расшевелили едва ли не всех присутствующих, и джелотская знать, улыбаясь и оставив спесь, притопывала в такт музыке.

Медлиру в бока упирались древки двух алебард, но не это угнетало его. Веселые аккорды разрывали ему душу. Медлир закрыл глаза, чтобы не видеть происходящего, и старался не думать о скорой развязке. Халирон играл вступление к балладе, специально сочиненной им для сегодняшнего празднества. Сколько Медлир ни просил, старик так и не исполнил ему эту балладу.

Звуки, точно стайки юрких ласточек, уносились под своды зала. Кто-то из гостей усердно «помогал» менестрелю, хлопая в ладоши. Мэр глуповато улыбался. Даже его капризная жена осклабилась и уронила веер в тарелку с недоеденным тортом. Еще немного, и гости повскакивали бы с мест и принялись танцевать. Однако Халирон лишил их этого удовольствия. Он вновь тряхнул головой и запел.

Плененный Медлир ожидал услышать что-нибудь едкое и злое, а услышал… бессмысленный набор слов, связываемых лишь рифмой и ритмом мелодии. Лиранта помогала мастерски соединять гласные и согласные звуки, и они вспыхивали, будто самоцветы на богатой шпалере. Гости сочли это продолжением развлечения. Именитые дамы, сдавленные тугими корсажами своих душных нарядов, раскачивались из стороны в сторону, точно подружки завсегдатаев таверны. Их мужья гикали, стучали каблуками и прихлопывали в ладоши. Веселье передалось даже гвардейцам, и некоторые из них ударяли древками алебард по полу.

Перемена наступила незаметно. Только Медлир сумел уловить момент, когда слова баллады вдруг обрели смысл; первые три строчки гости пропустили мимо ушей, продолжая качаться и хлопать. Потом им вдруг показалось, что они слышат ехидные и язвительные словечки. Халирон успел пропеть еще несколько строк, пока гости сообразили, что им ничего не почудилось, а к обидным словечкам добавились знакомые имена. Халирон не просто перечислял самые громкие и скандальные сплетни последних шести месяцев. Он с убийственной точностью связывал одни события с другими, беспощадно выдавая альковные тайны и тайны городских властей, грязные помыслы и не менее грязные делишки. Благочестие джелотской знати и законопослушание отцов города летели прочь, как сорванные карнавальные маски. Произвол, подкуп, похоть — вот что правило Джелотом.

Бездумное веселье прекратилось. Мужья с ненавистью глядели на своих неверных жен, готовые вцепиться в глотку лучшим друзьям, наставившим им рога. Многие в немом изумлении взирали на осмеянных соседей и, казалось, с ужасом ждали, что следующей мишенью Халирона могут стать они сами. Председатель городского совета, известный своим мздоимством и постоянными супружескими изменами, успевшими войти в поговорку, ерзал так, словно голым сидел на раскаленных углях. Ни у кого не хватало сил помешать Халирону, и он продолжал с отменным сарказмом живописать джелотские нравы. Пожалуй, не осталось ни одного знатного семейства, которое не затронула бы беспощадная сатира магистра Халирона.

Сочиненная баллада была не просто злой песней оскорбленного менестреля. Старик оставлял жителям Джелота своеобразное наследие. За все унижения, какие ему довелось вынести в этом городе, он посеял в сердцах виновных семена внутренней ненависти. Либо огонь пробудившейся совести исцелит джелотцев, либо их взаимная вражда только усилится, перекинувшись и на их потомков.

Последними громкими и сверхъестественно гармоничными аккордами Халирон словно подвел черту под своим приговором и снял с себя невидимую судейскую мантию. Лиранта смолкла. Старик выпрямился, положил лиранту на стул, затем вышел вперед и коротко поклонился. В тишине заскрипел другой стул. Правитель Джелота вскочил на ноги.


— Как… как ты смел? — срывающимся от ярости голосом вопросил он. — Кто позволил тебе бесчестить моих гостей?

— Бесчестить? Я лишь воздал должное гостеприимству вашего города, — ответил Халирон, облизывая пересохшие губы.

Старый менестрель невозмутимо наблюдал, как мэр колотит кулаками по столу. Крахмальная скатерть взгорбилась буграми. С жалобным звяканьем запрыгали тарелки, на пол с прощальным звоном покатились бокалы.

— Я не раб и не паяц, чтобы петь по принуждению или за горсть монет веселить толпу. Но я до конца выполнил все, что от меня требовалось.

Его слова прорвали последний заслон тишины, еще владевшей гостями. Собравшиеся вскакивали с мест, размахивали руками и выплескивали потоки брани, не стесняясь в выражениях.

Медлиру оставалось лишь мысленно сыпать проклятиями: любая попытка вызволить Халирона с помощью рукотворных теней сразу же разоблачит его самого. И что потом? Новость непременно дойдет до Лизаэра, а там — новая армия, новый поход, новое кровопролитие и гибель множества невинных людей. В отчаянии Медлир взмахнул скрученными веревками и ударил по лицу стоявшего слева гвардейца. Тот упал навзничь, но успел взмахнуть алебардой. Ученик Халирона легко увернулся от этого удара. Второй гвардеец был хорошо ему знаком. Они вместе стреляли из лука и находились почти в приятельских отношениях. Бросив свою алебарду, этот гвардеец подскочил к Медлиру и крепко обхватил его запястья.

Их ожесточенная потасовка осталась незамеченной. Тем временем мэр приказал взять Халирона под стражу. Гвардейцы направились к менестрелю. Не доходя до старика, их разъяренный коренастый командир вдруг замахнулся, намереваясь рубануть сплеча.

Халирон инстинктивно согнулся, прикрывая собой бесценную лиранту. Удар командирского кулака пришелся ему в висок. Старик зашатался и попятился. Налетев на стул, Халирон потерял равновесие и упал прямо на лесенку подиума. Громко хрустнули деревянные ступеньки. Крика Медлира не услышал никто; он был беззвучным.

Обломки ступенек с глухим стуком разлетелись по полу. На несколько секунд гул стих, затем возобновился, став еще неистовее. Один Халирон лежал неподвижно, и его топазы сияли, как искорки догорающего костра. Между седых волос змеилась тонкая красная струйка. Хрупкая лиранта, которую он спасал своей не менее хрупкой плотью, чудесным образом уцелела и сейчас покоилась на его плече.

Бледный, ошалелый, Дакар следил за действиями Медлира. Наверное, лишь Безумный Пророк и видел, как тот отбился от гвардейца и бросился к учителю. С необычным для себя остервенением Медлир расталкивал, распихивал и пинал всех, кто попадался ему на пути. Несколько щеголей со стоном потирали разбитые коленки, а дамы всхлипывали при виде синяков на своих пухлых ручках.

Подбежав к Халирону, Медлир мгновенно расстегнул ему воротник и трясущейся рукой проверил пульс.

— Ему совсем плохо. Быстрее пошлите за лекарем и носилками.

Однако вместо этого двое гвардейцев рывком поставили Медлира на ноги.

Все протесты были напрасны. Правитель сощурился и с плохо сдерживаемой яростью процедил:

— Хватит фокусов. Будешь играть вместо этого паршивого старикашки. И чтобы пел сладкозвучно, как жаворонок. Иначе вместо лекаря и носилок я прикажу послать за палачом.

Медлир с хрипом глотал воздух, словно его держали не за руки, а за горло. Глаза его округлились, и в них появился странный блеск, чего никто не заметил. Ученик менестреля дернулся всем телом, стараясь вырваться из гвардейских тисков.

Командир влепил ему пощечину.

— Не валяй дурака, парень. Ты один, а нас тут много. От тебя что, убудет, если ты пару-другую часов поиграешь гостям? А станешь упрямиться, только навредишь и себе, и своему учителю. Да и дружку твоему придется болтаться в цепях, пока он не сдохнет.

Дакар остервенело, до белизны костяшек, сжимал кулаки. Что он сейчас мог? Лишь скрежетать зубами от бессильной злости, видя, как дрожат плечи Медлира, придавленные тяжелыми кольчужными рукавицами гвардейцев. Лицо молодого менестреля было повернуто в другую сторону. Зная скрытную натуру Медлира, Безумный Пророк и не ожидал увидеть ничего, кроме спокойствия и безразличия. Тоже маска и тоже фальшивая. Медлиру сейчас не до спокойствия. После Халироновой баллады едва ли можно рассчитывать, что правитель сдержит свои обещания. Старик его не просто обидел, а втоптал в грязь. Сановному вельможе плевать и на славу Халирона, и на звание первого менестреля Этеры. Он и впрямь может приказать казнить их всех и только задним числом одуматься.

Подогреваемые злорадным любопытством, гости нехотя расступались, пропуская слуг, которые явились убрать обломки стула и лестницы. Один, почти мальчишка, бесцеремонно разжал Халирону пальцы и взял лиранту. Другой, рыжеватый, одетый как слуга, выполняющий черную работу, нагнулся и взвалил старика себе на плечи, чтобы вынести из зала.

Слуги и не догадывались, что своими действиями бьют Медлира наотмашь. Мальчишка больше привык держать в руках колун, а рыжеватый слуга — таскать мясные туши. Что велели — то и выполняют. Но Медлир не выдержал.

— Хорошо. Ради спасения моего учителя и узника я буду играть.

Правитель Джелота похлопал себя по толстому брюху и ухмыльнулся.

Гости провожали глазами детину, уносившего бездыханного Халирона. Гвардейцы отступили от Медлира. Он стоял неподвижно, пока слуга с живой ношей на плече не скрылся за боковой дверью. Потом Медлир обвел взглядом зал. Его холодные, потухшие глаза равнодушно скользили по шумной ораве, похожей на растревоженный улей. Джелотские аристократы потрясали кулаками с обилием перстней. Дамы облизывали розовыми язычками надутые губки, поправляя сбившиеся горжетки и обмахиваясь веерами, которые успели побывать в тарелках и бокалах. Постепенно голоса гостей понизились до перешептывания. Высокородное стадо замерло, предвкушая новое зрелище.

Не зная, как дальше поведет себя Медлир, гости обсуждали малейшее его движение. То, что творилось у него внутри, весь гнев, боль и тревога за учителя — все это было наглухо скрыто от них. Невысокого худощавого менестреля не трогали ни любопытство, ни враждебность джелотской знати. Среди блеска шелков, бархата и парчи его простая рубаха мало чем отличалась от одеяния слуги. Это тоже не заботило Медлира. Забрав у мальчишки лиранту, он подошел к помосту, сколоченному из неструганых досок, и сел. Слушатели перестали для него существовать. Медлир неторопливо касался струн, подстраивая каждую до нужного тона.

От этих тихих мелодичных звуков джелотскую знать словно прорвало.

— Глядите, он пытается унять дрожь в руках, — послышалось откуда-то сбоку.

Собравшиеся загоготали.

Сразу же отыскались и другие шутники.

— Нет, у него просто склеились пальцы. Неудивительно, ведь он привык играть в тавернах и на постоялых дворах. Вот и оробел в нашем присутствии.

Медлир подвернул последний колок. Спокойный, как море в штиль, безмолвный, как глыба льда, он заиграл.

Постепенно шепот и вздохи струн лиранты превратились в мелодию, похожую на заунывный стук осеннего дождя по крышам. Халирон достаточно ужалил здешнюю публику своей сатирой. Медлир задумал совсем иную месть. Его слушатели еще продолжали перешептываться и отпускать колкости, но звуки, как и сам музыкант, не замечали этого. Они летели в зал, будто жемчужины с порванной нити, неуязвимые для словесных колючек. В безупречных аккордах не было ни гнева, ни яда; их узор был сродни спокойным, но веским словам, и умеющие слышать сочли бы это дерзким вызовом, брошенным Медлиром. Слушатели равнодушно позевывали, ожидая более веселой музыки.

Один Дакар понял скрытый вызов. И не только вызов. Поскольку он ближе всех находился к менестрелю, Безумный Пророк сразу же почувствовал в музыке биение магии. Ее волны пронизывали все его тело до самых костей, а душа была не в силах противиться сладкозвучной, берущей в плен мелодии. Куда-то исчез весь гнев. Дакар опустил голову на скованные руки, из глаз у него полились непрошеные слезы. В музыке Медлира не было затаенной злобы — только какое-то отчаянное, не укладывающееся в мозгу сострадание. Раскаты лиранты умиротворяли и исцеляли, все сильнее подчиняя себе внимание слушателей. Медлир добился невозможного: одной лишь глубиной и величием своего сострадания он заставил эту сытую толпу его слушать, а затем резко поменял тональность и ритм игры.

Теперь его музыка с упрямством приливных волн билась в двери сознания. Путь ей преграждала то звериная жестокость, то кровожадность, то извечное стремление унижать других, дабы скрыть собственную ничтожность. На всех этих чудовищ Медлир накидывал светящуюся сеть. Он расчищал завалы тупых, завистливых, злобных мыслей, готовясь перейти к величественному гимну в честь Халирона.

Талант настоящего менестреля способен пронять даже самую дремучую и заскорузлую душу. Полотно, сотканное из одних и тех же звуков, он волен превратить либо в цветущий луг под безмятежным небом, либо в поле боя. И глубоко заблуждаются считающие лиранту инструментом для услады и развлечений, приятным дополнением к сытному ужину или дружеской пирушке. Лиранта способна исцелять и убивать, воскрешать и скорбеть. Медлир оказался настоящим чародеем лиранты; такой игры Дакар у него еще не слышал. Безумному Пророку музыка эта показалась лучами солнца, безжалостно рвущими снежную мглу. Со сверхъестественной точностью, не упуская ни одного мельчайшего штриха, Медлир рисовал джелотской знати звуковой портрет человека, над которым они посмели издеваться. Он заставлял их увидеть старого менестреля таким, каким видел его сам: щедрым, мужественным, оставившим семейный уют, чтобы своим искусством служить людям Этеры.

Медлир заставил именитых гостей мэра испытать стыд, и стыд был острее сатиры и глубже их самых потаенных страхов. «Скорбите со мной,- призывали ноты,- плачьте над тем, чего, быть может, уже не вернуть». И привыкшие плакать от ущемленного честолюбия и неисполненных прихотей… заплакали другими слезами. Эти слезы ослепляли и обжигали; они катились по шелкам и бархату крупицами искреннего раскаяния.

Если бы Медлир захотел, в его власти было до крови отхлестать слушающих невидимыми плетьми и сковать незримыми кандалами. Он не сделал ни того ни другого. Он подарил им очистительное пламя, опаляющее плоть, но наполняющее душу неведомым прежде ликованием. Дакар воспринимал биение каждого нового аккорда железом своих оков и деревом столба, к которому был прикован. Даже его скромно развитое из-за лени магическое чутье подсказывало ему, что Медлир своей игрой заставляет дрожать воздух в зале и пол под ногами. Пламя свечей в люстрах и канделябрах — и оно тоже отдавало дань величию таланта магистра Халирона. Потом рулады и переливы буквально потопили в себе Медлира.

Пальцы молодого менестреля летали над серебром струн, тело и душа полностью раскрылись музыке, облекающей его горе в светлые звуки. Медлир не просто извлекал ноты. Он сам становился каждой нотой, каждым виртуозным пассажем, сотворенным руками и сердцем. Болезненные уколы совести, сотрясающие джелотскую знать, были похожи на крупные капли ливня, барабанящего по стеклам в темноте. Но они находились на поверхности. А глубже возникали звуки иной мелодии, задавленной веками и, казалось бы, давно угасшей.

Незнакомая мелодия резко ударила Медлиру по обнаженным чувствам. Та часть его существа, что принадлежала династии Фаленитов и Повелителю Теней, боялась прекратить игру. Музыка — это единственное, что сдерживало в нем разрушительные силы. Он продолжал сплетать звуковые узоры, однако теперь туда добавлялось что-то еще. Ни Медлир, ни тем более гости мэра не подозревали, каким будет конец и когда он наступит.

На него со всех сторон незримо надвигалось что-то первозданное, таящееся в недрах природных стихий. Оно восторгало Медлира недостижимым совершенством гармонии и вдруг опалило незнакомым доселе вдохновением. То были силы иного порядка. Им можно было только подчиняться; сопротивление сделало бы его щепкой, противостоящей быстрине. Музыка, веками дремавшая в камнях старого Джелота, ожила и завладела им.

Дакар позабыл про оковы. У него возликовала душа, радость обожгла ему грудь, и он закричал от восторга. Невероятно, но так оно и было: своим колдовством над струнами лиранты Медлир, сам того не ожидая, воззвал к жизни отголоски последних празднеств исчезнувших паравианцев. Их празднеств в день летнего солнцестояния.

Лиранта была тростником, а пальцы Медлира — шквалистым ветром, заставлявшим тростник петь по-особому. В самом центре помпезного особняка правителя, в золотисто-белом магическом сиянии ожили души риатанцев — единорогов, когда-то владевших этими местами. Их видели (не могли не видеть!) все находившиеся в зале. Прозрачные, точно крылышки стрекоз, окутанные светящимися шлейфами силы, пробудившей их, единороги явились на зов музыки. Собравшиеся затаили дыхание, забыв обо всем. Красота и величественность этого зрелища впечатывались, вжигались в их сознание. Но вместе с ликованием сердца людей сжались от невыразимой, щемящей тоски: во всех королевствах нынешней Этеры, во всех ее горделивых городах не было чудес, равных призрачным единорогам по красоте и совершенству.

— Эт милосердный… Умоляю, Медлир, отпусти их,- взмолился Дакар.

Вслед за Безумным Пророком его мольбу повторяли сердца и души каждого, кто находился здесь: от выживающих из ума старых сплетниц до сурового и не привыкшего к сантиментам командира гвардейцев; от самых богатых торговцев до вечно голодного мальчишки-прислужника. Командир рыдал, снедаемый стыдом за содеянное. Он даже не заметил, как упал на колени. Всесильный господин правитель заливался слезами в объятиях супруги, а та кротко и смиренно гладила его по голове, придавленная сознанием собственной греховности.

Но Медлир уже не мог остановиться. Он сам стал инструментом, орудием пробужденной древней мистерии. Его не волновали попранные гордость и тщеславие гостей — этого он даже не замечал. Он был служителем, рабом силы, управлявшей его игрой. При всем желании он уже не мог остановить звуки, сотрясавшие воздух и пол зала.

Страх придавил Дакара. Только цепи не давали ему рухнуть на пол. В отличие от невежественных джелотцев он знал: день летнего солнцестояния был у древних паравианцев не только празднеством. Почти шестьсот лет назад, еще до вторжения Деш-Тира, Дакар (тогда совсем мальчишка) видел магический ритуал единорогов. Они умели управлять силовыми потоками; в результате ветви давали множество «побегов», несущих жизнь и плодородие окрестным холмам. Единороги знали, где проходят эти ручейки силы. Каменные глыбы, деревья, бугорки и ложбинки служили естественными указателями, составляя единую сеть. Потом тупые и самоуверенные люди уничтожили ее или изменили До неузнаваемости.

Лиранта Медлира взорвала установившееся равновесие. Пробудившиеся совесть и раскаяние у гостей мэра были лишь побочными явлениями. Звуки высвобождали доступ к средоточию ветви, явно находившемуся где-то поблизости. Страх Дакара сменился немым ужасом. Он один представлял себе, что будет дальше. В день солнцестояния все двенадцать магических ветвей Этеры разбухали от силы, приняв ее у солнца. Своей музыкой Медлир творил могущественное заклинание, даже не зная его последствий. Но сила не обладала сознанием и не умела различать. Она подчинилась призыву и готовилась вырваться наружу, безучастная ко всему, что окажется у нее на пути.

— Нет! — закричал Дакар.- Медлир, прекрати играть!

Бесполезно.

Пожалуй, один Медлир был сейчас слеп и глух ко всему, что разворачивалось вокруг него. Возможно, он не слышал даже мелодии; музыка сама двигала его пальцами, сплетая последние узоры. Их оставалось совсем немного. Это угадывалось по изменившейся тональности и высоте звуков. Взглянув на Медлира, Дакар испытал новое потрясение: каштановые волосы менестреля сделались черными, цвета воронова крыла.

Загремели цепи. В бессильной ярости Безумный Пророк выкрикнул имя Аритона Фаленского.

А звуки лиранты становились все громче. По сути, теперь звучали уже не они; это был голос первозданной силы, достигшей высшей и опасной точки. Но не было умелой руки, способной управлять ею. Каждый звук стал отдельным потоком. «Поздно!» — пронеслось в голове Дакара. Теперь, наверное, сам. Асандир не сумел бы утихомирить лавину силы и вернуть ее в прежнее состояние.

Разноцветными фонтанами вылетали мозаичные плитки пола. Бешено раскачивались и рвались веревки с гипсовыми орхидеями. Дрожали и подпрыгивали гипсовые колонны и деревянные беседки. Ломалась и осыпалась позолота. Лица пухленьких эльфов покрывались паутиной трещин, чтобы в следующее мгновение рухнуть и превратиться в гипсовый прах. Опрокидывались пиршественные столы, превращая в хрустальный бисер осколки разбитых бокалов. Воздух сотрясался, и его волны почти обжигали Дакара. Безумный Пророк вцепился в свой шатавшийся столб — тот уже успел покрыться зелеными листочками. Музыка, а также стук, звон и лязг падающих предметов заглушали крики охваченных паникой гостей. Инстинкт гнал их к дверям. Туда же пытались добраться и слуги. Каждый пробивался самостоятельно, отбиваясь, пиная мешающих и пуская в ход ногти и зубы. Под ногами хлюпали лужи изысканных вин; сапоги и туфельки втаптывали в грязь редкие кушанья, попутно давя украшенные драгоценными камнями карнавальные маски. Самые знатные и именитые гости повели себя не лучшим образом. Когда подиум, на котором стояли их столы, внезапно охватили языки пламени, цвет джелотского общества с воплями влился в остальное стадо.

Растоптанная и раздавленная пища источала зловоние. Сердито блестели в отсветах пламени осколки хрусталя. Дакар почувствовал, что воздушные потоки сделались иными — буйными и шквалистыми, но в то же время невыразимо нежными. Для обезумевших людей каждый глоток становился живительным. По каменным стенам поползли трещины; шпалеры, которыми они были задрапированы, ветшали на глазах. Неживая материя отступала перед обновленным биением жизни, сила коей ежегодно выталкивала из-под снега первые цветы и заставляла прорастать семена.

Как человек, Дакар проклинал Аритона. Как Безумный Пророк, он восторгался первозданной, стихийной силой. Как ученик мага, кое-чему все же научившийся, он распознал причину творившегося вокруг. Под мозаичным полом большого дворцового зала таилось едва ли известное мэру средоточие шестой ветви, и сейчас сквозь развороченную кладку ярко светились паравианские письмена трех кругов, опоясывающих узловую точку. Над ярко сиявшими возрожденными узорами дымились полусгнившие балки. Огонь линий был холодным на ощупь и никому не нанес бы вреда (паравианская магия почти никогда не убивала живое). Но теперь к обычному страху гостей и слуг прибавился ужас перед черной магией. Это еще сильнее их подхлестнуло. Объятые безудержной, слепой паникой, люди с душераздирающими криками бросились вон из дворца. Они пока не знали, что сила помчится вслед и выплеснется на улицы Джелота.

Подобно громадной шаровой молнии, светящийся поток несся по городу, заставляя меркнуть уличные фонари и факелы. Он будил горожан, и те в тревоге вскакивали с постелей. Женщины плакали, а младенцы громко смеялись. Отцы семейств торопливо хватались за оружие. Поток силы разметал поленья праздничных костров. Испуганные танцоры бросились врассыпную, поэтому начавшиеся пожары тушить было некому. Там, где проходила шестая ветвь, жилые строения, лавки и склады раскачивались, словно игрушечные домики. Всякий, кто не успевал выбраться наружу, оставался погребенным под обломками досок и грудами битого кирпича. Любая стена, какой бы прочной она ни была, любая башня — словом, все, построенное по человеческой прихоти, а не по природным законам, — с грохотом рушилось. В Джелоте очень любили праздновать день летнего солнцестояния, и мэр всегда задавал тон. Впервые за шестьсот лет тон задала лиранта менестреля, пробудившего древний паравианский ритуал.

Разрушительная для строений, сила ветви щадила все живое, оказавшееся на ее пути, и люди отделывались лишь синяками, ссадинами и царапинами. Несколько престарелых, а также неизлечимо больных горожан при ее прикосновении умерли с блаженной улыбкой на устах. Еще несколько человек чудесным образом излечились: к слепой девочке вернулось зрение, а женщина, страдавшая безумием, вдруг обрела ясный рассудок. Зато стряпчий, ведающий учетом расходов в городской казне, напрочь лишился рассудка, не сумев объяснить происходящее своей житейской логикой.

Если судьба домов, оказавшихся на пути пробужденной ветви, была однозначно трагической: от них не оставалось ничего, кроме обломков и пыли,- состояние горожан находилось в широчайшем промежутке между безудержной паникой и ошеломляющей радостью. А поток силы — этот могучий аккорд возрожденной паравианской мистерии — помчался дальше, неся обновление другим землям.

В развороченном большом зале полуразрушенного дворца Аритон Фаленский наконец-то оторвал пальцы от струн лиранты. Вместе со звуками из него ушли силы. Аритон обмяк, ссутулился; его лоб покоился на теплом дереве Халиронова инструмента, а изможденные пальцы, еще огненно-горячие от вдохновения, безжизненно обмякли.

Единственным свидетелем его нечеловеческой усталости был Безумный Пророк, до сих пор остающийся прикованным к столбу. Сила шестой ветви превратила столб в зеленеющее дерево, иначе и он бы рассыпался в щепки. С усилием глотая воздух, Дакар под стук собственных зубов произнес:

— Дейлион-судьбоносец не позволит мне соврать! Тебя схватят и сожгут за колдовство. Конечно, если кориатанские ведьмы не опередят здешних палачей и не вопьются в тебя с их ненасытной кровожадностью.

Обвинительные слова заставили наследного принца Ратанского выпрямиться. Манжетой рубахи Аритон стер с блестящих струн лиранты остатки масла, наносимого для облегчения игры. Потом очень медленно встал на ноги. Трудно . сказать, ощущал ли он у себя за спиной сердитые, сверлящие глаза Дакара. Безмерно утомленным голосом, с каким-то пугающим равнодушием Аритон сказал:

— В таком случае не пора ли нам убраться из дворца, а заодно и из города?

Вместо ответа Дакар загремел цепями. Казалось, он готов растерзать Фаленита. Аритон вздрогнул.

— Прошу тебя, не надо.

Слова эти, произнесенные шепотом, могли быть и мольбой, а могли и угрозой. Все зависело от того, какая часть Аритонова наследия возьмет в нем верх. Дакару оставалось только гадать какая. Черные волосы мага и менестреля бунтарски разметались по плечам. Аритон наклонил голову и вдруг издал резкий, свистящий звук, которому его научил старик.

Звук достиг блестящей поверхности кандалов, и их замки, один за другим, щелкнули и открылись.

— А ты не мог этого сделать раньше?

— Не мог. — Лязг падающих кандалов почти заглушал его слова. — Пойми, я не мог по своей воле перестать играть.

Дакар, разминавший саднящие запястья, протянул руку и насильно развернул к себе Аритона. Тот покачнулся. Шатающийся, с висящими, точно плети, руками, Аритон больше всего напоминал сейчас пугало. Зеленые глаза его были потухшими, как бокал из зеленого стекла, отражающий неяркий свет.

Безумный Пророк забористо выругался.

— Раздави меня черной колесницей Даркарона! И пусть он проткнет мне брюхо своим копьем! Ты же всю жизнь постигаешь магию, а толку? Посмотри на себя. Выдохся напрочь. Ты сейчас как рыба на мели. Не удивлюсь, если ты потом вообще свалишься и будешь лежать пластом. — Покосившись на мерцавшие круги средоточия, Дакар спросил: — Ты ведь намеренно разбудил паравианцев, а?

Аритон свел брови.

— Поначалу я хотел лишь рассказать этой своре о Халироне. Все остальное случилось внезапно. Но я ничуть не сожалею о таком конце.

Из скромности Аритон не стал говорить, что менее стойкий человек валялся бы сейчас мертвым, уничтоженный силами, которые он, сам того не подозревая, разбудил и выпустил наружу. Бережно прижимая к плечу лиранту, ученик Халирона старался не забрызгать ее своим потом, обильно струившимся по вискам и капавшим с подбородка.

— Мне сейчас нельзя лежать пластом. Прежде всего нам нужно унести Халирона из дворца. Поскольку ты совершенно трезв, прекрати ненадолго брюзжать и поищи его своим магически зрением. Это ты можешь?

— Если мне придется волочить тебя на себе, не могу, — сердито огрызнулся Дакар.

Безумного Пророка заботила не столько собственная шкура, сколько взбучка, которую ему устроит Асандир, если с Аритоном что-нибудь случится.

— Чтоб ийятам сожрать мою печень! — воскликнул Дакар, хлопая себя по толстым ляжкам. — Ну и посмеется же Асандир!

Заметив, что Аритон едва держится на ногах, Дакар, морщась, ухватил его за руку и подставил свое плечо.

— Идем. Слуги отнесли Халирона в кладовую и там уложили на соломенную подстилку. Думаю, они дали деру вместе со всеми, позабыв про него. Если удача на нашей стороне, старик лежит там до сих пор.


Найден!

Элаира могла и не открывать глаза: по биению морского прилива в своей крови она уже знала, что за сводчатыми окнами обители кориатанок синий вечер вот-вот перейдет в темно-фиолетовую ночь. Пробуждение было не самым худшим из ощущений. Запах травяного мыла и знакомый терпкий аромат отвара келкалии подсказывали ей, что она находится в палате. Все три последних месяца она, не разгибая спины, приготовляла лекарства. Теперь по печальной иронии судьбы она сама оказалась на больничной постели, и уже ей давали целебные снадобья. Продление жизни, на которое она согласилась, требовало выстраивания совершенно иной связи и с ее личным кристаллом, и со Скирионом — Камнем Правды, а это, в свою очередь, требовало немалого мужества и терпения.

Элайра резко перевернулась на другой бок. Простыни, совершенно мокрые от пота, противно облепили ей все тело, ставшее непривычно тяжелым. Болела голова; казалось, каждую жилу постоянно прожигают раскаленными прутьями. Главная колдунья Морриэль предупреждала послушницу, что будет очень больно. Но никто не сказал ей, чем обернутся ее сны.

В окно струился легкий ветерок, неся с собой пряный аромат плюща, обвивавшего южный фасад старинного здания. Где-то во тьме брело стадо, и за позвякиванием колокольчиков слышались негромкие звуки дудочки мальчишки-подпаска.

Элайра буквально цеплялась за обыденное сознание с его звуками и запахами, впиваясь глазами в вечную небесную шпалеру, сотканную летними звездами. В такие ночи, как эта, девушка даже радовалась своей боли, помогавшей не заснуть. Она хваталась за любую возможность, только бы не погрузиться в душераздирающий кошмар, каждый раз застигающий врасплох. Ужас тех снов опустошал ее до предела, перекрывал ей дыхание. Когда он отступал, дрожащая Элайра с рыданиями просыпалась. И почти всегда повторялось одно и то же: картины кошмара мгновенно стирались из ее памяти. То, что удавалось запомнить, возвращало ее в неприглядность раннего детства. Снова и снова замызганная девчонка опрометью неслась по булыжникам грязного переулка в Морвине, убегая от городской стражи. Бродяги и ворье — ее тогдашние друзья и предатели — были живее и реальнее окружающего мира.

Просыпаясь, он всегда чувствовала себя пленницей, запертой во взрослом теле и оторванной от своей личности. Над личностью и разумом властвовали силы Скириона, ткущие ее долголетие. Хорошо, если рядом никого не было. Элайра отирала пот, хватала ртом воздух и в замешательстве пыталась удержать хоть какие-то нити ускользающего сознания.

Если эти муки не погубят ее, через три месяца все завершится и она обретет обещанное Морриэль долголетие. Элайра поклялась себе, что вновь научится смеяться. Ведь она будет жить очень, очень долго, а значит — очень, очень долго выводить из равновесия Первую колдунью Лиренду.

Мысль об этом вызвала у Элайры болезненную полуулыбку, но даже та мгновенно исчезла с лица послушницы, поскольку в кожу вонзились сотни иголочек. Глаза закрылись сами собой, и разум начал погружаться в сон.

Таких снов она еще не видела…


Она шла по кромке воды и серебристого песка. Волны пенными кружевами ласкали ей ступни, ветер теребил волосы, а над головой перемигивались звезды. Выше всех сияла звезда, указывавшая на север. Судя по приливу, Элайра находилась где-то в северных краях. Время близилось к полуночи. Каждая песчинка, каждое дуновение соленого ветра говорили ей о летнем солнцестоянии. Девушка предчувствовала его, как предчувствуют надвигающуюся бурю.

Предчувствие это не было сладостным; наоборот, оно говорило об опасности. Что-то незримое и угрожающее заставило Элайру повернуться в сторону суши. Однако она не увидела ничего зловещего.

Над песчаными извилинами дюн возвышались развалины древней крепости: полуразрушенные башни, изгрызенные стихиями бастионы. Они напоминали странное творение неведомого скульптора. Гармония пропорций и линий безошибочно указывала, что крепость строили паравианцы. Ощущая потоки силы, наполнявшей почву, Элайра поняла: где-то неподалеку находится средоточие ветви, круги и узоры которого давным-давно покрыты черным мохом и зарослями осоки. По характерному биению послушница определила, что это седьмая ветвь. К пульсациям примешивалось что-то еще, нарушая их переливы.

Стесненность в теле сменилась дрожью. Здесь! Сложив ладони чашечками, Элайра прижала их к вискам, чтобы сосредоточиться и понять причину своего тягостного состояния.

Тревога исходила не от древних и забытых сил, а от ясновидения, ритуал которого совершал магический круг из двадцати четырех колдуний в развалинах Этира.

В своем сне Элайра услышала отдаленный голос:

— Должно быть, каждая из вас ощущает присутствие чьей-то души.

Элайра даже не успела испугаться. Песок под ногами осыпался и исчез, а ее сознание погрузилось в колодец непроглядной тьмы. Она попала в ловушку силы, которая вонзилась в нее, как острия спиц, и пригвоздила к месту. Когда вновь появился свет, он шел сквозь голубоватые грани кристалла. Элайра находилась внизу, а сверху на нее глядели женские лица.

— Так это же послушница Элайра, — холодно произнесла узнавшая ее колдунья.

Нет, вовсе не сон привел ее сейчас сюда, а магический призыв, чреватый неизвестно какими бедами. Ужас сковал ее, когда она услышала ответ Морриэль на слова рассерженной колдуньи. Элайра сообразила, что из-за своего рассеянного сознания пробилась сквозь цепь охранительных заклинаний.

— Меня не удивляет вторжение этой девчонки. Мы использовали силу Скириона, чтобы зарядить личный кристалл Элайры долголетием. Поскольку оба камня по-прежнему связаны между собой, а наше ясновидение направлено на поиски Повелителя Теней, неудивительно, что влюбленность в принца привела ее сюда.

— Так надо наложить дополнительное заклинание, чтобы она не лезла куда не надо, — послышался раздраженный голос другой колдуньи.

— Пусть остается, — возразила Морриэль. — Думаю, ее присутствие будет нам только на руку.

Связанная с Камнем Правды, Элайра переживала кошмар наяву. Они хотят сделать из нее подобие ищейки, чтобы ее любовь к Аритону Фаленскому заставила скрывающегося принца выдать себя! Девушка едва не заскрипела зубами от гнева. Но что она сейчас может поделать? Кварцевый кулон, изменяющий ее тело и внутренности, соединен с пульсациями Скириона, находящегося за тысячу лиг отсюда, на средоточии седьмой ветви. Элайре оставалось лишь молча терпеть.

Магическая сила объединила сознание двадцати четырех колдуний Круга Старших. Они давно ждали этого сеанса ясновидения — навязчивое стремление найти Аритона не давало им покоя. Бесстрастные, точно статуи, колдуньи перво-наперво воспроизвели узор жизненных линий, слагающих характер Фаленита. Затем, подобно звеньям кольчуги, переплели с ними линии своих заклинаний, обвив все это клейкой паутиной притяжения. Силы магической ловушки были сродни силам, притягивающим железо к магниту, солнечным и лунным силам, влияющим на морские приливы, или нектаром цветов, неистребимо влекущим к ним пчел. В ловушке хватало и темных нитей, которые щедро вплела туда Морриэль. Желание во что бы то ни стало найти Аритона превратилось для нее в наваждение, сравнимое разве что с навязчивыми желаниями рабов испить какого-нибудь дурманящего зелья, которое иссушает тело и душу.

Элайра, будучи всем сердцем на стороне Аритона, чувствовала угрожающую силу этой ловушки. Ее тело, остававшееся в Фортмарке, металось по смятой постели, билось в судорогах, но не могло воспротивиться действу Круга Старших. Колдуньи добрались до самого глубинного и тщательно скрываемого уголка ее существа. Они ничем не отличались от бесцеремонных грабителей, вламывающихся в дом. Их добычей стала любовь Элайры к принцу: невинная, непрошеная и мешающая ей самой. Колдуньи торопились, как воры торопятся покинуть жилище, двигаясь напролом. Любовь Элайры стала «магнитом в магните» их ловушки.

В полночь на востоке зазвенела седьмая ветвь, приняв в себя волну силы.

Средоточие в Этире вспыхнуло, как огонь в плавильном тигле. Биение силовой волны ощутили не только древние камни развалин и морские воды. Элайра сжалась: в первозданную силу кориатанские колдуньи добавили яда своих заклинаний. Поток понес их неумолимый «магнит» на поиски скрывавшегося где-то «железа».

«Прячься! — молила Элайра, взывая к памяти о черноволосом принце, чья душа оставила на ней столь пагубную отметину. — Замри, не шевелись, не дай им тебя заметить».

Лучше бы ей умереть еще до того судьбоносного дня, когда она очутилась в Эрдане и встретилась с Повелителем Теней. Какое бы прибежище ни избрал Аритон, дабы не пробуждать проклятие Деш-Тира, он нес на себе знак, оставленный Содружеством. Усиленное бескорыстной любовью Элайры, сегодняшнее ясновидение кориатанок могло отыскать его где угодно.

Элайра задыхалась от слез. Она его предала! Что толку теперь горевать и предаваться бессильной злости? Кусочек кварца, плотно прибинтованный к ее телу, послушно помогал колдуньям искать Аритона. Сколько бы сейчас она ни билась и ни корчилась, она все равно являлась частью этого гнусного поиска, безжалостного, как солнечный луч, собранный в точку увеличительным стеклом.

Даже телесная боль не заглушала ее душевных мук. Несомая потоком силы, что наполняла кровеносные жилы Этеры в этот магический день, Элайра летела вдоль седьмой ветви. Круг Старших прочесывал и просеивал все, что попадалось на пути: уединенные хижины, деревни, города. Тысячи ничего не подозревающих людей попадали в это чудовищное сито, чтобы в следующее мгновение быть отброшенными прочь, словно горсть сухой пыли. Кориатанки неудержимо двигались дальше. Для них существовала только их цель, достичь которой они вознамерились любой ценой.

За мгновение колдуньи успевали подробно узнать сведения, для получения которых другому потребовались бы часы детального изучения. За секунды они достигли выветренных утесов, окружавших город Северный Стор, и пронеслись по цепи портовых городов на береговой дуге, которая окаймляла Кильдейнский океан.

Волна силы потухла, и ветвь вернулась к своему обычному состоянию, но Элайра еще раньше обмякла, превратившись в комок изможденной плоти. Поиск кориатанок утратил стремительность, слабея вместе с волной, пока в сонных рыбачьих хижинах Мериора не схлынул в обратном направлении.

Непонятно почему, но ловушка, приготовленная для Повелителя Теней, его миновала.

Колдуньи Круга Старших прервали сеанс ясновидения. Самые искусные и опытные в Кориатанском ордене, они были разочарованы и сбиты с толку. Одна за другой они выходили из магического забытья. Рвался призрачный покров их заклинаний, и ветер раскачивал его, точно клочки спутанных нитей.

Если бы у Элайры хватало сил, она бы расхохоталась. Ее интуиция сыграла с колдуньями злую шутку. Элайра торжествовала; победа была сладкой, как мед на губах. Голова ее приятно кружилась. Где бы ни скрывался Фаленит, его пристанище находилось вне седьмой ветви.

Зато колдуньям было несладко. Удрученность ощущалась в каждом их движении, когда они, повинуясь строгой выучке, снимали с себя защитные магические слои. И пока это продолжалось, пока другими заклинаниями снимались те, что стали не нужны, Элайра чувствовала: сеть вновь оказалась пустой. Аритон Фаленский в нее не попался.

Да, колдуньи были расстроены, и только одна бунтарская душа ликовала. Элайра открыто радовалась их поражению, забыв, что ее радость не останется незамеченной. Несколько кориатанок догадались, чьих рук это дело, и открыто назвали ее имя.

— Опомнитесь! — прикрикнула на них Морриэль. — Нечего обвинять Элайру. Никакой послушнице не удалось бы укрыть Фаленита от нашего ясновидения.

— Представляете, до какого плачевного состояния мы докатились? — язвительно воскликнула другая колдунья.- Если бы не утрата Путеводного Камня, мы бы заставили этого ратанского принца ползать перед нами на брюхе!

— Замолчи! — потребовала Морриэль. — Только еще не хватало нам растрачивать силы на пустые обвинения и вздыхать об утраченном. Либо это очередные козни Содружества, либо Аритон придумал новую уловку и скрылся там, где нам даже не пришло в голову его искать. Но в любом случае, как ни печально, сегодня мы больше ничего не сможем сделать.

Радость забрала у Элайры последние силы. Скорчившись на влажных от пота простынях, она услышала, как Главная колдунья распорядилась убрать Скирион в шкатулку. Но в то мгновение, когда одна из кориатанок встала, чтобы исполнить повеление, сила солнцестояния, переместившись на запад, наполнила собой шестую ветвь. Камень Правды вновь ожил и засветился аквамариновым сиянием.

Элайра содрогнулась.

Все ее мысли, все страхи отступили под напором удивительной гармонии, передававшейся через камень. Вместе с Кругом Старших Элайра закружилась, ослепленная и оглушенная аквамариновыми всполохами, повторяющими ритм какой-то мелодии. Благодаря Скириону ее слышали и здесь, в развалинах Этира, среди дюн и зарослей осоки. Вся искрящаяся, пронизанная чистой радостью музыка целовала землю, олицетворяя собой союз желания и совершенного отклика на него.

Элайру наравне с колдуньями Круга Старших охватил бездумный восторг; и ей, и им отчетливо слышались звуки ожившей паравианской мистерии.

Одна лишь Морриэль не утратила самообладания.

— Эт милосердный, где источник? Что вы развесили уши? Не может быть, чтобы такой знак был напрасным. Ищите!

Конечно, Скирион был далеко не равнозначен Путеводному Камню, исчезнувшему в хаосе бунта против верховных королей. Аквамариновый шар не мог исполнять несколько разных повелений, не смешивая их воедино. Колдуньи принялись спешно перестраивать направленность Скириона, связывая его холодную силу с биением шестой ветви. Им удалось найти источник. Вместе с Морриэль и остальными Элайра увидела разрушенные стены каких-то строений, кирпичное крошево бывших печных труб и обломки деревянных балок, покрывшихся молодой листвой. Она слышала крики и вопли перепуганных жителей Джелота, на чьих глазах половина города превратилась в развалины. И в самом сердце разрушений, в хаосе того, что еще совсем недавно было пиршественным залом, она увидела руки. Руки, которые пробудили и выпустили наружу силы, дремавшие в течение пяти столетий.

Смертный музыкант — виновник случившегося — был худощав. Ниспадавшие на лицо черные волосы не полностью скрывали зеленые глаза и острые черты, безошибочно говорящие о его принадлежности к династии Фаленитов.

— Да сохранит нас Эт! — услышала Элайра скрипучий, полный ярости голос Морриэль. — Весь город лежит в развалинах! Пострадали ни в чем не повинные люди! Сколько зла еще должно обрушиться на наш несчастный мир, пока гордецы из Содружества соизволят признать свою ошибку?

Голос старухи жег, как каленое железо.

— Необходимо обуздать Аритона Фаленского и лишить его жизни, хотя он и последний в их династии. Даркарон мне свидетель, будьте же прокляты вы, маги Содружества, если в своей слепой прихоти позволяете принцу свободно разгуливать по Этере.

Видение исчезло. Связь между личным кристаллом Элайры и Скирионом прекратилась. В воздухе снова пахло летними цветами. Вернулась ночная тишина. Элайра рыдала, уронив лицо на руки. Вот и все. Теперь ей уже не будет покоя. Повелитель Теней найден, и тому виной не ее предательство. Его погубила страстная любовь к музыке — самому дорогому, что было в его жизни.

Выплакав все слезы, Элайра зарылась в подушку, чтобы оцепенеть от сознания непоправимого. Легкое дуновение ветра обожгло ей кожу. В палате кто-то был. У постели она увидела фигуру. Нет, то был не лекарь, принесший ей настой для уменьшения боли. Рядом с ней стоял бородатый и довольно грузный незнакомец, но в его облике ощущалось что-то призрачное. Пухлое лицо сердито хмурилось. Руки, сжатые в кулаки, лежали на ремне, напоминавшем бычий хомут. Его черные глаза совершенно не отражали света.

Элайра заморгала. К ней явился не кто иной, как бестелесный маг Содружества.

— Ну что ж, усердие твоих старших оказалось вознаграждено,- произнес Люэйн, за безупречной церемонностью которого скрывалась всегдашняя сдержанность в разговорах с непосвященными. — Они нашли Аритона в Джелоте.

Элайре показалось, что грузному призраку трудно стоять. Она решила подвинуться, чтобы он присел, но потом вспомнила, что бестелесный дух не испытывает усталости и не нуждается в отдыхе.

— Зачем вы здесь? — спросила она.

Ветер, струившийся из окна, дул сквозь Люйэна, не поднимая ни волоска на его бороде.

— Я пришел предостеречь и помочь.

— Догадываюсь, что теперь меня заставит делать Морриэль, — сказала Элайра, благоразумно понизив голос. Разговор с магом Содружества, даже бестелесным, мог обернуться жесточайшим наказанием. — Но как и чем вы можете мне помочь?

Будь сейчас у Люэйна настоящее тело, он бы наверняка почесал свой розовый приплюснутый нос.

— Видишь ли,- уклончиво начал он, — Сетвир говорил, что ты — девушка отважная.

— Но сейчас я боюсь, — созналась Элайра. — Если следящие за ветвью вдруг увидят вас, меня обвинят в предательстве и уничтожат.

Узы, связывающие Элайру с Кориатанским орденом, требовали не только внешнего послушания, но и внутренней преданности. Обет, произносимый послушницей над своим камнем, закабалял ее личность. Наказание по всей строгости (решись Морриэль на это) превратило бы Элайру в горку безжизненного пепла.

— Не бойся. Если кто-нибудь и заглянет сюда, то подумает, что ты бредишь во сне, — столь же тихо возразил ей Люэйн. — Меня посылали не за тем, чтобы подвергать тебя опасности.

— Меня это все равно не убеждает.

Лицо Люэйна оставалось хмурым. Маги Содружества никогда не появлялись без особых на то причин и, сами того не желая, зачастую являлись предвестниками беды. Элайра это знала. Тревога за Повелителя Теней слишком тяготила девушку, и она была рада, что может поговорить об этом.

— Вы ведь тоже опасаетесь за Аритона, — сказала она. Люэйн покровительственно поглядел на нее и сделал несколько мелких беззвучных шажков.

— Лизаэр продолжает собирать армию. Учти, узнать об Аритоне он может только от ваших колдуний. Больше не от кого.

Нельзя сказать, чтобы кориатанки особо жаловали Лизаэра, но это слабо утешало Элайру. Она снова ощутила волну грызущей боли — необходимая для ее долголетия связь между личным камнем и Скирионом возобновилась.

— Прошу, не говорите мне больше ни о ком из принцев. — Элайра стыдливо отвернулась; признание давалось ей с трудом: — Морриэль способна вытряхнуть из меня все, что я знаю.

— Не совсем так, — мягко упрекнул ее Люэйн. — Кое-что ты будешь надежно держать при себе.

Маг застыл. Элайра не нуждалась в словах утешения. И он сделал то, что было в его силах: погрузил послушницу в глубокий сон, свободный от боли и сновидений.

Облегченно вздохнув, она заснула. Напряжение, сковывавшее ее, медленно отступало, Локоны цвета бронзы окаймляли бледное скуластое лицо с острым носом и подбородком. «Когда она не хмурится, — подумал Люэйн, — то похожа на бесхитростную озорную девчонку, хранящую глубоко внутри нежные чувства. Верность обетам ордена не может ужиться с любовью к Аритону. Тяжело ей сознавать себя игрушкой Морриэль, обреченной на предательство любимого человека».

Люэйн был не в силах сломать узы, скрепившие судьбу Элайры с Кориатанским орденом. Но продление жизни, на которое она согласилась, — тут совсем другое дело. Сетвир увидел это еще раньше, раскинув нити судьбы. Содружество всерьез рассчитывало на чувства Элайры к Аритону, потому и вмешивалось в ее жизнь. Маги намеревались и дальше следить за нею и ни в коем случае не допустить, чтобы новая жизнь послушницы вновь была безраздельно подчинена власти Скириона.

Разум Элайры спал и не чувствовал теплой волны силы, проникающей сквозь ее забинтованные руки. Глаза не видели тончайшего кружевного узора заклинаний, сплетаемых для нее Люйэном. Утром, когда Элайра проснется, она почувствует себя бодрее, и даже Морриэль не заподозрит, что ее личный камень поменял силовую направленность. Рабская привязанность к Скириону была стерта, и насильственное, несовершенное продление жизни, каким владели кориатанки, заменено более мягким и естественным, подчиненным магии Содружества.

Элайре будет суждено прожить столько же, сколько Аритону, но она не сделается дряхлой старухой наподобие Морриэль. Если же что-то нарушит ее приверженность Кори-атанскому ордену, Главная колдунья уже не получит безраздельную власть над телом и душой Элайры. Белый кварц — ее личный камень — отныне будет питаться иными силами. Останутся лишь узы, которыми она привязала себя к Скириону, дав обет.

— Давай, девочка, как следует служи своей духовной повелительнице, — пробормотал Люэйн. Его слова тихо уходили к Элайре через завесу сна. — Но твоя судьба связана с судьбой тейр-Фаленита, и потому Содружеству иногда приходится вмешиваться.

Спустя мгновение призрак исчез, как исчезает звезда на предрассветном небе.


Сны Лизаэра

Пробуждение Лизаэра Илессидского было внезапным. Он хрипло застонал и проснулся. Отчаянно дрожавшее тело покрывал липкий пот. Принц порывисто сбросил мокрые простыни, обвившиеся вокруг ног и груди. Еще не успев встать, он инстинктивно взмахнул рукой, окружив ладонь рукотворным светом. Тьма, угрожавшая задушить Лизаэра, стала рассеиваться, а вместе с нею начали исчезать и обрывки сновидения, бесцеремонно вытолкнувшего Илессида из сна.

Рукотворный свет играл на позолоте лепнины, отражался от эмалированной поверхности вычурного тазика для умывания, который слуга Лизаэра оставил в оконной нише. Яркие шерстяные ковры приглушали крики часовых, несущих дозор на стенах. Наверное, увидели в окне вспышку и забеспокоились. Лизаэр сомкнул веки. Роскошные гостевые покои, отведенные ему мэром Эрданы, только раздражали своей тишиной, не нарушаемой никем и ничем. Лизаэр опустился на колени. Свет продолжал мерцать в чаше его ладоней. Принц разжал плотно стиснутые челюсти. Чтобы успокоиться, он несколько раз медленно и глубоко вздохнул.

Память о черноволосом враге никогда не покидала разум Лизаэра. Она где-то таилась и при всякой попытке извлечь ее наружу ускользала, приводя в ярость своей недоступностью.

— Даркарон мне свидетель, — процедил сквозь зубы принц, обращаясь к невидимому противнику. — Знай, ты все равно ответишь за свое колдовство и уловки с тенями! Справедливость восторжествует!

Скрипнула дверная ручка. Свет в ладонях ослепительно вспыхнул. Лизаэр едва успел обуздать себя и притушить сияние, иначе бы он поджег простыни. В комнату вбежал главнокомандующий Диган. И как он почуял? Темные волосы Дигана топорщились во все стороны. На нем были те же штаны и рубашка, что и вечером. Наверное, так и лег одетым.

Взглянув на Лизаэра, Диган выхватил из настенного канделябра незажженную свечу и поднес фитиль к огню, все еще сиявшему между ладоней принца.

Фитиль затрещал, плавя воск. Главнокомандующий армии, которая пока не имела даже собственных казарм, усмехнулся и язвительно произнес:

— Если во сне ты опять встретился с Повелителем Теней, твоя встреча будет третьей по счету за эту неделю.

— Можешь не напоминать.

Лизаэр развел руки. Сотворенный им свет потускнел и совсем потух, будто маяк, загашенный при подходе вражеских кораблей. Однако темнота не успокоила принца, а только усилила его раздраженность. Вскочив с постели, Лизаэр подошел к открытому окну. Внизу толпились встревоженные солдаты.

— Друзья, все в порядке,- крикнул им он.- Не волнуйтесь, ничего не случилось. Возвращайтесь на свои посты.

Он проводил караульных взглядом. Дрожь в теле прекратилась, сменившись неожиданным, пробирающим до костей холодом. У него за спиной Диган укрепил свечу в подсвечнике, стоявшем на резном дубовом столике. Там же лежали чертежи и рисунки нового Авенора, которому вскоре предстояло возродиться. Диган набросил принцу на голые плечи теплый плащ. Вопреки привычной учтивости, Лизаэр даже не поблагодарил его.

— Если тебе так тяжело, почему бы не разделить постель с Талитой? Ваша помолвка слишком затянулась. Может, не стоит дожидаться свадьбы? Скажу тебе как ее брат: мы в Итарре привыкли проще смотреть на подобные дела.

— Талита — авенорская королева, а не моя наложница. — Костяшками пальцев Лизаэр провел себе по щекам. — У нас будет настоящая свадьба в новой столице, и никакие магические уловки Повелителя Теней не помешают этому.

Диган потянулся и закрыл створки окна.

— Наместник Эрданы до сих пор не в восторге от твоих замыслов. Думаю, остальные тайсанские правители — тоже. То, что ты затеял, — сродни бунту против их власти. Такие вещи лучше говорить при закрытых окнах и не в полный голос.

— Я не намерен ублажать правителей этих торгашеских городов. — Лизаэр распрямил пальцы, стряхивая капельки ледяного пота на расшитый золотом плащ. — Принцу Ратан-скому достаточно сделать один шаг, чтобы все эти вельможи сами начали заверять меня в своей преданности. Они понимают, что только я владею даром рукотворного света и могу противостоять Аритону.

Диган устало плюхнулся на мягкое сиденье стула.

— Шесть лет уже, как он затаился. Если бы я сам не видел бойни в Страккском лесу, то, пожалуй, поверил бы утверждениям Маноллы, что Аритон вовсе не желает воевать. Кое-кто из наемников тогда усомнился в правильности твоих замыслов. Хорошо, что с нами были очевидцы той войны. Но пойми: нельзя заставлять сильных и боеспособных солдат месяцами томиться от безделья.

— Ты прав. Мы слишком загостились в Эрдане, — согласился Лизаэр.

Он не хотел сейчас ни упоминать о своих страхах, ни пересказывать последний сон, живо напомнивший ему о скрытной и изобретательной натуре его заклятого врага. С него достаточно мучительных воспоминаний о крови, пролитой на берегах Талькворина во время первой битвы с Повелителем Теней.

Тогда погибли тысячи. Почти семь тысяч солдат, погубленных безответственной спешкой. Ради их памяти он не имел права отступаться от своих замыслов.

Аритон — маг. Причем жестокий и безжалостный.

Как бы нынешняя армия Дигана ни рвалась в бой, нельзя позволить чересчур усердным командирам губить солдат, недооценивая противника, с которым они воюют.

Лизаэр оторвался от окна и начал расхаживать по комнате. За окном послышался дружный злобный лай нескольких десятков собачьих глоток: какому-то идиоту, проходящему мимо псарни наемников, спьяну вздумалось дразнить их псов. К хору тут же присоединились все окрестные дворняги и чья-то домашняя собачонка, ожесточенно гавкающая взаперти.

Бездействие снедало Лизаэра. Чтобы хоть как-то сбросить с себя владевшую им подавленность, он стал одну за другой зажигать свечи и зажег не менее дюжины. Окружив себя светом, принц размышлял о том, о чем не решался говорить вслух. Он думал о неодолимом стремлении, не оставлявшем его ни днем ни ночью: разыскать Повелителя Теней и увидеть этого негодяя мертвым. Да, его стремление имело вполне разумное объяснение, однако по силе своей значительно превосходило голос разума.

Лизаэр сдерживал этот порыв железной силой воли. Каждый его шаг будет направлен на служение подданным, благополучие и покой которых он считал своей главной заботой. Если только он проявит слабость, если перестанет спокойно и настойчиво убеждать мэра Эрданы в правоте своих замыслов, если, наконец, поторопится с началом военных действий, жатва смерти вновь будет обильной.

А сейчас надо терпеливо ждать, пока из Ратана не поступят новые средства, дабы он не ощущал себя тайсанским нищим. Ждать, черт побери, хотя иногда от этого делается невыразимо тошно! А тут еще это солнцестояние, которое только разбередило его душевные раны, и теперь внутри все кричит от боли. С какого-то времени его начали тревожить обыкновенные тени, каких полно солнечным днем. Видимо, неспроста. У Лизаэра не было магического чутья, но он все равно ощущал: что-то затевается и вот-вот должно прорваться на поверхность.

Казалось бы, письмо, полученное недавно с гонцом, должно было его успокоить. В восточных краях ничего не слышали о маге, который по приметам напоминал бы Повелителя Теней. Но нет, Лизаэру не стало спокойнее. Странно, почему? Ведь все ратанские города оказывают ему безоговорочную поддержку. Вот уже три лета подряд головорезы, возглавляемые опытным Пескилем, не наткнулись ни на один лагерь лесных варваров. Лизаэр был не настолько наивен, чтобы считать, будто кланы снялись и ушли. Просто они стали хитрее и научились лучше прятаться.

Усилием воли Лизаэр подавил гнев. Урок талькворинской бойни был его личной ношей, его болью, его виной. И потому он должен терпеливо убеждать своих союзников, что нельзя наносить удары наугад. Повелитель Теней воспользуется любой их слабостью, любым просчетом. Успешная война против Аритона — это война без ошибок.

Рассуждения успокоили Лизаэра и вернули ему привычное равновесие. Не отерев с тела пот, он закутался в плащ, потом, взглянув на чертежи будущей авенорской крепости, слегка улыбнулся. Благие намерения Дигана не учитывали одного: никакая женщина в постели Лизаэра не притупит его неистового желания увидеть Аритона, лежащего мертвым в луже крови. Фаленита не видели в восточных землях. А в западных? Такое нельзя оставлять на волю случая.

— Завтра я отправлю гонца в Карфаэль, — нарушил молчание Лизаэр. — Он повезет мое послание торговым гильдиям. Я пообещаю награду в тысячу полновесных золотых монет всякому, кто сообщит достоверные сведения о чем-либо необычном. Не стоит забывать: Аритон — маг. Рано или поздно он обязательно допустит ошибку, либо обстоятельства вынудят его обнаружить свое присутствие. Мэр Эрданы тоже пошлет своих гонцов. Пока Авенор строится, мы вполне можем готовить армию и здесь.

Диган молчал, однако настроение Лизаэра было заразительным и почти всегда передавалось и ему. Чувствуя это, принц откинул со лба золотистые волосы и сказал:

— Диган, дружище! Мы заставим даже время работать на нас. Чем дольше прячется Аритон, тем многочисленнее и сильнее будет становиться армия, которую мы бросим против него.

— Не знаю, откуда тебе удается черпать терпение. Диган порывисто встал, открыл шкаф и достал бутылку вина. Его вдруг потянуло хотя бы вином приглушить свое отчаяние. Он наполнил бокалы.

— Я понимаю только, что наша сеть должна быть как можно шире и прочнее. Тогда даже Фаленит с его хитростями и уловками не выскользнет из нее.

Лизаэр взял протянутый бокал. В глазах принца отражалось жаркое пламя свечей; оно же придавало вину кроваво-красный цвет. Лицо Лизаэра вновь стало суровым. Он поднес бокал к губам и сделал несколько глотков.

— Не сомневайся, Диган, так оно и будет. А теперь давай выпьем за это.


Дороги сухопутные и морские

Асандир, направлявшийся к Рокфальским горам, где глубоко под землей содержится в заточении Деш-Тир, вынужден отложить это путешествие. В предрассветном сумраке он поворачивает своего черного коня к давно заброшенному южному перевалу через Скайшельские горы, дабы потом спуститься к дороге, вьющейся вдоль побережья Эльтаир-ского залива…


Палубу ладного брига с подветренной стороны захлестывают пенные брызги. Лавируя между белыми шапками отмелей, которыми изобилует Эльтаирское устье, веселый капитан выводит свое судно в океан. Бриг безуспешно пытаются догнать три галеры, полные вооруженных солдат, получивших приказ захватить его вместе с командой и контрабандным товаром в трюме…


В летний полдень, стоя на парапете западной городской стены Эрданы, Талита провожает своего возлюбленного, уходящего вместе с отборным гвардейским отрядом к развалинам Авенора. Она не проливает слез, а в тихой ярости сжимает губы, вращая на пальце кольцо с бриллиантом, которое Лизаэр подарил ей в знак своей любви. Талита сознает, что настоятельное желание принца не подвергать ее опасности на самом деле сулит ей череду долгих и унылых дней…

Загрузка...