Конан и ритуал Луны

Ритуал Луны

Колдовская пентаграмма пылала голубоватым пульсирующим светом. Даже маг Вариос, глядя на яркое свечение линий, вынужден был щурить глаза. Его слуга и помощник Грумми, с выражением благоговейного ужаса на худом, усталом лице, подавал хозяину чаши с порошками. Работа помощника колдуна требовала большой сосредоточенности. Грумми не хотелось даже думать о том, что случится, если он перепутает чаши. И потому, подавая хозяину очередную порцию зелья, он старался не смотреть на пылающий чертеж, из которого уже доносились тихие голоса, будто из соседней комнаты через приоткрытую дверь.

Грумми знал, что произойдет дальше. Голоса приблизятся, потом раздастся шум, будто бранятся сразу тысяча демонов, а потом… потом будет самое страшное. Явится тот, кого даже мудрый и злой Вариос боится до дрожи. Боится настолько, что вызывает лишь в крайнем случае, если нет другого выхода. Как теперь. Когда под угрозой само их существование — хозяина, и его, Грумми — бедного слуги, который не хочет, но вынужден прислуживать колдуну.

Грумми вспомнил, как впервые пришел к Вариосу. Пришел просить помощи, как делали многие, когда случалась беда. Кто ж еще поможет, как не колдун? И колдуны, чаще всего, помогали, требуя за услуги плату — иногда небольшую, иногда огромную. Никто не знал, от чего зависел размер платы. Поговаривали — от богатства хозяина. Колдун, дескать, видит, с кого брать. Но Грумми знал много случаев, когда колдун начисто обирал бедняков, а с богатых брал гроши. Иногда — наоборот. Другие считали, что плата зависит от сложности и опасности задачи, за которую берется чародей. Как бы то ни было, Грумми готов был заплатить. Отдать последние деньги, только бы вернуть внезапно умершую мать.

Они с матерью жили достаточно уединенно. Грумми работал на строительстве домов — он был неплохим камнетесом — мать вела хозяйство, готовила вкусные обеды и ужины. И еще пилила сына за то, что он, дожив до тридцати лет, не обзавелся собственной семьей. «Давно пора, — ворчала мать, — передать хозяйство молодой жене, а ей, матери, отдыхать и нянчить внуков».

Но Грумми отшучивался — вот подзаработаю деньжат — и уж тогда!..

А потом мать внезапно умерла. Просто захрипела и стала падать — Грумми едва успел ее подхватить. Донес до кровати и обнаружил, что сердце матери не бьется, дыхание исчезло, а открытые глаза — не видят. Весь день Грумми обливался слезами, а к ночи пошел к башне колдуна. Вот так он и попал на службу к Вариосу. К мудрому и злому волшебнику.

Путь до темной, мрачной башни был неблизкий, и Грумми порядком устал, когда, наконец, уже глухой ночью, увидел зловещий силуэт, перстом указывающий в звездное небо. Долго стучался Грумми в дубовые двери. Гулко отдавались удары в темной башне. Наконец, откуда-то сбоку появился большой, черный, как сама ночь, кот. Тенью скользнул он к ногам человека, потерся, задрав хвост, затем уселся и с недовольным видом глянул на непрошенного гостя. Долго человек и кот смотрели друг на друга, затем кот исчез, а двери башни распахнулись и Грумми, ошалело вошел внутрь.

Из темноты на него надвигался странный силуэт. Казалось, навстречу двигалась сама тьма, сгустившись и приняв причудливую форму. Постепенно сгусток тьмы обрел очертания человека с сидящим на плече котом. Глаза кота горели неугасимым мрачным огнем.

Затем вспыхнул факел, и Грумми смог осмотреться. Башня была довольно тесной. Сложенная из грубо обтесанного камня, она выглядела невзрачно и неказисто. Если бы строил Грумми, стены были бы ровнее, а камни лучше подогнаны друг к другу. Посредине стоял большой стол, вокруг несколько скамеек, в углу — лежанка. У стены — простая деревянная лестница на второй этаж. Где-то наверху, вероятно на чердаке, ухали совы. А тут, на первом этаже, из угла слышался крысиный писк. Кот, сидя на плече хозяина, поводил ушами, но не рвался сражаться со своим извечным врагом.

Нельзя было сказать, что колдун погряз в роскоши. Но ведь случалось, что он брал за свои услуги огромные деньги… На что он их тратил? Или — копил?

— Что привело тебя ко мне, человек? — спросил колдун низким голосом.

Казалось, в его груди звучало гулкое эхо.

— Я… — начал Грумми и вспомнил о своем горе.

Бросившись на колени, он залепетал:

— Мать… умерла… я все отдам… помогите…

— Встань, — коротко приказал колдун. — Когда она умерла?

— Сегодня утром, — сказал Грумми

— Что ж, времени прошло немного… Я смогу оживить ее Ритуалом Луны, но за это ты должен будешь служить мне днем и ночью в течение трех лет!

— Я согласен, — прошептал Грумми.

— Хорошо. Завтра ночью тайно привезешь ее сюда. А пока… Днем ты должен сделать вот что…

С ужасом выслушал Грумми указания колдуна. Ну, взять горсть земли с самой свежей могилы — нетрудно. Поймать ядовитую змею — тоже несложно… Но похитить самую красивую девушку селения, связать и привести в башню!..

— Зачем? — осмелился он спросить.

Лицо колдуна слега перекосило усмешкой.

— Нам понадобится помощница. Или ты не хочешь вернуть к жизни мать?!

Именно тогда Грумми впервые разглядел колдуна. Крупный мужчина средних лет, не толстый, но плотного сложения, по-своему красивый, грубоватой, мужицкой красотой. Длинные вьющиеся волосы с проседью, аккуратно подстриженная борода, тоже серебрящаяся селимой. И черные брови, мрачно нависающие над глазами, когда хозяин чем-то недоволен. А сами глаза — немного неуместные на этом грубоватом лице — серые, умные, печальные. Глаза человека, познавшего все науки и прозревшего грядущее.

И не осмелился Грумми больше ни о чем спрашивать. И взял он земли со свежей могилы, и поймал змею, и заманил на окраину селения красивую девушку, связал ее и привез тайно в башню. Долго смотрел на нее Вариос, хмурил густые брови, потом приказал развязать, и запер на самом верху башни, вместе с совами и нетопырями.

А когда ночью привез Грумми труп матери, приступили они к самому страшному — к оживлению мертвеца. И еще до того, как труп стал подавать первые, ужасные признаки неестественной жизни, пожалел несчастный сын, что затеял это недоброе дело.

Начертил Вариос на каменном полу своей башни пентаграмму, зажег в каждом углу специальные, ароматные свечи. И вспыхнули линии пентаграммы, когда начал колдун читать заклинания.

Тяжелыми камнями падали страшные, нечеловеческие слова. Бросал чародей по углам своего чертежа порошки, и наполняли башню запахи — то ужасные, как смердение трупа, то ароматные, как благоухание цветущего сада. И бросил колдун голову змеи, и присыпал ее могильной землей, и тогда по телу мертвой женщины пробежали первые судороги. Она лежала в центре чудовищного чертежа, уже посиневшая, тронутая смертью, с пятнами на лбу и щеках, и скрюченные пальцы ее судорожно царапали пол.

— Нелуон, mayл, хомонореум, — нараспев читал Вариос, и труп содрогался в судорогах.

— Не надо, не надо — заткнув уши, шептал Грумми, — не надо, остановись, колдун, остановись…

— Клемиал, серугих… — Страшные хрипы раздавались из средины пентаграммы, мертвец стонал и кашлял, извиваясь, как недавно обезглавленная колдуном ядовитая змея.

Грумми зажмурился, обхватив руками голову. Что же мы делаем?! Мы идем против природы, против воли богов! Мы пытаемся отобрать у них то, что они взяли себе!

— Агла! Касоли! Варф! — кричал колдун, и мертвая — нет, уже не мертвая — старуха открыла глаза.

— Скорее! — крикнул Вариос. — Веди девушку! И подай мне жертвенный нож!

Грумми бросился наверх, второпях упал, расцарапал колени, раскровенил ладони, притащил сонную от выпитого накануне зелья, обнаженную девушку, поставил ее перед извивающейся в судорогах матерью, бросился за ножом…

И в этот момент в дверь постучали. Громко и требовательно. Так стучит вернувшийся домой хозяин — властно, нетерпеливо. Грумми вопросительно глянул на Вариоса. Колдун прислушивался, нахмурив брови. Просители так не стучат. Этот человек не просит — требует! И если дверь не открыть, он будет ее ломать. Но, может быть, удастся завершить ритуал…

— Нож! — крикнул чародей, но Грумми только растерянно моргал.

Снаружи послышались проклятия, и двери затрещали от мощных ударов. Казалось, затряслись стены башни. Спустя несколько мгновений створки распахнулись, и вошел высокий воин богатырского сложения, с обнаженным мечом в руке. Отблески пентаграммы заиграли на широком отполированном клинке. Окинув взором происходящее, гигант воскликнул:

— Клянусь Кромом! Я чуть не опоздал!

Вариос не двинулся с места. Прищурившись, он изучал незваного гостя. Грумми хотел что-то сказать, но, глянув на меч, покачал головой.

Не обращая внимания на мужчин, гигант подошел к девушке:

— Ты — Рахима? Отец пообещал за твое спасенье десять золотых монет. Еще немного — и я бы не смог их получить!

Вариос, наконец, вкрадчиво произнес:

— Тебя наняли ее спасти? Я дам вдвое больше! Двадцать монет! Подумай… Кто она тебе?

— Я так не работаю, колдун, — в синих глазах воина зажегся недобрый огонь, — поэтому закрой свою смрадную пасть!

Подойдя к обнаженной девушке, он обнял ее за талию, отчасти поддерживая, отчасти показывая, что берет ее под свою защиту. Девушка едва доставала гиганту до плеча.

— А, кроме того, она мне нравится! — уже весело рявкнул воин. — Эй, слуга, принеси ее одежду!

Грумми поспешил исполнить приказ незваного гостя.

— Почему ты пришел ко мне, герой, — прошипел Вариос

— Где же еще искать похищенную красавицу, как не в берлоге колдуна?!

Внезапно серые глаза чародея подернулись дымкой.

— И ты… и девушка… — прошептал он, — мы еще встретимся…

Грумми, косясь на огромный двуручный меч, помог девушке одеться.

— Прощай, колдун! Если мы встретимся еще раз, я тебе не завидую! — И воин, поддерживая девушку, вышел из башни.

— Все… предопределено… — шептал Вариос. — Вы оба придете ко мне… оба… — Он вдруг схватился за шею. Тяжело опустился на скамью, пытаясь отдышаться.

Громкие стоны вернули его к действительности. Старуха встала и, шатаясь, вышла из пентаграммы. Мертвые глаза ее были открыты, по телу проходили судороги, на губах пузырилась пена. Пятна смерти на лице старухи стали еще заметнее. Сделав несколько шагов, она припала к рукам сына, на которых оставалась полузасохшая кровь.

— Ритуал не закончен! — прохрипел Вариос. — Она не должна вкусить крови!

Но было поздно. В оцепенении смотрел Грумми, как жадно слизывает, сгрызает мертвая старуха кровавые сгустки с его рук. С проклятием оттащил колдун труп старухи от ее несчастного сына. Мертвая начала выть, пытаясь извернуться и укусить оживившего ее чародея. Только захлопнув за ней дубовые двери и подперев их крепкой палкой, ибо засов гигант сломал, как соломинку, колдун и его слуга почувствовали себя в безопасности.

Леденящий вой мертвеца вскоре стих вдали.

— Он мне ответит за это! — воскликнул Вариос. — Клянусь, он ответит!

— Кто? — непонимающе спросил Грумми, пытаясь стереть с рук остатки кровавых сгустков.

— Этот человек! Он придет… сам придет к нам!

Тяжело дыша, Вариос рванул ворот туники.

— А как же теперь… Как же мать? — Грумми растерянно смотрел на хозяина.

Отдышавшись, Вариос долго молчал, сдвинув брови.

— Она теперь стала чудовищем. Ритуал был нарушен, — он скрипнул зубами, — но ты должен отработать у меня три года, ибо таков был договор!

— Но ведь… — начал Грумми.

— А, кроме того, — колдун усмехнулся, — тебе теперь из этой башни нет хода: она попробовала твою кровь и будет за тобой охотиться.

Грумми с ужасом слушал чародея. Что они наделали?! Зачем, зачем решили оживить труп? Горе ослепило его, и он решился на ужасное, черное дело. Его мать, его любимая мать, такая добрая, теперь стала чудовищем. Живым мертвецом! Она будет ловить по ночам одиноких путников, раздирать им горло и пить, лизать, сосать, лакать свежую кровь. И охотиться за ним — за сыном, который должен стать слугой колдуна.

— И как долго он… она будет…

— Пока кто-нибудь не убьет ее… хотя сделать это нелегко — убить того, кто уже мертв… — в раздумье сказал волшебник. — А тебе, друг мой и помощник, — добавил он с усмешкой, — придется теперь прятаться в этой башне.

Проснувшись, Конан с хрустом потянулся. Нежные женские руки тут же обвили его шею.

— Подожди, Рахима…

С легкой досадой он освободился от объятий лежащей рядом женщины, поднялся с лежанки и вновь потянулся. Зевнул.

Женщина наблюдала за ним, как львица за пробуждающимся молодым и сильным львом — хозяином прайда. Она была благодарна ему за чудесное спасенье и еще больше за то, что он увез ее из небольшого селения в славный Шадизар, где они вели веселую, разгульную, такую интересную жизнь. И очень боялась, что этот варвар, знавший многих женщин, пресытится ею и отправит обратно к отцу, ведущему скучную жизнь мелкого торговца.

Киммериец не спеша умывался. Рахима в который раз заворожено следила за игрой мускулов своего возлюбленного. Казалось, не может природа дать одному человеку такую силу!

— Конан, обещай, что не бросишь меня! Поклянись! — Она выскользнула из-под одеяла и вновь попыталась обнять своего спасителя.

— Хм, хм… — Конан вытирался. — Ты уже в который раз требуешь от меня клятвы… Я же говорил, что не даю таких обещаний женщинам…

— Поклянись хотя бы, что никогда не прогонишь меня!

— Ну… не прогоню… не прогоню.

— Нет, ты поклянись! Поклянись именем своего бога!

С досадой повернулся к ней северянин… но, увидев прекрасное обнаженное тело возлюбленной, смягчился. Эти темные глаза, которые еще недавно приводили его в трепет! Это смуглое тело, просящее… нет, требующее ласки! Полные алые губки, надутые в вечной детской обиде… Если эту женщину одеть, как подобает, она затмит собой всех красавиц Шадизара!

И под влиянием нахлынувших чувств, Конан сказал слова, о которых впоследствии не раз пожалел:

— Клянусь Кромом, что не прогоню тебя. Только если сама захочешь уйти…

Радостно бросилась Рахима на шею гиганта и долго со слезами прижималась к нему горячим телом…

— Все это хорошо, — проворчал Конан, освобождаясь, наконец, от объятий, — но у нас кончаются деньги.

— Я буду с тобой, даже если ты станешь нищим! Если ты будешь просить милостыню, я буду сидеть рядом с тобой! Если ты пойдешь по миру, с посохом вместо меча — я пойду с тобой, — радостно щебетала Рахима.

Только тут понял варвар, какую ошибку он совершил, поклявшись именем Крома. Вздохнув, проворчал:

— Нищим, говоришь, пойду? С посохом, вместо меча? — Конан попытался представить себя, устало бредущего от селения к селению с посохом в руке, и засмеялся.

— У меня припрятана в одном месте кубышка с алмазами — нищим не стану! Да и без кубышки не стал бы…

— Мы пойдем откапывать клад?! — Рахима захлопала в ладоши.

— Пойдем, только добраться туда теперь нелегко. В тех краях опять появились шайки разбойников, и еще…

— И что еще? — встревоженным голосом спросила Рахима.

Конан замялся.

— И еще рассказывают о какой-то мертвой старухе, оживленной волшебством, которая нападает на путников. Я сразу вспомнил…

— Ту, что была в башне? Я помню смутно… Меня чем-то опоили…

— Да, там лежала явно мертвая, но дергающаяся в судорогах старуха… Думаю, это она…

— Но ты же ее не боишься, Конан? Ты же ничего не боишься?

— Колдовства, — сказал варвар, — боятся все. Но мы все равно поедем.

На рассвете следующего дня два всадника — северянин на огромном коне и закутанная в плащ девушка на быстроногом пегом скакуне — выехали из Шадизара в направлении Карпашских гор.

— Я боюсь, Конан, я боюсь старухи, — сказала Рахима

— Днем мы можем ее не бояться: нежить охотится ночью.

— Тогда я боюсь разбойников! Ты сам говорил, что в предгорьях от них нет проходу!

— Страх отнимает силы, — Конан привстал на стременах и огляделся, — постарайся не бояться.

— А я боюсь! Любимый, давай вернемся и будем лучше нищими!

— Нет, — проворчал Конан, — нищим я быть не согласен…

— Конан, — продолжала девушка, — а ты слышишь, как будто за нами кто-то едет? Стук копыт… Я часто его слышу…

Всадники остановились. Конан прислушался. Время шло… Нет, только испуганное дыхание его спутницы… Хотя… что-то издали донеслось… Нет, скорее всего, почудилось.

— Даже если кто-то и едет, что с того?

— Это за нами, — прошептала девушка, — я знаю… это за нами…

— Поспешим, нам нужно к закату достичь холмов, я там помню хорошую пещеру для ночевки. — И Конан пустил коня в галоп.

Тишина окутывала Рахиму мягким, тяжелым пологом. Но иногда из глубины пещеры ей чудились голоса. Да только ли чудились? Конану хорошо — он положил меч у правой руки, левой обнял ее и мгновенно заснул. Конечно, спит он чутко, но вдруг не успеет проснуться, когда их окружат те, чьи голоса доносятся из темноты?

Нечего сказать — хорошая пещера для ночевки! Уж лучше спать под открытым небом, видеть звезды… А тут… Давят мрачные каменные своды. Нависают, будто вот-вот обрушатся! Где-то мерно капает вода. И тишина. Мертвая, звенящая. А когда начинаешь прислушиваться — и долго, долго слушаешь тишину — из глубины пещеры доносятся голоса! Конан сказал, что не знает, как далеко простирается вглубь земли эта пещера… А значит, он не знает, кто тут может жить. А тут живут… Не может пещера быть совсем необитаемой. Кто-то тут живет, и это их голоса слышатся в тишине.

Рахима прижалась к горячему телу возлюбленного и постаралась ни о чем не думать. Он обещал, он клялся, что не прогонит ее… А кто знает — бог его, этот Кром… Как он относиться к клятвопреступникам? Может, вполне терпимо… Завезет в такую пещеру и бросит, а тут отсиживается та самая мертвая старуха…

Из темноты донесся усиленный эхом старушечий кашель.

«Нет, нет, — думала девушка, — старуха ночью охотится… Вот она и охотится… за тобой. Нет, в пещере она отсиживается только днем, а ночью она на охоте, бродит, ищет… А зачем ей бродить, если ты сама к ней пришла! Нет, она не здесь, она где-то далеко, мы еще туда не доехали… Ты не можешь знать, где она… Может, она уже рядом! Может, она уже приближается к тебе шаркающей, походкой!»

Рахима уткнулась в грудь Конана. Нет, она не может быть тут… она… Шаги! Послышались тяжелые шаркающие шаги. Так ходит ее мать, там, в селении, дома… Она уже старая, и ей трудно поднимать ноги, и она ими шаркает… Все старухи шаркают ногами. Вот и эта… Почему Конан спит, как мертвый? Мертвецы… Мертвецы тебя окружают! Надо его разбудить… А вдруг, все это мне только чудится? Разбужу, а он рассердится и бросит меня тут, на съедение страшной мертвой старухе — той, которая сейчас приближается к ним в темноте, шаркая ногами.

Шаги. Ближе. Уже гораздо ближе! Сейчас, вот сейчас она выйдет на лунный свет — уж лучше бы луна и не заглядывала в пещеру — и подойдет, вытягивая руки и глядя мертвыми тусклыми глазами. Да, именно так — ее неподвижные, подернутые пеленой смерти глаза — вперятся в меня, и я не смогу ни закричать, ни пошевелиться… Уже не могу! Уже. Я могу только смотреть и ждать…

Рассвет застал Конана и Рахиму уже в пути. Недовольно щурясь на яркий солнечный свет, девушка со смехом рассказывала возлюбленному о своих ночных страхах.

Вопреки ожиданиям, Конан не смеялся. Нахмурившись, он буркнул:

— Почему ты не разбудила меня?

— Но… я боялась… Ты стал бы смеяться…

Конан внимательно посмотрел на девушку.

— Я не стал бы смеяться. Следующий раз, если что-то услышишь, буди меня!

Рахима внезапно почувствовала озноб. Почему он так пристально на нее посмотрел? Может, она ему уже давно надоела? По телу прошла волна холода, и девушка плотнее закуталась в плащ.

И вот теперь Грумми, подавая хозяину чаши с порошками и стараясь не смотреть на светящиеся линии, вспоминал о том, как попал он к Вариосу. Уже два месяца служит он колдуну, и два месяца рыщет где-то его мать. Он слышал по ночам, как воет она у башни, как царапает окованные железом дубовые двери… Нет, не сможет он покинуть эту мрачную башню, даже и по истечении оговоренного срока. Если только… если только кто-нибудь не убьет этого страшного монстра… его мать, которая живет теперь ужасной, неестественной жизнью.

А по округе ходят рассказы о нападениях какой-то мертвой старухи, высасывающей кровь. Правда, некоторые рассказывали, что кровь пьет не старуха, а некий молодой пастух, бесследно исчезнувший… Другие говорили, о двух братьях, бывших раньше охранниками, но отставшими от каравана…

Как-то Вариос сказал странную фразу, которую Грумми запомнил, хотя и не сразу понял ее смысл. Волшебник почти не выходил из башни, но всегда знал, что творится в округе. И он сказал… Он сказал… «Тараканы начинают плодиться». Потом ушел наверх и долго не появлялся.

По настоящему задумался Грумми над смыслом сказанного, услышав однажды, как вторит высокому вою старухи более хриплый голос, потом еще один… и еще.

Как всегда вечером, перед сном, Грумми обходил башню. Проверил, закрыты ли двери. Попробовал решетки на окнах. Посмотрел, закрыта ли дверь в подземелье. Под башней, по словам хозяина, находилось обширное подземелье, в которое даже он, хозяин, никогда не ходил. Точнее, спускался только один раз — обследовать… Одного раза и хватило. На лице хозяина было странное выражение, когда он рассказывал о подземелье. Будто вспомнился ему давний, полузабытый страх. Пережитый и надежно запрятанный в глубинах памяти ужас, который внезапно вырвался и вновь овладел слабой человеческой душой.

Да, хозяин увидел в подземелье что-то страшное. Не зря повесил на дверь огромный замок, а саму дверь оковал железом и скрепил самыми сильными заклятиями. Самыми сильными из всех, которые знал. Но даже и при этом он заставлял Грумми каждый вечер проверять замок. Грумми подходил к двери, осматривал замок, прислушивался. Ни звука не доносилось из-за двери. Только однажды ему послышался чей-то хрип. Казалось, с той стороны кто-то стоит и тоже прислушивается, принюхивается, ждет, поскуливает от нетерпения…

С ужасом поспешил Грумми отойти от двери.

Потом он опять пытался расспросить хозяина. Вариос отвечал неохотно. Грумми только узнал, что подземелье было выкопано задолго до постройки башни. Хозяин построил башню на каком-то старом фундаменте. И что за здание стояло на нем раньше — никто не знает.

— Твоя задача, — сказал колдун, тяжело глянув на слугу, — проверять замок! И если заметишь, что он висит как-то не так, в другом положении, сразу позвать меня! И не слишком прислушиваться!

С тех пор Грумми не прислушивался у той двери. Но зато часто стоял у другой — у входной двери в башню, которую снабдили новым засовом — и слушал вой существа, бывшего когда-то его матерью.

И однажды он услышал, что мать уже явно не одна бродит в окрестностях башни. Были и другие. Такие же. А, может и страшнее. Тогда и понял Грумми, что имел в виду Вариос, когда говорил: «Тараканы начинают плодиться». И это понимание наполнило сердце бывшего камнетеса безысходностью и ужасом от содеянного им однажды черного дела.

А потом Вариос сказал:

— Я видел, они роют землю к востоку от башни. Они знают про подземелье. Чувствуют его. Чувствуют тех, кто там закрыт. И хотят выпустить. Или хотят с их помощью добраться до нас. В любом случае, мы в опасности. Придется пойти на крайние меры.

И вот — эта пылающая пентаграмма. И голоса, предвещающие появление одного из самых страшных демонов… Но если не заставить его уничтожить нежить, которая развелась в округе… Правда, вызывать демона не менее опасно…

И опять читал заклинания Вариос, и на сей раз голос его дрожал от страха. И страшными, непроизносимыми были слова, которые затягивались внутрь светящегося колдовского чертежа. И тяжело дышал колдун, и дрожали руки у его слуги, когда он подавал очередную чашу…

Наконец, Вариос проскрежетал последнее слово самого длинного заклинания, и заклубилось в башне облако. Не посмели и хозяин, и слуга взглянуть туда, где проступало сквозь дым лицо существа, явившегося на их зов. А если бы осмелились глянуть на тот страшный лик, то не вынесли бы этого зрелища их слабые души и отправились на вечное мучение туда, где правит этот ужасный демон.

— О чем ты просишь? — донесся гулкий, как эхо горного обвала, голос.

— Очисти землю от той, кого мы породили, и от ее последышей — от всех, кого она превратила в упырей! Забери их к себе!

— Какова будет твоя плата? Что сможешь ты дать за это?

— Все, что захочешь… — прошептал колдун.

— Хорошо. Я выполню твою просьбу. А плату потребую позже.

Крупная дрожь била Вариоса, когда он ответил:

— Да будет так.

И вой, доносившийся из-за дверей башни, исчез, будто невидимая рука разом заткнула все смрадные глотки.

— Теперь, — прохрипел Вариос, — мы можем спокойно выходить из башни…

— Я так соскучился по солнцу, — тихо сказал Грумми, — но… плата? Какую он потребует плату? И когда?

— Молчи! — зашипел колдун. — Молчи! Никогда не говори об этом! Никогда. Не смей напоминать мне…

Конан и Рахима скакали среди зеленых холмов. Карпашские горы, высившиеся на горизонте подобно облакам, поражали величественной красотой. Тревожили душу устремленными к небесам белоснежными пиками, манили таинственностью и недоступностью, как манит простого воина красавица, мелькнувшая в окне дворца его повелителя.

Предгорья кишели бандитами. Конан выбирал еле заметные тропинки вдалеке от дорог, а часто и вовсе направлял коня в распадки между холмами, где не было даже тропинок. Рахима притихла и только плотнее куталась в плащ, стараясь закрыть не только тело, но и лицо.

— Ты замерзла? — удивился Конан.

— Да, меня знобит…

— В такой жаркий день? Ты не заболела?

— Может быть…

— Теперь придется скакать без остановок. Уже недалеко развалины замка Кушуха…

— Кто это? — безразлично спросила девушка.

Конан был рад отвлечь ее от болезни. Долго и подробно он рассказывал, как встретил здоровяка Кушуха, на которого было наложено заклятие, как они поехали искать исчезающий замок… И умолк, только тогда, когда заметил, что Рахима его не слушает.

— Ты все еще боишься старухи?

— Старухи больше нет — чужим голосом сказала девушка, — из этого мира она исчезла…

Конан встревожился. У нее лихорадка. Похоже, начинается бред. Она уже нетвердо сидит на лошади. Нужно останавливаться на ночлег…

Остановиться пришлось под открытым небом. Рахима, закутавшись в плащ, впала в забытье. Конан, пустив пастись лошадей, мрачно сидел рядом. Впереди еще два дня пути. Девушка, судя по всему, серьезно больна. Вряд ли она сможет держаться в седле. Кром!.. Придется остановиться на несколько дней. Добыть какую-нибудь дичь… Поить ее мясным бульоном… И ждать выздоровления.

Всю ночь Рахима стонала и бредила. Выкрикивала непонятные слова. Пыталась бежать. Билась в судорогах. Под утро, когда больная забылась, наконец, тяжелым сном, Конан рискнул оставить ее и осмотреть окрестности. Может быть, если удастся, добыть свежее мясо…

Невдалеке виднелась башня. Та самая башня…

На сей раз Конану не пришлось вышибать дверь. Его встречал небольшого роста, остроносый человек с усталым лицом. Слуга. А в башне, куда Конан занес укутанную в плащ девушку, в ожидании стоял хозяин — человек крепкого сложения, с грубоватым лицом и умными, насмешливыми серыми глазами. Тот самый колдун. Молча указал он на лежанку. Конан бережно уложил свою спутницу, плотнее укрыл ее плащом.

— Я помню тебя, чародей.

— И я тебя, герой.

— Ты должен ей помочь, — Конан кивнул на лежащую в беспамятстве женщину, — у нее лихорадка, она бредит.

— Должен? — притворно удивился Вариос. — Должен?

— Должен, должен, — проворчал Конан, положив руку на эфес меча.

По достоинству оценив этот жест, Вариос молча, шутовски поклонился. Несколько мгновений Конан и колдун пристально смотрели друг на друга.

— А хорошо, что ты, герой, опять пришел ко мне, — наконец, мечтательно проговорил Вариос.

— Ты, помнится, говорил, что мы еще встретимся… Как ты намерен ее лечить?

— О, это не сложно, мой помощник приготовит мазь…

Колокол спустя Грумми принес откуда-то сверху чашу с дымящимся, остро пахнущим зельем.

— Твою возлюбленную необходимо натереть, пока снадобье не остыло, — усмехнулся колдун, — и делать это придется мне — только я знаю, как нужно втирать мазь.

Вариос блеснул глазами.

— Ты готов предоставить мне ее тело? — Но, заметив, как потемнело лицо северянина, пряча усмешку, добавил: — Для растирания… только для растирания!

Когда Конан кивнул, он быстрыми движениями раздел девушку и, глубоко вздохнув, стал натирать ее дрожащее тело теплой мазью, одновременно разминая и растирая мышцы. По мере того, как зелье впитывалось, больная приходила в себя. Перестала дрожать, реже стонала и даже один раз открыла глаза. Но далеко блуждала в этот момент ее душа — взгляд оставался слепым и бессмысленным.

С особым усердием растирал колдун упругие груди девушки, и только когда Конан издал недовольное ворчание, поспешно перешел на плечи и шею.

— Эй, Грумми! — крикнул Конан. — Я думаю, что хозяин твой сейчас велит собрать что-нибудь на стол и угостить гостя!

— Да, да, — прогудел Вариос, — собери, угости…

Слуга без особой спешки стал собирать все для трапезы. И тут Вариос сдавленно вскрикнул. Конан мгновенно очутился рядом.

— Ничего, ничего, — испуганно пробормотал колдун, — я просто вывернул себе палец… Ничего страшного.

Точными движениями чародей натер лоб и затылок больной, которая лежала, теперь расслабившись и, казалось, крепко спала. Бережно укутав свою спутницу и убедившись, что ей лучше, Конан сел за стол. Вино было очень даже неплохим, копченое мясо вкусным, а хлеб, хоть и грубоватого помола, но тоже вполне съедобным.

— А ты неплохо устроился, колдун, — сказал Конан, насытившись. — Кто тебе привозит вино?

— Разные люди… — уклончиво ответил Вариос. — Те, кто просит моего совета или помощи…

— А что ты посоветуешь мне? Как быть с девушкой? Скоро она поправится?

Вариос посмотрел на Конана долгим взглядом.

— Поправится, — повторил он, — обязательно поправится… Уже завтра она будет… Вполне здорова. — И легкая усмешка промелькнула в его серых глазах.

— Выкладывай, колдун, что у тебя на уме, — мрачно пробурчал варвар.

— Ничего… — Вариос улыбался слащавой улыбкой, не вязавшейся с его грубоватым лицом. — Я же сказал, что она поправится…

— Ну, добро, — перебил Конан, — посмотрим, что будет завтра.

К ночи Вариос поднялся на самый верхний — третий — этаж башни и затащил приставную лестницу. Теперь никто не мог забраться к нему, разве что сумел бы, подобно его коту, уцепиться когтями за неровные каменные стены. И все же на душе у колдуна было неспокойно. Спать он лег, прочитав несколько охранных заклинаний и поставив лежанку в центр магического круга. В течение ночи он несколько раз просыпался и подолгу прислушивался. После чего с ворчанием опускал тяжелую голову на подушку и вновь ненадолго засыпал.

Конан спал на полу, у стены. Грумми, чью лежанку заняла больная, маялся на жесткой скамейке, предварительно оттащив ее к противоположной стене башни, подальше от этого вспыльчивого варвара.

Ночью где-то наверху, в стропилах, выл ветер. Мрачно ухали совы. Почти неслышно верещали, нащупывая дорогу, летучие мыши. Урчал и мяукал кот.

Конану снился огромный паук, спускающийся на толстой нити к самому лицу. Паук долго шевелил мохнатыми лапами у губ спящего варвара, — ибо и во сне Конан видел себя спящим. Он спал и не мог пошевелиться. А паук копошился над ним, раздумывал, перебирал суставчатыми лапами, смотрел пучками мутных бельм, думал о чем-то своем, паучьем.

И вот-вот опустится ниже, вот-вот вонзит отравленное жало в незащищенную шею!.. И не может двинуться Конан, и шевелится, отвратительно копошится над ним паук, то выпуская, то втягивая страшное жало, раздумывая, бормоча что-то человеческим голосом.

Смутно сознавал северянин, что голос паука чем-то похож на голос его возлюбленной, той, которую он поклялся никогда не прогонять…

«Нет, не могу», — услышал Конан, и все исчезло. Кошмарный сон отпустил. Смог, наконец, пошевелиться варвар, повернуться на бок и заснуть спокойным, безмятежным сном.

Утром Вариос долго и удивленно разглядывал Конана. Что-то бормотал себе под нос и качал головой. Затем подошел к лавке, где спал Грумми. Слуга лежал окоченевший, изогнувшийся в предсмертной судороге. На лице застыла гримаса ужаса и боли.

— Мертв, — бросил колдун, будто и не ожидал ничего другого.

Конан мрачно глянул в бесстрастное лицо чародея. Что могло убить несчастного слугу? Вариос, конечно, ничего не расскажет, хотя, похоже, знает причину. Грумми умер в муках. Тело сведено судорогой. Что это? Яд? Но зачем колдуну убивать своего слугу? Может, он хотел отравить киммерийца?

Но Конан вспомнил, как Вариос пробовал вчера вино из каждой новой бутылки. Нет, похоже, чародей тут ни при чем. Но он знает, в чем дело.

И еще один удар ожидал северянина, — подойдя к лежанке, где спала Рахима, он увидел, что черты ее лица застыли, а взгляд полуоткрытых глаз потускнел. Его возлюбленная умерла.

Взревев, Конан бросился к колдуну. Одной рукой сгреб его за одежду и поднял, как щенка, в воздух, другой — нашаривал на поясе рукоятку кинжала.

— Остановись, Конан, — кричал Вариос, — она не умерла! Остановись, я все объясню.

— Что ты мелешь?! Я достаточно видел мертвых на своем веку! Она умерла. И, клянусь, ты ответишь за ее смерть!

— Подожди, — вдруг спокойно сказал Вариос, — разве ты не видел во сне паука? Мне он тоже снился. Спускающийся паук…

Конан отпустил чародея. Да, теперь он вспомнил — мерзкий паук копошился над ним, бормотал, но не смог вонзить в него жало.

— Рассказывай, — тяжело сказал Конан, — и не вздумай хитрить.

Вариос, поправив одежду, сел за стол, налил себе и Конану вина, выпил единым духом, собираясь с мыслями. Конан сел, но к вину не притронулся.

— Помнишь, герой, как ты спас эту девушку, когда ворвался к нам во время ритуала?

Конан кивнул.

— Так вот: ритуал, благодаря тебе, не был завершен, и мы получили…

— Что это был за ритуал? — перебил Конан.

— Ритуал оживления мертвого тела, — ровным голосом продолжал колдун. — Я оживлял мать Грумми, по его просьбе…

— Дальше.

— А дальше полагалось принести жертву, но ты помешал, и мать… — Вариос замялся, — … мать Грумми ожила, но вместе с тем, осталась мертвой. Стала чудовищем! Вдобавок ко всему, попробовала крови сына… Она бродила в окрестностях, нападала на путников и высасывала кровь.

— Где она теперь? — спросил Конан.

— Она стала слишком опасна, и я… мне пришлось… ну, словом, ценой невероятных усилий я сумел убрать ее из этого мира. Но, очевидно, перед тем, она успела повстречать твою девушку.

— Когда? — недоуменно спросил Конан. — Я всегда был с ней рядом!

— Ты мог и не заметить, герой. Она, вероятно, пришла, ночью, во время сна…

Конан потер лоб. Да, кажется Рахима, после ночи в пещере, рассказывала про какие-то ужасы, чудившиеся ей в темноте…

— Так ты поэтому вскрикнул?! Ты увидел на ней…

— Да. Следы укуса.

— Почему ты мне не сказал, колдун? — гневно произнес северянин. — Ты хотел…

— Да, — спокойно ответил Вариос, — я хотел, чтобы она укусила тебя. Ведь это ты во всем виноват! Но она не смогла… Очевидно, очень сильно любила… любит тебя.

— Как может любить труп? — воскликнул Конан. — Ведь она теперь мертва!

— И да, и нет. Она живет теперь другой жизнью, и мы не должны позволить ей пить кровь. Иначе, через короткий промежуток времени, этих тварей тут будет, как тараканов.

— Что же нужно делать?

— Нужно надежно запереть их.

— Их? Кого?.. Ах да, еще твой слуга…

— Да, бедный Грумми… Под этой башней есть подземелье — туда нужно отнести мертвецов. Оттуда им не будет ходу… Только тогда мы будем уверены, что они не причинят никому вреда.

— Хорошо, открывай свои подвалы, колдун…

Конан долго смотрел в лицо возлюбленной. Бедная девушка! Он, Конан, спас ее от смерти, а в результате ей оказалось уготована худшая доля. Там, во мраке подземелья будет бродить она, снедаемая вечной жаждой, мучаясь и, возможно, проклиная своего спасителя. Как хотела она, как просила, чтобы он ее не бросал… И вот теперь… Ну, теперь, он свободен от клятвы. Она умерла, будем считать, что она умерла. Кром это видит. Оh не осудит. Просто она будет похоронена не в могиле, а в подземелье.

Тяжело вздохнув, Конан поднял на руки легкое тело Рахимы и шагнул в темноту, нащупывая ногами ступеньки. Вариос зажег факел, висевший на стене за дверью. Стало светлее, и варвар увидел уходящую в темноту лестницу. Из глубины пахнуло сыростью. Прижимая к себе холодное тело девушки, Конан осторожно спускался по ступеням. Тянуло запахами гнили, разложения, тления.

— Положи ее на площадке и возвращайся за Грумми! — крикнул Вариос.

— А своего слугу, — Конан оглянулся, — ты отнесешь сам, колдун!

— Хорошо. — Чародей взвалил окоченевшее тело Грумми на плечи, немного помедлил, о чем-то раздумывая, затем шагнул на ступени.

Почувствовав под ногами ровную поверхность, Конан осторожно положил тело девушки на пол. Свет факела метался далеко наверху. Тут, внизу — темнота, могильная сырость и запахи. Может, колдун попросту сваливал сюда трупы? Если бы удалось принести в жертву девушку — стал бы он ее хоронить? Скорее всего — бросил бы в подземелье. Жаль, что факел остался наверху, возможно, тут навалены горы трупов…

Конан провел ладонью по лицу девушки, ощутив ледяной холод. Что теперь? Нужно ли ее как-то похоронить? Может, тут есть старые склепы? Странно складывается жизнь — он спас Рахиму от смерти, но обрек на вечное замогильное бдение в сыром подземелье… Где там колдун со своим слугой?!

С рычанием Конан бросился наверх. Не будь он так угнетен смертью девушки, он бы понял раньше!.. Он бы сообразил!..

Почти у самых дверей — у закрытых дверей! — лежало сведенное судорогой, окоченевшее тело Грумми.

Кром! Второй раз за последнее время он попал в ловушку! Неужели коварство Кушуха ничему его не научило?!

В бешенстве Конан обрушил тяжелый кулак на окованную железом дверь. Если бы она открывалась в другую сторону!.. Он вышиб бы любой запор!

Но тяжелая дверь могла распахнуться только внутрь, а с этой стороны не было даже ручки. Хорошая, крепкая, надежная дверь… Сделана на совесть и, вероятно, с учетом того, что ее будут пытаться открыть изнутри.

Проклятье!

Конан еще раз гулко впечатал кулак в толстые листы железа, надежно предохранявшие дерево даже от ударов меча.

— Это бесполезно, герой, — раздался спокойный голос колдуна, — тебе придется познакомиться с обитателями подземелья. Да помогут тебе боги.

Больше всего злился Конан на самого себя. Как можно было настолько забыться?! Как можно было довериться колдуну?!

Оставалось надеяться, что эта ловушка все же не столь совершенна, как та, в которую заманил его недавно Кушух в подземных лабиринтах Исчезающего замка.

Взяв факел, Конан вновь направился вниз, намереваясь обследовать подземелье. Факел, по счастью, светил в полную силу.

Пройдя мимо мертвого тела Грумми, он остановился. Что-то было не так! Что-то изменилось… Труп слуги… Его поза… Прежде мертвец, скорчившись, лежал на боку.

Конан вернулся и поднес факел. Несомненно, поза мертвеца изменилась. Теперь он, вытянувшись, лежал на спине.

Полуоткрытые глаза поблескивали белками. И выражение лица… Утром в лице слуги читалось страдание. Теперь, скорее, безмятежность… Казалось, даже легкая улыбка тронула мертвые губы Грумми. Конан наклонился, вглядываясь в лицо мертвеца. Опять изменение… Теперь, похоже, злорадная усмешка, как у его хозяина…

Может, процессы разложения заставили сведенные судорогой мышцы расслабиться? А выражение… При свете факела трудно быть уверенным…

Но почему так не хочется поворачиваться к нему спиной? Кажется, что он смотрит, ждет…

Стоит отвернуться… и — что тогда? Прыгнет на спину?

Сжав челюсти, Конан заставил себя повернуться и продолжить спуск. Позади было тихо. Нет, кажется, послышался какой-то звук… Звук когтей, скребущих по камню… Не останавливаться! Факел не может гореть вечно, а нужно осмотреть подземелье и найти выход!.. Теперь, будто кто-то тихо спускается следом… Или это эхо его шагов?

Что имел в виду колдун, сказав про обитателей подземелья, с которыми ему придется познакомиться? Вряд ли — крыс, которых тут, конечно, множество. Нет, чародей говорил о других обитателях…

В душе любого, даже самого отважного человека, найдется место страху. Смелый тоже боится. Может, чуть меньше, чем тот, кто рожден трусом… Главное — храбрец может преодолеть страх, а трус — нет.

«Смелый, — размышлял Конан, шагая по ступенькам, — может подавить страх, загнать его вглубь, запереть, не позволить ему овладеть своей душой. Страх, конечно, будет время от времени выползать — холодной, длинной змеей леденить сердце, шевелить волосы, заставлять цепенеть мышцы…»

Конан достиг конца лестницы. Что-то и тут изменилось… Где?.. О, Кром! Где его Рахима?! Где тело Рахимы?! Где мертвое тело девушки? Утащили? Значит, действительно тут… А почему — утащили? Конан перевел дыхание. А что, если она сама ушла? Но это… что? Невозможно? В этом мире нет ничего невозможного! Тем более тут, в подземелье, над которым высится мрачная башня колдуна! Чародей говорил о старухе, о нечисти, которую она наплодила…

Медленно, стараясь не производить лишнего шума, Конан обнажил меч. Если придется… Если придется, он разрубит даже свою любимую! Нет, мертвое тело своей любимой. Ибо это будет уже не она. Это будет монстр, ужасная нежить, которая не должна осквернять землю! Но ведь… ведь она не стала — не смогла его укусить… она его любила. Любила, даже став чудовищем…

Вдалеке, где-то в самых глубинах подземелья раздался далекий вой. Он был похож на волчий, но все же другой. Выл не волк. Выл… человек? Не человек, конечно, уже не человек… Но как же велико это подземелье!

Конан поднял факел. Прямо и направо — коридоры, выложенные неровным, сочащимся влагой камнем. Еще один, с земляными стенками, как большая нора, темнел слева. И опять лестница. Конечно же — вниз. Именно оттуда, кажется, и доносился вой.

Куда идти? Вниз? Уничтожить того, кто воет, пока он не напал сзади в темноте? Конан глянул на факел. Насколько его хватит? Нужно искать выход, а внизу его вряд ли найдешь…

Решительным шагом северянин направился в тоннель, напоминающий нору. Язычки пламени факела отклонились. Похоже, где-то поступает воздух…

С земляного свода свисали причудливые корни, извивались в неверном свете факела, метались черными тенями, норовили вцепиться в волосы.

Позади вновь послышался далекий вой. Еще один — более хриплый… Это уже впереди… Его окружают? Да, похоже, его окружают те самые твари, о которых говорил колдун.

Конан взял меч наизготовку и спокойно пошел вперед. Тоннель достаточно широк для замаха… Страха уже не было. Страх остался там, где лежит, готовясь к неестественному пробуждению, тело Грумми, где лежала Рахима. С кем он встретится сейчас? Это не так уж важно: меч разрубит и живого, и мертвого.

Вой теперь доносился, казалось, со всех сторон. Конан не останавливаясь, шагал по тоннелю. Темнота, напуганная светом факела, нехотя расступалась перед ним, и тут же стремительно смыкалась позади. Корни теперь уже явственно шевелились — от них приходилось уворачиваться, как от цепких, корявых пальцев — жадных, норовящих вцепиться в горло.

Неровные стены тоннеля бугрились вздутиями, похожими на созревшие нарывы… Вот-вот лопнут, источая гной, и выбросят в мир… что? Очередного монстра? Очередное сосущее кровь чудовище?

С тревогой заметил Конан, что тоннель сужается. Теперь уже не только с потолка свешивались живые корни — и с боков тянулись их мерзкие лапы-щупальца, готовые в любую минуту вцепиться в руку, в бок — разорвать, углубиться в мягкую, сочащуюся кровью плоть.

Если тоннель слишком сузится… Конан несколько раз взмахнул мечом. Пока еще места достаточно. Но вот дальше… Многоголосый вой катился лавиной.

Внезапно сбоку открылась темная дыра. Не тоннель — просто лаз, не более полутора метров высотой. Посмотреть, что там… Или кто там…

Согнувшись, Конан осветил внутреннюю полость — небольшую пещеру. Достаточно объемную, чтобы размахнуться. Если встать немного сбоку от входа — можно спокойно перерубать надвое каждого, кто сунется!

Скользнув в пещеру, Конан воткнул в стену факел. Выбрал позицию. Теперь он был готов. Вой приближался. Высокие, вибрирующие голоса. С яростным хрипом. С присвистом, с шипением.

Конан застыл в ожидании. Приближение неведомой опасности и вынужденное ожидание, когда секунды превращаются в минуты, минуты — в часы, а часы — в вечность… Впрочем, вряд ли ему придется столько ждать.

Теперь можно было расслышать, что к вою примешиваются другие звуки — стоны, выкрики. Человеческая речь из пасти чудовища?

Казалось, будто стая волков, царапая когтями земляной пол, промчалась мимо. Звуки удалялись. Конан позволил себе немного расслабиться. Не почуяли? Проскочили мимо? Вряд ли это надолго. Скоро они поймут, что сбились со следа. И вернутся. Интересно, как они выглядят? Как волки? Скорее, топот этой воющей и визжащей стаи напоминал топот своры собак. Волки так не шумят…

В отверстие одним движением проскользнуло существо и остановилось, ослепленное светом факела.

— О боги! Рахима! — воскликнул Конан. — Что с тобой стало?!

Существо не дышало. Обнаженное, посиневшее тело, принадлежащее когда-то его возлюбленной, застыло в абсолютной неподвижности. Темные пятна тления на груди, животе и, что самое неприятное, на лице. Впрочем, лицом это назвать уже нельзя. Глаза — прекрасные глаза Рахимы — налились кровью и злобой, нижние веки обвисли, открывая полости, полные гноя, рот в жутком оскале обнажил неимоверно удлинившиеся зубы.

Существо зашипело и приготовилось к прыжку.

— Рахима! Ты меня узнаешь? — ласково говорил воин. — Это же я, Конан, тот, которого ты любила! Разве ты меня не помнишь?

Варвар-киммериец представлял собой идеальную боевую машину. Губы его шептали успокаивающие слова, а тело, независимо от этого, готовилось к бою. До предела обострилось восприятие, мышцы приготовились к резкой, взрывной нагрузке, и сосредоточенность на предстоящей схватке стала абсолютной. Сейчас Конан был не менее быстр и не менее опасен, чем застывшее перед ним страшное существо, не принадлежащее более к этому миру.

Тварь метнулась вправо-влево и прыгнула.

Невероятно быстрые, неуловимые глазом движения! Конана спасли рефлексы воина и первобытное чутье варвара. Казалось, сами боги направили удар его меча… Разрубленная до пояса мертвая женщина, с ненавистью глядя в глаза бывшего возлюбленного, умирала вторично…

Вновь раздался вой стаи. Они возвращались. Конан встал, как и намечал, немного в стороне от входа. Тварь — на сей раз, действительно похожая на животное — с воем скользнула в пещеру. Еще один точный удар — и разрубленное пополам чудовище издыхает, разбрызгивая черную кровь.

Вторая тварь — еще удар. Третья, четвертая, седьмая, десятая… Последним был Грумми. Изменившийся, но пока еще похожий на человека…

Тринадцать волкообразных тварей насчитал воин. И еще два монстра — Рахима и Грумми… Грустно стоял Конан над останками своей возлюбленной. Но все же… все же — это лучше, чем превратиться в…

Теперь можно было рассмотреть этих похожих на волков чудовищ. Покрытые шерстью тела, но лапы мощнее и сильнее… а головы… не человеческие, конечно, но… Все они раньше были людьми. Какие-то следы человеческих черт на оскаленных мордах… Возможно, именно такой стала бы его Рахима… Меч освободил ее от этой участи.

Убедившись, что монстры издохли, Конан пробрался к выходу.

Тоннель… Он действительно сужался… Но, почувствовав однажды свежее дуновение, воин поднял голову и увидел луну и звезды. Кто-то сверху прорыл длинный, пологий лаз…

К удивлению Конана, двери башни были распахнуты. Обнажив меч, он осторожно вошел внутрь. На стенах горели факелы. Черный кот ласково потерся о его ноги…

Вложив меч в ножны, Конан долго смотрел на слегка раскачивающегося на длинной веревке человека. И хотя лицо его посинело и вздулось, а почерневший язык вывалился изо рта, в нем еще можно было узнать колдуна Вариоса.

А под ним, пульсируя, как насыщающаяся пиявка, горела голубоватым светом демоническая пентаграмма с зажженными по углам ароматными свечами.