Комсомолец

Глава 1

Едва не промахнулся, возвращаясь в комнату: ноги по старой привычке привели меня к двери с цифрой шестьсот четыре, а не шестьсот восемь. Сообразил, что пришел не по адресу, уже хватаясь за ручку. Именно дверная ручка (совершенно незнакомая) помогла не вломиться в теперь уже чужое жилище. Я тихо выругался, покачал головой. Ощущение неправильности всего того, что видел вокруг, начинало меня нервировать.

Заметил шагавшего по коридору рыжеволосого парня с допотопным чайником в руке, высокого (при нынешнем росте мне теперь все казались высокими), узкоплечего и тоже в дурацкой майке. Тот махнул мне рукой, сказал: «Сашок, пошли пить чай». Я не удивился, когда парень по-хозяйски распахнул дверь в комнату шестьсот восемь: должно быть, рыжий и был тем самым Пашкой, о котором упомянул другой мой сосед.

В комнате я старался помалкивать. Хлебал из старенькой чашки невкусный чай (сон или не сон, но кипяток больно обжег язык), жевал бутерброд с салом (очень даже неплохим), слушал болтовню соседей по комнате и исследовал взглядом окружающее пространство. Отмечал все, что соответствовало бы любой из версий, объяснявших произошедшие в моей жизни перемены. Но находил подтверждения лишь одной.

Обожженный язык не заставил меня проснуться (хотя волдырь на его кончике явственно чувствовался). То ли при медикаментозной коме подобные фокусы у спящих не прокатывали, то ли я все же сейчас не спал. Намеков на параллельную реальность я тоже отыскать не смог: не обнаружил вокруг себя ни незнакомых технологий, ни проявлений колдовства или намеков на альтернативную историю.

А вот следов советского прошлого (или настоящего?) заметил предостаточно. Чего только стоила найденная под подушкой книга Николая Островского «Как закалялась сталь»! Наткнулся на нее, когда заправлял постель. Потрепанная, с карандашными пометками и следами от грязных пальцев. Раритетное издание тысяча девятьсот тридцать шестого года, словно сошедшее с полки музея.

Одежда, мебель, вид за окном – все это напоминало «преданья старины глубокой». Советской старины, если выражаться точнее. Похожее я в детстве повидать успел: застал поздний Советский Союз со всеми его прелестями и недостатками. Причем воспоминания о детстве сохранились хорошие. Запомнилось, что и небо в те времена было ярче, и вода чище, и трава зеленее. А пионерский галстук – частичка красного знамени.

Я разглядывал бомжеватую обстановку комнаты, активно пережевывал соленое сало и прислушивался к болтовне соседей по комнате. Разобрался, что будивший меня черноволосый парень носил гордое имя Слава, а рыжеволосый откликался на простое – Пашка. Оба парня оказались местными, зареченскими. Проживали в разных частях города, но далеко от института, потому вчера заселились в общагу.

И тот, и другой по окончании десятого класса успели отслужить в армии. Сыпали солдафонскими шуточками, рассказывали типично армейские истории – соревновались, чей рассказ произведет на меня более сильное впечатление, будто принимали меня за наивного школьника. Я старался исправно улыбаться их бородатым анекдотам, помалкивать и наяривать бутерброды.

За десятиминутку чаепития выяснил, что сейчас вовсе не январь (кто бы сомневался), а начало сентября. Точнее, второе число. Узнал, что я (нынешний) вместе с Вячеславом и Павлом учусь на первом курсе Зареченского государственного горного института. Снова. И опять на горном факультете («Открытые горные работы», если правильно понял). «Взрывное дело перспективней», – вспомнились слова сына.

Отучился в институте уже целый день (первого сентября присутствовал на ленинском уроке). С соседями по комнате познакомился только вчера – днем они ввалились в мою комнату. И даже сходил с ними в ближайшую пивнушку, чтобы отметить знакомство. Ну а сегодня я вместе со всеми своими одногруппниками отправлюсь в колхоз. На уборку урожая капусты. Как сообщил Слава: «На целую неделю! Деревенская романтика».

Я не разобрался, куда попал. Что вокруг? Сон или новая реальность? Склонялся к тому, что на реальных первокурсников мои говорливые соседи походили больше, чем на видения. Ни рыжего Пашку, ни Вячеслава я точно не встречал раньше: ни в их облике, ни в поведении не замечал ничего знакомого. Рассудил: будь я во сне, увидел бы здесь не эту парочку, а кого-то из своих бывших институтских приятелей.

Единственное, с чем я четко определился за время короткого чаепития, что не буду совершать резких движений. Разрешу себе пока оставаться безынициативным, плыть по течению. Моя молчаливость соседей по комнате не удивляла. Значит, я не сильно выбивался из образа. Буду наблюдать за происходящим вокруг и делать выводы. Сон вокруг меня или явь, но спешить мне было точно некуда. Разве что… на уборку капусты.

Уже по пути к институту я узнал, что Слава числился старостой моей группы, потому он и подгонял нас с Пашей: хотел явиться на место сбора одним из первых. Парни несли на себе новенькие туристические рюкзаки, дешевенькие, даже без элементов жесткости. Раздутые от вещей, как и мой; судя по его виду и состоянию, прошедший через Гражданскую и Отечественную войны. Жесткие лямки давили на подтяжки, натирали кожу. Я терялся в догадках, что именно тащил с собой: прихватить «собранный с вечера» рюкзак перед выходом из комнаты мне напомнил староста.

Зеленая листва на деревьях скрашивала унылость улицы, разбавляла царившую вокруг корпусов общежитий тоскливую серость. На проспекте меня встретил похожий вид. Я не увидел по пути к институту ни ярких рекламных баннеров, ни светящихся неоновых вывесок, ни даже ларьков, как в девяностые. Заметил клумбу с подстриженными кустами там, где недавно (по моим ощущениям) красовалась пиццерия. На месте банка обнаружил магазин «Гастроном» (мне казалось, банк тут был всегда). А вместо автомобильной стоянки – детскую площадку с горками, песочницей и чуть покосившимися качелями.

Я шаркал по земле подошвами неказистых растоптанных туфлей (не сразу поверил, что влезу в них: привык к виду сорок шестого размера), вполуха слушал болтовню спутников. Вертел головой – смотрел по сторонам и пытался сообразить: действительно ли угодил в прошлое или все же попал в параллельный мир. Упрощенная и обезличенная версия Зареченска, через которую я шагал к Горному институту, намекала и на то, и на другое. И знакомая, и незнакомая одновременно, в целом привычная, но отличная в деталях. Она вполне могла быть даже частью сна, странного и в то же время сверх-реалистичного.

Главный корпус Горного института стоял на привычном для меня месте (что порадовало: хоть что-то осталось неизменным). Он смотрел новеньким фасадом, украшенным лепниной с советской символикой, на проспект Ленина. Знакомые голые античные фигуры над входом, изображавшие простых рабочих – «семь всегда трезвых горняков». Каменные ступени, деревянные лавки. Чуть в стороне, в небольшом скверике, притаился бюст главного горняка и вождя мирового пролетариата по совместительству – Владимира Ульянова. Я до сих пор гадал: являлся тот бюст частью комплекса институтских строений или же имел отношение лишь к проспекту.

Радость от встречи со старой знакомой альма-матер чуть схлынула, и я стал замечать не только знакомые черты главного корпуса института, но и отличия, в основном касавшиеся ландшафта вокруг здания. Совсем молодые деревца (лиственные, никаких елок), «неправильные» фонарные столбы, незнакомый забор – такого я здесь точно никогда не видел. Парочка застывших около ограды автомобилей: «Москвич-424» и «Москвич-408» (подбор транспортных средств показался мне странным). А по соседству с ними – чудо советского автомобилестроения: автобус, модель которого даже я затруднялся припомнить.

«Неужто мы поедем вот на ЭТОМ? – мелькнула в моей голове догадка. – Покровители института не расщедрились на что-то поприличнее? Я, помнится, тоже выделял подшефным далеко не мерседесы. Но до подобного позора не опускался. А ОНО вообще до колхоза доедет?»

Около автобуса уже топтались студенты. Кто с сумками, кто с рюкзаками. Одетые кто во что горазд. Тут и юбки, не достававшие до колен, и треники с вытянутыми коленками. Туфли, резиновые сапоги. Футболки, рубашки, блузы и жуткого вида свитера. На ум мне пришло слово «колхоз». А значит, наряды студентов вполне соответствовали цели поездки. Я и сам не особенно выделялся в этой компании.

Но меня удивили не наряды и прически этих едва перешагнувших детский возраст людей, а их странное поведение. Молодежь разделилась на компании по три-пять человек. Что-то обсуждали, недовольно кривились, посмеивались. Парни посматривали на девчонок – те делали вид, что никого, кроме подруг, не замечали. Кто-то зевал, кто-то дремал, усевшись на рюкзак и прижавшись спиной к забору.

Но НИ ОДИН студент не держал в руке ни смартфон, ни даже простенький кнопочный телефон. Не делали селфи, не фотографировали друг друга, что со стороны казалось странным и неправдоподобным. Ведь даже моя рука шарила по карманам в поисках гаджета, а в голове вертелись мысли о том, что нужно проверить почту, узнать, не звонил ли мне младший сын, заходил ли сегодня старший на свои странички в соцсетях.

– Ох ты ж блин, – пробормотал я.

Сообразил, чего мне не хватало в этом сне или в этой новой реальности – интернета. Прошло около часа с момента пробуждения, а я не прочел ни одной новости, не узнал курсы валют, не пробежался взглядом по котировкам акций, не поинтересовался прогнозами на сегодняшние лыжные гонки и биатлон. Словно внезапно ослеп и оглох. Мир для меня сузился до размеров крохотного участка проспекта Ленина в Зареченске.

Рука прижалась к груди – сердечная боль не появилась. Зато я нащупал острые края комсомольского значка. Искал взглядом похожие значки на одежде одногруппников, пока я вслед за Пашей и Вячеславом здоровался за руку со всеми явившимися раньше нас парнями. Не увидел ни у кого. Похоже, лишь я щеголял с эмблемой ВЛКСМ. Нацепил его для прикола? Или потому что рьяный комсомолец?

Павел и Слава влились в одну из мужских компаний. Завели разговор о футболе (названия команд звучали знакомые, но вот фамилии игроков – совершенно мне неизвестные), об армии (ну как без нее), поделились информацией, кто на какую оценку сдал экзамены. Я постоял рядом с соседями по комнате, изображая бедного родственника; потом отошел в сторонку, уселся на рюкзак, вытянул ноги.

Мысленно раскладывал в голове по полочкам добытую информацию. Но не проанализировал ее. Успел лишь прикрыть глаза да пару раз зевнуть, прежде чем появился молодой усатый мужчина (не старше тридцати) в отутюженных брюках. Тот пробежался по студентам рассеянным взглядом, тоскливо вздохнул и заявил, что будет сопровождать нас «на картошку» (забыл или не знал, что едем собирать капусту?).

Мужчина поинтересовался, все ли собрались. Выслушал противоречивые ответы, поморщился, будто надкусил лимон. Стрельнул глазами в сторону группы девчонок – те взирали в его сторону аки преданные щенки. Тут же отвел взгляд, насупился. Строго спросил, кто староста, кивнул в ответ на поднятую руку Вячеслава. Представился доцентом нашей кафедры (с труднопроизносимой фамилией). Достал из нагрудного кармана шариковую ручку, открыл тонкую тетрадь (не журнал учета посещаемости).

– Сделаем перекличку, – сказал он. – Товарищи первокурсники, те, кого я отметил, сразу проходите в автобус, занимайте места.

Он посмотрел на циферблат наручных часов.

– Семь часов. Четверть часа подождем опоздавших студентов и отправляемся.

Он снова взглянул на ту же группу девчонок, словно ждал возражений с их стороны.

Не дождался. Пригладил тонкие пижонские усики.

– Начнем. Так… Аверин!

– Я! – бодро отрапортовал староста нашей группы и мой сосед по комнате – Слава.

Усатый кивнул, чиркнул ручкой в тетради.

– Так…

Я слушал фамилии своих одногруппников, пытался запомнить и их, и сонные физиономии их обладателей. Не из любопытства. Действовал по старой памяти: хороший руководитель должен помнить подчиненных в лицо, по возможности всех, а не только ближний круг. Руководителем я перестал быть, но выработанные с годами привычки остались. Я не видел надобности от них избавляться.

Мой второй сосед, как оказалось, являлся обладателем звучной фамилии Могильный. Я пометил этот факт в памяти. Как и то, что некоторых девчонок Пашкина фамилия заставила улыбнуться. Те улыбки не показались мне злыми или насмешливыми, скорее ироничными, будто их обладательницы мысленно представили себя законными супругами Павла Могильного.

Особо отметил я и фамилию Нежина. Сама по себе она не произвела на меня особого впечатления, в отличие от ее хозяйки, явно выделявшейся из собравшейся рядом с автобусом группы студенток. Именно к ней в первую очередь устремился мой взгляд, когда я решил заценить внешность своих одногруппниц. Да и не только мой – на нее украдкой поглядывали все парни, хотя никто не осмелился к ней подойти, чтобы поболтать.

Девицу не смущали чужие взгляды. Она их словно не замечала. Лишь хитро щурила глаза, насмешливо улыбалась – возможно, это и отпугивало представителей сильного пола. Я пристально рассматривал Нежину, когда та дефилировала к автобусу. Примерно с меня ростом; с хорошей, но не первоклассной фигурой; с заплетенными в косу светло-русыми волосами. Ничего необычного… но взгляды к себе девица притягивала, как магнитом.

– Так… Пимочкина, – царапнул мой слух голос усатого доцента.

– Я здесь! – отозвалась стоявшая ко мне спиной девчонка.

Она махнула рукой, схватила сумку с длинными ручками, забросила те на плечо и сразу же направилась к гостеприимно распахнутой двери. «Пимочкина», – мысленно повторил я. Шарил в закромах памяти, пытался понять, чем заинтересовала меня эта фамилия. Ведь она точно мне о чем-то напомнила. Или о ком-то. «Пимочкина…» Очень знакомо звучит. Нет, у моей бывшей жены была другая девичья фамилия…

– Светка, подожди! – крикнула худая блондинка со щедро присыпанным веснушками лицом. – Стой! Дай я тебя сфотографирую!

Пимочкина остановилась около ведущих в салон ступеней. Обернулась.

– А давай, – сказала она.

Подперла бока кулаками, горделиво приподняла голову, улыбнулась. Остроносая брюнетка с дурашливой усмешкой на фоне старенького автобуса. Такой я ее и увидел впервые, давным-давно, когда пришел домой к Людмиле Сергеевне Гомоновой. Фотография стройной девушки с сумкой на плече на фоне грязного автобуса стояла на полке серванта, в рамке за стеклом. Старая, пожелтевшая по краям.

Тогда я и услышал впервые о Светлане Сергеевне Пимочкине. О Свете. О той, кого до сегодняшнего дня видел лишь на старых черно-белых фотографиях: о старшей сестре моей институтской кураторши, веселой и умной девушке с трагической судьбой. О той самой Светочке, которую убили в Пушкинском парке двадцать пятого января тысяча девятьсот семидесятого года. Или убьют.

– Так… Усик!

Света Пимочкина ушла в автобус. Вслед за ней туда же направились и еще несколько студентов. А я сидел на рюкзаке, завороженно рассматривал ступени, около которых девушка только что, на моих глазах, позировала для той самой фотографии. Вспомнились комментарии Людмилы Сергеевны: «Это Светочка на первом курсе. Отправляется вместе с группой на картошку. Тогда все студенты ездили в колхоз на уборку урожая».

«Такое мне вполне могло присниться», – промелькнула в голове мысль.

– Студент Усик здесь?

Усатый посмотрел на меня в упор. Потому что смотреть ему было больше не на кого: из мужской части группы первокурсников только я не забрался в автобус. На меня же уставились и две девчонки, чьи фамилии в списке усатого следовали за моей. В том числе и блондинка с фотоаппаратом «Смена» (прочел название на корпусе) в руке. Фотографировать меня девица не спешила – морщила покрытый желтоватыми пигментными пятнами нос, недовольным выражением лица намекала, что я всех задерживаю.

– Твоя фамилия Усик? – спросил доцент.

Спросил у меня, без сомнения. Дохнул в мою сторону чесночным ароматом. А ветерок добавил к запаху чеснока еще и удушающий смрад дешевого одеколона.

Я неуверенно кивнул.

– Да. Александр Усик.

Сказал это не усатому доценту, а прежде всего себе. Словно привыкал к звучанию нового имени.

«Точно! Того боксера звали, как и меня нынешнего. Вспомнил».

Сон не спешил заканчиваться. Кто знает, думал я, как долго мне предстояло отзываться на чужое имя. Придется пока позабыть о «Димочке». Или теперь имя уже не чужое? Ведь и тело это вовсе не мое прошлое… было. Нужно привыкать поглядывать вокруг с нынешнего скромного росточка, а не с высоты двух метров.

– Тогда чего молчишь? – сказал доцент. – Вспоминаешь основные тезисы доклада Леонида Ильича Брежнева на двадцать третьем съезде КПСС? Или еще не проснулся?

– Не проснулся.

Доцент сделал пометку в тетради, усмехнулся.

– На поле быстро проснешься, – сказал он. – Вам, городским, там понравится. Собирать урожай – это не книжки про шпионов читать.

Бросил взгляд на девчонок. Приосанился.

– Шагай в автобус, студент Усик. Не задерживай товарищей.

– Всегда готов, – пробормотал я.

Перед моим мысленным взором все еще стояла та старая фотография с брюнеткой на фоне автобуса. Я упрямо пытался припомнить хоть одну деталь, отличавшую ее от картины, что недавно увидел собственными глазами. Та же юбка на девчонке поверх трикотажных штанов. Похожая кофта (красный цвет по фотографии я распознать не смог бы, но фасон узнаваемый). Да и внешность девчонки – почти точная копия облика ее младшей сестры. Знакомый внимательный взгляд, схожие улыбки…

– Шевелись, Усик! Так… Фролович!

– Это я!

Девушка-фотограф подхватила вещички, рванула к автобусу, словно хотела опередить меня. Она и опередила – нагло оттеснила мое непривычно легковесное тело плечом от двери, резво взобралась по ступеням. Позволила мне полюбоваться на ее обтянутые синими трико ягодицы. Вошел в автобус, следуя за ягодицами-маяком. Привычно склоняя голову, чтобы не протаранить макушкой притолоку дверей. Поймал на себе пару мимолетных равнодушных взглядов. Большинство студентов не обратили внимания на мое появление.

Блондинка уверенно зашагала по салону, нещадно ударяя сумкой по выставленным в проход локтям. Я двинулся следом, внимательно оглядываясь по сторонам. Не искал свободные места (тех в начале салона и не осталось). Пытался найти взглядом знакомое остроносое лицо: хотел убедиться, что там, на улице, оно мне не привиделось. Девчонка с фотоаппаратом вдруг резко свернула, плюхнулась на сиденье. Рядом со Светланой Пимочкиной. Та поприветствовала подругу, вновь удивив меня схожестью с моей институтской кураторшей.

– Клевый фотик, – услышал я знакомый голос.

Увидел через проход от места, где уселась блондинка, своего соседа по комнате – Пашку. Вячеслав сидел с ним рядом, у окна. Тоже с интересом посматривал на соседок.

– Спасибо, – сказала Фролович. – Это мне папа из Москвы привез.

– Тебя ведь Олей зовут?

– Да.

Пашка протянул девчонке руку.

– Я – Павел.

– Могильный. Я помню.

Фролович пожала кончики Пашкиных пальцев – заметила меня. Вопросительно приподняла брови. Смотрела на меня с затаенной досадой, будто я ей мешал.

Я обратился не к ней, а к ее соседке.

– Ты ведь Светлана Сергеевна Пимочкина?

– Ну… да.

Пимочкина растеряно улыбнулась. Продемонстрировала мне ямочки на щеках, в точности такие же, какие я бессчетное количество раз видел на лице Людмилы Сергеевны Гомоновой. На фотографии я не мог точно определить цвет ее глаз. Но теперь видел, что они карие.

– У тебя есть младшая сестра. Как ее зовут?

– Люда.

Я кивнул.

– Сколько ей сейчас?

– Четырнадцать лет, – сказала Пимочкина. – А почему ты об этом спрашиваешь?

Света нахмурилась. Я вновь отметил ее знакомый строгий взгляд.

Ничего ей не ответил.

На негнущихся ногах пошел между рядами кресел. Уселся на ближайшее незанятое место. Пристроил в ногах рюкзак.

– Странный какой-то, – услышал слова Фроловой. – Кто это?

– Сашка Усик, – ответил ей Могильный. – Живет вместе с нами в комнате, в общаге. Нет, так-то он нормальный парень. Просто он детдомовский.

– А-а. Понятно.

Я не пытался догадаться, что именно Фролович стало понятно.

Откинулся на спинку кресла, смотрел в потолок поверх головы сидевшего впереди меня парня. Размышлял над добытой информацией. И думал о Светлане Пимочкиной: именно она стала якорем, определившим мое место в новой реальности. К предположению о том, что я сплю или пребываю в коме, встреча со старшей сестрой Людмилы Сергеевной ничего нового не добавила: мой спящий разум мог придумать и не такое. Зато она внесла некоторую ясность в версию с переносом сознания (или души?).

Попал я в прошлое своего мира или в альтернативную вселенную, пока не понял, но точно определился с годом этого попадания. Старшая сестра Гомоновой погибла в январе семидесятого, так и не доучившись на первом курсе Горного института. Ездила она «на картошку» в сентябре тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, во времена расцвета Советского Союза. Когда у руля СССР стоял пока еще «свеженький» Леонид Ильич Брежнев, а жители страны Советов уже жили при «развитом социализме».

Я посмотрел на свою руку: слабосильную на вид, с пальцами карманника или музыканта. Заметил на ней несколько тонких белых шрамов – чужих, незнакомых. Это точно не рука того известного боксера. Да и не родился тот еще. Не появился на свет в шестьдесят девятом и я. Мои родители лишь год назад познакомились на летней студенческой практике в Кингисеппе. Им и в голову пока не приходило, что будущий старший сын пойдет по их стопам. Но выберет для учебы не Ленинград, и даже не Москву.

На вопрос, где нахожусь (в этой реальности или во сне), я ответил еще час назад: в Зареченске, тут не могло быть никаких сомнений.

Не сомневался теперь и когда я здесь очутился: второго сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, это подсказала встреча со Светой Пимочкиной.

Догадывался, и чье тело занял.

Я поправил на груди комсомольский значок. Подумал: «Такое могло только присниться». Покачал головой: все еще не верил в реальность происходящего. Провел языком по сухим губам. Вспомнил лицо со впалыми щеками и голубыми глазами – того молодого паренька, которого рассматривал сегодня в зеркале. Знакомое лицо. Потому что я точно его видел раньше. И даже вспомнил, где именно. На фотографии.

«Александр Усик, – мысленно произнес я. – Вот такие пирожки с капустой. Лучше бы мое сознание переместили в меня молодого. Или хотя бы в того боксера».

Сжал кулаки, посмотрел на острые костяшки, обтянутые тонкой кожей.

«Не боксер. Точно не боксер».

Печально известного в Зареченске Сашу Усика, телом которого я теперь управлял, журналисты в будущем окрестили иначе: Комсомолец.