Конь бледный

Глава 2

С трудом разлепил глаза, веки налились тяжестью, будто на них привесили гири. На стуле напротив сидел мрачный мужчина лет сорока, с худым, жестким, будто топором вырубленным лицом. Глубоко запавшие в глазницы на загорелом дочерна лице темные глаза смотрели исподлобья, будто хотели взглядом проникнуть прямо в мозг.

Прохоренко дернулся, застонал – кисти рук как током прошибло. Больно! Еще раз дернулся и осознал, что руки связаны сзади, ноги тоже привязаны – к ножкам стула. Наклонил голову, чтобы посмотреть вниз, с ужасом обнаружил, что обнажен по пояс. Гениталии, сморщившиеся, посиневшие, свободно лежат на полированном сиденье. Но самое главное – человек, сидящий перед ним, держит в руках нож!

И тогда он все вспомнил. Все, до мельчайших подробностей! Убийство охранника, этот мерзкий хруст ломающихся позвонков. А еще – приближающийся к виску кулак с зажатым в нем пистолетом. Его пистолетом, Прохоренко!

Повертел головой, осматриваясь, снова дернулся, застонал от боли и от страха – на полу возле двери лежали мертвые оперативники, и под ними расплывалась темная, похожая на вишневый сироп лужа.

– Что?! Что ты наделал?! – едва справляясь с нервным тиком. – Что ты хочешь сделать?!

– Я собираюсь узнать, кто убил мою сестру, – безмятежно, почти ласково ответил мужчина и покрутил в пальцах серебристый клинок. – Сейчас ты мне все расскажешь. Не люблю пытать, но ты отказался рассказать все сразу, а потому я вынужден применить силу. Итак, кто убил сестру?

– Да не знаю я! – соврал Прохоренко, который догадывался, кто это сделал. Впрочем, вопрос был задан не очень корректно. Прохоренко не знал, кто именно ее убивал, был исполнителем, но кто мог отдать этот приказ – догадывался. Вот только был удивлен, что его не известили об акции. На кой черт тогда ему, Прохоренко, отдавать приказ терзать должницу, если она умерла?! Глупо же, в самом-то деле!

Впрочем, возможно, в этом был смысл. Если кто-то попытается связать смерть должницы с коллекторами – тут же обломится. Если бы коллекторы убили, так зачем тогда продолжают названивать по телефону, требовать возврата долгов? Логично. Дымовая завеса. Грамотно!

Эта мысль успела промелькнуть перед тем, как человек с ножом наклонился и воткнул клинок Прохоренко прямо под ключицу – неглубоко, на пару сантиметров, и принялся аккуратно ковырять, будто хотел проделать широкое отверстие.

– А-а-а-а! А-а-а-а! – Прохоренко завопил изо всей силы, надеясь, что его услышат охранники, стоящие у турникета банка, при всем при том осознавая, что никто его не услышит, даже те, кто находится в соседней комнате. Он сам потребовал сделать комнату звуконепроницаемой – так, на всякий случай. Мало ли что тут может происходить. Да и приятнее сидеть в тишине, чтобы не слышать бормотания сотрудников и шум с улицы.

– Итак, повторяю свой вопрос – кто убил мою сестру? – бесстрастно повторил мужчина и кончиком ножа приподнял член Прохоренко, тяжело дышащего, побелевшего от ужаса. – Сейчас я отрежу тебе член. Не весь, наполовину. Перетяну его, чтобы ты не истек кровью. Потом отрежу мошонку. Тоже перетяну. Потом начну резать на куски, отрезая каждый раз кусочек одного из не очень важных органов, чтобы ты жил как можно дольше. До тех пор, пока не расскажешь мне все.

Что у мужчины самое важное? Что он боится потерять больше всего? Как заставить человека испытать ужас, заставить поколебаться самого стойкого, упорного? Нужно раздеть его. Любой, будучи раздетым догола, испытывает дискомфорт, чувствует себя незащищенным. И это довольно глупо и даже смешно – будто одежда, надетая на человека, укроет его от грядущих неприятностей.

А если к этому добавить угрозу мужскому достоинству, если пригрозить отрезать гениталии – мужчину охватывает непередаваемый ужас, будто этот мужской орган важнее всего на свете. Важнее руки, ноги, носа.

Зимин знал все это из курса, преподанного во время обучения, и пользовался приобретенным умением не раз и не два. Самые стойкие ваххабиты, смеющиеся в лицо «русским свиньям», текли, как воск, когда угроза их гениталиям приобретала реальные очертания. Они выли, просили убить их ЦЕЛИКОМ и рассказывали все, что требовалось от них услышать. Так что Прохоренко не был исключением – с его лужей мочи, натекшей под стул, с позывами к рвоте, с трясущимися губами, глазами, расширенными так, будто сейчас выскочат из орбит.

– Будешь говорить?! – тихо, фиксируя взглядом допрашиваемого, спросил майор и чуть нажал острием финки на основание члена Прохоренко. Выступила капля крови, Прохоренко отшатнулся, насколько мог, и, захлебываясь, брызгая слюной с остатками рвоты, быстро заговорил:

– Я не знаю точно! Могу только предположить! Кто убивал – я не знаю! Это не мои! Мы должны были кошмарить, деньги выжимать! Больше ничего! Нам невыгодно, чтобы она умерла! Это заместитель председателя акционерного общества отдал приказ! Головченко! Это он! Не знаю, что там вышло, но он дал договор, и по нему мы ее и кошмарили! Ничего больше не знаю, клянусь!

– Ты же ментом был, так? – безразлично спросил мужчина. – Как тут оказался?

– Ментом, да! Я в ОБЭПе работал! Уволили – подкапывались под меня, взятку пришили! А Головченко меня отмазал, потом к себе взял! Это его агентство! На самом деле он всем тут рулит, а не председатель! Головченко!

– Где найти этого Головченко?

– Здесь, в банке, на третьем этаже!

– Как к нему попасть?

– Никак! Заранее записываться, иначе не пустят!

– И тебя не пустят?

– И меня!

– А если подумать?

– А-а-а-а! Не надо! Не надо! Меня пустят, если я смогу его убедить, что очень нужно!

– Хорошо. А как думаешь, кто убивал мою сестру? Кто это организовал? Кто-то ведь занимается акциями, не сам же он ее вешал.

– Начальник охраны его, он из бывших спецов! Говорят – в ГРУ служил, а потом уволился и перешел к Головченко! Никто ничего про него не знает, но это точно он! Самойлин! Василий Самойлин! Бывший гэрэушник!

Николай оледенел. Неужели… он?! Васька?! Василий Самойлин, командир, место которого в группе он, Николай, и занял?! О господи… чудны дела твои, господи… зачем?! Зачем ты это делаешь?!

– Ты проведешь меня к Головченко.

– Они меня потом убьют!

– Не проведешь – тебя убью я. Сейчас. А может, и не убью. Я порежу тебя на части – отрежу нос, уши, член, отрежу руки и ноги и оставлю лежать бревном, и ты будешь жалеть, что я тебя не убил. Хочешь?

– Я проведу! Я проведу! Только гарантируй, что я останусь в живых!

– Конечно, гарантирую, – легко соврал Зимин. – Если все сделаешь, будешь жить. Главное – делай все, что тебе скажу. Понял?

– Понял, понял!

– Раз понял, надевай штаны, приводи себя в порядок. Если кто-то догадается, что я держу тебя под прицелом, – первая пуля твоя. Мне уже терять нечего. Вытрись, умойся, и… без шуток. Завалю прежде, чем ты икнуть успеешь.

Зимин перерезал удерживающие Прохоренко путы, сделанные им из скотча, заранее приготовленного рачительным хозяином кабинета, и коллектор с облегчением растер онемевшие руки. Потом поморщился, потрогал рану на ключице, потер подсохшую струйку крови, спустившуюся до самого пупка, и потрусил к комнате отдыха, где был душ и раковина со смесителем. Майор пошел следом и, стоя в дверях, наблюдал за тем, как бывший мент, морщась, вскрикивая, омывает рану, смывает кровь и охлаждает в струе ледяной воды опухшую кисть руки.

– Пальцы, наверное, сломал! – страдальчески воскликнул Прохоренко, но Зимин ничего не ответил, глядя куда-то в пространство остановившимся ледяным взглядом. Прохоренко закрыл кран, потянулся к шкафчику, за дверцей которого у него лежал заряженный пистолет, но не решился его достать. Правая рука не работала, а левой нужно было еще передернуть затвор. Правильно сказал майор – нужно держать патрон в патроннике, а не заниматься ерундой! Идиот! Если бы пистолет был как следует заряжен, этот вояка давно валялся бы на полу с простреленной башкой!

Прохоренко надел штаны, новую чистую рубаху, предварительно залепив рану пластырем, и через несколько минут уже стоял перед своим столом, набирая номер внутреннего телефона.

– Михаил Федорыч, здрасьте! Можно к вам подняться? Вопросец есть! Просто великолепный вопрос! Срочно! Со мной спутник, один. Да, один. Зимин его фамилия. Хочет предложить великолепную инвестицию в бизнес! Наверняка, ага! Все, идем, скоро будем!

– Пусть начальника охраны пригласит, – тихо предложил Зимин.

– И Самойлину стоит послушать – тут кое-какие вопросы по безопасности. Хорошо, через пятнадцать минут.

Прохоренко положил трубку, перевел дух и почти весело посмотрел на Зимина:

– Все, договорились! Сейчас поднимемся наверх, и… ты меня отпустишь, да?

– Отпущу, – согласился майор и спокойно, с прищуром, спросил: – Что, сука, предупредил, да?

Он коротко, без размаха ударил Прохоренко в печень, и тот осел, хватая воздух широко рази-нутым ртом.

– Какой код, тварь?! Каким кодом ты предупредил его?! «Просто великолепно», да?

– «Просто великолепно». Тебя там ждет засада. – Прохоренко согласно кивнул и задрал голову вверх, умоляюще глядя на мучителя. – Ну ты же понимаешь! Я не мог иначе!

– Где кабинет Головченко? Что будет делать после предупреждения? – Николай навис над Прохоренко, коснувшись его брови острием финки. – Эвакуируется? Спустится к машине?

– Зачем? Никто не сможет его взять! Сейчас Самойлин нагонит своих отморозков полон кабинет. Головченко спрячется в комнате отдыха – она бронирована, а когда тебя возьмут – появится оттуда и будет смотреть, как тебя режут. Не ты первый, не ты последний! Он любит посмотреть, да и поучаствовать!

– Пошли. – Николай дернул Прохоренко за шиворот, и тот взлетел, будто был сделан из картона. – Выходим.

Они вышли, и Прохоренко вскрикнул, увидел, что случилось с оперативниками. Он снова побелел, как тогда, когда Зимин обещал отрезать ему гениталии.

Прохоренко был негодяем, но не дураком и прекрасно понимал, что человек, сотворивший такое, не оставит его в живых. И при всем при этом все-таки надеялся на чудо, например, на то, что в кабинете Головченко Самойлин, зверюга почище этого парня, размажет майора по ковру тонким слоем дерьма. И тогда Прохоренко будет жить! Ведь не сам же он привел Зимина в кабинет! Притом предупредил начальство об опасности! Сделал все, как полагается! Ведь зачтут же! Зачтут?

Зимин подобрал с пола еще один пистолет, взял из рук мертвого коллектора короткоствольный помповый дробовик. Проверил наличие патронов. По карманам коллекторов нашлись еще четыре магазина к «макарову» и с десятка два патронов с картечью для помповика. Рассовал все по своим карманам, не выпуская Прохоренко из виду, взял дробовик наперевес и бросил пленнику связку ключей:

– Открывай!

За дверью стояли пятеро встревоженных парней из числа работников колл-центра и девушка – беловолосая, пухлая. Они встретили Прохоренко удивленными взглядами, ошеломленно поглядывая то на него, то на человека с дробовиком в руках, а когда раздался первый выстрел и упал один из парней – забрызгав кровью коллег, – закричали, завизжали, бросились бежать под укрытие прозрачных пластиковых стен.

Зимин толкнул стволом онемевшего Прохоренко, и тот прошел к центру зала, шагая, как на расстрел. Но его в этот раз не расстреляли.

Зимин шел, ловя стволом фигуры мечущихся людей, и каждый выстрел его был в цель. По-другому быть и не могло. Заряд картечи гарантированно нашпиговывает незащищенное тело человека десятком свинцовых шариков, каждый из которых сам по себе – пуля. Не нужно особо и целиться. Не нужно задумываться – куда попадет. Все равно попадет. Все равно ранит или убьет. Направил дробовик в сторону визжащего, мечущегося комка страха, нажал на спуск – готово! Как в игре. Как в кино. Но только – жизнь.

Если не убил сразу – всегда можно довершить начатое. Закон – не оставляй за спиной раненого противника!

– А-а-а-а! – Миловидная девушка в короткой юбке вскинула руки, будто они могли закрыть ее от свинцового дождя. Мелькнула мысль – может, она и звонила Валюхе? Угрожала, обещала, что Нюську будут насиловать?

Выстрел! Оглушительный в замкнутом помещении, хлесткий. Запах сгоревшего пороха и крови. Руку девчонки срезало, как ножом. Вместо лица – кровавая каша.

Парень бросился вперед, замахиваясь стулом. Не добежал, развороченная грудь не способствует бегу. Задергался на полу, хрипя и булькая.

Беловолосая пухлая девица беспрерывно визжит, как свинья, которую тащат на забой. Выстрел прервал визг, и теперь слышен только клекот, свист выходящего из разорванной шеи воздуха.

Зимин шел и методично расстреливал всех, кто был в комнате. Холодный, смертоносный, как Терминатор.

Да он и не был сейчас человеком. Бездумная машина убийства, никаких человеческих чувств. Не было их, чувств. Перед ним – мишени. Враги, которых нужно уничтожить, враги, которые превращают в ад жизнь мирных людей. Бородачи, которых нужно убить, чтобы они не убивали мирных людей.

Да, он сошел с ума. Почти так же, как сходят обычные люди, – потихоньку, годами, незаметно превращаясь из нормального человека в существо, рядом с которым трудно, практически невозможно жить. В существо, которое во всех окружающих видит врагов, подозревает всех от мала до велика в том, что они строят козни и желают ему смерти. Так, да не так.

Зимин сошел с ума тоже не сразу, годы стресса, контузия, смерть сестры – все это объединилось вместе, и то, что он сейчас делал, казалось ему правильным и единственно возможным. Если бы после смерти Валентины прошло какое-то время, достаточное, чтобы он привык к мысли о ее гибели, если бы он только что не вернулся оттуда, откуда вернулся и где жизнь не стоит и ломаного гроша, – возможно, все было бы по-другому. Но случилось так, как случилось. И теперь изменить ничего уже нельзя.

Он добивал раненых ножом, глядя в тускнеющие глаза жертвы и не испытывая ни малейшей жалости.

Когда резал горло очередной девушке – в ушах звучал голос той, кто звонил ночью, обещая отправить Нюську в турецкий бордель.

Когда убивал парней – не испытывал ничего, кроме удовлетворения хорошо сделанной работой, стараясь лишь не забрызгаться кровью. Впереди – самое главное, нужно пройти через турникет и не вызвать подозрения у охранников. Если это возможно, конечно. Если их не сочли нужным предупредить.

Когда Зимин закончил свое страшное дело, комната была залита кровью и усыпана телами мертвецов. В живых в ней остались только Зимин, Прохоренко, в полуобморочном состоянии подпиравший стену, да два десятка автоматических дозвонщиков, все посылающих и посылающих свои ролики с угрозами на телефоны злостных неплательщиков, несчастных должников банка «Сельхозинвест».

Зимин бросил на пол опустошенный дробовик, не заботясь о том, чтобы стереть с него отпечатки пальцев. Зачем стирать, когда все и так ясно? Кто убил, зачем убил… Весь след стереть невозможно. Теперь – одним трупом больше, одним меньше – никакого значения не имеет. Теперь он – маньяк-убийца, которого попытается уничтожить каждый полицейский, попавшийся навстречу.

Зимин вдруг осознал, что по большому счету и не надеялся уйти после совершения акции. Все эти осмотры территории вокруг здания банка, размышления о том, как ему следует скрываться от правосудия, – лишь фикция. Обман самого себя. Подсознание прекрасно знало, что это дорога в один конец. Не зря ведь он оставил Нюське свою карту, сообщил ее пин-код, не зря написал завещание и оставил свои ключи от квартиры, захлопнув дверь, будто отрезая себя от прошлой жизни.

Зимин знал – назад он не вернется. И знал, что происходящее ненормально. Но ему было наплевать.

Когда у человека выдергивают из-под ног опору, он падает, если только не уцепится за что-то вокруг себя. Зимину цепляться было не за что. Его опорой были сестра и Нюська – часть его семьи, единственный близкий ему человек. И защитить он мог Нюську только так. По крайней мере – ему так казалось.

– Где находится договор моей сестры с банком? – спросил он так же спокойно, как и убивал.

– У…у…у Головченко! – выдавил из себя Прохоренко и судорожно вытер лоб. – У меня только копия. Не заверенная. Все у Головченко.

– Тогда веди меня к Головченко, – предложил Зимин, достал из кармана жилетки пистолет, клацнул затвором, снова сунул «макаров» в карман. – Учти, я стреляю без промаха, из любого положения. Если что – первая пуля твоя.

Зимин достал из кармана связку ключей, отпер дверь, придержал ее, проскользнул в образовавшуюся щель. За ним вышел Прохоренко, еще бледный, но уже вполне приемлемый на вид. Мало ли, почему человек бледнеет – может, с похмелья, а может, его понос прошиб – какое кому дело? Вид – приемлемый для использования в виде ключа-отмычки, в виде пропуска. Сойдет!

– Нам назначено! – Женщина, бедно, серо одетая, стояла возле двери, сжимая в руке сумочку, достойную помойки, и смотрела на вышедших из двери Зимина и Прохоренко. – Мы можем войти?

Рядом с ней мужчина в очках с дичайшими, толстенными стеклами в немодной оправе, седой, изможденный. На лице застыла вечная гримаса боли и страдания, будто изнутри его съедала какая-то болезнь. А может, и съедала. Оба смотрели на Зимина и Прохоренко с испугом, будто ожидали, что их сейчас ударят.

– Нет, – мягко сказал Зимин, с невольным сочувствием глядя на жалкую парочку. – Идите домой. Приема не будет. Сегодня.

– А как же?! Мы хотели расплатиться! Мы так устали! Нас мучают днем и ночью, вчера собачку убили! Зачем собаку-то убили! Она же ничего не сделала, ласковая была, добрая, а ей голову отрезали! Разве же можно так? Мы же не отказываемся платить, мы деньги собирали, мы же сказали – скоро отдадим! Мы на лечение мужу брали! Ну зачем же вы так поступаете?!

Женщина беззвучно заплакала, и Зимин окаменел лицом, не глядя на Прохоренко, которого ему очень хотелось удавить прямо тут, на месте.

– Идите домой, – повторил он. – Вам скажут, когда приходить. Идите!

Он слегка прикрикнул, женщина вздрогнула, отступила назад. Мужчина подхватил ее под локоть, и они пошли, поддерживая друг друга, согбенные, как два клена, избиваемые ледяным осенним дождем. Дверь за ними захлопнулась, и тогда Зимин повернулся к Прохоренко.

Коллектор слегка подался назад, будто увидел в лице майора что-то такое, что заставило его это сделать. Но тот ничего не сказал, кроме:

– Веди!

И они пошли. Мимо равнодушных охранников, мимо девиц с наглыми, сытыми физиономиями, пробегавших мимо с какими-то бумажками в руках. Перед тем как уйти, Зимин тщательно запер дверь, стараясь, чтобы этого не увидели охранники. Теперь, пока он не сделает то, что должен, – никто не узнает, что случилось в помещении коллекторского агентства. Если только у отсутствующих на месте других коллекторов (вряд ли он уложил всех тварей, ведь кто-то из них должен быть выходной?) нет своих ключей от двери. Но это вряд ли. Скорее всего они имеются лишь у охраны.

На третьем этаже тихо. Нет посетителей, нет проносящихся, как страусы по прериям, девиц в обтягивающих худые и толстые зады черных юбках. Только ковры, мягкий свет светильников, картинки-эстампы, цветы в глиняных, авторского дизайна горшках, полированное дерево и… здоровенные мордовороты в черных костюмах, со свисающими из ушей белыми витыми проводками.

Охрана. Тренированные, умелые бойцы. В руках – пистолеты «глок». Не очень хорошее оружие, есть и получше, но почему-то считается, что охрана богатых людей должна ходить именно с «глоками» – престижно! На их месте Зимин предпочел бы носить «стечкин» – достойный пистолет, может бить и очередями. Или «хай-пауэр» – тоже достойная, надежная чешская машинка. Но вообще – лучше всего «ПСС 7.62». Привычный, к тому же пробивает навылет бронежилет 2-го класса защиты. Зимин с таким и работал. Маленький, легко можно скрыть под одеждой, а то, что у него всего шесть патронов, – так надо стрелять точнее, а не высовывать пистолет из-за укрытия, паля в небесный свод, как показывают в голливудских фильмах.

– Поднять руки! Не делать резких движений! – Голос охранника был спокоен, даже доброжелателен, но видно – одно неосторожное движение, и он разрядит пистолет в Зимина, и что характерно – попадет. По нему видно, что попадет. Никаких голливудских трюков – просто выстрелит в переносицу, и каюк!

Зимин подчинился, медленно поднял руки, затем по команде охранника повернулся к стене и положил на нее руки. Сзади возникли еще двое парней, как близнецы, похожие на первых, такие же статные, такие же бритые головы, внимательный ощупывающий взгляд, черные костюмы с белой рубашкой и галстуками. Профи. «Девятка» или что-то подобное. Лица не криминальные – обычные «бритые затылки» средней степени развития.

Один подошел на расстояние шага, извлек из внутреннего кармана металлоискатель и быстро провел по бокам Зимина. Само собой – прибор заверещал, почуяв пистолеты, финку и запасные обоймы. Тогда телохранитель принялся обшаривать уже вручную, извлекая из карманов весь зиминский арсенал. Этого Зимин и ожидал.

Резко повернувшись, он захватил охранника левой рукой, прикрываясь им как щитом, и когда пуля, предназначавшаяся ему, ударила в тело охранника, сделал два выстрела в сторону подходящих справа телохранителей. Обе пули попали в цель – одна вошла в переносицу, другая в лоб. Хорошие выстрелы, если учесть, что стрелял из незнакомого оружия, сжимая левой рукой горло охранника, и слева в него палил второй, оставшийся в живых член группы захвата.

Третий выстрел ушел в пустоту – охранник все время перемещался, «качая маятник», и тогда Зимин изо всей силы метнул в него тело обмякшего «щита». Все равно от него толку уже не было, а держать на весу мертвое тело было довольно тяжело – килограммов сто в парне, не меньше!

Стокилограммовый снаряд сбил противника с ритма. Он прыгнул в сторону, чтобы тут же нарваться на девятимиллиметровую пулю «макарова», не пробившую его бронежилет, но нанесшую такой мощный удар, что его можно сравнить с ударом кувалдой.

Два ребра треснули, как сухие ветки, и их хозяина отбросило назад, будто ему под дых врезали ногой.

Это только в плохом кино после попадания девятимиллиметровой пули герой вскакивает и счастливо смеется. Если, конечно, у него не бронежилет четвертого класса защиты, больше похожий на космический скафандр. После попадания в тело пуля не пронзает кевларовый бронежилет. Но ведь куда-то она должна деть свою кинетическую энергию? И получается так – дырки в теле нет, а человек может быть мертвее мертвого. Убит.

Спрашивается, зачем тогда носить бронежилеты, которые не спасают от удара пуль? Спасают. Если пуля не в упор, если она идет вскользь или рикошетом, на излете, опять же лучше получить двухкилограммовой кувалдой под дых, чем пулей, которая пройдет через живот и переломит позвоночник, попутно развалив печень или желудок. После переломов ребер и ушибов внутренних органов выживают, а вот после таких разрушений…

Охранник не потерял сознания после удара в печень, но оказался на полу, возле стены, и полностью потерял ориентацию в пространстве после болевого шока – пуля пришлась как раз в область печени, вызвав шоковое состояние.

Зимину оставалось лишь поднять пистолет и всадить пулю прямо в макушку этому парню, сидевшему с остекленевшими глазами и судорожно втягивающему воздух широко раскрытым ртом. Брызнула кровь, разлетелись кусочки кости, мозга – пуля снесла часть черепа, как и положено тупоносой девятимиллиметровой пуле.

В ближнем бою «макаров», с его достаточно мощными патронами и крупным калибром был очень неплох. Вот если применять его с расстояния метров пятьдесят или сто – пукалка, из которой попасть довольно проблематично, практически невозможно, а с десяти-пятнадцати метров и тем паче с трех – отличная пушка, мощная, компактная, надежная.

Зимин выщелкнул магазин – там оставалось еще пять патронов. Он достал новый, полный, вставил на место потраченного. Теперь в пистолете девять патронов – один в стволе, восемь в магазине. Восемь пуль – восемь трупов. Так должно быть. Так учили.

«Глоки» брать не стал – не любил их. Достал из кармана еще один «макаров», проверил, взял в левую руку. Теперь готов.

Прохоренко лежал на полу, накрыв голову руками. Зимин ткнул его ногой, коллектор вздрогнул, и майор тихо спросил:

– Где кабинет Головченко? Вставай, покажешь.

Прохоренко быстро, как краб, зашевелил конечностями, потом встал на ноги и, пошатываясь, побрел вперед, остановившись через несколько секунд перед высокой дверью с золотой табличкой на уровне лба: «Головченко М. Ф.».

– Тут! Только это…

Он не успел договорить. Зимин схватил его за шиворот, одновременно рывком открыв дверь, и буквально вбросил внутрь приемной, отступив в сторону, прижавшись к стене.

Майор не ошибся. Тело Прохоренко было буквально разнесено автоматными очередями, вырвавшими из коллектора куски плоти и отбросившими его к стене.

Еще не успели стихнуть очереди, когда Зимин рыбкой нырнул в помещение, перекатываясь по полу и одновременно стреляя по разным целям с двух рук. Он на самом деле не промахивался – каждый выстрел находил свою жертву, и через несколько секунд все было кончено. Шесть человек, настоящие волкодавы, тренированные телохранители, валялись на полу, как тряпичные куклы, и сучили ногами, будто пытались удержать уходящую жизнь. Только один потребовал двух выстрелов – голову парня не было видно из-за стола секретарши, и пришлось перебить колено, чтобы телохранитель упал на пол и подставил свой лоб. На все про все ушло не больше шести секунд и семь патронов.

Зимин встал, автоматически сканируя свои ощущения – нет ли боли, которой не почувствовал в горячке боя, все ли цело. Определил, что ранений нет, и, наклонившись, подобрал короткоствольный «калашников» с откидным прицелом. Привычно отщелкнул магазин, посмотрел внутрь, перевернул, воткнул другой, тот, что был приделан к этому прозрачным скотчем. Пусть в работе будет полный, другой магазин, полупустой – в запас.

Прошелся между покойниками и с автоматом на изготовку шагнул к двери, находящейся сбоку от стола секретарши. Ее, само собой, на месте не было.

Потянул дверь на себя, чтобы оказаться перед другой, внутренней дверью, и только собрался выбить ее ударом ноги и вбросить тело в кабинет, поливая очередями все, что шевелится, за дверью послышался до жути знакомый голос:

– Коля, входи! В тебя никто не будет стрелять! Не бойся, мы только поговорим!

Зимин не удивился. Чего-то подобного он и ожидал. Но верить «голосу» не собирался.

Рывок, перекат! Мгновенно оценил ситуацию, метнулся в угол, за инкрустированный серебром и костью стол. Замер, поводя стволом автомата, будто скорпион жалом.

Но в кабинете никого не было. Никого, кроме чем-то похожего на Зимина человека в черном, как у владельца похоронного агентства, костюме.

Нет, они не были похожи, как два брата. Зимин – худощавый, гибкий, довольно высокий. Владелец голоса – пониже, помассивнее и… постарше. Вот только выражение глаз похожее – тяжелый взгляд глаз, которые видели многое, очень многое из того, что хочется забыть навсегда. Например – как взлетает на воздух джип с одним из террористов и, сгорая в огне, кричит ребенок, зажатый в искореженном салоне. Оказалось, он ехал с семьей. Или как тяжело умирает женщина, оказавшаяся на векторе выстрела и случайно прикрывшая «мишень» своей высокой грудью.

Не бывает акций без побочных потерь, что теперь поделать… такова жизнь! Террористы, наркодельцы, агенты влияния – все, кто мешает Родине жить, должны быть уничтожены.

Кто принимает решение убрать того или иного «клиента» – Зимин не знал. Не знал и Василий Самойлин, товарищ, командир, боевой соратник. Они просто делали свое дело – профессионально, умело.

Вот только отношение к происходящему у них было разное. Самойлин, человек спокойный и непрошибаемый, как танк «Армата», ничуть не сомневался, что любая цель, которую им поставили, заслуживает любых средств. Если целью является молодая женщина, ничуть не похожая на бородача-террориста, – значит, так тому и быть. Значит – командование знает что-то, что неизвестно исполнителям акции. И все происходящее не только нормально, но и в ранге положенности. Делай, и пусть ответственность ляжет на тех, кто приказал.

Сделал дело – и уходи. Если только нечего прихватить в качестве «сувенира». Именно он научил Зимина не гнушаться шарить по карманам и вещмешкам убитых противников с целью поиска чего-нибудь ценного (если это не мешает операции, конечно!). «Это трофеи! Разве партизаны в Оте-чественной войне не брали трофеи? И к тому же нам так мало платят за опасную работу, что я давно уже сделал вывод – рассчитывают, что мы сами найдем себе прокорм. Так что не стесняйся! Покойникам эти деньги, рыжье и брюлики уже ни к чему! Конечно, нужно делиться, не все самому хапать, и тогда все будут в шоколаде!»

Вначале Зимин брезговал мародерить, одно дело – искать документы, информацию, и другое – обшаривать вещмешки в поисках денег. Но потом ему стало все равно. Вообще все равно. Все равно, как машине-вездеходу, которая влезла в глубокие, скользкие глиняные колеи и ползет вперед, загребая всеми четырьмя колесами, сотрясается, натужно ревет движком, виляет, но никак не может уйти в сторону, не в силах покинуть набитую дорогу.

Самойлин уволился после одной из акций, когда они разгромили командный пункт бородачей, уничтожив более пятидесяти его защитников. Поговаривали, что Василий тогда нашел кассу полевого командира, одного из руководителей запрещенной террористической организации, и хорошенько помочил клювик перед тем, как подать рапорт на увольнение. Себе помочил и командованию. Куда он делся после того, как вышел на гражданку, – Зимин не знал. Николай Зимин был следующим патроном в магазине, который мягко, без усилий занял место предыдущего патрона в патроннике группы. Был капитаном, стал майором. Потолок для командира группы. Майорская должность.

И вот теперь Василий Самойлин, бывший командир, бывший приятель, можно сказать – друг, сидел в кресле за огромным столом-аэродромом и внимательно смотрел в угол, туда, где залег Николай Зимин, бывший его подчиненный.

– Да выходи ты, выходи! Чего уж… поговорим давай!

– Говори. Я тебя слышу. – Зимин не собирался покидать укрытия. Он на самом деле и здесь прекрасно все слышал, а подставляться под выстрел из отдушины или под выстрел того же Самойлина совсем даже не желал. Чтобы выманить противника из укрытия, хороши любые средства. На войне нет методов подлых, нечестных, вероломных. Все хорошо, что приводит к победе. Как сказал в одном из голливудских фильмов-боевиков ниндзя, пленивший доверившегося ему самурая: «Глупый самурай! Для ниндзя главное не честь. Для ниндзя главное – победа!» А кем были эти люди, как не современными ниндзя, шпионами, диверсантами, для которых эмоции и нравственность – дело второстепенное и совсем в общем-то неважное. И даже вредное. Главное – выполнить приказ командира – во имя Великой Цели, во имя Родины. А для того все средства хороши.

– Ты зачем сюда пришел, Коля? Только не говори, что хотел повидаться со мной. Конечно, я рад был бы тебя увидеть, но вообще-то… совсем не так. Позволь, я сделаю предположение. Итак, ты пришел к директору коллекторского агентства разбираться с каким-то долгом. Вряд ли своим. Значит, попала твоя сестра. Или подруга, если она у тебя есть. Или жена – то же самое. Зная, как ты… как мы все расправляемся с проблемами, могу предположить, что в коллекторском агентстве возникли большие проблемы. Многих убил?

– Всех.

– О как! Силен… М-да… – Самойлин был явно ошарашен ответом. – Если это так, то… многое меняет. Но не совсем. Итак, ты пришел, стал требовать справедливости, тебя послали нахрен, и ты, разозлившись, их покарал. Только не понимаю – зачем так радикально? Что, не мог связаться со мной? Мы бы все уладили! Неужели я для старого боевого друга не смог бы найти компромиссное решение?! Коль, да ты чего?! Вспомни, как вместе ползали по джунглям, как сутки отсиживались в яме с трупами, как змею жрали сырьем, когда кончились продукты! Что, неужели я бы с тобой не договорился? Зачем было крошить этих дебилов?

– А зачем ты послал четверых бойцов? – прервал Зимин, ничуть не убежденный потоком слов, исторгнутым бывшим товарищем. – Это что, для того, чтобы лучше меня обнять? Погорячее?

– Да они отвели бы тебя ко мне! Мы бы с тобой побеседовали и пришли к общему знаменателю! А теперь чего?! Вот нахрена ты их-то завалил?! Ну ладно там коллекторов, они ушлепки еще те, я бы сам их вырезал, как сорняк с огорода, но мои-то парни что сделали? Их-то зачем?

– Ты врешь, Самойлин. Ты прекрасно знаешь, почему я здесь. Это ведь ты убил мою сестру. А у меня, кроме нее, никого нет.

– А Ниночка? Теперь ей придется за тебя ответить! Ты что, думал, вот так запросто можно прий-ти и перемочить моих людей?! (Голос Самойлина стал жестким, скрежещущим, как железо по стеклу.) Ты что, охренел?! Она ответит за тебя своей головой! Вот говорил же я, что тебя надо валить сразу, на входе, не рассусоливая, – а он: «Живьем! Живьем брать!» Изврат чертов! Любит людей помучить, негодяй! Вот тебе и живьем – четверо моих лучших парней теперь покойники!

– Вася, как ты до этого дошел? Или оно всегда в тебе сидело? Вася, как?!

– Дурак ты, Зимин! Ты так ничего и не понял. Ты инструмент, как нож или пистолет. Инструмент, которым сильные мира сего решают свои проблемы. И я инструмент. Только я умный инструмент. А ты дурак. Я высокооплачиваемый, богатый, по меркам простонародья, а ты нищеброд, сжигающий свою жизнь за жалкие копейки! Ну да, сейчас ты начнешь ныть про Родину, про долг, про то, чему нас учили, – мол, «есть такая профессия, Родину защищать!». Так вот, это полная чушь! Всем на все плевать! Кроме денег! И на тебя плевать, и на меня! А деньги – это власть! Деньги – это все!

– Не все, – тяжело сказал Зимин, прислушиваясь к шагам в коридоре. Кто-то тихо, очень тихо подошел к двери, и обостренный слух Зимина, как ему показалось, разобрал тяжелое дыхание, будто тот, кто дышал, бегом поднимался сюда, на третий этаж. – Это для тебя все. А для меня – нет.

– Ну ты же всегда был малахольным! – хохотнул Самойлин. – Помню, как ты краснел, бледнел, когда я сунул тебе твою долю, жалкую пачку баксов! Я думал, ты бросишь ее мне в морду! А потом – ничего, привык. Правда же, привык? Главное – начать. И я таким был. Но потом поумнел. Все когда-то умнеют, либо… умирают. Вот что, давай все забудем. Предлагаю – ты сдаешься, и мы закрываем глаза на то, что ты покрошил почти сорок человек. Придумаем версию, например – что они сами себя постреляли. Выберем кого-нибудь маньяком, того же Прохоренко например. А ты останешься в стороне. Записи с камер уничтожим. А тебе я предлагаю перейти работать под мое начало. Нам такие люди нужны – твой уровень подготовки не хуже моего, так что мы найдем тебе применение! И получать будешь не в пример тому, что получал, – даже с бонусами от покойников!

Бонусами Самойлин называл деньги и драгоценности, которые попадались в карманах и вещмешках убитых. Трофеи.

– Конечно, магазины и салоны красоты никто не вернет – мы же должны как-то компенсировать себе потерю целого коллекторского агентства! Кстати, предлагаю тебе его и возглавить! А что, отличная идея! Человек, который может ТАК запугать директора коллекторского агентства, достоин занять его место! Ха-ха-ха! Ну что молчишь? И Ниночку твою тогда не тронем! А если ты не сдашься, первое, что мы сделаем, – поедем за ней. И заверяю тебя – мало ей не покажется. Шеф очень любит молоденьких девушек. Особенно мертвых. Вот что у него за страсть к мертвым девицам?! Маньяк, не находишь? Но платит хорошо. Очень хорошо! И слово держит. Ну, так что, сдаешься?

Зимин не ответил. Он повернул ствол автомата к двери и выпустил длинную очередь, сверху вниз, рассекая дерево, как масло, остроносыми пулями калибра 7.62, пробивающими любой бронежилет, который могли носить на себе телохранители либо охранники. Это тебе не 5.45, меняющие направление от соприкосновения с веточкой, это честный бронебойный 7.62, крошащий дерево, будто хрупкое оконное стекло.

За дверями закричали, застонали, послышался звук падения нескольких тел, и тогда Зимин перевел прицел ниже, примерно определив, где лежат раненые бойцы. Магазин опустел, затвор щелкнул, застыв в заднем положении, и тогда Зимин мгновенно выщелкнул магазин и, перевернув, вставил другой, примотанный к этому. Все как всегда. Все как в бою.

Щелк! Патрон в патроннике, автомат готов к бою.

И тут же, с перекатом – очередь туда, где сидит Самойлин, по нишам, крытым портьерами, по отверстиям отдушин над столом!

Из ниш вывалились двое парней с автоматами наперевес, за отдушиной кто-то застонал, загремело железо, ударившись о кафель.

Щелкнул затвор, автомат полетел в сторону, в руке будто сам собой оказался пистолет – вперед, навстречу выстрелам! Туда, где Самойлин, сосредоточенный, серьезный, выцеливает из «хай-пауэра», любимого оружия, надежного, сильного, безотказного!

Резкие движения, рваный ритм бега – пули рвут одежду, тело, но вскользь, нанося болезненные, но не опасные раны. Не опасные – если сразу перевязать!

Без ран никак не могло быть – Самойлин всегда был хорош. Снайпер. Он просто не мог промазать!

«Макаров» прыгает в руке, будто живой, будто зверек пытается выпрыгнуть, убежать на волю. Никакого прицеливания, никаких спортивных вытягиваний руки, мушки и прицела – мозг сам по себе рассчитывает расстояние, определяет направление выстрела. Указал стволом в нужное место – и пуля пошла туда, как по ниточке. Главное, чтобы это место не металось из стороны в сторону, не выполняло качание маятника вразножку. А оно выполняло. А оно умело уходить от выстрела. И угадать, где окажется в следующий миг, было довольно проблематично.

Самойлин был очень хорош. Очень. Не хуже Зимина – когда-то. Тогда, когда они бок о бок ползали по джунглям, скрывались в развалинах пустынного города. Теперь – бывший командир группы отяжелел, расслабился, да и возраст берет свое. Сколько ему? Далеко за сорок? В этом возрасте многие боксеры уже прекращают свои выступления. Реакция не та.

Впрочем, Самойлин и в нынешнем состоянии убил бы трех боксеров-тяжеловесов подряд голыми руками и даже особенно бы не запыхался. Спортивный бокс – одно дело, реальный бой с применением запрещенных к показу широкой публике спецприемов – совсем другое.

Но Зимин был лучше. Он находился на пике боевой формы, он не потерял готовности убивать и умирать, как самурай, только что вышедший из боя, или ниндзя, крадущийся по стене вражеского замка. Он был чуть быстрее, чуть сильнее, чуть увереннее, и эти чуть в бою стоили многого. Очень многого. Самой жизни.

Попадание девятимиллиметровой пули в упор, с расстояния двух метров в тело, не защищенное ничем, кроме рубашки, это гораздо хуже, чем та же пуля, но в легкий бронежилет. Мышцы и сухожилия рвутся, кость, о которую плющится тупоносый металлический цилиндр, разбивается на острые осколки, в свою очередь травмирующие окружающую их плоть.

Чем крупнее калибр, тем больше останавливающее действие пули. Маленький калибр – пуля пробивает тело, вылетает наружу, и существо, которое она прошила, в горячке даже не чувствует того, что на самом деле уже умерло.

Крупнокалиберная пуля сажает на задние лапы слона, будучи выпущена из мощного нарезного штуцера, и отбрасывает к стене человека, если она послана из девятимиллиметрового «макарова».

Шок, непонимание (как же так?!), попытка поднять выпавший пистолет левой рукой, и… всплеск, разлетевшиеся мозги, красное пятно на шкафу красного дерева за спиной.

Все кончено.

Нет, не все. Зимин отер лицо левой рукой – оно было забрызгано кусочками мозга, кровью, на щеке прилип кусочек черепной коробки того, кто раньше был Самойлиным.

Глаза заливало, майор вытер брови, пощупал голову – длинная, довольно-таки глубокая рана, располосовавшая голову ближе к макушке. Но череп цел. Еще бы чуть-чуть…

Раны на голове сильно кровавят, даже если это всего лишь неопасная царапина – как сейчас. Желательно, конечно, ее заклеить, иначе так и будет заливать глаза, помешает прицеливанию.

Наклонился, достал из внутреннего кармана бывшего товарища чистый платок, прижал к голове, останавливая кровь. Белый квадратик налился красным, но Зимин знал – скоро подсохнет, и если не шевелить скальпом, кровотечение не возобновится. По крайней мере, с такой интенсивностью.

Теперь нужно было решить главную задачу – найти эту крысу, Головченко. Он должен быть где-то здесь, но где? Где-то потайная дверь и кнопка, ее открывающая. Самойлина, по понятным причинам, не спросишь, значит – нужно спросить кого-нибудь еще. Взять языка. Где?

Зимин поднял «хай-пауэр», прикинул на руке, на секунду задумался, затем отбросил полу пиджака Самойлина и удовлетворенно прищурился, увидев на кобуре скрытого ношения два запасных магазина. Самойлин всегда был запаслив и говаривал, что лишний магазин – никогда не лишний и лучше взять побольше патронов, чем банок тушенки. Еду всегда можно добыть, а вот патроны… Имеющий патроны – жив и сыт.

Перезарядил, бросил свой опустошенный пистолет, пошел к выходу, туда, где ему послышались стоны и шуршание. Осторожно выглянул из-за косяка, готовый тут же нырнуть обратно, но опасения оказались напрасны. Возле порога лежали трое мертвых телохранителей, одетых в черные костюмы (Что за любовь к такой униформе? «Людей в черном» насмотрелись?! Пижоны…), как и остальные, и от них тянулся кровавый след в коридор, будто кто-то осторожно полз, подтягивая тело на руках.

Так и оказалось. Парень лет тридцати лежал в коридоре и пытался дотянуться до дверной ручки, каждый раз падая вниз и тихо, с шипением матерясь. Увидев Зимина, он скривил губы, опустился на пол на бок и смотрел, как майор подходит, с выражением лица обреченного на смерть узника.

– Это не я! Это не я их убил! – тихо сказал он и закашлялся, отчего из его рта вырвались красные брызги и на губах вздулись розовые пузырьки слюны. Зимин тут же с ходу определил – похоже, что задето легкое и сейчас его наполняет кровь. – Это все Самойлин! Ему Головченко приказал! Я только следил за ее передвижениями, а в квартиру поднимались Самойлин и Брагин! Брагина ты убил!

– Ты знаешь, где прячется Головченко? – мягко спросил Зимин, которому хотелось тут же всадить в макушку парня всю обойму чешского пистолета.

– Там у него… комната отдыха, она же… она же убежище! На всякий… всякий случай! – задыхаясь, сказал парень, бледнея и заливаясь кровью изо рта. – Там потайная кнопка, в шкафу! За книгами! Он книг-то, сука, не читает, это только ширма! Кнопка там! Вызови мне «Скорую»! «Скорую»!

– Не нужна тебе «Скорая». – Зимин равнодушно пожал плечами, поворачиваясь и отходя на несколько шагов. – Не надо было за ней следить!

Он на миг обернулся и выстрелом снес верхушку черепа раненого. Не глядя на результаты выстрела, отвернулся и пошел в кабинет Головченко.

Кнопка нашлась довольно быстро – пришлось скинуть на пол нетронутые, никогда не открываемые хозяином кабинета книги на английском, немецком, испанском языках. Тисненые золотые переплеты, дорогая мелованная бумага – они рухнули в лужу крови, пропитываясь ей, как кусок хлеба вишневым вареньем.

«Когда говорят пушки – не до книг!» – подумалось Зимину, и он нажал кнопку-квадратик, почти неразличимый на фоне дубовой панели. Раздался негромкий щелчок, и вся стена медленно и плавно отъехала в сторону, обнажив довольно широкий коридор, в котором могли пройти в ряд четыре плечистых человека. Коридор был длиной около пяти метров и упирался в дверь наподобие той, что вела в кабинет Головченко.

Зимин внезапно пожалел, что не взял автомат у телохранителей из приемной, но, повинуясь импульсу, возвращаться не стал. Стоило довериться интуиции.

Он посмотрел по сторонам, заметил на стене такой же квадратик, как и тот, что был вделан в шкаф. Нажал его, тут же загорелся свет, озаривший коридор, и стена позади начала закрываться. Когда она уже почти закрылась, ударили автоматные очереди, и пули прошли рядом с Зиминым, прижавшимся к стене. Потом кто-то повелительно крикнул, огонь прекратился, а дверь закрылась, отрезав майора от всего мира.

Подняв пистолет, выстрелил в кнопку – сверкнули искры, запахло паленой изоляцией, погас свет. И тут же раздался щелчок – дверь, которая была заперта изнутри на электромагнитный замок, открылась. Система, которая предполагала возможность обесточивания здания, предусматривала автоматическое открытие электрических замков – в противном случае те, кто находился внутри комнаты, были обречены на некоторое время стать ее узниками, а этого допустить было нельзя.

Зимин что-то подобное и предполагал, потому ничуть не удивился происшедшему и, не теряя времени, толкнул дверь ногой и влетел внутрь, группируясь в воздухе, упал на пол, перекатился, ловя на прицел все, что шевелится.

Шевелились в комнате двое – мужчина лет пятидесяти, может, чуть больше, и красивая длинноногая брюнетка с короткой прической, модельной внешности. Брюнетка сидела на кровати, зажав уши руками, а мужчина, стоя рядом, палил в дверной проем, из которого появился Зимин, из такого же короткоствольного автомата, который был у телохранителей. Палил довольно уверенно, чувствовался опыт лихих девяностых, но недостаточно верно с тактической точки зрения – Зимин проскользнул по полу ниже хлещущей свинцом смертоносной струи и, откатившись в сторону, двумя, почти слившимися воедино выстрелами нейтрализовал противника, перебив ему обе руки – у локтя и у плеча.

Головченко выронил автомат, едва не ударив им по обтянутой черным чулком ноге секретарши, та завизжала, вскочила и начала трясти руками перед грудью, будто сбрасывала противного паука. Визг был очень громким, но после пальбы из автомата без глушителя в закрытом помещении в уши Зимина будто наложили ваты, и визг девицы показался больше похожим на писк здоровенной крысы, чем на человеческий голос. Потом она затихла, застыла, прижав к груди руки, сжав пальцы в кулаки и сгорбившись, будто ожидая, что страшный незнакомец сейчас, сию секунду разорвет ее на части, как разъяренный медведь.

Хозяин комнаты сидел на кровати, лицо его было искажено гримасой боли, но был он на удивление спокоен. Посмотрев на Зимина в упор, Головченко попытался улыбнуться правой стороной рта и с нарочитым смехом в голосе сказал: