Конец времён

ГЛАВА 16

Крю открыл дверь, и из холодной, сырой темноты туннеля Лейф ступил в жаркий свет. Встречающих не было, но банту настаивал, что его товарищи знают об их приходе.

— Паровое отопление, — ответил он на невысказанный вопрос врача. Он спокойно разделся, повесил вещи на один из немногих свободных крючков среди десятков, усеивавших стены.

— Не хотите?.. — Джим Крю указал на крючки. Лейф молча покачал головой.

— Я думал, вы захотите вымыться, — недоуменно заметил банту, заходя под душ.

— А я думал, что мы торопимся к вашей дочке, — нетерпеливо пробурчал Лейф.

Африканец вышел из-под душа и, все еще обнаженный, двинулся в соседнюю комнату, оставляя за собой мокрый след.

— Идите за нами, доктор, — посоветовал он. — Душ занял не больше минуты. И это не просто гигиена — это церемония, которой мы, примитивы, отмечаем возвращение домой. Молитва, очищение физическое и духовное, и одновременно мольба к Жикизе Канду о спасении Анади.

Банту провел хирурга через анфиладу тесных комнат; кое-где вдоль стен стояли шкафы, в одной был алтарь с распятием. Христос банту был чернокож, но лицо его не принадлежало ни одной из рас мира — видно было лишь, что страдание с него стерла та рука, что снимает всякую боль. Будь у Лейфа чуть больше времени, он остановился бы обсудить с Джимом Крю технику неизвестного скульптора. Ему доводилось уже слышать, что банту были лучшими художниками современности, творившими в скульптуре, рисовании и музыке то, что ранее сочли бы невозможным.

Встречавшие их были обнажены, как и Крю. Они тут же столпились вокруг новоприбывшего, целуя и лаская его. В перерывах между поглаживаниями Лейф представился. Девушка, напоминавшая Венеру Стеатопигу[7], чья не до конца проведенная депигментация оставила множество родинок, повисла у Лейфа на шее и прошептала, что любит его.

— И я тебя люблю, пеструшка, — ответил он и отогнал ее шлепком.

— Когда-нибудь вам стоит поглядеть, что скрывается под этим мнимым легкомыслием, — заметил Крю.

Несмотря на все шутки, Лейфа прошиб пот, и не от влажной жары. Он начинал раздумывать, во что дал втянуть себя. Не так уж и проста оказалась его миссия милосердия.

Джим Крю провел его другой анфиладой. Фрески почти стерлись с бетонных стен, краска облупилась; кое-где стены растрескались, пропуская сочащуюся, точно кровь, землю или обнажая каменный монолит. Лейф так и не понял, для чего использовались эти комнаты раньше.

В каждой комнате их ждали человек пять-шесть. Они церемонно приветствовали Крю и следовали за пришельцем. Лейф обернулся: за ними тянулась целая колонна. Пары — мужчина и женщина рука об руку — становились одна за другой так, что мужчины и женщины чередовались в этой шеренге. Свободные руки их лежали на плечах предыдущей пары.

Слышался шепоток, накатывался и опадал. Лейф не мог разобрать отдельных слов — он не знал суахили, — но по коже его невольно побежали мурашки. Этот шепот звучал как собирающаяся в горах гроза, насыщающая воздух зародышами молний.

Так что Лейф от души обрадовался, когда они наконец остановились в комнате, где лежала девочка. Рядом с Анади сидели, держа ее за руки, мужчина и женщина, а за ними громоздился высокий негр в черной сутане с белым воротничком. Негр глянул на Лейфа сквозь толстые стекла роговых очков.

— А, доктор Баркер, — проговорил он, подходя и протягивая руку.

Пока Лейф пожимал ее, Крю успел сообщить, что это преподобный Антоний Дзюба, член тимбуктанского подполья и тоже врач. Товарищи Крю не колебались, приглашая его помочь Анади. Очевидно, обе секты все же сотрудничали.

Лейф осмотрел скреплявшую череп девочки конструкцию из проволоки, губки и мгновенного клея.

— Отлично, — одобрил он. — Ваша работа, абба?

— Моя, — ответил Дзюба высоким, пронзительным голосом. — Я принес с собой все материалы, какие были. Немного, но хоть какая-то помощь.

Осмотрев чемоданчик коллеги, Лейф не мог с ним не согласиться. Потом он заглянул внутрь креплений и беззвучно присвистнул. Девочка должна была умереть на месте. То, что она еще жила, было для Лейфа лучшим доказательством невероятных способностей банту. В первый раз он усомнился, а такое ли уж суеверие все эти разговоры о «взятии за руку».

Дзюба глянул ему через плечо и пощелкал языком.

— Обломки кости попали в мозг. Даже если мы ее спасем, доктор, боюсь, она останется идиоткой.

Врачи обговорили детали предстоящей операции, разложили инструменты. Лейф взялся за стерилизацию. Крю настаивал, что в этом нет нужды; их тела, говорил он, способны справиться с любыми микроорганизмами, кроме самых вирулентных. Но Лейф заставил его замолчать. «Я здесь врач, — сказал он. — Так что драйте стол, как вам сказано».

Когда стол был чист, Лейф с Дзюбой переложили на него девочку. Поднять ее оказалось несложно — Анади весила едва ли более девяноста фунтов. И Лейф приступил к работе. На протяжении шести часов он гнул спину над раскрошенным черепом и израненным мозгом. Когда он вытащил последний обломок и покрыл серое вещество толстым слоем чертеж-геля, руки его дрожали от усталости и напряжения. Дзюба прикрыл обнаженный мозг пластиковой крышкой. Тут Крю запротестовал опять, говоря, что протез не нужен, а черепная коробка восстановится со временем сама собой.

— Если так, — ответил Лейф, даже не пытаясь скрыть недоверия, — можете ее убрать, когда станет не нужна. Только меня позовите, чтобы я на такое чудо посмотрел.

Дзюба принялся сосредоточенно протирать очки.

— Как мне ни неприятно признаваться в превосходстве этих людей, — произнес он, — возможно, так оно и случится. Когда я был миссионером в стране Банту, я, видел очень странные вещи.

— Но кость, доктор! Мне до сих пор трудно представить себе, что человек открыл заново утраченное им искусство регенерации мягких тканей путем самогипноза. Но кость!

Дзюба опять надел очки. Глаза его за стеклами казались огромными.

— Я не сказал, что так и будет, — улыбнулся он. — Но это возможно.

— Мне пора идти, — нетерпеливо пробормотал Лейф. Ему не хотелось слишком привязываться к этим людям.

— Может быть, вы захотите сперва поесть? — спросила одна из женщин — та самая, в пятнышках.

— Хорошо, — согласился Лейф. Дзюба заколебался.

— Это почти единственный способ, каким мы можем отплатить вам сейчас, абба, — сказал Крю. — Что же до будущего — кто знает?

— Анади, — пропищала Пеструшка. — Она всегда помнит будущее.

— Я останусь, — решил Дзюба. — Если она может видеть будущее, то почему она не знала, что ей раздробит череп? — спросил он с улыбкой.

— Должно быть, у нее была причина. Когда она выздоровеет, то скажет. А пока пойдемте есть.

Их привели в огромный зал — как предположил Лейф, зал ожидания в древней подземке — и накормили горячим саранчовым супом, свежевыпеченным хлебом, ямсом в сахаре, бананами и молоком. Пеструшка, настоявшая на том, чтобы прислуживать Лейфу, рассказала ему, что часть пищи украдена или подарена обращенными гайками, а остальное — доставлено тайными путями с их родины. По оброненным ею намекам Лейф решил, что пища доставлялась водным путем — космоплан под водой поднимался по Сене до Парижа и сбрасывал продовольствие в особый шлюз. Это удивило Лейфа — он считал, что банту вообще не пользуются сложной техникой.

Пока шел разговор, остальные тихонько напевали что-то. Когда обед завершился, а благодарственные молитвы были произнесены, банту завели негромкий, тяжело звучащий гимн, тот, который так потряс Лейфа, когда его вели к Анади. Кто-то убирал тарелки, остальные же становились в пары — мужчина с женщиной. Теперь пары образовали шесть концентрических кругов. Каждый круг связывался с остальными мужчиной и женщиной, прижимавшими ладони к спине или груди товарища из другого круга.

Сидевший рядом с Лейфом Дзюба нервно пошевелился и пробормотал:

— Уж ради меня могли бы и подождать, пока я уйду. И это после всего, что я для них сделал.

Он отложил ложку и встал.

— В чем дело?— поинтересовался Лейф.

Он тоже начал было вставать, но Пеструшка ухватилась за него.

— Отпусти его, милый, — промурлыкала она.

— Имейте уважение к духовному лицу! — заорал Дзюба.

— Мы любим тебя! — донесся ответ.

— Да не нужна мне ваша любовь!

— Мы любим тебя! — грянул прибой.

— Да простит вас Господь за богохульство!

Не обращая внимания, банту начали подпрыгивать, круги завели вращение — то вперед, то назад.

На стол в центре кругов вскочил Джим Крю.

— Кто возлюбленный наш? — вскричал он, воздевая руки к потолку.

Словно мегафон, громыхнула сотня глоток:

— Жикиза Канду!

— И кого любим мы?

— Жикизу Канду!

— И кто мы?

— Жикиза Канду!

— И кто он?

— Жикиза Канду!

— И кто любит доктора Дзюбу?

— Жикиза Канду!

— Нет, нет! — верещал тимбуктанец. — Прекратите это безобразие! Выпустите меня!

— И кто любит доктора Баркера?

— Жикиза Канду!

— И кто есть Дзюба?

— Жикиза Канду!

— И кто есть Баркер?

— Жикиза Канду!

— И кто есть любимый и любящий, Бог и человек, творец и творение, мужчина и женщина?

— Жикиза Канду!

— И что говорит нам Жикиза Канду?

Круги вращались все быстрее, быстрее, сдерживаемые лишь неразрывной хваткой рук. Лица банту исказились, рты были разинуты, зубы — обнажены, глаза сияли овалами небес. Раздувались ноздри. Разлетались капельки слюны.

Отлетавшие от стен, заполнившие зал крики смолкли неожиданно и резко; слышались только топот босых ног по бетону и звук дыхания. Тела тряслись так, что плоть колыхалась землетрясением. Бедра вращались, словно пытаясь вывернуться из суставов.

А потом вздулись груди, вбирая воздух с отчетливо слышным свистом, и грянуло, отражаясь от стен, могучее слово:

— Любовь!

— Любовь! — провизжала Пеструшка.

В ином месте и при иных обстоятельствах Лейф спокойно насладился бы прелестями этой страстной особы, но сейчас в голове у него билась только одна мысль, та же, что и у Дзюбы — «выпустите меня!».

Примерно шестьдесят секунд он продирался, прыгал, толкался и ползал в сплетении тел, размахивающих рук и цепких пальцев. Достигнув безопасного места, он оглянулся. Тимбуктанец не отставал от него. Порванную в свалке сутану он судорожно прижимал к груди.

— Господи помилуй! — выдохнул Дзюба. — Это какой-то новый вид мученичества!

Лейф уже пришел немного в себя.

— Так вы теперь святой?

Тимбуктанец поправил очки. Казалось, что вернувшееся зрение прибавило ему уверенности.

— Разве что фигурально. — Он огляделся. — Какая мерзость!

— Они попросту выражают свою любовь. Даже вы должны признать, что они не лицемерят, говоря о любви к ближним, и раздают ее щедро.

— Немыслимый разврат! — Дзюба вздрогнул и грустно оглядел себя.

— У входа мы вам подберем что-нибудь, — добродушно заметил Лейф. — Тряпье, конечно, но от холода и любопытных глаз защитит.

— Я понять не могу, за что они со мной так поступили. Я, в конце концов, помог спасти их ребенка.

— Смените точку зрения. Они как раз и благодарят нас за ее спасение.

— Вы, как я заметил, не больше моего хотели там остаться.

— Нас растили в разных культурах, — пожал плечами Лейф, — и я, как и вы, к их обычаям приспособиться не могу. Но что-то в них есть. Я не стану говорить об их психосоматических способностях — но ведь они построили самое совершенное общество на Земле. Сравните его с вашим, доктор... вы высмеиваете их религию и презираете нормы поведения, но вам не скрыть, что в вашем родном Чаде уйма преступников, убийц, нищих и калек. А у них — нет.

Дзюба принялся шарить по вешалкам в поисках относительно чистой одежды.

— Все это ни при чем, — чопорно ответил он. — Вы же видели, что там творится. И вы полагаете, что наш Основатель, которого якобы почитают и они, одобрил бы такое?

— Не знаю. А кто знает? Сравните их страну и вашу — что лучше? Я предпочитаю судить о делах по их последствиям. То, что они делают, не вредит никому в их обществе. У нас такое принесло бы немало бед.

— С вами нет смысла вести дискуссию. Есть же, в конце концов, абсолюты.

— Правда? А какие?

Ответом стала абсолютная тишина, тяжело висевшая между ними, пока не явился Джим Крю. Против ожиданий Лейфа, банту не выглядел усталым или помрачневшим. Походка его была упругой, а. лицо сияло.

— Надеюсь, вам понравилось у нас, господа целители. Если мы можем вам помочь — позовите. Любовь не знает границ; нам завещано помогать ближним. Ваш эскорт, доктор Дзюба, прибудет через минуту. А вас, доктор Баркер, мы выведем на поверхность иным путем, через подвал дворца очищения для высших иерархов, «Обиталища Блаженных».