Конан в Венариуме

Глава 3. Храм вне времени

онан увидел первого аквилонца спустя несколько дней, как его отец вернулся домой в Датхил. К тому времени, жители деревни смерились с тем, что больше никто не вернется. Женские причитания не смолкали все это время. Последние похороны состоялись прошлой ночью, когда раненный киммериец умер от лихорадки.

Захватчики прошли той же дорогой, что и отступающие после разгрома селяне. Стрелки шли с луками на изготовку, готовые стрелять при малейшей необходимости. Вместе с ними были и копьеносцы, широкоплечие люди с волосами цвета соломы. Они так же проявляли предельную бдительность, остерегаясь возможной засады в лесу. Но засады никакой не наблюдалось.

Пикенеров и лучников было около ста человек — почти втрое больше, чем воинов, выставленных Датхилом на войну. Внимательно рассматривая приближающихся врагов, Конан сказал:

— А они не выглядят настолько уж грозно.

Мордек стоял рядом, все еще опираясь на посох.

— Один на один, любой из наших сможет их одолеть, не смотря даже, на доспехи, что одеты на них. Но они дерутся иначе, чем киммерийцы. Копьеносцы сражаются, выстроившись в плотные шеренги, прикрывая друг друга. Лучники производят залп по команде офицера, целясь точно туда, куда он укажет. Все это вместе делает их крайне опасными противниками, — объяснил кузнец.

— Такой способ ведения войны — удел трусов, — усмехнулся Конан.

— Тем не менее, сражались они достаточно хорошо, чтобы обеспечить себе победу, — пожал плечами отец. — Датхил не может противостоять такой армии. У нас не наберется столько воинов. Они нас попусту всех вырежут.

Это утверждение истинно относилось к довоенным временам. А сейчас звучало вдвойне справедливо, после того, как большинство воинов Датхила полегло в битве.

Конан закусил губу от унижения перед пришельцами с юга, но и он признавал правоту Мордека: сопротивление привело бы только к массовой резне.

По мере того, как аквилонцы приближались, все больше деревенских жителей выходило из своих домов на улицу, чтобы поглазеть на захватчиков. Ни один мужчина не держал в руках оружие. Никто не имел при себе ничего более опасного, чем разделочный нож. Тем не менее, острые взгляды, особенно женщин, стоявших плечом к плечу с мужьями и братьями, могли косить врага не хуже косы.

По команде, пикинеры выстроились в две линии перед лучниками. Они не суетились и не обсуждали приказа, как наверняка бы поступили киммерийцы. Они просто молча повиновались, как будто делали что-то обыденное — что, собственно, и соответствовало действительности.

— Рабы… — с насмешкой про себя пробормотал Конан, не знакомый с военной дисциплиной.

Человек, отдававший приказы, шагал впереди солдат. Алый гребень, венчавший шлем, выдавал в нем офицера. Положа руку на меч, рукоятка которого была богато отделана золотым плетением, он вступал в Датхил, выкрикивая что-то на своем языке.

— Он говорит, что его зовут Тревиранас, и спрашивает, может ли кто-то донести до киммерийцев его слова, перевел Мордек.

Кузнец вышел вперед и заговорил по-аквилонски. Офицер ответил, и затем они еще долго переговаривались. Мордек перебил его один или два раза.

— Я просил его не тараторить, шепнул он Конану.

Хотя Тревиранас нахмурился, но он действительно стал говорить более медленно. Несмотря на увечье, мрачный вид кузнеца заставил бы любого прикусить язык. Мордек переводил его слова жителям Датхила:

— Этот аквилонец говорит, что мы теперь подданные короля Нумедидеса. И еще — вся эта часть Киммерии принадлежит им по праву завоевания.

То, что отец не перечит офицеру, показалось Конану мудрым ходом. Хотя, и без того, любой, кто заявлял, что киммерийцы чьи-то там подданные, абсолютно не имел понятия о свободолюбивых людях, среди которых находился.

Мордек продолжал переводить Тревиранаса:

— Гарнизон будет располагаться в деревне и окрестностях там, где выберет офицер. Мы обязаны кормить его людей и обеспечивать всем необходимым. Если пропадет хоть один солдат, то аквилонцы возьмут в заложники десять наших, а потом уничтожат. И еще, — добавил кузнец, — он пообещал, что заложники будут умирать медленной смертью.

Ропот прокатился по толпе. В Киммерии только отъявленные негодяи поступали подобным образом.

— А теперь, я скажу от себя, — произнес Мордек. — Мы должны пока согласиться на их условия, поскольку в настоящий момент они сильнее нас. И мы должны следить за тем, какие слова слетают с наших губ так, как среди них обязательно найдется человек, понимающий речь киммерийцев.

Конан обдумывал услышанное. Он смотрел на солдат. Один из копьеносцев подошел к Тревиранасу и что-то небрежно сказал на своем языке. Прищурившись, офицер взглянул на Мордека. Он поднял руку, словно собираясь отдать приказ. Конан напрягся, готовый в любой момент кинуться на врага. Но аквилонец неожиданно передумал. Он просто выстрелил одной фразой в сторону кузнеца, как стрелой из лука.

— Он спрашивает, все ли нам понятно? — пояснил Мордек киммерийцам.

Медленно, с явной неохотой, жители Датхила кивнули. Они воевали против светловолосых пришельцев с юга. Боролись, но проиграли. Память о потерях помогала сейчас людям справиться с позором и не наделать глупостей. Женщины, медленнее мужчин соглашались признать над собой руку Аквилонии в настоящее время. Но и они, наконец, закивали головами в знак согласия.

Один Конан решил не смиряться. Его можно было бить, как угодно за другим, и синяки от тяжелых рук отца свидетельствовали об этом, но никто был не в состоянии сломить его волю. Он неотрывно смотрел на кинжалы, висевшие на поясе офицера.

Тревиранас заметил пристальный взгляд синих глаз. Он снова обратился к Мордеку с вопросом. Тот, опираясь на посох одной рукой, а вторую — положил на плечо юноши.

Кузнец что-то ответил аквилонцу, а потом сказал на киммерийском:

— Он спросил, не мой ли ты сын? И я это подтвердил.

— Скажи ему, что я ненавижу его и убью при первом удобном случае, — выдохнул Конан.

— Нет, — отрезал отец и сжал его плечо, как тисками (сын не издал при этом ни звука) и уже более спокойно продолжил, — Вспомни, что я говорил относительно того, что надо держать язык за зубами. А так же о том, что они убьют десять наших за одного своего. Никаких действий против них! — он добавил еще одну фразу шепотом, чтобы не разобрал вражеский солдат, понимающий киммерийский язык, — «И все же…».

Конан все понял, и несколько раз его голова мотнулась вверх и вниз.

Со стороны аквилонского офицера полился поток слов, бессмысленных для Конана.

— Он говорит, что их главный командир — граф Стеркус, — сказал Мордек, обращаясь не только к сыну, но и к остальным жителям Датхила. — И этот самый Стеркус — жестокий и резкий человек так, что он предупреждает всех, чтобы его не гневили.

Тревиранас подумал немного и еще кое-что добавил. Кузнец нахмурил брови и перевел его последние фразы так:

— Он дает совет, чтобы мы лучше прятали своих женщин от взора Стеркуса, особенно молодых.

Киммерийцы на улице в полголоса обсуждали услышанное. Несколько мужчин обхватили руками плечи своих жен или дочерей. Может, это проявление заботы и выглядело несколько грубовато, но не становилось от этого менее реальным.

Конан поискал глазами Тарлу, дочь Баларга — ткача. Она была еще совсем девочкой. В ней было не больше от женщины, чем у самого Конана от мужчины. Но именно ее, первую после матери, юноша намеревался защищать. Только на мгновение, их взгляды встретились, и тут же девушка скромно опустила глаза к земле.

Меж тем, офицер продолжал вещать через Мордека о том, что его люди собираются тут обосноваться, и местные должны к этому скоро привыкнуть.

«Все это ложь! Этого не будет!» — хотел крикнуть Конан, но сдержался. Глядя на лица земляков, он знал, что был далеко не единственным человеком в деревне, сердце которого разрывалось.

Грант вместе с Валтом и парой боссонских стрелков несли караул за киммерийской деревней, которую новый гарнизон выбрал на постой. Было немного за полдень, но капитан Тревиранас строго наказал проявлять бдительность в любое время суток. И Грант ничуть не сожалел, полностью соглашаясь с командиром.

Один из боссонцев, высокий, худощавый лучник, по имени Бенно, вглядывался в темнеющий лес.

— Капитан говорил, что в этих лесах, среди деревьев могут скрываться дикие кошки, — сказал он. — Митра! Хотел бы я иметь плащ из шкуры рыси или леопарда, убитых собственноручно.

— Валт указал на деревню, виднеющуюся вдалеке, на расстоянии полета стрелы.

— Хочешь добыть леопарда, Бенно? Посмотри в ту сторону. Там в каждом доме сидит леопард, а то и не один.

— И вправду! — воскликнул Грант. Взять хотя бы того мальчишку, сына раненного парня, который переводил слова Тревиранаса. Если судить по глазам его, то он бы загрыз всю нашу армию.

— А, тот? — уточнил Бенно. Я отметил его напряженное лицо и сжатые кулаки. Из него вырастет настоящий великан, больше чем отец, хотя и этот не маленький. Вы видели его руки и ноги? Они слишком крупные по сравнению с другими частями тела. Как у щенка волкодава, пока тот не повзрослеет.

— Да, я видел этого молодца и говорю, что он не волкодав, — вымолвил Валт и добавил убежденно. — Он настоящий волк!

— Все киммерийцы — дикие волки, они и кусаются больно, — вставил Грант, вспоминая битву у Форта Венариум; тот рев, с которым варвары продолжали нападать, несмотря на раны, которые были бы достаточны для цивилизованного человека, чтобы охладить кровь; не подоспей аквилонская конница — неизвестно, чем бы все закончилось…

Вдруг, словно разговоры о нем вызвали его появление, из леса появился сам юноша, всего лишь в каких-то пятидесяти ярдах от часовых. За его спиной висел колчан со стрелами. В правой руке он держал лук. В левой руке — нес за ноги трех длинноклювых вальдшнепов. Покосившись на аквилонцев и убедившись, что они его не преследуют, молодой варвар продолжил свой путь к деревне.

У Бенно от удивления отвисла челюсть.

— Вы видели его ношу? — прошептал боссонец. — Вы видели это?

— Вальдшнепы — прекрасная еда, — заметил Грант. — Надо только обжарить в масле грудки и ножки. Кроме того, по желанию, можно пожарить и потроха, наряду со всем остальным.

— О, да! Воистину! — согласно закивал Бенно. — Но их легче ловить сетями, чем стрелять из лука. Принести домой целых трех! Митра! Какое счастье, что этот мальчишка не стрелял по нам в предыдущем бою.

— А ты уверен, что его там не было? — спросил Валт.

— Ну, может быть… — неуверенно промямлил Бенно. — Хотя я не видел ни одного подростка среди наших противников, живых или мертвых.

Другой боссонец был ветераном, с лицом, изуродованным шрамами. Его звали Дейврайо.

— Любой, стреляющий, как этот — никакой не ребенок, по моему мнению. Особенно, если такой пес стреляет в меня, — процедил он.

— Вот уж, правда, — сказал Валт. — Я уверен, что он просто в то время подсаживал прихожанина храма Асуры в лодку паломников.

— Кишка у тебя тонка, знать о таких вещах! — оскалился Грант.

— А я и не хочу ничего знать об Асуре и его поклонниках, как человек почитающий Митру, — отозвался его кузен. Только слышал, как-то люди говорили, что Он похож на черного раба, который ведет лодки паломников вниз по течению к морю, или куда-то там еще. Вы скажите, разве это естественно?

Оба боссонца замотали головами. То же сделал и Грант. Потом Бенно вернулся к тому, что не давало ему покоя.

— Добыча вальдшнепов таким способом, как этот, также не естественна. Это скорее сродни какому-то колдовству, что творят чародеи.

— Если он подстрелит кого-нибудь из нас, то сожгут живьем его самого и еще девятерых соплеменников. Даже варвары способны к такому простому счету, — напомнил товарищу Валт.

— Искренне надеюсь, так и будет, — сказал Грант. — Но иногда варвары убивают, не задумываясь о последствиях. Что, собственно и делает их варварами.

Дейврайо брезгливо пожал плечами.

— Может, такое и случиться один-два раза. Тогда мы уничтожим и десять, и двадцать киммерийцев, столько, сколько потребуется. И те, кто останется в живых, скажут: «Не причиняйте вреда подданным короля Нумедидеса. Это принесет больше несчастья нам, чем им».

— И все с этим согласятся, за исключением какого-нибудь несчастного гандера или боссонца, который уже получил свою стрелу в шею, — усмехнулся Валт.

Все четверо часовых разом посмотрели друг на друга. Единственная мысль одновременно посетила каждого из них: «Только бы это оказался не я».

Конан довольно быстро привык к присутствию захватчиков, что было свойственно, для его возраста. Он уже воспринимал светловолосых людей, гуляющих по его деревне, как должное. Он даже научился различать боссонцев и гандеров по внешнему облику, а не по типу оружия.

Юноша все время присматривался и прислушивался к аквилонцам, и скоро мог похвастаться, что знает о них и их языке почти столько же, что и его отец. Это в какой-то степени забавляло Мордека.

— У тебя хороший слух, сынок, — как-то сказал он. — Я и не предполагал, что это пригодится, а зря.

— Почему у этих людей проблема с другими языками? — спросил Конан. Ведь можно же выучить хотя бы несколько слов.

— Значит, им не надо, — сказал Мордек. А ты разве сам видел, как гандер старается понять киммерийца?

Я видел, что один из них пытался, — ответил юноша. — Он прилагал все усилия, чтобы заговорить с Дерелей, женой мельник.

— Я даже знаю, зачем он это делал, — усмехнулся кузнец. — Дерелей — очень привлекательная женщина и прекрасно знает об этом. Но если не считать тот случай, то зачем аквилонцам вообще беспокоиться о подобных вещах? Они нас победили. И мы сами должны подстраиваться под них, а не наоборот.

«Зачем им беспокоиться?». «Они победили». Эти слова звучали в голове Конана, как звон медного колокола.

— Что нам делать, отец? — спросил он. — Мы ведь должны что-нибудь сделать. Если мы не будем что-то предпринимать, то скоро превратимся в послушных овец.

— Однажды, наступит час расплаты, — пообещал Мордек. — Но, не теперь. Имей терпение, парень. Пока у нас траур, да и раны еще не зажили. Поверь, время придет. Рано или поздно — обязательно придет. И когда это случится, мы свое возьмем.

Терпение — дело трудное для подростка. Гораздо более трудное, чем для взрослого мужчины. Прошли те дни, когда Конан не осмеливался даже смотреть в сторону аквилонцев, чтобы избежать соблазна и не броситься на врага. И тем самым, не навлечь беду на Датхил. Когда же искушение становилось слишком большим, то он убегал из деревни, чтобы в одиночку поохотиться в окрестных лесах и на склонах холмов.

Мордек никогда не расспрашивал и не возражал против подобных прогулок. Возможно, отец понимал, что его сыну необходимо отвлечься от ежедневной работы в кузнице и развеять дурные мысли, но сам помочь ему в этом не мог. Пока юноша преследовал куропаток, вальдшнепов, кроликов или белок, кузнец размышлял о том: «Не затеял ли сын свою игру против всех этих гандеров, боссонцев и внушающих страх, закованных в броню рыцарей, о которых только слышал? В любом случае, совершенствование охотничьих навыков пригодится в грядущей войне».

Меж тем, весна перетекала в лето. В северном краю, дни становились все длиннее, заметно потеплело. Солнце уже подолгу стояло в зените. В его лучах постепенно сгорал, казавшийся беспросветным, киммерийский туман. Небо, вечно серого оттенка, стало приобретать синий окрас. Даже хвойные леса не казались такими мрачными. Папоротники, растущие между стволами деревьев, добавили яркого зеленого цвета в палитру пейзажа.

Тихо ступая, как те животные, что он преследовал, Конан пробирался по лесу. Кода он подошел к краю небольшой поляны, то на миг замер. Его глаза быстро пробежали взглядом открытую местность, чтобы убедиться — не вспугнет ли он кого-нибудь, прежде чем выйдет из-за сосен. Даже дикий пикт, из страны, что простирается к западу от Киммерии, мог бы позавидовать его осторожности.

Выйдя на поляну, Конан вновь остановился и прислушался. До него донеслись странные звуки. Словно кто-то звал его, однако слов было не разобрать. Юноша немного постоял, хмурясь, потом продолжил свой путь. Что бы это там не было, он найдет его и разберется.

В конце поляны Конан еще раз насупил брови. Хотя он проходил по этому лесу много раз, но не припоминал, когда забредал в эти места. Пожав плечами, юноша зашагал дальше по тропинке, которая тянулась перед ним. Он шел по ней и не думал о том, что именно тропинка могла вести его сама.

Пройдя некоторое расстояние, Конан сбавил шаг и вовсе остановился, чтобы осмотреться. Его зрение обострилось. Стало меньше криков птиц. Меньше чем весной, когда они возвращались из теплых стран и устраивали брачные игры. Его слух все же улавливал редкие переклички голубей и зябликов и отдаленный охотничий клекот одинокого ястреба.

Потом стихли и эти звуки. Тишина обволакивала, как мягкий снег. Конан стрельнул глазами во все стороны. Лес, вроде, не изменился с тех пор, когда он вступил на странную дорожку. Однако, все равно, что-то было не так. Звенящая тишина окутала землю. Не слышалось даже писка комаров и жужжания мух.

Кром! — прошептал Конан, желая услышать хотя бы собственный голос.

Имя сурового бога, казалось, многократно отразилось от стволов деревьев и унеслось вдаль, словно в поисках того, кого призывали. Но Кром не стал бы помогать ему, даже в беде, и юноша это хорошо знал. Возможно, однажды бог и вдохнул в него жизнь, но теперь о ее сохранности следовало заботиться самому.

Конан решил пустить стрелу вниз по тропинке. Он и сам не знал, зачем поступил так. Просто неестественная тишина угнетала его. Но что могла сделать обычная стрела? Но юноша чувствовал себя увереннее, держа в руках оружие, готовое к немедленному использованию.

Конан двинулся дальше, перейдя на широкий шаг. Эти дебри, казались более древними, чем леса, знакомые по прошлым скитаниям. Как будто деревья здесь росли с начала времен. Задрав голову, молодой варвар глазел на верхушки, задаваясь вопросом, почему у него возникла такая уверенность. И эта уверенность крепла с каждым шагом.

Скоро ощущение невообразимой старины вокруг, начало давить на него больше, чем гробовая тишина, рождая в груди тревогу. Он все время боролся с желанием остановиться и повернуть назад. Когда юноша, наконец, решился возвратиться домой и развернулся, но тут, холодок пробежал вдоль позвоночника. Дорожка, которая вела его вперед, исчезла. Он обернулся и снова увидел тропу, извивающуюся перед ним.

— Придется идти дальше, — пробормотал Конан.

На сей раз, деревья полностью поглотили его слова и не откликнулись эхом. Возможно, Кром и имел еще немного власти над этой дремучей местностью, вот только Конану так не показалось.

Может быть, это и вправду соответствовало действительности, но Конан, скрипя сердце, упрямо продвигался вперед. Его путь лежал мимо огромной ели. Вряд ли кто-нибудь из жителей Датхила за свою жизнь обозревал такую громадину. Сын кузнеца обогнул исполинский ствол и тут же замер, как вкопанный, при виде того, что открылось прямо перед ним.

Серые каменные руины, вероятно, были возведены в незапамятные времена. Вне всяких сомнений, раньше здесь возвышался храм, посвященный богу. Вот только какому? Ясно, что не Крому — бог киммерийцев не имел ни святилищ, ни жрецов. Создавалось впечатление, что какая-то чудовищная судорога забросила его через столетия в эпоху, в которой жил Конан. Возможно, этот храм являлся осколком великой Атлантиды, построенный немногими выжившими с затонувшего острова, и от которых по легенде произошли киммерийцы. Однако об этом, Конан почти ничего не знал.

Юноша осторожно приблизился к храму. Огромные камни, составляющие его основу, может, и грубо обработанные но, тем не менее, были тщательно подогнаны друг к другу. Даже лезвие ножа вряд ли прошло бы между ними. Там сохранилась площадка, приглашающая вовнутрь, хотя камень с перемычки обрушился и частично преграждал вход.

Конан проворно прошмыгнул мимо упавшей глыбы. Едва он это проделал, как странная, неземная мелодия зазвучала вокруг. Он не смог понять, что стало ее источником. Некий музыкальный инструмент или горло диковинной птицы. Волосы зашевелились на его затылке от ужаса перед проявлением древнего, возможно, злого колдовства.

Прихожая за порталом, виляя то вправо, то влево, выводила на большой внутренний двор, выложенный плитами, под цвет серого камня. Их кладка была такой безупречной, что лишь некоторым кустарникам удалось пустить корни в неразличимых щелях. В центре двора находился алтарь из белого мрамора, резко выделяясь среди невзрачной серости, свойственной самому храму и окружающей его территории.

Причудливые рисунки и знаки были высечены на алтаре. Рядом, высился постамент статуи. Только ноги остались от изваяния. Но и одного быстрого взгляда на них оказалось достаточно, чтобы заставить Конана отвести глаза в приступе головокружения. Если б сохранился весь идол целиком, то не известно, что бы тогда почувствовал юноша. Он даже содрогнулся от такой мысли. Иногда бывает полезно, когда некоторые вещи теряются в пелене прошлого.

Внезапно, позади жертвенника, один из булыжников, тихо опустился вниз, приведенный в действие хитроумным механизмом, неподвластным течению времени. Конан пытался разобрать смысл резьбы на алтаре и не сразу заметил движение. Пока чье-то злобное, любопытное, а может и голодное, шипение не привлекло его внимание.

Этот звук принудил его отпрыгнуть назад. Наверное, даже рев голодного льва не оповестил бы лучше о возникшей опасности, чем шипение змеи! По мере того, как большая змея выползала на свет из давно ушедшего мира, глаза Конана все больше расширялись от ужаса. Змеи водились в Киммерии. Но большинство из них были маленькими, ползающими существами, питающимися лягушками или мышами. Даже гадюка, способная отнять жизнь у человека, не превышала вытянутой руки.

Эта же рептилия была способна пожрать сына кузнеца в два счета. В ней было около сорока футов длины. Когда змея открыла рот, яд закапал с клыков, размером с указательный палец. Ее золотистые глаза без век светились опытом ушедшей эпохи и древним злом.

Взгляд ужасных глаз остановился на Конане. Змея снова зашипела, на сей раз будто бы удовлетворенно, в предвкушении сытного обеда после векового сна. Полуторафутовый язык выстрелил в направлении молодого киммерийца, и гадина скользнула к нему.

С криком ужаса и отвращения теплокровного существа перед чешуйчатой рептилией, Конан выстрелил из лука. Его стрела попала выше одной из ноздрей змея и отскочила в сторону от бронированной шкуры. Рептилия издала грозное шипение и высоко подняла свое тело, словно хотела подавить жертву своей массой. Но, поскольку, это была настоящая змея, она, с быстротой пантеры, нанесла удар.

Конан, ведомый первобытным инстинктом варвара, все же сумел своевременно отпрыгнуть в сторону. Он тут же установил другую стрелу на тетиву лука и выпустил вслед за первой. Эта стрела застряла в задней части головы змеи, но скорее еще больше разозлило ее, чем причинила серьезную рану. Звук, исходящий из широко раскрытой пасти, сравнялся с шипением раскаленного железа, на которое выплеснули ведро воды. В желании отомстить наглецу, змея повторила бросок, целясь ядовитыми клыками.

И снова промахнулась. А Конан готовил уже очередной ответ. Его третья стрела пригвоздила раздвоенный язык к нижней челюсти, глубоко впиваясь в мягкую плоть пасти. Шипение стало тише, однако ярость змеи удвоилась. Она вновь бросилась на киммерийца, явно собираясь обвить его своими кольцами и раздавить в чудовищных объятиях.

Юноша оттянул тетиву к самому уху и выстрелил еще раз. Наконец, ему удалось найти уязвимую точку. Его стрела вонзилась в левый глаз змеи и проникла в злобный, крошечный мозг.

Смертные муки рептилии продолжались около четверти часа, пока она не испустила дух. Она извивалась в агонии и крушила все на своем пути, поражая Конана своей силой. Змея разбила вдребезги алтарь и остатки статуи, оставляя после себя мраморное крошево. Теперь уже стало не важно, чем раньше было изваяние. От него остались одни черепки.

Когда змея окончательно затихла, Конан приблизился к огромному трупу с опаской охотника, знающего, что даже полумертвая змея способна на последний укус. Он потыкал плоскую морду концом своего лука, держа оружие на вытянутой руке. И действительно, змея дернулась, но это уже было посмертное сокращение мышц.

Убедившись, что его враг больше не шевелится, Конан отстегнул нож от поясного ремня. Он использовал его, чтобы раздвинуть змеиные челюсти. Стоически перенося едкий запах мускуса, свойственный рептилиям, юноша смазал наконечники своих стрел зеленоватым ядом, все еще сочившимся с острых клыков. Проделав это, он, напоследок, вырезал один клык из пасти, соблюдая осторожность, чтобы случайно не пораниться.

Потом он заглянул в провал, откуда выбралась змея, чтобы убедиться, не скрывается ли там еще подобное ей существо. Но, похоже, только один экземпляр сохранился в течение веков, в недрах древней святыни. Покачав головой, Конан решил больше не задерживаться и направился к выходу.

Перед тем, как обнаружить храм, молодой киммериец следовал по тропинке мимо гигантской ели. Сейчас, стоя на этом самом месте, он пожалел, что не прихватил два клыка вместо одного.

Ели больше там не было. Она пропала.

Конан сделал несколько шагов туда, где раньше стояло дерево. Не обнаружив даже признака ее пребывания, он даже протер глаза в недоверии. Как могла такая огромная ель просто исчезнуть с лица земли? Юноша снова потер глаза, но дерево не появилось. Кроме того, тропинка от забытого древнего храма теперь вела в ту часть леса, которую он хорошо знал.

Не веря своим глазам и почесывая затылок, Конан задавался вопросом: «А не привиделось ли ему все это?». Но, когда он достал из колчана стрелы, то увидел, что их верхняя часть обесцветилась, пропитавшись ядом колоссальной змеи. И это являлось действительностью, а не плодом его воображения. Он решил отложить отравленные стрелы, чтобы не использовать в обычных охотничьих походах, но сохранить для опасных зверей и, разумеется, для аквилонцев.

Оставшаяся часть дороги до Датхила не преподнесла больше никаких сюрпризов. Его путь пролегал мимо лагеря, устроенного воинами графа Стеркуса вблизи деревни. Как всегда, вокруг стоянки захватчиков разгуливали часовые, вдоль установленного заграждения. Конан сквозь зубы выдохнул ругательство в их сторону, подслушанное им у отца. Но охранников это не удивило. А, может, они просто не поняли.

Уже подходя почти к самому дому, Конан вдруг резко остановился посреди дороги.

— Их нечем удивить днем! — воскликнул он, будто озвучивая свои мысли. — Посмотрим, что будет ночью…

После тих слов, у него словно выросли крылья на пятках.

— Что с тобой случилось, Конан? — только и успела выкрикнуть Тарла, когда он проносился мимо жилища Баларга.

Юноша не остановился и не собирался замедлить свой бег, даже ради нее. Главное, ему надо было донести свои идеи поскорее до дома.

— Отец! — задыхаясь, выпалил он, проскользнув в дверной проем кузницы.

Мордек, в этот момент, обрабатывал край топора с помощью ножного шлифовального круга. Когда он отпустил педаль, ливень искр, разлетавшихся от топора, прекратился.

— Что стряслось? — спросил он, невольно повторяя вопрос дочери Баларга. — Независимо от причин, думаю, не стоит врываться в дом, словно демоны гонятся за тобой по пятам.

На короткий миг, мысли Конана обратились к храму — вне времени. Но тут же снова встали на место. Необходимо было донести их в точности.

— Если мы нападем на лагерь аквилонцев ночью, то сможем застать их врасплох, — с волнением в голосе начал он.

— Ну, нападем, и что из этого выйдет? — спросил Мордек.

— Так ведь мы тогда освободимся от них, — ответил Конан, удивляясь тому, что отец не понимает очевидных вещей.

Однако кузнец оказался более дальновидным, чем думал его сын.

— Датхил на некоторое время станет свободным, но он не вся Киммерия, — сказал Мордек. — А когда остальные аквилонцы узнают о том, что мы сделали, то тут же возвратятся с новыми силами и жестоко отомстят.

— Тогда мы должны напасть одновременно на все их лагеря, — объявил Конан. — Если мы так поступим, то они исчезнут навсегда.

Хотелось бы мне, чтобы они исчезли навсегда, — проворчал Мордек. — И что же ты предлагаешь?

— Надо послать гонцов во все деревни, — ответил юноша. — Сказать им, чтобы они выступили в определенную ночь. Тогда аквилонцам придет конец, — в подтверждении своих слов он погрозил кулаком.

Но Мордек покачал головой. От чего, прядь его, тронутой сединой гривы, опустилась на глаза.

— Может быть, так бы и случилось, — сказал он. — Только я уверен: многие из жителей скажут, что уже потеряли слишком много людей в первой войне. А некоторые, поклянутся солнцем, луной и звездами — а затем, все равно останутся дома. А другие, даже если поддержат вылазку, то будут сражаться прежним способом и будут разбиты. Корме того, король Нумедидес, пошлет еще больше солдат, чтобы подавить восстание. Да и оправдает ли будущие жертвы такое восстание?

От этих горьких слов у Конана перехватило дыхание.

— Тогда почему вы боролись с захватчиками таким способом, заранее обреченным на поражение? — спросил он. — Почему сразу не упали на колени?

— Если бы мы тогда побили аквилонцев, то, вероятно, они сочли бы продолжение войны безнадежным делом и убрались восвояси, — пожал плечами кузнец. — Они так поступали и прежде. Но они победили и закрепились на нашей земле.

— Тем более, есть причина прогнать их, — возразил Конан.

— Тем более, теперь у них есть причина здесь остаться, — осадил сына Мордек.

Их взгляды схлестнулись во взаимном непонимании друг друга.

— Я никогда бы не подумал, что когда-нибудь киммериец превратится в труса, — отчетливо произнес Конан.

Отец отвесил ему подзатыльник. Но это была не прелюдия к избиению, а скорее, как предупреждение, что не следует распускать язык.

— Ты не имеешь права использовать это слово по отношению ко мне, — сказал Мордек. — Конечно, поскольку ты не был сам на войне, то можешь нести что угодно, и я это как-нибудь переживу. Но не берись судить о вещах, которых не понимаешь.

— Ты сам не пустил меня на войну, — обиделся Конан. — А сейчас обвиняешь в незнании сути дела.

Он не стал рассказывать о схватке со змеей потому, что не был уверен, поверит ли ему отец. Он и сам бы не поверил, если б не зловещие пятна на стрелах в его колчане, не говорили о реальности происшествия.

— Я ни в чем тебя не виню, — ответил Мордек. Просто ты еще мальчик. И я буду и дальше утверждать, что война это не детские игры.

Молодой киммериец мог бы возразить, но не стал попусту перечить. Ему захотелось, наконец, все рассказать о том, что с ним произошло. И тогда, может быть, отец начнет с ним считаться.

— Слышал ли ты о древнем храме, затерянном в лесах, неподалеку от Датхила? — спросил он.

— Нет. Никогда, — отрицательно покачал головой кузнец. — А почему ты спрашиваешь? Что, аквилонцы ищут его?

— Ничего об этом я не знаю, — ответил юноша.

— Хорошо. Тогда рассказывай, что за ерунду ты имеешь в виду? — потребовал его отец.

— Неважно. Ничего особенного, — уклончиво ответил Конан — все равно кузнец не поверит.

А раз так, то и не было смысла продолжать. Мордек не любил пустословия. А за глупые сказки мог и поколотить.

Так как сын умолк, Мордек одобрительно кивнул.

— Ладно, — пробасил он. — Если тебе нечего добавить, то можешь закончить заточку топора, а у меня полно другой работы. Начинай!

Со стороны спальни послышался слабый голос Верины.

— Что ты все ворчишь на сына, Мордек? Разве нельзя оставить его в покое?

— Не будет никакого покоя, пока захватчики топчут эту землю, — пробормотал себе под нос кузнец.

— Это не то, что ты говорил мне ранее! — воскликнул Конан.

— Кром! — гаркнул отец. — Я говорил только, что бесполезно сейчас нападать! Но придет день расплаты с противником. О, да! Я клянусь, он настанет!

Ни один гандер или боссонец из лагеря в окрестностях Датхила не пожелал бы слышать голос Мордека, когда тот произносил клятву.

Меж тем, кузнец продолжил.

— Однако есть работа, которую необходимо выполнить сегодня. Не отвлекайся!

— Нельзя ругать Конана бесконечно, — тихо произнесла Верина. — Он — хороший мальчик.

Без такой похвалы Конан, возможно, и обошелся бы. Больше всего он хотел, чтобы его считали мужчиной, воином, героем. После сражения со змеей в храме из другого времени, молодой киммериец считал, что заслужил право на это. А его отец так и не узнал о схватке. И слыша, как мать называет его «хорошим мальчиком», Конан чувствовал обиду. Словно он все еще продолжает держаться за мамину юбку. Юноша знал, что Верина любит своего сына. Но такая любовь одновременно радовала и угнетала.

Он начал ногой качать педаль привода шлифовального круга. Сноп искр посыпался во все стороны от лезвия, когда он поднес его к кругу. Мордек мрачно усмехнулся и подкинул угля в горнило. Скоро край топора стал, сравним по остроте с бритвой. Конан проверил ее большим пальцем, удовлетворенно кивнул и протянул топор отцу.

— Вот! Готово.

И даже Мордек не нашел к чему бы придраться.